-- Чего вы так удивились? Это при Толмачеве было чудо, когда еврей доживал до старости. А теперь такой случай сплошь и рядом. Здравствуйте, товарищ Гендельман. Ну, что нового?
-- А! Какие могут быть у нас новости?
-- Послушайте, ведь теперь смертная казнь отменена. Чего же вы нос свой повесили?
-- Почему? Потому что... -- (оглядываясь таинственно) тут никого нет из Совета Рабочих Депутатов? -- Потому что мне эта свобода не нравится!
-- Вам? Еврею? Не нравится? Свобода? Гендельман! За такие слова я даю вам мысленно по морде!
-- Попробуйте! А я мысленно сваливаю вас на пол, бью ногами в живот, вырываю половину волос на голове и, вообще, мысленно плюю на вас.
-- Расходился! Чего вы так расходились? Ему не нравится свобода! Почему она вам не нравится?
-- Потому что эта свобода не для всех.
-- Эта свобода не для всех! Для кого же ее не хватило?
-- Для кого ее не хватило? Для евреев!
-- Он говорит: ее не хватило для евреев! Почему ее не хватило для евреев?
-- Ясно: мы сделались бесправными.
-- Они сделались бесправными! Почему вы сделались бесправными?
-- Конечно! Раньше мы имели право пойти в участок, имели право дать приставу, имели право дать околоточному, имели право дать паспортисту. И тогда мы имели право жить где угодно! Видите, сколько прав.
-- Вот идиот! А теперь вы, Гендельман, разве не имеете право жить где угодно?
-- А то имею! Какое же я, извините меня, имею право жить, если я никому не давал?
-- Кому же вы можете дать?
-- Кому я могу дать! Полиции я могу дать.
-- Так ведь ее же нет!
-- А о чем же я и плачу! Вы знаете, русская полиция для еврея, это все равно как единственные брюки у бедного человека... Отняли у него полицию, и он чувствует себя так, будто, извините, среди бела дня без штанов остался.
-- Ну, нет полиции, так теперь есть милиция.
Гендельман усмехается скорбно-иронически и, наклонившись к самому лицу Канторовича, многозначительно подмигивает:
-- А она берет?
-- Милиция? Вы с ума сошли! Конечно, нет.
-- Так как же я ей дам, если она не берет?!
-- Так вы ей не давайте.
-- Мерси вас. А как же я буду жить здесь, если я не даю.
-- Вы изумительный дурак, товарищ Гендельман. Раз свобода, так вы живете где хотите и как хотите.
-- Какая это свобода, когда я не живу, а мучаюсь, когда я по ночам не сплю.
-- Он не спит по ночам! Почему вы не спите по ночам?
-- Потому что я никому не давал. Раньше я дам -- кому надо, кому и не надо -- и сплю себе как дитя. А тут я знаю: каждую минуту могут прийти и меня выселить.
-- За что?
-- За что? За то, что я еврей.
-- За то, что вы дурак, вас могли бы выселить. Но за это, к счастью для вас, не выселяют.
-- Чего вы на меня кричите, Канторович? Я не такой дурак, как вы про себя думаете. Я уже нашел выход. Хе-хе. Умный еврей даже при свободе найдет выход.
-- Он нашел выход! Какой же это выход?
-- Вы не знаете, Канторович, когда в тюрьме можно получать свидание? По пятницам?
-- А что?
-- Я знаю, где сидит наш бывший пристав. Так я пойду, похлопочу, чтоб мне дали с ним свидание, и я ему суну что-нибудь в руку, чтоб он мне поставил штемпель. Там, знаете, -- свобода, республика, красное знамя, розетки-ма-- зетки -- это хорошо, но со штемпелем от пристава оно еще лучше.
-- Когда я смотрю на вас, Гендельман, меня тошнит. Вы просто старый загнанный осел. Про вас очень здорово выразился один поэт:
Рожденный ползать --
Летать не может.
-- Не могу летать, вы говорите? И слава богу! Я именно и боюсь полететь отсюда.
Канторович качает головой и с невыразимым презрением оглядывает согбенную фигуру Гендельмана.
-- Теперь! Пойти к приставу! За штемпелевкой паспорта! До этого только вы, Гендельман, могли додуматься.
-- А что, разве плохо? Обязательно пойду.
-- Он пойдет! Когда же вы пойдете?
-- Завтра я пойду.
-- Сколько же вы ему думаете дать?
-- Я думаю, четвертного довольно.
-- Так дешево? Скажите, в котором же часу вы пойдете?
-- Пораньше. В десять.
-- Он пойдет в десять! Ну, идите. Через какую улицу вы будете идти?
-- Через Михайловскую.
-- Так это почти мимо меня!
-- Два шага.
Пауза.
-- Гендельман...
-- Ну?
-- Может, вы зашли бы за мной?
-- Зачем?
-- Пойдем вместе.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 15.
Начиная со следующего номера и по No 34, журнал выходил под лозунгом "Да здравствует демократическая республика!"
Это при Толмачеве было чудо, когда еврей доживал до старости. -- Иван Николаевич Толмачев (1861-1932), градоначальник и генерал-губернатор Одессы в 1907-1914 гг., проводил чрезвычайно жесткую политику в отношении местной прессы и либеральной интеллигенции и, по слухам, был чуть ли не организатором еврейских погромов.
...тут никого нет из Совета Рабочих Депутатов? -- Первое заседание Совета рабочих депутатов Одессы, большинство в котором составляли тогда эсеры и меньшевики, состоялось 6 марта 1917 г. В дальнейшем Советы выступали за коалиционную власть в Одессе и против политики насильственной украинизации города Центральной Радой.