Амфитеатров Александр Валентинович
Уголовная чернь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Александръ Амфитеатровъ.

  

Уголовная чернь.

  
   Бабы и дамы.
   Складъ изданія: Москва, Моховая. Д. Бенкендорфъ, "Книжный магазинъ" Д. П. Ефимова, "Преемница" А. Д. Друтманъ.
   OCR Бычков М. Н.
  
   ...Недавнее сенсаціонное убійство навело нашу бесѣду на тему объ учащеніи въ послѣднее десятилѣтіе преступленій съ амурно-психологической подкладкой...
   -- Вы, кажется, изволили сказать: "преступленіе"? остановилъ меня мой собесѣдникъ -- одинъ изъ крупнѣйшихъ представителей уголовной адвокатуры. Вотъ ужъ напрасно. Никакого преступленія въ этихъ случаяхъ не бываетъ... Неподходящій терминъ.
   -- Какъ-же назвать иначе?
   -- Да какъ угодно: трагическое похожденіе, приключеніе съ несчастнымъ исходомъ, а лучше всего -- безхарактерная дурость, преслѣдуемая такими-то и такими-то статьями уложенія о наказаніяхъ.
   Онъ наморщилъ брови и сожалительно пожалъ плечами.
   -- Ну, какіе это преступники? Ихъ и судить-то срамота: только отнимаютъ золотое время у господъ присяжныхъ засѣдателей да представителю съ членами даютъ развлеченіе -- вродѣ какъ-бы прочитать французскій бульварный романъ. Преступленіе предполагаетъ злую волю. А тутъ не то, что злой -- никакой воли нѣтъ. Это не преступники, а такъ... палилки... Ихъ не столько судить, сколько сѣчь требуется...
   -- Вотъ тебѣ разъ! Нашелъ панацею, нечего сказать!
   -- Позвольте, позвольте! Вы меня не ловите на словѣ: я говорю не о карательномъ сѣченіи во вкусѣ князя Мещерскаго, и не о сѣченіи педагогическомъ во вкусѣ его достойнаго сподвижника Шперка, но о сѣченіи лечебномъ.
   -- Да такого не бываетъ.
   -- Ну, ужъ теперь моя очередь воскликнуть: вотъ тебѣ разъ! А, чѣмъ-же мы всѣ лечимся, когда у насъ расшатываются нервы или шалитъ спинной мозгъ?
   -- По вашему, значитъ, -- что вода и электричество, что розги, -- одно и то же?
   -- Благороднѣе по наименованію и способу экзекуціи, но эффектъ, разумѣется, одинаковый... Вы душъ Шарко пробовали?
   -- Охъ, пробовалъ...
   -- Подъ этою водяною розгою вы не простоите такъ долго, какъ подъ древесною. А хорошій электрическій токъ? У меня вотъ писцовая болѣзнь -- такъ, бывало, когда NN пуститъ токъ отъ локтя въ кисти руки, кричу на крикъ, точно мужикъ, котораго дерутъ по мірскому приговору. Потому что нѣтъ никакой возможности терпѣть: прямо истязаніе. Теперь лечусь массажемъ, и опять-таки выходитъ что-то вродѣ порки. А когда tabes лечатъ -- подвѣшиванія эти? Дыба, вѣдь, сущая дыба! Да я лучше и впрямь лягу подъ розги и съ благодарностью приму сотню горячихъ на мое привилегированное тѣло. Тѣмъ болѣе, что оно помогаетъ. Есть-же легенда, будто знаменитый "бѣлый генералъ" избавлялся отъ физическаго упадка тѣмъ, что приказывалъ себя драть не на животъ, а на смерть... Ну-съ, а большинство, какъ вы называете, преступленій нашихъ палилокъ -- именно преступленія физическаго упадка. Это -- преступленія слабыхъ, разстроенныхъ организмовъ, преступленія мозга, отравленнаго и скверною наслѣдственностью, и благопріобрѣтенными прелестями: алкоголизмомъ, всякими милыми болѣзнями и отроческими "пороками", привычкой нервировать, потому что это интересно", (да-съ! въ нервированіе люди втягиваются такъ-же, какъ въ запой), страстью къ бульварному обществу -- къ бульварной праздности, бульварнымъ шатунамъ-товарищамъ, бульварнымъ дѣвицамъ, бульварной газетѣ съ бульварнымъ романомъ-фельетономъ. Я насмотрѣлся на эту quasi-уголовную публику. Во-первыхъ, подавляющій процеить ея состава, -- то, что вы называете -- полуинтеллигенты: люди не съ образованіемъ, но и не безъ образованія; дикари, хватившіе верхушки культуры и -- увы, какъ всегда почти бываетъ, верхушки не добродѣтелей ея, но пороковъ. Рѣчи ихъ на судѣ глубоко характерны. Они очень любятъ говорить и очень любятъ копаться въ себѣ, анализировать -- совсѣмъ во вкусѣ героевъ новаго бульварнаго романа...
   -- Полно вамъ! Гдѣ-же герои бульварныхъ романовъ анализируютъ, копаютъ въ себѣ? Понсонъ-дю-Терайль, Монтепэнъ, Габоріо -- сама прямолинейность. У нихъ подлецъ -- такъ ужъ подлецъ, добродѣтель -- такъ ужъ добродѣтель: будь она своевременно на мѣстѣ Евы, змій отползъ-бы отъ нашей праматери ни съ чѣмъ, и мы по сіе время благополучно жили-бы да поживали въ эдемѣ, слушая райскіе напѣвы... Вспомните-ка, что сказалъ о "Рокамболѣ" Глѣбъ Успенскій, какъ одобрилъ онъ именно его прямолинейность и ею объяснилъ успѣхъ романа во французскомъ рабочемъ классѣ. Рабочему, говорить онъ, идеалъ нуженъ, но идеалъ, воплощенный въ рѣзкихъ наглядныхъ краскахъ, чтобы можно было усвоить его быстро и цѣпко; вдумываться и анализировать ему некогда. Онъ читаетъ какого-нибудь "Рокамболя" и радъ: написано ловко, занятно и -- какъ разъ по пониманію и вкусу. Каждый злодѣй кричитъ: ненавидь меня! Каждая добродѣтель: симпатизируй мнѣ!.. Когда Понсонъ-дю-Терайль писалъ "Рокамболя", рабочіе и работницы засыпали это письмами: неужели онъ будетъ такъ жестокъ, что не сдѣлаетъ счастливою раскаявшуюся грѣшницу Баккара и т. п. Онъ и выдалъ ее за какого-то графа.
   -- Батюшка! Вы ужасно отстали, -- перебилъ меня адвокатъ.-- Это все было, но прошло и быльемъ поросло. Бульварный романъ романтическій, слагавшійся изъ сказокъ, небывало чудесныхъ авантюръ съ поперемѣннымъ чередованіемъ крайностей добродѣтели и крайностей порока -- миновалъ. Миновала и простодушная мода, чтобы, въ концѣ концовъ, порокъ былъ наказанъ, -- добродѣтель торжествовала, а читатель-интеллигентъ проливалъ слезы умиленія. Современный бульварный романистъ о себѣ возмечталъ. Онъ, теперь, и натуралистъ, и психологъ, и идеологъ. Онъ старается вглубь хватить и даже въ самомъ слогѣ серьезничаетъ, копируетъ, т. е., лучше сказать, каррикатуритъ писателей настоящихъ, -- прячетъ шутовскую, украшенную ослиными ушами, голову подъ беретъ Гамлета à la fin de siècle. Прежній бульварный романъ безповоротно осуждалъ преступленіе или, до крайней мѣрѣ, видѣлъ въ немъ явленіе безусловно отрицательное -- объектъ общественной борьбы. Современный бульварный романъ, -- въ погонѣ за тѣми-же "человѣческими документами", какъ и большая беллетристика, -- не судить преступленіе, но видитъ въ немъ только фактъ наблюденія -- фактъ, который надо объяснить и извинить тѣми или другими мотивами. Такимъ образомъ, бульварный романъ добраго стараго времени вводилъ въ робкое сознаніе полупросвѣщенныхъ массъ типы идеальнаго порока и идеальной добродѣтели, рѣзко очерченные, точно разграниченные. Бульварный-же романъ новый внѣдряетъ въ то же сумеречное, предразсвѣтное сознаніе безтолковые типы Гамлетиковъ мелкой воды, до того потерявшихся на распутьи между добромъ и зломъ, что и читателя они заставляютъ вмѣстѣ съ собою недоумѣвать: гдѣ добро, гдѣ зло, гдѣ истина, гдѣ ложь? Куда итти -- направо или налѣво? Не есть-ли преступленіе -- подвигъ, а подвигъ при извѣстныхъ обстоятельствахъ не можетъ-ли обратиться въ преступленіе? Всѣ герои современнаго бульварнаго романа страдаютъ роковымъ раздвоеніемъ духа и симпатій. Прежній классическій подлецъ по натурѣ и профессіи, подлецъ изъ любви къ искусству, переродился въ подлеца по неблагопріятному стеченію обстоятельствъ, по наслѣдственности, по зависимости отъ среды. Подлецъ современнаго бульварнаго романа -- фигура почти демоническая: "я подлецъ по отношенію къ тебѣ, для себя -- правъ", какъ писалъ женѣ предсмертную записку нѣкій палилка Васильевъ, намѣреваясь убить себя и свою любовницу... А демоническія фигуры, какъ-бы грубо ихъ ни рисовали, всегда привлекательны и заманчивы. Ахъ, молъ, какъ все это хорошо, прекрасно и возвышенно! Ахъ, неужели мы сами такъ жалки и ничтожны, что не въ состояніи будемъ того же продѣлать? А тутъ еще -- на грѣхъ мастера нѣтъ -- какой-нибудь револьверишко въ карманѣ. Спрашивается: что-же еще дѣлать съ револьверомъ человѣку, насквозь пропитанному бульварной мелодрамой и бульварнымъ романомъ, какъ не репетировать при помощи его уголовныя операціи героевъ этихъ романовъ и мелодрамъ: благородно карать измѣну и порокъ, "сводить расчетъ съ судьбою и неблагопріятными житейскими обстоятельствами", "ставить кровавую точку въ заключеніе долголѣтняго мучительнаго самоанализа" и т. п.?!
   -- Ну, вотъ вы и увлеклись: теперь у васъ во всемъ виноваты бульварные романисты.
   -- Вовсе нѣтъ. Ихняя вина -- въ полвины, и вовсе не была-бы виною, кабы ихъ сѣмена падали на менѣе благодарную почву, а не въ умы массы праздной, шатающейся мыслями и нездоровой тѣломъ. Для интеллигента и сѣряка бульварная литература -- ничтожество: одинъ ея психологію оставилъ, пощади, другой, слава Богу, до нея не дошелъ; обоимъ, стало-быть, отъ нея будетъ скучно, и оба подъ ея вліяніе подпасть не могутъ. Но вотъ середина-то, злополучная полуинтеллигенція, это -- мягкій воскъ: что задумалъ, -- то изъ него и вылѣпилъ. Потому что, повторяю, мысль шатается, а тѣло нездоровое. Мыслью полуинтеллигентъ еще сѣрякъ, темный человѣкъ, а тѣломъ, т. е. костюмомъ, привычками, стремленіями къ комфорту -- баринъ. И хочется, чтобы все до барскому: и барскія чувства, и барскіе поступки, и барскіе пороки... главное -- барскіе пороки! Знаете-ли вы, какая среда въ Россіи даетъ наибольшій процентъ анормальныхъ нервно и психически людей? Мѣщане, живущіе въ большихъ городахъ. И процентъ психопатическихъ преступленій между ними всего больше. Палилки, напримѣръ, на-половину изъ мѣщанъ. Мнѣ кажется, что есть люди, съ которыми цивилизація продѣлываетъ въ миніатюрѣ тотъ-же жестокій процессъ уничтоженія, что en gros продѣлала она съ сѣверо-американскими индѣйцами и австралійскими дикарями: эти злополучныя жертвы культурнаго фатума сперва глупѣютъ, потомъ вырождаются и вымираютъ... Коньякъ, кафешантанъ, бульварная литература и бульварная женщина такъ быстро съѣдаютъ малыхъ сихъ, что иной и оглянуться не успѣетъ, какъ догналъ уже высшіе классы на пути нервныхъ разстройствъ и обусловленныхъ ими физическихъ и нравственныхъ извращеній, которыми, въ свою очередь, необходимо обусловливаются глупыя и возмутительныя неопредѣленностью своею преступленія. Вотъ почему я и сказалъ вамъ, что надо не наказывать, но лечить. А въ данномъ случаѣ -- увы!-- леченіе жестокое, леченіе -- сѣченіе душемъ Шарко, электричествомъ, руками массажиста, дыбою подвѣшиванья... Кроткая и гуманная невротеранія обратила свои кабинеты въ настоящій застѣнокъ...
   Съ однимъ изъ яркихъ по развинченности физической и нравственной представителей этого типа не преступныхъ преступниковъ, которыхъ мой собесѣдникъ обрекалъ на леченіе-сѣченіе, встрѣтился я недавно въ театрѣ.
   -- Здраствуйте! -- окликаетъ меня кто-то -- дряннымъ, шепелявымъ голосишкомъ. Оглядываюсь: юноша не юноша, старикъ не старикъ; маленькій, хрупкій, тощій, бѣлобрысенькій; лицо словно посыпано сѣрымъ пепломъ; въ глазахъ, тусклыхъ и вялыхъ, свинцовыя точки "коньячнаго зарева".
   -- Здравствуйте... только -- кто вы такой, извините, не припомню...
   -- Забыли? Я -- N. Пятнадцать лѣтъ тому назадъ вы давали мнѣ уроки.
   Я припомнилъ, -- признаюсь, безъ особеннаго удовольствія. Вообще, давать уроки я терпѣть не могъ, тѣмъ болѣе, что насущной необходимости въ этомъ я никогда не имѣлъ, а лишь слѣдовалъ юношеской модѣ самостоятельнаго заработка. Всѣ товарищи даютъ уроки, -- какъ же, молъ, я-то не буду давать? Маменькинымъ сынкомъ, барченкомъ назовутъ. А тутъ сынъ самостоятельныхъ родителей, и вдругъ даетъ уроки, своимъ трудомъ зарабатываетъ себѣ средства на... билеты въ оперу и пиво въ биргалкахъ Тверского бульвара! И ничуть, бывало, не соображаешь, -- а теперь-то какъ совѣстно вспомнить! -- что, угождая безъ всякой надобности модѣ, лишаешь заработка настоящаго бѣдняка, которому безъ урока -- приходитъ матъ, который ищетъ работы не для эффекта въ средѣ "читающихъ" дѣвицъ. а потому, что пить-ѣсть надо... Есть, въ жизни каждаго есть такія минуты "благородства", вспоминая которыя лѣтъ черезъ десятокъ -- невольно краснѣешь, и сердце сжимается. Словно въ наказаніе за неискренность, не везло мнѣ съ учениками, хоть занимался я съ ними, смѣю похвалиться, -- добросовѣстно. Тупица на тупицѣ ѣхалъ и тупицею погонялъ. Но господинъ, попавшійся мнѣ на встрѣчу въ фойе, былъ воистину bête noire моей педагогики. Чортъ знаетъ, что это былъ за чудакъ-малый! Какъ-будто и съ хорошими способностями и задатками, а какъ-будто и большая дрянь. По положенному въ домѣ порядку, для нашихъ занятій отводилось три часа въ день. Эти три часа мы проводили глазъ-на-глазъ. Ей-Богу, мнѣ иногда дѣлалось жутко отъ безпредѣльнаго, тупого, свирѣпо-покорнаго отчаянія, какое выражалось на личикѣ "дитяти", едва затворялась за нами дверь классной, а исчезало съ личика только тогда, когда мамаша дитяти являлась прекратить наши занятія и звать къ завтраку. Эти три часа онъ такъ или иначе терпѣлъ, -- съ ненавистью, но терпѣлъ, какъ каторжникъ отбываетъ въ рудникѣ свой дневной урокъ... Отвѣчалъ вяло, плелъ языкомъ какія то суконныя кружева, но все-таки плелъ и отвѣчалъ. Но однажды, въ виду близости предстоявшей ему переэкзаменовки, я затянулъ урокъ на полчаса. Когда я объявилъ объ этомъ своему Телемаку, онъ пришелъ въ неописуемый ужасъ, завозился на стулѣ и даже покраснѣлъ, что для него, по малокровію, было такъ же трудно, какъ для листа писчей бумаги... Затѣмъ сразу поблекъ и осунулся, сдѣлалъ глаза, какъ у мороженнаго судака, и погрузился въ угрюмое, безотвѣтное молчаніе, -- точно сразу позабылъ все, чему учили. Дескать: хоть колъ теши на головѣ, ничего не отвѣчу! Ибо ты сдѣлалъ мнѣ подлость -- длиною въ цѣлые полчаса... Бился я съ нимъ, бился, наконецъ, разозлился, далъ ему какую-то задачу изъ алгебры: рѣшай... Въ жизнь свою, ни прежде, ни послѣ, не видалъ я, чтобы человѣкъ написалъ за одинъ присѣстъ столько цыфръ и буквъ, какъ принялся онъ орудовать... Ну, думаю, слава Богу, занялось сокровище! Онъ рѣшаетъ задачу, а я хожу по комнатѣ и смотрю въ окно. И вдругъ слышу голосъ моего питомца:
   -- Это -- которая тамъ на веревкѣ бѣлье развѣшиваетъ -- сосѣдская Глашка. Пряничная форма!.. А сложена недурно. Если бы ее въ корсетъ, бюстъ былъ-бы хоть куда. Ну, и плечи... Жаль, спина -- дрянь: впалая и лопатки торчатъ...
   И пошелъ, и пошелъ все въ томъ-же аматерски-нагломъ тонѣ ловеласа-спортсмена, который женщину разбираетъ, какъ лошадь, а лошадь уважаетъ и цѣнить не въ примѣръ больше, чѣмъ женщину. Если-бы въ классную вошелъ каменный гость in persona и произнесъ тѣ же самыя слова -- я, кажется, изумился-бы меньше. Въ первый моментъ я даже потерялся: такъ неожиданно и стремительно выпалилъ мой угрюмый алгебраистъ всѣ эти неподходящія его возрасту познанія. Недавняго унынія и отупѣнія -- какъ не бывало: ожилъ отрокъ! И лицо какъ-будто не вовсе безсмысленное, -- веселая улыбка, глаза съ искоркой...
   -- Вы вотъ Ѳерапонтовскую Зою посмотрѣли-бы! -- продолжалъ онъ скороговоркой, которой я отъ него не слыхивалъ, даже въ тѣ оживленные моменты, когда онъ умолялъ меня не жаловаться маменькѣ на его бездѣльничество.-- Это женщина! Фу, ты, чортъ! Отдай все -- и мало!.. Коса -- золото... во! до этихъ поръ! Спина какая!.. Бедра!.. Знаете карточку Линской, гдѣ она сидитъ верхомъ да стулѣ? Вылитая! Я ее уговариваю въ хористки поступить: не хочетъ, дура! Чѣмъ въ горничныхъ мозолить пальцы за красненькую въ мѣсяцъ, ей-бы Лентовскій, безъ голоса, пятьдесятъ положилъ... Потому она для перваго ряда: триковая... сейчасъ въ пажи!
   Но тутъ я уже опамятовался отъ перваго изумленія и оборвалъ прекраснаго молодого человѣка... четырнадцати лѣтъ. Онъ посмотрѣлъ на меня съ глубокимъ изумленіемъ: какъ это, молъ, возможно отказываться отъ бесѣды на столь вкусную и пикантную тему? А еще взрослый, студентомъ называешься! И опять впалъ въ свое обычное состояніе мрачной безнадежности... Раньше онъ меня ненавидѣлъ, а съ этого момента, до всей вѣроятности, сталъ и презирать.
   Разстались мы скверно. Въ одинъ день Телемакъ мой былъ тупѣе обыкновеннаго, говорилъ самыя несообразныя дикости, отказывался понимать самыя простыя, обыденныя вещи -- и чуть не спалъ надъ тетрадью, даже носомъ посапывалъ. На какое-то мое замѣчаніе онъ отвѣтилъ мнѣ дерзостью... всталъ и швырнулъ тетрадь на полъ.
   -- Вы, съ ума сошли, Алеша!-- говорю ему.
   Тогда онъ подбѣгаетъ ко мнѣ и въ упоръ пускаетъ совершенно непечатную фразу. И вижу я, что мальчикъ пьянъ, пьянъ -- какъ Божья тварь... дохнулъ и окатилъ запахомъ спирта, какъ волною. Я отправился къ маменькѣ отказываться отъ уроковъ. Маменька очень огорчилась.
   -- Что-же я буду съ нимъ теперь дѣлать?-- плакалась она.-- Вѣдь этотъ мальчикъ мое наказаніе. Васъ онъ, по крайней мѣрѣ, боялся. А теперь онъ совсѣмъ распустится. Вѣдь это не первый случай, что онъ пьетъ. Ну, помилуйте, -- что это за время такое? Когда-же было видано и слыхано, чтобы четырнадцатилѣтніе ребята кутили какъ взрослые?... И... мнѣ совѣстно сознаться, но у него уже завязался романъ съ нашей горничной. И я не смѣю мѣшать, потому-что иначе онъ совсѣмъ отобьется отъ дома! Онъ уже и теперь, чуть вечеръ, исчезаетъ невѣсть куда... Ихъ, такихъ милыхъ мальчиковъ, цѣлая компанія. Пробуешь уговаривать, -- ничего не дождешься въ отвѣтъ, кромѣ ругани. И вѣдь во всемъ путномъ онъ тупъ, дикъ, неразвитъ, а тутъ -- откуда слова берутся. Я, видите, его не понимаю, я -- рыба безкровная, у меня воля задушена, у меня всѣ инстинкты заглохли, а онъ юноша съ темпераментомъ!... Это я то безкровная! Да, посмотри, говорю, на себя и на меня: ты какъ листъ зеленый, а я печь-печью, даромъ, что ты мальчикъ, а я за сорокъ перевалила... Безумный ты со своимъ темпераментомъ, вотъ что! Кто-же въ четырнадцать лѣтъ жить начинаетъ? "Ничего! Раньше началъ, раньше кончу. Извѣстно, долго не выдержу... умру! Туда и дорога".-- Да развѣ я тебя затѣмъ родила, чтобы ты себя истратилъ ни за грошъ?-- "А развѣ я просилъ васъ меня родить?" И откуда этотъ желторотый нахватался такой прыти и отчаянности? Я -- смиренная, отецъ былъ нравомъ сущій теленокъ, а онъ такъ и рѣжетъ, такъ и дерзить, такъ и хамитъ...
   Итакъ, вотъ какого гусенка узналъ я въ подошедшемъ ко мнѣ гусѣ.
   -- Очень радъ васъ видѣть!.. заговорилъ онъ, пожимая мою руку своею нездоровою, холодной рукою -- точно лягушку доложилъ мнѣ на ладонь. -- На радости свиданія не выпьемъ-ли коньячку?
   Мнѣ не хотѣлось пить съ нимъ. Отказался.
   -- Жаль... очень жаль...-- засоболѣзновалъ онъ, -- я васъ хотѣлъ-бы распросить... и вамъ-бы хотѣлось разсказать... а безъ коньячку-то я не очень... пороху въ головѣ не хватаетъ... ха-ха! "Укатали сивку крутыя горки".
   Онъ не то засмѣялся, не то закашлялся. Гляжу я на него: и жалокъ онъ, и смѣшонъ, и гадокъ, и... грустно какъ-то становится: вѣдь двадцати пяти лѣтъ нѣтъ малому, а уже калѣка.
   -- Что-жъ это горки такъ скоро васъ укатали?-- спрашиваю.-- Что вы подѣлывали, чѣмъ занимаетесь?
   -- Чѣмъ? Живу!
   -- Да и я живу, и другой, и третій, и пятый -- десятый -- всѣ живутъ... Занятія-то ваши какія?
   -- Жизнь -- и баста. La vie. Ну, и eau de vie тоже... Мамаша моя померла. Сорокъ тысячъ мнѣ оставила. Ну... вотъ я и живу. Деньги-то есть. Есть еще порохъ въ пороховницѣ. А вотъ спина болитъ и вижу плохо. Это уже скверно.
   -- Женаты или еще гуляете?
   -- Какъ вамъ сказать, -- и да, и нѣтъ... Меня, видите-ли, угораздило сдѣлать огромную глупость. Въ девятнадцать лѣтъ меня окрутили... пошло окрутили!.. Простая женщина... вдова... за тридцать... ну, мальчишество, дикость! Я, вѣдь, безъ удержа -- человѣкъ съ темпераментомъ. Когда темпераментъ заговоритъ, -- все на карту!.. Влюбился -- успѣха никакого. "Женись, -- тогда твоя на вѣки".-- Жениться? Ахъ, сдѣлайте одолженіе! кто-же въ нашъ цивилизованный вѣкъ стѣсняется этою формальностью?.. Погорячился -- и "Исаія ликуй"! А? Каково? Мнѣ -- девятнадцать, а ей за тридцать... не дурно? Натурально, черезъ недѣлю остылъ. Разстались, плачу ей тамъ сколько-то въ мѣсяцъ... Ну, а теперь я опять немножко женатъ. Внѣ онаго, но какъ-бы въ ономъ. Знакомить васъ не стану. Она не изъ общества... даже очень не изъ общества -- да что-же! Вѣдь я и самъ, въ сущности, -- какое я общество? Вы вотъ говорите со мною, а я чувствую, что вы меня презираете.
   -- Что вы! Съ какой стати? И не думаю.
   -- Ну, такъ сожалѣете. А что хуже -- не знаю. И такъ всегда, когда я связываюсь съ приличными людьми... И имъ со мною скучно, и мнѣ съ ними скучно... Я вѣдь нигдѣ не бываю! Омонъ да буфетъ оперетки; оперетка да буфеть омоновскій. У Яра сидишь -- кофе съ финь-шампань пьешь, съ знакомыми пѣвицами о чувствахъ разговариваешь... Сюда меня "моя" затащила. Надоѣлъ ей Омонъ, оперы захотѣла. Сидитъ -- слушаетъ, восторгается, а я вотъ коньякъ въ буфетѣ пью. Ихняя сестра иной разъ это любитъ -- быть въ приличномъ мѣстѣ и воображать себя приличной женщиной. А мнѣ что-же? Пускай! Отъ слова не станется! "Чѣмъ-бы дитя ни тѣшилось, лишь-бы не плакало". Знаете, когда женщина плачетъ -- это несносно. Это мнѣ нервы разстраиваетъ и грудь сушитъ. Я человѣкъ впечатлительный. Вѣдь мы, декаденты... Вы не удивляетесь, что я себя декадентомъ зову?
   -- Нѣтъ, отчего-же? Слово модное. Да и притомъ отъ него, вѣдь, тоже "не станется".
   -- Да-съ... а кличка хорошая, со звукомъ... И затѣмъ: ежели человѣкъ безъ опредѣленной стези въ жизни, надо-же ему какъ-нибудь называться?
   -- Совершенно справедливо. Такъ что-же "вы, декаденты"?
   -- Мы, декаденты, не характеромъ живемъ, а темпераментомъ: все на себѣ рефлексами переживаемъ... Ну, здоровьишко-то, глядь, и трещитъ! А здоровьишко у меня подлое, -- да бабы и fine Champagne еще сюда припутались... Сердце скверно работаетъ... того гляди, капутъ кранвенъ!
   -- Да оно и лучше, знаете, -- заговорилъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, -- это, что я вижу предъ собой? Я живу широко, люблю жить. А долго-ли такое житье можетъ продолжаться? Сорокъ тысячъ въ наше время не деньги...
   -- Сорокъ-то тысячъ не деньги?!
   -- Деньги, когда ихъ тратятъ на дѣло. А для настоящей жизни -- то есть, какъ я понимаю, -- какая-же это сумма?.. Я вотъ всего семь мѣсяцевъ какъ вступилъ въ права наслѣдства, и уже одиннадцати тысячъ нѣтъ... тю-тю!.. Одиннадцати тысячъ! Это по скольку-же выходитъ въ мѣсяцъ? А она недовольна, бранитъ меня скрягой, говоритъ, что у насъ обстановка хамская, что она такъ не привыкла... Что-же, -- она права. Я ее у князя У. изъ-подъ носа выхватилъ, а раньше она при банкирѣ одномъ состояла. А банкиръ-то убѣжалъ въ Америку не съ однимъ милліономъ... а сколько ихъ хапнулъ до бѣгства, о томъ исторія умалчиваетъ и слѣдователь не досчитался. Но сколько-бы ни хапнулъ, растрачивать ихъ помогла ему не кто другая, а моя. Это -- школа. Вотъ разоряюсь... Завтра ставлю ей всю мебель новую. Нечего дѣлать-то: любишь кататься, люби и санки возить. Все для нея! Все! Грр-рабь, но люби! Ну, васъ это интересовать не можетъ... простите за болтовню... Имѣю честь кланяться!
   -- Какъ ты знакомъ съ N?-- спросилъ подошедшій пріятель-репортеръ.
   Я разсказалъ.
   -- Училъ, брать, его когда-то...
   -- Могу сказать: выучилъ!
   -- А что?
   -- Извѣстно что: кандидатъ на скамью подсудимыхъ. Года не пройдеть, какъ попадетъ въ окружной судъ на гастроли.
   -- Ты думаешь?
   -- Что тамъ думать?.. Навѣрное знаю. Ты смотри: тѣльце у него слабенькое, а пьянство великое. Воли никакой, а распущенности -- сколько хочешь. Характера нѣтъ, а темперамента достаточно. При этомъ влюбленъ въ такую акулу...
   Онъ назвалъ мнѣ по имени общеизвѣстную звѣзду demi-monde'а.
   -- Она -- денежное объѣдало. Сколько ей ни выложи, все съѣстъ и еще попросить. Самый скверный типъ продажной женщины. Тѣ, которыя копятъ, хоть послѣдовательно, понемножку грабятъ; отъ нихъ человѣкъ хоть въ рубашкѣ уходить. А эта -- бездонная бочка: одной рукой возьметъ, другою вышвырнетъ за форточку. Ей сорока тысячъ мало на одинъ зубокъ. Слопаетъ она все, что можетъ слопать, а затѣмъ въ лучшемъ видѣ выставитъ этого молокососа отъ себя вонъ. А вѣдь онъ, идіотъ, воображаетъ, что она въ него тоже влюблена... Арманъ и Маргарита Готье этакіе! Хоть-бы съ зеркаломъ посовѣтовался. Въ этомъ-то воображеніи и трагизмъ. Была влюблена и выставила, -- значитъ, измѣнила... Измѣна? Га! Тысяча пушекъ и четыреста мортиръ! Крови, Яго, крови!.. Очень меня интересуетъ одно сомнѣніе: прямо-ли онъ ее пырнетъ, безъ всякихъ предварительностей, или-же сперва... за подлогъ будетъ судиться? А ужъ это такъ или иначе, съ предварительнымъ подлогомъ или безъ онаго, но пырнетъ -- это будь спокоенъ! Вѣрь на совѣсть. Этакіе-то вотъ мозгляки, съ коньякомъ вмѣсто крови въ жилахъ, и пыряютъ! Потому-что здоровый, крѣпкій, человѣкъ, съ основательнымъ разсужденіемъ, съ характеромъ, съ нервами, не разстроенными какъ фортепьяно уѣздной барышни, -- всегда сумѣетъ разобраться въ бабьемъ вопросѣ. Коли съ нимъ случится любовное несчастіе -- онъ перенесетъ адскую муку, прежде чѣмъ покуситься на какую-нибудь кровавую пошлость. Помнитъ, что у него живая душа и у "нея" надо загубить живую душу. Ревностъ здоровыхъ людей тѣмъ и ужасна, что имъ не хочется ей поддаваться, а приходится. Они всею душою рады уцѣпиться хоть за что-нибудь такое, что разсѣевало-бы ихъ сомнѣнія, давало-бы логическое право не ревновать, а, слѣдовательно, и не наказывать. Ты возьми Отелло и возьми Позднышева. Отелло -- здоровый человѣкъ, а Позднышевъ -- новый типъ, выкидышъ культуры, "человѣкъ темперамента". Вѣдь Отелло такъ ловко обставленъ Яго, что у него не можетъ и оставасься никакихъ сомнѣній. Да и то "жаль, Яго! О, Яго, страшно жаль"! Разсвирѣпѣлъ, рѣзать пришелъ, сѣкимъ башка дѣлать... и плачетъ! Алебастровую кожу пожалѣлъ! Потому-что убивалъ съ сознаніемъ, по праву и требованію всего своего характера и долга, а не наобумъ, не по первому клику минутнаго порыва. Потому-что считалъ себя обязаннымъ убить, а не потому, что убить хотѣлось -- нутромъ хотѣлось, какъ Позднышеву. Знать, что дѣлаетъ страшное дѣло, не трагическіе фарсы разыгрываетъ. Здоровый человѣкъ отъ природы не ревнивъ; напротивъ, онъ довѣрчивъ, -- и ревность, для него болѣзнь, несчастье, котораго онъ больше всего на свѣтѣ боится. Взять того-же Отелло: "ревность онъ не скоро ощутилъ, но ощутивъ, не зналъ уже предѣловъ". Пушкинъ прозорливо отмѣтилъ эту черту и у Вольтерова Отелло Орозмана, съ его глубоко-разумнымъ стихомъ:
  
   Je ne suis point jaloux;
   Si je l'étais jamais!
  
   Эти-же людишки quasi-темперамента, эти Позднышевы, Кувшинскіе, Васильевы, Богачевы, мальчишки Крейзманы, Ивановы, Краузе и tutti quanti "наши симпатичные убійцы" -- развѣ когда-нибудь надъ чѣмъ-нибудь задумывались? Они все шкурой принимаютъ и на все шкурой отвѣчаютъ. А шкура-то ободранная -- нервы-то гольемъ видать. И чуть-что по этимъ нервамъ царапнуло, -- шабашъ! "Не взвидѣлъ я свѣта, -- булатъ загремѣлъ, прервать поцѣлуя злодѣй не успѣлъ"!.. Именно "свѣта не взвидѣлъ" -- отъ мгновенной, острой, физической... скорѣе, по крайней мѣрѣ, физической, чѣмъ нравственной боли. Если бы онъ могъ хоть сколько-нибудь думать, хоть немного повертѣлъ-бы своими ограниченными и съ дѣтства попорченными алкоголемъ мозгами, то, можетъ быть, и поостылъ-бы... Совершилъ-бы преступленіе развѣ лишь тогда, когда, дѣйствительно, не остается другого выхода: пропадай ненужная жизнь! И моя и чужая! Но, ахъ, мозги-то не вертятся. Они привыкли думать медленно и поверхностно. Когда въ нихъ западаетъ что-нибудь глубоко и въ серьезъ, это для нихъ такъ необычайно, что не они управляютъ этими глубоко запавшими идеями, а, идеи покоряютъ себѣ ихъ, переполняютъ собой все мышленіе, всю психику бѣдныхъ недоумковъ. Идея -- мстить за измѣну, за оскорбленіе. Ну, и весь недоумокъ превращается въ ходячую машину кровавой мести. И палитъ, или пыряетъ. Однимъ преступникомъ больше. Его громятъ прокуроры, а защитники молятъ извинить его, какъ "продуктъ времени", не отвѣтственный за грѣхи порочнаго конца вѣка, какъ отвѣтчика за пороки предковъ, плодъ вырожденія которыхъ-де онъ своею особою представляетъ. Въ ходъ идутъ среда, наслѣдственность, соціальныя причины... Говорятся слова умныя, слова громкія, слова кстати и полезныя, слова не кстати и лишнія. Особенно много словъ лишнихъ. Характеристики, психологическій анализъ. Андреевскіе, Карабчевскіе, Урумовы потѣютъ надъ Ломброзо и Мадьяномъ, роются въ Крафтъ-Эбингѣ, пріискиваютъ цитаты у Зола, Гаршина, Достоевскаго... Охота-же людямъ морочить самихъ себя, глядя на свѣть сквозь серьезныя глядѣлки трагической маски! Какой тамъ психологическій анализъ?! "У Васьки, милый, не душа, а паръ", поучала меня въ дѣтствѣ моя нянька, когда я интересовался, пойдеть-ли въ рай душа моего любимца, сѣраго кота. Такъ вотъ и эти Краузе, Васильевы, Крейзмны, Кувшинскіе и Ивановы, думается мнѣ, выродили свою бѣдную душу до того состоянія, когда она перестаетъ быть душою и становится паромъ. Паромъ, надъ которымъ -- безсильнымъ, безсмысленнымъ и безотвѣтнымъ -- самовластно царятъ тѣло, отравленное пьянствомъ и развратомъ, избалованное потворствомъ каждой своей прихоти, каждому своему пороку, изнѣженное въ своей нервной распущенности до того, что "декадентъ" крикомъ кричитъ тамъ, гдѣ здоровый человѣкъ и не поморщится.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru