Lib.ru/Классика: Адан Поль. Стефания

Стефанія.

Романъ Поля Адана.

Авторизованный переводъ съ рукописи Н. Тасина.

I.

Около Пасхи, когда я жду пріѣзда сестеръ, въ домѣ полновластно распоряжается мой дворецкій. "Monsieur Гильомъ" выписываетъ изъ Ла-Фертэ маляровъ, кровельщиковъ, и въ корридорахъ въ теченіе цѣлой недѣли пахнетъ скипидаромъ и всевозможными красками. Обойщики съ пѣснями оклеиваютъ комнаты обоями подъ цвѣтъ стараго серебра и подправляютъ испорченные недавней оттепелью потолки. Садовникъ, удивительно похожій на Людовика XI, устанавливаетъ на дворѣ, въ свѣже насыпанной землѣ, четыреста запасныхъ гераній, между тѣмъ какъ дочери его въ паркѣ жгутъ листья платановъ, которые онѣ сгребаютъ со всѣхъ дорожекъ.

Вся эта возня очень не по душѣ моимъ четыремъ борзымъ собакамъ: нагроможденныя всюду лѣстницы, горшки съ красками, обрѣзки бумаги, сильно шокируютъ этихъ изящныхъ джентльменовъ собачьей породы. Они привыкли всюду слѣдовать за мной, высоко ставятъ мою любовь къ порядку и теперь рѣшительно не могутъ понять, какъ я терплю царящій въ домѣ хаосъ. Больше всего они боятся Гильома, хотя онъ при мнѣ балуетъ ихъ всякими лакомыми кусками; я сильно подозрѣваю, что въ мое отсутствіе онъ ихъ бьетъ.

Не меньше своихъ собакъ я съ тоской думаю о томъ, когда все это кончится.

И въ нижнемъ, и въ верхнемъ этажахъ все тогда будетъ сверкать. Въ паркетахъ, какъ въ зеркалѣ, будутъ отражаться ножки столовъ и креселъ; ярко будутъ блистать мѣдныя украшенія на мебели изъ краснаго дерева; наконецъ, выписанный изъ Парижа спеціалистъ подновитъ софу и пузатый голландскій комодъ съ замысловатой рѣзьбой, ящичками, статуэтками въ боковыхъ нишахъ, часами и мѣдной лампой.

Все будетъ готово. Старый замокъ словно помолодѣетъ вмѣстѣ со своимъ изрѣзаннымъ длинными аллеями паркомъ, зеркальными прудами и гигантскими, возвышающимися на массивныхъ цоколяхъ, вазами.

Гордый этими результатами, я съ удовольствіемъ буду выслушивать и комплименты моей младшей сестры Эмиліи, и похвалы, которыми, не безъ оттѣнка ироніи, удостоитъ меня старшая сестра Тереза.

Первая богата, вторая бѣдна.

Встрѣтивъ ихъ на вокзалѣ, я нашелъ, что Эмилія выглядитъ значительно лучше, чѣмъ минувшей осенью, а Тереза наоборотъ, еще болѣе похудѣла. Всю эту зиму, за исключеніемъ только Новаго года, я ихъ не видѣлъ: время мое было занято охотой, туго подвигавшейся продажей прошлогодняго урожая, да попытками насадить въ родной мнѣ деревнѣ всевозможныхъ типовъ общества взаимопомощи.

Въ общемъ, сестры мои -- а вѣдь каждой изъ нихъ уже подъ сорокъ -- довольно успѣшно защищаются противъ разрушительныхъ аттакъ времени. Немного черезчуръ бѣлокурая, съ полными щеками, Эмилія всегда надушена, слегка страдаетъ одышкой и очень не глупа. Тереза, высокая, съ серебрящимися волосами и красивыми, горячими глазами, серьезна и нѣсколько суха; одѣта она съ той скромностью, которая для бѣдняковъ составляетъ особый видъ кокетства; на ней простое платье изъ дешеваго тартана и черная соломенная шляпа.

Я пожалъ руку своимъ племянникамъ. У Роберта слишкомъ длинные панталоны, и онъ высоко подогнулъ ихъ, какъ этого требуетъ мода. Феликсъ носитъ бородку, какъ у Христа; на немъ бархатный костюмъ и мохнатая фетровая шляпа. Первому двадцать два года, второму -- двадцать три, и это объясняетъ угри на ихъ лицахъ, высокомѣрную манеру, съ какой Робертъ подбрасываетъ къ глазу свой монокль, и презрительный видъ, съ какимъ Феликсъ куритъ свою трубку.

Мои племянницы, Жюльета и Изабелла, мало чѣмъ отличаются одна отъ другой. Онѣ такъ обожаютъ другъ друга, что одѣваются совершенно одинаково и очень скромно: первая отказывается отъ дорогихъ платьевъ, чтобы не унизить этимъ Изабеллу, -- развѣ только обѣимъ поднесутъ совершенно одинаковые наряды, что, надо оговориться, случается довольно часто.

Едва я перецѣловалъ ихъ, началась выгрузка принадлежностей для игры въ лаунъ-теннисъ и крокетъ. Феликсъ, никому не довѣряя, самъ вынесъ изъ вагона свой мольбертъ и полотна. Онъ слишкомъ усердно благодарилъ носильщиковъ и даже пожималъ ихъ большія, грязныя руки. Робертъ просто, держась отъ нихъ подальше, далъ имъ пять франковъ. Не похоже было на то, чтобы носильщики были болѣе довольны Феликсомъ, чѣмъ Робертомъ.

Мы усадили молодыхъ дѣвушекъ съ ихъ горничными въ одинъ изъ двухъ моихъ автомобилей, а сами сѣли въ другой. Феликсъ настоялъ на томъ, чтобы сѣсть рядомъ съ шофферомъ, котораго онъ тотчасъ-же узналъ и сталъ фамильярно называть "стариной". Робертъ занялъ мое мѣсто, а такъ какъ сестры сѣли въ глубинѣ автомобиля, мнѣ волей-неволей пришлось усѣсться визави, на самой неудобной скамеечкѣ.

Сестры начали съ того, что извинились за своихъ мужей. Мужъ Эмиліи, Морисъ, спѣшно заканчиваетъ выпускъ Смирна-Багдадскихъ акцій, чтобы потомъ отправиться въ Контрексвилль лѣчить свои почки, и въ Виши ради больной печени: ему вѣдь уже стукнуло шестьдесятъ! Мужъ Терезы, Родольфъ, разъѣзжаетъ по Австріи въ качествѣ коммивояжера по продажѣ шампанскаго: съ тѣхъ поръ, какъ провалилась его "Юнона", ни одинъ театръ Европы и Америки не хочетъ принимать его прекрасныхъ миѳологическихъ оперъ. Цѣлыхъ двадцать лѣтъ Рейнары боролись, бѣдствовали, жили надеждами, которыя поддерживались въ нихъ хвалебными статьями во всѣхъ музыкальныхъ журналахъ. Впрочемъ, Тереза увѣряетъ, что не позже, чѣмъ черезъ три года опера "Беллерофонъ" съ огромнымъ успѣхомъ будетъ поставлена въ Монте-Карло, и еще этой зимой оркестръ Колонна въ Парижѣ познакомитъ публику съ двумя актами этого музыкальнаго шедевра.

Я преклоняюсь передъ вѣрой Терезы въ своего Родольфа: вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ мы, согласно ея увѣреніямъ, ждемъ необыкновенныхъ успѣховъ ея мужа. Въ сущности, никто не могъ-бы сказать, почему эта "бурная", колоритная, поистинѣ "Діонисовская" музыка, какъ ее называли апологеты-критики, не нравится ни директорамъ театровъ, ни публикѣ, которая освистывала "Юнону" въ 1892 г. въ Парижѣ, въ 1899 -- въ Брюсселѣ, а въ 1905 -- въ Вѣнѣ.

Всѣ мы, сидя въ автомобилѣ, негодуемъ на тупость публики, которая упорно отвергаетъ все, что ново и отходитъ отъ шаблона.

-- Все-же надо уважать традиціи,-- замѣчаетъ Робертъ,-- держаться извѣстныхъ нормъ, -- иначе мы дойдемъ до анархіи!

И онъ выразительнымъ жестомъ своей, облеченной въ замшевую перчатку, руки, какъ-бы подчеркиваетъ все свое отвращеніе къ безпорядку; отъ волненія онъ даже уронилъ свой монокль.

Будучи, по образованію, всего лишь баккалавромъ, Робертъ разыгрываетъ изъ себя пуриста, приверженца всего классическаго и яраго монархиста. Онъ гордится тѣмъ, что участвовалъ въ монархической манифестаціи на лекціи Палама. Въ данное время, онъ задается цѣлью стать ученымъ историкомъ и увѣряетъ, будто собралъ уже вполнѣ достаточно данныхъ для реабилитаціи Торквемады. Онъ даже пишетъ по этому вопросу диссертацію.

Хотя Робертъ добился аттестата зрѣлости только послѣ многократныхъ проваловъ на экзаменахъ, онъ кичится своимъ познаніемъ древнихъ языковъ и всякихъ наукъ, любитъ напускать на себя глубокомысленный видъ и самымъ серьезнымъ образомъ считаетъ себя надеждой Франціи. Онъ, Робертъ Ивеленъ, не шутя собирается вернуть свою родину къ доброму старому времени. Пока-же онъ очень хочетъ быть представленнымъ герцогу Орлеанскому.

Тереза немного посмѣивается надъ своимъ племянникомъ и обвиняетъ его въ снобизмѣ; Эмилія-же упрекаетъ сына въ томъ, что онъ гонится прежде всего за модными, фешенебельными принципами и выбираетъ ихъ чуть-ли не у своего портного, вмѣстѣ съ фасономъ фрака. Робертъ только пренебрежительно пожимаетъ плечами и смотритъ въ окно автомобиля на мелькающіе мимо пейзажи его милой Франціи, которую онъ собирается облагодѣтельствовать.

Меня забавляетъ этотъ прекрасно выбритый, прекрасно причесанный, прекрасно одѣтый, надушенный, пухленькій, благомыслящій молодой человѣкъ. Эмилія говоритъ, что на него оказалъ большое вліяніе его бывшій наставникъ. Этотъ педагогъ презираетъ современный режимъ за то, что его, ученаго филолога, не достаточно оцѣнили: у него, несмотря на старость, до сихъ поръ нѣтъ ни банкирскаго состоянія, ни генеральскаго чина. И онъ мститъ республикѣ, проповѣдуя своимъ ученикамъ роялизмъ и цезаризмъ, что, впрочемъ, не мѣшаетъ ему всѣми неправдами протаскивать своихъ учениковъ на экзаменахъ. Эмилія смѣется и надъ нимъ, и надъ его претензіями; если она пригласила его заниматься съ Робертомъ, то только потому, что даже самые тупые ученики его добиваются диплома. Въ сущности, говоритъ она, и Феликсъ не провалился-бы на экзаменахъ, если-бы бралъ уроки у этого господина. Къ сожалѣнію, замѣчаетъ Тереза, они совершенно не въ состояніи платить такихъ бѣшеныхъ денегъ: тридцать франковъ за урокъ!

Всѣ смущенно замолкаютъ. Мнѣ кажется, что не я одинъ въ эту минуту думаю о глубокой соціальной неправдѣ, порождаемой неравенствомъ имущественныхъ положеній: богатый лѣнтяй легко добивается диплома, который открываетъ ему пути къ любой карьерѣ, между тѣмъ какъ бѣдняку, кузену его, эти пути заказаны. Тереза даже два-три раза вздыхаетъ и долго сморкается въ свой носовой платокъ.

Я мысленно упрекаю себя за то, что не далъ возможности Феликсу брать уроки у этого учителя. Ни родители его, ни онъ самъ, меня объ этомъ не просили. Въ сущности, я очень стѣсненъ въ деньгахъ. Несмотря на пятьдесятъ тысячъ франковъ годового дохода, которые я честно зарабатываю въ своемъ парфюмерномъ, дѣлѣ, я въ иные годы съ трудомъ свожу концы съ концами. Дошло до того, что даже одинъ изъ моихъ автомобилей еще не вполнѣ оплаченъ. Ячмень мой въ прошломъ году сгнилъ отъ дождей, свекловица уродилась очень неудачная, и я вынужденъ былъ просить подрядчика объ отсрочкѣ долга. Кромѣ того, на нашихъ заводахъ въ Пантенѣ пришлось часть старыхъ машинъ замѣнить новыми, -- все это значительно отягчило нашъ бюджетъ. Правленіе нашего общества, членомъ котораго я состою, великодушно отказалось отъ части доходовъ, чтобы ускорить погашеніе долга и не уменьшать оффиціальнаго дивиденда, солидность котораго обезпечиваетъ намъ кредитъ. Словомъ, я урѣзываю себя въ чемъ только возможно и стараюсь экономить даже на бензинѣ для своихъ автомобилей. Я въ душѣ очень благодаренъ своему врачу за то, что онъ запретилъ мнѣ имѣть, за исключеніемъ торжественныхъ случаевъ, вино за столомъ.

Если дѣла и дальше такъ пойдутъ, мнѣ придется будущей осенью сдать въ наемъ свой охотничій паркъ, быть можетъ, даже замокъ, а самому, подъ предлогомъ лѣченія, забиться въ какой-нибудь недорогой уголокъ на берегу Средиземнаго моря.

Я все время мысленно произвожу такого рода выкладки, между тѣмъ, какъ автомобили наши проѣзжаютъ черезъ лѣсъ, надъ которымъ нависло тусклое небо. Время отъ времени мы обмѣниваемся любезностями и послѣдними новостями. Мы оставляемъ позади маленькій мостикъ деревушки Клеро, пугаемъ куръ въ слѣдующей деревушкѣ Ганнеронъ; при нашемъ проѣздѣ то и дѣло выбѣгаютъ на порогъ мѣстные обыватели; хозяйка, чистящая кастрюли, мать, укачивающая ребенка, школьницы, возвращающіяся, со спустившимися на ботинки чулками, изъ училища, мальчишка, состоящій въ ученикахъ у каретника и не упускающій случая подразнить школьницу, старая служанка священника, подметающая паперть прохладной, темной и пустынной теперь церкви, -- всѣ съ любопытствомъ провожаютъ насъ глазами. Я отвѣчаю на поклоны своихъ протеже: больныхъ, которыхъ мнѣ въ свое время удалось помѣстить въ лучшія клиники Парижа, учителя, которому я выхлопоталъ повышеніе, матери, сыну, которой я нашелъ мѣсто.

Скоро и Ганнеронъ исчезаетъ у насъ изъ виду. Мы теперь на вершинѣ крутого подъема, который господствуетъ надъ всей долиной Уазы. Эмилія и Тереза въ восторгѣ отъ раскинувшейся кругомъ панорамы и разсыпаются въ похвалахъ. Феликсъ оборачивается къ намъ, чтобы обратить наше вниманіе на свѣтовые эффекты внизу, въ долинѣ. Тамъ солнце разгоняетъ туманъ, изъ котораго понемногу выплываетъ красивая деревушка съ розовыми крышами и длинными, колеблющимися отъ бѣгущихъ по небу облаковъ, тѣнями.

Восторженное выраженіе сходитъ съ лицъ Феликса и его матери, какъ только показываются бѣлые заборы, лужайка, имѣющая форму котловины, да двѣ кривыя дорожки, ведущія ко рву и рѣшеткѣ, окружающей мое имѣніе. Робертъ поетъ дифирамбы сеньорамъ добраго стараго времени, которые на высотѣ восьмисотъ метровъ сумѣли устроить такой славный уголокъ. Лужайки и прудъ окаймлены четырьмя рядами деревьевъ, которыя осѣняютъ и двѣ широкія, параллельно идущія аллеи. Дорогу съ правой стороны огибаетъ кустарникъ, изъ котораго испуганно выскакиваютъ двѣ косули; въ страхѣ прячутся въ свои норки бѣгающіе тамъ и сямъ кролики; хриплый крикъ выпорхнувшаго чуть не изъ подъ самыхъ колесъ фазана пугаетъ Эмилію, и она долго смѣется нервнымъ смѣхомъ.

На крыльцѣ ждетъ насъ Стефанія Клермона. Она выглядитъ очень скромной и солидной дѣвушкой. Навстрѣчу намъ торжественно спускается со ступенекъ, одѣтый во фракъ, дворецкій Гильомъ; лакей мой Эрнестъ, въ бѣлыхъ перчаткахъ, открываетъ дверцу автомобиля.

Я снова счелъ нужнымъ представить сестрамъ и племянницамъ mademoiselle Клермонъ; та, чуть-чуть робѣя, сдѣлала церемонный реверансъ, которому ее научили въ пансіонѣ. Потомъ я представилъ молодой дѣвушкѣ Роберта Ивелена и Феликса Рейнара. Робертъ тотчасъ-же согнулся вдвое и поцѣловалъ протянутые ему пальцы; Феликсъ-же ограничился легкимъ поклономъ и чуть-чуть приподнялъ шляпу той-же рукой, въ которой держалъ свою трубку; при этомъ онъ не преминулъ взглянуть на Стефанію съ оттѣнкомъ скрытаго лукавства.

Mademoiselle Клермонъ покраснѣла и тотчасъ-же отвернулась, чтобы отвѣтить на вопросы моей старшей сестры. Тереза разспрашивала ее о здоровьѣ ея несчастнаго, разбитаго параличемъ отца, моего бывшаго компаньона, и о лечебницѣ, въ которую помѣстило его на свой счетъ наше "Общество французскихъ парфюмерныхъ заводовъ".

Скоро всѣ мы собрались въ англійскомъ салонѣ. Феликсъ разсматриваетъ полотна Гогарта, Рейнбургскаго "Баронета"; эту картину я, за триста франковъ, купилъ у какого-то занимавшагося ростовщичествомъ ювелира въ Булони. Я ждалъ, что племянникъ мой, этотъ воинствующій импрессіонистъ, отзовется по примѣру прошлаго съ большимъ презрѣніемъ о моихъ вкусахъ; но къ моему великому изумленію, онъ въ довольно милостивыхъ выраженіяхъ говоритъ, о британской живописи XVIII вѣка -- и даже находитъ въ ней нѣкоторыя крупныя достоинства, въ частности, геніальную тонкость рисунка. Впрочемъ, я скоро замѣчаю, что его краснорѣчивыя тирады предназначаются для Стефаніи. Онъ, повидимому, боится показаться смѣшнымъ въ глазахъ этой пансіонерки, своими обычными филиппиками противъ буржуазнаго искусства. Проказницы-кузины начинаютъ посмѣиваться надъ этимъ художникомъ-неудачникомъ, который такъ легко мѣняетъ убѣжденія. Брюнетка Изабелла въ приподнятомъ тонѣ, точно читая какую-нибудь трагедію, стала говорить о вліяніи, которое оказываютъ на настроеніе юныхъ художниковъ эти величественныя, окаймленныя цвѣточными клумбами аллеи, съ задумчивыми мраморными фавнами въ глубинѣ; заложивъ одну руку въ карманъ своей синей блузы, а другой указывая на разстилающійся передъ окнами пейзажъ, она съ пафосомъ цитируетъ какіе-то классическіе александрійскіе гекзаметры. Жюльета, у которой, несмотря на восемнадцать лѣтъ, совсѣмъ еще дѣтское, розовое личико съ ямочками на щекахъ и капризно спадающими на лобъ букольками, съ восторгомъ слушаетъ свою подругу и заливается веселымъ смѣхомъ.

Феликсъ оскорбленъ до глубины души и съ негодующимъ видомъ садится на свое мѣсто. По всему видно, что подъ насмѣшками этихъ дѣвушекъ скрывается самая настоящая ненависть къ этому "противному мальчишкѣ", какъ онѣ его называютъ. За минувшую зиму, онъ своими дерзкими и грубыми выходками, должно быть, еще болѣе обозлилъ Жюльету и Изабеллу. Мнѣ, напримѣръ, извѣстно, что онъ, закутавшись въ старыя газеты и одѣвъ на голову бумажную корону, передразниваетъ трагическихъ актрисъ, къ которымъ обѣ дѣвушки питаютъ большое почтеніе.

Гости понемногу начинаютъ размѣщаться. То и дѣло идутъ споры изъ-за какого-нибудь столика или лампы.

Тереза распоряжается; Эмилія, задыхаясь, бродитъ изъ одной комнаты въ другую. Жюльета и Изабелла устраиваются въ одной комнатѣ съ двумя кроватями и примыкающей къ ней уборной. Первая съ большими предосторожностями устанавливаетъ свои безчисленные фотографическіе аппараты и всякаго рода приспособленія для синематографа; Изабелла раскладываетъ свою, состоящую преимущественно изъ драмъ и трагедій, библіотеку: тутъ купленный у букиниста на набережной Сены Шекспиръ, и подаренный ей мною Гете, и преподнесенный теткой Ибсенъ. Вмѣстѣ съ книгами она вынимаетъ изъ чемодана портретъ Клариссы Габи въ роли Офеліи, съ собственноручной надписью, которая гласитъ: "Милой Изабеллѣ Рейнаръ, на память о недолгомъ сотрудничествѣ, отъ искренней почитательницы ея таланта. 1908 г.".

Кларисса Габи дѣйствительно провела у Ивеленовъ, на благотворительномъ спектаклѣ, нѣсколько сценъ изъ "Гамлета", причемъ Изабелла болѣе или менѣе сносно сыграла роль Датскаго принца. Послѣ этого-то и началась у Рейнаровъ семейная драма. У дѣвушки совсѣмъ закружилась голова, и она во что-бы то ни стало хочетъ поступить на драматическіе курсы. Отецъ, несмотря на свое сходство съ Листомъ и длинные, какъ у настоящаго артиста, волосы, и слушать не хочетъ объ артистической карьерѣ для дочери. Чтобы ей апплодировала галерка, чтобы потомъ, по выходѣ изъ театра, ее ждали въ автомобиляхъ богатые поклонники,-- нѣтъ, нѣтъ, ни за что!

Уже въ теченіе цѣлаго года я наблюдаю эту полную драматизма борьбу. Изабелла съ ужасомъ думаетъ о жалкомъ существованіи, которое предстоитъ ей въ качествѣ будущей жены какого-нибудь приказчика или непризнаннаго, нищаго художника. Монотонной, невеселой и незамѣтной жизни маленькихъ людей, она предпочитаетъ бурную жизнь артистки. Къ чему, въ самомъ дѣлѣ, губить ей свою молодость гдѣ-нибудь въ мансардѣ, среди добродѣтельныхъ бѣдняковъ, если она можетъ жить въ роскоши и славѣ?

Ради нея, главнымъ образомъ, я пригласилъ въ этомъ году въ началѣ весны мать ея и тетушку Эмилію. Я надѣюсь, что здѣсь, въ этой мирной деревенской атмосферѣ, Изабелла успокоится, пойметъ, что счастье возможно и помимо театральныхъ подмостковъ. Мнѣ очень хотѣлось-бы, чтобы она примирилась со своей скромной долей.

Имѣю-ли я право желать этого?

Имѣю-ли я право мѣшать этому красивому созданію искать счастья тамъ, гдѣ она его видитъ, гдѣ видитъ его большинство людей? И для чего? Для того, чтобы она научилась довольствоваться жалкой ролью хозяйки въ какой-нибудь плохенькой квартирѣ съ отвратительной обстановкой, которая будетъ возмущать ея эстетическое чувство? Вправѣ-ли я это дѣлать? Вправѣ-ли дѣлать это ея родители?

Трудная задача, которая, впрочемъ, нисколько не затруднила-бы моего отца. Для него необходимость подчинять свои желанія общественному долгу, была настолько внѣ спора, что задай я ему такой вопросъ, онъ только засмѣялся бы, презрительно пожалъ-бы плечами и, пожалуй, усумнился бы въ моей порядочности.

Я, кажется, унаслѣдовалъ отъ отца долю этого ригористическаго отношенія къ людямъ. Я хотѣлъ-бы, чтобы Изабелла подчинилась, чтобы она вышла замужъ за какого-нибудь приказчика, мелкотравчатаго врача, учителя, -- и пусть она довольствуется супружеской любовью, вѣчнымъ рагу съ зеленью, грязными дѣтишками, неуютной квартирой, ѣздой на электрическихъ трамваяхъ по воскресеньямъ, сорокочасовой поѣздкой въ переполненномъ поѣздѣ въ Дьеппъ лѣтомъ, и посѣщеніемъ разъ въ годъ, въ декабрѣ, театра.

Какъ христіанинъ и соціологъ, я думаю, что добродѣтели можно многое принести въ жертву, -- и лавры, и богатство, и сердечныя привязанности. Къ тому-же, Изабелла обладаетъ достаточнымъ образованіемъ, которое въ любой обстановкѣ можетъ дать ей не мало интеллектуальныхъ радостей. Изъ своей неприглядной мансарды она сумѣетъ, напримѣръ, уйти въ Луврскій музей, гдѣ отдохнетъ душой среди дивныхъ картинъ и мебели въ стилѣ Ренессансъ; въ ея распоряженіи также книги, которыя могутъ отвлечь ее отъ неприглядной дѣйствительности.

Я надѣюсь, что мнѣ удастся обратить ее на путь истинный. О, да, мы укротимъ ее!

По комнатамъ разносится ея громкій, дѣтскій смѣхъ: Жюльета бросила ее въ кресло.

Я оставляю ихъ и иду взглянуть, что подѣлываютъ мои племянники, -- историкъ и художникъ.

Робертъ снялъ свой дорожный пиджакъ и ищетъ въ гардеробѣ чего-нибудь подходящаго для этой неопредѣленной, то солнечной, то дождливой, погоды. Увидѣвъ меня, онъ начинаетъ знакомить меня со своей передвижной библіотекой; это нѣчто въ родѣ чемодана, который въ стоячемъ положеніи устанавливается у стѣны; если открыть его, взору представляются маленькія полочки, на которыхъ красуется сто восемнадцать книгъ въ одинаковыхъ переплетахъ; тутъ-же помѣщается складной пюпитръ и шестнадцать историческихъ альбомовъ. Изъ книгъ здѣсь можно найти Жуаньвилля, Фруассара и Комнена, Ѳукидида и Ксенофонта, Тацита и Саллюстія (оригиналъ вмѣстѣ съ переводомъ); "Ришелье" Ганото, "Европа и Французская Революція" Сореля, "Брюлеръ" Вандаля, "Фуше" Мадлена, "Іюльская Монархія" Тюро Данжена -- всѣ эти книги возбуждаютъ во мнѣ нѣкоторое недоумѣніе: неужели такіе серьезные труды могутъ интересовать этого юнца, который такъ тщательно зачесываетъ назадъ волосы, чтобы казался больше его испещренный угрями лобъ?

Робертъ сообщаетъ мнѣ, что три раза въ недѣлю будетъ ѣздить въ-Парижъ, на лекціи. Онъ предо мной въ серьезъ разыгрываетъ будущаго ученаго, но я, грѣшный человѣкъ, все еще продолжаю очень скептически относиться къ его научной карьерѣ. Онъ знаетъ, какъ я смотрю на него, но это, къ моему великому удивленію, не мѣшаетъ ему говорить со мной такъ, точно его будущая ученость стоитъ внѣ всякаго сомнѣнія.

-- Ты, дядя, -- говоритъ онъ мнѣ, -- врагъ серьезнаго изученія предмета; ты любишь читать, но не штудировать; ты хочешь знать все, но не можешь углубиться во что-либо одно...

Онъ раскладываетъ свои черепаховыя щетки, вынимаетъ изъ своего несессера изящные флаконы съ духами и угощаетъ меня конфетой изъ дорогой бонбоньерки. Мать сама выбрала для него лучшія произведенія французскаго кондитерскаго искусства.

Когда я постучалъ къ Феликсу, онъ черезъ дверь отвѣтилъ мнѣ, что къ нему нельзя. Я остался въ выкрашенномъ въ желтую краску, веселомъ корридорѣ. Изъ его многочисленыхъ оконъ открывается видъ на оранжерею, на прилѣпившіеся къ стѣнѣ павильоны и на службы, изъ которыхъ доносится лай собакъ.

Горничныя возятся, стоя на колѣняхъ, у раскрытыхъ чемодановъ, а mademoiselle Клермонъ указываетъ имъ, гдѣ что класть.

Стефанія подходитъ ко мнѣ. Выглядитъ она очень чистенькой. Одна рука у нея протянута впередъ, а другая виситъ вдоль передника изъ розоваго шелка, одѣтаго поверхъ черной юбки. Она широко улыбается, при чемъ видны ея желтые зубы. Эта улыбка портитъ немного ансамбль. Держится она черезчуръ прямо, выступаетъ не торопясь, и во всей ея фигурѣ есть что-то напоминающее механическую куклу. Розовая ленточка освѣжаетъ ея бронзоваго цвѣта волосы.

-- Госпожа Рейнаръ,-- говоритъ мнѣ m-lle Клермонъ,-- недовольна своей комнатой; въ прошломъ году, увѣряетъ она, изъ ея оконъ виденъ былъ весь паркъ. Я сказала, что мы нарочно предоставили ей самое просторное помѣщеніе, такъ какъ она выражала желаніе почаще проводить въ немъ время со своими дѣтьми. Тогда г-жа Рейнаръ показала мнѣ въ окно на птичникъ и спросила, согласилась ли бы я жить въ такомъ сосѣдствѣ; въ отвѣтъ я указала ей на то, что моя комната находится рядомъ и тоже выходитъ окномъ на птичникъ, но что, по моему, окружающія его деревья и раскинувшаяся передъ нимъ зеленая лужайка, наоборотъ, пріятно ласкаютъ глазъ. "Хорошо, хорошо!-- крикнула-тогда г-жа Рейнаръ.-- я вижу, что меня, васъ и кухарку ставятъ на одну доску и помѣщаютъ рядомъ!.." Меня это очень смутило, и я не знала, что дѣлать. По счастью, въ эту минуту зачѣмъ-то пришла г-жа Ивеленъ. Замѣтивъ, что г-жа Рейнаръ не въ духѣ, она заставила ее разсказать, въ чемъ дѣло. Узнавъ, что та недовольна комнатой, г-жа Ивеленъ стала увѣрять, что очень любитъ животныхъ, что находящіеся въ птичникахъ фазаны крайне забавны и что она сейчасъ же охотно помѣняется комнатами съ г-жей Рейнаръ. Какъ видите, теперь идетъ дѣятельная переноска вещей...

И въ самомъ дѣлѣ, горничныя, потихоньку ворча, съ плохо скрытымъ недовольствомъ, таскали изъ одной комнаты въ другую сундуки и чемоданы. Гильомъ съ безстрастнымъ видомъ помогалъ имъ. Я взглянулъ на него, потомъ перевелъ взглядъ на m-lle Клермонъ, по лицу которой, трудно было прочесть, какъ она ко всему этому относится. Она, повидимому, очень хлопотала о томъ, чтобы точно изложить мнѣ факты, причемъ въ красивомъ голосѣ ея звенѣли мягкія, извиняющія нотки, когда она разсказывала о вспышкѣ Терезы, которая даже оскорбила ее, приравнявъ ее къ кухаркѣ.

-- Предоставьте этимъ дамамъ устраиваться какъ онѣ хотятъ!-- посовѣтовалъ я ей съ улыбкой,-- а сами подите лучше въ библіотеку и почитайте немного вашего любимца Диккенса прежде, чѣмъ засѣсть за письма. Вамъ совершенно не зачѣмъ оставаться тутъ, пока вся эта публика устраивается.

M-lle Клермонъ поняла, что я просто хочу ее избавить отъ другихъ непріятностей и подняла на меня глаза, которымъ постаралась придать выраженіе глубокой благодарности; они становятся влажными и блестящими, рѣсницы съ краю вздуваются и, кажется, что вотъ-вотъ изъ нихъ покатятся слезы. Дѣвушка быстро отворачивается и уходитъ ровной походкой, не сгибая своей тонкой таліи.

Почему мною въ эту минуту овладѣло легкое волненіе? Почему я вдругъ задумчиво сталъ смотрѣть въ окно? Нѣсколько минутъ я съ удовольствіемъ предавался размышленіямъ. Что, если бы я выдалъ m-lle Клермонъ замужъ? Но за кого? Дать ей приданое? Увы! Я недостаточно богатъ для этого! Какимъ въ сущности можно быть бѣднякомъ при пятидесяти тысячахъ годового дохода! А тутъ еще эти проклятые долги!

По счастью, m-lle Клермонъ прекрасно умѣетъ вести дѣловую корреспонденцію. Это у нея наслѣдственное. Мало свѣдущая въ смыслѣ общаго образованія, позабывъ все, чему она научилась въ многочисленныхъ пансіонахъ, которые ей, изъ-за невозможности платить за ученіе, приходилось покидать въ первые же мѣсяцы,-- эта дѣвушка обладаетъ проницательностью своего отца. Она съ первой же встрѣчи безошибочно судитъ о людяхъ,-- совсѣмъ какъ бѣдняга отецъ ея. Онъ сразу замѣчалъ сильныя и слабыя стороны служащихъ, инженеровъ, акціонеровъ и кліентовъ, съ которыми ему приходилось имѣть дѣло. Онъ даже прекрасно разглядѣлъ, еще будучи женихомъ, грубый эгоизмъ и будущее кокетство своей будущей жены, и зналъ, что она его погубитъ; я очень хорошо помню, какъ онъ говорилъ мнѣ объ этомъ наканунѣ свадьбы; когда я сталъ доказывать ему, что сознательно идти навстрѣчу катастрофѣ -- безуміе, онъ отвѣтилъ, что именно это-то и привлекаетъ его. "Вы понимаете? говорилъ этотъ чудакъ: я хочу бороться и, если возможно, побѣдить; подобно рыцарямъ меня влечетъ опасность, и я сгораю желаніемъ испробовать силы".

Да, дочь унаслѣдовала отъ отца его прозорливость.

Подходитъ Эмилія и дружески ударяетъ меня по плечу.

-- Замечтался, поэтъ?.. Знаешь, эта бѣдная Тереза, должно быть, очень страдаетъ! Неужели она вѣчно будетъ воображать, что ее оттираютъ на задній планъ, только потому, что она въ нашей семьѣ самая бѣдная?

И Эмилія по своему начинаетъ излагать мнѣ исторію обмѣна комнатами между нею и Терезой. Она думаетъ, что показала младшей сестрѣ примѣръ деликатности и что та теперь станетъ относиться къ ней съ большимъ довѣріемъ.

Я молчу, -- благоразумно молчу, какъ человѣкъ, плохо вѣрящій въ скромность женщинъ и вовсе не желающій быть впутаннымъ въ конфликтъ. Выраженіе моего лица и реплики, которыя я подаю Эмиліи, носятъ такой невинный характеръ, что скомпрометтировать меня не могутъ. Я прекрасно знаю, что одно мое неосторожное слово вызоветъ рядъ осложненій при первой-же ссорѣ сестеръ, что ко мнѣ будутъ сердито приставать съ требованіями объясненій -- и предпочитаю молчать.

Когда мы спускаемся съ лѣстницы, Эмилія идетъ впереди, таща за собой широкое платье изъ фіолетоваго шелка. Своей бѣлой, пухлой, по локоть обнаженной рукой, она держится за перила, которыя тамъ и сямъ изъѣдены молью. Г-жа Ивеленъ тутъ-же дѣлаетъ мнѣ запросъ: почему я не позаботился объ исправленіи перилъ? Можно было просто велѣть столяру, хотя-бы замазать воскомъ испорченныя мѣста. Расходъ былъ-бы ничтожный, какихъ-нибудь двадцать-тридцать франковъ. Удивительно, какъ мужчины безпечны! А m-lle Клермонъ? Почему она за этимъ не смотритъ? Надо будетъ ей поставить на видъ, и Эмилія беретъ это на себя.

На площадкѣ перваго этажа Эмилія останавливается, чтобы передохнуть. Обѣими руками она поддерживаетъ высоко поднятое платье. Грудь ея тяжело поднимается и опускается, и это движеніе передается напудренной шеѣ, на которой теперь выступилъ потъ. У нея въ рукахъ зонтикъ, тяжелый ридикюль, изящный мѣшочекъ съ золотыми вещами, а соломенная шляпа ея подвѣшена за фіолетовыя ленты къ локтю. Въ ней есть что-то внушительное и вмѣстѣ съ тѣмъ симпатичное.

Отдохнувъ, сестра продолжаетъ спускаться съ лѣстницы. Она не торопится, хотя внизу лѣстницы ждетъ Гильомъ, съ огромнымъ подносомъ, на которомъ, вокругъ гигантскаго торта, дымится чайникъ, красуется цѣлый батальонъ чашекъ, молочница и графинъ съ ромомъ.

Эмилія не торопится: ей доставляетъ удовольствіе смотрѣть на себя, такую представительную даму, въ высокое зеркало, въ которомъ отражается вся лѣстница, между тѣмъ, какъ двѣ нагруженныя картонками горничныя, въ бѣлыхъ передникахъ, подавляя нетерпѣніе, слѣдуютъ въ почтительномъ разстояніи за нею. Ей, повидимому, пріятенъ этотъ окружающій ее почетъ. Она дѣлаетъ видъ, что совершенно не замѣчаетъ слѣдующихъ за ней горничныхъ, умышленно останавливается сначала передъ библіотекой, потомъ въ имѣющемъ видъ ротонды вестибюлѣ, чтобы полюбоваться въ открытую дверь на четыре ряда украшающихъ лужайку гераній и на растущіе полукругомъ у южныхъ воротъ столѣтніе каштаны.

Насмотрѣвшись вдоволь, она выпускаетъ изъ рукъ свой шлейфъ и проходитъ въ такъ называемую "Залу Революцій"; здѣсь я собралъ кой-какую мебель революціонной эпохи, ея широковѣщательныя, напыщеннымъ тономъ, составленныя воззванія, десятокъ портретовъ членовъ Конвента, модель гильотины, которая хранится у меня подъ колпакомъ, нѣсколько сабель и кремневыхъ ружей, которыя сверкаютъ и подъ туманнымъ небомъ Вальми, и подъ жгучими лучами солнца въ Египтѣ.

Черезъ изящную лорнетку Эмилія разсматриваетъ каждую вещицу; одно она хвалитъ, другое рѣзко критикуетъ.

Когда мы входимъ въ галлерею, она вслухъ выражаетъ свое удовольствіе. Я тоже очень люблю эту галлерею, къ которой примыкаетъ пять комнатъ въ стилѣ XVIII вѣка и которая, сверкая паркетомъ, красуется своими пятью портиками, расположенными противъ высокихъ, свѣтлыхъ оконъ.

Эмилія отказывается сѣсть на Кребильоновскую софу, которая кажется ей слишкомъ глубокой: потомъ, пожалуй, трудно будетъ встать, особенно при такой массивной фигурѣ! Она предпочитаетъ кресло Регента, на малиновомъ бархатѣ котораго красиво выдѣляются ея свѣтлые, чуть-чуть серебрящіеся волосы и цвѣтъ лица, какъ только на картинахъ Рубенса.

Сестра облегченно вздыхаетъ и, повидимому, собирается сдѣлать серьезный привалъ. Мой пузатый голландскій комодъ со статуэтками въ нишахъ, на который навѣрное облокачивался одинъ изъ дипломатовъ, подписавшихъ Утрехтскій миръ, вдохновляетъ Эмилію на дипломатическій разговоръ.

-- Я, милый братъ, хотѣла-бы знать... эта маленькая Стефанія что вы съ ней думаете дѣлать?.. Я говорила объ этомъ съ Морисомъ, и мы рѣшили взять ее въ отдѣленіе нашей конторы на улицѣ Комартэнъ, какъ только она изучитъ дактилографію и стенографію. Что, она дѣлаетъ успѣхи?..

Я отвѣчаю ужимкой и улыбкой, но этого моей сестрѣ не достаточно.

-- Не можетъ-же она вѣчно жить здѣсь, сидѣть у тебя на шеѣ!

Доброе лицо Эмиліи нѣсколько разстроено, а въ большихъ глазахъ появляется выраженіе испуга; нога ея нетерпѣливо шевелится подъ американской ботинкой.

Я малодушно отступаю за столъ Гельвеція и усаживаюсь въ свое камышевое кресло. На всякій случай я даже вооружаюсь своимъ разрѣзнымъ ножомъ.

-- Ты, конечно, согласенъ со мной, что Стефанія Клермонъ не можетъ вѣчно жить здѣсь?-- возобновляетъ аттаку сестра.

Ей жарко, и она вынимаетъ изъ ридикюля надушенный платокъ.

Почему ее такъ волнуетъ присутствіе здѣсь m-lle Клермонъ? И почему она, говоря объ этомъ, отводитъ глаза въ сторону?

Я пока отвѣчаю только неопредѣленными жестами, усердно привожу въ порядокъ бумаги и прочищаю свою серебряную печатку. Потомъ, развернувъ Монтэня, -- прекрасное изданіе 1737 года -- дѣлаю видъ, будто ищу какое-то очень интересующее меня мѣсто, роняя въ то-же время наивныя или легкомысленныя фразы, -- словомъ, веду себя какъ человѣкъ, который упорно не хочетъ понимать тонкихъ намековъ.

Между тѣмъ, Эмилія на нихъ не скупится. Моя упорная уклончивость отъ серьезнаго разговора, какъ будто даже не очень удивляетъ ее: я начинаю подозрѣвать, что мои гости черезъ слугъ узнали о роли, какую играетъ здѣсь m-lle Клермонъ, и о томъ, какъ я смотрю на нее.

-- Кончится тѣмъ, что пойдутъ сплетни! пророчитъ сестра, пожимая плечами и освобождаясь отъ зонтика, ридикюля и прочаго груза, чтобы имѣть возможность и жестами показать, какъ она скандализована.

Я тоже пожимаю плечами и громко смѣюсь: въ мои годы такія подозрѣнія! Къ тому-же, и m-lle Клермонъ -- воплощенная невинность. Я не говорю уже о томъ уваженіи, съ какимъ отношусь къ дочери друга. Да развѣ здѣсь, въ Сержи, я могъ-бы скрыть хоть самую ничтожную мелочь моей частной жизни? Двадцать обитателей замка, фермы и людскихъ знаютъ другъ о другѣ всю подноготную. Для всякаго всюду открыты двери, всякій можетъ заглядывать въ любой уголокъ. Но именно это-то и устраняетъ право злословить по адресу m-lle Клермонъ, которой нечего бояться за свою репутацію. А что касается стенографіи и прочаго, то -- нельзя-же требовать, чтобы она, эта девятнадцатилѣтняя дѣвушка, руки которой никакъ не могутъ привыкнуть къ пишущей машинѣ, дѣлала такіе быстрые успѣхи!..

-- Да, да, я вижу: ты въ душѣ очень радъ, что дѣло у нея такъ туго подвигается! Сознайся, что тебѣ пріятно видѣть ее у себя въ домѣ...

-- Почему-бы и нѣтъ? Она очень мила, услужлива и вдобавокъ полезна. Мнѣ теперь и трехъ часовъ въ день не приходится тратить на эти глупыя письма къ разнымъ хлѣботорговцамъ, барышникамъ и маклерамъ. Это для меня большое облегченіе. Мнѣ кажется, что послѣ сорока лѣтъ работы, я имѣю право снять съ себя наиболѣе непріятныя обязанности, поручивъ ихъ, за какихъ-нибудь сто франковъ въ мѣсяцъ, секретарю. Я не говорю уже о томъ, что эти деньги могутъ хоть немного облегчить положеніе бѣднаго Клермона въ больницѣ...

-- Конечно, конечно!..-- съ улыбкой говоритъ Эмилія, слегка даже лукаво подмигивая мнѣ.

Потомъ она вздыхаетъ и встаетъ съ кресла.

-- Скажу тебѣ одно только, дорогой мой: будь остороженъ! Я всегда встрѣчала при старыхъ состоятельныхъ холостякахъ молодыхъ интриганокъ, готовыхъ, изъ простого расчета заставить ихъ жениться на себѣ.

-- И ты боишься, что это печально отразилось-бы на матеріальныхъ интересахъ Роберта и Жюльеты?

-- Нѣтъ, я не о нихъ думаю, а о Феликсѣ и, еще больше, объ Изабеллѣ.

-- Это Тереза просила тебя предостеречь меня?

-- И не думала! Конечно, дѣла ихъ такъ не веселы, что ей трудно было-бы говорить съ тобой на эту щекотливую тему, не возбуждая подозрѣнія въ личной заинтересованности, между тѣмъ какъ я въ данномъ случаѣ стою внѣ подозрѣній.

-- Само собой! Ты славная женщина и добрая тетка! Можешь не бояться ни за Феликса, ни за Изабеллу: опутать меня брачными узами ради моихъ денегъ -- никому не удастся!

-- Въ концѣ концовъ, ты человѣкъ свободный, и если тебѣ этого хочется, -- пожалуйста! Я мѣшать тебѣ не стану. Мнѣ казалось только, что мой долгъ -- указать тебѣ на возможныя послѣдствія такой авантюры для дѣтей Терезы. Больше я къ этому возвращаться не буду. Ты, надѣюсь, простишь меня?

-- Еще-бы, милая!

Оба мы немного взволнованы и обмѣниваемся поцѣлуями. Эмилія первая освобождается изъ моихъ объятій и начинаетъ вытирать себѣ брови. Она такъ расчувствовалась, что даже слегка всхлипываетъ.

-- Богъ съ тобой, Эмилія! Чего ты?

-- Ничего!.. Мнѣ досадно, что я все это наговорила тебѣ...

-- Но почему-же? Намъ, кажется, не приходится скрытничать другъ передъ другомъ. Откровенность прежде всего!

-- Ты и въ самомъ дѣлѣ не сердишься? Если такъ, я очень рада! Ты всегда былъ такъ добръ...

-- Положимъ, не настолько ужъ!

-- Да, да! Ты знаешь, я вѣдь ничего не забываю. Безъ тебя я никогда не вышла бы за Мориса и не сумѣла-бы устроить ни своей собственной жизни, ни жизни своихъ дѣтей...

-- Богъ съ тобой, Эмилія! Я былъ развѣ только мухой на рогахъ у вола...

-- Ладно, молчи ужъ, старина!

-- Вотъ и m-lle Клермонъ! Она навѣрное хочетъ напоить насъ чаемъ. Надо позвать Терезу... Тереза! Идемъ чай пить, дорогая моя!

II.

Развѣ могъ я, въ минувшемъ октябрѣ, не отозваться на призывъ своего друга и бывшаго компаньона Клермона, котораго неожиданно уложилъ въ постель ударъ паралича? Развѣ могъ я отказать ему въ просьбѣ съѣздить въ пансіонъ за его дочерью? Виноватъ-ли я, что болѣзнь Клермона, котораго тотчасъ-же помѣстили въ больницу нашего общества, затянулась, и что онъ умолялъ меня дать его дочери какое-нибудь занятіе въ замкѣ, -- до его выздоровленія?

И вотъ, теперь Стефанія у меня, -- слишкомъ милая, слишкомъ молодая, чтобы вести хозяйство холостяка, даже если ему сорокъ семь лѣтъ, если у него уже немножко отросло брюшко, а въ коротко остриженной, какъ у зуава, головѣ, бородѣ уже вьются серебряныя нити.

Какъ-то будутъ здѣсь вести себя мои сестры. Во время своего пребыванія въ замкѣ, онѣ любятъ распоряжаться всѣмъ, какъ полноправныя хозяйки. Съ другой стороны, Стефанія очень самолюбива: она хочетъ честно, дѣятельнымъ и полезнымъ трудомъ, зарабатывать свои сто франковъ въ мѣсяцъ, которые она почти цѣликомъ отсылаетъ своему отцу. Между тѣмъ, въ моемъ богатствѣ заинтересованы мои племянники и племянницы. Матери ихъ боятся, чтобы эта молодая особа не заняла у меня слишкомъ прочнаго положенія. Онѣ, безъ сомнѣнія, всячески будутъ выживать ее отсюда. Но куда можетъ уйти Стефанія? Отецъ ея лежитъ въ больницѣ, которую общество наше устроило для самыхъ несчастныхъ членовъ своихъ. Бѣдная дѣвочка не знаетъ никакого ремесла. Въ плохенькихъ пансіонахъ, гдѣ она жила, почти совершенно заброшенная, во время болѣзни отца, его банкротства и развода съ матерью, ее мало чему научили; она не подготовлена даже для неблагодарной роли учительницы. Неужели-же я брошу ее на произволъ судьбы? Правда, Клермонъ, послѣ того, какъ мы раздѣлились, безразсудно растратилъ свой пай; но не надо забывать, что мы ему многимъ обязаны: это онъ такъ хорошо наладилъ систему экспорта въ Америку, которая даетъ такіе блестящіе результаты. Нѣтъ, нѣтъ! Я обѣщалъ ему заботиться о его дочери,-- это мой долгъ -- и я его исполню.

Сестрамъ моимъ и ихъ дѣтямъ нечего бояться. Если-бы m-lle Клермонъ было лѣтъ тридцать и если-бы она была хороша, еще могло-бы, пожалуй, случиться, что я забылъ-бы свое благоразуміе; но, благодареніе Создателю, эта пансіонерка съ большимъ ртомъ, выпуклымъ лбомъ и утиной кожей, далеко не создана для того, чтобы сводить меня съ ума. Мнѣ вовсе нѣтъ необходимости жениться на ней, чтобы любоваться ея походкою, -- единственно, что въ ней есть дѣйствительно красиваго. Мнѣ вполнѣ достаточно, если она будетъ моимъ секретаремъ и завѣдующей хозяйствомъ.

Положительно, опасенія сестеръ кажутся мнѣ лишенными всякаго основанія. Почему не оставить бѣдную дѣвушку здѣсь, въ этомъ уголкѣ, гдѣ она находитъ комфортъ и покой, гдѣ она такъ хорошо чувствуетъ себя? Какъ смѣшны люди съ ихъ ревностью! Какъ нетерпимы они къ бѣдному существу, если ему, послѣ долгихъ испытаній, начинаетъ улыбаться надежда на лучшее будущее! Сколько зависти, ненависти, гнѣва, возбудила-бы маленькая Стефанія въ сердцахъ окружающихъ, еслибы судьба послала ей не Богъ вѣсть какое счастье устроиться здѣсь навсегда! И кухарка Марія, и сестра моя Тереза, и лакей Гильомъ, и племянникъ мой Феликсъ, -- всѣ хотѣли-бы, чтобы m-lle Клермонъ была отброшена въ убогій міръ приказчиковъ и мелкихъ чиновниковъ, чтобы она по десяти часовъ въ день писала на машинѣ въ какой-нибудь скверной конторѣ, въ обществѣ такихъ-же несчастныхъ, какъ и она, женщинъ, которыя отводятъ душу сплетнями, и чтобы она безропотно выслушивала начальственные выговоры.

Мнѣ ясна причина этой непріязни: такъ какъ m-lle Клермонъ не имѣетъ состоянія, она, по ихъ мнѣнію, должна страдать, раздѣляя участь всѣхъ бѣдняковъ; она не вправѣ уклоняться отъ тяжелаго, унижающаго, неблагодарнаго труда; Самая возможность такого уклоненія разсматривается всѣми, какъ несправедливая привилегія. И всѣ вокругъ, начиная старухой Жозефиной, которая готовитъ для слугъ, и кончая имѣющей нѣсколько милліоновъ г-жей Ивеленъ, какъ будто составили заговоръ, съ цѣлью не допустить до такой несправедливости. Удача Стефаніи, -- если только здѣсь можетъ быть рѣчь объ удачѣ, -- искренно всѣхъ возмутила-бы.

Молодая дѣвушка ловко лавируетъ среди этого моря скрытой непріязни. Очень сдержанная, она не позволяетъ себѣ никакой фамильярности по отношенію къ Изабеллѣ и Жюльетѣ, несмотря на то, что тѣ то и дѣло зовутъ ее къ себѣ, сопровождаютъ ее на огородъ и на птичій дворъ, ласково поддразниваютъ и, вообще, стараются стать съ ней на дружескую ногу. M-lle Клермонъ прекрасно понимаетъ, что раньше или позже дружба эта смѣнится отчужденіемъ и что отчужденіе это будетъ тѣмъ менѣе обидно, чѣмъ меньше она прежде лѣзла въ дружбу. Она очень сдержанна съ обѣими молодыми дѣвушками точно такъ-же, какъ и съ ихъ матерями; словно боится, чтобы ее не упрекнули въ желаніи очаровывать и поддѣлываться къ моимъ роднымъ. Тщетно Эмилія зоветъ ее съ собой на прогулку, а Тереза предлагаетъ спѣть съ ней подъ аккомпаниментъ клавесина: молодая дѣвушка чувствуетъ, что подъ этой любезностью кроется желаніе лучше узнать ее, чтобы потомъ вѣрнѣе предать.

Съ дѣйствительнымъ или только показнымъ равнодушіемъ на лицѣ, ходитъ Стефанія по дому, по двору и по парку; она пишетъ поставщикамъ; вмѣстѣ съ Маріей, которая совмѣщаетъ въ своемъ лицѣ экономку, кухарку и кондитершу, провѣряетъ содержимое шкафовъ; лѣчитъ моихъ борзыхъ, когда онѣ линяютъ, или страдаютъ воспаленіемъ своей слишкомъ чувствительной кожи. По вечерамъ она приводитъ въ порядокъ фактуры и пишетъ отцу, а въ воскресные дни иногда мастеритъ себѣ шляпы.

Когда въ замкѣ нѣтъ гостей, я встрѣчаюсь съ ней только за завтракомъ, къ которому нерѣдко приглашаю доктора Кюрэ, моего друга, адмирала Элигоэ съ женой; часто бываютъ у меня за столомъ и заѣзжіе охотники, а также нотаріусъ. Вечеромъ m-lle Клермонъ къ столу не выходитъ:, она обѣдаетъ у себя. По пансіонской привычкѣ она рано ложится спать, а помѣщающаяся въ смежной комнатѣ кухарка Марія, стоитъ нѣкоторымъ образомъ на стражѣ ея нравственности.

Въ сущности, Марія только временно была переведена сюда въ прошломъ году по предписанію врача, такъ какъ она заболѣла острой формой бронхита; теперь она давно уже выздоровѣла, но ей очень не хочется снова переходить въ людскую, и она всячески старается удержать за собой свою временную привилегію. Иногда Марія, обычно послѣ представленія мнѣ меню на слѣдующій день задерживается на нѣсколько минутъ у дверей моего кабинета, чтобы поболтать немного. Большей частью она заводитъ рѣчь о m-lle Клермонъ. Почтенная женщина находитъ, что эта дѣвочка слишкомъ привязывается къ дому: когда г. Клермонъ въ февралѣ выразилъ желаніе, чтобы дочь на нѣкоторое время поѣхала къ нему, она двѣ ночи подъ рядъ плакала, уткнувшись лицомъ въ подушку. И, Марія, которой ея первоклассные кулинарные таланты придаютъ въ глазахъ окружающихъ большой авторитетъ, беретъ на себя смѣлость сказать, что она обо всемъ этомъ думаетъ: послѣ этой жизни въ роскоши, дѣвочкѣ еще тяжелѣе будетъ работать гдѣ-нибудь въ конторѣ, и она будетъ чувствовать себя очень несчастной; не даромъ плутовка такъ: неохотно учится писать на машинѣ, она прекрасно понимаетъ, что какъ только научится, ее тотчасъ-же отправятъ въ Парижъ на службу.

-- Хитрая дѣвочка!-- восклицаетъ Марія.

Впрочемъ, дальше этого моя кухарка не идетъ. За исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда ей приходится, имѣть дѣло съ поставщиками, которыхъ она на чемъ свѣтъ стоитъ ругаетъ за не вполнѣ отвѣчающіе ея требованіямъ продукты, она умѣетъ держать языкъ за зубами и, вообще, не лишена такта. Но, чувствуется, что она что-то не договариваетъ. Я хорошо вижу, что ей очень хотѣлось-бы поговорить со мной на чистоту, сказать мнѣ все, что она думаетъ; а думаетъ она, что Стефанія, слишкомъ рано развившаяся въ сутолокѣ парижской жизни, видѣвшая раззореніе родителей, семейныя сцены и бѣгство изъ дому преступной матери, воспитывавшаяся въ пансіонахъ; подъ вліяніемъ всякихъ испорченныхъ дѣвочекъ, -- не прочь-бы, съ помощью выгоднаго брака, навсегда устроиться здѣсь, въ этомъ замкѣ.

Я дѣлаю видъ, что совершенно не понимаю намековъ Маріи.

Все это, безъ сомнѣнія, чистѣйшій вздоръ, и тѣмъ не менѣе, всѣ въ домѣ серьезно вѣрятъ въ эту вымышленную интригу. Когда я вчера сдѣлалъ Гильому выговоръ за то, что онъ не исполнилъ какого-то приказанія m-lle Клермонъ, онъ принялъ оскорбленный видъ.

-- Мало будетъ толку, если всякій станетъ приказывать!-- отвѣтилъ онъ.

Если Стефанія входитъ въ кладовую для бѣлья, чтобы взглянуть, все-ли въ порядкѣ, жена Гильома демонстративно выходитъ оттуда.

Одна лишь мысль о томъ, что этому бѣдному ребенку можетъ улыбнуться счастье, враждебно настраиваетъ противъ него всѣхъ моихъ словъ.

Они могутъ быть спокойны: это счастье ей не улыбнется. Стефанію скорѣе можно признать некрасивой. Широкій ротъ, за которымъ видны желтые зубы, и слишкомъ выпуклый лобъ, портятъ миловидность ея лица, украшеннаго живыми, черными глазами, и обрамленнаго густой бронзовой шевелюрой. Видно, что ее плохо кормили въ пансіонахъ, въ которыхъ она въ общей сложности прожила около десяти лѣтъ, и это отразилось на ея темной шероховатой подъ глазами и кое-гдѣ на шеѣ, кожѣ. Очень не дурны ея тонкія, блѣдныя руки, но и ихъ портятъ скверно подстриженные ногти.

Она мало образована, и умъ ея не отличается большой гибкостью. Ни отъ матери, покладистой кокотки, ни отъ отца, съ его безпокойнымъ саркастическимъ умомъ, эта сдержанная, холодная по внѣшности дѣвушка, ничего, казалось, не позаимствовала, за исключеніемъ развѣ отцовской проницательности да вкуса..

Вкусъ, надо отдать ей справедливость, у нея рѣдкій. Едва поселившись у меня, она тотчасъ-же посовѣтовала сдѣлать кой-какую перестановку мебели, и я вынужденъ былъ признать, что совѣтъ ея былъ очень удаченъ. Теперь, благодаря Стефаніи, въ моей библіотекѣ есть уголокъ, который, казалось-бы, только что покинулъ Гельвецій. Столовая, изъ которой по ея же совѣту вынесены были поставцы для посуды и ненужныя картины, и въ которой, вокругъ овальнаго, украшеннаго розами стола, стоитъ полторы дюжины обитыхъ вишневаго цвѣта шелкомъ, креселъ, -- тоже теперь производитъ гораздо болѣе выгодное впечатлѣніе и очень нравится гостямъ.

Самое лучшее у Стефаніи -- это ея походка; тонкая, стройная, скорѣе напоминающая подростка, она очень красиво выступаетъ въ своихъ лакированныхъ туфелькахъ, надъ которыми иногда видны ея сѣрые чулки, въ своемъ нѣсколько короткомъ, со складками платьѣ и скромной блузкѣ. Любая, самая знаменитая балерина, могла-бы позавидовать ея походкѣ. Когда она подноситъ мнѣ на серебряномъ подносѣ тонкій хрустальный бокалъ на высокой ножкѣ, наполненный контрексвильской водой, я не безъ легкаго волненія слѣжу за ея граціозной, неспѣшной походкой, между тѣмъ, какъ ея маленькія ноги отражаются въ блестящемъ, прозрачномъ, какъ зеркало, паркетѣ.

Да, я и не думаю скрывать: мнѣ доставляетъ большое удовольствіе видѣть m-lle Клермонъ въ замкѣ, гдѣ-нибудь въ англійскомъ салонѣ Вильяма Гогарта, съ западной стороны выходящемъ всѣми окнами на большой прудъ, а съ восточной -- на такъ называемый "Зеленый коверъ", примыкающій къ "Чащѣ Ланей". Я, по совѣсти, не отрицаю этого, какъ не отрицаю и того, что люблю слушать ея прелестный, кристальный, нѣсколько не увѣренный голосъ, когда она, подъ аккомпаниментъ клавикордовъ, поетъ старинныя французскія пѣсни; въ эти минуты предъ моимъ мысленнымъ взоромъ проносятся героини моихъ любимыхъ произведеній, отъ принцессы Клевской и Клариссы Гарловъ, до Жюстины и Манонъ Леско. Но неужели этого достаточно, чтобы я влюбился въ эту пансіонерочку и женился на ней, связавъ съ ней свою старость? Нѣтъ, нѣтъ!..

Однако! Я ловлю себя на томъ, что мысль моя все время работаетъ въ опредѣленномъ направленіи. Я расхаживаю взадъ и впередъ по англійскому салону и даже забываю взглянуть, почистила-ли старая Жозефина рамы старинныхъ гравюръ, въ которыхъ такъ ярко сказался сатирическій талантъ Вильяма Гогарта.

Вдругъ я невольно останавливаюсь посрединѣ комнаты, подъ подвѣшеннымъ къ потолку пучкомъ омелы. Это сдѣлала въ Сочельникъ сама Стефанія. Она стояла тутъ, на верхней ступенькѣ двойной лѣстницы; ея маленькія ножки въ туфелькахъ и сѣрыхъ чулкахъ видны были изъ-подъ черной закрытой спереди розовымъ передникомъ юбки, которая красиво обрисовывала ея стройный дѣвичій станъ. Наклоняясь, она показывала свое милое лицо, и смотрѣла на меня, улыбаясь своимъ черезчуръ широкимъ ртомъ; я былъ въ охотничьихъ сапогахъ и такой-же курткѣ, съ зеленой фетровой шляпой на головѣ. Очень можетъ быть, что я нравился ей въ этомъ опереточномъ костюмѣ.

Мы тогда обмѣнялись нѣсколькими шутками по поводу наступающаго праздника, но при этомъ,-- я это очень хорошо помню,-- никто изъ насъ не упомянулъ объ извѣстномъ намъ обоимъ, заимствованномъ изъ Англіи обычаѣ, въ силу котораго всякій танцоръ долженъ поцѣловать свою даму каждый разъ, когда они проходятъ подъ висящимъ съ потолка пучкомъ зелени. Почему она не рѣшилась упомянуть объ этомъ? Вѣдь, не боялась же она, что я тутъ же, на мѣстѣ, вздумаю примѣнить англійскій обычай? Она знаетъ, что я человѣкъ корректный и даже холодный.

Пучекъ зелени Стефанія перевязала алой лентой. Взглянувъ при этомъ на меня, такъ покраснѣла, что рядомъ съ ея щекой лента, казалось, потеряла свой яркій цвѣтъ; но тотчасъ же щека поблѣднѣла, стала безкровной; дѣвушка въ волненіи закрыла глаза. Это продолжалось какихъ-нибудь полъ секунды.

Я поспѣшилъ уйти въ свою комнату и вошелъ исполненный радостнымъ изумленіемъ, Взглянувъ на себя въ зеркало, мнѣ пришло въ голову, что я выгляжу совсѣмъ еще молодымъ, несмотря на пробивающуюся въ бородѣ сѣдину.

За эти нѣсколько недѣль, я;, конечно, не могъ настолько заинтересоваться этой дѣвушкой, чтобы она въ состояніи была подмѣтитъ съ моей стороны, хоть тѣнь, чего-нибудь болѣе глубокаго; чѣмъ чувство симпатіи; и чтобы она могла опасаться возможности флирта.

Въ тотъ же вечеръ, разстегивая на мнѣ гетры, Гильомъ спросилъ, желаю ли я, чтобы m-lle Клермонъ принесла, мнѣ сейчасъ же въ библіотеку мой грогъ. Япочти сердито отвѣтилъ, что сегодня пить грога не буду и, что впредь онъ, Гильомъ, будетъ мнѣ его подавать, а не m-lle Клермонъ. Мой рѣзкій тонъ удивилъ моего дворецкаго и онъ бросилъ на меня негодующій взглядъ, бѣдный малый вообще не выноситъ, когдй съ нимъ обращаются "какъ со слугой". Впрочемъ, онъ ни слова не сказалъ мнѣ и только ушелъ надутый, унеся съ собой мои гетры, и охотничій костюмъ и оставивъ меня одного; въ халатѣ поверхъ нижней рубашки и туфляхъ.

Съ тѣхъ поръ между мною и m-lle Клермонъ ничего не произошло, но я начинаю думать, что мнѣ было бы .теперь тяжело удалить отъ себя этого ребенка. Я даже рѣшилъ было это сдѣлать еще до пріѣзда сестеръ, но у меня не хватило мужества привести рѣшеніе въ исполненіе. Это обстоятельство подрываетъ мое уваженіе къ самому себѣ. Что собственно заставило меня отступить отъ принятаго рѣшенія? Состраданіе? Или желаніе посмотрѣть, какъ эта бѣдная дѣвушка подготовляетъ выгодный для себя бракъ? Вѣрнѣе всего, мной руководило и то и другое. Меня очень занимаетъ, какъ-то возьмется за дѣло Стефанія, дѣйствующая, безъ сомнѣнія, подъ вліяніемъ обнищавшаго отца. Я чувствую себя на положеніи богатой дѣвушки, за которой съ корыстными цѣлями увивается какой-нибудь юнецъ. Только бѣдняжка Стефанія далеко не заслуживаетъ такого презрѣнія, какъ искатели богатыхъ невѣстъ: она просто хочетъ спастись изъ домашняго ада, бѣжать отъ нищеты, въ то же время давая себѣ искренній обѣтъ быть преданной, внимательной женой.

Во всякомъ случаѣ, интрига стоитъ того, чтобы за ней прослѣдить.

Не въ примѣръ прошлому, я этой весной совершенно не интересуюсь работой, которую произвели у меня маляры и обойщики. Напрасно также Гильомъ, собственными руками наводилъ блескъ на каждую мелочь и велѣлъ распилить для каминовъ четыре вѣтвистыхъ бука: мысли мои далеко, и я только разсѣянно хвалю его за распорядительность. Сидя въ своей библіотекѣ, я читаю, совершенно не вникая въ смыслъ прочитаннаго. "Происхожденіе религій", которое всегда такъ увлекаетъ меня: я думаю о возможныхъ перипетіяхъ того конфликта, который неизбѣжно возникнетъ между мной и сестрами.

Въ сущности, подозрѣвать Стефанію въ какихъ бы то ни было матримоніальныхъ замыслахъ нѣтъ никакого основанія. Чаще всего она грустна, какъ и подобаетъ дѣвушкѣ, отецъ которой очень боленъ, и, право же, не похоже, чтобы она играла роль корыстолюбивой искусительницы. Да развѣ способна на такой маккіавелизмъ девятнадцати лѣтняя пансіонерка?

Я знаю Клермона и считаю его способнымъ внушить дочери корыстолюбивыя мысли, указать ей на меня, какъ на выгоднаго мужа; но кто рѣшится бросить камнемъ въ этого несчастнаго? Обманутый, брошенный женой, разоренный ею и сворой грязныхъ дѣльцовъ, теперь больной, разбитый параличемъ,-- развѣ, не имѣетъ онъ права презирать людей и внушать дочери, презрѣніе ко всѣмъ высокимъ словамъ и благороднымъ чувствамъ, которыми люди, по, его увѣренію, только морочатъ другъ лруга? Но все же.... Неужели эти уроки скептицизма и цинизма могутъ такъ сильно повліять на юную пансіонерку, чтобы вдругъ превратить ее въ какую-то искушенную въ искусствѣ водить за носъ мужчинъ г-жу Ментенонъ? Я сомнѣваюсь въ этомъ.

Къ тому же, съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ Феликсъ Рейнаръ, m-lle Клермонъ не скрываетъ, что этотъ веселый молодой человѣкѣ забавляетъ ее. Ей очень нравятся рисунки-шаржи, которыми онъ развлекаетъ насъ по вечерамъ, и она отъ души хохочетъ. Она забываетъ даже кружева, которыя въ это время зашиваетъ, съ интересомъ слѣдитъ за тѣмъ, какъ Феликсъ рисуетъ львовъ, тигра, пантеру, медвѣдя, укротителя звѣрей и, наконецъ, даже клѣтку. Надо ему отдать справедливость: когда онъ перестаетъ разыгрывать изъ себя непоколебимаго; презирающаго весь міръ революціонера, и становился просто веселымъ малымъ, съ нимъ никогда не бываетъ скучно. Правда, иногда онъ въ своихъ шуткахъ заходитъ слишкомъ далеко; дѣвушки при этомъ густо краснѣютъ, на минуту опускаютъ глаза, потомъ разражаются смѣхомъ и стыдливо убѣгаютъ; Тереза сердится; Робертъ вслухъ сокрушается о томъ, что его кузену не достаетъ моральной дисциплины, столь необходимой въ эту пору раздраженія и анархіи; потомъ онъ начинаетъ комментировать статью Поля Бурже, не забывая при этомъ сдѣлать ловкій шахматный ходъ и дать мнѣ матъ, который обходится въ пять франковъ.

Феликсъ берется за карандашъ и начинаетъ рисовать въ своемъ альбомѣ на каждаго изъ насъ каррикатуры. Скоро возвращается, вмѣстѣ съ Жульетой и Изабеллой, Стефанія и откровенно восхищается его рисунками. О томъ, что во мнѣ можетъ заговорить ревность, она и не думаетъ. Гдѣ же въ такомъ случаѣ ея маккіавелевскіе разсчеты? Нѣтъ, положительно все это померещилось болтливой Маріи!

Какъ мнѣ ни совѣстно, но я долженъ сознаться, что послѣднія соображенія огорчаютъ меня. Мнѣ непріятно думать, что Стефанія вовсе не добивается женить меня на себѣ, хотя бы ради моихъ денегъ. Какой-нибудь Феликсъ не сегодня -- завтра можетъ влюбить ее въ себя и увезти. При этой мысли непріятное чувство наполняетъ мое сердце, растетъ, ширится, и я, помимо воли, тяжело вздыхаю. Какъ это странно!

То же волненіе я всегда испытывалъ передъ дѣвушками и женщинами, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться. Я всѣхъ ихъ любилъ, если можно такъ выразиться о томъ желаніи сентиментальной близости, которое я по отношенію къ нимъ испытывалъ. Иногда мнѣ случалось даже слѣдовать, на разстояніи десяти шаговъ, за какой-нибудь незнакомкой и мечтать о томъ, какъ хорошо было бы совершить, напримѣръ, съ ней морское путешествіе: воображеніе мое услужливо рисовало мнѣ, какъ оба мы, стоя рядомъ и облокотившись на бортъ корабля, любуемся гаванью въ Корфу, стройными, вырѣзывающимися на синемъ небѣ кипарисами, византійской крѣпостью, вызывающей воспоминанія о сѣдой старинѣ. Я такъ живо переживаю все это, что какъ бы чувствую теплоту плеча стоящей рядомъ со мной незнакомки, слышу голосъ ея и даже біеніе ея сердца. Мнѣ кажется, что эта общность переживаній передъ лицомъ прекрасной природы, что это сліяніе нашихъ душъ въ преклоненіи предъ красотой, можетъ дать мнѣ высшее счастье. Но въ эту минуту незнакомка заворачиваетъ за уголъ улицы, и мнѣ остается только мечта моя. Цѣлый часъ послѣ этого, если не дольше, я все еще ношусь съ нею; нерѣдко эта заманчивая мечта снова посѣщаетъ меня въ тотъ же вечеръ, на слѣдующій день, черезъ недѣлю или даже черезъ мѣсяцъ. Въ Парижѣ есть уголки, которые и теперь еще обладаютъ способностью воскрешать во мнѣ старыя грезы, съ которыми я носился, когда мнѣ было двадцать лѣтъ.

Не было почти ни одной горничной, которую мнѣ не хотѣлось бы сдѣлать своею любовницей, но только одной или двумъ изъ нихъ я сказалъ о своемъ желаніи.

Стефаніи Клермонъ я тоже ничего не скажу.

Часто я мысленно представляю себѣ, какъ она сіяла бы отъ радости въ тотъ день, когда стала бы здѣсь полновластной хозяйкой и съ какой благодарностью смотрѣла бы она на меня. Возможно... Въ перспективѣ мнѣ это представляется очень заманчивымъ. Да, въ перспективѣ...

Сегодня днемъ молодые люди, съ проволочными масками на лицахъ и шпагами въ рукахъ, устроили передъ крыльцомъ нѣчто вродѣ фехтовальнаго турнира. Робертъ Ивеленъ строго слѣдуетъ пріемамъ пройденной имъ школы, съ правильными промежутками выставляетъ ногу впередъ и отставляетъ ее назадъ, предупреждаетъ своего противника о своемъ намѣреніи нанести ему ударъ. Феликсъ Рейнаръ пользуется этой методической медлительностью соперника для того, чтобы сбивать его съ толку и наносить ударъ за ударомъ; впрочемъ, Робертъ ловко увертывается, и ему даже удается, воспользовавшись промахомъ своего кузена, оцарапать ему кончикомъ шпаги край перчатки.

Послѣдній оспариваетъ правильность удара, но въ концѣ концовъ вынужденъ признать, что Робертъ былъ въ своемъ правѣ. Немного поблѣднѣвъ, съ сжатыми губами, онъ снова становится въ позицію, чтобы взять реваншъ. Опять неудача: въ то время какъ онъ направляетъ ударъ на проволочную маску Роберта, тотъ, уклонившись, задѣваетъ его въ бокъ.

Феликсъ бросаетъ на меня свирѣпый взглядъ, такъ какъ я, въ качествѣ единственнаго члена жюри, сталъ на сторону Роберта. Мало-по-малу онъ входитъ въ азартъ и мѣтитъ только въ голову или въ грудь противника, стараясь въ то же время обезоружить его. Робертъ спокоенъ, не сходитъ съ мѣста и внимательно слѣдитъ за каждымъ движеніемъ Феликса; мнѣ кажется, что онъ въ это время повторяетъ про себя правила фехтовальнаго искусства.

Дѣло начинаетъ принимать серьезный характеръ,-- характеръ настоящей дуэли, по крайней мѣрѣ, дуэли между друзьями. Феликсъ, во что бы то ни стало, хочетъ восторжествовать надъ противникомъ и сдѣлать его смѣшнымъ; онъ нападаетъ со стиснутыми зубами, при чемъ нервно движется его нижняя челюсть, обросшая маленькой бородкой. Чувствуется, что этотъ юноша въ фланелевой фуфайкѣ, заплатанныхъ брюкахъ и грязныхъ ботинкахъ, воодушевленъ всей той ненавистью къ богатымъ, которая накопилась въ его душѣ за долгіе годы. Въ лицѣ этихъ двухъ молодыхъ людей какъ бы вступили; между собой въ борьбу двѣ касты. Глядя на нихъ, я, вынужденъ признать, что племянники мои, каждый съ своей стороны, пришли къ-правильнымъ логическимъ выводамъ, которые были подсказаны имъ ихъ соціальнымъ положеніемъ. Было бы, конечно, болѣе оригинально, еслибы богатый Робертъ сталъ анархистомъ, а бѣднякъ Феликсъ -- реакціонеромъ; но ни того, ни другого не хватило на то, чтобы преодолѣть вліяніе среды и обстановки. Одинъ жилъ на богатомъ бульварѣ, другой на бѣдной улицѣ, и это наложило отпечатокъ на ихъ дѣтскіе мозги. Даже общее воспитаніе въ одномъ и томъ же лицеѣ Кондорсэ не могло сблизить ихъ взглядовъ и характеровъ. Одинъ, взявъ за образецъ Спартака, считаетъ себя вправѣ безпощадно мстить обществу, другой, вдохновляемый образомъ Цезаря, замыкается въ своей аристократической гордости.

На звонъ шпагъ выбѣгаютъ на крыльцо всѣ три молодыя дѣвушки. Жюльета начинаетъ посмѣиваться надъ позой своего брата, и къ ней скоро присоединяется Изабелла; Стефанія молчитъ. Она стоитъ, опустивъ руки, ладонями наружу, вдоль розоваго шелковаго передника поверхъ черной, со складками, юбкиз.

Жюльета, въ своемъ бежевомъ платьѣ, направляетъ на фехтовальщиковъ фотографическій аппаратъ. Послѣ одного изъ снимковъ она радостно вскрикиваетъ: ей удалось запечатлѣть на пластинкѣ моментъ, когда изъ руки Роберта летитъ выбитая Феликсомъ шпага.

Робертъ сконфуженъ, Феликсъ съ торжествомъ снимаетъ съ себя проволочную маску. Жюльета и Изабелла визжатъ отъ радости; Стефанія покраснѣла отъ удовольствія и апплодируетъ, далеко отставивъ руки.

Я спѣшу въ гостинную за Терезой: пусть она насладится тріумфомъ сына и порадуется на любовь, которую проявляетъ къ нему наша всегда такая безстрастная Стефанія. Послѣдняя, между прочимъ, находится въ очень возбужденномъ состояніи и даже трижды съ головокружительной быстротой обернулась вокругъ самой себя.

Тереза охотно послѣдовала за мной. Ее, повидимому, очень мало огорчаетъ то, что мрачный какъ туча Робертъ поднимаетъ свою шпагу подъ градъ насмѣшекъ пухленькой, съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, Жюльеты, между тѣмъ какъ Изабелла коварно дѣлаетъ видъ, что закрываетъ лицо руками, чтобы не быть свидѣтельницей такого позора.

Но борьба возобновляется.

Соперники опять становятся въ позицію.

На этотъ разъ Робертъ держится уже не такъ безстрастно. Онъ выступаетъ впередъ и предпочитаетъ перейти въ наступленіе. Вдругъ воздухъ оглашается рѣзкимъ крикомъ Стефаніи; она сконфуженно улыбается и краснѣетъ: ей показалось, что Феликсу грозитъ опасность.

Робертъ, дѣйствительно, успѣваетъ три раза подрядъ задѣть своего кузена, и поединокъ, по рѣшенію жюри, считается оконченнымъ.

Феликсъ опускается на каменную скамью. Его длинные черные волосы придаютъ ему что-то флорентинское. Онъ свиститъ какъ дроздъ и дѣлаетъ видъ, будто ищетъ въ листвѣ сосѣдняго платана птицу, которой такъ удачно подражаетъ своимъ свистомъ. Стефанію это приводитъ въ полный восторгъ; впрочемъ, какъ примѣрная дѣвица, она достаетъ изъ кармана своего розоваго передника какую-то вышивку и начинаетъ усердно работать.

Я увожу Терезу по направленію цвѣточныхъ клумбъ и начинаю расхваливать ея красавца-сына.

-- Сразу видно, что это дитя любви!-- говорю я.

Тереза смотритъ мнѣ прямо въ глаза.

-- Къ сожалѣнію, онъ очень страдаетъ,-- начинаетъ она.-- Мнѣ тоже не легко. Онъ не можетъ работать: у него нѣтъ ни моделей, ни хорошихъ красокъ, ни тонкихъ кистей, не говоря уже о томъ, что наша квартира на четвертомъ этажѣ очень скудно освѣщается солнцемъ. Знаешь, я готова на колѣняхъ благодарить тебя, что ты въ этомъ году такъ рано пригласилъ насъ. Я боюсь, что Парижъ погубитъ этого ребенка. Когда имъ овладѣваетъ отчаяніе, онъ убѣгаетъ изъ дома, ищетъ развлеченій и... ты понимаешь? То, что считается дозволеннымъ для Роберта, преступно для Феликса. Разъ, напримѣръ, онъ въ какой-то пивной проигралъ въ карты такую сумму, что мнѣ пришлось заложить свои часы и кольцо, Ахъ, я такъ боюсь, чтобы это не повторялось! Быть можетъ, онъ еще многое скрываетъ отъ меня... При каждомъ звонкѣ я нервно вздрагиваю: я все жду кредиторовъ, которымъ задолжалъ Феликсъ...

-- Скажи, они приходили уже, кредиторы?

-- Да!

-- И ты не могла удовлетворить ихъ?

-- Нѣтъ!

Тереза опускаетъ глаза. Она выступаетъ медленными, хотя крупными шагами, скрестивъ на худой груди руки. Корона сѣдѣющихъ волосъ какъ бы вѣнчаетъ это скорбное лицо, въ скульптурныхъ чертахъ котораго нѣкогда было столько знойной красоты. Подъ ногами ея шуршатъ сухіе, желтые листья, которыхъ не успѣли еще сгрести въ кучу. Я окидываю взглядомъ ея высокую, худую фигуру, ея слишкомъ легкое полинявшее платье. Что у нея за жизнь? Вѣчная мучительная забота о деньгахъ составляетъ все ея содержаніе. Сколько непріятностей, униженій, безсильной злобы!

-- Боже мой, Боже мой!-- восклицаетъ она.

И сестра поднимаетъ глаза къ своду изъ вѣтвей, который образовали надъ нашими головами начинающія уже закрываться листьями деревья.

Мы тихо подвигаемся впередъ, по аллеѣ, словно по корридору, проложенному въ доброе старое время благочестивыми синьорами среди густой рощи, на высотѣ восьмисотъ метровъ; въ самой глубинѣ перспективы, точно замыкая корридоръ, видно солнце. Все здѣсь вѣетъ тайной и безсмертной красотой, передъ которыми такъ ничтожны кажутся наши земныя радости и печали.

Тереза шевелитъ блѣдными губами: что-то она еще собирается мнѣ сказать пугающаго, тяжелаго?

О, я догадываюсь! Она ни слова не сказала бы мнѣ о своемъ тяжеломъ положеніи, если бы мои отношенія къ Стефаніи не возбуждали въ ней, этой несчастной матери, опасенія за наслѣдство; вѣдь, только въ предвидѣніи этого наслѣдства теперь есть хоть какая-нибудь надежда подъискать приличнаго жениха для Изабеллы и умѣрить нетерпѣніе кредиторовъ Феликса.

-- Ты понимаешь меня, не правда ли?

Прежде чѣмъ поставить мнѣ этотъ вопросъ, сестра останавливается и съ тоской смотритъ на меня. Она не рѣшается просто умолять меня, чтобы я устранилъ съ дороги m-lle Клермонъ. Она прекрасно понимаетъ, что въ ней говоритъ только грубый эгоизмъ, который не можетъ допустить, чтобы я хоть за нѣсколько лѣтъ до смерти извѣдалъ счастье,-- и во имя чего? Во имя того, чтобы какой-нибудь молодой негодяй могъ успокоить своихъ кредиторовъ или чтобы жаждущая наслажденія молодая дѣвушка отказалась отъ поступленія на сцену?..

Тереза понимаетъ положеніе вещей: она добивается, чтобы я убилъ свою послѣднюю радость, принесъ въ жертву свое, быть можетъ, очень недолговременное, счастье, аппетитамъ ея испорченныхъ дѣтей. Прошлое должно уйти съ дороги, уступить ее будущему...

Такъ, по крайней мѣрѣ, думаетъ Тереза, которая увѣрена, что я влюбленъ въ m-lle Клермонъ. Несчастная женщина, сознательно требуетъ, чтобы я отдалъ себя на закланіе и, съ другой стороны, совершилъ преступленіе: вѣдь, если я закрою для Стефаніи двери своего дома, ей ничего другого не останется, какъ идти на улицу...

Да, я понимаю душевное состояніе Терезы, тяжелую внутреннюю борьбу, которую она переживаетъ.

Мы теперь находимся на перекресткѣ восьми аллей; здѣсь въ старые годы былъ сборный пунктъ охотниковъ изъ восьми сосѣднихъ помѣстій. Вокругъ пьедестала, на которомъ возвышается статуя Діаны, устроена каменная скамья. Я опускаюсь на нее. Тереза становится спиной къ солнцу, которое смотритъ на насъ изъ поперечной аллеи; она стоитъ передо мной мрачная, какъ тѣнь, въ узкомъ свѣтовомъ кругу. Эта высокая, увѣнчанная короной сѣдѣющихъ волосъ, женщина смущаетъ меня.

Въ припрыжку подбѣгаетъ моя бѣлая левретка, Надина. Наконецъ-то, она меня нашла! Собака проявляетъ бурную радость, прыгаетъ, визжитъ; пышный хвостъ ея, напоминающій великолѣпное страусовое перо, съ своей стороны тоже выражаетъ душевное состояніе своей хозяйки. Красота этого животнаго какъ бы встрѣчается тутъ съ безобразіемъ нашей человѣческой скорби.

Среди вѣтвей щебечутъ птицы; гдѣ-то воркуетъ горлица, а мы, братъ и сестра, ухитряемся тутъ ненавидѣть другъ друга и подыскиваемъ оправданіе нашей ненависти. О, я знаю: Терезѣ очень тяжело предстать передо мной въ такомъ свѣтѣ -- жадной, жестокой нищенкой...

Я, наконецъ, выжимаю изъ себя нѣсколько банальныхъ словъ насчетъ свойственныхъ юношамъ шалостей, которыя съ годами прекращаются и далеко не на всю жизнь простираютъ свое развращающее вліяніе. Тереза снова принимается ходить. Башмаки ея, изъ сквернаго, сѣраго полотна, вязнутъ въ пескѣ.

-- Феликсъ сильно начинаетъ безопокоить меня!-- говоритъ она.-- Бѣдняки не должны знаться съ богачами. Робертъ губитъ Феликса,-- помимо своей воли, конечно! На Масляной имъ захотѣлось кутнуть немного; такъ какъ Ивеленъ отказалъ сыну въ нужныхъ для этого деньгахъ, то этотъ испорченный мальчишка предложилъ матери, что онъ лично уплатитъ портному слѣдуемые тому шестьсотъ франковъ; мотивировалъ онъ свое желаніе тѣмъ, что ему надо сдѣлать портному какія-то замѣчанія; замѣчанія портному онъ дѣйствительно сдѣлалъ, но деньги оставилъ у себя въ карманѣ для какого-то ужина... Да, вотъ на что способенъ этотъ образцовый молодой человѣкъ! Тебя это, повидимому, нисколько не удивляетъ? Ты смѣешься, но я... мнѣ не до смѣха!.. Чтобы присутствовать-на этомъ ужинѣ, Феликсу нуженъ былъ сюртукъ; бѣлье,-- и онъ, не долго думая, заказалъ все это! Да, дорогой мой; онъ, вѣчно щеголяющій чуть не въ отрепьяхъ, захотѣлъ вдругъ разыграть сноба! Коротко сказать тебѣ, портной и владѣлецъ; магазина бѣлья скоро пришли за деньгами; такъ какъ видъ нашей квартиры, внушилъ имъ недовѣріе, они нагло стали требовать немедленной уплаты; Я каждому изъ нихъ дала небольшую сумму; къ несчастью, они скоро, въ мое отсутствіе, снова явились; мальчикъ мой такъ смутился, что взялъ изъ шкафа деньги, которыя я приготовила для уплаты за квартиру за три мѣсяца, и все имъ отдалъ... Въ этомъ, конечно, нѣтъ ничего преступнаго, но, знаетъ же онъ, въ какомъ мы положеніи, знаетъ, что намъ нельзя сравняться съ Ивеленами. Феликсъ совершенно не думаетъ обо всѣхъ, выпадающихъ на мою долю и на долю его отца страданіяхъ, и нисколько не щадитъ насъ. Консьержка въ конецъ извела меня съ тѣхъ поръ, требуя квартирной платы; потомъ дѣло перешло къ судебному приставу. Благодаря тебѣ и Эмиліи мнѣ удалось остановить взысканіе, но теперь хозяинъ отказываетъ намъ отъ квартиры. Придется подыскать другую, переѣхать въ новый кварталъ, гдѣ мы уже не будемъ пользоваться прежнимъ кредитомъ, не говоря уже о томъ, что перевозка мебели влетитъ въ копеечку. Я крупно поговорила съ Феликсомъ въ надеждѣ, что въ немъ заговоритъ совѣсть,-- и знаешь, что онъ мнѣ отвѣтилъ? "Не могу понять, почему меня честятъ разбойникомъ за то, что я квартирными деньгами уплатилъ портному, между тѣмъ какъ поступокъ Роберта, обманомъ вытянувшаго деньги у матери, разсматривается только какъ забавный фарсъ"... Конечно; я спорила съ нимъ, я пыталась доказать ему, что поступокъ Роберта не имѣлъ никакихъ серьезныхъ послѣдствій, между тѣмъ, какъ его поступокъ, повлекъ за собой столько тяжелыхъ непріятностей и униженій для всѣхъ насъ. Въ отвѣтъ онъ съ паѳосомъ заговорилъ о "распредѣленіи богатствъ", о томъ, что онъ жить хочетъ. Въ концѣ концовъ, онъ пригрозилъ, что уйдетъ отъ насъ, поселится на Монмартрѣ и заживетъ одинъ, свободный и независимый. Несчастный! Онъ и десяти су не въ состояніи заработать своей импрессіонистской мазней, а что касается его классическихъ рисунковъ, онъ ни за-что не хочетъ продавать ихъ: это, говоритъ онъ, могло бы повредить его искусству, а искусство прежде всего!..

Тереза умолкла. Что могу я отвѣтить ей? Сынъ ея укралъ, -- правда, онъ обокралъ сбою собственную мать; но это мало мѣняетъ дѣло; онъ къ тому же прекрасно зналъ, что этотъ поступокъ приведетъ въ отчаяніе его родныхъ и создастъ имъ массу непріятностей. Ну, а Робертъ? Развѣ, онъ не укралъ? Не знаю, но мнѣ почему-то его воровская продѣлка кажется просто шалостью. О проступкѣ Феликса думаешь съ грустью, о проступкѣ Роберта -- съ улыбкой;, первый отдаетъ драмой, второй -- водевилемъ: Но почему же? Вѣдь, позорный поступокъ все же остается позорнымъ, кто бы его ни совершилъ -- бѣднякъ или богачъ, и все же, въ глубинѣ своей латинской души, воспитанной въ коллежѣ на Сенекѣ и Цицеронѣ, я одного осуждаю, а къ другому отношусь чуть не какъ къ милому шутнику. Эта несправедливость... повидимому; лежитъ въ моихъ нервахъ, мускулахъ, крови и костяхъ.

Я и сестра молча смотримъ другъ на друга. Она низко опустила голову. Въ мраморномъ порывѣ застыла надъ нами Діана, которой совершенно нѣтъ дѣла до нашей скорби. Вокругъ насъ разстилается ликующая природа; сходящіяся здѣсь восемь дорогъ ведутъ къ самымъ разнообразнымъ ландшафтамъ: къ поросшимъ лѣсомъ холмамъ, къ крошечнымъ; сверкающимъ на солнцѣ своими домиками, деревушкамъ, и зеленѣющимъ лугамъ, при взглядѣ на которые чудится; что они ведутъ прямо на ясное, лазурное небо. Опьяненныя любовью, птицы оглашаютъ воздухъ пѣніемъ.

Я взялъ руку Терезы и поднесъ ея исколотые иглой пальцы къ губамъ. Но ей нужно нѣчто большее: послѣ сдѣланнаго ею признанія, она надѣялась услышать съ моей стороны увѣреніе, что ей больше нечего бояться за будущее своихъ дѣтей, то есть; я удалю изъ своего дома Стефанію. И мнѣ хочется пообѣщать ей это, сказать, что Стефанія скоро уйдетъ отсюда, что я оставлю у себя Феликса. Я уже открываю ротъ, чтобы порадовать ее этимъ, но...

-- Нѣтъ, я не могу!

Странно: я увѣренъ, что Стефанія; эта невзрачная пансіонерка, еслибы я вдругъ набрался смѣлости и попросилъ ея руки, отказалась бы отъ этой чести, и всѣ же...

Инсинуаціи кухарки; многозначительные взгляды, моего дворецкаго опасенія моихъ сестеръ,-- все это; какъ на зло наполняетъ меня мыслью о возможности тихаго; идиллическаго счастья. Вотъ почему я не могу обѣщать Терезѣ того, чего она отъ меня такъ ждетъ.

Сестра, между тѣмъ, снова начинаетъ жаловаться. Я боюсь что на этотъ разъ она зайдетъ значительно дальше. Левретка моя какъ-бы поняла важность предстоящаго разговора она ложится у нашихъ ногъ; кладетъ свою узкую мордочку на тонкія, соединенныя вмѣстѣ лапки, словно предоставляетъ намъ, такимъ грустнымъ, любоваться ея изящной фигуркой.

Вдали показывается Эмилія; она не спѣша приближается къ намъ съ раскрытымъ надъ головой зонтикомъ и весело спрашиваетъ что мы тутъ дѣлаемъ.

-- Мы говоримъ о Феликсѣ!-- отвѣчаю я.

-- И о Робертѣ!-- спѣшитъ прибавить Тереза, которой во что-бы то ни стало хочется показать, что сынъ ея только слѣдуетъ примѣру своего кузена.

-- А, ты разсказала ему?.. спрашиваетъ Эмилія.

-- Да, пришлось!

И Тереза вслухъ принимается обвинять самое себя: ей надо было-бы держать дѣтей вдали отъ насъ, чтобы не соблазнять ихъ зрѣлищемъ нашего богатства. Вмѣсто того, чтобы заказывать себѣ костюмы въ триста франковъ для шикарнаго ужина съ Робертомъ, Феликсъ тогда, по примѣру своихъ товарищей изъ парижской богемы, въ фетровой шляпѣ и бархатномъ костюмѣ, распѣвалъ-бы гдѣ-нибудь въ кабачкѣ популярныя пѣсенки, закусывая въ антрактахъ крутыми яйцами и запивая ихъ дешевымъ пивомъ. Изабелла тогда пріобрѣла-бы вкусъ къ неприхотливой домашней кухнѣ, и сама ходила-бы на рынокъ, а высшее счастье видѣла-бы въ выходѣ замужъ за какого-нибудь бухгалтера съ годовымъ окладомъ въ тысячу восемьсотъ франковъ.

Особенно Тереза не можетъ простить себѣ того, что имѣла глупость, еще за три мѣсяца до перваго представленія "Юноны", снять хорошую квартиру на бульварѣ Клеберъ, нанять лакея, заново меблировать гостинную и устроить рядъ пріемовъ. Эмилія мягко оспаривала ее, доказывая, что та поступила совершенно правильно: крайне важно было, чтобы Рейнаръ, въ борьбѣ съ равнодушіемъ публики, былъ поставленъ въ хорошія условія, чтобы его окрыляли всѣ эти доказательства вѣры въ него окружающихъ.

Я съ своей стороны напоминаю, что маститые критики очень хвалили нѣкоторыя части "Юноны", даже старый Цезарь Франкъ лично явился къ Рейнарамъ на бульваръ Клеберъ, чтобы похвалить произведеніе своего ученика; а что касается Рейера, то этотъ до хрипоты кричалъ на всѣхъ перекресткахъ о достоинствахъ "Юноны". При такихъ условіяхъ странно было-бы, еслибы въ успѣхѣ Рейнара усомнилась только его жена.

Но Тереза все-же стоитъ на своемъ. Шесть мѣсяцевъ такой богатой жизни печально отразились на ея дѣтяхъ; имъ потомъ трудно было примириться съ послѣдствіями того рокового дня, когда провалилась "Юнона".

Мы снова начинаемъ возмущаться преступнымъ легкомысліемъ театральной публики, которая плохо слушала, то и дѣло кашляла, глядѣла на входившихъ въ ложи запоздавшихъ зрителей и потомъ, во время антракта, обмѣнивалась ироническими замѣчаніями по поводу новой оперы; это не могло не повліять на трусливую критику, которая не рѣшилась идти противъ теченія и похвалить произведеніе, не имѣвшее успѣха у легкомысленной публики и пустоголовыхъ фельетонистовъ.

-- Увы!-- восклицаетъ Тереза.-- Онъ хотѣлъ создать нѣчто слишкомъ великое, слишкомъ прекрасное! Идіоты не поняли его, а тѣ, которые поняли, испугались всемогущества человѣческой глупости. Спустись онъ до уровня толпы, она бы встрѣтила его апплодисментами; тогда передъ нимъ склонились-бы и самые надменные изъ его теперешнихъ хулителей. Но онъ не хотѣлъ заискивать передъ толпой,-- этого не позволяла ему гордая совѣсть артиста. Ахъ, это служеніе идеаламъ добра и красоты -- въ сущности такая нелѣпость!..

-- Ты очень неблагодарна, моя милая!-- прервала ее Эмилія.-- Судьба украсила твою жизнь такой поэтической любовью!

-- Не смѣйся надъ этимъ, Эмилія: да, эта любовь -- единственное, что мнѣ остается, она замѣняетъ мнѣ тѣ радости, которыя вы покупаете за деньги. Благодареніе Создателю, это съ избыткомъ вознаграждаетъ меня, -- настолько, что вы даже понять этого не въ состояніи... Нѣтъ, нѣтъ. Ты не можешь меня понять, ты, которая въ двадцать лѣтъ вышла за старика ради его состоянія... Да, изъ-за денегъ!.. И это въ двадцать лѣтъ!..

-- Тереза!-- кричитъ Эмилія.

На лбу ея, подъ свѣтлыми, чуть посеребреными волосами, выступаютъ мелкія капельки пота, виски блѣднѣютъ.

-- Каковъ характерецъ!-- говоритъ она, укоризненно покачивая головой.-- Бросить мнѣ въ лицо такое оскорбленіе? Это... это...

Эмилія пробуетъ разразиться смѣхомъ, но гнѣвъ сдавливаетъ ей горло, и она только облизываетъ сухимъ языкомъ свои горячія губы. Тереза садится, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ насъ, на скамью и, облокотившись на колѣни, закрываетъ лицо руками. Я вижу, что горе ея мало-по-малу переходитъ въ гнѣвъ, но чувствую полное свое безсиліе предупредить ссору между сестрами. Увы! Ссоры эти имѣютъ періодическій характеръ и повторяются чуть-ли не каждые три мѣсяца.

-- Вы, надѣюсь не вздумаете грызться межъ собой, голубки мои?-- говорю я для очистки; совѣсти.-- Пожалѣйте хоть своего, бѣднаго брата!

-- Да пойми, что эти язвительные намеки и ангела могутъ вывести изъ терпѣнія!-- восклицаетъ Тереза.-- Пусть я бѣдна, пусть я не могу съ утра до ночи пичкать себя лакомствами, но за то у меня есть сознаніе, что я никогда ничѣмъ не поступилась ради денегъ, этихъ гнусныхъ, презрѣнныхъ денегъ! Я могу ходить съ высоко поднятой головой, точно также, какъ и мой Родольфъ; мы счастливы сознаніемъ, что живемъ чистой, благородной, посвященной искусству жизнію. Если, дѣти не захотятъ идти, по нашимъ стопамъ,-- тѣмъ хуже для нихъ: мы все-же покажемъ имъ примѣръ и тѣмъ исполнимъ свой долгъ...

-- Ты полагаешь?.. -- перебиваетъ ее Эмилія.

--Что такое?

-- Ты полагаешь, что поддавшись любовному влеченію, въ двадцать два года выйдя замужъ за смазливаго молодого человѣка и всецѣло отдавшись своей страсти, ты исполнила какой-то долгъ? Неужели ты, дѣйствительно, убѣждена, что цѣликомъ отдавшись безумію своей любви, ни на минуту не задумываясь о судьбѣ твоихъ будущихъ дѣтей, ты приносила себя въ жертву, какому-то высшему долгу? Да, ты была любовницей, но была-ли ты матерью? Нѣтъ, .нѣтъ! Доказательство у всѣхъ насъ передъ глазами, сынъ твой, и дочь твоя -- оба несчастны -- они попрекаютъ тебя этимъ -- и правы, тысячу разъ правы! Ты жаждала наслажденій, но совершенно не думала позаботиться, о судьбѣ дѣтей.

-- Ты говоришь возмутительныя, чудовищныя вещи! я ничего не сдѣлала для своихъ дѣтей?! Я, которая ночи просиживаетъ надъ починкой ихъ платья, которая ходитъ въ рваныхъ ботинкахъ, чтобы имѣть возможность купить дочери лишнюю ленту для волосъ?!!

-- Теперь все это, слишкомъ поздно. Прежде надо было любить ихъ. Надо было предусмотрѣть ихъ появленіе на свѣтъ, но ты... ты думала только объ объятіяхъ красиваго мужчины. Ты заключила безнравственный бракъ такъ-какъ видѣла въ немъ не фундаментъ, для семьи, какъ это предписываетъ намъ общественный долгъ. И ты теперь жестоко расплачиваешься за это: у дѣтей твоихъ уже сказываются антисоціальные инстинкты. Они вѣчно злятся, дышутъ ненавистью.-- Меня начинаетъ безпокоить слишкомъ большая близость между моей дочерню и твоей. Я съ тревогой спрашиваю себя, не испортитъ-ли мою здоровую духомъ Жюльету твоя Изабелла, эта неудавшаяся актриса...

-- О, это уже слишкомъ! Ты смѣешь говорить такія вещи? Или ты забываешь, что твой Робертъ вовлекаетъ моего Феликса въ кутежи со всякими тварями, впутываетъ его въ долги!..

Я встаю и, стараясь говорить въ шутливомъ тонѣ, предлагаю сестрамъ пройтись, чтобы остыть немного. Тщетно! Тереза, вскочившая на ноги, вся охвачена гнѣвомъ; пальцы ея скрещенныхъ на груди рукъ судорожно впились въ рукавъ платья; корпусомъ она подалась впередъ, и я вижу ея острый худой профиль.

Эмилія продолжаетъ сидѣть, грузно опираясь на свой зонтикъ,-- полная, свѣжая, розовая, вся увѣшанная драгоцѣнностями. Слова свои она сопровождаетъ выразительными жестами правой руки.

-- Но послушайте, -- снова пытаюсь я вмѣшаться, -- вы опять начинаете войну, которая насчитываетъ уже двадцатилѣтнюю давность. Это совсѣмъ не по-парижски!..

Въ отвѣтъ Тереза быстро поворачивается ко мнѣ.

-- А ты, дорогой мой, поддерживалъ тогда Эмилію, сталъ на ея сторону, ополчился противъ отца и матери, презрительно называлъ ихъ романтиками -- и за что? За то, что они не хотѣли, чтобы ихъ младшая дочь продала за деньги свою молодость этой старой обезьянѣ Ивелену? Бѣдные старики! Ихъ такъ это возмущало, но ты... ты на первомъ планѣ всегда ставилъ деньги. Внѣ денегъ для тебя ничего не существовало. Положить въ грошовый флаконъ на четыре су жиру да на три су духовъ, чтобы потомъ продать эту дрянь за шесть франковъ гдѣ-нибудь на Антильскихъ островахъ или въ Бразиліи, -- въ этомъ ты видѣлъ высшую мудрость, вѣнецъ творенія! Но, дорогой мой, это еще не все въ мірѣ, далеко не все!

-- Однако, ты не очень милостива ко мнѣ, сестрица!

-- А вы? Развѣ вы щадите меня? Вы попрекаете меня тѣмъ, что я безкорыстно пошла навстрѣчу своей единственной благородной любви, которая составляетъ радость и красоту жизни, что этому идеалу я отдала въ жертву всю себя...

-- И своихъ дѣтей! -- вставляетъ Эмилія.

-- Неправда, неправда! Ты не имѣешь права говорить это, Эмилія! Дѣтей своихъ я не принесла въ жертву любви!

-- Но факты все-же на моей сторонѣ. Твои дѣти... Ну, что, напримѣръ, думаешь ты сдѣлать изъ Феликса? И что будетъ съ Изабеллой?

-- У нихъ еще есть время впереди, они могутъ исправиться... Ей двадцать, ему двадцать три года, -- это почти еще дѣти! Мы еще увидимъ!

-- Да, увидимъ!

-- Ты иронизируешь? Тебѣ хотѣлось-бы убѣдить меня, что молодыя дѣвушки должны выходить замужъ по разсчету, за перваго попавшагося лысаго старика?

-- За старика?!-- возмущенно прерываетъ ее Эмилія.

Я снова, въ интересахъ возстановленія исторической истины, вижу себя вынужденнымъ вмѣшаться въ дебаты.

-- Но послушай, Тереза, вѣдь Ивелену, когда онъ женился на Эмиліи, было всего лишь сорокъ восемь лѣтъ. Будучи завзятымъ спортсменомъ, онъ обладаетъ такой элегантностью и выглядѣлъ такимъ молодымъ, что ему могли-бы позавидовать многіе молодые люди. Вдобавокъ, онъ прекрасно ѣздилъ верхомъ. Будь я на мѣстѣ Эмиліи, я бы, безъ сомнѣнія, предпочелъ его этому двадцатитрехлѣтнему заморышу Лариву, близорукому, сгорбленному, неопрятному, съ вѣчно потными руками...

-- Тереза не можетъ простить, что я отвергла этого недоноска!

-- Эмилія! Вспомни, что ты обожала его, прежде чѣмъ познакомиться съ Ивеленомъ! И Ларивъ тебя любилъ. Неужели ты уже забыла, какъ ты плакала, когда тебѣ пришлось сдѣлать выборъ.... выборъ между любовью и -- деньгами?

-- Это ты мнѣ кружила голову Ларивомъ!-- защищается Эмилія.

Я опять считаю нужнымъ возстановить факты.

-- Такъ какъ Ларивъ былъ поручикомъ сапернаго батальона, вы обѣ принимали его за будущаго Наполеона. Въ концѣ концовъ онъ вышелъ въ отставку и сталъ подрядчикомъ въ Филипвиллѣ. Наполеонъ вдругъ сталъ гасить известь -- и все это ради денегъ, ради презрѣннаго металла!

Эмилія демонстративно громко хохочетъ.

Тереза пожимаетъ плечами: она чувствуетъ, что побѣда не на ея сторонѣ. Съ минуту она молчитъ, разглядывая свои подмокшіе, расползшіеся полотняные башмаки, свое потершееся платье и исколотые иголкой пальцы. Потомъ она поднимаетъ голову. Въ эту минуту она, безъ сомнѣнія, провидитъ лучшее будущее, свѣтлое, какъ это солнце, освѣщающее аллею и плечо мраморной Діаны.

-- Бѣдныя дѣти мои!-- вздыхаетъ она.-- Неужели я должна внушать вамъ, что ради денегъ можно идти на всѣ жертвы, на всѣ униженія? Увы! это правда: златой телецъ щедро вознаграждаетъ своихъ поклонниковъ!

И она широкимъ жестомъ охватываетъ все великолѣпіе разстилающагося предъ нами парка.

Небольшое стадо ланей вприпрыжку перебѣгаетъ черезъ лужайку; онѣ бѣгутъ вдоль пруда, въ которомъ отражаются ихъ граціозныя, ловкія движенія.

-- M-lle Клермонъ, -- продолжаетъ Тереза, -- должна очень недурно чувствовать себя здѣсь. Я ее понимаю!

Мы всѣ трое очень медленно возвращаемся къ дому.

Эмилія дѣлаетъ первые шаги къ примиренію. Въ этихъ видахъ она даже похвалила какой-то рисунокъ Феликса.

Сестры кончаютъ тѣмъ, что нѣжно обнимаются, при чемъ обѣ чуть-чуть всхлипываютъ.

Я сознаю, что долженъ-бы взять Феликса къ себѣ, держать его подъ крылышкомъ, кормить и воспитывать его, руководить имъ, но... меня такъ раздражаетъ его наглость!

Вотъ онъ на крыльцѣ репетируетъ со Стефаніей какой-то танецъ. Да, со Стефаніей! Жюльета и Изабелла апплодируютъ.

-- M-lle Клермонъ, вамъ, кажется, пора заняться корреспонденціей! говорю я.

Стефанія сразу останавливается. Подъ вліяніемъ моего грубаго тона, она совершенно преображается. Не говоря ни слова, она, какъ механическая кукла, дѣлаетъ полуоборотъ и идетъ исполнять свои обязанности.

Лицо Терезы засіяло отъ радости, а мнѣ стало вдругъ тяжело на душѣ. Мнѣ трудно дышать, и я боюсь, что у меня начнется припадокъ астмы.

Съ кѣмъ подѣлиться моей безграничной тоской?

Кому повѣдаю я печаль свою?..

IV.

Недѣля уже прошла съ тѣхъ поръ, какъ я грубо поставилъ на видъ Стефаніи, что ей пора заняться корреспонденціей, а она все еще дуется. Молодая дѣвушка явно избѣгаетъ всего, что ее веселило и развлекало-бы. Тщетно Жюльета и Изабелла стараются втянуть ее въ разныя игры. Только сердитой настойчивостью я добился того, чтобы она подучилась игрѣ въ лаунъ-теннисъ. Даже подаренный ей мною, спеціально для нея заказанный у Вильямса крокетъ, только на одну минуту разгладилъ морщины на ея лицѣ.

Да, между мною и m-lle Клермонъ пробѣжалъ холодокъ. Это не ускользаетъ отъ моихъ сестеръ, и онѣ немного успокаиваются. Эмилія, зайдя какъ-то на кухню, даже рѣзко остановила Марію, когда та начала обычныя свои сплетни. Болѣе того: та жа Эмилія, познакомившись со счетоводствомъ Стефаніи, осыпала ее похвалами:

-- У нея есть голова на плечахъ, у этой дѣвочки! говорила она.

Въ это воскресное утро у меня прекрасное самочувствіе. Погода стоитъ великолѣпная, и она умиротворяющимъ образомъ дѣйствуетъ на каждаго изъ насъ; вотъ уже нѣсколько дней, какъ у насъ не было никакихъ ссоръ.

На Восточномъ дворѣ пышно распустился, на пяти клумбахъ, гераній. У рѣшетки стоитъ, похожая на нимфу, въ синемъ корсажѣ, бежевой юбкѣ, голубыхъ чулкахъ и бѣлыхъ ботинкахъ, Изабелла. Она смотритъ на кроликовъ, которые бѣгаютъ въ тѣни густыхъ, соприкасающихся вершинами каштановъ. Дальше немного, открывается широкая перспектива зеленаго ковра.

Я съ наслажденіемъ чувствую при каждомъ вдыханіи, что легкія у меня въ порядкѣ, что почки тоже въ удовлетворительномъ состояніи и что, вообще, я сегодня вполнѣ здоровъ, -- удовольствіе, совершенно незнакомое молодымъ людямъ. Только по мѣрѣ того, какъ сокращается разстояніе, отдѣляющее насъ отъ могилы, начинаешь понимать, какое великое благо -- здоровье, и съ каждой минутой придаешь ему все больше значеніе.

Да, въ это утро я доволенъ собой. Мускулы мои, которые я укрѣпляю гимнастикой, тверды и вмѣстѣ съ тѣмъ эластичны. Никогда еще сознаніе своей силы не доставляло мнѣ такого торжества, какъ сегодня; никогда еще я съ такимъ самолюбованіемъ не смотрѣлся въ зеркало, которое отражаетъ мои здоровыя щеки, крѣпкіе зубы, живые глаза и блестящій лобъ, прорѣзанный одной только морщиной. Я вполнѣ могу допустить, что m-lle Клермонъ не такъ уже тяжело было-бы выйти за меня,-- правда, въ разсчетѣ на мое богатство, но въ то-же время спокойно вынося втеченіе нѣсколькихъ лѣтъ и меня, владѣльца этого богатства.

Племянница моя тоже, надо полагать, находитъ, что у меня сегодня бравый видъ; протягивая мнѣ руку, она говоритъ, что я прекрасно выгляжу.

-- Я только что любовалась, -- заговариваетъ Изабелла, -- гаммой всѣхъ оттѣнковъ зелени, отъ ярко-свѣтлаго до темнаго. Боже, какъ безпомощна живопись! Правда, Милле въ своей картинѣ "Весна", Діазъ въ нѣкоторыхъ полотнахъ, частью Монэ, умѣли схватить и запечатлѣть на полотнѣ кое-что изъ этихъ богатствъ, но... ансамбль все-же не удавался имъ! Нечего, дядя, подсмѣиваться: это собственно даже не моя мысль, -- я заимствовала ее у m-lle Клермонъ. Она, правда, не очень далекая дѣвушка, но интересуется живописью -- и цѣлыми часами способна простаивать около брата, когда онъ рисуетъ. Онъ увѣряетъ, что даетъ ей уроки рисованія. Можете представить себѣ, что это за уроки! Но такъ или иначе, они очень довольны другъ другомъ... У меня сильное желаніе соединить ихъ законнымъ бракомъ...

-- А почему-бы и нѣтъ!-- восклицаю я,-- Это было бы очень мило!

Впродолженіи всей рѣчи Изабелла дѣлаетъ видъ, что внимательно разсматриваетъ ленту своей ботинки. Какъ хорошая актриса, она за все время ни разу не взглянула мнѣ въ лицо.

Живость моей реплики въ достаточной степени выдаетъ мой гнѣвъ.

Да, меня вдругъ охватываетъ гнѣвъ,-- не потому, что я ревную Стефанію, нѣтъ; но въ тирадѣ Изабеллы я чувствую организованный заговоръ семьи Рейнаровъ противъ моей свободы. Феликсъ задался цѣлью скомпрометтировать M-lle Клермонъ; мнѣ хотятъ внушить мысль, что, женившись на этой дѣвушкѣ, я буду одураченъ. Такъ какъ я прикидываюсь, что ничего не замѣчаю, племянница грубо открываетъ мнѣ глаза.

Возможно, конечно, что Стефаніи нравится этотъ неудавшійся художникъ. При мнѣ она избѣгаетъ его, особенно съ тѣхъ поръ, какъ я такъ грубо напомнилъ ей объ ея обязанностяхъ, и я въ этомъ вижу подтвержденіе моего предположенія. Они другъ другу нравятся? И прекрасно! Это вѣдь такъ естественно! Нѣтъ, Тереза можетъ не бояться за наслѣдство...

Одно только кажется мнѣ страннымъ: вѣдь, у своихъ товарищей Феликсъ амурничаетъ съ красивыми моделями, и ему врядъ-ли могутъ нравиться большой ротъ Стефаніи, ея выпуклый лобъ и утиная кожа. Ясно, что если этотъ плутъ ухаживаетъ за ней, то только для того, чтобы возбудить во мнѣ ревность: въ томъ, что я могу ревновать Стефанію, никто изъ нихъ не сомнѣвается. Феликсъ хочетъ возстановить меня противъ этой глупой дѣвчонки. Какіе постыдные разсчеты! И на нихъ-то будущая актриса построила цѣлую комедію...

Впрочемъ, можетъ быть, я ошибаюсь. Такъ естественно, чтобы девятнадцатилѣтняя дѣвушка и двадцатитрехлѣтній молодой человѣкъ, будучи поставлены лицомъ къ лицу, слѣдовали инстинкту любви.

Конечно, Изабелла умышленно предостерегла меня; тутъ на лицо несомнѣнный маневръ. Быть можетъ, Стефаніи просто нравятся забавныя выходки Феликса, и Рейнары только взводятъ напраслину на бѣдную дѣвушку. Какъ это мерзко!

Я бросаю взглядъ на Изабеллу: исподтишка посматривая на меня, она ищетъ на моемъ лицѣ слѣдовъ волненія. Это окончательно выдаетъ ее. М-lle Клермонъ невинна.

Я допускаю еще одно: Стефаніи искренно нравится Феликсъ, а онъ пользуется этимъ для проведенія, подъ руководствомъ сестрицы, своего коварнаго плана.

Да, это такъ.

Феликсъ всячески завлекаетъ Стефанію, чтобы скомпрометтировать ее въ моихъ глазахъ, а эта дурочка идетъ въ разставленныя имъ сѣти.

Онъ крадетъ у меня Стефанію, какъ укралъ деньги у своей матери.

Но, что мнѣ до этого?

Какъ, что? Развѣ я вправѣ допустить такую низость? Клермонъ довѣрилъ мнѣ свою дочь, и я долженъ всячески охранять ее. Это долгъ мой.

Изабелла, между тѣмъ, произноситъ длинныя тирады о поэтахъ и художникахъ, которые идутъ по стопамъ старыхъ классиковъ. Теперь она ужъ не сводитъ съ меня глазъ.

Я стараюсь вернуть себѣ спокойствіе.

Солнце ласкаетъ насъ своей мягкой теплотой. Въ воздухѣ разлита пріятная свѣжесть.

Изабелла производитъ пріятное впечатлѣніе. Она похожа на разрядившуюся въ воскресный день, для прогулки по Темзѣ, англійскую модистку. Какъ заправская актриса, она очень заботится о граціи своей походки и жестовъ и даже внимательно разсматриваетъ свою тѣнь на землѣ.

Мы начинаемъ восторгаться птицами, которыя унизываютъ вѣтви деревьевъ, оглашая воздухъ пѣснями. Изабелла выражаетъ сожалѣніе, что онѣ не могутъ знать, какъ мы ими любуемся. Это, полагаетъ она, въ сто кратъ увеличило-бы ихъ радость. Я выражаю мысль, что пернатыя и безъ нашего любованія чувствуютъ себя прекрасно; но молодая дѣвушка отрицательно качаетъ головой: для нея одобреніе окружающихъ играетъ большую роль, и она безъ нихъ не можетъ обойтись. Кузина ея, Жюльета, не скупится на комплименты по ея адресу, и Изабелла очень довольна этимъ.

Разговоръ нашъ переходитъ на ея подругу. Оба мы, какъ нельзя лучше отзываемся о Жюльетѣ Ивеленъ. "Она такъ добра!" увѣряетъ Изабелла; но въ тонѣ, какимъ она произноситъ это "добра", мнѣ почему-то слышится не похвала, а презрѣніе и сожалѣніе. И я снова спѣшу перевести разговоръ на другую тему.

Изабелла обнаруживаетъ удивительное невѣдѣніе по части преступленій, происшествій и скандаловъ, которыми изо дня въ день щекочутъ наше любопытство газеты, и которые составляютъ излюбленную тему разговоровъ. Молодая дѣвушка, подобно матери, ничего не хочетъ знать, кромѣ искусства. Брата своего она ставитъ, какъ художника, очень не высоко. Аляповатыя пятна, которыми онъ, яко-бы слѣдуя примѣру Сезанна и Монэ, измазываетъ свои полотна, она сравниваетъ съ цвѣтными стеклышками во вращающемся калейдоскопѣ.

Что касается Роберта, то Изабелла очень цѣнитъ его любовь ко всему классическому; она и сама стремится проникнуться духомъ классицизма; но ей глубоко противна разсчитанность каждаго его слова и движенія: начиная галстухомъ и кончая его влеченіемъ къ Торквемадѣ -- все въ немъ какъ-бы является результатомъ ариѳметическихъ выкладокъ. Это теперь горячо доказываетъ мнѣ Изабелла. Она увѣряетъ, что реакціонные принципы, которыхъ Робертъ такъ крѣпко держится, нужны ему для того, чтобы знакомиться съ титулованными особами, проникнуть въ аристократическіе круги и, быть можетъ, съ помощью связей добиться гдѣ-нибудь въ Италіи графскаго титула.

Изабелла презрительно пожимаетъ плечами и безпощадно издѣвается надъ нимъ. Ее глубоко возмущаетъ его лицемѣріе. Сегодня, напримѣръ, ей пришлось подняться и одѣться чуть не на зарѣ, чтобы присутствовать на мессѣ, которую будетъ служить кюрэ сосѣдней деревушки въ часовнѣ замка, въ честь годовщины основанія его покойной владѣтельницей какого-то благотворительнаго учрежденія. Робертъ Ивеленъ потребовалъ отъ матери и сестры, чтобы онѣ присутствовали на этой мессѣ, а она, Изабелла, сочла неудобнымъ не сопровождать ихъ. Эта необходимость кривить душой и разыгрывать благочестіе очень раздражаетъ ее, она безъ гримасы не можетъ говорить на эту тему.

Потомъ Изабелла спрашиваетъ меня о моемъ отношеніи къ религіи; меня это ставитъ въ большое затрудненіе: что въ самомъ дѣлѣ, могу я отвѣтить на ея лукавый вопросъ? Между тѣмъ, она, вертя на плечѣ свой синій зонтикъ, настаиваетъ на откровенности.

По мѣрѣ того, какъ я старѣю, я во многомъ начинаю сомнѣваться, но... что, если адъ и рай дѣйствительно существуютъ? Несмотря на то, что давно уже, съ того дня, какъ сдалъ экзаменъ на баккалавра, я не бываю у св. причастія и не говѣю, я тѣмъ не менѣе всегда относился къ католицизму съ большимъ почтеніемъ.

Когда я говорю это Изабеллѣ, на губахъ ея мелькаетъ горькая усмѣшка; я начинаю испытывать нѣкоторую робость и считаю нужнымъ внести нѣкоторыя поправки въ сказанное. Я даже утверждаю, что очень высоко ставлю Ренана, но, что касается Пуанкарэ, долженъ сознаться, что совершенно не понимаю его: если вѣрить этому математику, наука очень жалка и ничтожна въ сравненіи съ тѣми невѣдомыми силами, которыя управляютъ міромъ. И я спрашиваю себя, не вправѣ-ли мы называть эти таинственныя силы Богомъ?...

-- Или X, точно такъ-же, какъ и любымъ другимъ алгебраическимъ знакомъ! говоритъ Изабелла, вертясь на одномъ каблукѣ.

Въ эту минуту мы видимъ подъѣзжающаго къ намъ на своемъ велосипедѣ кюрэ. Его развѣвающаяся по воздуху черная пелерина напоминаетъ крылья большой птицы. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ онъ легко соскакиваетъ на землю и привѣтствуетъ насъ широкимъ поклономъ.

Стройный, съ продолговатымъ подбородкомъ, онъ нѣсколько напоминаетъ испанскаго короля Альфонса XIII. Весь онъ сіяетъ, какъ застежки на его башмакахъ или, какъ его крѣпкіе зубы, какіе бываютъ только у молодыхъ жеребятъ.

При видѣ кюрэ, сынъ садовника бросается на колокольню, хватаетъ веревки отъ колоколовъ и поднимаетъ трезвонъ не хуже самаго пономаря.

Въ церковь начинаютъ сходиться мѣстные прихожане: бравый сборщикъ податей съ воинственно закрученными усами, его полная жена, невѣстка съ ребенкомъ и сохранившій послѣ недавней военной службы солдатскую походку сынъ; за ними выступаетъ дочь лѣсного сторожа въ густо усаженной розами шляпѣ, потомъ служанки нашего садовника и мать Жозефа со своими четками.

Мы тоже входимъ въ церковь и занимаемъ мѣсто на хорахъ. Время отъ времени я считаю нужнымъ подать бѣднякамъ примѣръ благочестія: вѣдь, они живутъ одной только надеждой на будущую, загробную жизнь. Впрочемъ, это соображеніе далеко не вполнѣ оправдываетъ меня въ глазахъ Изабеллы. Видя, что Стефанія опускается на колѣни, она и ее, точно такъ-же, какъ и меня, начинаетъ упрекать въ томъ, что та, не будучи религіозна въ душѣ, считаетъ нужнымъ исполнять всѣ эти обряды.

Стефанія молчитъ.

За своей величественной, задыхающейся отъ ходьбы матерью, и розовой, сіяющей сестрой, входитъ съ молитвенникомъ въ рукѣ Робертъ. Онъ шопотомъ сообщаетъ мнѣ, что тетушка Тереза и Феликсъ отказались пойти въ церковь, и что онъ рѣзко осуждаетъ въ нихъ эту надменность. Самъ онъ благочестиво простирается ницъ, преклоняетъ колѣна и шепчетъ молитвы; при этомъ видны его шелковые, въ зеленыхъ полоскахъ, носки изъ-подъ табачнаго цвѣта панталонъ, и замшевыя ботинки.

Эмилія, повидимому, плохо выспалась и зѣваетъ; она ужъ будетъ зѣвать до самаго конца мессы.

Кюрэ служитъ просто, съ искреннимъ благочестіемъ. Въ молитвахъ его слышны проникновенныя нотки, и эта искренность невольно волнуетъ.

Я приглашаю его къ завтраку.

Къ столу, который на этотъ разъ накрытъ на верандѣ, его подводитъ Стефанія.

Кюрэ пожимаетъ руку моему дворецкому Гильому, который ставитъ на столъ подносъ. Видя это, Робертъ морщитъ брови; Жюльета подъ сурдинку усмѣхается. Изабелла шепчетъ ей на ухо, что служитель церкви обязанъ съ уваженіемъ относиться къ самымъ незначительнымъ людямъ, даже къ дворецкимъ.

Обиліе вкусныхъ вещей сильно затрудняетъ нашего кюрэ. Онъ рѣшительно не знаетъ, что ему выбрать: чай, шоколадъ, или кофе; не мало соблазняетъ его также варенье, медъ и пирогъ съ коринкою. Стоя у стола, онъ съ милой искренностью сознается въ своемъ затрудненіи.

Робертъ дѣлаетъ знакъ Эрнесту, чтобы тотъ налилъ почтенному батюшкѣ шоколаду, а Жюльета намазываетъ ему масломъ кусокъ пирога. Кто-то пододвигаетъ ему стулъ; я приглашаю его одѣть свою шляпу, которую онъ держитъ въ рукѣ. Кюрэ безъ конца кланяется дамамъ и благодаритъ лакеевъ.

Черезъ минуту всѣ мы молча пьемъ шоколадъ и закусываемъ пирогомъ. Изъ-за сосѣднихъ кустовъ высовывается голова лани, которая устремляетъ на насъ свои большіе выпуклые глаза; она несмѣло дѣлаетъ шагъ впередъ и начинаетъ облизывать себѣ спину; замѣтивъ ее, мои борзыя сердито лаютъ на нее снизу, изъ неглубокаго рва; но лань, красиво выпрямившись, презрительно и вызывающе смотритъ на собакъ сверху, а потомъ дерзко начинаетъ обрывать листья на вьющейся вокругъ плетня зелени.

Робертъ, поставивъ на столъ свою чашку, хочетъ вовлечь нашего кюрэ въ бесѣду, не понимая, что того въ данный моментъ занимаетъ исключительно шоколадъ, пирогъ, а также забота о томъ, чтобы вести себя прилично за столомъ. Изабелла дѣлаетъ мнѣ знакъ, чтобы я прислушался къ тому, что будетъ говорить Робертъ.

Прежде всего, онъ задаетъ кюрэ вопросъ, достаточно-ли набожны обыватели его прихода. Тотъ просто и откровенно говоритъ, что въ этомъ отношеніи далеко не все обстоитъ благополучно и что это его очень огорчаетъ. Ему, впрочемъ, удалось удержать большинство своихъ прихожанъ, но для этого ихъ приходится привязывать чѣмъ-нибудь къ церкви; такъ, напримѣръ, въ наше время очень любятъ заниматься фотографіей; онъ, поэтому, часто по вечерамъ устраиваетъ чтенія съ туманными картинами: виды Іерусалима, сцены изъ библейской жизни, наконецъ, просто картины изъ жизни Китая, природа Ливана, американскіе пейзажи -- все это очень нравится его прихожанамъ. Ему удалось выгодно абонироваться на клише, и онъ часто можетъ возобновлять свой репертуаръ. Вообще, кюрэ, по всему видимому, очень доволенъ, что нашелъ своего рода патентованное средство дѣлать религію привлекательной.

Робертъ Ивеленъ въ восторгѣ отъ этой идеи. Съ сосредоточеннымъ видомъ, важно морща лобъ, онъ обѣщаетъ кюрэ доставить ему какъ свои собственныя клише, такъ и клише своихъ друзей. Онъ видитъ возможность широко поставить это дѣло и тутъ же безцеремонно записываетъ въ число учредителей свою мать, а потомъ меня. Изъ вѣжливости я не протестую. Кюре разсыпается въ благодарностяхъ и стряхиваетъ шероховатой рукой съ своей сутаны крошки пирога.

Стефанія приходитъ ему на помощь и издали, протянувъ руку, снимаетъ съ его рукава крошки. Въ ея позѣ есть что-то удивительно красивое. Мнѣ хотѣлось бы долго любоваться этой изящной дѣвушкой, но я чувствую, что Изабелла слѣдитъ за мной, хотя я сижу къ ней спиной. Безъ сомнѣнія, эта актриса дѣлаетъ соотвѣтствующіе выводы изъ своихъ наблюденій. Приходится отказаться отъ удовольствія смотрѣть на Стефанію. Но почему это нужно? Я нахожусь подъ надзоромъ всей этой жадной семьи, -- и это крайне непріятно! Къ тому же, всѣ они не правы.

Если, какъ увѣряетъ Изабелла, Стефанія интересуется живописью, почему же она въ моемъ присутствіи такъ тщательно избѣгаетъ Феликса и боится взглянуть на его каррикатуры? Это меня безпокоитъ. Почему она такъ хлопочетъ о томъ, чтобы разсѣять мои подозрѣнія? Неужели она и въ самомъ дѣлѣ разсчитываетъ женить меня на себѣ?

Сегодня Стефанія долго остается на террасѣ и весело болтаетъ, то и дѣло пробуя варенье. Она слегка трунитъ надъ Жюльетой, шляпа которой, украшенная искусственными мандаринками, представляетъ собой, при всей своей дороговизнѣ, верхъ несуразности. Она ведетъ себя безъ всякаго принужденія, какъ въ тѣ часы, когда Феликсъ и Робертъ уѣзжаютъ кататься въ автомобилѣ Ивеленовъ. Вообще, каждый разъ, какъ Феликса нѣтъ, она сбрасываетъ съ себя обычную сдержанность и холодность, точно желая такимъ образомъ убѣдить меня въ своей антипатіи къ молодому художнику.

Возможно также, что Феликсъ позволилъ себѣ по отношенію къ ней что-нибудь слишкомъ смѣлое, и она теперь умышленно холодна съ нимъ, чтобы поставить его на надлежащее мѣсто. Вѣдь этотъ паразитъ способенъ на все, лишь бы возбудить во мнѣ непріязненное чувство къ бѣдному ребенку.

Какъ я не люблю его! Все утро, пока шла месса, онъ, съ трубкой въ зубахъ, валялся въ постели, отравляя воздухъ табачнымъ дымомъ. Такимъ способомъ онъ, по его мнѣнію, протестовалъ противъ религіи.

Вообще, эти два юнца раздражаютъ меня. Въ ихъ годы люди бываютъ черезчуръ ужъ глупы, готовы принимать на вѣру всякій вздоръ, въ сужденіяхъ рубятъ съ плеча и страшно нетерпимы. Феликсъ и Робертъ, несмотря на то, что они во всемъ стоятъ въ оппозиціи другъ другу, кажутся мнѣ одинаково глупыми. Неизмѣримо симпатичнѣе ихъ Жюльета, эта веселая, пухленькая девятнадцатилѣтняя дѣвочка. Когда я только что помѣшалъ ей пичкать собакъ сахаромъ, она чуть не заплакала; глаза ея уже затуманились было слезами, но по счастью вниманіе ея отвлекъ поднимавшійся къ намъ снизу, съ характернымъ шумомъ, автомобиль.

Я узнаю автомобиль адмирала, который подъѣзжаетъ все ближе и направляется прямо къ замку. Жюльета въ восторгѣ: можно будетъ устроить съ адмираломъ, m-me Элигоэ, партію въ лаунъ-теннисъ. Молодая женщина очень сильна въ этой игрѣ; ради нея-то она, безъ сомнѣнія, и пріѣхала такъ рано.

Автомобиль, между тѣмъ, обогнулъ лужайку, переѣхалъ по мостику черезъ ровъ и, черезъ открытыя женой сторожа ворота, вкатилъ въ паркъ. Въ ту же минуту въ людской раздается трескъ спеціально устроеннаго для предупрежденія о пріѣздѣ гостей, звонка. Съ крыльца сбѣгаетъ Эрнестъ и въ выжидательной позѣ становится въ западной аллеѣ, подъ нависшимъ надъ головой зеленымъ сводомъ. Автомобиль катитъ вдоль пруда, вызывая этимъ смятеніе въ рядахъ утокъ, которыя при его появленіи улетаютъ, напоминая летящихъ утокъ на японскихъ эстампахъ.

Наконецъ, блестящій, выкрашенный въ зеленую краску и обшитый сѣрымъ бархатомъ, автомобиль, останавливается у самаго крыльца. Изъ него осторожно выходитъ мой старый другъ. Я предлагаю руку его женѣ, отъ которой въ воздухѣ разливается сильный ароматъ духовъ. Начинаются привѣтствія, восклицанія, поцѣлуи. Молодая женщина показываетъ Жюльетѣ свою новую жакетку, приходитъ въ бургіый восторгъ отъ великолѣпія парка, расхваливаетъ моихъ собакъ. Все вызываетъ съ ея стороны восторженныя похвалы: свѣжее лицо Эмиліи, платье Жюльеты, зонтикъ Изабеллы, носки Роберта, мой помолодѣвшій видъ, и даже фигура нашего кюрэ. Эта крошечная женщина въ короткой юбкѣ и соломенной шляпѣ, какія носили въ 1803 году, безъ устали вертится, суетится и вся свѣтится радостью.

Адмиралъ, который, едва выйдя изъ автомобиля, сѣлъ на стулъ, любовно смотритъ на жену: онъ обожаетъ ее.

Несмотря на оглашающія воздухъ глупости, г-жа Элигоэ, мои племянницы и Робертъ, составляютъ прелестную группу. Шумной ватагой всѣ они убѣгаютъ по направленію къ площадкѣ для игры въ лаунъ-теннисъ; съ ними и Стефанія, которую увлекаетъ Изабелла. Эрнестъ идетъ за отбойниками и шарами. Среди зелени деревьевъ мелькаютъ свѣтлыя платья, слышенъ смѣхъ и говоръ удаляющихся нимфъ.

Адмиралъ немного грустенъ и разсѣянно отвѣчаетъ на мои вопросы. Я спрашиваю себя, придаютъ ли болѣе молодой видъ бѣлыя гетры, свѣжій костюмъ и сѣрая фетровая шляпа, этому отяжелѣвшему человѣку, лицо котораго со свѣже подкрашенной у парикмахера бородкой, избороздилъ морщинами морской вѣтеръ. Этотъ вопросъ, повидимому, занимаетъ и самого адмирала, который то и дѣло бросаетъ бѣглые взгляды въ сверкающій какъ зеркало пузатый серебристый чайникъ на столѣ. Увы! Онъ боится, что слишкомъ противенъ молодой женѣ, на которой шесть лѣтъ тому назадъ женился, познакомившись съ ней въ одномъ казино. Это очаровательное существо танцовало здѣсь подъ надзоромъ матери, грубоватой на видъ, больной, помѣшанной на аристократизмѣ женщины, которую баронъ Гюи-де Элигоэ сразу покорилъ благодаря своему титулу.

Эмилія безжалостно разспрашиваетъ его, почему онъ такъ грустенъ: она явно хочетъ показать мнѣ, какія печальныя послѣдствія имѣютъ поздніе браки.

Какъ меня раздражаютъ эти вѣчныя подозрѣнія! Неужели они считаютъ меня такимъ идіотомъ и серьезно вѣрятъ, что я могу жениться на этой глупенькой Стефаніи? Если бы не желаніе во что бы то ни стало отстоять свое достоинство, если бы я не считалъ слишкомъ унизительнымъ для своего самолюбія уступать всѣмъ этимъ окружающимъ меня глупымъ интриганамъ, я удалилъ бы отсюда дочь Клермона...

Да, но куда бы она въ такомъ случаѣ дѣвалась? Для службы въ конторѣ она не подготовлена, и нигдѣ ее не возьмутъ; между тѣмъ, не могу же я бросить ее на произволъ судьбы, поставивъ ее лицомъ къ лицу съ опасностями и соблазнами улицы! Не могу я и выдавать ей опредѣленную пенсію: я и безъ того уже сильно задолжалъ.

Нѣтъ, нѣтъ! Я долженъ исполнить данное Клермону обѣщаніе: развѣ не ему, не его коммерческому генію, обязанъ я своимъ богатствомъ?

Рѣшено: Стефанія останется.

Я снова поворачиваюсь въ сторону кюрэ; онъ говоритъ о томъ, что мѣстная церковь все больше приходитъ въ упадокъ и что безъ пожертвованій со стороны нѣтъ средствъ для ея ремонта. Неужели отдать ему сто франковъ, предназначенные для ветеринара? Этотъ послѣдній настойчиво требуетъ денегъ. Одна только Стефанія могла бы разрѣшить на этотъ счетъ мои сомнѣнія; но я не могу идти за ней на площадку для лаунъ-тенниса, да и не хочу отрывать ее отъ такого удовольствія.

Альфонсъ XIII въ сутанѣ продолжаетъ настойчиво говорить о необходимости ремонта церкви. Въ сущности, онъ правъ: кому же, какъ не мнѣ, владѣльцу замка, заботиться о ремонтѣ церковной каѳедры, чтобы съ нея удобно было проповѣдывать католическую мораль? Иначе прихожане, вмѣсто того, чтобы въ свободное время слушать проповѣди, начнутъ, чего добраго, якшаться со всякаго рода преступными элементами.

Вотъ и еще одна обязанность! Сколько ихъ у меня! Я долженъ заботиться о m-lle Клермонъ, спасать Феликса и хлопотать, чтобъ онъ вступилъ на надлежащую дорогу, посылать премію въ свѣтскую школу, дѣлать взносы въ спортивное общество, въ общество нравственнаго воспитанія подростковъ, въ общество взаимопомощи моего департамента, въ братскую ассоціацію для поддержки жертвъ промышленности, во временный союзъ для помощи потерпѣвшимъ отъ наводненія, и пр., и т. п. Если бы я вздумалъ добросовѣстно исполнять всѣ возложенныя на меня судьбой обязанности, мнѣ скоро пришлось бы переселиться куда-нибудь въ мансарду и питаться черствымъ хлѣбомъ съ водой. А тутъ еще аргентинскіе банкиры медлятъ съ присылкой денегъ по оплатѣ векселей парфюмерныхъ фирмъ Буэносъ-Айресъ! Неужели эти послѣднія не оплатили своевременно высланный имъ товаръ?

Если такъ, соображаю я, мнѣ придется круто. Вѣдь, 15-го я долженъ платить по векселямъ нашего общества, распредѣлить между членами его полученную прибыль, уплатить за три мѣсяца тысячу восемьсотъ франковъ мяснику, пятьсотъ франковъ булочнику, тысячу пятьсотъ франковъ сборщику податей... Скверно! Неужели я буду поставленъ въ необходимость тронуть свои до того неприкосновенные десять тысячъ франковъ? Это было бы очень легкомысленно съ моей стороны, особенно если принять во вниманіе, что время у насъ теперь революціонное и что не сегодня -- завтра Всеобщая Конфедерація Труда заставитъ насъ чего добраго бѣжать изъ Франціи.

Да, чортъ возьми, задача не легкая!..

...Часы пробили уже часъ, а Тереза и Феликсъ еще не сошли къ столу. Адмиралъ чувствовалъ голодъ; дамы наши, которыя послѣ игры въ лаунъ-теннисъ поправляли въ вестибюлѣ свои прически и пудрились, умирали отъ жажды; Эмилія тоже проявляла нетерпѣніе и увѣряла, что у нея желудокъ подвело отъ голода; Робертъ шепотомъ говорилъ матери, что если аккуратность -- добродѣтель королей, то она далеко не входитъ въ число добродѣтелей художниковъ и ихъ родныхъ. Я, съ своей стороны, усердно осыпалъ комплиментами баронессу Элигоэ, стараясь какъ-нибудь ослабить ея нетерпѣніе.

Изабелла еще разъ побѣжала звать мать и брата.

Тереза, очень не любящая, когда у меня гости, такъ какъ она при своей бѣдности не можетъ для нихъ хорошо одѣваться, вѣчно устраиваетъ мнѣ такія непріятности; что же касается Феликса, то ему противны эти "шуты", какъ онъ называетъ всѣхъ прилично одѣтыхъ людей, и потому онъ не очень спѣшитъ увидѣться съ ними.

Въ англійскомъ салонѣ царитъ глубокое молчаніе. Скоро входитъ, съ бѣлыми нитяными перчатками на рукахъ, Эрнестъ и широко открываетъ обѣ половинки дверей въ столовую, въ глубинѣ которой сверкаютъ бассейны. Тамъ ждетъ уже, занявъ свой высокій постъ, огромный, одѣтый во фракъ и тщательно выбритый Гильомъ. Всей своей позой онъ какъ бы говоритъ о томъ, что только по добротѣ своей продолжаетъ служить хозяину, у котораго такіе плохо воспитанные родственники.

Наконецъ-то появляется Тереза; она въ общемъ очень прилична въ своемъ платьѣ "princesse". За ней въ прекрасномъ, повидимому, настроеніи, выступаетъ Феликсъ, у котораго изъ-подъ легкаго пиджачка выглядываетъ полосатая фланелевая фуфайка.

Оба холодно кланяются. Имъ, конечно, и въ голову не приходитъ извиниться за опозданіе: это кажется имъ унизительнымъ.

Я тороплю публику къ столу.

Чтобы не обидѣть Терезу, я предоставляю ей самое почетное мѣсто, насупротивъ себя. Эмилія сама мнѣ это посовѣтовала. Тереза, занимая это мѣсто, разыгрываетъ легкое изумленіе; можно было бы подумать, что я имѣю обыкновеніе усаживать ее, какъ бѣдную родственницу, въ самомъ концѣ стола, гдѣ теперь сидятъ Робертъ и Феликсъ. Послѣдній подъ шумокъ забавляетъ дѣвицъ передразниваніемъ Роберта и его манеры подбрасывать къ глазу монокль.

Какъ рыцарь старой закваски, адмиралъ начинаетъ любезничать съ Терезой; онъ увѣряетъ, что находитъ въ ней сходство съ принцессой Амаліей Сардинской, которую онъ имѣлъ честь принимать на своемъ "Британникѣ". Сѣвъ на своего конька, онъ пускается въ описанія праздника, съ подъемомъ говоритъ о красовавшихся на кораблѣ гирляндахъ флаговъ, о пушечныхъ салютахъ, кликахъ "ура"; принцъ, по его словамъ, былъ черный, какъ цыганъ, и очень любилъ щеголять знаніемъ морского дѣла, которое черпалъ изъ руководствъ по мореплаванію.

Лицо разсказчика, съ его свѣже-подкрашенной бородкой и сотней свѣтлыхъ или сѣдыхъ волосъ, которые какой-нибудь искусный парикмахеръ одинъ за однимъ приклеилъ къ его черепу, оживляется и словно молодѣетъ. Тереза подаетъ ему очень глупыя реплики, и это еще больше подбодряетъ его. Онъ разсказываетъ о впечатлѣніи, произведенномъ на него великими міра сего, которыхъ ему приходилось близко видѣть, о національныхъ особенностяхъ народовъ, во главѣ которыхъ они стоятъ, о нравахъ и обычаяхъ въ тѣхъ далекихъ дикихъ странахъ, въ которыхъ ему приходилось воевать, насаждать цивилизацію или просто бывать изъ простого любопытства.

Тереза забываетъ накопившуюся въ душѣ горечь и съ большимъ удовольствіемъ слушаетъ адмирала. Ее положительно очаровываетъ его тонкій умъ; ему тоже доставляетъ удовольствіе плѣнять своими разсказами эту образованную, съ благородными манерами женщину, которая, вдобавокъ, вращается въ артистическихъ кругахъ. Къ тому же, онъ такимъ образомъ надѣется поднять себя немного въ глазахъ своей жены, которая въ это время явно издѣвается надъ Феликсомъ: она тянетъ его своими вопросами за языкъ и заставляетъ изрекать нелѣпые парадоксы о живописи, скульптурѣ, политикѣ.

-- Говорите, говорите, это любопытно! Вы -- человѣкъ цѣльный, а мнѣ нравятся цѣльныя натуры. По вашему, значитъ, Энгръ и Пювисъ -- пигмеи по сравненію съ Сезанномъ, Родэнъ понятія не имѣетъ объ анатоміи человѣческаго тѣла, а настоящую скульптуру можно найти только на развалинахъ Ангора? "Товарищъ" Пато, по вашему, просто реакціонеръ, который снюхался съ буржуазіей? Что же еще? Говорите! Все это очень забавно!

Баронесса совсѣмъ поворачивается ко мнѣ спиной, чтобы ей удобнѣе было, лицомъ къ лицу, говорить съ Феликсомъ; этотъ послѣдній нѣсколько блѣденъ; руки его дрожатъ отъ гнѣва, но чтобы не выдать своего душевнаго состоянія, онъ дѣлаетъ видъ, будто спокойно пьетъ свое шабли. Онъ даже не слышитъ, какъ Эрнестъ спрашиваетъ гостей, что имъ угодно, "шамбертенъ 1902 г. или романею 1873 г.".

По всему видимому, эта очень элегантная молодая женщина съ венеціанскими кружевами на груди, сильно волнуетъ Феликса. Въ глазахъ его бѣгаютъ огоньки. Пока баронесса ѣстъ лангусту à la bordelaise, онъ долго ласкаетъ ее взглядомъ, и ноздри его сладострастно раздуваются отъ аромата мускуса, которымъ надушены ея волосы. На m-lle Клермонъ, которая сидитъ у него съ правой стороны, онъ совершенно не обращаетъ вниманія. Забылъ о ней и Робертъ, который внимательно слушаетъ адмирала, одобрительно киваетъ головой и, вообще, считаетъ очень поучительными рѣчи этого моряка, гордо заявляющаго, что онъ былъ у себя на суднѣ "единственнымъ послѣ Господа Бога хозяиномъ". Робертъ чтитъ въ немъ принципъ власти, крѣпкаго авторитета.

-- Порядокъ на первомъ планѣ! Прежде всего, порядокъ,-- не правда ли, адмиралъ? Я всегда это говорилъ!

-- "L'ordre règne à Varsovie", -- насмѣшливо вставляетъ Изабелла; но никто почти не слышитъ ее.

Я лакомлюсь лангустой à la bordelaise, которая является шедевромъ кулинарнаго искусства Маріи; несмотря на запрещеніе врача, я съ вожделѣніемъ поглядываю на шабли, которое соблазняетъ меня своимъ пикантнымъ привкусомъ. Эмилія понимаетъ мое душевное состояніе, лукаво подмигиваетъ мнѣ, -- и по ея предложенію, я наливаю вина себѣ и ей. Въ этомъ отношеніи мы всегда, еще съ ранняго дѣтства, ладили. Оба мы не можемъ пожаловаться на отсутствіе аппетита и теперь исправно ѣдимъ.

Намъ отъ души жаль Жюльету и Изабеллу, которыя на противуположномъ концѣ стола все еще нашептываютъ другъ другу свои безконечные секреты, совершенно почти не прикасаясь къ наполняющимъ столъ вкуснымъ блюдамъ. Адмиралъ два-три раза спрашиваетъ о чемъ-то Жюльету, но та либо вовсе не отвѣчаетъ, либо отвѣчаетъ съ большимъ опозданіемъ и невпопадъ. Гильомъ подноситъ подругамъ серебряное блюдо, на которомъ красуются соблазнительно зажаренные куски мяса съ грибами, но онѣ даже не удостаиваютъ его взглядомъ, чтобы, Боже сохрани, не проронить ни одного слова изъ нашептываемыхъ другъ другу секретовъ; съ обиднымъ невниманіемъ относятся онѣ и къ горошку à la royale, и къ пуларкамъ, плавающимъ въ соусѣ сотернъ, и къ артишокамъ à la javanaise, и къ удивительно приготовленной печенкѣ, и къ сельдерею. Стаканы и рюмки стоятъ передъ ними не опорожненными. Я спрашиваю себя, какая драма, какое трагическое происшествіе такъ волнуетъ эту дѣвушку съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, и ея подругу съ темнымъ лицомъ, на которомъ блуждаетъ саркастическая усмѣшка? Кто скажетъ, о чемъ обыкновенно шепчутся молодыя дѣвушки?

Я спрашиваю объ этомъ Эмилію, но она уже забыла, что волновало ее въ молодости: замужнія женщины никогда не помнятъ плутней, которыя такъ занимали ихъ до замужества.

Когда Эрнестъ сервировалъ въ англійскомъ салонѣ кофе, я замѣтилъ, что отношенія между баронессой и Феликсомъ стали значительно лучше. Онъ показывалъ ей альбомъ съ каррикатурами, которыя представляютъ въ нелѣпо-смѣшномъ видѣ всѣхъ членовъ нашей семьи. Двѣ черточки вмѣсто ногъ подъ линіей юбки, узкій косоугольникъ вмѣсто бюста, двѣ ломанныя линіи, голова съ сильно выдающимся впередъ лбомъ, -- изображаютъ, такъ сказать, геометрически Стефанію, въ тотъ моментъ, когда она мнѣ подноситъ розу. Самъ я изображенъ охотникомъ XVI столѣтія, съ одѣтой на бекрень шляпой съ перомъ, и окруженнымъ своими борзыми, -- ни дать, ни взять, иллюстрація къ сочиненіямъ Рабле! Это животное Феликсъ, который вообще рисуетъ какъ зулусъ, очень недурно дѣлаетъ наброски карандашные.

Баронесса, разсматривая его каррикатуры, то смѣется, то негодуетъ. Ея безподобный бюстъ, красиво обтянутый шелковымъ корсажемъ, приковываетъ вожделѣющіе взоры Феликса. Мелодичный голосокъ ея такъ ласкаетъ слухъ, что невольно заставляетъ соглашаться со всѣмъ, что она говоритъ. Благодаря этому всѣ мы, не исключая и адмирала, какъ бы участвуемъ въ торжествѣ Феликса. Адмиралъ въ возвышенномъ тонѣ поздравляетъ Терезу съ такимъ талантливымъ и умнымъ сыномъ. Глупая мать млѣетъ отъ восторга.

-- Слышишь, что говоритъ адмиралъ?-- кричитъ она мнѣ.

Я съ улыбкой киваю головой. Конечно, я не стану умалять радость, которую испытываетъ теперь Тереза и которую она на четырехъ страницахъ изольетъ сегодня мыкающемуся гдѣ-то по венгерскимъ харчевнямъ несчастному мужу своему.

Все это прекрасно, но я замѣчаю, что Феликсъ черезчуръ уже усердно ухаживаетъ за веселой баронессой. Онъ даже не проситъ позволенія закурить свою трубку, а это съ его стороны большая жертва! Никогда родные не могутъ упросить его, чтобы онъ, хотя бы во время пріемовъ, довольствовался сигарой. Теперь онъ какъ-будто идетъ противъ гордо провозглашаемаго имъ принципа: "всегда быть и казаться инстиннымъ сыномъ народа". Увы! для того, чтобы вскружить голову Полинѣ Элигоэ, онъ готовъ даже идти на компромиссъ со своей "неподкупной совѣстью", о которой такъ много всегда говоритъ. Это случается съ нимъ въ первый разъ. Господи, неужели же онъ настолько лишенъ чутья, что не понимаетъ игры этой дамочки, не видитъ, что онъ въ ея глазахъ только забавный шутъ, съ которымъ можно поиграть, а потомъ указать ему на дверь! Какой же онъ несмышленный!

Впрочемъ, и Робертъ, повидимому, не понимаетъ настоящаго положенія вещей и завидуетъ Феликсу. Онъ подходитъ ближе. Разыгрывая скромнаго и почтительнаго молодого человѣка, онъ вполголоса высказываетъ мысль, что рисунокъ напоминаетъ гравюры Густава Дорэ, для "Гаргантюа" Рабле. Полина говоритъ, что ей никогда не приходилось ихъ видѣть.

-- Скоро вы ихъ увидите!-- краснѣя говоритъ Робертъ. Дамочка дѣлаетъ видъ, что не понимаетъ его намека.

Я догадываюсь, что Робертъ по телефону передастъ своему книгопродавцу, чтобы тотъ немедленно послалъ по адресу адмирала знаменитый, стоящій двѣсти франковъ, томъ Рабле. Этотъ херувимъ всегда начинаетъ осаду красавицъ съ того, что бомбардируетъ ихъ цѣнными подарками.

Изабелла многозначительно взглядываетъ на меня, и мы обмѣниваемся понимающими улыбками.

Я вхожу къ Эмиліи, которая, спиной къ парку, съ раскрытымъ надъ головой зонтикомъ, сидитъ неподалеку отъ крыльца въ качалкѣ изъ ивовыхъ прутьевъ; ноги ея покоятся на мягкой подушкѣ, которую только что приладила ея горничная; когда эта послѣдняя удаляется, я невольно любуюсь ея красивой, тонкой фигурой и плавной, поистинѣ царской поступью.

-- Знаешь, -- говорю я сестрѣ, -- адмиралъ не очень любитъ, чтобы молодые люди посылали его женѣ дорогіе подарки. Робертъ распорядился, чтобы ей послали Рабле съ гравюрами Густава Доре.

-- Ахъ, чудовище! Онъ хочетъ погубить эту бѣдную дамочку! Вотъ разбойникъ! Хотя, между нами говоря, въ его годы это такъ естественно...

Въ душѣ гордясь своимъ сыномъ, она подноситъ къ глазамъ лорнетку со свѣтлой черепаховой ручкой и начинаетъ разглядывать Роберта; тщательно причесанный, въ новенькомъ, съ иголочки, костюмъ, онъ, галантно склонившись, съ улыбкой слушаетъ какой-то веселый анекдотъ, который разсказываетъ ему баронесса.

Эмилія говоритъ о томъ, что эта красивая брюнеточка -- тонкая кокетка; впрочемъ, она тутъ же спѣшитъ извинить ее: бѣдняжкѣ приходится жить съ такимъ старымъ мужемъ! Въ возрастѣ адмирала нельзя жениться на танцовщицѣ изъ казино. Есть другія дѣвушки, прошедшія суровую школу горя, умѣющія прекрасно вести хозяйство, серьезно настроенныя, готовыя создать себѣ путемъ брака положеніе и относящіяся къ замужеству не такъ легкомысленно, какъ эта хохотушка-баронесса.

Желая подчеркнуть, что дорожу своей свободой, я, выслушавъ этотъ прозрачный намекъ, направляю взоры прямо на Стефанію. Она прогуливается съ обѣими кузинами между зелеными лужайками.

Эмилія глубоко вздыхаетъ и долго молчитъ

Ею нельзя не залюбоваться; она видимо наслаждается жизнью. Глядя на нее, такую полную, свѣжую, надушенную, удобно устроившуюся въ качалкѣ на мягкихъ подушкахъ, кажется, что она въ эту минуту погружена въ сладкія воспоминанія о лангустѣ, жаркомъ и старой романеѣ.

Я спрашиваю ее, не думаетъ ли она, что ухаживанія, которыми ея Робертъ преслѣдуетъ Полину, нѣсколько непріятны адмиралу. Сестра смѣется и пожимаетъ плечами: тѣмъ хуже для адмирала! Онъ заслужилъ это: слишкомъ глупо въ пятьдесятъ четыре года жениться на двадцатидвухлѣтней вертушкѣ. Да, глупо!

Я протестую и выступаю въ защиту адмирала. Въ китайскую кампанію онъ командовалъ эскадрой и только, благодаря его тонкой стратегіи, европейцамъ удалось взять Тьень-Тзинь, хотя на каждаго изъ нихъ приходилось по двадцати непріятелей. Онъ читалъ лекціи въ высшей мореходной школѣ, а его принципы морской стратегіи, о которыхъ писали спеціальные органы всего міра, съ успѣхомъ были примѣнены адмираломъ Того при Цусимѣ.

-- Можетъ быть, онъ и не глупъ, но наивенъ!-- дѣлаетъ мнѣ уступку сестра.

Она нервничаетъ и бьетъ зонтикомъ по землѣ.

Подъѣзжаетъ авотмобиль, который долженъ увезти гостей. Полина очаровываетъ все общество. Она съ такой горячностью цѣлуетъ дамъ и дѣвушекъ, точно прощается передъ долгимъ и опаснымъ путешествіемъ съ близкими родственницами. Тереза въ ея объятіяхъ проявляетъ явное нетерпѣніе.

Робертъ долго цѣлуетъ пальчики баронессы. Феликсъ ограничивается очень, очень многозначительнымъ рукопожатіемъ.

Въ воздухѣ стонъ стоитъ отъ прощальныхъ возгласовъ, отъ обѣщаній часто, чуть не ежедневно, навѣщать другъ друга. Наконецъ, Эрнестъ захлопываетъ за адмираломъ и его женой дверцу автомобиля. Надина лаетъ на зашумѣвшій моторъ. Стефанія успѣла уже уйти, -- быть можетъ, потому, что Феликсъ еще остается на мѣстѣ.

Какъ только мои гости исчезаютъ изъ виду, начинается взрывъ похвалъ и восторговъ. Тереза во чтобы то ни стало хочетъ узнать подробную біографію адмирала и не даетъ мнѣ покою разспросами. Робертъ говоритъ о "порядкѣ", который сказывается въ манерѣ баронессы одѣваться; онъ только немного запутывается, когда хочетъ намъ объяснить, какая разница существуетъ въ оттѣнкахъ между розовой лентой ея шляпы и розовой нижней юбкой, которая видна, когда она немного приподнимаетъ платье.

Феликсъ, закуривъ свою трубку, непринужденнымъ тономъ заявляетъ, что онъ черезъ два дня ѣдетъ къ баронессѣ Элигоэ, чтобы нарисовать пастелью ея портретъ-шаржъ: она сама его объ этомъ просила. При этомъ сообщеніи Робертъ сначала краснѣетъ, а потомъ блѣднѣетъ. Изабелла и Жюльета, глядя на кузеновъ, разражаются веселымъ смѣхомъ и убѣгаютъ по направленію къ цвѣточнымъ клумбамъ, чтобы продолжать прерванную конспиративную бесѣду.

-- Ну, что же, милая дикарка, и ты, нигилистъ этакій, -- обращаюсь я къ Терезѣ и Феликсу, -- какъ видите, пріемы въ деревнѣ не такъ уже страшны!

-- Они все же очень стѣсняютъ, когда нечего одѣть!-- ворчитъ Тереза.

-- Ты вѣдь не позволила, чтобы съ тебя сняли мѣрку у Пакэна!-- вставляетъ Эмилія.

-- Пойми, милая, мнѣ такъ тяжело злоупотреблять!

-- Но я и не собиралась дарить тебѣ это платье: ты бы потомъ, когда тебѣ было бы свободнѣе въ деньгахъ, уплатила мнѣ...

-- Мой Родольфъ не хочетъ, чтобы я пользовалась подачками его шурина. И безъ того Изабелла многое беретъ у Жюльеты, но это -- дѣти, и вдобавокъ, онѣ связаны искренней дружбой.

-- Счастье еще, что ты и въ этомъ не сомнѣваешься!-- не безъ язвительности говоритъ толстуха Эмилія.

На этомъ мѣстѣ я покидаю нашихъ дамъ: мнѣ кажется, что какъ разъ теперь для меня крайне важно взглянуть, какъ растетъ мой, засѣянный на удобренномъ мергелемъ полѣ, ячмень. Я возлагаю на него большія надежды и жду большихъ барышей отъ его продажи. Если надежды мои оправдаются, этихъ денегъ мнѣ, пожалуй, хватитъ на все лѣто.

Да, надо ѣхать! Эрнестъ подводитъ мнѣ моего ирландскаго пони; животное острижено до самыхъ поджилокъ, и благодаря этому кажется, что у него на ногахъ красноватые чулки.

Съ нѣкоторыми усиліями, чуть-чуть задыхаясь, я взбираюсь на своего пони; но когда я беру въ руки поводья и плотно усаживаюсь въ сѣдлѣ, я не безъ удовольствія вижу свое отраженіе въ трюмо нашего выстроеннаго ротондой вестибюля. Я вижу въ зеркалѣ господина въ клѣтчатой курткѣ и желтыхъ, пристегнутыхъ надъ черными ботинками голенищахъ; зеленая фетровая шляпа не дурно оттѣняетъ мое обросшее бородой лицо.

-- Будьте осторожнѣе съ пони, баринъ!-- совѣтуетъ мнѣ Эрнестъ.-- Онъ ѣлъ слишкомъ много овса. Это садовникъ по ошибкѣ дважды задалъ ему корму.

-- Спасибо, Эрнестъ, за предупрежденіе! Вы сегодня можете, если хотите, съѣздить въ Парижъ, -- только вернитесь къ восьми часамъ, а то Гильомъ забранитъ насъ...

-- Да, да! Благодарю васъ, баринъ! Прикажете привезти съ собой занавѣсы для желтой комнаты?

Эрнестъ очень доволенъ и весь теперь сіяетъ въ своей синей ливреѣ: онъ цѣлыхъ два часа проведетъ со своей субреткой съ бульвара Марсо. Я доставилъ ему немного радости, -- тѣмъ лучше!

Выѣхавъ за ворота, я оглядываюсь на домъ, стоящій за пятью, украшенными по бокамъ гераніемъ, лужайками. Въ одномъ окнѣ я вижу Стефанію; замѣтивъ меня, она быстро убѣгаетъ, -- настолько быстро, что она можетъ сдѣлать видъ, будто совершенно не замѣтила меня и, такимъ образомъ, избавить себя отъ необходимости улыбнуться мнѣ. Неужели все это только тонко разсчитанная игра? Или игры тутъ нѣтъ?..

Быть можетъ, она уже воображаетъ себя вдовой, владѣтельницей богатствъ, которыя она подозрѣваетъ у меня, свободной въ близкомъ будущемъ, послѣ моей смерти, слѣдовать влеченію своего сердца и любить кого ей угодно? Вѣдь, выходъ замужъ за меня, старика, представляется ей только временнымъ зломъ; она потомъ будетъ сторицей вознаграждена, такъ какъ послѣ моей смерти сумѣетъ повести богатую спокойную жизнь, не отказывая себѣ, вдобавокъ, въ удовольствіяхъ флирта. Надъ моей могилой поднимется для нея заря свободы.

Такъ-то, милое дитя мое!

V.

Цѣлыхъ двѣ недѣли я тщательно избѣгалъ всего, что могло бы задѣть или встревожить Терезу. Я предоставилъ Феликсу полную возможность использовать выпавшую на его долю удачу и ни словомъ, ни намекомъ не возражалъ противъ его поѣздокъ къ адмиралу, у котораго онъ рисуетъ портретъ Полины; я позволилъ Изабеллѣ устроить на Троицу гулянье въ паркѣ, чтобы дать ей возможность выступить передъ публикой со своей декламаціей; я, наконецъ, тщательно избѣгалъ всякаго дружескаго слова по адресу Стефаніи, -- какъ вдругъ...

Вдругъ, третьяго дня, отецъ вызвалъ ее телеграммой къ себѣ: въ здоровьи его наступило рѣзкое ухудшеніе; а сегодня утромъ и я въ свою очередь получилъ отъ бѣдняги Клермона телеграмму, въ которой онъ умоляетъ меня немедленно пріѣхать.

Ничего не подѣлаешь, надо ѣхать! Я сяду въ экспрессъ, который останавливается въ Ля-Фертэ около половины одиннадцатаго. Но какъ мнѣ объяснить этотъ неожиданный отъѣздъ? Сестры, навѣрное, заподозрятъ меня въ желаніи встрѣтиться тамъ со Стефаніей и обвинятъ въ предательствѣ интересовъ въ угоду низкимъ разсчетамъ "этого стараго плута", какъ они называютъ Клермона.

Конечно, я могъ бы сочинить что-нибудь, но меня навѣрное уличили бы, и это сдѣлало бы мое положеніе еще болѣе драматическимъ. Можно было бы также уѣхать, не говоря ни слова; сдѣлать это не трудно: дамы наши въ пеньюарахъ гуляютъ по парку, облитому лучами утренняго солнца, а Феликсъ и Робертъ, какъ корректные соперники, уже покатили въ одномъ автомобилѣ по Мененской дорогѣ къ адмиралу; у моего друга Элингоэ сильно разболѣлась печень, и молодые люди, въ надеждѣ, что ихъ замѣтитъ Полина, остановятся на минутку у воротъ, чтобы спросить, какъ его здоровье; я могу попасться на глаза только племянницамъ, которыя у себя въ комнатѣ, стоя передъ зеркаломъ, репетируютъ сцену изъ Мариво. Изабелла съ видомъ строгаго ментора учитъ Жюльету, какъ надо повышеніемъ или пониженіемъ голоса оттѣнять тѣ или иныя мѣста.

Прежде всего надо было бы сказать имъ о моемъ отъѣздѣ, въ самую послѣднюю минуту, а онѣ уже въ мою очередь передали бы объ этомъ матерямъ.

Теперь безъ четверти десять. Около половины одиннадцатаго я сяду на станціи Ля-Фертэ въ экспрессъ.

Отчего я такъ доволенъ, словно даже немного опьянѣлъ отъ радости? Вѣдь, не отъ того же, что скоро буду свидѣтелемъ страданій несчастнаго Клермона, или что онъ попытается сдѣлать у меня заемъ въ десять -- двадцать луидоровъ! Конечно, нѣтъ! Я просто надѣюсь... да, надѣюсь, что старый Клермонъ зоветъ меня къ себѣ съ тѣмъ, чтобы вложить въ мою руку нѣжную, хотя нѣсколько худую руку дочери; и я пожму руку Стефаніи, но далеко не придавая этому пожатію того значенія, какое придаетъ ему Клермонъ.

Я телеграфировалъ шофферу, что собираюсь уѣхать; потомъ позвалъ Эрнеста, велѣлъ ему приготовить на всякій случай чемоданъ и, по возможности такъ, чтобы никто этого не видѣлъ, снести его въ автомобиль.

-- А Маріи, баринъ, отдали вы распоряженія?

-- Чортъ возьми! Въ самомъ дѣлѣ, я совсѣмъ забылъ о Маріи! Что-то она подумаетъ, если я уѣду изъ дома, не исповѣдавшись ей чистосердечно, куда и зачѣмъ ѣду? Она навѣрное обвинитъ меня въ томъ, что я бѣгаю за Стефаніей... Впрочемъ, пусть! Меня это мало интересуетъ.

-- Марія знаетъ, что ей нужно дѣлать!-- успокаиваю я Эрнеста. Къ тому же, я, по всей вѣроятности, вернусь сегодня же вечеромъ.

Странно все же: я здѣсь хозяинъ, ни отъ кого не завишу, никому изъ родныхъ не обязанъ своимъ состояніемъ? я не идіотъ, не преступникъ, но въ то же время какъ будто не имѣю права, когда мнѣ вздумается, съѣздить къ старому другу, побесѣдовать съ нимъ и съ его дочерью. Кто то мнѣ запрещаетъ это; я долженъ скрываться, бояться Терезы, Эмиліи, Изабеллы и... своей кухарки! Какое же преступленіе собираюсь я совершить?

Никакого! Но я тѣмъ не менѣе прекрасно знаю, что разскажи я чистосердечно въ чемъ дѣло своимъ сестрамъ, мнѣ пришлось бы перенести унизительную сцену. Онѣ относятся ко мнѣ очень неодобрительно, и это придавитъ меня. Изъ за того, что у нихъ зародились какія-то нелѣпыя подозрѣнія, я долженъ скрываться, лгать. Такъ нѣтъ же! Я сейчасъ иду въ паркъ искать Терезу и Эмилію. Я безъ всякихъ обиняковъ объявлю имъ, что получилъ телеграмму и ѣду сейчасъ въ лѣчебницу, гдѣ доживаетъ свои послѣдніе дни мой кампаньонъ. Да, я имъ скажу!

Увы! у меня для этого слишкомъ мало времени: сестры станутъ выдумывать всякій вздоръ, спорить, умолять -- и кончится тѣмъ, что я опоздаю на поѣздъ.

Эрнестъ, чтобы скрыть улыбку, прячетъ голову въ чемоданъ, въ который онъ укладываетъ всевозможные флаконы, восточныя туфли, ночную рубашку, халатъ, минеральныя лепешки, іодъ и соду. По крайней мѣрѣ, такъ мнѣ кажется.

Нѣтъ, это ужъ слишкомъ!-- Сестры, племянницы, племянники, кухарка, слуги, -- всѣ тѣ, кому я даю у себя пріютъ, кого я кормлю, кому плачу деньги, кого всячески балую, -- всѣ они покушаются на мою свободу, на самыя элементарныя права мои. Или я и въ самомъ дѣлѣ такой ужъ идіотъ?..

-- Да вы никакъ заснули, Эрнестъ! Закройте дорожный мѣшокъ и спуститесь внизъ. Вы передадите эти двѣсти франковъ Маріи на текущіе расходы. Если ей понадобится что-либо, пусть обратится къ госпожѣ Ивеленъ. Попросите также Луизу позвать барышень: я хочу проститься съ ними...

Боже, какъ не идутъ мнѣ эти брюки: въ нихъ слишкомъ замѣтенъ мой животъ! Ужъ не поѣхать ли мнѣ въ своемъ охотничьемъ костюмѣ или въ костюмѣ для верховой ѣзды? Въ общемъ, я безбожно растолстѣлъ -- и это очень жаль. Мнѣ надо бы строго слѣдовать діэтѣ, но для меня это совершенно непосильная задача: какъ только я начинаю ограничивать себя въ пищѣ, я тотчасъ же заболѣваю.

Была не была! Дѣвицы могутъ смѣяться надо мною сколько имъ будетъ угодно, а я мѣняю костюмъ.

Перемѣнивъ брюки, одѣвъ пиджакъ и повязавъ на шеѣ свой англійскій галстухъ, я спускаюсь внизъ.

Племянницы уже ждутъ меня въ коридорѣ.

-- Я получилъ телеграмму, -- говорю я.-- Мнѣ придется завтракать въ Парижѣ. Извинитесь за меня, пожалуйста, передъ моими сестрами. А теперь -- до свиданія! До вечера! Бѣгу, а то еще, чего добраго, опоздаю на поѣздъ...

-- Въ такомъ случаѣ, ты могъ бы до самаго Парижа ѣхать въ автомобилѣ!-- говоритъ Жюльета.

-- Ну нѣтъ, мои шины не выдержатъ этой отвратительной дороги!

Изабелла съ усмѣшкой смотритъ на меня и, измѣряя меня взглядомъ съ головы до ногъ, иронически говоритъ:

-- Если ты ѣдешь въ Парижъ, тебѣ не трудно будетъ доѣхать ужъ и до Сюренна, гдѣ находится больница, въ которой лежитъ г. Клермонъ. Поцѣлуй тамъ за меня Стефанію...

-- И за меня, дядя!-- добавляетъ Жюльета.

-- Смотри же, поцѣлуй ее хорошенько!-- уже съ гнѣвными нотками и дрожью въ голосѣ повторяетъ Изабелла.-- И за Феликса тоже!

-- Да, и за Феликса!-- вторитъ Жюльета.

Эти язвительныя молодыя особы преслѣдуютъ меня даже по лѣстницѣ. Въ отвѣтъ на ихъ приставанія я только смѣюсь.

Шофферъ съ силой поворачиваетъ рычагъ. Эрнестъ открываетъ дверцу автомобиля; когда я усаживаюсь, онъ не догадывается закрыть ее. Подбѣгаетъ Марія; она задыхается, такъ какъ бѣжала по лѣстницѣ изо всѣхъ силъ.

Баринъ беретъ съ собой чемоданъ... Баринъ уѣзжаетъ... Баринъ...

-- Да, да!-- отмахиваюсь я отъ ея восклицаній.-- До свиданія, Марія! Я очень тороплюсь...

-- Баринъ... Баринъ, навѣрное, сдѣлаетъ какую-нибудь глупость... да, глупость... Я считаю себя вправѣ прямо сказать это барину...

Но автомобиль уже трогается съ мѣста; я оставляю свою кухарку въ горестномъ недоумѣніи; всей своей фигурой изображая отчаяніе, она слѣдитъ глазами за моимъ таинственнымъ исчезновеніемъ черезъ Восточныя ворота: вмѣсто того, чтобы проѣхать паркомъ, я, изъ опасенія встрѣтить сестеръ, приказалъ шофферу сдѣлать крюкъ.

Автомобиль съ шумомъ мчится, пересѣкая мягкіе пейзажи Ля-Бри, одѣтыя свѣжей зеленью поля и рощи. Я понемногу успокаиваюсь.

Что же это такое? Какой смыслъ въ этомъ бѣгствѣ? Почему я такъ боюсь разспросовъ и объясненій? Вѣдь, не люблю же я, въ самомъ дѣлѣ, эту смуглолицую дѣвушку съ выпуклымъ лбомъ и утиной кожей. Это для меня внѣ сомнѣнія. Если мнѣ кое-что и нравится въ ней, то это еще не значитъ, что я долженъ на ней жениться; она можетъ оставаться у меня, исполняя, за сто франковъ въ мѣсяцъ, секретарскія обязанности. Но чего же я въ такомъ случаѣ боюсь?..

Я тщетно ломаю надъ этимъ вопросомъ свою большую, достаточно крѣпкую, голову зуава; я ничего, рѣшительно ничего не могу понять. Все это двусмысленное положеніе создано разыгравшимся воображеніемъ кухарки Маріи, которая своей болтовней смутила Эмилію и навела, ее на подозрѣнія, а тамъ уже и всѣ стали что-то подозрѣвать. Ошибка прислуги ввела въ заблужденіе всю родню.

Но я меньше всего склоненъ считаться съ деспотизмомъ моихъ сестеръ. Я требую, чтобы онѣ, точно также какъ и мои племянники и племянницы, относились ко мнѣ съ должнымъ уваженіемъ и понимали, что я не способенъ на такую смѣшную слабость.

Да, да! какъ бы ни было печально положеніе семьи Рейнаровъ, никто не вправѣ требовать отъ меня полнаго отреченія отъ всего, что краситъ мою жизнь, въ угоду интересамъ и разсчетамъ этой семью; Рейнары бояться всякаго риска и добиваются прочныхъ гарантій, что наслѣдство мое цѣликомъ перейдетъ къ нимъ.

Да, мои наслѣдники положительно свирѣпствуютъ. Ужъ не заложили ли они будущее наслѣдство у ростовщиковъ? Нѣтъ, нѣтъ! Ни Тереза, ни самъ Рейнаръ не дошли бы до такой низости, а что касается этого мошенника Феликса, то никто не далъ бы ему и одного сантима взаймы. И все же, не покажи я имъ своихъ клыковъ, они меня живымъ растерзали бы. Они выгнали бы Стефанію и поселились бы въ замкѣ, вмѣстѣ со своимъ композиторомъ, который, если сказать правду, бѣситъ меня своими музыкальными теоріями и бахвальствомъ. И все это они, конечно, сдѣлали бы во имя молодости, искусства, любви, красоты!

Ну нѣтъ, благодарю покорно! Стефанія для меня символъ, -- символъ моей твердой, непоколебимой власти. И она останется здѣсь!

Да, она останется!

Чортъ возьми, я не мало дѣлалъ и дѣлаю для Терезы! Ежегодно, съ іюня до ноября, я держу у себя ее и ея несносныхъ дѣтей. Въ этомъ году я ихъ пригласилъ еще передъ Пасхой. Это составляетъ восемь мѣсяцевъ... если считать хотя бы по тысячѣ франковъ въ мѣсяцъ -- подарокъ, право же, выйдетъ недурной для этихъ цыганъ. И вотъ, въ награду за это они хотятъ меня свести на роль простого денежнаго мѣшка. Ловкачи! Но нѣтъ, я умѣрю немного ихъ пылъ. Стефанія останется здѣсь!

Какъ, въ сущности, глупо бояться брака между такой молоденькой дѣвушкой и такимъ пожилымъ господиномъ! Я еще допускаю, что такая глупость могла придти въ голову Маріи: въ людской вѣрятъ всякому вздору; но Эмилія, напримѣръ? Она вѣдь знаетъ, что я все еще поддерживаю отношенія со своими старыми парижскими пассіями, Арлетъ Болейнъ и Сильвой Доръ; я встрѣчаюсь у этихъ граціозныхъ дивъ съ ихъ красивыми подругами; мнѣ достаточно уплачивать ихъ долги, чтобы онѣ удостаивали меня своей благосклонности.

Если Эмиліи это извѣстно, какъ же она допускаетъ мысль, что Стефанія со своимъ скелетообразнымъ тѣломъ можетъ увлечь такого знающаго толкъ въ женщинахъ человѣка, какъ я?...

Эти мудрыя размышленія занимаютъ меня всю дорогу отъ замка до Ля-Фертэ, потомъ въ вагонѣ, отъ Ля-Фертэ до Парижа и, наконецъ, въ наемномъ автомобилѣ изъ Парижа въ Сюрени...

...Несмотря на то, что въ числѣ членовъ-учредителей нашего общества находятся владѣльцы многихъ крупныхъ фирмъ, -- намъ до сихъ поръ не удалось пріискать достаточно средствъ для возведенія приличнаго дома, въ которомъ могли бы находить пріютъ наши инвалиды, больные и, вообще, выбитые изъ строя коллеги. Мы ограничились тѣмъ, что заарендовали въ Сюрени старинную, построенную еще при Второй Имперіи какой-то куртизанкой виллу съ огромнымъ садомъ, въ которомъ хозяйка его нѣкогда тайно принимала своихъ любовниковъ.

Нынѣ эта, окруженная высокими стѣнами обитель, расположенная вдоль пыльной дороги къ Монъ-Валерьену, снаружи не имѣетъ ничего привлекательнаго; но когда открывается узкая калитка, глазамъ представляется роскошный французскій садъ съ фонтанами и цвѣтниками; двѣ бѣлыя аллеи ведутъ къ выстроенному въ стилѣ Ренессансъ зданію.

Нашъ молодой докторъ принимаетъ меня въ кабинетѣ, для котораго я пожертвовалъ кожаныя кресла, палисандровый библіотечный шкафъ и комодъ изъ туи.

Докторъ, безбородый молодой человѣкъ, почти еще мальчикъ, важнымъ тономъ сообщаетъ мнѣ, что обѣ ноги и лѣвая рука Клермона неизлѣчимо парализована. Конечно, онъ можетъ еще прожить нѣсколько лѣтъ, но только въ томъ случаѣ, если его тщательно охранять отъ всякихъ волненій, которыя гибельно отражаются на нервной системѣ. Спокойствіе, прежде всего спокойствіе! Послѣдній припадокъ прошелъ, и я увижу Клермона хотя и очень слабымъ, но совершенно спокойнымъ. Пріѣздъ m-lle Клермонъ благодѣтельно подѣйствовалъ на больного.

Когда я, тяжело дыша, поднимаюсь на второй этажъ, фельдшеръ вводитъ насъ въ бѣлую, совершенно пустую, согласно предписанію гигіены, комнату. Здѣсь кромѣ Клермона никого нѣтъ. Онъ сильно исхудалъ и говоритъ очень возбужденно. Пряди сѣдоватыхъ волосъ выбиваются у него на лобъ; въ бородѣ тоже пробивается сѣдина.

Въ душу мою проникаетъ разочарованіе: Стефаніи нѣтъ. Я сажусь на стулъ у кровати больного и разсѣянно слушаю, какъ онъ меня благодаритъ.

Что мнѣ ему сказать? По счастью, ему больше хочется говорить, чѣмъ слушать. Онъ за послѣднія недѣли много думалъ -- и теперь жаждетъ высказаться. Этотъ прикованный къ постели человѣкъ сообщаетъ мнѣ, что собирается въ нашей лабораторіи руководить приготовленіемъ новыхъ, изобрѣтенныхъ имъ духовъ изъ ванилина, тимола и мускуса; духи эти, по его увѣренію, должны издавать на рѣдкость тонкій ароматъ и, вдобавокъ, обойдутся на тридцать семь процентовъ дешевле другихъ уже изготовляемыхъ у насъ духовъ. Собственно, за этимъ Клермонъ меня и вызвалъ.

-- Это будетъ приданое для Стефаніи! Мы вмѣстѣ съ вами обработаемъ дѣло. Тутъ можно заработать нѣсколько сотъ тысячъ франковъ, -- достаточно только снабдить этими духами магазины Au Bon Marché, Louvre и нѣсколько другихъ крупныхъ фирмъ... Что вы объ этомъ думаете? Въ воскресенье я попрошу перевезти меня на заводъ, устроюсь тамъ въ креслѣ-качалкѣ и буду руководить работами... Мюро еще у васъ, въ лабораторіи? Вотъ и прекрасно: съ нимъ я всегда легко столкуюсь... Само собой разумѣется, придется потратиться на рекламу, на то, чтобы пустить новые духи въ ходъ, но самое приготовленіе ихъ и двухъ су стоить не будетъ. Считайте даже два су; флаконъ обойдется въ пятнадцать су, ярлыкъ въ три -- всего, значитъ, франкъ; франкъ положите на рекламу съ флакона, который такимъ образомъ обойдется въ два франка; продавать же мы будемъ по два съ половиной флаконъ. Цѣна какъ разъ подходящая: не слишкомъ дешево, чтобы это могло сойти за какую-нибудь дрянь, которой заваливаютъ рынокъ, и въ то же время вполнѣ доступно любой приказчицѣ. Въ шесть мѣсяцевъ мы продадимъ по меньшей мѣрѣ милліонъ флаконовъ, что дастъ намъ, за вычетомъ комиссіонныхъ, триста тысячъ франковъ чистаго дохода. Это я, Клермонъ, говорю вамъ! Ну что, идетъ?

-- Что жъ, я согласенъ!

-- Вотъ и прекрасно! Снова, значитъ, вмѣстѣ будемъ дѣлами ворочать. Я такъ радъ!

Съ минуту онъ молчитъ. Рѣсницы его опущены. Правой рукой, худой и блѣдной, онъ нервно теребитъ одѣяло. Ему, повидимому, опять становится плохо.

Я вопросительно смотрю на доктора. Пока фельдшеръ возится съ больнымъ, юный эскулапъ вполголоса спрашиваетъ меня, есть ли въ томъ, что говоритъ Клермонъ, какой-нибудь смыслъ.

-- Пожалуй! Въ проектахъ его нѣтъ ничего неосуществимаго, но безъ строгихъ математическихъ выкладокъ нельзя опредѣлить, въ какой пропорціи должна быть произведена смѣсь. Вся суть именно въ пропорціи, а такія вещи устно не вычисляются. Вотъ почему его изобрѣтеніе пока имѣетъ гипотетическое значеніе.

Въ дверь раздается слабый стукъ. Только Стефанія можетъ такъ стучать. Я спокойно и съ нѣкоторымъ любопытствомъ жду дѣвушку, которой не видѣлъ уже цѣлыхъ сорокъ восемь часовъ и благодаря которой такъ взбудоражена теперь моя жизнь. Мнѣ кажется, что я сейчасъ увижу не ту граціозную механическую куклу, которую привыкъ видѣть у себя дома.

Вотъ она, со своимъ скромнымъ видомъ благовоспитанной дѣвицы, съ широкимъ, улыбающимся ртомъ. Сдѣлавъ мнѣ у двери реверансъ, она размѣреннымъ шагомъ подходитъ ближе. Я смотрю на нее, и мнѣ хочется смѣяться. Да, она мнѣ смѣшна! Этотъ выпуклый лобъ, безукоризненно гладкая прическа, охватывающій ее, точно желѣзнымъ пацыремъ, узкій корсажъ, слишкомъ широкая, со складками, юбка -- все это производитъ нѣсколько комичное впечатлѣніе. Глядя на то, какъ она выступаетъ, дѣлаетъ полуоборотъ, подходитъ къ постели, наклоняется надъ отцомъ, съ академическимъ спокойствіемъ запечатлѣваетъ на лбу его поцѣлуй,-- начинаешь думать, что всѣ эти движенія тщательно репетировалъ съ ней какой-нибудь педантичный учитель танцевъ.

Стефанія поправляетъ на отцѣ рубашку и закрываетъ ее фуляромъ, концы котораго она тщательно раскладываетъ у него на груди. Сказанная ею при этомъ фраза можетъ по своей правильности служить грамматическимъ примѣромъ.

Господи! Неужели я, человѣкъ пожившій, могу влюбиться въ этого манекена? И кому могла придти въ голову такая нелѣпая мысль?

Украдкой вспрыснутый Клермону морфій, усыпляетъ его. Дочь молча помогаетъ при этомъ фельдшеру.

У изголовья больного занимаетъ мѣсто сидѣлка. Я узнаю въ ней вдову моего бывшаго конкурента Больдье, который чуть не разорилъ меня въ 1895 г., скупивъ, съ помощью своего синдиката, весь имѣвшійся на рынкѣ мускусъ. Какъ могъ онъ такъ скоро растранжирить свои три милліона? Наше общество взаимопомощи дало женѣ его мѣсто сидѣлки, устроило у себя въ конторѣ его двухъ сыновей и горбатую дочь.

Эта старуха, въ сѣрой пелеринѣ и жиденькомъ парикѣ, въ былые годы высоко держала голову: когда въ 1896 г. Ивеленъ хотѣлъ ввести меня и Клермона въ ея салонъ, она отвѣтила, что знакомство съ такой мелкой сошкой, какъ мы, не представляетъ для нея никакого интереса; я помню, намъ тогда важно было быть представленными министру торговли, другу Больдье, который тогда находился на вершинѣ счастья и богатства. Теперь мнѣ хочется взять реваншъ надъ этой надменной женщиной, но я не позволяю себѣ поддаться злому чувству. Лучше не трогать несчастную: пусть себѣ сидитъ тутъ со свѣтскимъ романомъ въ рукахъ, въ своемъ бѣломъ халатѣ, со стоптанными туфлями на ногахъ...

...Докторъ изъ деликатности оставляетъ меня и Стефанію въ саду, съ глазу на глазъ; ему вдобавокъ и некогда.

На головѣ у нея шляпа изъ посеребренной соломы, которую подарила ей Жульета Ивеленъ. Медленно разгуливая по усыпаннымъ мелкимъ гравіемъ аллеямъ, мы нѣкоторое время говоримъ о больномъ Клермонѣ. Скоро, впрочемъ, мы исчерпываемъ эту тему до дна, и бесѣда наша идетъ очень туго. Неужели и Стефанія чувствуетъ, что въ нашихъ отношеніяхъ есть какая-то фальшъ?

Я, осторожно выбирая выраженія, говорю о томъ, что она скоро останется одинокой въ жизни; въ тоже время я выражаю увѣренность, что своей энергіей и независимостью она восторжествуетъ надъ всѣми испытаніями; но я тщетно стараюсь вырвать у нея хоть слово о томъ, какъ она смотритъ на свое будущее и чего она, вообще, ждетъ отъ жизни. Стефанія молчитъ.

Неужели это молчаніе съ ея стороны, только дипломатическій ходъ? Неужели она просто боится выдать себя какимъ-нибудь намекомъ? Если такъ, она очень опасна. Мнѣ даже приходитъ въ голову, что отецъ предварительно училъ ее, какъ со мной держаться.

Я заговариваю о Феликсѣ Рейнарѣ, о его веселомъ характерѣ; въ репликахъ, которыя подаетъ мнѣ Стефанія, вначалѣ сквозитъ полное безразличіе: да, пожалуй, онъ очень забавенъ, но въ то же время, въ его манерахъ есть что-то грубое.

-- Онъ недостаточно воспитанъ!-- рѣшается сказать она, но тутъ же спѣшитъ прибавить:

-- Какъ, впрочемъ, и всѣ молодые люди!

Такъ вотъ оно что! Этотъ молокососъ, послѣ двухнедѣльнаго ухаживанія за ней, повидимому, позволилъ себѣ слишкомъ много! Иначе, съ чего бы Стефанія вдругъ заговорила о его невоспитанности?

Да, Феликсъ, надо полагать, былъ по отношенію къ ней слишкомъ предпріимчивъ. Не можетъ же воспитанная молодая дѣвушка сказать мнѣ по этому поводу больше того, что сказала Стефанія! Не станетъ же она прямо жаловаться мнѣ, -- хотя бы изъ опасенія, что я еще ее обвиню въ кокетствѣ, въ вызывающемъ поведеніи. Притомъ, она слишкомъ уже женщина, и прекрасно понимаетъ, что откровенная жалоба на Феликса только уронитъ ее въ моихъ глазахъ.

До этой минуты я былъ увѣренъ, что вполнѣ владѣю собой, но теперь мной овладѣваетъ ярость. Я ловлю себя на желаніи отослать Феликса съ сестрой и матерью въ Парижъ. Неужели во мнѣ говоритъ самая заурядная ревность? Или меня охватываетъ негодованіе при мысли о томъ, что этотъ разбойникъ подъ моимъ кровомъ нанесъ оскорбленіе находящемуся подъ моимъ покровительствомъ ребенку? Мнѣ трудно разобраться во всемъ этомъ.

Вѣрнѣе, это -- ревность. Она уязвила меня въ самое сердце: я узнаю ее, своего исконнаго врага, какъ только что узналъ г-жу Больдье. Въ двадцать лѣтъ я страдалъ изъ-за Дозіи, въ тридцать изъ-за Серафимы, въ тридцать пять изъ-за Елизаветы. Я думалъ, что змѣя, именуемая ревностью, больше ужъ не будетъ точить мое сердце. Неужели же эта дѣвочка съ утиной кожей снова воскреситъ ее? Нѣтъ, нѣтъ! Это просто смѣшно! Я ревную -- и вмѣстѣ съ тѣмъ не люблю Стефанію; меня раздражаетъ, когда другіе ухаживаютъ за ней -- и въ то же время у меня нѣтъ никакого желанія прижать къ своей груди этотъ разряженный скелетъ.

Мнѣ кажется, что мое чувство похоже на чувство охотника, который даетъ на время другу свою любимую собаку, при чемъ видитъ, что та съ легкимъ сердцемъ идетъ за чужимъ. Такъ, мнѣ больно уступать адмиралу, для его охоты въ Шамани, своего Каро. Даже не любящій свою жену мужъ плохо мирится съ тѣмъ, чтобы ее, хотя бы и платонически, любилъ другой.

Такой приблизительно характеръ носитъ моя ревность.

Бесѣда со Стефаніей нисколько не уясняетъ мнѣ положенія. На всѣ мои дипломатическіе разспросы о Феликсѣ она, -- быть можетъ, умышленно,-- отдѣлывается пустяками, или же даетъ простые, слишкомъ простые отвѣты. Я наблюдаю за ней, и мнѣ кажется, что она не знаетъ, какъ ей быть: сказать ли мнѣ все, что у нея на душѣ, или же скрыть истину, чтобы укрѣпить меня въ хорошемъ мнѣніи о ней и не лишиться моей благосклонности? Стефанія чувствуетъ, что мнѣ пріятно было бы выслушать изъ ея устъ рѣзкую критику Феликса, но, съ другой стороны, она боится, что ея отзывъ черезъ мое посредство станетъ извѣстенъ Рейнарамъ и что они будутъ ей мстить. Вотъ почему, едва упомянувъ о какомъ-нибудь недостаткѣ Феликса, она тотчасъ же спохватывается и переходитъ на хвалебный тонъ. Потомъ она вдругъ начинаетъ говорить о томъ, что онъ слишкомъ злоупотребляетъ своей трубкой, и что отъ него вѣчно несетъ табакомъ.

Стефанія усиленно подчеркиваетъ этотъ недостатокъ. Быть можетъ, она по моему лицу видѣла, что мнѣ пріятно ея отвращеніе къ дурному тону; возможно также, что это единственный недостатокъ Феликса, о которомъ она можетъ говорить, не рискуя навлечь на себя гнѣвъ его семьи. И дѣвушка вполнѣ искренно жалуется, что ей дурно дѣлается, когда молодой человѣкъ, по своему обыкновенію, при разговорѣ душитъ ее дымомъ. Это меня не удивляетъ: вѣдь, она такая чистенькая, аккуратная! И разсказывая мнѣ объ этой непріятной чертѣ Феликса, она сама смѣется надъ своей чрезмѣрной чувствительностью. Не любитъ она и его испачканныхъ карандашомъ и красками рукъ.

Нѣтъ, я больше не сомнѣваюсь: никогда она не испытывала ни малѣйшаго влеченія къ этому хвастунишкѣ. Онъ просто забавлялъ ее какъ шутъ, какъ клоунъ! Развѣ не такъ же смотритъ на него Полина Элигоэ? Такъ естественно, что пансіонерка смѣется веселымъ выходкамъ юнца, въ то же время оставаясь холодной сердцемъ. И какъ это я прежде не понималъ такихъ простыхъ вещей!

Мнѣ становится вдругъ необыкновенно легко на душѣ. Я успокаиваюсь и чувствую себя вполнѣ счастливымъ въ этотъ майскій день въ саду, среди лужаекъ, по которымъ разбрасываютъ мелкія брызги фонтаны. Стефанія тоже, повидимому, въ прекрасномъ настроеніи: она оживленно жестикулируетъ, красиво поводитъ плечами и даже лицо ея, противъ обыкновенія, сегодня необыкновенно подвижно. Мнѣ -- въ первый разъ за все время -- хочется дотронуться до ея щеки и шеи, коснуться ея длинныхъ пальцевъ съ узкими, неряшливо подстриженными ногтями.

-- Отецъ велѣлъ приготовить для насъ на террасѣ чай. Я думаю, что онъ уже сервированъ. Идемте, если угодно!

Она поднимается впереди меня по лѣстницѣ, между двумя рядами подстриженныхъ кустовъ. Я любуюсь ея плоской спиной, эластичностью ея дѣвичьяго тѣла; Стефанія поворачиваетъ ко мнѣ голову; въ глазахъ ея мелькаетъ обѣщаніе чего-то веселаго, хорошаго. Я улыбаюсь ей, въ надеждѣ, что она по этой улыбкѣ догадается силѣ моего чувства.

Съ террасы открывается великолѣпный видъ на далекій Парижъ, какъ бы выплывающій изъ-за лѣса; съ одной стороны серебряной полосой вьется Сена.

М-lle Клермонъ указываетъ мнѣ на стулъ противъ себя, такъ что насъ будетъ отдѣлять столъ.

Усѣвшись, мы нѣкоторое время молча, украдкой, смотрѣли другъ на друга. Стефанія минутами опускаетъ глаза. Наше молчаніе смущаетъ ее, и ея щеки краснѣютъ. Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда я въ душѣ готовъ былъ удивиться ея смѣлости, она отворачивается, чтобы позвать служанокъ.

Неужели она забыла про отца? Вѣдь, цѣлый уже часъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ мы отъ него вышли. Онъ навѣрное проснулся, этотъ бѣдняга Клермонъ! Почему же Стефанія не вспомнитъ о немъ? Если бы даже она и не питала къ нему особой нѣжности, ей, хотя бы изъ приличія, слѣдовало бы проявить къ нему больше внимательности. Или, видя, что я немного взволнованъ, она потеряла голову?.. Ахъ, я совсѣмъ становлюсь идіотомъ! Вѣдь, любитъ же она отца -- въ этомъ я не сомнѣваюсь,-- такъ почему же она не говоритъ о немъ? Почему?

Ужъ не правы ли сестры мои, которыя увѣряютъ, что Стефанія только ведетъ ловкую игру? Быть можетъ, понимая важность этого момента для всей своей жизни, она готова даже забыть на время обязанности дочери?

Только что, въ саду, она разсѣяла мою ревность. Дѣйствовала ли она при этомъ безсознательно, или она заранѣе обдумала этотъ ходъ? Возможно, что тутъ дѣло обошлось не безъ Клермона: она навѣрное ничего отъ него не скрываетъ. Но если вся эта исторія съ табакомъ и дурными привычками Феликса -- только ловкая выдумка, значитъ, она хочетъ, чтобы я просилъ ея руки. Я, повидимому, ей не очень противенъ. Эта милая, покорная дѣвушка была бы мнѣ предана и проявила бы большую самоотверженность; рѣсницы ея покорно опускались бы подъ моими поцѣлуями, какъ онѣ теперь опускаются подъ моими взглядами.

Она смотритъ то на меня, то на сѣроватый, раскинувшійся вдали Парижъ, съ золоченымъ куполомъ въ центрѣ и желѣзной башней съ краю. Не думаетъ ли она въ эти минуты, что для того, чтобы блистать тамъ, въ Парижѣ, приходится теперь идти на нѣкоторыя жертвы?..

Интересно было бы наблюдать эту дѣвушку тогда, когда она получила бы возможность одѣваться у лучшихъ портныхъ, покупать тонкое бѣлье и всякія драгоцѣнности. Она, со своими классическими манерами, навѣрное была бы очаровательна. И мнѣ было бы такъ пріятно видѣть ея радость!

Я уже испыталъ однажды такое удовольствіе: въ какихъ-нибудь четыре часа я одѣлъ встрѣченную мною на бульварѣ цвѣточницу во все новое, вплоть до шелковыхъ чулокъ и пестрыхъ нижнихъ юбокъ и наново отдѣлалъ ей квартиру; потомъ я повелъ ее обѣдать въ шикарный ресторанъ, а оттуда отправился съ ней въ оперу, гдѣ усадилъ ее, одѣтую въ богатое декольтированное платье, въ одну изъ лучшихъ ложъ. На моихъ глазахъ эта уличная дѣвченка отъ крайней нищеты перешла къ роскоши. Я до сихъ поръ не могу забыть ея безумную радость: это для меня одно изъ тѣхъ семи -- восьми впечатлѣній, которыя врѣзываются въ память на всю жизнь и которыя особенно охотно припоминаешь въ минуты тоски.

Да, хорошо бы, прежде чѣмъ сойти въ могилу, увеличить сокровищницу хорошихъ воспоминаній еще однимъ. Стефанія гораздо интереснѣе цвѣточницы, и ея радость проявится въ болѣе тонкихъ, разнообразныхъ формахъ. Я и теперь уже вижу ее, серьезную, прямо держащуюся, въ моемъ наново обитомъ внутри автомобилѣ, передъ дрожащими въ тонкихъ, высокихъ вазочкахъ орхидеями. Нѣтъ ничего прекраснѣе радости юнаго существа. Удастся ли мнѣ видѣть ее?..

Я такъ взволнованъ, что не могу отвѣчать на ея ничего не значащія фразы; видно, что и она испытываетъ смущеніе. Я снимаю со стола свою еще бѣлую, тонкую руку, потому что она слегка дрожитъ. О, Стефанія! Если бы ты произнесла теперь рѣшительное слово, я далъ бы тебѣ возможность зажить счастливой жизнью. Догадываешься ли ты объ этомъ? Между тѣмъ, ты, вѣдь, всего лишь маленькая, худенькая, смуглолицая нимфа, съ безпокойными глазами и робкими движеніями. Торопись же!. Пользуйся моимъ временнымъ безуміемъ! Ну, скорѣе, говори, говори... Черезъ секунду будетъ уже поздно: ко мнѣ вернется мое благоразуміе...

...Я не знаю, какая таинственная сила взбудоражила все мое существо. Теперь это приходитъ къ концу; я какъ бы освобождаюсь отъ чаръ, и на устахъ моихъ снова начинаетъ блуждать усмѣшка. Я смѣюсь надъ обѣтами, которые только что давалъ себѣ. Мимо, мимо, дѣвочка моя! Тебѣ ужъ не удастся меня очаровать! Повидимому, ты прежде не хотѣла этого: этотъ привѣтливый, страдающій немного одышкой, прекрасно одѣтый господинъ не отвѣчалъ взлелѣянному тобой идеалу. Ну, и не надо! Да и къ чему? Какъ будто мнѣ недоступны тѣ красивыя вакханки, которыхъ я встрѣчаю у Арлетъ Болейнъ?..

M-lle Клермонъ разставляетъ на столѣ принесенную служанками чайную посуду.

-- Вы не курите, -- это для меня большое счастье!-- задумчиво говоритъ она.

Смѣшно: Стефанія какъ бы понимаетъ мое отступленіе и снова ищетъ почвы для сближенія. Спросить ее развѣ, почему это для нея такое счастье? Это вынудило бы ее немного раскрыть свои карты, быть можетъ, даже проговориться, что она надѣется навсегда остаться въ замкѣ. Возможно, что она обмолвится какимъ-нибудь словомъ, которое сблизитъ насъ....

Я не рѣшаюсь. Наслѣдственное благоразуміе беретъ во мнѣ верхъ надъ влеченіемъ сердца. Я снова становлюсь покорнымъ рабомъ фамильныхъ традицій. Нѣтъ, я не ступлю на путь авантюръ!

Я говорю, что врачи запретили мнѣ курить съ тѣхъ поръ, какъ у меня начались неврастенія и головокруженіе. Теперь все это прошло.

-- Да, вы человѣкъ здоровый! Я никогда не видѣла васъ усталымъ, между тѣмъ, какъ племянники ваши, наоборотъ, съ измученнымъ видомъ бросаются въ кресло даже послѣ небольшой прогулки по парку. Они вѣчно жалуются: если погода плохая -- они замерзаютъ, если на дворѣ жарко -- они умираютъ отъ жажды. Вы всю осень и зиму охотились, ежедневно дѣлая десятки верстъ, а возвращались каждый разъ бодрымъ, веселымъ, жизнерадостнымъ. Вы не просили пить, когда пекло солнце, и не грѣлись у камина въ ненастные дни. Вы напоминаете мнѣ мощныя статуи Тюльерійскаго сада; вы и сами словно изъ мрамора: на васъ, какъ и на нихъ, совершенно не дѣйствуетъ непогода.

-- Благодарю васъ, благодарю, mademoiselle! Долженъ, однако, сознаться, что я немного страдаю одышкой.

-- Ну, я не совсѣмъ вѣрю вамъ! Это своего рода кокетство. Вы напрашиваетесь на комплименты!

Съ милой улыбкой во весь свой широкій ротъ, она шутливо грозитъ мнѣ указательнымъ пальцемъ. Все это внушаетъ мнѣ подозрѣніе, что Стефанія провоцируетъ меня на объясненіе. Сравнить меня съ моими племянниками -- это, конечно, очень тонкая лесть, но тонъ ея при этомъ мнѣ кажется не особенно убѣдительнымъ. Если бы глаза ея не избѣгали встрѣчи съ моими, я могъ бы подумать, что ея комплименты по моему адресу -- простая любезность. Но здѣсь не то: молодая дѣвушка явно смущена; чувствуется, что нѣкоторыя выраженія заранѣе обдуманы. Нѣтъ сомнѣнія, все это подготовлено, входитъ въ опредѣленный тактическій планъ. Ко мнѣ подбираются, противъ меня ведется правильная осада...

Ахъ, дорогое дитя мое, неужели ты, уставъ отъ горя и бѣдности, серьезно готова отдать мнѣ свою молодость? Неужели ты и въ самомъ дѣлѣ согласна на бракъ по разсчету, въ которомъ отецъ твой видитъ единственное средство обезпечить тебя? Въ эту минуту ты не спускаешь глазъ съ закипающей на спиртовкѣ воды, чтобы показать мнѣ, какая ты хорошая хозяйка; ты отточенными фразами извиняешь передо мной опоздавшаго доктора, котораго пригласила къ чаю, чтобы дать мнѣ понять, какъ ты хорошо воспитана и какая тактичная вышла бы изъ тебя владѣтельница замка. Впрочемъ, во всѣхъ твоихъ словахъ и движеніяхъ столько скромности, что я начинаю сомнѣваться. Возможно, что мнѣ это померещилось, и я приписываю тебѣ планы, которыхъ у тебя на самомъ дѣлѣ нѣтъ. Возможно, что ты просто мечтаешь о выходѣ замужъ за этого шута Феликса или за франта Роберта, просто жаждешь любви, нисколько не печалясь о своемъ поношенномъ платьѣ и стоптанной обуви...

...Докторъ сообщаетъ намъ, что сейчасъ сюда перевезутъ Клермона, который выразилъ желаніе напиться съ нами чаю. Предварительно бѣдняга хотѣлъ бы прилично одѣться и проситъ дочь помочь ему. Она живо поднимается и уходитъ, выступая медленно и важно, какъ цапля. Я очень радъ этой передышкѣ.

Я вдругъ начинаю чувствовать страшную усталость. Голова у меня трещитъ, и мнѣ очень трудно слѣдить за словами доктора, который объясняетъ мнѣ разницу между частичнымъ и полнымъ параличемъ. Скоро онъ, впрочемъ, замѣчаетъ мою разсѣянность; чтобы развлечь меня, онъ указываетъ рукой на раскинувшуюся передъ нами панораму, которая теперь, при свѣтѣ заходящаго солнца, особенно хороша. Въ самомъ дѣлѣ, далекій Парижъ въ эту минуту представляетъ собой отсюда феерическую картину.

Я нѣкоторое время любуюсь этой картиной, и ко мнѣ возвращается спокойствіе. Кончено! Я больше не буду добиваться разрѣшенія загадки, которую представляетъ для меня Стефанія. Въ сущности, все это вздоръ, придуманный моей кухаркой и напуганными претендентами на мое наслѣдство.

Совершенно успокоенный, я поднимаюсь навстрѣчу Клермону, котораго, въ креслѣ на колесахъ, подвозитъ къ столу фельдшеръ. Я говорю больному, что онъ прекрасно выглядитъ. И дѣйствительно, онъ какъ бы сталъ прежнимъ молодцомъ. Я вижу передъ собой точно помолодѣвшаго Клермона, съ его характерной головой Генриха IV, красиво обрамленной бородкой. Ноги его закрыты пледомъ и одѣяломъ, а правой рукой онъ оживленно жестикулируетъ, какъ бы подчеркивая каждое слово. Стефанія возвращается вмѣстѣ съ нимъ.

Странно: теперь я вижу въ ней только свою служащую,-- послушную, незначительную. Я смотрю, какъ она колетъ сахаръ, разливаетъ чай, сливки или ромъ, закрываетъ чайникъ плоской подушечкой, потомъ, прямая, негнущаяся, откидывается на спинку стула, -- и ничего, ровно ничего не испытываю по отношенію къ ней.

Клермонъ меня больше интересуетъ. Его краснорѣчивые доводы и безграничный оптимизмъ подхлестываютъ меня, заражаютъ вѣрой. Я почти серьезно отношусь къ его изобрѣтенію и къ колоссальнымъ доходамъ, которые онъ предвидитъ. На всѣ мои замѣчанія онъ тотчасъ же даетъ подкрѣпленные цифрами и химическими формулами отвѣты. Память у него изумительная, и въ его головѣ удерживается почти все, что онъ читаетъ и слышитъ. Онъ безошибочно можетъ сказать, на какую сумму мы ежегодно отправляемъ товара въ Гаванну или черезъ Роттердамскій портъ, какое судно на болѣе выгодныхъ условіяхъ можетъ перевозить нашу парфюмерію въ Аравію, Индостанъ, Китай или Японію.

Докторъ слушаетъ его съ разинутымъ ртомъ: такъ вотъ каковъ его разбитый параличемъ больной! Если бы не необходимость лично наблюдать за душемъ для трехъ паціентовъ, нашъ эскулапъ безъ конца сидѣлъ бы тутъ и слушалъ.

Долго говорилъ Клермонъ. Когда ему показалось, что онъ уже достаточно убѣдилъ меня, онъ взялъ финальный аккордъ.

-- Все это -- для Стефаніи! Это ея приданое! Вы понимаете, дорогой мой, я не хочу оставить эту дѣвочку нищей, безпомощной. Прежде чѣмъ уйти изъ этого міра, я хочу видѣть ее пристроенной. Взгляните на нее: барышня, да и только! Какъ она растетъ! Какія у нея брови! А эта тонкость линій, этотъ аристократизмъ, унаслѣдованный отъ моей покойной матери, бывшей Бронсело. Вы, надѣюсь, слыхали эту фамилію? Въ началѣ XVIII вѣка она была очень на виду... Бронсело были даже въ родствѣ съ одной изъ вѣтвей фамиліи Бурбоновъ: отъ нихъ-то именно Стефанія унаслѣдовала свой нѣсколько большой ротъ. Въ Версальскомъ музеѣ хранится портретъ одного изъ этихъ предковъ, -- портретъ-бюстъ, работы Наттье... Ротъ у него -- точь въ точь какъ у Стефаніи! Это стоитъ посмотрѣть, -- съѣздите какъ-нибудь!.. Ну, что? Стефанія не совсѣмъ для васъ безполезна въ вашемъ замкѣ, а? Еще бы! Она прекрасный счетоводъ, и къ тому же, у нея большія административныя способности. О, ея будущему мужу не придется жаловаться! Нечего краснѣть, Стефанія: я говорю правду. Не безпокойся, я никогда не ошибаюсь въ людяхъ: можешь спросить твоего принципала. Въ былыя времена, когда кто-либо предлагалъ ему то или иное дѣло, онъ сначала посылалъ его ко мнѣ, а потомъ спрашивалъ: "Ну, что вы, Клермонъ, думаете, объ этомъ господинѣ? Жуликъ, по-вашему? Значитъ, и дѣла съ нимъ не стоитъ начинать?.." Понимаешь? Мнѣ тогда стоило только бровью повести, и онъ соглашался со мной. Надѣюсь, и теперь между нами царитъ полное согласіе. Я вотъ, напримѣръ, утверждаю, что m-lle Клермонъ прекрасно сумѣетъ вести его хозяйство... Лучше и не надо! Онъ можетъ смѣло довѣрять ей милліоны. Милліоны!.. Бѣдное дитя! Простой неудачи съ моимъ новымъ изобрѣтеніемъ достаточно, чтобы я оставилъ ее безъ гроша, съ одними только глазами для оплакиванія своей горькой доли. Но не бойся, Стефанія, неудачи не будетъ! Даю тебѣ въ этомъ торжественное обѣщаніе: неудачи не можетъ быть и не будетъ!..

И Клермонъ, протянувъ руку по направленію къ Парижу, съ поднятыми къ небу глазами, клянется далекой столицей, что неудачи не будетъ, потомъ откидывается на спинку своего кресла и выпиваетъ нѣсколько глотковъ чаю, который подаетъ ему дочь.

Я жду продолженіе его рѣчи. О, Клермонъ напрасно не станетъ говорить! онъ выдвигаетъ на сцену Стефанію, то это не спроста. Отецъ какъ бы суффлируетъ дочери предстоящую ей роль. А она, эта загадка въ шляпѣ изъ посеребренной соломы, не испытываетъ, повидимому, ни робости, ни смущенія. Она какъ будто не видитъ никакой связи между недавними комплиментами по моему адресу и только что произнесенной отцомъ рѣчью. Спокойная, прямая, сидитъ она за столомъ, быстро вышивая что-то крючкомъ изъ слоновой кости.

-- Меня въ послѣднее время очень занимала одна мысль...-- говоритъ Клермонъ.-- Вы знакомы со всѣми нашими коллегами, изъ тѣхъ, кому судьба улыбнулась, такъ какъ всѣ они состоятъ членами организованнаго вами синдиката экспортеровъ... Такъ вотъ, не знаете ли вы изъ ихъ среды какого-нибудь... ну, вдовца, что ли?.. Или холостяка, достигшаго уже того возраста, когда одиночество начинаетъ тяготить?.. Когда человѣкъ не гонится уже за призраками, какъ въ молодости, онъ очень любитъ видѣть у себя ангела-хранителя его домашняго очага, который ведетъ хозяйство, присматриваетъ за прислугой, слѣдитъ за чистотой, окружаетъ его заботами и вниманіемъ; если онъ заболѣваетъ, ему такъ пріятно имѣть у своего изголовья женщину-друга, которая, онъ можетъ быть увѣренъ, не ошибется лѣкарствомъ. Возьмите хотя бы меня: третьяго дня почувствовавъ себя хуже, я тотчасъ же вызвалъ телеграммой Стефанію. Конечно, я вполнѣ довѣряю нашему славному доктору; фельдшеръ тоже старается и только изрѣдка забываетъ обо мнѣ; сидѣлка, правда, обладаетъ нѣсколько мрачнымъ характеромъ, но она добросовѣстно бодрствуетъ надо мной, когда у меня бываютъ приступы лихорадки, -- и все же я предпочитаю имѣть возлѣ себя Стефанію. Я очень вамъ благодаренъ, что вы позволили ей съѣздить ко мнѣ; скоро я снова отпущу ее къ вамъ. Конечно, мнѣ сильно будетъ недоставать ея, но что же дѣлать? Должна же она исполнять свои обязанности!.. Да, трудно мнѣ будетъ безъ нея, какъ было бы трудно на моемъ мѣстѣ всякому другому, кто привыкъ бы къ ея заботливости. Этого другого вы, мой другъ, должны подыскать. Да, да, найдите его! Это былъ бы союзъ между жизнерадостной, красивой, но въ то же время исполненной сознанія долга, молодостью -- и много видѣвшей, а потому и снисходительной житейской зрѣлостью. Стефанія -- дѣвушка благоразумная: пройдя тяжелую школу горя, она давно простилась съ глупыми, романическими бреднями. Она прекрасно понимаетъ, что безъ независимаго общественнаго положенія не можетъ быть ни настоящей свободы, ни самоуваженія. И она была бы безгранично признательна тому, кто далъ бы ей это положеніе, попросивъ у меня ея руки. Не правда ли, Стефанія?..

Несмотря на спускавшіяся уже сумерки, я замѣтилъ, что вязальный крючокъ въ рукахъ молодой дѣвушки нѣсколько разъ попалъ не туда, куда слѣдовало. Бѣдняжкѣ пришлось спустить цѣлыхъ три вывязанныхъ ею ряда.

Повернувъ къ намъ свое блѣдное лицо, она пробормотала:

-- Никто меня не захочетъ!

-- Что вы, mademoiselle!-- счелъ нужнымъ запротестовать я.

Ужъ не ждала ли она, что я раскрою ей объятья? У меня не хватило для этого мужества. Къ тому же, мнѣ очень непріятенъ былъ Клермонъ: онъ портилъ то, что случай могъ бы сдѣлать очень трогательнымъ. Я заранѣе представлялъ себѣ, какой самодовольной усмѣшкой ознаменовалъ бы онъ свое торжество.

-- Дѣло въ томъ, -- началъ я, -- что тутъ есть одно затрудненіе. Всѣ тѣ изъ нашихъ коллегъ, которые могли бы предложить молодой дѣвушкѣ спокойную, комфортабельную жизнь, все люди уже пожилые... по крайней мѣрѣ, тѣ, кого я знаю... Это люди нашего поколѣнія, которымъ въ большинствѣ случаевъ перевалило уже за сорокъ... далеко не отвѣчающіе мечтамъ молодыхъ дѣвушекъ о сказочныхъ принцахъ...

-- Тутъ на первомъ планѣ должны стоять умъ и сердце, не правда ли, Стефанія? Съ другой стороны, многіе зрѣлые люди и въ физическомъ отношеніи заткнутъ за поясъ большинство современныхъ юнцовъ, этихъ худосочныхъ недорослей...

-- Конечно!-- пробормотала она все еще тихимъ, словно придушеннымъ голосомъ.

-- Ты такъ можешь простудиться, дочь моя! Иди, возьми свою шаль. За одно уже принеси мнѣ и еще одно одѣяло на ноги...

Стефанія поспѣшно ушла.

Теперь я ужъ не сомнѣвался: Клермонъ усиленно хлопоталъ о томъ, чтобы выдать за меня свою дочь. Бѣдняжка послушно шла навстрѣчу его желаніямъ, частью убѣжденная практическими выкладками отца, частью соблазняемая окружающимъ меня комфортомъ; но дѣлала она это скрѣпя сердце и ужъ во всякомъ случаѣ безъ всякаго влеченія.

-- Посмотрите, какая походка! Королева, настоящая королева, дорогой мой! И когда я подумаю объ ожидающей ее печальной судьбѣ, о томъ, что ей придется изводить себя въ скверной конторѣ, пока ее не соблазнитъ какой-нибудь негодяй или пока на ней не женится какой-нибудь нищій, который наплодитъ съ ней сопливыхъ дѣтей и будетъ мучить ее своей ревностью гдѣ-нибудь на шестомъ этажѣ грязной, вонючей улицы... Когда я подумаю обо всемъ этомъ, я спрашиваю себя, за какое преступленіе такъ жестоко караетъ меня небо, сдѣлавъ меня отцомъ этого несчастнаго ребенка!..

Въ голосѣ Клермона чувствуется искреннее горе: онъ горячо любитъ свою дочь. Онъ болѣетъ за нее душой, и такъ какъ ему лично бѣдность, безденежье, представляются величайшимъ несчастіемъ, онъ страстно желаетъ ей прежде всего богатства. Ему ни на секунду не приходитъ въ голову, что дѣвушка въ девятнадцать лѣтъ, быть можетъ, предпочтетъ жить съ какимъ-нибудь нищимъ юнцомъ въ мансардѣ, довольствуясь хлѣбомъ и кружкой молока, чѣмъ съ солиднымъ сорокалѣтнимъ господиномъ, даже не лишеннымъ пріятности, въ историческомъ замкѣ.

Я стараюсь дать ему понять, что онъ ошибается, но Клермонъ упорно стоитъ на своемъ. Онъ даже рѣзокъ со мной и утверждаетъ, что только лицемѣры, сами купаясь въ деньгахъ, могутъ отрицать, что богатство даетъ счастье.

-- Ну, что, вы поняли? бросаетъ онъ мнѣ въ лицо вопросъ, приподнимаясь немного въ креслѣ и опираясь на свою здоровую руку.

-- Что именно?

-- Ничего! Я знаю, вы поняли... Такъ вотъ, подумайте хорошенько о томъ, что мы говорили сегодня вечеромъ. Вспомните, чѣмъ вы обязаны моимъ талантамъ, моей энергіи. Спросите свою совѣсть, справедливо ли оставлять въ нищетѣ, какъ Іова на кучѣ навоза, тѣхъ, которые создали все ваше богатство. Правда, вы мнѣ ничего не должны, но все же должны гораздо больше, чѣмъ наслѣдникамъ вашимъ, которые васъ грызутъ! Вотъ что я хотѣлъ вамъ сказать, а теперь -- до свиданія! Когда вы будете уходить, потрудитесь послать ко мнѣ фельдшера. До свиданія, до свиданія! Стефанію я вамъ отошлю въ воскресенье.

Съ этими словами Клермонъ откидывается въ свое кресло на колесахъ; онъ долго потрясаетъ своей единственной здоровой рукой, а потомъ начинаетъ угрожать кулакомъ небу.

VI.

Прошло уже двѣ недѣли, а Стефанія все еще остается въ Сюреннъ, около отца, здоровье котораго все еще очень плохо. Это начинаетъ вызывать во мнѣ досадное чувство.

Вотъ рисунокъ, который она сдѣлала для лоттереи въ пользу нашего сиротскаго дома; въ сегодняшнемъ своемъ письмѣ она проситъ меня передать его президенту нашего общества. Хитро придумано! Рисунокъ, повидимому, представляетъ собой копію фотографическаго портрета, который сняла съ меня Жюльета и на которомъ я представленъ верхомъ на лошади; но карандашъ художницы выпрямилъ мой станъ, уменьшилъ животъ, удлинилъ ноги, сдѣлалъ больше и выразительнѣе глаза мои. Я вижу себя преображеннымъ, облагороженнымъ, благодаря нѣкоторымъ деталямъ, какъ, напримѣръ, висящая у меня на боку рапира или Лотарингскій крестъ на моей фетровой шляпѣ.

Я узнаю на рисункѣ нѣсколько характерныхъ для Клермона штриховъ: своей здоровой рукой онъ еще очень ловко чертитъ планы, набрасываетъ архитектурные проекты для нашихъ фабрикъ и магазиновъ, даже рисуетъ очень недурныя виньетки для флаконовъ съ духами.

Да, Клермонъ, повидимому, хотѣлъ пріятно поразить меня этимъ рисункомъ и убѣдить меня, что дочь его пламенѣетъ ко мнѣ любовью. Я видѣлъ это еще по двумъ, адресованнымъ имъ ко мнѣ на послѣдней недѣлѣ письмамъ, надъ которыми онъ, судя по всему, много думалъ.

Какъ это смѣшно! Онъ старается возбудить во мнѣ ревность, спрашивая меня, что я думаю о бракѣ между Стефаніей и молодымъ докторомъ, -- бракѣ, который, по его словамъ, очень возможенъ. Я не вѣрю этому: докторъ нашъ очень дорожитъ своей карьерой и не о такой женѣ мечтаетъ. Онъ, точно такъ же какъ и я, не очень-то ухватится за Стефанію.

Дѣйствительно ли она такъ мало меня интересуетъ?

Я и самъ не знаю. Съ годами я становлюсь все нерѣшительнѣе. Во всемъ мнѣ на первомъ планѣ представляются печальныя, отрицательныя стороны, а возможное счастье кажется такимъ ничтожнымъ, почти призрачнымъ. Между тѣмъ, когда я перестаю разсуждать, анализировать и становлюсь просто человѣкомъ, я всѣми фибрами души жадно тянусь къ счастью. Часто, въ ту самую минуту, когда разумъ мой рѣзко возстаетъ противъ этого брака, чувство, инстинктъ, напротивъ, говорятъ мнѣ о томъ, что счастье прижимать къ своей груди эту любимую и любящую дѣвушку, сторицей вознаградитъ меня за все. Я положительно съ ума схожу!..

...Я отправился къ нашему кюрэ. Хоть на часъ мнѣ хочется уйти отъ стука молотовъ рабочихъ, которые устраиваютъ у меня въ паркѣ импровизованный театръ для предстоящаго праздника.

Какой-то автомобиль по дорогѣ обдалъ меня съ головы до ногъ густой бѣлой пылью, которую онъ поднялъ съ накаленной солнцемъ дороги; сидѣвшіе внутри его люди вдобавокъ еще позубоскалили надо мной. У меня было сильное желаніе выстрѣлить въ нихъ изъ револьвера, но черезъ минуту мой гнѣвъ самому мнѣ показался смѣшнымъ. Я и самъ испытываю желаніе, когда ѣду въ автомобилѣ, грубо разгонять съ дороги мирныхъ проѣзжихъ и прохожихъ, погруженныхъ въ свои думы. Когда люди наслаждаются жизнью, они очень не терпимы къ другимъ.

Я нахожу двойника Альфонса XIII въ его саду; подогнувъ полы своей сутаны и приподнявъ рукава, онъ копаетъ землю. Высокій, бѣлый лобъ его слегка смоченъ потомъ. Когда онъ меня увидѣлъ, его загорѣлое лицо освѣтилось улыбкой.

Поздоровавшись со мной, кюрэ показываетъ мнѣ въ углубленіи, которое онъ только что раскопалъ, красноватыя, различныхъ формъ, кости: то кости самоубійцъ, которые были похоронены на этомъ, нѣкогда отведенномъ для нихъ, въ сторонѣ отъ кладбища, клочкѣ земли. Это гетто для добровольно ушедшихъ изъ жизни теперь стало ненужнымъ, такъ какъ новый законъ не дѣлаетъ различія между самоубійцами и обыкновенными покойниками; и милый пастырь нашего прихода, вступивъ во владѣніе этимъ убѣжищемъ мертвыхъ, выкапываетъ лопатой изъ земли кости тѣхъ, которые много лѣтъ тому назадъ предпочли смерть нищетѣ и униженіямъ.

Въ общемъ, это прелестный уголокъ; старыя стѣны поросли плющемъ и другими вьющимися растеніями. Поставивъ одну ногу на заступъ, кюрэ философствуетъ. Выкопанный имъ беззубый черепъ даетъ ему поводъ разыгрывать Гамлета; онъ говоритъ о скоротечности человѣческой жизни и безграничности человѣческихъ желаній.

Да, онъ правъ. Его слова западаютъ мнѣ въ душу, и передо мной встаетъ вопросъ, какъ бы лучше прожить этотъ десятокъ лѣтъ, которые мнѣ -- я вѣрю -- еще предстоитъ провести на землѣ. "Бѣдный Іорикъ!" Мой черепъ будетъ похожъ на этотъ вотъ, и мои племянники, быть можетъ, будутъ современемъ толкать его ногой...

Несмотря на свою глубокую вѣру въ загробную жизнь, аббатъ Дюбронъ, повидимому, не очень торопится промѣнять земную юдоль плача на загробныя райскія селенія. Онъ очень хорошо чувствуетъ себя въ нашихъ мѣстахъ, среди этихъ обширныхъ полей, которыя видны намъ въ пробитую въ стѣнѣ брешь, среди веселыхъ деревушекъ и лѣсовъ, такъ красиво вырѣзывающихся на далекомъ горизонтѣ. Съ грустью покрываетъ онъ тонкимъ слоемъ земли кости и этотъ черепъ, который нѣкогда таилъ подъ собой столько страданій.

Мы усаживаемся на каменную скамью, справа отъ входа. Слышно, какъ въ кухнѣ возится съ тарелками и горшками служанка. Я перелистываю "Анналы Вѣры", въ которыхъ имѣются портреты нѣсколькихъ обращенныхъ въ христіанство китайцевъ: на путь истинный ихъ обратилъ двоюродный братъ нашего кюрэ, миссіонерствующій въ Китаѣ. Нѣкоторое время мы говоримъ о самоотверженности миссіонеровъ.

-- Я долженъ вамъ открыть одинъ секретъ!-- говоритъ кюрэ.-- Я много думалъ и рѣшилъ, что не вправѣ молчать: вы слишкомъ заинтересованы въ этомъ, дѣлѣ. Прошу васъ только быть по возможности снисходительнѣе къ грѣшнику: Христосъ простилъ даже своихъ палачей... Вотъ въ чемъ дѣло: какъ вамъ, вѣроятно, извѣстно, къ намъ нерѣдко обращаются за справками относительно нашихъ прихожанъ, -- объ ихъ нравственности, убѣжденіяхъ, кредитоспособности и т. п. Пользующіяся почетомъ лица, сохранившія хоть какую-нибудь связь съ церковью, всегда могутъ обращаться къ своимъ духовникамъ съ просьбой навести тѣ или иныя справки у священно-служителей другихъ приходовъ. Мы постоянно оказываемъ другъ другу такого рода мелкія услуги, къ которымъ многіе, пожалуй, отнесутся съ осужденіемъ, но отъ которыхъ мы уклоняться не можемъ... И вотъ, у меня недавно попросили кой-какихъ справокъ, которыя близко касаются васъ. Бывшій профессоръ семинаріи, въ которой я учился, спрашиваетъ меня, имѣютъ ли ваши племянники, въ частности Феликсъ Рейнаръ, право разсчитывать на ваше наслѣдство. Не видя въ этомъ вопросѣ ничего особеннаго, я тотчасъ же отвѣтилъ: я сообщилъ, что у васъ имѣется довольно солидное состояніе и что вы связаны тѣсными узами со всей вашей родней. Впослѣдствіи только я понялъ свою ошибку: по нѣкоторымъ, добытымъ мною неинтересными для васъ окольными путями свѣдѣніямъ, я убѣдился, что племянникъ вашъ подписалъ на крупную сумму векселей, подъ гарантію своего будущаго наслѣдства...

-- Вотъ что!

Въ первую минуту негодованіе сдавило мнѣ горло, но я тотчасъ же разсмѣялся. Эта все та же вѣчная исторія Жеронта, околпаченнаго, къ великому удовольствію публики, Клитандромъ. Мы какъ-будто выскочили изъ комедіи Мольера. Этотъ послѣдній, повидимому, былъ бы цѣликомъ на сторонѣ Феликса Рейнара, а отъ меня съ презрѣніемъ отвернулся бы.

Когда я говорю это своему собесѣднику, онъ рѣзко протестуетъ противъ такой этики, которую, вотъ уже три столѣтія, проповѣдуютъ молодежи въ стѣнахъ французскихъ университетовъ.

-- Тутъ дѣло идетъ, -- говоритъ онъ, -- о рамѣ, купленной для портрета, который племянникъ вашъ рисуетъ съ супруги адмирала.

-- Почему бы мнѣ косвенно, черезъ посредство другого, не сдѣлать такого подарка женѣ своего стараго друга?

-- Конечно, но.... это рама историческая... она стоитъ десять тысячъ франковъ.

-- Десять тысячъ франковъ?!

-- Да, эта рама работы Гонтьера и Ризенера. Если я не ошибаюсь, Людовикъ XV заказалъ ее для портрета madame де-Бари. Впослѣдствіи она была пріобрѣтена однимъ антикваріемъ съ Вандомской площади, на аукціонѣ у герцога Пикардійскаго....

-- Чортъ возьми, исторія выходитъ пикантная!

Этими словами я стараюсь замаскировать закипѣвшую во мнѣ ярость. Нашему доброму кюрэ вовсе не зачѣмъ знать о моихъ финансовыхъ затрудненіяхъ. И я стараюсь соблюдать философское спокойствіе. Мнѣ невольно приходитъ на память слышанная мною гдѣ-то исторія о влюбленномъ ловеласѣ, который насчетъ обманутаго мужа заказалъ раму для портрета жены своего несчастнаго соперника. Во всякомъ случаѣ, исторія, которую сыгралъ со мной Феликсъ, могла бы служить сюжетомъ веселенькой комедіи... Какъ бы то ни было, я тутъ же даю себѣ клятву, что ни одинъ сантимъ изъ моихъ денегъ не пойдетъ въ уплату за раму. Съ живого или мертваго -- Феликсъ ничего съ меня не возьметъ! Я лишаю его наслѣдства. Я женюсь на Стефаніи. Посмотримъ, кто кого одурачитъ!

Каковъ негодяй! Онъ заранѣе уже, хладнокровно учитываетъ мою смерть, чтобы плѣнить чувствительную къ богатымъ подаркомъ дамочку.

Кюрэ очень недоволенъ мной: онъ находитъ, что я потворствую порокамъ молодежи; онъ настаиваетъ, чтобы я все разсказалъ баронессѣ, чтобы я заставилъ Феликса сознаться въ своей мошеннической продѣлкѣ и вернуть раму антикварію. Я собственно ничего противъ этого не имѣю, но какъ отнесется ко всему этому адмиралъ? У него навѣрное возникнутъ подозрѣнія противъ его жены, и это будетъ для него пыткой. Его, этого черезчуръ чувствительнаго старика, еще, чего добраго, ударъ хватитъ! Неужели же мы, для того, чтобы проучить Феликса, рискнемъ ввергнуть въ отчаяніе и, быть можетъ, убить адмирала?

Теперь уже кюрэ вполнѣ соглашается со мной и тутъ же начинаетъ, съ нѣкоторыми варіаціями, повторять мои доводы: вправѣ ли я рисковать жизнью стараго друга, чтобы спасти какихъ-то десять тысячъ франковъ? Конечно, нѣтъ!

Да, я попался. Придется платить. А тутъ, какъ на зло, аргентинскіе парфюмеры не заплатили по векселямъ... Ахъ, негодяй Феликсъ!..

Въ концѣ концовъ, я добиваюсь отъ кюрэ полной свободы дѣйствій. Я посмотрю, подумаю. Онъ съ своей стороны твердо рѣшилъ спасти заблудшую душу Феликса: первый ложный шагъ долженъ воочію показать ему, какая была передъ нимъ пропасть.

-- Не стоитъ такъ близко принимать все это къ сердцу,-- говорю я.-- Это просто маленькій фарсъ изъ Мольера, изъ самаго настоящаго, заправскаго Мольера.

Когда я возвращаюсь домой, все въ паркѣ исполнено радости. На почти уже оконченной эстрадѣ Жюльета и Изабелла, подъ апплодисменты матерей, репетируютъ капитальную сцену изъ своей роли. Феликсъ, съ засученными рукавами рубашки, дорисовываетъ декораціи; онъ очень спокоенъ и, судя по всему, далекъ отъ угрызеній совѣсти. Когда я подхожу, онъ протягиваетъ мнѣ мизинецъ: другіе пальцы у него вымазаны въ краскѣ, притомъ у него въ рукахъ палитра и кисти. Его, повидимому, нисколько не волнуетъ видъ человѣка, смерти котораго онъ ждетъ для того, чтобы уплатить свой долгъ. Съ непринужденной фамильярностью приглашаетъ онъ меня похвалить его работу и посмѣивается надъ Робертомъ, который, командуя тутъ же плотниками, барскимъ тономъ, съ сознаніемъ своего превосходства, называетъ каждаго изъ нихъ "мой другъ".

Меня душитъ гнѣвъ, такъ какъ центральная площадка, къ которой сходится восемь аллей, загромождена теперь козлами и бревнами. Но, вѣдь, я самъ разрѣшилъ имъ, въ частности Роберту, устроить этотъ кавардакъ, который, мнѣ кажется, возмущаетъ и мраморную Діану-охотницу. Вдобавокъ, мнѣ приходится еще дѣлать комплименты Роберту, который увѣренъ, что ему удастся съ точностью воспроизвести обстановку тѣхъ праздниковъ, которые около 1775 г. устраивались въ Сенъ-Жермэнѣ. Съ гравюрой той эпохи въ рукахъ, этотъ несносный эрудитъ указываетъ мнѣ мѣста, гдѣ должны стоять шарлатаны, астрологъ, цыганка и Жокрисса. Робертъ требуетъ, чтобы каждая палатка была точнымъ воспроизведеніемъ старины и находилась въ строгомъ соотвѣтствіи съ изображеніемъ на гравюрѣ. Онъ напалъ на мысль, что группа вязовъ въ глубинѣ составитъ прелестный фонъ для картины, совсѣмъ въ духѣ Ватто, и хвастливо разсказываетъ мнѣ объ этомъ. И мнѣ приходится спокойно слушать его, хотя я въ душѣ сгораю отъ желанія выгнать ихъ всѣхъ отсюда.

По счастью, колоколъ зоветъ насъ къ обѣду, и мы спѣшимъ мыть руки.

За столомъ мнѣ трудно сдержать клокочущій въ груди моей гнѣвъ. Все время меня подмываетъ спросить Феликса, не приходилось ли ему видѣть въ витринѣ антикварія на Вандомской площади, рамы XVIII вѣка; это тѣмъ легче сдѣлать, что Робертъ своимъ противнымъ докторальнымъ тономъ начинаетъ превозносить искусство при старомъ режимѣ. Противъ него выступаетъ Изабелла, рѣзко критикуя снобизмъ, который цѣпляется за все отжившее, и въ пику своему противнику цитируя стихи Метерлинка.

Эмилія предлагаетъ имъ лучше приналечь на жаркое и салатъ, которые расхваливаетъ и Тереза. Мнѣ кусокъ не идетъ въ горло, такъ какъ я вынужденъ молчать: не могу же я казнить всю семью Рейнаровъ за проступокъ этого негодяя Феликса!

Гильомъ замѣчаетъ, что со мной происходитъ что-то неладное. Долгое отсутствіе Стефаніи его немного успокоило было, но теперь онъ снова встревоженъ и, подавая мнѣ жаркое, смотритъ на меня съ суровой пытливостью. Эрнестъ тоже чувствуетъ, что не все благополучно; подавая мнѣ Шамбертенское, онъ тщательнѣе обыкновеннаго вытираетъ салфеткой горлышко бутылки, чтобы имѣть время разсмотрѣть мое лицо.

Я все-таки принимаю рѣшеніе отправиться къ адмиралу, взглянуть на раму, позондировать почву: мнѣ нужно подтвержденіе факта.

Изабелла продолжаетъ съ яростью отстаивать Метерлинка. Блѣдная отъ волненія, она говоритъ, что онъ выше Корнеля, и кричитъ, что не позволитъ третировать автора "Пелеаса", какъ чужестранца, чуть ли не нѣмца. Роберту, повидимому, доставляетъ удовольствіе доводить ее "до бѣлаго каленія", какъ говоритъ Феликсъ. Жюльета немного испугана шумомъ, и на лицѣ у нея страдальческая гримаса. Эмилія умоляетъ спорщиковъ успокоиться: ананасы и земляника, право же, заслуживаютъ того, чтобы ради нихъ заключено было хотя бы временное перемиріе. Изабелла выражаетъ согласіе, но условіемъ мира она ставитъ введеніе въ программу празднества діалога Нитше "Заратустра и Пастухъ"; но на это не соглашается Робертъ, который не хочетъ принимать участія въ антифранцузскомъ дѣлѣ. Феликсъ, недурно подражая гулу возбужденнаго народа, громовымъ голосомъ поетъ "Интернаціоналъ".

Все это наивное веселье раздражаетъ меня. Я съ нетерпѣніемъ жду, когда донесется со двора характерный шумъ автомобиля.

Наконецъ-то! Автомобиль поданъ, и я мчусь по дорогѣ въ Мененъ, къ адмиралу...

..Въ пріемной адмирала мнѣ прежде всего бросается въ глаза рама работы Ризенера и Гонтьера; своимъ оваломъ она обрамляетъ улыбающійся портретъ Полины Элигоэ, представляющій плохое подражаніе пастелямъ Ля-Тура.

Мой импрессіонистъ, чтобы плѣнить даму, обратился къ искусству XVIII вѣка. Мѣдныя украшенія на деревѣ рамы при первомъ взглядѣ не особенно поражаютъ, но стоитъ внимательнѣе присмотрѣться къ этимъ нимфамъ въ камышахъ, къ снопамъ хлѣба, къ жизненности и красотѣ тѣлъ, чтобы придти въ восторгъ отъ несравненной художественности работы. Мозаика Ризенера потускнѣла немного; она изображаетъ волны, въ которыхъ рѣзвятся рыбы и которыя обдаютъ мѣдныя ноги нимфъ, а также стебли камышей.

Да, тутъ нѣтъ обмана: гармонія линій, широта замысла, самый матеріалъ, изъ котораго сдѣланы инкрустаціи и мозаичныя украшенія, -- все говоритъ за то, что это madame де-Бари. Антикварій не обманулъ ни Феликса, ни нашего кюрэ: рама стоитъ десять тысячъ франковъ. Будь это даже копія, она тоже стоила бы этихъ денегъ, такъ какъ для ея точнаго воспроизведенія потребовалось бы большое искусство и не мало времени.

Едва поздоровавшись со мной, баронесса съ восторгомъ заговариваетъ о сдѣланномъ ей подаркѣ. Говоритъ она, впрочемъ, исключительно о портретѣ; это, конечно, очень тактично съ ея стороны, но я все же пораженъ, что она, повидимому, такъ мало значенія придаетъ шедевру Гонтьера и Ризенера. Два-три ловкихъ вопроса съ моей стороны утверждаютъ меня въ моемъ подозрѣніи: она не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о цѣнности сдѣланнаго ей подарка. Она думаетъ, что это одна изъ тѣхъ копій, которыя въ предмѣстьи св. Антонія фабрикуются за какихъ-нибудь сто-двѣсти франковъ. Полина недавно подарила Ивеленамъ и Рейнарамъ дорогіе турецкіе шелка, которые она привезла изъ Константинополя, и потому полагаетъ, что Феликсъ вовсе не такъ ужъ расщедрился, точно такъ же, какъ не расщедрился и Робертъ, поднесшій ей цѣнную вазу изъ финифти въ стилѣ XIII вѣка.

Я констатирую, что соперники не уступаютъ другъ другу въ щедрости. Любопытно, какъ на это смотритъ адмиралъ!

Полина усѣлась и начинаетъ болтать. Вниманіе этой легкомысленной дамочки отвлечено уже на другіе предметы. Она говоритъ о томъ, что скоро увезетъ мужа въ Виши, а потомъ хотѣла бы постранствовать по Оверни; мечтаетъ она также о поѣздкѣ, яко бы для лѣченія, въ Эксъ-ле-Бенъ, этотъ блестящій курортъ, часто посѣщаемый коронованными особами, въ честь которыхъ дамы наряжаются съ особымъ рвеніемъ.

Да, Полина Элигоэ не знаетъ стоимости рамы и вазы, а можетъ быть, она только дѣлаетъ видъ, что не знаетъ. Неужели эта дамочка настолько уже пала? Нѣтъ, я не вѣрю этому!

Адмиралъ тоже, кажется, имѣетъ очень слабое представленіе о цѣнности поднесенныхъ его женѣ подарковъ, хотя говоритъ о нихъ въ очень хвалебномъ тонѣ. Чувствуется, что въ глубинѣ души онъ немного боится Феликса: Бартоло побаивается Клитандра. Приходится признать, что я и адмиралъ играемъ во всей этой пьесѣ комическія роли. И какъ, въ сущности, можетъ онъ ошибаться? Въ Китаѣ и Японіи онъ не разъ покупалъ дорогія вазы и фарфоровыя издѣлія самураевъ и хорошо знаетъ цѣну такимъ вещамъ. Неужели же ей удалось убѣдить его, что полученные ею подарки не имѣютъ большой цѣны?

Я къ этой темѣ больше не возвращаюсь. Адмиралъ съ женой говорятъ о погодѣ. Я смотрю на черный столъ съ мѣдными украшеніями, на банальные обои съ мелкими цвѣточками, на пошлую мраморную группу Барбедьена, изображающую захлестываемаго на разбитой лодкѣ матроса, на кресла въ стилѣ Людовика XV, очень безвкусно обтянутыя обойщиками еще при Второй Имперіи, на торчащія всюду фотографіи съ посвященіями, на двойные занавѣсы съ дорогими кружевами, на шифоньерки, пушистый коверъ, японскій параванъ, огромную вазу на кругломъ арабскомъ столикѣ, -- смотрю и начинаю думать, что хозяева, дѣйствительно, не имѣютъ представленія о цѣнности рамы и вазы.

Робертъ, навѣрное, повелъ Феликса къ антикварію на Вандомскую площадь и представилъ его. Лавочникъ, конечно, охотно открылъ кредитъ сыну и племяннику Ивелена, особенно когда онъ узналъ, что покупаемыя у него вещи предназначаются для адмиральши, баронессы, Элигоэ. Какія побужденія могли быть у этихъ шелопаевъ? Быть можетъ, они слышали, что Полина никогда не отказываетъ въ своихъ ласкахъ тѣмъ, кто хорошо за нихъ заплатитъ? Неужели это возможно?

Она стоитъ передо мной въ чесунчевомъ пенюарѣ, который рельефно обрисовываетъ ея прекрасныя формы. Гудонъ или Фальконнэ были-бы въ восторгѣ отъ такой модели. Лицо съ неправильными чертами и вздернутымъ носикомъ, не столько очаровываетъ, сколько останавливаетъ на себѣ вниманіе; необыкновенно хорошъ ея ротъ. Для молодыхъ людей эта дамочка должна быть вдвойнѣ привлекательна: какъ способная доставить большія чувственныя радости куртизанка и, въ то же время, какъ свѣтская женщина изъ хорошаго круга. Впрочемъ, такія женщины рѣдко увлекаются молодыми людьми.

Кто изъ нихъ ей больше по сердцу? Задалась ли она цѣлью эксплуатировать обоихъ, или Феликсъ ей нуженъ только для того, чтобы возбуждать ревность въ Робертѣ? Чѣмъ вся эта игра можетъ кончиться?

Адмиралъ увелъ меня въ садъ. На цвѣточныхъ клумбахъ, благодаря стараніямъ садовника, красуются три, выведенныя изъ незабудокъ, даты: адмиралъ говоритъ, что это сдѣлано по мысли жены его, которая хотѣла приготовить ему сюрпризъ ко дню ихъ переѣзда сюда; это самыя знаменательныя даты ихъ жизни: день первой встрѣчи, день, въ который онъ сдѣлалъ ей предложеніе, и, наконецъ, день ихъ свадьбы.

Съ тѣхъ поръ прошло уже не мало времени,-- и многое измѣнилось. Тѣмъ не менѣе, я поздравляю своего друга съ тѣмъ, что онъ обрѣлъ счастье и какъ бы воскресилъ, въ зрѣлые годы, безуміе юности.

Адмиралъ въ первую минуту отвѣчаетъ довольной улыбкой, но потомъ дѣлаетъ скромное лицо и откровенно сознается въ своихъ опасеніяхъ за будущее: онъ старѣетъ съ каждымъ днемъ, и эта очаровательная женщина скоро, быть можетъ, начнетъ смотрѣть на него, съ его морщинистымъ лицомъ, не какъ на мужа, а какъ на отца.

Изъ приличія я рѣшительно протестую.

-- Да, да, это такъ!-- говоритъ онъ.-- Послушайте меня, дорогой мой... Никогда не дѣлайте этого...

Онъ останавливается посреди дорожки и кладетъ мнѣ на руку свои покрытые желтыми пятнами пальцы. Сомнѣнія нѣтъ: адмиралъ намекаетъ на Стефанію.

Глядя мнѣ прямо въ лицо, онъ какъ бы предлагаетъ мнѣ прочесть въ его глазахъ то, что онъ не рѣшается сказать словами. Съ чувствомъ неловкости и досады, я опускаю голову. Тогда адмиралъ поворачивается, и мы продолжаемъ идти по направленію къ какому-то смѣшному аппарату для поливки растительности, который вертится вокругъ себя и пляшетъ, какъ автоматическая балерина, обдавая лужайку дождемъ мельчайшихъ брызгъ.

-- Въ сущности, -- снова начинаетъ мой собесѣдникъ, -- мнѣ повезло, хотя я долженъ бы быть наказанъ за свое безуміе. Цѣлыхъ шесть лѣтъ радости, настоящаго счастья съ прелестной женщиной, точно я дѣйствительно вдругъ чудомъ помолодѣлъ, -- согласитесь, что это много! Въ домѣ моемъ какъ бы поселилась красота, грація, смѣхъ, веселье...

-- Да, да! Но что вы собственно хотите сказать?

-- А то, что когда человѣкъ ослѣпленъ, можно и жестоко ошибиться, можно увлечься даже тогда, когда налицо нѣтъ ни граціи, ни красоты. Вѣдь я, напримѣръ, могъ бы влюбиться въ какую-нибудь неумную, невзрачную дурнушку: и въ двадцать и въ пятьдесятъ лѣтъ, мужчина способенъ увлечься первой встрѣчной. Небу угодно было спасти меня отъ роковой ошибки: жена моя оказалась милымъ, жизнерадостнымъ созданіемъ, умѣющимъ, когда это нужно, видѣть во мнѣ не только супруга, но и друга. Но вообразите, что мнѣ вскружила бы голову, пуская въ ходъ всякія хитрыя манеры, какая-нибудь неуклюжая, наводящая тоску институтка. Вамъ должно быть знакомо то отеческое чувство, которое каждый изъ насъ, начиная съ сорока приблизительно лѣтъ, испытываетъ къ молоденькимъ дѣвушкамъ, и къ которому неизмѣнно примѣшивается элементъ чувствительности: намъ хочется окружить ихъ родительскими заботами, но нерѣдко, въ то же время мы смотримъ на нихъ и какъ на любовницъ. Да, возможны ошибки, и тогда...

Элигоэ снова останавливается посреди аллеи. Онъ, повидимому, очень доволенъ своимъ краснорѣчіемъ и психологической глубиной, которую раскрылъ передо мной.

-- И что же тогда?-- съ улыбкой спрашиваю я.

Эта улыбка смущаетъ его: она говоритъ ему о томъ, что я могъ бы многое ему возразить. Заложивъ руки за спину, закинувъ назадъ голову и широко разставивъ ноги, адмиралъ съ минуту пристально смотритъ на меня. Ясно, что ему досадно за проявленный мною недостатокъ такта: я долженъ былъ сдѣлать видъ, что не понимаю заключающагося въ его тирадѣ намека и беру изъ нея только то, что поучительно.

-- Тогда... тогда...-- бормочетъ онъ.-- Дѣло въ томъ, мой милый, что меня обокрали, ограбили, какъ на большой дорогѣ! Да, вотъ оно что... Нѣтъ ужъ, повѣрьте мнѣ: когда человѣку перевалило за сорокъ, онъ дальше мимолетныхъ интрижекъ на часъ съ опереточными пѣвичками идти не долженъ. Вотъ какія намъ нужны жены, легкія, воздушныя, граціозныя и эфемерныя созданія. Мотыльки намъ нужны, вотъ что!

-- А одиночество?

-- Я понимаю васъ: вы имѣете въ виду это тоскливое чувство, когда читаешь что-нибудь и не съ кѣмъ подѣлиться своими впечатлѣніями; вы думаете о томъ, какъ тяжело болѣть и умирать, когда возлѣ тебя нѣтъ ангела-утѣшителя, какъ умаляются всѣ радости и восторги, если ихъ приходится таить про себя?... Да, это очень важно! Потому-то я и рѣшилъ жениться. Вы... вы тоже начинаете бояться въ своемъ замкѣ одиночества, зимы, ночной тьмы... Такъ хочется услышать въ сосѣдней комнатѣ движеніе живого существа! Особенно тяжело ночью! тяжело безмолвіе, которое обступаетъ тебя, когда просыпаешься отъ кошмара или не можешь сомкнуть глазъ изъ за приступовъ подагры. Тишина давитъ тебя... да, давитъ, душитъ... Съ колокольни, изъ ночной темноты, доносятся удары отбивающаго получасы колокола: еще полчаса отнято у жизни, еще и еще... Да, да, я все это знаю! Чортъ возьми, это ужасная вещь -- одиночество! Правда, у каждаго изъ насъ есть друзья, но они живутъ у себя, у нихъ есть жены, любовницы, они заняты своими дѣлами, ихъ волнуютъ большею частью чуждыя намъ страсти... По счастью, васъ окружаетъ такая милая родня! Г-жа Рейнаръ, напримѣръ, произвела на меня впечатлѣніе чрезвычайно, необыкновенно умной женщины; г-жа Ивеленъ тоже прекрасная женщина. А молодежь, за постепеннымъ развитіемъ которой вы можете наблюдать? Это должно быть очень весело...

-- Да, да, совсѣмъ изъ Мольера!

-- Изъ Мольера?

-- Да, изъ Мольера: у насъ есть свои Агнесы, Клитандры, Жеронты, Дорины, -- словомъ, весь Мольеръ! Свѣтлая, геніальная была у него голова...

-- Въ вашемъ тонѣ чувствуется какая-то горечь... Напрасно, напрасно! Родня -- это спасеніе. У меня лично нѣтъ родни: одни погибли въ морѣ, другіе стали плантаторами на Антильскихъ островахъ, съ третьими я разошелся, такъ какъ они не могли примириться съ тѣмъ, что я служу республикѣ и называли меня "краснымъ"... Но вы -- другое дѣло; вамъ удалось сохранить добрыя отношенія съ родней, настоящей родней...

-- Вѣрнѣе, съ наслѣдниками!

-- Ну, знаете... мы въ свое время тоже были наслѣдниками, однако, это не мѣшало намъ хорошо относиться къ тѣмъ, отъ которыхъ мы ждали наслѣдства...

Больше молчать я не могу и раскрываю адмиралу свое наболѣвшее сердце; само собой разумѣется, я умалчиваю о томъ, что касается его самого и его жены. По мѣрѣ того, какъ я говорю, негодованіе мое все возрастаетъ. Черными красками рисую я своего племянника, который заранѣе уже учитываетъ мою смерть.

Мы садимся на скамью съ навѣсомъ надъ ней. Элигоэ слушаетъ меня, разглядывая свои песочнаго цвѣта гетры и тщательно подвернутыя, какъ у Роберта Ивелена, панталоны. Я говорю о своей роднѣ, которая такъ отличилась противъ этой бѣдной Стефаніи Клермонъ; я разсказываю о томъ, какъ меня хотятъ заставить выгнать ее, какъ у этихъ людей нѣтъ жалости ни къ ней, ни къ несчастному Клермону, благодаря которому я составилъ себѣ состояніе; вѣдь, этими деньгами -- деньгами, которыя я наживалъ съ помощью Клермона, они собираются выдать замужъ Изабеллу и выплачивать долги Феликса! Въ заключеніе я цитирую фразу разбитаго параличемъ Клермона: "Вы мнѣ ничего не должны, но вы еще менѣе должны наслѣдникамъ, которые васъ объѣдаютъ".

Я задыхаюсь отъ волненія и умолкаю.

Адмиралъ глубоко задумывается. Онъ услышалъ теперь нѣчто совершенно новое для него, шедшее въ разрѣзъ со всѣмъ, что могъ онъ услышать отъ Терезы, Изабеллы или Эмиліи.

-- Да, дорогой другъ,-- прибавилъ я,-- меня живымъ еще терзаютъ на части. Вамъ этого бояться не приходится: къ вамъ баронесса не будетъ такъ безжалостна.

Элигоэ продолжаетъ молчать; онъ все еще погруженъ въ размышленія. Вдругъ по лицу его пробѣгаетъ ироническая усмѣшка.

-- О, что касается меня, я принялъ свои мѣры. Послѣ моей смерти жена моя будетъ имѣть только шесть тысячъ ренты: остального моего состоянія она не наслѣдуетъ. Такимъ образомъ, если не изъ любви ко мнѣ, то въ своихъ собственныхъ интересахъ, Полина будетъ молить небо о моемъ долголѣтіи и въ этихъ видахъ будетъ всячески заботиться обо мнѣ.

Такъ вотъ что! Теперь я понимаю: баронесса хочетъ влюбить въ себя Роберта. Она разсчитываетъ развестись съ адмираломъ, чтобы потомъ, женивъ на себѣ молодого фата, прибрать къ рукамъ состояніе Ивелиновъ. Да, да, я понимаю: этому идіоту Феликсу предназначается роль несчастнаго соперника, которому въ одинъ прекрасный день укажутъ на дверь, чтобы доказать этимъ любовь къ богатому наслѣднику. Штука не новая, но она всегда почти удается. Баронесса Элигоэ, повидимому, черпаетъ житейскую мудрость изъ психологическихъ романовъ. Все это ей пока представляется чѣмъ-то далекимъ, смутнымъ, пожалуй, даже не совсѣмъ вѣрнымъ, но все же возможнымъ.

Адмиралъ смотритъ на меня съ видомъ хитраго, тонкаго политика, котораго на кривой не обойдешь, который видитъ людей насквозь и все время стоитъ насторожѣ.

Я считаю нужнымъ сдѣлать ему комплиментъ:

-- Да, вы человѣкъ желѣзный!

-- Къ сожалѣнію, далеко нѣтъ. Будь у меня побольше твердости, мнѣ не пришлось бы такъ хитрить съ судьбой.

Съ минуту онъ внимательно разсматриваетъ гербъ на своемъ перстнѣ.

-- Видите ли, дорогой мой...

Но слова застреваютъ у него въ горлѣ; онъ даже боится взглянуть на меня. Я вижу, какъ дрожитъ, вмѣстѣ съ нижней губой, его свѣже подкрашенная бородка. Онъ какъ будто душитъ въ себѣ подступающія къ горлу рыданія, сопитъ, вздыхаетъ; но усилія его напрасны: изъ глазъ его катятся слезы, которыя пропадаютъ въ подкрашенныхъ усахъ.

-- Послушайте, другъ мой!..

Я дотрагиваюсь до его покрытой желтыми пятнами руки, но адмиралъ отнимаетъ ее. Вынувъ носовой платокъ изъ кармана, онъ прячетъ въ него лицо и дѣлаетъ видъ, что вытираетъ потъ; но спина его предательски вздрагиваетъ: онъ плачетъ.

Какъ я его понимаю! Вѣдь, у насъ общее горе, общее несчастье: оба мы слишкомъ уже стары, оба очутились за бортомъ дѣйственной, творческой жизни, между тѣмъ, какъ умъ и сердце наше жадно тянутся къ этой жизни. Грядущая намъ на смѣну молодость, немощная, жалкая, чуть не въ глаза издѣвается надъ нами, а окружающіе смѣются и апплодируютъ. Полина, Феликсъ, Стефанія -- это Селимена, Клитандръ и Агнеса изъ Мольеровскихъ комедій, а мнѣ и адмиралу жизнь отвела печальныя роли Сганареля и Жеронта... Стефанія нарисовала меня лихимъ наѣздникомъ съ рыцарской выправкой, -- какая злая насмѣшка!

Я печально поникаю головой, и мнѣ тоже хочется плакать слезами безсильной злобы и обиды. Скоро у меня на глазахъ показываются слезы. Потомъ мы съ минуту, держа каждый въ рукѣ своей платокъ, смотримъ другъ на друга съ чувствомъ глубокой жалости. Если бы насъ кто-нибудь увидѣлъ въ этомъ положеніи, онъ навѣрное разсмѣялся бы. Взглянувъ другъ на друга, мы и сами улыбаемся.

-- Да, другъ мой, -- говоритъ адмиралъ, -- мы съ вами просто-на-просто старые, выжившіе изъ ума глупцы, которымъ все еще хочется играть въ лошадки, хотя это совершенно не подходитъ къ нашему возрасту. Было бы въ тысячу разъ умнѣе, если бы я занялся окончаніемъ начатой мною "Исторіи французскаго флота", за что, быть можетъ, удостоился бы преміи Академіи наукъ, а вы . изобрѣтеніемъ какихъ-нибудь необыкновенныхъ патентованныхъ духовъ, на которые съ жадностью набросились бы всѣ французскія кухарки. Исторія и химія должны были бы безраздѣльно царить въ умахъ нашихъ, не встрѣчая соперницъ...

-- Все это, конечно, очень хорошо!.. продолжалъ адмиралъ послѣ минутной паузы... Но возможно ли это? И желательно ли? Да, да, я спрашиваю, желательно ли это! Разумѣется, тяжело, хочется хныкать, жаловаться и не безъ основанія. Но все же... все же я, напримѣръ, благодаря Полинѣ, воскресъ духомъ и извѣдалъ съ ней много счастливыхъ часовъ, словно ко мнѣ вернулась моя молодость. Когда мнѣ было двадцать лѣтъ, я плакалъ изъ-за того, что какой-то офицеръ отбилъ у меня въ Тулонѣ кокотку; теперь мы хнычемъ изъ-за того, что насъ любятъ за деньги наши. Но, Господи, за что же другое насъ могутъ любить? Я знавалъ въ Японіи, въ дипломатическихъ кругахъ, одну ослѣпительной красоты американку; она гнала отъ себя всѣхъ, кто преклонялся предъ ея красотой, требуя, чтобы ее любили за нее самое, а не за ея наружность; больше всего она добивалась, чтобы преклонялись предъ ея умомъ и эрудиціей, которые, надо сознаться, были подъ большимъ сомнѣніемъ. Ну, и вотъ, нашелся какой-то самоотверженный рыцарь, въ лицѣ секретаря посольства, который терпѣливо велъ съ ней цѣлыми часами бесѣды на научныя темы, не выходя, впрочемъ, за предѣлы школьной премудрости; мало этого: за опредѣленную плату онъ добился помѣщенія въ "Шанхайской газетѣ" статьи, въ которой возносилъ до небесъ умъ американки, при чемъ авторъ дошелъ даже до того, что сравнилъ ее съ Лонгфелло. Кончилось тѣмъ, что этотъ молодчикъ женился на красавицѣ и прибралъ къ рукамъ ея доллары, которые онъ любилъ совершенно безкорыстно, ради нихъ самихъ... Да, милый другъ, безкорыстно насъ никто любить не станетъ. Состояніе наше не легко далось намъ. Я утроилъ отцовское наслѣдіе спекуляціей на англо-бельгійскихъ акціяхъ китайскихъ желѣзныхъ дорогъ. Важность и значеніе этихъ желѣзныхъ дорогъ я понялъ еще тогда, когда съ револьверомъ въ рукахъ, подъ выстрѣлы боксеровъ, прикрывалъ отступленіе находившагося подъ командой адмирала Сеймура международнаго отряда. А сколько разъ непріятельскія шрапнели осыпали, съ высотъ Тьентзинскаго форта, мои канонерскія лодки! Да, да! Если женщины не отвергаютъ нашей поздней любви, то этимъ я обязанъ только своей энергіи моряка, а вы своей промышленной предпріимчивости. Это такъ естественно! Если хотите, въ такого рода отношеніяхъ гораздо больше трогательнаго, чѣмъ въ инстинктивномъ, плотскомъ влеченіи другъ къ другу юноши и молодой дѣвушки. Женщины-друзья куда искреннѣе въ отношеніяхъ съ нами, чѣмъ женщины-любовницы.

Я дѣлаю надъ собой усиліе и поздравляю адмирала съ такимъ оптимизмомъ. Увы! Ему отъ всѣхъ этихъ философскихъ разсужденій нисколько не легче.

Однако, мнѣ пора. Когда мы прощаемся, онъ проситъ меня передать его сердечный привѣтъ Терезѣ, выдавая себя такимъ образомъ съ головой: ясно, что у нихъ были интимные разговоры относительно Стефаніи.

Уже у автомобиля, адмиралъ, позабывъ всю свою философію, считаетъ нужнымъ напутствовать меня:

-- Помните же, что намъ, въ наши годы, нужны эфемерныя привязанности, мимолетныя интрижки, женщины-мотыльки... да, мотыльки -- не больше!..

А какъ быть съ одиночествомъ? Въ этой дрожащей, быстро мчащейся каретѣ, оно какъ бы еще сильнѣе давитъ меня. Надо дѣйствовать: вѣдь, мнѣ еще не шестьдесятъ одинъ годъ, какъ адмиралу, а всего лишь сорокъ шесть. Я изъ вѣжливости позволилъ ему говорить о "нашей" старости, но въ сущности онъ не вправѣ сравнивать себя со мной. Я даже нахожу, что портретъ, который нарисовала съ меня Стефанія, не такъ ужъ невѣренъ; наоборотъ, въ осанкѣ, напримѣръ, замѣчается большое сходство съ оригиналомъ. Конечно, и я прибѣгаю къ косметикѣ, и я каждыя двѣ недѣли очень искусно закрашиваю свои сѣдые волосы, но это не такъ бросается въ глаза, такъ какъ у меня почти нѣтъ морщинъ; я въ этомъ лишній разъ убѣждаюсь теперь, разглядывая свое лицо въ зеркало автомобиля.

Да, если жить съ женой на двѣ половины и показываться ей по утрамъ только послѣ долгаго стоянія передъ зеркаломъ, я еще мужчина хоть куда!

Адмиралъ правъ: совершенно безкорыстно никто насъ любить не станетъ; но неужели я, изготовляющій духи для женщинъ Ріо-де-Жанейро, Буэносъ-Айреса, Вальпарайсо, Лимы, Квито и Каракаса и дающій хлѣбъ тысячѣ тремстамъ рабочимъ, -- неужели я не стою этого неудавшагося художника съ прыщеватымъ лбомъ? Стефанія цѣлыхъ двѣ недѣли увлекалась этимъ шутомъ. Теперь ему до того вскружила голову. Полина, что онъ не остановился предъ мошеннической продѣлкой для того, чтобы достать раму, которая была бы достойна образа его Дульцинеи. Я очень радъ, что Стефанія убѣдится въ его непостоянствѣ. Сама она имѣетъ мало шансовъ кружить головы разнымъ Донъ-Жуанамъ: она для этого слишкомъ невзрачна. Ошибка адмирала заключается въ томъ, что онъ женился на такой хорошенькой женщинѣ: само собой разумѣется, молодежь на пропалую ухаживаетъ за нею и окружаетъ ее атмосферой обожанія. Кончится тѣмъ, что въ одинъ прекрасный день эта легкомысленная дамочка совершенно потеряетъ голову. Стефаніи въ этомъ отношеніи бояться нечего: врядъ-ли кто-нибудь рискнетъ серьезно ухаживать за ней.

Когда, наконецъ, Клермонъ снова отпуститъ ее ко мнѣ? Всѣ мои счеты теперь, благодаря ея отъѣзду, въ очень запущенномъ состояніи. Ни Марія, ни Гильомъ не въ состояніи писать поставщикамъ, а Эмилія предпочитаетъ, полулежа въ своей качалкѣ и потягивая оранжадъ, грѣться на солнышкѣ.

Въ этой, именно, позѣ, я нашелъ ее по возвращеніи отъ адмирала. Она съ интересомъ разсматривала свои иллюстрированные журналы, получаемые ею изъ Парижа, Берлина и Лондона. Рѣшительно не понимаю, какъ могутъ ее занимать эти многочисленные портреты королей, убійцъ, авіаторовъ, пѣвицъ, эти фотографическіе снимки съ постановки той или иной пьесы. Впрочемъ, чтобы не огорчить ее, я даже сказалъ, что портреты и снимки мнѣ очень нравятся; но, повидимому, она по тону моего голоса усомнилась въ искренности моихъ словъ; во всякомъ случаѣ, я понялъ, что напрасно отвлекаю сестру отъ такого интереснаго занятія, и удалился.

У цвѣтниковъ красивымъ видѣніемъ предстали передо мной, обѣ въ бѣломъ, Изабелла и Жюльета. Цѣликомъ поглощенныя своими вѣчными тайнами, которыя онѣ нашептывали другъ другу, племянницы мои даже вздрогнули отъ неожиданности, когда я ихъ окликнулъ. Онѣ остановились, покраснѣли, смутились; я понялъ, что обѣ сгораютъ желаніемъ продолжать прерванную конфиденціальную бесѣду, что я тутъ лишній -- и направился къ молодымъ людямъ, въ ту сторону, откуда доносился шумъ работы плотниковъ.

Робертъ едва отвѣтилъ мнѣ: онъ давалъ указанія рабочимъ и имѣлъ очень занятый видъ. Феликсъ же, отступая, чтобы лучше разглядѣть разрисованныя имъ декораціи, наступилъ мнѣ на ногу. Я не могъ удержаться отъ рѣзкаго замѣчанія. Онъ отвѣтилъ мнѣ въ дѣланно-грубомъ тонѣ, подражая какому-нибудь уличному драчуну, перебранивающемуся съ товарищемъ. Эта фамильярность взбѣсила меня до того, что я готовъ былъ тутъ же, передъ рабочими, устроить ему сцену изъ-за рамы. Но я сдержался и только съ презрительной улыбкой пожалъ плечами по поводу его глупости. Больше мнѣ ничего не оставалось, какъ уйти.

Ворча про себя, я добрался до Козьяго Луга, пересѣкъ его и вступилъ на мостъ, перекинутый съ берега на омываемый озеромъ островокъ. Очутившись на островкѣ, я усаживаюсь на поросшіе мохомъ камни полуразрушеннаго храма Любви. Здѣсь, подъ тѣнью зеленыхъ елей, я успокаиваюсь немного. Глубокая, нарушаемая только птицами, тишина, красивая линія поросшаго зеленью берега, высокая росистая трава, въ которой прыгаютъ кузнечики, -- все это вначалѣ наполняетъ меня тихой радостью. Но очень скоро я съ болью начинаю чувствовать свое одиночество; мнѣ хочется подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своими переживаніями, разсказать, что у меня на душѣ, попросить совѣта.

Увы! Это невозможно: я совершенно одинокъ. Изъ всей моей родни, о которой съ такой завистью говорилъ адмиралъ, у меня нѣтъ ни одного близкаго человѣка. Мнѣ кажется, что я всѣмъ мѣшаю: Эмиліи въ ея кейфѣ, племянницамъ въ ихъ конфиденціальныхъ бесѣдахъ, Роберту въ проявленіи его властныхъ замашекъ, Феликсу въ его мазнѣ. Я начинаю смотрѣть на себя, какъ на назойливаго пришлеца въ своемъ собственномъ домѣ. Что собственно связываетъ меня съ ними? Только наслѣдство. Даже Эмилія облегченно вздохнула бы, если бы Рейнары, наконецъ, наслѣдовали мое состояніе: она тогда избавилась бы отъ необходимости поддерживать ихъ и выслушивать по этому поводу злобные упреки Ивелена. Да, они всѣ съ нетерпѣніемъ ждутъ, когда меня хватитъ первый апоплексическій ударъ.

Со стороны одной только Стефаніи я не чувствую этой враждебности. Наоборотъ, моя жизнь дорога Клермону: онъ, а быть можетъ, и Стефанія, возлагаютъ на меня надежды. И такъ естественно, что я, окруженный этой жадной шайкой, чувствую склонность къ Стефаніи.

Впрочемъ, называя свою родню шайкой, я преувеличиваю. Сестры всегда были по отношенію ко мнѣ деликатны, внимательны и добры. Только въ дѣтяхъ Терезы я чувствую враговъ. Ахъ, милая Тереза, сколько гнусности было послѣдствіемъ твоего брака по любви и твоего презрѣнія къ богатству! Ты сдѣлала несчастными себя, своего мужа, своихъ дѣтей, изъ которыхъ одна готова стать бродячей актрисой, а другой почти уже сталъ аферистомъ!..

Дѣти Эмиліи совсѣмъ не то. Робертъ не лишенъ ума, а Жюльета чиста и наивна; лишь бы только ее не испортила Изабелла. По счастью, за ними наблюдаетъ Эмилія, а я вполнѣ полагаюсь на ея благоразуміе. Какъ это было умно съ ея стороны, что она вышла замужъ за банкира Ивелена, съ его тремя милліонами, не обращая вниманія на его сорокъ съ лишнимъ лѣтъ, невзрачную фигуру и тяжелый характеръ! Да, у нея здоровое потомство, и Франція ей кое-чѣмъ будетъ обязана, -- не то, что бѣдной Терезѣ съ ея дѣтьми, которыя и теперь уже являются носителями вырожденія.

Я знаю, что разсуждаю, какъ ненавистный буржуа изъ какого-нибудь памфлета добраго стараго времени. Я знаю также, что Флоберъ назвалъ бы мой образъ мыслей низменнымъ. Съ точки зрѣнія индивидуалиста -- пожалуй; ну, а съ точки зрѣнія альтруистической, общественной? Позволительно ли, чтобы дѣвушка, игнорируя интересы будущей семьи, вышла замужъ за смазливаго молодого человѣка, слушаясь только голоса своей страсти? Или, наоборотъ, прежде чѣмъ рѣшиться на такой шагъ, она должна подумать о томъ, что ожидаетъ ея будущихъ дѣтей, и подчинить свои любовные порывы спокойнымъ разсчетамъ будущей матери? Возьмемъ, напримѣръ, Стефанію: должна ли она, слѣдуя совѣтамъ отца, выйти замужъ за меня, чтобы быть вполнѣ спокойной за своихъ будущихъ дѣтей, или же, поддавшись влеченію къ молодому человѣку, отдать свою молодость такому, какъ Феликсъ? Словомъ, кто долженъ служить для нея образцомъ -- Эмилія или Тереза?..

Однако, какой вздоръ приходитъ мнѣ въ голову! Для Мольера я былъ бы, какъ типъ, просто находкой.

Стефанія Клермонъ... Только окружающая меня враждебность, благодаря которой я чувствую себя такимъ одинокимъ, могла внушить мнѣ мысль о женитьбѣ на этой дѣвушкѣ. Впрочемъ, до ея появленія въ моемъ домѣ, во мнѣ не такъ сильно было это чувство одиночества, этотъ ужасъ передъ надвигающейся старостью и слабостью, которыя не преминутъ учесть въ свою пользу мои наслѣдники и слуги. Поступокъ Феликса, который вздумалъ спекулировать на мою смерть, наполнилъ меня страхомъ, отъ котораго мнѣ теперь ужъ не удастся освободиться.

Какъ я теперь страдаю отъ одиночества! Мнѣ вотъ въ эту, напримѣръ, минуту чудится, что тамъ, за озеромъ, въ кустарникѣ, кто-то враждебный подстерегаетъ меня; я даже склоненъ думать, что эта коза, которая пасется на берегу, коварно заслоняетъ отъ меня своимъ тѣломъ кустъ и того, кто въ немъ прячется. Дикія мысли!

Нѣтъ, я лучше вернусь домой. Я пройду глухой аллеей, чтобы не безпокоить свою родню, и запрусь у себя съ четырьмя томами Казановы. Приключенія этого итальянца всегда разгоняли мою тоску.

Ужъ не устроить ли теперь же сцену Феликсу, не разсказать ли все Терезѣ? Но къ чему? Вѣдь, они все равно не сумѣютъ заплатить десять тысячъ за раму, а чтобы они вернули ее обратно антикварію, я тоже не хочу: это только подтвердило бы подозрѣнія адмирала о легкомысліи Полины, а въ его годы такія волненія не проходятъ безнаказанно. Нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу убивать стараго друга, чтобы спасти свои десять тысячъ!

Ивелену зато совершенно чужда моя щепетильность. Предупредивъ телеграммой, онъ пріѣхалъ къ намъ изъ Виши, куда ему присланъ былъ счетъ антикварія. Досталось же отъ него Роберту! Отецъ потребовалъ, чтобы онъ тотчасъ же сознался во всемъ адмиралу, сказалъ ему, какія бѣшеныя деньги заплатилъ за вазу и попросилъ возвратить ее.

Ивеленъ говоритъ, что точно такъ же долженъ сдѣлать и Феликсъ съ подаренной имъ рамой. Въ дебатахъ принимаетъ участіе и Эмилія. Всѣ мы рѣшили ничего не говорить Терезѣ.

Мнѣ стоитъ не малаго труда успокоить немного Ивелена. Его нервное, больное лицо, до того испещренное морщинами, что оно похоже на печеное яблоко, искажено гнѣвными гримасами. Какъ онъ теперь мало похожъ на блестящаго кавалера, который, съ перваго взгляда влюбившись на какомъ-то балу въ мою сестру, дѣлалъ попытки похитить ее силой, увлечь ее хитростью, ослѣпить богатствомъ, но потомъ, увидѣвъ, что все это ни къ чему не ведетъ, со скрежетомъ зубовнымъ попросилъ ея руки! Теперь отъ этого свѣтскаго льва остался одинъ только скелетъ, на которомъ, какъ на вѣшалкѣ, виситъ его новый сѣрый костюмъ. Въ 1870 году, во, время войны съ пруссаками, онъ записался волонтеромъ въ одинъ изъ стрѣлковыхъ батальоновъ и даже участвовалъ въ битвѣ при Гравелотѣ; съ тѣхъ поръ онъ удрученъ стыдомъ за пораженіе французской арміи и носится съ идеей реванша. Онъ не въ состояніи понять, какъ можетъ сынъ его, какъ можетъ весь французскій народъ не думать о реваншѣ нѣмцамъ. Каждое утро, читая газеты, онъ съ пѣной на губахъ ругаетъ газетчиковъ, писателей, парламентъ и весь народъ за эту "безпримѣрную въ исторіи подлость", а такъ какъ это продолжается вотъ уже скоро сорокъ лѣтъ, то брань вошла у него въ привычку.

Сына и племянника онъ презираетъ, какъ мягкотѣлыхъ представителей новаго поколѣнія, рожденнаго рабами. Въ припадкѣ гнѣва онъ хватаетъ Роберта за воротъ и съ такой силой трясетъ его, что у того падаетъ монокль. Молодой эрудитъ не рѣшается протестовать и только испуганно слѣдитъ за угрожающей его щекѣ карающей десницей отца. Эмилія закрываетъ лицо руками и кричитъ, что она не хочетъ и не можетъ выносить такихъ сценъ. Феликсъ, котораго мы призвали предъ этотъ домашній судъ, подъ сурдинку посмѣивается, но въ то же время онъ, повидимому, съ опаской поглядываетъ на Ивелена: гордый революціонеръ боится тумаковъ со стороны капитана.

Дѣло происходитъ въ моей библіотекѣ. Я предусмотрительно закрылъ окна и двери. Ивеленъ съ силой бросилъ сына въ кресла, а самъ, стоя передъ нимъ, изливаетъ на него потоки брани, ругаетъ лицемѣромъ, іезуитомъ, прощалыгой. Этотъ щенокъ, -- возмущается отецъ, -- проповѣдуетъ порядокъ, уваженіе къ традиціямъ и всякіе благородные принципы, только для того, чтобы всѣмъ этимъ прикрывать свои грѣшки и порочныя наклонности.

Я слушаю рѣчи Ивелена не безъ нѣкотораго злорадства и съ любопытствомъ жду, что отвѣтитъ ему Робертъ. Тотъ понемногу приходитъ въ себя отъ страха, поправляетъ помятый галстухъ и бормочетъ:

-- Я не вижу ничего дурного въ желаніи сдѣлать пріятное людямъ, которыхъ всѣ, особенно дядя, любятъ и уважаютъ. Вѣдь, я поднесъ вазу не только адмиральшѣ, но и адмиралу. Меня тронула та готовность, съ какой этотъ благородный старикъ отвѣчалъ на мои вопросы: онъ говорилъ со мной совершенно какъ равный съ равнымъ... Ну, и вотъ, мнѣ хотѣлось хоть чѣмъ-нибудь отблагодарить его...

-- Ты лжешь, нагло лжешь! внѣ себя отъ гнѣва кричитъ Ивеленъ.-- Ты не мужу, а женѣ сдѣлалъ подарокъ! Да, да, ты лжешь! Любопытно, Феликсъ будетъ лгать такъ же, какъ и ты? Скажи, Феликсъ, твоя рама въ десять тысячъ франковъ тоже предназначена была для адмирала?

-- Нѣтъ!-- откровенно сознается тотъ, и на губахъ его мелькаетъ самодовольная усмѣшка.

-- Ужъ не откроешь ли ты намъ за одно, что баронесса втайнѣ даритъ тебя своей благосклонностью? Отвѣчай же?

Феликсъ молчитъ, слегка покачивая своей худой, безкровной головой. На губахъ его змѣится наглая усмѣшка, которая можетъ скомпрометировать Полину въ глазахъ адмирала, но отнюдь не въ моихъ. Или этотъ разбойникъ въ самомъ дѣлѣ добился благосклонности легкомысленной жены моего друга? Быть можетъ, онъ, по окончаніи сеанса, цѣловался съ ней въ уголкѣ, какъ это обыкновенно дѣлаютъ со своими моделями художники? Нѣтъ, это невозможно!

Ивеленъ между тѣмъ продолжаетъ съ бѣшенствомъ кричать:

-- Я заставлю тебя поѣхать со мной къ адмиралу: ты ему скажешь, что еще не заплатилъ и не можешь заплатить за раму, что ты просто сплутовалъ и просишь, чтобы тебѣ ее вернули...

-- Ну, нѣтъ!-- огрызается Феликсъ.

-- Да, говорю я тебѣ! Да, негодяй!

-- Я не позволю вамъ такъ оскорблять меня!

Но Феликсъ едва успѣваетъ кончить фразу, какъ Ивеленъ хватаетъ его за воротъ фланелевой рубашки, съ силой приподнимаетъ съ кресла и даетъ ему пару звонкихъ затрещинъ.

Феликсъ рычитъ отъ ярости. Онъ пробуетъ вырваться, но взбѣшенный шестидесятилѣтній Ивеленъ сильнѣе этого сухопараго юнца. Мнѣ доставляетъ не малое удовольствіе видѣть, какъ этотъ франтъ, кружившій голову Стефаніи, задыхается отъ злобы и, съ растрепанной шевелюрой, не будучи въ состояніи удержаться на ногахъ, падаетъ на колѣни передъ своимъ побѣдителемъ, старымъ Гравелотскимъ воякой. Но я все же не могу оставаться въ роли безстрастнаго зрителя.

-- Ради Бога, Ивеленъ... Довольно! Прошу васъ, оставьте его!

-- А вы заплатите за раму? Если вы берете это на себя,-- пожалуйста! Я напишу антикварію, чтобы онъ вамъ прислалъ счетъ.

Я въ душѣ очень жалѣю, что поддался великодушію.

-- Согласенъ, -- говорю я, -- но въ такомъ случаѣ вы заплатите за вазу, купленную Робертомъ; адмиралъ, конечно, ничего не долженъ знать...

Въ эту минуту къ намъ доносятся торопливые шаги. Кто-то толкаетъ снаружи запертую дверь.

-- Откройте!-- слышу я властный голосъ Терезы.

Я открываю, и она входитъ въ комнату.

-- Что вы тутъ дѣлаете съ моимъ ребенкомъ? Не смѣйте до него дотрагиваться!

Кривляка Феликсъ симулируетъ слабость: кажется, вотъ-вотъ онъ упадетъ въ обморокъ; онъ опускается на полъ; рукавъ его поношенный куртки изорванъ.

-- Вашъ сынъ... вашъ сынъ -- мошенникъ! Да, мошенникъ!-- кричитъ, возбужденно жестикулируя своими длинными руками, Ивеленъ.

Услышавъ эти слова, Феликсъ сразу приходитъ въ чувство и вскакиваетъ на ноги. Тереза заключаетъ его въ свои объятья. Я съ трудомъ удерживаюсь отъ улыбки. Сынокъ дѣлаетъ видъ, что старается вырваться изъ объятій матери, но что это ему не удается; на самомъ дѣлѣ, ему выгоднѣе, чтобы она его удерживала: Ивеленъ ждетъ его въ воинственной позѣ, съ высоко поднятой, готовой разить, рукой.

Я, Эмилія и Тереза живой стѣной раздѣляемъ обоихъ главныхъ персонажей этой античной сцены.

-- Господа, будемъ серьезнѣе!-- предлагаю я наконецъ. Феликсъ съ готовностью складываетъ оружіе. Онъ, повидимому, увѣренъ, что я соглашаюсь уплатить за раму и что, вообще, все улаживается; въ концѣ концовъ, онъ сравнительно дешево отдѣлался: нѣсколькими нелестными эпитетами, парой пощечинъ, вдобавокъ, данныхъ рукой почтеннаго старца, да изорваннымъ рукавомъ.

-- Что тутъ такое произошло?-- сердито и вмѣстѣ съ тѣмъ съ тревогой, спрашиваетъ Тереза.

-- Ничего особеннаго.... Феликсъ выкинулъ глупость...

-- Вы называете это глупостью?-- протестуетъ Ивеленъ.

-- Это не глупость, а воровство, форменное воровство!

-- Нѣтъ, глупость, но очень крупная: она обойдется въ десять тысячъ франковъ!

-- Что я слышу!-- стонетъ Тереза.

Я въ нѣсколькихъ словахъ разсказываю ей, въ чемъ дѣло. Несчастная мать отталкиваетъ отъ себя преступнаго сына, лицо ея покрывается мертвенной блѣдностью, и она хватается руками за голову.

-- Феликсъ... ты, ты это сдѣлалъ?!

Всѣмъ намъ тяжело видѣть отчаяніе бѣдной женщины, съ сѣдѣющими волосами. Мы смущенно молчимъ; умолкаетъ, прочтя въ моихъ глазахъ укоръ, и самъ Ивеленъ, который все еще дрожитъ отъ бѣшенства и въ изнеможеніи опускается въ кресло. На его сморщенномъ, какъ печеное яблоко, лицѣ выступаютъ красныя пятна, что дѣлаетъ его очень некрасивымъ.

Эмилія нѣжно обнимаетъ Терезу. Феликсъ, исподлобья глядитъ на мать, машинально возясь со своимъ изодраннымъ рукавомъ: онъ, повидимому, понимаетъ, какія она переживаетъ муки.

Въ комнатѣ царитъ молчаніе. Веселое солнце играетъ на мебели Регентства, на голландскомъ комодѣ съ мраморнымъ барельефомъ, на Кребильоновской софѣ, въ которой сидитъ, тяжело дыша и вытирая со лба потъ, измученный Ивеленъ. Сестры стоятъ обнявшись и плачутъ.

Я усѣлся за столъ, въ своемъ рабочемъ креслѣ, и думаю о томъ, что зимой, когда я оставался въ замкѣ съ одной только Стефаніей, все было тише и спокойнѣе. Думаю я также объ этихъ злополучныхъ десяти тысячахъ франковъ. Гдѣ ихъ взять? Какъ не кстати отсрочили платежи аргентинскіе покупатели, отъ которыхъ теперь ужъ не скоро дождешься денегъ! Придется достать десять тысячъ подъ акціи нашего общества, хотя это мнѣ совсѣмъ не улыбается. Хуже: придется сдать въ аренду какимъ-нибудь парижскимъ лавочникамъ свои охотничьи парки. Эти разбогатѣвшіе выскочки станутъ топтать у меня траву, стрѣлять у меня подъ самымъ носомъ моихъ фазановъ и, чего добраго, даже убивать моихъ ланей. Чтобы не видѣть этого, мнѣ придется провести осень гдѣ-нибудь на берегу Средиземнаго моря, въ третьеклассной гостиницѣ, урѣзывая себя на каждомъ шагу. Благодарю!

Мало-по-малу буря въ сердцахъ нашихъ утихаетъ. Эмилія ласками старается успокоить Терезу, которая то и дѣло повторяетъ по адресу Феликса:

-- Зачѣмъ, зачѣмъ ты это сдѣлалъ?

Послѣ нѣкотораго колебанія плутъ отвѣчаетъ:

-- Я поступилъ по примѣру Роберта.

-- Но ты, вѣдь, знаешь, что твои родители не могутъ платить такихъ денегъ!

-- Значитъ, я не вправѣ мечтать о чемъ бы то ни было, что краситъ жизнь, -- и только потому, что мы бѣдны. Если Робертъ въ поискахъ за деньгами выдастъ векселя, вы назовете его повѣсой, а меня за то же преступленіе станете величать воромъ! И все это, опять-таки, только изъ-за того, что отецъ мой не обобралъ, подобно банку Ивелена, простодушныхъ обывателей на нѣсколько милліоновъ. Извѣстно, вѣдь, какъ наживаются банкиры! Одно изъ двухъ: или Робертъ такой же воръ и мошенникъ, какъ и я; или же, наоборотъ, я, подобно ему, только милый шалунъ, къ которому относятся очень снисходительно и на котораго только формы ради поднимаютъ руку...

Охваченный негодованіемъ Ивеленъ гнѣвно жестикулируетъ и пожимаетъ плечами. Что касается меня, то я пораженъ логичностью разсужденій Феликса. Я прекрасно понимаю, что Феликсу, котораго его соперникъ Робертъ повелъ въ лавку антикварія, трудно было устоять противъ искушенія. Въ общемъ, онъ остался вѣренъ своимъ принципамъ, одинъ изъ которыхъ гласитъ, что "всякій человѣкъ имѣетъ право на интегральную жизнь". Къ тому же, онъ прекрасно зналъ, что все будетъ улажено, что я въ критическую минуту спасу положеніе. Для чего же я и существую, какъ не для того, чтобы содержать свою родню и платить ея долги, пока она терпѣливо будетъ ждать моей смерти, которая избавитъ ихъ отъ нищеты. Не становись же на дыбы, бѣдный, старый Жеронтъ, и плати, когда надо!

Пока я разсуждаю съ самимъ собой, Тереза въ приподнятомъ тонѣ пробираетъ сына, обвиняя его въ безчестности.

-- Я не преступнѣе Роберта, -- защищается тотъ, -- и не понимаю, почему я подвергаюсь большимъ оскорбленіямъ, чѣмъ онъ. Всѣ эти мѣщанскіе аргументы не выдерживаютъ критики. Я имѣю не меньшее право на жизнь, чѣмъ любой богачъ...

Онъ усѣлся въ кресло, не спѣша поправляетъ галстухъ и приглаживаетъ рукой волосы. Онъ дерзко смотритъ намъ прямо въ лицо и даже подпускаетъ иронію.

-- Да перестань же, мама! И не создавай такихъ трагедій! Я, вѣдь, не просилъ тебя, чтобы ты произвела меня на свѣтъ Божій, -- не правда ли? Прежде чѣмъ рожать дѣтей, надо позаботиться о томъ, чтобы обезпечить имъ приличное существованіе. Но ты предпочла выйти за красавца-артиста, нисколько не заботясь о томъ, что будетъ потомъ съ нами, твоими дѣтьми. Надо работать, скажешь ты? Но развѣ я мало работаю? Не виноватъ же я въ томъ, что буржуа не хотятъ платить мнѣ за мои картины такъ, какъ они платятъ Мейсонье, хотя его полотна гораздо ниже по достоинству моихъ... Нечего говорить о томъ, что ты принесла себя намъ въ жертву! Съ самаго начала надо было пожертвовать своей любовью къ нищему, дѣти котораго тоже могли быть только нищими. Вотъ когда нужна была жертва съ твоей стороны! Посмотри на тетушку Эмилію: она, дѣйствительно, сумѣла принести себя въ жертву; чтобъ убѣдиться въ этомъ, достаточно взглянуть на г. Ивелена... Да, Роберту не на что жаловаться: онъ нищимъ не будетъ... Конечно, я не отрицаю, ты славная женщина, но хорошей матерью тебя назвать нельзя... о, нѣтъ!..

-- Молчи! Молчи!-- кричимъ мы всѣ хоромъ.

Онъ спокойно вынимаетъ свою трубку, табакъ, спички.

-- Иди курить въ другомъ мѣстѣ!-- кричу я, показывая ему рукой на дверь.

-- Съ удовольствіемъ!

Онъ встаетъ. Тереза совершенно обезумѣла -- слишкомъ даже: она, вѣдь, тоже немного актриса.

-- Я слышу въ устахъ своего сына, -- трагическимъ тономъ начинаетъ декламировать она, -- упреки, которые не разъ слышала отъ Эмиліи и отъ своего брата! Вы внушили моему ребенку эти ужасные взгляды, вы возстановили его противъ меня... О, конечно, вы этого не хотѣли... Я избавлю васъ отъ себя... Я уйду со своими дѣтьми изъ этого дома, атмосфера котораго слишкомъ тяжела для насъ. Отъ вашего богатства исходитъ запахъ гнили и разложенія, который отравляетъ души. Да, да! Ты, Робертъ, уже дважды сбилъ съ пути моего сына... Конечно, это не твоя вина, ты уже такъ воспитанъ... Да, я ухожу! Я уведу дѣтей далеко отсюда, туда, гдѣ живутъ бѣдные, но честные люди... Бѣдные и честные...

-- Вотъ-вотъ!-- одобрительно восклицаетъ Ивеленъ.-- Такъ и надо! Разумнѣе этого вы ничего придумать не могли! Никогда не слѣдуетъ уходить отъ своего круга...

Тереза гордо выпрямляется и измѣряетъ Ивелена съ головы до ногъ презрительнымъ взглядомъ.

-- Да, я слишкомъ поздно спохватилась и очень вамъ благодарна, что вы такъ нагло напомнили мнѣ объ этомъ...

-- Тереза!.. Ивеленъ!.. Да что съ вами? Что за шутки? Перестаньте же, наконецъ! Прекратите свою пикировку! Вѣдь, это ребячество!..

-- Что касается тебя, -- перебиваетъ меня Тереза, -- то я тебѣ отъ души благодарна. Прости меня за всѣ непріятности: я въ нихъ не виновата...

И она, съ трудомъ вытащивъ изъ кармана свой носовой платокъ, разражается слезами.

-- Идемъ, мама... Оставь ихъ!..-- подходитъ къ ней Феликсъ.

Въ эту минуту Робертъ, который пока спокойно, съ видомъ собственнаго достоинства, стоялъ у амбразуры окна, тоже подходитъ къ Терезѣ.

-- Тетушка, если я совершилъ неблаговидный поступокъ, я объ этомъ очень жалѣю и горячо извиняюсь передъ вами. Повѣрьте, что кромѣ глубокой привязанности и уваженія, я къ вамъ ничего не питаю.

И, сбросивъ съ глаза свой монокль, онъ нагнулся и поцѣловалъ исколотые булавкой пальцы Терезы.

-- Я не сержусь на тебя, милый Робертъ!-- отвѣтила та.-- Во всемъ этомъ есть что-то фатальное, въ чемъ мы совершенно не властны...

Я безъ ужаса не могу видѣть вокругъ себя несчастныхъ людей, и теперь предпринимаю рѣшительный шагъ. Я согласенъ уплатить десять тысячъ франковъ, говорю я, но при условіи, что каждый изъ насъ тутъ же докажетъ свою готовность забыть все прошедшее и что все въ замкѣ останется по-старому.

Ивеленъ тяжело поднимается съ софы, молча подходитъ къ Терезѣ и цѣлуетъ ей руку, между тѣмъ, какъ сама она бросается въ объятія Эмиліи. Миръ, такимъ образомъ, заключенъ.

Феликсъ съ своей стороны считаетъ нужнымъ поблагодарить меня.

-- Послушай!-- говорю я ему.-- Я выкуплю у антикварія твои векселя, но оставлю ихъ у себя... на всякій случай. Надѣюсь, что впредь ты будешь лучше вести себя, иначе я пущу эти векселя въ ходъ...

-- О, мои векселя немногаго стоятъ! Но если хочешь, ты можешь удержать эти десять тысячъ изъ той доли наслѣдства, которая будетъ мнѣ причитаться.

Это слово "наслѣдство" напоминаетъ мнѣ, что люди спекулируютъ на мою смерть, и я прихожу въ бѣшенство, которое усиливается еще наглымъ тономъ Феликса. У меня является сильное желаніе броситься на племянника и впиться руками въ его худую шею. Во мнѣ говоритъ инстинктъ животнаго, которое защищаетъ свою жизнь.

Услышавъ слова Феликса, Ивеленъ смѣется.

-- Каковы разбойники!-- восклицаетъ онъ.-- Они уже заранѣе учитываютъ нашу смерть.

Въ это мгновеніе со дна души моей поднимается что-то сильное, властное; то -- накопившіеся за послѣднее время ненависть и жажда мести. Я рѣшительно не въ силахъ скрыть бушующія въ груди моей чувства и говорю, обращаясь къ Ивелену:

-- Ну, знаете, если они строятъ какіе бы то ни было разсчеты на моей смерти, то они глубоко ошибаются. Надѣюсь, что у меня будутъ другіе наслѣдники, помимо нихъ... Да, да!

-- Ужъ не думаешь ли ты жениться на Стефаніи?-- насмѣшливо-оскорбительнымъ тономъ, съ улыбкой спрашиваетъ Феликсъ.

Стараясь сохранить самообладаніе, я отвѣчаю.

-- Да, на m-lle Клермонъ. И я надѣюсь, что вамъ не долго придется ждать этого...

Эмилія поворачивается къ племяннику и бросаетъ ему знаменательную, много говорящую фразу:

-- Видишь, Феликсъ? Я говорила тебѣ...

VII.

Праздникъ въ паркѣ удается на славу.

Отрядъ конныхъ охотниковъ въ красныхъ фракахъ оглашаетъ воздухъ звуками охотничьихъ роговъ; наряженный Жокрисомъ Феликсъ, съ остервенѣніемъ стуча по деревянному ящику и отпуская прибаутки, зазываетъ въ балаганъ; въ тирѣ, находящемся въ вѣдѣніи Полины Элигоэ, раздаются выстрѣлы карабиновъ; въ баракѣ, въ которомъ распоряжается Эмилія, съ трескомъ взрываются петарды каждый разъ, какъ кто-либо изъ гостей съ достаточной силой нажметъ на силомѣръ; изъ балагана, который изображаетъ театръ и по которому расхаживаютъ Изабелла и Жюльета въ костюмахъ субретокъ, а также наряженный Селадономъ Робертъ, доносятся звуки скрипокъ; на лужайкѣ, подъ музыку бальнаго оркестра, танцуютъ дамы въ яркихъ, украшенныхъ цвѣтами платьяхъ, и кавалеры въ коротенькихъ панталонахъ и длинныхъ, до колѣнъ, чулкахъ. За украшеннымъ гирляндами бѣлыхъ и красныхъ розъ буфетомъ, Эрнестъ, напудренный по старинной модѣ, разливаетъ гостямъ шампанское. Сотни мужчинъ и женщинъ, въ шляпахъ съ огромными перьями, съ цвѣтными зонтиками въ рукахъ, разгуливаютъ по парку, оглашая воздухъ шумомъ веселыхъ голосовъ, смѣхомъ, шутками и перекрестными остротами.

Изъ-подъ густого, зеленаго навѣса смотритъ на всю эту пеструю, шумную толпу освѣщенная солнцемъ мраморная Діана.

Да, праздникъ удался на славу. Погода выдалась прекрасная, и у насъ собрались не только друзья, пріятели и компаньоны, но и конкурренты, завистники, клеветники.

Гильомъ чувствуетъ себя на высотѣ призванія и съ достоинствомъ командуетъ прислугой.

Съ неменьшимъ достоинствомъ расхаживаетъ среди женщинъ высокій Ивеленъ. Дамы пристаютъ къ нему, чтобы онъ сдѣлалъ денежный вкладъ въ основываемый ими въ окрестностяхъ Парижа "полевой клубъ", который будетъ доставлять своимъ членамъ всевозможныя развлеченія подъ открытымъ небомъ. Онѣ и меня тутъ же заставляютъ подписаться на десять акцій по сто франковъ каждая. Заранѣе можно себѣ представить, что будетъ твориться въ этомъ проектируемомъ клубѣ лѣтомъ!

Чтобы лучше разглядѣть общую картину праздника, всѣхъ этихъ веселящихся мужчинъ и женщинъ, которые кажутся такими пигмеями подъ трижды столѣтними деревьями,-- я отхожу немного отъ толпы. Къ тому же, мнѣ хочется взглянуть на приготовленія къ фейерверку, который будетъ устроенъ на берегу озера во время обѣда, какъ только спустятся сумерки.

Все въ порядкѣ. Я иду дальше по Козьему Лугу. Въ надеждѣ застигнуть какую-нибудь уединившуюся воркующую парочку, я перехожу черезъ мостъ и вступаю на омываемый озеромъ островокъ.

Къ великому своему изумленію, я вдругъ вижу тутъ Терезу и Стефанію! Онѣ сидятъ рядомъ, на обломкѣ колонны, въ полуразрушенномъ храмѣ Любви.

О чемъ могутъ онѣ говорить? Я замѣчаю, что съ тѣхъ поръ, какъ Стефанія вернулась, между ней и Терезой установилась какая-то близость. Кто изъ нихъ ищетъ этого сближенія? Тереза ли, которая хочетъ заранѣе заручиться дружбой своей будущей невѣстки и такимъ образомъ обезпечить себѣ въ трудныя минуты жизни мою денежную поддержку? Или, наоборотъ, Стефанія добивается дружбы моей сестры, чтобы съ ея помощью лучше изучить мой характеръ и привычки, мои слабыя и сильныя стороны?

Возможно, впрочемъ, что ихъ просто связываетъ общность положенія. Обѣ онѣ не могутъ блистать своими туалетами и раздѣлять бурное веселье собравшагося здѣсь свѣтскаго общества,-- и вполнѣ естественно, что эти двѣ бѣдныя женщины тяготѣютъ другъ къ другу.

Говорятъ онѣ, повидимому, о чемъ-то очень серьезномъ. Тереза сидитъ съ опущенными глазами и кончикомъ зонтика отбрасываетъ устилающія землю мелкія вѣточки. Стефанія, со сложенными на колѣняхъ руками, что-то тихо говоритъ; время отъ времени она не то съ сомнѣніемъ, не то въ нерѣшительности, покачиваетъ головой.

Изъ-за своей засады я разглядываю эту дѣвушку, на которой, почти помимо моей воли и желанія, чуть не женили меня слуги, родственники Клермонъ. Я смотрю на нее и говорю себѣ, что она далеко не блещетъ ни красотой, ни умомъ; состоянія у нея тоже нѣтъ,-- чѣмъ же она можетъ плѣнить хотя бы какого-нибудь не очень требовательнаго юнца? Правда, подъ вліяніемъ поученій отца, она, надо думать, проявитъ по отношенію ко мнѣ приличествующія случаю чувства любви и привязанности, но вѣдь это не Богъ вѣсть какая заслуга! Такой элегантный, надушенный джентльмэнъ какъ я, несмотря на свои сорокъ семь лѣтъ, смѣло можетъ поспорить съ какимъ-нибудь худосочнымъ, грязнымъ приказчикомъ, который, вдобавокъ, можетъ еще не захотѣть ее. Смѣю даже думать, что многія дѣвушки, если бы имъ предсталъ выборъ между мной и Феликсомъ съ его угрями на лбу, выпачканными въ краски пальцами и лоснящимся на колѣняхъ панталонами, -- предпочли бы меня. Конечно, оба мы далеко не отвѣчаемъ идеалу молодыхъ дѣвушекъ. Робертъ, напримѣръ, гораздо болѣе нравился бы имъ; но такая, какъ Стефанія, мнѣ кажется, могла бы чувствовать ко мнѣ даже нѣкоторую симпатію.

Неужели мнѣ суждено прожить конецъ жизни рядомъ съ этой робкой, благовоспитанной дѣвицей?

Мнѣ такъ хочется имѣть возлѣ себя близкаго человѣка, который не спросилъ бы своихъ надеждъ на моей смерти! Въ сущности, адмиралъ великолѣпно устроился; Полина меньше всего заинтересована въ его смерти, такъ какъ, оставшись послѣ него вдовой, она лишится роскоши, которой пользуется теперь, и будетъ обречена на скромную, почти бѣдную жизнь. Уже не послѣдовать ли мнѣ примѣру моего стараго друга?

Я могъ бы теперь же произвести своего рода раздѣлъ имущества. Замокъ и прилегающую къ нему землю я записалъ бы на имя Стефаніи; продавъ принадлежащія мнѣ акціи нашего общества парфюмерныхъ заводовъ, я обезпечилъ бы себѣ пожизненную ренту въ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Стефанія, сдавъ послѣ моей смерти въ аренду землю и охотничій паркъ, выручала бы не больше пятнадцати тысячъ франковъ въ годъ; сумма эта слишкомъ скромна, чтобы ей былъ разсчетъ желать моей смерти. Что касается Терезы и Эмиліи, то я бы имъ еще при жизни выдалъ часть своихъ акцій; дѣти ихъ тогда тоже не имѣли бы никакого разумнаго основанія желать скорѣйшей смерти своего дяди, который даетъ имъ каждый годъ гостепріимство у себя въ замкѣ и не скупится на подарки. Да, только такъ устроивъ свои дѣла, я буду увѣренъ, что окружающіе не спекулируютъ на мою агонію...

Какъ я, въ сущности, глупъ! Кто мѣшаетъ мнѣ прогнать всѣхъ этихъ людей, а самому поселиться гдѣ-нибудь на залитомъ солнцемъ югѣ, заранѣе завѣщавъ все свое состояніе на школы или благотворительныя учрежденія?.. Но нѣтъ, я не могу этого. Отъ дѣдовъ и прадѣдовъ своихъ я получилъ въ наслѣдіе инстинктивное тяготѣніе къ семьѣ, къ роднѣ. Всѣ эти окружающіе меня родственники какъ бы поднимаютъ меня въ собственныхъ глазахъ; только къ нимъ, кажется мнѣ, могу я чувствовать полное довѣріе въ трудныя минуты жизни; заболѣй я сегодня, Эмилія и даже Тереза, сдѣлаютъ все возможное, проявятъ много самоотверженности, лишь бы поставить меня на ноги. Очутись я въ одинъ прекрасный день нищимъ на улицѣ, соверши я какое-либо преступленіе -- онѣ однѣ не отвернулись бы отъ меня. Между нами троими еще въ дѣтскіе годы, когда мы вмѣстѣ играли, а потомъ въ молодости, установилось такое общеніе душъ, такая близость, которой нѣтъ и не можетъ бытъ между мной и дѣтьми моихъ сестеръ. Тереза цѣнитъ энергію, которую я употребилъ для пріобрѣтенія своего богатства, между тѣмъ какъ Феликсъ и Изабелла видятъ въ этомъ только удачу, незаслуженно выпавшую на долю простодушнаго, недалекаго увальня, какимъ они меня считаютъ; возможно, что такимъ обрисовалъ меня въ глазахъ Стефаніи и Клермонъ...

Тереза, болѣе нервная, почувствовала мой взглядъ, первая замѣтила меня. Она слегка тронула руку Стефаніи. Молодая дѣвушка повернулась въ мою сторону, и я видѣлъ, что она густо покраснѣла. Опершись спиной о дерево, подбоченившись одной рукой, а въ другой держа шляпу, я, надо полагать, имѣлъ видъ влюбленнаго, созерцающаго предметъ своей страсти. Стефаніи, повидимому, совѣстно было передъ Терезой за эту мою неумѣстную, претенціозную позу; но что же дѣлать? Въ мои годы трудно не быть смѣшнымъ тамъ, гдѣ дѣло идетъ о любви. Впрочемъ, что до этого Стефаніи? Она вѣдь собирается выйти за меня только по разсчету, слѣдуя совѣту отца. Я съ своей стороны тоже не пламенѣю къ ней любовью; если я останавливаю свой выборъ на ней, то только потому, что хочу разстроить низкіе разсчеты тѣхъ, которые съ нетерпѣніемъ ждутъ моей смерти. Можно быть увѣреннымъ, что благодарность и пониманіе своихъ собственныхъ интересовъ заставятъ ее до конца дней моихъ проявлять ко мнѣ нѣжность и внимательность.

Вотъ каковы наши взаимоотношенія. Мнѣ кажется, что точно такъ же понимаетъ ихъ и эта пансіонерка въ туго накрахмаленномъ кисейномъ корсажѣ; по крайней мѣрѣ, я убѣжденъ, что сердце ея остается совершенно спокойнымъ.

Въ этихъ размышленіяхъ, я подошелъ къ Терезѣ и Стефаніи. Мы обмѣнялись нѣсколькими незначительными замѣчаніями по поводу праздника. Проводивъ насъ до Козьяго Луга, Тереза съ большой готовностью направилась къ дѣлавшимъ ей издали знаки супругамъ Элигоэ: повидимому, она боялась мѣшать намъ.

Я и Стефанія въ первую минуту почувствали нѣкоторую неловкость. Началъ я, конечно, съ того, что спросилъ о здоровьи ея отца; она вчера только разсталась съ нимъ по настоянію Жюльеты, которая непремѣнно хотѣла, чтобы m-lle Клермонъ присутствовала на праздникѣ. Въ отвѣтѣ своемъ она употребила нѣсколько медицинскихъ терминовъ, и это дало мнѣ поводъ сказать два-три похвальныхъ слова по адресу доктора. Стефанія, съ удивительной для такой молоденькой дѣвушки ловкостью, заговорила о томъ, какъ она цѣнитъ внѣшнее изящество и какъ ей, наоборотъ, трудно мириться съ неряшливыми людьми. Докторъ, напримѣръ, подолгу ходитъ небритый въ лѣчебницѣ и никогда не носитъ перчатокъ, даже тогда, когда выходитъ на время со двора. Поэтому ей, Стефаніи, крайне непріятно подавать ему руку, которую онъ пожимаетъ своими потными пальцами. Кромѣ того, онъ часто съ видомъ превосходства высмѣиваетъ другихъ и имѣетъ привычку презрительно пожимать плечами каждый разъ, какъ кто-нибудь выразитъ мнѣніе, съ которымъ онъ не согласенъ. Не нравится ей и его манера называть ея отца "мой бѣдный Клермонъ!" Въ этомъ она чувствуетъ скрытую иронію. Короче, молодая дѣвушка не признаетъ за докторомъ ни одной положительной черты, если не считать его медицинскихъ познаній, отъ которыхъ, впрочемъ, ея бѣдному отцу нисколько не легче.

Мнѣ пріятно было наблюдать, съ какимъ усердіемъ молодая дѣвушка старается разсѣять во мнѣ малѣйшую тѣнь ревниваго чувства. Правда, я понималъ, что ею руководитъ исключительно своекорыстный разсчетъ, но все же съ удовольствіемъ слушалъ ее. Она задалась цѣлью женить меня на себѣ и дѣлаетъ все возможное, чтобы достигнуть своей цѣли. Она стремится поселиться, въ качествѣ полноправной хозяйки, въ моемъ замкѣ, и готова даже выносить рядомъ съ собой и меня, выносить мои ласки, считаться съ моими причудами. Да, сомнѣнія нѣтъ, она очень охотно стала бы моей женой...

Всѣ эти мысли сладко волновали меня.

Мы гуляли подъ зелеными сводами аллеи, въ глубинѣ которой открывалось какъ-бы овальное окно съ виднѣвшимся въ него клочкомъ освѣщеннаго солнцемъ поля; на горизонтѣ, въ темно-синемъ небѣ, словно въ туманѣ вырѣзывался далекій лѣсъ.

Стефанія плавно выступала въ своей шляпѣ изъ посеребренной соломы съ незабудками, въ накрахмаленномъ платьѣ и съ зонтикомъ, высокая ручка котораго украшена металлической лентой. Съ широкаго рта ея, со всего лица, не сходила нѣжная, полная довѣрія улыбка. Когда я пытался проникнуть взглядомъ въ ея душу, въ которой для меня столько темнаго, непонятнаго,-- она опускала глаза.

Да, въ этотъ день она меня немного любила.

Издали до насъ доносился гулъ праздника. Мы слышали топотъ лошадей, на которыхъ охотники въ красныхъ фракахъ скакали въ противоположный конецъ парка, звуками охотничьихъ роговъ какъ бы воскрешая давно угасшую жизнь добраго стараго времени. Порой черезъ дорогу перебѣгала лань. Изъ-подъ ногъ нашихъ испуганно выскакивали кролики, вспархивалъ ястребъ-перепелятникъ, или поднимались съ рѣзкимъ крикомъ сойки. Воздухъ былъ пропитанъ опьяняющимъ ароматомъ свѣжей зелени.

Нѣкоторое время мы шли молча. Потомъ Стефанія вдругъ заговорила о томъ, какого высокаго мнѣнія ея отецъ о моемъ умѣ: навелъ ее на эту мысль мой прекрасно устроенный паркъ. Меня этотъ комплиментъ несказанно обрадовалъ, хотя я изъ скромности счелъ нужнымъ запротестовать. Все меня опьяняло въ этой дѣвушкѣ: ея въ душу проникающій голосъ, слегка взволнованное лицо, ароматъ, который исходилъ отъ ея, облеченнаго въ свѣже накрахмаленный корсажъ, бюста. Я дошелъ до того, что взялъ ея продолговатую, облеченную въ фильдекосовую перчатку руку и почти обнялъ ее за талію. Надъ головами нашими, на вѣткѣ дерева, рѣзко кричала, трепеща крылышками, обезумѣвшая отъ страсти чета синицъ, которыя, казалось, цѣловались клювами.

-- Скажите, моя маленькая Стефанія,-- заговорилъ я,-- согласились ли бы вы, чтобы мы слились въ такомъ же тѣсномъ союзѣ, и любили другъ друга, какъ эти счастливыя птички...

Еще не окончивъ эту нелѣпую метафору, я понялъ всю безсмысленность моихъ надеждъ. Я вспомнилъ, что у меня уже сѣдѣютъ волосы, отрастаетъ брюшко, и мнѣ показалось, что, слушая мое обращеніе къ Стефаніи, весь міръ долженъ разразиться сатанинскимъ смѣхомъ.

Мнѣ стало мучительно стыдно, и я не рѣшался поднять глаза на молодую дѣвушку, въ полной увѣренности, что на губахъ ея въ эту минуту мелькаетъ саркастическая усмѣшка. Какъ могъ я сказать такую глупость? Какъ могъ я хоть на секунду забыть, что я давно уже пересталъ быть молодымъ человѣкомъ, къ ласкамъ котораго такъ благосклонно относились дѣвушки?

Въ эти минуты я такъ страдалъ, что рѣшительно не понимаю, какъ не разрыдался. Я казался себѣ Жеронтомъ, который подъ оглушительный хохотъ зрителей ласкаетъ Агнесу. Какъ все это смѣшно, грубо, отвратительно!

Между тѣмъ, я все еще чувствовалъ близость Стефаніи: она не отшатнулась отъ меня. Она соглашалась, съ готовностью шла мнѣ на встрѣчу, съ умиленіемъ въ сердцѣ и слезами на глазахъ. Въ ея годы любовь сама по себѣ кажется чѣмъ-то такимъ заманчивымъ, что часто даже не обращаешь вниманія на того, кто будитъ эту любовь въ сердцѣ. Стефанія въ душѣ благодарила небо за то, что она любима, любима по настоящему, доказательствомъ чего служатъ паркъ и замокъ, которые любящій человѣкъ подноситъ ей, безприданницѣ.

-- Я и мечтать объ этомъ не смѣла!-- пробормотала она.-- Милый папа, какъ онъ будетъ радъ!

При этомъ она нанесла мнѣ двѣ глубокихъ раны. Патетически воскликнувъ, что она и мечтать объ этомъ не смѣла, Стефанія медленно обвела глазами паркъ и разбросанныя кругомъ строенія; прежде же, чѣмъ упомянуть объ отцѣ, она вздохнула, какъ добровольно идущая на закланіе жертва, или, въ лучшемъ случаѣ, какъ человѣкъ, который наконецъ-то довелъ до благополучнаго конца трудное дѣло. Я представилъ себѣ, какъ завтра она поспѣшитъ, съ трофеями побѣды, въ Сюреннъ, къ отцу, какъ тотъ встрѣтитъ извѣстіе торжествующей саркастической усмѣшкой и начнетъ въ присутствіи дочери отпускать на мой счетъ обидныя шутки, а потомъ отечески утѣшать ее.

Мы въ глубокомъ молчаніи направлялись къ мѣсту праздника. Стефанія, держа меня подъ руку,смотрѣла себѣ подъ ноги. Нѣсколько разъ она робко поднимала на меня глаза, и въ углахъ ея широкаго рта мелькала несмѣлая улыбка. Въ эти минуты она казалась мнѣ очень некрасивой, несмотря на эффектную шляпу съ незабудками.

-- Стефанія,-- снова тихо заговорилъ я,-- весь остатокъ дней своихъ и своихъ душевныхъ силъ я употреблю на то, чтобы доказать вамъ свою признательность. Вы такъ добры, такъ великодушны! Это не одни только слова: я надѣюсь на дѣлѣ доказать вамъ глубину своего чувства. Но... подумайте еще! Посовѣтуйтесь съ отцомъ. Не забывайте разницы нашихъ лѣтъ. Отложите на нѣсколько дней отвѣтъ: за это время благоразуміе, быть можетъ, возьметъ у васъ верхъ надъ увлекшимъ васъ сегодня порывомъ дружбы. Я не хотѣлъ бы быть обязаннымъ своимъ счастьемъ заговорившему въ васъ чувству состраданія, о которомъ вы впослѣдствіи, быть можетъ, пожалѣете... Если вы противъ этого ничего не имѣете, мы пока никому, кромѣ моего друга Клермона, не скажемъ о томъ, что между нами произошло. Вы, вѣдь, понимаете, это извѣстіе можетъ встрѣтить кой у кого враждебное отношеніе. Поэтому, будемъ лучше молчать въ теченіе нѣсколькихъ дней... ну, хотя бы до среды. Согласны? Завтра утромъ я напишу вашему отцу и до среды навѣрное получу его отвѣтъ. Итакъ, рѣшено?

Стефанія, конечно, не противорѣчила: въ этой отсрочкѣ она не видитъ никакой опасности для себя. Я же хотѣлъ на всякій случай оставить себѣ лазейку для отступленія.

Стефанія серьезно смотрѣла мнѣ въ лицо, и рука ея нервно вздрагивала у меня на локтѣ. Она искала во взглядѣ моемъ подтвержденіе, что я не измѣню принятаго рѣшенія; у меня не хватило духу огорчить ее, и я придалъ своему взгляду выраженіе нѣжной любви.

Мы почти вплотную подошли уже къ мѣсту праздника. Слѣдовало разстаться. Къ намъ уже бѣжали Жульета и Изабелла, шутливо называя насъ влюбленной парочкой. Ихъ шутки еще сильнѣе утвердили меня въ рѣшеніи бѣжать отъ этого смѣшного брака.

Жульета и Изабелла, напудренныя и нарумяненныя теперь для сцены, выглядѣли очень эффектно. Отъ сравненія съ ними Стефанія сильно проигрывала и казалась, несмотря на свои девятнадцать лѣтъ, не сформировавшимся еще подросткомъ.

Дѣлая видъ, что онѣ хотятъ подразнить меня, племянницы со смѣхомъ увели отъ меня Стефанію. Кивкомъ головы я посовѣтовалъ ей слѣдовать за дѣвушками въ самую гущу празднично настроенной толпы, надъ которой, къ великому смущенію мраморной Діаны, стонъ стоялъ отъ криковъ, смѣха, пѣнія, звуковъ трубъ и треска барабановъ.

Въ теченіе цѣлаго часа мнѣ приходилось принимать гостей, знакомить ихъ другъ съ другомъ, поддерживать бесѣду; но дѣлалъ я все это нехотя, только для соблюденія приличій. Весь я былъ во власти воспоминаній о только что пережитомъ, о чувствѣ любви, которое теплой волной залило мнѣ сердце и, повидимому, коснулось и Стефаніи. Значитъ, я могу еще хоть слегка взволновать такую молодую дѣвушку? Волненіе Стефаніи, которое отразилось даже на нервно вздрагивавшей рукѣ ея, смущеніе, съ какимъ она смотрѣла на влюбленныхъ синицъ,-- все это наполняло меня гордостью, туманило мнѣ глаза.

Странное существо человѣкъ! Всего какихъ-нибудь четверть часа тому назадъ я готовъ былъ отказаться отъ брака вообще только потому, что казался себѣ смѣшнымъ въ роли влюбленнаго, а теперь достаточно было одного воспоминанія о пережитомъ волненіи, чтобы, наоборотъ, сдѣлать для меня мысль о бракѣ заманчивой. Теперь ужъ я смѣялся не надъ своей собственной фигурой, а надъ невзрачностью Стефаніи.

Мнѣ вдругъ пришла въ голову идея начать ухаживать за своей племянницей Изабеллой, искусить ее богатствомъ и въ концѣ концовъ сдѣлать этой хорошенькой актрисѣ то самое предложеніе, какое я только что сдѣлалъ Стефаніи. Бросивъ мужчинъ въ черныхъ фракахъ и болтливыхъ старушекъ, оборвавъ бесѣду со старыми друзьями, я пошелъ бродить среди толпы въ надеждѣ встрѣтиться съ тремя молодыми дѣвушками, чтобы на ухо шепнуть Изабеллѣ о своей любви къ ней.

Жеронтъ вдругъ превратился въ Донъ-Жуана. Мысль о томъ, что я сейчасъ измѣню Стефаніи, окрыляла меня, придавала мнѣ бодрость и подвижность. Чтобы показать свою силу, которую я укрѣпляю ежедневно передъ сномъ продѣлываемой у себя въ комнатѣ гимнастикой, я тутъ же, на глазахъ зрителей, хватаюсь за рукоятку силомѣра и, съ напряженіемъ вытянувъ поршень, тотчасъ же отпускаю его. Успѣхъ полный: какъ только я выпускаю рукоятку, раздается взрывъ петарды. Въ награду Эмилія преподнесла мнѣ, какъ побѣдителю, охотничій столовый сервизъ съ тарелками, кубкомъ и даже серебрянымъ блюдомъ для жареной дичи.

Обѣдъ былъ сервированъ на маленькихъ столикахъ въ столовой и прилегающихъ салонахъ.

Скоро заходящее солнце эффектно освѣтило своими лучами паркъ. Въ это время солнце обыкновенно садится надъ лѣсомъ, между двумя аллеями вязовъ, съ одной стороны которыхъ тянется обширный лугъ, а съ другой озеро. Озеро вначалѣ слегка розовѣетъ, потомъ розовыя полосы становятся гуще, и скоро вся поверхность воды какъ бы загорается огнемъ. Въ этомъ морѣ огня отражаются черные стволы выстроившихся въ одну линію прибрежныхъ деревьевъ.

Мои борзыя, цѣлый день чинно бродившія по парку и время отъ времени, гоняясь другъ за дружкой, описывавшія широкіе круги, теперь пробрались въ комнаты и со степеннымъ видомъ обнюхиваютъ гостей. Дамы устроили имъ овацію. Такъ какъ Стефанія всегда заботливо ухаживаетъ за ними, собаки скоро собрались около нея, и положили свои длинныя головы на бѣлую скатерть. Молодая дѣвушка смутилась и покраснѣла; взглядомъ она спрашиваетъ меня, какъ поступить въ такомъ трудномъ случаѣ, но я вмѣсто отвѣта ограничиваюсь улыбкой. Рядомъ съ нею сидѣли Феликсъ, Жюльета и какой-то молодой гусаръ, протеже Ивелена. Вмѣсто того, чтобы придти ей на помощь, молодежь стала донимать ее двусмысленными шутками, и это окончательно смутило несчастную. У меня было сильное желаніе подойти помочь ей, оставивъ сидящихъ со мной за однимъ столикомъ Полину Элигоэ, мать молодого гусара и Ивелена; послѣдній, повидимому, замѣтилъ, что я волнуюсь. На губахъ его мелькнула усмѣшка, и я видѣлъ, какъ онъ лукаво подмигнулъ матери гусара; въ тоже время Полина вся затрепетала отъ коварной радости.

Все это приковало меня къ мѣсту. Съ ласковой улыбкой посовѣтовалъ я Стефаніи оставить собакъ возлѣ себя, такъ какъ она вмѣстѣ съ ними образуетъ прелестную группу. Всѣ тридцать человѣкъ, сидѣвшихъ въ этой комнатѣ за столиками, среди цвѣтовъ и хрусталя, освѣщеннаго проходившимъ черезъ розовые абажуры свѣтомъ, поспѣшили словами или жестами согласиться со мной, что группа дѣйствительно получается прелестная. Съ минуту Стефанія была предметомъ общаго вниманія; гости поворачивались къ ней и разсматривали въ лорнетки или монокли ея прямую фигуру съ отливающей серебромъ, украшенной незабудками шляпой, изъ-подъ которой выбивались темные волосы.

Молодая дѣвушка скоро успокоилась и стала гладить борзыхъ, давая имъ остатки отъ стола.

Даже изъ сосѣдней комнаты нѣсколько дамъ заинтересовались инцидентомъ и выглядывали въ открытую дверь. До меня доносился голосъ Эмиліи, которая въ лестныхъ выраженіяхъ говорила сосѣдямъ объ умѣ Клермона; въ другомъ концѣ стола Тереза умышленно громко расхваливала прекрасныя манеры "этой милой Стефаніи", ея деликатность, скромность и твердость характера. Изабелла не упустила случая тутъ же продекламировать, въ обычномъ напыщенномъ тонѣ, стихи Расина, восхваляющіе добродѣтели Эсѳири; она была награждена апплодисментами.

Вплоть до самаго дессерта Стефанія занимала вниманіе общества. За дессертомъ доѣзжачіе снова огласили паркъ звуками охотничьихъ роговъ. Испуганныя лани парами перебѣгали черезъ дорогу, перепрыгивая черезъ встрѣчающіяся по пути препятствія и огибая озеро, которое было еще покрыто пурпуромъ, тамъ и сямъ изборожденнымъ темносиними полосами.

Всѣ умолкли и стали прислушиваться. Казалось, что волны звуковъ растутъ, ширятся и заполняютъ весь паркъ, вплоть до окаймляющаго его, потемнѣвшаго уже теперь кустарника.

Въ широко открытыя окна и двери видно было порой, какъ выбѣгаетъ изъ чащи лань или олень, вспугнутые невидимымъ загонщикомъ. Расположенные полукругомъ столы представляли собой какъ бы амфитеатръ; дамы въ яркихъ шляпахъ съ искусственными цвѣтами и фруктами, мужчины съ тщательно сдѣланными проборами, смотрѣли въ наполненный звуками охотничьихъ роговъ паркъ.

Тутъ же сидѣла и Стефанія; на губахъ ея сквозила мечтательная улыбка, и она въ эту минуту навѣрное была счастлива. Неужели же у меня хватитъ жестокости разсѣять завтра ея иллюзію?

Если бы я дѣйствительно сдѣлалъ ее полновластной хозяйкой всей этой окружающей насъ роскоши, она бы всю жизнь была мнѣ глубоко признательна; да, мнѣ не приходилось бы бояться непостоянства или неблагодарности съ ея стороны. Къ тому-же, я сказалъ ей фразу, которая меня обязывала. Я не въ правѣ теперь снова повергнуть въ отчаяніе этого ребенка, которому самъ подалъ надежду на счастье и котораго избралъ-было орудіемъ своего спасенія отъ жадной родни. Я не говорю уже о томъ, что Стефанія по моей винѣ теперь нѣсколько скомпрометтирована.

Нѣтъ, я не въ правѣ колебаться. Порви я теперь съ ней, пошла-бы самая злостная клевета по адресу этой чистой дѣвушки, на которую и теперь уже смотрятъ какъ на ловкую, добившуюся своего, интриганку.

Пока я былъ занятъ этими размышленіями, Гильомъ поставилъ передо мной тарелку съ малиновымъ желе, которое Эрнестъ тотчасъ же полилъ мараскиномъ. Я очень люблю этотъ дессертъ и съ удовольствіемъ лакомился имъ, наблюдая, какъ паркъ съ каждой минутой все болѣе погружается въ мракъ. Озеро покрылось синей эмалью; въ центрѣ лужайки еще виднѣлись свѣтлыя пятна, а въ вершинахъ деревьевъ еще дрожали тамъ и сямъ пурпурные блики.

Тонкій вкусъ дессерта, сказочная красота разстилавшагося передо мной парка, надъ которымъ стали уже загораться высоко въ небѣ звѣздочки, эти нарядные мужчины и женщины, цвѣты, хрусталь, розовый свѣтъ, наполнявшій англійскій салонъ,-- все это приводило меня въ такое благодушное состояніе, что я рѣшительно не чувствовалъ себя способнымъ совершить несправедливость.

Рюмка шартреза нѣсколько приподняла мое настроеніе: вѣдь, я совсѣмъ почти отвыкъ пить! Сидѣвшая рядомъ со мной Полина сіяла отъ радости, такъ какъ я, нѣсколько преувеличивая, разсказывалъ ей о томъ, какое чарующее впечатлѣніе произвела она на моихъ племянниковъ, въ особенности на Роберта; зато адмиралъ былъ въ ярости и въ очень рѣзкихъ выраженіяхъ отзывался о современной молодежи, безпринципной, безхарактерной, грубо эгоистичной.

Бесѣда еще сильнѣе приподняла мое настроеніе, и мнѣ захотѣлось хоть издали успокоить m-lle Клермонъ относительно чувствъ, которыя питаю къ ней. Я поднялъ стаканъ съ виномъ, ласково кивнулъ ей головой и улыбнулся; въ отвѣтъ она тоже подняла свой стаканъ, который, впрочемъ, былъ пустъ. Всѣ кругомъ вдругъ умолки, и только по этому молчанію я понялъ, что поступокъ мой былъ шокирующаго свойства. Правда, когда кто-нибудь, привѣтствуя другого, поднимаетъ стаканъ, разговоры всегда прекращаются на минуту, но на этотъ разъ я прекрасно чувствовалъ, что окружающіе шокированы моимъ поведеніемъ.

Пора было подняться изъ-за стола, и я попросилъ баронессу Элигоэ подать сигналъ. Когда гости встали, я увидѣлъ, что всѣ разступаются, чтобы пропустить впередъ m-lle Клермонъ, которая шла подъ руку съ молодымъ гусаромъ. Она первая прошла на террасу, точно была уже здѣсь хозяйкой. Впрочемъ, бѣдняжка сама не рада была этому и всячески удерживала своего кавалера, но тотъ, не особенно искушенный въ правилахъ бонтона, не понималъ ее и продолжалъ увлекать свою даму впередъ, къ стоявшимъ на террасѣ садовымъ кресламъ.

Всѣ посмотрѣли на это, какъ на черезчуръ поспѣшное вступленіе m-lle Клермонъ во владѣніе, и молчали, ожидая, какъ къ этому отнесется моя родня.

Жюльета и Изабелла, казалось, были особенно непріятно поражены; онѣ вернулись въ англійскій салонъ и не выходили оттуда. Стефанія очутилась одна на верандѣ; у ногъ ея въ красивахъ позахъ улеглись мои борзыя.

Видно было, что она цѣликомъ поглощена мыслью о счастьи, которое я такъ опрометчиво обѣщалъ ей. Ее, повидимому, нисколько не смущало то обстоятельство, что она осталась одна, въ сторонѣ отъ другихъ. Возможно, что она даже не замѣтила этого,-- до того она была увлечена своей мечтой. Наконецъ, Полина сжалилась надъ ней и тоже вышла на веранду, мѣшая ложечкой въ чашкѣ кофе, которую держала въ рукахъ.

Впрочемъ, скоро вниманіе присутствующихъ было отвлечено въ другую сторону. Въ листвѣ деревьевъ стали загораться разноцвѣтныя лампочки, и въ ту же минуту зажженъ былъ фейерверкъ. Съ трескомъ лопались въ воздухѣ ракеты, большіе, похожіе на солнца, огненные шары взлетали вверхъ, ярко освѣщали на мигъ паркъ и разсыпались золотымъ дождемъ надъ сонной теперь поверхностью воды. Нѣкоторыя ракеты достигали большой высоты, нѣсколько секундъ держались въ небѣ, рядомъ со звѣздами и потомъ только падали тысячами блестокъ на величаво вытянувшіяся въ одну линію деревья или на широкія поляны.

Среди присутствующихъ послышались возгласы одобренія.

Ивеленъ счелъ моментъ удобнымъ и подъ шумокъ разговоровъ поставилъ вопросъ ребромъ.

-- Простите мнѣ, дорогой мой, мою нескромность, но если я не ошибаюсь, вы, повидимому, серьезно думаете о бракѣ, которымъ грозили давеча нашимъ юнымъ шалопаямъ...

Откуда-то изъ мрака, одинъ за другимъ стали подъѣзжать къ самому крыльцу автомобили, сверкая въ темнотѣ своими фонарями.

Эрнестъ открывалъ дверцы каретъ, обшитыхъ внутри бархатомъ и освѣщенныхъ электрическими лампочками.

Женщины, прощаясь, долго цѣловались, а потомъ, уже усѣвшись въ автомобили, посылали воздушные поцѣлуи.

Когда всѣ разъѣхались, я еще нѣкоторое время остаюсь на террасѣ. Тоскливо, точно жалуясь на что-то, квакаютъ лягушки.

Стефанія только что пожелала мнѣ спокойной ночи, при чемъ у нея былъ обычный скромный видъ,-- пожалуй, даже еще болѣе скромный и робкій, чѣмъ всегда: ее сильно смущаютъ пытливые, любопытные взоры моей родни.

Одна за другой потухаютъ въ аллеяхъ разноцвѣтныя лампочки. Одинокій стою я здѣсь, на этой террасѣ и задумчиво смотрю на угасающіе огоньки.

VIII.

Когда мы въѣхали въ лѣсъ, Ивеленъ замедлилъ ходъ своего арабскаго скакуна, а я -- своего ирландскаго пони. Мои борзыя углубились въ чащу, и я не могу ихъ дозваться. Будь я одинъ, я настойчивымъ свистомъ все же заставилъ бы Надину, а вслѣдъ за ней и другихъ собакъ, вернуться на дорогу; но мнѣ не хочется раздражать слухъ этого желчнаго старика.

Скоро до насъ доносится какой-то хриплый крикъ, похожій издали на скрипъ немазанной телѣги; подъ ногами возвращающихся къ намъ собакъ трещитъ сухой валежникъ, и въ ту-же минуту изъ-за придорожнаго куста слабо взлетаетъ почти изгрызанный моими борзыми, жалкій, съ измятыми крыльями, фазанъ. Собаки снова бросаются на него, но я отгоняю ихъ хлыстомъ. Несчастная птица, такая тощая и смѣшная, вприпрыжку исчезаетъ въ кустарникѣ.

Ивеленъ вслухъ восторгается моими борзыми, которыя теперь, въ опьяненіи побѣды, особенно хороши. Больше всего онъ, конечно, любуется царственно-красивой Надиной съ ея свѣтлой шерстью и словно бѣлымъ жабо на шеѣ; высокая, граціозная, стоитъ она передъ нами на своихъ тонкихъ лапахъ, съ красиво выставленной впередъ грудью и побѣдоносно закрученнымъ хвостомъ.

-- Вы, повидимому, очень цѣните эту тонкую, аристократическую сухопарость!-- говоритъ Ивеленъ.-- M-lle Клермонъ тоже останавливаетъ вниманіе тонкими, благодарными линіями тѣла. Она худая, высокая, а острые носки ея ботинокъ и нѣсколько длинныя, сухія руки, дѣлаютъ ее еще какъ будто выше. Въ этомъ дѣйствительно есть что-то аристократическое. Очень недурны также ея шелковистые, съ завитками, волосы. Все это, какъ видно, заставляетъ васъ закрывать глаза на ея мало привлекательное лицо, некрасивую кожу и большой ротъ. Отчасти я васъ понимаю: въ людяхъ, точно такъ же, какъ въ животныхъ, вы прежде всего цѣните красивую, торжественную поступь. Я думалъ, что у васъ болѣе здоровые вкусы. Вотъ, напримѣръ, эта Мартинъ Салери, которой вы когда-то такъ увлекались, что даже попали изъ-за нея въ Трувилѣ въ скандальную исторію: она была такая кругленькая, пухленькая, свѣжая, какъ только что распустившійся бутонъ. Какая разница между нею и этимъ торжественно выступающимъ аистомъ въ юбкѣ.

-- M-lle Клермонъ при прекрасныхъ манерахъ обладаетъ многими другими крупными достоинствами, и изъ нея вышла бы идеальная хозяйка дома...

-- Въ этомъ отношеніи я съ вами согласенъ! Да, въ этомъ ей отказать нельзя!

Ивеленъ трясетъ своей старой головой съ морщинистымъ, украшеннымъ большими фельдфебельскими усами лицомъ. Онъ прищелкиваетъ языкомъ, чтобы вывести изъ дремотнаго состоянія свою лошадь,

Я вспоминаю, моментъ отъѣзда Стефаніи къ отцу; она была нѣсколько встревожена, блѣдна, и пальцы ея замѣтно дрожали, когда я съ видомъ влюбленнаго пожималъ на прощанье ея руку.

Мнѣ немного совѣстно за не совсѣмъ искренній характеръ моего письма Клермону. "М-lle Стефанія,-- писалъ я въ немъ,-- тотчасъ же по пріѣздѣ въ Сюреннъ, конечно, сообщитъ вамъ о сдѣланномъ мною предложеніи.-- Я убѣдительно прошу васъ, совѣтуя ей то или иное, руководствоваться исключительно ея благомъ, совершенно игнорируя меня. Подумайте хорошенько: здѣсь дѣло идетъ о юной, только еще распускающейся жизни".

Къ чему я это писалъ?

Письмо мое Клермонъ долженъ былъ получить сегодня утромъ. По возвращеніи домой, я навѣрное найду его восторженную телеграмму.

Да, я женихъ Стефаніи Клермонъ. Эта дѣвушка возлагаетъ на меня всѣ свои надежды и упованія. Быть можетъ, она въ душѣ насмѣхается надо мной; быть можетъ, она въ эту минуту вмѣстѣ съ отцомъ торжествуетъ побѣду надъ одураченнымъ ею простакомъ...

Ивеленъ продолжаетъ разглагольствовать о добродѣтеляхъ Стефаніи; онъ отдаетъ ей должное, но находитъ, что ей недостаетъ образованія.

-- Я боюсь, что она плохая собесѣдница,-- говоритъ онъ.-- Нельзя же вѣчно разговаривать о хозяйствѣ, мебели, прислугѣ! Музыкальный репертуаръ ея тоже не великъ; ея мужу, поэтому, волей-неволей придется рано ложиться спать... Развѣ только онъ будетъ съ ней играть въ дурачки. Да, это для нея самое подходящее времяпрепровожденіе! Въ сущности, ей нуженъ въ мужья какой-нибудь юнецъ, молокососъ! Повѣрьте мнѣ, дорогой!..

Въ душѣ моей закипаетъ досада. Этотъ Гравелотскій вояка поворачиваетъ у меня острый ножъ въ сердцѣ. Я чувствую, что блѣднѣю.

Къ Ивелену я всегда относился съ извѣстнымъ уваженіемъ. Это человѣкъ рѣзкій, пожалуй, даже жестокій, но прямой. Разъ онъ даже заставилъ одного своего обезчещеннаго коллегу пустить себѣ пулю въ лобъ; будь на его мѣстѣ самъ Ивеленъ, онъ покончилъ бы съ собой безъ всякаго колебанія. Безпощадный въ борьбѣ по отношенію къ своимъ соперникамъ, онъ охотно готовъ помочь побѣжденнымъ врагамъ, если только они откровенно признаютъ себя побѣжденными; онъ требуетъ, чтобы они унижались, молили о пощадѣ.

Теперь онъ взялся за меня и хочетъ, чтобы я призналъ его превосходство надъ собой. Какъ и большинство финансистовъ, Ивеленъ не столько математикъ, сколько психологъ: онъ легко опредѣляетъ наиболѣе уязвимыя мѣста людей, съ которыми ему приходится имѣть дѣло. Сразу разглядѣвъ подъ непроницаемыми, казалось бы, масками, тщеславіе, подозрительность, жадность и т. п., слабыя стороны, онъ умѣло пользуется ими для своихъ цѣлей. Этимъ, главнымъ образомъ, объясняется его крупный успѣхъ въ финансовомъ мірѣ; на всевозможныхъ съѣздахъ и собраніяхъ ему всегда охотно предоставляютъ руководящую роль. Онъ знаетъ, къ кому съ какими доводами надо подойти. Будь онъ министромъ, онъ прекрасно ладилъ бы съ парламентомъ.

Ко мнѣ Ивеленъ подходитъ одновременно съ разныхъ сторонъ. Онъ старается доказать мнѣ, что такого умнаго человѣка, какъ я, не можетъ удовлетворять какая-то глупенькая, не получившая никакого образованія, пансіонерка. Съ другой стороны, обращаясь къ моему чувству чести, онъ высказываетъ мысль, что не совсѣмъ благовидно пользоваться своимъ богатствомъ для того, чтобы искусить невинную, неопытную дѣвушку; желая затронуть мое самолюбіе, онъ выражаетъ удивленіе, какъ это я могу интересоваться побѣдой надъ какой-то сухопарой дѣвчонкой; на мою подозрительность онъ пытается повліять указаніемъ на примѣръ четы Элигоэ, въ частности, на фривольное поведеніе Полины, которая одновременно кружитъ голову Роберту и Феликсу; наконецъ чтобы возбудить во мнѣ скупость, онъ говоритъ о предстоящихъ мнѣ крупныхъ тратахъ, которыя неизбѣжны, когда женишься на такой молодой дѣвушкѣ, какъ Стефанія, хотя бы потому, что она захочетъ измѣрить силу своей власти надъ мужемъ.

Такимъ образомъ, Ивеленъ въ одинъ пріемъ прочелъ мнѣ проповѣдь о необходимости цѣнить свой умъ, избѣгать, во имя огражденія своей чести, бѣдныхъ молодыхъ дѣвушекъ, не гнаться за легкими побѣдами, не слишкомъ довѣрять женщинамъ, наконецъ, ограждать свое состояніе отъ расхищенія тѣми же коварными женщинами.

Впрочемъ, Ивеленъ пока еще прямо не называетъ меня. Его рѣчь обращена къ будущему мужу Стефаніи Клермонъ, а также, заочно, къ адмиралу Элигоэ, котораго водитъ за носъ Полина. Меня онъ, Боже сохрани, не считаетъ способнымъ на такое легкомысліе: я въ его глазахъ слишкомъ солидный, исполненный сознанія собственнаго достоинства человѣкъ, который никогда не унизится до комической роли, какую играетъ этотъ бѣдный адмиралъ или предполагаемый фантастическій мужъ m-lle Клермонъ. Это, впрочемъ, нисколько не мѣшаетъ тому, чтобы Ивеленъ, въ наиболѣе патетическихъ мѣстахъ своей рѣчи, пристально и многозначительно смотрѣлъ мнѣ въ лицо.

-- Какъ въ геометріи,-- говоритъ онъ, -- есть теоремы, такъ въ морали есть принципы. Люди, строящіе свою жизнь не на моральныхъ принципахъ, такъ же мало застрахованы отъ катастрофъ, какъ архитекторы, игнорирующіе указанія геометріи.

Съ этими словами онъ поворачиваетъ свою лошадь такъ что преграждаетъ мнѣ дорогу. Я натягиваю поводья, и мой ирландскій пони останавливается. Ивеленъ тоже останавливается; въ его морщинистомъ лицѣ, воинственныхъ усахъ, худой фигурѣ, даже въ облеченной въ лайковую перчатку рукѣ, которую онъ положилъ на шею лошади, мнѣ чудится что-то угрожающее. Онъ какъ будто хочетъ дать мнѣ понять, что если я буду упорствовать, онъ, Ивеленъ, приметъ всѣ мѣры къ тому, чтобы помѣшать мнѣ сдѣлать безумный шагъ.

Интересно бы знать, какъ можетъ онъ мнѣ помѣшать? Ужъ не думаетъ ли онъ пугать меня наложеніемъ ареста на мое имущество, опекой? Какъ бы то ни было, онъ рѣшилъ стать мнѣ на дорогѣ и очень не двусмысленно даетъ мнѣ это понять.

Такая наглость глубоко возмущаетъ меня. Я начинаю говорить о своихъ наслѣдникахъ, которые смотрятъ на меня какъ на денежный мѣшокъ и ждутъ -- не дождутся моей смерти. Въ голосѣ моемъ звучатъ гнѣвныя нотки. Ивеленъ дѣлаетъ видъ, что очень внимательно слушаетъ меня и снова даетъ шпоры коню.

Неужели, съ горечью обиды спрашиваю я, неужели я долженъ примириться съ тѣмъ, что меня въ сорокъ семь лѣтъ уже превращаютъ въ мумію? Что думаетъ онъ, шуринъ мой, о такой безцеремонности?

Ивеленъ въ отвѣтъ только усмѣхается.

-- Робертъ также нѣкоторымъ образомъ спекулируетъ на мою смерть! говоритъ онъ -- Если ужъ на то пошло, скажу вамъ больше: я въ молодости тоже выдавалъ ростовщикамъ векселя подъ гарантію моего будущаго наслѣдства. Вы, навѣрное, продѣлывали то же самое?..

-- Никогда!

-- Ну, значитъ, у васъ не было темперамента! Въ жилахъ моего сына, точно такъ же, какъ въ жилахъ Феликса Рейнара, просто на просто течетъ болѣе горячая кровь...

Имя Рейнара напоминаетъ мнѣ о письмахъ, про которыя я совершенно забылъ, благодаря волненіямъ послѣднихъ дней. Я жадно набрасываюсь на эту тему, которая позволяетъ мнѣ сдѣлать небольшую диверсію и перемѣнить разговоръ, начавшій принимать нѣсколько агрессивный характеръ.

-- Отецъ Феликса, -- говорю я, -- навѣрное ужъ идетъ если не къ катастрофѣ, то во всякомъ случаѣ, къ чему-то очень печальному.

-- Въ самомъ дѣлѣ? Почему вы это думаете?

-- Онъ что-то въ послѣднее время сталъ вилять; -- это такъ чувствуется! Я не понимаю, чего ему отъ меня нужно, но повидимому, онъ чего-то добивается. Такъ, онъ до сихъ поръ никогда не писалъ мнѣ изъ боязни унизить себя такимъ актомъ вѣжливости, а теперь забрасываетъ меня письмами изъ всѣхъ городовъ, въ которыхъ останавливается. Онъ скорбитъ въ нихъ о томъ, что больше ничего не посылаетъ женѣ, такъ какъ его заработки,-- заработки "бѣднаго странствующаго музыканта" -- не позволяютъ ему этого; самъ онъ кое-какъ перебивается щедротами немногихъ любителей домашнихъ оркестровъ, въ которыхъ онъ играетъ на віолончели. Во вчерашнемъ своемъ письмѣ Рейнаръ, между прочимъ, говоритъ, что его снабжаетъ рекомендательными письмами, которыя оказываютъ ему большую услугу, какая-то пѣвица, по имени Самча Геринари; онъ отзывается о ней, какъ о рѣдкой женщинѣ и очень талантливой артисткѣ.

-- Постойте-ка!-- воскликнулъ Ивеленъ.-- Если я не ошибаюсь, я года два-три тому назадъ слышалъ ее въ одномъ изъ театровъ въ Монте-Карло; она была въ пышномъ платьѣ изъ не очень-то плотнаго шелку. Въ иллюстрированныхъ журналахъ не разъ появлялись портреты этой красавицы. Однако, у Рейнара губа не дура: какую покровительницу онъ нашелъ, а? Бѣдная Тереза!

-- Вы думаете, что онъ съ этой Геринари въ интимной связи?

-- Все возможно! Не даромъ въ жилахъ у Феликса течетъ такая горячая кровь: это у него по наслѣдственности отъ отца. Мускульная и нервная системы отца и сына, ихъ мозгъ, всѣ ихъ поступки -- все это объясняется характеромъ текущей въ ихъ жилахъ крови.

-- Но эта физіологическая теорія все же не помѣшала вамъ надавать пощечинъ Феликсу и чуть не задушить Роберта!

Ивеленъ снова останавливаетъ свою лошадь и убѣжденнымъ тономъ говоритъ:

-- Я объ этомъ нисколько не жалѣю и всегда буду такъ дѣйствовать. Надо учить этихъ молодчиковъ, чтобы они впредь держали себя въ рукахъ. Мы жестоко карали банкротовъ даже тогда, когда они сами являлись только жертвами финансоваго краха: не будь этого страха передъ позоромъ и карой закона, никто-бы не платилъ долговъ. Тутъ сентиментальничать нельзя! Во имя поддержанія кредита и взаимнаго довѣрія приходится приносить въ жертву неудачниковъ финансоваго міра вмѣстѣ съ ихъ бѣдными, ни въ чемъ неповинными семьями. Меня часто попрекаютъ тѣмъ, что я заставилъ этого несчастнаго Бабелона пустить себѣ пулю въ лобъ; онъ дѣйствительно былъ очень симпатичный человѣкъ; послѣ него осталась молодая вдова, которая съ ума сошла отъ горя, и дѣти, которыя теперь кое-какъ перебиваются тяжелымъ физическимъ трудамъ. Все это, конечно, очень печально, но иначе нельзя было: если бы я, въ качествѣ предсѣдателя торговой палаты, легко отнесся къ безумнымъ спекуляціямъ, на которыя пускался покойный, такихъ спекулянтовъ развелось-бы безъ конца; послѣдствіемъ этого былъ-бы грандіозный крахъ, который привелъ-бы къ катастрофѣ не одну, а десятки семей, не говоря уже о разореніи тысячъ мелкихъ вкладчиковъ, попавшихся въ простотѣ душевной на удочку... Нѣтъ, милый другъ, надо умѣть дѣйствовать рѣшительно, а не малодушно слагать съ себя всякую отвѣтственность. Я прекрасно понимаю что Бабелонъ былъ только жертвой мошенническихъ продѣлокъ своихъ конкурентовъ, и заслуживалъ, поэтому, большого снисхожденія. Виновниками катастрофы были въ сущности десятка два беззастѣнчивыхъ спекуляторовъ, которые изъ-за кулисъ подставили ему ножку. Но наша палата вынуждена была обрушиться на одного только Бабелона; если бы она вывела на свѣжую воду всѣхъ истинныхъ виновныхъ краха, это вызвало-бы страшный скандалъ: на эту лакомую тему жадно набросились-бы журналисты, соціалисты въ парламентѣ разразились-бы цѣлымъ потокомъ обличительныхъ рѣчей, и дѣло, пожалуй, дошло-бы до министерскаго кризиса. И точно такъ-же, какъ я былъ безпощаденъ къ Бабелону, котораго въ душѣ считалъ невинной жертвой, я сурово отнесся и къ нашимъ юнцамъ, Роберту и Феликсу, хотя прекрасно понималъ, что въ сущности они не такъ уже виноваты: покупая за десятки тысячъ франковъ раму и вазу, они дѣйствовали только подъ вліяніемъ пылкаго темперамента, свѣтскихъ романовъ, развращающихъ театральныхъ зрѣлищъ да опьяняющей молодой страсти, отъ которой люди сплошь и рядомъ теряютъ голову. Понесенное наказаніе послужитъ имъ урокомъ, заставитъ ихъ призадуматься, и они понемногу привыкнутъ подавлять въ себѣ инстинктивные порывы и минутныя увлеченія. Эта борьба съ дурными страстями, быть можетъ, пріучитъ ихъ къ суровой моральной дисциплинѣ, закалитъ ихъ характеры, сдѣлаетъ ихъ сильными и благородными. Борясь съ собой, они мало-по-малу научатся руководить другими. Привычка одерживать побѣды надъ собой дастъ имъ возможность побѣдъ надъ другими, а это, вы сами согласитесь, очень, очень важно. Мнѣ кажется, что они, вообще, очень мало заботятся о нашихъ видахъ на ихъ счетъ: они прекрасно знаютъ, что все равно займутъ наше мѣсто. Васъ это оскорбляетъ?

-- Я думаю!

-- Напрасно! Вы не правы,-- и вотъ почему: вступая въ міръ, мы получали отъ своихъ родителей жизнь, отъ предковъ -- умственный и душевный складъ, отъ своего сословія -- всѣ выгоды и преимущества, добытыя долгой соціальной борьбой, а отъ государства -- общественную безопасность, необходимую намъ для свободнаго развитія въ духѣ національныхъ принциповъ и традицій. Все это какъ-бы дается намъ въ долгъ, въ временное пользованіе. Вѣка и поколѣнія довѣряютъ намъ, на время нашего пребыванія на землѣ, управленіе всѣми этими соціальными силами. Фатально наступаетъ день, когда намъ, въ той или иной формѣ, приходится возвратить человѣчеству то, что мы получили. Это законъ соціальной экономіи, опредѣляющій движеніе накопляемыхъ человѣчествомъ богатствъ. Развѣ общепризнанная мораль не требуетъ отъ матери, чтобы она ради воспитанія дѣтей отказалась отъ роскоши и удовольствій, если это необходимо? Тутъ настоящее индивида приносится въ жертву будущему всего общества: носителями этого будущаго являются дѣти, которымъ наше поколѣніе должно будетъ передать управленіе наслѣдственнымъ богатствомъ и силами. Дѣти наши поэтому вполнѣ въ правѣ требовать извѣстныхъ гарантій, что все передастся имъ въ порядкѣ, такъ какъ отъ этого порядка зависятъ ихъ собственное благосостояніе и степень довѣрія, съ какимъ отнесется къ нимъ общество. Такъ совершенно правильно говоритъ этотъ сорванецъ Феликсъ, родители, производя его на свѣтъ, думали только о собственномъ удовольствіи, а за всякое удовольствіе надо платить; и онъ теперь требуетъ у нихъ уплаты. Всѣ мы должны уплатить будущему долги, которыхъ мы надѣлали въ прошломъ...

-- Робертъ, пожалуй, еще въ правѣ требовать у васъ уплаты долга, но какое право имѣетъ Феликсъ предъявлять счета мнѣ?

-- Самое неоспоримое! Вѣдь все то богатство, которое мы, пользуясь общественнымъ трудомъ, накопляемъ на нашихъ фабрикахъ и заводахъ, въ банкахъ и магазинахъ, на грузовыхъ судахъ и въ товарныхъ поѣздахъ, у парфюмеровъ и всякихъ негоціантовъ, должно же имѣть какое-либо опредѣленное назначеніе. Недаромъ вѣдь мы не хотимъ подѣлиться имъ съ нашими сотрудниками, приказчиками, рабочими, или же растратить его на удовлетвореніе своихъ желаній и прихотей! Почему, напримѣръ, вы такъ бережно относитесь къ своему состоянію? Потому что вы предназначаете его для будущаго: себѣ вы оставляете только доходъ съ капитала, а самый капиталъ бережете для общества. Это общество, которому мы всѣмъ обязаны, предъявляетъ къ вамъ требованія въ лицѣ вашей родни. И ничего особеннаго я не вижу въ томъ, что она пытается устроить заемъ подъ то, что вы ей должны: вѣдь, и вы въ свое время получили отъ предковъ если не богатство, то силы и способности для его накопленія. Конечно, я не отрицаю: Феликсъ -- негодяй, но... если родители такъ плохо справлялись съ задачей его воспитанія, почему вы не взялись за этого мальчика? Вы скажете, что не могли и не считали себя въ правѣ вмѣшиваться? Въ такомъ случаѣ остается только пожалѣть и -- не роптать на послѣдствія. Я съ своей стороны тоже безропотно несу послѣдствія нераціональнаго воспитанія Роберта и отвѣтственность за его поступки. Оба мы съ вами получили отъ своихъ предковъ извѣстную часть общественнаго достоянія въ видѣ денегъ, движимаго и недвижимаго имущества, образованія, физическихъ и душевныхъ силъ, и оба мы поэтому связаны извѣстными обязательствами. Это прекрасно выразилъ Корнель: въ своихъ трагедіяхъ онъ рѣдко осуждаетъ индивида, который возстаетъ противъ блага семьи или общества. Романтики, правда, держались противуположной точки зрѣнія, но соціализмъ ясно доказалъ, что они ошибаются и занялъ въ этомъ вопросѣ вполнѣ правильную позицію. Да, милый другъ, вы принадлежите Феликсу, точно такъ же, какъ я принадлежу Роберту, какъ предки вообще принадлежатъ потомству, а прошлое -- будущему. Если вы изъ себялюбія пожелали бы освободиться отъ какихъ бы то ни было обязательствъ по отношенію къ будущему -- это было бы въ высшей степени несправедливо. Ваша жизнь и ваша смерть принадлежатъ намъ, т. е. вашей роднѣ и обществу...

-- Однако!

-- Да, да! Особенно не слѣдуетъ этого забывать въ наше время, когда анархическій романтизмъ доходитъ до геркулесовыхъ столповъ и грозитъ разрушить освященные вѣками общественные устои. Теперь каждый изъ насъ долженъ остерегаться подавать дурные примѣры. Ни я, ни вы себѣ не принадлежимъ: мы принадлежимъ потомству, какую бы черную неблагодарность оно ни проявляло къ намъ; на этомъ посту мы должны погибнуть!

-- А если я не хочу?

-- Вы обязаны хотѣть! Вы не въ правѣ уклоняться! Индивиды и ихъ страсти должны быть приносимы въ жертву сокровищницѣ національнаго духа, всему тому, что составляетъ исторію народа. Ни одинъ изъ насъ не въ правѣ покидать ряды въ это трудное время, когда лѣвыя партіи кричатъ о необходимости разоруженія и, при соучастіи всецѣло поглощеннаго своими утробными интересами народа, готовы предать насъ внѣшнимъ врагамъ. И мы не потерпимъ въ своей средѣ дезертировъ! Да, не потерпимъ! Не правда ли, дорогой другъ?..

Мы уже съ четверть часа стоимъ на дорогѣ, среди лѣса, а Ивелинъ все еще ораторствуетъ. Борзыя мои съ усталымъ видомъ разлеглись на землѣ, положивъ свои острыя морды на длинныя, когтистыя лапы.

Слушая Ивелена, я покачиваю головой, дѣлаю недовольныя гримасы, усмѣхаюсь, но дальше этого идти не рѣшаюсь: собесѣдникъ мой опьяненъ собственнымъ краснорѣчіемъ и съ каждой минутой все сильнѣе приходитъ въ ражъ. Его старое, морщинистое лицо покрывается красноватыми пятнами, а беззубый ротъ съ воинственными усами брызжетъ слюной. Лошадь его давно уже обнаруживаетъ нетерпѣніе и роетъ копытомъ землю, но Гравелотскій вояка, какъ бы составляющій со своимъ скакуномъ одно тѣло, не замѣчаетъ его нервныхъ движеній; рука всадника машинально передвигается вмѣстѣ съ поводьями, когда лошадь, поводя боками, дергаетъ удила. Мой пони отъ скуки отгоняетъ остатками своего подстриженнаго хвоста мухъ.

Въ угрюмомъ молчаніи возвращаемся мы, наконецъ, домой. Когда мы проѣзжаемъ полями, я показываю Ивелину свой овесъ, англійскій клеверъ, озимые хлѣба. Онъ вначалѣ изъ вѣжливости дѣлаетъ видъ, что его это интересуетъ, но скоро снова садится на своего конька. Старый банкиръ громитъ плохихъ патріотовъ, которые увлекаются Ницше и Вагнеромъ, ведутъ знакомство съ нѣмецкими евреями, пьютъ пиво и апплодируютъ Жоресу, когда тотъ выступаетъ противъ ассигновокъ на новые броненосцы, Жоресу онъ удѣляетъ особое вниманіе и обвиняетъ его въ томъ, что онъ, потерявъ всякій стыдъ, поддерживаетъ политику прусскихъ юнкеровъ.

-- Этотъ демагогъ хочетъ продать Францію!-- восклицаетъ онъ.

Дома я, противъ ожиданія, не нахожу телеграммы отъ Клермона. Странно!

Во мнѣ поднимается досадное чувство. Неужели Стефанія раздумала? Неужели мое предложеніе отвергнуто?... Возможно: Клермонъ вѣдь чудакъ, а Стефанія, быть можетъ, любитъ какого-нибудь молокососа, какого ей, по увѣренію Ивелена, и нужно.

Настроеніе мое въ конецъ испорчено. Я взбѣшенъ на самого себя за то, что такъ унизился, на Клермона, который ввелъ меня въ заблужденіе, на Стефанію, которая коварно разставила мнѣ сѣти, наконецъ, даже на Ивелена, который вздумалъ пугать меня угрожающими намеками. Всѣ, рѣшительно всѣ издѣваются надо мной! Господи, неужели я такой ужъ идіотъ!

Нѣтъ, надо взять себя въ руки. Въ концѣ концовъ, что мнѣ до этой дурочки?

За столомъ я завожу съ Изабеллой разговоръ объ искусствѣ, которое составляетъ ея слабое мѣсто. Она загорается, говоритъ о любимыхъ художникахъ. Въ общемъ, мы прекрасно спѣваемся. Моя хорошенькая племянница до того увлечена, что не дотрагивается до ѣды. Тереза напоминаетъ ей объ остывшемъ жаркомъ.

-- Оставь меня въ покоѣ, мама! Когда заходитъ интересный разговоръ, мнѣ ничего не надо!

Это было сказано рѣзкимъ тономъ, съ гнѣвными искорками въ глазахъ. Тереза ни слова не говоритъ и только смущенно посматриваетъ на насъ. Изабелла, успокоившись продолжаетъ излагать свои художественные взгляды. Ивеленъ начинаетъ вслухъ скорбѣть о томъ, что молодая дѣвушка позволяетъ себѣ такъ грубо говорить со своей матерью. Лицо Изабеллы покрывается блѣдностью, и ноздри ея гнѣвно раздуваются.

-- Я меньше всего хочу оскорблять васъ, дитя мое,-- говоритъ Ивеленъ -- но мнѣ больно видѣть, какой вы стали непокорной и дерзкой. Тутъ, конечно, сказывается вліяніе окружающихъ. Въ вашемъ лицѣ я критикую не Изабеллу Рейнаръ,-- отъ этого я далекъ,-- а продуктъ извѣстнаго развитія, обусловливаемый еще идеями Жанъ Жака Руссо,-- пожалуй даже, Мартина Лютера и Саванароллы. Съ грустью приходится констатировать у такой умной, развитой дѣвушки полное отсутствіе характера и умѣнія сдерживать свои порывы. Я убѣжденъ, что въ душѣ вы раскаиваетесь въ своей рѣзкой выходкѣ по отношенію къ матери, но у васъ не хватитъ мужества сознаться въ своемъ проступкѣ: въ этомъ вы видѣли бы униженіе для себя...

-- А унижаться никогда ни передъ кѣмъ не слѣдуетъ,-- вставляетъ Тереза.-- Я сама учила ее этому.

-- Поздравляю! Теперь вы пожинаете то, что посѣяли.

-- Лучше ужъ пусть я немного пострадаю, лишь бы Изабелла свободно могла развивать свою индивидуальность,-- говоритъ Тереза.

-- Да, да! Настоящее вы приносите въ жертву будущему, свою личную жизнь -- интересамъ вашихъ дѣтей. Въ васъ говорятъ соціальныя добродѣтели, между тѣмъ какъ Изабелла думаетъ только о своей личности...

При этихъ словахъ Ивеленъ поворачивается въ мою сторону.

-- Слышали? Вотъ онъ, этотъ конфликтъ, о которомъ мы сегодня утромъ говорили!

Бросивъ какой-то порошокъ въ стаканъ съ минеральной водой, которая при этомъ начинаетъ шипѣть, онъ пристально смотритъ мнѣ въ лицо: Ясно, что я и Изабелла въ его глазахъ одинаковые грѣшники, такъ какъ оба мы мечтаемъ о полной индивидуальной свободѣ.

-- Въ концѣ концовъ,-- говоритъ Ивеленъ,-- Тереза поступаетъ такъ, какъ должно поступать въ ея годы, а Изабеллу извиняетъ молодость. Молодежи вообще можно простить нѣкоторую самонадѣянность: она еще не успѣла на опытѣ убѣдиться, что въ сущности ея силы и возможность очень ограничены. Гораздо печальнѣе, когда люди зрѣлые, пожившіе впадаютъ въ такую же ошибку и преувеличиваютъ свои силы.

У меня языкъ чешется осадить Ивелена, но я сдерживаю себя. Зачѣмъ? Неужели я и въ самомъ дѣлѣ боюсь этого господина, который въ моемъ домѣ, за моимъ столомъ, передъ моими слугами, передъ живущей на мой счетъ родней, позволяетъ себѣ смотрѣть на всѣхъ сверху внизъ и выступать въ роли моего судьи? И я не протестую, потому что нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, разсматривать мою неопредѣленную улыбку какъ протестъ. Да, я боюсь. Я боюсь, что Ивеленъ разсердится и начнетъ оскорблять меня, что это испортитъ отношенія между всѣми нами и создастъ массу непріятностей. Вотъ оно, тяготѣніе къ семьѣ. Оно заставляетъ меня подавить свою гордость, принести ее въ жертву интересамъ семьи.

Я молчу. Чтобы замаскировать переживаемое мною непріятное чувство, я стараюсь перевести разговоръ на другую тему и велю Гильому подать присланное мнѣ однимъ покупателемъ изъ Аргентины варенье, которымъ собираюсь угостить Эмилію. Но Феликсъ не хочетъ оставлять затронутой Ивеленомъ темы.

-- По вашему, значитъ, мы должны быть рабами нашихъ давно умершихъ предковъ?-- спрашиваетъ онъ?

-- Не рабами, а должниками!

-- Но почему же? вмѣшивается Изабелла.-- Я вѣдь не просила, чтобъ меня производили на свѣтъ и чтобъ мнѣ давали въ долгъ что-бы то ни было! Заемъ заключенъ безъ моего вѣдома и согласія,

-- Въ такомъ случаѣ, убейте себя! рѣзко бросаетъ Ивеленъ.

-- Ахъ, Боже мой!-- стонетъ Эмилія.

-- Да, я знаю,-- говоритъ Феликсъ,-- вы мастеръ давать такіе совѣты, и есть идіоты, которые слушаютъ васъ...

-- Тотъ, кто отказывается покончить съ собою, повидимому, предпочитаетъ бытіе небытію; ясно, значитъ, что онъ считаетъ жизнь болѣе или менѣе цѣннымъ даромъ; но пользованіе этимъ даромъ налагаетъ извѣстныя соціальныя обязательства, необходимость признанія долга...

-- Долгъ честнаго человѣка, -- докторальнымъ тономъ заявляетъ Феликсъ,-- именно въ томъ и заключается, чтобы рвать эти, давно уже потерявшіе всякій смыслъ, путы, разъ на всегда отъ нихъ освободиться.

-- Или же, проще говоря, замѣнить ихъ другими? иронически спрашиваетъ Ивеленъ, выбирая зубочистку.

-- Св. мученики сами налагали на себя путы и подвергали себя истязаніямъ!-- говоритъ Тереза.

-- А вотъ, напримѣръ, Ницше...-- начинаетъ Изабелла, но Робертъ не даетъ ей докончить.

-- Нѣтъ ужъ, пожалуйста, ссылайся на французовъ,-- кричитъ онъ,-- или, по крайней мѣрѣ, на родственныхъ намъ по духу латинцевъ. Германскій духъ стоитъ въ кричащемъ противорѣчіи со всѣмъ нашимъ развитіемъ. Будемъ лучше мыслить вмѣстѣ съ Монтенемъ, Декартомъ, Паскалемъ, Руссо, Огюстомъ Контомъ: не зачѣмъ намъ искать умственныхъ руководителей у чуждыхъ намъ народовъ. Слава Богу и своихъ достаточно!

-- Даже слишкомъ!-- насмѣшливо вставляетъ Ивеленъ.

Разговоръ переходитъ на литературу и теряетъ для меня интересъ. Я ухожу въ библіотеку, куда за мной скоро слѣдуетъ Изабелла. Гильомъ ставитъ на покрытый зеленой скатерью круглый столъ подносъ съ кофе.

Дождь за окнами льетъ какъ изъ ведра. Вѣтеръ гонитъ массы воды вмѣстѣ съ опавшими листьями и мелкими вѣточками.

Скоро къ намъ присоединяются и другіе. Сестры усаживаются въ золоченыя кресла; Тереза штопаетъ носки Феликса, а Эмилія вышиваетъ диванную подушку.

Въ сосѣдней комнатѣ Феликсъ и Ивеленъ затѣваютъ партію въ билліардъ и оба немилосердно курятъ, слегка перебраниваясь между собою. У открытой двери, съ газетой въ рукахъ, устроился Робертъ; со своимъ моноклемъ и вытянутыми ногами, онъ теперь очень напоминаетъ какого-нибудь типичнаго англійскаго политика, какимъ его рисуютъ на карикатурахъ.

Изабелла вышучиваетъ этого тщательно причесаннаго доктринера, который то и дѣло самодовольно оглядываетъ свой новенькій, съ иголочки костюмъ, и щупаетъ, хорошо ли повязанъ его бѣлый галстухъ. Потомъ она вдругъ задаетъ мнѣ вопросъ, какъ я отношусь къ пьесамъ, которыя написаны женщинами.

Ужъ не рѣшила ли она, какъ я и совѣтовалъ ей, оставить мечты о сценѣ и, вмѣсто этого, выступить въ роли драматурга?

Она утвердительно киваетъ головой. По утрамъ, когда Жюльета еще спитъ, моя племянница украдкой пишетъ одну очень интересную комедію.

Я поздравляю ее и желаю ей всяческихъ успѣховъ. Неужели мнѣ въ самомъ дѣлѣ удалось отвлечь ее отъ сцены?

Изабелла излагаетъ мнѣ фабулу своей комедіи: героиня, круглая сирота, замѣчаетъ, что люди, которые пріютили и воспитывали ее, у негодяи, нажившіеся торговлей неграми. Несмотря на это, они пользуется всеобщимъ почетомъ и во всю наслаждаются жизнью. Передъ дѣвушкой становится вопросъ, какъ быть: взять ли у этихъ людей приданое, чтобы выйти за любимаго человѣка, или отказаться отъ этихъ безчестно нажитыхъ денегъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и отъ замужества? Въ концѣ концовъ, героиня рѣшается на послѣднее; она поступаетъ на фабрику въ качествѣ простой работницы; здѣсь случайно находитъ ее бывшій женихъ ея, снова воспламеняется страстью къ ней, пытается соблазнить ее и, потерпѣвъ въ этомъ неудачу, дѣлаетъ ей предложеніе. Добродѣтельная героиня отвергаетъ его и выходитъ замужъ за не менѣе добродѣтельнаго рабочаго -- ткача.

Я всецѣло одобряю этотъ благородный сюжетъ, который представляетъ такую прекрасную канву для патетическихъ монологовъ и діалоговъ. Быть можетъ, увлеченіе пьесой избавитъ насъ на годъ, даже на полтора, отъ непріятностей изъ-за настойчиваго желанія Изабеллы поступить на сцену. Я побѣдилъ. Съ самаго пріѣзда ея сюда, я не перестаю расхваливать ея стиль, мѣткость и живость ея репликъ. Я даже умышленно записывалъ нѣкоторыя ея выраженія, и потомъ, съ записной книжкой въ рукѣ, демонстировалъ ей всю глубину и пикантность ихъ.

Да, я побѣдилъ: Изабелла рѣшилась заняться драматической литературой. Жаль только, что нервное состояніе, въ которое повергаетъ меня ожиданіе телеграммы отъ Клермона, мѣшается мнѣ всецѣло отдаться торжеству побѣды.

Что-то теперь происходитъ въ Сюреннъ, между отцомъ и дочерью? Стефанію, казалось, такъ обрадовало мое предложеніе; Клермонъ тоже ни о чемъ лучшемъ и не мечталъ для своей дочери. Неужели они передумали? Что же, тѣмъ лучше: мнѣ тогда не придется навлекать на себя гнѣвъ Ивелена. Тогда я буду имѣть полную возможность отречься отъ самого себя въ пользу своей родни, въ пользу общества и всего человѣчества. Впрочемъ, я, грѣшный человѣкъ, все еще не совсѣмъ убѣжденъ въ необходимости такого отреченія.

И зачѣмъ въ сущности становлюсь я на дорогѣ Изабеллѣ, когда она рвется на сцену? Вѣдь, этимъ я нѣкоторымъ образомъ беру на себя обязательство вознаградить ее за всѣ тѣ успѣхи, о которыхъ она мечтаетъ, строя свои планы о поступленіи на сцену. А что могу я ей дать? Я обрекаю ее на жалкую долю синяго чулка, шлепающаго, съ зонтикомъ въ одной рукѣ и непринятой рукописью въ другой, по грязи изъ одной редакціи въ другую, съ каждымъ днемъ впадающаго во все большее озлобленіе и проклинающаго свою судьбу. Хорошо-ли я поступаю? Сцена можетъ дать ей апплодисменты, оваціи, цвѣты, щедрыхъ поклонниковъ, всѣ радости славы и богатства, а что ее ждетъ, если она послушается моего совѣта? Презрительное отношеніе редакторовъ, дешевыя перчатки и заплатанныя ботинки, убогая жизнь съ вѣчно хмурымъ мужемъ въ тѣсной квартирѣ, наполненной запахомъ кухни и чадомъ керосиновой лампы -- и въ качествѣ приправы ко всему этому -- сознаніе своей честности!

Нѣтъ, я не въ правѣ становиться ей по дорогѣ, тѣмъ болѣе, что собираюсь жениться на Стефаніи, дѣти которой и будутъ моими наслѣдниками. Разъ я лишаю Изабеллу наслѣдства, мнѣ и подавно не пристало мѣшать ей готовиться къ поступленію въ консерваторію, а потомъ и на сцену. Этимъ я, не давая ей ничего взамѣнъ, отнялъ-бы у нея единственную для нея возможность счастья...

Клермоны, отецъ и дочь, положительно становятся неприличны! Я все еще ничего не имѣю изъ Сюреннъ...

Вотъ еслибы Стефанія была такъ же умна и образована, какъ Изабелла! Впрочемъ, она гораздо граціознѣе, милѣе и какъ-то надежнѣе моей племянницы. Да, я женюсь на ней, чтобы доказать свое право распоряжаться собой, свое нежеланіе считаться съ жадностью Феликса, съ менторскими замашками Ивелена, или съ честолюбивыми планами Изабеллы...

Въ дверяхъ появляется Эрнестъ и подаетъ мнѣ на серебряномъ подносѣ телеграмму. "Очень прошу васъ пріѣхать въ Сюреннъ. Потолкуемъ. Доказательства вашей истинной дружбы насъ глубоко тронули".

Меня охватываетъ ярость. Какъ? Они еще колеблются? Быть можетъ, они собираются отказать мнѣ? нѣтъ, они тогда предпочли бы сдѣлать это письменно. Но въ такомъ случаѣ, чего же имъ надо? Ужъ не думаютъ ли они ставить мнѣ условія? Возможно, честное слово! Ну, это уже слишкомъ!

Я сую телеграмму въ карманъ. Эрнестъ убираетъ и уноситъ чашки. Слышенъ стукъ шаровъ на зеленомъ сукнѣ билліарда. Партію выигрываетъ Ивеленъ, и къ намъ изъ сосѣдней комнаты доносится ворчаливый голосъ Феликса. Тереза жалуется на свою служанку, которая такъ уже стара, что ничего почти не видитъ, даже въ очкахъ, но которую она вынуждена держать, такъ какъ никакая другая не пойдетъ на такое мизерное жалованье. Эмилія совѣтуетъ, оставивъ у себя старуху, время отъ времени брать къ себѣ на домъ поденщицу. Я внимательно слушаю всѣ эти разговоры, словно надѣясь, что они разсѣютъ вызванное во мнѣ телеграммой тяжелое чувство.

Напрасно: горечь остается. Клермонъ, повидимому, хочетъ воспользоваться выгодами своего положенія. Мнѣ придется спорить, дебатировать съ нимъ, какъ если бы дѣло што о заключеніи контракта. Какъ говоритъ одинъ изъ персонажей видѣннаго мной недавно фарса, рѣчь въ этомъ договорѣ будетъ идти только о моей смерти. Благодарю покорно!

Я страшно нервничаю. Мнѣ трудно отвѣчать на вопросы Изабеллы, которые ей то и дѣло приходится повторять. Словно щитомъ, я прикрываюсь своей некомпетентностью въ области литературы; правда, говорю я, у меня есть нѣкоторая склонность къ пластическимъ искусствамъ, кое-какой интересъ къ исторіи, философіи энциклопедистовъ, и произведеніямъ классиковъ, но что касается современной литературы,-- я не рѣшаюсь судить о ней.

Говоря это, я въ то-же время хочу снять съ себя отвѣтственность за измѣну моей племянницы своему артистическому призванію въ пользу литературной карьеры.

Впрочемъ, подъ предлогомъ необходимости провѣрить съ шоферомъ кой-какіе счета, я скоро совсѣмъ обрываю нашу литературную бесѣду и ухожу...

... Цѣлыхъ четыре часа уже я бѣгаю взадъ и впередъ по своему кабинету. Я то и дѣло причесываюсь, прихорашиваюсь и съ любопытствомъ разсматриваю себя въ зеркало; чтобы отвлечься отъ осаждающихъ меня мыслей, я пробую читать, писать, даже просматриваю коллекцію своихъ фотографическихъ снимковъ, среди которыхъ попадаются и нѣсколько скабрезныхъ.

Все тщетно. Колебанія Стефаніи и ея отца меня глубоко оскорбляютъ, и я не могу успокоиться. А тутъ, какъ на зло, дождь все еще льетъ какъ изъ ведра; еслибы не эта проклятая погода, я пошелъ-бы бродить до полнаго изнеможенія по полямъ. Поѣздка на автомобилѣ только еще больше разстроитъ меня.

Что дѣлать? Отправиться въ Сюреннъ? Но если я тотчасъ-же явлюсь на зовъ Клермона, онъ посмотритъ на меня, какъ на безумно влюбленнаго, и, конечно, поспѣшитъ использовать это открытіе...

Неужели меня можно принять за влюбленнаго? Въ кого-же я влюбленъ? Въ эту худую дѣвушку съ выпуклымъ лбомъ? Нѣтъ, нѣтъ! Во мнѣ говоритъ только жажда независимости, которую дастъ мнѣ бракъ со Стефаніей и которой я во что-бы то ни стало хочу добиться въ пику претендентамъ на мое наслѣдство и напыщеннымъ проповѣдямъ Ивелена. Я жажду свободы, но одинъ я безсиленъ въ борьбѣ съ Феликсами, Изабеллами, Терезами -- и потому хочу спрятаться за Стефанію.

Ничего не подѣлаешь, надо ѣхать въ Сюреннъ. Если я не потороплюсь, Клермонъ еще, чего добраго, отговоритъ ее, и всѣ мои планы рухнутъ. Онъ поставитъ ей на видъ мои зрѣлые годы, возможность для нея встрѣтить болѣе подходящаго человѣка, и она отвергнетъ мое предложеніе. Что тогда? Не могу-же я жениться на какой-нибудь Сильвіанъ д'Аранкуръ, на венгерской пѣвичкѣ или, по объявленію, на какой-нибудь бойкой, видавшей виды вдовушкѣ! Съ Клермонами я какъ-никакъ все-же связанъ. Женившись на Стефаніи, я становлюсь зятемъ человѣка, который такъ много сдѣлалъ для организаціи нашего предпріятія. Это было-бы хоть нѣкоторымъ удовлетвореніемъ для бѣднаго Клермона. Съ другой стороны, Стефанія далеко не такая красавица, чтобы люди могли обвинять меня въ легкомысленномъ увлеченіи смазливой рожицей.

Куда ни шло, ѣду въ Сюреннъ! И тотчасъ-же. Потомъ, быть можетъ, будетъ уже поздно: Стефанія еще, пожалуй, передумаетъ.

Въ библіотекѣ послѣ моего ухода навѣрное пойдутъ разговоры; когда я читалъ телеграмму, Эмилія пытливо вглядывалась въ меня, Тереза даже поблѣднѣла немного, а на губахъ Изабеллы мелькнула горькая усмѣшка. Ихъ теперь очень интересуетъ мое молчаніе и мой поспѣшный уходъ.

Бѣдная Тереза! Будь она одна, я съ удовольствіемъ пріютилъ-бы ее у себя, окружилъ-бы ее вниманіемъ, комфортомъ. Она могла-бы мнѣ замѣнить m-lle Клермонъ: у нея, правда, нѣтъ жизнерадостности Стефаніи, но за то она больше импонировала-бы окружающимъ.

Мужъ ея гдѣ-то далеко, подъ покровительствомъ красавицы-пѣвицы. Если онъ не вернется, мнѣ волей-неволей придется держать у себя Терезу. Съ этимъ я бы еще примирился, но оставить въ своемъ домѣ также дѣтей я -- нѣтъ, нѣтъ, я не могу! Стефанія, милая, спасите меня!..

Съ поѣздкой въ Сюреннъ я все-же подожду немного: за телеграммой навѣрное послѣдуетъ письмо. Посмотримъ сначала, что пишетъ Клермонъ.

Я положительно съ ума схожу отъ нетерпѣнія. Вѣдь, не люблю-же я Стефанію, а между тѣмъ сильно, должно быть, напоминаю какого-нибудь обитателя психіатрической лечебницы, который ни о чемъ, кромѣ пункта своего помѣшательства, думать не можетъ. Эта худая дѣвушка съ выпуклымъ лбомъ становится для меня какъ-бы статуей свободы, символомъ независимости. Мнѣ хочется прижать ее къ груди, чтобы осязать этотъ реальный, облеченный въ плоть, символъ моей свободы. Я похожъ на возставшій противъ тирановъ народъ, выбравшій себѣ то или иное знамя борьбы и готовый лѣзть ради него на пушки.

Да, отнынѣ въ Стефаніи воплощается мое счастье, все, что есть въ этомъ словѣ призрачнаго, химеричнаго. Если она отвергнетъ мое предложеніе, это будетъ для меня равносильно тяжкому пораженію, необходимости согнуться подъ ярмомъ, которое одѣли на меня ждущіе моей смерти

Обо всѣмъ этомъ я не перестаю думать, одѣваясь къ за самымъ обѣдомъ; эти мысли лѣзли мнѣ въ голову даже тогда, когда я спорю о чемъ-то съ Ивеленомъ и Изабеллой или играю въ бриджъ съ Эмиліей, Робертомъ и Жульетой; онѣ, наконецъ, сопровождаютъ меня въ спальню, куда я ухожу раньше обыкновеннаго, и заставляютъ долго безъ сна ворочаться на постели; въ эту ночь я передъ сномъ даже своего любимца Казанову не могъ читать...

... Вотъ, наконецъ, письмо отъ Клермона! Спустившись къ завтраку, я нахожу его на подносѣ между свѣжими хлѣбцами и горшочкомъ со сметаной. Узнаю этотъ неровный почеркъ, эти сильно наклоненныя, почти лежащія буквы.

Какъ туго подается конвертъ!

Всего нѣсколько строкъ. "... Это для насъ большая честь.. Ваша доброта... вопросъ чрезвычайно важный... Жизнь моей дочери... пріѣзжайте возможно скорѣе... какъ-бы вопросъ ни былъ рѣшенъ, благодарю васъ, мой старый, дорогой другъ, отъ всего сердца..."

Я готовъ заплакать отъ бѣшенства, я переживаю нѣчто подобное тому, что переживалъ еще школьникомъ, въ лицеѣ, когда меня зло дразнилъ какой-нибудь силачъ, противъ котораго я былъ безсиленъ, или позднѣе въ казармѣ, когда ненавидѣвшій меня, какъ вольноопредѣляющагося, адъютантъ Леду изводилъ меня за то, что сбруя на моей лошади не такъ ярко блестѣла.

По отношенію къ Клермону я тоже безсиленъ. Изъ насъ двоихъ я слабѣе. Сила на его сторонѣ. Что дѣлать? Какъ стать сильнымъ? Неужели и Клермонъ вздумаетъ впрячь меня въ ярмо, такъ же, какъ и Ивеленъ, а Стефанія -- такъ же, какъ и Тереза.

Великій Боже, какова, наконецъ, моя роль на землѣ? Неужели мнѣ всю жизнь придется оставаться неоплатнымъ должникомъ будущаго и рабомъ прошлаго? Неужели меня до самой могилы будутъ держать въ цѣпяхъ мертвые и безпощадно обирать живые?..

IX.

-- Не забывайте также враждебнаго отношенія вашей родни!

Дѣло происходитъ въ Сюреннъ. Клермонъ, полулежа на кровати, энергично жестикулируетъ своей единственной здоровой рукой, до самой почти кисти прикрытой рукавомъ русской рубашки. Изможденный, сильно опустившійся, съ нечесанной, клочковатой бородой, онъ часто заливается кашлемъ и откидываетъ голову на подушку. Мнѣ очень не по себѣ. Я чувствую себя, какъ шестнадцатилѣтній мальчикъ, которому больной учитель усиленно доказываетъ, что онъ, благодаря своей глупости, непремѣнно провалится на экзаменѣ, сколько бы его ни учили.

Вообще, Клермонъ всегда держался со мной съ сознаніемъ своего превосходства. Онъ любилъ, напримѣръ, пускать мнѣ пыль въ глаза всякими химическими формулами. Въ старые годы онъ, правда, игралъ въ нашемъ обществѣ крупную роль, но съ тѣхъ поръ потерпѣлъ крушеніе, разорился, и ему, кажется, слѣдовало бы понять, что превосходству его наступилъ конецъ и что ему не мѣшало бы сбавить немного спеси. Мой бывшій компаньонъ, повидимому, не хочетъ съ этимъ считаться и все еще держитъ себя съ большимъ апиломбомъ.

-- Что касается приданаго Стефаніи, вотъ оно гдѣ у меня!-- кричитъ онъ, постукивая себя пальцемъ въ лобъ.-- Не позже понедѣльника я сумѣю отправиться на заводъ для руководства опытами; мое изобрѣтеніе въ первый же годъ дастъ не меньше ста тысячъ франковъ, на второй -- полтораста, а на третій -- и цѣлыхъ четыреста тысячъ. Стефанія, конечно, можетъ еще подождать три года, и тогда -- вы понимаете?-- она сумѣетъ сдѣлать блестящую партію...

-- А до того?..

-- А до того?.. Теперь она, я этого не отрицаю, ослѣплена вашимъ рыцарствомъ, благородствомъ манеръ вашихъ, богатствомъ вашей обстановки, но... но всеже... Представьте себѣ, что вдругъ къ ней, на крыльяхъ Синей Птицы, явился бы сказочный принцъ... Какъ вы думаете, не взяло ли бы ее раздумье?

-- Продолжайте!

Я откидываюсь на спинку стула, закладываю ногу на ногу и придаю своему лицу дерзкое, вызывающее выраженіе,

-- Да, я допускаю,-- продолжаетъ Клермонъ, -- что Стефанія задумалась бы. Въ такомъ предположеніи ничего обиднаго для васъ нѣтъ, я думаю?..

-- Нисколько! не стѣсняйтесь!

-- А что касается Стефаніи, то ея отношеніе къ вамъ такъ лестно...

Я кланяюсь, но въ душѣ у меня поднимается злое чувство. Клермонъ понимаетъ мое состояніе и кашлемъ старается замаскировать свое смущеніе.

-- По совѣсти говоря,-- снова начинаетъ онъ черезъ минуту,-- я не совсѣмъ раздѣляю отношенія къ вамъ Стефаніи...

-- Въ самомъ дѣлѣ?

-- Въ этомъ ничего удивительнаго нѣтъ: я васъ ближе знаю. Вѣдь мы съ вами уже старики, а Стефанія носитъ мое имя... Она -- m-lle Клермонъ, вы понимаете? Это сама невинность! Она чиста, какъ бѣгущій за матерью ягненочекъ. Повѣрьте, она такъ мало знаетъ жизнь, такъ непосредственно отдается своимъ впечатлѣніямъ... Взять, напримѣръ, ея отношеніе къ вамъ: вы поразили ее своимъ умѣньемъ одѣваться и тонкими духами, которые употребляете; въ васъ она впервые встрѣтила джентльмэна, который охотится верхомъ на лошади, въ высокихъ сапогахъ, совсѣмъ какъ сеньоры добраго стараго времени, который рыцарски любезенъ, всегда корректенъ, никогда не скажетъ грубаго слова, у котораго цѣлый штатъ прислуги и поставщиковъ, общество котораго состоитъ изъ адмираловъ, офицеровъ, банкировъ, важныхъ чиновниковъ, знаменитыхъ музыкантовъ... Все это, конечно, не могло не вскружить слегка голову такому ребенку. Стефанія совершенно не думаетъ о томъ, что эта великолѣпная, съ бронзовымъ отливомъ, борода, въ которой теперь вьются только два три серебряныхъ волоса, скоро совсѣмъ посѣдѣетъ, а глаза потеряютъ значительную часть своего блеска. Для нея такое открытіе будетъ крайне непріятнымъ сюрпризомъ и, быть можетъ, въ душу ея змѣей заползетъ разочарованіе. Конечно, я за нее совершенно спокоенъ: что бы она ни переживала, она всегда останется чистой и безупречной; я воспиталъ ее въ такихъ строгихъ принципахъ, что ни минуты не сомнѣваюсь въ ней. Да, я слишкомъ хорошо ее знаю и говорю вамъ, что она не способна забыться... особенно, будучи вашей женой: вы вѣдь мужчина крѣпкій и долго еще будете въ состояніи внушать любовь женщинамъ. Повторяю: Стефанія всю жизнь будетъ вамъ вѣрна, но это не мѣшаетъ тому, чтобъ она тосковала. А тоска -- плохая совѣтница! Особенно если она охватываетъ человѣка зимой, въ старомъ замкѣ... Читали вы романы Октава Фелье? Нѣтъ? Жаль! Вообще, напрасно такъ мало читаютъ этого автора: какой это глубокій знатокъ женской души! Непремѣнно читайте его романы!.. Да, дорогой мой, никогда не слѣдуетъ отдавать женщинъ во власть тоски... Къ тому же, если вы будете настаивать на рѣшеніи, о которомъ говорите въ послѣднемъ письмѣ, это только оскорбитъ Стефанію: она усмотритъ здѣсь недовѣріе съ вашей стороны. Неужели же вы и въ самомъ дѣлѣ не довѣряете этому чистому ребенку?

-- Да тутъ и рѣчи не можетъ быть о недовѣріи!

-- Ну нѣтъ, извините: вы въ своемъ завѣщаніи тщательно оговариваете, что Стефанія послѣ вашей смерти получитъ только пятую часть вашего наслѣдства. Чего вы хотите этимъ достигнуть? Чтобы она была заинтересована въ вашемъ долголѣтіи? Ужъ не боитесь ли вы, что моя бѣдная дѣвочка вздумаетъ подсыпать вамъ чего нибудь въ кофе? Или быть можетъ, вы считаете ее способной мечтать о вашей смерти, чтобы потомъ, подобно "Веселой вдовѣ", закружиться въ вихрѣ удовольствій?..

-- Богъ съ вами!

-- Еще бы! я знаю, вамъ лично это и въ голову не могло придти. Это завѣщаніе -- дѣло рукъ вашего нотаріуса, который защищаетъ интересы вашей семьи и который, въ порывѣ усердія, подсказалъ вамъ нѣсколько обидныхъ, дышащихъ недовѣріемъ и враждебностью пунктовъ...

-- О враждебности тутъ и рѣчи быть не можетъ, но не надо забывать, что у меня есть родня, о которой я долженъ подумать. Рейнары не имѣютъ никакого состоянія, и я не хочу, чтобы мое счастье было ихъ несчастьемъ. M-lle Клермонъ и сама, я увѣренъ, не захотѣла бы этого. Для меня крайне важно, чтобы она, войдя въ мой домъ, не встрѣтила со стороны моей родни недружелюбнаго, завистливаго чувства. Вотъ почему я выдѣляю изъ своего наслѣдства часть и родственникамъ своимъ: это явится для меня нѣкоторымъ образомъ гарантіей, что въ средѣ близкихъ мнѣ людей будетъ царить миръ и согласіе...

-- Вотъ это-то, дорогой мой, и пугаетъ меня! И пугаетъ, какъ видите, далеко не безъ основанія: моему ребенку, на другой же день послѣ свадьбы, придется, быть можетъ, встрѣтить къ себѣ злое, враждебное, завистливое отношеніе. Ну нѣтъ, этого я не хочу! Ни за что! На первомъ планѣ для меня стоитъ счастье моей дочери, и я меньше всего заинтересованъ въ томъ, чтобы бросить ее въ львиную пещеру. Я уже говорилъ вамъ, что меня сильно заставляетъ призадуматься враждебное отношеніе вашей родни къ предполагаемому браку съ моей дочерью. При такихъ условіяхъ вашъ домъ будетъ для бѣдной Стефаніи львиной пещерой... да, да, львиной пещерой!

-- Да вы съ ума сошли! Какая тамъ львиная пещера? Имѣйте въ виду, Клермонъ, что въ своемъ домѣ я хозяинъ и что я сумѣю всѣхъ заставить уважать мою жену. Всѣхъ, слышите?

Онъ дѣлаетъ насмѣшливо скептическую гримасу, которая меня очень задѣваетъ.

-- Даже Ивелена?

-- Да, даже Ивелена!

Произнося это имя, я стараюсь придать своему голосу возможно больше рѣшительности.

Волненіе мое такъ сильно, что я не могу усидѣть на мѣстѣ и вскакиваю со стула. Все во мнѣ ходуномъ ходитъ. Я дрожу съ головы до ногъ и сейчасъ, кажется, начну скрежетать зубами.

Клермонъ съ усталымъ видомъ вытягивается на кровати и вытираетъ себѣ потъ на лбу и щекахъ. Обоимъ намъ, повидимому, хочется помолчать немного.

Я чувствую себя выбитымъ изъ позиціи. Мнѣ и въ голову не приходило, что отецъ Стефаніи можетъ -- и далеко не безъ основанія -- найти, что я вовсе не такой уже выгодный женихъ. Въ проектѣ завѣщанія, который я, прислалъ ему въ своемъ вчерашнемъ письмѣ для того, чтобы поставить его въ извѣстность о своихъ планахъ, онъ несомнѣнно могъ усмотрѣть кое-что обидное для Стефаніи. Во многомъ онъ правъ: въ этомъ документѣ сквозить недовѣріе съ моей стороны и враждебное отношеніе къ его дочери со стороны моей родни.

И, тѣмъ не менѣе, я имѣю полное право заподозрить этого нѣжнаго отца въ нѣкоторой неискренности: всю зиму и весну онъ старался внушить дочери любовь ко мнѣ и склонить ее къ браку со мной, чтобы такимъ образомъ и себя и ее избавить отъ нищеты, а теперь... теперь онъ разыгрываетъ изумленіе, дѣлаетъ видъ, что считаетъ эту партію далеко не такой блестящей, выдвигаетъ рядъ препятствій и, вообще, всячески старается показать мнѣ, что только по добротѣ своей соглашается на этотъ бракъ, о которомъ онъ старый плутъ, такъ долго и горячо молилъ небеса. Теперь онъ, пускаетъ въ ходъ всѣ свои дипломатическія способности, чтобы добиться уничтоженія въ моемъ завѣщаніи тѣхъ пунктовъ, которые подсказалъ мнѣ адмиралъ, и которые крайне неудобны лично для него: они помѣшаютъ ему впослѣдствіи, черезъ Стефанію, прибрать къ рукамъ все мое состояніе.

Политика Клермона для меня ясна, и все же моя позиція по отношенію къ нему очень слаба. Что, въ самомъ дѣлѣ, могу я отвѣтить на его доводы? Слишкомъ очевидно, что въ оспариваемыхъ имъ пунктахъ дѣйствительно кроется доля недовѣрія къ моей будущей женѣ, и что мои родственники отнесутся къ ней враждебно. Этого отрицать нельзя. Вполнѣ естественно, что отца смущаютъ такія непріятныя для его дочери перспективы, и что онъ хочетъ оградить ея интересы. Наоборотъ, такая осторожность достойна всякой похвалы, но... я слишкомъ хорошо знаю Клермона! Я знаю, что на первомъ планѣ для него стоитъ выходъ изъ нищеты, а за соображенія моральнаго характера онъ цѣпляется только формы ради.

Впрочемъ, кто его знаетъ? Возможно также, что Клермонъ вполнѣ искрененъ. Въ сущности, я въ этомъ пунктѣ не имѣю права быть скептикомъ. Онъ горячо любитъ свою дочь и хлопочетъ только о ея счастьи; прежде онъ видѣлъ ея счастье въ бракѣ со мной, но условія, которыми я обставляю этотъ бракъ, кажутся ему настолько обидными, что онъ даже готовъ отказаться отъ своей завѣтной мечты выдать за меня Стефанію.

Я исподлобья смотрю на несчастнаго Клермона, вытянувшагося на больничной койкѣ, въ этой пустой, выбѣленной комнатѣ. Онъ шевелитъ губами и самъ съ собой разговариваетъ: онъ слишкомъ слабъ и изнуренъ лихорадкой, чтобы слѣдить за собой и не выдавать своего волненія. Въ головѣ его, имѣющей такое сходство съ головой Генриха IV и рельефно выступающей теперь на бѣломъ фонѣ подушки, есть что-то саркастическое. Онъ, повидимому, обдумываетъ какіе-нибудь новые, несокрушимые доводы.

Отъ какого-то открытаго пузырька съ лѣкарствомъ исходитъ непріятный запахъ. Меня слегка тошнитъ.

Почему не показывается Стефанія? Она, вѣроятно, сидитъ въ отводимой для гостей комнатѣ. Хотѣлось бы мнѣ знать ея дѣйствительное чувство ко мнѣ...

Она навѣрное и не подозрѣваетъ, что я тутъ бѣснуюсь: такъ рано меня не ждали; иначе Клермона умыли бы, причесали и, вообще, привели въ приличный видъ.

Теперь онъ ждетъ, чтобы я первый возобновилъ прерванный разговоръ; но что мнѣ ему сказать? Я ни за что не. хочу отказаться отъ возмущающихъ его пунктовъ, которые такъ важны и для меня и для моихъ родныхъ. По этому проекту Стефанія становится полной собственницей замка и ста гектаровъ прекрасной, очень доходной земли.

Нѣтъ, нѣтъ, уступить я не могу, несмотря на все мое желаніе. Большаго отъ меня нельзя требовать. Претензіи Клермона чрезмѣрны. Если я уступлю, бракъ со Стефаніей не освободитъ меня отъ рабства: зависимость отъ Рейнаровъ и Ивелена только смѣнится зависимостью отъ Клермона.

Онъ, повидимому, прочелъ на моемъ хмуромъ лицѣ, что я готовъ взять назадъ свое предложеніе, и спѣшитъ отрѣзать мнѣ отступленіе.

-- Какъ бы то ни было,-- говоритъ онъ,-- вы завладѣли сердцемъ моей дочери. Поздравляю васъ: побѣда эта далеко не изъ легкихъ, тѣмъ болѣе, что вы вытѣснили изъ ея сердца своего болѣе молодого, но менѣе счастливаго соперника... да, да! Вы его знаете...

-- Феликсъ Рейнаръ?

-- Онъ самый! Между нами говоря, Стефанія была къ нему не совсѣмъ равнодушна. Это была ея первая, правда, не очень серьезная,-- любовь. Потомъ вдругъ, не знаю ужъ почему, она перемѣнила къ нему отношеніе и стала презрительно говорить о немъ. Она даже отказалась отъ его уроковъ рисованія.

-- Да, отъ меня не ускользнулъ этотъ легкій флиртъ.

Я говорю это съ напускнымъ спокойствіемъ, хотя на душѣ у меня очень скверно. Съ того самаго дня, какъ Стефанія при мнѣ подвѣшивала пучокъ зелени для сочельника въ англійскомъ салонѣ, я былъ увѣренъ, что мысли ея цѣликомъ заняты мною, а что въ Феликсѣ ей нравились только его комическія выходки да жизнерадостность. Правда, Изабелла меня какъ-то предостерегала, что m-lle Клермонъ неравнодушна къ ея брату, но это предостереженіе казалось мнѣ просто маневромъ претендентки на мое наслѣдство. Неужели же это возможно? Неужели Стефанія, дѣйствительно, была одно время влюблена въ Феликса? Эта мысль разстраиваетъ меня.

-- Это, конечно, одно только ребячество!-- говоритъ Клермонъ, отъ котораго не ускользнуло мое душевное состояніе.

Зачѣмъ онъ вдругъ заговорилъ о Феликсѣ? Неужели для того, чтобы возбудить во мнѣ ревность? Неужели онъ думаетъ, что отъ одной только мысли о возможномъ соперникѣ я совершенно потеряю голову и забуду всякое благоразуміе? Онъ ошибается. Правда, образъ Феликса не даетъ мнѣ теперь покою. Отнынѣ мнѣ крайне непріятно будетъ жить съ нимъ подъ однимъ кровомъ: я вовсе не хотѣлъ бы разыгрывать такую-же глупую роль, какую навязали адмиралу.

-- Да, старина,-- не унимается Клермонъ,-- вы одержали побѣду надъ двадцатилѣтнимъ юнцомъ, художникомъ и, вдобавокъ, очень не глупымъ малымъ, какъ я слышалъ. Вы вытѣснили его изъ сердца Стефаніи, да еще какъ вытѣснили! Ахъ вы, неисправимый Донъ-Жуанъ! О, я еще помню скандалъ въ Трувиллѣ, однимъ изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ котораго была ваша милость... Дайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, слово, что вы не сдѣлаете ее несчастной, не станете обманывать ее...

-- Кого это, ее?-- имѣлъ я жестокость спросить.

-- Какъ кого? Да Стефанію!

-- Значитъ, вы согласны выдать ее за меня?

-- Да... Конечно, если вы докажете свое довѣрчивое отношеніе... Но -- вы понимаете?-- съ вашей стороны должно быть полное довѣріе! Этого требую я, этого потребуетъ отъ васъ и Стефанія. На меньшемъ мы помириться не можемъ.

-- Что вы понимаете подъ полнымъ довѣріемъ?

Я чувствую, что близится катастрофа, и какое-то странное напряженіе охватываетъ каждый мой мускулъ, каждый фибръ моего существа; я слышу, какъ бьется у меня сердце и переливается кровь въ жилахъ.

-- Вы должны порвать составленный вашимъ нотаріусомъ проектъ, который оскорбителенъ для моей дочери и, вдобавокъ, совершенно не обезпечиваетъ ее въ будущемъ.

-- Если бы дѣло зависѣло отъ одного меня, я охотно послѣдовалъ бы вашему совѣту, но нотаріусъ нашъ представляетъ вѣдь также интересы и сестеръ моихъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? А вы только что говорили, что у себя дома хотите быть полновластнымъ хозяиномъ.

-- Да, но это не значитъ, что я долженъ быть несправедливъ! Терезу, напримѣръ, я рѣшительно не могу оставить безъ поддержки. Возможно даже, что я совсѣмъ возьму ее къ себѣ: мужъ ея все время разъѣзжаетъ и почти совершенно не помогаетъ ей.

-- Значитъ, Стефаніи придется жить съ Рейнарами?

-- Собственно, съ г-жей Рейнаръ, если вы ничего противъ этого не имѣете.

Я въ свою очередь перехожу въ наступленіе и заставляю его понемногу отступать. Да, онъ уступитъ... въ противномъ случаѣ...

-- Все это очень, очень важно!-- прерываетъ Клермонъ мои размышленія.-- Вы хотите дочь мою, которую я такъ горячо люблю, взять въ домъ, гдѣ она всегда, всю жизнь будетъ встрѣчать враждебное къ себѣ отношеніе со стороны вашей гордой родни!

-- Эта-то гордость и служитъ лучшей гарантіей, что къ вашей дочери будутъ относиться съ полнымъ уваженіемъ.

-- Возможно, возможно... Но еще одно: скажите, пожалуйста, какъ будетъ со мной? Ваша фамильная гордость, я думаю, не позволитъ вамъ примириться съ тѣмъ, чтобы тесть вашъ оставался въ какой-то больницѣ, на общественномъ иждивеніи... Въ частности, напримѣръ, г. Ивеленъ, этотъ видный банкиръ, офицеръ ордена Почетнаго Легіона, навѣрное запротестуетъ противъ такого позора. Какъ бы то ни было, ваша фамильная гордость подскажетъ вамъ? надѣюсь, мысль о возстановленіи, хотя бы только номинальномъ, нашего прежняго сотрудничества и о выдачѣ мнѣ авансомъ нѣкоторой части нашихъ будущихъ доходовъ. Къ тому же, я съ понедѣльника самъ приступлю къ, руководству опытами въ нашей лабораторіи... Обо всемъ этомъ вы, безъ сомнѣнія, думали. Стефаніи было бы слишкомъ тяжело оставлять меня въ богадѣльнѣ въ то время, какъ сама она будетъ жить въ богатомъ замкѣ и разъѣзжать въ автомобиляхъ. У нея, подобно тому, какъ и у вашихъ родственниковъ, тоже есть гордость. Между тѣмъ, я до сихъ поръ не вижу, чтобы вашъ нотаріусъ задавался такимъ вопросомъ. Какъ видите, передъ нами встаетъ еще одна трудность.

-- Все это устроится... Прежде всего, выздоравливайте!

-- Я объ этомъ всячески стараюсь!

Клермонъ усмѣхается. Тонъ моего отвѣта далеко не успокаиваетъ его.

Часъ отъ часу не легче. Неужели мнѣ придется по частямъ отдать всю свою свободу,-- то во имя гордости дочери, то ради самолюбія отца?...

Вся рѣшимость, которую я чувствовалъ въ себѣ за послѣднее время, исчезаетъ. Испытывая глупую, мучительную неловкость, сижу я тутъ со шляпой въ рукѣ и не знаю, куда мнѣ глаза дѣвать. Я искоса поглядываю на красующійся у меня въ петлицѣ букетикъ гвоздики, на свои лакированныя ботинки и каштановаго цвѣта новый костюмъ. Какимъ онъ теперь кажется ненужнымъ и смѣшнымъ, этотъ щегольской костюмъ, который я надѣлъ ради Стефаніи.

Мнѣ тяжело, и я испытываю одно только желаніе: уйти, бѣжать отсюда, не обращая вниманія даже на ливень, который затопилъ почти весь садъ за окномъ. Я давно бы ужъ ушелъ, если бы не жалость къ Клермону, который меня всячески удерживаетъ. Я продолжаю объясняться, стараюсь оправдать возмущающіе его въ проектѣ завѣщанія пункты,-- вообще, веду себя какъ какой-нибудь уличаемый въ жульничествѣ маклеръ. Въ сущности, онъ правъ, и всякій на его мѣстѣ поступалъ и думалъ бы точно такъ же. Онъ убѣжденъ, что я ему всѣмъ обязанъ, и что согласіе Стефаніи выйти за меня еще въ стократъ увеличитъ мой долгъ. Возможно, что онъ вполнѣ искрененъ.

-- Вы любите Стефанію,-- снова заговариваетъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія,-- и только поэтому просите ея руки; взамѣнъ ея молодости, невинности и довѣрчивости вы предлагаете ей опытность и подозрительность стараго, пожившаго холостяка, а взамѣнъ наивной прямоты -- враждебность вашей родни, сухую разсчетливость и мелочную бережливость. Конечно, Стефанія и не думаетъ обо всемъ этомъ. Бѣдная дѣвочка моя! Она слишкомъ много тяжелаго видѣла въ жизни, и было бы несправедливо подвергать ее новымъ испытаніямъ. Я спрашиваю себя, вправѣ ли я -- не говорю ужъ убѣждать ее принять ваше предложеніе,-- а хотя бы предоставить ей свободно слѣдовать своему влеченію къ вамъ. Положа руку на сердце, какъ бы вы на моемъ мѣстѣ поступили?

На этотъ разъ я не сомнѣваюсь: Клермонъ въ эту -- быть можетъ, единственную -- минуту вполнѣ искрененъ. Возможно, что на него подѣйствовали его собственные доводы.

На меня они тоже дѣйствуютъ. Я предвижу, что много тяжелаго принесетъ этотъ бракъ и мнѣ и Стефаніи. Черезъ восемь-десять лѣтъ я буду совсѣмъ уже старикомъ, и ей, молодой еще женщинѣ, будетъ со мной далеко не весело. Вдобавокъ еще придется выносить сердитое презрѣніе Ивелена, сочувственные вздохи адмирала, нѣмую скорбь Терезы...

Нѣтъ, свобода писана не для меня. Ивеленъ правъ: нельзя, оставаясь честнымъ человѣкомъ, стряхнуть съ себя иго, которое накладываютъ на насъ предки, съ одной стороны, и потомство -- съ другой.

Клермонъ все еще говоритъ. Онъ расхваливаетъ свою дочь, благодаритъ меня за доброту по отношенію къ нему самому и къ Стефаніи; онъ какъ бы торопится снова укрѣпить начавшія было рваться узы, которыя насъ связывали. Несчастный отецъ замѣчаетъ, что его дипломатія только можетъ всѣмъ намъ повредить. Лицо его становится еще болѣе старческимъ, измученнымъ и пріобрѣтаетъ землистый оттѣнокъ; глаза его вдругъ увлажняются, вѣки краснѣютъ и опухаютъ.

Теперь онъ уже отдаетъ мнѣ Стефанію безъ всякихъ условій.

-- Она, конечно, свободна располагать собой. Какъ, какимъ образомъ могу я настоять на своемъ, если она все же захочетъ выйти за васъ? Я вѣдь не могу устроить ея счастья,-- какое же я имѣю право стать ей на дорогѣ, мѣшать ея счастью или тому, въ чемъ она видитъ для себя счастье? Я считалъ своимъ долгомъ изложить вамъ свои соображенія...

-- Которыя я нахожу очень серьезными, дорогой другъ! Мнѣ надо теперь хорошенько подумать прежде, чѣмъ рѣшиться на что бы то ни было. Я долженъ тщательно взвѣсить, могу ли я удовлетворить ваши справедливыя требованія, а пока -- до скораго свиданія!

-- Не уѣзжайте, по крайней мѣрѣ, не повидавшись съ вашей возлюбленной! Я скажу, чтобы ее позвали.

-- Не безпокойтесь. Я попрошу, чтобы меня повели къ ней...

-- Но...

Я не слушаю его, закрываю за собой дверь и поспѣшно убѣгаю. Лишь бы только онъ не послалъ въ погоню за мной служителя! Я и въ самомъ дѣлѣ слышу доносящійся изъ его комнаты электрическій звонокъ. По счастью, служитель не очень-то торопится. Да, я уѣду, не повидавшись со Стефаніей: я боюсь за свою рѣшимость. Какъ-нибудь потомъ... только не теперь. Какъ школьникъ, выбѣгаю я подъ дождемъ во дворъ, усаживаюсь въ автомобиль. Моторъ шумитъ. Когда мы уже трогаемся съ мѣста, на крыльцѣ появляется служитель, жестикулируетъ и что-то кричитъ.

Стефанія, милая, граціозная кукла! Куда дѣвались тѣ дивныя минуты, когда мы подъ густымъ, зеленымъ навѣсомъ, вдали отъ шумной, празднично настроенной толпы, такъ довѣрчиво прижимались другъ къ другу, въ то время какъ надъ головами нашими цѣловались клювами влюбленныя птицы?..

X.

Какъ тоскливы эти дни! Безъ перерыва льетъ дождь, подгоняемый западнымъ вѣтромъ. Это океанъ шлетъ намъ, съ самой Бретани, свои испаренія, которыя, скопившись въ темныя тучи, медленно ползутъ по небу и безконечными ливнями затопляютъ наши нивы. Выйдешь въ паркъ -- къ ботинкамъ липнутъ комья грязи, а потомъ, когда возвращаешься въ комнаты, пачкаешь ногами навощенный паркетъ. Ивеленъ и Феликсъ немилосердно курятъ, и я задыхаюсь, тѣмъ болѣе, что изъ-за холодной погоды нельзя открывать окна.

Надо подняться къ себѣ, чтобы переписать набѣло черновикъ моего отвѣта на письма и телеграммы изъ Сюреннъ. Для меня это настоящая пытка. Клермонъ во что бы то ни стало хочетъ устроить нашъ бракъ и ведетъ свою линію съ изумительнымъ упорствомъ.

Я систематически стараюсь охладить его и энергично пускаю въ ходъ его же доводы. Да, Стефаніи будетъ крайне тяжело жить въ атмосферѣ недовѣрія и вражды; я ни на минуту не перестаю думать о ждущихъ бѣдную дѣвушку страданіяхъ, которыя, вдобавокъ, и мнѣ отравятъ счастье.

Я устроилъ такъ, что нашъ синдикатъ купилъ у Клермона за три тысячи франковъ право на производство опытовъ съ его новымъ изобрѣтеніемъ. Эти деньги даютъ ему возможность терпѣливо ждать лучшихъ дней и держать при себѣ Стефанію, которая уже не возобновляла у меня своихъ секретарскихъ обязанностей.

Мнѣ ея очень недостаетъ, несмотря на всю ея незначительность и невзрачность. Коридоры кажутся мнѣ такими пустынными съ тѣхъ поръ, какъ по нимъ не проходитъ, десятки разъ на день, Стефанія своей торжественной походкой механической куклы.

Порой, когда я одинъ, мнѣ случается плакать: мнѣ кажется, что слезы ослабляютъ напряженіе моихъ нервовъ...

Бѣдная Стефанія! Она мечтаетъ только о томъ, чтобы стать въ этомъ замкѣ полновластной хозяйкой, а я... я хотѣлъ бы хоть нѣсколько лѣтъ видѣть ее счастливой, а потомъ... Что же потомъ? Нѣтъ, лучше объ этомъ не думать! Лучше не заглядывать въ будущее: предвидѣнія только жизнь портятъ...

Хотѣлъ бы я знать, сердится ли Стефанія на отца за то, что онъ своими доводами заставилъ меня отказаться отъ мысли о бракѣ. Или она все еще надѣется? Возможно, впрочемъ, что она рада избавиться отъ меня: она, быть можетъ, собирается завязать какой-нибудь новый романъ,-- хотя бы съ тѣмъ же Феликсомъ? О, она впослѣдствіи навѣрное обманывала бы меня съ нимъ, съ Робертомъ и другими молодыми ловеласами. Спасибо еще, что Клермонъ предупредилъ меня. Глупецъ!

Странно, однако: мнѣ кажется, что я готовъ былъ бы даже примириться съ измѣной Стефаніи, лишь бы только я могъ наслаждаться ея близостью.

Милая Стефанія! У тебя выпуклый лобъ, слишкомъ широкій ротъ, утиная кожа, костлявое тѣло; ты очень не важно играешь на клавесинѣ устарѣвшіе романсы; ты, вообще, не блещешь ни умомъ, ни красотой,-- но я все же волнуюсь, вспоминая, какъ я прижималъ тебя, подъ зеленой чащей, къ своей груди, и какъ мнѣ пріятно было видѣть тебя въ своемъ домѣ. Мнѣ очень, очень недостаетъ тебя!

Какія страданія доставляетъ любовь, если только можно назвать любовью мое чувство!

Терезу тоже ждутъ страданія. На дняхъ она дала мнѣ прочесть письма мужа. Посланія этого плута дышатъ нѣжностью: онъ въ нихъ то и дѣло вспоминаетъ наиболѣе яркіе моменты ихъ взаимной любви,-- ласки, восторги, мимолетныя размолвки и нѣжныя сцены примиренія. Это не письма, а сборникъ романсовъ, и я почти убѣжденъ, что онъ собирается переложить ихъ на музыку, чтобы хоть какую-нибудь пользу извлечь изъ печальной необходимости терять время на лицемѣрныя письма женѣ.

Впрочемъ, вправѣ ли я бросить камнемъ въ этого, придавленнаго гнетомъ несправедливости и человѣческой глупости, неудачника -- композитора? Чувствуя, что жизнь уходитъ, онъ спѣшитъ стряхнуть съ себя слишкомъ тяжелое для его слабыхъ моральныхъ устоевъ бремя семьи, чтобы вкусить возможно больше удовольствій и во всю насладиться свободой, пока не придетъ старость. А я развѣ не такъ поступаю? Нѣтъ, я не вправѣ подходить къ нему съ моральными сентенціями! Къ тому же, онъ навѣрное уже знаетъ отъ Терезы, что я увлекаюсь Стефаніей -- и, конечно, не преминулъ бы, защищаясь отъ моихъ обвиненій, воспользоваться этимъ новымъ для него фактомъ.

Вотъ прекрасный аргументъ для проповѣдника, который съ каѳедры сталъ бы говорить о томъ, какъ унижаютъ насъ наши собственныя слабости! Я теперь потерялъ возможность просто даже сдѣлать попытку возвращенія Рейнара на путь истинный: мой собственный грѣхъ мѣшаетъ мнѣ воспротивиться чужому преступленію. Позволивъ себѣ увлечься Стефаніей и мечтать о бракѣ съ ней, я тѣмъ самымъ поставилъ на карту будущее Терезы.

Кто бы могъ думать, что одна лишь моя попытка идти навстрѣчу молодой дѣвушкѣ въ ея желаніи стать, наряду со мной, хозяйкой въ моемъ домѣ, вызоветъ столько потрясеній въ жизни близкихъ мнѣ людей?..

Сегодня утромъ, еще до завтрака, къ намъ вдругъ пріѣхалъ гусарскій офицеръ, который былъ намъ представленъ Ивеленомъ во время недавняго праздника въ паркѣ. Онъ теперь пріѣхалъ въ наемномъ автомобилѣ. Черезъ часъ онъ долженъ вернуться на мѣсто службы. Свой визитъ онъ объяснилъ однимъ лишь желаніемъ засвидѣтельствовать намъ почтеніе и сказать пару словъ Ивелену.

Странно! Ужъ не понадобились ли ему экстренно деньги? Возможно, что онъ спустилъ все, что у него было, въ карты или на кокотокъ.

Ивеленъ съ сыномъ поѣхали кататься верхомъ, и я спускаюсь внизъ, чтобы принять гостя. Тотъ разсыпается въ извиненіяхъ, смущается, краснѣетъ какъ мальчикъ, несмотря на свои ботфорты со шпорами и нашивки за отличіе, и сочиняетъ въ оправданіе своего неурочнаго посѣщенія всякій вздоръ. Ясно, что я стѣсняю его. Я собираюсь уже уйти, оставивъ его въ англійскомъ салонѣ съ альбомами и гравюрами, какъ вдругъ входитъ Жюльета. Лицо у нея разстроенное, она до того взволнована, что забыла даже стереть пудру съ кончика своего носа.

Что дѣлать? Не могу-же я оставить тутъ съ глазу на глазъ этихъ двухъ птенцовъ, у которыхъ теперь такой трагическій видъ!

-- Ну что?-- спрашиваетъ Жюльета.

-- Рѣшено!

-- Когда вы уѣзжаете?

-- 17 іюня... черезъ Гонъ-Конгъ.

Я спрашиваю, въ чемъ дѣло, и узнаю, что юный сынъ Марса получилъ командировку въ Индо-Китай для организаціи какихъ-то отрядовъ аннамитской кавалеріи и для наблюденія за постройкой дороги на границѣ Юнана.

На мой вопросъ, доволенъ ли онъ, гусаръ отвѣчаетъ улыбкой, напоминающей гримасу. Похоже на то, что его просто хотятъ отослать подальше. Впрочемъ, этотъ красивый молодчикъ съ наклонностями честолюбца-авантюриста, кажется, не очень-то удрученъ.

Жюльетѣ очень хочется, чтобы я ушелъ. Увы! это невозможно. Если я предоставлю этой парочкѣ разыгрывать съ глазу на глазъ какую-нибудь пастушескую идиллію, мнѣ потомъ достанется отъ Ивелена.

Ливень все больше затопляетъ паркъ, и по оконнымъ стекламъ текутъ дождевыя струи. Я не могу даже отойти немного дальше, подъ предлогомъ желанія подышать свѣжимъ воздухомъ; наконецъ, я нахожу нужный предлогъ: я вспоминаю, что въ "Исторіи путешествій" есть нѣсколько гравюръ XVIII вѣка, относящихся къ Юнану и Тонкину. Книга эта лежитъ у меня въ смежной съ террасой библіотекѣ: если дверь останется открытой, мнѣ будетъ слышно, о чемъ они говорятъ.

Когда я предлагаю молодому лейтенанту познакомить его съ гравюрами, онъ съ жаромъ благодаритъ меня. Оставивъ его съ Жюльетой, я направляюсь въ библіотеку и начинаю рыться среди книгъ. Между мной и молодыми людьми не больше двадцати метровъ разстоянія. Оба они стоятъ на террасѣ у широкаго окна. Онъ, повидимому, въ очень скверномъ настроеніи, все время пожимаетъ плечами, качаетъ головой и нервно барабанитъ пальцами по стекламъ. Красныя, какъ вишни, губки Жюльеты складываются въ недовольную гримасу, которая придаетъ надутый видѣвсему ея дѣтскому личику съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу. Неужели она собирается плакать? Господи, неужели и этотъ ребенокъ уже позналъ сердечныя страданія!

Появленіе Терезы съ заплаканными глазами меня окончательно сбиваетъ съ толку. Она жметъ лейтенанту руку. Первыя же ея слова еще больше омрачаютъ его лицо. Въ чемъ тутъ дѣло? На моихъ глазахъ происходитъ драма, о которой мнѣ ничего неизвѣстно, и смысла которой я рѣшительно не могу разгадать.

Тереза тотчасъ же направляется въ мою сторону; она отводитъ меня къ амбразурѣ окна и вводитъ въ курсъ дѣла: лейтенантъ, влюбившись въ Изабеллу, сталъ добиваться далекой командировки, чтобы разлукой съ семьей, которую она не выносила за надменность, доказать возлюбленной всю силу своего чувства; онъ еще до отъѣзда хочетъ повѣнчаться съ моей племянницей, чтобы потомъ увезти ее съ собой въ этотъ полудикій край, гдѣ ему, быть можетъ, не одинъ годъ пришлось бы умирать отъ тоски, если бы онъ былъ одинъ. Но Изабелла рѣшительно отвергаетъ этотъ бракъ, несмотря на всѣ достоинства молодого лейтенанта и предстоящее ему крупное наслѣдство. По словамъ Терезы, мотивы ея отказа просто смѣшны.

Сестра спрашиваетъ, не соглашусь ли я подняться на минуту къ Изабеллѣ, чтобы сдѣлать попытку сломить ея упрямство: удалось же мнѣ отговорить ее отъ поступленія на сцену!

-- Да она совсѣмъ спятила, твоя Изабелла!

Какъ! Она отвергаетъ этого красавца, который съ отличіемъ кончилъ Сенъ Сирскую школу, только потому, что онъ, вмѣсто того, чтобы бездѣльничать въ одномъ изъ гарнизоновъ Франціи, отправляется насаждать цивилизацію въ Азіи! Очень жаль, что я такъ поздно узналъ объ этомъ романѣ; почему она мнѣ раньше не сказала?

Оказывается, что Тереза и сама чуть не наканунѣ обо всемъ узнала. Это Жюльета все устроила, изъ одной только любви къ кузинѣ. Эмилія съ своей стороны тоже хлопотала о благополучномъ исходѣ романа: она убѣдила родныхъ лейтенанта не противиться его браку. Къ несчастью, назначеніе его въ командировку, котораго ждали не раньше осени, неожиданно пришло теперь. Откладывать отъѣздъ невозможно: это повредило бы ему въ глазахъ начальства, а вмѣсто него въ эту выгодную командировку послали бы другого; такимъ образомъ, онъ упуститъ случай отличиться, что въ колоніяхъ очень легко, и, пожалуй, дослужиться въ короткое время до капитанскаго чина.

Я подаю молодому человѣку гравюры, которыя не Богъ вѣсть какъ занимаютъ его, а самъ поднимаюсь наверхъ и стучусь въ комнату племянницы. Изабеллу я застаю въ очень мрачномъ настроеніи; закутавшись въ голубой пенюаръ, она съ видомъ трагической артистки стоитъ передъ зеркаломъ.

-- Ты съ ума сошла! Неужели тебѣ не нравится этотъ красавецъ?

-- Нѣтъ, напротивъ!

-- Такъ въ чемъ же дѣло?

-- Дѣло въ томъ, что... не хочу я, вотъ и все! Онъ, кажется, воображаетъ, что оказываетъ мнѣ благодѣяніе! Нѣтъ, нѣтъ!..

-- Но я тебя не понимаю! Мнѣ говорили, что только ради тебя онъ разстается съ семьей...

-- Ничего подобнаго! Все это мама выдумала, чтобы показать тебѣ его благородство. На самомъ дѣлѣ, лейтенантъ облюбовалъ командировку въ Азію потому, что тамъ легко получать ордена и всякія, отличія; онъ въ данномъ случаѣ дѣйствовалъ только какъ ловкій карьеристъ; чтобы добиться этого назначенія, онъ всячески унижался передъ начальствомъ и безцеремонно подставлялъ ножку конкурентамъ; онъ пустилъ въ ходъ и Ивелена, который въ свою очередь заставилъ адмирала Элигоэ видѣться по этому дѣлу съ военнымъ министромъ. Такіе пріемы, конечно, противны, но вопросъ еще не въ этомъ. Мѣсяца полтора тому назадъ, когда лейтенантъ окончательно убѣдился, что его хлопоты насчетъ командировки увѣнчаются успѣхомъ, онъ сказалъ себѣ, что ему скоро предстоитъ надолго закопаться въ глушь и что, будучи одинокъ, онъ тамъ удавится съ тоски. И ему пришла мысль захватить съ собой какую-нибудь смазливую дѣвушку; меня онъ видѣлъ на нашемъ праздникѣ въ роли кокетки изъ пьесы Мариво, напудренной, съ черной мушкой на щекѣ, и осыпалъ меня любезностями; мы шутили, смѣялись... Между тѣмъ, незадолго до того, у него рухнулъ планъ женитьбы на дочери банкира Кольтора, за которой онъ долженъ былъ получить семьсотъ тысячъ приданаго. Жюльетѣ пришло въ голову, что мѣсто дочери банкира могу занять я; тетка Эмилія нашла эту мысль геніальной, а я... откровенно говоря, я уступила настояніямъ Жюльеты и два раза ходила съ ней на край парка, гдѣ насъ ждалъ лейтенантъ; но, клянусь, я и не догадывалась о подоплекѣ всей этой исторіи. Лейтенантъ, само собой разумѣется, вообразилъ себя влюбленнымъ въ меня, меня же это забавляло, и я продолжала разыгрывать легкомысленную героиню Мариво. Короче, онъ сказалъ себѣ: "такъ и быть,-- женюсь на этой смуглянкѣ, разъ не удалось сорвать семьсотъ тысячъ приданаго! Къ тому же, слишкомъ мало времени, чтобы искать чего-нибудь лучшаго". И онъ рѣшилъ, вмѣстѣ со своими биткомъ набитыми чемоданами, тремя дорожными несессерами, коллекціей зубныхъ щеточекъ, лошадью да парой охотничьихъ собакъ, увезти также и кокетку изъ пьесы Мариво. Такъ нѣтъ же! На этотъ разъ онъ ошибся, и ему придется обойтись безъ меня; на мое мѣсто онъ найдетъ тамъ какую-нибудь желтолицую красотку -- это будетъ даже оригинальнѣе...

Изабелла произноситъ этотъ монологъ съ яростью.

Изъ комнаты матери входитъ Феликсъ.

-- Ты, дядя, надѣюсь, не захочешь, чтобы сестра моя вышла за профессіональнаго убійцу въ мундирѣ съ брандебурами, который станетъ въ Азіи отправлять на тотъ свѣтъ мирныхъ китайцевъ, неизмѣримо болѣе интеллигентныхъ и менѣе злыхъ, чѣмъ этотъ пустоголовый франтъ?...

-- Скажи лучше, который будетъ защищать отъ разбойниковъ несчастныхъ строителей пути, предназначеннаго для провоза въ глубь этотъ дикой страны европейскихъ богатствъ.

-- О, конечно! Имъ навезутъ абсента и всякой фальсифицированный дряни, которая не находитъ сбыта во Франціи, но которую можно будетъ продавать одураченнымъ туземцамъ на вѣсъ золота! Неужели ты хотѣлъ бы, чтобы Изабелла стала соучастницей такихъ преступленій?

-- Ты глупъ!

-- Въ такомъ случаѣ, глупъ и Жоресъ, и Гедъ, и всѣ ихъ послѣдователи; въ такомъ случаѣ, и парламентъ, который выступилъ противъ колоніальныхъ авантюръ, и народъ, выбравшій этотъ парламентъ, и возставшіе противъ французской тираніи аннамиты, которыхъ мы окрестили пиратами, чтобы имѣть право рубить этимъ несчастнымъ головы, если они вздумаютъ возстать противъ своихъ угнетателей -- все это, по-вашему, дураки?..

-- Не забывай, что съ тѣхъ поръ, какъ мы занялись Аннамомъ, смертность въ немъ значительно понизилась. Мы перебросили мосты черезъ рѣки, построили Юнанскую желѣзную дорогу, которая обогатитъ всю долину Красной рѣки и которая послужитъ связующимъ звономъ между Западнымъ Китаемъ и остальнымъ міромъ...

-- Пока все это осуществится, столько "пиратовъ" будетъ перебито, что, кажется, не останется ни одного туземца, который могъ бы наслаждаться благами насаждаемой вами цивилизаціи! Я прекрасно понимаю Изабеллу: она хочетъ быть подальше отъ этихъ грязныхъ дѣлишекъ и убійствъ, которыя только на руку банкирамъ. И благо ей!

-- Изабелла, ради Бога, не слушай этого глупца! Какъ же ты рѣшаешь насчетъ лейтенанта?

-- Я уже сказала вамъ: ему не удастся включить меня въ свой багажъ.

-- Онъ тебѣ не нравится?

-- Нѣтъ, напротивъ! Онъ, если хотите, даже не глупъ.

-- Такъ почему же ты ему отказываешь?

-- Во первыхъ, я хочу остаться во Франціи, въ Парижѣ. Вы знаете, какъ я люблю искусство, литературу... Я хочу культивировать свой умъ...

-- Все это прекрасно, но... ты вѣдь знаешь, мать твоя очень не богата, и этотъ бракъ избавилъ бы тебя отъ многихъ страданій.

-- Бѣдность не пугаетъ меня...

-- Ты, положимъ, не всегда такъ думала. Чтобы вырваться изъ когтей нищеты, ты даже рвалась на сцену, несмотря на всѣ наши доводы...

-- Которые казались мнѣ несерьезными. Но оставимъ это. На хлѣбъ я всегда сумѣю заработать -- въ конторѣ или на сценѣ...

-- Онъ любитъ тебя, этотъ молодой человѣкъ, и можетъ тебѣ дать гораздо больше, чѣмъ твоя сцена. Онъ тамъ ждетъ тебя, внизу, вмѣстѣ съ твоей матерью и Жюльетой. Сойди къ нему!

-- Нѣтъ!

-- Повторяю, онъ серьезно тебя любитъ.

-- Въ такомъ случаѣ,-- кричитъ Феликсъ,-- пусть выйдетъ въ отставку! Пусть займется какимъ-нибудь честнымъ ремесломъ, пусть станетъ производителемъ, а не разрушителемъ. Онъ вотъ, напримѣръ, любитъ лошадей -- пусть сдѣлается каретникомъ, извозчикомъ. Тогда и я и Изабелла будемъ уважать его...

-- Молчи! Это одни слова. Ты не способенъ жертвовать жизнью за свой идеалъ, какъ это можетъ сдѣлать онъ!

-- Ты думаешь?

-- Я увѣренъ въ этомъ. На баррикадахъ я пока тебя еще не видалъ. Нѣтъ ужъ, лучше пойди прогуляйся немного... А ты, Изабелла, подумай о матери, которая искренно желаетъ тебѣ счастья, хотя бы потому, что тогда и она будетъ счастлива.

Уже стоя въ дверяхъ, Феликсъ снова вмѣшивается.

-- Мама, выходя замужъ, тоже шла противъ воли родителей; она не хотѣла подчиняться нелѣпымъ предразсудкамъ, завѣщаннымъ намъ предками.

-- Я буду слѣдовать ея примѣру...

-- Который, какъ тебѣ извѣстно, далъ не очень блестящіе результаты.

-- Я на ея мѣстѣ, если бы пришлось выбирать между отцомъ и Ивеленомъ, тоже не колебалась бы.

-- Тутъ дѣло идетъ не объ Ивеленѣ. Лейтенантъ -- интересный молодой человѣкъ, которымъ любая женщина можетъ гордиться, и который доставитъ тебѣ спокойную, богатую жизнь.

-- Меня все это мало интересуетъ.

-- Но чего же тебѣ въ такомъ случаѣ надо?

-- Независимости!

-- Увы! Бѣдность далеко не гарантируетъ ее!

-- Почему же? Какъ будто нельзя зарабатывать кусокъ хлѣба трудомъ?

-- Да, при чемъ приходится быть въ зависимости отъ хозяина или отъ публики, безъ одобренія которой не можетъ обойтись ни драматургъ, ни актриса. Нѣтъ ужъ, повѣрь мнѣ, Изабелла, повѣрь своему дядѣ!..

-- Я знаю, что ты желаешь мнѣ добра.

-- Жюльета, которая такъ тебѣ предана, все время мечтала о твоемъ бракѣ съ лейтенантомъ. Какъ она старалась! Она и тетушку твою Эмилію вовлекла въ заговоръ, чтобы вѣрнѣе добиться согласія родителей молодого человѣка. Изабелла, всѣ ждутъ, надѣются... Помни, такіе случаи рѣдко представляются въ жизни.

-- Что же дѣлать!

Эти слова какъ будто положили конецъ ея колебаніямъ. Эта красивая дѣвушка знаетъ, что она отвергаетъ теперь свое счастье. Будущее она приноситъ въ жертву своей гордости. Я понимаю ея душевное состояніе и еще настойчивѣе пытаюсь убѣдить ее.

Вотъ если бы мнѣ это удалось! Я все еще надѣюсь, что Изабелла только для виду упорствуетъ, и вѣрю, что въ концѣ концовъ она сдастся. Нельзя же допустить, чтобы она изъ-за дурацкаго самолюбія губила всю свою жизнь, отталкивала счастье, богатство, почетъ и продолжала оставаться въ нищетѣ.

Изабелла, между тѣмъ, смотрится въ зеркальный шкафъ. Ей, повидимому, доставляетъ удовольствіе видѣть себя въ позѣ трагической артистки съ густыми черными волосами, завернутую въ пенюаръ, словно въ тогу, со строго нахмуренными бровями. Сопровождая свою рѣчь соотвѣтствующими жестами, она нѣсколько патетическимъ тономъ про_:износить слѣдующій монологъ:

-- Нѣтъ, я не выйду замужъ за этого офицера -- именно потому, что онъ изъ богатой семьи, что онъ принадлежитъ къ тому самому классу, который унижаетъ насъ, пренебрежительно относится къ геніальнымъ произведеніямъ моего отца и моритъ его голодомъ, осыпая въ то же время золотомъ своихъ поставщиковъ, портныхъ, банкировъ! Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу быть богатой и никогда не буду женой того, кто защищаетъ подлыхъ богачей противъ законной ярости измученнаго, изголодавшагося народа! Я не хочу принадлежать къ этой привилегированной шайкѣ, которая со спокойной совѣстью оставляетъ умирать въ нищетѣ Берліозовъ и Верлэновъ, а Ротшильдовъ надѣляетъ могуществомъ, какому могутъ позавидовать короли... да короли! Я не хочу пачкаться въ этой грязи и гнусности! Они терзали своимъ равнодушіемъ отца и заставляютъ его теперь нищенски странствовать по свѣту,-- пусть, но дочери имъ заполучить не придется! Она не для нихъ, слышишь-ли? не для нихъ! Если этотъ богатый франтъ меня любитъ -- тѣмъ лучше: я хотѣла бы, чтобы онъ страдалъ изъ-за меня, мучился, терзался, пустилъ себѣ пулю въ лобъ! Увидѣвъ его холодный трупъ, я только разразилась бы злораднымъ смѣхомъ. Да, да, я смѣялась бы надъ его трупомъ, потому что я ненавижу васъ, всѣхъ, всѣхъ ненавижу!

-- И меня въ томъ числѣ?

Изабелла не отвѣчаетъ и, усталая, тяжело дыша, опускается въ кресло.

Съ грустью смотрю я на эту дѣвушку. Завтра она навѣрное пожалѣетъ о своемъ безуміи, но теперь, въ эту минуту, мнѣ не удается убѣдить ее, чтобы она сбросила съ себя маску трагической актрисы, воображаемую тунику и котурны, чтобы она стала обыкновенной, простой, хорошей дѣвушкой, которой пріятно думать, что такой красивый молодой человѣкъ остановилъ на ней свой выборъ и готовъ дѣлить съ ней печали и радости жизни.

Она, подобно мнѣ, тоже мечтаетъ о полной свободѣ отъ всякихъ соціальныхъ путъ. Чтобы отстоять эту свободу, Изабелла готова даже заглушить въ себѣ любовь, которая, быть можетъ, заговорила въ сердцѣ ея, когда она, вмѣстѣ съ Жюльетой, ходила на свиданіе къ лейтенанту. Милая Тереза! Дочь твоя идетъ по твоимъ стопамъ,-- пеняй теперь на себя!

-- А что, дядя? Стефанія Клермонъ, должно быть, не такъ пренебрежительно относится къ богатству, какъ я?

Эти слова Изабелла нѣсколько хриплымъ голосомъ пускаетъ мнѣ вдогонку, когда я ужъ ухожу.

Внизу меня съ нетерпѣніемъ ждали. Лейтенантъ, которому Тереза сказала, что я взялъ на себя миссію повліять на Изабеллу, по лицу моему понялъ, что ничего не вышло. Я, впрочемъ, ограничиваюсь замѣчаніемъ о томъ, что Изабелла теперь слишкомъ нервничаетъ, и приглашаю его пріѣхать въ воскресенье.

Бѣдняга весь дрожитъ. Рѣшительно отказавшись остаться у насъ на обѣдъ, онъ прощается и садится въ автомобиль, который, шумя моторомъ, трогается съ мѣста, объѣзжаетъ Зеленый Коверъ и скоро исчезаетъ изъ виду. Тереза съ тоской смотритъ вслѣдъ автомобилю, уносящему надежду, которой она жила послѣдніе дни, и которая примиряла ее съ ея невеселой долей.

Я начинаю допытываться у Жюльеты, что собственно произошло, и почему Изабелла вдругъ разсердилась. Та строитъ догадки, что ея подруга недовольна была разговорами лейтенанта о необходимости оставаться вѣрнымъ религіи; кромѣ этого, онъ, кажется, неосторожно высмѣивалъ непонятыхъ геніевъ, и Изабелла усмотрѣла въ этомъ намекъ на ея отца. Жюльета увѣряетъ, что тотъ и не думалъ дѣлать такихъ намековъ. Бѣдная дѣвочка, съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, такъ разстроена, что плачетъ горючими слезами.

Мы переходимъ въ залу Революціи, возбужденные, взвинченные. Эмилія внѣ себя отъ гнѣва и возмущенно поднимаетъ вверхъ свои красивыя, бѣлыя руки вмѣстѣ съ ридикюлемъ и иллюстрированными журналами.

-- Бѣдная моя Тереза, какъ ты ихъ воспитала, какъ ужасно ты ихъ воспитала!

-- Какъ умѣла и какъ должна была!

-- Ты сдѣлала несчастными и ихъ и себя.

-- Съ точки зрѣнія тѣхъ, для кого деньги -- все, пожалуй!

-- Ну, а ты? Развѣ ты можешь обходиться безъ денегъ? Нѣтъ, бѣдная Тереза, тысячу разъ нѣтъ! Кто изъ насъ можетъ жить, какъ кафры, въ соломенныхъ шалашахъ, довольствуясь кружкой молока и гнилыми фруктами? Скажи, кто? Ужъ не сынъ ли твой, который покупаетъ раму за десять тысячъ франковъ, чтобы пустить пыль въ глаза дамѣ своего сердца? Не мужъ ли твой, который предпочитаетъ продавать шампанское, чѣмъ править за тысячу восемьсотъ франковъ въ годъ музыкальныя корректуры? А сама ты развѣ не жалуешься съ утра до ночи на нищету? Вѣчно ты раздражена, вѣчно подозрѣваешь, что тебя, какъ самую бѣдную въ семьѣ, обходятъ, оттѣсняютъ на задній планъ, всячески оскорбляютъ! Изабелла такая же, какъ и ты. Она ударами хлыста гонитъ отъ себя счастье только потому, что ея разстроенному воображенію померещился въ словахъ любящаго человѣка обидный намекъ. Она гонитъ отъ себя любовь,-- настоящую, безкорыстную Любовь съ большой буквы, гонитъ ударами хлыста... да, да, ударами хлыста!..

Эмиліи очень нравится это выраженіе, и она разъ двадцать подрядъ повторяетъ его. Неподалеку сидитъ безутѣшная Жюльета, которая то и дѣло всхлипываетъ и сморкается. Какъ она привязана къ своей кузинѣ!

Пока сестры мои перебраниваются и попрекаютъ другъ друга цѣлымъ ворохомъ недостатковъ и ошибокъ, я вступаю въ бесѣду съ Жюльетой.

Она рѣшительно не можетъ примириться съ тѣмъ, чтобы Изабелла, съ ея "необыкновеннымъ умомъ", прозябала въ бѣдности. Въ бракѣ съ лейтенантомъ она видѣла для своей подруги спасеніе и въ теченіе трехъ недѣль безъ устали подготовляла его, привлекая на свою сторону отца и мать, чтобы сломить сопротивленіе надменныхъ родителей лейтенанта, и вотъ, когда всѣ препятствія были уже устранены, когда, наконецъ, сама Изабелла призналась ей, что молодой человѣкъ ей очень нравится, вдругъ все рушится!

Жюльета вполнѣ согласна со мной: Изабелла охотно вышла бы за лейтенанта, но не сдѣлаетъ этого изъ-за своей глупой гордости: она боится идти вразрѣзъ съ принципами, проповѣдуемыми ея идіотомъ-братцемъ,-- не потому, чтобъ она такъ ужъ цѣнила его убѣжденія,-- далеко нѣтъ! Но она и сама не такъ давно раздѣляла эти убѣжденія; теперь она извѣрилась въ нихъ, что, впрочемъ, не мѣшаетъ ей приносить имъ въ жертву свое счастье.

-- Можетъ быть, это и очень благородно, но глупо!-- говорю я.

-- Въ этомъ много красоты и вмѣстѣ съ тѣмъ безумія!-- поправляетъ Жюльета.-- Но вѣдь жертва Поліэвкта была не менѣе безумна. Изабелла думаетъ и поступаетъ, какъ героини рыцарскихъ романовъ. Я за это еще больше цѣню ее, но все же ее надо какъ-нибудь спасти.

-- Спасти ее не удастся!

Въ эту минуту входитъ Ивеленъ, весь промокшій подъ дождемъ; съ его блестящей пелерины струится вода. Едва ступивъ черезъ порогъ, онъ узнаетъ о происшедшемъ и поворачивается къ Терезѣ.

-- Вотъ чего вы добились за двадцать лѣтъ!

-- Но не могла же Изабелла спокойно слушать, какъ этотъ офицеръ оскорбляетъ ея отца. Честь своей семьи она ставитъ выше денегъ, и я нисколько объ этомъ не жалѣю. Изабелла Рейнаръ -- не Стефанія Клермонъ!

Положеніе спасаетъ Гильомъ, который широко раскрываетъ двери въ столовую.

-- Давайте лучше завтракать! говорю я.

Робертъ завтракаетъ у адмирала, которому всѣ мы просили его передать привѣтъ.

Неужели же Изабелла отказываетъ лейтенанту только для того, чтобы поступить не такъ, какъ поступаетъ Стефанія? Неужели и здѣсь виноватымъ оказываюсь я?

Возможно, вполнѣ возможно!

Изабелла все время презрительно отзывалась о Стефаніи, и ей теперь совѣстно согласиться на бракъ съ богатымъ человѣкомъ.

Вотъ она выходитъ, вмѣстѣ съ братомъ, къ столу. Ивеленъ язвительно спрашиваетъ, какъ она себя чувствуетъ.

-- Прекрасно!-- съ улыбкой отвѣчаетъ она.-- Я очень довольна своимъ утромъ, такъ какъ отказалась продать себя.

Эмилія пожимаетъ плечами. Мы заговариваемъ о погодѣ, которая становится совершенно невозможной; хорошо бы бросить эти мѣста и поселиться гдѣ-нибудь на дачѣ, въ одномъ изъ залитыхъ солнцемъ уголковъ. Потомъ мы переходимъ къ воспоминаніямъ о нашихъ путешествіяхъ.

Каждый изъ насъ дѣлаетъ видъ, что его эти разговоры очень интересуютъ, но ясно, что все это говорится только для того, чтобы избѣгать болѣе опасныхъ темъ.

Ивеленъ сообщаетъ, что отправляетъ своего сына въ Лондонъ: Робертъ уѣзжаетъ послѣзавтра. Послѣ похоронъ одной дальней родственницы, на которыхъ молодой человѣкъ будетъ присутствовать, онъ займется осмотромъ въ Британскомъ музеѣ англійской живописи. Это пригодится ему для его историческихъ работъ.

Бесѣда переходитъ на художественныя заслуги Богарта, Лоранса и Рибурна, которые отвлекаютъ на время наши мысли отъ разыгрывающейся въ нашей средѣ драмы. Мы продолжаемъ говорить объ искусствѣ и въ англійскомъ салонѣ, куда переходимъ послѣ завтрака, передъ развѣшанными на стѣнахъ гравюрами. Феликсъ просвѣщаетъ насъ насчетъ Сезанна, Ивеленъ расхваливаетъ античную неаполитанскую живопись, а Изабелла предпочитаетъ Ватто и Ромнэ.

Подъ шумокъ разговоровъ Жюльета умоляетъ Изабеллу написать лейтенанту, но та рѣшительно отказывается.

Въ сосѣдней билліардной уже перебраниваются Ивеленъ и Феликсъ.

Скоро интересъ къ Сезанну и Ватто у насъ падаетъ, и мы заговариваемъ о томъ, что насъ дѣйствительно волнуетъ. Мы заклинаемъ Изабеллу не упускать своего счастья и возносимъ доблести лейтенанта.

Мало-по-малу я узнаю подробности составленнаго уже три недѣли тому заговора, о которомъ мнѣ даже намекнуть не сочли нужнымъ. Оказывается, что лейтенантъ не зря былъ приглашенъ Ивеленомъ на нашъ праздникъ въ паркѣ на Троицу.

Въ первый разъ въ жизни сестры конспирируютъ отъ меня въ такомъ важномъ дѣлѣ. Это меня глубоко огорчаетъ. Неужели онѣ считаютъ меня идіотомъ, который своей безтактностью способенъ разстроить весь ихъ тщательно разработанный планъ? До сихъ поръ онѣ, кажется, не такъ ко мнѣ относились и высоко цѣнили мой умъ. Повидимому, въ охлажденіи ко мнѣ сестеръ опять таки виноваты мои отношенія къ Стефаніи.

Конечно, я могъ бы успокоить ихъ увѣреніемъ, что бракъ мой съ дочерью Клермона не состоится, но мнѣ не хочется открыто подписать свое отреченіе.

Въ послѣднее время я, вообще, чувствую отчужденіе къ Эмиліи и Терезѣ, съ которыми я росъ, воспитывался, которымъ я помогалъ ухаживать за прикованными въ теченіе шести лѣтъ къ постели отцомъ а потомъ, по его смерти, утѣшать нашу бѣдную мать. Обѣимъ имъ я многимъ обязанъ. Эмилія однажды, когда я, благодаря неосторожности Клермона, былъ чуть не наканунѣ банкротства, заставила Ивелена уплатить по моимъ векселямъ и тѣмъ спасла меня отъ краха. Тереза даже спасла мнѣ разъ жизнь: когда я, серьезно раненый во время желѣзнодорожной катастрофы, истекалъ кровью въ какой-то жалкой крестьянской лачугѣ она, получивъ телеграмму о случившемся несчастьи, заставила своего мужа тотчасъ же поѣхать ко мнѣ со своимъ другомъ, знаменитымъ хирургомъ. Я никогда ничего не скрывалъ отъ Эмиліи, я всегда всѣмъ дѣлился съ Терезой, а теперь?.. Неужели онѣ теперь ужъ не занимаютъ прежняго мѣста въ моемъ сердцѣ?

Да, онѣ утомляютъ меня своей подозрительностью и жадностью. Къ тому же, повторяю, и онѣ ко мнѣ сильно измѣнились. Эмилія теперь ужъ не хлопотала бы о спасеніи меня отъ банкротства, а Тереза не продала бы ростовщику портрета, который сдѣлалъ съ Рейнара Пюви-де-Шаваннъ, чтобы имѣть возможность отправить въ деревушку, гдѣ я лежалъ при смерти, мужа съ знаменитымъ хирургомъ.

За послѣдніе два мѣсяца между нами было слишкомъ много непріятныхъ разговоровъ, упрековъ и подозрѣній. Эта маленькая, невзрачная Стефанія разорвала существовавшую между нами въ теченіе сорока съ лишнимъ лѣтъ крѣпкую связь. Милая Стефанія! Что сдѣлала ты съ нашими крѣпкими семейными узами, съ нашей тѣсной дружбой? Неужели въ улыбкѣ твоего широкаго рта, въ твоей походкѣ, напоминающей поступь аиста, есть что-то роковое, фатальное?

Разговоры о путешествіяхъ, которые происходили за завтракомъ, наводятъ меня на мысль проѣхаться въ Аргентину, куда настойчиво вызываетъ меня мой адвокатъ: если вѣрить его письму изъ Розаріо, я могу потерять искъ, если не явлюсь лично въ аргентинскій судъ. Что жъ, переправимся черезъ Атлантическій океанъ! Это вполнѣ достаточный поводъ бѣжать пока отъ Клермона, сказавъ ему, что я откладываю рѣшеніе вопроса насчетъ Стефаніи до возвращенія. Впрочемъ, я сумѣю сообщить ему свое рѣшеніе еще съ дороги изъ Лиссабона или Дакара.

Съ этого момента я ни о чемъ, кромѣ своей поѣздки, не могу думать. Черезъ два дня въ домѣ начинаются приготовленія къ моему отъѣзду. Гильомъ чиститъ мои охотничьи ружья, Эрнестъ возится съ зубными щетками и флаконами, Марія тщательно укладываетъ мою дорожную аптечку.

Вмѣстѣ съ Ивеленомъ я ѣду въ Парижъ, чтобы заручиться нѣсколькими рекомендательными письмами къ наиболѣе виднымъ представителямъ аргентинскаго общества.

Я очень доволенъ предстоящей поѣздкой и въ ожиданіи ея чувствую себя даже какъ бы помолодѣвшимъ.

Рѣшено, что въ мое отсутствіе хозяйкой дома будетъ Эмилія. По вопросу объ уходѣ за борзыми я рекомендую пригласить на совѣтъ живущую у отца Стефанію, которая имѣетъ въ этомъ отношеніи большой опытъ. Эмилія не возражаетъ: она, быть можетъ, чутьемъ понимаетъ, какъ я далекъ теперь отъ мысли о бракѣ съ дочерью Клермона.

Сестра не ошибается: я все болѣе убѣждаюсь, что одно только богатство еще не составитъ счастья Стефаніи. Ставъ моей женой, она будетъ очень тяжело чувствовать себя въ обществѣ моихъ родныхъ, отъ которыхъ врядъ-ли можно ждать дружелюбнаго къ ней отношенія: это, быть можетъ, фатально толкнетъ ее въ объятія какого-нибудь молокососа, я начну ревновать, она станетъ злиться и ненавидѣть меня,-- вообще, покоя, о которомъ я такъ мечтаю, мнѣ врядъ ли удастся добиться.

Между тѣмъ, мотивы, заставлявшіе меня желать брака во Стефаніей, все еще налицо: ярмо, которое надѣла на меня родня, все еще давитъ мои плечи. Смыслъ лирическихъ изліяній все еще странствующаго гдѣ-то Рейнара, съ каждымъ днемъ, становится яснѣе.

Приходится уговаривать Терезу, чтобы она не подыскивала себѣ въ Парижѣ другой квартиры, такъ какъ мужъ ея платить за нее не будетъ. Я убѣждаю ее, чтобы она подождала съ квартирой до января. Пока я уплачиваю старые долги ея квартирохозяину и поставщикамъ и отдаю распоряженіе перевезти на мой счетъ въ замокъ ея мебель.

Кончается тѣмъ, что Тереза поселяется у меня; она надѣется, что недолго проживетъ у меня, я же боюсь, что она уже здѣсь останется навсегда. Ничего не подѣлаешь: я обѣщалъ покойной матушкѣ заботиться о Терезѣ и ея дѣтяхъ, если имъ придется круто; теперь они пришли, эти черные дни, и я исполняю данное обѣщаніе.

Ивеленъ, съ своей стороны, соглашается дать Феликсу мѣсто въ своемъ банкѣ; онъ посадитъ его въ конторѣ, рядомъ со своимъ кабинетомъ, и не будетъ спускать съ него глазъ.

Я могу уѣхать съ спокойной совѣстью.

Что касается Изабеллы, мы предоставимъ ей полную свободу изводить бумагу для своей драмы. Она очень довольна своей непреклонностью. Лейтенантъ, не желая напрасно унижаться, заявилъ, что онъ еще разъ пріѣдетъ для объясненія съ нею только въ томъ случаѣ, если она заранѣе заявитъ о своемъ согласіи выйти за него. Коса нашла на камень. Изабелла такъ и не вошла составной частью въ багажъ молодого офицера, который вынужденъ былъ отправиться безъ нея въ далекій, дикій край, гдѣ ему придется прожить нѣсколько безрадостныхъ, тяжелыхъ лѣтъ, въ полномъ одиночествѣ.

Мнѣ досадно, что партія разстроилась, но сердиться на Изабеллу я рѣшительно не могу: она такая умница, такая милая! А тутъ, вдобавокъ, ярко стало свѣтить солнце, обливающее паркъ и окрестныя поля. Взявшись за руки, въ свѣтлыхъ батистовыхъ платьяхъ, кузины весело бѣгаютъ по пролегающимъ среди хлѣбовъ тропинкамъ, по обѣимъ сторонамъ которыхъ мелькаютъ яркія головки мака; ихъ свиту составляютъ мои борзыя. Я съ удовольствіемъ смотрю изъ своего окна на эту милую, полную жизни группу.

Дѣвушки обожаютъ другъ друга. Преданность Жюльеты, которая особенно ярко сказалась въ послѣдніе дни, повидимому, растрогала обыкновенно такую холодную Изабеллу, и она вся свѣтится радостью; кромѣ того, ей пріятно думать, что она покорила сердце лейтенанта и потомъ нашла въ себѣ силу отказаться отъ замужества, которое сулило ей почетное положеніе въ обществѣ, полную обезпеченность въ настоящемъ и богатство въ будущемъ.

Да, Изабелла очень довольна собой: она съ честью вышла изъ этого испытанія, осталась вѣрна своимъ убѣжденіямъ; она не скрываетъ своего торжества и высоко держитъ голову. Нравственная сила ея импонируетъ намъ. Всѣ мы восторгаемся ею: и бѣдная мать, надежды которой были жестоко обмануты, но которая все же гордится своей дочерью, и Эмилія, вначалѣ метавшая противъ племянницы громы и молніи, а теперь преклонившаяся предъ ея твердостью, и даже самъ Ивеленъ, почтительно относящійся теперь къ дочери Рейнара. Изабелла съ лихвой вознаграждена за принесенную ею жертву, и все въ ней говоритъ о томъ, что она счастлива.

Мало-по-малу она оставляетъ свои воинственныя манеры трагической актрисы. Она уже не такъ рѣзка въ спорахъ, не кричитъ при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ о своихъ правахъ на полную свободу и независимость. Она уже не громитъ, не обличаетъ какъ прежде: сознаніе своего превосходства дѣлаетъ ее ласковой, снисходительной,-- даже къ Роберту Ивелену: Изабелла доходитъ до того, что съ одобреніемъ отзывается о художественныхъ репродукціяхъ, которыя онъ время отъ времени присылаетъ намъ изъ Лондона; она даже шлетъ ему нѣсколько словъ привѣта "до востребованія" въ Кале, гдѣ онъ собирается провести нѣсколько дней, чтобы дополнить здѣсь начатыя его профессоромъ историческія изысканія по поводу знаменитой осады 1346 года.

Къ послѣобѣденному чаю пріѣзжаетъ адмиралъ съ женой, чтобы пожелать мнѣ счастливаго пути.

Полина разыгрываетъ больную и говоритъ, что только свѣжій морской воздухъ можетъ помочь ей; поэтому она рѣшила отправиться на недѣльку въ Булонь. Самъ Элигоэ выражаетъ сожалѣніе, что приступъ подагры не позволяетъ ему сопровождать ее.

Я украдкой взглядываю на Эмилію, и мы обмѣниваемся чуть замѣтными, понимающими улыбками: отъ Булони рукой подать до Кале, и Полина, безъ сомнѣнія, ѣдетъ туда только для того, чтобы встрѣтиться съ Робертомъ. Молодой женщинѣ не терпится, и она хочетъ какъ-нибудь сократить время разлуки. Дѣло ясное: они любятъ другъ друга.

Полина догадалась о нашихъ подозрѣніяхъ, и это нѣсколько встревожило ее. Чтобы замаскировать свое смущеніе, она съ притворнымъ вниманіемъ начинаетъ слѣдить въ окно за преслѣдуемымъ моими собаками оленемъ; это даетъ ей возможность на время отвернуть отъ насъ голову.

Я спѣшу увести адмирала въ библіотеку, такъ какъ замѣчаю, что Феликсъ, блѣдный отъ ярости, пожираетъ глазами вѣроломную Полину: адмиралъ, чего добраго, еще догадается о фарсѣ, героиней котораго является его жена. Тереза съ своей стороны спѣшитъ увести Феликса, между тѣмъ какъ Изабелла и Жюльета увлекаютъ гостью на террасу; оттуда онѣ начинаютъ кричать на собакъ, которыя почти уже касаются мордами оленя. Поднявшійся по поводу травли оленя шумъ спасаетъ положеніе.

Я приглашаю гостей взглянуть на мой новый птичникъ, который я распорядился перенести въ другое мѣсто. Тереза поспѣшно закрываетъ окна своей комнаты, въ которой Феликсъ начинаетъ разыгрывать бурную романтическую сцену. Мнѣ приходится пускаться на хитрости, чтобы удерживать адмирала съ женой, до самой минуты ихъ отъѣзда, подальше отъ дома.

Уже усѣвшись въ автомобиль, Полина еще разъ пожимаетъ мнѣ руку; наконецъ, Эрнестъ закрываетъ дверцу.

-- Смотрите же, возвращайтесь скорѣе!-- кричитъ мнѣ на прощаніе молодая женщина.-- Я люблю умныхъ людей и не могу обходиться безъ ихъ общества.

Дипломатія моя оказалась далеко не лишней: едва автомобиль адмирала скрылся изъ виду, я услышалъ злобные крики Феликса. Разсерженный Ивеленъ поспѣшилъ увести молодыхъ дѣвушекъ въ далекій уголъ парка. Я спѣшу подняться къ Изабеллѣ, чтобы по возможности успокоить племянника: мнѣ вовсе не хочется, чтобы вся эта исторія на всѣ лады комментировалось въ людской.

Въ припадкѣ бѣшенства Феликсъ сорвалъ съ себя воротничекъ и галстукъ, растрепалъ волосы. Когда я вошелъ въ комнату, онъ съ лихорадочной торопливостью укладывалъ чемоданъ, крича въ то же время, что сейчасъ же отправляется въ Кале съ цѣлью вызвать на дуэль своего соперника. Тереза умоляетъ его успокоиться. Я со своей стороны начинаю доказывать ему, что онъ не имѣетъ никакого права своими криками компрометировать молодую женщину и дѣлать адмирала посмѣшищемъ лакейской. Доводы мои оказываютъ нѣкоторое дѣйствіе, и Феликсъ понижаетъ немного тонъ.

-- Да, конечно! ворчитъ онъ.-- Я долженъ молчать, душить въ себѣ крикъ боли -- и только потому, что родился бѣднякомъ. Эта подлая женщина измѣнила мнѣ, насмѣялась надо мной съ другимъ -- и отъ меня требуютъ, чтобы я былъ тише воды, ниже травы, чтобы я покорно отошелъ на задній планъ и молчалъ, стиснувъ зубы. Но почему, во имя чего? Почему я всегда и вездѣ долженъ всѣмъ поступаться, отъ всего отказываться, во всемъ урѣзывать себя? Неужели ужъ я такое ничтожество? Со мной не считаются, такъ какъ я не могу платить по пятнадцати франковъ за флаконъ духовъ, такъ какъ у меня нѣтъ тридцати шести поражающихъ своимъ безвкусіемъ костюмовъ съ широкими панталонами и безобразными рукавами, такъ какъ я не могу швырять сотни и тысячи!.. Онъ купилъ ее, эту женщину, онъ подкупилъ ее своимъ богатствомъ! Она любитъ меня, но онъ соблазнилъ ее золотомъ, онъ воспользовался своимъ богатствомъ, чтобы отнять ее у меня, лишить меня единственнаго счастья. Ахъ, мама, если бы вы знали!..

Горе его на этотъ разъ вполнѣ искренно; закрывъ руками лицо, онъ падаетъ на колѣни у своей кровати и зарываетъ лицо въ подушку. Заглушенныя рыданія потрясаютъ все его тѣло.

Тереза опускается на колѣни рядомъ съ нимъ, обнимаетъ его и старается утѣшить.

-- Ахъ, мама,-- бормочетъ онъ,-- зачѣмъ вы меня родили? Для чего? Для страданій и униженій?

Она поворачиваетъ ко мнѣ свое измученное лицо.

-- Я, кажется, скоро и сама начну считать себя великой преступницей.

-- Молчи!-- говорю я.-- Сынъ твой скоро успокоится. Въ его годы всѣ мы переживали эти, по счастью, скоропреходящіе приступы отчаянія.

Въ душѣ я негодую на Феликса. Какъ, онъ еще смѣетъ жаловаться! Онъ живетъ сытой, праздной жизнью въ богатомъ замкѣ, среди своихъ, съ матерью и сестрой, которыя въ немъ души не чаютъ,-- чего же ему еще надо? У него, правда, нѣтъ денегъ, но онъ тутъ рѣшительно ни въ чемъ не нуждается и не долженъ ломать себѣ голову надъ заработками,-- и все же у него хватаетъ наглости укорять мать, что она дала ему жизнь!

Уходя отъ него, я еще въ коридорѣ слышу его жалобные упреки по адресу несчастной:

-- Зачѣмъ, зачѣмъ ты меня родила? Зачѣмъ обрекла ты меня на такія страданія и униженія?..

XI.

На молочной поверхности океана сверкаетъ поднимающееся изъ-за песчаныхъ пустынь Африки солнце. Пароходъ нашъ все больше отдаляется отъ старой Европы, которая теперь совсѣмъ скрылась изъ виду.

Я составилъ уже и сейчасъ отправлю телеграмму, которая положитъ конецъ моимъ мечтамъ о новой жизни. О чемъ мечталъ я? О свободѣ, независимости. Но развѣ замѣна одного ярма другимъ дала бы мнѣ эту желанную свободу?

Да, милая Стефанія, сейчасъ полетитъ къ тебѣ по подводному кабелю вѣсть, которой ты навѣрное не ждешь.

Сколько интригъ развернулось, сколько страстей разыгралось вокругъ этой невзрачной пансіонерки! Я бѣгу отъ всего этого за океанъ. Пусть безбрежное море хоть на время отдѣлитъ меня отъ тѣхъ, которые доставляли мнѣ столько горя. Двадцатидневный переѣздъ черезъ океанъ будетъ для меня отдыхомъ.

Какую душевную борьбу пережилъ я, прежде, чѣмъ рѣшиться на эту телеграмму! Еще въ Дакарѣ, за часъ до отхода нашего парохода, сидя на верандѣ фешенебельной, гостиницы и глядя на гулявшую по набережной публику, я почти готовъ былъ подтвердить Клермону свое желаніе жениться на его дочери; я говорилъ себѣ, что сумѣю дать Стефаніи больше счастья, чѣмъ какой-нибудь нищій, за котораго она вышла бы по любви. Увы! я долженъ отказаться отъ мечты, которую такъ лелѣялъ. Эта милая, граціозная дѣвушка не согрѣетъ моей старости, и мнѣ придется доживать свои дни съ угрюмой Терезой и ея строптивыми дѣтьми.

Прошлое крѣпко держитъ меня и властно напоминаетъ о моихъ обязанностяхъ поотношенію къ будущему. Оно, это прошлое, отличается страшной живучестью; противъ него безсильны революціи, войны и соціальныя потрясенія. Мѣняются имена и формулы, мѣняется внѣшній обликъ жизни, но традиціи семьи, племени, изъ рода въ родъ, изъ вѣка въ вѣкъ, остаются неприкосновенными и передаются будущимъ поколѣніямъ. Въ этомъ законѣ есть какъ бы что-то мистическое, непонятное...

Солнечные лучи бросаютъ багровые отсвѣты на неспокойное море и причудливо освѣщаютъ длинную, пѣнистую борозду отъ самой кормы, гдѣ я теперь стою, до далекой, кривой линіи горизонта.

Я далъ себѣ слово хорошенько отдохнуть во время переѣзда черезъ Атлантическій океанъ отъ всѣхъ треволненій. Въ этотъ ранній часъ утренней зари на палубѣ почти никого нѣтъ. Будемъ же наслаждаться свѣжимъ морскимъ воздухомъ и раскинувшимся вокругъ широкимъ воднымъ просторомъ! Отъ тебя, зелено-голубое, нѣжащееся подъ солнечными лучами, море, я жду радости и покоя. Поднимай на своихъ могучихъ волнахъ нашъ пловучій домъ, взбирайся до самыхъ верхушекъ мачтъ, раскрывай передъ моимъ очарованнымъ взоромъ свои подвижныя, то и дѣло мѣняющіяся, позлащенныя солнцемъ, бездны!

Я жадно прислушиваюсь къ дивной музыкѣ безбрежнаго воднаго простора. Почему я не поэтъ, не художникъ, не музыкантъ?

Ахъ, если бы не мысль о томъ, что я разбилъ мечты молодой дѣвушки!..

Я вернулся въ свою каюту и соснулъ немного. Когда я проснулся, глаза мои упали на богатыя портьеры изъ голубого шелка и красивую, деревянную обшивку стѣнъ. Черезъ полуоткрытый иллюминаторъ въ каюту ко мнѣ доносится шумъ голосовъ. Пассажиры весело желаютъ другъ другу добраго утра, угощаютъ одинъ другого сигарами. Молча, группами по три человѣка, разгуливаютъ по палубѣ англичане. Шумно разговариваютъ между собою пять дѣвицъ изъ Ріо-де-Жанейро, стараясь обратить на себя вниманіе находящихся тутъ же щеголеватыхъ молодыхъ аргентинцевъ.

Въ узкое высокое зеркало я вижу свою, покоющуюся на подушкѣ, голову зуава. Въ общемъ я, право же, кажусь совсѣмъ молодцомъ со своими свѣжими, красными губами, загорѣлыми щеками и чуть-чуть серебрящейся бородой; правда, у меня подъ глазами красуются уже гусиныя лапки, но онѣ пока еще мало замѣтны; зато у меня красивыя, тонкія руки,-- недаромъ я за ними такъ тщательно ухаживаю; мои коротко остриженные волосы красиво обрамляютъ нѣсколько блѣдный лобъ и отсвѣчиваютъ серебромъ. Да, внѣшность у меня далеко не отталкивающая. Въ прежніе годы у меня было не такое широкое лицо и длинные, густые волосы; теперь же я, въ своемъ широкомъ халатѣ, похожъ на восточнаго мудреца. Очень жаль, что я не могу все время расхаживать въ этомъ халатѣ: онъ мнѣ гораздо болѣе къ лицу, чѣмъ мой сшитый у моднаго портного шотландскій костюмъ. Когда я купаюсь, мнѣ все еще думается, что мое здоровое тѣло могло бы служить какому-нибудь скульптору моделью для рѣчного бога или тритона.

Я бы цѣлыми мѣсяцами проводилъ на морѣ, въ своей каютѣ, если бы не отвращеніе къ соленой водѣ, которая здѣсь употребляется для ваннъ. При каютѣ имѣется прелестная туалетная, съ полочками изъ краснаго дерева, никелированными кранами, съ отдѣланными бѣлой керамикой стѣнами и электрической люстрой. Если бы меня время отъ времени не покачивало въ ваннѣ, можно бы совершенно забыть, что находишься въ морѣ. Когда одѣваешься передъ зеркаломъ, кажется, что вотъ-вотъ оно полетитъ тебѣ на голову или что вдругъ откроется дверь, предоставивъ всякому и каждому, заглянуть въ твою каюту.

Отъ крашеной мебели и давно не провѣтривавшихся портьеръ исходитъ тяжеловатый запахъ, и у меня начинается мигрень. Въ узкій иллюминаторъ почти не проникаетъ свѣжій воздухъ. Лучше поскорѣе выйти на палубу, побродить немного или постоять, вдыхая острый морской воздухъ, на кормѣ.

Я люблю чувствовать на себѣ полные любопытства, почтительные взгляды, которые бросаютъ пассажиры перваго класса на меня, занимающаго отдѣльную каюту. Въ своемъ костюмѣ изъ синяго альпага, въ сѣрыхъ ботинкахъ и съ крупнымъ рубиномъ на пальцѣ, я несомнѣнно выдѣляюсь среди этихъ молодыхъ креоловъ. Шопотомъ сообщаютъ другъ другу, что я -- не то знаменитый французскій естествоиспытатель, не то извѣстный химикъ.!

Еще издали привѣтствуютъ меня своими бѣлыми фуражками г. Фонсека, крупный торговецъ кофе, и г. Компаръ, состоящій нашимъ консуломъ въ Розаріо и возвращающійся теперь изъ Франціи къ мѣсту своей службы. Съ любезной улыбкой подходятъ они ко мнѣ, здороваются и начинаютъ разспрашивать о нашихъ торговыхъ сношеніяхъ съ южной Америкой. У г. Компара въ петлицѣ красуется узенькая красная ленточка ордена Почетнаго Легіона, которой я не могъ получить, несмотря на всѣ старанія Ивелена. Втроемъ мы начинаемъ ходить по палубѣ, описывая неправильные круги, что, какъ увѣряютъ знатоки, предохраняетъ отъ морской болѣзни.

Сто разъ въ день ходимъ мы такъ вокругъ главной рубки съ ея невысокими, бѣлыми стѣнками, узкими окнами и дверями изъ краснаго дерева. На встрѣчу намъ попадаются другія группы гуляющихъ, среди которыхъ своимъ смѣхомъ и громкими разговорами выдѣляются пять дѣвицъ изъ Ріо-де-Жанейро. Онѣ устроили на палубѣ, чуть не въ самомъ проходѣ, какую-то сложную игру, состоящую въ томъ, чтобы загонять дискъ въ очерченные на полу круги.!

Имъ, повидимому, доставляетъ удовольствіе разбивать группы гуляющихъ и заставлять ихъ гуськомъ, по одиночкѣ, осторожно обходить ихъ нарисованные на полу круги. Мнѣ пріятно наблюдать за этой жизнерадостной, немного дерзкой ватагой.!

Компаръ бросаетъ на дѣвушекъ лукавые взгляды опытнаго волокиты; Фонсека позволяетъ себѣ по ихъ адресу нѣсколько вольныя шутки, когда налетающій порывъ вѣтра производитъ нѣкоторый безпорядокъ въ ихъ туалетахъ.

Когда мы доходимъ до носовой части парохода, на насъ жадно набрасывается сѣверный вѣтеръ; онъ какъ бы силится сорвать съ насъ фуражки и вынуждаетъ насъ чуть-чуть склонить передъ нимъ головы. Внизу, въ трюмѣ, копошатся матросы. Стоящій у капитанской рубки вахтеніный отбиваетъ въ большой колоколъ, каждые четверть часа, такъ называемыя склянки, зорко всматриваясь въ то же время въ синѣющую вдали кривую линію горизонта.

На противуположной, тѣневой сторонѣ расположились дамы постарше, матери семействъ; сидя на крѣпко привязанныхъ къ бортамъ складныхъ стульяхъ, онѣ дѣлаютъ видъ, что читаютъ.

Спасаясь отъ вѣтра, мы направляемся къ кормѣ, на которой живописными группами раскинулись пассажиры второго класса, взрослые и дѣти. Между ними обращаютъ на себя вниманіе четыре странствующія актрисы, которыя отправляются въ Америку искать счастья. Каждый разъ, какъ мы подходимъ къ кормѣ, Фонсека останавливается и, опершись о бортъ, довольно безцеремонно разглядываетъ ихъ. Компаръ, несмотря на свои тридцать пять лѣтъ, относится къ его поведенію съ суровымъ осужденіемъ; что касается меня, я теперь и думать не хочу о женщинахъ.

Ловеласу Фонсека такъ и не удается втянуть насъ въ легкую интрижку, и онъ начинаетъ за собственный счетъ прельщать своими брилліантами на перстнѣ и въ галстукѣ бѣдныхъ актрисъ, которымъ давно уже надоѣли и море, и знойное солнце, и качка, и тѣсныя, почти лишенныя воздуха, каюты.

Импрессаріо съ женой помѣщаются въ первомъ классѣ: она по цѣлымъ днямъ и ночамъ лежитъ въ своей каютѣ на кушеткѣ; онъ, со своей копной непокорныхъ волосъ, напоминаетъ мнѣ Мирабо; фуражку онъ постоянно держитъ въ рукѣ,-- можно было бы подумать, что волосы его не выносятъ ея прикосновенія. Импрессаріо обыкновенно сопровождаютъ, во время прогулки по палубѣ, два актера его труппы: одинъ, облеченный въ парусиновый дорожный плащъ, вызываетъ въ моей памяти портретъ Вителлія, другой, во фланелевомъ костюмѣ, имѣетъ большое сходство съ Робеспьеромъ. Всѣ они ѣдутъ изъ Бордо.

Гуляя, мы то и дѣло встрѣчаемся съ этими жрецами Мельпомены. Они умышленно громко говорятъ, чтобы мы могли оцѣнить ихъ умъ и высокую степень культурности. Воображаю, какъ бы хорошо чувствовала себя въ этой средѣ Изабелла!

Около полудня, передъ завтракомъ, къ нимъ присоединяется инженю; она съ презрительной гримасой принимаетъ ихъ вольныя шутки, но тѣхъ это не смущаетъ; съ ироническими подмигиваніями и переглядываніями, они окружаютъ эту театральную королеву вниманіемъ и почетомъ: Мирабо почтительно поддерживаетъ ее подъ локоть, когда она входитъ въ рубку, а Робеспьеръ ведетъ ее подъ руку по лѣстницѣ въ столовую въ стилѣ Людовика XVI.

Въ столовой, вокругъ длиннаго, красиво сервированнаго стола, стоятъ десятка два маленькихъ столиковъ, и инженю съ явнымъ удовольствіемъ оглядываетъ сверкающій на бѣлоснѣжныхъ скатертяхъ хрусталь и пышные цвѣты.

Эта актриса въ платьѣ изъ темной парусины, съ желтымъ шарфомъ на плечахъ, съ маленькой, почти дѣтской головой, возбуждаетъ во мнѣ цѣлый вихрь впечатлѣній, ощущеній и юношескихъ надеждъ. Я очень радъ, что со своего мѣста, за столомъ капитана, могу свободно любоваться этой граціозной маленькой женщиной. Фонсека скоро начинаетъ соперничать со мной, и это мнѣ непріятно.

Сосѣдка моя по столу, какая-то безбожно надушенная дама изъ Санъ-Паоло, пристаетъ ко мнѣ съ разговорами и все изумляется, какъ это я могу мириться съ жизнью въ деревнѣ, какъ могу я обходиться безъ театра, безъ скачекъ и всѣхъ приманокъ большого города. Сама она каждую весну проводитъ, ради своей больной печени, въ Виши, и ей всегда очень тяжело возвращаться осенью къ своимъ скучнымъ кофейнымъ плантаціямъ; но ничего не подѣлаешь: тамъ ее ждутъ мужъ и дѣти. Хуже всего то, что противныя плантаціи вовсе не стоятъ такой жертвы: добываемый съ нихъ кофе годами лежитъ непроданнымъ въ портовыхъ складахъ!

-- Ахъ, если бы вы знали, какъ я несчастна!-- восклицаетъ она на скверномъ французскомъ языкѣ.

-- Несчастны? Но въ чемъ, по-вашему, заключается счастье?

Съ минуту дама изъ Санъ-Паоло сидитъ погруженная въ размышленія; она разсматриваетъ сапфиры на своихъ кольцахъ, щупаетъ жемчугъ на своихъ серьгахъ, шепчетъ что-то на ухо своей дочери, брюнеткѣ съ длинной косой, перевязанной блѣдно-зеленой лентой. Я поворачиваюсь къ сосѣдкѣ съ другой стороны, дамѣ изъ Монтевидео, которая обмахивается дорогимъ вѣеромъ съ ручкой изъ свѣтлаго янтаря.

-- А вы, madame, что объ этомъ думаете? Въ чемъ, повашему, счастье?

-- Вы хотите откровеннаго отвѣта? Извольте: я чувствую себя дѣйствительно счастливой только гдѣ-нибудь въ Парижѣ или Лондонѣ, въ шикарномъ ресторанѣ, за однимъ столомъ съ людьми, занимающими видное положеніе, имѣющими ленточку въ петлицѣ; при этомъ необходимо, чтобъ я была богато одѣта, въ великолѣпной шляпѣ, которой всѣ любовались бы, чтобы въ залѣ весело гремѣлъ хоръ цыганъ, чтобы кругомъ меня были все сливки высшаго общества, но чтобы, въ то же время, меня не затмевали другія женщины; на столѣ должны красоваться пышныя орхидеи, обѣдъ долженъ быть верхомъ кулинарнаго искусства, а платье -- отъ лучшаго портного; нужно, чтобы новый посѣтитель, человѣкъ съ громкимъ титуломъ, входя, прежде всего отвѣшивалъ почтительный поклонъ въ мою сторону -- и чтобы всѣ это видѣли, особенно мои знакомые изъ Монтевидео: пусть мои земляки знаютъ, что я вращаюсь въ высшихъ кругахъ европейскаго общества... Вотъ, милостивый государь, въ чемъ для меня заключается счастье!!

-- Значитъ, вы, главнымъ образомъ, жаждете тріумфовъ?-- спрашиваю я.

-- Вотъ, вотъ! Совершенно вѣрно!

-- Совершенно вѣрно!-- одобрительно поддакиваетъ обладательница кофейныхъ плантацій въ Санъ-Паоло.

-- Я тоже вполнѣ согласна съ этимъ!-- говоритъ и дочь ея.-- Только въ моментъ такого тріумфа высоко ставишь свою индивидуальность.

Я узнаю въ этихъ наивныхъ афоризмахъ вліяніе янки на новыя поколѣнія, переселяющіяся изъ старой Европы въ Америку. Не знаю, дѣйствительно ли въ этомъ заключается счастье, но долженъ сознаться, что и мнѣ доставляетъ немалое удовольствіе сидѣть въ этомъ роскошномъ ресторанъ-салонѣ, за капитанскимъ столомъ, въ обществѣ этихъ дамъ-милліонерокъ, крупнаго бразильскаго негоціанта и кавалера ордена Почетнаго Легіона; мнѣ такъ пріятно встрѣчать улыбки пяти элегантныхъ дѣвицъ изъ Ріо-де-Жанейро и исподтишка наблюдать за ними, отпивая маленькими глотками изъ тонкаго хрустальнаго бокала старое Канарское.

Инженю начинаетъ замѣчать, что она меня заинтересовала,-- по крайней мѣрѣ, она то и дѣло бросаетъ на меня кокетливо-лукавые взоры.

Вся окружающая обстановка внушаетъ мнѣ убѣжденіе, что я принадлежу къ сливкамъ человѣческаго общества; этимъ я обязанъ исключительно самому себѣ: я умѣло выбиралъ химиковъ для лабораторій, агентовъ по распространенію нашихъ издѣлій, директоровъ и всякихъ другихъ служащихъ. Да, я -- сила, крупная индивидуальность, и я заслуженно наслаждаюсь теперь, среди этой роскоши, въ этомъ отборномъ обществѣ, плодами своей побѣды надъ жизнью. Вокругъ меня все короли и королевы: всѣ эти мужчины и дамы имѣютъ, на своихъ плантаціяхъ или на рынкахъ, больше подданныхъ, чѣмъ имѣли ихъ, гдѣ-нибудь въ Микенахъ, или Итакѣ, Агамемноны и Одиссей.

За дессертомъ я разсказываю о горныхъ племенахъ Тонкина, объ островитянахъ Океаніи и крестьянахъ Мексики, которые культивируютъ для нашихъ парфюмерныхъ заводовъ сандалъ, ваниль и всякія душистыя травы; о провансальскихъ фермерахъ, которые обрабатываютъ для насъ обширныя площади, засаженныя розовыми кустами; о тропическихъ странахъ, которыя поставляютъ для насъ тончайшіе духи. Меня съ интересомъ слушаютъ дамы и молодыя дѣвушки; это меня еще больше подбодряетъ, и я начинаю вдаваться въ историческія изысканія, говорю объ эликсирахъ, которыя употребляла царица Савская, чтобы плѣнить Соломона, и благовонныхъ маслахъ, которыми Клеопатра кружила голову Антонію.

Послѣ обѣда мы выходимъ на палубу. Дама изъ Санъ-Паоло и ея дочь съ блѣдно-зеленой лентой въ косѣ, тщеславная милліонерша изъ Монтевидео, пятеро дѣвицъ изъ Ріо-де-Жанейро,-- всѣ онѣ окружаютъ меня тѣснымъ кольцомъ и внимательно меня слушаютъ. Успѣхъ мой возбуждаетъ чувство досады у Фонсека, но я на это не обращаю вниманія. Я начинаю говорить о музыкѣ, умѣло пользуясь тѣмъ, что слышалъ въ разное время отъ Рейнара и Терезы; когда рѣчь заходитъ о спортѣ, я самымъ безсовѣстнымъ образомъ обкрадываю Ивелена.

Усѣвшись въ тѣни на складныхъ стульяхъ, мы составляемъ живописную группу, и въ этой группѣ царствую я; я прекрасно сознаю, что успѣхомъ своимъ обязанъ Клермону, Рейнару, Терезѣ и Ивелену. Имъ обязанъ я тѣмъ, что въ какую-нибудь недѣлю всѣ эти нарядныя дамы и дѣвушки начинаютъ проявлять въ отношеніяхъ со мною милую фамильярность.

Брошенная мною мимоходомъ фраза Рейнара о Берліозѣ приводитъ въ восторгъ дѣвицъ изъ Ріо-де-Жанейро, которыя имѣютъ слабость считать себя очень музыкальными. Самая красивая изъ нихъ, растянувшись, по сосѣдству отъ меня, въ креслѣ-качалкѣ, томно восклицаетъ, еще ближе пододвинувшись ко мнѣ:

-- Пожалуйста, говорите о Берліозѣ! Я такъ люблю его!

Мнѣ пріятно чувствовать ее такъ близко отъ себя, и это не ускользаетъ отъ вниманія молодой дѣвушки. Она краснѣетъ до самыхъ рѣсницъ и смущенно натягиваетъ на ноги съ голубыми шелковыми чулками свое парусиновое платье. Я скромно опускаю глаза, чтобы не смутить ее еще больше; тогда она становится довѣрчивѣе, и въ теченіе цѣлаго часа я любуюсь ея тонкимъ дѣвичьимъ станомъ, блескомъ ея обращенныхъ на меня глазъ, нѣжной, быстро розовѣющей кожей. Мнѣ доставляетъ необыкновенное наслажденіе играть съ самимъ собою въ платоническую любовь, мечтать о недоступномъ счастьи, которое воплощается для меня въ этой впечатлительной, какъ мимоза, красавицѣ-брюнеткѣ.

Этимъ счастливымъ часомъ я обязанъ Берліозу или, вѣрнѣе, бѣднягѣ Рейнару, который теперь кочуетъ изъ города въ городъ, гдѣ-нибудь въ Моравіи, за своей сербской пѣвицей.

Компаро, несмотря на то, что онъ значительно моложе меня и что въ петлицѣ у него красуется ленточка ордена Почетнаго Легіона, тщетно пытается отбить у меня хоть часть лавровъ. Онъ съ трудомъ скрываетъ свою досаду. Его остротамъ слушательницы улыбаются только изъ вѣжливости; наконецъ, видя, что тутъ его шансы плохи, онъ направляется, вмѣстѣ съ Фонсека, къ расположившимся на кормѣ пассажирамъ второго класса.

Я остаюсь единственнымъ Аполлономъ этого, населеннаго бразильскими и аргентинскими музами, Парнаса. Матери, вполнѣ довѣряя мнѣ, какъ человѣку уже пожилому, мало-по-малу отдаляются отъ насъ и образуютъ въ углу отдѣльную группу; закутавшись въ пледы, онѣ начинаютъ на испанскомъ языкѣ перемывать, косточки общимъ знакомымъ; при этомъ онѣ курятъ душистыя сигаретки съ позолоченными концами, ѣдятъ апельсины или перелистываютъ книги, которыхъ не читаютъ. Когда бьетъ три, и лакей начинаетъ разносить уже земляничное мороженое, я спохватываюсь и встаю.

-- Я, должно быть, порядкомъ надоѣлъ вамъ!

Но дѣвицы протестуютъ; особенно энергично протестуетъ брюнетка съ блѣдно-голубой лентой, изъ Санъ-Паоло. Я тутъ же узнаю, что ее зовутъ m-lle Кажидоръ.

Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ я расхаживаю по правому борту, на солнечной сторонѣ; я хочу побыть одинъ со своей радостью. Томно нѣжится подъ лучами солнца море, синее на горизонтѣ, опаловое и зеленое у самаго парохода. Какія-то три англійскія четы прогуливаются въ узкой полосѣ тѣни, отбрасываемой платформой, къ которой прикрѣплены спасательныя шлюпки.

Возможно, что я и въ самомъ дѣлѣ нравился Стефаніи: вѣдь, вотъ же этой красавицѣ-брюнеткѣ доставляетъ удовольствіе меня слушать. Молодые люди изъ Аргентины тщетно расточали ей знаки вниманія, осыпали комплиментами, приглашая принять участіе въ затѣянномъ ими пари по поводу скорости парохода,-- m-lle Кожидоръ предпочла мое общество.

Да, возможно, что Клермонъ умышленно скрылъ отъ меня, что я очень нравлюсь его дочери: внушая мнѣ, такимъ образомъ, что она приноситъ себя въ жертву, онъ могъ потребовать за нее приличную плату. Если это такъ, мнѣ жаль ее, бѣдняжку: не мало, должно быть, слезъ пролила она надъ моей телеграммой, которая разрушила всѣ ея мечты о счастьи. Что теперь съ ней будетъ? Хватитъ ли у нея силъ вернуться въ замокъ, куда ее приглашаетъ Эмилія? Вѣдь, въ замкѣ ея служба, ея заработокъ, безъ котораго она не можетъ обходиться.

Возможно также, что она еще не потеряла надежду и думаетъ возобновить попытки женить меня на себѣ. Отецъ, безъ сомнѣнія, благословитъ ее на это, особенно если онъ, дѣйствительно, хитрилъ со мной.

Облокотившись о бортъ парохода, я уношусь въ царство грезъ, думаю о томъ, какое счастье быть любимымъ этой милой Стефаніей, знать, что ты любимъ, что она стремится къ тебѣ всѣмъ своимъ дѣтски-чистымъ сердцемъ.

Звонкіе голоса выводятъ меня изъ задумчивости: это m-lle Кожидоръ съ подругой, поровнявшись со мной, останавливаются, хотя я ничѣмъ не обнаружилъ желанія прерывать ихъ прогулку. Оказывается, что m-lle Кожидоръ пришла въ голову очень недурная идея: она предлагаетъ устроить на пароходѣ концертъ въ пользу матросовъ и кочегаровъ. Актеры и актрисы изъ Бордо, конечно, не откажутъ въ своемъ благосклонномъ содѣйствіи: г. Фонсека уже говорилъ съ ними. Такъ какъ они собираются играть въ Буэносъ-Айресѣ "Троянцевъ", то они, быть можетъ, согласятся исполнить на предположенномъ здѣсь концертѣ знаменитый дуэтъ изъ второго акта! М-lle Кожидоръ для иллюстраціи тутъ же начинаетъ напѣвать арію влюбленной Дидоны.

Я вполнѣ одобряю этотъ проектъ, но не спѣшу предлагать свои услуги; красавица-брюнетка уже загорѣлась и настаиваетъ, чтобы я принялъ участіе въ организаціи концерта: въ противномъ случаѣ, говоритъ она, г. Фонсека тоже откажется отъ всякаго содѣйствія. Вообще, безъ меня обойтись совершенно невозможно: ни г. Фонсека, ни г. Компаръ ничего не смыслятъ въ музыкѣ.

Подруга m-lle Кожидоръ говоритъ, что здѣсь очень жарко и приглашаетъ насъ усѣсться въ уголокъ, который наше маленькое общество недавно оставило. Конвоируемый двумя элегантными дѣвушками, которыя на перебой ухаживаютъ за мной и упрашиваютъ принять участіе въ организаціи концерта, я медленно возвращаюсь на прежнее мѣсто.

Все это пріятно щекочетъ мое самолюбіе,-- и этимъ я обязанъ нѣсколькимъ афоризмамъ бѣдняги Рейнара.

Съ утра до вечера меня окружаютъ дѣвицы. Образуется комитетъ по устройству концерта; Компару очень хочется предсѣдательствовать въ немъ, но дѣвицы предпочитаютъ меня: онѣ увѣрены, что я буду щедрѣе по отношенію къ Бордосской труппѣ и потому легче склоню ихъ къ участію въ концертѣ.

Онѣ начинаютъ интриговать; имъ дѣятельно помогаетъ дама изъ Санъ-Паоло. Компаръ, скрѣпя сердце, сдается и предлагаетъ въ предсѣдатели капитана парохода, какъ лицо, занимающее нѣкоторымъ образомъ офиціальное положеніе; но капитанъ, похожій на огромнаго дога въ мундирѣ, рѣшительно отклоняетъ отъ себя эту честь: онъ весь поглощенъ своими математическими выкладками и астрономическими картами.

Фонсека, который злится на Компара за противодѣйствіе моей кандидатурѣ, агитируетъ въ мою пользу и склоняетъ на мою сторону нѣсколько молодыхъ людей, поглощенныхъ игрой.

Агитація увѣнчивается успѣхомъ: я избранъ предсѣдателемъ комитета, который я тотчасъ-же и приглашаю въ свою каюту на совѣщаніе.

У меня, кромѣ дѣвицъ, собираются: капитанъ, консулъ, Фонсека и три молодыхъ игрока. Меня единогласно уполномочиваютъ вести переговоры съ актерами и актрисами.

Миссія моя увѣнчивается полнымъ успѣхомъ: инженю, Мирабо, Робеспьеръ и Вителлій соглашаются принять участіе въ концертѣ. Инженю, замѣняющая примадонну, которая страдаетъ морской болѣзнью, будетъ пѣть арію Дидоны, а Робеспьеръ выступитъ въ роли Энея.

Я тутъ же узнаю имя нашей Дидоны: Арциза Виллажакъ. Она ничего не имѣетъ противъ того, чтобы отправиться ко мнѣ на засѣданіе комитета: говорятъ, что у меня въ каютѣ имѣется флаконъ самыхъ натуральныхъ духовъ, изготовляемыхъ на островахъ Фиджи; ее это очень интересуетъ, такъ какъ у нея есть коллекція персидскихъ и турецкихъ духовъ, подаренная ей офицеромъ изъ свиты шаха.

Мирабо, Робеспьеръ и Вителлій скромно уклоняются отъ присутствованія въ комитетѣ; они даже слегка прохаживаются на счетъ тщеславія инженю и, вообще, не особенно съ ней церемонятся. Я тонко даю ей понять, что меня это возмущаетъ, и она начинаетъ мнѣ жаловаться. Когда мы остаемся одни, она, опершись о перила верхней площадки, говоритъ, что актеры мстятъ ей, такъ какъ она отвергаетъ ихъ ухаживанія. Я узнаю, что ея родители, люди очень почтенные, разорились (мнѣ невольно вспоминается при этомъ Изабелла), и что ей пришлось искать какого-нибудь заработка: она была школьной учительницей, давала уроки музыки, пѣла въ частныхъ салонахъ и на сценѣ, при чемъ, въ нѣкоторыхъ крупныхъ городахъ, какъ Петербургъ или Константинополь, на ея долю выпалъ огромный успѣхъ.

Я плохо слушаю ее: мнѣ доставляетъ гораздо большее удовольствіе смотрѣть на нее. Она красиво выгнулась въ мою сторону; легкій вѣтеръ развѣваетъ по воздуху ея красивый, съ золотыми крапинами, шарфъ; солнце разсыпаетъ, милліарды блестокъ по безбрежной шири океана; надъ головами нашими мѣрно хлопаетъ приподнимаемый вѣтромъ парусиновый брезентъ. Невдалекѣ отъ насъ, на самомъ солнечномъ припекѣ, въ лѣнивыхъ позахъ расположилась группа молодыхъ бразильцевъ; всѣ они -- красавецъ къ красавцу, но Арциза Виллажакъ какъ будто и не замѣчаетъ ихъ изящныхъ фигуръ, красивыхъ шевелюръ, ярко-красныхъ губъ, ласковыхъ улыбокъ и любующихся взоровъ, которые они то и дѣло бросаютъ въ ея сторону. Все свое вниманіе она удѣляетъ мнѣ, побѣдителю въ житейской борьбѣ; я чувствую, что вся она, всѣмъ своимъ стройнымъ тѣломъ, тянется ко мнѣ; я угадываю это по каждому ея жесту и движенію, по блеску ея кокетливо-лукавыхъ зеленовато-сѣрыхъ глазъ...

XII.

-- Вы, madame, хотите знать, что я думаю о счастьи? Да оно здѣсь, передъ нами, вокругъ насъ, на этомъ красавцѣ-пароходѣ, который носится между солнцемъ и пучиной морской, который своими машинами и компасами говоритъ намъ о человѣческомъ геніи, на которомъ мы пользуемся всѣмъ, созданнымъ современной цивилизаціей комфортомъ! Да, оно здѣсь, это счастье, въ собравшемся вокругъ этого стола, избранномъ, блестящемъ обществѣ, въ красивыхъ женщинахъ, въ ихъ сверкающихъ бѣлизной плечахъ, блестящихъ глазахъ, очаровательныхъ улыбкахъ! Взгляните на m-lle Кожидоръ съ ея перламутроваго цвѣта лицомъ, которое такъ красиво оттѣняетъ черныя, перевязанныя алыми лентами, косы! Полюбуйтесь m-lle Арцизой Виллажакъ, которая невольно приковываетъ взоры тонкимъ изяществомъ своей фигуры! Да развѣ эта красота не радуетъ глазъ? Развѣ это не счастье? А сверху, съ палубы второго класса, доносится пѣніе хора, который при таинственно-мерцающемъ свѣтѣ звѣздъ репетируетъ арію Берліоза... Да здравствуетъ жизнь и... позвольте мнѣ, madame, наполнить вашъ стаканъ! Это старое Канарское безподобно, не правда ли? Пароходный буфетчикъ купилъ его въ Ла Рошели и очень гордится имъ. Дивное вино! Знаете, я ужасно люблю, когда декольтированная женщина поднимаетъ бокалъ: красивѣе этого я ничего не знаю! Что? Вы находите, что я тонкій льстецъ? Нѣтъ, нѣтъ! Увѣряю васъ, это не пустой комплиментъ: я просто благодаренъ вамъ за вашу красоту и высказываю эту благодарность вслухъ. Вотъ, напримѣръ, линія вашей руки или вашъ профиль,-- да это верхъ изящества! Скажите, въ Монтевидео, должно быть, много красивыхъ женщинъ?... Почему я это спрашиваю? Да потому, что собираюсь остановиться въ Монтевидео... Въ Ріо-Жанейро я не заѣду, нѣтъ! M-lle Кожидоръ на меня отчего-то дуется: она увѣрена, что я обманываю ее съ Арцизой Виллажакъ! Какъ вамъ это нравится? Вѣдь, для того, чтобы обмануть m-lle Кожидоръ...

-- Нужно очень немногое. Южно-американскія молодыя дѣвушки... конечно, очень еще молодыя... плохо различаютъ любовь и дружбу; они ревнуютъ не только любовниковъ, но и друзей. Я сама, напримѣръ, бѣшено ревновала къ своему дядѣ, который былъ старше меня лѣтъ на тридцать. Въ сущности, m-lle Кожидоръ, совершенно права: на ея мѣстѣ я бы тоже не хотѣла, чтобы вы приглашали къ себѣ въ каюту разныхъ актрисъ и подносили имъ духи!...

Такъ вотъ оно что! Моя собесѣдница самымъ серьезнымъ образомъ считаетъ меня еще опаснымъ для женщинъ,-- въ частности, для m-lle Кожидоръ! Давно ужъ не испытывалъ я такой радости...

Какимъ я себя чувствую въ этотъ вечеръ счастливымъ! Внизу чернѣетъ пучина морская, вверху, въ бездонной глубинѣ небесъ, дрожатъ крупныя звѣзды. Волны съ мѣрнымъ шумомъ плещутся о борта парохода. На палубѣ ни души: всѣ эти сыны Южной Америки азартно играютъ внизу въ карты. Черезъ полуоткрытыя двери до меня доносится звонъ золотыхъ монетъ. Изъ дамскаго салона несется шумъ игры въ бриджъ; дѣвицы изъ Ріо-де-Жанейро затѣваютъ квинтетъ, но одна изъ нихъ рѣшительно отказывается пѣть: это m-lle Кожидоръ...

Какъ хорошо, что я отправился въ это путешествіе! Всѣ мои терзанія какъ рукой сняло. Какимъ я, въ сущности, былъ жалкимъ среди своей жадной родни, въ обществѣ деспотичнаго Ивелена, порочнаго Феликса, мрачной Терезы! Даже Гильомъ и Марія считали нужнымъ вмѣшиваться въ мою интимную жизнь, а Клермонъ, черезъ посредство Стефаніи, хотѣлъ просто-на-просто обобрать меня. Всѣ, всѣ безъ исключенія, ждали моей смерти! Ея ждала даже Эмилія, изъ дружбы къ Терезѣ, и Жюльета, изъ дружбы къ Изабеллѣ.

Да, тамъ, дома, всѣ ждутъ только моей смерти,-- здѣсь моя смерть никому не нужна; здѣсь меня цѣнятъ, окружаютъ вниманіемъ, почетомъ...

Я одинъ. Мнѣ почему-то приходитъ въ голову, что, быть можетъ, сюда сейчасъ придетъ Арциза Виллажакъ съ пледомъ на плечахъ и воздушнымъ, испещреннымъ золотыми крапинами, шарфомъ на головѣ.

-- Это всего лишь я... Можно?

-- М-lle Кожидоръ? Пожалуйста... я очень радъ!...

-- Вы не въ обществѣ этой пѣвицы? Странно!

-- Но, mademoiselle...

-- Не оправдывайтесь! Мама жалуется на пренебрежительное отношеніе съ вашей стороны. Мы такъ привыкли болтать съ вами -- и вдругъ вы насъ совсѣмъ покидаете! Подруги смѣются надо мной, кузины острятъ и всячески дразнятъ меня, а я, вѣдь, такая чувствительная, такая гордая! Да, все это мнѣ немного непріятно, а я не хочу имѣть непріятностей, даже маленькихъ. Вы смѣетесь? Вы смѣетесь надо мной, точно такъ же, какъ и мои кузины? Какой вы недобрый! Вы будете отомщены за это,-- вотъ увидите! Я не могу позволить, чтобы надо мной издѣвались. Мнѣ то и дѣло твердятъ, что вы предпочли мнѣ какую-то бродячую актрису. Если бы вы знали, какъ теперь злорадствуетъ Анжела Корріантесъ, дочь маршала Корріантеса, который побѣдилъ отца на выборахъ въ Вашингтонскій Конгрессъ! А Люциллія Ферелла, съ кузиной которой въ прошломъ году бѣжалъ братъ мой!... Мать моя не меньше меня страдаетъ отъ вашей измѣны. Да, милостивый государь, измѣны! Сколько ужъ лѣтъ мы стараемся превзойти и Анжелу, и Люциллію! Въ Парижѣ намъ это, наконецъ, удалось, и мы возвращаемся въ Ріо-Жанейро въ полной увѣренности, что отнынѣ намъ будетъ обезпечено первое мѣсто; и вотъ вдругъ... Вначалѣ ваша дружба только увеличивала наши шансы на полную побѣду, а теперь, наоборотъ: теперь я стала только смѣшной въ глазахъ всѣхъ этихъ дуръ. И въ этомъ виноваты вы! Да, вы! Понимаете ли вы, милостивый государь, какъ много зла причинили вы мнѣ?...

-- Но... увѣряю васъ, m-lle, вы преувеличиваете'. Я не настолько самонадѣянъ, чтобы приписывать себѣ и своему отношенію къ окружающимъ такое важное значеніе... я -- всего лишь представитель парфюмернаго общества, ѣдущій въ Розаріо по дѣламъ своей фирмы...

-- Какая, въ самомъ дѣлѣ, скромность! Подумаешь! Не безпокойтесь, мать моя подробно узнала о васъ отъ г. Фонсека. Всѣмъ здѣсь на пароходѣ извѣстно, что вы -- основаватель крупнѣйшей французской парфюмерной фирмы, которая успѣшно конкурируетъ съ нѣмецкими и англійскими на американскомъ рынкѣ. Г. Фонсека считаетъ васъ, вдобавокъ, выдающимся экономистомъ. Вы -- одинъ изъ собственниковъ банка Ивелена, который имѣетъ столько отдѣленій въ Сѣверной и Южной Америкѣ; это мы узнали отъ г. Компара, который въ свою очередь получилъ эти свѣдѣнія отъ вашего друга, адмирала барона Элигоэ... Да, да, милостивый государь! Намъ еще, кромѣ того, извѣстно, что вы живете въ великолѣпномъ историческомъ замкѣ въ окрестностяхъ Парижа, и часто устраиваете прелестные праздники въ стилѣ XVIII вѣка подъ открытымъ небомъ. Все это свидѣтельствуетъ о томъ, что у васъ тонкій вкусъ и что вы умѣете жить. Сестру вашу вы выдали замужъ за очень талантливаго и оригинальнаго композитора, г. Рейнара; этой весной мы на концертѣ Колонна восторгались музыкой вашего шурина въ "Юнонѣ"; современемъ это прекрасное произведеніе, несомнѣнно, будетъ понято, и займетъ выдающееся мѣсто въ исторіи искусства. Другой шуринъ вашъ, г. Ивеленъ, очень видный финансистъ. Да, родни своей вамъ нечего стыдиться. Вообще, ваше блестящее положеніе въ обществѣ, вашъ утонченный аристократизмъ, ваши прекрасныя манеры...

-- Пощадите, m-lle! Право же вы сильно преувеличиваете и всякую, самую ничтожную мелочь, возводите въ необыкновенное достоинство...

-- Нѣтъ, не спорьте со мной! Я и мама, да и всѣ мы, прекрасно знаемъ все, что касается васъ!.. А вотъ и ваша пѣвица! Она направляется сюда...

Но m-lle Кожидоръ и не думаетъ уходить: наоборотъ, она спокойно устраивается въ двухъ шагахъ отъ меня, въ креслѣ-качалкѣ. Арциза, увидѣвъ рядомъ со мной m-lle Кожидоръ, дѣлаетъ видъ, что вышла просто подышать свѣжимъ воздухомъ, отходитъ немного въ сторону и облокачивается о перила. Черезъ минуту до насъ доносится ея тихое пѣніе: она поетъ гимнъ морю и ночи. Эта актриса тоже, повидимому, безъ бою не уступитъ меня m-lle Кожидоръ. Я польщенъ, почти счастливъ; мнѣ даже не жаль двухъ тысячъ франковъ, которые я далъ Арцизѣ подъ видомъ займа: она вполнѣ заслуживаетъ, чтобы на нее не скупились.

Чтобы заглушить пѣніе соперницы, m-lle Кожидоръ начинаетъ громко разсказывать о Компарѣ; онъ тоже обо мнѣ высокаго мнѣнія. Мнѣ даже кажется, что моя собесѣдница немного поблѣднѣла: близость актрисы повергаетъ ее въ крайне нервное состояніе.

Я положительно начинаю смотрѣть на себя другими глазами. Если мной такъ живо интересуются эти двѣ дѣвушки, то вполнѣ возможно, что я очень нравился и Стефаніи. Положа руку на сердце, мнѣ доставляетъ большое удовольствіе слѣдить за оригинальной дуэлью между m-lle Кожидоръ и Арцизой Виллажакъ.

Да, благодаря имъ я начинаю цѣнить себя. У меня появляется увѣренность, что я выше всѣхъ окружающихъ, и пробуждается желаніе властвовать. Мнѣ, напримѣръ, хочется испытать силу своего авторитета надъ Компаромъ. Послѣ моей побѣды на выборахъ предсѣдателя, онъ какъ бы призналъ мое превосходство; онъ не умѣетъ съ такимъ апломбомъ, какъ я, говорить о спортѣ, о музыкѣ, о театрѣ, и откровенно пасуетъ передо мной. Надо будетъ использовать его въ Розаріо для своихъ дѣлъ.

Любопытно, все-таки, какъ относится Арциза къ моему флирту съ m-lle Кожидоръ и какъ смотритъ m-lle Кожидоръ на мою связь съ Арцизой, о которой она не можетъ не догадываться? Я нащупываю почву.

-- Повѣрьте, m-lle, одна только скромность мѣшала мнѣ надоѣдать вамъ своими разговорами! Вамъ, точно такъ же, какъ и вашимъ подругамъ, врядъ ли можетъ быть интересна болтовня такого старика, какъ я...

-- Ну, вотъ еще! Вы, должно быть, считаете насъ совсѣмъ глупенькими... точно такъ же, какъ и эту актрису?..

-- Арциза Виллажакъ очень хорошая музыкантша; вы сами признали это, когда она въ общемъ салонѣ сыграла девятую симфонію Бетховена.

-- Я этого и не отрицаю!

-- Она, кромѣ того, очень не глупа...

-- Я и въ этомъ не сомнѣваюсь: безъ ума такія женщины, какъ она, рѣдко добиваются успѣха въ жизни.

-- Она много путешествовала, знаетъ людей, и бесѣда съ ней доставляетъ истинное удовольствіе.

-- Не то, что бесѣда съ какой-нибудь свѣтской индюшкой, въ родѣ меня? Не правда ли?

-- Я этого не говорю!

-- Но вы это думаете!

-- Нисколько!

-- Такъ я вамъ и повѣрила!

И m-lle Кожидоръ съ такой силой ударяетъ вѣеромъ по качалкѣ, что онъ ломается.

Забрало таки! Я очень польщенъ!

Блѣдная, съ гнѣвно сверкающими глазами, она теперь удивительно хороша; грудь ея высоко поднимается подъ тонкой кружевной блузкой, маленькая ножка нервно выбиваетъ дробь; манильская шаль съ причудливыми разводами спустилась съ плечъ и теперь лежитъ у нея на колѣняхъ. Да, у этой дѣвушки есть темпераментъ! Она молчитъ, хотя ей это, повидимому, не легко, и съ сердитымъ видомъ разсматриваетъ свой сломанный перламутровый вѣеръ.

Арциза перестала напѣвать и старается уловить хоть что-нибудь изъ нашего разговора. Тутъ, на палубѣ, горитъ одна только электрическая лампочка; но внизу,-- въ салонахъ, въ библіотекѣ, въ курильной,-- все залито яркимъ свѣтомъ. Оттуда доносится пѣніе, нервные возгласы игроковъ. Пароходъ своимъ острымъ носомъ рѣжетъ волны, которыя съ тихимъ рокотомъ разбѣгаются отъ него во всѣ стороны.

Я стараюсь смягчить гнѣвъ m-lle Кожидоръ, которая не можетъ мнѣ простить нанесенной мною обиды: я не долженъ былъ такъ расхваливать эту актрису! Впрочемъ, желаніе покорить меня, повергнуть меня къ своимъ стопамъ, въ ней говоритъ сильнѣе, чѣмъ оскорбленное самолюбіе. Ей необходимо покорить меня, иначе надъ ней будутъ насмѣхаться и мать, и кузины, а въ Ріо-де-Жанейро пойдутъ на ея счетъ сплетни, которыя значительно ослабятъ ея шансы на удачное замужество. Соціальная комедія въ совершенно одинаковыхъ формахъ разыгрывается подъ всѣми широтами. M-lle Кожидоръ нужно, чтобы возносили не только красоту ея, которая и безъ того всѣмъ бросается въ глаза, но и ея недюжинный умъ; она ни въ какомъ случаѣ не можетъ допустить, чтобъ ее оттѣснила на задній планъ какая-нибудь актриса,-- Боже сохрани, объ этомъ и рѣчи не должно быть въ Ріо-де-Жанейро!

Не будь я честнымъ человѣкомъ, я могъ бы злоупотребить своимъ положеніемъ. Одного моего ласковаго слова или даже взгляда достаточно, чтобы эта красивая дѣвушка совсѣмъ растаяла передо мной. Она со мной кокетничаетъ напропалую, особенно теперь, когда чувствуетъ, что за нами слѣдитъ Арциза: m-lle Кожидоръ надѣется, что та разсердится и уйдетъ.

По счастью, скоро показывается г-жа Кожидоръ. Ласково пожуривъ насъ, что мы все прячемся и секретничаемъ, она садится рядомъ съ нами.

Арциза не уходитъ. Красиво закутавшись въ свой пледъ, она все еще смотритъ, въ издающую тысячи звуковъ синеватую даль моря, надъ которымъ, какъ жемчужины небеснаго ожерелья, нависли звѣзды. Наконецъ, ей это надоѣдаетъ, и она уходитъ, дѣлая видъ, что даже не замѣчаетъ насъ. Обѣ дамы, конечно, видѣли ее, и я въ первыя минуты испытываю нѣкоторое смущеніе. Я боюсь, что вслѣдъ за дочерью меня начнетъ отчитывать за вѣроломство и мать.

Скоро мы возвращаемся въ ярко освѣщенный салонъ. Вокругъ меня образуется небольшой кружокъ. Бесѣда идетъ довольно вяло. Я не въ ударѣ и говорю безъ всякаго подъема. Даже m-lle Кожидоръ, повидимому, слушаетъ меня безъ всякаго интереса.

Наконецъ, мы начинаемъ расходиться и холодно прощаемся другъ съ другомъ. Въ эту минуту качка усиливается.

Салонъ два или три раза подрядъ наклоняется вправо, а вмѣстѣ съ нимъ наклоняемся и мы, и сидящіе за столомъ игроки, и люстры, и рояль, и оркестръ изъ цыганъ въ красныхъ фракахъ, и покрытые малиновымъ бархатомъ диваны. Потомъ всѣхъ и все медленно отбрасываетъ налѣво. Нѣкоторыя изъ дѣвицъ, страдающія морской болѣзнью, поспѣшно ретируются въ свои каюты. Я качки не боюсь, и отправляюсь въ курильную, гдѣ нахожу консула и знакомую компанію игроковъ, подъ предсѣдательствомъ Фонсека.

Надъ игроками носятся тучи табачнаго дыма. Бразильцы и аргентинцы, въ своихъ смокингахъ и туго накрахмаленныхъ манишкахъ, священнодѣйствуютъ; играющіе съ ними бордоскіе актеры, повидимому, не въ духѣ. Робеспьеръ задумчиво морщитъ брови, Мирабо озабоченно подсчитываетъ оставшіяся въ его бумажникѣ деньги, а спустившій все Вителлій мрачно сидитъ въ сторонѣ за стаканомъ замороженнаго виски, который онъ потягиваетъ черезъ соломинку.

Опершись о іонійскую колонну, консулъ задумчиво слѣдитъ за игрой, за разбросанными на двухъ столахъ кредитками и золотыми монетами. Играютъ въ баккара. Каждая битая карта вызываетъ легкое волненіе, которое тщательно маскируютъ южно-американскіе джентльмэны въ туго накрахмаленныхъ манишкахъ.

Я всегда любилъ наблюдать со стороны игроковъ, хотя страстнымъ игрокомъ не былъ; правда, одну зиму я усиленно игралъ, но крупный проигрышъ меня навсегда оторвалъ отъ карточнаго стола, и я только очень рѣдко рискую сотней-другой франковъ.

Сегодня я совсѣмъ не расположенъ играть и подхожу къ Компару. Я говорю съ нимъ о предстоящихъ мнѣ въ Розаріо дѣлахъ, и онъ любезно предоставляетъ себя въ мое полное распоряженіе. О, конечно! Онъ всячески посодѣйствуетъ благопріятному исходу моего процесса, даже рискуя нажить себѣ этимъ непріятности. Онъ сильно разсчитываетъ, что въ случаѣ нужды всегда сумѣетъ получить черезъ меня приличное мѣсто въ банкѣ Ивелена или въ какомъ-нибудь изъ нашихъ Американскихъ отдѣленій.

Въ этомъ онъ ошибается, но надо будетъ чѣмъ-нибудь отблагодарить его за усердіе. Въ Розаріо я у него куплю за крупную сумму какую-нибудь изъ его старинныхъ гравюръ, которыя онъ такъ расхваливаетъ, но которыя на дѣлѣ навѣрное не имѣютъ никакой цѣнности.

Я чувствую себя польщеннымъ: мнѣ съ готовностью предлагаетъ свои услуги французскій консулъ, человѣкъ съ высшимъ образованіемъ, имѣющій нѣсколько орденовъ и медаль за проявленную имъ въ Баку, въ 1906 году, храбрость: онъ одинъ, съ револьверомъ въ одной рукѣ и трехцвѣтнымъ знаменемъ въ другой, защищалъ скрывшихся во французскомъ консульствѣ армянъ противъ озвѣрѣвшихъ кавказскихъ горцевъ. Теперь этотъ человѣкъ, на тѣлѣ котораго имѣются слѣды отъ почетныхъ ранъ, стоитъ передо мною въ роли просителя. Не скрою, эта мысль доставляетъ мнѣ удовольствіе.!

Входитъ Арциза. Она нѣсколько блѣдна: она не на шутку боится, что я измѣню ей, что между нами произойдетъ разрывъ; тогда конецъ моимъ щедрымъ подаркамъ. Арциза возлагала на мою щедрость большія надежды,-- особенно разсчитывала она на меня въ будущемъ, по прибытіи въ Буэносъ-Айресъ. Она одинаково боится потерять меня, какъ любовника и какъ богатаго человѣка.

Арциза съ разстроеннымъ лицомъ, нервной походкой подходитъ ко мнѣ. Компаръ скромно уходитъ. Она увлекаетъ меня на сосѣдній диванъ и вполголоса устраиваетъ мнѣ сцену ревности. Эта актриса серьезно подозрѣваетъ, что m-lle Кожидоръ задалась цѣлью женить меня на себѣ; мысль эта приводитъ ее въ бѣшенство. Я разражаюсь громкимъ смѣхомъ. Волненіе Арцизы такъ велико, что она даже не замѣчаетъ, какъ шаль ея сползла съ плечъ,-- совсѣмъ какъ недавно у m-lle Кожидоръ.

Исторія, право, становится забавной. Мнѣ давно уже не приходилось до такой степени заинтересовывать своей персоной молодыхъ дѣвушекъ. Это, быть можетъ, объясняется моимъ загорѣвшимъ лицомъ восточнаго типа, которое дѣлаетъ меня похожимъ на какого-нибудь султана или другого героя экзотическихъ романовъ...

Все усиливающаяся качка вызываетъ у Арцизы легкую головную боль; это заставляетъ ее уйти въ свою каюту, о чемъ я нисколько не жалѣю: она подъ конецъ начала уже повторяться. Разстаемся мы примиренные. Я провожаю ее до дверей дамской каюты второго класса; пароходъ такъ качаетъ, что намъ приходится крѣпко держаться за перила. Попадающіяся по пути зеркала все время наклоняются, а вмѣстѣ съ ними наклоняются и наши изображенія.

Проводивъ Арцизу, я встрѣчаю Компара и нашего капитана. Они предлагаютъ мнѣ подняться съ ними на офицерскій мостикъ. По дорогѣ я заглядываю, черезъ толстыя стекла, въ машинное отдѣленіе, которое кажется мнѣ, со своими многочисленными валами, цилиндрами, поршнями, шестернями и трубами, настоящимъ адомъ. Въ глубинѣ, около гигантскихъ машинъ, копошится нѣсколько десятковъ черныхъ пигмеевъ -- машинистовъ и кочегаровъ. Сверху, изъ двухъ широкихъ пароходныхъ трубъ, вылетаютъ огненные султаны дыма, разбрасывая вокругъ себя искры; часть ихъ ложится на палубѣ, а часть гаснетъ въ морѣ, далеко отъ нашего пловучаго дома.

На мостикѣ, при свѣтѣ электрической лампочки, стоить у колеса рулевой, зорко всматриваясь вдаль. Отсюда пароходъ нашъ кажется овальнымъ и сильно накренившимся; онъ теперь ужъ не производитъ впечатлѣнія безмятежно-спокойной, великолѣпной пловучей гостиницы; въ немъ есть что-то насторожившееся, тревожное.

Зыбь на поверхности моря усиливается. Съ самаго горизонта тянутся цѣпи водяныхъ горъ; вотъ одна изъ нихъ, подобравшись подъ самое судно, приподнимаетъ его, потомъ съ шумомъ отбѣгаетъ, оставляя его въ безднѣ между двумя высокими черно-синими валами, на которые падаютъ отблески пароходныхъ огней.

Капитанъ обращаетъ наше вниманіе на то, что несмотря на совершенно ясное небо, зыбь все увеличивается. Онъ объясняетъ это рѣдкое явленіе сильными теченіями въ глубинѣ моря или даже происходящими гдѣ-нибудь вулканическими изверженіями. Консулъ съ тревогой спрашиваетъ, не можемъ ли мы наткнуться на какой-нибудь недавно образованный вулканами рифъ; капитанъ успокаиваетъ его, говоря, что этого совершенно нечего бояться.

Передъ нами развертывается волшебная картина. Звѣзды, нависшія надъ взбудораженнымъ теперь моремъ, кажутся окрашенными въ разные цвѣта -- синій, желтый, розовый. А внизу, между небомъ и моремъ, окутанный султанами огненнаго дыма, подъ ритмическій шумъ и тяжелое дыханіе своихъ машинъ, рѣжетъ волны нашъ ярко освѣщенный пароходъ...

-----

Всю ночь и весь слѣдующій день волны растутъ и растутъ. Нашъ пароходъ побѣдоносно борется съ безпокойной стихіей, и мы молча, исполненные гордости за человѣка, наблюдаемъ за этой борьбой.

Вечеромъ, послѣ обѣда, я убѣждаю помощника капитана зайти со мной въ курильную. Игроки въ баккара понемногу уходятъ изъ-за стола, такъ какъ вся каюта ходуномъ ходитъ, и играть становится все труднѣе. Золото и бумажки то и дѣло летятъ со стола на полъ, и игрокамъ приходится подбирать ихъ. Фонсека отказывается держать банкъ, и его замѣняетъ Мирабо. Этотъ актеръ, судя по его самодовольной улыбкѣ, повидимому, выигрываетъ.

Къ намъ подходитъ Компаръ. Когда я подношу къ губамъ стаканъ съ водой, пароходъ подбрасываетъ съ такой силой, что меня всего обливаетъ. Вокругъ меня поднимается смѣхъ. Я зову лакея, но въ эту минуту сверху доносится два рѣзкихъ свистка. Помощникъ капитана торопливо поднимается, беретъ фуражку и извиняется: ему необходимо бѣжать наверхъ.

Капитанъ, между тѣмъ, все время даетъ свистки. Впрочемъ, насъ больше занимаетъ Мирабо, который ни за что не хочетъ бросать игру и всячески удерживаетъ партнеровъ.!

Скоро наше вниманіе привлекаютъ какіе-то странные звуки: мы ясно различаемъ, что пароходный винтъ вращается не въ водѣ, а въ воздухѣ. Консулъ предлагаетъ пойти наверхъ взглянуть, что тамъ дѣлается. Надъ нашими головами слышенъ торопливый топотъ десятковъ ногъ и шумъ кабелей, которые тащатъ по палубѣ матросы. Свистки почти безпрерывно оглашаютъ воздухъ; въ нихъ есть что-то жуткое, пугающее.

Мы выходимъ наверхъ. Кромѣ матросовъ на палубѣ никого нѣтъ. Она слабо освѣщена нѣсколькими электрическими лампочками. Въ небѣ мерцаютъ звѣзды. Матросы возятся около привязанныхъ къ борту шлюпокъ. Одинъ изъ нихъ торопливо надѣваетъ спасательный поясъ. Изъ нѣдръ парохода, изъ машиннаго отдѣленія, доносится глухой шумъ.

Вдругъ машина останавливается. Пароходъ медленно накреняется налѣво. Набѣжавшій водяной валъ съ силой ударяетъ въ правый бортъ и съ упорной настойчивостью карабкается вверхъ, на палубу. Онъ достаетъ до высоко прикрѣпленныхъ шлюпокъ, около которыхъ суетятся десятки матросовъ, и жадно лижетъ ихъ деревянные борта.

Я стою рядомъ съ консуломъ. Сердце мое наполняется страхомъ, но я не рѣшаюсь сознаться въ этомъ, и мы только со смущенными улыбками переглядываемся.

Вдругъ на всемъ пароходѣ тухнетъ электричество. Это вызываетъ смятеніе среди находящейся въ каютахъ публики.

Въ то же мгновеніе палубу обдаетъ огромная волна, которая съ такой силой ударяетъ въ шлюпки, что отрываетъ и уноситъ одну изъ нихъ въ море. Сильнымъ толчкомъ меня бросаетъ въ стоящее по близости кресло-качалку. Въ колѣняхъ я чувствую острую боль. Я все же пытаюсь подняться, но въ это мгновеніе на меня обрушивается новая волна; вода застилаетъ мнѣ глаза, проникаетъ въ ротъ, въ уши, за воротникъ; я борюсь съ ней, наклоняю голову, выгибаю спину, но вода давитъ на меня стопудовой тяжестью и не даетъ встать.

Неужели я задохнусь? Передъ глазами у меня красные круги, черезъ носъ и горло я глотаю соленую воду, и дышать становится все труднѣе. Быть можетъ, вода меня уже снесла въ море, и я теперь барахтаюсь на днѣ его? Нѣтъ, я чувствую подъ руками ручку кресла, которое защищено стѣной верхнихъ каютъ. Я судорожно цѣпляюсь за это кресло, веду борьбу на жизнь и смерть съ волнами, которыя, наконецъ, съ злобнымъ рокотомъ отбѣгаютъ отъ меня. Разбитый, измученный, полузадохшійся, я испускаю вздохъ облегченія, точно стряхнулъ съ себя какую-то свинцовую массу.

Вскочивъ на ноги, я оглядываюсь. Ни души! Только по лѣстницамъ, ведущимъ на верхнюю палубу, къ которой привязаны спасательныя шлюпки, слышенъ шумъ, топотъ и крики обезумѣвшихъ отъ ужаса пассажировъ. Спѣша, задыхаясь, толкаясь, всѣ бросаются вверхъ. На лѣстницахъ, ведущихъ изъ каютъ второго класса, происходитъ ожесточенная борьба; мнѣ чудятся даже револьверные выстрѣлы. Но весь этотъ шумъ заглушаетъ расходившійся океанъ. Онъ грозно обступаетъ нашъ пароходъ, онъ посылаетъ на насъ летучіе отряды волнъ, которыя бѣшено идутъ на приступъ нашей неподвижной теперь, такой жалкой и безпомощной крѣпости.

Безсознательно, съ энергіей отчаянія, твержу я себѣ, что не хочу умереть и что надо какъ-нибудь тоже пробраться на лѣстницу, ведущую къ шлюпкамъ. Я бросаюсь впередъ, но у самой лѣстницы въ оцѣпенѣніи застываю: Мирабо, схвативъ сзади своими огромными руками Арцизу за шею, душитъ ее, пригибаетъ къ землѣ, потомъ по ея спинѣ, по плечамъ и головамъ другихъ пассажировъ, которые оглашаютъ воздухъ бѣшеными проклятьями, пробирается вверхъ...

Ко мнѣ подкрадываеся высокая волна съ зеленой вершиной. Какъ хищный звѣрь, съ раскрытымъ зѣвомъ, тянется она къ моимъ ногамъ. Я бросаюсь отъ нея куда глаза глядятъ, и попадаю въ какую-то каюту. Вслѣдъ за мной врывается и волна, увлекая за собой другія. Въ то же мгновеніе слабый, проникавшій черезъ иллюминаторы, свѣтъ исчезаетъ. Вода плещется у ногъ моихъ, обхватываетъ меня вокругъ пояса, доходитъ мнѣ до шеи, приподнимаетъ отъ земли, раскачиваетъ и бросаетъ обо что-то твердое; это колонна; я чувствую острую боль отъ удара, но не обращаю на нее вниманія и обѣими руками цѣпляюсь за спасительную колонну.

Я спасенъ, я облегченно вздыхаю. Мнѣ даже въ голову приходятъ мысли, ничего общаго не имѣющія съ моимъ настоящимъ положеніемъ, о Стефаніи, Эмиліи, Терезѣ. "Если я тутъ погибну, и Тереза наслѣдуетъ мое состояніе,-- говорю я себѣ,-- Феликсъ быстро все спуститъ".

Еще минута -- и вода ужъ доходитъ мнѣ до подбородка; я крѣпко сжимаю губы, чтобы не наглотаться соленой воды, которая все поднимается и шумитъ уже у меня въ ушахъ. Неужели я утону здѣсь, какъ попавшая въ котелъ съ водою мышь? Страхъ острымъ холодомъ сковываетъ все мое тѣло. Неужели я больше не увижу Терезу? Нѣтъ, это невозможно...

Я съ удвоенной силой, судорожно обнимаю обѣими руками колонну. Надо только не терять разсудка, дѣйствовать спокойно, хладнокровно обдумывая каждую мелочь. Мнѣ приходитъ въ голову, что въ самомъ центрѣ потолка имѣется восьмиугольное окно, открытыя форточки котораго служатъ вентиляторами. Вотъ, если бы я могъ черезъ одну изъ нихъ вырваться на верхнюю палубу! Но гдѣ оно, это окно? Почему я не вижу проникающаго въ него свѣта? Должно быть, оно позади меня...

Надо плыть назадъ. Я оставляю колонну и сильнымъ ударомъ ноги отталкиваюсь отъ нея. Стараясь сохранять полное хладнокровіе и дышать возможно спокойнѣе, я плыву къ завѣтному окну. Главное -- не дать водѣ ослѣпить себя. Но что это? Я какъ будто попадаю въ водоворотъ. Точно тысячи змѣй обхватываютъ меня и тянутъ внизъ. Я задыхаюсь отъ усилій удержаться на водѣ и начинаю кружиться на одномъ мѣстѣ, все время глотая соленую воду.

Это, повидимому, конецъ. "Смерть приходитъ!" -- молніей проносится въ головѣ. У меня нѣтъ больше силъ бороться съ разсвирѣпѣвшими волнами. Быстро, какъ молніи, мелькаютъ въ головѣ мысли объ Арцизѣ и ея ласкахъ, о Стефаніи.

Да, это смерть, смерть! Мой безпощадный врагъ, соленая вода, все больше проникаетъ въ мой желудокъ, душитъ меня снаружи и изнутри, не даетъ дышать. Конецъ! Я больше не могу, я не въ силахъ продолжать борьбу. Да и къ чему? Все равно это ни къ чему не поведетъ... Неужели же я такъ и умру? Все мое состояніе перейдетъ къ Терезѣ, но Феликсъ, этотъ разбойникъ, очень скоро спуститъ все до послѣдняго гроша... Ахъ, что мнѣ до этого! Я жить хочу! Мозгъ мой туго сдавленъ, точно веревками. Какъ, однако, долго умираетъ человѣкъ!.. А что, если сдѣлать еще одну попытку спасенія? Да, да, непремѣнно! Я хочу, я долженъ, во что бы то ни стало долженъ спастись! Я чувствую въ рукахъ и ногахъ, во всемъ тѣлѣ, огромный приливъ энергіи. Нѣсколько нечеловѣческихъ усилій -- и я снова всплываю наверхъ. Вотъ оно, спасительное окно! Я судорожно хватаюсь за него рукой... Какое счастье! Стекла выбиты, я сумѣю выбраться! Изъ груди моей вырывается огромный крикъ. Въ то же мгновеніе ко мнѣ сверху протягиваются чьи-то руки, меня хватаютъ, тащатъ вверхъ... Я спасенъ!

Черезъ минуту я дрожу отъ холода на палубѣ среди другихъ пассажировъ, жалкихъ, несчастныхъ, сбившихся въ тѣсную кучу, стонущихъ, плачущихъ, причитающихъ. Большинство изъ нихъ старается привязать себя къ палубнымъ кольцамъ, перекладинамъ, периламъ. И здѣсь нѣтъ спасенія отъ волнъ. Огромныя, съ синими вершинами, онѣ ежеминутно обдаютъ палубу, и мы носимся среди потоковъ воды, безпомощные, обезсиленные, вмѣстѣ съ пустыми деревянными ящиками и всякой другой пароходной утварью.

Мнѣ скоро удается зацѣпиться за кольцо какого-то цилиндра, о который я до крови изрѣзываю себѣ пальцы. Сколько разъ мнѣ приходилось, при описаніи караблекрушеній, читать, что волны смыли съ палубы все безъ остатка. Вотъ оно! Теперь я вижу это воочію. Потокъ подхватилъ какую-то полную женщину и снесъ въ море. "Спасите!" -- успѣла только крикнуть она; судя по голосу, это, кажется, дама изъ Санъ-Паоло. Несчастная! А m-lle Кожидоръ? Неужели и ее, полумертвую отъ страха, окоченѣвшую отъ холода, снесли въ море волны? Мнѣ даже кажется, что я видѣлъ, какъ она въ послѣдній разъ взмахнула руками...

Понемногу всѣ уцѣлѣвшіе еще, собравъ послѣднія силы, сползаются къ шлюпкамъ; нѣкоторымъ, и мнѣ въ томъ числѣ, удается взобраться на капитанскій мостикъ. Какая-то дама, стоя рядомъ со мной въ одной ночной рубашкѣ, дрожитъ отъ холода. У Робеспьера вмѣсто лѣвой руки виситъ кровавый обрубокъ.

На палубѣ вдругъ начинается крикъ, шумъ, гулъ голосовъ: то изъ глубины, изъ люковъ, служащихъ выходами для пассажировъ третьяго класса, валитъ толпа эмигрантовъ съ узлами за спинами; тутъ и мужчины, и женщины, и плачущія дѣти. Всѣ стараются какъ-нибудь пробраться къ шлюпкамъ.

Волны разбили толстыя стекла, служившія крышей для машиннаго отдѣленія, и въ него хлынули потоки воды. Теперь гибель кажется неминуемой.

Наконецъ, удается спустить на воду уцѣлѣвшія шлюпки. Около нихъ происходитъ неописумая давка... Съ холодомъ въ душѣ и въ мозгу смотрю я на эту картину. Нѣтъ надежды на спасеніе: кто не утонетъ, того задавятъ....

Неужели же мы умремъ, я, и обезумѣвшая сосѣдка моя, которая дрожащими руками придерживаетъ жемчугъ на шеѣ? На ней теперь пробковый поясъ; съ ея мокрыхъ распущенныхъ волосъ струится вода... Да, спасенія нѣтъ... Смерть близка, неизбѣжна... Странно, въ эти роковыя минуты мнѣ все приходятъ въ голову мысли о Терезѣ. Она будетъ моей наслѣдницей...

Что это! Одна шлюпка, биткомъ набитая пассажирами, какъ будто отчалила? Съ трудомъ удалось отцѣпить ее. Я вижу, какъ мѣрно поднимаются и опускаются на ней весла; она все удаляется, удаляется... Эти люди, навѣрное, спасутся... Надо и мнѣ пробраться въ какую-нибудь шлюпку! Если бы я скинулъ съ себя тяжелое свое одѣяніе, мнѣ это легче было бы сдѣлать. Въ поясѣ у меня зашито все мое богатство: золото, ассигнаціи, векселя. Богъ съ ними!

Моя сосѣдка все сильнѣе дрожитъ отъ холода, все судорожнѣе хватается за свой жемчугъ.

Я слышу голосъ матроса, который съ чѣмъ-то возится въ двухъ шагахъ отъ насъ.

-- Плотъ скорѣе спасетъ насъ, чѣмъ эти биткомъ набитыя шлюпки! На нихъ далеко не уѣдешь...

Прекрасно! Надо принять это къ свѣдѣнію....

...Я сижу на наскоро сколоченномъ изъ толстыхъ досокъ, обломковъ мачтъ, листовъ желѣза, бочекъ и деревянныхъ ящиковъ, четвероугольномъ плоту. Рядомъ со мной, дрожа отъ холода, сбились въ кучу другіе пассажиры. Рулевой и матросы съ лихорадочной поспѣшностью дѣлаютъ послѣднія приготовленія...

Неужели я спасусь, останусь въ живыхъ? Неужели Терезѣ пока еще не придется наслѣдовать мое состояніе, чтобы его тотчасъ же спустилъ Феликсъ?..

Во всякомъ случаѣ, я еще не сдамся. Я буду бороться съ волнами, буду отстаивать свою жизнь, сколько бы мнѣ ни пришлось носиться по разбушевавшемуся морю, надъ которымъ теперь нависло опрокинутой чашей небо съ миріадами спокойныхъ, безстрастныхъ звѣздъ...

XIII.

Госпожу Стефанію Рейнаръ, повидимому, больше интересуетъ ея шитье, чѣмъ мой разсказъ. Быть можетъ, я плохо разсказываю? Съ той роковой ночи, когда я видѣлъ обезумѣвшую отъ страха толпу въ четыреста человѣкъ, въ отчаяніи цѣплявшихся за обломками парохода, -- прошло уже цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ.

А между тѣмъ, это путешествіе черезъ океанъ, которое такъ легко могло кончиться моей гибелью, я предпринялъ изъ-за нея, изъ-за этой молодой женщины, которая теперь, въ ясный майскій день, сидитъ на залитой солнцемъ террасѣ. Я бѣжалъ за море отъ Стефаніи, боясь, что не устою противъ желанія сдѣлать ее, въ ущербъ интересамъ своей родни, женой своей.

Да, я бѣжалъ отъ Стефаніи, а она... какъ она поспѣшно вышла замужъ! Объ этомъ постаралась Эмилія. Все это произошло въ то время, когда пароходъ нашъ потерпѣлъ крушеніе. Я, въ числѣ другихъ ста шестидесяти пассажировъ, былъ спасенъ береговой стражей и въ ужасномъ состояніи доставленъ въ больницу въ Ріо-де-Жанейро.

Стефанія шьетъ. Ее совершенно, повидимому, не интересуетъ мое повѣствованіе о томъ, какъ замѣтила нашъ плотъ, по разведенному на немъ гигантскому костру, береговая стража, и какія мѣры она приняла для нашего спасенія. Хоть бы она изъ вѣжливости вздохнула въ наиболѣе драматическихъ мѣстахъ моего разсказа! Вѣдь, меня съ такимъ сочувственнымъ вниманіемъ слушали совершенно чужіе люди и въ Розаріо, и въ Буэносъ-Айресѣ!..

Стефанія невозмутимо шьетъ. Неужели Феликсъ настолько завладѣлъ ею, что она совершенно забыла нашу старую дружбу? Или эта добродѣтельная супруга просто боится воскрешать былое?.. Правда, сегодня мы въ первый разъ со времени моего возвращенія очутились съ глазу на глазъ. За семейными обѣдами, въ которыхъ оба мы принимали участіе, мы обмѣнивались только холодными, короткими, ничего не значащими фразами; все время мы чувствовали на себѣ насмѣшливо-торжествующій взглядъ Феликса, который сталъ одѣваться даже съ нѣкоторой изысканностью; онъ теперь продаетъ по пяти, семи и даже десяти тысячъ франковъ наивнымъ любителямъ картины Матисса, Ванъ-Ругена и Сезанна, которыя самъ покупаетъ за нѣсколько десятковъ франковъ.

Да, Стефанія любитъ Феликса; по крайней мѣрѣ, такъ писали мнѣ въ Буэносъ-Айресъ и Клермонъ, и Ивеленъ, который даже увѣрялъ меня, что молодыхъ людей необходимо возможно скорѣе повѣнчать, такъ какъ флиртъ ихъ заходитъ слишкомъ далеко.

Стефанія все продолжаетъ молча шить.

Я, грѣшный человѣкъ, думалъ было, что родня моя умышленно торопилась съ этой свадьбой, чтобы окончательно оторвать ее отъ меня и такимъ образомъ навсегда устранить ее, какъ возможную мою наслѣдницу. Во всякомъ случаѣ, Тереза была недовольна этимъ бракомъ; я это видѣлъ изъ ея письма ко мнѣ; мѣсто, которое Феликсъ получилъ въ банкѣ Ивелена тотчасъ же послѣ свадьбы, казалось ей недостаточно хорошимъ для ея сына. Я, поэтому, долженъ былъ предложить молодоженамъ спеціально для нихъ отдѣланный и заново меблированный павильонъ нѣсколько въ сторонѣ отъ замка. Кромѣ того, я распорядился, чтобы одинъ изъ моихъ автомобилей ежедневно отвозилъ Феликса въ Парижъ на службу и привозилъ его обратно. Теперь и Тереза, и сынъ ея должны бы, мнѣ кажется, быть довольны.

Должна быть довольна и Стефанія. Вмѣсто человѣка уже пожилого, она вышла замужъ за молодого, почти юношу, при чемъ ей даже отъ жизни въ замкѣ, о чемъ она такъ мечтала, не приходится отказываться.

Доволенъ и Ивеленъ, этотъ человѣкъ; съ дьявольской силой воли. Шагъ за шагомъ осуществилось, главнымъ образомъ, благодаря его собственнымъ усиліямъ, все, чего онъ добивался. Менѣе, чѣмъ въ какой-нибудь годъ онъ всѣхъ насъ подчинилъ своимъ теоріямъ величія соціальнаго долга. Онъ же придумалъ для Феликса и прибыльную профессію скупщика и продавца картинъ: наблюдая въ теченіе трехъ недѣль молодого человѣка въ своемъ банкѣ, онъ понялъ, что этому авантюристу нужно нѣчто другое. Любопытно, сумѣетъ ли Стефанія держать своего мужа въ рукахъ?.. Странно: обстоятельства сложились такъ, что она все-таки водворилась въ замкѣ,-- если не какъ жена моя, то какъ племянница.

Зато очень, должно быть, недоволенъ Клермонъ: для себя ему ровно ничего не удалось добиться отъ Ивелена.

Стефанія невозмутимо шьетъ подъ пѣніе и гомонъ порхающихъ за открытымъ окномъ птицъ. Тщетно я разсказываю ей, какую роль игралъ въ нашемъ спасеніи безпроволочный телеграфъ, который взбудоражилъ все восточное побережье Южной Америки; г-жа Рейнаръ только чуть-чуть покачиваетъ головой, и на лицѣ ея скорѣй написана скука, чѣмъ радость за мое спасеніе. Быть можетъ, она мститъ мнѣ за то, что я слишкомъ легко согласился съ доводами, которые отецъ ея выдвинулъ противъ нашего брака?

Я представляю себѣ, какую кампанію повелъ противъ меня Клермонъ послѣ писемъ и телеграммъ, посланныхъ мною съ дороги! О, я его знаю! Онъ навѣрное увѣрялъ ее, что, основательно изучивъ мой характеръ, положительно высказывается противъ брака дочери со мной, что молодой дѣвушкѣ, вообще, не годится выходить за человѣка сорока шести лѣтъ, что она очень скоро сама пожалѣла бы объ этомъ, и что, наконецъ, онъ пріищетъ для нея лучшаго мужа. Предложеніе Эмиліи и Ивелена пришлось какъ нельзя болѣе кстати, и Клермонъ горячо ухватился за него.

О чемъ думаетъ теперь Стефанія, въ то время, какъ я разсказываю ей о своихъ злоключеніяхъ на морѣ? Неужели ея думы несутся къ Феликсу? Дорого бы я далъ, чтобы заглянуть теперь въ ея душу, а главное, узнать, что она испытываетъ по отношенію ко мнѣ...

Меня, признаться, удивило немного, что она согласилась пообѣдать со мной и Терезой. Ужъ не сдѣлала ли она это въ пику Феликсу, который еще утромъ телефонировалъ, что онъ, вѣроятно, поздно пріѣдетъ, такъ какъ ему необходимо закончить сдѣлку съ однимъ проѣзжимъ нѣмцемъ, которому онъ очень выгодно продаетъ картину? Какъ мнѣ по секрету сообщила Тереза, ея сынокъ частенько прибѣгаетъ къ такимъ хитростямъ, чтобы имѣть возможность кутнуть въ Парижѣ,-- особенно, если ему дѣйствительно удается заключить выгодную сдѣлку. Стефанія, быть можетъ, понимаетъ его игру и хочетъ вниманіемъ ко мнѣ возбудить въ немъ ревность? Нѣтъ. Феликсъ слишкомъ самодовольное животное, чтобы допустить даже самую возможность ревности ко мнѣ. Жена его прекрасно знаетъ, что этимъ она его не возьметъ. Она приняла приглашеніе пообѣдать съ нами просто потому, что ей скучно одной въ павильонѣ. Къ тому же, живя въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ, вообще, трудно избѣгать нѣкоторой интимности.

Стефанія шьетъ. Она, должно быть, чувствуетъ себя очень неловко и не знаетъ, какъ держать себя со мной: вѣдь, я все же въ теченіе цѣлаго дня былъ ея женихомъ и даже держалъ ее въ своихъ объятіяхъ!

Впрочемъ, ни она, ни я, не могли предвидѣть, что у Изабеллы начнется мигрень, что Терезѣ придется все послѣобѣденное время посвятить улаживанію счетовъ съ подрядчикомъ, и что мы, слѣдовательно, останемся съ глазу на глазъ.

Она, эта маленькая Стефанія, сегодня кажется мнѣ особенно привлекательной. Во всей ея фигурѣ, въ движеніяхъ, въ голосѣ, есть что-то безконечно-чарующее; это не красота,-- это нѣчто большее, чѣмъ красота. Какъ мило ея почти дѣтское личико подъ широкой шляпой съ бѣлой кружевной отдѣлкой! Чудится, что отъ руки ея, выглядывающей изъ строгаго рукава, долженъ исходить нѣжный ароматъ; ея прелестная ножка въ сѣромъ чулкѣ невольно наводитъ на мысль о томъ, какъ, должно быть, вся она хорошо сложена. Во всемъ, въ каждой ея черточкѣ, сквозитъ гармонія женственности. Она какъ бы лучится вся. Ни хорошенькая плутовка Арциза, ни m-lle Кожидоръ, эта гордая красавица, положительно не могутъ выдержать сравненія со Стефаніей, несмотря на всю скромность ея наряда...

Я умолкаю. Мнѣ страстно хочется узнать, что она думаетъ, что чувствуетъ. Вокругъ насъ природа щедро разбросала самыя яркія свои краски; цвѣты издаютъ опьяняющіе ароматы; слышенъ гомонъ птицъ и насѣкомыхъ. Меня охватываетъ какая-то истома.

Такъ сидѣть неловко, и я снова заговариваю. Начинаю я съ непростительной глупости. Разсказывая Стефаніи о своихъ переживаніяхъ въ роковую ночь крушенія, я сознаюсь, что въ минуты, которыя казались мнѣ послѣдними, я думалъ о всѣхъ близкихъ мнѣ людяхъ, въ томъ числѣ и о ней; тутъ же я счелъ нужнымъ прибавить, что, вообще, человѣкъ, готовящійся къ смерти, вспоминаетъ самыя счастливыя событія своей жизни. По счастью, въ моемъ тонѣ не было ни тѣни сентиментальности или нѣжности: я сказалъ это просто, повѣствовательнымъ тономъ, какъ человѣкъ, разсказывающій какой-нибудь эпизодъ или анекдотъ. Со стороны можно было бы подумать, что мнѣ самому кажется страннымъ, почему у меня въ эти роковыя минуты были такія именно мысли и воспоминанія.

Стефанія молча выслушала это неосторожное признаніе. Она не отвѣтила мнѣ жестомъ лукаваго недовѣрія, какой обыкновенно дѣлаютъ женщины, когда имъ говорятъ такія лестныя вещи. Она только оставила на минуту работу и бросила взглядъ на зеленыя, желтыя и бѣлыя лужайки со сверкающимъ между ними прудомъ, позлащеннымъ лучами заходящаго солнца.

Вдругъ лицо ея, на которомъ все время была написана тяжелая скука, словно волшебствомъ озаряется какимъ-то внутреннимъ свѣтомъ. Стефанія какъ бы съ благодарностью и умиленіемъ смотритъ на лужайки, на порозовѣвшій прудъ и заходящее въ глубинѣ аллеи дневное свѣтило. Я ощущаю въ себѣ смѣлость и говорю:

-- Да, я все время, въ ту роковую ночь, вспоминалъ недавнее прошлое. Неправда ли, madame, это странно для человѣка, который съ минуты на минуту ждетъ смерти?

-- Нѣтъ, почему же?... Я въ такія минуты тоже думала бы объ этомъ...

Она задумчиво смотритъ на прудъ, который мало-помалу начинаетъ покрываться яркимъ багрянцемъ.

-- Вы убѣждены, что не ошибаетесь? Неужели вы въ ожиданіи смерти думали бы о красотѣ этого парка, о его обитателяхъ?!

-- Но мнѣ кажется, что нигдѣ, во всемъ мірѣ, вы не найдете такого прелестнаго уголка. Посмотрите!...

Стефанія явно уклоняется отъ прямого отвѣта на вопросъ, котораго я не высказалъ, но который она угадала; но я убѣжденъ, что моя бывшая невѣста могла бы сказать мнѣ больше того, что сказала.

Я ищу ея взгляда, но глаза ея избѣгаютъ меня. Она внимательно всматривается въ узкую, высокую аллею, въ самомъ концѣ которой виднѣется огромный пурпурный дискъ заходящаго солнца. Почему она избѣгаетъ моего взгляда? Неужели это благоразуміе не совсѣмъ увѣренной въ себѣ добродѣтели?

-- Въ иные дни онъ такъ хорошъ, этотъ паркъ!...-- тихо говоритъ она.

При этихъ словахъ лицо ея покрывается облакомъ грусти. Чтобы не дать мнѣ замѣтить этого, она снова склоняется надъ своей работой. Я прекрасно вижу, что иголка въ ея дрожащихъ пальцахъ попадаетъ не туда, куда слѣдуетъ.

-- Да, особенно памятенъ мнѣ одинъ такой день,-- отвѣчаю я.-- Вверху, въ зеленой листвѣ, цѣловалась клювами пара синицъ...

По лицу Стефаніи пробѣгаетъ чуть замѣтная судорога. Она смущенно начинаетъ разглаживать на своемъ худощавомъ колѣнѣ кусокъ шелка, надъ которымъ работаетъ.

-- И все же...

Она такъ тихо произнесла это слово, что я скорѣе угадалъ, чѣмъ разслышалъ его. Съ бьющимся отъ радости сердцемъ, я догадываюсь, что Стефанія хотѣла сказать: ей было тяжело послѣ моего отъѣзда.

Сомнѣнія нѣтъ, она жалѣетъ, что все это такъ сложилось.

-- Ахъ, если бы я не боялся, что, связавъ вашу молодую жизнь съ моей, совершу преступленіе!

Стефанія отрицательно качаетъ головой.

-- Нѣтъ, дѣло было не во мнѣ: вы просто боялись, что вамъ придется принести въ жертву интересы близкихъ вамъ... Но вовсе не было необходимости приносить кого бы то ни было въ жертву... даже... даже... меня...

-- Что вы такое говорите, Стефанія! Вы жертва?! Но я не понимаю... Все, о чемъ вы могли мечтать, къ вашимъ услугамъ въ этомъ паркѣ, который вы такъ любите! Мнѣ казалось, что я хоть немного снялъ съ себя вину, способствуя вашему браку, который далъ вамъ возможность не отказываться ни отъ одной изъ вашихъ грезъ... ни отъ одной!...

Я умышленно напираю на послѣднія слова въ тайной надеждѣ, что она станетъ оспаривать ихъ. Она поняла, чего мнѣ такъ страстно хочется.

-- Ни отъ одной?

Она печально качаетъ головой, потомъ еще ниже склоняется надъ работой.

-- По крайней мѣрѣ, насколько я знаю... Мнѣ кажется, что всѣ ваши желанія осуществились. А любовь пылкаго художника, рвущагося въ бой съ неправдой, молодого, полнаго силъ,-- неужели это не можетъ составить счастья женщины?... Молодость, прекрасная, свѣтозарная молодость!

-- Да, да...

Стефанія все еще не хочетъ поднять голову. Быть можетъ, она боится увидѣть мое увядшее лицо, мои морщины и пробивающуюся въ волосахъ сѣдину? Я вспоминаю, что почти уже старикъ и совершенно теряю самоувѣренность, которую чувствовалъ въ себѣ минуту тому назадъ. Въ голосѣ моемъ звучитъ горечь, когда я снова обращаюсь къ Стефаніи.

-- Неужели вы все еще не привыкли къ дыму трубки, къ пестрой мазнѣ и антимилитаристскимъ теоріямъ?

-- Увы! Приходится привыкать...

-- Странно! Я и не зналъ, что вы такъ... такъ мало понимаете молодыхъ художниковъ... Мнѣ, наоборотъ, казалось, что его шутки забавляли васъ.

-- Клоуны въ циркахъ,-- почти сердито отвѣчаетъ она,-- тоже забавляли меня... вплоть до клоуновъ-художниковъ, которые потѣшаютъ почтеннѣйшую публику карикатурными рисунками...

-- Горе съ тонко чувствующими женщинами: ихъ ничѣмъ не удовлетворишь!

Я внѣ себя отъ радости: въ какихъ презрительныхъ выраженіяхъ Стефанія говоритъ о Феликсѣ! Какъ она насмѣхается надо всѣмъ, что единственно могло въ немъ нравиться молодой дѣвушкѣ,-- надъ его веселостью, жизнерадостностью! Я такъ счастливъ, что мнѣ стоитъ большого труда сохранить на своемъ лицѣ подобающее случаю печальное выраженіе.

-- Стефанія, неужели вы... неужели вы... несчастливы?

-- Развѣ я жалуюсь?

Мнѣ мало того, что я узналъ. Мнѣ нужно ясное, не оставляющее сомнѣній признаніе съ ея стороны; я хочу убѣдиться, что она горько кается въ своей ошибкѣ, стыдится ея.

-- Насколько мнѣ извѣстно, вы питали къ нему склонность. Мнѣ даже разсказывали, что Марія разъ ночью, въ мое отсутствіе, замѣтила въ вашей комнатѣ... Феликса...

Объ этомъ мнѣ сообщилъ въ своемъ письмѣ Ивеленъ; это мнѣ подтвердили по моемъ возвращеніи всѣ домашніе. Я теперь рѣшилъ взять быка за рога: любопытно, что-то она мнѣ отвѣтитъ...

Съ минуту она молчитъ.

-- Бываютъ мнимыя, кажущіяся преступленія...

-- Что вы этимъ хотите сказать?

-- Повѣрили Феликсу... вѣрнѣе, сдѣлали видъ, что повѣрили ему. А онъ искусно все это подстроилъ... Тутъ, вѣдь, особый разсчетъ былъ... вы понимаете, о чемъ я говорю. Хотѣли вырыть между мной и вами пропасть. Океана, раздѣлявшаго насъ, показалось имъ недостаточно...

-- Но... отецъ вашъ далъ мнѣ понять, что вы питаете серьезную склонность къ моему племяннику. Это-то и побудило меня переплыть океанъ, въ волнахъ котораго я чуть не погибъ, думая въ самыя роковыя минуты о васъ...

-- Да, отецъ... Къ счастью, онъ слишкомъ сильно любитъ меня. Мою склонность къ Феликсу, онъ просто-на-просто выдумалъ, чтобы возбудить въ васъ ревность и сдѣлать меня въ вашихъ глазахъ болѣе привлекательной. "Я знаю людей,-- говорилъ онъ мнѣ,-- предоставь мнѣ дѣйствовать!..." Ну, и вотъ... Какъ только вы уѣхали, противъ меня повели правильную осаду. Меня выдали за этого... ненормальнаго человѣка, чтобы... помѣшать мнѣ выйти за васъ и, такимъ образомъ, спасти наслѣдство. И я, лишенная всякихъ средствъ, съ больнымъ отцомъ на рукахъ, была совершенно безсильна... я вынуждена была подчиниться...

Такъ вотъ оно что! Г-жа Рейнаръ просто ненавидитъ своего мужа!...

-- Вамъ, быть можетъ, приходилось читать... вы вѣдь такъ много читаете!... Читать про эту римлянку, которая ненавидѣла еще не родившагося ребенка, потому что отцомъ его былъ изнасиловавшій ее во время разграбленія города солдатъ изъ варварской орды...

-- Да, что-то такое, помнится, я гдѣ-то читалъ...

-- Я часто думаю о ненависти этой римлянки къ тому чуждому, враждебному ей существу, которое она со злобой носила подъ сердцемъ своимъ...

Несмотря на всю свою наивность, это ученическое сравненіе производить на меня тяжелое впечатлѣніе. Неужели Стефанія ждетъ ребенка? Я не рѣшаюсь спросить ее объ этомъ.

Странно: почему самая мысль о томъ, что Стефанія скоро, быть можетъ, станетъ матерью -- для меня острый ножъ въ сердце? Мнѣ и прежде приходилось думать, что у нея съ Феликсомъ могутъ быть дѣти, но тогда я смотрѣлъ на нее совершенно другими глазами, тогда я былъ увѣренъ, что она любитъ его и, вообще, счастлива... И вдругъ я узнаю, что она ненавидитъ своего мужа! Она просто, безъ всякихъ обиняковъ, сознается мнѣ въ этомъ, почти совершенно отбросивъ ложный стыдъ, который удерживалъ бы всякую другую на ея мѣстѣ.

Да, она любитъ меня, а любя меня, ей тяжело принадлежать другому и ждать отъ него ребенка.

Стефанія любитъ и любила меня!

Она любила меня самой настоящей любовью -- и не за богатство мое, а за меня самого: часть моего богатства, вѣдь, и безъ того перейдетъ къ ней, какъ къ женѣ Феликса, но это, повидимому, нисколько не интересуетъ ее.

Да, она любила и любитъ меня, а Феликсъ ей противенъ. И я отвергъ эту любовь, это незамѣнимое сокровище! Мои сестры, племянники и племянницы, ея отецъ, кухарка Марія, Гильомъ,-- всѣ составили заговоръ, чтобы отнять у меня великое счастье взаимной любви... Съ лицемѣрной нѣжностью обнимая меня, они въ то же время предательски душили то, что могло мнѣ дать высшее счастье!...

Мы оба умолкаемъ. Стефанія лихорадочно шьетъ.

На землю понемногу спускаются сумерки. Только на поверхности пруда еще дрожатъ кое-гдѣ, между длинными тѣнями отъ прибрежныхъ деревьевъ, розовыя пятна. Густая аллея совершенно закрываетъ отъ насъ сѣверо-западную часть небосклона, но видъ парка, который постепенно окутываютъ сумерки, и безъ того великолѣпенъ.

Придя немного въ себя, я обращаю вниманіе Стефаніи на развернувшуюся передъ нашими глазами картину. Я говорю ей, что въ окружающей насъ природѣ есть что-то символическое,-- по крайней мѣрѣ, для меня...

-- Да, мой другъ,-- вполголоса, точно размышляя вслухъ, говорю я,-- спускается вечеръ. Это мой вечеръ, сумерки моей жизни. Только что скрывшееся солнце оставило на западной сторонѣ небосклона и на поверхности пруда красные, кровавые слѣды,-- мое сердце, прощаясь навсегда съ радостями любви, тоже тихо истекаетъ кровью. Мое солнце зашло, какъ зашло минуту тому назадъ дневное свѣтило. Для васъ оно еще снова взойдетъ: потомъ какъ-нибудь, впослѣдствіи, ваше сердце опять проснется для любви, для радостей жизни, но я... меня впереди ждетъ только ночь, могила...

-- Молчите! Молчите, ради Бога! Развѣ можно впадать въ такое отчаяніе!...

И Стефанія поворачиваетъ ко мнѣ лицо, на которое сумерки накладываютъ странный, фантастическій отпечатокъ. Въ ея взглядѣ, въ изгибѣ ея молодого тѣла, мнѣ чудится та же тихая торжественность, какъ и въ наступающемъ вечерѣ.

Тихо, чуть слышно, начинаетъ она говорить. Въ корректныхъ, тщательно отдѣланныхъ фразахъ, проситъ она меня о помощи. Феликсъ, изображая собой сына народа, которому противны барскія сентиментальности, всячески унижаетъ и мучитъ ее. Нѣтъ такого тяжелаго оскорбленія, котораго онъ съ легкимъ сердцемъ не бросилъ бы ей въ лицо; онъ высмѣиваетъ ея манеры, туалеты, на ея глазахъ заигрываетъ съ горничными; все это дѣлается якобы добродушно, чтобъ подчеркнуть свою прямоту и свой веселый нравъ. Стефанія все выносила: обиды, насмѣшки, измѣну. Съ какимъ нетерпѣніемъ она меня ждала! Она не знала, какъ я къ ней отнесусь: пожалѣю я ее, или отвернусь. Холодъ, которымъ повѣяло на нее отъ меня съ первыхъ же нашихъ встрѣчъ послѣ моего возвращенія, повергъ ее въ отчаяніе; ей такъ страстно хотѣлось умереть, разъ навсегда избавиться отъ страданій! Сегодня, случайно оставшись со мной наединѣ, она ужъ ничего не ждала отъ меня,-- ни участія, ни ласковаго слова...

Стефанія на минуту останавливается, какъ бы не рѣшаясь говорить о радости, какую она только что испытала, узнавъ, что я все же остался ея другомъ. Теперь она чувствуетъ себя гораздо бодрѣе и спокойнѣе смотритъ въ будущее. Она будетъ утѣшать себя мыслью, что Феликсъ -- мой племянникъ, что только благодаря этому замужеству она можетъ жить въ этомъ паркѣ, о чемъ такъ мечтала. Въ горячихъ выраженіяхъ она начинаетъ благодарить меня, что я позволилъ имъ здѣсь поселиться: вѣдь, каждый уголокъ здѣсь полонъ для нея такихъ славныхъ воспоминаній...

-- Нашихъ воспоминаній, не правда ли?

-- Да, нашихъ...

И я, во второй разъ въ жизни, горячо прижимаю ее къ груди. Стефанія тихо плачетъ, и слезы ея капаютъ на мою сѣдѣющую бороду.

Милая, бѣдная Стефанія! Я сдѣлаю все возможное, чтобы облегчить твое горе. Я буду твоимъ другомъ и защитникомъ, и что бы съ тобой ни случилось, ты всегда найдешь у меня совѣтъ и помощь. Я знаю, больше всего тебя терзаетъ ожиданіе ребенка отъ ненавистнаго тебѣ человѣка; ты боишься, что и теперь уже это будущее существо носитъ въ себѣ зародыши пороковъ своего отца. Успокойся же: я вѣрю, что намъ все же удастся сдѣлать твоего ребенка хорошимъ, честнымъ человѣкомъ, тѣмъ болѣе, что у него такая милая, славная мать...

Слышенъ шумъ шаговъ, и мы смущенно садимся каждый на свое мѣсто. Въ ту же минуту къ намъ подходитъ Изабелла.

-- Вижу по васъ, что Стефанія разсказывала тебѣ о своемъ горѣ. Ахъ, Феликсъ дѣйствительно несносенъ! Нашъ долгъ -- дѣлать все возможное, чтобы скрашивать жизнь бѣдной, безотвѣтной Стефаніи, которая, право же, заслуживаетъ лучшей доли. Я очень рада видѣть васъ вмѣстѣ... очень, очень рада...

Молодая дѣвушка садится между нами. Она ласково гладитъ по головѣ подошедшую къ намъ красавицу Надину. Умное животное какъ бы понимаетъ, что у насъ какое-то большое горе, смотритъ на насъ большими печальными глазами, въ которыхъ написано столько преданности, и тихо помахиваетъ хвостомъ.

Изабелла тоже грустно настроена.

Что хотѣла она сказать этимъ подчеркиваніемъ своей радости, что видитъ насъ вмѣстѣ?

Она не безъ театральности всматривается съ минуту во все сгущающійся снаружи мракъ, выдерживаетъ паузу, а затѣмъ говоритъ:

-- Я очень, очень виновата передъ вами. Я была глупа и ничего не поняла... Да, да! Я проявила по отношенію къ вамъ много глупости и злости!...

Стефанія тихо поднимается со стула, подходитъ къ Изабеллѣ, и обѣ женщины обмѣниваются долгимъ поцѣлуемъ.

Въ эту минуту, въ сопровожденіи несущаго зажженную лампу Гильома, входитъ Тереза.

-- Слава Богу, все въ порядкѣ!-- со вздохомъ облегченія говоритъ она, думая, повидимому, о своемъ хозяйствѣ.

Эти слова вызываютъ у Изабеллы печальную усмѣшку.

Все въ порядкѣ!...

Вмѣстѣ съ только что угасшимъ днемъ, угасъ навѣки и такъ долго горѣвшій въ сердцѣ моемъ огонь надежды. Точно и на него, на мое бѣдное сердце, спустилась темная ночь, которая окутываетъ теперь густымъ покровомъ землю.

Пер. съ франц. Н. Тасинъ.

"Современникъ", кн.I--VI, 1912

Оставить комментарий Адан Поль (перевод: Н. Тасин) (yes@lib.ru) Год: 1912 Обновлено: 21/04/2020. 500k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Stéphanie. Авторизованный перевод с рукописи Н. Тасина. Текст издания: журнал "Современникъ", кн.I-VI, 1912.

Адан Поль Стефания

Стефанія.

I.

II.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

Адан Поль
Стефания