Алзаковы. Романъ изъ великосвѣтскаго быта. Д. Д. Апраксина. Спб., 1888 г. Цѣна 1 руб. Нѣтъ въ этой книжкѣ ни "романа", ни "великосвѣтскаго быта", а есть только очень скучное и безсвязное повѣствованіе о томъ, какъ богатые супруги Длзаковы ничего не дѣлали много лѣтъ и, ничего не дѣлая, дожили до старости, но подъ старость соскучились и вздумали искать себѣ развлеченій. Петръ Николаевичъ Алзаковъ, по совѣту "умнаго" врача, нашелъ развлеченіе въ филантропіи. Его супруга, Вѣра Александровна, стала развлекаться выѣздами и заигрываніями съ юнымъ офицеромъ графомъ Свирскимъ, ровесникомъ и бывшимъ товарищемъ ея сына, умершаго ребенкомъ. На ея заигрыванія Свирскій довольно долго не обращалъ вниманія и занимался какою-то француженкой Эрнестиной, но вдругъ, ни съ того, ни съ сего, явился вслѣдъ за Алзаковой изъ театра къ нимъ въ домъ и кинулся цѣловать хозяйку. Пріѣздъ мужа остановилъ дальнѣйшія покушенія храбраго гвардейца. Онъ, однако же, вернулся на слѣдующій день и, "какъ звѣрь, жаждущій крови, рванулся въ ней и силой взялъ то, что не давалось ему добромъ..."; хотя "она въ слезахъ взмолилась къ нему, но не тронула его себялюбивую, ненасытную натуру, а только пуще раздражила, подзадорила, подожгла". А потомъ она начала плавать, онъ -- говорить грубости. Происходило это при такой обстановкѣ: "Ея платье было въ безпорядкѣ. Она лежала, разметавшись, на кушеткѣ. Красивая, стройная нога, артистически обутая, въ блестящемъ, шелковомъ, ажурномъ чулкѣ, обнажалась до половины икры. Бощтуры ея роскошнаго тѣла, въ этой позѣ забывчивости и отчаянья, снова разожгли желанія Свирскаго. Онъ придвинулся къ ней и зашепталъ: "Я чувствую, да, я чувствую, что ты очаровательна, что я готовъ..." Чортъ знаетъ, что такое!... Наконецъ-то Алзакова выгнала его вонъ, ужала безъ чувствъ, заболѣла и умерла. Ея мужъ благополучно утѣшился филантропіей, и всей сказкѣ -- конецъ. Ради приданія своему произведенію "великосвѣтскаго" вида, авторъ передаетъ половину разговоровъ по-французски, не безъ изъяна, впрочемъ, для этого языка: такъ, Алзакова, падая безъ чувствъ, кричитъ Свирскому: misérable!"
Этого le женщина, прожившая, какъ Алзакова, много лѣтъ въ Парижѣ, не могла выкрикнуть, даже лишаясь чувствъ. Французскія рѣчи снабжены авторомъ переводами, которые нельзя назвать удачными, напримѣръ: "Vous supposez donc que cela m'amuse beaucoup d'entendre ce baragoin?-- вмѣшалась Ernestine. (Вы думаете, весело слушать это хрюканье!"). Слова baragoin нѣтъ, а есть -- baragouin, и значитъ оно совсѣмъ не "хрюканье". Или еще: "Avec èaI des histoires de femmes, des cancans de votre grand monde!... Allez, ailes!... Passez un peu dans l'autre pièce ou dons la salon (положимъ, это опечатки), nous allons nous lever (сплетни о женщинахъ. Ступайте туда, намъ надо вставать)". Переводъ очень вольный и весьма совращенный. Вообще, г. Апраксинъ "пересолилъ" избыткомъ французскаго языка, но этимъ не удовольствовался и подъ конецъ щегольнулъ разговорами на англійскомъ языкѣ. Такимъ вздоромъ испещрено не мало страницъ въ книжкѣ г. Апраксина, а для чего -- едва ли знаетъ и самъ авторъ. Впрочемъ, едва ли онъ знаетъ, для чего написанъ и весь-то этотъ такъ называемый "романъ". Закончившій его "адюльтеръ" штурмомъ является чистѣйшею случайностью, ровно ничего не доказываетъ, ни на что не нуженъ и расписанъ онъ необыкновенно грубо. Мы уже имѣли случай высказать наше мнѣніе о произведеніяхъ того же автора и въ его "романѣ изъ великосвѣтскаго быта" видимъ новое подтвержденіе того, что у г. Апраксина нѣтъ ни таланта, ни сочинительской "выдумки", ни даже умѣнья писать литературно, что доказывается приведенными нами выдержками. Въ его Амановыхъ нѣтъ и намека не то что на типы, а просто -- на живыхъ людей.