Апрелева Елена Ивановна
Графинюшка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Этюд).

   

ГРАФИНЮШКА.

(Этюдъ).

I.

   Прадѣдъ, графъ Семенъ Ильичъ Подольскій, жилъ широко. Карты, вино, женщины пріятно наполняли его долголѣтнюю жизнь. Дѣдъ, Илья Семеновичъ, тоже пожилъ въ свое удовольствіе. Молодымъ, крѣпкимъ юношей вступилъ онъ въ сферу наслажденій и, въ силу богатства, пользовался наслажденіями безгранично. Двадцатипяти лѣтъ женился по страстной любви; три мѣсяца не зналъ другихъ утѣхъ, кромѣ утѣхъ гименея; черезъ три мѣсяца послѣ брака вернулся къ прежнему добрачному времяпрепровожденію; въ тридцать лѣтъ облысѣлъ; въ сорокъ пять -- умеръ, заживо разлагаясь, какъ трупъ.
   Единственный плодъ этого супружества, графъ Илья Ильичъ, воспитанный въ Парижѣ въ строгихъ религіозныхъ правилахъ чопорною незамужнею тетушкой, достигнувъ совершеннолѣтія, быстро и неудержимо ринулся по тому же пути, по которому шелъ отецъ. Только вкусы его были грубѣе отцовскихъ и вертепы, гдѣ онъ прожигалъ жизнь, низменнѣе вертеповъ, излюбленныхъ графомъ Ильею Семеновичемъ. Для удовлетворенія своихъ аппетитовъ графъ Илья Ильичъ не требовалъ обстановки.
   Тетушка поспѣшила его женить на молоденькой дѣвушкѣ, дочери обѣднѣвшей дворянской четы, переселившейся изъ захолустья Симбирской губерніи въ Парижъ ради артистическаго образованія единственнаго дѣтища. Театральные планы, мечты о славѣ заслонились графекою короной и несомнѣнно любящіе родители стойко отвергли мольбы своей ненаглядной Юлиньки и благословили ее на бракъ съ молодымъ по годамъ, но изнуреннымъ тайными и явными недугами графомъ.
   Разсчеты тетушки на возрожденіе графа помощью добродѣтельной жены не оправдались. Жена графа Ильи Семеновича три мѣсяца владѣла разумомъ своего мужа, а когда онъ вернулся къ прерванному этими медовыми мѣсяцами времяпрепровожденію, она, въ свою очередь, закружилась въ вихрѣ свѣтскихъ развлеченій. Юлинька и трехъ дней не царила въ сердцѣ мужа. Онъ не измѣнилъ образа жизни и на ироническое поздравленіе собутыльниковъ со вступленіемъ въ законный бракъ и обладаніемъ красавицей-женой брезгливо отвѣчалъ:
   -- Pouah! c'est bien fade, ma femme... Clair de lune... Bleu de ciel... Violette de Parme... Trop de vertu, ma parole... Un peu de piment ne gâterait rien...
   Юлинька не послѣдовала примѣру блестящей и столь знаменитой въ свое время свекрови. Синіе глаза ея дѣлались все больше, все больше оттѣнялись круги подъ ними и взоръ этихъ глазъ принялъ неизмѣнно-недоумѣвающее, испуганное выраженіе.
   Она не жаловалась, не плакала, но все точно не могла придти въ себя отъ того страшнаго потрясенія, которое она пережила, когда ее, юную, неопытную, невинную дѣвочку, оставили наединѣ съ тѣмъ, кого ей велѣли называть мужемъ.
   Съ той поры нѣжно-розовыя щеки ея побѣлѣли, глаза ввалились и, какъ тѣнь, безучастно скользила она по роскошнымъ комнатамъ своего дома, безучастно наряжалась въ кружева и бархатъ, безучастно выѣзжала съ мужемъ или безъ него, куда ей, графинѣ Подольской, надлежало выѣзжать.
   -- Fade, bien fade, la jeune comtesse! Une petite poupée de cire,-- говорили въ обществѣ.
   -- Юлинька!... Онъ... не дурно обращается съ тобой?-- спросила разъ мать, встревоженная апатичною наружностью нѣкогда веселой, рѣзвой дочери.
   -- О, нѣтъ, мама! Все прекрасно,-- съ улыбкой возразила Юлинька.
   Улыбка эта заставила мать похолодѣть и не одну ночь провела она безъ сна, терзаясь сознаніемъ непоправимой вины.
   Съ точки зрѣнія свѣта несомнѣнно все было прекрасно. Молодая графиня пользовалась полною свободой. Графъ ее ни въ чемъ не стѣснялъ и самъ не стѣснялся. Супруги видѣлись на людяхъ, и то рѣдко, а когда тяжкая беременность принудила отказаться отъ оффиціальныхъ выѣздовъ и на цѣлыя недѣли приковала къ кушеткѣ въ ея будуарѣ, они совсѣмъ перестали видѣться.
   Невыносимыя физическія страданія переносила Юлинька, но мучительнѣе всего было то глухое, затаенное чувство вражды, которое она питала къ будущему младенцу, его младенцу. Она вся содрогалась при этой мысли и въ кроткихъ синихъ глазахъ загоралась ненависть, и маленькія руки злобно сжимались.
   "Воспѣваютъ материнскую любовь!... Вздоръ! Никакой любви нѣтъ!... Все ложь, мерзость, гадость! Нельзя любить ребенка того человѣка, ниже, гаже, отвратительнѣе котораго нѣтъ на свѣтѣ!"
   И стонъ не то физической, не то нравственной боли вырывался у Юлиньки, и она въ отчаяніи ломала исхудалые пальцы, и съ ужасомъ, смѣшаннымъ съ отвращеніемъ, озиралась на изысканную обстановку будуара.
   Но то были рѣдкія минуты страстнаго протеста противъ совершившагося факта. Большею же частью она безучастно проводила долгіе часы на кушеткѣ и покорно подчинялась предписаніямъ врача, совѣтамъ ухаживавшей за нею матери.
   Рожденіе дочери чуть не лишило ее жизни. Неподвижно, безъ кровинки въ лицѣ, лежала она вся въ кружевахъ, напоминая болѣе чѣмъ когда-либо восковую куколку, и вѣки ея закрытыхъ глазъ не дрогнули, и блѣдныя губы не пошевельнулись, когда мать наклонилась надъ нею и радостно прошептала:
   -- Дочку Богъ далъ, Юлинька... Хочешь на нее взглянуть?
   Отвѣта не послѣдовало.
   "Пусть отдохнетъ, бѣдняжка!" -- рѣшила про себя мать.
   И Юлиньку оставили одну, и она лежала все такъ же неподвижно, мысленно моля, чтобы ей никого не показывали и не вынуждали проявлять чувства, котораго она не хочетъ, не можетъ имѣть. Какъ во снѣ слышала она осторожный шепотъ матери, подавленные голоса акушерки и врача, но, кромѣ полнаго изнеможенія, ничего не ощущала. Раздался слабый пискъ. Она насторожила слухъ и сердце ея забилось. Легкое движеніе началось около ея постели. Она невольно пошевельнулась. Тотчасъ же надъ нею нагнулась мать. Юлинька открыла глаза и, прежде чѣмъ она опомнилась, маленькое существо, завернутое въ батистъ и кружева, было положено съ ней рядомъ на подушку. Юлинька отвернулась, но что-то помимо воли заставило ее повернуть голову къ крошечному созданію, красное, безформенное личико котораго утопало въ розовыхъ лентахъ кружевного чепца. Юлинька долго жадно всматривалась въ черты малютки.
   -- Мама,-- сказала она слабымъ голосомъ,-- она, кажется, не похожа на... отца.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- поспѣшно вскрикнула мать.-- Ты, ты... Вылитая, какъ ты была!
   Юлинька не отводила глазъ отъ дѣвочки и вотъ что-то горячее, нежданное и неимовѣрно сладкое подступило къ ея сердцу. Она обвила рукою малютку и слезы потекли по ея блѣднымъ щекамъ.
   -- Бѣдная дѣвочка!-- нѣжно прошептала она.-- Бѣдная маленькая дѣвочка!
   

II.

   Прошло двѣнадцать лѣтъ. Графъ Илья Ильичъ почти не покидаетъ Парижа, гдѣ онъ занимаетъ уже не роскошный hôtel, а средней руки garni. Средствъ у него стало меньше, потребности понизились, понизились и вкусы. Графиня давно живетъ съ дочкой и одряхлѣвшею тетушкой графа въ Россіи, близъ Петербурга, на дачѣ. Благодаря тетушкѣ, дача эта не продана за долги; благодаря тетушкѣ, Юлинька съ графинюшкой, какъ называли домашніе ея дочку, Нюту, продолжаетъ жить въ довольствѣ и даже роскоши.
   Жителямъ петербургскихъ острововъ хорошо извѣстна дача графовъ Подольскихъ съ ея китайскими павильонами въ видѣ пагодъ, заканчивающими съ боковъ вычурный фасадъ обширной постройки. Небольшой англійскій садъ, огороженный чугунною съ золоченою рѣзьбой рѣшеткою, отдѣляетъ дачу отъ шоссе. Усыпанныя краснымъ пескомъ дорожки обѣгаютъ вокругъ правильно расположенныхъ цвѣточныхъ клумбъ. Зеленыя кадки съ широколиственными растеніями стоятъ на одинаковомъ разстояніи другъ отъ друга; посрединѣ сада возвышается зеркальный шаръ. Массивныя скамейки врѣзываются въ землю выгнутыми ножками на самомъ припекѣ, показывая тѣмъ, что онѣ поставлены не столько для удобства, сколько для украшенія. Кадки, шаръ, скамьи уже давно стоятъ все на одномъ и томъ же мѣстѣ. Проходитъ лѣто, наступаетъ другое, а проѣзжающіе мимо дачники видятъ все тѣ же правильно разбитыя клумбы, обвитыя красными дорожками, тѣ же кадки, шаръ, скамейки, сохраняющія неизмѣнный лоскъ новизны. Любопытные прохожіе, заглядывая въ садъ сквозь узорчатую рѣшетку, ничего, кромѣ шара, цвѣтовъ, скамеекъ, не видятъ. Никто на этихъ скамейкахъ не отдыхаетъ, никто не гуляетъ по дорожкамъ. Только рано утромъ и вечеромъ, послѣ заката солнца, прохожій можетъ видѣть нѣкоторое движеніе въ этомъ образцовомъ по симетричности и порядку садикѣ. То садовникъ и его помощники обходятъ клумбы и поливаютъ растенія, а, поливъ ихъ, они заметаютъ на красномъ пескѣ свои слѣды, убираютъ опавшіе сухіе листья и удаляются.
   Полузавѣшенныя тяжелыми штофными драпировками окна, даже когда раскрываются настежь, представляютъ тоже мало интереснаго для любопытствующаго взора. Сверкнетъ кое-гдѣ золоченая рама картины, загорится солнечный лучъ въ хрустальной подвѣскѣ люстры или выступитъ внезапно кусокъ богатыхъ обоевъ -- вотъ и все. Никто, кромѣ лакея, стирающаго пыль со старинной мебели, не показывается въ окнахъ. Въ парадныхъ гостиныхъ и залахъ царитъ безмолвіе днемъ, безмолвіе и мракъ -- ночью. А въ былыя, прошедшія времена, когда покойной красавицѣ-графинѣ приходила фантазія провести мѣсяцъ, другой не за границей, а на своей петербургской дачѣ, то фасадъ этой дачи ежедневно, съ наступленіемъ сумерокъ, ярко освѣщался; многочисленные гости наполняли пустынныя теперь комнаты; нарядныя дамы сидѣли на дорогой, теперь выцвѣтшей и тлѣющей мебели; смѣхъ и говоръ, звонъ бокаловъ и пѣніе оглашали далеко за полночь залитыя огнями безчисленныхъ люстръ и канделябръ стѣны. Но то было давно. Умолкли пѣсни, и смѣхъ, и говоръ; бальная музыка не тревожитъ болѣе сонъ сосѣдей, не тревожитъ ихъ больше и стукъ отъѣзжающихъ на зарѣ экипажей. Рѣзныя ворота рѣдко открываются, пропуская рѣдкихъ гостей, и величественный швейцаръ, посѣдѣвшій на службѣ графовъ Подольскихъ, можетъ по цѣлымъ часамъ безпрепятственно предаваться скорбнымъ думамъ о быломъ жизнерадостномъ бытьѣ своихъ господъ.
   Съ прибытіемъ дряхлой тетушки и Юлиньки съ графинюшкой домашняя жизнь сосредоточилась въ одномъ изъ китайскихъ павильоновъ, отдѣленномъ отъ парадныхъ покоевъ небольшимъ зимнимъ садомъ. Здѣсь нѣкогда жила знаменитая романтическими приключеніями бабушка графинюшки, здѣсь были ея личныя, изысканною роскошью отличающіяся комнаты, ея спальня, будуаръ, кабинетъ, изъ котораго дверь вела въ зимній садъ, и здѣсь же поселилась Юлинька съ дочкой своей Нютой.
   Новыя лица, новыя рамки. Покойная графиня любила яркіе, блестящіе цвѣта, пурпуромъ затканные обои, пурпуромъ расцвѣченные ковры; любила отливы атласа и ліонскихъ шелковъ; любила яшму, малахитъ, ляписъ-лазурь, игру брилліантовъ и запахъ магнолій, трюфели и шампанское, итальянское пѣніе и пѣніе цыганъ. Юлинька ничего этого не любила. Яркіе обои она замѣнила обоями жемчужнаго цвѣта, тяжелыя пурпуровыя драпировки на окнахъ -- бѣлыми кружевными занавѣсками; изгнала малахитовые, яшмовые столики, переливчато-атласныя подушки и пуфы, рояль Boisselot розоваго дерева и пурпуровый коверъ и водворила блѣдно-голубую мебель, затканный бѣлыми лиліями свѣтло-синій коверъ, піанино изъ чернаго дерева, надъ которымъ висѣли прекрасныя фотографіи Бетховена, Моцарта, Глинки; туманный пейзажъ Коро, вмѣсто чудесной копіи Венеры Тиціана, а надъ письменнымъ столомъ -- портретъ масляными красками графинюшки.
   Вакханки, сатиры, нимфы, бездѣлушки, статуэтки, изображающія любовь, гнѣвную, пылкую, нѣжную, граціозную, смѣшную, исчезли вмѣстѣ съ запахомъ магнолій. Книжные шкафы изъ чернаго дерева явились замѣстителями художественныхъ украшеній и запахъ ириса носился въ обширной, широкой, просторной комнатѣ, полной свѣта, воздуха и пуританской чистоты.
   -- И здѣсь вы умудрились водворить свою fadeur!-- язвительно замѣтилъ графъ, пріѣхавшій однажды изъ Парижа послѣ продолжительнаго отсутствія взглянуть на дочь, а, главное, для того, чтобы выманить у одряхлѣвшей тетушки нѣкую сумму денегъ.-- Если бы maman могла встать изъ гроба и поглядѣть на метаморфозу!... Parole d'honneur, on étouffé среди этихъ gris-perle, pâleur, blancheur, fadeur... А, впрочемъ, je m'en moque!...
   Юлія Сергѣевна, по обыкновенію, не возражала и, молча, обняла вбѣжавшую въ ту минуту дочку. Румяная, рослая дѣвочка обхватила одною рукой шею матери, а другую, милымъ, непосредственнымъ, дѣтскимъ движеніемъ, протянула отцу.
   Безцвѣтные, жесткіе глаза графа смягчились.
   -- Voilà un beau brin de fille!-- съ гордостью произнесъ онъ, удерживая руку дочери въ своей рукѣ.-- И не въ обиду будь вамъ сказано, она напоминаетъ прадѣда, графа Семена Ильича... un faux air!... а съ другой стороны -- вылитый портретъ бабушки... Меня это радуетъ... Очень, очень радуетъ... Нюта, ты хочешь походить на бабушку?
   -- Бабушка была красавица?-- сказала дѣвочка.
   -- Еще какая красавица!... Но, кромѣ того, она была и занимательна... Absence de fadeur! и ее всѣ любили... Ты хочешь, чтобы тебя всѣ любили, Нюта?
   -- Хочу,-- отвѣтила дѣвочка, переводя красивые, блестящіе глаза съ желтаго, изношеннаго лица отца на блѣдную, молчаливую мать.-- Маму тоже всѣ любятъ,-- прибавила она, прижимаясь къ матери.
   -- Конечно,-- галантно согласился графъ.-- Но... но бабушку любили иначе, совсѣмъ иначе... И она была счастлива, очень счастлива.
   -- Не всегда,-- въ полголоса произнесла Юлія Сергѣевна.
   -- Pardon, всегда, пока была молода... А когда состарилась... Bon dieu!... Старость -- бичъ хорошенькой женщины... Она тоже не могла съ нею помириться... Но и старѣясь, она не сдѣлалась fade... Она умѣла занять, развлечь, привлечь... Нюта, ты хочешь быть занимательной?
   Нюта ничего не отвѣчала и только еще крѣпче прижалась къ матери.
   Графъ ехидно усмѣхнулся, провелъ рукою по розовой щекѣ дочери и отправился на половину тетушки, гдѣ во время краткаго пребыванія у семейнаго очага онъ проводилъ большую часть дня.
   

III.

   Графъ Илья Ильичъ навѣщалъ свою семью рѣдко, такъ рѣдко, что графинюшка, въ промежуткахъ этихъ вынужденныхъ денежными недочетами посѣщеній, успѣвала почти забыть о самомъ существованіи отца. Имя его никогда не произносилось графиней Юліей и даже старушка-тетушка, втайнѣ питавшая слабость къ своему недостойному племяннику, все меньше и рѣже о немъ говорила.
   Графинюшка росла подъ опекой этой старой тетушки и кроткой, нѣжной, молодой еще матери, росла, пышно разцвѣтая, какъ розанъ. Въ двѣнадцать лѣтъ рослая, румяная дѣвочка съ длинною темною косой казалась младшею сестрой своей тоненькой, хрупкой, моложавой матери.
   -- Графинюшка-то скоро мамашу переростетъ,-- говорили слуги.-- И станомъ, и лицомъ въ покойную графиню вышла,-- въ полголоса прибавляли они.
   -- Вылитый портретъ бабушки,-- продолжалъ по пріѣздѣ заявлять графъ въ присутствіи жены, не безъ злорадства улавливая каждый разъ тѣнь неудовольствія на ея лицѣ, но никогда не дерзая высказать это мнѣніе въ присутствіи тетушки, которая не терпѣла покойную невѣстку.
   Нелегко было графу умолить въ этотъ свой пріѣздъ тетушку. Долго не соглашалась она открыть завѣтную шкатулку. Но и стойкости бываетъ свой предѣлъ. Тетушка, наконецъ, вручила требуемую сумму со словами:
   -- Послѣдній разъ. Прошу это помнить, mon cher.
   -- Буду помнить, ma tante,-- смиренно возразилъ племянникъ, почтительно цѣлуя руки тетушки, и нѣсколько часовъ спустя былъ уже готовъ къ обратному отъѣзду въ Парижъ.
   -- Карета подана, ваше сіятельство,-- доложилъ лакей.
   Графъ, въ сѣромъ дорожномъ костюмѣ съ сумкою черезъ плечо, сидѣлъ, въ ожиданіи этого заявленія, у жены. При словахъ лакея, онъ натянулъ на лѣвую руку перчатку, всталъ и приблизился къ Юліи Сергѣевнѣ.
   -- Желаю здравствовать,-- сказалъ онъ, прикасаясь крашеными усами къ ея рукѣ.
   Онъ выпрямился, поправилъ жиденькіе волосы на вискахъ и обернулся къ дочери. Графинюшка сидѣла на коврѣ, обнявъ рукою Милорда, красиваго чернаго водолаза.
   -- Ils fonts tableau!-- промолвилъ графъ.-- Un beau brin de fille, parole d'honneur!... Нюта! petite fille dénaturée!... ты не хочешь проститься съ отцомъ, съ твоимъ любящимъ отцомъ!-- патетически вскрикнулъ онъ.
   Графинюшка подняла голову и серьезно взглянула на отца. Онъ протягивалъ къ ней руку. Нюта неохотно поднялась съ полу и подошла къ нему. Графъ взялъ дочку за подбородокъ.
   -- Ты будешь красавица, предсказываю тебѣ, и вся въ бабушку. Ненавистная кровь Подольскихъ перелилась въ нашу дочь,-- съ короткимъ, непріятнымъ смѣхомъ прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ.
   Не получивъ отвѣта, онъ снова взглянулъ на дочь. Она осторожно высвободила подборокъ изъ его руки и темные глаза ея исподлобья недовѣрчиво остановились на бѣлесоватомъ лицѣ отца.
   -- Да, да, скоро, можетъ быть, я пройдусь въ мазуркѣ съ моею красавицей дочкой,-- продолжалъ графъ и нагнулся поцѣловать дѣвочку.
   Нюта опустила голову и такимъ образомъ уклонилась отъ поцѣлуя. Графу оставалось только поцѣловать ее въ темя.
   -- Elle est bien dressée,-- саркастически произнесъ онъ.
   Онъ натянулъ перчатку на правую руку, франтовато выпрямился и направился къ выходу, волоча правую ногу.
   -- Проводи папу,-- въ полголоса приказала Юлія Сергѣевна.
   -- О, пожалуйста,-- подхватилъ графъ, полуоборачиваясь,-- безъ сантиментальностей! Я въ нихъ не нуждаюсь, совершенно не нуждаюсь.
   Взглядъ его безцвѣтныхъ, холодныхъ глазъ снова остановился на дѣвочкѣ, которая въ нерѣшимости стояла посреди комнаты.
   -- Подольская! вылитая Подольская!-- замѣтилъ онъ.-- Удивительно!... Судьба, графиня! Что дѣлать?
   Онъ послалъ воздушный поцѣлуй Нютѣ и вышелъ, раскачивая на ходу свой дряблый станъ.
   Дѣвочка обернулась къ матери, когда дверь за графомъ закрылась.
   -- Мама,-- сказала она рѣшительно,-- папа злой.
   -- Нюта!-- слабо остановила ее Юлія Сергѣевна.
   -- Я не люблю его,-- еще рѣшительнѣе добавила дѣвочка.
   -- Нельзя такъ говорить объ отцѣ,-- тверже сказала Юлія Сергѣевна.
   -- Не люблю,-- упрямо повторила Нюта.-- Онъ тебя дразнитъ.
   -- Не говори о томъ, чего ты не понимаешь,-- довольно строго замѣтила графиня.
   -- Отлично понимаю. Онъ насъ не любитъ.
   Дѣвочка сердитыми глазами взглянула на мать.
   Она круто повернулась на каблучкахъ и побѣжала къ выходной двери. Юлія Сергѣевна, подавленная непочтительною рѣзкостью дочки, молча проводила ее глазами.
   Въ дверяхъ Нюта искоса и строптиво оглянулась на мать, какъ бы вызывая ее на строгость, но не строгій, карающій взглядъ встрѣтила она, а взглядъ, полный кроткаго укора. Слезы хлынули изъ глазъ Нюты. Она порывисто кинулась къ матери и обвила руками ея шею.
   -- Мамуся, я злая! Бѣдная мамуся!... Я тоже... Но зачѣмъ онъ сказалъ, что я Подольская... зачѣмъ?... Онъ хотѣлъ обидѣть тебя... Да... я знаю... Тебѣ было больно.
   Она по-дѣтски громко всхлипывала, обливая слезами лицо и руки матери.
   -- Вовсе нѣтъ. Ты не поняла,-- увѣряла графиня, обнимая дѣвочку и отирая ей платкомъ глаза.
   -- Ты не любишь Подольскихъ... Не любишь бабушу.
   -- Я ее не знала, не застала въ живыхъ.
   -- Но ты не любила бы ее?
   -- Почему? Она была умна.
   -- Но злая!
   -- Да, нѣтъ же, Нюта! Ты не понимаешь!
   Нюта не настаивала. Она прижалась влажною щекой къ щекѣ матери и нѣкоторое время сидѣла на ручкѣ ея кресла совершенно неподвижно.
   -- Отчего я на тебя не похожа?-- проговорила она, наконецъ, съ огорченіемъ.
   Юлія Сергѣевна улыбнулась.
   -- Ты на меня похожа,-- сказала она, лаская дѣвочку.
   -- Папа говоритъ, что на бабушку.
   -- Наружностью. Развѣ тебѣ не нравится бабушка?... Ты такъ часто смотришь на ея портретъ.
   Нюта не отвѣчала. Страдальческое выраженіе выступило на ея лицѣ. Она сжала руками виски.
   -- Опять болитъ?-- тревожно спросила мать.
   -- Немножко,-- уклончиво возразила дѣвочка.-- Ничего, пройдетъ.
   Она насильственно улыбнулась. Румянецъ сбѣжалъ съ ея щекъ и даже губы поблѣднѣли. Острая боль въ вискахъ вызвала слезы на ея глаза, но она поспѣшно подавила ихъ и, улыбаясь встревоженной матери, промолвила:
   -- Уже проходитъ... Я пойду въ садъ, мама... Гаря обѣщалъ придти.
   Она быстро обняла мать, избѣгая ея испуганныхъ, тревожныхъ взглядовъ, и въ припрыжку выбѣжала изъ комнаты. Затворивъ за собою дверь, она еще пробѣжала нѣсколько шаговъ, но тутъ силы ее оставили. Съ трудомъ задерживая невольный стонъ, она присѣла на кончикъ перваго попавшагося стула.
   -- Болитъ, ахъ, какъ болитъ!-- прошептала она, стискивая руками виски.
   Въ глазахъ у нея потемнѣло и на мгновеніе она какъ бы лишилась сознанія, ощущая только невыносимую боль въ головѣ. Изъ комнаты матери до нея донесся слабый шелестъ платья. Нюта вскочила и бѣгомъ кинулась въ садъ, пробѣжала одну аллею, завернула въ другую и скрылась въ бесѣдкѣ, густо обсаженной кустами сирени. Здѣсь она бросилась на диванчикъ и, положивъ руки на стоявшій передъ нимъ круглый столъ, прижалась къ нимъ головой. Долго она сидѣла такъ неподвижно и не подняла головы даже тогда, когда раздался скрипъ сапоговъ и у входа въ бесѣдку появилась долговязая, тощая фигура пятнадцатилѣтняго гимназиста въ лѣтней парусинной парѣ и въ очкахъ. Гимназистъ всею своею нескладною фигурой выразилъ недоумѣніе при видѣ Нюты въ ея согнутой надъ столомъ позѣ, выпятилъ крупныя губы, оттѣненныя едва замѣтнымъ темнымъ пушкомъ, хотѣлъ было что-то сказать, но, вмѣсто того, повернулся и исчезъ въ чащѣ. Нюта слабо застонала, но не пошевельнулась. Гимназистъ скоро вернулся. На плечѣ у него висѣло полотенце, а въ рукахъ держалъ онъ тарелку со льдомъ. Онъ поставилъ тарелку на столъ, сложилъ въ нѣсколько разъ полотенце и, намочивъ его въ ледяной водѣ, приблизился къ дѣвочкѣ.
   -- Что, опять болитъ?-- угрюмо спросилъ онъ.
   Дѣвочка хотѣла было поднять голову, но онъ также угрюмо произнесъ:
   -- Не надо... Не шевелитесь... Вотъ мы сейчасъ...
   Онъ положилъ ей на голову холодный компрессъ. Вздохъ облегченія вырвался у нея. Сумрачное выраженіе лица гимназиста прояснилось. Онъ сѣлъ рядомъ съ дѣвочкой и тщательно занялся выжиманіемъ и намачиваніемъ компресса. Немного погодя Нюта подняла голову.
   -- Кажется, лучше,-- со слабою улыбкой проговорила она.
   -- И прекрасно. Вамъ бы теперь полежать,-- все такъ же угрюмо промолвилъ гимназистъ.
   Онъ озабоченно оглянулся. Въ бесѣдкѣ стояла только деревянная садовая мебель.
   -- Знаете что, графинюшка? Тамъ за бесѣдкой, я видѣлъ, скошена трава и не убрана. Я сейчасъ соберу ее въ копешку. Отличная будетъ подушка.
   Онъ быстро вышелъ и такъ же быстро вернулся.
   -- Пожалуйте,-- предложилъ онъ, осторожно, подъ руку, приподнялъ дѣвучку и вывелъ ее изъ бесѣдки.
   Нюта не высказала ни малѣйшаго сопротивленія. Глаза ея, въ которыхъ не исчезло еще выраженіе страданія, свѣтились лаской.
   Сейчасъ за бесѣдкой лежало собранное въ кучку сѣно. Гимназистъ вынулъ изъ кармана аккуратно сложенный чистый носовой платокъ, покрылъ имъ импровизированную подушку и отрывисто произнесъ:
   -- Вотъ и наволочка. Теперь принесу ледъ, а вы ложитесь.
   Дѣвочка безпрекословно легла на спину, положивъ голову на душистое сѣно. Гимназистъ вернулся съ тарелкой и, примостившись у ея изголовья, приготовился снова мѣнять компрессы.
   -- Мнѣ легче, гораздо легче,-- прошептала она.-- Какой вы добрый, Гаря!
   Гаря что-то невнятно пробурчалъ.
   -- А вамъ бы заснуть,-- коротко замѣтилъ онъ.
   Нюта точно ждала этого приказанія. Она послушно закрыла глаза и скоро ровное дыханіе возвѣстило, что она дѣйствительно заснула. Гаря подождалъ немного, потомъ бережно снялъ съ ея головы компрессъ, положилъ его въ тарелку, отодвинулся отъ спящей дѣвочки и, прислонившись спиною къ липѣ, остался неподвижнымъ, но не надолго. Торопливые, легкіе шаги заставили его подняться съ травы и выйти на аллею. Графиня Юлія Сергѣевна поспѣшно подошла къ нему.
   -- Гдѣ Нюта?-- тревожно спросила она.
   -- Спитъ,-- шепотомъ возразилъ Гаря и, пригласивъ жестомъ графиню слѣдоватъ за собою, провелъ ее въ чащу за бесѣдку.
   Дѣвочка спала спокойно. Болѣзненная блѣдность замѣнилась нѣжнымъ румянцемъ; свѣжія, розовыя губки улыбались во снѣ.
   -- Опять!-- чуть слышно промолвила Юлія Сергѣевна, указывая глазами на тарелку со льдомъ.
   -- Помогаетъ,-- лаконически возразилъ Гаря.
   -- Да, пока,-- такъ же тихо замѣтила графиня.
   Оба молча смотрѣли на спящую дѣвочку.
   -- Я жду доктора,-- заговорила графиня.-- Ее лучше не тревожить... Пусть спитъ... Спасибо, Гаря.
   Она повернулась и вышла изъ чащи. Гаря машинально послѣдовалъ за нею. Графиня остановилась. Губы ея вздрагивали.
   -- Гаря, милый,-- сказала она и въ голосѣ ея послышалось отчаяніе.-- Я бы хотѣла знать, что это такое?... Такая здоровая, свѣжая, веселая, и вдругъ эти боли, эти ужасныя страданія!
   Гаря молчалъ. Лицо его стало еще угрюмѣе, только въ маленькихъ сѣрыхъ глазахъ проступила какъ бы влажность.
   -- Да, я бы хотѣла знать,-- повторила она, жадно впиваясь въ лицо Гари и забывая, подъ вліяніемъ жгучей тревоги, что передъ ней стоитъ не взрослый мужчина, а мальчикъ.
   "Онъ гораздо старше своихъ лѣтъ",-- часто говорила она.
   И дѣйствительно, не по-дѣтски вдумчиво и заботливо смотрѣлъ на нее этотъ мальчикъ.
   -- Что говоритъ докторъ?-- отрывисто спросилъ онъ.
   -- Докторъ!-- повторила графиня.-- Онъ намекаетъ на нѣчто ужасное!...
   Графиня запнулась.
   -- Иди, Гаря... Посиди съ ней, пока я дождусь доктора.
   Она кивнула ему головой и ушла.
   Гаря снова сѣлъ на траву подъ липой. Нюта спала спокойно; все та же улыбка разжимала ея полныя, свѣжія губки. Гаря терпѣливо оберегалъ ея покой, отмахивая порой назойливую муху или пчелку, близко жужжавшую надъ ея ухомъ.
   Пять лѣтъ уже зналъ онъ графинюшку. Пять лѣтъ, какъ его мамочка, вдова подполковника, Марья Игнатьева Скороспѣлова, поступила въ кампаньонки и чтицы къ старой графинѣ.
   Мать и сынъ были очень дружны. Веселая, круглолицая, толстенькая вдовушка, еще очень миловидная, несмотря на свои сорокъ лѣтъ, бодро исполняла нелегкія обязанности и съ невозмутимою ясностью духа переносила брюзжанье, требовательность и фанаберіи старухи, которая, какъ водится, при всякомъ удобномъ случаѣ срывала сердце на компаньонкѣ, а удобныхъ случаевъ встрѣчалось не мало въ жизни выжившей изъ ума старой дѣвицы, и въ молодости не отличавшейся пріятнымъ нравомъ.
   -- Ты ей не слуга!-- съ негодованіемъ обратился Гаря къ матери послѣ того, какъ ему разъ случилось присутствовать при вздорной выходкѣ старой графини.-- Уѣдемъ отсюда... Мы не нищіе... Проживемъ какъ-нибудь.
   -- Съ голоду не помремъ,-- невозмутимо возразила Марья Игнагьевна,-- но воспитывать тебя мнѣ будетъ не на что... Пенсіи на это не хватитъ... А выклянчивать на твое воспитаніе то у того, то У Другого -- слуга покорная!... Я готова съ утра до ночи выслушивать воркотню, только бы не обивать пороги. Намъ же съ тобой совсѣмъ не такъ ужь скверно. Графиня, въ сущности, добрая. Другая не согласилась бы оставить при компаньонкѣ сына, да еще такого угрюмаго, непочтительнаго мальчугашку!
   Марья Игнатьевна провела рукой по взъерошеннымъ волосамъ Гари и любовно заглянула въ хмурое лицо мальчика.
   -- Вотъ, если бы да перенести тебя въ деревнюшечку, въ какую ни-на-есть деревнюшечку, давъ свою!-- страстно вскрикнулъ мальчикъ, чисто по-дѣтски внезапно предаваясь мечтамъ.-- Домикъ бы былъ маленькій, крошечный, да свой домикъ; своя лошадка возила бы тебя въ церковь.
   -- Да, вотъ если бы!-- съ веселымъ смѣхомъ прервала его Марья Игнатьевна.-- Если бы да кабы... А пока и такъ ничего, жить можно. И то слава Богу!
   Гаря въ душѣ не могъ не согласиться съ матерью, но и не могъ, въ то же время, переселить враждебнаго чувства къ старой графинѣ и ко всему графекому обиходу. Однако, и ему не все было ненавистно въ этомъ домѣ. Кроткая графиня Юлія Сергѣевна примиряла его съ жизнью въ графекой семьѣ, но еще болѣе примиряла его съ этою жизнью маленькая, дѣвочка Нюта. Графинюшка, на три года его моложе, привязалась къ нему и незамѣтно крѣпко привязала къ себѣ неласковаго и непривѣтливаго мальчика. Онъ охотно исполнялъ ея прихоти и, сознавая свое превосходство надъ дѣвочкой: "Будь она распереграфиня",-- какъ говорилъ онъ презрительно,-- тѣмъ не менѣе, снисходилъ до продолжительныхъ бесѣдъ съ нею, посвящалъ ее въ событія гимназической жизни, въ свои мечты и дальніе, смутные планы.
   Болѣзненные припадки, которымъ въ послѣднее время такъ часто подвергалась графинюшка, искренно сокрушали его. Напрасно онъ допытывался у матери, что означаютъ эти припадки; она или не умѣла, или не хотѣла отвѣтить ему опредѣленно. Но вопросы его неизмѣнно вызывали облако грусти на ея всегда ясное лицо и она съ горестью говорила:
   -- Бѣдная дѣвочка, бѣдная милая дѣвочка!
   

IV.

   Нюта проснулась. Большіе темные глаза ея остановились на Гарѣ и все лицо ея засіяло улыбкой.
   -- Я долго спала?-- спросила она.
   -- Порядочно. Полежите еще.
   Графинюшка приподняла было голову, но при словахъ Гари тотчасъ же опустила ее на сѣно.
   -- Мама знаетъ, гдѣ я?
   -- Знаетъ. Она приходила сюда.
   Нюта закинула руки за голову и, лежа на спинѣ, смотрѣла на синее небо, просвѣчивающее сквозь листву липы. Вся ея фигурка, еще дѣтская, но вполнѣ пропорціонально-сложенная, дышала здоровьемъ и силой. Изъ-подъ короткаго батистоваго платья выступала плотная маленькая нога, обутая въ сафьянную туфельку. Свободные рукава лифа обнажали по локоть полныя, круглыя, крѣпкія руки. Никто не могъ подозрѣвать, что въ этомъ красивомъ дѣтскомъ тѣлѣ съ крѣпкими стальными ножками и упругими руками таится зародышъ жестокаго недуга.
   Гаря, съ той минуты, какъ проснулась дѣвочка, пересталъ заботливо слѣдить за нею. Онъ нагнулся и травинкой подгонялъ муравья, тащившаго какое-то зернышко.
   -- Папа уѣхалъ, вы знаете?-- спросила Нюта, продолжая смотрѣть вверхъ.
   -- Знаю,-- возразилъ Гаря, не подымая головы, и мысленно прибавилъ: "Скатертью дорога!"
   -- Я рада, что онъ уѣхалъ,-- заговорила снова дѣвочка, не мѣняя положенія.
   Гаря не отвѣчалъ.
   -- Это нехорошо?-- спросила Нюта, помолчавъ.
   -- Нехорошо и не не-хорошо,-- сквозь зубы процѣдилъ Гаря, отгибая траву, въ которой скрылся отъ своего мучителя муравей съ ношей.
   -- Мама говоритъ, что это нехорошо,-- заговорила Нюта.
   Гаря настигъ муравья и снова началъ гонять его туда-сюда травинкой. Слова дѣвочки онъ оставилъ безъ отвѣта.
   -- И всѣ говорятъ... Вотъ и въ заповѣди... Чти отца и матерь твою.
   -- Если всѣ говорятъ, то надо слушаться,-- иронически произнесъ Гаря.
   -- А я не могу,-- промолвила дѣвочка.-- Мама моя одна, а папа... Развѣ я могу ихъ одинаково любить?
   Гаря и этотъ вопросъ оставилъ безъ отвѣта. Дѣвочка повернула къ нему голову. Онъ не прерывалъ своихъ наблюденій надъ муравьемъ.
   Нюта поднялась и приняла сидячее положеніе.
   -- Вы любили своего отца?-- неожиданно спросила она.
   -- Я его мало помню... Мама была съ нимъ счастлива.
   Глаза дѣвочки загорѣлись.
   -- Ну, вотъ, вотъ!-- съ волненіемъ вскрикнула она.-- Теперь вы должны понять... Она была счастлива, а моя мама несчастлива... Онъ злой... Онъ ее дразнитъ... И когда я выросту... И если онъ думаетъ, что я пойду танцовать съ нимъ...
   -- Какъ танцевать?-- перебилъ ее Гаря, предоставляя, наконецъ, несчастнаго муравья его участи и поворачивая къ дѣвочкѣ изумленное лицо.
   Нюта поглядѣла въ его расширенные отъ удивленія глаза и внезапно разсмѣялась.
   -- Вы не понимаете. Онъ говоритъ, что я красавица и что онъ будетъ радъ пройтись со мною въ мазуркѣ.
   Гаря съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
   -- Что за вздоръ!-- пробурчалъ онъ.
   Графинюшка зардѣлась.
   -- Что я красавица?... То-есть онъ говоритъ, что я похожа на бабушку Подольскую, а она была красаваца.
   -- Я не про то, а вотъ, что вашъ отецъ собирается танцовать съ вами мазурку... Онъ и ходить-то не...
   Гаря не продолжалъ, закусилъ было губы и вдругъ неудержимо расхохотался. Нюта, молча, съ смущеніемъ смотрѣла на него.
   -- А мнѣ говорятъ, что я должна любить, уважать его,-- жалобно промолвила дѣвочка и въ голосѣ ея послышались слезы.
   Смѣхъ Гари прервался. Онъ ласково взглянулъ на дѣвочку и добродушно произнесъ:
   -- А вы не думайте объ этомъ... Право, не стоитъ...Бросьте эти мысли... Надо ли уважать, нѣтъ ли... Стоитъ развѣ изъ-за этого себя мучить?-- философски замѣтилъ онъ.
   Нюта недовѣрчиво покачала головой, но не возражала.
   -- Голова больше не болитъ?-- спросилъ Гаря, чтобы перемѣнить разговоръ.
   -- Не болитъ; только въ глазахъ точно туманъ. Вы слышали о бабушкѣ, Гаря?
   -- Слышалъ,-- неохотно отвѣчалъ Гаря.
   -- Что вы слышали? Скажите,-- живо спросила Нюта.
   -- Всякое слышалъ,-- такъ же неохотно возразилъ Гаря.
   -- А именно! Что слышали?
   -- Да что слышалъ! Говорятъ, она была красивая, веселая, сорила деньгами... ну, и все такое... Въ общемъ, не интересное.
   -- Ее всѣ любили... Очень любили!
   Гаря изподлобья поглядѣлъ на оживленное лицо дѣвочки.
   -- Можетъ, и любили,-- вяло произнесъ онъ,-- вамъ-то какое до нее дѣло?
   -- Какъ какое дѣло? Все-таки, она моя бабушка.
   -- Ну, бабушка! Что-жь изъ этого?... Жилъ человѣкъ и нѣтъ его... Вотъ, еслибъ эта самая бабушка оставила по себѣ какой-либо памятникъ, тогда иное дѣло!
   -- Какой памятникъ?-- полюбопытствовала узнать дѣвочка,-- Надъ нею есть памятникъ тамъ, въ Ниццѣ.
   Гаря снисходительно усмѣхнулся.
   -- Я не про такой памятникъ. А вотъ, еслибъ она, такая богатая, устроила, напримѣръ, пріютъ для сиротъ, или тамъ школу какую, или тому подобное, тогда можно было бы и память ея чтить. Это и былъ бы памятникъ, настоящій памятникъ,-- сентенціозно закончилъ Гаря.
   Нюта съ почтеніемъ выслушала его.
   -- Да, я понимаю, что вы хотите сказать,-- серьезно проговорила она.-- Но вотъ мама тоже ничего подобнаго не сдѣлала, то-есть я хочу сказать о памятникѣ.
   -- Это совсѣмъ другое дѣло,-- уклончиво сказалъ онъ.-- Всякіе памятники бываютъ. Она, можетъ быть, была бы знаменитою пѣвицей.
   -- Мама -- пѣвица?
   -- До замужства она готовилась къ сценѣ. Вы развѣ не знали?
   -- Не знала.
   Щеки Нюты покрылись густымъ румянцемъ.
   -- Конечно, не знала,-- живо повторила она,-- Вотъ почему она такъ чудно поетъ!
   -- Ей, говорятъ, пророчили блестящую будущность. Она артистка въ душѣ. Потому-то никакія графекія фанаберіи не могли всосаться ей въ плоть и кровь.
   Нюта на мгновеніе задумалась.
   -- Гаря, какъ это хорошо быть артисткой!-- вскрикнула она.
   -- Хорошо. Всегда хорошо быть чѣмъ-нибудь,-- солидно произнесъ Гаря.
   -- Да, да,-- живо согласилась Нюта.-- Еслибъ я была мужчиной...
   Она остановилась.
   -- То чѣмъ бы хотѣли быть?-- снисходительно спросилъ Гаря.
   -- Докторомъ. Знаменитымъ докторомъ... Вотъ какъ Боткинъ.
   -- Зачѣмъ же быть для этого мужчиной? И между женщинами есть много докторовъ.
   -- А есть между ними Боткинъ?
   -- Конечно, нѣтъ, но...
   -- Вы не понимаете,-- перебила его Нюта,-- Не просто докторомъ хотѣла бы я быть, а Боткинымъ, понимаете? Боткинымъ... Вы знаете, мама меня возила къ нему,-- сказала она сдержаннѣе и умолкла.
   -- Ну, и что же?-- съ любопытствомъ спросилъ Гаря.
   Дѣвочка не тотчасъ же отвѣчала. Тѣнь легла на ея цвѣтущее личико и въ глазахъ, за минуту такихъ оживленныхъ, проступила тоска.
   -- Онъ долго смотрѣлъ на меня, такъ ласково смотрѣлъ и... Ему было жаль меня... Да, именно жаль... Гаря, вѣрно я очень больна?
   Гаря пробурчалъ что-то невнятное и лицо его приняло снова суровое выраженіе.
   -- Что они знаютъ, доктора!-- пробормоталъ онъ.
   -- Но не Боткинъ!-- горячо возразила Нюта.-- Онъ знаетъ. Еслибъ я выздоровѣла совсѣмъ, совсѣмъ... я бы хотѣла быть сестрой милосердія...
   -- Это далеко отъ Боткина,-- пренебрежительно замѣтилъГаря.
   -- Мы бы вмѣстѣ съ мамой поѣхали на войну -- не слушая, продолжала Нюта.-- Ухаживали бы за ранеными, за больными... Жили бы вмѣстѣ съ ними въ палаткахъ... Все, все бы вмѣстѣ съ ними переносили... А не то, я бы хотѣла путешествовать по какимъ-нибудь невѣдомымъ странамъ...
   -- Напримѣръ, въ Среднюю Азію,-- ввернулъ Гаря.
   -- Въ Среднюю Азію,-- задумчиво повторила Нюта.-- Нѣтъ, мнѣ бы лучше хотѣлось въ Южную Америку.
   -- Это вы Майнъ-Рида начитались,-- покровительственно заговорилъ Гаря.-- Это все вздоръ, басни!... А вотъ, если бы вы читали Пржевальскаго!... Вотъ это человѣкъ! Это путешественникъ!... И ничего, кромѣ правды, не пишетъ.
   Графинюшка съ уваженіемъ посмотрѣла на него.
   -- Я слышала о немъ,-- сказала она.
   -- Еще бы! Теперь только о немъ и говорятъ. Когда я окончу гимназію...
   Гаря не продолжалъ.
   -- Тогда что, Гаря?-- живо спросила дѣвочка.
   -- Нѣтъ! Мнѣ это не удастся,-- съ горечью произнесъ онъ.-- Мнѣ надо хлѣбъ зарабатывать... Онъ одинъ, свободенъ, независимъ... Чернорабочему съ нимъ нельзя тягаться.
   Нюта серьезно смотрѣла на него. На выразительномъ ея лицѣ ясно замѣтна была работа мысли.
   -- Тетя говоритъ,-- начала она осторожно,-- что я буду богата... что она мнѣ все оставитъ...
   -- Тѣмъ лучше для васъ,-- сухо замѣтилъ Гаря.
   Нюта вспыхнула и замялась.
   -- А вы развѣ не возьмете у меня на путешествіе... ну, и... на что тамъ нужно?-- со страхомъ, робко спросила она.
   Гаря нахмурилъ брови и гнѣвно взглянулъ на нее.
   -- За кого вы меня принимаете?-- запальчиво вскрикнулъ онъ, вскидывая назадъ голову, будто его кто ужалилъ.
   -- Гаря!... о, Гаря!-- жалобно пробормотала Нюта, протягивая руку, точно желая остановить его, но Гаря самъ уже опомнился.
   -- Какая вы еще дѣточка!-- сказалъ онъ съ насильственнымъ смѣхомъ.
   -- Я не понимаю, отчего вы такъ разсердились?-- продолжала она такъ же жалобно.
   -- И понимать нечего,-- возразилъ Гаря, стараясь говорить спокойно и холодно,-- и никогда не поймете... Во-первыхъ, вы просто дѣточка, а, во-вторыхъ,-- голосъ его зазвучалъ жестче,-- вы -- графинюшка, а я -- сынъ компаньонки вашей тети. Этимъ все сказано.
   Онъ потянулся и всталъ.
   -- За вами, кажется, идутъ,-- сказалъ онъ.
   Нюта тоже поднялась съ мѣста.
   Тарѣ, при взглядѣ на ея огорченное, недоумѣвающее личико, хотѣлось сказать что-нибудь ласковое, привѣтливое, но онъ не нашелъ, что сказать, и только посмотрѣлъ ей вслѣдъ, когда она медленно, опустивъ головку, шла по аллеѣ въ сопровожденіи присланной за нею горничной. Угрюмо тряхнувъ головой, онъ повернулъ въ противуположную сторону.
   

V.

   Графиня Юлія Сергѣевна стояла поздно ночью у раскрытаго окна. Въ короткой бѣлой батистовой блузѣ, съ распущенными волосами по плечамъ, она казалась почти дѣвочкой. Худыя, узкія руки ея опирались на подоконникъ и сама она на половину высунулась изъ окна, жадно вдыхая сырой ночной воздухъ петербургскаго августа. Глаза ея опухли отъ слезъ и безсонницы и губы вздрагивали отъ подавленныхъ рыданій.
   "За что?-- шептала она невольно.-- За что?"
   Да, за что ея дѣвочка, такая жизнерадостная, такъ блестяще одаренная, должна отвѣчать за чужіе грѣхи?
   -- Слишкомъ ужь въ свое удовольствіе жили ихъ сіятельства графы Подольскіе!-- сказалъ ей съ горечью знаменитый діагностъ.
   -- Наслѣдственное,-- лаконически говорили другіе доктора и не скрывали, что послѣдствіемъ этого рокового наслѣдства можетъ быть слѣпота или... смерть.
   На лицѣ своего домашняго доктора, которому она привыкла вѣрить, который вотъ уже нѣсколько лѣтъ слѣдитъ за ея дочкой, Юлія Сергѣевна ясно прочитала, что смерть была бы желательнѣе.
   Порывисто откинула она волосы назадъ и привычнымъ движеніемъ скрутила ихъ узломъ на затылкѣ. Въ глазахъ ея, широко раскрытыхъ, отражался ужасъ. Дрожь пробѣгала по ея плечамъ и рукамъ. Вдругъ она замерла на мѣстѣ. Ей послышался стонъ въ сосѣдней комнатѣ. Едва слышно ступая въ мягкихъ туфляхъ безъ каблуковъ, скользнула она въ спальную. Нюта, слабо освѣщенная лампой подъ темнымъ абажуромъ, стоявшей въ дальнемъ углу обширной комнаты, спала безмятежнымъ, спокойнымъ сномъ дѣтства; нѣжный румянецъ игралъ на ея полныхъ щечкахъ; грудь мѣрно, ровно вздымалась. Подъ шелковымъ одѣяломъ обрисовывались округлыя формы здороваго, крѣпкаго тѣла; обнаженныя руки, спокойно вытянутыя на голубомъ одѣялѣ, ласкали глазъ бѣлизною и изящною мягкостью очертаній.
   Юлія Сергѣевна опустилась на близъ стоявшее кресло.
   -- Такая красивая, свѣжая, румяная... Да можетъ ли это быть?-- чуть не вскрикнула она, хватая себя руками за голову.
   "Вы должны щадить свои силы",-- вспомнился ей совѣтъ доктора.
   -- Графиня, ложитесь, засните въ кабинетѣ. Я посижу тутъ, пока вы спите,-- послышался тихій голосъ за ея спиною.
   Марья Игнатьевна, въ темномъ капотѣ и съ вязаньемъ въ рукахъ, неслышно вошла въ спальную и стояла теперь у ея кресла.
   Юлія Сергѣевна послушно, какъ ребенокъ, поднялась съ кресла.
   -- Но вамъ тоже нуженъ отдыхъ... Васъ только что отпустили... а ужь первый часъ,-- нерѣшительно произнесла она.
   -- Старая графиня встаетъ поздно,-- спокойно возразила Марья Игнатьевна,-- успѣю еще до утра выспаться... Я вотъ сюда перенесу лампу и сяду съ работой... Графинюшкѣ свѣтъ не помѣшаетъ.
   Юлія Сергѣевна въ нерѣшимости стояла на мѣстѣ, не спуская глазъ со спящей дѣвочки.
   -- Марья Игнатьевна, голубушка!-- прошептала она сдавленнымъ голосомъ.-- Кто можетъ думать? Смотрите, такая розовенькая, хорошенькая...
   Марья Игнатьевна ничего не отвѣчала, только въ ясныхъ глазахъ ея блеснули слезы, но она съ дѣловымъ видомъ, осторожно ступая, прошла въ дальній конецъ комнаты и перенесла лампу ближе къ кровати Нюты.
   -- Такъ я пойду,-- тихо произнесла графиня Юлія, когда Марья Игнатьевна, заслоняя собою свѣтъ лампы, удобно помѣстилась въ креслѣ и все свое вниманіе сосредоточила на вязаньѣ.
   -- Идите, графиня,-- сказала она, не подымая глазъ отъ работы, и голосъ ея звучалъ особенно нѣжно, бережно, какъ будто она говорила съ ребенкомъ,-- идите, усните... Если будетъ нужно, я разбужу.
   Юлія Сергѣевна легла, не раздѣваясь, на постланной на диванѣ постели и скоро усталость взяла свое,-- она заснула. Но сонъ ея былъ тревоженъ.
   Снился ей прадѣдъ Нюты, графъ Семенъ Ильичъ, въ напудренномъ парикѣ и съ золотою табакеркой въ рукахъ. Онъ откинулся на спинку кресла и громко хохоталъ. Широкое мясистое лицо, румяное, свѣжее на портретѣ, висѣвшемъ среди другихъ фамильныхъ портретовъ въ кабинетѣ графа Ильи Ильича, дышало силой и здоровьемъ; кружевное жабо колыхалось на могучей груди и изъ бгромнаго рта, наполненнаго крѣпкими здоровыми зубами, вылетали сквозь раскатистый хохотъ отрывистыя слова:
   -- Ненавидитъ Подольскихъ! Скажите, пожалуйста!... Ничтожная дворяночка ненавидитъ Подольскихъ!... Ахъ, Богъ мой!... Можно умереть со смѣху!... Ненавидитъ!... Скажите на милость!...
   И снова раскатистый хохотъ потрясаетъ могучее тѣло и зловѣще сверкаютъ, искрятся, играютъ брилліанты на его придворномъ, золотомъ затканномъ кафтанѣ.
   -- Вы насъ ненавидите? Прекрасно. Voyons! Raisonnons,-- произноситъ вѣжливо сдержанный голосъ.
   На креслѣ сидитъ уже не румяный графъ Семенъ Ильичъ съ плотоядными глазами и чувственными толстыми губами, а графъ Илья Семеновичъ, во фракѣ со звѣздой; рѣдкіе волосы у него зачесаны въ височки; лицо блѣднѣе и тоньше; на губахъ змѣится холодная, циничная усмѣшка.
   -- Raisonnons,-- повторяетъ онъ и беззвучный смѣхъ вдругъ разверзаетъ его безкровныя тонкія губы.-- Прошу извиненія... Parole d'honneur!... C'est plus fort que moi... Мой сынъ... Je le méprise... Онъ даже не съумѣлъ справиться съ женой... Quel chiffon!... Да я бы ее... Да какъ она смѣетъ?...
   Онъ внезапно выпрямился на креслѣ; глаза его, холодные, злые, уставились на Юлію Сергѣевну.
   Юлія Сергѣевна въ ужасѣ заметалась на подушкѣ, но тяжелый, болѣзненный сонъ сковалъ ея члены и снова вихремъ неслись передъ нею отрывистыя сновидѣнія.
   -- Вы напрасно такъ серьезно смотрите на жизнь,-- говоритъ ей пріятный, бархатистый голосъ, и прекрасная свекровь склоняется надъ нею.-- Болѣзнь моей внучки, конечно, несчастіе, и, конечно, Подольскіе тому причиной... Но къ чему ненавидѣть?... Вы молоды... Наслаждайтесь, пока можете, а тамъ... Кто вамъ мѣшаетъ пресѣчь эту жизнь, вотъ такъ, какъ я?
   Она со смѣхомъ приблизила къ ея губамъ какой-то пузырекъ. Юлинька съ ужасомъ оттолкнула его. Пузырекъ выпалъ изъ рукъ красавицы и съ легкимъ звономъ ударился о полъ.
   -- Вы его разбили! Какъ это глупо!-- произнесла съ досадой свекровь.-- Что же вы этимъ доказали?... Ничего не доказали... Она умретъ... Ее вы не спасете.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- прошептала Юлія Сергѣевна.
   -- Умретъ!-- настойчиво повторила свекровь.
   -- Жаль!... Un beau brin de fille!-- проговорилъ съ насмѣшкой другой знакомый голосъ.
   Ярость овладѣла вдругъ Юлинькой; съ крикомъ кинулась она впередъ, вцѣпилась ногтями въ тощую шею своего мужа и... проснулась.
   Солнце взошло. За открытымъ окномъ чирикали птички; свѣжій утренній воздухъ волною вливался въ комнату.
   Юлинька откинула назадъ спутавшіеся волосы и съ трудомъ подняла съ подушки разгоряченную голову. Лицо ея было блѣдно; подъ глазами легли темные круги. Дико озираясь, еще вся подъ вліяніемъ ночныхъ кошмаровъ, она медленно встала. Шелестъ бумаги въ спальной привелъ ее окончательно въ себя.
   Марья Игнатьевна читала у раскрытаго окна. Полуотдернутая драпировка застилала дневной свѣтъ отъ Нюты. Дѣвочка мирно спала.
   -- Вы плохо спали, графиня,-- замѣтила Марья Игнатьевна, когда графиня приблизилась къ кровати дочери.
   -- Я долго спала,-- усталымъ голосомъ произнесла она.-- Зачѣмъ вы меня не разбудили?
   Немного погодя она подошла къ окну, у котораго сидѣла Марья Игнатьевна.
   -- Вамъ бы теперь ванну принять, а затѣмъ чайку бы крѣпкаго напиться,-- предложила добрая женщина.
   Юлія Сергѣевна, не отвѣчая, прислонилась горячею, больною головой къ косяку окна.
   -- Они сильнѣе меня!-- прошептала она точно въ забытьи.-- Я не могу съ ними бороться, не могу, не могу...
   Глухія рыданія потрясли ея худенькое, слабое тѣло.
   Марья Игнатьевна безмолвно обняла ее и безъ малѣйшаго съ ея стороны сопротивленія вывела изъ спальной.
   

VI.

   Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Нюта рѣдко встаетъ съ постели, а когда встаетъ, то невѣрными шагами, ощупью, двигается впередъ. Глаза ея, ясные, чистые, такъ же прекрасны, какъ прежде, но зрѣніе утрачено. Графинюшка ослѣпла,-- ослѣпла, какъ утверждаютъ доктора, навсегда. Они продолжаютъ ѣздить, продолжаютъ совѣщаться, но домашній докторъ не скрываетъ отъ несчастной матери, что припадки, все учащающіеся, могутъ имѣть роковой конецъ;
   Графинюшка о такомъ концѣ не думаетъ. Она вѣритъ, что болѣзнь должна пройти, зрѣніе должно вернуться, и въ промежуткахъ между припадками, вызывающими жестокія страданія, она мечтаетъ о лѣтѣ, когда они всѣ, и Марья Игнатьевна съ Гарей, и старая тетушка, и она съ мамой уѣдутъ въ Крымъ. Графинюшка радуется этому проекту и мечтаетъ о томъ, какъ она съ Гарей будетъ кататься верхомъ.
   Никто ей не противорѣчитъ и всѣ, какъ бы сговорясь, поддерживаютъ эти мечты.
   Графиня Юлія Сергѣевна не отходитъ отъ дочери. На блѣдномъ, безъ кровинки, исхудаломъ лицѣ застыло выраженіе скорбнаго недоумѣнія. Она не можетъ постичь, что ея дочь, именно ея дочь, должна быть жертвою разнузданной жизни предковъ. Но въ сердцѣ ея уже нѣтъ страстнаго протеста противъ кары жестокаго закона природы. Она страшится протестовать и смиреніемъ и покорностью пытается замолить, отвратить эту незаслуженную кару.
   Чуткій слухъ дѣвочки не улавливаетъ слезъ въ голосѣ матери. Голосъ этотъ звучитъ ровно, спокойно, порой шутливо.
   -- Какъ ты похудѣла, мама!-- сказала она однажды, проводя рукой по впалымъ щекамъ матери.
   -- Поправишься ты, поправлюсь и я,-- весело возразила мать.-- Славно мы заживемъ въ Крыму!
   -- Да, славно!-- радостно повторила Нюта.
   Наступили рождественскіе праздники. Гаря, свободный отъ уроковъ, цѣлые дни проводитъ съ юною подругой. Она настойчиво требуетъ его присутствія. Онъ для нея почти такъ же необходимъ, какъ и мать, и глаза Юліи Сергѣевны, расширенные безсонницей, краснорѣчивѣе словъ молятъ юношу не покидать бѣдную маленькую страдалицу. Но Гаря и безъ словъ и напоминаній охотно подчиняется требованіямъ графинюшки. Неуклюжій, сумрачный мальчикъ съ отрывистою, неласковою рѣчью точно преобразился. Голосъ его, когда онъ обращается къ Нютѣ, звучитъ мягко, непривычная шутка срывается подчасъ съ его языка и никто не умѣетъ такъ удобно усадить дѣвочку въ креслѣ, обложить подушками, поставить подъ ноги скамеечку; никто не умѣетъ такъ развлечь ее, такъ во-время отвлечь мысли отъ пережитыхъ страданій.
   -- Какъ я люблю тебя, Гаря!-- сказала однажды графинюшка.
   За время болѣзни она привыкла говорить ему "ты" и требовала этого "ты" и съ его стороны.
   Они сидѣли въ зимнемъ саду, гдѣ послѣдніе дни графинюшка часто проводила утренніе часы.
   Садъ этотъ нѣкогда славился рѣдкимъ подборомъ растеній. Мраморныя статуи наядъ и нимфъ плѣнительною наготой вырѣзывались на блестящемъ фонѣ драценъ и музъ; упоительными ароматами тепличныхъ цвѣтовъ дышали боскеты, бесѣдки, укромные уголки, гдѣ во всякое время можно было укрыться отъ нескромныхъ глазъ; ароматы наполняли насыщенное теплыми испареніями влажной земли тѣсное пространство и настраивали на эротическій ладъ переступавшихъ порогъ этого цвѣточнаго преддверія собственныхъ апартаментовъ покойной владѣлицы дачи Подольскихъ.
   Но изъ всѣхъ статуй, частью проданныхъ, частью нашедшихъ себѣ помѣщеніе на половинѣ графа, осталась нынѣ одна маленькая Психея. Погашенный свѣтильникъ лежитъ у ея ногъ и одиноко стоитъ граціозная фигурка на своемъ мраморномъ пьедесталѣ, словно недоумѣвая, за что ее оставили одну въ этомъ зеленомъ пространствѣ, гдѣ яркіе колера цвѣтовъ не тѣшатъ глазъ, сладкіе ароматы не кружатъ голову и любовный шепотъ не сливается съ тихимъ плескомъ фонтана. Фонтанъ этотъ, между тѣмъ, попрежнему, неумолчно журчитъ, но журчанье его не служитъ уже таинственнымъ аккомпаниментомъ таинственныхъ рѣчей и тайныхъ лобзаній, а бодро и весело вторитъ говору двухъ дѣтей, которымъ не для чего понижать голосъ, которымъ нечего скрывать.
   -- Да, я очень тебя люблю!-- повторила Нюта, поворачивая голову къ Тарѣ и нѣжно улыбаясь ему.
   Лицо ея, незадолго передъ тѣмъ судорожно перекошенное мучительною болью, выражало полный покой.
   -- Мнѣ жаль, что я тебя не вижу,-- продолжала она.-- Мнѣ хотѣлось бы знать, какой ты теперь... Ты такъ перемѣнился.
   -- Еще бы,-- невозмутимо проговорилъ Гаря,-- я ужасно похорошѣлъ!
   Нюта засмѣялась.
   -- Мама, правда, что онъ похорошѣлъ?-- обратилась она къ матери, которая въ эту минуту подошла къ нимъ.
   Юлія Сергѣевна взглянула на Гарю.
   -- Онъ самъ тебѣ это сказалъ?-- спросила она.
   -- Самъ,-- со смѣхомъ подтвердила Нюта.
   -- Значитъ, нечего и говорить,-- шутливо возразила графиня.-- Для меня онъ всегда милъ.
   Она коснулась рукой взъерошенныхъ, жесткихъ волосъ Гари и, не обращая вниманія на восторгъ, который отразился на лицѣ юноши, такъ же безшумно удалилась отъ дѣтей, какъ безшумно къ нимъ подошла. Гаря посмотрѣлъ ей вслѣдъ и снова обернулся къ дѣвочкѣ. Она продолжала улыбаться.
   -- Прежде ты не былъ такой веселый,-- сказала она.-- Что мы будемъ безъ тебя дѣлать, когда ты уѣдешь въ Среднюю Азію?
   -- Зачѣмъ въ Среднюю Азію? Чего я тамъ не видалъ?
   -- Вотъ прекрасно! Вѣдь, ты же хотѣлъ съ Пржевальскимъ ѣхать...
   Гаря свистнулъ.
   -- Хотѣлъ ѣхать... Когда хотѣлъ!... Лѣтомъ... Такъ, вѣдь, это такъ было, просто болтовня!... Мнѣ нельзя уѣхать.
   Дѣвочка, напрягая слухъ, старалась уловить оттѣнки его голоса.
   -- Ну, да, я понимаю. Изъ-за твоей мамы.
   -- Нѣтъ, не только изъ-за мамы, а изъ-за тебя.
   Лицо графинюшки оживилось.
   -- Какой ты хорошій!-- радостно произнесла она.-- Но если у тебя призваніе?-- неувѣренно и не безъ тревоги замѣтила она.
   Гаря, насупивъ брови, озабоченно слѣдилъ за нею. Въ маленькихъ глазахъ его проступило удовольствіе при видѣ той радости, которую вызвали его слова.
   -- Какое тамъ призваніе!-- небрежно промолвилъ онъ.-- Такъ, желаніе одно... Теперь у меня совсѣмъ другіе планы.
   -- Какіе планы? Гаря, милый, скажи.
   -- Да ты не волнуйся... Я и такъ скажу... Только ты не поймешь, пожалуй.
   -- Пойму, Гаря, милый, хорошій! Когда же я не понимала?
   Нюта въ волненіи хотѣла даже приподняться на креслѣ, но Гаря поспѣшно удержалъ ее.
   -- Сиди, пожалуйста, чего ты волнуешься? Я просто не знаю, какъ выразиться. Еще никому не говорилъ,-- нетерпѣливо прибавилъ Гаря, досадую на себя, что не выдержалъ и проболтался передъ больною дѣвочкой въ томъ, что съ нѣкоторыхъ поръ гвоздемъ засѣло въ его головѣ.
   -- Гаря, что же ты молчишь?-- вскрикнула Нюта.
   Она сидѣла лицомъ къ мальчику и лицо это, съ широко раскрытыми, ничего не видящими глазами и полуотверстыми отъ ожиданія алыми губками, выражало самый живѣйшій интересъ.
   -- Видишь ли,-- нерѣшительно заговорилъ Гаря,-- я хочу быть священникомъ.
   Графинюшка слабо вскрикнула. Гаря взялъ ее за руку.
   -- Священникомъ?-- повторила она, крѣпко сжимая горячею рукой его руку.-- Священникомъ?
   -- Да. Но только не городскимъ, а сельскимъ священникомъ.
   Нюта еще крѣпче сжала руку Гари.
   -- Какъ это странно, Гаря!-- сказала она, запинаясь.
   Лицо ея вспыхнуло горячимъ румянцемъ. Свободною рукой она схватилась за голову.
   -- Оставимъ это! Не будемъ говорить!-- съ испугомъ пробормоталъ Гаря.-- Я напрасно сказалъ.
   Онъ тревожно оглянулся на дверь кабинета, гдѣ Юлія Сергѣевна неустанно шагала взадъ и впередъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ничего!-- поспѣшила успокоить его Нюта.-- Я не волнуюсь. Право, нѣтъ. Знаешь, Гаря, вѣдь, это ужасно хорошо!
   Лицо ея озарилось неподдѣльнымъ восторгомъ. Обѣими горячими ручками она изо всѣхъ силъ стиснула руку Гари.
   -- Ты это чудесно придумалъ,-- промолвила Нюта, еще разъ сжимая ему руку, и вдругъ она поднесла эту руку къ своему лицу и прижала ее къ губамъ.
   -- Что ты дѣлаешь?-- не то гнѣвно, не то растерянно вскрикнулъ Гаря.
   Онъ попытался высвободить свои пальцы изъ ея рукъ и не могъ. Тогда онъ осторожно потянулъ къ себѣ ея руки. Глаза дѣвочки, широко раскрытые, были устремлены на Гарю и было что-то трогательное въ этихъ большихъ незрячихъ глазахъ и въ восторженномъ выраженіи ея лица.
   -- Сегодня не будемъ больше объ этомъ говорить. Послѣ когда-нибудь,-- бережно сказалъ Гаря.
   Графинюшка, казалось, его не слышала.
   -- Гаря,-- заговорила она трепетнымъ голосомъ,-- и тутъ мы будемъ вмѣстѣ. Я буду помогать тебѣ. И я, и мама.
   Она съ минуту помолчала, какъ бы собираясь съ духомъ и какъ бы къ чему-то прислушиваясь. Убѣдившись, что никого, кромѣ Гари, нѣтъ около нея, она заговорила'быстро, порывисто, нѣсколько задыхаясь и путаясь, какъ всегда говорила, когда ее что либо черезъ-чуръ волновало.
   -- Какъ-то разъ ночью у меня сдѣлался припадокъ. Я пришла въ себя, но не могла двинуться. Не могла говорить. Они думали, что я все еще безъ памяти. Я слышала голосъ твоей мамы. Она сказала... кому?-- не знаю... и такъ тихо, такъ тихо, точно шепотомъ. Но я слышала, хорошо слышала: "Бѣдная крошка! за грѣхи отцовъ отвѣчаетъ!" Я много думала потомъ объ этихъ словахъ. Я не знаю, что они значатъ.
   Графинюшка примолкла на мгновеніе, чтобы пересилить слезы, внезапно подступившія ей къ горлу, и такъ же быстро продолжала, видимо, торопясь высказаться:
   -- Но вотъ что я знаю... Когда я выздоровлю... А, вѣдь, я же выздоровлю, Гаря?
   О, сколько мольбы, сколько отчаянія было въ этомъ восклицаніи! Гаря безмолвно погладилъ ея маленькую, слабую, горячую руку. Графинюшка, повидимому, удовлетворилась этимъ молчаливымъ отвѣтомъ. Она живо и тверже продолжала:
   -- Да, когда я выздоровлю... я буду хорошо учиться, чтобы побольше знать, какъ можно больше. И тогда мы съ мамой оставимъ все это, все, что принадлежало Подольскимъ. Намъ съ мамой не нужно ни креселъ ихъ бархатныхъ, ни картинъ, ни шелковыхъ платьевъ. Мы будемъ жить съ тобой въ деревнѣ. Я буду учить ребятокъ. Буду учительницей. Гаря! еслибъ только поскорѣй, поскорѣй!
   Дѣвочка вся дрожала отъ волненія; болѣзненная усмѣшка искривила ей губы; въ глазахъ стояли слезы.
   -- Гаря, ты не знаешь, какъ бы я хотѣла отсюда вырваться! Сколько лѣтъ еще ждать!... За то потомъ, Гаря, мы всѣ будемъ счастливы тамъ, въ деревнѣ. Сколько дѣла у насъ будетъ! И мы будемъ вмѣстѣ. И кто знаетъ, можетъ быть, тамъ, вдали, работая, помогая другимъ и живя... Живя совсѣмъ, совсѣмъ просто, вотъ такъ, какъ Спаситель заповѣдалъ жить, мы съ мамой, наконецъ, замолимъ ихъ грѣхи?... Кто знаетъ, Гаря, можетъ быть, и замолимъ?-- слабымъ, едва слышнымъ голосомъ закончила она.
   Мертвенная блѣдность разлилась по ея лицу. Голова ея опустилась на подушку; глаза закрылись. Гаря со страхомъ и тревогой смотрѣлъ на нее, не выпуская ея похолодѣвшихъ рукъ. Мѣрно и таинственно журчалъ фонтанъ, такъ же мѣрно и таинственно, какъ въ былыя, давно прошедшія времена, полныя веселья, смѣха и безпечныхъ рѣчей. Маленькая Психея задумчиво смотрѣла на свой потухшій свѣтильникъ, а въ сосѣдней комнатѣ, все съ тою же думой на блѣдномъ лицѣ, неустанно двигалась взадъ и впередъ графиня Юлія Сергѣевна.
   Глубокое молчаніе, воцарившееся въ зимнемъ саду, заставило ее, однако, очнуться отъ скорбнаго забытья. Она осторожно приблизилась къ дѣтямъ.
   -- Спитъ,-- едва слышно прошепталъ Гаря, поворачивая къ ней блѣдное, встревоженное лицо.
   Но невыразимый страхъ отразился въ глазахъ матери.
   -- Пошли за докторомъ,-- отрывисто приказала она.
   Докторъ засталъ дѣвочку въ глубокомъ обморокѣ. Сознаніе, однако, вернулось, но Юлія Сергѣевна напрасно пыталась уловить хотя бы лучъ надежды на лицѣ врача.
   -- Сердце плохо,-- лаконически промолвилъ онъ.
   Она ничего не сказала и молча, какъ автоматъ, исполняла всѣ его предписанія.
   Ночь была мучительна. Обычный припадокъ, сопровождаемый неистовыми криками обезумѣвшей отъ боли дѣвочки, повторился съ удвоенною силой и то былъ послѣдній припадокъ. Сердце не выдержало. Мать опустила на подушку прислоненную къ ея плечу головку дочери съ посинѣвшимъ, искаженнымъ отъ страданія лицомъ и отошла къ окну. Кто-то взялъ ее подъ руку и вывелъ въ другую комнату. Она просидѣла неподвижно въ томъ креслѣ, въ которое ее усадили, пока солнце не взошло и не проникло холодными зимними лучами сквозь кружевную занавѣсь. Тогда она встала и прошла въ спальню.
   Графинюшка, вся въ бѣломъ, лежала на своей бѣлоснѣжной кроваткѣ. Синева исчезла съ ея лица. Она лежала спокойная, прелестная, и едва уловимая улыбка застыла на раскрытыхъ губахъ. У ея ногъ, сгорбившись на стулѣ, сидѣлъ Гаря.
   Юлія Сергѣевна приблизилась къ мальчику и положила ему руку на плечо. Сухими, воспаленными глазами она долго смотрѣла на дѣвочку.
   -- За что, Гаря, она отвѣчаетъ за нихъ!-- сурово спросила она.
   Гаря хотѣлъ что-то сказать, но, вмѣсто того, припавъ лицомъ къ ея рукамъ, зарыдалъ. Въ креслѣ у окна тихо всхлипывала Марья Игнатьевна, но у матери не было ни слезъ, ни рыданій. Не отнимая рукъ у плачущаго мальчика, она смотрѣла сухими глазами на графинюшку, и такъ же сурово и жестко повторяла:
   -- За что? за что?

Е. Ардовъ.

"Русская Мысль", кн.X, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru