Lib.ru/Классика: Альгрен Эрнст. Деньги

ДЕНЬГИ.

Романъ Эрнста Альгрена.

Эрнстъ Альгренъ (псевдонимъ Викторіи Бруцеліусъ, по мужу Бенедиктсонъ) является одною изъ оригинальнѣйшихъ личностей въ скандинавской литературѣ. Горько приходится сожалѣть о томъ, что тяжелый рокъ, тяготѣвшій надъ этимъ сильнымъ и свѣжимъ талантомъ, не далъ ему достигнуть полнаго разцвѣта и заставилъ Э. Альгренъ умолкнуть въ то время, когда Швеція имѣла право ожидать отъ нея вполнѣ зрѣлыхъ художественныхъ произведеній.

Викторія Бруцеліусъ, дочь помѣщика изъ провинціи Сконе (Бкиве), родилась въ 1850 г. Все дѣтство ея было омрачено зрѣлищемъ семейныхъ раздоровъ. Отецъ и мать ея совершенно не подходили другъ къ другу, были совсѣмъ противуположными натурами. Разладъ между родителями оставилъ глубокій слѣдъ въ душѣ Викторіи, сдѣлалъ ее не по лѣтамъ серьезной, сосредоточенной и даже недовѣрчивой, хотя отъ природы у нея былъ открытый, жизнерадостный нравъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, необходимость лгать и притворяться, чтобы не обидѣть ни отца, ни матери, ревниво относившихся къ проявленіямъ ея чувства въ ту или другую сторону, выработала въ ней страстную, безпощадную любовь къ правдѣ, ярко (выступающую во всѣхъ ея произведеніяхъ.

Тяжелая семейная обстановка, естественно, вызывала въ ней желаніе покинутъ скорѣе родительскій домъ; это желаніе еще усиливалось рано проснувшимся въ ней стремленіемъ къ независимости. Ей хотѣлось работать, создать себѣ цѣль жизни въ трудѣ. Съ дѣтства она уже обнаруживала влеченіе къ живописи, и любимою мечтой ея было отправиться въ Стокгольмъ для поступленія въ академію ши хотя бы въ техническую школу. Но ея просьбы отпустить ее въ столицу встрѣтили рѣшительный отпоръ со стороны родителей. Думая, что все затрудненіе -- въ деньгахъ, она заняла мѣсто гувернантки въ знакомомъ семействѣ, но когда черезъ три года она объявила родителямъ, что можетъ просуществовать первое время въ Стокгольмѣ на собственныя, заработанныя средства, она вторично получила отказъ. Въ Швеціи того времени молодая дѣвушка "изъ хорошей семьи", пользовавшейся, къ тону же, матеріальнымъ достаткомъ, могла мечтать только о семейномъ счастьѣ,-- карьера художницы была для нея закрыта.

Читатели найдутъ въ образѣ Сельмы, героини предлагаемаго романа, отраженіе этого страстнаго желанія работать, этихъ наивныхъ грёзъ о самостоятельной жизни, такъ безжалостно разбитыхъ.

Въ 1871 г. Викторія Бруцеліусъ вышла замужъ за почтмейстера и завѣдующаго отдѣленіемъ Сконскаго банка въ мѣстечкѣ Гёрби, Бенедиктсона, вдовца, имѣвшаго уже пятерыхъ дѣтей. Родители ея сильно противились этому браку въ виду того, что женихъ былъ на 28 лѣтъ старше невѣсты; но Викторія, жаждавшая труда и свободы, надѣялась найти и то, и другое въ бракѣ съ человѣкомъ, внушавшимъ ей полное довѣріе. Вышло, однако, иначе. Брачная жизнь, не согрѣтая искреннимъ чувствомъ любви, подѣйствовала на нее такимъ удручающимъ образомъ, что тутъ впервые у нея явилась мысль о самоубійствѣ. Даже двое дѣтей, родившихся у нея, не могли внести въ ея жизнь примиренія и гармоніи. Когда ей пришлось похоронить одного изъ нихъ, она, по ея собственнымъ словамъ, чувствовала скорѣе облегченіе, чѣмъ горе.

Стараясь, однако, сдѣлать семейную жизнь по возможности сносной для себя и для мужа, она усердно помогала ему въ его служебныхъ занятіяхъ, съ любовью воспитывала своихъ пасынковъ и падчерицъ, боготворившихъ ее. Но все было тщетно. Разладъ съ мужемъ еще больше обострился, когда она сознала, что ея истинное призваніе не живопись, а литературная дѣятельность. Снова началась для нея борьба -- и на этотъ разъ еще болѣе трудная -- съ предразсудками и ограниченностью, снова пришлось ей шагъ за шагомъ отвоевывать себѣ свободу. Тяжкая болѣзнь, приковавшая ее на цѣлыхъ два года къ постели и навсегда надломившая ея здоровье, оказалась поворотнымъ пунктомъ въ жизни Э. Альгренъ. За это время вполнѣ опредѣлилось ея художественное дарованіе, выработалась ея литературная манера и, вмѣстѣ съ тѣмъ, окончательно созрѣла рѣшимость ея всецѣло отдаться манившей ее дѣятельности. Формальнаго развода съ мужемъ она не желала ради дѣтей, но, по возвращеніи ея въ 1883 г. изъ Мальмё, гдѣ она лечилась, въ Гёрби, между супругами состоялось соглашеніе, въ силу котораго они возвращали другъ другу полную свободу, и Викторія Бенедиктсонъ обязывалась не требовать содержанія отъ мужа.

До этого времени она печатала лишь небольшіе разсказы въ провинціальныхъ газетахъ подъ разными псевдонимами и, наконецъ, остановилась на псевдонимѣ Ernst Ahlgren, который сохранила за собой на всю свою жизнь. Съ этихъ поръ она была фру Викторія Бенедиктсонъ только для постороннихъ,-- это имя казалось ей синонимомъ филистерства и ограниченности,-- для себя и для друзей своихъ она была только Эрнстъ Альгренъ. Весной 1884 г. вышелъ въ свѣтъ сборникъ ея разсказовъ Fran Skäne (изъ Сконе), рядъ очерковъ изъ народной жизни, обнаруживающихъ много наблюдательности, глубокаго чувства, умѣнья придавать необычайную жизненность изображаемымъ предметамъ и, въ то же время, не лишенныхъ чисто-національнаго шведскаго юмора. Въ слѣдующемъ году появился ея романъ Pengar, переводъ котораго мы предлагаемъ читателямъ. Этотъ романъ сразу упрочилъ ея популярность. Вотъ что писалъ, между прочимъ, о ней одинъ критикъ въ Ny Svensk Tidshrift въ 1885 г.: "Мы готовы утверждать, что послѣ романа Стриндберга Красная комната шведская литература не создавала ничего столь выдающагося, какъ этотъ романъ. Были, пожалуй, произведенія болѣе безукоризненныя по формѣ или болѣе богатыя творческою фантазіей, но никогда еще "молодая Швеція" не дарила намъ произведенія съ такимъ серьезнымъ, глубоко захватывающимъ содержаніемъ". И далѣе: "Кто разъ прочелъ эту книгу и понялъ ее, тотъ никогда ея не забудетъ, и дай Богъ, чтобъ ее поняли иногіе отцы и дочери!"

Осенью 1885 г. Э. Альгренъ отправилась въ Стокгольмъ, гдѣ прожила довольно долго, причемъ имѣла случай сблизиться со многими писателями, приживавшими къ группѣ "молодой Швеціи", въ особенности съ Норденсваномъ и Гейерстамомъ (послѣдній женатъ на ея младшей и любимой падчерицѣ). Не подлежитъ сомнѣнію, что продолжительное пребываніе въ Стокгольмѣ благотворно повліяло на ея дарованіе, расширивъ ея умственный кругозоръ и ближе ознакомивъ ее съ животрепещущими вопросами дня. Но она держалась въ сторонѣ отъ всѣхъ литературныхъ и политическихъ партій. Она выше всего цѣнила свободу мнѣній и, кромѣ того, слишкомъ мало интересовалась теоретическимъ разрѣшеніемъ даже наиболѣе дорогихъ ей общественныхъ вопросовъ. Наконецъ, ея художественная натура заставляла ее разсматривать все то, что являлось предметомъ ея наблюденій, не съ абстрактной и абсолютной, а съ конкретной и относительной точки зрѣнія. "Кто хочетъ узнать мои взгляды, пусть ищетъ ихъ въ моихъ произведеніяхъ и поступкахъ, а не въ мысляхъ моихъ",-- говорила она. И въ своей литературной манерѣ она оставалась вполнѣ самостоятельной. Между тѣмъ какъ шведскія писательницы, по словамъ Швейцера, почти не отличаются другъ отъ друга въ стилѣ, слогъ Э. Альгренъ всегда можно сразу узнать.

Возвратившись изъ Стокгольма въ Гёрби, Э. Альгренъ принялась писать романъ Fru Marianne, въ которомъ она проводитъ свой идеалъ счастливой жизни -- любви, имѣющей своимъ залогомъ совмѣстную работу мужа и жены. Героиня, вышедшая замужъ безъ любви, какъ бы перерождается подъ вліяніемъ любящаго ее, честнаго и горячо-преданнаго своему дѣлу мужа. Изъ міра суетныхъ, романическихъ мечтаній она постепенно возвращается въ міръ дѣйствительной жизни, приходитъ къ сознанію лежащихъ на ней обязанностей, и въ душѣ ея на ряду съ уваженіемъ возникаетъ глубокая и искренняя любовь къ мужу. Швейцеръ называетъ этотъ романъ продолженіемъ Ибсеновской пьесы Fruen fra hauet (Госпожа съ моря).

Но вскорѣ же по возвращеніи изъ Стокгольма Э. Альгреномъ стала овладѣвать тяжелое, мрачное настроеніе, постоянно наводившее ее на мысль о самоубійствѣ. Есть основаніе предполагать, что въ семьѣ ея были случаи душевнаго недуга, но само собою разумѣется, что печальныя обстоятельства, въ которыхъ протекли ея дѣтство и молодость, и жажда личнаго счастья, никогда не выпадавшаго ей на долю, не мало способствовали все болѣе и болѣе возроставшему въ ней желанію найти себѣ вѣчный покой. Большую роль игралъ при этомъ и матеріальный гнетъ.

Э. Альгренъ относилась къ своему литературному труду съ рѣдкою добросовѣстностью; она сперва "вынашивала" свое произведеніе въ головѣ и потомъ уже приступала къ письменной работѣ, необыкновенно тщательно отдѣлывая стиль, никогда не рѣшаясь отдать въ печать что-нибудь такое, чѣмъ она сама была недовольна. Это строго-критическое отношеніе къ работѣ вмѣстѣ съ разстроеннымъ здоровьемъ (со времени своей болѣзни она почти не могла обходиться безъ костылей) и были причиною того, что она писала сравнительно очень немного и, несмотря на довольно высокій гонораръ и на случайныя пособія отъ шведской академіи и отъ благожелательныхъ меценатокъ, часто бѣдствовала вслѣдствіе матеріальной нужды. Мысль, что она должна работать ради денегъ, невыносимо угнетала ее, и въ письмахъ къ друзьямъ она говоритъ неоднократно, что, когда у нея не станетъ силъ писать, тогда долженъ наступить для нея и конецъ, такъ какъ ей нечѣмъ будетъ существовать. Однако, она мужественно боролась съ искушеніемъ избавиться отъ заботъ и страданій. Съ 1886 г. она начинаетъ переѣзжать съ мѣста на мѣсто, посѣщаетъ то Стокгольмъ, то Копенгагенъ, снова возвращается въ Гёрби, наконецъ, въ 1888 г. отправляется въ Парижъ, гдѣ проводитъ въ первый разъ нѣсколько мѣсяцевъ, во второй нѣсколько недѣль. Въ этихъ скитаніяхъ она ищетъ отвлеченія отъ осаждающей ее idée fixe. При ея крайне впечатлительной натурѣ, какого-нибудь незначительнаго факта, какой-нибудь маленькой радости было достаточно, чтобъ снова вернуть ее къ жизни; затѣмъ опять наступали періоды мрачнаго состоянія духа. Весьма любопытны въ этомъ отношеніи ея письма къ друзьямъ, въ особенности къ ея падчерицѣ М. афъ Гейерстамъ и къ молодому шведскому писателю Акселю Лундегорду, въ сотрудничествѣ съ которымъ она написала драму Финалъ. Съ Лундегордомъ ее съ давнихъ поръ связывала искренняя дружба, носившая чисто-товарищескій характеръ и являющаяся одной изъ немногихъ свѣтлыхъ точекъ въ печальной жизни Э. Альгренъ. Ея отношенія къ нему обрисованы ею необыкновенно живо въ разсказѣ Мать.

Въ послѣдніе два года своей жизни Э. Альгренъ писала лишь мелкія повѣсти, составившія сборникъ Berättelser och Utkast (Разсказы и наброски). Она задумала большой романъ Лэди Макбетъ, гдѣ намѣревалась изобразить глубоко-трагическую судьбу женщины-артистки, но не рѣшалась приняться за него, чувствуя, что ея художественное дарованіе недостаточно созрѣло для того, чтобъ она могла написать этотъ романъ именно такъ, какъ ей хотѣлось. Ея повѣсть Умереть осталась тоже недокоченной.

Послѣдніе годы ее все больше больше преслѣдовало мучительное недовѣріе къ своимъ художественнымъ силамъ; оно въ свою очередь толкало ее къ роковому шагу, смерть манила ее все неотразимѣе, и, наконецъ, во время своего пребыванія въ Копенгагенѣ въ 1888 г., Э. Альгренъ отравилась морфіемъ и умерла въ страшныхъ страданіяхъ въ ночь на 22 іюля.

Согласно ея предсмертному желанію, ее похоронили въ Копенгагенѣ, на Западномъ кладбищѣ, близъ моря. На памятникѣ вырѣзано ея литературное имя Ernst Ahlgren, а подъ нимъ, на итальянскомъ языкѣ, избранная ею самой надгробная надпись: Implora pace (молитвъ о мирѣ).

-----

I.

Въ селѣ была единственная улица, если только ее можно было назвать улицей, потому что она представляла просто-на-просто немощеную дорогу, содержавшуюся непростительно грязно. По одну ея сторону вытянулось въ рядъ пять-шесть убогихъ домиковъ, по другую -- нѣсколько крестьянскихъ дворовъ, расположенныхъ на такомъ далекомъ разстояніи другъ отъ друга, что каждый промежутокъ былъ занятъ порядочнымъ садомъ. Эти дворы имѣли еще, пожалуй, довольно приличный видъ, благодаря своимъ широкимъ и правильнымъ квадратамъ, но тѣмъ, кто шелъ прямо по дорогѣ, они должны были казаться крайне непривѣтливыми, такъ какъ выходили на нее задами. Въ одномъ только мѣстѣ ворота были отворены и позволяли заглянуть внутрь двора, гдѣ не было ни одного живаго существа, кромѣ куръ, расхаживавшихъ по соломѣ. День выдался холодный и дождливый. Но онъ уже приближался къ концу.

По улицѣ, засунувъ руки въ карманы своего старенькаго пальто, шла молодая дѣвушка. Лицо у нея было веселое и оживленное; походка не отличалась граціей городской дамы, а напоминала скорѣе размашистыя манеры мальчика-подростка. Съ безпечною миной она разглядывала сѣрыя тучи, стараясь угадать, соберется ли еще разъ дождикъ. Потомъ она отворила дверь одного изъ низенькихъ домиковъ, вошла въ тѣсныя сѣни и отворила слѣдующую дверь, причемъ раздался неистовый звонъ колокольчика.

Это была единственная мелочная лавочка въ селѣ, единственное мѣсто, гдѣ можно было купить табаку, кофе и сахару. Настоящая лачуга -- низкая, темная, закоптѣлая -- и при этомъ вся пропитанная невообразимымъ запахомъ оберточной бумаги, мыла и тому подобныхъ вещей.

За прилавкомъ, опершись на него локтями и уткнувъ голову въ книгу, стоялъ молодой человѣкъ. Его привѣтливая физіономія представляла полную противуположность мрачной и неуютной лавкѣ. При входѣ молодой дѣвушки онъ выпрямился и поклонился. Онъ былъ очень недуренъ собой. Волнистые бѣлокурые волосы, откинутые на лобъ, блестѣли, какъ шелкъ. Цвѣтъ лица былъ нѣженъ, какъ у женщины, и трудно было бы встрѣтить пару глазъ болѣе синихъ, чѣмъ у него. Изъ-за очковъ свѣтился умъ, но во всемъ выраженіи лица замѣчалась какая-то угнетенность, а вокругъ рта лежала мягкая складка съ оттѣнкомъ меланхоліи. Въ немъ не было ничего мужественнаго, ничего отважнаго; онъ походилъ на тѣ растенія, у которыхъ отъ недостатка свѣта появляются бѣлые листья, вмѣсто зеленыхъ. Никто не рѣшился бы сказать что-нибудь непріятное Акселю Мёллеру. Въ его взглядѣ и во всей осанкѣ было что-то необъяснимое, какъ бы постоянно просившее прощенія. Онъ возбуждалъ невольное состраданіе, хотя не былъ ни болѣнъ, ни бѣденъ, ни старъ. Даже бойкія манеры Сельмы Бергъ смягчались до нѣкоторой степени, когда она говорила съ нимъ.

-- Я пришла не для покупокъ,-- сказала она, подходя къ прилавку,-- я пришла съ просьбой къ вамъ.

-- Ко мнѣ?-- радостно проговорилъ онъ, и легкая краска залила его щеки.

Дѣвушка чувствовала себя смущенной. Они, правда, встрѣчались нѣсколько разъ въ пасторатѣ, но, все-таки, ея поступокъ былъ очень смѣлъ. Его застѣнчивость сообщилась и ей, и она стала нервно вертѣть пальцами клубокъ нитокъ.

-- Рикардъ говорилъ мнѣ, что у вашего дѣдушки осталось множество рисунковъ и набросковъ послѣ вашего дяди.

Его глаза еще болѣе засвѣтились изъ-за очковъ; это было какъ бы безмолвное подтвержденіе.

-- Мнѣ хотѣлось бы... ахъ, я такъ была бы благодарна, еслибъ вы попросили вашего дѣдушку... Я была бы ужасно счастлива, еслибъ мнѣ дали взглянуть на нихъ...

Молодой человѣкъ молчалъ и, повидимому, колебался. Сельма покраснѣла до слезъ. Онъ, навѣрное, считаетъ ее страшно назойливой.

-- Можетъ быть, вы думаете, что вашъ дѣдушка...

-- Дѣдушка-то нѣтъ. Показывать кому-нибудь эти рисунки для него истинное удовольствіе.-- Онъ остановился въ раздумьѣ.-- Я пойду, скажу матушкѣ,-- сказалъ онъ вдругъ. Онъ вошелъ въ жилую комнату и вернулся черезъ нѣсколько минутъ.

-- Сдѣлайте милость, войдите,-- сказалъ онъ, отворяя дверь.

Сельма послѣдовала его приглашенію и вошла въ большую комнату съ маленькими окнами по обѣ стороны. У одного изъ нихъ сидѣли тетушка Мёллеръ и ея дочь; обѣ онѣ работали. Сельма видала старуху только въ церкви; но кому случалось хоть разъ видѣть ея остроносую физіономію, тотъ не могъ позабыть ея.

Сынъ познакомилъ ихъ, и молодая дѣвушка сказала нѣсколько словъ въ извиненіе своей смѣлости. Тетушка Мёллеръ выслушала ихъ съ довольно кислою миной, но Сельмѣ это было все равно. Она знала, что старуха не имѣла привычки быть любезной. Да и какое ей было дѣло до нея! Поэтому она снова засунула руки въ карманы своего пальто и приняла видъ настоящаго уличнаго мальчишки. Это былъ ея всегдашній исходъ, когда кто-нибудь обращался съ ней неласково.

Ея любопытный взоръ скользнулъ по комнатѣ и остановился на маленькой картинкѣ, висѣвшей надъ конторкой. Надо пользоваться временемъ, чтобы все разсмотрѣть: по всей вѣроятности, не придется часто заходить сюда.

-- Вашъ дядя рисовалъ это?-- спросила она, обернувшись къ молодому человѣку. Но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, мать перебила его:

-- Нѣтъ, это нарисовалъ Аксель; когда онъ былъ маленькимъ, онъ любилъ возиться съ красками.

-- Вы думаете сдѣлаться живописцемъ?

-- Нѣтъ, онъ этого никакъ не думаетъ. У насъ былъ въ роду одинъ живописецъ, и этого болѣе чѣмъ достаточно.

-- Какъ это хорошо сдѣлано! Господинъ Мёллеръ, навѣрное, унаслѣдовалъ талантъ отъ своего дяди.

-- Ну, такъ это единственное, что онъ отъ него унаслѣдовалъ, а этимъ не разживешься. Сколько денегъ пришлось бросить на него, а когда онъ умеръ, то ничего послѣ себя не оставилъ, кромѣ долговъ.

-- Но подумайте -- такое имя!

-- Именемъ сытъ не будешь,-- вотъ что я скажу вамъ, фрэкенъ.

Тетушка Мёллеръ такъ сжала губы, что нить разговора рѣшительно должна была порваться.

Сельма бросила взглядъ на молодаго человѣка. Онъ понялъ ее.

-- Комната дѣдушки находится за этой, могу я попросить васъ пожаловать туда?

Простившись съ хозяйкой, Сельма вышла изъ комнаты, и когда ея путеводитель затворилъ за нею дверь, она вздохнула съ облегченіемъ. Они прошли черезъ гостиную, безвкусно, симметрически меблированную. При одномъ видѣ ея вамъ становилось холодно.

Слѣдующая комната носила совсѣмъ другой характеръ.

-- Это моя комната,-- сказалъ Мёллеръ.

Сельма посмотрѣла кругомъ. У нея былъ тотъ живой взглядъ, который схватываетъ все до мельчайшихъ подробностей.

Въ этой скромной, но уютной комнаткѣ можно было сидѣть цѣлыми часами и не чувствовать себя одинокимъ,-- до такой степени вкусъ ея обитателя наложилъ на нее свою печать.

-- Вы много читаете?-- сказала гостья.

-- Во всякую свободную минуту.

-- А что собственно?-- спросила она, разсматривая корешки нѣсколькихъ томовъ, очевидно, пріобрѣтенныхъ на деревенскомъ рынкѣ.-- А, романы! Развѣ вы не читаете ничего другаго?

-- О, да, стихотворенія,-- поэзію я люблю больше всего,-- а потомъ и историческія книги. А развѣ вы, фрекенъ, никогда не читаете романовъ?

-- Да, конечно, но я читаю книги и по философіи, и по физикѣ.

Ея неподражаемый тонъ совершенно пропалъ для него. Онъ былъ слишкомъ наивенъ, чтобы расхохотаться надъ нимъ. Наоборотъ, онъ почувствовалъ чуть ли не удивленіе.

-- Но развѣ это не трудно?-- робко спросилъ онъ.

-- Это зависитъ оттого, какъ за это приняться,-- отвѣтила она.

Она уже начинала чувствовать свое превосходство.

-- Вы играете на скрипкѣ?

-- Да, иногда.

-- У кого вы учились?

-- Я выучился самъ; матушка не хотѣла платить за меня.

-- А это маленькое піанино тоже ваше?

-- Да, но оно очень плохо; я такъ желалъ бы имѣть средства купить себѣ новое.

-- Средства?-- переспросила она.

Всѣ знали, что мать его была богата.

-- Да, средства,-- повторилъ онъ, улыбаясь.

Она кивнула многозначительно, какъ бы говоря этимъ: теперь я понимаю.

Черезъ маленькія сѣни они вошли въ комнату старика.

-- Дѣдушка, фрэкенъ Бергъ просить васъ показать ей рисунки дяди,-- сказалъ ея путеводитель, входя и пропуская ее въ дверь.

Здѣсь голосъ его звучалъ совсѣмъ иначе.

Старикъ сидѣлъ въ креслѣ у письменнаго стола и читалъ. Онъ всталъ и сдвинулъ очки на лобъ. Между нимъ и его внукомъ было поразительное сходство, но дѣдъ смотрѣлъ энергичнѣе.

-- Добро пожаловать, -- радушно сказалъ онъ, протягивая руку.

-- Это очень назойливо съ моей стороны,-- отвѣчала Сельма, смѣло смотря въ лицо старику,-- но я ничего на свѣтѣ такъ не люблю, какъ рисовать. Я просто безъ ума отъ живописи... А когда я узнала, что у васъ такъ много интереснаго, искушеніе оказалось слишкомъ сильно.

Она не могла удержаться отъ безпричиннаго смѣха. Онъ былъ такъ веселъ и звонокъ, что старикъ сразу полюбилъ ее.

-- Это очень мило, очень мило,-- сказалъ онъ и ласково похлопалъ ее по плечу, какъ будто они были давнишніе знакомые.

Внукъ оглядывался кругомъ съ видимымъ удовольствіемъ, хотя все это должно было быть такъ безконечно старо для него.

-- Фрэкенъ,-- спросилъ онъ вдругъ,-- какъ вамъ это нравится?-- Онъ указалъ на литографію, висѣвшую противъ окна, надъ кроватью.

Молодая дѣвушка остановилась передъ нею и погрузилась въ созерцаніе. Мысль, выраженная въ картинѣ, глубоко отозвалась въ сердцѣ этого юнаго существа, на половину еще жившаго въ сказочномъ мірѣ дѣтства. Эта мысль, такъ живо воплощенная, выступала предъ нею въ такой сказочной красотѣ, такая же мечтательная, чарующая, какъ волшебная лѣтняя ночь. Да, эта картина была какъ разъ въ ея духѣ!

Аксель Мёллеръ совсѣмъ притаилъ дыханіе,-- онъ такъ боялся помѣшать ей.

Здѣсь, въ комнатѣ дѣда, взошли всѣ сѣмена, брошенныя въ его душу природой; здѣсь, лишенныя свѣта и воздуха, пустили они свои хилые и неправильные ростки и здѣсь воспринялъ онъ отъ старика культъ умершаго дяди. Ему казалось, что духъ художника все еще витаетъ здѣсь, и теперь, когда Сельма стояла въ безмолвномъ восторгѣ, онъ чувствовалъ, что она преклоняется предъ его богомъ.

Замкнутая жизнь и жесткій нравъ матери съ дѣтства ослабили и придавили его волю, между тѣмъ какъ фантазія его разрослась до такихъ размѣровъ, что могла бы наполнить собою голову великана. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ натурамъ, которыя считаютъ себя созданными для страданія, потому только, что онѣ способны отдаваться всецѣло во власть того или другаго настроенія.

-- О, что это за прелесть!-- воскликнула Сельма, растопыривая пальцы въ карманахъ пальто.

Снова водворилось благоговѣйное молчаніе.

Комизмъ былъ чуждъ ея собесѣдникамъ, такъ что контрастъ между восхищеніемъ взрослой дѣвицы и этими непринужденными манерами подростка вовсе не существовалъ для нихъ.

-- А это что такое?-- сказала она, показывая на другія картины, украшавшія стѣны. Не могла же она вѣчно стоять на одномъ мѣстѣ и восторгаться!

-- Это все копіи съ его работъ. Онъ всегда присылалъ ихъ мнѣ. А эта картина, написанная масляными красками, его собственноручный эскизъ,-- сказалъ съ гордостью старикъ.

Это было нагое тѣло съ некрасивою головой, выполненное мастерски.

"У, какой ужасъ!" -- подумала Сельма, но ничего не сказала.

-- Совсѣмъ ужь смерклось. Можно мнѣ зажечь твою лампу, дѣдушка?-- спросилъ Аксель.

-- Какъ это глупо, что я пришла такъ поздно!-- жалобно воскликнула Сельма,-- но дѣло въ томъ, что я цѣлый часъ проходила передъ домомъ и все не рѣшалась войти.

Они засмѣялись, и ледъ растаялъ; она почувствовала, что завоевала ихъ симпатію.

-- Можно мнѣ снять пальто?-- спросила она.

И старикъ самъ помогъ ей, между тѣмъ какъ внукъ зажегъ лампу и спустилъ шторы. Старой мебели какъ будто только этого и нужно было. Она перестала казаться жесткой и неудобной. Все такъ соотвѣтствовало одно другому; все это были старыя воспоминанія, старыя повѣсти. Въ этой комнатѣ можно было себя чувствовать совсѣмъ какъ дома.

Внукъ придвинулъ дѣдушкино кресло и предложилъ гостьѣ сѣсть. Радостное выраженіе дѣлало лицо юноши еще красивѣе; оно придавало ему болѣе энергичный видъ.

-- Дѣдушка, вынь, пожалуйста, портфели,-- сказалъ онъ.

Старикъ открылъ ящикъ и началъ выбирать изъ него свои сокровища. Сельма подскочила къ нему и сѣла въ кресло. Какъ она чувствовала себя свободно съ этими людьми!

Она отклонилась на спинку кресла, чтобы видѣть часть комнаты, лежавшую сзади; свѣтъ лампы падалъ сбоку на ея приподнятое вверхъ лицо и ярко освѣщалъ ея смѣлую, стройную фигуру. Она не была хороша собой, скорѣе наоборотъ, но отъ нея вѣяло свѣжестью, напоминавшею безоблачный зимній день со снѣгомъ и звономъ бубенчиковъ.

Эта комната ей нравилась. Съ безконечнымъ удовольствіемъ скользила она взглядомъ по ея стѣнамъ. Она была такъ заставлена,-- ни одного пустаго мѣстечка. Какъ весело было бы порыться во всѣхъ этихъ шкапахъ и ящикахъ! Она опять засмѣялась.

-- Здѣсь такъ уютно!

Ея радость отразилась и на лицѣ молодаго человѣка. Онъ не спускалъ съ нея глазъ.

-- Вотъ видите,-- сказалъ старикъ, выложивъ на столъ кипу этюдовъ.

Затѣмъ онъ придвинулъ себѣ стулъ и сѣлъ рядомъ съ гостьей, чтобы давать ей объясненія; внукъ стоялъ сзади и смотрѣлъ черезъ ея плечо.

Она такъ всѣмъ интересовалась -- разглядывала рисунки и разспрашивала старика. При этомъ она такъ довѣрчиво глядѣла на него, что онъ отрѣшился отъ своей обычной молчаливости, сдѣлался откровененъ и разговорчивъ. Перебирая съ нею рисунки, онъ разсказывалъ ей о сынѣ, составлявшемъ гордость всей его жизни.

-- Видите ли, фрэкенъ, я былъ маляромъ, но я долженъ сказать вамъ, что хорошо зналъ свое дѣло. Я передалъ ему первыя основанія и, видите ли, фрэкенъ, это и потомъ сослужило ему службу.

Это убѣжденіе, что онъ преподалъ ему "первыя основанія", было неисчерпаемымъ источникомъ радости для старика. Оно было его завѣтнымъ убѣжденіемъ, и онъ не пересталъ бы въ него вѣрить, еслибъ даже все остальное рушилось.

-- Я долженъ сказать вамъ, фрэкенъ, что это обошлось не дешево. Сначала надо было платить за него въ школу въ Лундѣ, потому что, видите ли, онъ, разумѣется, долженъ былъ пройти весь учебный курсъ. Вѣдь, чтобы сдѣлаться живописцемъ, фрэкенъ, недостаточно умѣть мазать красками,-- надо знать и то, и другое. А потомъ я послалъ его въ Стокгольмъ, въ академію. Но, вѣдь, я былъ исправнымъ работникомъ, да и какое это было счастье -- работать для моего мальчика! Сара -- та, конечно, сердилась, но развѣ стоило обращать вниманіе на это?

Сара была мать Акселя.

Внукъ слегка пожалъ руку старику. Послѣднее выраженіе показалось ему не совсѣмъ приличнымъ. Фрэкенъ Бергъ была, все-таки, настоящая дама и дѣдушка не долженъ былъ ронятьпри ней своего достоинства.

Сельма подняла голову и улыбнулась. Взглядъ ея, казалось, говорилъ: оставьте его.

-- Славный человѣкъ былъ баронъ,-- продолжалъ старикъ,-- онъ помогалъ ему все время, пока приходилось туго.

Для стараго маляра существовалъ только одинъ баронъ въ цѣломъ свѣтѣ,-- тотъ, въ помѣстьѣ котораго онъ работалъ.

И разсказъ его, такимъ образомъ, не прерывался.

Сельма имѣла свойство слушать, ничѣмъ не развлекаясь,-- свойство, производящее такое пріятное впечатлѣніе на разскащика, и ея маленькая вдумчивая физіономія дѣйствовала не хуже самой утонченной лести.

Все казалось ей безконечно-интереснымъ -- и комната, и люди, и разсказы.

Она забыла теперь даже фантастическую картину съ луннымъ сіяніемъ и геніемъ водъ.

И все это время молодой человѣкъ стоялъ за ея стуломъ и наслаждался тѣмъ радостнымъ настроеніемъ, которое она принесла съ собой. Для него она была существомъ изъ другаго міра, потому что въ домѣ его матери бывали почти исключительно только крестьянскія женщины. Развѣ иногда пріѣзжала въ. гости дочь богатаго землевладѣльца, которая такъ жеманилась и важничала, что не могла ни говорить, ни двигаться, какъ простая смертная. Гордость крестьянки и высокомѣріе богатой лавочницы заставляли тетушку Мёллеръ ненавидѣть всѣхъ, кто принадлежалъ къ "знати", и, несмотря на всѣ мольбы своей дочери, она никакъ не позволяла ей носить шляпку, вмѣсто обычнаго головнаго платка.

Становилось поздно, но Сельма, повидимому, этого не замѣчала. Это радовало ея хозяевъ и, въ то же время, они испытывали тревожное чувство, какъ это бываетъ съ нами, когда маленькая пташка смѣло впорхнетъ въ комнату и мы боимся какимъ-нибудь движеніемъ напомнить ей, что она не на своемъ мѣстѣ. Такъ отрадно видѣть ея милую довѣрчивость, и, все-таки, знаешь, что она можетъ улетѣть во всякую минуту.

По временамъ, когда Сельмѣ попадался какой-нибудь рисунокъ, который ей особенно нравился, она откидывалась на спинку кресла и заглядывала въ лицо молодаго человѣка, чтобы видѣть, раздѣляетъ ли онъ ея восторгъ. Тогда она неизмѣнно встрѣчала его взглядъ, улыбавшійся ей, съ слабымъ оттѣнкомъ грусти.

Онъ видѣлъ ее при полномъ освѣщеніи.

У нея былъ широкій бѣлый лобъ, на который желтые волосы падали непокорною прядью, маленькій вздернутый носикъ, самый свѣжій цвѣтъ лица, какой только можно себѣ представить, и тонкія пунцовыя губы, казавшіяся еще ярче отъ бѣлизны подбородка. Нижняя часть лица имѣла рѣзкіе и острые контуры, тогда какъ верхняя была очерчена широко и твердо. Это придавало ей своеобразный характеръ рѣшимости и, въ то же время, дѣлало ее некрасивой.

-- Ахъ, какъ я засидѣлась и какъ уже темно стало!-- воскликнула она и такъ порывисто вскочила, что толкнула своимъ кресломъ Акселя.-- Который можетъ быть часъ?... Половина восьмаго? Ну, въ такомъ случаѣ, мнѣ достанется отъ дяди и тети; а не поспѣю домой къ ужину.

Она бросилась къ кровати, на которой лежало ея пальто, и мигомъ натянула его на себя.

-- Тысячу разъ благодарю васъ за удовольствіе,-- сказала она, пожимая руку старику и проворно надѣвая шляпку свободною рукой,-- но, Господи, когда же я буду дома?

-- Я провожу васъ, фрэкенъ,-- сказалъ Аксель.

-- Да, да, все это прекрасно; Но... ахъ, какъ меня будутъ бранить!

Аксель отворилъ дверь.

-- Нельзя ли пройти другимъ ходомъ, не черезъ комнату вашей матери?-- торопливо спросила она.

-- Да, мы пройдемъ черезъ тѣ сѣни,-- отвѣчалъ онъ и самъ почувствовалъ при этомъ облегченіе.

Они вышли на деревенскую улицу. Было темно и шелъ частый дождь.

-- Подождите минутку, я сбѣгаю къ дѣдушкѣ за зонтикомъ.

Онъ вбѣжалъ въ домъ и тотчасъ же вернулся, послѣ чего они пустились въ путь. Она шла совсѣмъ рядомъ съ нимъ, такъ какъ онъ держалъ зонтъ.

-- Мы, вѣдь, пойдемъ по полотну желѣзной дороги?-- спросилъ онъ.-- Это будетъ ближе.

-- Да,-- отвѣчала она.

Черезъ нѣсколько минутъ они были у шлагбаума. Аксель отодвинулъ его и они пошли по гладкой пасыпи, между линіями рельсовъ.

-- Не удобнѣе ли вамъ взять меня подъ руку?-- спросилъ онъ.

Она не сразу отвѣтила, раздумывая, будетъ ли это прилично, и потомъ взяла его руку.

Было очень вѣтрено и дождь сильно стучалъ о зонтикъ. Ои шли нога въ ногу.

-- Какъ поучительны такіе разсказы о людяхъ, пробившихъ себѣ путь!-- сказала она.

-- Меня они приводятъ въ уныніе.

-- Какъ такъ?

-- Я вижу, какъ всѣ другіе имѣютъ успѣхъ въ жизни, всѣ рѣшительно, кромѣ меня.

-- Почему же вы не можете пробить себѣ дороги?

-- Теперь слишкомъ поздно.

-- Но почему же не попытались вы раньше?

-- Все изъ-за денегъ, изъ-за денегъ! Для матушки деньги милѣе всего на свѣтѣ. Прежде я этого не понималъ, теперь я это вижу.

Она крѣпче оперлась на его руку и обоюдная застѣнчивость исчезла. Сельма видѣла, что ему хотѣлось поговорить съ ней, какъ съ старою благоразумною женщиной.

-- Ну, разсказывайте,-- поспѣшно сказала она.

-- Что собственно?

-- Да все. Развѣ вы думаете, что я не умѣю молчать?

-- Мнѣ нечего разсказывать; я не могу сказать ничего такого, что было бы занимательно.

-- Занимательно!-- воскликнула она съ презрѣніемъ.-- Гм... Наступила молчаливая пауза. Онъ видѣлъ, что она обидѣлась.

-- Развѣ же это можетъ интересовать васъ, фрэкенъ?-- сказалъ онъ нерѣшительно, но мягкимъ тономъ.

-- Ну, ну, говорите,-- отвѣтила она настойчиво, слегка дернувъ его за руку, какъ она дѣлала съ своими пансіонскими подругами, чтобы заставить ихъ высказать то, что у нихъ лежало на сердцѣ.

-- Ахъ, фрэкенъ, если бы моя сестра была хоть сколько-нибудь на васъ похожа!

-- А какая же она?

-- О, ей ни до чего нѣтъ дѣла, она такъ ко всему равнодушна, и я чувствую себя до такой степени одинокимъ!

-- Но, вѣдь, у васъ есть за то дѣдушка.

-- Онъ уже такъ старъ.

-- А мой двоюродный братъ, Рикардъ?

-- Между нами такая громадная разница. Онъ въ университетѣ, а мое мѣсто между прилавкомъ и осьмушками нюхательнаго табаку.

-- А меня-то вы забыли?... Ну, что же хотѣли вы сказать? Говорите же.

Съ минуту онъ молчалъ. Онъ долженъ былъ повторить самъ себѣ произнесенныя ею слова. Когда онъ отвѣтилъ, голосъ его какъ будто измѣнился; въ немъ было что-то затаенное.

-- Фрэкенъ, я даже и говорить не умѣю. Мнѣ никогда не приходилось говорить съ кѣмъ-нибудь по душѣ.

Она тоже молчала. Женскій инстинктъ подсказывалъ ей, что надо дать ему время собраться съ духомъ.

-- Со мной поступили несправедливо,-- началъ онъ,-- я совершенно ничтожный человѣкъ и ни на что я неспособенъ. За что бы я ни принялся, я только напорчу. Даже сельди и соль я не умѣю продавать порядкомъ... не умѣю расхваливать свой товаръ. Все это мнѣ противно, отвратительно!

-- Но почему же вы не предпримете чего-нибудь другаго?

-- Матушка не хочетъ.

-- Отчего?

-- Она говоритъ, что передастъ мнѣ торговлю; этого достаточно, чтобы прожить.

-- Ну?

-- Но развѣ я могу вынести такое существованіе, эту жизнь изо дня въ день въ нашей мрачной лачугѣ?

-- Такъ почему же вы не уѣдете?

-- А гдѣ достать средствъ, чтобы уѣхать? И куда дѣваться безъ знаній, безъ рекомендацій? Это все равно, что быть связаннымъ по рукамъ и ногамъ.

-- Но, вѣдь, вы совершеннолѣтній?

-- Что толку быть совершеннолѣтнимъ, когда нечѣмъ распоряжаться?

-- А развѣ у васъ не осталось наслѣдства послѣ отца?

Послѣднія слова были сказаны комически-дѣловымъ тономъ, но Аксель не обратилъ на это вниманія,-- такія вещи совершенно пропадали для него.

-- Нѣтъ, отецъ умеръ, когда мы были совсѣмъ маленькими, и ничего намъ не оставилъ. Мать сама открыла лавку и все, что у насъ есть, скопила она.

-- Она, вѣдь, богата?

-- Да, говорятъ.

-- Но, знаете ли что, если она начала съ пустыми руками, то почему же и вамъ того же не сдѣлать?

Онъ помолчалъ съ минуту.

-- Ахъ, фрекенъ, это не такъ-то легко!

-- Гм... Ну, я, по крайней мѣрѣ, вынуждена зарабатывать деньги, это-то ужь несомнѣнно.

-- Почему же?

-- Папа становится все бѣднѣе и бѣднѣе. Скоро ему нечего будетъ давать мнѣ. Мы катимся подъ гору.-- Она произнесла эти слова съ такимъ невыразимымъ комизмомъ, точно ими было сказано все, точно было совершенно въ порядкѣ вещей, что они "катятся подъ гору".-- Неоспоримый фактъ и ничего болѣе.

-- За что же вы думаете приняться?-- спросилъ Аксель съ такимъ интересомъ, какъ будто онъ нашелъ кладъ.

-- Да я сама еще не знаю этого хорошенько, но, во всякомъ случаѣ, деньги мнѣ необходимы. Видите ли, я хотѣла бы сдѣлаться художницей, рисовать животныхъ, но объ этомъ я, разумѣется, не смѣю пока и заикнуться, потому что это стоило бы ужасно дорого; мнѣ надо сперва достать денегъ.

-- Но что же вы думаете сдѣлать?

-- Видите ли, у меня есть свои планы... и потомъ, вѣдь, можетъ случиться, что я встрѣчу кого-нибудь...

-- Что вы хотите этимъ сказать?

-- Кого-нибудь, кто пожелаетъ помочь мнѣ такъ, какъ баронъ помогъ вашему дядѣ.

Аксель молчалъ. Его словно кольнуло въ сердце. Пожалуй, все это такъ и будетъ. Тогда она уѣдетъ,-- быть можетъ, пробьетъ себѣ дорогу, а онъ, попрежнему, останется здѣсь одинъ.

-- А что, если и вы тоже сдѣлаетесь живописцемъ? Мы тогда были бы товарищами.

Это восклицаніе вырвалось у нея такъ внезапно; въ немъ слышалась такая юношеская свѣжесть. Это былъ порывъ вѣтра, въ одно мгновеніе поднявшій всѣ его романтическія мечты, такъ что вихремъ закружились въ его головѣ всѣ воздушные замки и миражи. Имѣть ее своимъ товарищемъ!... Ему снова представилась ея головка, откинутая на спинку кресла, ея лицо, ярко освѣщенное лампой... Имѣть ее своимъ товарищемъ и быть свободнымъ... свободнымъ!

Онъ остановился.

-- Что съ вами?

-- О, Господи Боже! да, если бы...-- сказалъ онъ, съ трудомъ переводя духъ.

Они продолжали путь. Во мысли ихъ вступили въ новую колею. То были мечты о будущемъ, не то шутливыя, не то серьезныя. У нихъ сразу явились общіе интересы, общіе успѣхи, общіе враги. Они не думали ни о дождѣ, ни о дорогѣ, и такимъ образомъ давно миновали шлагбаумъ, у котораго былъ поворотъ къ пасторату. Надо было повернуть назадъ.

Аксель тяжело вздохнулъ, когда они дошли до шлагбаума. Еще нѣсколько шаговъ, и они должны будутъ разстаться.

-- Поживемъ,-- увидимъ,-- сказала она.-- Это моя любимая пословица.

-- Пословицы лгутъ,-- промолвилъ онъ уныло.

Они молча пошли по улицѣ.

-- Подумайте только, вѣдь, еслибъ мы встрѣтили поѣздъ, то это была бы наша послѣдняя прогулка,-- сказалъ онъ,-- при такой погодѣ мы врядъ ли бы услыхали его.

Онъ испытывалъ какое-то радостное чувство, говоря это.

Сельма не отвѣчала; она думала о предстоящемъ выговорѣ. И такъ они дошли до садовой калитки.

-- Покойной ночи!-- сказала она, протягивая ему руку.

Ему никогда не пришло бы въ голову пожать ее понѣжнѣе.

Они разстались.

Снявъ съ себя верхнее платье, Сельма отправилась въ кабняеть. Дядя лежалъ на диванѣ и читалъ газету, тетка сидѣла около него и вязала чулокъ. Привычный взглядъ Сельмы тотчасъ же замѣтилъ, что они, отъужинали.

-- Простите меня, тетя, что я пришла такъ поздно,-- сказала она искреннимъ, но отнюдь не смиреннымъ тономъ.-- Я зашла къ отцу тетушки Мёллеръ посмотрѣть рисунки и не замѣтила времени. Мнѣ, право, очень, очень досадно.

Дядя былъ, очевидно, сердитъ, потому что ничего не отвѣтилъ я не отрывалъ глазъ отъ газеты, хотя видно было, что онъ не читалъ ея.

-- Какъ же ты вернулась?-- спросила тетка.

-- Пѣшкомъ, разумѣется,-- отвѣчала Сельма, обиженная ихъ кислыми минами.

-- Одна?

-- Нѣтъ, господинъ Мёллеръ проводилъ меня.

-- Но я должна оказать тебѣ, Сельма,-- начала тетка свою нотацію,-- что я нахожу крайне неприличнымъ для молоденькой дѣвушки ходить по улицѣ въ такой поздній часъ въ сопровожденіи молодыхъ людей. Вѣдь, это похоже на настоящее свиданіе, такая бесѣда съ глазу на глазъ! Посмотрѣла бы ты, какъ вели себя дѣвушки въ пору моей молодости. Да, да, въ мое время еще считая нужнымъ соблюдать приличія.

-- Но я васъ увѣряю, тетя, что мы не говорили ни о чемъ такомъ, чего весь свѣтъ не могъ бы слышать,-- хотѣла она сказать, но она была правдива до щепетильности и потому остановилась.-- Я хочу сказать, что мы разговаривали только о дѣлахъ,-- прибавила она.

-- О дѣлахъ?-- повторила пасторша, съ удивленіемъ, граничившимъ съ испугомъ.-- Неужели онъ съ тобою говорилъ о своихъ дѣлахъ?

-- Да, говорилъ. Я тоже говорила съ нимъ о своихъ дѣлахъ. Что-жь въ этомъ дурнаго?

-- Что это значитъ, какія у тебя могутъ быть дѣла?-- спросилъ дядя сухимъ тономъ.

Она подошла ближе, побуждаемая пламеннымъ желаніемъ дѣйствовать, взять на себя выполненіе какой-нибудь задачи. Это была необыкновенно предпріимчивая и неустрашимая дѣвушка.

-- Ну, это значитъ, что мнѣ очень хотѣлось бы зарабатывать деньги.

-- Зарабатывать деньги?-- повторилъ дядя тономъ уваженія, въ которомъ сквозила иронія.-- А какъ же ты это сдѣлаешь, если мнѣ будетъ позволено спросить? Можетъ быть, ты вступишь въ компанію съ господиномъ Мёллеръ?

Она такъ была поглощена своими планами, что не имѣла времени подумать о томъ, что могло скрываться подъ его словами.

-- Вѣдь, вы знаете, дядя, что я рисовала лучше всѣхъ своихъ подругъ въ пансіонѣ. А потому я и думала, что мнѣ слѣдовало бы выбрать что-нибудь по части рисованія.

-- Въ самомъ дѣлѣ?

-- Да. А поэтому я и хотѣла просить васъ, чтобы вы помогли мнѣ поступить въ техническую школу въ Стокгольмѣ. Тамъ преподаютъ множество полезныхъ предметовъ, которые потомъ могутъ доставить хорошій заработокъ. На папу, вѣдь, мнѣ нечего разсчитывать.

-- Еще бы!

-- Но, все-таки, дядя, развѣ же это такъ глупо?

-- Посмотримъ. Но я долженъ сказать тебѣ, что и на это надо кучу денегъ.

-- Да, да, конечно, безъ денегъ нельзя сдѣлать ни шагу,-- воскликнула она съ озабоченною складкой на лбу.-- Но отчего бы мнѣ не застраховать свою жизнь?

-- Дитя,-- сказалъ онъ съ удареніемъ,-- откуда набралась ты этой чепухи?

Она опустила голову и вытянула губы съ пристыженною миной, но не отвѣчала ему. Всѣ эти неумѣстныя дѣловыя выраженія она заимствовала отъ отца. Они постоянно срывались у нея съ языка и всякій разъ вводили ее въ бѣду. Она знала, что все это дѣлаетъ ее смѣшной въ глазахъ другихъ, но разъ это было такъ...

-- Вѣдь, у меня есть наслѣдство отъ моей матери,-- напомнила она, вся вспыхнувъ.

-- Можешь ты приблизительно сказать, велика ли эта сумма?-- опросилъ дядя, стараясь казаться серьезнымъ.

-- Семьсотъ тридцать одна крона, восемьдесятъ двѣ эры,-- отвѣчала она тихимъ голосомъ, готовая расплакаться. Она не терпѣла насмѣшекъ надъ собой, а, между тѣмъ, дядя, конечно, найдетъ очень забавнымъ, что она такъ твердо это знаетъ. Но не могла же она лгать.

-- Но, вѣдь, ты несовершеннолѣтняя, ты пока еще не можешь получить этихъ денегъ...-- Онъ изо всей силы боролся со смѣхомъ.

-- Я думала, что если подать прошеніе...

Дольше сдерживаться онъ уже не могъ и расхохотался.

Она покраснѣла до корня волосъ, закусила губы, чтобы не дать воли слезамъ, но продолжала стоять все на томъ же мѣстѣ, гдѣ на нее падалъ яркій свѣтъ лампы.

-- Хорошо, я подумаю объ этомъ; можетъ быть, это и устроится,-- сказалъ дядя. Ему стало, наконецъ, жаль ее.

-- Такъ я могу написать папѣ объ этомъ?-- спросила она, не поднимая головы, и все тѣмъ же дѣловымъ тономъ.

-- Можешь, можешь. Я тоже напишу ему ныньче вечеромъ.

-- Но, Бергъ, голубчикъ,-- начала пасторша своимъ жеманнымъ тономъ,-- вѣдь, объ этомъ не можетъ быть покамѣстъ и рѣчи. Какъ знать, что можетъ быть... я хочу сказать, что настоящее призваніе женщины совсѣмъ не въ этомъ заключается и всѣ эти новые взгляды... да, я даже позволю себѣ утверждать, что по-моему это прямо-таки нехорошо. Если пожилыя незамужнія женщины избираютъ себѣ такой путь, то это, конечно, совершенно понятно, но въ годы Сельмы, право же, есть много другихъ, болѣе необходимыхъ вещей, которымъ слѣдуетъ поучиться. Имѣть на рукахъ хозяйство -- вовсе не легкое дѣло, а всякій разсудительный мужчина, разумѣется, желаетъ взять себѣ въ жены дѣльную дѣвушку.

-- Но, вѣдь, на мнѣ никто и не собирается жениться,-- вставила Сельма съ рѣшительною серьезностью.

Дядя кашлянулъ. То былъ искусственный, предостерегающій кашель.

-- Теперь можешь идти ужинать, Сельма,-- сказала тетка.

Дядя смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока она не скрылась изъ вида.

-- Во всякомъ случаѣ, было бы хорошо, еслибъ она не имѣла надобности выходить за перваго встрѣчнаго,-- замѣтилъ онъ.

II.

Былъ чудесный осенній день, и Аксель Мёллеръ отворилъ двери на улицу, чтобы впустить побольше свѣта и воздуха въ темную лавку. Онъ сидѣлъ въ самомъ дальнемъ уголкѣ, на бочкѣ изъ-подъ сахару, и держалъ въ рукахъ скрипку. Онъ фантазировалъ. Странный контрастъ представляло вдохновенное выраженіе его лица съ жалкою путаницей, которую онъ извлекалъ изъ струнъ.

Еслибъ его увидалъ живописецъ, онъ пришелъ бы отъ него въ восторгъ; еслибъ его услыхалъ музыкантъ, имъ овладѣло бы отчаяніе. Ничто не могло быть плачевнѣе этихъ безпомощныхъ усилій, этихъ безплодныхъ стараній воспроизвести знакомыя мелодіи. А онъ, между тѣмъ, воображалъ, что создаетъ что-то новое, прекрасное, и наслаждался этою мечтой.

Въ дверяхъ мелькнула чья-то тѣнь. Онъ поднялъ голову и увидалъ Сельму. Контуры отчетливо вырисовывались на ярко-освѣщенномъ фонѣ. На ней было синее платье, плотно обхватывавшее ея фигуру, вслѣдствіе чего она казалась еще тоньше.

-- Мнѣ хотѣлось бы послушать, какъ вы играете, но я боюсь вашей матушки,-- сказала она, смѣясь.

Его лицо засіяло радостью, когда онъ увидалъ ее, но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, она исчезла.

И послѣ того, какъ она ушла, ему все еще казалось, что онъ слышитъ тихій смѣхъ и видитъ рядъ бѣлыхъ блестящихъ зубовъ. Онъ положилъ скрипку на прилавокъ и задумался. Она, вѣроятно, пойдетъ домой по полотну желѣзной дороги. А, въ такомъ случаѣ, какое счастье, что какъ разъ подъ окномъ его матери ростутъ такіе высокіе смородинные кусты!

Онъ схватилъ шляпу, лежавшую на одномъ изъ ящиковъ, вышелъ тихонько изъ лавки, предоставивъ ее на волю судьбы. Обогнувъ уголъ дома, онъ направился прямо по полю къ желѣзной дорогѣ.

Онъ пришелъ раньше Сельмы, но идти къ ней на встрѣчу не счелъ удобнымъ; пожалуй, еще мать его увидитъ. Онъ бросился на траву около насыпи и сталъ дожидаться.

Вскорѣ показалась и Сельма. Она шла, заложивъ руки за спину. Голова ея была опущена, взглядъ устремленъ на дорогу. Она, повидимому, о чемъ-то размышляла. Мёллеръ всталъ и поклонился ей.

-- Что это, вы лежите тутъ и подстерегаете людей?-- сказала она со смѣхомъ.

-- Я испугалъ васъ?

-- О нѣтъ, что же въ васъ страшнаго? Да и я не такая трусиха.

Онъ поднялся на насыпь и пошелъ рядомъ съ ней, но не зналъ, что сказать.

Она посмотрѣла на него сбоку. На немъ была хорошо сшитая сѣрая пара и модная касторовая шляпа. Въ общемъ онъ показался ей щеголеватымъ. Но какая у него неувѣренная походка! И, кромѣ того, она терпѣть не могла очковъ.

-- Знаете, я ужъ повела аттаку,-- сказала она.

Онъ взглянулъ на нее вопросительно.

-- Я ужъ объявила дядѣ, что хочу ѣхать въ Стокгольмъ.

-- И что-жь?

-- Теперь все налажено. Я жду каждую минуту письма отъ папы, а онъ ужь, конечно, не скажетъ нѣтъ, если дядя сказалъ да. Папа ужасно благоговѣетъ передъ нимъ. Онъ увѣренъ, что въ одинъ прекрасный день дядя сдѣлается епископомъ!

Она засмѣялась.

-- Что-жь, вы получили тогда строгій выговоръ?

-- О нѣтъ, все обошлось довольно гладко. И, къ тому же, съ меня, вѣдь, это какъ съ гуся вода. Но, кстати,-- и она остановилась передъ нимъ съ такимъ жестомъ, какъ будто только сейчасъ что-то вспомнила,-- тетя находитъ неприличнымъ, чтобы я прогуливалась съ вами. Желаете вернуться назадъ?

-- Назадъ?

-- Да, къ себѣ.-- Она указала рукой на деревню и посмотрѣла на него съ шаловливымъ злорадствомъ, выжидая, какое впечатлѣніе произведутъ на него ея слова.

Онъ смѣшался и не зналъ, что отвѣтить. Неужели она въ самомъ дѣлѣ хочетъ, чтобы онъ повернулъ назадъ?

-- Дѣло въ томъ, что мнѣ во всякомъ случаѣ надо идти теперь домой,-- продолжала она невиннымъ тономъ,-- такъ что если вамъ по дорогѣ идти со мной, то я не вижу средства избѣжать вашего общества.

Она кусала кончивъ перчатки, поглядывая искоса на Мёллера.

Онъ покраснѣлъ. Дома у нихъ не знали шутокъ, и онъ смутно чувствовалъ, что она дурачить его.

-- Вамъ будетъ непріятно, фрэкенъ, если я пойду съ вами?-- спросилъ онъ смиренно.

Это ее тронуло.

-- Ахъ, какой вы ребенокъ!-- сказала она съ сознаніемъ своего превосходства.-- Вѣдь, вы должны же были понять, что я вовсе не хотѣла васъ обидѣть. Сколько вамъ лѣтъ?

-- Двадцать два года.

-- О, какъ это ужасно! Мнѣ нѣтъ еще и семнадцати, а, между тѣмъ, можно подумать, что я старше васъ. Но это, вѣроятно, оттого...

-- Что вы такъ много читали,-- осмѣлился онъ предположить.

-- Да, пожалуй, и отъ этого,-- не замедлила она согласиться,-- но теперь я собственно говорила о томъ, что въ пансіонѣ мнѣ всегда приходилось брать подъ свое покровительство другихъ.

Онъ не находилъ ничего удивительнаго въ томъ, что ей "приходилось брать подъ свое покровительство другихъ". Ея миѳическая ученость импонировала ему. Притомъ же, ему никогда раньше не случалось видѣть молодыхъ дѣвушекъ, воспитывавшихся въ пансіонѣ. Онъ зналъ ихъ только по романамъ. Ему представлялось это необыкновенно аристократичнымъ.

Гнетъ матери сдѣлалъ его, съ одной стороны, необычайно скромнымъ, съ другой -- въ высшей степени честолюбивымъ.

Нѣсколько минутъ они шли молча.

-- Ну, какъ ваши дѣла?-- сказала, наконецъ, Сельма.

-- Какія дѣла?

-- А ваши планы насчетъ будущаго?... Говорили вы еще разъ съ вашею матерью?

-- Нѣтъ.

Онъ опустилъ голову, краснѣя.

-- Вы боитесь?

-- Вовсе нѣтъ, но...

-- Нѣтъ, нѣтъ, у васъ не хватаетъ храбрости. Хотите...-- она остановилась и взглянула на него,-- хотите, я переговорю съ ней?

-- О, ни за что на свѣтѣ!

-- Повѣрьте, что я дѣлала и болѣе трудныя вещи для своихъ друзей,-- сказала она съ гордою улыбкой.

Онъ не зналъ, что и подумать: говорить съ матерью -- что могло быть ужаснѣе этого?

-- И вотъ что я скажу вамъ, -- продолжала она глубокомысленно,-- что если самъ не постараешься, то никогда ничего не достигнешь въ этомъ мірѣ.

Снова пошли они молча. Онъ съ трепетомъ видѣлъ, какъ быстро приближались они къ шлагбауму и группѣ деревьевъ, гдѣ она должна была повернуть. А, между тѣмъ, ему такъ много хотѣлось сказать ей. Вѣдь, если она уѣдетъ теперь въ Стокгольмъ, они разстанутся, быть можетъ, навсегда.

Онъ погрузился въ размышленія.

Мать не вѣчно же будетъ жить. И тогда онъ будетъ свободенъ, и половина состоянія достанется ему. Что, если бы она согласилась подождать его? Но ему и въ голову не пришло спросить ее объ этомъ.

Онъ только смотрѣлъ на нее испытующимъ, недовѣрчивымъ взглядомъ.

-- Ваша художническая карьера будетъ, конечно, недолга,-- сказалъ онъ тихо, -- не успѣете вы начать ее, какъ выйдете замужъ!

-- Я, по всей вѣроятности, никогда не выйду замужъ,-- отвѣчала она серьезно,-- потому-то я и хочу работать.

Эти слова прозвучали для него, какъ клятва, и наполнили его безмолвнымъ восторгомъ.

Она тоже молчала.

-- Какъ было бы чудесно, еслибъ мы съ вами встрѣтились, когда состаримся,-- сказала она вдругъ, поднявъ голову.

Онъ увидалъ передъ собою ея радостный, сіяющій взоръ и ему захотѣлось... нѣтъ, нѣтъ, онъ этого не смѣлъ.

Они подошли къ шлагбауму. Она сама отодвинула его, быстро впорхнула и захлопнула его за собой. Аскель остался по ту сторону.

Дѣвушка оперлась руками на край шлагбаума и лукаво взглянула ему въ глаза.

-- Дадимъ другъ другу слово, что мы оба пробьемъ себѣ дорогу, каждый по-своему. Не все ли равно -- сдѣлаться живописцемъ или чѣмъ другимъ, лишь бы настойчиво стремиться къ цѣли и достигнуть ея? Вы обѣщаете?

Она рѣшительно протянула руку.

-- Что-жь, обѣщаете? За себя я ручаюсь!-- весело повторила она,-- и мы непремѣнно съ вами встрѣтимся, когда состаримся.

Онъ стоялъ неподвижно и смотрѣлъ на нее, но не принялъ вызова и отдернулъ руку.

-- Вы-то пробьете себѣ дорогу,-- сказалъ онъ,-- а я нѣтъ.

-- Все деньги, деньги?-- спросила она, улыбаясь.

-- Да,-- сказалъ онъ торопливо,-- но во всемъ мірѣ нѣтъ человѣка, который былъ бы мнѣ дороже...

Все лицо его вспыхнуло при такой дерзости съ его стороны.

-- Вотъ пустяки! Что касается меня, я люблю всѣхъ, и васъ въ томъ числѣ, -- сказала она съ яснымъ взоромъ.-- По крайней мѣрѣ, хоть теперь дайте мнѣ вашу руку.

Она еще разъ протянула ему черезъ шлагбаумъ свою руку и онъ слабо пожалъ ее.

Затѣмъ Сельма спрыгнула внизъ и, не оглядываясь, направилась быстрыми шагами къ пасторату.

Теперь письмо отъ отца, навѣрное, уже ждетъ ее.

Она вошла во дворъ.

У подъѣзда стоялъ щегольской шарабанъ, запряженный парой сѣрыхъ лошадей. Она хорошо ихъ знала. Это лошади патрона Кристерсона. Какъ онѣ красивы! Она никакъ не могла удержаться, чтобы не поласкать ихъ, прежде чѣмъ подняться нй ступеньки.

Когда она вошла въ залу, тамъ не было ни души. Патронъ сидѣлъ, стало быть, внизу, у дяди. Ну, такъ она вовсе не желаетъ идти туда за письмомъ.

Она отправилась въ столовую посмотрѣть, нѣтъ ли тамъ на ея долю кофе, но его уже отпили. Она отворило окно, стала на колѣни на стулъ и облокотилась на подоконникъ, чтобы лучше видѣть лошадей. Поза была болѣе удобна, чѣмъ граціозна.

Славныя лошадки! Пріятно, должно быть, кататься на нихъ! Какъ это красиво, когда онѣ качаютъ головой, и маленькія серебряныя бляхи между ушей сверкаютъ на солнцѣ!

Да, правда, она, вѣдь, не видала патрона съ того вечера у доктора. Онъ протанцовалъ съ ней три танца. Онъ, всегда такой лѣнивый...

Она засмѣялась.

Во всякомъ случаѣ, онъ танцовалъ хорошо и ловко повертывалъ. Но что это ему вздумалось? Всякій разъ, какъ онъ начиналъ новый туръ, онъ крѣпче обхватывалъ рукою ея талію, такъ что подъ конецъ совсѣмъ прижалъ ее къ себѣ.

Она покраснѣла при этомъ воспоминаніи. Неужели это его всегдапгняя манера? Другія барышни говорили, что онъ превосходно танцуетъ, и дразнили ее этими тремя танцами. Но, вѣдь, и то сказать -- на ней было новое платье съ атласною отдѣлкой; оно такъ изящно сшито и такое длинное!

Она нагнулась и посмотрѣла на свою коротенькую юбку, изъ-подъ которой видны были ноги -- большія ноги!

"Ну, это-то я ужь знаю, что еслибъ только у меня были деньги, я бы ни одного лишняго дня не проходила въ этой старой тряпкѣ",-- подумала она и затѣмъ снова приняла прежнюю позу.

Но, все-таки, досадно, если онъ вообразитъ, что можетъ позволять себѣ такія дерзости. Во всякомъ случаѣ, повторить этого онъ не посмѣетъ. Но можно ли сказать ему это?... О, она сгоритъ со стыда отъ одного намека на что-нибудь подобное. но какъ же ей вести себя? Принять на себя строгую мину? А что, если онъ сдѣлаетъ видъ, что не понимаетъ?

Но вотъ онъ и самъ -- толстый и красный, какъ всегда. Стоя у подъѣзда, онъ все еще продолжалъ тихо и серьезно разговаривать съ пасторомъ.

"Должно быть, они толкуютъ о "дѣлахъ",-- подумала Сельма. Когда экипажъ отъѣхалъ отъ дома, она все еще смотрѣла ему вслѣдъ. Самый звукъ колесъ казался ей такимъ чудеснымъ. И что за лошади! Вдругъ она вспомнила о письмѣ.

Она сбѣжала внизъ, въ комнату дяди. Онъ стоялъ у письменнаго стола, спиною къ двери.

-- Дядя, получили вы письмо отъ папы?

Онъ обернулся и взглянулъ на нее.

-- Да, я получилъ письмо,-- медленно сказалъ онъ, поправляя на носу свои золотыя очки,-- но это письмо не очень-то тебя порадуетъ.

-- Что такое? Что-нибудь случилось?-- вскричала она, вся поблѣднѣвъ.

-- Нѣтъ, но Магнусъ не хочетъ отпускать тебя въ Стокгольмъ.

-- Не хочетъ?

-- Нѣтъ.

-- А мнѣ онъ развѣ не пишетъ?

-- Нѣтъ.

-- Можно мнѣ прочитать ваше письмо?

-- Нѣтъ. Твой отецъ проситъ меня отговорить тебя отъ твоего плана. Хорошенько обсудивъ это дѣло, я и самъ нахожу, что твой отецъ правъ.

-- Но почему же?

-- Ты еще слишкомъ молода, чтобы думать о такихъ вещахъ.

-- Слишкомъ молода, слишкомъ молода? Но, вѣдь, я съ каждымъ днемъ становлюсь старше.

-- Да, конечно. Поэтому тебѣ и слѣдуетъ подождать еще нѣсколько лѣтъ.

-- Нѣтъ, я на это не согласна: я должна начать теперь же, пока передо мной еще много времени. Путь искусства длиненъ. Потомъ будетъ поздно, потомъ я и сама не захочу.

Онъ взялъ перо и попробовалъ его кончикъ ногтемъ.

-- Никто и не будетъ принуждать тебя.

Онъ говорилъ, какъ всегда, совершенно спокойно и тихо, но съ тою твердостью, которая импонируетъ.

Губы Сельмы дрожали отъ сдерживаемаго волненія.

-- Но, дядя...-- она съ трудомъ выговаривала слова,-- дядя, вѣдь, вы поможете мнѣ?

Она подошла къ нему, положила на его руку свою и съ мольбой заглянула ему въ лицо. Это было непроницаемо-безстрастное лицо, никогда не обнаруживавшее душевнаго волненія.

-- На этотъ разъ -- нѣтъ,-- сказалъ онъ и спокойнымъ, священническимъ жестомъ погладилъ ея волосы.

Она тоже старалась казаться спокойной.

-- Это не капризъ,-- сказала она, не поднимая на него глазъ.-- Вы знаете, дядя, что я вовсе не такъ ребячлива, какъ это порою кажется. Вѣдь, у папы никогда не было никого, кромѣ меня, и я рано научилась думать. Мы были всегда такъ дружны съ нимъ, и когда онъ пойметъ, до какой степени я сжилась съ этою мечтой, онъ, конечно, не будетъ мнѣ препятствовать. Но, вѣдь, онъ такъ полагается на васъ и въ дѣлахъ, и во всемъ другомъ, что если вы будете противиться, то мнѣ не удастся убѣдить его. А потому, дядя, вы и должны помочь мнѣ. Вѣдь, я всегда была такъ прилежна, когда дѣло касалось рисованія. Вы сами столько разъ хвалили меня, и это поощряло меня къ дальнѣйшимъ успѣхамъ. Теперь у меня такая страсть къ искусству, что я не въ силахъ отъ него отказаться. Не думайте, дядя, что у меня не хватитъ выдержки или мужества, позвольте мнѣ только посвятить себя тому, что влечетъ меня -- выбрать рѣзьбу по дереву, рисованіе или что бы то ни было въ этомъ родѣ. А въ хозяйки я, право, совсѣмъ не гожусь. Увѣряю васъ, что я пробью себѣ дорогу и вамъ не придется стыдиться за меня; позвольте мнѣ только попытаться. Не говорите теперь "нѣтъ".

-- Дитя, ты говоришь неразумныя вещи.

-- Нѣтъ, вовсе нѣтъ. Я знаю, что во всякомъ дѣлѣ надо работать и разсчитывать только на свои собственныя силы. Бѣдному папѣ всегда вредилъ его недостатокъ энергіи, но, вѣдь, мнѣ нужна ваша помощь только для начала, потомъ я ужь найду какой-нибудь исходъ.

-- Развѣ я позволяю торговаться съ собой, разъ я сказалъ нѣтъ?

Она быстро заглянула ему въ лицо.

-- Я пойду собирать милостыню, если ужь на то пошло.

Она направилась къ двери.

-- Сельма!-- и голосъ пастора звучалъ рѣзко.

Она обернулась.

-- Выкинь изъ головы глупости! Дѣтей, убѣжавшихъ изъ дома, и вырвавшихся изъ больницы сумасшедшихъ ловитъ полиція. Развѣ ты этого не знаешь?

Онъ улыбался безцвѣтною, холодною улыбкой, которая была его самымъ опаснымъ оружіемъ; до сихъ поръ онъ никогда еще не пускалъ ея въ ходъ противъ Сельмы.

Это заставило ее опомниться; но лицо ея было блѣдно, какъ смерть.

-- Я не дитя и не безумная. Будьте покойны, я никогда не стану выпрашивать милостыню. Я знаю, что я связана. У меня нѣтъ другаго исхода, какъ покориться необходимости.

Она ушла. Пасторъ сѣлъ писать своему брату.

Сельма не дѣлала дальнѣйшихъ попытокъ. Она достаточно знала своего дядю и понимала, что это ни къ чему не послужитъ. На нее нашло глубокое уныніе и она сдѣлалась сама на себя не похожа. Бойкія мальчишескія ухватки исчезли, она совсѣмъ притихла и казалась совершенно другимъ человѣкомъ.

Тотчасъ послѣ ужина она попросила позволенія лечь въ постель; она чувствовала такую усталость.

Пасторъ остался одинъ съ женой.

Онъ лежалъ, по обыкновенію, на диванѣ, но пасторша не работала, потому что былъ канунъ воскресенья....

-- Что же, сказалъ ты ей?-- спросила она, перелистывая иллюстрированный журналъ.

-- Нѣтъ. Я подумалъ, что некстати говорить ей объ этомъ сегодня, когда она такъ огорчена неудавшимся путешествіемъ въ Стокгольмъ. Пусть она лучше выспится и успокоится.

-- Но я никогда въ жизни не видывала ее такою спокойной. Если бы всегда было такъ, какъ ныньче!

По его губамъ скользнула ироническая улыбка, но жена не замѣтила ея.

-- Но что скажетъ на это Рикардъ?-- снова заговорила она.

-- Стоитъ обращать вниманіе на такія мимолетныя фантазіи! Мальчишка студентъ! Да онъ успѣетъ разъ десять влюбиться, прежде чѣмъ ему можно будетъ подумать о женитьбѣ.

-- Но, милый мой, что видятъ они въ этой дѣвочкѣ? По-моему, она просто дурна.

-- Ну, этого во всякомъ случаѣ нельзя сказать про нее и, кромѣ того, у нея есть своя прелесть: видишь ли ты, эта свѣжесть, которая напоминаетъ прекрасный сочный плодъ.

-- Скажите, пожалуйста, какое остроуміе! Но желала бы я знать, что она дѣлаетъ наверху. Не могла же она лечь такъ рано; пойду-ка я, посмотрю.

Пасторша пошла наверхъ и вскорѣ вернулась.

-- Она такъ горько плачетъ, что я не могла вытянуть изъ нея ни слова, но она дѣйствительно уже легла.

-- Я нахожу, что это совершенно противно духу христіанства такъ отчаиваться изъ-за пустяковъ,-- продолжала она.

Были печали, доступныя пониманію фру Бергъ, но были и такія, которыя лежали внѣ ея кругозора. Къ первымъ относились болѣзни, смерть родныхъ, затѣмъ кражи, пожары или подгорѣвшее жаркое. Но горе Сельмы было для нея совершенно непостижимо.

-- Я думаю, что мнѣ слѣдуетъ пойти поговорить съ ней,-- сказалъ пасторъ нерѣшительнымъ тономъ.

Ему было такъ жаль ее, такъ больно слышать, что Сельма, его славная, милая Сельма, плачетъ.

-- Я пойду съ тобой,-- радостно подхватила пасторша. Она разсчитывала на маленькою мелодраму.

-- Нѣтъ, останься здѣсь, я лучше пойду одинъ,-- отвѣтилъ пасторъ. Между Сельмой и ея теткой существовала антипатія, вызывавшая молодую дѣвушку на упорство.

Онъ взялъ лампу и отправился наверхъ. Войдя въ ея маленькую комнатку, онъ остановился у стола и взглянулъ на диванъ. Сельма лежала лицомъ въ стѣнѣ, натянувъ одѣяло на голову. Она, очевидно, хотѣла притвориться спящей. Онъ подошелъ и положилъ ей руку на плечо. Она вся тряслась отъ сдерживаемыхъ рыданій. но не было слышно ни звука.

Его тронуло именно то, что она старалась овладѣть собою.

-- Дитя,-- сказалъ онъ,-- ты не понимаешь, что я желаю тебѣ добра.

Это было уже слишкомъ. Его ласковый тонъ только еще больше взволновалъ ее, и онъ услыхалъ сдавленное рыданіе.

-- Поплачь лучше,-- сказалъ онъ,-- тебѣ сдѣлается легче на сердцѣ.

Она, вѣроятно, стиснула зубами конецъ одѣяла, потому что сразу умолкла.

-- Теперь тебѣ тяжело,-- сказалъ онъ тихо,-- всегда такъ бываетъ, когда мечты наши рушатся. Ты думаешь, что я самъ не испыталъ этого? Но чѣмъ трезвѣе мы учимся смотрѣть на жизнь, тѣмъ мы бываемъ счастливѣе.

-- Я и стараюсь такъ на нее смотрѣть,-- вырвалось у нея судорожно и беззвучно....

-- Я это знаю, дитя, я знаю, что ты хочешь быть благоразумной. Но тебѣ еще много предстоитъ испытаній. И повѣрь мнѣ, кто говоритъ въ смиреніи: "Господи, да, будетъ воля Твоя", тому легче идти по жизненному пути. Вспомни, что Господь печется о насъ и что ты въ Его рукахъ.

-- Да, Онъ печется о всѣхъ насъ,-- раздался голосъ изъ-подъ одѣяла,-- Онъ печется и о самыхъ несчастныхъ людяхъ, даже о тѣхъ, которые ничего не видали, кромѣ горя и нищеты. Такъ это вовсе не утѣшеніе.

-- Дитя, что за нечестивыя слова!-- сказалъ онъ строго.

-- Ну, да, это, вѣдь, не помѣшаетъ мнѣ чувствовать себя съ каждымъ днемъ все несчастнѣе, такъ же какъ и всѣмъ другимъ.

-- Мы должны прибѣгать къ Его милосердію посредствомъ молитвы.

Эти кротко сказанныя слова находились въ странномъ противорѣчіи со всею его особой, съ чопорною осанкой, съ неподвижнымъ, безстрастнымъ лицомъ и самодовольною улыбкой, съ какою онъ произнесъ ихъ.

-- Я молилась,-- послышался сердитый отвѣтъ.

-- Но ты молилась поспѣшно и невнимательно. Быть можетъ, тебя ожидаетъ радость, какой тебѣ и не снилось.

-- Да, какъ бы не такъ!

Онъ не могъ подавить улыбки; онъ обладалъ извѣстнымъ юморомъ: это была смягчающая черта въ его характерѣ.

Споръ съ дядей, повидимому, подѣйствовалъ благотворно на Сельму, хотя доводы его не казались ей утѣшительными. Рыданія раздавались теперь лишь какъ слабые отзвуки бури.

-- Въ утѣшеніе я приготовилъ тебѣ маленькій сюрпризъ,-- сказалъ онъ съ лукавою улыбкой,-- развѣ тебѣ не хочется узнать, что это такое?

Глубокое рыданіе было ея единственнымъ отвѣтомъ.

-- Ты такъ рада бываешь деньгамъ. Ну-ка, посмотри!

Онъ думалъ, что ея заплаканные глазки выглянутъ изъ-подъ одѣяла, но она не шевельнулась.

-- Теперь мнѣ денегъ не нужно.

-- Но если это ассигнація въ сто кронъ...-- и онъ еще не докончилъ своей фразы, какъ Сельма уже сидѣла на постели, щурясь отъ свѣта своими покраснѣвшими отъ слезъ глазами.

На одѣялѣ дѣйствительно лежала ассигнація въ сто кронъ.

-- Да, но на что мнѣ теперь деньги?-- воскликнула дѣвушка, прижимая лобъ къ стѣнѣ.

-- Это ты ужь сама должна придумать.

-- И я могу употребить ихъ на что хочу?

-- Разумѣется!

Она не обернулась, но ясно было, что крѣпость скоро сдастся.

-- И мнѣ не надо будетъ давать въ нихъ отчета?

-- Нѣтъ.

Она все еще колебалась. Быть можетъ, она боялась, что тутъ кроется ловушка. Пастору это даже понравилось.

-- Если ты выбросишь ихъ на дорогу, я и на это ничего не скажу,-- снова заговорилъ онъ,-- я хочу только показать тебѣ, что я совсѣмъ не скупъ и не жестокъ.

Въ его голосѣ послышалось что-то неподдѣльно мягкое.

-- А тетя знаетъ объ этомъ?

Она поглядѣла на него черезъ плечо.

-- Нѣтъ.

Онъ едва могъ удержаться отъ смѣха. Она была предусмотрительна, какъ крестьянскій адвокатъ.

-- Ну, вотъ что, -- сказала она, совсѣмъ повернувшись къ дядѣ, -- мнѣ, конечно, пріятно имѣть деньги, но я не могу ради этого сейчасъ же сдѣлаться веселою, такъ что если вы, дядя, думаете...

Теперь онъ ужь прямо расхохотался. Она смотрѣла на него совсѣмъ серьезно, немного даже обиженно.

-- Скажи только: спасибо, дядя,-- сказалъ онъ,-- больше мнѣ. ничего не нужно.

-- Да, да, спасибо, дядя, но, вѣдь, это ужасно большая сумма.-- Она вяло протянула ему руку, и дѣло было кончено.

-- Покойной ночи, дитя мое,-- сказалъ пасторъ.

Онъ взялъ въ обѣ руки ея спутанную головку и поцѣловалъ ее, потомъ направился къ выходу.

Но тутъ на нее внезапно напалъ суевѣрный страхъ. Она посмотрѣла на ассигнацію. Такой крупной суммы у нея никогда не бывало. Быть можетъ, это цѣна крови? Что продала она? Частицу души своей... Свою собственную печаль -- и продала за деньги!

Она вспомнила объ Іудѣ.

-- Дядя!-- вскричала она въ ту самую минуту, какъ онъ хотѣлъ взять лампу. Въ этомъ крикѣ слышался ужасъ.

Когда онъ оглянулся, она протянула ему обѣ руки, какъ бы ища защиты или прося въ чемъ-то прощенія.

Онъ подошелъ къ ней и присѣлъ на край дивана.

-- Люби меня, дядя, люби меня хоть чуточку. Ахъ, я такъ несчастна!-- Она обвила руками его шею.

Онъ посидѣлъ съ ней немного, пока она прижимала свое заплаканное личико къ его одеждѣ. Но онъ не чувствовалъ раскаянія, не взялъ назадъ своихъ денегъ. Вѣдь, онъ поступилъ великодушно, щедро,-- совѣсть его была спокойна.

-- Это грѣхъ, это грѣхъ!-- восклицала она съ тоской.

-- Что такое? о чемъ говоришь ты?

-- Деньги, деньги! Это -- грѣхъ, что я приняла плату.

-- Какой вздоръ! Вѣдь, я далъ ихъ тебѣ отъ чистаго сердца.

-- Нѣтъ, это не грѣхъ,-- сказала она съ глубокимъ, прерывистымъ вздохомъ, похожимъ на рыданіе.

И пасторъ ушелъ.

III.

Сельма проснулась на слѣдующее утро въ тяжеломъ, невеселомъ настроеніи. Тетка пришла за ней, чтобы идти вмѣстѣ въ церковь, но дѣвушка не была еще готова и обѣщала придти попозже. Она торопливо одѣлась и, кончивъ свой туалетъ, вложила ассигнацію въ обшлагъ рукава и заколола ее булавкой.

Служба уже началась, когда она вошла на кладбище, и до нея доносились звуки органа. Ей захотѣлось сѣсть на скамью, чтобы насладиться чудною осеннею погодой, но, вѣдь, она не могла позволить себѣ этого. Какъ здѣсь было свѣжо... и такъ тихо! Крупныя капли росы покрывали траву и придавали ей голубоватый оттѣнокъ; воздухъ былъ прохладенъ и нѣжно ласкалъ воспаленныя вѣки Сельмы. Она чувствовала какую-то тяжесть въ груди и, чтобъ избавиться отъ нея, дышала глубоко и часто.

Когда она вошла въ церковь, всѣ переднія скамьи были уже заняты, такъ что она должна была помѣститься подъ хорами, за колонной. Она насилу отыскала въ молитвенникѣ стихъ псалма, который пѣли. Руки ея тряслись и ей трудно было держать книгу. Отчего это у нея такъ разстроены нервы? Отъ музыки ли, или отъ вчерашняго волненія, или, можетъ быть, просто оттого, что она не завтракала? Она отложила книгу и прислонилась къ спинкѣ скамьи, радуясь, что нашла себѣ такое укромное мѣстечко.

Какъ трогателенъ показался ей сегодняшній хоралъ! Она хотѣла молиться, но не могла, потому что у нея не было, въ сущности, никакой религіи. Или, по крайней мѣрѣ, вся ея религія сводалась къ слѣдующему странному парадоксу: я не вѣрую въ Бога и Онъ накажетъ меня за это.

Какъ разъ сегодня она такъ живо чувствовала и то, что она не вѣруетъ, и то, что Богъ накажетъ ее.

Затѣмъ пасторъ взошелъ на каѳедру. Она не могла видѣть его съ своего мѣста, и его проповѣдь произвела на нее совсѣмъ другое впечатлѣніе, чѣмъ всегда.

Обыкновенно дѣйствіе проповѣди ослаблялось выраженіемъ лица пастора, сохранявшимъ свою непроницаемость даже и тогда, когда въ тонѣ его голоса какъ бы сквозило волненіе.

Голосъ его не былъ густъ и показался бы рѣзокъ, еслибъ онъ напрягалъ его; поэтому онъ говорилъ тихо, какъ бы подъ сурдиной.

Но интересъ къ тому, что онъ говорилъ, поддерживался мастерскими модуляціями, придававшими изложенію и силу, и разнообразіе, несмотря на то, что онъ не злоупотреблялъ своими голосовыми средствами.

Онъ избралъ текстомъ своей проповѣди четвертую заповѣдь {Какъ извѣстно, въ протестантскомъ катехизисѣ вторая заповѣдь упразднена, вслѣдствіе чего заповѣдь о почитаніи родителей является въ немъ четвертою по счету. Прим. перев.}. Онъ говорилъ, что проклятіе и погибель -- удѣлъ тѣхъ, кто возстаетъ противъ отца и матери, что десница Господня тяготѣетъ надъ ихъ головой и никогда земное счастіе не можетъ разцвѣсти на ихъ пути. Въ самомъ тонѣ его какъ бы слышался таинственный сокрушающій приговоръ, и дрожь пробѣжала по тѣлу Сельмы.

Какъ это ужасно -- влачить свою жизнь подъ гнетомъ такого проклятія, быть безповоротно осужденной на несчастіе!

Пока она слушала его, она вѣрила. Такъ и всегда бывало. Лишь послѣ являлось сомнѣніе.

Какъ темно было подъ хорами за колонной, гдѣ она сидѣла, какъ бы скрытая отъ остальныхъ молящихся! На нее нашелъ какой-то страхъ, точно смерть и осужденіе уже совсѣмъ нависли надъ ней, точно она преступница, ожидающая приговора. Вѣдь, и въ ней былъ этотъ духъ противленія, который могъ возстать противъ отца и матери, если... Она не кончила, потому что въ эту минуту голосъ пастора внезапно сдѣлался мягче.

Онъ напомнилъ, что это единственная заповѣдь, за соблюденіе которой Господь обѣщаетъ земное блаженство. И онъ медленно произнесъ: "Да благо ти будетъ, и да долголѣтенъ будеши на земли". Это подѣйствовало на Сельму, какъ что-то совсѣмъ новое; это не былъ избитый, заученный съ дѣтства урокъ катехизиса; это было что-то великое, что-то чудесное, заставившее ее вздохнуть полною грудью.

Потомъ пасторъ сдѣлалъ паузу. И тихимъ, мечтательнымъ голосомъ началъ онъ изъяснятъ эти слова. Онъ говорилъ, что счастье можетъ обладать такою глубиной, что цѣлая жизнь не сравнится съ нимъ, хотя бы оно длилось и не долго. Онъ такъ наглядно изобразилъ, что "благословеніе родителей утверждаетъ домы чадъ", и уподобилъ его мягкому ковру уберегающему насъ отъ терній жизни.

Сельма была совсѣмъ растрогана. Ей казалось, что она все принесла въ жертву послушанію,-- все, что она любила, на что надѣялась. Неужели Богъ потребуетъ еще, еще больше?... Но чего бы не дала она за одинъ изъ этихъ солнечныхъ лучей, стоющихъ цѣлой жизни!

Когда пропѣли послѣдній псаломъ, она вынуждена была остаться еще минутку на своемъ мѣстѣ, чтобы сгладить слѣды своего волненія. Въ это время толпа уже приблизилась къ ея скамьѣ и надо было переждать, пока сдѣлается попросторнѣе.

Она прислонилась къ колоннѣ и стала смотрѣть на проходившій мимо нея народъ. Вотъ тетушка Мёллеръ съ своею дочерью. Послѣдняя была въ нарядномъ модномъ платьѣ со множествомъ разныхъ побрякушекъ, хотя на головѣ у нея былъ платокъ,-- толстый шелковый платокъ съ длиннѣйшею бахрамой,-- и она подвигалась къ выходу съ такою напыщенною миной, будто хотѣла сказать: смотрите, смотрите же на меня! Мать шла рядомъ съ нею, спѣсиво сжавѣ губы, такъ что носъ казался отъ этого еще острѣе. Когда она поравнялась съ Сельмой, ея критическій взглядъ презрительно скользнулъ по ея старенькому пальто и остановился на несовсѣмъ свѣжей перчаткѣ. Сельма наклонила голову въ знакъ привѣтствія, но та сдѣлала видъ, будто не замѣчаетъ этого.

Оскорбленіе было слишкомъ чувствительно, яркая краска разлилась по лицу дѣвушки. "Старая тёрка!" -- проговорила она мысленно на своемъ бойкомъ пансіонскомъ жаргонѣ, и въ душѣ ея закипѣла обида.

Когда толпа порѣдѣла, Сельма поднялась съ своего мѣста. Въ проходъ она увидѣла Акселя Мёллеръ. Она быстро протѣснилась къ дверямъ и, выйдя на кладбище, остановилась у одной изъ могилъ въ ожиданіи своей тетки, заговорившейся въ дверяхъ церкви съ двумя крестьянками. Она чувствовала, что вся дрожитъ, и оперлась на желѣзную рѣшетку могилы. Мёллеръ долженъ былъ пройти какъ разъ мимо нея.

Онъ слегка покраснѣлъ и подошелъ прямо къ ней.

-- Въ четыре часа я буду на полотнѣ желѣзной дороги; приходите тоже туда; мнѣ надо поговорить съ вами,-- сказала она торопливо и затѣмъ отвернулась, какъ будто они только обмѣнялись поклономъ. Въ оту же минуту показалась тетка и она пошла къ ней на встрѣчу.

-- Дитя, какъ ты блѣдна!-- сказала пасторша.-- Тебѣ нездоровится?...

-- У меня стѣсненіе въ груди и голова болитъ,-- отвѣтила Сельма равнодушнымъ тономъ, но съ печальною улыбкой.

Онѣ молча отправились домой.

Настроеніе во время обѣда было какое-то подавленное. Сельма, обыкновенно или болтавшая, или оживлявшая другихъ своими остроумными выходками и шалостями, за которыя ей, правда, иногда доставалось, сидѣла на этотъ разъ удивительно тихая и молчаливая, такъ что разговоръ поддерживалъ одинъ пасторъ. Его вниманіе къ племянницѣ тоже бросалось въ глаза; онъ обращался съ ней совсѣмъ какъ съ взрослою особой. Тетка видѣла это, и это ее раздражало.

"Посмотрите только, какою важною барыней сдѣлается эта дерзкая дѣвчонка! Что патронъ Кристерсонъ богатъ, это не подлежитъ сомнѣнію, а современемъ онъ будетъ и еще богаче, потому что, несмотря на свою флегму, онъ дѣльный хозяинъ, и всѣ находятъ, что онъ выгодно купилъ новое помѣстье. Разумѣется, онъ будетъ исполнять всѣ прихоти молодой жены. И она, конечно, очень скоро подниметъ носъ кверху,-- это всегда такъ бываетъ. Кто знаетъ, она, пожалуй, еще станетъ разъѣзжать четверней!-- и Фру Бергъ сердито покосилась на Сельму.

"И что только могутъ находить привлекательнаго въ этой дѣвочкѣ! Вѣдь, она дурна, какъ смертный грѣхъ. А, между тѣмъ, даже ея Рикардъ... развѣ онъ не интересовался ею? Положимъ, они вѣчно ссорились другъ съ другомъ, но, въ сущности, онъ ловилъ каждый ея взглядъ, каждое ея слово. Ея материнская гордость оскорблялась дурнымъ вкусомъ сына. Онъ говорилъ объ ея свѣжести. Вотъ вздоръ! Посмотрѣлъ бы онъ на нее ныньче -- совсѣмъ блѣдную и съ такими красными глазами, точно она цѣлыя ночи напролетъ работала. Да, да, пройдетъ нѣсколько лѣтъ и отъ этой свѣжести и слѣда не останется. И потомъ, какія громадныя руки! И такія-то дѣвушки, не умѣющія и соуса къ жаркому изготовить, выходятъ, все-таки, замужъ! Но она не станетъ вмѣшиваться. Пусть Бергъ дѣлаетъ, какъ хочетъ!"

Какъ скоро дядя и тетка легли отдохнуть послѣ обѣда, Сельма отправилась къ желѣзной дорогѣ. Она шла быстро, какъ всегда, но безпечное выраженіе лица уступило мѣсто покорной серьезности. Однакожъ, движеніе и свѣжій воздухъ вызвали прежній румянецъ на ея щеки.

Когда она увидала шедшаго къ ней на встрѣчу Мёллера, сердце ея сильно забилось. Какъ трудно будетъ найти подходящія слова! Но рѣшеніе ея оставалось неизмѣннымъ.

Когда они приблизились другъ къ другу, она слегка кивнула ему и повернула назадъ, такъ что они пошли рядомъ по направленію къ пасторату. Сначала оба они молчали. Она искала словъ, чтобы приступить къ своему объясненію, а онъ чувствовалъ себя неловко.

"Назначать свиданіе -- развѣ же это прилично для молодой дѣвушки?" -- разсуждалъ онъ самъ съ собою. Она сразу упала въ его мнѣніи; онъ посмотрѣлъ на нее болѣе трезвымъ взглядомъ, и прежнее обаяніе ея исчезло.

-- Я слишкомъ на себя понадѣялась,-- начала она тихо и взволнованно.-- Я не могу уговорить дядю отпустить меня въ Стокгольмъ, я должна остаться здѣсь.

Она замолчала. Что-то давило ей грудь; она откашлянулась, чтобы прочистить голосъ.

-- На насъ, женщинъ, совсѣмъ иначе смотрятъ, чѣмъ на васъ, мужчинъ,-- сказала она съ серьезностью, поразительною для ея лѣтъ.-- Для васъ считается обязательнымъ стремиться къ независимости,-- для насъ это чуть ли не преступленіе, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока мы не сдѣлались старыми дѣвами. Я думала прежде, что вся суть въ деньгахъ, но это не такъ. Еслибъ у меня и были деньги, я, все-таки, не могла бы теперь уѣхать. Я хотѣла было попытаться, несмотря ни на что, т.-е. уѣхать безъ позволенія и попросить помощи у кого-нибудь другого, но изъ этого ничего бы не вышло; я вижу это теперь. Меня сочли бы за сумасшедшую и только подняли бы меня на смѣхъ. И, кромѣ того... я сама не знаю, что такое со мной сдѣлалось сегодня въ церкви... я боюсь, что въ такомъ случаѣ меня будетъ преслѣдовать несчастіе. Еслибъ рѣчь шла о чемъ-нибудь другомъ, то мнѣ это было бы все равно. Но, вѣдь, я хочу работать... подумайте, какъ это ужасно -- всегда, всегда терпѣть неудачу! Этого я никакъ не могла бы вынести. Лучше ужь и не пытаться.

Онъ слушалъ ее, не говоря ни слова. Такъ она это хотѣла сказать ему? Какая, все-таки, странная мысль назначать ему для этого свиданіе!

-- Вы -- другое дѣло,-- продолжала она горячо,-- для васъ все это не имѣетъ значенія. Такъ возьмите же мои деньги -- у меня здѣсь сто кронъ, онѣ совсѣмъ, совсѣмъ мои -- уѣзжайте отсюда, найдите себѣ какое-нибудь мѣсто, все равно какое, лишь бы вамъ пробить себѣ дорогу.

-- Это невозможно,-- отвѣтилъ онъ съ испугомъ.

Лицомъ къ лицу съ этимъ внезапнымъ взрывомъ энергіи онъ почувствовалъ, будто стоитъ на краю водоворота, въ который его каждую минуту могутъ столкнуть.

-- Невозможно?-- повторила она, презрительно усмѣхнувшись.-- Но что же мѣшаетъ вамъ теперь? Прежде, вѣдь, все дѣло было въ деньгахъ.

-- Но, вѣдь, матушка противъ этого. Меня тоже могутъ постигнуть неудачи, о которыхъ вы говорите.

-- Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы счастье измѣнило мужчинѣ, рѣшившемуся пойти своею собственною дорогой? Нѣтъ, если кого постигнетъ неудача, такъ меня, будьте въ этомъ увѣрены,-- я такъ хорошо это чувствую.

-- Но если вы сами не поѣдете, то почему же?...

-- Именно поэтому, именно потому, что сама я не могу сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ хочу, я и не въ силахъ вынести мысли, что и вы останетесь здѣсь, что и изъ васъ ничего не выйдетъ. Неужели вы этого не понимаете?

-- И вы хотите, чтобъ я взялъ...

-- Ахъ, къ чему говорить объ этомъ! Неужели вы думаете, что деньги имѣютъ для меня теперь какой-нибудь смыслъ? Да я охотно выбросила бы ихъ на улицу. Пожалуйста, не мучьтесь этимъ. Вѣдь, вы сами знаете, что попали не въ настоящую колею,-- теперь вы можете сразу изъ нея выбраться.

-- Но на сколько же времени, думаете вы, можетъ хватить?...

Она вздрогнула и горячая краска залила ея лицо и шею. Сумма была слишкомъ ничтожна. Она вдругъ поняла это. Раньше она объ этомъ не думала; ей казалось, что это такія большія деньги. А теперь ей сдѣлалось невыразимо стыдно, что она выставила себя въ смѣшномъ свѣтѣ.

"Дядя правду говорилъ, что я ребенокъ. Но я не хочу дольше оставаться ребенкомъ",-- подумала она. Она хотѣла бы провалиться сквозь землю отъ стыда. Она не сказала ни слова и не взглянула на Акселя, но прибавила шагу. Онъ шелъ рядомъ съ нею, но не могъ придумать, что сказать ей. Это было одинаково тягостно для нихъ обоихъ. Только одно было ясно ему, что онъ оскорбилъ ее. Онъ горѣлъ желаніемъ поправить дѣло.

-- Вы, конечно, можете себѣ представить, какъ я признателенъ...

-- Только не говорите объ этомъ,-- вырвалось у нея,-- вѣдь, это было такъ нелѣпо, такъ ужасно нелѣпо! Вѣдь, мнѣ нечего было предлагать вамъ. Но я всегда такая...

-- И подумать, что вы ради меня...

-- Молчите!-- вскричала она, блѣднѣя, -- я не могу слышать объ этомъ, я съ ума сойду, и если вы хоть слово скажете кому-нибудь...

Ея зрачки расширились такъ, что глаза казались почти черными. Она остановилась передъ нимъ.

-- Ни за что въ мірѣ... я только хотѣлъ...-- сказалъ онъ, извиняясь, и его согнутая, узкоплечая фигура какъ-будто еще больше съежилась.

-- Ну, такъ и молчите,-- сказала она сурово, и они пошли дальше.

-- Для васъ или для кого-нибудь другаго въ томъ же положенія,-- заговорила она немного погодя,-- я сдѣлала бы то же самое. Вѣдь, я сказала вамъ, что такой ужь у меня характеръ.

Они очутились у шлагбаума.

-- Здѣсь мы разстанемся,-- сказала она.

Онъ молчалъ. Все это было такъ грустно!

Сельма вскочила на одинъ изъ большихъ камней, лежавшихъ у дороги, и стала смотрѣть на ландшафтъ. Онъ былъ такой ровный и пустынный. Насколько глазъ могъ охватить пространство, не было видно ни одного живаго существа. Совсѣмъ вдали высились лѣсъ и горы въ голубыхъ туманныхъ очертаніяхъ, а внизу сверкалъ изгибъ залива. Она долгимъ взглядомъ обняла весь ландшафтъ. Это было похоже на прощаніе.

-- Хорошо здѣсь,-- сказала она со вздохомъ,-- я, все-таки, хотѣла бы сдѣлаться художницей.

Посмотрѣвши внизъ, она замѣтила маленькую птичку, прыгавшую по жниву и постоянно размахивавшую хвостикомъ, который она поднимала какъ можно выше, чтобъ онъ не мѣшалъ ей. Сельма пришла въ восхищеніе. Она забыла Мёллера и все на свѣтѣ. Ея взглядъ слѣдилъ за движеніями птички и она заливалась веселымъ смѣхомъ, такъ что зубы ея сверкали и глаза блестѣли. И во всей ея фигурѣ, освѣщенной заходящимъ солнцемъ, жизнь такъ и била ключомъ. А тамъ, внизу, прыгала маленькая птичка, по временамъ останавливаясь и наклоняя головку, чтобы поймать какую-нибудь добычу, и, наконецъ, исчезла въ другомъ направленіи.

Сельма взглянула на своего спутника. Онъ стоялъ совсѣмъ растерянный и разбрасывалъ камешки своею тростью.

-- Прощайте,-- сказала она торопливо и спрыгнула внизъ,-- будьте счастливы.

Онъ вздрогнулъ отъ ея тона. Въ немъ было что-то горькое и язвительное.

Шлагбаумъ захлопнулся и она пошла по дорогѣ своею самоувѣренною походкой, засунувъ руки въ карманы пальто.

Онъ стоялъ на своемъ мѣстѣ и слѣдилъ за нею взоромъ, пока юна не скрылась изъ вида.

Ему показалось, что даже солнечный свѣтъ померкъ,-- такъ глубоко было уныніе, закравшееся въ его душу. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ немъ поднялся голосъ самообвиненія. Какъ ложно понялъ онъ ее... какъ велъ онъ себя съ нею! Чего только не могли бы вмѣстить въ себѣ эти минуты, еслибъ онъ съумѣлъ ими воспользоваться... еслибъ онъ излилъ предъ нею всѣ свои мысли и чувства! Она-то, конечно, поняла бы его.

Теперь случай былъ упущенъ и, пожалуй, никогда не вернется.

Ея веселость имѣла надъ нимъ таинственную власть, и всякій разъ, какъ они разставались, онъ особенно живо ощущалъ это. Она словно уносила съ собою частицу его внутренняго "я", и никогда сердце его не болѣло при этомъ такъ, какъ сегодня.

Онъ бросился на песокъ, подъ дерево. Ему казалось, что весь міръ умеръ, и онъ остался жить одинъ съ своимъ раскаяньемъ и тоской. Никогда больше не придетъ она,-- да, онъ это чувствовалъ. Онъ началъ еще больше растравлять свое горе, рисуя въ своей фантазіи все, что могло бы быть и что сдѣлалось теперь невозможно. Онъ испытывалъ истинное наслажденіе, терзая себя всяческими перспективами и погружаясь въ бездонную пропасть, увлеченный желаніемъ узнать ее во всемъ ея объемѣ.

-- Никогда, никогда!-- повторялъ онъ, и всякій разъ ему казалось, что сердце его готово разорваться. Развѣ же не могъ онъ умереть отъ этого?...

Въ его больномъ воображеніи она внезапно выступила, какъ что-то недосягаемое, какъ существо, окруженное ореоломъ неземной красоты.

Сельма вернулась домой угрюмая и печальная. Она тоже чувствовала пустоту, но пустоту другаго рода. До сихъ поръ она постоянно строила планы о будущемъ и воздвигала воздушные замки. И вотъ теперь они всѣ разлетѣлись въ прахъ. Чѣмъ же наполнить жизнь, на что надѣяться, къ чему стремиться? И ко всему этому примѣшивалась мучительная мысль, что она покрыла себя стыдомъ и позоромъ, отдавъ себя на посмѣяніе, допустивъ, чтобъ ее оттолкнули.

Она сѣла у окна въ столовой и стала смотрѣть на куръ и голубей -- ея обычное развлеченіе, когда она бывала не въ духѣ.

Пришли дядя съ теткой и молча сѣли пить кофе. Потомъ она вернулась на свое мѣсто, а фру Бергъ ушла. Дядя остался и помѣстился у другаго окна.

-- Кристерсонъ пріѣдетъ ныньче вечеромъ,-- сказалъ онъ,-- ты сыграешь съ нимъ партію въ шахматы; это немножко развеселить тебя.

-- Покорно благодарю. Мы всегда съ нимъ ссоримся, такъ было и въ послѣдній разъ.

-- Да, повидимому, весь интересъ игры заключается для васъ именно въ этихъ пререканіяхъ,-- замѣтилъ съ улыбкою пасторъ.

-- Очень можетъ быть, но патронъ далеко не такъ способенъ разсердить человѣка, какъ Рикардъ. А что, Рикардъ только къ Мартынову дню пріѣдетъ?

-- Да. Развѣ ты соскучилась по немъ?

-- Вовсе нѣтъ. Но я думала, что онъ пріѣдетъ къ вашему рожденью.

Она сдѣлала недовольную мину. Наступило короткое молчаніе.

-- Какъ тебѣ собственно нравится Кристерсонъ?-- спросилъ немного погодя пасторъ.

Она замедлила отвѣтомъ и высунула голову изъ окна, чтобы лучше видѣть. Маленькій пѣтушокъ подрался съ большимъ. Чѣмъ-то это кончится?

Голова ея вновь показалась изъ-за окна.

-- Онъ славный, но до чего онъ толстъ!

-- Онъ превосходный человѣкъ.

Она опять выглянула въ окно, въ высшей степени заинтересованная пѣтушинымъ боемъ. Дядя тоже сталъ смотрѣть, но безъ всякаго интереса.

-- Удивительно, до какой степени ты ребячлива,-- сказалъ онъ черезъ нѣсколько секундъ. Въ его тонѣ сквозило неудовольствіе.

Она обернулась, сѣла на стулъ и посмотрѣла ему прямо въ лицо.

-- Да, это правда, но я намѣрена скоро исправиться. Ахъ, еслибъ я только знала, что мнѣ съ собою дѣлать!

Она не въ силахъ была побороть искушенія и выглянула украдкой въ окно. Къ своему великому огорченію, она увидала, что побѣда рѣшительно склонялась на сторону большаго пѣтуха.

-- Насчетъ этого я могу дать тебѣ хорошій совѣтъ,-- сказалъ пасторъ.

-- Что же ты не разнимешь ихъ? Вѣдь, они, того и гляди, выклюютъ глаза другъ у друга,-- сердито закричала она служанкѣ, проходившей по двору.

-- Дитя! неужели ты не можешь забыть на время о пѣтухахъ? Мнѣ, право же, надо поговорить съ тобой,-- сказалъ пасторъ съ досадою,-- пойдемъ въ мою комнату.

-- О, въ этомъ нѣтъ надобности. Я отойду отъ окна,-- вотъ и все. Ну, въ чемъ же дѣло?

-- Я хотѣлъ поговорить о твоемъ будущемъ. По-моему, для тебя ничего не можетъ быть лучше, какъ сдѣлаться женой хорошаго человѣка.

-- Да, если дожидаться этого...

-- Но тебѣ и не надо дожидаться. Кристерсонъ поручилъ мнѣ спросить тебя, согласна ли ты сдѣлаться его женой.

Сельма взглянула на дядю вопросительно, но довольно равнодушно.

-- Да?-- сказала она.

Наступила короткая пауза. Потомъ она вскочила и подошла къ окну.

-- Вы только это и хотѣли сказать мнѣ, дядя?-- спросила она, обернувшись.

-- Только это?! Самый важный шагъ въ жизни...

-- Да, разумѣется,-- соблаговолила она согласиться,-- для тѣхъ, кто выходитъ замужъ.

-- Ты должна бы, по крайней мѣрѣ, взвѣсить это предложеніе, если не хочешь, чтобы тебя считали дурочкой.

Она съ отчаяніемъ опустилась на стулъ и сложила руки на колѣняхъ.

-- Но я рѣшительно не понимаю, на что я ему?

Пасторъ отвернулся и сталъ смотрѣть въ окно. Губы его подергивались отъ сдерживаемаго смѣха.

-- Что-жь удивительнаго? Ты ему нравишься.

-- И вы находите, дядя, что мнѣ слѣдуетъ выйти за него?

-- Во всякомъ случаѣ, я посовѣтовалъ бы тебѣ подумать объ этомъ.

Лицо ея приняло болѣе серьезное выраженіе. Куры подняли общій гвалтъ на дворѣ, но она не удостоила ихъ ни однимъ взглядомъ.

-- Но какой изъ этого выйдетъ толкъ? Вѣдь, я же не умѣю вести хозяйство!

-- Да тебѣ и не надо будетъ имъ заниматься. Я полагаю, что Кристерсонъ и не потребуетъ этого.

Она еще больше задумалась.

-- Желала бы я знать, какъ посмотрѣлъ бы на это папа.

-- Разумѣется, онъ будетъ безконечно счастливъ. У него достаточно своихъ заботъ, а Кристерсонъ такой человѣкъ, котораго всякій пожелалъ бы имѣть зятемъ.

-- Вы думаете, что папа хотѣлъ бы этого?

-- Я въ этомъ убѣжденъ.

Она помолчала.

-- Но выйти за него замужъ!... Знаете, дядя, вѣдь, на это тоже нужно мужество.

-- Почему это?

-- Ахъ, онъ такой толстый и потомъ онъ такъ похожъ на поросенка!

-- Сельма!

-- Да, и, кромѣ того, вѣдь, ему какъ разъ столько же лѣтъ, какъ и папѣ.

-- Такъ что-жь изъ этого? Магнусъ еще настолько молодъ, что можетъ вторично жениться. Хорошо тебѣ будетъ тогда при мачихѣ! Лучше ужь, по-моему, жить своимъ собственнымъ домомъ.

-- Ну, у папы и средствъ-то нѣтъ, чтобы жениться,-- разсмѣялась она,-- вы просто хотѣли меня попугать.

Пасторъ замолчалъ. Приходилось дѣйствовать съ величайшею осторожностью, потому что она была на самомъ дѣлѣ хитрѣе, чѣмъ можно было ожидать. Онъ началъ съ равнодушною миной барабанить пальцами по подоконнику, какъ бы намѣреваясь прекратить разговоръ.

На этотъ разъ она возобновила его.

-- И потомъ, я такъ молода. Вѣдь, можетъ случиться, что мнѣ понравится кто-нибудь другой!

-- Понравится... когда ты будешь замужемъ?!... Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи,-- сказалъ онъ медленно и укоризненно. Затѣмъ онъ быстро повернулся въ ней, какъ будто у него мелькнула новая мысль.-- Да, кстати... я видѣлъ раза два, какъ ты прогуливалась съ молодымъ Мёлдеромъ, -- что это собственно значитъ? Ужь не влюбилась ли ты въ него?

Она вся вспыхнула.

-- Я... влюбилась?... Что вы!... Ни капельки!

-- Хорошо, хорошо. Мнѣ это пришло въ голову только потому, что ты не хочешь слышать о Кристерсонѣ. Но, видишь ли, тутъ тебѣ не на что надѣяться, потому что современемъ Аксель Мёллеръ, навѣрное, женится на Маріи Іонса-Ольса. Я долженъ сказать тебѣ, что Мёллеры очень любятъ деньги.

-- Какое мнѣ дѣло! Онъ можетъ жениться на комъ ему угодно. Вотъ ужь онъ никакъ не помѣшалъ бы мнѣ выйти за Кристерсона!

Она говорила совершенно искренно, но, тѣмъ не менѣе, обида закипѣла въ ней. Неужели онъ думалъ о Маріи Іонса-Ольса въ ту минуту, когда отвергъ ея жалкія сто кронъ?

Краска все больше и больше заливала ея лицо, къ ея невыразимой досадѣ, но пасторъ дѣлалъ видъ, будто не замѣчаетъ этого.

-- Осенью Кристерсонъ собирается переѣхать въ свое новое имѣніе; тамъ, говорятъ, чудо какъ хорошо,-- сказалъ онъ.

-- У него очень красивыя лошади,-- промолвила она.

Пасторъ молчалъ. Маневръ начиналъ дѣйствовать, и теперь онъ считалъ нужнымъ дать ей время.

-- Съ такимъ богатствомъ можно имѣть все, что пожелаешь,-- сказалъ онъ немного погодя.

-- Онъ въ самомъ дѣлѣ очень богатъ?

-- Въ этомъ я могу поручиться,-- отвѣтилъ пасторъ.

Наступило молчаніе. Ей представилась большая сѣрая лошадь, или, пожалуй, вороная, потомъ амазонка со шлейфомъ, который носятъ на рукѣ; маленькое дамское сѣдло, конечно, и грумъ у стремени: съ такимъ богатствомъ можно имѣть все, что пожелаешь.

Она опустила голову и стала озабоченно собирать въ мелкія складки отдѣлку своего платья.

-- Какъ вы думаете, онъ сталъ бы держать для меня верховую лошадь?

Вопросъ прозвучалъ застѣнчиво и робко. Одно неловкое слово могло бы испортить все дѣло. Съ этимъ ребенкомъ приходилось торговаться съ такою же осмотрительностью, какую пускаетъ въ ходъ дьяволъ, стараясь завладѣть душою человѣка.

-- Въ такомъ помѣстьѣ конюшни бываютъ полны лошадей,-- сказалъ пасторъ съ равнодушнымъ видомъ.

Фарватеръ былъ слишкомъ хорошо ему извѣстенъ. Хоть лодочка сначала и смѣло плыла противъ вѣтра, достаточно было одного порыва, чтобы опрокинуть ее. Онъ зналъ это.

-- Я такъ молода,-- сказала она.

Это былъ послѣдній слабый протестъ.

-- Да, это рѣдкая честь получить въ твои годы подобное предложеніе, и я, право, не знаю, чѣмъ ты могла заслужить ее,-- отвѣчалъ онъ съ своею тонкою улыбкой.

Его слова затронули ея тщеславіе. Быть помолвленной такъ рано -- это надѣлаетъ шуму!

Она сидѣла вся блѣдная; только два пунцовыхъ пятна пылали у нея на щекахъ, и этотъ отпечатокъ пробудившихся страстей искажалъ ея юное личико. Она посмотрѣла на свою лѣвую руку. Какъ-то будетъ сидѣть на ней обручальное кольцо,-- тяжелое, толстое кольцо въ двадцать каратъ золота!

Какую мину сдѣлаетъ тогда тетушка Мёллеръ? Ей припомнился насмѣшливый взглядъ, скользнувшій въ церкви по ея старенькому пальто. Глаза ея сверкнули и она подняла голову.

-- Я, вѣдь, кажусь очень бѣдной въ своемъ костюмѣ,-- сказала она, вывернувъ подкладку рукавовъ, чтобы показать, насколько они вытерлись,-- но было бы слишкомъ обидно, если бы онъ долженъ былъ одѣть меня съ ногъ до головы.

-- Я дамъ тебѣ все, что нужно; я охотно сдѣлаю это для своей единственной племянницы.

Онъ торжествовалъ побѣду и потому съ непривычною сердечностью раскрылъ Сельмѣ свои объятія.

Она бросилась къ нему на шею и посмотрѣла на него своими свѣтлосѣрыми глазками, сіявшими такъ жизнерадостно. Густые пушистые волосы упали ей на лобъ и она улыбалась при мысли о той зависти, которую вызоветъ въ другихъ.

Вдругъ она сдѣлалась серьезна.

-- Ты думаешь, что онъ будетъ любить меня?-- сказала она.

Она всегда говорила ему ты, когда хотѣла приласкаться.

-- Я въ этомъ увѣренъ!

По ея лицу пробѣжала свѣтлая улыбка и новая мысль зародилась въ ея неопытной душѣ:

"Еслибъ онъ настолько полюбилъ меня, чтобы..."

Снова поднялись всѣ ея прежнія мечты и воздушные замки.

Пасторъ ласково погладилъ ея волосы; больше ему нечего было сказать.

IV.

Отецъ патрона Кристерсона былъ ветеринаромъ и, благодаря практикѣ, могъ оставить сыну небольшое состояніе. Такъ какъ этотъ послѣдній не выказывалъ интереса къ ученію, то и сдѣлался сельскимъ хозяиномъ. Онъ обладалъ упорною настойчивостью, смѣтливостью и, кромѣ того, былъ предпріимчивъ, да и счастливъ въ дѣлахъ.

Отцу приходилось жаться, чтобы скопить себѣ состояніе. Сынъ рано узналъ гнетъ стѣсненныхъ обстоятельствъ и, терпя нужду въ деньгахъ, сталъ ихъ цѣнить выше, чѣмъ слѣдуетъ. Наставленія старика упали, такимъ образомъ, на хорошую почву и дали ростъ одному только стремленію -- къ деньгамъ, такъ какъ деньги были ключомъ ко всему остальному.

Молодость патрона прошла въ неустанной дѣятельности. Онъ велъ торговлю лошадьми и водкой, но, вышедши въ люди, оставилъ это занятіе, потому что оборотный капиталъ оказался болѣе чѣмъ достаточенъ, а онъ былъ дѣльнымъ сельскимъ хозяиномъ.

Онъ часто подумывалъ о женитьбѣ, но, по его разсчету, его избранница должна была принести ему въ приданое по меньшей мѣрѣ сто тысячъ кронъ; а такъ какъ онъ былъ далеко не красавецъ съ своимъ краснымъ, лоснящимся лицомъ и моргающими глазками, то богатыя наслѣдницы прошли мимо его носа. Впрочемъ, онъ объ этомъ не особенно сокрушался. Ему и такъ было хорошо. Что касается ста тысячъ кронъ, то теперь, получивъ возможность жить въ довольствѣ, онъ больше и не думалъ о нихъ.

Онъ собственно не получилъ никакого образованія, но прочелъ множество романовъ и слѣдилъ въ газетахъ за событіями дня, почему и слылъ самымъ образованнымъ землевладѣльцемъ въ околоткѣ.

Больше всего онъ любилъ англійскіе романы, въ особенности написанные женщинами. Французскіе онъ ненавидѣлъ за ихъ безнравственность. Онъ любилъ упоминать объ этомъ, бесѣдуя съ дамами; это производило очень хорошее впечатлѣніе.

Въ товарищескомъ кружкѣ онъ держалъ себя грубовато, въ дамскомъ обществѣ былъ олицетворенное приличіе.

Иногда, когда онъ читалъ, лежа на диванѣ, ему случалось до такой степени растрогаться надъ книгой, что слезы навертывались у него на глаза. Разсказывая объ этихъ моментахъ, свидѣтельствовавшихъ, по его увѣренію, о нѣжности его сердца, онъ наблюдалъ, лукаво прищуривъ глаза, съ какимъ вниманіемъ слушали это нѣкоторыя дамы.

И вдругъ онъ встрѣтилъ Селму. Это было въ концѣ прошлой зимы. Онъ сидѣлъ съ пасторомъ въ его гостиной, болтай за стаканомъ пунша. Только что зажгли лампы. Но никто не обмолвился ни словомъ о томъ, что въ домѣ гоститъ молодая дѣвушка, и гость, совершенно остолбенѣлъ, когда дверь отворилась и вошла Сельма,румяная, разгоряченная, съ коньками, небрежно перекинутыми черезъ руку и гремѣвшими въ тактъ ея шагамъ. Волосы ея спутались, лифъ платья съѣхалъ немного въ сторону отъ быстраго движенія я она щурилась отъ свѣта. Потомъ она подошла къ нимъ, подала ему руку съ неловкимъ книксеномъ, а пасторъ представилъ ее, шутливо прибавивъ, что она пріѣхала къ нимъ поучиться хорошимъ манерамъ, что для нея далеко не лишнее.

Она только засмѣялась и, повидимому, нисколько не смутилась тѣмъ, что патронъ такъ долго держалъ ея руку, въ которой всѣ жилки трепетали отъ избытка теплоты и жизненной силы.

-- Славно, славно, -- сказалъ Кристерсонъ, самъ не зная, что говоритъ.

Но онъ улыбался и она тоже улыбалась. У него голова пошла кругомъ, ему показалось, что онъ будто помолодѣлъ. Отъ ея одежды вѣяло холоднымъ зимнимъ воздухомъ, а ея красныя губки дышали тепломъ. Онъ не зналъ, что такое съ нимъ сдѣлалось; онъ готовъ былъ вскочить и прижать ее къ себѣ отъ радостнаго чувства, что она такая веселая и молодая.

Наконецъ, онъ выпустилъ руку Сельмы и окинулъ ее взглядомъ.

Она была высока ростомъ, широкоплеча, съ длинными руками.. Во всей ея крѣпкой фигурѣ еще замѣтно было что-то недоконченное, нескладное. Но ему было все равно, все равно -- ребенокъ она или нѣтъ: она должна принадлежать ему!

Вотъ о чемъ думалъ патронъ, подъѣзжая въ своемъ покойномъ экипажѣ къ дому пастора, чтобы узнать о результатѣ своего сватовства. Надо правду сказать, что дѣло не обошлось безъ колебаній. Порой онъ отрезвлялся и считалъ все это капризомъ, фантазіей. И тогда онъ отправлялся въ пасторатъ, чтобы убѣдиться на мѣстѣ въ томъ, что она просто дурна, какъ всѣ говорили. Но, всякій разъ, какъ онъ ее видѣлъ, повторялась та же исторія. Онъ готовъ былъ, пожалуй, назвать ее некрасивой, но не могъ отвести отъ нея глазъ. Не было ни одного движенія въ этой фигурѣ, ни одного звука въ этомъ голосѣ, которые бы не плѣняли его. Какое ему было дѣло до того, что говорили другіе? Въ этомъ свѣжемъ, некрасивомъ лицѣ таилось что-то, что неотразимо влекло его къ себѣ,-- не что-нибудь опредѣленное, не что-нибудь такое, на что онъ могъ бы указать, а просто то, что это была она.

Онъ не могъ и подумать, что она откажетъ ему; онъ былъ такъ влюбленъ, что ему казалось, будто она съ самаго начала предназначена ему, но что онъ только теперь постигъ это.

Онъ перебиралъ въ памяти свое прошлое, и ему представляюсь, что Богъ велъ его путемъ всяческихъ заблужденій лишь къ этой конечной цѣли, и все, что онъ называлъ поэзіей., все, что онъ оттѣснялъ на задній планъ, пока "сто тысячъ" занимали первое мѣсто, все это устремилось теперь въ одинъ широкій потокъ. Правда, то не были чистыя струи родника, а скорѣе бурливая и тинистая пѣна прорванной плотины, но онъ радовался и этому. Вѣдь, эта юношеская страсть, разрушавшая всѣ преграды, казалось, возвращала ему его молодость. И онъ былъ счастливъ этою иллюзіей.

Сомнѣваться въ ея счастьѣ ему и въ голову не приходило: вѣдь, онъ будетъ давать ей все, чего она пожелаетъ.

Когда экипажъ въѣхалъ во дворъ, Кристерсонъ точно очнулся отъ сладкаго сна. Было совсѣмъ темно, и въ окнахъ дома уже виднѣлся свѣтъ. Патронъ подумалъ, что, можетъ быть, она сама выйдетъ на встрѣчу къ нему. Нѣтъ, на крыльцѣ стоялъ одинъ пасторъ.

Когда гость снялъ въ передней свой плащъ и шляпу, хозяинъ пригласилъ его въ кабинетъ.

Патронъ чувствовалъ нѣкоторое смущеніе. Онъ нервно потиралъ руки и сталъ ходить взадъ и впередъ по ковру, какъ бы для того, чтобы согрѣть ноги. Пасторъ внимательно осмотрѣлъ лампу и убавилъ немного огонь. Очевидно, оба они хотѣли выиграть хоть сколько-нибудь времени, прежде чѣмъ начать разговоръ.

Патронъ Кристерсонъ былъ высокъ и тученъ. Его величественная осанка производила впечатлѣніе силы, но на лицѣ его отпечатокъ безпечальнаго житья до такой степени сгладилъ всѣ характеристическія черты, что оно не производило ровно никакого впечатлѣнія, кромѣ развѣ сытаго, спокойнаго довольства. Всею своею особой онъ какъ бы говорилъ: я сдѣлалъ свое дѣло и наслаждаюсь его плодами.

Пасторъ все еще стоялъ у письменнаго стола. Его тонкая, изящная фигура совершенно заслоняла лампу, стройно вырисовываясь на слабо освѣщенномъ фонѣ комнаты.

-- Ну?-- сказалъ патронъ.

Пасторъ обернулся и оперся на край стола.

-- Что-жь, все идетъ на ладъ, но мнѣ надо предварительно сказать тебѣ два слова.

Онъ поправилъ на носу очки, какъ это дѣлалъ всегда, когда ему предстояло какое-нибудь серьезное объясненіе.

Патронъ прекратилъ на минуту свою прогулку по комнатѣ и остановился въ ожиданіи.

-- Это насчетъ твоей экономки...-- Пасторъ оборвалъ рѣчь и деликатно кашлянулъ.

-- Разумѣется, я это устрою. Она уѣдетъ двадцать четвертаго; я сниму ей булочную.

-- Не по сосѣдству, надѣюсь?-- Пасторъ не поднималъ головы, по изъ-подъ очковъ мелькнулъ быстрый, пытливый взглядъ.

-- Боже избави!... Гдѣ-нибудь въ Треллеборгѣ, я самъ еще не знаю гдѣ.-- Патронъ показалъ энергическимъ жестомъ руки, какъ сильно онъ желаетъ спровадить ее какъ можно дальше.

-- И ты не давалъ ей обѣщанія жениться на ней?

-- И въ умѣ никогда не держалъ ничего подобнаго.

-- Ну, это, стало быть, въ порядкѣ,-- сказалъ пасторъ. Онъ поднялъ руку и началъ разсматривать ногти.

Наступила пауза, во время которой патронъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ.

Наконецъ, пасторъ снова заговорилъ.

-- Мнѣ надо сказать тебѣ еще одну вещь,-- началъ онъ медленно, подбирая слова.-- Я хочу только предупредить тебя. Дѣло въ томъ... ты поймешь меня, надѣюсь... дѣло въ томъ, что Сельма дѣйствительно необыкновенная дѣвушка и съ ней приходится обращаться совсѣмъ иначе, чѣмъ съ другими... Ты, съ своими привычками холостяка... да, да, я отлично знаю, что ты дамскій кавалеръ!... но не всѣ женщины походятъ другъ на друга, а у такой дѣвушки, какъ Сельма, свои особенныя идеи. Если бы ты вздумалъ какъ-нибудь озадачить ее... ну, ну, я, вѣдь, подразумѣваю что-нибудь совершенно невинное, то она, пожалуй, просто-на-просто возненавидѣла бы тебя. А еслибъ это случилось, то никакая сила въ мірѣ не могла бы заставить ее перемѣниться. Я отлично понимаю, какую прекрасную партію она дѣлаетъ, поэтому-то мнѣ и не хотѣлось бы, чтобы все это разстроилось.

-- Ты хочешь сказать, что...

Патронъ нерѣшительно осмотрѣлся кругомъ; ему было такъ трудно формулировать свой вопросъ.

-- Я хочу только сказать, что такая дѣвушка, какъ Сельма, не похожа на тѣхъ женщинъ, которыхъ... гм... которыхъ ты встрѣчалъ. Въ этой дѣтской душѣ есть что-то до такой степени робкое и застѣнчивое, что-то... ну, какъ бы это выразиться?-- что-то до нельзя пугливое. Она способна оскорбиться какою-нибудь бездѣлицей, на которую никто другой и не подумалъ бы обратить вниманіе. Надо дать ей время привыкнуть къ тебѣ; ты долженъ обращаться съ ней такъ... ну, да, такъ, какъ если бы ты хотѣлъ поймать птичку.

Послѣднія слова пасторъ произнесъ быстро, въ противуположность предъидущимъ, и засмѣялся при этомъ короткимъ, беззвучнымъ смѣхомъ. Придуманное имъ сравненіе показалось ему необыкновенно комично, когда онъ взглянулъ на толстаго Кристерсона.

-- Но, Господи Боже, поцѣловать-то ее мнѣ, надѣюсь, позволятъ!-- вскричалъ сконфуженный женихъ въ порывѣ отчаянія.

-- Дда. Но я бы лучше совѣтовалъ тебѣ не слишкомъ торопиться.-- Пасторъ сдерживалъ смѣхъ, но внутренно онъ весь дрожалъ отъ хохота, и широкій, сжатый ротъ его казался еще шире отъ саркастической складки въ углахъ губъ.

Водворилось молчаніе и патронъ снова началъ расхаживать по комнатѣ.

Сколько подготовленій! А онъ-то мечталъ, что любовь его будетъ тріумфальнымъ шествіемъ! Ликующее чувство блаженства, раэцвѣтшее въ его душѣ, стало медленно гаснуть, какъ умирающее пламя.

-- Вѣдь, нѣтъ, конечно, надобности надолго откладывать свадьбу,-- сказалъ онъ,-- намъ, вѣдь, нечего ждать.

-- Да, нечего, кромѣ оглашенія и туалета невѣсты, -- отвѣтилъ пасторъ, лицо котораго сдѣлалось вдругъ серьезно.

Онъ всталъ и пригласилъ своего гостя наверхъ.

Сердце патрона забилось сильнѣе: все носило такой торжественный характеръ.

Гостиная была освѣщена, но они не встрѣтили въ ней никого.

-- Присядь покамѣстъ; я позову Сельму,-- сказалъ пасторъ.

Патронъ подошелъ къ одному изъ столовъ и опустился на стулъ. Въ комнатѣ было такъ тихо и все казалось ему такимъ незнакомымъ; можно было подумать, что весь домъ погрузился въ ожиданіе, какъ и онъ самъ. Но вотъ наверху стукнула дверь и послышались шаги на лѣстницѣ. Потомъ дверь отворилась и Сельма вошла одна.

Патронъ пошелъ въ ней на встрѣчу и взялъ ея руку. Она была холодна и слегка дрожала. Сельма была совсѣмъ не похожа на себя. Прежняя непринужденность смѣнилась неувѣренностью, тягостно подѣйствовавшею даже на патрона.

-- Сельма,-- больше онъ ничего не могъ сказать. Этимъ словомъ онъ нагъ бы просилъ у нея прощенія, потому что самая блѣдность на этомъ дѣтскомъ личинѣ являлась упрекомъ. Но онъ сдѣлаетъ ее счастливою, непремѣнно сдѣлаетъ!

Въ ея обыкновенно ясномъ взорѣ сквозило сознаніе виновности, когда она взглянула на него; но она не выдернула своей руки, подошла вмѣстѣ съ нимъ къ столу и они сѣли другъ противъ друга. Онъ замѣтилъ, что она принарядилась. Волосы ея были приглажены и на ней было ея лучшее платье -- синее, съ атласною отдѣлкой.

-- Мнѣ надо прежде кое-что сказать вамъ,-- начала она своимъ густымъ контральто, въ которомъ слышалась слабая вибрація.-- Мнѣ надо многое сказать вамъ. А потомъ вы ужь сами рѣшите.

Пока она говорила, на ея щекахъ выступили два пунцовыхъ пятна. На столѣ стояла лампа и бѣлый матовый шаръ сосредоточивалъ весь свѣтъ на ея лицѣ, такъ что краски выдѣлялись на немъ еще рѣзче, чѣмъ всегда, и свѣжій пурпуръ губъ казался еще ярче отъ нѣжной бѣлизны подбородка.

Патрону вдругъ страстно захотѣлось поцѣловать ее, но онъ вспомнилъ предостереженіе пастора.

-- Еслибъ я сказала вамъ, что люблю васъ, я сказала бы неправду,-- продолжала она тономъ школьника, декламирующаго отрывокъ изъ поэмы, особенно пришедшійся ему по вкусу. Она, очевидно, повторяла вытверженный урокъ.-- Но если я вамъ въ самомъ дѣлѣ нравлюсь,-- а я думаю, что это такъ и есть,-- то я, пожалуй, могла бы полюбить васъ, конечно, не такъ, какъ я люблю своего папу, но, можетъ быть, такъ, какъ я люблю дядю или своего двоюроднаго брата Рикарда.

Патронъ вдругъ встрепенулся.

-- Вотъ какъ! Развѣ вы любите его?

-- Само собою разумѣется! Вѣдь, онъ мой единственный братъ!-- Она посмотрѣла на него съ обиженнымъ видомъ и снова стала прежнею Сельмой.

Не особенно заманчива была эта перспектива -- заставить полюбить себя, какъ двоюроднаго брата, но...

-- Это придетъ потомъ, это придетъ потомъ, -- началъ онъ увѣрять ее.

-- Ну, нѣтъ,-- отвѣтила она рѣшительно,-- я именно это и хотѣла сказать вамъ, что это, навѣрное, никогда не придетъ.

-- Конечно, придетъ, -- сказалъ онъ съ улыбкой,-- придетъ, когда мы повѣнчаемся.

-- О, это не можетъ составить большой разницы,-- возразила она тономъ превосходства,-- кто же не знаетъ, что время помолвки самая счастливая пора!-- Она говорила съ такою увѣренностью, какъ будто была уже помолвлена, по крайней мѣрѣ, разъ десять.

-- Но, Сельма, вѣдь, вамъ не нравится никто другой?-- спросилъ онъ осторожно.

-- Боже избави, я никогда не была способна легко воспламеняться.

Можно было подумать, что ея прошлое представляетъ нескончаемый рядъ годовъ.

-- Ну, въ такомъ случаѣ...

-- Да, я тоже такъ думаю, -- перебила она его съ оживленіемъ, вообразивъ, что онъ понялъ ея мысль, -- вѣдь, и безъ этого можно отлично обойтись. Вѣдь, люди такъ ужасно разнятся другъ отъ друга. Одни непремѣнно считаютъ нужнымъ влюбляться, -- она насмѣшливо протянула это слово, -- другіе же могутъ только чувствовать расположеніе. А, вѣдь, между этими двумя чувствами громадная разница, скажу я вамъ.

Она сдѣлала паузу и вопросительно взглянула на него, чтобъ убѣдиться, въ состояніи ли онъ слѣдить за ея глубокомысленнымъ разсужденіемъ.

Онъ сидѣлъ противъ нея, совершенно поглощенный мыслью о поцѣлуѣ, не выходившею у него изъ головы. Поэтому онъ только кивнулъ. Она приняла это за выраженіе согласія.

-- Да, конечно,-- сказала она съ облегченіемъ,-- я никакъ не могу понять, что въ этомъ такого пріятнаго. Нѣтъ ничего скучнѣе влюбленныхъ людей, и я не разъ давала себѣ слово, что про меня, по крайней мѣрѣ, никакъ ужь нельзя будетъ сказать, что я готова растаять, какъ другія дѣвушки, когда онѣ помолвлены. Видите ли, я собственно думала прежде никогда не выходить замужъ, -- прибавила она болѣе довѣрчивымъ тономъ.-- Я надѣялась добиться независимости. Но тутъ столько препятствій... Ахъ! еслибъ нашелся кто-ни будь, кто хоть немножко помогъ бы мнѣ! Мнѣ такъ хотѣлось бы, все-таки, жить своимъ собственнымъ трудомъ.

Она взглянула на него украдкой, чтобы посмотрѣть, удастся ли ей заманить его въ эту ловушку.

Онъ сидѣлъ неподвижно и смотрѣлъ на нее съ тупымъ выраженіемъ, нѣсколько напоминая собой человѣка, который совершенно разморился, стоя у печки, и потому не въ силахъ отойти отъ нея. По крайней мѣрѣ, такимъ показался онъ Сельмѣ съ своимъ краснымъ лоснящимся лицомъ и полузакрытыми вѣками.

Она громко кашлянула, и слезы досады выступили у нея на глазахъ.

-- Мнѣ было бы въ тысячу разъ пріятнѣе пробить себѣ дорогу трудомъ, чѣмъ выйти замужъ,-- воскликнула она, испугавшись его стереотипной улыбки.

-- Чѣмъ же вы хотѣли бы сдѣлаться?-- спросилъ онъ, съ усиліемъ отрываясь отъ своего любовнаго кошмара.

-- Художницей,-- тихо отвѣтила она.-- Помогите мнѣ въ этомъ.

Она наклонилась впередъ, схватила его руки и заглянула ему въ лицо. Эта смѣлая натура могла, когда хотѣла, быть по-своему вкрадчивой.

Онъ посмотрѣлъ въ эти молящіе глазки, ясные и переливчатые, какъ морская вода въ тихій солнечный день. Развѣ же не была она прекрасна?

-- Вы будете дѣлать все, что вамъ вздумается, когда мы обвѣнчаемся,-- сказалъ онъ глухимъ голосомъ.

-- Все?-- Она посмотрѣла на него съ сомнѣніемъ.

-- Все, все! Никогда я не буду въ состояніи отказать вамъ въ чемъ-нибудь.

Онъ схватилъ ее за голову и поцѣловалъ ее порывисто и страстно.

Она покраснѣла до ушей, поднялась съ своего мѣста, вынула носовой платокъ и вытерла себѣ губы.

-- Такъ вотъ какъ,-- сказала она съ гнѣвомъ,-- вотъ какъ!-- Больше она не могла произнести ни слова.

Онъ вскочилъ и остановилъ ее въ ту самую минуту, какъ она взялась за ручку двери, чтобъ уйти.

-- Я не буду больше,-- вскричалъ онъ,-- клянусь вамъ, не буду!

Въ этихъ словахъ было столько искренности, что она оглянулась. Но она смотрѣла на него, какъ на дикаго звѣря, въ которомъ можно подозрѣвать злой умыселъ.

-- Подите же, сядьте сюда, вообразите себѣ, что этого вовсе и не было.

-- Да, какже!-- протянула она кислымъ тономъ и снова сдѣлала гримасу.

-- Ну, ну, я больше не буду. Когда мы обвѣнчаемся, вы увидите, какъ...

-- Нѣтъ ужь, конечно, не увижу!-- оборвала она его сердито.

-- Не будемъ же ссориться изъ-за этого.

Ей показалось, что онъ теперь совсѣмъ пришелъ въ себя, они опять заняли прежнія мѣста.

-- О чемъ это вы говорили? О живописи? вѣдь, такъ?

-- Да.

Она угрюмо смотрѣла на свои колѣни, капризно вытянувъ нижнюю губу.

Надо было постараться возстановить добрыя отношенія.

-- Когда вы выйдете замужъ, вамъ можно будетъ рисовать хоть цѣлый день, вы будете совершенно вольны дѣлать все, что вамъ угодно.

Она не отвѣчала и продолжала разглаживать рукой свое платье.

-- Ну, полно, стоитъ ли дуться изъ-за этого!-- сказалъ онъ шутливо, взявъ ея обѣ руки и тряся ихъ въ своей, какъ бы для того, чтобъ снова вызвать ее къ жизни.

Она расхохоталась.

-- Но, вѣдь, это было ужасно глупо съ твоей стороны... Какъ могъ ты такъ, ни съ того, ни съ сего, взять, да и поцѣловать меня?

Это "ты" было сказано такъ непринужденно, что прозвучало въ его ушахъ точно музыка. Теперь онъ побѣдитъ, онъ долженъ побѣдить во что бы то ни стало!

-- Ну, что же ты еще хотѣла сказать?-- весело спросилъ онъ.

-- О, много, очень много,-- сказала она, улыбаясь своимъ собственнымъ словамъ,-- ты и представить себѣ не можешь, сколько у меня мыслей въ головѣ!

-- Ну, говори же.

Между ними сразу возникла короткость и все изъ-за этого маленькаго словечка. Для ея дѣтскаго тщеславія было такъ "лестно" говорить "ты" самому богатому магнату въ околоткѣ, а для него оно являлось нѣжною лаской, когда, не то застѣнчиво, не то лукаво, слетало съ ея устъ.

Быть можетъ, она думала, что повела себя немножко глупо, и хотѣла это загладить. Вѣдь, этотъ поцѣлуй не Богъ ужь вѣсть какое преступленіе съ его стороны; хотя онъ былъ совсѣмъ не сладокъ, о, далеко нѣтъ. Но, вѣдь, это такъ ужь водится между женихомъ и невѣстой.

-- Слушай, теперь намъ надо поговорить серьезно,-- сказала она и тронула его за локоть, потому что онъ, очевидно, былъ готовъ все разсматривать съ шутливой стороны: лицо его такъ и сіяло.

-- Ну, хорошо.

-- И такъ, самое главное, это то, что ты меня вовсе не знаешь.

-- Ну, знаю достаточно, чтобы любить тебя.

-- О да, я тебѣ вѣрю! Вѣдь, очень часто случается, что люди намъ нравятся только потому, что мы ихъ слишкомъ мало знаемъ.-- У нея былъ неистощимый запасъ житейской мудрости.-- Но лучше ужь я скажу тебѣ въ точности, какая я; по крайней мѣрѣ, дѣло будетъ на чистоту... Ну, хочешь слушать?

-- О да, конечно.

Она начала считать по пальцамъ, всякій разъ многозначительно кивая головой:

-- Во-первыхъ, я терпѣть не могу стряпать кушанье, а это большой недостатокъ.

-- Экономку я найду себѣ за деньги; тебѣ не надо будетъ готовить кушанье.

-- Потомъ, я вспыльчива.

-- Ну, это современемъ уляжется.

-- Но, вѣдь, я могу разразиться, какъ ураганъ; потомъ, я упряма; потомъ, я неряха и взбалмошная. А если ты мнѣ не вѣришь, спроси у тёти.

Онъ смѣялся и не сводилъ съ нея глазъ. Она же относилась къ дѣлу очень серьезно и съ отогнутымъ пальцемъ соображала, что бы такое придумать напослѣдокъ.

-- И никогда въ жизни я не влюблюсь въ тебя.

Это было заключеніе, и она растопырила пальцы въ знакъ того, что теперь все было сказано.

-- Мы это увидимъ,-- пробормоталъ онъ.

-- Нѣтъ, будь же благоразуменъ. Вѣдь, я говорю тебѣ, что не могу влюбиться. Что-жь, ты, все-таки, хочешь, чтобы я вышла за тебя?

-- Во всякомъ случаѣ, во всякомъ случаѣ,-- бормоталъ онъ.

-- Ну, такъ ужь самъ себя вини потомъ. Не говори, что я тебя обманула!

-- Нѣтъ, нѣтъ. Но, вѣдь, свадьба будетъ скоро?

-- Объ этомъ ты ужь самъ переговори съ дядей!

-- Значитъ, теперь ты моя невѣста.-- Онъ протянулъ ей руку, и она дала ему свою съ торжественною серьезностью.

Они просидѣли нѣсколько минуть молча. У каждаго были своя мысли.

Сельма первая нарушила молчаніе:

-- Знаешь, что я начинаю думать? Вѣдь, это, пожалуй, гораздо лучше, что ты настолько старше меня. Еслибъ ты былъ однихъ лѣтъ со мной, то врядъ ли былъ бы умнѣе меня, и я бы себя чувствовала все такою же одинокой. И, кромѣ того... я постоянно боялась бы, что ты разлюбишь меня и полюбишь другую!-- Она закусила нижнюю губу и бросила на него лукавый взглядъ.

-- Ну, тебѣ никогда не придется бояться этого,-- отвѣтилъ онъ, польщенный ея словами. Онъ забылъ принять въ разсчетъ ея фатальное "еслибъ".

-- Да, а теперь это гораздо лучше,-- продолжала она,-- потому что теперь ты человѣкъ старый, разсудительный и можешь быть для меня опорой. Хоть никто мнѣ не вѣритъ, но я, все-таки, скажу тебѣ, что мнѣ ужасно хочется быть благоразумной.

-- Ты сдѣлаешься современемъ славною жёнушкой!

-- Да, знаешь, я и сама въ этомъ увѣрена,-- сказала она чистосердечно.-- Мнѣ такъ бы хотѣлось быть со всѣми ласковой и вѣжливой, но порой на меня находитъ какое-то бурное настроеніе и тогда я не въ силахъ сдерживать себя и начинаю придумывать разныя шалости. А если меня за это бранятъ, я дѣлаюсь уже совсѣмъ гадкой, но, видишь ли, тогда я молчу.

-- О, я никогда не былъ бы въ состояніи сердиться на тебя!

-- Правда? Ну, въ такомъ случаѣ, мы, навѣрное, будемъ друзьями. Знаешь ли, иногда я чувствую себя такою одинокой, точно никому нѣтъ дѣла до меня, точно весь міръ ничуть бы не измѣнился, еслибъ меня и не было на свѣтѣ, и такую я чувствую пустоту! Вотъ въ такія-то минуты у меня и является желаніе, чтобы нашелся кто-нибудь, кто полюбилъ бы меня, крѣпко полюбилъ бы меня, больше всего на свѣтѣ, и не изъ-за родства или чего-нибудь подобнаго, а просто ради меня самой, и кому я могла бы говорить все, что у меня на душѣ. Ты не повѣришь, какъ скучно все думать, думать и не имѣть никого, кому можно было бы разсказать, о чемъ думаешь. Знаешь ли, иногда мнѣ бываетъ такъ грустно, что я не могу удержаться отъ слезъ, хотя и сама не знаю, о чемъ я плачу, и такая на меня находитъ тоска, такая ужасная тоска!

Она смолкла и задумалась. Онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ.

Потомъ она придвинула къ нему свой стулъ, такъ что они усѣлись совсѣмъ рядомъ и, повернувшись къ нему, она оперлась локтями на его колѣни и взглянула ему въ лицо. Онъ взялъ ея руки въ свои и они просидѣли нѣсколько времени молча.

-- У меня, конечно, есть папа,-- снова заговорила она,-- но онъ всегда такъ занятъ своими дѣлами, и потомъ это, все-таки, не то. Можешь ты полюбить меня?

Не онъ, а она дѣлала этотъ вопросъ.

Но, вмѣсто отвѣта, онъ только улыбался и пожималъ ея руки. Бурный порывъ страсти мало-по-малу улегся подъ вліяніемъ какой-то таинственной силы, какой-то ласкающей теплоты, подобной току чувству, которое овладѣваетъ нами, когда мы сидимъ вечеромъ у камина и двое малютокъ, взобравшись къ намъ на колѣни, прижимаются къ намъ головкой, чтобъ насладиться въ полномъ спокойствіи темнотой, безмолвіемъ и собственною довѣрчивостью. Такого чувства патронъ никогда не испытывалъ, никогда даже не могъ представить себѣ его, и теперь, хотя онъ ощущалъ нѣчто подобное, онъ, все-таки, не понималъ этого.

И, въ то же время, въ ихъ настроенію примѣшивалась грусть, сжимавшая сердце, безотчетная грусть, точно они оба виноваты передъ кѣмъ-то, но передъ кѣмъ же... передъ кѣмъ?

Въ эту минуту пасторъ отворилъ дверь. Онъ остановился на порогѣ, вглядываясь въ группу.

Патронъ сидѣлъ на стулѣ; изъ-за высокой спинки выступалъ только его затылокъ. Сельма представляла собой главную фигуру. Свѣтъ лампы, напоминавшій Рембрандтовское освѣщеніе, падалъ на бѣлокурые волосы и смѣлыя линіи профиля, оставляя все прочее въ тѣни. Но въ самой ея позѣ, въ томъ, какъ она наклонилась впередъ, откинувъ назадъ голову, было выраженіе довѣрія, при видѣ котораго пасторъ испыталъ непріятное ощущеніе, подобное электрическому удару.

Мысль о сынѣ мелькнула, какъ молнія, въ его мозгу. Каково было бы, еслибъ онъ сидѣлъ тутъ съ нею?

Они были такъ дороги ему, эти два существа. Для нихъ онъ строилъ планы, объ ихъ счастьѣ мечталъ онъ. Вѣдь, такъ естественно было бы желать ихъ союза. На него нашла минутная слабость. Но нѣтъ. Продолжительная помолвка и бракъ между кузенами -- это не было въ его вкусѣ. И, къ тому же, что ожидало бы ихъ?-- плохія обстоятельства, пожалуй, даже долги? Нѣтъ, нѣтъ!

Онъ сухо и саркастически улыбнулся своей фантазіи. Нѣтъ, они должны были занять видное положеніе въ свѣтѣ, и онъ, и она. Деньги -- сила. Онъ самъ, сынъ викарія, наголодавшійся и натерпѣвшійся всякихъ униженій въ тяжелую пору ученія, зналъ это хорошо.

Онъ кашлянулъ и подошелъ къ нимъ.

-- Что-жь, поладили вы?-- ласково спросилъ онъ.

-- Да, поладили,-- весело отвѣчалъ женихъ.

-- Да благословитъ тебя Господь, дитя мое; я увѣренъ, что ты будешь доброю женой.

Растроганная тономъ дяди, Сельма бросилась ему на шею. Прижимая ее къ своей груди, онъ услышалъ долгій, трепетный вздохъ. То было ея послѣднее "прости" мечтамъ о трудовой, независимой жизни, и въ душѣ пастора поднялось при этомъ что-то похожее на укоръ совѣсти.

-- Ну, я пойду, сообщу важную новость своей старухѣ, -- сказалъ онъ,-- хотя я сильно подозрѣваю, что она уже кое-о-чемъ догадывается, потому что отчаянно хлопочетъ въ кухнѣ.

Но Сельма все еще не выпускала его изъ своихъ объятій.

-- И ныньче же вечеромъ я пошлю телеграмму твоему отцу. Ты можешь быть увѣрена, что онъ обрадуется.-- Онъ шепнулъ ей эти слова на ухо тихимъ, ласкающимъ голосомъ.

Она посмотрѣла на него; его лицо казалось моложе отъ освѣщавшей его привѣтливой улыбки.

Когда дядя поцѣловалъ ее въ лобъ и вышелъ изъ комнаты, ей стало такъ легко на душѣ, точно она сдѣлала доброе дѣло. И въ порывѣ радости она подбѣжала къ жениху, взяла его подъ руку и начала ходить съ нимъ по комнатѣ.

Онъ слушалъ ея милую болтовню съ добродушною улыбкой, дѣлавшей его прямо-таки симпатичнымъ.

Вдругъ патронъ остановился и взглянулъ на свою невѣсту.

-- Ты, вѣроятно, желала бы имѣть и то, и другое,-- сказалъ онъ,-- но еслибъ я самъ принялся за это и накупилъ цѣлую массу вещей, то, все-таки, врядъ ли съумѣлъ бы угодить тебѣ.

Она посмотрѣла на него весело и беззаботно, не совсѣмъ понимая, что онъ хочетъ сказать.

То, что почувствовалъ патронъ, взглянувъ въ ея довѣрчивое личико, превзошло его самыя смѣлыя ожиданія. Это было нѣчто совсѣмъ новое, никогда еще имъ неиспытанное. Это было что-то вродѣ благодарности. А такъ какъ для него существовалъ только одинъ способъ изъявлять ее, то онъ вынулъ свой бумажникъ.

Она смотрѣла на него съ любопытствомъ. Теперь у нихъ не было секретовъ другъ отъ друга: какъ это забавно!

-- Лучше будетъ, если ты сама купишь все, что тебѣ надо,-- сказалъ онъ, перебирая толстую пачку ассигнацій.

Онъ уже заранѣе сообразилъ, что положеніе жениха обойдется ему не дешево.

-- Смотри, довольно тебѣ будетъ на первый разъ трехъ сотъ кронъ?

Она продолжала опираться на его руку, но какъ можно дальше отодвинулась отъ него.

-- Это, конечно, только на разные пустяки; подарки я, разумѣется, самъ куплю,-- сказалъ онъ съ улыбкой.

Она покачала головой и положила руку за спину, какъ будто бы ей было страшно прикоснуться къ деньгамъ.

Онъ засмѣялся. Какой она еще ребенокъ! Но этимъ она еще больше ему понравилась.

-- Такъ ты не хочешь?

-- Нѣтъ. Дядя дастъ все, что мнѣ нужно.

Лицо ея было неумолимо серьезно.

Онъ съ трудомъ удержался отъ смѣха, но спряталъ деньги обратно въ бумажникъ.

-- Какъ тебѣ угодно.

Они снова стали ходить по комнатѣ, но Сельма не была уже такъ весела, какъ раньше.

Вскорѣ послѣ того вошла фру Бергъ. Она вся раскраснѣлась отъ кухни, а, можетъ быть, и отъ душевнаго волненія. Глаза ея смотрѣли сурово, но она улыбалась, поздравляя жениха и невѣсту. Очевидно, она дѣлала надъ собой усиліе, чтобы быть любезной.

Сѣли ужинать; жениха посадили рядомъ съ хозяйкой, невѣсту -- рядомъ съ хозяиномъ. Разговоръ шелъ очень оживленно, благодаря пастору, бывшему въ необыкновенно веселомъ расположеніи духа. Онъ потребовалъ вина -- это еще усилило праздничное настроеніе. Пасторша была въ высшей степени предупредительна, но имѣла видъ жертвы. Она не могла примириться съ тѣмъ, что это дитя, "не умѣющее ни къ чему рукъ приложить", будетъ полновластною хозяйкой въ своемъ домѣ. Она видѣла въ этомъ чуть ли не обиду себѣ. Это новое время съ своими принципами равенства -- Господи, къ чему только оно приведетъ!

Все, что не приходилось ей но вкусу, она обыкновенно ставила въ счетъ новому времени, а не нравилось ей очень многое, потому что она страдала хроническимъ катарромъ желудка.

Зашла рѣчь о томъ, что надо объявить о помолвкѣ, какъ только будутъ куплены кольца.

-- Кстати, я завезу публикацію,-- сказалъ женихъ.

-- Но если мнѣ будетъ позволено высказать мое мнѣніе,-- начала хозяйка съ своею натянутою учтивостью,-- то, по-моему, карточки были бы гораздо приличнѣе. Всѣ эти нововведенія...

-- Но это радикальнѣе,-- настаивалъ патронъ.

-- Да, да, мы сдѣлаемъ публикацію,-- рѣшительнымъ тономъ произнесла Сельма.

Она чувствовала нѣкоторое злорадство: теперь тетка не посмѣетъ указывать ей.

Женихъ одобрительно кивнулъ ей черезъ столъ. Онъ находилъ совершенно естественнымъ, что она держитъ его сторону.

-- Публикаціямъ предстоитъ во всѣхъ отношеніяхъ великая будущность,-- сказалъ онъ.-- Вы увидите, фру Бергъ, что скоро будутъ даже жениться по публикаціямъ.

-- Ну, вы шутите,-- отвѣтила она.

-- Но почему же нѣтъ? По-моему, это очень практично.

-- Ты, конечно, не серьезно говоришь это?-- вскричала Сельма съ испуганною миной.

-- Разумѣется, серьезно. Что же можно сказать противъ этого?

При этихъ словахъ ее охватило какое-то странное чувство отвращенія. Ей казалось, что въ нихъ есть что-то возмутительное, что они какъ бы унижаютъ ее самоё, что въ нихъ кроется что-то такое, чего она должна стыдиться, но чего собственно, этого она не могла опредѣлить.

-- Это противузаконно,-- поспѣшно сказала она.

-- Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ,-- возразилъ женихъ.-- Если бракъ совершенъ по формѣ, то никто не имѣетъ права спрашивать, какимъ образомъ познакомились между собою договаривающіяся стороны. Это ихъ частное дѣло.

-- Но искать себѣ жену по публикаціямъ! Развѣ можно знать заранѣе, что полюбишь человѣка, котораго никогда не видалъ?

-- Рѣшать заранѣе и не надо; можно, конечно, сперва повидаться.

Сельма ничего не отвѣтила, но взглядомъ призвала себѣ на помощь дядю.

-- Я нахожу, что это не вполнѣ прилично, но противузаконнымъ этого никакъ нельзя назвать,-- отвѣтилъ онъ.

-- Но это... это...-- она искала словъ,-- это гадко...

-- Я позволю себѣ сказать, что, по-моему, Сельма права,-- вмѣшалась фру Бергъ.

Сельма бросила на нее признательный взглядъ, а пасторъ навелъ разговоръ на другую тему. Но веселость невѣсты исчезла.

Конецъ вечера протянулся довольно скучно, хотя патронъ сіялъ попрежнему.

Передъ отъѣздомъ онъ вошелъ въ комнату пастора подъ предлогомъ закурить сигару.

-- У меня къ тебѣ просьба,-- сказалъ онъ,-- позволь мнѣ оставить у тебя эти деньги, и если Сельмѣ понадобится что-нибудь...

Патронъ вынулъ вторично свои ассигнаціи. Онѣ положительно жгли ему руки. Онъ такъ привыкъ расплачиваться за все чистыми деньгами; теперь же, какъ ему казалось, на немъ лежалъ долгъ чести.

-- Я обѣщалъ ей...-- и пасторъ деликатно кашлянулъ.

-- Да, она говорила мнѣ и ни за что не хотѣла ничего взять отъ меня, но я думалъ... Ты понимаешь, что это доставить мнѣ такую радость! Вѣдь, ей вовсе и не надо знать объ этомъ.

Пасторъ похлопалъ его по плечу.

-- Я отлично понимаю тебя,-- сказалъ онъ почти растроганнымъ голосомъ.-- Будь покоенъ, все будетъ сдѣлано по ея желанію.

И они разстались.

V.

Время помолвки прошло не безъ волненій. Самъ патронъ называлъ его "бурнымъ приливомъ и отливомъ" и изо всѣхъ силъ торопилъ свадьбу.

Патронъ долженъ былъ переѣхать въ свое новое помѣстье раньше брачной церемоніи, чтобы все приготовить для встрѣчи молодой хозяйки. Фру Бергъ была руководительницей всѣхъ его распоряженій, и среди общихъ хлопотъ она и патронъ сдѣлались самыми задушевными друзьями, потому что онъ обладалъ неизмѣримо высокимъ, въ ея глазахъ, достоинствомъ, -- никогда не жалѣлъ денегъ на покупки, лишь бы пріобрѣтаемыя вещи были красивы и полезны.

Даже къ Сельмѣ почтенная пасторша стала относиться благосклоннѣе, благодаря тому, что она предоставляла имъ распоряжаться какъ они хотѣли, а когда спрашивали ея мнѣнія, то неизмѣнно отвѣчала: "отлично". Что въ этомъ отвѣтѣ было больше равнодушія, нѣмъ одобренія,-- объ этомъ пасторша не заботилась.

Сельма нѣсколько разъ просила жениха освободить ее отъ даннаго слова. Она не хотѣла нарушить его безъ согласія патрона,-- такъ сильно связывали ее возвышенныя представленія о требованіяхъ чести и о святости обѣщанія.

Несмотря на то, что она была женщина -- или, можетъ быть, именно поэтому -- ей былъ свойственъ духъ какого-то фанатическаго рыцарства.

Однакожь, ея переговоры съ женихомъ кончались всякій разъ тѣмъ, что она только раскаивалась въ огорченіи, причиненномъ ею этому терпѣливому Іову. Его безпримѣрная покорность дѣйствовала сильнѣе всего другого. Затѣмъ мало-по малу дѣвушка немного успокоилась и сдѣлалась довѣрчивѣе. Порой она даже бывала весела и ласкова. Въ такія минуты патронъ радъ былъ бы озолотить ее.

Послѣднее время передъ свадьбой прошло въ полномъ согласіи. Сельма совершенно увѣрилась въ томъ, что можетъ дѣлать изъ своего жениха все, что ей угодно.

Въ пасторатѣ шла страшная суета, и приготовленія къ свадьбѣ не давали никому покоя. Фру Бергъ принадлежала къ числу тѣхъ хозяекъ, которыя не упускаютъ случая перевернуть вверхъ дномъ свое царство,-- разумѣется, постоянно жалуясь на суматоху, поднятую ими самими.

Для пастора, любившаго спокойствіе, это былъ періодъ тяжелаго испытанія, но онъ оставался въ своей комнатѣ и радовался побѣдѣ.

Свадьбу назначили на 20 ноября. Это былъ очень ранній срокъ, но откладывать было не для чего. Сначала думали погодить, пока невѣстѣ исполнится семнадцать лѣтъ, но тогда свадьба пришлась бы къ самой рождественской уборкѣ, а какія-нибудь три недѣли не составили бы большой разницы.

-- Но, вѣдь, это прекурьезно -- вѣнчаться въ шестнадцать лѣтъ,-- говорила она сама.

Женихъ толковалъ что-то о свадьбѣ съ бонбоньерками и немедленномъ отъѣздѣ, но фру Бергъ не хотѣла и слышать объ этомъ. Свадьбу надо было отпраздновать на славу, съ множествомъ приглашенныхъ. Пасторъ предоставилъ все на ея волю, какъ и всегда, когда дѣло касалось вещей, которымъ самъ онъ не придавалъ значенія.

Утромъ знаменательнаго дня Сельму заперли въ одну изъ комнатъ, приготовленныхъ для гостей, такъ какъ никто не долженъ быль видѣть нѣвѣсту до начала церемоніи. Таково было строжайшее предписаніе фру Бергъ, и Сельма тѣмъ охотнѣе подчинилась ему, что голова ея была въ папильоткахъ, торчавшихъ во всѣ стороны и далеко не граціозныхъ.

Мѣстомъ ареста была большая комната со старою мебелью и только двумя окнами.

Сначала молодая дѣвушка развлекалась приведеніемъ въ порядокъ всѣхъ прелестей своего вѣнчальнаго туалета, разложенныхъ на диванѣ. Но мало-по-малу это ей прискучило и она стала нетерпѣливо ждать освобожденія.

Благодаря маленькимъ золотымъ часикамъ, полученнымъ въ подарокъ отъ жениха, она могла, по крайней мѣрѣ, слѣдить за временемъ. Но медленность, съ которой оно тянулось, приводило ее въ отчаяніе.

Вдругъ она вскочила, заслышавъ стукъ подъѣзжающаго экипажа. Это гости со станціи, навѣрное, папа,-- быть можетъ, и Рикардъ! Она не могла ничего видѣть, потому что окна выходили въ садъ.

Рикардъ написалъ, что ему невозможно пріѣхать, и только настоятельныя убѣжденія отца заставили его дать обѣщаніе -- быть на свадьбѣ. Но что, если онъ, все-таки, не пріѣдетъ? Это было бы такъ на него похоже,-- онъ всегда поступалъ наперекоръ другимъ.

Она съ угрюмою миной присѣла къ столу, положивъ на него руки и опершись на нихъ головой. Не развернуть ли одну папильотку, чтобы посмотрѣть, какіе выйдутъ локоны? Ахъ, нѣтъ, они тогда не завьются. Она сжала лобъ холодными руками; у нея стучало въ вискахъ.

Что-то удивительное происходило въ ея мысляхъ. Ей казалось, что отъ страшнаго наплыва ихъ черепъ готовъ расколоться. Она усиливалась удержать ихъ на мѣстѣ, но онѣ разбѣгались, какъ испуганныя овцы. Ахъ, если бы онѣ остановились,-- совсѣмъ, совсѣмъ остановились! Это было бы единственное спасеніе. Теперь онѣ, вѣдь, не могли ни на одинъ часъ опередить событій безъ того, чтобы не очутиться въ запретной области. Въ этомъ заключалось ея представленіе о такъ называемой "чистотѣ души", это былъ главный итогъ правилъ, данныхъ ей въ руководство для жизни, или, вѣрнѣе, служившихъ преградой, за которую мысли не смѣли простираться. И она почувствовала бы презрѣніе къ самоі себѣ, еслибъ стала втихомолку заниматься вопросами, которые стыдилась высказать вслухъ. Это была такая наивно-честная душа!

Ей хотѣлось бы перечитать порядокъ бракосочетанія, еслибъ былъ подъ рукою молитвенникъ, потому что она не совсѣмъ твердо знала его: всегда смѣются надъ дѣвушками, которыя вздумаютъ выучить его на память. Это считается чѣмъ-то постыднымъ. Но, во всякомъ случаѣ, она была намѣрена отвѣчать хорошо я отчетливо.

Поль просилъ ее не плакать. Но о чемъ же ей плакать? Вѣдь, этотъ день долженъ быть днемъ радости! Гм... Не слишкомъ-то радостенъ казался онъ ей.

Въ корридорѣ послышались шаги, это, навѣрное, Рикардъ! Она бросилась къ двери и пріотворила ее настолько, чтобъ ей было слышно его, но чтобъ онъ ея не видалъ.

-- Рикардъ!

Она сказала это тихо и робко, но въ голосѣ ея звучало радостное ожиданіе. Вѣдь, онъ могъ, все-таки, перекинуться съ ней словомъ, хотя ему и нельзя было войти къ ней. Цѣлая вѣчность прошла съ тѣхъ поръ, какъ они не видались, а онъ даже не поздравилъ ея.

Но отвѣта не послѣдовало, раздались только удаляющіеся шаги.

-- Рикардъ!

На этотъ разъ въ тонѣ было и разочарованіе, и упрекъ.

Но шаги уже смолкли и гдѣ-то щелкнулъ замокъ двери.

-- И, все-таки, я готова побожиться, что это былъ онъ,-- проворчала Сельма и вернулась на свое мѣсто. На одно мгновеніе слезы подступили было ей въ горлу, но она осилила ихъ.

Наконецъ, явилась портниха Варна съ обѣдомъ на подносѣ.

-- Всѣ приказали вамъ кланяться, фрэкенъ,-- сказала она.

-- Папа пріѣхалъ?

-- Да.

-- А Рикардъ?

-- Тоже.

Варна отодвинула туалетное зеркало и поставила подносъ на столъ.

-- Бѣдненькая фрэкенъ, каково вамъ сидѣть взаперти!

-- Еще бы! Мнѣ кажется, я умру отъ скуки.

-- Вѣдь, ужь какъ мы торопимся! Зала скоро будетъ совсѣмъ убрана и какъ это вышло красиво!

-- Въ самомъ дѣлѣ?

-- Какъ же! Только господинъ кандидатъ ходитъ такой хмурый и дуется, какъ мышь на крупу.

-- Почему это?

-- Ужь не знаю.

-- А еще кто-нибудь есть?

-- Пропасть народу пріѣхало съ послѣднимъ поѣздомъ.

Варна собралась уходить.

-- Милая Варна, начните пораньше одѣвать меня; по крайней мѣрѣ, у меня будетъ чѣмъ заняться.

-- Сейчасъ же приду, какъ только зала будетъ готова!-- и Варна ушла.

Кончивъ обѣдъ, Сельма начала подготовлять свой костюмъ, чтобы время шло, все-таки, скорѣе. Вдругъ кто-то постучался въ дверь.

-- Кто это?

-- Это я, моя душечка,-- отвѣчалъ женихъ.

-- Тебѣ нельзя входить!

-- Нѣтъ, я не войду. Я хочу только сказать тебѣ кое-что.

Она подбѣжала къ двери и схватилась за ручку ради безопасности.

-- Ну, что-жь? Говори!

-- Я передамъ Варнѣ одну маленькую вещицу и прошу тебя надѣть сегодня то, что въ ней находится. Это мой свадебный подарокъ.

-- Спасибо, спасибо. Но что же это можетъ быть?

-- Хочешь посмотрѣть?

-- О, да, конечно! Просунь ее въ дверь.

Это былъ словно якорь спасенія, къ которому могли устремиться ея мысли. Она пріотворила дверь, насколько считала нужнымъ, а сама отошла въ сторону, чтобъ ея не было видно. Онъ положилъ на полъ маленькій футляръ и затворилъ дверь.

Она нажала замокъ и футляръ раскрылся.

-- Но что же это, Поль?-- закричала она сквозь затворенную дверь.

-- Брошка,-- отвѣчалъ онъ со смѣхомъ.

-- Да нѣтъ же, я спрашиваю о камняхъ.

-- Брилліанты.

У нея явилась уже эта догадка, когда она увидала, какъ они сверкаютъ на бархатномъ фонѣ футляра. Поэтому-то у нея такъ и забилось сердце.

-- Настоящіе брилліанты?

-- Да, настоящіе.

-- О!

Больше она ничего не сказала, но это восклицаніе было такъ краснорѣчиво, что женихъ почувствовалъ себя вполнѣ вознагражденнымъ.

Она сѣла къ окну и стала разсматривать свою драгоцѣнность, то отодвигая ее въ тѣнь, то выставляя на свѣтъ, чтобы видѣть, когда камни ярче сверкаютъ. Потомъ она стала примѣрять брошку передъ зеркаломъ, прикладывая ее то къ своему батистовому пеньюару, то къ папильоткамъ.

-- Ахъ, что это за великолѣпіе!

Не успѣла она налюбоваться ею, какъ пришла Варна одѣвать ее.

-- Смотрите, Варна,-- закричала Сельма, протягивая ей брошку,-- смотрите, что я надѣну!

-- Что вы, что вы, фрэкенъ,-- серьезно возразила портниха,-- такія вещи никогда не надѣваютъ въ день свадьбы; это нехорошая примѣта. Можно надѣть только цвѣты, больше ничего.

-- Вотъ пустяки! Я уже обѣщала своему жениху надѣть это,-- нетерпѣливо отвѣтила Сельма. Она не чувствовала ни малѣйшей охоты отложить въ сторону свою новую игрушку. Пока портниха распускала ей локоны, она сидѣла неподвижно передъ зеркаломъ и на щекахъ ея горѣли два красныхъ пятна, какъ всегда, когда что-нибудь сильно волновало ее.

-- Ну, пусть теперь пожалуетъ тетушка, чтобы надѣть на васъ вѣнокъ,-- сказала, наконецъ, Варна, съ гордостью оглядывая произведеніе своихъ рукъ, бѣлое атласное платье, и вытягивая во всю длину его шлейфъ. Сельма стояла выпрямившись и боялась пошевелиться во всемъ этомъ парадѣ, но она, все-таки, была довольна.

Тетка явилась въ сопровожденіи нѣсколькихъ родственницъ. Всѣ онѣ были въ шелку и разныхъ дешевыхъ украшеніяхъ. Сельма должна была сѣсть, потому что она была выше фру Бергъ, и на нее надѣли вѣнокъ, совершенно утопавшій въ пышныхъ складкахъ вуаля. Тетка поцѣловала ее въ лобъ и заплакала; другія родственницы стали пожимать ей руки и тоже принялись плакать. Сельмѣ казалось, будто онѣ собрались хоронить ее; рыданія снова сдавили ей горло, хотя она находила, что это глупо.

Она съ досадой посмотрѣла на всѣхъ, стараясь побороть слезы.

-- Если вы намѣрены хныкать, то вамъ не зачѣмъ было приходить сюда,-- сказала она сердито.-- Вѣдь, я обѣщала Полю не плакать.

Ее оставили одну и она успокоилась. Да, правда, ей надо въ послѣдній разъ взглянуть въ лицо Сельмѣ Бергъ. Она наклонилась къ зеркалу. Неужели это въ самомъ дѣлѣ она? Блестящіе локоны, спускавшіеся на ея плечи, миртовый вѣнокъ и этотъ прозрачный тюль, окутывавшій ее, словно облако,-- все это было такъ ново, такъ восхитительно-ново!

Пришелъ отецъ, чтобы вести ее въ залу; онъ былъ такъ растроганъ, что не могъ говорить.

-- Ну, будь умникъ, папа,-- сказала она и взяла его за руку.-- Его рука сильно дрожала, и Сельма чуть было опять не разсердилась. Что-жь это такое? Неужели всѣ рѣшительно сговорились довести ее до слезъ?

Они пошли по устланному ковромъ корридору, темному, несмотря на лампочки, зажженныя по стѣнамъ. Оба они молчали среди окружавшей ихъ глубокой тишины, и робкое дрожаніе руки сообщилось мало-по-малу отъ отца дочери. И тутъ сразу нашло на нее все то, что она старалась заглушить въ себѣ,-- эта мучительная тревога, эта необъяснимая тоска.

Куда идетъ она, къ вѣнцу или на плаху? О, Боже!...

-- Я не вѣрую въ Него и Онъ накажетъ меня за это!-- снова припомнился ей ея старинный парадоксъ. Такъ неужели же теперь пробилъ часъ наказанія?

Черныя пятна замелькали у нея передъ глазами и предательская слабость овладѣла ея тѣломъ.

Двойныя двери распахнулись передъ ними и они вошли въ залу, изъ которой лился имъ на встрѣчу ослѣпительный свѣтъ. Она почувствовала, что глаза всѣхъ присутствующихъ устремлены на нее, и не рѣшалась поднять своихъ. Черныя пятна, носившіяся передъ ними, дѣлались все больше и больше и странный холодъ подступилъ къ ея сердцу.

Ей надо было сдѣлать надъ собой неимовѣрное усиліе, чтобы губы ея перестали дрожать, и съ застѣнчивымъ достоинствомъ заняла она мѣсто возлѣ жениха, передъ алтаремъ, у котораго дядя, съ служебникомъ въ рукахъ, готовился соединить на всю жизнь ихъ судьбу и призвать Божіе благословеніе на этотъ брачный союзъ.

Обрядъ начался, дамы тихо всхлипывали, закрывъ лица носовыми платками, но, однако, не спуская глазъ съ невѣсты.

А она... она не могла думать ни о чемъ, кромѣ этихъ черныхъ мелькающихъ пятенъ, говорившихъ ей, что если эта мука продлится еще хоть минуту, то она упадетъ безъ чувствъ на коверъ. Беззвучно, но твердо повторяла она вслѣдъ за пасторомъ клятвенныя слова, и вся брачная церемонія прошла такъ гладко, что не къ чему было придраться, кромѣ ужасающей блѣдности невѣсты. И, потомъ, невѣста -- и не плачетъ!-- пожилыя дамы покачивали головой.

Принимая поздравленія, Сельма съ трудомъ стояла на ногахъ, но держалась безукоризненно. Вмѣстѣ съ овладѣвшею ею гнетущею тоской явилась и сознательность въ ея движеніяхъ. Инстинктъ самосохраненія подсказалъ ей, что она должна скрыть отъ этихъ любопытныхъ взглядовъ свое душевное состояніе. Она ни на минуту не забыла ни о шлейфѣ, ни о вуалѣ, ни о букетѣ. Даже голосъ ея звучалъ размѣренно, улыбка была искусственная, а выраженіе глазъ было такъ хорошо разсчитано, какъ будто она сотню разъ изучала его передъ зеркаломъ.

Она словно переселилась въ другое, совершенно ей чуждое существо. Она двигалась, какъ во снѣ, но съ полнымъ самообладаніемъ.

Кто она: плѣнница среди враговъ? Всѣ эти взоры -- неужели они обращены на нее съ тѣмъ, чтобы уловить хоть одинъ признакъ ея страданій? О, никогда, никогда не выдастъ она себя!... И она улыбалась всѣмъ своею спокойною улыбкой, заставлявшею дамъ восклицать съ восхищеніемъ: "Какъ она мила!" Но въ глубинѣ души ея терзала все та же ужасная тревога.

Всѣ были такъ почтительны, такъ ласковы, чуть ли не сострадательны,-- всѣ, кромѣ патрона, сіявшаго счастьемъ, всѣ, кромѣ Рикарда, который держалъ себя съ ней совсѣмъ какъ посторонній. Двоюродный братъ, товарищъ, вѣчно спорившій съ нею, исчезъ въ немъ безъ слѣда. Онъ былъ теперь вѣжливымъ молодымъ человѣкомъ, отвѣчавшимъ ей, когда она съ нимъ говорила, и только. Но это была, вмѣстѣ съ тѣмъ, послѣдняя капля, переполнившая мѣру.

Сельма подошла къ окну и посмотрѣла на дворъ. Ей было необходимо вздохнуть свободно, ей казалось, что иначе она умретъ.

Шторы не были спущены, потому что дворъ былъ полонъ прихожанъ, собравшихся посмотрѣть, какъ пасторъ справляетъ свадьбу. Плошки бросали фантастическій свѣтъ на фигуры, двигавшіяся внизу. Сельма посмотрѣла изъ-подъ руки, чтобы лучше видѣть. Что это? Да, да, конечно... это старуха Мёллеръ! Ее охватила дикая радость и сердце ея усиленно забилось. Аксель былъ наверху,его пригласили ради Рикарда, а вотъ теперь и мать его здѣсь! Она стала такъ, чтобы привлечь на себя вниманіе собравшихся подъ окнами. Въ эту минуту къ ней подошелъ пасторъ.

-- Дядя, не сойти ли намъ внизъ, въ контору, чтобы показаться народу?-- торопливо спросила она.-- Смотрите, какая толпа, а отсюда, вѣдь, имъ ничего не видно.

-- Я какъ разъ хотѣлъ просить тебя объ этомъ,-- отвѣтилъ пасторъ, всегда обходительный съ простымъ народомъ.

Они сошли внизъ, окруженные молодыми дѣвушками съ букетами и молодыми людьми съ канделябрами. Это была великолѣпная свадебная процессія. Сельма опиралась на руку мужа и остановилась посреди комнаты, поправивъ ногою шлейфъ. Она хотѣла предстать въ полномъ блескѣ.

Народъ закричалъ "ура". Но взглядъ новобрачной искалъ только одно лицо съ острымъ носомъ и сердитыми глазами. Вотъ, вотъ оно... но совсѣмъ въ тѣни, такъ что его едва видно. На дѣтскомъ личикѣ въ вѣнчальномъ вуалѣ мелькнула исказившая его гадкая улыбка, злая и холодная.

Упиваясь завистью старухи Мёллеръ, Сельма забыла на минуту свою тоску. Въ ея взорѣ появилось надменное выраженіе и она сдѣлала жесть, при которомъ, какъ она знала, должны были засверкать брилліанты. Какъ-то ихъ блескъ рѣзнулъ тѣ глаза! Ола едва удержалась отъ взрыва хохота. Теперь она богаче старухи Мёллеръ, богаче Маріи Іонса-Ольса. Пусть онѣ величаются теперь надъ нею, если имъ угодно. И она отбросила въ сторону свой блестящій атласный шлейфъ, чтобъ видно было, какой онъ длинный.

Потомъ она повернулась съ такою величественною осанкой, которая сдѣлала бы честь королевѣ, и всѣ снова направились наверхъ, между тѣмъ какъ внизу раздавалось громкое "ура" толпы.

-- Я распорядился, чтобы ихъ угостили,-- сказалъ патронъ. Онъ былъ въ восторгѣ отъ шумнаго привѣтствія.

Ужинъ былъ роскошный, но казалось, что ему конца не будетъ. По крайней мѣрѣ, такъ думалось Сельмѣ. Она чувствовала, что совсѣмъ изнемогаетъ отъ усталости. Душевное напряженіе совершенно истощило ея силы. Впечатлѣнія слѣдовали такъ быстро одно за другимъ, что ихъ оказалось слишкомъ много даже для ея крѣпкаго организма.

Въ углу залы стоялъ Аксель Мёллеръ, блѣдный, какъ привидѣніе, и жадно ѣлъ кусокъ паштета съ шампиньонами.

Чѣмъ больше онъ пилъ, тѣмъ блѣднѣе дѣлалось его лицо.

Весь вечеръ Сельма чувствовала на себѣ его взглядъ, сверкавшій изъ-подъ очковъ то въ одномъ углу, то въ другомъ. Но теперь онъ, очевидно, забылъ о ней ради паштета. Ей было все равно, ради чего.

Ахъ, какъ она устала, какъ устала! Когда же это все кончится?

Рикардъ подошелъ къ Акселю и заговорилъ съ нимъ. У него былъ серьезный, почти сердитый видъ.

Ей хотѣлось знать, что такое онъ говоритъ ему, но она не могла разслышать ни слова, потому что они стояли на противуположномъ концѣ залы.

-- Аксель, больше ты пить не станешь.

Манеры Рикарда всегда были рѣзки, но въ этотъ вечеръ онѣ были рѣзче, чѣмъ всегда.

-- Почему не утолить жажду, когда пируешь на свадьбѣ?-- отвѣчалъ Аксель своимъ тонкимъ голосомъ и захихикалъ.

-- Никакой жажды у тебя нѣтъ,-- возразилъ Рикардъ,-- и, кромѣ того, ты уже успѣлъ утолить ее болѣе, чѣмъ слѣдуетъ. Я наблюдалъ за тобой.

-- Я выпилъ не больше, чѣмъ ты,-- отвѣчалъ Мёллеръ, и попробовалъ засмѣяться, но, вмѣсто смѣха, раздался короткій, глухой кашель.

-- Съ твоимъ сложеніемъ я и вовсе не сталъ бы пить,-- сказалъ кандидатъ,-- но почему это ты перемѣнилъ фронтъ? Вѣдь, ты же былъ абсолютистомъ.

-- Перемѣнилъ фронтъ! Что хочешь ты этимъ сказать? Изъ-за того, что я единственный разъ...

-- Полно, полно, не притворяйся. Я отлично знаю, что ты пошелъ на попятный и отсталъ отъ общества трезвости. Ты видишь, мнѣ все хорошо извѣстно.

Аксель вскочилъ такъ порывисто, что Рикардъ, въ видѣ успокоенія, долженъ былъ положить руку на его плечо.

-- Съ какихъ это поръ ты сдѣлался моимъ опекуномъ?

-- Я не опекунъ твой, но я врачъ.

-- Всего только студентъ!

-- Это ничего не значитъ, разъ я понимаю, что говорю. Брось пить. Я не сталъ бы говорить съ тобой объ этомъ теперь, но я завтра же уѣзжаю, такъ что мы больше не увидимся.

-- Сдѣлай милость, не заботься обо мнѣ.

-- Но, вѣдь, ты послушаешься меня?

Рикардъ пристально посмотрѣлъ ему въ глаза, которые Аксель отвелъ въ сторону.

-- Это рѣшительно все равно,-- сказалъ онъ уже другимъ тономъ.

-- Что все равно?

-- Да все.

-- Что это за глупости!

Въ эту минуту пасторъ постучалъ объ стаканъ и разговоръ прекратился.

Послѣ тостовъ Аксель исчезъ. Рикардъ тщетно искалъ его по всѣмъ комнатамъ.

Подождавъ съ полчаса, онъ снова принялся за свои поиски. Подъ конецъ онъ нашелъ его внизу, въ гардеробной. Аксель сидѣлъ одинъ у лампы и писалъ что-то въ своей записной книжкѣ.

-- Скажи, пожалуйста, зачѣмъ это ты сюда забрался?

-- Ты думаешь, что здѣсь я въ худшемъ обществѣ, чѣмъ вы въ шумной залѣ? Ты думаешь, что я согласился бы помѣняться съ кѣмъ-нибудь изъ васъ?

Онъ откинулся на спинку стула и посмотрѣлъ на своего пріятеля съ вдохновенною улыбкой.

-- Ахъ, ты, неисправимый фантазеръ! Что это ты еще придумалъ?

Въ тонѣ Рикарда слышалось какое-то отчаяніе.

-- Самъ посмотри!-- и Аксель бросилъ свою книжку на столъ.

Его пріятель взялъ ее съ угрюмою миной.

-- Есть люди, которые созданы для того, чтобъ прожить недолго, но богато,-- сказалъ Аксель, откинувъ назадъ голову.

-- Богато?-- повторилъ Рикардъ,-- скажи лучше -- "безумно". Это будетъ ближе къ истинѣ.

-- Не будемъ спорить о словахъ.

-- Вотъ какъ! ты пишешь стихи?

-- Это дѣлали люди, которые были получше меня.

-- И дѣлали это лучше тебя, по всей вѣроятности.

-- Предоставимъ будущему судить объ этомъ.

Рикардъ не отвѣчалъ ему, но повернулся такъ, точно хотѣлъ призвать кого-то въ свидѣтели. Потомъ онъ заглянулъ въ книжку.

-- Нѣтъ, я не дамъ тебѣ читать,-- вскричалъ вдругъ Аксель. Онъ бросился къ нему и вырвалъ у него тетрадку.

Глаза ихъ встрѣтились на одну секунду, но они не обмѣнялись ни словомъ, и Рикардъ ушелъ.

Оставшись одинъ, поэтъ снова раскрылъ свою книжку и прочелъ въ полголоса то, что было въ ней написано.

"Не ангелы Божьи мой путь направляютъ,

А мрачные демоны гонять мой чолнъ

И съ дикимъ злорадствомъ въ пучину бросаютъ

Его съ высоты разъярившихся волнъ.

Внезапно маякъ моимъ взорамъ открылся,

Надежду во мнѣ воскресилъ его свѣтъ,--

Увы! мой челнокъ объ утесы разбился:

Маякъ былъ миражемъ, звѣзды той ужь нѣтъ.

Зачѣмъ, о зачѣмъ чьи-то грозныя руки

Зажгли этотъ лучъ, обманувшій меня?

Но гордо снесу я душевныя муки

И буду страдать до послѣдняго дня.

Мнѣ жизни не жаль, но одно я желанье

Въ истерзанномъ сердцѣ своемъ сохранилъ:

Увидѣть предъ смертью еще разъ сіянье

Коварной звѣзды,-- я ее полюбилъ!"

Голова его горѣла, сердце усиленно билось. Да, слава ждетъ его,-- ждетъ несомнѣнно, потому что Швеція обрѣла втораго Лиднера {Бенгть Лиднеръ (1759--1790 г.) -- шведскій поетъ, произведены котораго отличаются глубокимъ паѳосомъ, богатствомъ красокъ и тонкою прелестью стиха. Особенно замѣчательны его Медея, 1783 годъ и Spastara. Лиднеръ пользовался особамъ расположеніемъ Густава III. Прим. перев.}; онъ зналъ это теперь.

На слѣдующій день былъ назначенъ сперва семейный завтракъ въ пасторатѣ, а потомъ ужинъ съ танцами у молодыхъ.

Проснувшись въ этотъ день, Сельма долго лежала и думала.

Зимнее утро бросало сквозь шторы свой блѣдносѣрый, тусклый свѣтъ, подобный сонному взгляду человѣка, который еще не въ силахъ раскрыть вполнѣ глаза. Она посмотрѣла на свое вѣнчальное платье, висѣвшее у окна, на стулѣ. Вуаль лежалъ тутъ же, небрежно брошенный, смятый; вѣнокъ отсырѣлъ и оставилъ на немъ гадкія, зеленоватыя пятна. Внизу повисли одни клочья, сѣрые и грязные отъ пыли, приставшей къ нимъ съ пола и лѣстницъ.

Все это было такъ похоже на ея собственное настроеніе.

Это было то же самое ощущеніе, какое овладѣло ею при словахъ патрона о томъ, что можно искать себѣ жену по публикаціямъ, съ тою лишь разницей, что теперь оно было болѣе опредѣленно, но это было уже не предчувствіе, а сознаніе.

Въ комнатѣ было холодно; она пожалѣла, что каминъ не затопленъ. Это немножко оживило бы ее.

Онъ сказалъ ей, что таковы ужь люди -- всѣ, рѣшительно всѣ. А она сама? Она почувствовала что-то вродѣ омерзенія. Вѣдь, во всемъ мірѣ не было ничего такого, о чемъ она мечтала,-- ничего, ровно ничего. Все это ложь, одна ложь,-- дѣтскія сказки, которыми насъ дурачатъ и которыя потомъ мы вынуждены позабыть!

Цѣлый рой вопросовъ вихремъ закружился у нея въ головѣ и всѣ они требовали отвѣта, неумолимые, какъ голодные коршуны. Но гдѣ найти отвѣтъ на нихъ? Только теперь, получивъ право думать,-- только теперь увидала она, какое ихъ множество.

А почему же раньше не имѣла она этого права?

Она приподнялась, сѣла на постели и обѣими руками откинула съ лица волосы. Они не были заплетены, а висѣли въ безпорядкѣ, какъ львиная грива, все еще завитые, но страшно спутанные.

Она посмотрѣла кругомъ, нѣтъ ли часовъ, но ихъ не было въ этой комнатѣ. Затѣмъ она бросила взглядъ на другую постель,-- нечаянный взглядъ, оторвать который было не въ ея власти.

Неужели съ этимъ человѣкомъ она обвѣнчалась вчера? Ей казалось, что она видитъ его въ первый разъ въ жизни.

Сельма смотрѣла на это незнакомое лицо и дрожала всѣмъ тѣломъ; зубы ея стучали, какъ въ лихорадкѣ.

Вчера онъ казался ей почти красивымъ. Его могучая фигура выгодно вырисовывалась въ черномъ, а статная осанка соотвѣтствовала праздничному характеру костюма. Его манеры носили по временамъ какой-то аристократическій отпечатокъ, и къ этому еще присоединилось вчера выраженіе такого глубокаго счастія, что все лицо его приняло отблескъ ума и молодости.

Но теперь она была просто колоссальна, эта голова, покоившаяся на подушкѣ съ вышитою нарядною наволочкой. Эта геркулесовская голова показалась Сельмѣ ужасной. Она смотрѣла съ испугомъ на ея толстыя, налитыя кровью вены и на загрубѣвшую,неровную кожу. И потомъ -- это громадное лицо, такое тупое, неодухотворенное, безъ малѣйшаго признака жизни, кромѣ дыханія, со свистомъ вырывавшагося изъ его губъ, красный цвѣтъ которыхъ переходилъ въ фіолетовый.

-- Любить?... любить и въ радости, и въ горѣ?... О, Господи!...

Только отдаленное хлопанье дверьми напомнило ей, что это первый день ея замужства, что ныньче опять будутъ гости, опять суета, и что она должна, какъ и наканунѣ, спокойно выдерживать устремленные на нее взгляды.

Шаги приближались. Это служанка шла затопить печку. Неужели и она увидитъ его такимъ?

Сельма потянулась къ нему и стала трясти его за руку.

-- Что такое?-- сказалъ онъ ворчливымъ тономъ и открылъ глаза.

Въ эту минуту вошла служанка:

Тогда онъ ужь совсѣмъ проснулся и, при видѣ Сельмы, черты его оживились.

-- Здравствуй, женушка!-- весело сказалъ онъ и протянулъ ей свою громадную руку.

Она отвѣтила на его рукопожатіе и улыбнулась, въ виду присутствія служанки. Такъ начался для Сельмы первый день супружеской жизни. Затѣмъ она надѣла свой новый изящный утренній костюмъ и приготовилась выступить въ роли новобрачной.

Все было такъ безупречно, все такъ согласовалось съ требуемою формой.

Завтракъ прошелъ оживленно, молодая была весела. Одинъ только Рикардъ былъ, повидимому, не въ духѣ. Онъ собирался уѣзжать тотчасъ послѣ завтрака. Ему было "невозможно" продлить свое пребываніе, а пасторъ не желалъ настаивать.

Простился онъ торопливо и холодно.

-- Прощай, Сельма,-- сказалъ онъ,-- будь счастлива.

Ни тѣни сердечности. Ровно ничего.

Сельма подошла къ одному изъ оконъ, чтобы видѣть, какъ онъ сядетъ въ экипажъ. Голова ея горѣла и спазма давила горло. О, если бы можно было поплакать... поплакать... дать полную волю слезамъ!...

Она прижала лобъ къ переплету окна. Никто не могъ видѣть ея лица.

Но Рикардъ не обернулся,-- онъ возился съ своимъ плэдомъ. Ни одного взгляда! Всегда былъ онъ рѣзокъ, но такимъ не былъ никогда; это -- преднамѣренное невниманіе.

Экипажъ отъѣхалъ. Рикардъ приподнялъ шляпу, не взглянувъ въ окно.

Вдругъ Сельма почувствовала на своемъ плечѣ чью-то руку. Это былъ дядя. Она посмотрѣла ему въ лицо. Возможно ли! неужели и онъ борется со слезами? Она обвила руками его шею и поцѣловала его. Желаніе его утѣшить заставило ее забыть свою собственную печаль. И, стараясь ободрить его, она провела рукою по его темнымъ, гладко причесаннымъ волосамъ, какъ это дѣлала всегда съ своимъ отцомъ, когда онъ бывалъ огорченъ чѣмъ-нибудь.

При этомъ что-то похожее на скорбь промелькнуло на всегда непроницаемомъ лицѣ пастора. Быть можетъ, въ эту минуту никто такъ не нуждался въ ея ласкѣ, какъ онъ.

Но слабость длилась лишь одно мгновеніе.

Вскорѣ подали экипажи. Все общество должно было вмѣстѣ отправиться въ домъ молодыхъ, находившійся въ трехъ миляхъ отъ пастората. Пасторъ распорядился, чтобы всѣ родные послѣдовали туда за ними и уѣхали бы только вечеромъ. Онъ хотѣлъ до послѣдней минуты оттянуть прощаніе.

Кто знаетъ, Сельма будетъ, пожалуй, сильно взволнована; отъ нея, вѣдь, всего можно ожидать, а онъ не желалъ имѣть при этомъ ненужныхъ свидѣтелей.

Когда кучеръ остановилъ лошадей у подъѣзда большаго двухъэтажнаго зданія, патронъ выпрыгнулъ изъ экипажа и помогъ Сельмѣ выйти.

-- Добро пожаловать въ твой собственный домъ!-- сказалъ онъ и поцѣловалъ ее.

Въ этихъ словахъ ей послышался рѣзкій диссонансъ. Все было такъ ново, такъ незнакомо. Даже шаги звучали такъ странно на полированныхъ каменныхъ плитахъ.

Во всемъ этомъ большомъ домѣ не было ничего, что она могла бы назвать своимъ. Все, все это принадлежало ему! Ей казалось, что она здѣсь только навязчивая гостья и, когда служанка поклонилась ей, протянула руку и сказала: "Здравствуйте, фру", она уже совсѣмъ сконфузилась. Развѣ у нея были тутъ какія-нибудь права?

-- Входи же, дитя,-- сказала фру Бергъ, тоже вышедшая изъ экипажа.

-- Сперва вы, тетя,-- отвѣтила Сельма и отошла въ сторону.

-- Никакъ ты ужь начинаешь разыгрывать хозяйку?-- сказала тетка съ кислою улыбкой.

Она приняла это за высокомѣріе.

Сельма покраснѣла, слезы выступили у нея на глазахъ. Затѣмъ подошелъ отецъ.

-- Господь сохранитъ вхожденіе твое и исхожденіе твое,-- сказалъ онъ своимъ мягкимъ, мелодическимъ голосомъ.

Она обняла его за шею съ товарищескою непринужденностью и, улыбаясь, заглянула въ его лицо, на которомъ настроенія и ощущенія смѣнялись такъ же быстро, какъ на лицѣ ребенка.

Теперь она опять была довольна. Отецъ положительно сіялъ, глядя на все это великолѣпіе, а, между тѣмъ, онъ видѣлъ только наружную сторону дома. Каково будетъ его удивленіе!

Она увлекла его за собой въ переднюю, гдѣ они сняли шубы.

Въ комнатахъ поднялся шумъ и говоръ. На дворѣ стоялъ сильный морозъ, и такъ было пріятно очутиться въ теплѣ.

Подали кофе, а потомъ надо было все показать и все разсмотрѣть. Съ каждымъ шагомъ восклицанія восторга становились громче и громче. Все было такъ ново, такъ комфортабельно и красиво.

Патронъ повелъ Сельму въ кухню и въ надворныя строенія и представилъ всю прислугу молодой хозяйкѣ, которую очень стѣсняли любопытные взгляды, словно повторявшіе ея собственное утвержденіе, что "прекурьезно вѣнчаться въ шестнадцать лѣтъ". Но она старалась изо всѣхъ силъ поддержать свое достоинство.

Экономка была пожилая женщина, привѣтливая на видъ и только недавно поступившая въ услуженіе. Сельма сейчасъ же познакомилась съ ней и ей казалось, что теперь у нея есть, по крайней мѣрѣ, хоть одно близкое существо въ ея новомъ домѣ.

Когда настало время одѣваться, патронъ самъ долженъ былъ напомнить объ этомъ Сельмѣ. Она ходила по комнатамъ рука объ руку съ отцомъ, наслаждаясь его восторгомъ.

По временамъ она громко хохотала надъ его наивностью, когда дѣло касалось какого-нибудь новаго изобрѣтенія, назначенія котораго онъ не понималъ.

-- Да, теперь мнѣ надо идти одѣваться,-- сказала она, высвободивъ свою руку, -- но ты сдѣлаешь мнѣ удовольствіе и какъ можно лучше завяжешь свой галстукъ, не выйдешь къ гостямъ растрепанный.-- Она обняла его за шею, склонила голову на бокъ и взглянула на него съ самою плутовскою миной, пытаясь, въ то же время, казаться чуточку строгой.-- Не думай, что я найду ныньче время позаботиться о тебѣ,-- прибавила она.

Она выпустила его изъ своихъ объятій, потомъ снова посмотрѣла на него. Какой онъ чудесный, ея папа, съ бѣлою, какъ снѣгъ, головой, хотя ему всего только сорокъ дѣть съ небольшимъ!

Онъ только смѣялся тихимъ смѣхомъ и, разставаясь съ нимъ, она опять погладила его волосы, такіе волнистые, шелковистые. Для нея всегда было истиннымъ наслажденіемъ расчесывать ихъ.

Какъ она любила этого стараго ребенка! Въ дверяхъ она еще разъ послала ему воздушный поцѣлуй.

Въ спальнѣ уже стоялъ ея сундукъ, и она начала торопливо распаковывать его. Вѣдь, это, все-таки, было весело! Она встряхивала свои платья, по мѣрѣ того, какъ вынимала ихъ. А ея вечерній туалетъ... какъ онъ очарователенъ! Можно ли представить себѣ что-нибудь прелестнѣе этого блѣдно-голубаго цвѣта, такого мягкаго и пріятнаго для глазъ? А потомъ -- эти серебристыя нити, просвѣчивавшія сквозь ткань!

И какъ мягко ступали ноги по коврамъ, словно утопая въ нихъ! Еслибъ только она могла увѣрить себя, что все это ея... ея собственное! Но она не могла этого, не могла признать, что эти ковры точно такъ же принадлежатъ ей, какъ войлочные половики домамъ пасторатѣ, принадлежатъ ея теткѣ. Дома? Ей никогда раньше не приходило въ голову, что въ самомъ этомъ словѣ кроется что-то милое, сердечное, заставляющее насъ съ любовью повторять его, отдыхать, такъ сказать, на немъ, прислушиваться къ нему, какъ къ звуку дорогаго намъ голоса.

Но что такое съ Рикардомъ? Еслибъ только онъ остался на вечеръ! Она, навѣрное, съумѣла бы, въ концѣ-концовъ, развеселить его.

Онъ говорилъ, что только въ голубомъ она имѣетъ "человѣческій" видъ. Говорилъ!-- Она засмѣялась. Вѣдь, онъ сказалъ это только одинъ разъ, въ тотъ самый день... да, подумать только, какъ давно это было!... да, да, это было въ то лѣто, когда онъ пріѣхалъ навѣстить ее и папу, тотчасъ послѣ того, какъ сдѣлался студентомъ. Въ то время онъ былъ гораздо добрѣе...

Среди этихъ размышленій она усердно занималась своимъ туалетомъ. Надѣвъ свѣтло-голубыя туфельки и длинную юбку, она стала важно прохаживаться по комнатѣ, глядя черезъ обнаженныя плечи на обшитый кружевомъ шлейфъ. Просто страшно подумать, какая она нарядная!

Потомъ пришелъ мужъ. Она вскрикнула и набросила на себя пеньюаръ. Онъ сталъ смѣяться надъ ней и сказалъ, что это совсѣмъ лишнее. Она покраснѣла, поспѣшила надѣть платье и ушла въ залу подъ предлогомъ, что зеркало тамъ лучше.

Вскорѣ послѣ того начали съѣзжаться гости. Патронъ безъ конца представлялъ ихъ Сельмѣ, потому что она знала очень немногихъ. Но всѣ были такъ привѣтливы, что она быстро освоилась съ ними.

Особенно понравилась ей немолодая дама, въ толстомъ шелковомъ платьѣ, которая вплыла въ комнату съ рабочею сумочкой на рукѣ. У нея былъ такой добродушный двойной подбородокъ, а глаза глядѣли, въ одно и то же время, и ласково, и лукаво.

Патронъ оказывалъ ей величайшее почтеніе; Сельма сдѣлала ей глубокій реверансъ.

-- Ахъ, вѣдь, это просто грѣшно, вѣдь, она совсѣмъ ребенокъ!-- сказала гостья, смѣясь, и потрепала Сельму по щекѣ.-- Мои дѣвочки будутъ въ этомъ возрастѣ еще учиться и ходить съ распущенными косами.

Сельма готова была броситься ей на шею въ благодарность за такія разумныя слова, но, вмѣсто этого, она должна была притвориться польщенной. Вѣдь, она теперь замужняя дама!

Конечно, Сельма была царицей бала.

Она танцовала до упаду, кровь прилила ей въ головѣ и сердце стучало. Музыка, освѣщеніе, комплименты,-- все это дѣйствовало на нее опьяняющимъ образомъ.

Патронъ тоже танцовалъ. Онъ и сегодня смотрѣлъ молодцомъ.

Отдыхая отъ танцевъ, Сельма глядѣла на него. Какъ онъ превосходно повертывалъ! Какъ могъ онъ при своей толщинѣ двигаться съ такою легкостью?

Вдругъ она вздрогнула. Ей что-то вспомнилось. Какую это сказку разсказывала ей ея старая няня?

Король Линдормъ былъ красавецъ собою, богатъ и могущественъ. Въ день свадьбы онъ взялъ съ своей невѣсты клятву, что она никогда не будетъ входить въ его комнату во время его сна, потому что тогда ихъ обоихъ постигнетъ страшное несчастіе. Она нѣжно любила его и готова была обѣщать ему все на свѣтѣ. Они жили счастливо, пока королева соблюдала свою клятву.

Но какъ-то разъ любопытство одержало верхъ надъ нею. Въ полночь она взяла свѣчу и прокралась тихонько въ спальню короля. Но, вмѣсто него, на постели лежало, свернувшись кольцомъ, чешуйчатое чудовище {Lindûrm -- значитъ въ переводѣ кольчатая змѣя и драконъ. Прим. перев.}, и, при видѣ его, королеву объялъ такой леденящій ужасъ, что она едва нашла въ себѣ силы убѣжать.

Теперь ея любопытство было удовлетворено.

Но она не могла забыть этого зрѣлища, и всякій разъ, какъ король Линдормъ прижималъ ее къ своей груди, ей казалось, что онъ опять становится чешуйчатымъ чудовищемъ, такимъ скользкимъ и холоднымъ, что она не знала, какъ вырваться изъ его объятій.

Такимъ образомъ, любовь ихъ умерла и, какъ ни сокрушались они объ этомъ, ничто уже не могло воскресить ее.

Дрожь пробѣжала по членамъ Сельмы, точно по комнатѣ пронесся холодный вѣтеръ. Но ей думалось, что она еще нѣжнѣе полюбила бы короля Линдорма за взятую имъ клятву.

Балъ кончился. Гости стали прощаться и комнаты опустѣли.

Патронъ и Сельма стояли рядомъ, пока мимо нихъ дефилировали уѣзжающіе. Патронъ былъ немножко навеселѣ.

-- Знаешь, что сказалъ мнѣ вчера на прощанье этотъ шутникъ Бергстрандъ?-- спросилъ онъ.

-- Нѣтъ.

Патронъ нагнулся къ ней и что-то шепнулъ ей на ухо, а потомъ громко расхохотался.

Сельма вся вспыхнула и закусила губу. Еслибъ онъ сказалъ ей это вчера, она даже не поняла бы его.

Наконецъ, всѣ уѣхали, кромѣ ея отца и дяди съ теткой. Сельма подошла къ нимъ.

-- Теперь настала наша очередь проститься,-- началъ пасторъ своимъ размѣреннымъ тономъ. Онъ не выносилъ сценъ и надѣялся своимъ спокойствіемъ сдержать въ предѣлахъ волненіе Сельмы.

Глаза ея были сухи, но она казалась страшно возбужденною, порывисто схватила его руку и прошептала:

-- Я лучше уѣду домой съ вами... О, дядя!

Его лицо потемнѣло, какъ грозовая туча, и онъ увлекъ ее за собой къ окну, между тѣмъ какъ патронъ на другомъ концѣ комнаты любезничалъ съ своею новою пріятельницей, фру Бергъ, которую величалъ "дорогою тещей".

-- Одно только хочу я запечатлѣть въ твоей памяти,-- сказалъ пасторъ быстрымъ и едва слышнымъ шепотомъ,-- что бы ни случилось теперь, какъ бы ни сложилась твоя жизнь, если бы даже по своему неразумію ты сдѣлала ее совсѣмъ нестерпимой, послѣ нынѣшняго дня для тебя нѣтъ другаго дома, кромѣ дома твоего мужа. Помни это. Я говорю не только отъ своего имени, но и отъ имени твоего отца.

Сельмѣ показалось, что что-то застыло внутри ея при этихъ ледяныхъ словахъ. И, въ то же время, все существо ея возмутилось противъ ихъ безпощадной жестокости и возопило о мести.

Чего бы не дала она за то, чтобы имѣть въ эту минуту въ своемъ распоряженіи хоть одно словечко, которое могло бы вонзиться въ его душу и врѣзаться въ нее навѣки своею острою, какъ сталь, тонкою, какъ волосъ, спиралью!

И какъ могла она такъ выдать себя!...Теперь онъ знаетъ, что она чувствовала въ это мгновеніе, и всегда будетъ имѣть перевѣсъ надъ нею, помня, насколько она была слаба!

Глаза ея были опущены, пока онъ говорилъ. Теперь она подняла ихъ -- медленно, съ торжествующею насмѣшкой, и тихо, съ размѣренномъ движеніемъ, походившимъ на его собственныя, положила ему руки на плечи. Въ эту минуту никто бы не усомнился въ существовавшемъ между ними родствѣ.

-- Я не разъ задавала себѣ вопросъ, насколько ты любишь меня,-- сказала она,-- теперь я это знаю. Спасибо за то, что ты попался въ ловушку.

Она засмѣялась такъ, что зубы ея засверкали. Никогда еще съ ея губъ не срывалась такая дерзкая ложь, а, между тѣмъ, она произнесла ее, ничуть не измѣнившись въ лицѣ.

Только ноздри ея трепетали отъ гнѣва.

-- Поймала я тебя, дядя, перехитрила! О, этого я ужь никакъ не могла ожидать!

Она не казалась разсерженной, а только смѣялась металлическимъ смѣхомъ, и затѣмъ отошла отъ пастора съ такимъ же чувствомъ, какое должна испытывать молодая лисица, впервые наведшая гончую на ложный слѣдъ.

Патронъ стоялъ въ глубинѣ комнаты. Она отбросила въ сторону шлейфъ и мягко, вкрадчиво оперлась на его плечо.

-- Пролила ли я хоть одну слезинку въ день своей свадьбы, собираюсь ли плакать, разставаясь со всѣми? Что же, доволенъ ты мной?-- воскликнула она и подняла при этомъ руку. Въ самомъ жестѣ ея было что-то, напоминавшее экзальтацію вакханки.

-- Я обожаю тебя,-- шепнулъ онъ ей въ отвѣть.

Съ каріатиды, поддерживавшей на стѣнѣ три лампы въ формѣ тюльпановъ, падалъ яркій свѣтъ на эту причудливую группу.

Серебристыя нити нѣжно переливались въ блѣдно-голубой ткани платья, и съ своимъ ослѣпительнымъ цвѣтомъ лица, съ лихорадочно горѣвшими глазами Сельма была почти красива: интензивность внутренней жизни, доведенной до крайняго напряженія множествомъ душевныхъ движеній, до такой степени воспламенила въ этотъ мигъ все ея существо, что оно какъ бы вышло изъ своихъ предѣловъ, переросло само себя. Но эта минутная красота была экзотическимъ цвѣткомъ, который искусственнымъ образомъ развернулъ свои лепестки и тотчасъ же увялъ, оставивъ созрѣвать свой плодъ.

Наивное дитя исчезло, честность пропала и ея мѣсто заступили инстинктъ самосохраненія и притворство,-- женщина развилась вполнѣ.

Ученица опередила своего учителя.

VI.

Прошло два года слишкомъ. На дворѣ стояла весна. Деревья еще не покрылись листвою, но уже появились побѣги и почки наливались.

Сельма сидѣла одна за письменнымъ столомъ своего мужа и подводила итогъ въ его счетной книгѣ. У нея былъ хорошій почеркъ, она отлично знала счетъ и понимала толкъ въ дѣлахъ. Вслѣдствіе этого, она мало-по-малу сдѣлалась домашнимъ секретаремъ своего мужа и по большей части бывало такъ, что онъ лежалъ на диванѣ и диктовалъ, между тѣмъ какъ она сидѣла у стола и писала. Для него это было очень удобно, а ей доставляло, повидимому, удовольствіе.

Вотъ что собственно и придавало ихъ жизни нѣкоторый отпечатокъ интимности.

Этотъ бракъ считался однимъ изъ самыхъ счастливыхъ. Такъ смотрѣли на него не только короткіе знакомые Кристерсоновъ, но, что еще важнѣе, ихъ прислуга, которой никогда не приходилось слышать, чтобъ господа ея ссорились между собою. Сельма была ласкова къ мужу, насколько это позволяла ея сдержанность, а онъ боготворилъ ее.

Богатство ихъ росло съ каждымъ днемъ и безъ всякихъ усилій съ ихъ стороны.

Патронъ часто уѣзжалъ изъ дому. Онъ былъ заваленъ всякими дѣлами; едва кончалось одно, какъ выступало на очередь другое: безпрестанныя собранія различныхъ комитетовъ, ревизіи, сельскохозяйственные и желѣзно-дорожные съѣзды, всякія конференціи и т. д.

Управляющій былъ человѣкъ надежный, никогда не позволявшій себѣ ни малѣйшаго упущенія, независимо отъ того, былъ ли хозяинъ дома, или нѣтъ. А, между тѣмъ, безъ патрона Кристерсона не могли обойтись ни на одномъ дѣловомъ засѣданіи, ни на одномъ парадномъ обѣдѣ.

Первое время послѣ свадьбы Сельма съ увлеченіемъ набросилась на свѣтскія удовольствія. Она заказывала себѣ экстравагантные туалеты, усвоила себѣ развязныя манеры. Держалась она постоянно около молодыхъ дѣвушекъ, шутила и смѣялась вмѣстѣ съ ними, а въ танцахъ была неутомимѣе ихъ всѣхъ.

Съ одной стороны, патронъ гордился своею молодою женой, которая въ обществѣ положительно кокетничала своею преданностью мужу, но, съ другой, онъ относился къ ней недовѣрчиво. Почему -- этого онъ и самъ не зналъ, такъ какъ она, повидимому, не особенно интересовалась мужскимъ обществомъ, но какъ скоро она вступала въ разговоръ съ молодымъ человѣкомъ, онъ ощущалъ мучительное безпокойство, а если она смѣялась, то это было мужу какъ ножъ въ сердце, потому что дома она смѣялась очень рѣдко. А потомъ эти танцы... эти танцы! Ему невыносимо было видѣть, какъ она танцуетъ съ другими. Самъ онъ бралъ на свою долю столько номеровъ изъ ея бальной программы, сколько это было возможно, чтобъ не показаться смѣшнымъ; но случалось, что онъ значительно переступалъ эту границу, и тогда оставшіяся безъ кавалеровъ дамы и барышни начинали хихикать въ своихъ уголкахъ. Сельма чувствовала это и стыдилась. Патронъ ничего не замѣчалъ; онъ только ее и видѣлъ. Она предложила ему совсѣмъ бросить танцы, но онъ рѣшительно воспротивился этому. Боже избави! Его сочли бы тираномъ. Нѣтъ, пусть она танцуетъ и веселится. Она такъ молода.

На одномъ балу произошла крупная сцена, слухъ о которой разнесся по всему околотку,-- это былъ неизсякаемый источникъ смѣха и разговоровъ для "засѣданій салоннаго суда". Патронъ замѣтилъ, что въ теченіе вечера Сельма протанцовала два танца съ молодымъ лейтенантомъ, непростительно красивымъ въ его глазахъ. Какъ разъ передъ концомъ бала лейтенантъ снова подошелъ къ ней; это была, очевидно, его полька. Но въ тотъ самый мигъ, какъ онъ раскланивался передъ нею, патронъ перебилъ ему дорогу, обхватилъ рукой талію Сельмы и произнесъ нелѣпыя слова: "Я самъ танцую съ своею женой".

Это было невообразимо комично.

Лейтенантъ счелъ себя оскорбленнымъ, патронъ началъ говорить ему грубости и Сельмѣ сдѣлалось стыдно за своего мужа.

Ей казалось страшно унизительнымъ, что онъ выдалъ свою слабость при постороннихъ, но хуже всего было обидное сознаніе, что онъ приревновалъ ее къ едва знакомому ей человѣку, къ которому она относилась съ полнымъ равнодушіемъ и для котораго сама не была ничѣмъ. Ей было такъ противно слышать, какъ этотъ бальный кавалеръ стоялъ передъ нею и спорилъ изъ-за нея съ ея мужемъ. Въ ея глазахъ это было позорное пятно, котораго никогда нельзя будетъ смыть. У нея даже явилась непреодолимая антипатія къ бѣдному лейтенанту, такъ рыцарски защищавшему ее, что она хотѣла бы, чтобы онъ лучше провалился сквозь землю.

Съ этого дня она стала совсѣмъ другая.

Она уже такъ хорошо умѣла владѣть собой, что не только не излила въ упрекахъ своей досады на мужа, но даже не допустила болѣе или менѣе рѣзкой перемѣны въ своемъ обращеніи съ нимъ, но патронъ не могъ не замѣтить, какъ температура падала -- медленно, неуклонно. Это приводило его въ отчаяніе. Онъ видѣлъ, что сдѣлалъ глупость, и горѣлъ желаніемъ загладить ее.

Цѣлый дождь денегъ и подарковъ посыпался на Сельму, но она принимала все съ такимъ холоднымъ равнодушіемъ, какъ будто она съ дѣтства привыкла распоряжаться неистощимою сокровищницей. Она благодарила его всегда привѣтливо, но такъ спокойно, точно она уже цѣлыхъ двадцать лѣтъ видитъ его у своихъ ногъ.

Это еще болѣе разжигало его страсть.

Ему казалось, что онъ никогда не подвинется ни на одинъ шагъ въ своихъ усиліяхъ овладѣть сердцемъ этой женщины, ровный темпераментъ которой никогда не повышался ни на одинъ градусъ и которая тѣмъ дальше отстранялась отъ него, чѣмъ горячѣе онъ стремился привлечь ее къ себѣ.

Можно было подумать, что ей не семнадцать лѣтъ, а пятьдесятъ.

Ея склонность къ удовольствіямъ исчезла, и, такъ какъ Сельма изъ вѣжливости, все-таки, должна была посѣщать вечера, то теперь она постоянно сидѣла съ замужними дамами. Съ самою внимательною миной выслушивала она часъ за часомъ подробнѣйшія описанія всякихъ обыденныхъ случаевъ, разсказы о судорогахъ, жалобы на неряшливыхъ служанокъ, повторявшіяся шепотомъ мелкія сплетни. "Замѣчательно развитыя дѣти" представляли одну изъ излюбленнѣйшихъ темъ. Но для того, у кого нѣтъ ни судорогъ, ни дѣтей, все это можетъ, въ концѣ-концовъ, показаться однообразымъ. Такъ думалось и Сельмѣ, несмотря на тотъ видимый интересъ, съ какимъ она все это слушала, и она начала по возможности удаляться отъ общества. Знакомые замѣтили это, обидѣлись на нее и стали приглашать ее лишь изрѣдка.

Она была рада этому: теперь ей не было надобности сидѣть чинно и чопорно въ гостиной, куда врывались волны бальной музыки, и чувствовать, какъ ноги такъ и прыгаютъ отъ желанія принять участіе въ танцахъ, въ то самое время, какъ она тихо и медленно выговаривала слова изъ страха, чтобы ея собесѣдницы не поняли, какъ сердце ея бьется отъ зависти.

Гораздо ужь лучше было сидѣть дома.

Такъ она и сдѣлала. Патронъ сталъ ѣздить одинъ. Вначалѣ онъ церемонился и жалѣлъ, что ей придется такъ долго одиночествовать, но мало-по-малу это вошло въ привычку. Для нея это были часы рѣдкаго счастья. Ей становилось удивительно легко и радостно на душѣ всякій разъ, какъ экипажъ отъѣзжалъ отъ дома. Порой она принималась кричать и пѣть въ большихъ пустыхъ комнатахъ, чтобы насладиться своимъ собственнымъ немузыкальнымъ голосомъ и отраднымъ сознаніемъ, что нѣтъ никого поблизости, кто могъ бы ее слышать, что она одна, совсѣмъ, совсѣмъ одна... Потомъ она начинала танцовать на мягкихъ коврахъ, качалась, повиснувъ руками на высокихъ косякахъ дверей, и придумывала тысячу шалостей, какъ самый рѣзвый ребенокъ, громко смѣясь сама надъ собой. Вѣдь, это было такое безумное веселье... Ахъ, какъ страстно ждала она порой отъѣзда мужа!

У него былъ свой міръ, у нея ея собственный. Имъ не о чемъ было разговаривать другъ съ другомъ.

Мало-по-малу Сельма такъ свыклась съ этою жизнью, что она пошла у нея какъ заведенные часы. Одинъ мѣсяцъ смѣнялся другимъ безъ малѣйшей перемѣны.

Изъ множества подарковъ патрона женѣ, двѣ вещи доставилией истинное удовольствіе: во-первыхъ, верховая лошадь и, во-вторыхъ, манежъ. Она съ необыкновеннымъ жаромъ предалась спорту. Патронъ позволилъ ей даже ѣздить въ городъ, чтобы брать уроки верховой ѣзды у стараго женатаго ротмистра, котораго онъ зналъ хорошо.

Сельма обладала безпримѣрною выдержкой и вскорѣ ея образцовая ѣзда сдѣлалась предметомъ гордости патрона. Онъ подарилъ ей молодую лошадь съ тѣмъ чтобы она сама ее выѣздила, и она съ жадностью поглощала всѣ новыя сочиненія по выѣздкѣ лошадей, какія только могла достать.

Такъ шла ея жизнь, и вотъ теперь ей было девятнадцать лѣтъ. Закончивъ счетъ, Сельма закрыла книгу, оперлась подбородкомъ на руки и выглянула въ садъ. Во всемъ домѣ не было слышно ни звука. Она сидѣла неподвижно и думала.

Неровности въ ея характерѣ сгладились. Она была спокойнѣе, чѣмъ прежде. Но до чего эта жизнь ея однообразна! Ей представилось будущее -- длинный, длинный рядъ годовъ. Она, пожалуй, доживетъ до шестидесяти, до семидесяти лѣтъ, -- у нея такой сильный организмъ!

Она съ отвращеніемъ думала о всѣхъ этихъ годахъ. Ею овладѣло чувство пресыщенности и пустоты. До чего жизнь бѣдна, пошла и жалка! Совсѣмъ, совсѣмъ иначе представляешь ее себѣ въ молодости.

Въ молодости? Развѣ она уже не молода?

Она подняла брови и приняла покорный видъ.

Хоть бы что-нибудь случилось, по крайней мѣрѣ! Все равно что -- будь это даже несчастье,-- что бы то ни было, только не эта гнетущая тишина!

Она встала, чтобы пойти въ конюшню.

Въ эту минуту вошла служанка и подала ей телеграмму. Она подумала, что это депеша къ мужу, касающаяся какого-нибудь, дѣла. Нѣтъ, она была адресована на ея имя. Сельма вскрыла ее съ крайнимъ удивленіемъ.

"Твой отецъ захворалъ воспаленіемъ легкихъ. Желаетъ тебя видѣть. Пріѣзжай немедленно.

"Рикардъ".

Больше ни слова. Но у нея потемнѣло въ глазахъ. Что, если онъ умретъ? Она поблѣднѣла, какъ смерть.

-- Нарочный ждетъ квитанціи,-- сказала служанка.

Сельма написала ее какъ во снѣ. Потомъ она осталась одна... Уходя, служанка бросила на нее долгій, любопытный взглядъ.

Но въ ея обезумѣвшей головѣ неотвязно вертѣлась одна только мысль: онъ умретъ. Она пожелала себѣ несчастія, и вотъ оно уже близко. Богъ, карающій тѣхъ, кто не вѣруетъ въ Него, услышалъ ея молитву и исполнилъ ее. Это Его возмездіе.

Потомъ она очнулась отъ своего оцѣпенѣнія. Вѣдь, она должна ѣхать, ѣхать, не теряя ни минуты, чтобы попасть на поѣздъ.

Она постояла одно мгновеніе неподвижно, прижавъ сомкнутый руки къ лицу, потомъ сбѣжала внизъ и приказала запрягать лошадей. Въ пять минутъ она уложила свой чемоданъ, и ей осталось только написать мужу. Въ двухъ словахъ она объяснила ему причину своего внезапнаго отъѣзда и вложила въ письмо телеграмму. Теперь все было сдѣлано и она сѣла въ экипажъ.

Отъ станціи до дома ея отца было всего двадцать минутъ ходьбы. Но никогда не проходила она этого разстоянія въ такое короткое время и никогда не казался ей такъ длиненъ этотъ путь.

Подойдя къ дому, она стремглавъ поднялась по ветхой деревянной лѣстницѣ и вошла въ кухню. Старая служанка стояла у печки и что-то стряпала. Сельма хотѣла спросить ее, но была такъ взволнована и до того запыхалась, что не могла выговорить ни слова.

Старая Мэтта совсѣмъ испугалась.

-- Господи, что съ вами, фру? Вѣдь, ничего опаснаго нѣтъ!-- сказала она, сбросивъ съ себя кухонный фартукъ.-- Успокойтесь, юя голубушка, право, нѣтъ ничего опаснаго,-- и, желая ее утѣшить, она потрепала ее по плечу.

Сельма разрыдалась.

-- Да нѣтъ же, нѣтъ же,-- протестовала Мэтта съ жалкою гримасой на морщинистомъ лицѣ,-- не плачьте, моя голубушка. Я сейчасъ доложу господину кандидату.

-- Нѣтъ, я сама пойду.

Сельма прошла рядъ запущенныхъ комнатъ, двери которыхъ, издавали слабый, надтреснутый звукъ. Отецъ жилъ на другомъ концѣ дома, гдѣ у него былъ особый входъ, но Сельма не рѣшилась прямо пройти туда изъ суевѣрнаго страха, что застанетъ его мертвымъ.

Въ большой залѣ, находившейся за комнатой отца, стоялъ Рикардъ передъ топившеюся печкой.

-- Ахъ, Рикардъ, Рикардъ,-- сказала Сельма, забывъ даже протянуть ему руку,-- неужели ты думаешь, что онъ умретъ?

-- Нѣтъ, я этого вовсе не думаю, но никогда нельзя быть вполнѣ увѣреннымъ.

Сельма затряслась всѣмъ тѣломъ и прижала къ лицу носовой платокъ.

-- Ну, ну, раздѣнься же,-- сказалъ ея двоюродный братъ и подошелъ къ ней, чтобы помочь ей снять пальто.

Она бросила перчатки и шляпу на студъ и устремилась къ двери.

-- Нѣтъ, обогрѣйся сначала, погода ныньче суровая,-- сказалъ Рикардъ.

-- Я не могу ждать.

Онъ заступилъ ей дорогу.

-- Ты не войдешь къ нему, прежде чѣмъ не успокоишься,-- сказалъ онъ рѣзко. Онъ терпѣть не могъ слезъ.

Она не отвѣтила, но попыталась пройти.

-- Когда ты успокоишься,-- повторилъ онъ, отстраняя ее.

-- Я хочу его видѣть!-- воскликнула она и попробовала протѣсниться къ двери.

Рикардъ разсердился.

-- Вѣдь, ты же слышишь, что нельзя!-- прошипѣлъ онъ, схватилъ ее за руку и съ такою силой отбросилъ ее назадъ, что она упала бы, еслибъ не была такъ гибка. Но она наклонилась, какъ тонкая ива, и поддалась толчку. Когда онъ отпустилъ руку, она опять выпрямилась во весь ростъ.

Она взглянула на него и мгновенно сдѣлалась спокойнѣе. Его лицо было искажено безразсуднымъ гнѣвомъ, на покраснѣвшемъ лбу его вздулись жилы. Тогда ея выраженіе внезапно просвѣтлѣло, и на лицѣ появилась слабая улыбка, какъ будто она встрѣтила стараго друга, но не хочетъ дать ему признать себя. Она повернулась совсѣмъ тихо, все съ тою же улыбкой, отошла къ дивану и постояла такъ нѣсколько секундъ, прижимая къ лицу носовой платокъ. Но на глазахъ ея не было больше слезъ. Она хотѣла скрыть только свою радость.

Она наслаждалась его грубостью.

Эта грубость словно возвратила ей все, что она утратила: минувшіе годы, прежнее "я",-- все, рѣшительно все.

Она, полновластно царившая въ своемъ домѣ, преждевременно утомленная и пресыщенная жизнью,-- она, которая однимъ ласковымъ взглядомъ могла купить все, что даютъ деньги, и за кусокъ хлѣба и условленную плату видѣла покорность и повиновеніе со стороны окружавшихъ ее,-- она въ эту минуту радовалась тому, что ей пригрозили, какъ собакѣ: такъ велико обаяніе новизны! Но тутъ было не одно новое, а нѣчто большее: тутъ было и старое. Она увидѣла себя лицомъ къ лицу съ памятью о прошломъ, съ воспоминаніями о всемъ томъ, что она такъ горько оплакивала въ своемъ сердцѣ,-- съ молодостью, съ жизнью и свободой, со всѣмъ тѣмъ, что она продала за деньги, что не пріобрѣтается разсчетомъ, а приходитъ само собою. Она сознавала съ наслажденіемъ, что съ ея волей столкнулась чужая воля, ничѣмъ не вынужденная склониться передъ ней, а вполнѣ свободная, готовая съ ней бороться. Она не была въ эту минуту ни богатая госпожа, которой должны повиноваться за то, что она платитъ деньги, ни молодая женщина, предъявляющая требованія къ человѣку, котораго можетъ осчастливить. Она была просто кузина, которая должна была подчиниться или вступить въ борьбу за свое право, совершенно такъ, какъ въ былое время.

Она чуть не вскрикнула отъ переполнившаго ее ликованія, а, между тѣмъ, ея отецъ лежалъ больной въ сосѣдней комнатѣ. Но она чувствовала себя теперь спокойной: вѣдь, Рикардъ былъ здѣсь, Рикардъ, ея старый ворчливый товарищъ. Она готова была заплакать отъ радости. Въ ея душѣ не было мѣста для другаго чувства.

Онъ стоялъ и смотрѣлъ на нее.

Она опиралась лѣвою рукой о спинку дивана, такъ что правое плечо ея слегка поднялось. Темно-коричневый, плотно обхватывавшій ее полонезъ обрисовывалъ ея стройный станъ своею густою шерстяною тканью. Во всей этой фигурѣ была чистота линій, невольно привлекавшая вниманіе.

Молодой врачъ тоже любовался ею, но только съ точки зрѣнія спеціалиста. Онъ думалъ о томъ, какъ здорова и сильна должна быть эта женщина. И, самъ не отдавая себѣ отчета, онъ сравнивалъ ее съ другими женщинами, которыхъ онъ видалъ,-- живыми и мертвыми, -- сливавшимися въ его представленіи въ одинъ общій малокровный и изнуренный типъ.

-- Ты совершенно правъ,-- спокойно сказала она, повернувшись къ нему,-- я войду къ папѣ только тогда, когда ты самъ меня къ нему пустишь.

Это было вполнѣ добровольное подчиненіе и оно, очевидно, доставляло ей удовольствіе.

Его лицо разомъ прояснилось; онъ подошелъ и сѣлъ рядомъ съ ней на диванъ.

-- Тебѣ сейчасъ же можно будетъ войти,-- сказалъ онъ уже другимъ тономъ.-- Я только нахожу нужнымъ предупредить дядю о твоемъ пріѣздѣ.

Въ знакъ согласія она только кивнула головой.

-- Я счелъ своимъ долгомъ увѣдомить тебя, хотя болѣзнь вовсе не такъ опасна,-- сказалъ онъ,-- и, кромѣ того, дядя будетъ чувствовать себя спокойнѣе, зная, что ты здѣсь. Одно это стоитъ всякаго лѣкарства.

-- Разумѣется, ты долженъ былъ увѣдомить меня,-- отвѣтила она. Они совсѣмъ уже вернулись къ прежнему товарищескому тону.

И только теперь, болтая о томъ и другомъ, они нашли время разсмотрѣть другъ друга.

Рикардъ походилъ на своего отца, но всѣ черты его были болѣе характерны, и то, что у отца маскировалось осторожностью священника, выступало у сына совсѣмъ открыто. Во всей его физіономіи было нѣчто, изобличавшее человѣка оппозиціи.

Что онъ былъ некрасивъ, объ этомъ и говорить не стоило. Его лицо нельзя было даже назвать привлекательнымъ, но оно производило впечатлѣніе сильной индивидуальности. Кто разъ его видѣлъ, тотъ уже не могъ его забыть.

Лобъ у него былъ широкій; темные, короткіе волосы вились и торчали вверхъ; глаза сидѣли глубоко въ орбитахъ и слишкомъ близко другъ отъ друга, что придавало взгляду нѣсколько суровое выраженіе; носъ былъ задорный и тонкій, ротъ большой, съ сжатыми губами. Мягкая курчавая борода покрывала всю нижнюю половину лица. Она была очень красива и шла къ нему.

-- Слушай, Сельма, что я скажу тебѣ,-- началъ онъ вдругъ.

-- Что такое?

Онъ старался казаться равнодушнымъ, но это ему не удавалось; онъ даже улыбался радостною, какъ солнечный лучъ, улыбкой. Его хмурая физіономія обладала замѣчательною способностью просвѣтляться до неузнаваемости.

-- Я помолвленъ,-- сказалъ онъ съ оттѣнкомъ смущенія, но, въ то же время, зорко смотря на нее, чтобы видѣть, какъ она это приметъ.

-- Правда, правда, Дикъ?-- воскликнула она въ радостномъ удивленіи.-- Но съ кѣмъ же? Я знаю ее?

-- Нѣтъ, не знаешь. Но вотъ ея портретъ.

Онъ вынулъ изъ бумажника фотографическую карточку и подалъ ее Сельмѣ.

Она долго разсматривала ее молча.

-- Отчего ты такъ этому обрадовалась?-- спросилъ онъ и хотѣлъ взять карточку назадъ.

-- Нѣтъ, дай мнѣ еще посмотрѣть,-- сказала она, отстраняя локтемъ его руку.

-- Ну, говори же, почему ты такъ обрадовалась?

-- Ахъ, вѣдь, разъ, что ты помолвленъ, ты, конечно, перемѣнишься, не будешь такимъ забіякой.

Онъ сильно покраснѣлъ.

-- Развѣ я былъ забіякой относительно тебя!

-- Да, постоянно,-- отвѣтила она совершенно невозмутимо,-- но твоя невѣста съумѣетъ отшлифовать тебя; она очаровательна.

Сельма отдала ему портретъ.

-- Прелестная блондинка,-- сказалъ онъ и, какъ бы сравнивая ихъ, посмотрѣлъ на незавитую прядь, падавшую на лобъ Сельмы.

Она сдѣлала движеніе головой, чтобы откинуть эту прядь съ лца. Эту привычку она сохранила еще съ того времени, когда была дѣвушкой. Онъ обратилъ на это вниманіе и долженъ былъ подавить улыбку.

-- Какъ зовутъ ее?-- спросила Сельма.

-- Эльвира Крузе.

-- Она, должно быть, очень молода?

-- Ровесница тебѣ.

-- На портретѣ она кажется моложе.

-- Да и въ дѣйствительности; но это оттого, что она такая маленькая и тоненькая.

-- Ты давно знакомъ съ ней?

-- Почти столько же времени, сколько мы помолвлены.

-- Такъ ты сразу влюбился въ нее?

-- Мгновенно,-- отвѣчалъ онъ съ гордостью.

-- Какъ же это случилось?

Онъ засмѣялся.

-- Да такъ: я былъ шаферомъ на одной свадьбѣ, она была дружкой, и жребій рѣшилъ выборъ, какъ это часто бываетъ въ жизни. Она выпала на мою долю. Вотъ тебѣ и вся исторія.

-- Фи, Рикардъ!

-- Ну, если это тебѣ не нравится, то я постараюсь разсказать это иначе,-- отвѣтилъ онъ съ улыбкой.-- Я вошелъ вмѣстѣ съ своими товарищами по несчастью въ комнату, гдѣ дружки стояли въ рядъ, поджидая насъ. Я увидалъ густые золотистые волосы, такіе же свѣтлые, какъ у тебя, но не такіе жесткіе и прямые, мягкіе, какъ шелкъ, волнистые, спускавшіеся кольцами на лобъ и на глаза; и когда я увидалъ ихъ, сердце у меня дрогнуло. А изъ-подъ этой золотистой сѣтки выглядывало самое прелестное личико, съ такимъ милымъ, очаровательнымъ ротикомъ... Ну, довольна ты теперь?

Она сидѣла, опустивъ глаза, и, сложивъ руки на колѣняхъ, медленно потирала ихъ, какъ бы снимая перчатки.

-- Да, но мнѣ не нравится, что ты такъ говоришь объ этомъ. Бракъ -- серьезное дѣло.

-- Но не настолько ужь серьезное, чтобы изъ-за него повѣситься.

Она ничего не отвѣтила и не подняла головы.

-- Хочешь пойти теперь къ дядѣ?-- спросилъ онъ.

-- О, да, конечно.

-- Я только пойду сперва взгляну на него, -- сказалъ онъ и ушелъ.

Оставшись одна, Сельма прислонилась къ жесткой спинкѣ дивана и оглядѣлась въ этой старой комнатѣ, гдѣ все было ей такъ хорошо знакомо. По всей вѣроятности, она была прежде красива. На большой печкѣ выступалъ широкій карнизъ, очевидно, предназначенный для разныхъ бездѣлушекъ, а обои съ нарисованными на нихъ ландшафтами, попортившіеся отъ сырости и висѣвшіе теперь большими клочьями, стоили въ свое время большихъ денегъ. Все это сохранилось отъ временъ предковъ.

Теперь зала стояла почти совсѣмъ пустая; въ ней было очень мало мебели, да и та -- разнокалиберная.

Съ тѣхъ поръ, какъ Сельма помнила себя, эта комната всегда была необитаема.

Вскорѣ Рикардъ явился за своею кузиной и они пошли черезъ маленькія сѣни, отдѣлявшія комнату больнаго отъ залы.

Отецъ лежалъ въ сильной лихорадкѣ и страдалъ одышкой, но не былъ такъ плохъ, какъ она представляла себѣ. Она долго оставалась у его постели, ласково проводя рукой по его мягкимъ сѣдымъ волосамъ.

Кандидатъ сидѣлъ у письменнаго стола и смотрѣлъ на дворъ; онъ не хотѣлъ мѣшать ихъ первому свиданію.

-- Сельма,-- сказалъ онъ, наконецъ.

Она подошла къ нему. Ему надо было дать ей нѣсколько указаній относительно лѣкарствъ.

Она усѣлась въ кресло отца, которое сама ему вышила, и они стали тихо разговаривать.

-- Мы приготовили для тебя гостиную,-- сказалъ Рикардъ.-- Я былъ вполнѣ увѣренъ, что ты пріѣдешь.

-- Спасибо. но какъ же ты узналъ, что папа болѣнъ?

-- Мэтта прислала мнѣ сказать съ разнощикомъ, такъ что я сейчасъ же пріѣхалъ сюда посмотрѣть, что здѣсь дѣлается, потому что отъ старика я не могъ добиться никакого толку. Съ двѣнадцатичасовымъ поѣздомъ я опять уѣхалъ въ Лундъ, чтобы переговорить съ профессоромъ и добыть лѣкарствъ, а потомъ опять сюда.

-- Какъ это мило съ твоей стороны! Но, вѣдь, ты останешься пока съ нами? Это такъ бы успокоило меня!

-- Да, я останусь; я и книги свои захватилъ съ собой. Прошлую ночь я просидѣлъ въ этомъ креслѣ, не раздѣваясь, но сегодня будетъ ужь твоя очередь.

Она кивнула головой.

-- Мнѣ никогда еще не приходилось исполнять обязанность сидѣлки,-- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Но мнѣ жаль было бѣдную Мэтту: она глазъ не сомкнула всю позапрошлую ночь. Но теперь я понимаю, почему сидѣлки такія страстныя охотницы до кофе. Когда Мэтта вошла въ пять часовъ съ подносомъ, мнѣ, право, показалось, что я вижу передъ собой ангела.

Сельма тихо засмѣялась.

-- Потомъ я вздумалъ истопить печку въ залѣ, чтобы можно было сидѣть тамъ и быть всегда подъ рукой,-- продолжалъ онъ.-- Но ты и представить себѣ не можешь, въ какомъ жалкомъ состояніи была эта печь! Я самъ долженъ былъ замазать ее -- посмотрѣла бы ты только на меня!-- но за то теперь все въ отличномъ порядкѣ.

Сельмѣ казалось, что она и въ самомъ дѣлѣ видитъ его за этою работой; она такъ хорошо знала его упорную настойчивость и невольно улыбнулась, услышавъ объ его новомъ талантѣ.

-- Какъ это пріятно, что мы, наконецъ, встрѣтились съ тобой!-- сказала она.

Онъ ничего не отвѣтилъ, но видно было, что и онъ думаетъ то же самое.

-- Гдѣ ты помѣстишься?-- спросила она.

-- Въ столовой.

-- Отлично. Стало быть, мы будемъ обѣдать въ залѣ.

-- Превосходно.

Они чуть было опять не разсмѣялись,-- такъ весело было устраивать все это.

Для Сельмы началось чудесное время, несмотря на тревожное событіе, заставившее ее пріѣхать въ отцовскій домъ. Она была въ самомъ ровномъ, въ самомъ хорошемъ расположеніи духа, а такъ какъ болѣзнь отца не принимала серьезнаго оборота, то и не было причины печалиться.

Весь персоналъ прислуги ограничивался старою Мэттой, одиноко хозяйничавшею въ кухнѣ и кладовой, и въ большомъ домѣ царила такая тишина, что среди бѣлаго дня слышно было, какъ мыши скребли подъ поломъ. Въ этомъ запустѣніи было что-то привлекательное для Сельмы. Оно приводило ее въ такой же восторгъ, какой испытываютъ дѣти богатыхъ родителей, когда, наскучивъ играть дорогими игрушками, они заберутся въ старый чуланъ, гдѣ приходится самимъ дѣлать открытія и вытаскивать то то, то другое изъ пыли и забвенія. Даже отъ паутины, скопившейся въ углахъ, и отъ обрывковъ обоевъ какъ будто вѣяло какимъ-то безпечнымъ спокойствіемъ.

-- Не правда ли, какое это милое, старое гнѣздо?-- говорила она двоюродному брату. И онъ соглашался съ нею.

Во всемъ этомъ было что-то, напоминавшее "богему" и нравившееся имъ именно тѣмъ, что оно было такъ не похоже на правильное, обычное теченіе жизни. Имъ казалось, что они словно ушли отъ міра и что время остановилось. Оба они радовались возвращенію прежней интимности; разница была только въ томъ, что теперь ихъ дружба не омрачалась такими частыми ссорами.

Сельма писала черезъ день своему мужу и отъ него постоянно получала письма, страстныя любовныя посланія съ длинными цитатами изъ Тегнёра и другихъ поэтовъ. Объ одномъ только Сельма никогда не упоминала мужу -- о присутствіи двоюроднаго брата.

Пока больной былъ особенно плохъ, они поочередно дежурили около него ночью, а по утрамъ тотъ изъ нихъ, кто былъ свободенъ, приносилъ другому кофе. Они пили его вдвоемъ въ залѣ у только что затопленной печки, среди смѣха и шутокъ, потому что Рикардъ принималъ "хозяйственную" и "важную" мину и всегда при этомъ у него что-нибудь валилось изъ рукъ. По крайней мѣрѣ, такъ утверждала Сельма, и тогда, въ перемежку со смѣхомъ, у нихъ начинались дружескія пререканія; со стороны Рикарда сыпались логическіе доводы, со стороны Сельмы -- смѣлые парадоксы. Сервировка была далеко не изящная: грубыя фаянсовыя чашки, оловянныя ложки и маленькій, какъ жаръ горѣвшій кофейникъ, получившій прозвище "Петеръ". Но горячій кофе былъ такъ вкусенъ, огонь въ печкѣ трещалъ такъ привѣтливо, и все казалось такъ весело имъ обоимъ. Сельма называла это жить на холостую ногу, но Рикардъ смѣялся надъ ней, говоря:

-- Да, какъ бы не такъ! Что ты только воображаешь!

Такъ какъ онъ не занимался первое время, то они придумали меблировать залу всѣмъ тѣмъ, что было подходящаго въ другихъ комнатахъ. Какое это было для нихъ удовольствіе! Они безпрестанно производили пробы и перемѣны и сами смѣялись надъ своею ребячливостью, но, тѣмъ не менѣе, это забавляло ихъ. Подъ конецъ оба они пришли къ заключенію, что теперь зала положительно меблирована въ самомъ строгомъ стилѣ. Суть была въ томъ, что имъ, по крайней мѣрѣ, было въ ней хорошо и что комната приняла обитаемый видъ.

Кандидатъ часто писалъ своей невѣстѣ.

Разъ вечеромъ, когда Сельма вошла въ залу изъ комнаты больнаго, Рикардъ показалъ ей три сплошь исписанныхъ листа.

-- Смотри, какое длинное посланіе,-- сказалъ онъ, смѣясь.-- Я все описалъ ей -- и старое гнѣздо, и тебя.

-- Господи Боже! Но что же ты нашелъ писать, что у тебя вышелъ цѣлый манускриптъ?

-- Хочешь прочесть?

-- Ты врядъ ли пожелалъ бы этого!

-- Какъ такъ? Почему же нѣтъ?

-- Я никогда не думала, чтобы можно было показывать такія письма,-- отвѣтила Сельма съ нѣкоторою застѣнчивостью. Его предложеніе огорчило ее и за невѣсту, и за него самого.

-- Вѣдь, ты, разумѣется, подружишься съ Эльвирой, поэтому преспокойно можешь прочитать это письмо и сама приписать ей два слова. Я уже упомянулъ о томъ, что ты это сдѣлаешь. Она теперь уже знаетъ тебя. Ну, читай же.

Онъ сидѣлъ въ углу залы у письменнаго стола, на которомъ стояла зажженная лампа. Всѣ шторы были спущены. Такъ было тепло и уютно въ этой большой полутемной комнатѣ съ старомодною, покоробленною мебелью, и весь свѣтъ отъ лампы сосредоточивался на его смугломъ лицѣ, на черныхъ, коротко подстриженныхъ волосахъ и широкихъ плечахъ.

Онъ развернулъ предъ собою письмо и смотрѣлъ на Сельму; она подошла, но, повидимому, еще колебалась.

-- Я пари держу, что тебѣ страшно хочется прочесть его, потому что всѣ женщины любопытны, и, тѣмъ не менѣе, онѣ такъ ужасно жеманятся, что...

Онъ всталъ и съ шумомъ ударилъ объ столъ своимъ портфелемъ.

Сельма только засмѣялась надъ его вспышкой.

-- Да, то же самое было и на-дняхъ, -- продолжалъ онъ, -- когда ты случайно раскрыла эту анатомію. И, Боже мой! Что только съ тобою сдѣлалось: и покраснѣла, и поблѣднѣла, и въ ужасѣ захлопнула книгу. Я отлично видѣлъ это, хотя и молчалъ. Въ душѣ ты, вѣроятно, возмущалась и тѣмъ, что я читаю ее, -- я, врачъ! Я могъ бы просто умереть со смѣху, но я былъ такъ золъ, что мнѣ хотѣлось и рвать, и метать. Ну, можно ли такъ ломаться изъ-за научнаго сочиненія? Да и, кромѣ того, есть вещи, которыя должна бы знать всякая женщина. Если бы это былъ кто другой, а не ты, я не сказалъ бы ни слова. Но неужели же и ты будешь жеманиться? Это точь-въ-точь, какъ Эльвира.

Онъ остановился.

-- Какъ это ты можешь выходить изъ себя ни съ того, ни съ сего?-- замѣтила она совершенно спокойно.

-- Ни съ того, ни съ сего?-- повторилъ онъ съ сердцемъ и протянулъ впередъ руки съ такимъ энергическимъ жестомъ, что плечи его вздернулись.-- Если бы это былъ дрянной романъ, что-нибудь безнравственное и грязное, я не подумалъ бы говорить объ этомъ. Но чисто-научная работа...

Сельма только засмѣялась звонкимъ, веселымъ смѣхомъ. Она такъ привыкла съ давнихъ временъ къ его выходкамъ, что его гнѣвъ доставлялъ ей почти удовольствіе.

-- Ну, какъ же можетъ совершенствоваться человѣчество,-- продолжалъ онъ, все въ томъ же тонѣ,-- если женщины непремѣнно хотятъ оставаться подъ стекляннымъ колпакомъ, такъ что съ ними и говорить-то нельзя, какъ съ людьми? Самыя простыя вещи онѣ находятъ неприличными. Онѣ положительно стремятся къ тому, чтобы ихъ считали идіотками.

Сельма смотрѣла на него съ спокойною улыбкой. Она только ждала, когда уляжется буря. Пока она еще бушевала, не стоило говорить съ нимъ,-- ей это было хорошо извѣстно.

-- Да, ты смѣешься,-- сказалъ онъ,-- но, вѣдь, это дѣйствительно серьезный вопросъ. Развѣ же ты не знаешь, до какой степени зависитъ отъ васъ, женщинъ, благополучіе подростающаго поколѣнія? Вы могли бы быть нашими лучшими союзницами въ проведеніи необходимыхъ реформъ. Но, Боже избави! какъ только разговоръ коснется какой-нибудь другой, не салонной темы, вы затыкаете уши и притворяетесь, будто ничего не знаете. Нельзя васъ научить ни заботиться о вашемъ тѣлѣ, ни воспитывать вашихъ дѣтей, потому что одно упоминаніе объ этомъ вы уже считаете крайне непристойнымъ. Да вотъ и теперь, развѣ ты не покраснѣла изъ-за того только, что я упомянулъ о дѣтяхъ? А еще замужняя женщина! Ахъ, это просто...

Онъ сдѣлалъ отчаянный жестъ рукой.

-- Но, Рикардъ, на что же ты сердишься? Развѣ я когда-нибудь отказывалась слушать тебя?

-- Отказывалась, отказывалась!-- повторилъ онъ.-- Да, попробовалъ бы я только! Ужь если ты теперь извиваешься, какъ угорь, изъ-за того, что я предложилъ тебѣ прочесть мое письмо къ моей невѣстѣ! Какъ будто тамъ написано что-нибудь такое, что можетъ сконфузить вашу милость! Или точно я самъ не знаю, чего вправѣ ожидать отъ меня Эльвира!

-- Ты бы постыдился!-- смѣло воскликнула она.-- Неужели у тебя хватаетъ духу дѣлать мнѣ упреки за то, что я изъ деликатности не рѣшилась его прочесть?

-- Очень нужна мнѣ твоя деликатность! Для меня нѣтъ ничего противнѣе этой деликатности!

-- У, какой ты горячка! Мнѣ бы слѣдовало прямо уйти отъ тебя, но теперь мнѣ захотѣлось прочитать письмо.

-- Чтобъ сдѣлать мнѣ одолженіе или удовольствіе,-- я ужь знаю это! Это такъ похоже на тебя. Нѣтъ, покорно благодарю; я не принимаю такой... такой милостыни.

Онъ сердито усмѣхнулся, причемъ одинъ уголъ рта приподнялся вверхъ.

-- Ахъ, Рикардъ!-- Ея тонъ долженъ бы былъ обезоружить его, и улыбка ея приняла оттѣнокъ грусти.

Рикардъ ничего не отвѣтилъ, а только сѣлъ на прежнее мѣсто въ угрюмомъ молчаніи.

-- Ну, что же?-- сказала Сельма.

-- Вотъ оно,-- онъ указалъ на письмо,-- но, впрочемъ, теперь мнѣ все равно.

Она больше ничего не сказала, но положила одну руку на столъ, а другую на его плечо, и наклонилась, чтобъ удобнѣе читать. Лицо его сохраняло пасмурное выраженіе, но она дѣлала видъ, будто не замѣчаетъ этого. Ея рука твердо и покойно опиралась на его плечо, какъ на какой-нибудь неодушевленный предметъ. Онъ радовался этому. Ему было ясно, что, опираясь на него, она не испытываетъ ни малѣйшаго волненія: для нея онъ былъ все равно, что кусокъ дерева, и онъ находилъ забавнымъ, что можетъ видѣть нѣчто пріятное именно въ этомъ.

Ему хотѣлось бы сказать ей, что теперь онъ смотритъ на нее такъ, какъ еслибъ она была его родною сестрой, но это вышло бы пошло, а потому онъ и молчалъ.

Сельма указала на обращеніе въ письмѣ "милая Эльвира".

-- Ты всегда такъ пишешь?-- спросила она.

-- Всегда. Почему ты спрашиваешь?

-- Да такъ, изъ любопытства,-- отвѣтила она и покраснѣла. Ей казалось, что это звучитъ такъ просто и красиво. Ей нравилось также, что онъ всегда пишетъ одинаково. Должно быть, потому, что въ этихъ двухъ словахъ заключается вся правда. Патронъ безконечно варьировалъ свои обращенія: "моя возлюбленная богиня", "обожаемая супруга", "прелестная моя душечка". Въ этомъ не было ничего осязательнаго, ничего реальнаго. Подписывался онъ неизмѣнно: "твой возлюбленный Поль". Это было и смѣшно, и досадно. Сказала ли она ему хоть разъ, что любить его? Никогда не произносила она этого слова. Да, правда, оно стояло въ обрядѣ бракосочетанія. Но тогда она повторила его совсѣмъ машинально, какъ попугай.

Она взглянула на конецъ письма, чтобы сравнить. "Твой Рикардъ",-- стояло тамъ. Больше ничего.

Онъ засмѣялся; теперь къ нему вернулось прежнее хорошее расположеніе духа, и они стали читать вмѣстѣ, такъ что головы ихъ касались одна другой. Очевидно, письмо занимало ее.

-- Никогда не думала я, что ты такой превосходный стилистъ,-- сказала она, перевернувъ страницу.

-- Мнѣ необходимо выработать стиль; вѣдь, я собираюсь сдѣлаться писателемъ,-- отвѣтилъ онъ.

-- Ты?-- Она слегка подтолкнула его локтемъ.

-- Да, конечно, въ предѣлахъ своей спеціальности. Когда я покончу со службой въ клиникѣ и побываю за границей, я примусь за популярныя лекціи. У меня намѣчено множество вопросовъ, съ которыми я желаю познакомить публику.

-- Ахъ, какъ это пріятно! Значитъ, я буду читать твои сочиненія. Какъ ты думаешь, пойму я ихъ?

-- Разумѣется.

Она радостно улыбнулась, потомъ стала читать дальше. Все письмо было посвящено разсказамъ о старомъ домѣ, о ней самой, которую онъ описывалъ чрезвычайно живо, и объ ихъ образѣ жизни. Его слогъ поразилъ ее своею силой. Но ни слова о любви или о чемъ-нибудь подобномъ.

-- Гм...-- сказала она съ тихою усмѣшкой, кончивъ читать и отодвинувшись отъ него.

-- Что-жь, не пришлось по вкусу?-- Онъ взглянулъ на нее съ плутовскою миной, какъ будто угадавъ ея мысль.

-- Нѣтъ, это чудесно, но развѣ ты всегда такъ пишешь?

-- Что значитъ "такъ"?

-- Такъ... такъ...-- она искала слова,-- такъ разсудительно? Они оба засмѣялись: вѣдь, то, что она хотѣла сказать, было такъ трудно выразить и такъ легко понять.

-- Да,-- отвѣтилъ онъ.

-- И ты точно такъ же говоришь съ ней, когда вы видитесь?

Въ его глазахъ что-то блеснуло, когда онъ поднялъ ихъ.

-- Ты думаешь, я такой тихоня?-- сказалъ онъ съ улыбкой, заставившей ее покраснѣть.-- О, нѣтъ, мнѣ знакомъ и другой языкъ. Но на что онъ мнѣ въ письмѣ? Письмо всегда останется письмомъ, а поцѣлуй -- поцѣлуемъ. Я не считаю нужнымъ смѣшивать одно съ другимъ.

Она ощутила при этихъ словахъ какую-то глухую, непонятную боль.

Наступила пауза. Сельма разсѣянно перебирала на столѣ какія-то бумаги.

-- Рикардъ, вѣдь, ты очень любишь свою невѣсту?-- сказала она тихимъ голосомъ, не смотря на него.

-- Что хочешь ты сказать этимъ?

-- Я хочу только сказать, что, право, грѣшно...-- Она запнулась.

-- Что такое грѣшно?

-- Жениться на молоденькой дѣвушкѣ и потомъ бросить ее на произволъ судьбы, разлюбить ее.-- Она говорила робко и торопливо.

Онъ сидѣлъ, складывая свое письмо.

Въ ея пониженномъ тонѣ было что-то трогательное, мгновенно запавшее ему въ душу, стѣснившее и сдавившее ему грудь, что-то безформенное, но непреодолимое, подобное тоскѣ по родинѣ, овладѣвающей жителемъ горной страны, когда въ немъ воскресаютъ воспоминанія о ней. Ничто не могло бы заставить Рикарда поднять глаза въ эту минуту.

-- Я горячо люблю Эльвиру,-- сказалъ онъ,-- ни за что въ мірѣ не согласился бы я отказаться отъ нея. Знаешь ли, Сельма, я такъ влюбленъ, что порою самъ себѣ кажусь безумнымъ. Можешь ли ты представить себѣ, что я даже ревнивъ?

Онъ говорилъ совсѣмъ тихо. Въ его словахъ были и стыдливость признанія, и протестъ противъ обвиненія.

-- Я вѣрю тебѣ,-- отвѣтила Сельма.

Наступило короткое молчаніе. Онъ все еще складывалъ письмо, а Сельма внимательно разглядывала старый конвертъ.

-- Если только можетъ быть счастье въ бракѣ, то я убѣжденъ, что мы съ Эльвирой будемъ счастливы,-- сказалъ онъ поспѣшно, уже другимъ тономъ.-- Она еще такъ неразвита, такъ молода, мягка, какъ воскъ; я могу воспитать ее совершенно въ своемъ духѣ. Она научится понимать меня, и наша жизнь сдѣлается дѣйствительною совмѣстною жизнью.

Сельма ничего не сказала; она стояла, углубившись въ свои мысли, и проводила пальцемъ по краю стола.

-- Но какъ странно подумать, что она однихъ лѣтъ съ тобою,-- прибавилъ онъ.

-- Что же это за годы... девятнадцать лѣтъ?-- промолвила Сельма съ грустною улыбкой.

-- Да, это правда, но мнѣ какъ-то всегда кажется, что та старше.

VII.

Отцу Сельмы становилось съ каждымъ днемъ лучше, и патронъ начиналъ уже поговаривать въ своихъ письмахъ, что скоро пріѣдетъ за нею.

Былъ туманный весенній день, теплый и дождливый; крупныя капли повисли на кровельномъ навѣсѣ, и все было окутано влажною мглой.

Сельма сидѣла въ комнатѣ отца, который уже настолько поправился, что могъ лежа читать газету. Онъ былъ чисто выбрить, а его тонкіе, гладко причесанные волосы красиво обрамляли его изящную голову. Сельма уронила работу на колѣни и прислонилась головой въ высокой спинкѣ стула. Она казалась утомленной и закрыла глаза.

-- Ты слишкомъ усердно ухаживала за мной, дѣточка,-- сказалъ отецъ своимъ мягкимъ, ласкающимъ голосомъ, ослабѣвшимъ отъ болѣзни.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не думай этого,-- отвѣтила она съ улыбкой,-- но у меня такая необузданная натура, что я не могу сидѣть спокойно: мнѣ нуженъ свѣжій воздухъ и движеніе. Не тревожься обо мнѣ, мой дорогой папочка. Когда ты будешь совсѣмъ здоровъ, я вознагражу себя.

Онъ бросилъ на нее долгій, озабоченный взглядъ и снова взялъ въ руки газету.

Сельма опять закрыла глаза. Она сидѣла и думала о прошломъ и о томъ, какъ поступилъ съ ней въ былое время дядя. Линія губъ приняла прямыя и жесткія очертанія, подбородокъ казался еще острѣе отъ сжатаго рта, брови болѣзненно сдвинулись и на лицѣ появилось какое-то подавленное выраженіе.

Теперь она понимала его мотивы. Онъ создалъ себѣ идеалъ счастья, соотвѣтствовавшій его собственной натурѣ, и хотѣлъ осуществить его для племянницы. Но если даже въ основѣ его дѣйствій было и искреннее доброжелательство, она, все-таки, чувствовала, что никогда не будетъ въ состояніи простить ихъ ему. Никогда! Вѣдь, онъ не только нанесъ ей непоправимый вредъ, но пустилъ въ ходъ и обманъ. Ей пришла на память сцена въ его кабинетѣ, когда она просила его дать ей прочесть письмо къ нему отца, и онъ ей не далъ его. Какъ она была глупа, повѣривъ ему на-слово! Все, все это время она была такъ простодушна. Виной тону была ея честность. Но развѣ глупо быть честной? Пожалуй. А, все-таки, трудно повѣрить, чтобы то, что хорошо, могло быть, вмѣстѣ съ тѣмъ, глупо. А лгать... вѣдь, это, конечно, нехорошо... А, между тѣмъ, она сдѣлалась скрытной. Никогда не была она теперь откровенна, даже съ отцомъ. Даже съ нимъ не могла она больше быть чистосердечной. Она вспоминала съ любовью только одну идиллію, маленькую, чудную дѣтскую идиллію -- и ничего больше. Въ сущности, она всегда была скрытной, когда дѣло касалось ея мыслей. Она спрашивала себя, знаетъ ли дядя, что она.... не то что ненавидитъ его, такъ какъ это слово черезъ-чуръ ужь высокопарно, но, во всякомъ случаѣ, питаетъ къ нему враждебное чувство, котораго ничто не вырветъ изъ ея сердца?

Онъ поступилъ бы совершенно такъ же, еслибъ она была его дочерью. Такъ развѣ же она была обязана любить его за это?

Но, вѣдь, безполезно ломать голову, раздумывая о самой себѣ, а еще безполезнѣе сокрушаться о томъ, чего не воротишь.

Она открыла глаза и оглядѣлась въ комнатѣ. На губахъ ея мелькнула невольная улыбка. Всѣ предметы здѣсь точно ссорились другъ съ другомъ -- темные цвѣта ворчали, а яркіе поднимали громкій крикъ. Ахъ, какъ это забавно! И со всѣмъ этимъ папа превосходно уживался! Онъ не хотѣлъ отказаться ни отъ одной изъ этихъ вещей. Сельма сидѣла и разсматривала ихъ.

Старая сѣраго цвѣта кровать, съ которой онъ не хотѣлъ разстаться ни за какія сокровища въ мірѣ, вовсе не гармонировала съ моднымъ плетенымъ стуломъ у письменнаго стола; коричневая обивка кресла съ высокою спинкой рядомъ съ ковромъ, вышитымъ пестрыми шерстями, вызывала представленіе о далекой старинѣ. Но все здѣсь говорило о Сельмѣ, начиная съ ея первыхъ неумѣлыхъ рисунковъ, найденныхъ на чердакѣ и въ кладовой и вставленныхъ въ рамки, и кончая ея большимъ фотографическимъ портретомъ въ изящной рѣзной рамѣ. На двери висѣли ея сломанные коньки, надъ постелью была пришпилена подушечка для часовъ, сшитая ею въ пансіонѣ, а въ уголкѣ стояла старая деревянная скамеечка, на которой она обыкновенно сидѣла ребенкомъ.

Ахъ, какъ славно жить! Она улыбнулась и закрыла глаза. Но голова у нея болѣла и она стала медленно повертывать ее изъ стороны въ сторону, прислонившись къ спинкѣ стула.

Воробьи неистово чирикали на кучѣ хвороста, лежавшей на дворѣ. Цѣпная собака выскочила изъ конуры и, взобравшись на крышу своего жилья, начала отряхиваться, громко звякая цѣпью. Сельма слышала все это и наслаждалась, не обращая вниманія на головную боль.

Затѣмъ пришелъ Рикардъ. Не поднимая головы, она сразу узнала его по походкѣ.

-- Что это? Никакъ ваша милость притворяетесь больной?-- спросилъ онъ шутливо.

-- Да, представь себѣ! У меня разболѣлась голова,-- весело отвѣтила она ему.

-- Очень понятно. Этотъ образъ жизни совсѣмъ не годится для тебя. Ты все время сидишь взаперти.

-- Да, я знаю. Этого-то я и не выношу. Но теперь я прилягу немножко, и все пройдетъ,-- сказала она, вставая.

-- Прилягъ на диванъ въ залѣ,-- отвѣтилъ онъ, и они вмѣстѣ отправились туда.-- Я пойду, принесу тебѣ плодъ,-- сказалъ Рикардъ.

-- Благодарствуй.

Онъ тотчасъ же вернулся, положилъ на диванъ мягкую подушку и развернулъ плэдъ.

Сельма легла.

-- Если ты хочешь уснуть, я уйду, а то я посижу съ тобой и поболтаю,-- сказалъ онъ, укрывая ее плодомъ.

-- Нѣтъ, лучше посиди со мной, я все равно не засну. Ахъ, какъ чудесно!-- прибавила она и приложила лобъ къ холодной подушкѣ.

Онъ придвинулъ стулъ и сѣлъ у ея изголовья.

-- Рикардъ,-- сказала она немного погодя,-- знаешь, о чемъ я думаю? Ты, конечно, видѣлъ мою мать?

-- Да, видѣлъ, но я едва помню ее; мнѣ, вѣдь, было всего пять лѣтъ, когда ты родилась.

-- Мнѣ такъ хотѣлось бы знать что-нибудь о ней! Къ папѣ я никогда не смѣла обратиться съ этимъ вопросомъ: онъ сейчасъ начинаетъ плакать.

-- Видишь ли ты, я только и помню, что у нея были густые бѣлокурые волосы и большія руки, которыми она придерживала меня, когда брала къ себѣ на колѣни.

Сельма смотрѣла на него, какъ бы ожидая услышать что-нибудь необычайное. Онъ замѣтилъ это, и въ его глазахъ мелькнула Добродушная улыбка, но онъ ничего не сказалъ ей.

-- Когда я хожу по этимъ комнатамъ, гдѣ столько старой мебели,-- снова заговорила она,-- мной овладѣваетъ сильное любопытство. Мнѣ представляется, что я должна разспросить о чемъ-то всѣ эти шкапы и коммоды и я стараюсь у каждаго изъ нихъ допытаться отвѣта. Еслибъ папа объ этомъ догадался, мнѣ пришлось бы прекратить свои поиски, потому что это совсѣмъ разстроило бы его.

-- Ну,-- сказалъ Рикардъ, улыбаясь.

-- Да, но радости я при этомъ не чувствую. Все, что принадлежало мамѣ, кажется мнѣ чужимъ, точно всѣ эти вещи тоже давнымъ-давно умерли и погребены. И я ощущаю такую пустоту, будто у меня совсѣмъ и не было матери.

-- Знаешь ли, тѣ, у которыхъ нѣтъ матери, всегда воображаютъ, что имѣть мать -- какое-то удивительное счастье. Но это... это просто усвоенный нами съ дѣтства... гм... романтизмъ.

-- Ты думаешь?-- сказала она нерѣшительно.

-- Да, я въ этомъ увѣренъ. Во многихъ случаяхъ, по крайней мѣрѣ. Такъ называемыя узы крови далеко не имѣютъ того глубокаго значенія, какое имъ приписываютъ. Есть много на свѣтѣ такого, что гораздо крѣпче соединяетъ людей. Что общаго, напримѣръ, между мной и моею матерью, кромѣ того, что она такъ избаловала меня, что мнѣ было чрезвычайно трудно перевоспитать себя? Могу ли я говорить съ ней о томъ, что меня интересуетъ? Да она и не поняла бы меня.

Сельма задумалась.

-- Какъ ни холоденъ отецъ, а, все-таки, мое сердце больше лежитъ къ нему,-- продолжалъ Рикардъ,-- мать очень мало содѣйствовала моему духовному развитію.

-- Можетъ быть, это вѣрно относительно мальчиковъ,-- согласилась Сельма,-- но относительно дѣвочекъ это не такъ.

-- Неужели ты хочешь убѣдить себя, что тоскуешь о матери, которой никогда не видала? Я былъ о тебѣ лучшаго мнѣнія.

Въ его сѣрыхъ глазахъ блеснула усмѣшка, и Сельма вспыхнула яркимъ румянцемъ: она знала, какъ онъ ненавидитъ всякія мечты и фантазіи.

-- Я не то хочу сказать,-- возразила она съ нѣкоторымъ смущеніемъ,-- я хочу сказать, что молодая дѣвушка, у которой нѣтъ никакой... то-есть у которой нѣтъ матери, никогда не будетъ похожа на другихъ дѣвушекъ. Я не была похожа на другихъ.

-- Какъ это?

-- Я была такъ... такъ...

Она ударяла по спинкѣ дивана кончикомъ плэда, который держала въ рукахъ, но не поднимала глазъ.

-- Опять ты начинаешь ломаться,-- сказалъ онъ.

-- Нѣтъ, но я не могу придумать подходящаго слова. Видишь ли, я, навѣрное, оттого такъ дика и застѣнчива, что у меня не было матери.

Онъ расхохотался.

-- Ну, ты въ самомъ дѣлѣ наивна!

-- Да, да, я знаю. И всегда я была наивна. Въ томъ-то и несчастье.

Онъ сразу сдѣлался серьезенъ.

-- Да, въ этомъ ты, пожалуй, права,-- сказалъ онъ,-- но, вѣдь, то же самое могло бы случиться, еслибъ твоя мать и была жива. Въ пансіонѣ тебѣ, конечно, приходилось слышать разные разговоры.

-- Мнѣ? Никогда.

-- Ну, какъ нѣтъ? А отъ товарокъ? Всегда ужь такъ водится.

-- Да, но не въ нашемъ пансіонѣ,-- съ живостью возразила Сельма.-- Посмотрѣлъ бы ты только на фру Столь! Я часто думала о ней съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлалась старше. Она была въ разводѣ съ мужемъ и основала пансіонъ для того, чтобы имѣть возможность самой воспитать свою дочь. Она никогда не принимала дѣвочекъ старше девяти лѣтъ; потомъ онѣ могли уже оставаться столько, сколько желали ихъ родители. И какъ она умѣла держать въ страхѣ наши мысли! Она вселяла въ насъ такой ужасъ ко всему тому, что могло подойти подъ рубрику неприличнаго, что мы, даже оставшись съ глазу на глазъ съ кѣмъ-нибудь изъ подругъ, не осмѣливались произнести какое-нибудь слово, которое фру Столь осудила бы. Она не была зла, но мы, все-таки, не любили ея. Во всемъ ея существѣ, даже въ ея обращеніи съ дочерью, было что-то удивительно холодное и неестественное. Даже въ ея отсутствіи всегда казалось, что видишь передъ собой ея большіе каріе глаза. Я никогда не видала такихъ проницательныхъ глазъ; ихъ взоръ словно насквозь пронизывалъ душу, и я знаю, что если подчасъ мнѣ и случалось думать о чемъ-нибудь... ну, о какомъ-нибудь невинномъ вздорѣ, вродѣ любви или чего-нибудь подобнаго, о чемъ обыкновенно думаютъ молоденькія дѣвушки, то я краснѣла до ушей, если даже была совсѣмъ, совсѣмъ одна и если вокругъ меня было темно, какъ въ могилѣ.

Рикардъ не скоро отвѣтилъ ей. Онъ сидѣлъ, положивъ одну ногу на другую и внимательно разсматривая сапогъ, какъ будто въ немъ было что-нибудь замѣчательное.

-- Это удивительно,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- этого я никакъ не ожидалъ.

-- Да, теперь мнѣ и самой это кажется невѣроятнымъ. И потомъ, вспомни, что фру Столь жила въ селѣ; мы выходили только въ садъ и никогда никого не видали. Это была чисто-монастырская жизнь. Такъ какъ же могли мы что-нибудь знать о дѣйствительности и о человѣческой природѣ?

-- Гм... Отецъ считалъ этотъ пансіонъ превосходнымъ. Потому-то онъ и помѣстилъ тебя туда.

-- Да это и вѣрно во многихъ отношеніяхъ. Я только хочу сказать, что тамъ мы дѣлались непохожими на другихъ людей.

-- Въ этомъ-то, пожалуй, еще не было большой бѣды,-- медленно заговорилъ Рикардъ, -- хотя я, конечно, держусь совсѣмъ другаго взгляда на воспитаніе дѣтей. Но что мнѣ всего противнѣе, это когда женщины притворяются, будто онѣ ничего не знаютъ. Не выношу я этой жалкой комедіи, которой каждая мать считаетъ себя обязанной научить свою дочь -- опускать глаза и краснѣть по поводу всякой бездѣлицы, или, что въ тысячу разъ хуже, краснѣть, хихикать и отвертываться въ томъ случаѣ, если кто-нибудь скажетъ при нихъ хоть одно слово о вещахъ... ну, о вещахъ, надъ которыми никакъ ужь нельзя хихикать. Это меня бѣсить, я готовъ просто избить ихъ.

Сельма не могла удержаться отъ улыбки.

-- Да, не правда ли? Развѣ нельзя говорить другъ съ другомъ серьезно и разсудительно, если даже одинъ изъ собесѣдниковъ -- мужчина, а другой -- женщина?

-- Конечно, можно.

-- Сколько разъ я повторялъ это Эльвирѣ! Но, навѣрное, мать вбила ей это въ голову. Мнѣ такъ хотѣлось бы, когда мы женимся, говорить съ ней какъ съ настоящимъ, добрымъ товарищемъ. Вѣдь, она и обѣщала быть мнѣ товарищемъ на всю жизнь. Такъ что же это за комедія, что я долженъ разговаривать съ ней такъ, какъ будто мы вѣчно сидимъ съ ней на парадномъ ужинѣ? Столько есть дѣйствительно серьезныхъ вещей, по поводу которыхъ я желалъ бы обмѣняться съ ней мыслями, но ничего изъ этого не выходитъ. А, вѣдь, такимъ образомъ можно проводить вмѣстѣ цѣлые дни, и, все-таки, не узнать ближе другъ друга. Я долженъ быть чѣмъ-то вродѣ ухаживающаго кавалера -- и только. Развѣ же это умно?

Сельма молчала. Она, повидимому, не хотѣла пускаться въ обсужденіе этой темы. Онъ ожидалъ, что она согласится съ тѣмъ, что онъ высказалъ, и теперь испытывалъ неудовольствіе и разочарованіе.

-- А что говоритъ дядя насчетъ твоей свадьбы?-- спросила сна вдругъ.

-- Онъ ничего не говоритъ; онъ знаетъ, что это было бы безполезно. Что я рѣшилъ, то и рѣшилъ.

-- Но ты, разумѣется, знаешь, что онъ думаетъ?

-- Да, что мнѣ слѣдовало бы лучше жениться на богатой дѣвушкѣ.

-- А развѣ Эльвира бѣдна?

-- Во всякомъ случаѣ, у нея лично нѣтъ состоянія. Мать получаетъ пенсію или пожизненную ренту, такъ что живутъ онѣ въ полномъ достаткѣ. Но Эльвира иного выѣзжаетъ, а это требуетъ большихъ расходовъ. Я думаю, что онѣ только-только сводятъ концы съ концами.

-- Но какъ это хорошо, что ты не думалъ о деньгахъ!-- сказала чистосердечно Сельма.

Рикардъ засмѣялся.

-- Я самъ того же мнѣнія, но это не мѣшаетъ мнѣ смотрѣть довольно скептически на тать называемую любовь.

Онъ произнесъ это слово насмѣшливымъ тономъ, какъ бы желая представить его въ каррикатурномъ видѣ.

-- Ты? Когда самъ...

Сельма казалась совсѣмъ испуганной.

-- Да, я, конечно, влюбленъ,-- сказалъ онъ сухо,-- но я былъ влюбленъ и раньше, и это прошло.

-- Да, но, навѣрное, ты не былъ влюбленъ такъ, какъ теперь?

-- О нѣтъ, не думай. Только наивнѣе, чѣмъ теперь, но за то и строптивѣе; я возмущался противъ своего чувства и, все-таки...

Она смотрѣла на него съ живымъ интересомъ, почти участливо, но, когда онъ умолкъ, она не сдѣлала ему вопроса.

-- Я былъ влюбленъ въ тебя,-- сказалъ онъ рѣзко, не глядя на нее.

-- Ахъ, какой вздоръ!-- вскричала она съ досадой; она, очевидно, ожидала совсѣмъ другаго.

-- Ну, ну, не вздумай принять это за объясненіе въ любви,-- оказалъ онъ ворчливо,-- вѣдь, это давнымъ-давно миновало, и я полагаю, что мы можемъ говорить объ этомъ совершенно спокойно или же нѣтъ?

-- О, почему же?

-- Развѣ ты этого не знала?

-- Какъ могла и знать!

-- Нѣтъ, но я думалъ...

Онъ оборвалъ рѣчь и лишь спустя нѣсколько времени продолжалъ отрывисто и беззвучно:

-- Это было на Пасхѣ, когда я вернулся домой изъ Лунда. Ты помнишь? Мы не видались съ тобой съ лѣта. Ты пріѣхала къ намъ только послѣ Рождества. Мнѣ казалось, что въ тебѣ произошла такая перемѣна!

-- Я была дурна, какъ смертный грѣхъ.

-- Да, это правда. Я самъ не понимаю, какъ это случилось. Нѣтъ, нѣтъ, я понимаю. но какъ только могло это продолжаться такъ долго? Все лѣто, все время, пока я былъ дома... Я самъ на себя злился.

-- И вымещалъ это на мнѣ.

-- Гм... Знаешь ли, что даже тогда я былъ уже скептикомъ, хотя мнѣ было всего двадцать одинъ годъ.

-- Да, я вполнѣ вѣрю тебѣ.

-- Но это не помогало. Видишь ли, романтизмъ глубоко коренится въ нашей душѣ. Мы съ самаго младенчества заражены имъ. Какъ бы мы ни изгоняли его силою разсудка, онъ, все-таки, будетъ возвращаться къ намъ безъ конца. У меня еще остались кое-какіе слѣды его. Онъ коренится въ человѣкѣ, какъ грѣхъ. Развѣ тебѣ не кажется, что именно то, что я сижу и разговариваю съ тобой, тоже припадокъ романтизма?

-- Но, вѣдь, въ такомъ случаѣ, все на свѣтѣ было бы...

-- Да такъ оно и есть -- по большей части. Мы ходимъ совсѣмъ какъ въ туманѣ. Все-то намъ надо называть не настоящимъ именемъ, все надо намъ покрывать позолотой и пересоздавать, все переворачивать вверхъ дномъ.

-- Опять ты видишь все въ черномъ цвѣтѣ,-- тихо сказала она.

-- Въ черномъ цвѣтѣ? Нѣтъ, вовсе нѣтъ. Если ты только попробуешь прослѣдить ходъ моихъ мыслей, ты сама убѣдишься въ томъ, что я правъ. Но, разумѣется, ты не захочешь этого сдѣлать.

-- Ну, полно, докторъ, будь благоразуменъ,-- сказала она, улыбаясь, и положила ему руку на плечо.-- Не кипятись, постарайся быть спокойнѣе; я готова слушать все, что ты желаешь сказать мнѣ.

Онъ помолчалъ съ минуту, очевидно, усиливаясь овладѣть собою.

-- Теперь я по большей части бываю спокоенъ, -- сказалъ онъ.-- Я не знаю, чѣмъ объяснить это, что я всегда начинаю горячиться, когда говорю съ тобой. Вѣроятно, это происходить оттого, что ты кажешься такой... ну, да, въ тебѣ есть что-то холодное, что-то такое... Можно подумать, что никогда, ни во вѣки вѣковъ, ты не въ состояніи выйти изъ себя, вспылить. Ты... ну, я, право, не знаю, какъ это выразить!... Съ тобой говоришь точно съ деревомъ,-- дѣлаешь всяческія усилія, чтобы вызвать хоть чуточку жизни, надрываешься, мало-по-малу теряешь терпѣніе, но иначе невозможно: ты, все-таки, заставляешь человѣка упорствовать.

Она опять улыбнулась.

-- А если бы въ деревѣ оказалась жизнь, что сказалъ бы ты тогда?

-- И хуже всего то,-- продолжалъ онъ настойчиво,-- что ты такъ спокойна, такъ холодна, такъ непохожа на другихъ женщинъ... Съ тобой, казалось бы, можно говорить обо всемъ на свѣтѣ и такъ интересно было бы узнать твои взгляды на то и другое, но только что...

-- Ну, продолжай!

-- Да, только что начнешь говорить, какъ что-то шепчетъ: "не подходи ко мнѣ слишкомъ близко", и это такъ раздражаетъ, потому что такое предостереженіе, въ сущности, совершенно излишне.

-- Ахъ, Рикардъ, ну, какъ это ты можешь сердиться Богъ знаетъ на что? Мнѣ никогда и въ голову не приходило держать тебя на разстояніи.

-- Да, очень можетъ быть, что у тебя и нѣтъ этого намѣренія, но на дѣлѣ, все-таки, выходитъ такъ, и это выводитъ меня изъ себя. Я и забылъ бы даже, кто ты -- женщина или мужчина, если бы не твой тонъ. Вотъ и сейчасъ. Въ самомъ тонѣ твоемъ уже слышится что-то пугливое, затаенное. Ты говоришь тихо, размѣрена, точно тебѣ надо во что бы то ни стало удержать всю бесѣду на точкѣ замерзанія... Нѣтъ, это не то! Но есть-таки въ тебѣ что-то ненатуральное. У тебя сильный альтъ, обыкновенно ты говоришь громко и отчетливо, но тутъ твой голосъ чѣмъ-то заволакивается, затуманивается,-- для меня это просто невыносимо! Ты словно хочешь сказать: "Будь остороженъ,-- ты разговариваешь съ женщиной". И потомъ этотъ взглядъ... Ты, обыкновенно смотрящая прямо въ лицо людямъ, вдругъ потупляешь взоръ или глядишь въ сторону, чтобы казаться совсѣмъ спокойной и равнодушной. Но къ чему все это? Въ моихъ глазахъ ты просто человѣкъ, и только, такъ къ чему же это ломанье?

-- Ахъ, Рикардъ, вѣдь, потому именно, что ты такъ вспыльчивъ и подозрителенъ, мнѣ и приходится невольно дичиться тебя.

Онъ вскочилъ съ мѣста и прошелся по комнатѣ, не отвѣчая Сельмѣ.

Она приложила руку ко лбу,-- голова у нея сильно болѣла.

-- Ну, вотъ, теперь тебѣ стало хуже, и все по моей винѣ, -- нервно сказалъ Рикардъ.

Она засмѣялась.

-- Ну, полно, садись лучше.

-- Хочешь, я тебѣ сдѣлаю компрессъ изъ уксуса?

-- Нѣтъ, не надо. Но я хочу разъ навсегда положить конецъ этимъ пререканіямъ.

Онъ подошелъ и опустился на стулъ.

-- Слушай, Дикъ,-- сказала она, взявъ его руку, большую, худую руку, на которой жилы высоко выступали надъ широкими костями,-- теперь я знаю, почему ты такъ странно держался со мною всѣ эти послѣдніе годы, но теперь мы, вѣдь, будемъ, попрежяему, друзьями, не правда ли? Ты не повѣришь, какъ мнѣ больно было видѣть съ твоей стороны такую непріязнь. Вѣдь, у меня никогда никого не было, кромѣ папы и тебя.

Онъ молча выдернулъ свою руку.

-- Да, все это прекрасно,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- но во всемъ надо соблюдать такую щепетильность, а я этого терпѣть не могу. Это одно лицемѣріе. Почему, напримѣръ, какъ только я заговорилъ о своей любви къ тебѣ, ты сейчасъ же считаешь нужнымъ принять этотъ удивительный тонъ? Вѣдь, все это давнымъ-давно прошло, такъ что можно, я думаю, говорить теперь спокойно.

-- Да, конечно, разъ это не стѣсняетъ тебя самого, то и меня не можетъ стѣснять,-- сказала она съ нѣкоторою горячностью.

Онъ засмѣялся своимъ рѣзкимъ, саркастическимъ смѣхомъ.

-- И какъ ты думаешь, чѣмъ собственно былъ я такъ очарованъ? Тобой самой, душой твоей, какъ ты, пожалуй, воображаешь? Нѣтъ! Просто кожей, которую такъ и хотѣлось погладить рукой, потому что она казалась мягкой, какъ самый дорогой бархатъ, а отъ ея соблазнительно-матоваго цвѣта вѣяло и тепломъ, и чудною прохладой. Очарованъ душой! Да, какъ бы не такъ! Нѣтъ, я былъ влюбленъ въ волосы, потому что они не походили ни на чьи другіе: они не были ни золотисто-красные, ни золотисто-желтые, а были... я и самъ не знаю, какіе, но до такой степени безъискусственные, неподдѣльные, такіе... ну, да, такіе, что никто, казалось, кромѣ меня, не нашелъ бы ихъ красивыми. И вся суть была именно въ этомъ: никто, кромѣ меня. Да и кому могли бы понравиться коса, болтавшаяся на спинѣ, и прядь волосъ, упрямо падавшая на лицо, такъ что приходилось всякій разъ встряхивать головой, чтобы ее откинуть назадъ? Этого никакъ нельзя было назвать красивымъ, но оно было натурально, какъ мѣхъ на звѣрѣ. И я былъ влюбленъ.

-- Рикардъ!

-- Да, и въ фигуру твою тоже, потому что она была такая прямая и смѣлая, такая еще дѣвственная и гибкая. Знаешь, ты была въ то время такая тоненькая, что, казалось, стоитъ только покрѣпче обхватить тебя рукой, и ты согнешься пополамъ, какъ листъ бумаги.

-- Рикардъ, Рикардъ!

Сельма порывисто приподнялась на диванѣ, какъ бы собираясь уйти.

-- Ну, ну,-- сказалъ онъ добродушно,-- вѣдь, это было въ то время, такою я ужь тебя никогда больше не увижу. Теперь ты стала совершенно похожа на другихъ женщинъ и ничуть не кажешься мнѣ привлекательной. Но тогда въ тебѣ было что-то такое, что просто съ ума могло свести человѣка. Теперь это исчезло. Ну, ну, лежи смирно.

-- О, какой ты несносный,-- сказала она, вздыхая, и, подобравъ ноги подъ плэдъ, снова улеглась на диванѣ.

-- Я хотѣлъ только показать, въ чемъ заключается сущность любви. Попробуй-ка воспѣвать ее теперь! Все это -- одна полировка! Поскобли -- и ты увидишь, что кроется подъ ней.

Онъ вынулъ сигару и закурилъ ее совершенно невозмутимо.

-- Меня это не касается, -- сказала Сельма немного запальчиво,-- потому что я, слава Богу, никогда не была влюблена. Но я, все-таки, понимаю тебя и, по-моему, это гадко... относительно Эльвиры.

-- Аксель Мёллеръ служитъ превосходнымъ примѣромъ того, къ чему приводить этотъ романтизмъ, -- продолжалъ онъ, не смущаясь ея словами и держа сигару между пальцами.-- Будь онъ настоящимъ человѣкомъ, ему можно было бы сказать просто-на-просто: "Ты пьешь, ты -- свинья, брось это". Но, вѣдь, онъ воображалъ себя непризнаннымъ геніемъ, скальдомъ, художникомъ. Никакого съ нимъ не было сладу: все-то онъ хотѣлъ идеализировать. Когда онъ лѣнтяйничалъ, онъ томно вскидывалъ на васъ глаза и говорилъ: dolce far niente, когда онъ пьянствовалъ, онъ поднималъ свой стаканъ съ жестомъ театральнаго героя и восклицалъ: "забвеніе!" -- когда ему говорили напрямикъ, что онъ негодяй, онъ отвѣчалъ, что его "не понимаютъ". Онъ чуть не вогналъ меня въ желчную лихорадку. А, вѣдь, онъ могъ бы быть чудеснымъ малымъ, если бы романы и тщеславіе не вскружили ему голову. Представь себѣ, что онъ находилъ что-то возвышенное даже въ смерти отъ пьянства!

-- Но это неправда, Рикардъ! Вѣдь, онъ умеръ отъ воспаленія легкихъ.

-- Да, дѣйствительно. Но онъ не умеръ бы, если бы его организмъ не былъ въ конецъ расшатанъ.

-- Да?... Вѣдь, кажется, онъ нравился Маріи Іонса Ольса?

-- Почему же нѣтъ? Нельзя отрицать, что онъ былъ необыкновенно красивъ. Въ послѣднее время онъ велъ легкомысленный образъ жизни, но, вѣдь, многія женщины всего скорѣе увлекаются именно такими людьми, которые какъ бы щеголяютъ своими пороками. Съ тому же, эти пороки онъ считалъ нераздѣльными съ своимъ поэтическимъ призваніемъ. Но въ отношеніи умственнаго развитія онъ былъ, разумѣется, свѣтиломъ въ сравненіи съ дочерью Іонса Ольса.

Сельма не отвѣчала.

-- Ты знаешь, конечно, что дѣдъ его умеръ?-- снова заговорилъ Рикардъ.

-- Нѣтъ, я этого не слыхала.

-- Какъ же. А знаешь, куда дѣлись рисунки его сына?

-- Нѣтъ.

-- Всѣ проданы съ аукціона послѣ смерти старика. По мнѣнію тетушки Мёллеръ, беречь ихъ не стоило, и она все пустила съ молотка. Крестьяне раскупили ихъ цѣлыми корзинами и теперь они, вѣроятно, украшаютъ стѣны ихъ избъ. Я слишкомъ поздно узналъ объ этомъ, иначе я, конечно, вмѣшался бы въ это дѣло.

Сельма громко забарабанила пальцами по деревянной спинкѣ дивана.

-- Старуха Мёллеръ всегда была мнѣ противна, -- сказала она сердито.

Они заговорили о другихъ вещахъ. Зашла рѣчь о жизни въ Лундѣ, о товарищахъ Рикарда, о профессорахъ академіи и т. д. И тихими стопами подкрался къ нимъ вечерній сумракъ. Онъ явился, словно старый другъ, которому пріятно послушать, что говорится. Ни Рикардъ, ни Сельма и не подумали зажечь дампу.

Они разговаривали весело и довѣрчиво. Рикардъ попыхивалъ своею сигарой, и вылетавшія изъ нея искры освѣщали комнату слабымъ мерцаніемъ.

Сельма лежала на диванѣ и смотрѣла на двоюроднаго брата, радуясь вновь установившейся между ними дружбѣ. Отъ времени до времени она переворачивала подушку, чтобы приложить больную голову къ холодной сторонѣ.

Черты лица Рикарда выступали изъ мрака въ мягкихъ, округленныхъ контурахъ. Бѣлые зубы сверкали всякій разъ, какъ онъ смѣялся, а порой блестѣли глаза. Она только это и могла видѣть.

Онъ теперь совсѣмъ разошелся. Если ему случалось отрѣшиться на время отъ своей сдержанности, то ее смѣняла веселая болтливость, лившаяся неудержимымъ потовомъ, подобно самому рѣзвому весеннему ручью. Никого не щадилъ онъ тогда, обрушиваясь на все и на всѣхъ съ непосредственнымъ, грубоватымъ юморомъ, дѣйствіе котораго было неотразимо. Сельма громко хохотала.

Вдругъ дверь отворилась и вошедъ Кристерсонъ.

Сельма тотчасъ же узнала его. Она вскочила и бросила пледъ на диванъ.

-- Это ты?-- сказала она.-- Милости просимъ!

Патронъ направился въ ней, но, увидѣвъ Рикарда, остановился, озадаченный. И Сельма, никогда не стыдившаяся цѣловать своего отца, хотя бы это было предъ лицомъ всего свѣта, не знала, куда дѣваться отъ охватившаго ее смущенія, протягивая мужу свои холодныя, равнодушныя губы.

Невольно промелькнули въ ея воспоминаніи слова Рикарда: "Ты думаешь, мнѣ незнакомъ другой языкъ?" Какъ долженъ былъ онъ насмѣхаться въ душѣ надъ этою пародіей!... Какъ долженъ былъ онъ сравнивать ее съ Эльвирой,-- ее, которая принадлежала этому человѣку только потому... только потому...

Патронъ чопорно поклонился кандидату, но не подалъ ему руки.

-- Развѣ ты не узнаешь Рикарда?-- спросила Сельма принужденнымъ тономъ.

-- Да, какъ же, -- въ голосѣ патрона звучала плохо сдерживаемая досада, -- въ этихъ потемкахъ какъ разъ узнаешь другъ друга!

Сельма подошла въ письменному столу и зажгла лампу. Молодая женщина не сердилась и не боялась, хотя видѣла, что патронъ былъ внѣ себя. Но какая-то тяжесть легла ей на сердце при мысли о томъ, что снова начинается для нея прежняя жизнь.

Наступило томительное молчаніе. Рикардъ и патронъ походили на двухъ собакъ, которыя, присѣвъ и ощетинившись, искоса посматриваютъ другъ на друга. Сельма разсмѣялась бы, глядя на нихъ, если бы не думала о предстоящемъ возвращеніи домой.

Она повела мужа къ отцу; Рикардъ остался въ залѣ.

-- Но, вѣдь, это ужасная фамильярность -- лежать въ потемкахъ, развлекаясь бесѣдой съ такимъ... вертопрахомъ. Тутъ ты умѣла смѣяться! Онъ, должно быть, былъ удивительно интересенъ,-- сказалъ патронъ, когда они проходили черезъ сѣни.

-- Ты забываешь, что мы росли съ нимъ вмѣстѣ,-- рѣзко отвѣтила она и отворила дверь въ комнату отца.

-- Ну, вѣдь, это часто бываетъ... просто ширмами,-- пробормоталъ мужъ.

Сельма оставила его слова безъ отвѣта.

Немного погодя пришелъ Рикардъ и передалъ ей маленькое письмо отъ Эльвиры, приложенное къ письму на его имя.

Рикардъ тотчасъ же удалился.

-- Вотъ какъ, у васъ завелась и общая переписка!-- сказалъ патронъ, замѣтившій, что письмо не было запечатано.

-- Это нѣсколько строкъ отъ невѣсты Рикарда. Но если ты такъ интересуешься ими, то можешь первый прочесть ихъ; я ничуть не тороплюсь,-- отвѣтила Сельма съ гнѣвною улыбкой и подала ему письмо.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Боже избави! У меня этого и въ мысляхъ не было,-- началъ извиняться патронъ, отстраняя ея руку,-- сдѣлай милость, читай свое письмо. Право же, у меня этого и въ мысляхъ по было. Такъ онъ, значитъ, помолвленъ?

Сельма молча стала читать записку.

Патронъ ходилъ по комнатѣ съ озабоченною миной. По временамъ онъ робко взглядывалъ на Сельму, которая казалась разсерженною.

Онъ старался втянуть ее въ свой разговоръ съ ея отцомъ, но она отвѣчала коротко, съ холодною вѣжливостью, представлявшею высшую степень враждебности, какую она до сихъ поръ позволяла себѣ проявлять по отношенію къ мужу.

Патронъ положительно терзался не только тѣмъ, что впалъ въ немилость, но и сознаніемъ, что сдѣлалъ промахъ: вѣдь, молодой человѣкъ былъ помолвленъ!

-- Послушай, что-жь намъ такъ долго оставаться у батюшки? Не пойти ли намъ лучше въ залу?-- сказалъ онъ, наконецъ, послѣ довольно продолжительнаго молчанія.

Онъ любилъ называть тестя "батюшкой": это какъ бы молодило его самого.

-- Хорошо, пойдемъ, -- сухо отвѣтила Сельма, -- я думаю, Мэтта скоро подастъ ужинъ.

Они пошли въ залу. Рикардъ сидѣлъ у стола и читалъ. Патронъ прямо направился къ нему.

-- Я слышалъ отъ жены, что вы помолвлены,-- началъ онъ самымъ изысканнымъ тономъ, между тѣмъ какъ молодой врачъ смотрѣлъ съ неописаннымъ изумленіемъ на его привѣтливую физіономію.-- У меня не хватаетъ словъ выразить вамъ свое искреннее сочувствіе по поводу этого шага. Я нахожу, что ранняя любовь есть величайшее счастье для молодаго человѣка: она предохраняетъ его отъ соблазновъ. Горячо поздравляю васъ. Имѣете ли вы надежду... я хочу сказать, не въ слишкомъ отдаленномъ будущемъ... гм... Когда думаете вы отпраздновать свадьбу, г-нъ кандидатъ?

-- Какъ скоро явится хоть малѣйшая возможность, -- рѣзко отвѣтилъ Рикардъ. Этотъ неожиданный интересъ къ его сердечнымъ дѣламъ послѣ недавней грубой выходки разсердилъ его.

-- Да, я тоже врагъ продолжительныхъ помолвокъ,-- подтвердилъ Кристерсонъ.-- Это ничто иное, какъ бурный приливъ и отливъ. Я глубоко уважаю васъ, г-нъ кандидатъ, за такіе здравые взгляды.

Рикардъ подумалъ про себя, что онъ не высказалъ ровно никакихъ взглядовъ, но не счелъ нужнымъ возражать патрону Кристерсону. Онъ всегда питалъ къ нему какую-то антипатію.

Однако, сдержанныя манеры Рикарда ничуть не обезкуражили патрона. За ужиномъ онъ болталъ безъ умолку, а къ Сельмѣ былъ такъ внимателенъ и такъ за ней ухаживалъ, что по временамъ она смѣялась противъ воли.

-- Да, почтеніе къ прекрасному полу!-- декламировалъ онъ съ паѳосомъ.-- Никто другой, какъ женщина, управляетъ міромъ.

На слѣдующій день онъ ни за что не хотѣлъ допустить, чтобы Сельма отправилась пѣшкомъ на станцію, хотя сама она увѣряла его, что это будетъ ей гораздо пріятнѣе.

Нѣтъ, она непремѣнно должна была ѣхать, и онъ самъ пошелъ къ арендатору заказать лошадей. Самъ онъ смотрѣлъ, какъ ихъ запрягали, укладывалъ дорожныя вещи, хлопоталъ и суетился. Проходя мимо Рикарда, онъ всякій разъ любезно заговаривалъ съ нимъ и, наконецъ, возбудилъ въ немъ даже любопытство.

-- Сельма,-- спросилъ кандидатъ у двоюродной сестры, когда она случайно проходила черезъ залу,-- что такое сказала ты вчера вечеромъ своему мужу, чтобы настроить его въ мою пользу? Когда онъ пріѣхалъ, онъ, вѣдь, и поздороваться не хотѣлъ, какъ слѣдуетъ. Я, право, не думалъ, что ты такая хитрая.

-- Ахъ, это вышло совсѣмъ нечаянно, -- отвѣтила Сельма, сдерживая смѣхъ,-- я только сказала ему, что ты помолвленъ.

Онъ взглянулъ на нее вопросительно, но тотчасъ же понялъ смыслъ ея словъ, сухо засмѣялся и опять уткнулъ голову въ книгу.

Вскорѣ послѣ того оба они стояли въ комнатѣ больнаго. Хотя сегодня онъ уже сидѣлъ одѣтый въ своемъ дѣдовскомъ креслѣ, но мысль объ отъѣздѣ дочери придавала совсѣмъ унылое выраженіе его чертамъ.

Рикардъ и его кузина стояли у окна. Сельма смотрѣла такою свѣжей и граціозной въ ловко сшитомъ весеннемъ костюмѣ и шляпѣ съ широкими полями.

Въ окно было видно, какъ патронъ суетился у экипажа.

-- Поль позволилъ мнѣ перестроить помѣщенія рабочихъ,-- торопливо начала она, поправляя на головѣ шляпу и прикалывая ее шпилькой,-- но мнѣ такъ хотѣлось бы посовѣтоваться съ тобой, чтобы все устроить какъ можно лучше и гигіеничнѣе: ихъ бѣдныя дѣти совсѣмъ погибаютъ отъ болѣзней. Поль говоритъ, что это неизбѣжно для такихъ дѣтей, но я не могу съ этимъ примириться. Всякій разъ, какъ я прихожу туда...

-- Желалъ бы я знать, что тебѣ тамъ нужно,-- сказалъ Рикардъ сердито, но изъ-подъ усовъ его мелькнула улыбка.

-- Но когда они такъ больны!...

Она бросила на него укоризненный взглядъ и сильно покраснѣла.

-- Господи, какъ ты сейчасъ была похожа на прежнюю Сельму!-- разсмѣялся онъ.-- Мнѣ такъ знакомо это выраженіе твоего лица! Ну, ну, продолжай. Мнѣ очень интересно слышать, что ты хотѣла сказать.

-- Ахъ, я все это время думала потолковать съ тобой, но мнѣ было немножко страшно.

-- Страшно? Меня? Почему же?

-- Я боялась, что ты будешь смѣяться надо мной.

Она старательно натягивала перчатку, которая и такъ уже сидѣла безукоризненно.

-- Смѣяться? Но, вѣдь, это касается моей спеціальности. Почему-жь бы я сталъ смѣяться?

-- Д-да,-- протянула она,-- но, вѣдь, я такъ глупа, я рѣшительно ничего не понимаю.

-- Поэтому-то я и могу быть тебѣ полезенъ.

Ей сдѣлалось какъ будто легче на душѣ отъ его словъ.

-- Да, мнѣ кажется, что если не пожалѣть денегъ, то можно бы... Ахъ, мнѣ столько хотѣлось сказать тебѣ, но теперь и не успѣю...

-- Ну, такъ напиши.

Она взглянула на него съ радостнымъ удивленіемъ.

-- Ты позволишь?

-- Отчего же нѣтъ?

-- Ахъ, спасибо тебѣ, спасибо!-- воскликнула она въ избыткѣ радости.

Онъ только улыбнулся.

-- Да, тыне можешь себѣ представить... не можешь себѣ представить, какъ тяжело мнѣ бываетъ порой, когда я не знаю, какъ убить время.

-- А твоя прежняя страсть къ живописи? Развѣ ты теперь совсѣмъ не рисуешь?

-- Нѣтъ. Когда я увидала, что не могу ни учиться, ни посвятить себя всецѣло живописи, то бросила всякую мысль о ней. Но, конечно, мнѣ скучно безъ нея.

-- И ты не думаешь снова за нее приняться?

-- Нѣтъ, никогда.

Она посмотрѣла въ окно и увидала, что все готово.

-- Прощай, мой славный папочка,-- сказала она, подойдя къ креслу и проводя рукой по волосамъ отца, которые сама причесала такъ гладко и красиво. Потомъ она нагнулась и прижалась щекой къ его головѣ.-- Смотри же, поправляйся скорѣе, а потомъ ты пріѣдешь гостить ко мнѣ надолго, надолго!

Онъ не отвѣчалъ ей, а только молча жалъ ея руку.

-- Нѣтъ, нѣтъ, ты не долженъ грустить!-- Она наклонилась и такъ весело заглянула ему въ глаза, что его лицо мгновенно просвѣтлѣло.-- Ты пріѣдешь и увидишь, какіе я сдѣлала успѣхи въ верховой ѣздѣ. Ну, прощай же, мой милый, мой безцѣнный папочка!

Она на прощанье еще разъ погладила его волосы, и тутъ онъ уже совсѣмъ просіялъ.

-- Прощай, Дикъ,-- сказала она, повернувшись въ двоюродному брату, который смотрѣлъ съ улыбкой на дочь и на отца,-- я не могу тебѣ выразить, какъ мнѣ пріятно было свидѣться съ тобой, старый товарищъ! И, вѣдь, ты тоже скоро пріѣдешь съ Эльвирой?

Они крѣпко пожали другъ другу руки, и она побѣжала садиться въ экипажъ.

VIII.

Сельма ѣхала шагомъ по аллеѣ парка, и звукъ копытъ ея лошади мѣрно отдавался подъ куполомъ желтѣющей листвы. Утро было холодное, но продолжительная ѣзда верхомъ разрумянила щеки молодой женщины.

"Черный принцъ" самодовольно кивалъ своею красивою головой; по временамъ онъ наклонялъ шею и такъ сильно фыркалъ, широко раздувая ноздри, что изъ нихъ вылетали цѣлые клубы пара.

Сельмѣ было двадцать три года, но она казалась немного старше. Держалась она теперь тверже, взглядъ ея сталъ спокойнѣе, и уже въ томъ, какъ она сидѣла на лошади, чувствовалось что-то сознательное.

Когда она въѣхала въ открытыя ворота сада, составлявшія подъѣздъ къ дому, она бросила взглядъ въ окна, чтобы видѣть, замѣтилъ ли кто-нибудь, что она возвратилась съ прогулки. Въ одномъ окнѣ показалась бѣлокурая женская головка въ бѣломъ пеньюарѣ. Сельма весело улыбнулась и въ знакъ привѣтствія помахала своимъ хлыстомъ.

Конюхъ, слѣдовавшій за нею, подъѣхалъ, чтобы взять у нея поводья.

Она спрыгнула безъ его помощи, внимательно, осмотрѣла, не слишкомъ ли взмылилась лошадь, и ласково погладила ея шею подъ длинною гривой. Лошадь повернулась, стала обнюхивать ея платье и тереться головою объ ея плечо, мѣстами оставляя на немъ бѣлую пѣну.

-- Ахъ, ты, своевольникъ!-- сказала Сельма, смѣясь, и вытерла платье носовымъ платкомъ. Потомъ она бросила поводья страшному уроду, служившему ей грумомъ, и вошла въ домъ, между тѣмъ какъ "Черный принцъ" смотрѣлъ ей вслѣдъ своими большими, меланхолическими глазами. Ему, должно быть, показалось, что она слишкомъ замѣшкалась, потому что онъ поднялъ одно копыто, но ударилъ имъ только по воздуху. Принцъ отличался рѣдкою деликатностью.

-- Скажите, пожалуйста! Ты въ самомъ дѣлѣ вышелъ изъ терпѣнія?-- закричала она ему, показавшись на лѣстницѣ съ большимъ ломтемъ чернаго хлѣба въ рукѣ.

Принцъ опустилъ голову и заржалъ самымъ привѣтливымъ токомъ.

-- Экій ты у меня прелестный конь!-- съ гордостью воскликнула она и соскочила со ступенекъ, чтобы покормить его. Перчатки она сняла, такъ какъ знала по опыту, что Принцъ ничего не щадитъ, разъ дѣло идетъ о хлѣбѣ.

Она стояла на солнцѣ съ открытою головой, не сводя глазъ съ своего любимца, который съ наслажденіемъ жевалъ куски хлѣба и самымъ безцеремоннымъ образомъ обнюхивалъ ея руки. Она должна была стать какъ можно дальше и тянуться къ нему, подавая ему хлѣбъ, потому что онъ выказывалъ непреодолимое желаніе потереться мордой объ ея платье.

-- Больше нѣтъ ничего,-- весело сказала она и въ доказательство того, что говоритъ правду, широко разставила предъ нимъ свои влажныя руки. Онъ покорно вздохнулъ, и тогда она притянула въ себѣ его голову, чтобы поцѣловать его въ хорошенькое чистенькое мѣстечко между глазъ.

-- Ну, довольно,-- сказала она рѣшительно, вытерла руки и пошла въ домъ, приказавъ отвести Принца въ конюшню.

-- Эльвира, развѣ ты еще не готова?-- крикнула она, остановившись у одной изъ дверей.

-- Рикардъ ушелъ цѣлый часъ тому назадъ, такъ что ты можешь войти,-- раздалось извнутри.

Сельма отворила дверь и вошла въ маленькую изящную комнату съ альковомъ, отданную въ распоряженіе доктора Бергъ и его жены, гостившихъ у Кристерсоновъ.

Докторша сидѣла у зеркала и причесывалась. Это была маленькая красивая блондинка, съ нѣкоторою наклонностью къ полнотѣ.

-- Какъ это ты не откроешь окна въ такую чудную погоду?-- сказала Сельма, затворяя за собою дверь и здороваясь съ Эльвирой.

-- У, ныньче такъ холодно!-- отвѣтила докторша, и легкая дрожь, пробѣжала по ея тѣлу.

-- Ахъ, ты, нѣженка! Но куда же дѣвался твой мужъ?

-- Ушелъ гулять. Онъ обидѣлся вчера вечеромъ на то, что ты не позволила ему поѣхать ныньче съ тобой кататься, а когда онъ сердитъ, то можетъ пройти полторы мили, не переводя духа.

-- Неужели онъ можетъ сердиться сегодня на то, что я сказала вчера?-- спросила Сельма равнодушнымъ тономъ.

-- Ахъ, ты не повѣришь, какой онъ злопамятный!

-- Прежде я этого не замѣчала; я.могла раздражать его каждый Божій день, и, все-таки, на слѣдующій онъ былъ добръ ко мнѣ, какъ всегда.

Сельма бросилась на диванъ и стала любоваться волнами свѣтлыхъ волосъ, которыя Эльвира поднимала своимъ гребнемъ.

-- Знаешь, это такое удовольствіе смотрѣть на женщинъ,-- nota bene: красивыхъ женщинъ!-- весело воскликнула она, ударяя хлыстомъ по кончику своего башмака.

-- Какіе ты говоришь пустяки! Вѣдь, ты же сама женщина!

Сельма засмѣялась.

-- Да, конечно, но во мнѣ нѣтъ ничего мягкаго, ничего такого, что позволяетъ совершенно незамѣтно подчинять другихъ своей волѣ.

-- По-моему, тебѣ слѣдовало бы быть мужчиной, это было бы тебѣ больше по характеру,-- сказала Эльвира, закручивая волосы и наклоняясь къ зеркалу.

-- Да, это было бы пріятнѣе, но надо думать, что судьба устраиваетъ все къ лучшему. Можетъ быть, я какъ-нибудь проживу и женщиной, не всѣмъ же быть отлитыми въ одинаковую форму! Но что это значитъ?-- Сельма быстро вскочила, подошла къ Эльвирѣ, обняла ее за плечи и наклонилась, чтобъ заглянуть ей въ лицо.

-- Ну, я такъ и думала! Ты опять плакала! Что же случилось?

-- Ахъ, не обращай на это вниманія!

Сельма прошлась по комнатѣ.

-- Все молчать да молчать,-- это, вѣдь, никуда не годится; лучше ужь выложи мнѣ все, что у тебя на сердцѣ!-- сказала она,останавливаясь у туалетнаго столика, чтобы видѣть лицо молодой женщины.

-- Ахъ, это ровно ничего не значитъ... но только Рикардъ...

-- Ну, что же?

-- Ты, конечно, уже замѣтила это.

Эльвира приводила въ порядокъ разныя вещицы на своемъ туалетѣ, очевидно, не думая о томъ, что дѣлаетъ.

-- Что такое должна я была замѣтить?

-- Что онъ больше не любитъ меня.-- Она склонила голову и говорила совсѣмъ тихо.

Сельма смотрѣла на нее съ страннымъ выраженіемъ въ глазахъ -- съ смѣсью участія и отвращенія. Миловидность Эльвиры на преминула оказать свое дѣйствіе на ея художественную натуру, но плаксивость всегда и вездѣ ей претила.

-- Отчего бы тебѣ не разсказать мнѣ всего?-- спросила она,смотря неподвижно на ручку своего хлыста.

Эльвира бросила на нее торопливый взглядъ. Это полное самообладаніе въ соединеніи съ нѣкоторою суровостью въ манерахъ сначала отталкивало людей отъ Сельмы, но, въ концѣ-концовъ, привлекало ихъ къ ней. Въ черной амазонкѣ, обтягивавшей ея талію и руки, она казалась выше своего роста. Высокая прическа оставляла затылокъ открытымъ, но на лобъ волосы спускались густою свѣтло-каштановою бахромой, такъ что только узенькая полоска его виднѣлась надъ темными бровями. Въ сущности, она была дурна собою, съ этимъ плоскимъ, вздернутымъ носомъ, съ широкимъ, низкимъ лбомъ и тонкимъ заостреннымъ подбородкомъ,придававшимъ лицу форму треугольника. Но умные, глубоко лежавшіе въ орбитахъ глаза примиряли со всѣмъ.

-- Хотя я однихъ лѣтъ съ тобою, но я раньше вышла замужъ,а потому и опытнѣе тебя,-- сказала Сельма, преодолѣвая свое нежеланіе затрогивать эту тему,-- быть можетъ, у меня найдется для тебя полезный совѣтъ.

-- Ты такая милая, такая чудесная,-- сказала Эльвира, стараясь увернуться отъ нея при помощи одной изъ тѣхъ фразъ,которыя всегда бываютъ въ запасѣ у женщинъ другъ для друга.

-- Чудесная! Откуда ты это взяла?

Сельма показалась почти разсерженной.

-- Ты такъ ласкова со всѣми въ помѣстьѣ; старуха Боэль выболтала мнѣ кое-что.

-- Старуха Боэль вовсе не думаетъ того, что говоритъ.

-- Ты такъ добра ко всѣмъ бѣднымъ!

-- Господи! И это ты называешь быть доброй? Да я просто эгоистка. Меня побуждаетъ къ этому одна лишь потребность быть полезной людямъ,-- это только кичливость, ничто другое. Повѣрь, что я отдаю только то, что мнѣ самой не нужно или чего я не желаю имѣть. Неужели это значитъ быть доброй?

Она говорила съ нѣкоторою горячностью, вызванною желаніемъ убѣдить Эльвиру. Въ глубинѣ этой прямой натуры таилась застѣнчивость, заставлявшая все существо ея уходить въ себя при малѣйшемъ прикосновеніи.

-- Ты притворяешься,-- сказала докторша.

-- Ахъ, мнѣ тошно слышать это! Я даю имъ хлѣбъ и деньги вродѣ того, какъ бросаютъ кости собакамъ; самая ихъ жадность противна мнѣ, и еслибъ я не чувствовала потребности согрѣть свою душу ихъ грубоватою благодарностью, то я, кажется, прогнала бы ихъ отъ себя пинкомъ. Я, право, не знаю, кто болѣе жалокъ -- я или они.

Въ ея словахъ сквозила жгучая скорбь, но докторша не замѣтила этого, она почувствовала только ихъ отталкивающую жесткость. Что есть на свѣтѣ люди, которыхъ фанатическая любовь къ правдѣ заставляетъ клеветать на себя, объ этомъ маленькая женщина не имѣла ни малѣйшаго представленія.

Сельма опять бросилась на диванъ и, опершись на спинку, съ утомленнымъ видомъ провела рукою по лбу.

-- Я не могу жить безъ пріязни,-- сказала она,-- а потому я и покупаю ее... вотъ тебѣ и разгадка. За деньги можно имѣть все, все!...

-- Нѣтъ, не все, любовь нельзя купить,-- отвѣтила Эльвира сантиментальнымъ тономъ.

Сельма только усмѣхнулась, но ничего не сказала. На губахъ ея мелькнуло презрительное выраженіе. Она сидѣла, не поднимая головы.

-- Это удивительно, какъ рано проявляются въ насъ задатки характера,-- начала она немного погодя, между тѣмъ какъ Эльвира ходила по комнатѣ.-- Я помню, что когда я жила у дяди и тети,-- ты знаешь, у родителей Рикарда,-- то я всегда припрятывала булочки, которыя мнѣ давали въ кофе, подъ предлогомъ, что я ихъ съѣмъ "за ужиномъ", какъ мы говорили въ школѣ. Такъ всю недѣлю я и откладывала ихъ изо дни въ день. Тетя смѣялась надъ моею ребячливостью, но не мѣшала мнѣ. но какъ же ты думаешь, что дѣлала я съ этими булочками?

-- Не знаю.

-- Видишь ли, я откопала совсѣмъ ветхую, убогую лачугу за общественнымъ выгономъ. Тамъ жила бѣдная чета съ цѣлою кучей ребятишекъ. Но такихъ ребятишекъ я не видывала никогда въ жизни! До того они были грязны и... ахъ, ты и представить себѣ етото не можешь! Ну, разумѣется, мои булочки доставались этимъ маленькимъ звѣркамъ. Родителей почти никогда не было дома, такъ что ихъ малолѣтнее поколѣніе должно было само промышлять о себѣ, какъ какія-нибудь жалкія лягушонки. Но какой это былъ восторгъ всякій разъ, какъ я приходила туда!... Иногда я пробовала разсказывать имъ сказки, но они не умѣли ихъ слушать; кажется, я даже пыталась познакомить ихъ немножко съ географіей, но изъ этого тоже ничего не вышло. И я, которая сама до страсти любила булочки, я сидѣла съ этими ребятишками, наслаждаясь тѣмъ, какъ они поглощали великолѣпное печенье тети, а сама только облизывалась.-- Сельма такъ хохотала, что слезы выступили у нея на глазахъ.-- А, между тѣмъ, они, по всей вѣроятности, не находили никакой особенной разницы между этими булочками и тѣмъ мѣсивомъ, которое нашъ деревенскій булочникъ величалъ бѣлымъ хлѣбомъ! Мало того, я вообразила себѣ, что оказываю благодѣяніе этимъ ребятишкамъ. Разумѣется, мнѣ самой это доставляло удовольствіе. Да, знаешь ли, въ довершеніе всего, я еще носилась съ мыслью какъ-нибудь вычесать имъ голову. Но, къ счастью, это такъ и не состоялось.

Очевидно, Сельма была очень довольна нарисованною ею картиной.

-- Что это у тебя за привычка надъ всѣмъ издѣваться?

-- Я просто вижу все съ комической стороны; что же дѣлать, если трагическая мнѣ недоступна?

-- Ты, какъ и Рикардъ, думаешь, что можно все обращать въ шутку, разъ это меня касается.

-- Но, вѣдь, это не тебя, а меня касалось. Притомъ же, вѣдь, ты сама не хотѣла говорить о томъ, что тебя огорчаетъ; я и подумала, что лучше завести рѣчь о чемъ-нибудь другомъ.

Эльвира сѣла у туалетнаго столика и оперлась годовой на руки.

-- Рикардъ совсѣмъ не тотъ, какимъ онъ былъ первое время послѣ свадьбы; его просто узнать нельзя! Ты не повѣришь, какъ мы были счастливы! Онъ разошелся со всѣми своими товарищами, и мы ни одного дня не проводили врозь. Но съ тѣхъ поръ, какъ родился нашъ малютка, все измѣнилось. Порой мнѣ казалось, что его-то Рикардъ и не любитъ. Поэтому я и оставила моего ангельчика у мамы, когда мы поѣхали сюда. Я думала, что опять все пойдетъ хорошо. Но развѣ онъ говоритъ когда-нибудь со мной? Онъ добръ и ласковъ ко мнѣ -- это правда, но намъ нечего бываетъ сказать другъ другу, когда мы остаемся съ глазу на глазъ.

-- Но, милое дитя, не можетъ же онъ вѣчно болтать!

-- Но, вѣдь, первый годъ послѣ свадьбы онъ никогда не уставалъ говорить со мной, а во время помолвки...

-- Да, да, я думаю! Это у нихъ всегда бываетъ наготовѣ -- масса глупостей, отъ которыхъ, въ концѣ-концовъ, просто становится тошно. Неужели же ты хотѣла бы, чтобы это такъ и продолжалось?

-- Можетъ быть, ты и права. Но когда я стараюсь прочесть въ его глазахъ его малѣйшее желаніе, когда я во всемъ, начиная съ пустяковъ и кончая самыми важными вещами, только и стремлюсь угодить ему! Когда я, за что бы я ни принялась, только и думаю, какъ ему это понравится!

-- Въ томъ-то и бѣда. Ты слишкомъ ухаживаешь за нимъ, а это можетъ, наконецъ, прискучить. Еслибъ въ тебѣ была хоть капля самостоятельности...

-- Да, я такъ и знала! Но, вѣдь, это нелѣпость! Мнѣ кажется, что мы всего скорѣе должны бы любить тѣхъ, кто намъ во всемъ угождаетъ!

-- Не думаю; мнѣ сдается, что каждый человѣкъ созданъ съ тѣмъ, чтобы сдѣлаться самостоятельною личностью. Если онъ силится сдѣлаться простымъ отраженімъ другаго, то его постигаетъ заслуженное возмездіе: онъ становится нулемъ.

-- Я знаю, что Рикарду нравится въ тебѣ именно твоя самостоятельность.

-- Я совсѣмъ другое дѣло. Я, вѣдь, не такъ близка ему. Но у насъ съ нимъ столько общихъ интересовъ, а также и общихъ воспоминаній... и, кромѣ того... впрочемъ, есть вещи, которыхъ я не понимаю.

-- Что такое?

-- Видишь ли, мнѣ кажется, что мужчинамъ, въ сущности, нравятся только такія женщины, которыя могутъ держать ихъ на разстояніи.

По ея губамъ скользнула ироническая улыбка.

-- Но для жены, вѣдь, это невозможно!-- почти съ испугомъ вскричала Эльвира, обернувшись къ ней.

Сельма полулежала на диванѣ; она посмотрѣла на свою гостью долгимъ, пытливымъ, чуть-чуть задорнымъ взглядомъ.

-- Въ томъ-то и дѣло, что онъ это знаетъ,-- тихо промолвила она, все съ тою же улыбкой.

-- Что ты хочешь сказать?

-- Я хочу сказать, что, пожалуй, не особенно трудно вторично влюбить въ себя мужчину, если ты собственно этого желаешь. До свадьбы мы ихъ совсѣмъ не знаемъ, но затѣмъ мы уже должны постараться изучить ихъ. Мнѣ кажется, что я именно это и дѣлаю теперь.

-- Я признаюсь, что не понимаю Рикарда,-- холодно сказала Эльвира, грѣя на свѣчкѣ щипцы, чтобы завить передніе волосы. Въ тонѣ Сельмы было что-то, покоробившее ее.

-- Ну, такъ и начни изучать его. Давно уже пора приступить къ этому. Научись понимать его, то-есть понимать его стремленія, его интересы,-- ты увидишь, какъ это будетъ пріятно тебѣ самой, какъ ты обогатишь свой умъ, пытаясь идти рука объ руку съ своимъ мужемъ. Но, прежде всего, постарайся быть съ нимъ похолоднѣе... только самую чуточку, настолько, насколько можно быть холодной съ человѣкомъ, котораго искренно любишь.

Она склонила голову набокъ и водила по ковру кончикомъ хлыста. На лицѣ ея появилось какое-то мягкое выраженіе, и кроткое, и шутливое, и, пожалуй, немного печальное.

-- Холодной?-- повторила Эльвира съ величайшимъ изумленіемъ.

-- Да, холодной.-- Сельма говорила необыкновенно тихо и не поднимая головы. Странная улыбка все еще мелькала на ея тонкихъ, красивыхъ губахъ.-- Любовь похожа на шампанское. Развѣ ты не знаешь, какъ оно вкусно, когда заморожено?

-- Сельма!-- и въ тонѣ Эльвиры послышался упрекъ.

Сельма вскочила съ веселымъ смѣхомъ, подошла къ Эльвирѣ и положила ей руки на плечи. Прежняя суровость совсѣмъ исчезла.

-- Послушай, я буду твоимъ духовникомъ,-- ласково сказала она,-- отвѣчай же мнѣ по совѣсти, моя духовная дочка. Ты плачешь иногда и просишь мужа, чтобы онъ любилъ тебя попрежнему, такъ, вѣдь?

-- Да.

-- Но, вѣдь, это бываетъ рѣдко?

Сельма переложила руки на спинку стула, а духовная дочка принялась рисовать по туалетному столику какіе-то узоры своимъ хорошенькимъ указательнымъ пальчикомъ. Но она молчала.

-- Значитъ, это часто случается?-- продолжалъ неумолимый духовникъ и повернулъ ухо такъ, чтобы ясно слышать отвѣтъ.

Духовная дочка подняла голову и посмотрѣла пытливо, стараясь узнать, можно ли и въ самомъ дѣлѣ рѣшиться высказать всю правду? Ей физіономія была такъ забавна, что духовникъ, послѣ тщетныхъ усилій удержаться отъ смѣха, наконецъ, громко расхохотался.

-- Ахъ, ты, святая невинность! И ты воображаешь, что можно этимъ привлечь къ себѣ мужчину? Ну, ну, я вижу, что ты сама влюблена въ него, и это счастье для тебя. Съ одной стороны, это затрудняетъ дѣло, но съ другой -- безконечно облегчаетъ его.-- Она наклонилась такъ, что лицо ея оказалось на одной линіи съ лицомъ. Эльвиры, и посмотрѣла на нее въ зеркало.

-- Когда это личико весело и оживленно, оно бываетъ очаровательно, но когда оно плачетъ, тогда на него и глядѣть не хочется.

Эльвира тоже смотрѣла въ зеркало.

Когда Сельма улыбалась такъ, какъ теперь, сверкая своими бѣлыми ровными зубами, нельзя было представить себѣ болѣе пріятнаго лица. Даже женщина не могла бы назвать ее въ эту минуту; некрасивой.

Эльвира откинулась назадъ и обвила руками шею духовника,который со смѣхомъ вырвался изъ ея объятій.

Сельма постояла съ минуту молча. Ей казалось, что ключъ къ характеру Рикарда находится у нея въ рукахъ, и все, что она съумѣла вывѣдать со всею проницательностью своего инстинкта, все,что было ей такъ несказанно дорого, потому что принадлежало ей одной, все, что она хотѣла бы утаить отъ всѣхъ, какъ свое неоцѣненное сокровище,-- все это она должна была теперь отдать в руки другой женщины. Все, все рѣшительно! потому что о раздѣлѣ здѣсь не могло быть и рѣчи.

-- Эльвира, -- голосъ Сельмы звучалъ серьезно и слова едва слышно вылетали изъ ея устъ,-- Эльвира,-- начала она,-- порой ты находишь его раздражительнымъ и нервнымъ. Это вызываетъ въ тебѣ досаду. Но развѣ ты никогда не думала, что у него могутъ быть минуты слабости, когда все представляется ему безплоднымъ и мрачнымъ? Развѣ ты никогда не думала, что въ такія-то минуты онъ особенно нуждается въ тебѣ?... Не въ словахъ твоихъ и утѣшеніи, а только въ покоѣ и сознаніи, что ты понимаешь его. Онъ долженъ чувствовать, что ты никогда не способна пасть духомъ, потому что ты слишкомъ вѣришь въ него, если даже онъ и самъ подчасъ сомнѣвается.

Эльвира оперлась головой на руки и ничего не говорила. Въ ея душѣ промелькнуло что-то; вродѣ, самообвиненія, смутная догадка,подсказавшая ей, что она любитъ еще не такъ беззавѣтно, какъ могла бы. Она медленно покачивала головой.

-- Значитъ, рѣшено!-- живо сказала Сельма, подавляя сердечную боль; возникшую вмѣстѣ съ надеждою на то, что ея старанія увѣнчаются успѣхомъ,-- Съ этого дня ни слезъ, ни сценъ! Да и хорошо было бы, если бы ты иногда откладывала въ сторону свое нескончаемое вышиванье. Вѣдь, есть на свѣтѣ и другія вещи, тоже заслуживающія вниманія женщины. Развѣ тебя не интересуетъ современная намъ жизнь со всѣми ея стремленіями? Дитя, наступитъ часъ, когда тебѣ надо же будетъ понимать твоего роднаго сына! но какъ же ты съумѣешь понять его, оставаясь чуждой ко всему и углубляясь только въ корзинку съ шерстями?

Она смолкла на минуту.

-- Эльвира, какое это должно быть счастье -- имѣть сына!-- сказала она вдругъ.

-- Сельма!-- воскликнула Эльвира, поспѣшно обернувшись къ ней,-- неужели у тебя являются такія мысли? Неужели ты въ самомъ дѣлѣ желала бы имѣть ребенка?

-- Я? О, нѣтъ, Боже избави! Я не то хотѣла сказать. Я говорила вообще. Вотъ, напримѣръ, ты,-- ты, вѣдь, такъ любишь Рикарда. Мнѣ кажется, что ты должна испытывать какое-то особенное чувство при мысли, что его личность какъ бы перейдетъ въ наслѣдство, что все, что ты цѣнишь въ немъ, выростетъ съизнова, будетъ мало-по-малу проявляться въ ребенкѣ. Я только представляю себѣ, какъ тебя должно радовать всякое новое открытое тобой сходство. Вѣдь, бываютъ даже недостатки, которые намъ милы въ любимомъ существѣ, и мнѣ кажется, что если ты будешь даже наказывать своего мальчика за что-нибудь подобное, то, все-таки, втайнѣ тебя будетъ радовать сознаніе, что и въ этомъ выражается его сходство съ отцомъ.-- Сельма смотрѣла въ садъ съ какимъ-та страннымъ, обращеннымъ вглубь души выраженіемъ во взорѣ.

Эльвира задумалась.

-- Сельма, неужели тебѣ никогда, никогда никто не нравился? Сельма очнулась при этомъ вопросѣ.

-- Мнѣ? Какъ это можетъ придти тебѣ въ голову?

-- По-моему, ты могла бы быть отличною женой,-- сказала Эльвира.

-- Какъ знать!-- равнодушно отвѣтила Сельма.-- Еслибъ я была замужемъ за человѣкомъ честолюбивымъ, то, вѣроятно, могла бы быть ему хорошею поддержкой,-- я поощряла: бы его, работала бы для него, но теперь,-- она сдѣлала такой жестъ, какъ будто выронила что-то изъ рукъ,-- теперь я совершенно безполезна.

-- Ахъ, какъ можешь ты это говорить!

-- Да, правда, я держу въ повиновеніи прислугу и слѣжу за тѣмъ, чтобы весь домашній механизмъ находился въ исправности, но, вѣдь, всякая другая женщина могла бы дѣлать это не хуже меня. Ты сказала сегодня, что мнѣ надо бы быть мужчиной. Но, видишь ли, во мнѣ есть потребность какъ бы переселиться въ другое существованіе, а это доказываетъ, что мое дѣйствительное предназначеніе -- быть женщиной. Мужчина никогда не испытываетъ подобнаго чувства.

-- Бѣдная Сельма!

-- Что ты, съ ума сошла! Почему это ты жалѣешь меня?

-- Да, вѣдь, ты никогда не испытывала, что значитъ быть счастливой.

Сельма расхохоталась.

-- Это вѣчная пѣсня молодыхъ влюбленныхъ женщинъ. Онѣ всегда воображаютъ, что никакое счастье въ мірѣ не сравнится съ ихъ собственнымъ, но я осмѣлюсь сказать, что у меня свои взгляды на этотъ счетъ. Я никому не завидую. Еслибъ не мое позорное малодушіе, вслѣдствіе котораго я рѣшительно не могу видѣть кого-нибудь печальнымъ, я никогда бы не подумала вмѣшиваться въ твои дѣла, моя голубушка.

-- Я вѣрю, что ты искренно расположена ко мнѣ.-- Эльвира протянула ей руку, до которой Сельма едва-едва коснулась.

-- Разумѣется, я хотѣла бы видѣть васъ счастливыми,-- сухо сказала она,-- и еще пріятнѣе было бы мнѣ знать, что вы такъ или иначе обязаны мнѣ своимъ счастьемъ. Мной управляетъ совершенно то же побужденіе, которое заставляло меня отдавать мои булочки ребятишкамъ.-- Въ ея смѣхѣ почувствовалась и горечь, и презрѣніе къ самой себѣ.-- А потому я и хочу предложить тебѣ выбирать для тебя книги и руководить твоими занятіями: мнѣ такъ хорошо извѣстенъ вкусъ Рикарда. Если ты только пожелаешь, то можешь сдѣлаться совсѣмъ другимъ человѣкомъ, пока онъ будетъ за границей. Но никогда не показывай ему моихъ писемъ, и Боже сохрани, чтобы онъ вздумалъ вскрывать ихъ. Въ такихъ дѣлахъ надо соблюдать большую осторожность. И знаешь что: если ты свободно выпустишь его изъ гнѣзда, то онъ тѣмъ охотнѣе вернется въ него.

-- Пожалуй, что и такъ.

-- Да, да, повѣрь мнѣ! Ты не можешь представить себѣ, какъ рада была бы я испробовать на комъ-нибудь вовлеченіе,.-- шутливо сказала Сельма,-- но, къ сожалѣнію, въ этомъ нѣтъ надобности.

-- Еслибъ ты только знала, какъ я полюбила тебя за это время!-- воскликнула Эльвира.

-- Есть особый видъ эгоизма, обладающій притягательною силой,-- прозвучалъ веселый отвѣтъ,-- мой эгоизмъ, навѣрное, принадлежитъ къ этой категоріи... Но, вѣдь, ты никогда не одѣнешься, если мы будемъ такъ болтать съ тобой.

-- Да, правда! Я, вѣдь, хотѣла попросить, чтобъ ты уволила меня отъ завтрака. Я такъ много ѣла за утреннимъ кофе, что теперь совсѣмъ не голодна, а если я не напишу теперь же мамѣ, то пропущу почту, и мама будетъ тревожиться.

-- Какъ тебѣ угодно.

Сельма кивнула головой и вышла изъ комнаты.

Сначала она хотѣла было перемѣнить свой костюмъ, но потомъ передумала,-- такъ было непріятно идти въ неприбранную спальню, гдѣ мужъ ея еще лежалъ въ постели. Она рѣшила лучше подождать и направилась въ маленькій кабинетикъ, находившійся рядомъ съ гостиной. Это была тихая, уединенная комнатка, выходившая окнами въ паркъ. Сельма подошла къ одному изъ нихъ и погрузилась въ свои думы.

На часахъ была половина девятаго. Куда-жь это пропалъ Рикардъ? Неужели онъ не на шутку разсердился? Она никакъ не могла повѣрить этому. Вѣдь, онъ долженъ же былъ понять ея побужденіе. Вѣдь, онъ долженъ же знать...

Она прижалась лбомъ въ переплету окна.

Что за странный характеръ былъ у Рикарда! У студента онъ проявлялся пока лишь въ намекахъ, которыхъ она, въ то время еще дитя, вѣроятно, и не понимала, какъ слѣдуетъ. У молодого врача и ученаго онъ выступалъ въ болѣе опредѣленныхъ формахъ, и сама она была теперь уже вполнѣ созрѣвшею женщиной.

Въ самой основѣ его характера было что-то, невольно находившее отзвукъ въ ея собственной душѣ. Во-первыхъ, отвага и сила воли, переходившія въ неудержимый эгоизмъ, какъ скоро являлась цѣль, которой ему хотѣлось достигнуть, затѣмъ упорная выдержка, никогда не позволявшая ему уклониться въ сторону отъ этой цѣли, наконецъ, честолюбіе, постоянно толкавшее его все впередъ и впередъ, не дававшее ему ни минуты покоя. Но Сельма знала, что у Рикарда бывали часы, когда довѣріе къ своимъ силамъ, дойдя до крайнихъ предѣловъ напряженности, внезапно измѣняло ему, когда на него находило такое уныніе, что подъ его вліяніемъ даже его рабочая энергія ослабѣвала. На самомъ днѣ этой необузданной души таился потокъ мягкихъ чувствъ, которыхъ онъ стыдился, стараясь скрыть ихъ подъ маской жесткости и цинизма. Быть можетъ, это невидимое теченіе и влекло Сельму къ ея кузену.

Она соскользнула со своего мѣста и снова стала у окна. Вѣдь,онъ долженъ скоро придти! Какъ будетъ томительно скучно, когда они уѣдутъ! Она скрестила на груди руки и устремила мрачный взглядъ въ пространство. Какое ужасное существованіе!

Изъ маленькаго кабинетика, въ которомъ она стояла, она могла видѣть весь этажъ съ богатыми драпировками и мягкими коврами, покрывавшими паркетъ и тянувшимися, все въ тѣхъ же однообразныхъ узорахъ, изъ комнаты въ комнату, по всей анфиладѣ. Вся меблировка въ этой изящной угловой комнаткѣ была свѣтлосѣраго цвѣта съ маленькими пестрыми букетиками,-- все было мягко, покойно, элегантно.

Темная женская фигура вырѣзывалась силуэтомъ на этомъ свѣтломъ фонѣ и среди пышнаго комфорта комнаты еще рѣзче выдѣлялась строгая простота ея костюма.

Сельма такъ погрузилась въ свои размышленія, что не замѣтила даже, какъ докторъ вошелъ въ гостиную. Онъ отдернулъ драпировку и молча подошелъ къ кузинѣ. Лишь тогда, когда онъ положилъ ей руку на плечо, она обернулась совсѣмъ спокойно, даже не вздрогнувъ: эта амазонка не знала, что такое нервы.

-- О чемъ это ты тутъ раздумываешь?-- спросилъ онъ, ставъ рядомъ съ ней.

-- Обо всемъ на свѣтѣ. О тебѣ и о себѣ, о былыхъ временахъ.

-- Развѣ твой мужъ еще не всталъ?

-- Нѣтъ. Вчера праздновалось открытіе желѣзной дороги, и онъ вернулся только въ три часа ночи, такъ что ему надо выспаться.

-- Такъ чѣмъ же бы я помѣшалъ ему, еслибъ поѣхалъ съ тобой верхомъ?

Въ его рѣзкомъ вопросѣ чувствовалось легкое раздраженіе.

-- Разумѣется, ты не могъ бы помѣшать ему. Да я и отказала тебѣ не ради него, а ради себя самой.

-- Такъ ты, стало быть, не хотѣла ѣхать со мной? Ну, спасибо! По крайней мѣрѣ, это значитъ прямо отвѣчать на вопросъ. Я. подумалъ вчера, что у тебя была другая причина... конечно, я счелъ это нѣсколько малодушнымъ, но...

Онъ вовсе не думалъ того, что говорилъ, но готовъ былъ самъ вообразить, что говоритъ искренно. Желаніе ощупать почву была на половину безсознательно.

-- Ахъ, Рикардъ, ну, ты право же глупъ!-- вскричала Сельма тономъ, напоминавшимъ ея прежній, и ради большей убѣдительности взяла его за руку.-- Вѣдь, ты долженъ же былъ знать, что я съ удовольствіемъ поѣхала бы съ тобой.

Онъ взглянулъ на нее и лицо его прояснилось; она поспѣшно отдернула свою руку.

-- Вѣдь, ты понимаешь, что это легко могло бы возбудить толки.

Она бросила хлыстъ на столъ и немного задорно протянула впередъ свои руки съ сплетенными пальцами. Ея фигура была такъ красива, и такъ изящны, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ сильны были эти руки.

-- Но, въ такомъ случаѣ, я не понимаю...

-- Ну, какъ не понимаешь! Кристерсонъ и не думаетъ ревновать меня къ тебѣ съ тѣхъ поръ, какъ ты женился. Онъ ненавидитъ только холостыхъ мужчинъ. Ему представляется, что это все голодные волки, подстерегающіе, кого бы имъ проглотить... Мнѣ приходитъ иногда на умъ, каковъ же былъ онъ самъ до женитьбы?... Нѣтъ, кого я боюсь, такъ это женщинъ. Онѣ могли бы что-нибудь сочинить... да, да, могли бы! Я слышу, что говорится о другихъ, а потому хорошо знаю, что ожидаетъ и меня. Разъ молодая женщина не прикидывается страстно влюбленной въ своего мужа, ея пріятельницы ждутъ не дождутся, въ кого же она влюбится? А что она рано или поздно должна влюбиться, это онѣ считаютъ неизбѣжнымъ.

-- Я тоже.

-- Глупости!

-- Но, вѣдь, это такъ натурально,-- сказалъ Рикардъ, садясь на стулъ возлѣ стола.-- Или мы были влюблены въ прошломъ, или влюблены въ настоящее время, въ противномъ же случаѣ... должны влюбиться въ будущемъ, потому что нѣтъ въ мірѣ человѣка, который не былъ бы влюбленъ хоть разъ въ своей жизни.

-- Фи, это просто отвратительно!-- вскричала она, сдѣлавъ гримасу.

Онъ засмѣялся чуть-чуть циническимъ, но не непріятнымъ смѣхомъ. Рикардъ Бергъ никогда не былъ такъ привлекателенъ, какъ въ тѣ минуты, когда онъ смѣялся, но минуты эти рѣдко повторялись.

-- Неужели ты всегда такъ осторожна?-- спросилъ онъ, смотря на нее съ любопытствомъ.

-- Всегда и во всемъ.

-- Но, вѣдь, это страшное стѣсненіе!

-- Конечно. Но я рѣшила не подавать ни малѣйшаго повода къ сплетнямъ. Тебѣ стоитъ только взглянуть на моего грума. Развѣ ты не обратилъ на него вниманіе?

На ея губахъ скользнула неуловимая улыбка.

-- Еще бы! Глаза, какъ у коровы, носъ -- словно сжатый кулакъ, а ротъ до ушей, да еще перекосившійся на одну сторону. Что и говорить, настоящій красавецъ!

Она засмѣялась. Портретъ, набросанный Рикардомъ, былъ необыкновенно удаченъ.

-- Такого грума не сыщешь на семь миль вокругъ, -- сказала она, совсѣмъ развеселившись,-- и сама я выдрессировала и его, и Принца. Принцъ несомнѣнно наиболѣе интеллигентный изъ нихъ, но, несмотря на это, я, все-таки, горжусь Іонсомъ.

-- Это доказываетъ, что у тебя есть вкусъ.

-- Я положительно наслаждаюсь его безобразіемъ всякій разъ, какъ встрѣчаю кого-нибудь во время своихъ прогулокъ верхомъ. Онъ придаетъ мнѣ такой почтенный видъ, по крайней мѣрѣ, въ моихъ собственныхъ глазахъ! И при этомъ онъ женатъ.

Ея улыбка была такимъ воплощеніемъ злого лукавства, что она сама устыдилась ея и не рѣшилась поднять глазъ.

-- Ну, съ этимъ спутникомъ ты, конечно, можешь чувствовать себя вполнѣ безопасной. но знаешь ли, такая жизнь, да еще въ деревнѣ, должна быть очень тяжела для тебя.

-- Ты находишь?

-- Я? О!...

Больше онъ ничего не сказалъ, но онъ такъ ясно выразилъ въ этомъ восклицаніи свою мысль, что Сельму охватила безумная радость.

Наступило короткое молчаніе.

-- Знаешь, Рикардъ, мнѣ ужасно нравится Эльвира,-- сказала вдругъ Сельма.-- Еслибъ я была мужчиной, то, навѣрное, влюбилась бы въ нее.

-- Да, она, конечно, прелестна, но немножко... ну, какъ бы это сказать?... немножко наивна; она совсѣмъ не умѣетъ относиться къ самой себѣ критически. Въ ней есть что-то непосредственное, необыкновенно плѣнительное въ первой юности, но постомъ... Вѣдь, и въ тебѣ было нѣчто подобное, когда ты только что выросла изъ короткихъ платьевъ, но въ тебѣ это выражалось совсѣмъ иначе. Ты такъ и стоишь предо мною съ своими серьезными минами и манерами подростка. Это былъ самый забавный контрастъ, какой только можно представить себѣ... И до чего ты была упряма, это просто невѣроятно! Нечего было и думать, чтобъ ты рѣшилась когда-нибудь уступить, какъ бы ты ни была неправа.

-- А тебѣ-то я развѣ не уступала?-- Въ ея тонѣ послышался прежній задоръ.

-- Что-жь тебѣ оставалось дѣлать, если я оказывался правъ?-- Онъ самодовольно взглянулъ на нее.-- Но, въ концѣ-концовъ, мнѣ кажется, что именно это-то мнѣ и нравилось. Слабость моей матери къ своему мальчику сдѣлала изъ меня что-то вродѣ домашняго тирана за спиной отца; для меня было такъ ново натолкнуться на оппозицію!

Они оба смолкли. Сельма разсѣянно играла кончикомъ своего башмака подъ подоломъ платья, а докторъ опустилъ голову на грудь и глубокая складка легла у него между бровей.

-- Отецъ не зналъ, какую плохую услугу онъ оказываетъ своему сыну, устраивая твою свадьбу съ Кристерсояомъ,-- сказалъ онъ вдругъ.

-- Ты думаешь, что ты и я...-- Сельма повернулась къ окну, будто для того, чтобы посмотрѣть въ паркъ.-- Знаешь, изъ этого не вышло бы ничего хорошаго.

-- Почему это?-- вопросъ прозвучалъ рѣзко.

-- Именно то обстоятельство, что у тебя явились бы права надо мною, испортило бы все дѣло,-- спокойно отвѣтила она.-- Ты деспотъ, но тебѣ всегда нравилось во мнѣ, что я осмѣливалась возставать противъ тебя. Еслибъ я была въ твоихъ рукахъ и должна была подчиняться, то и этому насталъ бы конецъ.

-- Такъ ты вѣришь, стало быть, только въ свободный бракъ?-- спросилъ онъ нерѣшительно.

-- Нѣтъ,-- поспѣшно сказала она,-- не въ томъ смыслѣ, въ какомъ понимаютъ это слово. Я не могу смотрѣть на бракъ иначе, какъ на нѣчто неразрывное въ своей сущности. Бракъ долженъ быть союзомъ свободныхъ, самостоятельныхъ и имѣть своею цѣлью ихъ взаимодѣйствіе, совмѣстную работу и обоюдное развитіе, не только на нѣкоторое время, но на цѣлую жизнь. Не всѣ предъявляютъ такія высокія требованія, большинству приходится удовлетворяться безконечно меньшимъ; женщина становится довольно-таки безполезнымъ аксессуаромъ мужчины. Какъ личности, супруги не нуждаются другъ въ другѣ; каждый идетъ своею дорогой, работаетъ въ своей сферѣ, нисколько не заботясь о стремленіяхъ другаго. Дѣти и хозяйство -- вотъ и всѣ дѣйствительныя узы: обрядъ бракосочетанія остается чисто-внѣшнею подробностью, публичнымъ признаніемъ того, что должно бы быть, но чего обыкновенно не оказывается... Да, ты, конечно, смѣешься надо мною, но что мнѣ за дѣло до этого? Такъ пріятно отвести душу съ кѣмъ-нибудь!

Она обернулась и посмотрѣла на него. Онъ сидѣлъ, склонивъ голову, и, опершись локтями на колѣни, не отрывалъ глазъ отъ ковра.

-- Продолжай,-- сказалъ онъ,-- очень интересно послушать хоть разъ совершенно свободные отъ предразсудковъ отзывы женщины объ этомъ предметѣ. Обыкновенно имъ такъ же страшно касаться такихъ вещей, какъ дотронуться до раскаленнаго желѣза. Ну, что же еще хотѣла ты сказать?

Сельма отошла отъ окна и сѣла на стулъ, недалеко отъ Рикарда.

-- Вотъ видишь ли. Есть, все-таки, женщины, сознающія въ себѣ слишкомъ много силъ, чтобы служить подобнымъ аксессуаромъ любому мужчинѣ, на что способно, наоборотъ, громадное большинство женщинъ. И, вѣдь, многіе и многіе люди считаютъ, что такъ и должно быть. Конечно, толкуютъ о любви и о всемъ такомъ... но возможно ли полагаться на это? Любовь можетъ явиться и исчезнуть, часто она бываетъ только... впрочемъ, объ этомъ и говорить не стоитъ. Ну, такимъ-то самостоятельнымъ женщинамъ никогда бы не слѣдовало выходить замужъ, по крайней мѣрѣ, при современномъ положеніи вещей. Я какъ разъ принадлежу къ ихъ числу, и еслибъ дядя обладалъ достаточнымъ пониманіемъ людей, онъ долженъ былъ бы сказать мнѣ: никогда не выходи замужъ. Быть можетъ, я послушалась бы его.

-- Нѣтъ, не послушалась бы.

Она искоса взглянула на него, но не дала прямого отвѣта на его слова.

-- Сельма, неужели ты, дѣйствительно, такъ холодна, какъ представляешься? Неужели ты никогда не испытываешь этой жажды счастья?...

Она порывисто поднялась съ мѣста и снова подошла къ окну.

Онъ послѣдовалъ за ней.

-- Мнѣ хотѣлось бы предложить тебѣ одинъ вопросъ,-- сказалъ онъ ласкающимъ тономъ.

-- Нѣтъ, никогда не надо предлагать вопросовъ,-- отвѣтила она въ полголоса, не глядя на него.

Они простояли нѣсколько минутъ молча.

-- Господь пожелалъ однажды,-- начала она съ загадочною улыбкой,-- порадовать людей чудеснымъ даромъ. Онъ высыпалъ нѣсколько сѣмянъ и пустилъ ихъ по вѣтру. И на каждомъ мѣстѣ, жуда упало подобное сѣмя, выросъ прекрасный цвѣтокъ. Люди захотѣли дать ему имя и назвали его счастіемъ. Наиболѣе благоразумное изъ нихъ любовались цвѣткомъ и не рѣшались даже дотронуться до нѣжныхъ лепестковъ, изъ боязни помять ихъ. Но куда бы ни направляли они свои шаги, всюду неслись за ними волны его аромата. Однако, нашлись и глупые люди, которые изрубили цвѣтокъ вмѣстѣ съ капустой и съѣли его, чтобы вполнѣ насладиться имъ, да еще стали роптать на Бога за то, что капуста показалась имъ невкусна. Вотъ тебѣ мой взглядъ на счастье.

-- А, платонизмъ!

Рикардъ повернулся на каблукѣ съ презрительнымъ смѣхомъ. Сельма съ унылымъ видомъ прижала лобъ къ переплету окна, но ничего не отвѣтила.

-- Ну, а что-жь дѣлать тому, кто по уши завязъ въ безнравственныхъ отношеніяхъ, хотя и находящихся подъ особою охраной церкви?

Онъ бросилъ на нее черезъ плечо долгій взглядъ, но она стояла, отвернувшись отъ него, такъ что онъ могъ видѣть только ея щеку: горячая краска залила ее, и Рикардъ сейчасъ же раскаялся въ томъ, что сказалъ.

-- Тому остается стиснуть зубы и дерзко смотрѣть въ глаза людямъ,-- сказала Сельма жесткимъ тономъ,-- но если въ душѣ его сохранились хоть искорка чести, то онъ не долженъ забывать ни на минуту, что утратилъ право даже на самую мысль объ истинномъ бракѣ.

Отвѣтъ кольнулъ Рикарда въ самое сердце; онъ готовъ былъ побить себя отъ досады, что вызвалъ его.

-- Прочла ты планъ моей новой работы?-- спросилъ онъ, стараясь скорѣе перемѣнить разговоръ.

-- Да. Я даже взяла на себя смѣлость сдѣлать нѣсколько замѣчаній.-- Она обернулась; лицо ея приняло свое обычное выраженіе.-- Мнѣ кажется, твой трудъ слишкомъ наученъ, чтобы быть дѣйствительно популярнымъ; ты слишкомъ высокаго мнѣнія о своихъ читателяхъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ? Гдѣ у тебя рукопись?

-- Внизу; я сейчасъ принесу ее.

-- Нельзя ли и мнѣ пойти съ тобой? Мнѣ любопытно было бы взглянуть на твой кабинетъ.

-- Что-жь, пойдемъ... Но не хочешь ли сперва позавтракать?

-- Нѣтъ, благодарствуй. Я схожусь въ этомъ съ лордомъ Байрономъ,-- отвѣтилъ онъ, смѣясь,-- я не хочу быть рабомъ какого бы то ни было аппетита. Идемъ же.

Сельма подняла свой длинный шлейфъ и спустилась съ Рикардомъ въ первый этажъ. Затѣмъ она обогнула лѣстницу, взяла съ маленькой полочки ключъ, отперла боковую дверь и пригласила Рикарда войти.

-- Ну, что ты скажешь?-- спросила она его съ торжествующею миной, затворивъ за нимъ дверь. Она не на шутку гордилась. Послѣ "Чернаго Принца" она ничѣмъ такъ не дорожила, какъ своимъ кабинетомъ.

Рикардъ смотрѣлъ кругомъ..

-- Подумай только, что это была просто кладовая или чуланъ, когда я пріѣхала сюда,-- сказала она съ какою-то нѣжностью въ голосѣ,-- и вотъ ты видишь, что я мало-по-малу сдѣлала изъ этой комнаты. Сюда никто не входитъ, кромѣ меня; я сама прибираю ее.

Это была большая комната, съ четырьмя окнами, одною только дверью и толстыми стѣнами. Мебель была изъ неполированнаго дуба, съ темнозеленою плисовою обивкой. Все, начиная съ непроницаемыхъ гардинъ и кончая мягкими коврами, казалось, сулило молчаніе и спокойствіе. Эта комната могла бы возбудить зависть во всякомъ кабинетномъ ученомъ.

Посрединѣ стоялъ большой столъ, заваленный книгами и портфелями, вокругъ него были небрежно разставлены стулья съ высокими спинками. По стѣнамъ тянулись книжные шкафы и полки; вмѣсто всякихъ украшеній, виднѣлись двѣ бронзовыхъ статуэтки и нѣсколько наскоро выполненныхъ рисунковъ, изображавшихъ головы лошадей и собакъ. Съ потолка спускалась тяжелая бронзовая лампа, которую, очевидно, часто приходилось зажигать, потому что даже теперь, при самомъ яркомъ утреннемъ освѣщеніи, комната казалась темной и мрачной.

-- Ну?-- повторила Сельма, все еще не дождавшись отвѣта отъ двоюроднаго брата.

-- И какъ это ты до сихъ поръ не показала мнѣ этого уголка!

-- Да, вѣдь, все это время я здѣсь почти не бывала, и, кромѣ того... Я прихожу сюда по большей части лишь тогда, когда мнѣ хочется побыть одной. Я боюсь пріучать другихъ къ этой комнатѣ; здѣсь такъ уютно, что если бы она пришлась имъ по вкусу, они, пожалуй, и уйти бы отсюда не захотѣли.-- Она посмотрѣла на него съ плутовскою миной.

-- А развѣ твой мужъ сюда не приходитъ?

-- Никогда. Онъ говоритъ, что здѣсь слишкомъ тихо мрачно.

Докторъ подошелъ къ столу и началъ перелистывать книги.

-- Да ты и въ самомъ дѣлѣ занимаешься серьезно, -- сказалъ онъ.

Она засмѣялась.

-- Да, конечно. Могу ли я лучше употребить то время, которое у меня остается отъ надзора за хозяйствомъ? Дѣтей у меня нѣтъ, такъ что мнѣ некого воспитывать, вотъ я и стараюсь, по крайней мѣрѣ, себя образовать.

-- Хорошо было бы, если бы женщины, имѣющія дѣтей, думали такъ же, какъ ты!

-- Да, кстати... ты долженъ бы посвящать больше времени Эльвирѣ, долженъ бы попытаться пробудить въ ней умственные интересы, это было бы связующимъ звеномъ между вами. Если ты не хочешь сдѣлать этого ради себя самого или ради нея, то сдѣлай это ради твоего малютки!-- При послѣднихъ словахъ въ голосѣ Сельмы послышалось что-то мягкое, ласкающее,-- она точно проводила рукой по маленькой, шелковистой головкѣ.-- Вспомни, что дѣтство его пройдетъ почти исключительно подъ руководствомъ матери, а если она, по неразумію, не съумѣетъ воспитать его, то слѣды этого останутся у него, пожалуй, на всю его жизнь. Ты не долженъ забывать, какую важную роль будетъ играть ея вліяніе, потому что тебѣ никогда не придется посвящать ему столько времени, сколько можетъ отдать ему мать. Мужчина бываетъ обыкновенно поглощенъ своими собственными стремленіями и не можетъ погрузиться съ головой въ стремленія другаго существа. Но всѣ мы должны помнить, что нарождающіяся поколѣнія будутъ созидать на фундаментѣ, положенномъ нами, что въ нашихъ дѣтяхъ кроется ближайшее будущее человѣчества. Если бы мы стали жить только для настоящей минуты, то были бы не лучше животныхъ.

Онъ посмотрѣлъ на нее долгимъ взглядомъ.

-- Проповѣдница морали,-- тихо сказалъ онъ съ плутовскою усмѣшкой въ глазахъ.

Она слегка покраснѣла, почувствовавъ, что онъ угадалъ, ея тайную мысль.

Потомъ онъ отыскалъ на столѣ свою рукопись, развернулъ ее и началъ читать замѣтки, сдѣланныя ею карандашомъ на поляхъ. Она стояла рядомъ съ нимъ, положивъ руки на столъ, и внимательно слѣдила за тѣмъ, какъ онъ читалъ.

-- Но, вѣдь, это превосходно!-- воскликнулъ онъ вдругъ.-- Я только понять не могу, какимъ образомъ...

Онъ запнулся, пораженный внезапною мыслью. Что собственно могло побудить Сельму заняться всѣмъ этимъ? Чѣмъ объяснить то, что она всегда понимала его, что все направленіе ея духовныхъ силъ... Онъ оглядѣлся въ этой комнатѣ, казалось, скрывавшей въ своихъ стѣнахъ всю исторію ея развитія, и затѣмъ снова посмотрѣлъ на Сельму. Она почувствовала все это, почувствовала это уже въ томъ, какъ онъ смотрѣлъ на нее, и потому не отрывала глазъ отъ стола.

Рикардъ подумалъ въ это мгновеніе, что никакая краса въ мірѣ не могла сравниться съ этимъ юношески-характернымъ лицомъ,-- съ этими густыми свѣтло-каштановыми волосами, небрежно падавшими на лобъ, съ этимъ яркимъ румянцемъ, переходившимъ въ самый нѣжный бѣлый цвѣтъ съ почти неуловимымъ оттѣнкомъ желтизны, напоминавшимъ матовую слоновую кость.

Неужели же никогда этотъ напускной ледъ не растаетъ предъ его взоромъ?... Онъ долженъ увидать другое выраженіе въ этихъ сѣрыхъ глазахъ; онъ зналъ теперь, что оно можетъ явиться.

-- Сельма,-- сказалъ онъ тихимъ, глухимъ голосомъ, и горячій родникъ, таившійся въ его душѣ, сталъ подниматься все выше и выше, придавая глазамъ его болѣе глубокій блескъ.

И онъ положилъ свою руку на руку Сельмы, мягко, почти незамѣтно сжимая ее. Она не шевельнулась, не подняла глазъ, но трепетный жаръ этой руки какъ будто охватилъ своимъ пламенемъ все ея существо. Румянецъ разливался все ярче и ярче, грудь поднималась, тяжело дыша.

Въ двадцать три года кровь не слишкомъ-то спокойно протекаетъ по жиламъ, и Сельма почувствовала въ этотъ мигъ искушеніе взглянуть въ глаза Рикарду, потопить въ его взорѣ всякія колебанія, хоть одинъ только разъ броситься ему на грудь и признаться, что она вовсе не такъ холодна, что и ей не чуждо обаяніе этой беззавѣтной, ликующей страсти.

Но вдругъ она выдернула свою руку и отступила на одинъ шагъ, такъ что длинный шлейфъ обвился въ видѣ драпировки вокругъ ея ногъ.

Вся душа ея возмутилась при одномъ представленіи, что она можетъ пасть такъ низко, можетъ очутиться, въ своихъ собственныхъ глазахъ, на одномъ уровнѣ съ человѣкомъ, ласки котораго сдѣлали ей всякое прикосновеніе ненавистнымъ. Все было осквернено; даже этого рукопожатія не могла она принять -- и оно утратило бы свою чистоту. Она видѣла передъ собой уже не личность, а нѣчто, общее всѣмъ, нѣчто такое, что никогда не являлось предъ нею иначе, какъ въ самой отталкивающей наготѣ. Она почувствовала отвращеніе.

-- А! я знаю васъ!-- вскричала она.-- Couche -- là!Только это для васъ и годится!-- Она ударила по воздуху своей судорожно-сжатою рукой, какъ будто бы однимъ этимъ жестомъ могла повалить Рикарда на землю.

Въ ея восклицаніи слышалась такая необузданная ненависть, что онъ стоялъ совсѣмъ ошеломленный. Что же такое онъ сдѣлалъ?

-- Вы хотите называться сильными,-- продолжала она, захлебываясь отъ гнѣва,-- а, между тѣмъ, вы не имѣете ни на іоту власти надъ собой! Считалось ли когда-нибудь позоромъ для васъ поддаться искушенію, и былъ ли хоть единственный случай, когда весь стыдъ не падалъ на насъ! Ступай! Я не хочу тебя видѣть.

Она бросилась на стулъ и закрыла лицо руками.

Рикардъ молча прошелся по комнатѣ, по этой темной комнатѣ, мягкіе ковры которой заглушали шумъ его шаговъ.

Онъ понималъ Сельму. Пожалуй, она была права.

Потомъ онъ остановился передъ нею. Лицо его было блѣдно.

-- Сельма,-- сказалъ онъ, и она посмотрѣла на него холодно жестко.-- Неужели ты и теперь не рѣшишься?-- Онъ протянулъ ей свою большую, худую руку, но не взглянулъ на нее. Даже взоромъ своимъ не хотѣлъ онъ связывать ея воли. Если только она могла повѣрить ему, то должна была повѣрить безъ всякихъ словъ и объясненій.

Она встала, и тутъ взоры ихъ встрѣтились; въ нихъ отражался спокойный вопросъ.

-- Я рѣшаюсь,-- отвѣтила она, и голосъ ея даже не дрогнулъ. Она вложила свою руку въ руку Рикарда. Онъ сжалъ ее до боли, но въ этомъ пожатіи не чувствовалось страсти, а была лишь энергія твердаго рѣшенія.

-- Сельма,-- сказалъ онъ торжественно,-- теперь я знаю тебѣ цѣну, я почти радъ, что ты не сдѣлалась моею женой, -- это для меня безконечно дороже. Тебѣ не придется стыдиться меня.

Онъ выпустилъ ея руку, повернулся и ушелъ.

Но она, заперевъ за нимъ дверь, еще долго стояла, какъ бы смотря ему вслѣдъ.

-- Эгоизмъ, эгоизмъ!-- поднялся въ ней насмѣшливый голосъ,-- ты знала, что то значило бы потерять его.

IX.

Тотчасъ же послѣ своего отъѣзда изъ имѣнія патрона Крястерсона Рикардъ Бергъ долженъ былъ отправиться за границу. Предполагалось, что Эльвира поѣдетъ вмѣстѣ съ нимъ до Копенгагена,а оттуда вернется домой въ матери и своему маленькому сыну.

На другой день послѣ сцены въ кабинетѣ Сельма встала пораньше, чтобы сдѣлать всѣ приготовленія къ прощальному завтраку. Она испытывала мучительную тоску и почти всю ночь не сомкнула глазъ.

Въ длинной, похожей на галлерею, столовой съ четырьмя окнами по каждую сторону она стояла совсѣмъ одна. Столъ былъ уже накрытъ. Онъ такъ и сверкалъ серебромъ и хрустальною посудой,а посрединѣ его Сельма поставила вазу съ послѣдними, осенними астрами.

Тревожное состояніе духа побуждало ее забыться въ лихорадочной дѣятельности. Она хотѣла заглушить свои мысли. Но теперь, все было уже готово, а потому она и занималась цвѣтами.

"Астры, стойте горделиво:

Розы красовались здѣсь!..."

раздавалось въ ея ушахъ, какъ далекая, безсвязная мелодія. Она" тряхнула головой, чтобы отдѣлаться отъ нея. Этого еще недоставало, чтобы она сдѣлалась сентиментальна,-- она, ненавидѣвшая поэзію!

Но астры были, все-таки, красивы. Она подобрала ихъ по тѣнямъ, такъ что букетъ вышелъ великолѣпный.

"Ласточки привѣтъ прощальный..."

Ахъ, это просто нестерпимо! И какъ только ей избавиться отъ этой дребедени! Она махнула рукой, какъ бы стараясь разогнать цѣлый рой жужжащихъ комаровъ. Потомъ она отступила на нѣсколько шаговъ, чтобы посмотрѣть, какое впечатлѣніе производитъ накрытый столъ. Пестрый букетъ цвѣтовъ придавалъ ему праздничный отпечатокъ.

-- Прощальный праздникъ!-- Она зажала уши, потому что въ нихъ звучалъ безъ перерыва безсмысленный, однообразный ритмъ:

"Пусть же вновь воскреснутъ розы

"Въ памяти о свѣтлыхъ дняхъ!"

Что за пошлость! Нѣтъ, она должна покончить съ этимъ! Она покраснѣла, словно кто нанесъ ей оскорбленіе, и, не долго думая, протянула руку въ цвѣтамъ и собрала въ горсть всѣ ихъ головки, безжалостно комкая ихъ въ порывѣ слѣпой ярости. Она точно ощущала потребность вымостить на чемъ-нибудь свое горе и наслаждалась, чувствуя, какъ влажные отъ росы лепестки свертывались въ ея судорожно сжатой рукѣ. Она вытащила растрепанный букетъ изъ вазы и со стиснутыми зубами, словно держа въ рукахъ отрубленную голову врага, выбросила его за окно.

Цвѣты... притворство... фразы... Прочь все это! Развѣ же такъ трудно оставаться трезвой?

Она затворила окно и почувствовала себя спокойнѣе. По на душѣ ея лежала какая-то тяжесть. Она не могла сидѣть на мѣстѣ, но боялась и уйти изъ столовой. Что-то говорило ей, что Рикардъ придетъ сюда съ ней проститься. Уклоняться отъ свиданія съ нимъ ей и въ голову не приходило. Зачѣмъ ей избѣгать его? Вѣдь, они оба знали теперь... что собственно? Ахъ, для этой мысли не нашлось бы слова столь прекраснаго, столь чистаго... Это было нѣчто безмолвное и таинственное, нѣчто великое и дорогое...

Она провела обѣими руками по своимъ холоднымъ щекамъ, подошла къ буфету и посмотрѣлась въ зеркало. Какъ она блѣдна! Она стала такъ сильно тереть щеки, что лицо ея запылало, но кровь вскорѣ опять отхлынула, какъ падаетъ ртуть въ термометрѣ, и даже руки ея казались бѣлѣе обыкновеннаго. Тогда она начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Она надѣялась, что это оживитъ ея цвѣтъ лица. Что подумаетъ Рикардъ? Пожалуй, сочтетъ ее малодушной и глупой... нѣтъ, нѣтъ! _t

Но въ эту минуту она услыхала его шаги; онъ торопливо вошелъ и, затворяя за собою дверь, вынулъ свои часы. Сельма тоже взглянула на стѣнные часы,-- оставалось только три четверти часа. Кровь у нея отлила отъ сердца и она почувствовала, какъ лицо ей похолодѣло. Теперь они должны разстаться, разстаться!

-- Эльвира еще укладывается,-- сказалъ Рикардъ, подходя къ Сельмѣ и протягивая ей руку,-- мнѣ хотѣлось первому проститься съ тобой.

Онъ какъ будто хотѣлъ что-то прибавить, но молча выпустилъ ея руку и отошелъ къ окну.

Она совсѣмъ задыхалась.

-- Я думалъ, что у насъ найдется сказать что-нибудь другъ другу,-- снова заговорилъ Рикардъ не своимъ, какимъ-то беззвучнымъ голосомъ. Онъ все еще стоялъ лицомъ къ окну, нервно стуча пальцами по маленькому столику.

Сельма подошла къ нему.

-- Рикардъ!-- мягко произнесла она. Она чувствовала такую потребность сказать что-нибудь, но слова не приходили на умъ. Она видѣла, до чего Рикардъ былъ взволнованъ.

Тогда одъ обернулся и они посмотрѣли въ лицо другъ другу. То были два блѣдныхъ лица, безъ малѣйшаго признака слабости, съ однимъ и тѣмъ же выраженіемъ ожесточенной борьбы противъ душевнаго волненія и насильственно сдерживаемой боли.

Они были такъ непохожи другъ на друга своею наружностью: онъ совсѣмъ брюнетъ, она совершенная блондинка, но въ это мгновеніе въ ихъ чертахъ появилось поразительное сходство. Однакожъ, оно быстро исчезло, потому что Сельма сразу овладѣла собою.

Ей было невыносимо видѣть, какъ и Рикардъ страдалъ. Она чувствовала теперь только его печаль, ей некогда было думать о своей.

-- Рикардъ, это пройдетъ,-- тихо сказала она, взявъ его руку, лежавшую на столикѣ,-- это только теперь такъ тяжело. Когда ты попадешь въ новую обстановку, ты скоро объ этомъ забудешь.

Онъ посмотрѣлъ на нее съ тоской. Подумать только, каково у ны на душѣ, а она еще стоитъ передъ нимъ и утѣшаетъ его! Какой онъ негодяй!

Она словно угадала его мысль.

-- И спасибо тебѣ за все, чему ты научилъ меня въ эти годы, за всѣ твои письма, за всякое ласковое слово,-- сказала она и сжала своими холодными пальцами его большую руку, горѣвшую сухимъ пламенемъ и безвольно остававшуюся въ ея рукѣ.

-- Ты не раскаиваешься? Ты не хотѣла бы, чтобы этого не было, не хотѣла бы вернуть все это время, но вычеркнуть меня изъ. него?-- сказалъ онъ все тѣмъ же глухимъ голосомъ, съ тѣмъ же измученнымъ выраженіемъ лица.

Она подумала съ минуту, чтобы отвѣтить по совѣсти. Пожелала ли бы она отдать назадъ эти годы счастія и развитія потому только, что теперь приходилось платить за нихъ такою дорогою цѣной?

-- Нѣтъ, никогда,-- сказала она съ блѣдною и чистосердечною улыбкой, рѣзнувшею его въ самое сердце. Ея старанія казаться веселой только усиливали его муку. Онъ не могъ смотрѣть на нее.

-- Судьба мстить мнѣ за то, что я всегда отрицалъ это,-- вырвалось у него вдругъ,-- я утверждалъ, что это миновало... даже себя хотѣлъ въ этомъ увѣрить. Но это была неправда. Я только изъ гордости воображалъ, что это прошло. Ахъ, зачѣмъ... зачѣмъ я не отнялъ тебя у него?

Этотъ вопль былъ такъ необузданно страстенъ, и Рикардъ съ такою силой сжалъ руку Сельмы,-- можно было подумать, что это паціентъ, находящійся подъ ножомъ хирурга.

-- Выйди на веранду... или выпей воды... только, ради Бога, успокойся,-- сказала она,-- а то не хочешь ли коньяку?

-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ, удерживая ее,-- ничего не надо.

Она тихо и нѣжно погладила его руку, и онъ сталъ глотать воздухъ, стараясь справиться съ своимъ волненіемъ.

-- Я никогда не думалъ, что это можетъ имѣть такую власть надъ нами,-- промолвилъ онъ, тяжело переводя духъ и какъ бы совсѣмъ обезсилѣвъ,-- но это, конечно, только вопросъ времени.

Онъ вынулъ носовой платокъ и нѣсколько разъ отеръ себѣ лобъ.

-- Мюссе зналъ, что "съ любовью не шутятъ" {On ne badine pas avec l`amowr -- заглавіе одной изъ комедій Альфреда де-Мюссе. Прим. перев.},-- сказалъ онъ съ печальною улыбкой.

Они простояли нѣсколько минуть молча.

-- Будемъ мы писать другъ другу?-- спросилъ онъ рѣзко, измѣнившимся, почти дѣловымъ тономъ.

-- Нѣтъ. Ты будешь получать обо мнѣ вѣсти чрезъ Эльвиру. Мы съ ней намѣрены усердно переписываться.

Онъ ничего не отвѣтилъ. Рѣшеніе зависѣло отъ нея.

-- Ступай теперь въ садъ и пройдись скорымъ шагомъ,-- сказала она.-- Вѣдь, ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь прочелъ у насъ это на лицѣ?

-- Хорошо, я пойду,-- сказалъ онъ болѣе естественнымъ тономъ и сжалъ обѣ ея руки въ своихъ.-- Прощай, Сельма! Спасибо тебѣ за все, честная душа!

Его рѣзкія черты внезапно озарились мягкимъ свѣтомъ и въ глазахъ его появился влажный блескъ, котораго онъ и не подумалъ скрыть.

Онъ ушелъ.

Когда Эльвира вошла въ столовую, Сельма откупоривала бутылки съ виномъ, спокойно и проворно, какъ всегда, напоминая собою морозное утро.

Отъ Эльвиры такъ и вѣяло молодостью, мягкостью и тепломъ, и когда она подошла къ Сельмѣ и поцѣловала ее, послѣдняя не могла удержаться, чтобъ не погладить ея волосы съ такою же нѣжностью, какъ еслибъ она ласкала хорошенькаго ребенка. Въ отвѣтъ на ея ласку Эльвира взглянула на нее съ такою восторженною преданностью, что обычная суровость Сельмы растаяла: она прижала къ своей груди маленькую женщину.

-- Ты прелестная малютка,-- весело сказала она ей.

Къ ея смѣху примѣшивались слезы, но Эльвира не могла ихъ видѣть, потому что лицо ея лежало на плечѣ Сельмы.

-- Ступай теперь за своимъ мужемъ; онъ въ саду. Намъ давно пора завтракать; я сейчасъ позову Поля,-- сказала Сельма, выпустивъ ее изъ своихъ объятій.

-- Да, но какъ ты думаешь, вѣдь, Рикардъ долженъ бы взять меня съ собой путешествовать?-- шепнула Эльвира, не поднимая головы, такъ какъ глаза ея были полны слезъ.-- Попроси его, онъ тогда согласится.

-- Нѣтъ, онъ не имѣетъ на это средствъ. И, притомъ, лучше оставить все такъ, какъ есть.

Тонъ Сельмы сразу сдѣлался холоднѣе, и Эльвира вытянула губы въ досадѣ на то, что не встрѣтила въ ней поддержки. Она поправила свои завитки и пошла разыскивать Рикарда.

Полчаса спустя патронъ и Сельма стояли на подъѣздѣ и махали платками вслѣдъ удаляющемуся экипажу.

-- Скучно будетъ тебѣ, моя женушка,-- ласково сказалъ патронъ, когда они вошли въ переднюю.

-- Всегда такъ бываетъ первое время,-- отвѣтила Сельма равнодушнымъ тономъ. Затѣмъ она взяла съ полки ключъ и вошла въ свою комнату, между тѣмъ какъ патронъ поднялся въ верхній этажъ.

Она не входила въ эту комнату со вчерашняго дня, когда показывала ее Рикарду, и вообще за послѣднее время она рѣдко заглядывала сюда, такъ какъ занятія пришлось отложить въ сторону. Все это лѣто промелькнуло для нея словно яркій солнечный день. И вдругъ теперь сразу стемнѣло.

Мягко ступая по коврамъ, она подошла къ столу. Ей хотѣлось устроить себѣ какую-нибудь работу, но она не рѣшалась прикоснуться къ этимъ бумагамъ и книгамъ. Какая-то тяжесть стѣснила ей грудь и она разстегнула нѣсколько пуговицъ у платья, чтобы вздохнуть свободно. Но это не помогало.

Еслибъ она могла поплакать! Но у нея не было слезъ. Только сейчасъ стояла она на подъѣздѣ, прощаясь съ Рикардомъ, обмѣнялась съ нимъ двумя пустыми фразами... Неужели ихъ воспоминаніе другъ о другѣ такъ и останется связаннымъ съ этою послѣднею минутой? Она чувствовала себя какою-то безпріютной, чужой, покинутой. Все сразу показалось ей такимъ безцѣльнымъ, пустымъ... Гдѣ же ей взять силы вынести это? Гдѣ же, гдѣ же?...

Она пошла въ гостиную. Весь домъ словно вымеръ. Одиночество положительно спускалось на эти богатые покои.

Никогда, никогда жизнь не войдетъ въ свою прежнюю колею!

Сельма опустилась на диванъ и, положивъ руки на подушку, прижалась къ нимъ головой.

Всѣ ея мысли вращались въ большей или меньшей степени вокругъ Рикарда. Ей некогда было раздумывать или сомнѣваться. Приблизиться къ нему было ея цѣлью, заслужить его одобреніе -- ей наградой. Она ходила съ завязанными глазами и воображала, что ею руководитъ жажда знанія, и жизнь казалась ей такою богатой.

Теперь все было кончено. Ей оставалось собрать свои жалкіе лохмотья и уйти. Она жила все это время кражей,-- она, такъ искренно хотѣвшая быть честной. Увы, это былъ лишь самообманъ.

Глубокій вздохъ, похожій скорѣе на стонъ, вырвался у нея изъ груди.

Но потомъ въ душѣ ея поднялось ожесточеніе,-- досада на то, что она изъ-за всякой малости способна впасть въ уныніе,-- она, обладавшая всѣмъ тѣмъ, къ чему стремятся другіе: деньгами, свободой, властью. Развѣ же это не малодушно?

Она порывисто приподнялась и откинула голову на спинку дивана.

Надо стряхнуть съ себя это кислое настроеніе, скорѣе, скорѣе стряхнуть его!

Но борьба снова возгорѣлась, потому что въ сердцѣ ея таилось что-то, что было сильнѣе ея самой. Оно страшило и влекло, оно манило и ласкало, не оставляя мѣста ни для одной посторонней мысли. Она заткнула уши, но оно все росло, вопреки ея волѣ; оно взывало и ликовало, оно стонало и молило; оно переходило во всѣ тоны, принимало всевозможные оттѣнки, и это было все то же чувство, отъ котораго она хотѣла избавиться. Она боролась съ нимъ и властно отбрасывала его отъ себя, но оно возвращалось съ удесятеренными силами.

Неужели же она такъ слаба, такъ позорно слаба, что не можетъ вырвать его изъ своего сердца?

Вмѣстѣ съ сознаніемъ безсилія явилась и тоска, которая впилась въ нее и зубами, и когтями. Прежняя самоувѣренность Сельмы пошатнулась, она совсѣмъ изнемогла въ борьбѣ противъ себя самой. Ее всю бросило въ потъ отъ овладѣвшаго ею почти суевѣрнаго страха.

Но она не могла уступить! Если было недостаточно одного акта воли, то должны же найтись другія средства: новая обстановка, новыя знакомства, путешествія, развлеченія.

Она поспѣшно встала и отправилась въ комнату мужа. Онъ лежалъ на диванѣ и читалъ газеты, т.-е. спалъ. Стукъ отворяющейся двери разбудилъ его, и онъ поторопился снова взяться за газету, опустившуюся до полу вмѣстѣ съ державшею ее рукой.

-- Полъ, у меня къ тебѣ просьба,-- начала Сельма, безъ подготовленій, и сѣла на стулъ возлѣ дивана.

Патронъ взглянулъ на нее полурадостно, полуиспуганно. О чемъ это могла просить она?

Сельма устремила зоркій взглядъ на мужа, но тотчасъ же лицо ея приняло прежнее выраженіе. Неужели онъ можетъ подозрѣвать? Да, пожалуй, но только не истину, а просто какую-нибудь женскую прихоть.

-- Мнѣ ужасно хотѣлось бы...-- сказала она, затѣмъ опустила голову и оперлась локтями на колѣни, машинально перебирая: пальцы.

Она смолкла, какъ бы не рѣшаясь продолжать.

Фантазія патрона разыгралась до самыхъ невѣроятныхъ предположеній, но онъ тоже молчалъ. Хотя онъ и боялся того, что она скажетъ ему, но все же страстно желалъ, чтобы она снова заговорила, потому что въ тонѣ ея было что-то такое...

-- Да, ты, конечно, найдешь это очень безразсуднымъ, но это не выходитъ у меня изъ головы...-- Можно было подумать, что это говоритъ не Сельма, а кто-нибудь другой,-- такъ мягокъ былъ ея голосъ. Патрону хотѣлось прижать ее къ себѣ, приласкать нѣжными словами, но онъ испытывалъ неопредѣленный страхъ. Вѣдь, это должно быть что-нибудь совершенно невозможное, если она проситъ! Неизвѣстность поджигала и интриговала его. Онъ былъ такъ убѣжденъ, что ему придется сказать нѣтъ, а, между тѣмъ, чего только бы не далъ онъ за то, чтобъ сказать да и увидѣть, какъ вся она просіяетъ благодарностью! Что же могло это быть?

Въ его голосѣ послышалось что-то сдержанное, когда онъ заговорилъ; онъ опустилъ глаза на газету и казался почти симпатичнымъ.

-- Чего же ты такъ желаешь?-- спросилъ онъ.

-- Вотъ видишь ли, теперь стадо такъ пусто послѣ отъѣзда Эльвиры и Рикарда...

Она умолкла.

-- Ну?

-- Я никогда не бывала въ Стокгольмѣ.

-- Такъ ты этого желаешь?

-- Да.

-- Только-то?-- Онъ засмѣялся съ внутреннимъ облегченіемъ.-- Это, конечно, вполнѣ возможно.

-- Да, но мнѣ хочется ѣхать теперь же.

-- Когда именно?

Настала самая тяжелая минута. Сельма улыбалась, но губы ея нервно дрожали, когда она нагнулась и обняла патрона за шею.

-- Завтра,-- шепнула она.

Отъ удивленія онъ уронилъ газету на полъ.

-- Но, милое дитя, подумай только...

-- Ахъ, Поль, это вовсе не такъ трудно! Я беру на себя все устроить, но ждать я не могу, мнѣ такъ страстно хочется скорѣе ѣхать! Ты долженъ согласиться!

Она засмѣялась еще болѣе нервнымъ смѣхомъ и, пытаясь принять развязный тонъ, потрясла его за плечи.

-- Да, но...

-- Нѣтъ, не но, а да!-- вскричала она.

-- Но ты можешь понять...

-- Что у тебя не найдется другаго отвѣта, какъ Она громко захохотала и на одно мгновеніе обвила обѣими руками его шею. Ему показалось, что онъ никогда въ жизни не видалъ ея такою веселой и оживленной.

-- Да,-- сказалъ онъ, смотря на нее влюбленнымъ взглядомъ.

На слѣдующій день они отправились со скорымъ поѣздомъ въ Стокгольмъ.

Сельма съ какимъ-то чувствомъ благоговѣнія поднялась въ первый разъ по широкой лѣстницѣ Національнаго музея. Она поклонялась искусству съ беззавѣтнымъ энтузіазмомъ, и это зданіе являлось въ ея глазахъ какъ бы храмомъ.

Уроженка Сконе, она хорошо изучила всѣ музеи Копенгагена, гдѣ все было ей такъ знакомо; здѣсь же ожидало ее нѣчто совсѣмъ новое.

Она удивлялась, какъ могъ патронъ идти совсѣмъ невозмутимо по этимъ заламъ, преспокойно стуча своими громадными ногами и, какъ всегда, сперва выставляя пятку и неуклюже выворачивая подошву. Ни малѣйшаго признака гибкости, одна только тяжеловѣсность мамонта!

-- Ахъ, посмотри, посмотри! Ты видишь, это Локъ и Сигуна {Картина художника Винге (Winge), изображающая побѣду добраго божества -- Сигуна надъ злымъ -- Локомъ. Примѣч. перев.},-- воскликнула она, схвативъ его за руку, и тотчасъ-же испытала глубокое разочарованіе, замѣтивъ, какъ, онъ безсмысленно выпучилъ глаза. Большинство этихъ картинъ Сельма видала на фотографіяхъ; ей казалось, что передъ ней все старые знакомые, и она почти не заглядывала въ каталогъ. Она выдернула свою руку, потому что мужъ, очевидно, даже не понималъ, въ чемъ дѣло, и они пошли въ слѣдующую залу.

-- Ахъ, это Викенбергъ!-- воскликнула она.-- И подумать только, что до сихъ поръ я не видала ни одной изъ его картинъ!

Она вдругъ умолкла и опустила руки. Потомъ она сдѣлала нѣсколько шаговъ въ сторону и остановилась. Взглядъ ея былъ устремленъ на картину, висѣвшую подъ самымъ потолкомъ.

Мужчина въ черной бархатной одеждѣ лежалъ мертвый на полу, головой къ зрителю, въ раккурсѣ.

-- Рикардъ!-- прозвучало въ ея сердцѣ. Это былъ его орлиный носъ, его черные, какъ смоль, волосы, и болѣе того: его неукротимый нравъ, отпечатлѣвшійся въ зеленовато-блѣдныхъ, искаженныхъ чертахъ.

Эта картина была сфинксомъ, приковавшимъ къ себѣ Сельму какими-то таинственными чарами.

Она раскрыла книжку, но не нашла въ ней объясненія; тамъ стояло одно лишь слово: Эпилогъ. Сама картина должна была ей все повѣдать.

Да, каждая подробность могла ей что-нибудь разсказать: скатерть, которую покойникъ увлекъ за собой при паденіи, этотъ медальонъ съ цѣпочкой, розы съ облетѣвшими и разсыпавшимися кругомъ лепестками и, наконецъ, изломанный клинокъ шпаги, послѣдняя надежда, обманувшая его.

Воображеніе Сельмы нарисовало себѣ цѣлую повѣсть, эпилогомъ которой служила эта картина. Она создавала себѣ сцену за сценой и видѣла все это такъ ясно, какъ на яву. Былъ теплый, солнечный день, трава разстилалась мягкою, какъ бархатъ, лужайкой. Фонтанъ билъ вверхъ высокою струей и, дробясь брызгами, сверкавшими на солнцѣ, падалъ съ плескомъ въ свой спокойный бассейнъ. Между деревьями шелестили шелковыя платья, а изъ бесѣдки слышался смѣхъ...

Сельма вздрогнула.

-- Красивъ онъ, по-твоему?-- спросилъ патронъ.

-- Нѣтъ.

Такъ какъ она ничего больше не сказала, то онъ отошелъ отъ нея и погрузился въ созерцаніе богини охоты.

Сельма продолжала мысленно развивать исторію картины. Ея фантазія перенесла ее въ залу. Она видѣла передъ собой темныя панели, серебро и граненый хрусталь на столѣ, вино, согрѣвавшее пирующихъ своею искрометною влагой, и розы, прелестнѣйшія, обрызганныя росою розы... Потомъ возникла ссора... ссора изъ-за женщины. Онъ палъ въ поединкѣ. Поэтому онъ и лежалъ тутъ недвижный и холодный. И всѣ они ушли, малодушные или злорадные... покинули его... бѣжали.

Но развѣ эти некрасивыя, мрачныя черты, казавшіяся еще мрачнѣе на мертвомъ лицѣ,-- развѣ не должны были онѣ пробудить чувства любви въ этой женщинѣ? Вѣдь, онѣ-то и требовали нѣжной ласки, тепла и свѣта! Дикая скорбь, застывшая въ обезображенныхъ смертью чертахъ,-- какою мягкостью, какимъ лучезарнымъ взглядомъ могла она смѣниться! А эта холодная женщина не съумѣла понять, что все счастье міра было ничтожно въ сравненіи съ этимъ...

Подъ конецъ Сельмѣ почудилось, что она сама стоитъ тутъ,-- въ тихой, безмолвной печали, въ безнадежномъ отчаяніи при мысли о томъ, что счастье не явилось, и что теперь уже поздно. Она готова была броситься на коверъ, среди цвѣточныхъ лепестковъ, ломать руки, такъ что пальцы бы хрустѣли, и смотрѣть... только смотрѣть сухими, воспаленными глазами на это лицо.

-- По-моему, онъ безобразенъ,-- сказалъ патронъ, снова подойдя къ ней.

-- О, Боже мой! Да, да, конечно, безобразенъ,-- отвѣтила она, какъ бы очнувшись отъ ужаснаго сновидѣнія, и обернулась къ мужу. Она была блѣдна, какъ смерть, и должна была отереть себѣ лобъ носовымъ платкомъ.

-- И какъ это людямъ приходитъ на умъ рисовать такія вещи!-- замѣтилъ патронъ.

-- Да, это удивительно,-- съ трудомъ выговорила Сельма и отошла отъ картины. Но это лицо преслѣдовало ее,-- оно угрожало ей, какъ и ея возмутившаяся душа, обвиняло ее... даже теперь, когда все было кончено.

Она начала безцѣльно ходить по заламъ: съ этой минуты все утратило для нея свой интересъ. У входа въ одну изъ боковыхъ комнатъ она, все-таки, остановилась, привлеченная на этотъ разъ не художественнымъ произведеніемъ, а сценою изъ дѣйствительной жизни.

Тамъ совершенно самостоятельно хозяйничали двое художниковъ: молодой человѣкъ и молодая дѣвушка. Національный музей былъ довольно безлюденъ въ этотъ день. Они были такъ поглощенье своею оживленною бесѣдой, что не обратили вниманія на Сельму.

Молодой человѣкъ копировалъ одну изъ картинъ. Нѣсколько дальше стоялъ мольбертъ дѣвушки, но она отошла отъ него, чтобы взглянуть на работу своего товарища, изъ-за которой, повидимому, и возникъ у нихъ споръ.

Художникъ былъ одѣтъ въ старый запачканный сюртукъ; у него только еще пробивалась бородка, юное лицо смотрѣло беззаботно.

Дѣвушка не отличалась красотой, но у нея была стройная фигура. Платье изъ дешевой матеріи было сшито со вкусомъ и шло къ ней. Она говорила скоро и тихо, съ пѣвучимъ акцентомъ; въ одной рукѣ она держала кисть, въ другой -- свою палитру. Молодой человѣкъ сидѣлъ и слушалъ ее съ улыбкой: очевидно, онъ подтрунивалъ надъ ея замѣчаніями. Но она была слишкомъ смѣла, чтобы отступить передъ насмѣшкой. Она смѣялась вмѣстѣ съ нимъ, но продолжала горячо спорить, что-то показывая на полотнѣ ручкой своей кисти; въ заключеніе она быстро взмахнула ею по воздуху, какъ дирижерскою палочкой, бросила на своего собесѣдника торжествующій, немного задорный взглядъ и затѣмъ вернулась къ своему мольберту. Молодой человѣкъ смотрѣлъ ей вслѣдъ, какъ она шла по комнатѣ бойкою походкой. Потомъ онъ вынулъ тряпку изъ ящика съ красками и съ рѣшительнымъ видомъ стеръ что-то на своей картинѣ.

Сельма готова была громко расхохотаться надъ этою сценкой, которой она любовалась украдкой, и свѣжесть, повѣявшая на нее отъ этой картины изъ дѣйствительной жизни, заставила ее забыть на минуту давившую ее тоску. Но когда она увидала, какъ оба художника углубились въ свою работу съ такимъ рвеніемъ, какъ будто дѣло шло о цѣлой жизни или, по крайней мѣрѣ, о кускѣ, хлѣба, ею овладѣла мучительная зависть; она не въ силахъ была выносить долѣе этого зрѣлища.

Давно похороненныя мечты о будущемъ снова поднялись въ ея душѣ, смущая ее, какъ призраки.

-- Пойдемъ лучше туда, -- сказала она патрону, который, словно по долгу службы, стоялъ съ скучающимъ видомъ передъ какою-то картиной.

Они пошли бродить изъ комнаты въ комнату. По картины не интересовали больше Сельму. Она шла, думая о всѣхъ тѣхъ, кто жилъ и умеръ, оставивъ послѣ себя какую-нибудь мысль, Какой-нибудь слѣдъ или выполненную жизненную задачу. Даже рабочіе, настилавшіе паркетъ, и тѣ прожили не даромъ. А она? Прозябать и потомъ умереть -- вотъ и вся ея жизнь. Будетъ ли она длинна или коротка -- все равно, она пройдетъ совершенно безплодно. Прозябать и потомъ умереть -- спокойно, равнодушно.

Она подумала о дѣвушкѣ, которую сейчасъ видѣла, бѣдной, но свободной въ своемъ стремленіи. А она сама -- развѣ она не обладала какъ разъ тѣмъ, чего другіе добиваются своею работой -- деньгами? Деньгами? Какое это жалкое слово! Правда, у нея были деньги, но не было стремленія. Нѣтъ, бороться съ жизнью, биться изъ-за куска хлѣба -- вотъ что значитъ жить...

Она медленно провела рукою по лбу.

Прозябать и потомъ умереть -- вѣдь, въ этомъ-то и заключается долгъ для нея!

Вдругъ она остановилась, пораженная: взглядъ ея упалъ на небольшую картину, висѣвшую посреди стѣны, въ превосходномъ освѣщеніи. Это тоже была старая знакомая. Но Сельма не ожидала увидѣть ее здѣсь. Она думала, что эта картина находится за границей.

На нее нахлынула вдругъ неудержимая волна старыхъ воспоминаній. Прошлое и настоящее совершенно слились въ ея душѣ. Почва ускользала изъ-подъ ея ногъ, увлекая ее за собой.

Это была та же картина, но какая громадная разница была между нею и грубою обезцвѣченною копіей, которою она когда-то восхищалась! Сельма стояла изумленная и безмолвная, не отрывая отъ нея глазъ.

Лунный свѣтъ стоялъ надъ моремъ, въ туманной дали вырѣзывались очертанія мрачныхъ развалинъ. Тихо поднимаясь, катились волны, съ ласкающимъ плескомъ ударялись онѣ о, берегъ, опускались задумчиво и грустно и снова возвращались съ глухимъ, протяжнымъ рокотомъ. Темныя зеленоватыя тѣни скользили по водному пространству, яркія полосы свѣта переливались на поверхности его, а подъ прозрачнымъ покровомъ волнъ лежали въ сладкихъ грезахъ дочери моря, внимая игрѣ морскаго бога.

Одна изъ нихъ выдѣлялась своею чудною красотой. Заложивъ одну руку подъ голову, мягко покоилась она на своемъ зыбкомъ ложѣ. Взоръ ея былъ прикованъ къ небу, на которомъ просвѣчивала сквозь тонкое облако луна, озаряя своимъ сіяніемъ ея нѣжныя черты. Мечтательный, какъ у женщины, невинный, какъ у младенца, этотъ взоръ походилъ на долгій, недоумѣвающій вопросъ.

Въ воспоминаніяхъ Сельмы зазвучали давно позабытые звуки, и она прислушивалась къ нимъ взволнованная, растроганная... такъ далеки, но такъ чисты были они. О, Боже! въ то время она была еще дитя. А теперь, теперь...

Ея лицо оставалось неподвижнымъ, но по щекамъ ея заструились слезы и съ каждою ихъ каплей мало-по-малу всплывало то, что она такъ старалась подавить и заглушить въ себѣ.

Вѣдь, все, что лежитъ подъ землею, когда-нибудь пуститъ побѣги и, обвѣваемое вѣтромъ, согрѣваемое солнцемъ, будетъ роста и въ вёдро, и въ ненастье, сдѣлается, быть можетъ, сорною травой, быть можетъ, пшеницей, но, все-таки, когда настанетъ лѣто, поднимется сильное и могучее.

-- Боже милостивый, что случилось?-- вскричалъ патронъ, только что подошедшій къ Сельмѣ.

-- Ничего, -- отвѣтила она, отирая слезы, -- пойдемъ теперь домой.

-- Домой! Вѣдь, мы и половины не видали!

-- Я не могу больше!-- и голосъ измѣнилъ ей.

Онъ ничего не отвѣтилъ, а только съ удивленіемъ взглянулъ на нее, и они вышли изъ музея.

У входа въ отель Сельма остановилась.

-- Я не знаю, что такое со мной дѣлается, -- сказала она,-- я думаю пройтись немножко по Королевскому парку.

-- Что-жь, я очень радъ!-- привѣтливо отвѣтилъ патронъ и снова предложилъ ей руку.

Она надѣялась было пойти одна; она могла бы тогда вздохнуть полною грудью. Послѣдніе дни они были постоянно вмѣстѣ. Она чувствовала вслѣдствіе этого такое же утомленіе, какое причиняетъ небольшая ноша: сама по себѣ она не тяжела, но съ каждою минутой возростаетъ желаніе сбросить ее хоть на одинъ мигъ, а подъ конецъ она становится совсѣмъ уже нестерпимой.

Сельма крѣпче обыкновеннаго оперлась на руку мужа, и онъ радовался этому, не подозрѣвая, что это было съ ея стороны ничто иное, какъ легкая слабость, какая чувствуется послѣ болѣзни, да и шла она не своею обычною скорою походкой, которой такъ трудно было принаравливаться къ его шагу.

Они пошли по усыпаннымъ гравіемъ аллеямъ, не обмѣнявшись ни единымъ словомъ. Патронъ попытался было заговорить съ Сельмой, но она отвѣчала такъ односложно, что и онъ замолчалъ. Наконецъ, онъ бросилъ на нее долгій вопросительный взглядъ. Она смотрѣла прямо передъ собою и, казалось, совсѣмъ забыла о присутствіи мужа.

-- Вѣчно ты надъ чѣмъ-то ломаешь голову,-- сказалъ онъ недовольнымъ тономъ,-- скоро ты и сама станешь загадкой.

-- А ты развѣ никогда ни о чемъ не раздумываешь?-- спросила она съ улыбкой, дѣлавшей отвѣтъ почти излишнимъ.

-- Никогда. Какая отъ этого польза?

Сельма ничего не отвѣтила и оба они погрузились въ прежнее молчаніе.

-- Мы поѣдемъ нынче въ театръ, это разсѣетъ тебя,-- сказалъ немного погодя патронъ, но она какъ будто и не слыхала его словъ.

Она размышляла о своемъ душевномъ состояніи, и сдѣланныя ею открытія приводили ее въ негодованіе. Оказывалось, что она расчувствовалась до сантиментальности, разнервничалась до того, что когда она вдругъ увидала на поворотѣ улицы мужчину съ темною бородой, то вздрогнула, и сердце у нея сильно забилось.

Стоило, въ самомъ дѣлѣ, пріѣзжать сюда, чтобы искать забвенія!

На одинъ мигъ у нея явилось желаніе поговорить объ этомъ съ мужемъ. Но она тотчасъ же сообразила, что это было невозможно; онъ только вышелъ бы изъ себя, а это ничуть не помогло бы ей, а только еще больше отдалило бы ихъ другъ отъ друга.

Нѣтъ, она должна бороться одна, и она рѣшила бороться. Другаго исхода не было: она должна была побѣдить. Но къ этому представлялось одно лишь средство -- работа.

X.

Патронъ отворилъ дверь въ номеръ отеля и пропустилъ впередъ Сельму. Онъ никогда не позволилъ бы себѣ войти прежде своей супруги.

Свѣчи были зажжены, и въ углу комнаты стоялъ накрытый столъ съ холодною закуской, виноградомъ и шампанскимъ.

Сельма вздрогнула.

-- Это зачѣмъ?-- сказала она недовольнымъ тономъ, указывая на бутылки.

-- Моя милая женушка была такъ грустна эти послѣдніе дни...

-- Такъ что же?

-- Вино веселитъ сердце человѣка.

Она ничего не отвѣтила, но съ угрюмымъ видомъ бросила на стулъ свой плащъ и кружевную мантилью. Неужели моментъ рѣшенія уже наступилъ?

-- Кушай одинъ, я не могу,-- сказала она усталымъ голосомъ и начала снимать длинныя перчатки.

На ней былъ вечерній туалетъ изъ чернаго бархата и шелковой затканной матеріи. Единственнымъ украшеніемъ служила змѣя изъ матоваго золота, обвивавшаяся вокругъ высокаго стоячаго воротника. Голова ея, спускаясь внизъ, образовала какъ бы медальонъ, и брилліантовые глаза змѣи ярко сверкали на освѣщенномъ фонѣ комнаты.

-- Но, вѣдь, я, конечно, только ради тебя заказалъ все это!-- возразилъ патронъ, поглядывая на тонкія кушанья.

-- Что дѣлать!

-- Но я сказалъ служанкѣ, чтобъ она такъ и оставила все это здѣсь; гораздо пріятнѣе, если она не будетъ ежеминутно вбѣгать сюда. Можетъ быть, у тебя и явится аппетитъ.

-- Нѣтъ.

Сельма содрогнулась, и по лицу ея скользнуло что-то вродѣ омерзѣнія.

Она отошла къ окну, подняла штору и посмотрѣла на замокъ и на цвѣтникъ, разбитый передъ нимъ. Фонари отражались въ водѣ; какъ-то вольнѣе дышалось отъ одного взгляда на холодную ночь.

-- Ужинай, Поль, я не могу, -- вторично сказала Сельма и снова опустила штору.

Патронъ вздохнулъ и сѣлъ одинъ за столъ.

Сельма осталась у окна, разсѣянно играя своимъ сложеннымъ вѣеромъ. Цвѣтъ лица былъ у нея не такъ свѣжъ, какъ всегда, и это дѣлало ея черты еще некрасивѣе. Острый подбородокъ и тонкія губы придавали лицу холодное и отталкивающее выраженіе, въ особенности теперь, когда оно было такъ блѣдно.

-- Икра превосходная!-- сказалъ патронъ.-- Ты бы попробовала. Она возбуждаетъ аппетитъ.

-- Нѣтъ, благодарствуй.

Она сѣла и принялась равнодушно разсматривать свою руку, лежавшую на подоконникѣ,-- большую, красивую руку съ узкими, твердыми ногтями. Казалось, эта рука могла выполнить какую угодно работу. Потомъ Сельма подняла глаза и взглянула на мужа. Онъ чистилъ омары и былъ, повидимому, весь поглощенъ этимъ занятіемъ,

Патрону шелъ пятьдесятъ второй годъ, да онъ и не казался моложе. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ вставилъ себѣ фальшивые зубы, вокругъ его рта появилась какая-то дряблая складка; волосы сильно порѣдѣли.

-- Почему это законъ такъ несправедливъ, что мужчину не допускаетъ до брака раньше двадцати одного года, а женщинѣ разрѣшаетъ выходить замужъ уже въ шестнадцать лѣтъ?-- спросила вдругъ Сельма.

-- Законъ желаетъ быть учтивымъ съ дамами.

-- Ахъ, нѣтъ!-- вскричала она съ досадой, тихо ударяя себя по колѣну вѣеромъ,-- я не то хочу сказать! Я хочу сказать, что и мы не должны бы имѣть права выходить замужъ до совершеннолѣтія.

-- Женщина созрѣваетъ раньше мужчины.

-- Вотъ какъ! Она, стало быть, раньше мужчины оказывается способной взять на себя отвѣтственность за свою судьбу? Я эта въ первый разъ слышу.

-- И, притомъ, развѣ мало дѣвушекъ, желающихъ выйти замужъ раньше, чѣмъ имъ исполнится двадцать одинъ годъ? Да хоть бы ты.

Патронъ добродушно кивнулъ головой и поднялъ свой стаканъ съ пивомъ.

-- Поэтому-то законъ и слѣдуетъ измѣнить.

-- Несовершеннолѣтняя женщина имѣетъ ручательство въ лицѣ опекуна, безъ согласія котораго она не можетъ выйти замужъ.

-- Но скажи на милость, какъ это можетъ опекунъ поручиться, что у нея найдутся общіе жизненные интересы съ тѣмъ челавѣкомъ, который за нее сватается, когда она сама этого еще не знаетъ, когда ея жизнь, можно сказать, еще лишена всякаго содержанія?

-- Содержанія? Вотъ вздоръ! Сколько мы видимъ женщинъ, которыя живутъ до шестидесяти лѣтъ, нисколько не заботясь о содержаніи жизни! Все это модныя фразы! Пусть только дѣвушка выйдетъ замужъ, тогда у нея явится содержаніе жизни: смотрѣть за домомъ и хозяйствомъ. Ты это сама на себѣ испытала.

-- Женщина лучше бы смотрѣла за домомъ и хозяйствомъ,еслибъ могла посвятить нѣсколько лѣтъ изученію того, что для этого необходимо, -- сказала Сельма. Она подняла руку, оперлась на нее головой и посмотрѣла на мужа съ оттѣнкомъ вымученной покорности, словно она исполняла трудъ, который уже давно признала безполезнымъ, считая, въ то же время, своимъ долгомъ довести его до конца.-- И, кромѣ того, ты совершенно забываешь, какое важное значеніе имѣютъ обыкновенно для внутренняго развитія человѣка именно эти годы между шестнадцатью и двадцатью.

Ей казалось, будто они сотни разъ обсуждали эту тему, хотя она еще впервые затрогивала ее. Но, вѣроятно, это происходило отъ того, что мысли мужа были ей такъ же хорошо извѣстны, какъ выученная наизусть книга: прежде чѣмъ сдѣлать вопросъ, она уже знала, каковъ будетъ отвѣтъ.

-- Ты забываешь, что въ извѣстныхъ случаяхъ поспѣшный бракъ...

Патронъ кашлянулъ.

-- Законы пишутся не для исключительныхъ случаевъ. Да и то обстоятельство, что подобные случаи бываютъ, не даетъ никакого основанія закону допускать, чтобы два умственно-несовершеннолѣтнихъ существа связывали себя на цѣлую жизнь. Я опять-таки повторяю свой вопросъ.

-- Но, вѣдь, ты не станешь же отрицать, что вообще женщина развивается раньше мужчины?

-- Въ умственномъ отношеніи никакъ не раньше. По крайней мѣрѣ, не при современной системѣ воспитанія. Она становится скороспѣлкой. Вотъ и все. Она постоянно занята мыслью о томъ, что она теперь уже взрослая дама и можетъ не ныньче-завтра выйти замужъ.

Сельма сдѣлала гримасу.

-- Я не понимаю, чѣмъ ты собственно возмущаешься. Сама ты вышла замужъ шестнадцати лѣтъ, и все такъ отлично устроилось!

Сельма вся вспыхнула и выпрямилась на стулѣ.

-- Мнѣ кажется, тебѣ стоитъ только вспомнить, какою дѣвчонкой я была въ то время, чтобы увидать, насколько это было гадко,-- рѣзко отвѣтила она.

-- Въ моихъ глазахъ ты была самою восхитительною дѣвчоночкой, а если взглянуть на тебя теперь, то нельзя и повѣрить, чтобы ранній бракъ могъ служить ко вреду. Ты, право, похорошѣла съ годами.

Онъ смотрѣлъ на нее съ восхищеніемъ спортсмэна, любующагося красивою, породистою лошадью.

-- Какъ у тебя хватаетъ духу говорить это!-- Она встала и бросила вѣеръ на подзеркальникъ, такъ что онъ съ шумомъ упалъ на полированную поверхность. Теперь разговоръ принялъ совсѣмъ уже иной характеръ, потому что спокойствіе исчезлс.-- Не ко вреду, сказалъ ты, не ко вреду? Да что такое была я, по-твоему, когда ты женился на мнѣ? Бѣдная дѣвочка, не понимавшая ни людей, ни самой себя, не знавшая, на что она идетъ, готовая любить весь жіръ, потому что на все она глядѣла съ тѣмъ же наивнымъ невѣдѣніемъ! Скажи, неужели ты никогда не думалъ, что виноватъ предо мной? Вѣдь, у меня не было, какъ у другихъ, матери, которая могла бы сказать мнѣ...

-- И ты воображаешь, что матери говорятъ объ этомъ?

Патронъ невозмутимо ковырялъ въ зубахъ.

Сельма взглянула на него съ изумленіемъ.

-- Вѣдь, это же ихъ обязанность!

-- Если ты намѣревалась воспитывать, своихъ дѣтей въ такомъ духѣ, то надо благодарить Бога за то, что Онъ ихъ не далъ тебѣ,-- сказалъ патронъ, бросая на столъ свою скомканную салфетку.-- Обыкновенно считается обязанностью матери слѣдить за тѣмъ, чтобъ дочери ея росли въ полной невинности и...

-- Ахъ,-- вскрикнула она сурово,-- я не въ силахъ слушать тебя долѣе! Развѣ мое безграничное отвращеніе ко всему грязному не объясняется именно тѣмъ, что я знаю, какъ это грязно? Прежде я, вѣдь, этого не знала. Ахъ, это чистое горе! Смотришь на Божій міръ и все расписываешь себѣ такими чудными красками, видишь кругомъ себя только цвѣты, да ясное солнышко, воображаешь, что все такъ похоже на то, что творится въ твоей собственной душѣ. О, Господи! вѣдь, это та же жизнь, какою жили первые люди до грѣхопаденія, то же наивное блаженство, то же непониманіе разницы между добромъ и зломъ!

-- Ну, разумѣется! По-твоему, надо знать все на свѣтѣ, точьвъ-точь какъ...-- Патронъ говорилъ ворчливо; онъ начиналъ сердиться.

-- Точь-въ-точь, какъ вы,-- закончила она.-- Да, именно.

Въ этихъ словахъ, произнесенныхъ такъ рѣшительно, послышался ея прежній тонъ.

-- Ну, что ты, что ты! Нравственность-то, все-таки, необходима!-- сказалъ мужъ съ сознаніемъ своего превосходства и закурилъ сигару.

-- Да. Одинъ кодексъ нравственности какъ для насъ, такъ и для васъ.

Патронъ молча раскуривалъ свою сигару. Хотя утвержденіе Сельмы было въ его глазахъ чистѣйшею нелѣпостью, но онъ считалъ не особенно удобнымъ разубѣждать ее теперь. Женщинъ никогда не переговоришь: послѣднее слово всегда остается за ними. Притомъ же, патронъ зналъ съ давнихъ поръ, что если Сельма заберетъ себѣ что-нибудь въ голову, то этого изъ нея не выбьешь. Разсуждать онъ не очень-то любилъ и въ данномъ случаѣ всего лучше желалъ бы уклониться отъ спора.

-- Когда ты женился на мнѣ, я была несовершеннолѣтняя,-- снова заговорила Сельма. Душевное напряженіе заставляло сердце ея биться съ неудержимою силой, но слова были безжизненны, какъ сухой параграфъ закона,-- такъ часто повторяла она ихъ самой себѣ на всѣ лады.-- Долговая росписка, выданная мною, была бы признана недѣйствительной, и никто другой не имѣлъ права выдать подобную росписку отъ моего имени, хотя бы на ничтожную сумму одной эры, не имѣлъ права отдать что-либо, что впослѣдствіи должно было принадлежать мнѣ. Моя личность важнѣе, чѣмъ мои деньги. Если я въ то время считалась неспособной распоряжаться своими деньгами, то тѣмъ менѣе была я способна рѣшать свою судьбу. Разъ несовершеннолѣтній не можетъ отдавать въ чужія руки свою собственность, то, стало быть, и судьбы своей онъ не можетъ никому вручать. Вѣдь, это же логично?

-- Ну, полно, не будемъ ссориться. Ты въ дурномъ расположеніи духа. Поди-ка, выпей бокальчикъ шампанскаго и все пройдетъ.

-- Нѣтъ, не хочу я твоего шампанскаго!-- сказала она жесткимъ тономъ. Оно всегда было ей противно, но что онъ могъ приставать къ ней съ нимъ въ эту минуту, когда она впервые рѣшилась заговорить съ нимъ о томъ, что цѣлыми годами бродило въ ней,-- это только усилило ея озлобленіе.

Но патронъ ощущалъ пріятную сытость и теплоту, и такъ какъ онъ только однимъ ухомъ слушалъ то, что она говорила, то и не зналъ, что собственно носится въ воздухѣ.

-- Да, да, ты утомилась,-- настаивалъ онъ,-- выпей, это оживитъ тебя. А винограду не хочешь ли? Вѣдь, ты его любишь.

-- Оставь. Я его терпѣть не могу.

Онъ ничего не отвѣтилъ, но откупорилъ бутылку, причемъ пробка хлопнула и взлетѣла на воздухъ. Сельма стояла неподвижно у окна и смотрѣла на мужа. Между бровей у нея легли двѣ тонкихъ складки, какъ и всегда, когда она сердилась. Патронъ наполнилъ шампанскимъ оба бокала, подошелъ къ ней и хотѣлъ ей подать одинъ бокалъ, но она такъ порывисто оттолкнула его руку, что вино расплескалось.

-- Что это за манеры!-- сказалъ онъ съ досадой, поставилъ ея бокалъ на прежнее мѣсто и выпилъ свой. Но затѣмъ онъ постарался сдержать себя: онъ зналъ, что если онъ будетъ сердиться,то она еще больше заупрямится.

Отыскавъ пробку и закупоривъ ею бутылку, онъ сѣлъ въ кресло-качалку. Съ своего мѣста онъ могъ видѣть Сельму. Душевное волненіе снова покрыло ея щеки обычною яркою краской, придававшею ей такой видъ, какъ будто она была слегка нарумянена. Патрону она казалась прелестной. Его плѣняла въ ней эта свѣжесть, которая...

Она же думала только о томъ, что нѣтъ ничего отвратительнѣе юношеской страсти на старомъ лицъ.

-- Ты озябла, совсѣмъ окоченѣла, дай-ка я согрѣю тебя,-- сказалъ онъ и раскрылъ свои объятія, граціозно держа сигару между указательнымъ и среднимъ пальцемъ.

-- Я только что хотѣла сказать тебѣ, что клятва, которую я дала тебѣ ребенкомъ, не обязательна для меня теперь, когда я сдѣлалась взрослою женщиной.

-- Что это за вздоръ?!

-- Я больше не могу,-- ты понимаешь? Кончено.

-- Съ ума ты сошла? Что это за капризы?

Онъ поднялся со стула, но тотчасъ же сѣлъ опять.

-- Это вовсе не капризы,-- сказала она, прислонившись къ подоконнику и немного выставивъ впередъ ноги, какъ бы для того, чтобъ не слишкомъ утомиться отъ долгаго стоянія.-- Это шло медленно, шагъ за шагомъ и, чтобъ придти къ этому рѣшенію, потребовалось нѣсколько лѣтъ. Сначала это было лишь инстинктивное чувство, и я старалась побороть его, толкуя себѣ о долгѣ и обо всемъ такомъ. Но мало-по-малу къ отвращенію присоединилось нѣчто другое, и это другое былъ стыдъ!-- Она говорила спокойно и безстрастно, какъ будто бы рѣчь шла о какомъ-нибудь третьемъ лицѣ, потому что все это было ей такъ хорошо знакомо. Точно такимъ же образомъ разсуждала она сотни разъ сама съ собою, и вслѣдствіе этого и рѣчь ея лилась плавно и свободно.-- Я рада была бы зарыться въ землю при всякомъ намекѣ на наши супружескія отношенія; уже это одно доказываетъ, что въ нихъ было что-то ненормальное, что это было не такъ, какъ должно бы быть, потому что жена, которая любитъ своего мужа, не стыдится, а, напротивъ, думается мнѣ, чувствуетъ гордость. Но, стараясь прогнать стыдъ помощью разсудка, я поневолѣ стала размышлять, и тогда я увидала, что мнѣ уже нѣтъ спасенія. То, что было раньше только догадкой, превратилось въ ясное сознаніе. И, подъ гнетомъ этого мучительнаго недоумѣнія, я не смѣла и заикнуться передъ тобой о своемъ душевномъ состояніи, потому что ты только раздражался. Такимъ образомъ я научилась молчать и мы сдѣлались совсѣмъ чужими другъ другу. Безмолвное подчиненіе было цѣною моего насущнаго хлѣба, роскоши, окружавшей меня, всѣхъ тѣхъ денегъ, которыя я отъ тебя получала, и эти слова "ты должна, потому что онъ заплатилъ", только усиливали отвращеніе.

-- И это говоритъ жена своему мужу!-- вспылилъ патронъ.

Она взглянула на него и по лицу ея пробѣжала слабая тѣнь грустной улыбки.

-- Я знаю, что могла бы цѣлую вѣчность проговорить съ тобой объ этомъ, и ты, все таки, не понялъ бы меня,-- сказала она серьезно.-- Но я все же хочу высказаться, не ради тебя, а ради себя самой, не съ тѣмъ, чтобы ты понялъ меня, а потому, что я только тебѣ и могу сказать это. И хоть разъ въ своей жизни выложу я предъ тобой все, что у меня накипѣло на сердцѣ, а потомъ пусть будетъ что будетъ!

-- Ты не имѣешь права говорить такія вещи! Еслибъ всѣ думали, какъ ты, то міръ бы совершенно распался, никакое общество не могло бы тогда устоять.

-- Да я и не говорю отъ имени всѣхъ, я говорю только отъ своего имени,-- поспѣшно сказала она,-- потому что я понимаю то, что дѣлаю. Я ратую за свое личное дѣло, потому что оно касается меня одной. Но если какая-нибудь женщина чувствуетъ то же, что и я, если она продаетъ себя за наличныя деньги, дѣлаетъ это изо-дня въ день, и ея женское достоинство не возмущается этимъ, то она пала еще ниже меня. Она пала, какъ и я, но безъ желанія подняться. Вотъ все, что я знаю.

-- Что это за безумный бредъ?-- Лицо патрона стало еще краснѣе.-- Продаетъ себя?... Чѣмъ же было бы бракосочетаніе, еслибъ подобныя вещи можно было говорить, когда только вздумается своему собственному мужу?

-- Бракосочетаніе даетъ законное право, но не нравственное. Неужели ты такъ зараженъ предразсудками, что не можешь понять такой простой вещи? Кто отдаетъ свою собственную личность въ обмѣнъ за что-нибудь неравное ей, тотъ палъ, палъ глубоко. Ничто не можетъ обязать насъ подчиняться ласкамъ, противъ которыхъ возстаетъ все наше существо, потому что противуестественнаго долга не существуетъ.

-- Какія удивительныя воззрѣнія явились у тебя ни съ того, ни съ сего!-- сказалъ онъ иронически, между тѣмъ какъ внутри его бушевалъ гнѣвъ.

-- Ни съ того, ни съ сего?-- повторила она, горько улыбнулась и покачала головой съ выраженіемъ гадливости.-- О, еслибъ еще все это доставило мнѣ хоть какое-нибудь удовлетвореніе, еслибъ я еще могла вообразить себѣ, что исполняю долгъ! Это утѣшило бы меня! Но утѣшеніе не являлось. Въ душѣ моей было только горькое, унизительное сознаніе моего позора, и рядомъ съ нимъ какая-то наглость, шептавшая мнѣ: такъ дѣлаютъ и всѣ другія. Благословеніе церкви даетъ намъ право продавать себя. Оно владѣетъ монополіей. О, можно ли представить себѣ болѣе низкую мысль! Еслибъ ты могъ понять, какъ падаешь, падаешь неудержимо! Это ужасно! Всякій знакъ уваженія становится язвительною насмѣшкой.

Она склонила голову, и взглядъ ея блуждалъ въ пространствѣ. Голосъ утратилъ свою звучность; можно было подумать, что это говоритъ старая женщина.

-- Нѣтъ ни одной мысли, ни одного представленія, которыхъ не могли бы загрязнить подобныя условія жизни,-- продолжала она.-- Смотришь на красу міра и видишь одну только обратную сторону. Ахъ, какъ это гадко, какъ омерзительно! Нельзя ни къ чему прикоснуться,-- все тотчасъ же оскверняется, и самъ содрогаешься при этомъ. Сколько разъ, смотря на какую-нибудь почтенную старушку, какою могла бы быть моя мать, еслибъ она была жива, я оказывалась настолько презрѣнной, что, глядя на ея сѣдые волосы, думала съ какимъ-то злорадствомъ: "можетъ статься, она была не лучше меня". Видишь ли, падшія женщины всегда бываютъ наглы.

Она засмѣялась жесткимъ смѣхомъ. Для нея было облегченіемъ терзать себя. Ей казалось, что, сама подвергая себя карѣ, она этимъ уменьшаетъ свою вину.

-- Старуха, которую я осмѣливалась оскорблять своимъ подозрѣніемъ, была, можетъ быть, честною женой, и я, пожалуй, не была достойна развязать ремень ея обуви,-- снова заговорила Сельма. Голосъ ея сдѣлался мягче, и глаза, неподвижно устремленные въ одну точку, медленно наполнились слезами.-- Не такою, какъ я, честною только по виду, а истинною женой, отдавшею всю свою любовь за любовь мужа, всю свою жизнь неустанно заботившеюся о благѣ своихъ милыхъ... о благѣ дѣтей, которыхъ она вдвойнѣ любила за то, что они были его дѣти... Ахъ, можно ли представить себѣ болѣе жестокое наказаніе, какъ та мысль, что самое чистое, самое святое оскверняется уже однимъ твоимъ прикосновеніемъ!

Она опустилась на стулъ, прижалась лицомъ къ подоконнику, и въ комнатѣ раздалось долгое, судорожное рыданіе. Она почти забыла о присутствіи мужа, забыла, съ кѣмъ говоритъ,-- до такой степени углубилась она въ ходъ своихъ мыслей.

Патрону стало жаль ее. Хотя, по его мнѣнію, причина ея страданій сводилась къ чистой химерѣ, но въ искренности ихъ онъ все же не могъ сомнѣваться.

-- Къ чему это самоистязаніе?-- мягко промолвилъ онъ.

Она подняла голову и, не снимая рукъ съ подоконника, взглянула на патрона своими печальными глазами, еще полными слезъ.

-- Ты, который самъ свободенъ и никогда не можешь утратить свободы, ты и представить себѣ не въ состояніи, каково на душѣ тому, кто долженъ былъ отступиться отъ всякихъ правъ на свое собственное "я", а, между тѣмъ, сознаетъ себя настоящимъ, живымъ человѣкомъ, мыслящимъ существомъ, одареннымъ волею,-- сказала она.-- Какъ часто бывало, что ты возвращался домой съ какого-нибудь обѣда, красный, разгоряченный виномъ! Ты бралъ меня тогда за подбородокъ, и до чего мнѣ это было ненавистно! Вѣдь, я знала, что вслѣдъ за этимъ ты притянешь въ себѣ мое лицо и станешь цѣловать меня. Я сидѣла неподвижная, мертвая, словно кусокъ дерева, а ты и это ставилъ мнѣ въ упрекъ! Ты не зналъ, чего мнѣ стоило одно это! Ты не зналъ, что значило для меня сидѣть спокойно, когда внутри кипѣло бѣшеное желаніе повалить тебя на землю и топтать ногами! Да, бывали случаи, когда я и въ самомъ дѣлѣ боялась, что въ порывѣ безумія подниму на тебя руку!

Ея слова обрушивались на него, какъ ударъ за ударомъ. Въ ихъ искренности ему невозможно было усомниться: о ней свидѣтельствовалъ самый голосъ Сельмы, совсѣмъ беззвучный, глухо трепетавшій отъ сдерживаемаго волненія. Патрона точно опутала невидимая сѣть, неумолимо стягивавшая вокругъ него свои петли.

-- Но, вѣдь, я дѣлалъ для тебя все на свѣтѣ,-- сказалъ онъ уклончиво.

-- Да, да!-- вскричала она съ жаромъ, въ мучительномъ сознаніи, что не можетъ произнести ни одного слова правды, не оскорбляя мужа.-- Я говорю не объ этомъ. Ты щедро заплатилъ мнѣ, заплатилъ мнѣ по-княжески, можно сказать.

Она провела рукой по мягкому бархату платья. На этомъ черномъ фонѣ еще бѣлѣе казалась ея рука,-- эта большая, сильная рука, которой пришлось бы загрубѣть въ житейскихъ трудахъ, еслибъ она не откупилась отъ нихъ двумя тяжелыми, гладкими кольцами.

-- Я не подхожу болѣе подъ уровень другихъ женщинъ,-- сказала она печально,-- я не могу оцѣнивать себя на деньги, какова бы ни была сумма. Это неестественно, если ты хочешь,-- больше того, это просто комично считать себя неспособной на то, что легко дается всякой мелкой душѣ. Но для меня это невозможно,-- больше этого не будетъ.

-- Но чего же ты хочешь?

Онъ былъ такъ увѣренъ въ томъ, что она на всю жизнь принадлежитъ ему, а, между тѣмъ, она все ускользала и ускользала изъ его рукъ. Чѣмъ же это кончится? Имъ овладѣлъ безотчетный страхъ. Что, если онъ потеряетъ ее? Онъ дѣйствительно любилъ ее, хотя, конечно, по-своему, и онъ сказалъ правду: ему изъ самомъ дѣлѣ казалось, что она "похорошѣла съ годами".

-- Я хочу содержать себя своимъ трудомъ, только и всего,-- тихо сказала она, какъ говорятъ о чудной мечтѣ, едва рѣшаясь упомянуть о ней изъ боязни, чтобъ она не разбилась предъ критическимъ взоромъ другихъ.

-- Содержать себя? Что это значитъ? Вѣдь, я содержу тебя.

Патронъ поворачивалъ голову во всѣ стороны, не зная, куда бы ему плюнуть.

-- Да. Но я хочу содержать себя сама. Я не въ силахъ выносить долѣе...

Она поднялась съ мѣста, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, и искоса взглянула на бутылки съ шампанскимъ.

-- Ты не имѣешь права нарушать свои обязательства. Ты моя жена и передъ Богомъ, и передъ людьми!

Патронъ съ рѣшительнымъ видомъ плюнулъ въ сторону печки.

-- Жена? О, ты злоупотребляешь этимъ словомъ!-- Сельма стояла, повернувшись лицомъ къ патрону. Краска сбѣжала съ ея щекъ, но она смѣло смотрѣла ему въ глаза.

Это было уже слишкомъ. Патронъ вышелъ изъ терпѣнія.

-- Такъ вотъ какъ! Старыя узы, стало быть, прискучили!-- злобно крикнулъ онъ, откусивъ кончикъ своей сигары такъ, что обрывки табачнаго листа прилипли къ его губамъ.-- Женское стремленіе къ новизнѣ! Явился какой-нибудь юный Адонисъ...

Она посмотрѣла на него въ упоръ. Въ этомъ холодномъ, презрительномъ взорѣ было что-то, заставившее его обуздать себя.

-- Нѣтъ такого человѣка на свѣтѣ, за котораго я пожелала бы выйти замужъ теперь,-- сказала она уныло, словно говоря о давнымъ-давно совершонной противъ нея несправедливости.

-- Ну, такъ ты, значитъ, мечтаешь о свободѣ, -- сказалъ онъ,-- но, вѣдь, безусловной свободы не существуетъ. Всякое положеніе въ жизни влечетъ за собой какія-нибудь стѣсненія,-- бѣдность еще не послѣднее изъ нихъ. Вспомни, что первыми возстали противъ установленнаго порядка падшіе ангелы. Сатана, вѣдь, не дуракъ. Онъ умѣетъ представлять свои козни въ самомъ заманчивомъ свѣтѣ и, чтобы прикрасить ихъ, онъ всего чаще пользуется словомъ свобода. Но зло остается зломъ, а добро -- добромъ.

Патронъ вѣрилъ въ свое краснорѣчіе, какъ въ евангеліе, на онъ былъ такъ лѣнивъ, что пускалъ его въ ходъ лишь въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ. Поэтому, когда Сельма только махнула рукой въ знакъ того, что онъ вовсе не переубѣдилъ ея, имъ овладѣло безмѣрное удивленіе. Ему казалось, что онъ изложилъ суть дѣла такъ ясно, какъ Божій день. Можно ли, дѣйствительно, возразить что-нибудь противъ того, что зло остается зломъ, а добро-добромъ? Ужь не одержима ли его жена злымъ духомъ, или, быть можетъ... влюблена? Онъ сталъ поспѣшно перебирать въ умѣ всѣхъ знакомыхъ холостыхъ мужчинъ, тщетно стараясь рѣшить, который изъ нихъ самый опасный. Онъ одинаково ненавидѣлъ ихъ всѣхъ. Человѣкъ неженатый представлялся ему негодяемъ, хищнымъ звѣремъ, съ тѣхъ поръ, какъ самъ онъ былъ женатъ.

-- Развѣ мало у тебя было свободы? Вѣдь, ты же могла дѣлать все, что хотѣла! Это однѣ ребяческія теоріи, это діаволъ съ его...

-- Нѣтъ, тутъ дѣло не въ теоріяхъ, а въ моей природѣ, которая возмущается... Я просто... просто не могу выносить, чтобы твои руки прикасались къ моему тѣлу!

Ей самой почудилось, что въ ея словахъ прозвучало что-та грубое, заставившее всю кровь прилить къ ея вискамъ, но она рѣшилась хоть разъ въ своей жизни высказать правду, худо ли, хорошо ли то будетъ.

-- Кто нарушаетъ клятвы, данныя у алтаря, тотъ "волкъ въ святилищѣ". {Цитата изъ поэмы Teraèpa Фритьофъ. Прим. перев.} Гдѣ найдетъ онъ себѣ душевный покой?

Патронъ думалъ окончательно сразить Сельму этими словами, но она не такъ-то легко сдавалась.

-- Вѣдь, я же сказала тебѣ, что клятва, данная мною, когда я была ребенкомъ, не обязательна для меня теперь, когда я сдѣлалась взрослою женщиной, хотя бы даже она была произнесена у алтаря. Развѣ ты не понимаешь, что это и есть тотъ узелъ, въ которомъ соединяются всѣ нити,-- что никто не имѣетъ права принимать такую, на всю жизнь обязательную клятву, если смыслъ ея не вполнѣ доступенъ дающему ее лицу? Сколько женщинъ вступило въ бракъ такимъ же точно образомъ, какъ я! Если узы для нихъ нестерпимы, пусть онѣ и порвутъ ихъ, какъ я!

Она откинула назадъ голову, и глаза ея заблистали. Звукъ его собственныхъ словъ воспламенялъ ея мужество, и ей казалось въ это мгновеніе, что весь міръ открыть передъ ней, что ей стоитъ только "порвать", чтобы сдѣлаться свободной.

-- Берегись, это касается не одной тебя!-- сказалъ мужъ угрожающимъ тономъ.-- Всякое подобное слово есть искра, брошенная съ разрушительною цѣлью. Мужчина -- глава женщины, это говоритъ и божескій, и человѣческій законъ. Кормчій необходимъ какъ для государства, такъ и для семьи. Государство покоится лишь на семейной жизни. Кто ниспровергаетъ семью, тотъ ниспровергаетъ все.

-- Никто не ставитъ семейную жизнь такъ высоко, какъ я,-- твердо сказала Сельма,-- но у насъ нѣтъ семьи. Никто не убѣжденъ глубже меня въ святости брака. Но я повторяю, что не слѣдуетъ вступать въ бракъ такъ легкомысленно, какъ это дѣлается теперь, а, главное, рѣшаться на него женщина должна не иначе, какъ достигнувъ совершеннолѣтія, лишь тогда, когда она вполнѣ уяснила себѣ, что сама отвѣтственна за свои поступки, когда она сознательно беретъ въ свои руки свою судьбу, готовая нести на себѣ всѣ послѣдствія своего рѣшенія. Пока она не чувствуетъ этого, она, стало быть, еще не созрѣла для такого важнаго шага, какимъ является истинный бракъ. Что касается тебя и меня, то между нами нѣтъ ничего, кромѣ моего отвращенія, непреодолимаго ужаса, который внушаетъ мнѣ всякая близость. Я цѣню тебя, я даже расположена къ тебѣ, но -- на разстояніи. Дѣти, безспорно, были бы связью между нами, но у насъ нѣтъ дѣтей. Дѣло идетъ только о тебѣ и обо мнѣ. Какъ человѣкъ, я для тебя ничто, положительно ничто. Мои мысли и чувства такъ же чужды тебѣ, какъ еслибъ я жила на лунѣ. Еслибъ я могла поставить на одну сторону свою личность, а на другую -- свое тѣло, ты, ни на одинъ мигъ не поколебался бы въ выборѣ. Тебѣ все равно, страдаю я или нѣтъ, лишь бы я принадлежала тебѣ и -- молчала. Этого-то я и не могу тебѣ простить!

Голосъ ея прерывался отъ слезъ. На нее нашло глубокое чувство одиночества, но она поборола его.

-- Еслибъ я была твоимъ компаньономъ въ дѣлахъ, твоимъ пріятелемъ, товарищемъ,-- снова заговорила она,-- ты пожалѣлъ бы о разлукѣ со мной и сказалъ бы мнѣ на прощаніе ласковое слово. Но теперь я, вѣдь, ровно ничего не значу для тебя, а потому ты только сердишься, видя, что тебя обманули въ заключенной тобою сдѣлкѣ. Но стоитъ ли тебѣ задумываться надъ этимъ? Мало ли кругомъ тебя свѣтскихъ, красивыхъ, всѣми уважаемыхъ женщинъ, которыя охотно продадутъ себя за большое состояніе, лишь бы поскорѣе скрепить этотъ торгъ? Возьми любую изъ нихъ и позволь мнѣ уйти!

При этихъ словахъ въ душѣ патрона проснулось какое-то странное чувство, какое-то смутное стремленіе, что-то непонятное ему самому. Это чувство было такъ ново для него и такъ мучительно! Нѣтъ, онъ не могъ, не могъ отказаться отъ Сельмы! Чего только не скажетъ онъ ей, чтобъ убѣдить ее въ томъ, что это невозможно!

-- Уйти!-- повторилъ онъ.-- Ты не думаешь о томъ, что говоришь. Ты ни за что не вынесешь скандала... клеветы... всего того, чему ты хочешь себя подвергнуть. Я знаю тебя, ты слишкомъ горда, чтобы стерпѣть это. Стыдъ, связанный съ подобнымъ шагомъ, совершенно уничтожитъ тебя.

-- Стыдъ сохраняетъ свою власть надъ человѣкомъ лишь пока онъ ему уступаетъ: въ ту самую минуту, какъ онъ рѣшается презрѣть его, стыдъ превращается въ ничто.

Въ охватившемъ ее сознаніи юношеской силы она отклонилась назадъ и распростерла руки, такъ что стройный станъ ея обрисовался въ видѣ креста на свѣтломъ фонѣ гардинъ. Этотъ жесть сразу выказалъ всю непринужденную красоту ея фигуры, изящную гибкость, производившую такое впечатлѣніе, какъ будто эта женщина могла согнуться и мгновенно выпрямиться, какъ стальная пружина. Глаза змѣи метали яркія искры, игравшія на свѣтѣ всѣми цвѣтами радуги.

Патронъ молча смотрѣлъ на Сельму.

-- Куда же ты пойдешь?-- вскрикнулъ онъ вдругъ. Боязнь лишиться ея побудила его выбросить за бортъ краснорѣчіе и прибѣгнуть къ болѣе осязательнымъ доводамъ.-- Все это утопическія мечты. Для тебя нѣтъ дороги, нѣтъ будущаго. Подумай сама, и ты увидишь, что твои надежды совсѣмъ несбыточны. Семь лѣтъ, проведенныхъ въ богатствѣ и комфортѣ, настолько избаловали тебя, что ты прямо-таки не съумѣешь даже прокормить себя. Ты любишь деньги или, по крайней мѣрѣ, все то, что можно достать за деньги. Чего только стоили однѣ твои книги! Какъ же ты будешь жить безъ всего этого... безъ всего того, что тебя такъ интересуетъ... безъ того, къ чему ты успѣла привыкнуть? Тебѣ некогда будетъ и подумать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ борьбы изъ-за насущнаго хлѣба. И чѣмъ же ты хочешь сдѣлаться? Контористкой?-- ты не прошла курса ни въ одномъ коммерческомъ заведеніи. Учительницей?-- у тебя есть знанія, но нѣтъ диплома. Швеей?-- ты не умѣешь кроить. И, къ тому же, онѣ цѣлыми десятками добиваются куска хлѣба.

Онъ смолкъ, ожидая отвѣта.

Она должна была закусить губы, чтобъ удержать вопль, готовый вырваться изъ ея груди. Слова мужа пригнули ее къ землѣ. Онъ выразилъ въ нихъ то, что всего чаще смущало ее самоё, а потому больше всего страшилась она именно этого возраженія.

Онъ замѣтилъ, что перевѣсъ на его сторонѣ, и, прилѣпляя отставшіе отъ сигары табачные листья, заговорилъ опять:

-- Жена, бросившая мужа, возбуждаетъ во всѣхъ честныхъ людяхъ презрѣніе. Отъ нея сторонятся, какъ отъ какой-нибудь искательницы приключеній. Ты всюду будешь встрѣчать лишь холодный отказъ. Выброшенная въ свѣтъ на двадцать четвертомъ году и совершенно беззащитная, ты можешь натолкнуться на Богъ знаетъ какіе соблазны!

-- Противъ одного изъ нихъ, по крайней мѣрѣ, я застрахована,-- сказала она, дѣлая послѣднюю попытку выказать отвагу. Но сознаніе безсилія уже давило ее.

Она горѣла желаніемъ работать, быть полезной другимъ, но она не была черезъ-чуръ наивна и понимала, что самое большее, что можетъ сдѣлать женщина съ пустыми руками, это только-только прокормить себя. Она знала, что никогда не удовлетворится однимъ прозябаніемъ, что ей недостаточно будетъ жить только для того, чтобы добывать себѣ хлѣбъ. Что это за жизнь? Неужели она сама погрязнетъ въ матеріализмѣ бѣдности, такъ часто претившемъ ей въ другихъ? Сотни разъ останавливалась она на этомъ вопросѣ, и вотъ теперь онъ неумолимѣе, чѣмъ когда-либо, требовалъ отвѣта. По ея тѣлу пробѣжалъ судорожный трепетъ; она должна была стиснуть зубы, чтобъ они не застучали.

-- И гдѣ же думаешь ты найти работу?-- спросилъ мужъ торжествующимъ тономъ, такъ какъ она стояла блѣдная, съ потупленнымъ взоромъ, и что-то въ самой ея усталой позѣ говорило ему, что она считаетъ себя побѣжденной.-- Многіе хотятъ работать и, все-таки... Да развѣ примутъ тебя на какое бы то ни было мѣсто безъ рекомендацій? А кто же станетъ рекомендовать тебя? Ужь не я ли?

Онъ коротко засмѣялся и раскачнулся въ креслѣ, попыхивая сигарой, приходившей къ концу. Ему было жаль Сельму, вродѣ того, какъ онъ жалѣлъ свою любимую лошадь, когда хлесталъ ее, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ радовался при мысли о томъ, какъ это должно хорошо подѣйствовать.

-- Ну, что-жь, вѣдь, я правду говорю?-- прибавилъ онъ уже совсѣмъ привѣтливо.

-- Да,-- коротко отвѣтила она, но въ ея опущенныхъ глазахъ теплилась глухая, жгучая ненависть порабощеннаго существа. Ему и раньше случалось одерживать верхъ надъ ней, но съ каждымъ разомъ борьба становилась упорнѣе съ ея стороны, а въ его власти было одно лишь средство -- деньги.

Только теперь, при самомъ пораженіи, замѣтила она, что, сама не отдавая себѣ въ томъ отчета, она питала тайную надежду, что въ послѣднюю минуту мужъ протянетъ ей руку помощи -- облегчитъ ей первые шаги и найдетъ ей работу. Теперь она устыдилась этой надежды, словно она была преступленіемъ, и горячая краска снова залила ея щеки. Но взоръ ея былъ опущенъ: стыдъ приковалъ его къ ковру.

Она слышала, какъ мужъ собирался ложиться, замѣтила, какъ онъ поставилъ одну свѣчку на свой ночной столикъ, другую -- на ея. Онъ все еще былъ внимателенъ къ женѣ. Стало быть, все останется попрежнему; онъ никогда не будетъ упоминать объ этомъ разговорѣ, и оба они будутъ дѣлать видъ, будто ничего не произошло между ними.

Она чувствовала себя до такой степени связанной, что не могла даже выйти изъ этой комнаты, потому что за предѣлами ея ее подстерегала бѣдность; тамъ, на улицѣ, она очутилась бы совсѣмъ безпріютною среди зіяющаго ночнаго мрака. Ни одной эры не было у нея, которую она могла бы назвать своею, заработанною.

Еслибъ мужъ подошелъ къ ней въ это мгновеніе, она, пожалуй, задушила бы его собственными руками, потому что она сознавала всю правду его словъ: нельзя прожить безнаказанно семь лѣтъ въ домѣ богатаго человѣка.

Но патронъ былъ сангвиническаго темперамента; онъ радовался побѣдѣ и не хотѣлъ слишкомъ туго натягивать лукъ, возлагая всѣ надежды на завтрашній день.

Кончивъ свои приготовленія, онъ раздѣлся и улегся въ постель.

Прежде чѣмъ натянуть на голову одѣяло, онъ бросилъ послѣдній взглядъ на жену. Она стояла неподвижно все на томъ же мѣстѣ, съ поникшею головой, и брилліантовые глаза змѣи сверкали на свѣтѣ всякій разъ, какъ тяжело дышавшая грудь Сельмы поднималась и опускалась.

Онъ видѣлъ, что она взволнована, но, вѣдь, это пройдетъ до завтра.

Онъ потушилъ свѣчку.

Сельма все еще оставалась у окна, погруженная въ свои думы. Скудное освѣщеніе съ ея ночнаго столика оставляло болѣе отдаленныя части комнаты въ полутьмѣ.

Пульсъ ея бѣшено бился, противурѣчивыя мысли проносились въ ея головѣ, какъ фантастическія тѣни при факельномъ шествіи.

Она искала истины, искала ея и внѣ себя, и внутри, такъ, какъ ищетъ ея лишь тотъ, кто чувствуетъ, что все счастье или горе его существованія зиждется единственно на томъ, чтобы найти свое собственное убѣжденіе,-- убѣжденіе, съ которымъ можно и жить, и умереть.

Она читала тѣ книги, гдѣ говорится, что совмѣстная жизнь, хотя бы и освященная вѣнчальнымъ обрядомъ, но лишенная внутренняго содержанія, не есть истинный бракъ. И затѣмъ она читала рѣзкія выходки партій, полагающихъ, что въ формѣ вся суть, лишь бы она уважалась.

Все это были теоріи. Но онѣ не были способны удовлетворить Сельму. Ей надо было найти что-нибудь настолько осязательное, чтобъ она могла схватиться за это и сказать: это мое. Она искала вѣры,-- не той вѣры, которая одобряетъ, а той, которая животворить. Она вообразила себѣ, что обладаетъ ею, но то была книжная вѣра, а не ея собственная. Потому-то она и пошатнулась теперь.

Сердце Сельмы наполнилось горечью.

Вѣдь, это такъ просто: стоять въ своей комнатѣ, трясти другаго за плечи и говорить ему: "ты заблудился" -- и затѣмъ, когда онъ взглянетъ на васъ вопросительно, указать ему на темную ночь и крикнуть: "вотъ гдѣ лежитъ твой путь!" но какъ же... какъ же найти этотъ путь, когда кругомъ царитъ непроницаемый мракъ?

То же самое отвѣчали и теоріи, когда Сельма вымаливала у нихъ какой-нибудь опоры для себя. Теперь она знала, что только сама жизнь можетъ дать подобную опору, что все остальное -- простыя указанія, что не чужими теоріями, а только своею собственною вѣрой можетъ жить человѣкъ.

Именно то, что она считала своими самыми завѣтными убѣжденіями, именно то, что казалось ей до такой степени непреложнымъ, испарилось и обратилось въ ничто при первомъ вѣяніи холодной дѣйствительности, при первомъ критическомъ взглядѣ.

Въ ничто?... Но развѣ могла она, послѣ всего, что случилось, признавать притязанія этого человѣка на обладаніе ея личностью?

Мысль о самоубійствѣ мелькнула, какъ молнія, въ ея головѣ. Но свойственное здоровой натурѣ отвращеніе къ смерти возмутилось противъ такого исхода. Это всегда будетъ въ ея власти, въ томъ случаѣ, если бы все другое оказалось тщетнымъ.

Такъ неужели же богатство составляетъ все, рѣшительно все для нея? Неужели она ни на іоту не лучше тѣхъ жадныхъ до милостыни созданій, которыхъ она привыкла презирать за ихъ алчность? Или же не однѣ деньги, а какія-нибудь другія узы связываютъ ее съ этимъ человѣкомъ?

Ей надо было уяснить себѣ это.

Быть можетъ, онъ самъ оттолкнетъ ее, когда она не будетъ больше его безвольною принадлежностью, формой безъ души. Онъ будетъ вправѣ это сдѣлать. Вправѣ? О, она знала его! Другой развязки быть не могло.

Сельма подошла къ столу, отодвинула въ сторону остатки ужина и поставила письменный приборъ.

Первый порывъ увлеченія разсѣялся предъ возраженіемъ патрона, предъ призракомъ бѣдности, который онъ вызвалъ. Но Сельмѣ оставалось еще принять спокойное, хладнокровное рѣшеніе.

Она сѣла къ столу и написала:

"Рикардъ! Отъищи мнѣ мѣсто въ какомъ-нибудь гимназическомъ заведеніи, въ Германіи, и сейчасъ же напиши мнѣ, какъ только тебѣ удастся что-нибудь найти. Въ личномъ свиданіи нѣтъ надобности, мы можемъ все уладить письменно. Тебѣ извѣстны и моя выдержка, и ходъ моихъ занятій; ты знаешь, что послѣднія слишкомъ односторонни и теоретичны, но этому горю можно помочь. Больше мнѣ нечего сказать тебѣ. Остальное ты самъ поймешь.

"Твоя двоюродная сестра
Сельма".

Она набросала нѣсколько словъ Эльвирѣ съ просьбой надписать адресъ на письмѣ къ Рикарду, затѣмъ положила его подъ подушку. Завтра оно должно было пойти.

Напряженіе исчезло. Теперь она чувствовала себя спокойной, потому что знала, къ чему ей надо стремиться.

Она бросила взглядъ на другую сторону комнаты, гдѣ мужъ ея лежалъ, повернувшись лицомъ къ стѣнѣ, и спалъ крѣпкимъ, здоровымъ сномъ, и въ душѣ ея не шевельнулось ни тѣни озлобленія. Минутная вспышка ненависти была вызвана лишь сознаніемъ, что она стоитъ лицомъ къ лицу съ непреодолимою силой.

Глаза ея свѣтились жизненною отвагой, потому что первый шагъ былъ уже сдѣланъ, а тамъ пусть будетъ, что будетъ! И все существо ея прониклось мощнымъ эгоизмомъ юности, готовымъ воскликнуть: "Посторонитесь, и мнѣ надо жить!"

Затѣмъ она наклонилась и погасила свѣчку, потому что хотѣла раздѣться въ темнотѣ.

В. С.

"Русская Мысль", кн. III--IV, 1891

Оставить комментарий Альгрен Эрнст (перевод: Вера Спасская) (yes@lib.ru) Год: 1885 Обновлено: 08/07/2022. 420k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Pengar. Перевод Веры Спасской. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. III-IV, 1891.

Альгрен Эрнст Деньги

ДЕНЬГИ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

Альгрен Эрнст
Деньги