Аверченко Аркадий Тимофеевич
Записки Простодушного

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.84*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ("Я в Европе". Турция, Чехо-Словакия)
    Предисловие Простодушного (Как я уехал)
    Первый день в Константинополе
    Галантная жизнь Константинополя
    Деловая жизнь
    Русские женщины в Константинополе
    Русское искусство
    Константинопольский зверинец
    Второе посещение зверинца
    Оккультные тайны Востока
    Лото-Тамбола
    О гробах, тараканах и пустых внутри бабах
    Еще гроб
    Благородная девушка
    Русские в Византии
    Аргонавты и золотое руно
    Развороченный муравейник
    Великое переселение народов
    Трагедия русского писателя
    Язык богов
    Бриллиант в три карата
    Константинопольские греки
    Утопленники
    Дела
    Заключение

    ЧЕХО-СЛОВАКИЯ
    Прага
    Чехи
    Кнедлики
    Как добыть себе в Праге комнату
    Мой ученик
    Самый страшный притон Праги
    Русский беженец в Праге

   А. Т. Аверченко

Записки Простодушного

("Я в Европе". Турция, Чехо-Словакия)

  
   Содержание:
   Предисловие Простодушного (Как я уехал)
   Первый день в Константинополе
   Галантная жизнь Константинополя
   Деловая жизнь
   Русские женщины в Константинополе
   Русское искусство
   Константинопольский зверинец
   Второе посещение зверинца
   Оккультные тайны Востока
   Лото-Тамбола
   О гробах, тараканах и пустых внутри бабах
   Еще гроб
   Благородная девушка
   Русские в Византии
   Аргонавты и золотое руно
   Развороченный муравейник
   Великое переселение народов
   Трагедия русского писателя
   Язык богов
   Бриллиант в три карата
   Константинопольские греки
   Утопленники
   Дела
   Заключение
  
   ЧЕХО-СЛОВАКИЯ
   Прага
   Чехи
   Кнедлики
   Как добыть себе в Праге комнату
   Мой ученик
   Самый страшный притон Праги
   Русский беженец в Праге
  
  

ПРЕДИСЛОВИЕ ПРОСТОДУШНОГО
(Как я уехал)

   - Ехать так ехать, - добродушно сказал попугай, которого кошка вытащила из клетки.
   Осенью 1920 года мне пришлось наблюдать в Севастополе редкое климатическое явление...
   Именно, когда уже наступили прохладные дни, обещавшие с каждой неделей делаться все прохладнее и прохладнее, пока вся эта вереница суток по исконным правилам календарей не закончилась бы зимой, - в эти осенние дни ко мне пришел знакомый генерал и сказал:
   - Вам нужно отсюда уезжать...
   - Да мне и тут хорошо, что вы!
   - Именно вам-то и нельзя оставаться. Скоро здесь будет так жарко, что не выдержите...
   - Жарко?! Но ведь уже осень, - чрезвычайно удивился я.
   - Вот-вот. А цыплят по осени считают. Смотрите, причтут и вас в общий котел... Говорю вам - очень жарко будет!
   - Я всегда знал, что климатические условия в Крыму чрезвычайно колеблющиеся, но, однако, не до такой степени, чтобы в октябре бояться солнечного удара?!
   - А кто вам сказал, что удар будет "солнечный"? - тонко прищурился генерал.
   - Однако...
   - Уезжайте! - сухо и твердо отрубил генерал. - Завтра же рано утром чтобы вы были на борту парохода!
   В голосе его было что-то такое, от чего я поежился и только заметил:
   - Надеюсь, вы мой пароход подадите к Графской пристани? Мне оттуда удобнее.
   - И в Южной бухте хороши будете.
   - Льстец, - засмеялся я, кокетливо ударив его по плечу булкой, только что купленной мною за три тысячи... - Хотите кусочек?
   - Э, не до кусочков теперь. Лучше в дорогу сохраните.
   - А куда вы меня повезете?
   - В Константинополь. Я поморщился.
   - Гм... Я, признаться, давно мечтал об Испании...
   - Ну, вот и будете мечтать в Константинополе об Испании.
   В тот же день я был на пароходе, куда меня приняли с распростертыми объятиями. Это, действительно, правда, а не гипербола насчет объятий-то, потому что, когда я, влезши на пароход, сослепу покатился в угольный трюм, меня внизу поймали чьи-то растопыренные руки.
   На пароходе я устроился хорошо (в трюме на угольных мешках); потребовал к себе капитана (он не пришел); сделал некоторые распоряжения относительно хода корабля (подозреваю, что они не были исполнены в полной мере) и, наконец, распорядился уснуть.
   Последнее распоряжение было исполнено аккуратнее всего...
   Путешествие было непродолжительное, но когда мы подошли к Константинополю, то меня ни за что не хотели пускать на берег.
   Я сначала думал, что команда и капитан так полюбили меня, что одна мысль расстаться с таким приятным человеком была им мучительна, но на самом деле случалось наоборот: не пускала на берег союзная полиция, а команда не прочь была бы даже выкинуть нас всех за борт, только чтоб развязаться с беспокойным непоседливым грузом.
   Не желая быть в тягость - ни команде, ни полиции, - я ночью потихоньку перелез на стоявший подле русский пароход-угольщик, где старые морские волки приняли меня как родного...
   Милые вы люди! Если вы сейчас где-нибудь в плавании по бурному океану - пусть над вами ярко и ласково сияет солнце, а под килем нежная морская волна пусть нежит вас, как колыбель, - крепко желаю вам этого!

* * *

   Приступая к "запискам", я прежде всего хочу сказать несколько теплых слов - в защиту одного господина...
   Того самого, который, по утверждению старинной русской легенды, прегорько рыдал на свадьбе и весело плясал на похоронах.
   Этого господина легенда окрестила ярким исчерпывающим именем:
   - Дурак.
   Да полно! Так ли это! Не произошло ли в данном случае жестокой исторической несправедливости? Дурак!.. Не наоборот ли? Не мудрец ли этот русский, проникший светлым умом в самые глубинные тайны русского бытия?
   Человек горько плачет на свадьбе... Да ведь он прав! Ему, конечно, жалко эту безумную пару, бросающуюся очертя голову, рука об руку в пучину, из которой и одному-то не выбраться!
   Человек веселится на чужих похоронах... Да ведь и тут он тысячу раз прав, этот мудрец, тихо радующийся, что вот, дескать, хоть один человек, наконец, устроился как следует: не нужно ему ни пайка, ни визы, ни перескакивания с одного берега на другой.
   Пора, пора - давно пора - пересмотреть наше отношение к дураку. Он мудрец. Может быть раньше это было трудно понять, но теперь, когда вся Россия вывернулась наизнанку и сидит на чемоданах и узлах, - мы многое должны пересмотреть и переоценить.
   Впрочем, если быть искренним, то за "бывшего" дурака, а ныне мудреца я распинаюсь не без тайной цели: попутно я хочу оправдать и себя, потому что отныне я тоже решил "улыбаться на похоронах"...
  

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

   ...Я забрал с парохода свои вещи, сел в лодку и поехал к Галатскому берегу.
   И едва лодка клюнула носом каменную плиту пристани, и едва в лодку свалился живой клубок разнокалиберных тел - я понял, что меня здесь знают. Потому что так орать и спорить из-за сомнительной чести тащить мои чемоданы могут только люди, искренно чтущие любимого писателя.
   Эти восточные поклонники быстро расхватали мои вещи - и мы понеслись в голубую неизвестную даль, короче говоря, на Перу, а еще короче говоря, в ту маленькую комнату, которую мне наняли заранее.
   На Пере среди грохота и гвалта меня остановила какая-то божья старушка - столь же уместная тут, как цветочек незабудки в пасти аллигатора.
   - Что вам, бабушка?
   - Голубчик мой, а где ж тут турки?
   - Которые?
   - Да ведь это, чай, Турция.
   - Чай, она.
   - А чего ж турка ни одного нет?
   Чтобы успокоить эту мятущуюся душу, я ткнул пальцем в какого-то господина в феске, свирепо пожиравшего слоеную дрянь с лотка.
   Это был единственный турок на горизонте.
   - Вот этот? Вы чего ж, батюшка, в германскую войну давеча втемяшились?
   Турок пожал плечами и отвечал:
   - Эх, тетя! Нешто не признали? Вместе на "Сиаме" из Севастополя ноги уносили...
   И обернулся к продавцу:
   - Комбьен сетт гато?
   - Бешь груш.
   - Олл райт. А риведерчи, тетушка.
   Как во время настоящего приличного столпотворения - все говорили на всех языках.
   Однако больше всех ухо улавливало французский язык. Говорили на нем беженцы так, что даже издали слышался густой запах нафталина, как от шубы, которая долго лежала в сундуке без употребления и которую наконец-таки извлекли на свет Божий и стали перетряхивать.
   Около ресторана Сарматова я слышал такой диалог.
   Господин сделал испуганное лицо и, подбирая французские слова с таким страхом, с каким неопытная барышня впервые заряжает револьвер, спросил прохожего:
   - Комм же пуве алле дан л'амбассад рюсс? Спрошенный ответил:
   - Тут-де сюит. Вуз алле ту а гош, а гош, апре анкор гош, е еси будут... гм... черт его знает, забыл, как по-ихнему, железные ворота?
   - Же компран, - кивнул головой первый. - Я понимаю, что такое железные ворота. Ла порт де фер.
   - Ну, вот и бьен. Идите все а гош - прямо и наткнетесь.

* * *

   В этот вечер я заснул рано, а проснулся еще раньше: ужасный, нечеловеческий вопль прорезал утренний воздух под самым моим окном.
   Мой компаньон по комнате вскочил с кровати и поглядел на меня диким взглядом:
   - Понимаете, что это значит? Кемалисты вошли в город.
   - Н-да, въехали мы в историю, - пробормотал я. - Из огня да в полымя. Однако пойдем на улицу. Вы не боитесь?
   - Ну вот, не видал я этих резнев. Чего там бояться. Русские, чай.
   А крики, вопли, стоны и мольбы о помощи все неслись и неслись с улицы. Чувствовалось, что там, за стеной, растут целые гекатомбы свеженарезанных тел, обильно орошенных кровью.
   Мы не могли больше... Мы выбежали на улицу.
   Молодой грек стоял около корзиночки, на дне которой терялось полдесятка полудохлой скумбрии, - и, разинув рот, ревел во все горло...
   Мы остолбенели.
   - Слушайте, а ведь это он кричит.
   - Но ведь его не режут.
   - А надо бы. Не кричи, каналья.
   - Товар продает. Известно, трудно им.
   - Однако послушайте... Если, продавая только полдесятка дохлой скумбрии, он так орет, какие же он издает звуки, если ему поручить продать шестиэтажный дом?
   Рев, крики, стоны и вопли неслись уже со всех сторон.
   Зверь встал на задние лапы, потянулся и, широко раскрыв огромную пасть, оглушительно заревел: зверь хотел кушать.
  

ГАЛАНТНАЯ ЖИЗНЬ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

   Шел я недавно по той улице, на которой живу, - вдруг мое праздное внимание привлек один большой ярко освещенный дом. Изнутри доносилась странная, чисто восточная музыка и слышался топот чьих-то танцующих ног. В окнах мелькало много женских теней.
   - Э! - сказал я сам себе. - Это, наверное, гарем какого-нибудь константинопольского вельможи! Очевидно, он справляет день рождения и захотел повеселить бедных гаремных затворниц! Вот они где - чарующие тайны загадочного Востока!
   Не успел я этого подумать, как из дверей выпорхнула очаровательная женская фигурка и, схватив меня за рукав, ясно показала, что ей хочется втащить меня внутрь таинственного дома.
   Надо сознаться, что я славлюсь своей скромностью по всему Анатолийскому побережью, но надо также сознаться, что в тот момент пикантное приключение совсем вскружило мне голову.
   Возможность проникнуть в гарем знатного вельможи на секунду очень соблазнила меня, и я даже сделал движение по направлению к дверям, но тут же одумался.
   А что дальше?
   А что, если паша вдруг неожиданно поймает меня в гареме? Я человек храбрый - и не за себя я боялся!.. Нет, я боялся за жизнь этого кроткого, застенчивого, полудикого создания, которое так доверчиво тащило меня за рукав, очевидно, чрезвычайно очарованное моей респектабельностью и манерами. Я боялся, что не взойдет и два раза луна на небе, как эта женщина будет лежать в мешке на дне Босфора. Мой коллега Пьер Лоти неоднократно писал о таких штуках.
   Эти соображения охладили меня. Я освободил свой рукав, сделал селям своей затворнице и быстро удалился, давая дорогу четырем английским матросам - очевидно, близким друзьям паши, потому что они вошли в дом без доклада, как близкие люди.
   На другой день утром - о, слабость человеческая! - я решил похвастать перед друзьями своим головокружительным успехом у турецкой дамы и рассказал все приключение, не утаив ни капельки...
   Мне случалось видеть, как смеются люди, я сам люблю иногда хихикнуть в подходящем случае - но это был не смех! Это было сокрушительное ржание обезумевших жеребцов.
   - Не понимаю, что здесь смешного, - пожал я плечами. - Конечно, одни мужчины имеют больший успех у женщин, другие - меньший, но...
   - Знаете, что это за дом? - спросил один приятель, отдышавшись.
   И шепнул на ухо словцо, которое заставило вспыхнуть меня до корней волос.
   - Быть не может! - воскликнул я в ужасе. - Ведь на этой же улице находится моя квартира!!
   - Ну, что ж такое. Подобное соседство здесь бывает зачастую.
   - Нет! Ни одного дня моя нога не останется в этой квартире. Как? Не предупредить меня, когда я снимал комнату? Сейчас же иду и выскажу своей хозяйке все, что я о ней думаю!!
   Разгоряченный, я выскочил из кафе на улицу и... тут же одно веское соображение приковало меня к месту. На каком языке я выскажу хозяйке негодование? Она говорит только по-гречески, а мой запас слов на этом языке был чрезвычайно ограничен: кали-мерос, Венизелос и малиста - вот те три слова, которыми я мог орудовать и которые в самой остроумной комбинации все-таки не могли быть материалом для продолжительной морально-этической беседы.
   На мое счастье, я тут же наткнулся на древнюю согбенную гречанку, продавщицу спичек, предлагавшую товар на ломаном русском языке.
   - Нет, бабушка, - сказал я. - Мне ваших спичек не надо. Но если вы переведете моей хозяйке все то, что меня обуревает, - я вам заплачу пол-лиры.
   Предложение оказалось соблазнительным - и мы через минуту уже шагали рука об руку к моему дому.
   - Как по-гречески "нога"? - спросил я.
   Она ответила каким-то бесформенным, клейким, как рахат-лукум, словом.
   - Ну, вот. Так скажите, что мое это самое у нее в доме не будет!
   На звонок нам открыла сама хозяйка. И вдруг, увидев нас, она подняла такой крик, что, вероятно, слышно было на Пере.
   - Что она кричит? - спросил я старушку, которая вдруг сразу расцвела от хозяйкиного рева и даже кокетливо поправила выцветшую косынку на безволосой голове.
   - Ма, она говорити, сто вы не моги приводить себе на квартиру даму! Она говорити, сто эта неприлична, сто эта цестный дома, сто нельзя дами водити...
   - Какую даму? - остолбенел я. - Я никого не приводил.
   - Она эта говорити на меня. Я - дама.
   И, польщенная этим диким предположением, она игриво толкнула меня полуразрушенным локтем.
   Я сочно выругался, вынул пол-лиры и сунул ей в руку.
   - Пошла вон, старая ведьма. Будьте вы обе прокляты.
   И тут же заметил на лице хозяйки чувство сожаления ко мне, как к человеку, который заплатил за любовь деньги, не насладившись в то же время радостями этой любви...
  

ДЕЛОВАЯ ЖИЗНЬ

   Ознакомившись с городом, я решил заняться делами. Узнав, что все деловые люди собираются в специальном кафе на Пере, я пошел туда, потребовал чашку кофе и уселся выжидательно за столик - не наклюнется ли какое дельце.
   На ловца, как говорится, и зверь бежит. Ко мне подсел неизвестный господин, потрепал меня по плечу и сказал:
   - Здравствуйте, господин писатель. Не узнаете меня?
   - Как не узнаю, - с вялой вежливостью возразил я. - Очень даже хорошо узнал. Как поживаете?
   - Дела разные ломаю. А вы?
   - Я тоже думаю каким-нибудь делом заняться.
   - Лиры есть?
   - Немножко есть, - хлопнул я себя по карману. Лицо моего собеседника выразило напряженное внимание.
   - Гм!.. Что бы мне для вас придумать?.. Гм!.. Есть у меня одно дельце, да... Впрочем, поделюсь с вами. Скажите! Вы знаете, сколько весит баран?
   - Какой баран? - удивился я.
   - Обыкновенный. Знаете, сколько он весит?
   - А черт его знает. Я до сих пор писал рассказы, а не взвешивал баранов.
   - Как же вы не знаете веса барана? - с упреком сказал незнакомец.
   - Не приходилось. Впрочем, если нужно, я как-нибудь на днях... когда будет свободное время...
   - Ну, так вот! Знайте же, что средний баран весит три пуда!!!
   Я изобразил на своем лице напряженное удовольствие.
   - Смотрите-ка! Кто бы мог подозревать.
   - Да, да... Три пуда. А вы знаете, сколько стоит фунт баранины? Пятьдесят пиастров.
   - Да... вообще сейчас жизнь очень запуталась... - неопределенно заметил я.
   - Ну, для умного человека жизнь проста, как палец. Итак, продолжаю. А знаете ли вы, сколько стоит целый баран в Кады-Киое? Десять лир! Итак - вот вам дело: вы даете двадцать лир и я двадцать лир - я покупаю двух овец, режу их...
   - Не надо их резать, - сентиментально попросил я. - Они такие хорошенькие.
   - А как же иначе мы их на мясо продадим? Я их сам зарежу, не бойтесь. Итак, на ваши двадцать лир вы будете иметь шесть пудов овечьего мяса, по розничной цене - шестьдесят лир!!! Да шкура в вашу пользу, да рога.
   Хотя я до сих пор рогатых овец не встречал, но это была, очевидно, особая местная порода. Я кивнул головой с видом знатока:
   - Очень хорошее дельце. А когда прикажете внести деньги?
   - Да хоть сейчас! Чем скорее, тем лучше. Сколько тут у вас? Ровно двадцать? Ну, вот и спасибо. Завтра утром бараны уже будут у нас. Хотите, я приведу их к вам показать?
   Я замялся.
   - Не знаю, удобно ли это... Вдруг ни с того ни с сего бараны заходят на квартиру... Да еще моя хозяйка против этих посторонних визитов... Нет, лучше их просто зарежьте. Только не мучайте, хорошо?
   Мой новый компаньон заверил, что смерть этих невинных созданий будет совершенно безболезненна и легка, как сон, - и, пожав мне руку, умчался с озабоченным лицом..............................
   С тех пор прошло 8 дней. Пока я не вижу ни моего компаньона, ни баранов, ни прибыли.
   Очевидно, с компаньоном что-нибудь случилось...
   Иногда по ночам меня мучит совесть: прав ли я был, поручив этому слабосильному человеку опасную процедуру умерщвления баранов? А что, если они по дороге сбежали от него? А что, если они перед смертью вступили с ним в борьбу и, разъяренные предстоящей участью, растерзали моего бедного компаньона?..

* * *

   Вчера со мной произошел удивительный случай: иду по улице - вдруг вижу - мой компаньон навстречу. Я радостно кинулся к нему.
   - Здравствуйте, голубчик! Ну, что слышно с баранами?
   Он удивленно взглянул на меня:
   - Какие бараны? Простите, я вас совершенно не знаю!
   - Ка-ак? Да ведь мы же вместе хотели заработать на баранах?
   - Простите, я вас в первый раз вижу. Я иногда зарабатываю на баранах, но зарабатываю один.
   И, отстранив меня, он пошел дальше.
   "Однако какое удивительное сходство, - бормотал я себе под нос, провожая его взглядом. - То же лицо, тот же голос, и даже на баранах зарабатывает, как и тот!"
   Много тайн хранит в себе чарующий загадочный Восток.
  

РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

   Я спросил своего приятеля, разбитного малого и доку по здешним делам:
   - Слушай... Я все вижу только одну уличную, по-моему, очень неприглядную жизнь... А где здесь, например, хорошее русское общество?
   - А вот зайдем... Здесь есть за углом кабачок. Вот оно и будет хорошее русское общество.
   - В кабаке?
   - Ну уж и "в кабаке". Нужно, милый мой, выражаться мягче: "в кабачке", "в ресторанчике"... А то, что это за скифское: "кабак".
   Мы подошли к каким-то дверям и... с этих пор мой приятель повел себя крайне странно: расцеловался с бравым швейцаром, дружески пожал руку бородатому буфетчику за стойкой и, усаживаясь за столик, потер руки с тем непередаваемым значением, когда русский человек собирается хватить рюмку водки с подобающей этому напитку закуской:
   - Ну-с... Полбутылочки очищенной, селедочку в горчице и балычка с перчиком.
   Я осмотрелся. В одном углу за столиком сидела с кавалером известная всему Петербургу Динка-Танцуй, в другом - Манька-Кавардак, в третьем - два именитых столичных шулера, битых в свое время так, что выдубленная кожа на их лицах сделалась нежной и гладкой, как атлас.
   - Вот это, по-твоему, хорошее русское общество?! - ахнул я.
   - Да не это, чудак. Ты на слуг обрати внимание. Прехорошенькая дама в кокетливом передничке подошла к нам с карточкой.
   - Честь имею приветствовать вас, графиня, - изысканно расшаркался приятель. - Позвольте, графиня, представить вам моего друга писателя Простодушного.
   - Ну, как же, знаю, - милостливо сказала графиня, протягивая очаровательную ручку. - Когда мой муж был товарищем министра, мы часто в сумерки читали вас вслух. Бывало, заеду к Вольфу...
   - Катя, - подошла к графине другая дама с крайне озабоченным видом. - Тебя к седьмому номеру просят. Неси им шницель.
   - Поспеют с козами на торг! Потом я вас часто видела в Мариинском на премьерах. У нас был абонемент в третьем ряду, а у вас... Зиночка, запиши, там, пожалуйста, сорок пиастров за камбалу! Однажды даже около Фелисьена, когда мой автомобиль испортился, вы предоставили любезно свой эки... Маруся, смотри, твой гость, кажется, уходит, не заплативши!.. Вот жулье! Да, позвольте! Ведь вы даже танцевали со мной однажды на балу в итальянском посольстве. .. Пошли ты хозяина к черту, Зинка! Как я пойду в кабинет, когда там все пьяные, как зюзя! Пусть сам принимает заказ! Вы не знакомы? Зинаида Николаевна, баронесса фон Толь. Присаживайся, Зинка. Верите ли, господа, так редко теперь увидишь настоящих культурных людей. Иногда только с нашим швейцаром перекинешься словом...
   - Почему... со швейцаром?.. - растерялся я.
   - Он бывший профессор Бестужевских курсов.
   - Может, и человек у вешалки бывший полковник? - пошутил я.
   - Нет, что вы! Генерал. У нас только один буфетчик из разночинцев: бывший настоятель Покровского собора.
   Мы еще посидели с полчасика с графиней и баронессой; выпили графинчик водки, поговорили о последнем романе Боборыкина; съели сосиски с капустой; поспорили о Вагнере; закончили чашкой турецкого кофе и обсуждением последних шагов Антанты.
   Целуя на прощанье дамам руки, я спросил:
   - А ваш супруг, графиня, тоже здесь?
   - То есть где? Да, он в Константинополе, но здесь не бывает.
   - Тяжело? - тихо спросил я.
   - Нет, здешний хозяин не пускает. Мужьям, вообще, вход воспрещен. Как гость, конечно, может, но ему, понимаете ли, не до того: газеты на Пере продает.
   Когда мы вышли, приятель мой сказал:
   - Ну, вот и повращались в обществе..........................................................
   Встретил около Токатлиана друга своего Филимона Бузыкина. Правду сказать, это была дружба наполовину: только он считал меня своим другом, я же относился к нему с той холодной унылостью, которая всегда является следствием колебания - пожать ли ему руку или дать пинка в живот.
   Звали его Филимон Бузыкин - бывший оптовый торговец бычачьими шкурами и солеными кишками.
   Именовал он себя "ходоком насчет женского пола", но в какие места ходил Филимон Бузыкин за этим священным делом, я не рискнул бы указать печатно.
   - Писатель! - заревел он наподобие одного из его быков во время операции сдирания шкуры. - Вот здорово! И вы туточки?! Ну, как насчет женского пола?
   - Подите к черту, - посоветовал я.
   - Нет, серьезно. Вот, знаете, где нашему брату - лафа! Такие, брат, бабеночки, и все русские, и все русские! Княгиня - пожалуйста! Баронесса - пожалуйста!
   И, согнувшись в виде буквы "Г", он оглушительно захохотал.
   Своим хохотом он занял весь тротуар, потому что тротуары здесь очень узенькие, а буква "Г" вовсе не такая буква, чтобы дать кому-нибудь проход своей верхней перекладиной.
   Проходивший англичанин наткнулся на эту живую преграду, постоял, крякнул, смел стеком смешливого Филимона на мостовую и - длинный, прямой, холодный, как палка, - проследовал дальше.
   Я разогнул Филимона и попросил его держать себя тише и прямее.
   - Ой-же-ж, не могу, до чего тут хорошие бабенки в ресторанчиках!
   - Осел вы, - строго сказал я. - Из-за того, что приличные женщины по нужде пошли служить в ресторан, вовсе не надо взвизгивать и икать на всю Перу.
   - Приличные?! Ой, вы ж меня уморите. Да любая из них даст вам поцелуйчик! Я одну поцеловал - она так разнежилась: "Ах ты, - говорит, - стюпидик мой, со, - говорит, - ты мое!" - так и режет по-французски.
   - Филимон, ты глуп, - нетерпеливо сказал я.
   - Я глуп? А хотите, вот сейчас пойдем в эту кабачару - тут есть прехорошенькая. Если не сорву поцелуйчика - я вас угощаю Моэтшандоном, сорву - вы меня. Это был редкий случай, когда честь женщины колебалась на горлышке шампанской бутылки.
   Филимон втащил меня в ресторан, плюхнулся за столик и, вертя корявым пальцем, подозвал к себе пышную золотоволосую блондинку в традиционном передничке.
   - Маруся! Подь-ка сюды.
   - Я не Маруся, - спокойно возразила дама, глядя холодными застывшими глазами поверх головы Филимона Бузыкина.
   - А кто же вы? - спросил Филимон, разглядывая ее с тупой раздумчивостью.
   - Я - баронесса Тизенгаузен. Меня зовут Елена Павловна.
   - А?! Очень приятно. Каково прыгается? Присели бы, а?..
   - Не могу, простите. Должна принять заказ на другом столе.
   Филимон толкнул меня в бок и обратился к даме чертовски фривольным тоном:
   - О, сетт аффре! В таком случае я должен вам сказать два слова по секрету.
   Он вскочил, взял растерявшуюся от его бурного натиска даму за локоть и отвел за дверь пустого ка-бинетика.
   Первое мгновение там была мертвая тишина, но потом разразился звук, очевидно, поцелуя, - потому что расторопный Филимон ручался мне в этом.
   Однако никогда в жизни не приходилось мне слышать более отчетливого поцелуя. За дверью будто сговорились дать мне ясно понять, что пропала моя бутылочка Кор-дон-Вэр'а.
   Я вздохнул, печалясь не столько о бутылке, сколько о баронессе...
   Дверь отворилась. Мимо меня быстро прошла баронесса и скрылась в буфетной. За ней вышел Филимон, по своему обыкновению цепляясь носком одной ноги за каблук другой.
   - Слышали? - спросил он с вялым торжеством в голосе.
   - Да. Звук отчетливый. Позвольте, Филимон! Ведь она поцеловала только один раз?
   - Один, - с досадой огрызнулся он. - Не сто же. Я больше и не хотел.
   - В щеку поцеловала?
   - Да, этого... в щечку.
   - Странно: один поцелуй, а на щеке пять красных следов.
   - Губы накрашены, - угрюмо пробормотал Филимон, глядя в угол.
   - Нет... Вы видите, краска все бледнеет и бледнеет... Вот уже и сошла. Нет, это не губная помада, Филимон! В чем же дело, Филимон?
   - Отстаньте.
   - Позвольте... Пора же суммировать все происшедшее... Что случилось? Человек решил за дверью сорвать у дамы поцелуй. Сказано - сделано. Я услышал за дверью звук. Но звук был один, очень отчетливый звук, а следов на щеке пять. Как же это понять, Филимон, а?..
   - А может, у нее рука накрашена, - сказал Филимон, но тут же спохватился, вспыхнул и повесил голову.
   - Скверная бабенка, - со вздохом сказал он. - Невоспитанная.
   - Ну, что вы! Я ее немного знаю по Петербургу. Она окончила Смольный институт.
   - И чему их там в этом институтишке учат? - сердито буркнул Филимон и, постучав согнутым пальцем по столу, гаркнул:
   - Эй, гарсон, унь бутыль кордону Веру и апре келкшоз юнь жареный миндаль. Плю вит поворачивайся.
   Я налил первый бокал и, не чокаясь с Филимоном, тихо в одиночестве выпил. Выпил за скорбный, покрытый кровью, слезами и грязью, неприветливый путь нынешней русской женщины.
   Иди, женщина русская, бреди по колена в грязи. Дойдешь же ты, наконец, или до лучшего будущего, или... до могилы...
   Там отдохнешь от жизни.
   У меня на глазах стояли слезы.
   Надо отдать Филимону справедливость: рассчитывался он за шампанское тоже со слезами на глазах.
  

РУССКОЕ ИСКУССТВО

   - Вы?
   - Я.
   - Глазам своим не верю!
   - Таким хорошеньким глазкам не верить - это преступление.
   Отпустить подобный комплимент днем на Пере, когда сотни летящего мимо народа не раз толкают вас в бока и в спину, - для этого нужно быть очень светским, чрезвычайно элегантным человеком.
   Таков я и есть.
   Обладательница прекрасных глаз, известная петербургская драматическая актриса, стояла передо мной, и на ее живом лукавом лице в одну минуту сменялось десять выражений.
   - Слушайте, Простодушный! очень хочется вас видеть. Ведь вы - мой старый милый Петербург. Приходите чайку попить.
   - А где вы живете?
   Во всяком другом городе этот простой вопрос вызвал бы такой же простой ответ: улица такая-то, дом номер такой-то.
   Но не таков городишко - Константинополь!
   На лице актрисы появилось выражение небывалой для нее растерянности:
   - Где я живу?.. Позвольте... Не то Шашлы-Башлы, не то Биюк-Темрюк. А может быть, и Казанлы-Базанлы. Впрочем, лучше дайте мне карандашик и бумажку - я вам нарисую.
   Отчасти делается понятной густая толпа, толкущаяся на Пере: это все русские стоят друг против друга и по полчаса объясняют свои адреса: не то Шашлы-Башлы, не то Бабаджан-Османлы.
   Выручает обыкновенно карандаш и бумажка, причем отправной пункт - Токатлиан: это та печка, от которой всегда танцует ошалевший русский беженец.
   Рисуют две параллельные линии - Пера. Потом квадратик - Токатлиан. Потом...
   - Вот вам, - говорила актриса, чертя карандашом по бумаге, - эта штучка - Токатлиан. От этой штучки вы идете налево, сворачиваете на эту штучку, потом огибаете эту штучку - и тут второй дом
   - где я живу. Номер 22. Третий этаж, квартира барона К.
   Я благоговейно спрятал в бумажник этот странный документ и откланялся.
   На другой день, вечером, когда я собирался в гости к актрисе, зашел знакомый.
   - Куда вы?
   - Куда? От Токатлиана прямо, потом свернуть в одну штучку, потом в другую. Квартира барона К.
   - Знаю. Хороший дом. Что ж это вы, дорогой мой, идете в такое историческое место - и в пиджаке.
   - Не фрак же надевать!
   - А почему бы и нет. Вечером в гостях фрак - самое разлюбезное дело. Все-таки это ведь заграница!
   - Фрак так фрак, - согласился я. - Я человек сговорчивый.
   Оделся и, сверкая туго накрахмаленным пластроном фрачной сорочки, отправился на Перу - танцевать от излюбленной русской печки.
   Если в Константинополе вам известна улица и номер дома, это только половина дела. Другая половина - найти номер дома. Это трудно, потому что 7-й номер помещается между 29-м и 14-м, а 15-й скромно заткнулся между 127-б и 19-а.
   Вероятно, это происходит потому, что туркам наши арабские цифры неизвестны. Дело происходило так: решив перенумеровать дома по-арабски, муниципалитет наделал несколько тысяч дощечек с разными цифрами и свалил их в кучу на главной площади. А потом каждый домовладелец подходил и выбирал тот номер, закорючки и загогулины которого приходились ему больше по душе.
   Искомый номер 22 был сравнительно приличен: между 24-м и 13-м.
   На звонок дверь открыла дама очень элегантного вида.
   - Что угодно?
   - Анна Николаевна здесь живет?
   - Какая?
   - Русская. Беженка.
   - Ах, это вы к Аннушке! Аннушка! Тебя кто-то спрашивает.
   Раздался стук каблучков, и в переднюю выпорхнула моя приятельница, в фартуке и с какой-то тряпкой в руке. Первые слова ее были такие:
   - Чего тебя, Ирода, черти по парадным носят?! Не мог через черный ход приттить?!
   - Виноват, - растерялся я. - Вы сказали...
   - Что сказала, то и сказала. Это мой кум, барыня. Я его допрежь того в Питербурхе знала. Иди уж на кухню, раздевайся там. Недотёпа!
   Кухня была теплая, уютная, но не особенно пригодная для моего элегантного фрака. Серая тужурка и каска пожарного были бы здесь гораздо уместнее.
   - Ну, садись, кум, коли пришел. Самовар, чать, простыл, но стакашку еще нацедить - возможное дело.
   - А я вижу, вы с гран-кокет перешли на характерные,
   - уныло заметил я, вертя в руках какую-то огромную ложку с дырочками.
   - Чаво? Я, стало быть, тут у кухарках пристроилась. Ничего, хозяева добрые, не забиждают.
   - На своих харчах? - деловито спросил я, чувствуя, как на моей голове невидимо вырастает медная пожарная каска.
   - Хозяйские. И отсыпное хозяйское.
   - И доход от мясной и зеленной имеете?
   - Законный процент. (В последнем слове она сделала ударение на "о".) А то, может, щец похлебаешь? С обеда остались. Я б разогрела.
   Вошла хозяйка.
   - Аннушка, самовар поставь. Во мне заговорил джентльмен.
   - Позвольте, я поставлю, - предложил я, кашлянув в кулак. - Я мигом. Стриженная девка не успеет косы заплести, как я его ушкварю. И никаких гвоздей. Вы только покажите: куда насыпать угля и куда налить воды.
   - Кто это такой, Аннушка? - спросила хозяйка, с остолбенелым видом разглядывая мой фрак.
   - Так, один тут. Вроде как сродственник. Он, барыня, тихий. Ни тебе напиться, ни тебе набезобразить.
   - Вы давно знакомы?
   - С Петербурга, - скромно сказал я, переминаясь с ноги на ногу. - Аннушка в моих пьесах играла.
   - Как... играла? Почему... в ваших?
   - А кто тебя за язык тянет, эфиеп, - с досадой пробормотала Аннушка. - Места только лишишься из-за вас, чертей! Видите ли, барыня... Ихняя фамилия
   - Простодушный.
   - Так чего ж вы тут, господи! пожалуйте в столовую, я вас с мужем познакомлю. Мы очень рады...
   - Видала? - заносчиво сказал я, подмигивая.
   - А ты меня все ругаешь. А со мной господа за ручку здороваются, к столу приглашают.
   С черного хода постучались. Вошел еще один Аннуш-кин гость, мой знакомый генерал, командовавший третьей армией. Он скромно остановился у притолоки, снял фуражку с галуном и сказал:
   - Чай да сахар. Извините, что поздно. Такое наше дело швейцарское.

* * *

   Мы сидели в столовой за столом, покрытым белоснежной скатертью. Мы трое: кухарка, швейцар и я.
   Хозяин побежал в лавку за закуской и вином, хозяйка на кухне раздувала самовар.
   А мы сидели трое - кухарка, швейцар и я - и, сблизив головы, тихо говорили о том, что еще так недавно сверкало, звенело и искрилось, что блистало, как молодой снег на солнце, что переливалось всеми цветами радуги и что теперь залилось океаном топкой грязи.
   Усталые, затуманенные слезами глаза тщетно сверлят завесу мглы, повешенную Господом Богом... Какая это мгла? Предрассветная? Или это сумерки, за которыми идут ночь, одиночество и отчаяние?
  

КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ ЗВЕРИНЕЦ

   - Послушайте, Простодушный, - обратился ко мне приятель. - Хотите посмотреть зверинец?
   - А разве в Константинополе есть?
   - Есть.
   - С удовольствием. Я обожаю зверей.
   - Ну, это надо делать с разбором, - наставительно процедил сквозь зубы приятель. - Так пойдем. Сейчас как раз час их кормления.
   Конечно, я Простодушный. Но не до такой же степени, чтобы не отличить простой обыкновенный зверинец от простого ресторана.
   А место, куда привел меня приятель, как раз и было препошлейшим рестораном, в котором если и были звери, то на тарелках и в самом неузнаваемом виде...
   - Что ж вы меня дурачите? - строго спросил я. Он усмехнулся в усы.
   - Не сердитесь, Простодушный. Уверяю вас, это самый настоящий константинопольский зверинец.
   В крайнем случае - паноптикум. Что ни фигура - то редкая зоологическая разновидность.
   - Ну, что, например, интересного в том рыженьком с фиолетовым галстуком?
   - В нем-то? Да это, если правду сказать, - единственный человек в мире, который ухитрился сам себя за волосы над землей приподнять.
   - Но ведь сейчас он не в этом приподнятом состоянии?
   - Нет. Опустился порядочно. Но, вообще... Знаете ли, что этот человек ухитрился три года пробыть военнопленным у русских?
   - Ничего нет удивительного. Немец?
   - Русский.
   - Но воевал-то - в рядах немцев?
   - В русских рядах.
   - Да, тогда это, действительно, что-то странное. Русский - и очутился в русском плену? Может, врет?
   - Нет, эту историю я знаю досконально. Видите ли, попал он в качестве русского солдата на передовые позиции. Ну, сами понимаете, - - холодно, иногда голодно, а вообще - страшно; стрельба, атаки и прочие жуткие вещи. А тут однажды выслали его часовым в сторожевое охранение. И когда остался парень глухою ночью один, когда между ним и австрийцами не было никакой преграды - такая жуть взяла его, что он чуть не взвыл от страху... Так испугался, что бросил ружье и побежал куда глаза глядят. И вдруг - трах! - наткнулся на что-то. Смотрит - убитый австриец, совсем холодный. Почесал наш воин свой промерзлый затылок, раздел австрийца, надел все это на себя, захватил ружье - и твердыми шагами пошел обратно - прямо в штаб соседнего полка. Набежали наши, схватили, привели: "Ты кто?" - "Славянин. Не желаю воевать. Желаю в плен. Я люблю русских". - "Ну, молодец". Угостили водкой, отослали в тыл, а потом и отправили в Сибирь, в лагерь военнопленных. Три года прожил как у Христа за пазухой.
   - Гм... да. Любопытный зверь. А это кто?
   - Этот? Тоже штучка. Помните крымскую эвакуацию? Легко было тогда списаться на берег? То-то оно. И рекомендацию требовали, и поручительство, и отзыв о поведении... А он сделал проще: подстерег, когда французская комиссия на пароход приехала, - да и запутался между французами в качестве переводчика. Суетился, переводил - больше всех... Совсем подкупил французов... Те и спрашивают: "А вы тут что делаете?" - "А я, говорит, с вами приехал с берега - родственника хочу взять". - "А вы сами кто такой?" - "Помилуйте, у меня тут свой завод, я его туда инженером пристрою - на тысячу лир в месяц... Он замечательный человек!! Идеальная личность! Я его хочу на всю жизнь обеспечить. Вот и паспорт его - поставьте штемпелечек!" Да и подсунул свой паспорт. Они видят - такое солидное лицо ручается - поставили!
   - Да... - задумчиво заметил я. - Вот это я называю самодеятельностью... Сам себя расхвалил, сам себя взял на поруки и сам же себя списал на берег... Ваш зверинец начинает меня заинтересовывать! Что это, например, за редкая черная птица?
   - О нем - два слова. Буквально два. Я даже не скажу их, а только покажу визитную карточку.
   Приятель бесцеремонно подошел к жгучему брюнету, пестро одетому, попросил визитную карточку и, улыбаясь уголками рта, вернулся ко мне.
   - Глядите - характеристика всего в два слова: "Христофор Христолидис - комиссионер удовольствий".
   Я даже присвистнул.
   - Да разве есть такая профессия?
   - Очевидно.
   - Ну, какое же удовольствие может доставить мне этот "комиссионер удовольствий"?.. Скажем, для меня лучшее удовольствие, когда я лягу в постель почитать рассказы Андреева или Куприна. Что ж, он будет сидеть около меня и читать?
   Приятель рассмеялся.
   - Поистине, вы с честью носите свою кличку Простодушного! Нет, Христо - комиссионер совсем не таких буколических удовольствий... Дайте ваше ухо.
   - Ну, раз ухо - тогда я понимаю и без уха. Хорошая птица!.. И лицо этакое... выразительное... и клюв на месте... А вон у того господина, наоборот, очень приличный вид.
   - Еще бы! Импресарио Шаляпина.
   - А-а! Возил Шаляпина?
   - Нет, не возил.
   - Но вы же говорите: импресарио.
   - Видите ли... Он устраивал во всех городах концерты Шаляпина, но ему всегда не хватало одной маленькой подробности: самого Шаляпина.
   - Однако это ведь очень густо пахнет тюрьмой...
   - Помилуйте, за что же! У него все это было без уголовщины. Скажем, приезжает он в Кременчуг, выпускает афиши: "Концерт Ф. И. Шаляпина" - публика валом валит в кассу, однако там уже аншлаг: все билеты проданы. Все в отчаянии, но тут выходит этакий благодетель - он же самый - и шепчет на ухо тому, другому, третьему: "Есть у меня десятирублевые билетики, да только меньше 15 никак не могу продать". "Голубчик, продайте". Продает. А когда все билеты проданы из-под полы за полуторную цену - новый анонс: "Ввиду болезни Шаляпина концерт отменяется. Деньги за билеты можно получить обратно в кассе". И честно возвращает: на билете - 10, получи 10, на билете - 20, получи 20. До копеечки со всеми расплачивается.
   - Черт его знает, - опасливо покосился я на импресарио. - Мы тут сидим, разговариваем, как ни в чем не бывало, а ведь они все не в клетках. На свободе.
   И как будто в подтверждение моих слов на меня сзади накинулся один зверь, щелкая зубами и сверкая глазами.
   - А-а, - кричал он, - кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! Я ведь вас по Питеру еще знаю. Говорят, недурно устроились. Случайно есть замечательно выгодное для вас дело.
   - Если замечательно выгодное, - серьезно сказал я, - то заранее иду на него.
   - Вот и прекрасно! Видите ли, у меня в Орле есть дом. Так как там большевики, а мне нужны деньжата, то я бы вам его дешево продал. За три тысячи лир. Даже за полторы. Я вам и адрес дам. Дайте пока 500.
   - Согласен! - весело вскричал я. - Дом беру. Тем более, что у меня около Орла есть именьице, на которое я не прочь поменять дом. Ваш дом стоит 3000, мое именьице 3200. Доплатите мне 200 лир и забирайте все именьице. Там и адреса не нужно - всякий дурак знает. Спросите "Аверченковку". Коровы есть, павлины.
   Но он не слушал. Шептал уже что-то за другим столиком.
   Мой приятель смеялся.
   - Ничего, - говорил он. - Это не страшно. Иногда даже можно просунуть руку сквозь прутья клетки и пощекотать их за ухом.
  

ВТОРОЕ ПОСЕЩЕНИЕ ЗВЕРИНЦА

   - Ваш константинопольский зверинец мне очень понравился, - сказал я, подмигивая опытному приятелю при встрече. - Не сведете ли вы меня туда снова?
   - То-то же. Я сразу угадал в вас опытного зоолога. Ну, что с вами делать - пойдем.
   В зверинце я увидел почти всех старых знакомых: и "комиссионера удовольствий", и человека, который сам себя поднял за волосы, и того, что в одном случае дал о себе восторженный отзыв... Но кроме этих удивительных прежних экземпляров были и новые, свеженькие.
   Осмотрел я сначала грузного, плохо выбритого мужчину с каменным, неискусно высеченным лицом.
   - Посмотрите вы на него: как будто ни одной тонкой мысли не может отразиться на его лице - а на самом деле - тонкий психолог! Достоевский по проникновенности в глубины человеческого духа.
   - Писатель он, что ли?
   - Совсем напротив, как говорят институтки. Каторжная у него профессия.
   - Ну, не томите!
   - Слушаю-с. Сей муж ходит по Пере и ищет подходящих для дела парочек. Скажем, идет такая, тесно прижавшись друг к другу, он ей все время бубнит вполголоса неиссякаемое, вечное: "Ольга Петровна, знаете ли вы, что ваш образ не дает мне покою: день и ночь стоите вы, прекрасная, чуткая, передо мною"... - "Виноват!" - вдруг раздается сбоку голос "психолога". "Можно на минутку?" - "Что прикажете?" - отрывается от сладких слов в сторону влюбленный. "Психолог" наклоняется к его уху и выразительно шепчет три слова. Понимаете? Три слова!
   - Какие?!
   - Три слова: "Лиру или в морду!" и у него при этом такое мужественное решительное лицо, что третьего выхода, очевидно, быть не может. Влюбленный сразу соображает все шансы pro и contra: затеешь скандал, получишь пощечину при любимой девушке - одна сторона. Сделать приятное лицо и вручить безболезненно лиру мужественному "психологу" - другая сторона. "С удовольствием", - с напряженной приветливостью отвечает влюбленный, вынимает из бумажника лиру и вручает по принадлежности.
   "Кто это?" - спрашивает девушка, когда "психолог" отошел. - "Это? Один мой старый приятель, впавший в бедственное положение. Понимаете, у него тоже есть любимая женщина, которая больна сейчас. Понимаете, не мог не помочь. Он меня растрогал до слез". - "Какой вы добрый", - шепчет умиленно девушка и крепче прижимается к своему спутнику. И все довольны. А "психолог" снова спешит к новой намеченной парочке и снова шелестит его категорический шепот: "Лиру или в морду!"
   Я взглянул на стенобитное лицо "психолога". Очевидно, он очень много бил на своем веку. Но и его били немало.
   - Следующий экземпляр, - тоном сторожа при клетках, дающего объяснения, продолжал приятель. - Их, собственно, даже двое - видите, рядышком сидят. Но прежде, чем о них, - взгляните на это письмецо!
   Я прочитал вынутое им из кармана письмо:
   - "Вам пишет женщина, которую вы не знаете, но которая безумно, молниеносно влюбилась в вас. Что вы со мной сделали? Я молода, говорят, очень красива, за мной хвост платонических вздыхателей, но никто мне не нужен с тех пор, как я увидела вас, моя звездочка. Я хочу встретиться с вами! Буду завтра в ресторане "Слон". Подождите меня за бутылкой Кордон-Вэр, бокал которого и я выпью. Вся и всегда ваша - Людмила N..."
   - Счастливец вы, - со вздохом зависти сказал я. - Как вас любят женщины!!!
   - Черта с два, - грубо перебил опытный. - Я, как дурак, проторчал полтора часа, выпил всю бутылку и ушел!
   - Наверное, ее муж не пустил, - утешал я.
   - Какой там к черту муж, когда письмо, как я потом выяснил, написано этими двумя фруктами, которые сидят перед вами.
   - Но ведь они мужчины?! - простодушно изумился я.
   - Ну да. Хозяева ресторана "Слон". Это они таким образом заманивали в свой вертеп публику. Узнавали адреса и катали в день по два десятка таких бильеду. Не щадили ни пола, ни возраста.
   - Все-таки они дали вам несколько минут красивого переживания, когда вы ожидали за бутылкой шампанского. А что такое подлинное счастье? Оно заключается в ожидании счастья.
   - Ну, вот вам последний экземпляр, и пойдем. Это видите ли, теперь рантье, он тихо и честно живет на проценты с валюты, которую вывез из Крыма, а валюту он получил благодаря успешной конкуренции с двадцатью пятью кошками.
   - Поистине, эфенди, я ничего не понимаю!
   - В этом вы похожи на тех кошек, которые тоже ничего не понимали. Была, видите ли, у него в Крыму богатая тетка - невероятная кошатница и ханжа. Вся ее жизнь была в двадцати пяти кошках и котах и в хождении в церковь на все обедни, вечерни и заутрени.
   И приехал к ней гостить племянник, этот самый хитроумный молодой человек. Видит - кошкам все, ему ничего. Пронюхал даже, что сумасбродная старуха все свое состояние отказала на содержание котов, обойдя племянника. Думал он, думал, целыми днями валяясь на кровати, - и удумал... Снял однажды со стены арапник, пошел во флигель, где коты, несколько раз перекрестился на образ и ну лупить котов арапником по спинам и по мордам... Коты, конечно, кто куда: под столы, на портьеры вскарабкались... И принялся он проделывать эту штуку целых полтора месяца - ежедневно. Как старуха в церковь, он сейчас же арапник со стены, во флигель войдет, истово перекрестится - и ну утюжить по голове, по чем попало. Те опять - кто куда... И вот однажды, когда счел он дрессировку законченной, - приходит к тетке и говорит: "Тетя! Вы человек богомольный... И мне тяжело говорить, тетя, что вы так котов любите, а в них нечистый дух сидит". "Зачем врешь, - возмутилась тетка. - Бедных котиков обижаешь. Откуда там в них нечистая сила?" - "А пойдем во флигель, докажу!" Вошли они, стал он посредине и только перекрестился, как коты - кто куда, под столы, на комод, на портьеры карабкаются - визг, мяуканье, будто действительно в них дюжина бесов! "Видите, тетя!" Разогнала тогда старуха котов, а богомольному племяннику почти все деньги при жизни передала.
   Я посмотрел на богомольного племянника: у него было кроткое, мягкое, женственное лицо. Такие лица бывают у каторжников, попавшихся за подделку ассигнаций...
  

ОККУЛЬТНЫЕ ТАЙНЫ ВОСТОКА

   Прехорошенькая дама повисла на пуговице моего пиджака и мелодично прощебетала:
   - Пойдите к хироманту!
   - Чего-о-о?
   - Я говорю вам - идите к хироманту! Этот оккультизм такая прелесть. И вам просто нужно пойти к хироманту! Эти хироманты в Константинополе такие замечательные!
   - Ни за что не пойду, - увесисто возразил я. - Ноги моей не будет... или, вернее, руки моей не будет у хироманта.
   - Ну, а если я вас поцелую - пойдете?
   Когда какой-либо вопрос переносится на серьезную деловую почву - он начинает меня сразу интересовать.
   - Солидное предложение, - задумчиво сказал я.
   - А когда пойти?
   - Сегодня же. Сейчас.
   Фирма оказалось солидная, не стесняющаяся затратами. Пошел.

* * *

   Римские патриции, которым надоело жить, перед тем как принять яд, пробовали его на своих рабах.
   Если раб умирал легко и безболезненно - патриций спокойно следовал его примеру.
   Я решил поступить по этому испытанному принципу: посмотреть сначала, как гадают другому, а потом уже - и самому шагнуть за таинственную завесу будущего. Около русского посольства всегда толчется масса праздной публики.
   Я подошел к воротам посольства, облюбовал молодого человека в военной шинели без погон, подошел, попросил прикурить и прямо приступил к делу.
   - Бывали вы когда-нибудь у хироманта? - спросил я.
   - Не бывал. А что?
   - Вы сейчас ничего не делаете?
   - Буквально ничего. Третий месяц ищу работу.
   - Так пойдем к хироманту. Это будет стоить две лиры.
   - Что вы, милый! Две лиры!!! Откуда я их возьму? У меня нет и 15 пиастров.
   - Чудак вы! Не вы будете платить, а я вам заплачу за беспокойство две лиры. Только при условии: чтоб я присутствовал при гадании!
   Молодой человек зарумянился, неизвестно почему помялся, оглядел свои руки, вздохнул и сказал:
   - Ну, что ж... Пойдем. Хиромант принял нас очень любезно:
   - Хиромантия, - приветливо заявил он, - очень точная наука. Это не то что какие-нибудь там бобы или кофейная гуща. Садитесь.
   На столе лежал человеческий череп. Я приблизился, бесцельно потыкал пальцем в пустую глазницу и рассеянно спросил:
   - Ваш череп?
   - Конечно, мой. А то чей же.
   - Очень симпатичное лицо. Обаятельная улыбка. Скажите, он вам служит для практических целей или просто как изящная безделушка?
   - Помилуйте! Это череп одного халдейского мага из Мемфиса.
   - А вы говорите - ваш. Впрочем, дело не в этом. Погадайте-ка сему молодому человеку.
   Мой новый знакомый застенчиво протянул хироманту правую руку, но тот отстранил ее и сказал:
   - Левую.
   - Да разве не все равно, что правая, что левая?
   - Отнюдь. Исключительно по левой руке. Итак, вот передо мной ваша левая рука... Ну, что ж я вам скажу?.. Вам 52 года...
   - Будет. (Мягко возразил мой "патрицианский раб".) Пока только 24.
   - Вы ошибаетесь. Вот эта линия показывает, что вам уже немного за пятьдесят. Затем проживете вы до... до... Черт знает что такое?!
   - А что? - заинтересовался я.
   - Никогда я не видел более удивительной руки и более замечательной судьбы. Знаете ли, до каких пор вы доживете, судя по этой совершенно бесспорной линии?!
   - Ну?
   - До двухсот сорока лет!!
   - Порядочно! - завистливо крякнул я.
   - Не ошибаетесь ли вы? - медовым голосом заметил обладатель удивительной руки.
   - Я голову готов прозакладывать! Он наклонился над рукой еще ниже.
   - Нет, эти линии!!! Что-то из ряду вон выходящее!!! Вот смотрите - сюда и сюда. В недалеком прошлом вы занимали последовательно два королевских престола - один около 30 лет, другой около сорока.
   - Позвольте, - робко возразила коронованная особа. - 40 и 30 лет - это уже 70. А вы говорили, что мне и всего-то 52.
   - Я не знаю, ничего не знаю, - в отчаянии кричал хиромант, хватаясь за голову. - Это первый случай в моей пятнадцатилетней практике! Ваша проклятая рука меня с ума сведет!!
   Он рухнул в кресло, и голова его бессильно упала на стол рядом с халдейским черепом.
   - А что случилось? - участливо спросил я.
   - Да то и случилось, - со стоном вскричал хиромант, - что когда этот господин сидел на первом троне, то он был умерщвлен заговорщиками!! Тут сам черт ничего не разберет! Умерщвлен, а сидит. Разговаривает!!! Привели вы мне клиента - нечего сказать!!
   - Были вы умерщвлены на первом троне? - строго спросил я.
   - Ей-Богу, нет. Видите ли... Я служил капитаном в Марковском полку, а что же касается престола...
   - Да ведь эта линия - вот она! - в бешенстве вскричал хиромант, тыча карандашом в мирную капитанскую ладонь. - Вот один престол, вот другой престол! А это вот что? Что это? Ясно: умерщвлен чужими руками!
   - Да вы не волнуйтесь, - примирительно сказал я.
   - Вы же сами говорили, что Его Величество проживет 240 лет. Чего ж тут тревожиться по пустякам? Вы лучше поглядите, когда и от чего он умрет по-настоящему, так сказать - начисто.
   - От чего он умрет?.. Позвольте-ка вашу руку... Хиромант ястребиным взглядом впился в капитанскую ладонь, и снова испуг ясно отразился на его лице.
   - Ну, что - нетерпеливо спросил я.
   - Я так и думал, что будет какая-нибудь гадость,
   - в отчаянии застонал хиромант.
   - Именно?
   - Вы знаете, от чего он умрет? От родов. Мы на минутку оцепенели.
   - Не ошибаетесь ли вы? Если принять во внимание его пол, а также тот преклонный возраст, который...
   - "Который, который!!" Ничего не который! Я не мальчишка, чтобы меня дурачить, и вы не мальчишка, чтобы я вам мог врать. Я честно говорю только то, что вижу, а вижу я такое, что и этого молодого человека и меня нужно отправить в сумасшедший дом!! Это сам дьявол написал на вашей ладони эти антихристовы письмена!!
   - Ну, уж и дьявол, - смущенно пробормотал молодой человек. - Это считается одной из самых солидных фирм: Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрихштрассе, 345.
   Мы оба выпучили на него глаза.
   - Господа, не сердитесь на меня... Но ведь я же вам давал сначала правую руку, а вы не захотели. А левая, конечно... Я и сам не знаю, что они на ней вытиснули...
   - Кто-о? - взревел хиромант.
   - Опять же Кнаус и Генкельман, Берлин, Фридрихш-трассе, 345. Видите ли, когда мне под Первозвановкой оторвало кисть левой руки, то мой дядя, который жил в Берлине, как представитель фабрики искусственных конеч...
   Череп халдейского мудреца пролетел мимо моего плеча и, кляцнув зубами, зацепился челюстью за шинель капитана. За черепом полетели две восковые свечи и какая-то древняя книга, обтянутая свиной кожей.
   - Бежим, - шепнул я капитану. - А то он так озверел, что убить может.
   Бежали, схватившись за руки, по узкому грязному переулку. Отдышались.
   - Легко отделались, - одобрительно засмеялся я. - Скажите, кой черт поддел вас не признаться, что ваша левая лапа резиновая, как калоша "Проводник"?
   - Да я, собственно, боялся потерять две лиры. Вы знаете, когда пять дней подряд питаешься одними бубликами... А теперь, конечно, я сам понимаю, что ухнули мои две лирочки.
   - Ну, нет, - великодушно сказал я. - Вам, Ваше Величество, еще 215 лет жить осталось, так уж денежки-то ой-ой как нужны. Получайте.

* * *

   Встретил даму. Ту самую.
   - Ну что, были?
   - Конечно, был. Аванс отработал честно.
   - Ну что же, - с лихорадочным любопытством спросила она. - Что же он вам сказал?
   - А вы верите всему, что они предсказывают? - лукаво спросил я.
   - Ну, конечно.
   - Так он сказал, что с вас причитается еще целый ворох поцелуев.
   До чего эти женщины суеверны, до чего доверчивы.
  

ЛОТО-ТАМБОЛА

   Оглянитесь назад, на детство - вы вспомните, что в каждом из училищ, в каждой гимназии была такая неожиданно вспыхивающая эпидемия: вдруг - игра в перья! И все мальчишки, все классы с головой уходят в дурацкую игру, ходят, как пьяные, учебники плесневеют, в журналах стройным частоколом вытягивается ряд единиц... Но однажды, во время разгара игры в перья, кто-то, разжевав резинку, на что ушла добрая половина дня, надул воздухом разжеванную массу и причудливо щелкнул ею. И вдруг - первая эпидемия (игра в перья) сразу, как по мановению волшебного жезла, прекратилась, к перьям потеряли всякий интерес, и крупные держатели этих, казалось бы, абсолютных ценностей - сразу потерпели крах...
   И вместо перьев - целые ряды безмолвно сидящих за партами мальчишек, с дурацки-благоговейными лицами, с выпученными от напряжения глазами, с механически, как машина, двигающимися челюстями... Это - весь класс заболел новой эпидемией. Это - весь класс жует резину из-за сомнительного наслаждения один раз щелкнуть ею.

* * *

   Лица людей, играющих в лото, напоминают мне физиономии мальчишек, жующих целыми часами резину, чтобы один раз щелкнуть ею.
   Приходилось мне видеть всякие дурацкие игры, но такой идиотски-бессмысленной, как лото, - целый год ломай голову - не придумаешь.
   В чем, собственно, дело? Как начинается лото?
   Идет оборотистый человек по улице. Всматривается в выражение лиц прохожих, и приходит ему в голову мысль:
   - А ведь почти ни одного умного, одухотворенного лица. Общая печать скудоумия и недомыслия... Надо им, канальям, лото устроить. Пусть играют; самая для них подходящая игра.
   Тут же снимает пустое помещение, вешает вывеску, ставит обдирательный аппарат, нанимает вопилыцика и говорит:
   - Ну, вы... гуси лапчатые! Идите, обдирать вас буду.
   И сразу фабрика начинает работать; публика с физиономиями, как стертые пятаки, втискивается в помещение, обдирательный аппарат с грохотом кружится, вопилыцик вопит, а хозяин ходит от одного к другому и у всех отбирает деньги.
   Дураковая психология постигнута в совершенстве: если у дурака просто отнять деньги - он будет плакать и стонать, а если ему посулить, что он на свои три лиры проигрыша может получить сорок лир выигрыша,
   - дураковый взгляд заискрится, заблистает, откроет дурак свой кругленький ротик и примется напряженно следить по куску картона, на котором натыканы без всякого смысла и толку цифры, - примется следить: не выиграет ли?
   И сидит он так за куском картона час, три, десять
   - все свое свободное и несвободное время убухивает на рассматривание унылого бескрасочного куска картона...
   А попробуйте сказать дураку:
   - Что ты сидишь зря, Васенька? Пошел бы домой, спать...
   - Нет, - скажет, - это очень выгодно: позавчера Иван Вахрамеич поставил лиру, а отхватил сразу девять пятьдесят!
   Легенда об Иване Вахромеиче поддерживает в нем радужные надежды, а хозяину только этого и надо... То и дело подходит:
   - С вас полтинничек.
   Будь я сам хозяином и имей я дело не с дураками, а с умными людьми, я просто и честно предложил бы им:
   - Вот вы пришли играть в лото... Вносите вы деньги, а я из них каждый раз забираю 20 процентов. Пять игр сыграете - все ваши денежки у меня. Предположим, по десяти раз каждый из вас слазит в карман за деньгами и отдаст их мне все... Так не лучше ли, не проще ли сделать так: вы будете каждый день собираться у меня к условному часу, отдадите все свои деньги, я из них выделю процентов 30, вы их по жребию поделите между собой, как выигрыш, - и ступайте домой. И никакого лото вам не нужно, не нужно торчать в душной и закуренной комнате и до ряби в глазах пялиться на картонную бумажку с бессмысленными цифрами...
   Предложи я такую комбинацию - никто на нее не пойдет; и в то же время все делают то же самое - только что больше времени тратится, да лицо после игры приобретает одеревенелое выражение ободранной грабителями мумии из гробницы Фараона: видимость человека есть, внутри все пусто.

* * *

   Недавно союзная полиция закрыла все лото.
   Но...
   Видели ли вы когда-нибудь, как на тоскливом черном пожарище вдруг начинает пробиваться молодая зеленая травка?..
   Встречаю приятеля:
   - Видели, как тараканы бегают?
   - А что?
   - Тут в одном доме тараканы бегают.
   - Эва, нашли редкость! Я в России сотни домов видел, где тараканы бегают!
   - Вы не понимаете! Тут устроены тараканьи бега. Есть старт, тотализатор, цвета жокеев, и бегут живые тараканы. Масса народу собирается играть. Есть верные тараканы! Фавориты!!!

* * *

   О, бог азарта - великий бог.
   Отнимите у человека карты - он устроит лото; отнимите лото - он зубами уцепится за таракана; отнимите таракана, он...
   Да что там говорить: я однажды видел на скамейке Летнего сада няньку с ребенком на руках. Она задумчиво выдергивала у него волосик за волосиком и гадала: "Любит - не любит! Любит - не любит".
   Это был азарт любви, той любви, которая может лишить волос даже незаинтересованную сторону...
  

О ГРОБАХ, ТАРАКАНАХ И ПУСТЫХ ВНУТРИ БАБАХ

   Как-то давным-давно мне рассказывали забавный анекдот...
   Один еврей, не имеющий права жительства, пришел к царю и говорит:
   - Ваше величество! Дайте мне, пожалуйста, право жительства!
   - Но ведь ты же знаешь, что правом жительства могут пользоваться только ремесленники.
   - Ну, так я ремесленник.
   - Какой же ты ремесленник? Что ты умеешь делать?
   - Уксус умею делать.
   - Подумаешь, какое ремесло, - усмехнулся скептически государь, - это и я умею делать уксус.
   - И вы умеете? Ну, так вы тоже будете иметь право жительства!
   Прошли идиллические времена, когда рождались подобные анекдоты: настали такие времена, когда не только скромные фабриканты уксуса, но и могущественные короли не имеют права жительства...
   Некоторое исключение представляет собой Константинополь: человек, который умеет делать уксус, здесь не пропадет. Искусство "делать уксус" в той или другой форме - все-таки дает право на жизнь.
   Вот моя встреча с такими "ремесленниками, имеющими право жительства", неунывающими, мужественными делателями "уксуса".

* * *

   Они сидели рядышком на скамейке в саду Пти-Шан и дышали теплым весенним воздухом - бывший журналист, бывший поэт и бывш... чуть, по привычке не сказал
   - бывшая журналистка... Нет, сестра журналиста была настоящая... Дама большой красоты, изящества и самого тонкого шарма...
   Всем трем я искренно обрадовался, и они очень обрадовались мне.
   - Здорово, ребята! - приветствовал я эту тройку.
   - Что поделываете в Константинополе? Все трое переглянулись и засмеялись:
   - Что мы поделываем? Да вы не поймете, если мы скажем...
   - Я не пойму? Да нет на свете профессии, которой бы я не понял!
   - Я, например, - сказал журналист, - лежу в гробу.
   - А я, - подхватил поэт, - хожу в женщине.
   - А я, - деловито заявила журналистова сестра, - состою при зеленом таракане.
   - Все три ремесла немного странные, - призадумался я. - Делать уксус гораздо легче. Кой черт, например, занес вас в гроб?..
   - Одна гадалка принаняла. У нее оккультный кабинет: лежу в гробу и отвечаю на вопросы клиентов. Правда, ответы мои глубиной и остроумием не блещут, но все же они неизмеримо выше идиотских вопросов клиентов.
   - А вот вы... который "ходит в женщине". Каким ветром вас туда занесло?
   - Не ветром, а голодом. Огромная баба из картона и коленкора. Я влезаю внутрь и начинаю бродить по Пере, неся на себе это чудовище, в лапах которого красуется реклама одного ресторана.
   - Поистине, - сказал я, - ваши профессии изумительны, но они бледнеют перед карьерой Ольги Платоновны, состоящей при зеленом таракане!
   - Смейтесь, смейтесь. Однако зеленый таракан меня кормит. Собственно, он не зеленый, а коричневый, но цвета пробочного жокея, которого он несет на себе, - зеленые. И потому я обязана иметь на правом плече большой зеленый бант: цвета моего таракана. Да что вы так смотрите? Просто здесь устроены тараканьи бега, и вот я служу на записи в тараканий тотализатор. Просто, кажется?
   - Очень. Все просто. Один в гробу лежит, другой в бабе ходит, третья - при таракане состоит.
   Отошел я от них и подумал:
   - Ой, крепок еще русский человек, ежели ни гроб его не берет, ни карнавалье чучело не пугает, ежели простой таракан его кормит...
   Это одна сторона - прекрасная сторона - русского характера...
   А вот другая сторона...
  

ЕЩЕ ГРОБ

   Иногда - ни с того ни с сего - накатывает такое веселое, радостное настроение, что ходишь внутренне подпрыгивая, как козленок, что хочется весь мир обнять, что внутри - будто целая стая воробьев щебечет.
   В такие минуты любо беспричинно бродить по улицам, обращая умиленное внимание на всякий пустяк, попадающий в поле зрения: на турка, исступленно выкрикивающего свой товар; на деловитого грека, бегущего из харчевни с тарелочкой, на которой - горсточка вареного риса, возглавленного крохотным кусочком баранины; на фотографическую витрину с усатыми, толстоногими гречанками, любящими сниматься непременно у фальшивого бутафорского рояля или около белой картонной лошади, шея которой обвивается топорной рукой самым шаловливым и грациозным образом, - все привлекает праздное, благодушное внимание, все заставляет или мимолетно усмехнуться, или мимолетно задуматься...
   В таком безоблачном настроении любо зайти в светлый чистенький ресторанчик, проглотить кружку холодного пива и уничтожить какую-нибудь отбивную котлету, бродя рассеянно глазами по вечному портрету Вени-зелоса на стене, обильно засиженному мухами, и по разложенным листам бумаги от мух, девственно чистым - на зависть облюбованному летучей армией Вени-зелосу.
   Недавно зашел я в таком бодром искрящемся настроении в ресторанчик, уселся за стол; подошла очень недурная собой русская дама и, сделав независимое лицо аристократки времен Французской революции, ведомой на гильотину, - кротко спросила:
   - Чего вы хотите?
   - Обнять весь мир, - искренне ответил я, еле сдерживая бурлящую внутри молодую радость жизни.
   - Отчего все мужчины думают, - грустно сказала дама, - что если мы служим здесь кельнершами, то нам можно делать всякие предложения...
   Я заверил ее, что в отношении к ней лично у меня нет никаких агрессивных планов, и заказал телячью котлету и пиво.
   - Салату желаете? - осведомилась она таким душераздирающим тоном, будто спрашивала: сейчас меня будете расстреливать или потом?
   - О да! Украсьте салатом мою сиротливую жизнь, - игриво отвечал я, желая немного развлечь ее. - Вы, наверное, беженка?
   - Ах, и не говорите. Сейчас принесу пиво, а потом котлету.
   Когда она вернулась, я сказал ей:
   - Если вам не скучно, посидите со мной, поболтаем.
   - Не скучно! А какое, спрашивается, веселье?.. Чему радоваться? Ах, вы знаете - раньше у меня были свои лошади, я приемы делала, а теперь... ботинок не на что купить.
   Я отхлебнул пива. Оно показалось мне горьковатым.
   - Сестра лежит с ангиной. Хозяева дома, греки, оскорбляют, потому что мы русские...
   Я сделал второй глоток. Пиво как будто сделалось еще горче.
   - Ничего. Даст Бог, все уладится. Опять будем жить хорошо.
   - Не верю я. Ни во что не верю. Наверное, скоро все перемрем. Муж в Совдепии остался. Наверное, убили.
   Отхлебнул, опустил голову.
   Решительно, черт их возьми, пивные заводы стали беззастенчиво прибавлять желчь в пиво.
   - А может, муж и жив, - утешил я.
   - А если и жив - так с голоду умер.
   Я сочувственно покачал головой, отломил поджаренную хрустящую корочку булки и, посолив, положил в рот.
   - Гм... Вот белый хлеб, - со стоном заметила кельнерша. - У нас тут его сколько угодно, белого, мягкого, свежего, а там серый, как глина, со щепочками, с половой, со жмыхами. Да если бы этакую порцию туда перенести - так хватило бы на четырех человек. Да и рыдали бы, пережевывая.
   Все это было совершенно справедливо, но почему деревцо за окном вяло опустило ветки, портрет Венизелоса скривился на сторону, солнечное пятно на стене погасло и прожеванный кусочек хлеба никак не хотел, несмотря на мои судорожные усилия, проскочить в горло... Я облил его глотком пива вкуса хины, мучительно улыбнулся и заметил:
   - Но ведь если я сейчас не буду есть этого хлеба - я им этим не помогу?..
   - Им уже ничто не поможет. Как мучаются! Как мучаются! От голода распухает лицо и все тело покрывается кровоточащими струпьями...
   Она встала и пошла за котлетой.
   Котлета оказалась на редкость сочная, в сухариках, с картошечкой, нарезанной этакими столбиками.
   Я отрезал кус, мазнул горчицей и увенчал кусочком огурца.
   - Я читала, что от голода шея начинает пухнуть и гнить. Отчего бы это?
   - Не знаю отчего, - угрюмо промолвил я.
   Мне показалось, что кусочек котлеты на вилке покраснел, распух и в нем что-то зашевелилось...
   - Да... Вот вы, например, можете себе позволить здесь удовольствие съесть две или три жареные котлеты, а там даже дров нет, чтобы сварить головку ржавой селедки...
   Ах, как все это было справедливо!.. Но котлета покоробилась, съежилась и сделалась вялой, неаппетитной...
   - Дайте счет, - со вздохом попросил я.
   Она черкнула что-то в книжечке, сардонически улыбаясь:
   - Иногда пишешь счет, да как вспомнишь, чем была раньше, как роскошно жила, - так слезы и застилают глаза: цифр даже не вижу...
   - Прощайте, - пробормотал я.
   - Куда ж вы так скоро?
   - Пойти на кладбище, что ли, повеситься.
   - Да уж теперь это только и остается, - с готовностью одобрила она.

* * *

   Вчера снова накатило на меня такое бодрое бурливое настроение. Я шел по улице, чуть не приплясывая, и наконец решил:
   - Не зайти ли в ресторанчик?.. Только - дудки! В этот уж не пойду. Эта милая девушка снова доведет меня до логической мысли привязаться веревкой за шею к перилам Галатского моста, да и спрыгнуть вниз...
   Поэтому я, насвистывая нечто мелодичное, вошел в другой ресторан и... первое, на что я наткнулся, - была та давешняя кельнерша.
   - Вы... Здесь? - оторопел я.
   - Да... Садитесь. Представьте, мне тот хозяин отказал. Вы, говорит, не умеете обращаться с публикой... А я уж, можно сказать, всякого, как родного, встречаю. Все, что есть на душе, - все выложишь. Что будете кушать? А у сестрицы, представьте, кроме ангины еще и дизентерия... Несчастье за несчастьем... Садитесь! Куда же вы?!
  

БЛАГОРОДНАЯ ДЕВУШКА

   Самым серьезным человеком в свете я считаю своего друга Степана Фолиантова.
   Даже в имени его и фамилии есть что-то солидное, несокрушимое...
   Поэтому я имел полное право окаменеть от изумления, когда одним весенним вечером он, как экваториальная буря, ворвался ко мне и сообщил, изнемогая на каждом слоге:
   - Ну, конец, брат! Поздравь меня - я влюблен.
   Если бы дьякон соборной церкви остриг волосы, вымазал лицо жженой пробкой и, надев красный фрак, выступил в кафе-концерте на эстраде в качестве негра, исполняющего кикапу, - это было бы более подходящее, чем то, что сообщил мне Фолиантов.
   - С ума ты сошел?! - недоверчиво ахнул я.
   - Ну, конечно! Я об этом же и говорю. Ах, какая женщина! Понимаешь: ручки, ножки и губки такие маленькие, что... что...
   - Что их совсем не видно? - подсказал я.
   - А?.. Ну, это ты уж хватил. Нет, их видно, но они просто крохотные. А глаза, наоборот, такие огромные, что...
   - Что занимают территорию всего лица?!
   - А? Ну, ты скажешь тоже. Просто огромные глаза. И красивые до безобразия!.. Носик...
   - Выпей вина и расскажи лучше о характере.
   - Характер? Ангельский. Бескорыстие? Дьявольское! Достаточно сказать, что, когда мы бываем в кафе, - она всегда платит свою треть. Идем в театры - она за билеты платит треть. Садимся на извозчика...
   - Почему же такая странная дробь - треть?
   - А брат же с нами всегда.
   - Чей?
   - Странный вопрос: ее! Он ко мне привязался... Светлая личность! Бываем втроем. Ой, опоздал! Уж ждут.
   И умчался этот странный Фолиантов - так же бурно, как и появился.

* * *

   На другой день появился расстроенный.
   - Выгнала.
   - Вот тебе раз. За что?
   - Я сдуру предложил денег. У них ведь не густо. И брат кричал тоже. Обиделся. Вот тебе и Константинополь! А говорят - город продажных женщин и торгующих женщинами мужчин.
   Он вынул портрет прехорошенькой девушки и принялся жадно целовать его.
   - Дай и я поцелую, - попросил я, глубоко растроганный.
   - На. Ты ее тоже полюбишь, когда узнаешь.
   Мы долго по очереди целовали портрет и потом сидели, глядя друг на друга со слезами на глазах...
   - Ты, наверное, грубо предложил ей деньги, - укоризненно сказал я. - Вот она тебя и выгнала. А ты сделай как-нибудь деликатнее...
   - Ну? Как же?
   - Выдай ей вексель на круглую сумму и объясни, что все мы, мол, под Богом ходим, что мало ли что может случиться и что, если ты умрешь, для тебя будет невыносимой мысль, что любимый человек бедствует. Сколько ты ей, дурья голова, предложил?
   - 500 лир.
   - Ну, вот и напиши на эту сумму. Да вложи в коробку с шоколадом. Все-таки вексель в шоколаде - это не грубые материальные деньги в кулаке.
   - А если совсем выгонит?
   - В Константинополе-то? Не выгонит. Умчался Фолиантов.

* * *

   Примчался Фолиантов:
   - Что было! Слезы, истерика. "Так ты, - говорит, - думаешь, что я тебя из-за денег люблю?! Уходи!" Два часа на коленках стоял. Сказал, что, если не возьмет, - пойду и утоплюсь в Босфоре. Она страшно испугалась, заплакала еще раз и взяла. Просила только брату не говорить.
   - Вот видишь, как все хорошо.
   Через два дня случилось происшествие, которое потрясло не только Фолиантова, но и меня.
   - Понимаешь, - рассказывал он. - Все началось из-за того, что в театре она на кого-то посмотрела, а я приревновал... Вернулись к ней домой, я наговорил ей разных слов и в конце концов сказал, что она меня совершенно не любит. Она заплакала, потом спросила: "Значит, выходит, если я тебя не люблю, то встречаюсь с тобой только из-за материальных интересов?! Так смотри же!" Вскочила, вынула из шкатулки мой злополучный вексель, порвала на клочки и бросила к моим ногам.
   Я ахнул:
   - Вот это женщина! Прямо-таки Настасья Филипповна из "Идиота"!.. Что ж ты думаешь теперь делать?
   - Написал уже другой. Так или иначе - всучу ей.
   - Вот тебе и Константинополь... - покачал я головой. - Встречусь с ней - в ножки поклонюсь.
   Мы оба сияли, как солнце. Два солнца в одной комнате - это была редкая астрономическая комбинация.

* * *

   - Помирились! - радостно крикнул мне с извозчика Фолиантов. - Уговорил принять новый. Ну, характер же! Порох.
   На Пере, когда один человек едет на извозчике, а другой плетется по мостовой, - трудно разговаривать. Потому я не добился подробностей.
   На другой день произошли новые события.
   - Это огонь, а не женщина, - кричал мне с порога Фолиантов. - Теперь уже не я ее, а она меня приревновала!..
   - Ну, и...
   - И порвала в клочья второй вексель!
   - Третий дай! - кричал я в экстазе.

* * *

   С тех пор события приняли более или менее ритмичный характер...
   При малейшем поводе эта странная бескорыстная девушка выхватывала из шкатулки пошлейший документ моего друга и тут же в бешенстве ревности или незаслуженной обиды разрывала его в мелкие клочья.
   Друг прибегал ко мне, мы оба долго сидели растроганные, а потом, как два упорных осла, решали, что это девушке не поможет: она все равно получит новый вексель...
   Я помню точно: эта борьба великодуший случалась ровно шесть раз. Шесть векселей было подписано, шесть было выхвачено из шкатулки, шесть, в безумном порыве, было разорвано на глазах друга, шесть раз мы, растроганные, тихо плакали на груди друг у друга...

* * *

   А сегодня мой друг Фолиантов явился таким расстроенным, каким я его никогда не видел.
   - Шестой изорвала? - догадался я.
   Он сидел молча, яростно покусывая головку трости.
   - Что ж ты молчишь?.. Как поживает наш цветочек, наше ясное солнышко?..
   - Чтоб оно лопнуло, это твое солнышко! - заревел мой друг, стуча тростью по дивану, как по злейшему врагу. - Если бы эту кобылу повесили - я с удовольствием дал бы намыленную веревку!..
   - Послушай, Фолиантов... Есть такие границы, которые...
   - Нет! Нет никаких границ - понимаешь ты это?! За что я теперь должен платить три тысячи лир или садиться в тюрьму?! А?
   - Опомнись, какие три тысячи?!
   - Да по векселям, которые я, по твоему же совету, на коленках преподносил этой жадной константинопольской собаке!
   - Постой, постой... Об остальном я пока не спрашиваю... Но у нее же был только один твой вексель?..
   - Черта с два! Все шесть - целехоньки.
   - Да ведь она же их рвала?
   - Поддельные рвала! Этот ее альфонс и подделывал под мой почерк.
   - Светлая личность?! Ее брат?!
   - Брат?! Такой же он ей брат, как ты мне падчерица! Полетел я к ней объясняться, а он выходит и говорит: "Если вы не оставите в покое мою жену и не прекратите преследовать ее своей любовью - я заявлю в английскую полицию!" - "А мои векселя?!" - "Это ваши личные коммерческие отношения - меня они не касаются. Если вы ей дали шесть векселей за проданную вам каустическую соду или подошвенную кожу - кому какое до этого дело? Ведь подпись на векселях ваша?" А?! как тебе это понравится? каустическая сода!!! подошвенная кожа?!!
   - Признаться, - примирительно сказал я, - во всей этой истории я не узнавал до сих пор Константинополя, и это меня втайне немного тревожило. Теперь я снова узнаю его неизменяемое вечное лицо, и это меня успокаивает.
   - То есть?!
   - Раз девушка оказалась не девушкой, брат не братом, порванные векселя - не порванными и любовь - не любовью, а подошвенным товаром - все в полном порядке... Приветствую тебя, старый, изможденный, развратный мошенник - Константинополь!
   - А как же векселя?..
   - Есть деньги?
   - Последние три тысячи лир были. Кое-как наскребу.
   - Плати. Там заранее рассчитано.
  

РУССКИЕ В ВИЗАНТИИ

   Этот осколок константинопольской жизни мне хочется написать в благородной форме исторического романа - так он красочен...

* * *

   Стояло ясное погожее утро лета 1921 года.
   Впрочем, нет. Стоял вечер.
   Автор начинает с утра только потому, что все русские исторические романы начинаются этой фразой.
   А на самом деле стоял вечер, когда произошла завязка правдивого бытового романа.
   Граф Безухов, не доложившись, неожиданно вошел в комнату жены и застал последнюю (она же была у него и первая) в объятиях своего друга князя Болконского.
   Произошла ужасная сцена.
   - Милостивый государь! - вскричал взбешенный муж.
   - Милостивый государь?
   - Вы знаете, что вами осквернен мой семейный очаг!!
   - Здесь дама, прошу вас не возвышать голоса. Орет, сам не знает чего.
   Закусив нижнюю губу, бледный граф молча сдернул со своей руки перчатку, сделал два шага по направлению к князю и бросил перчатку прямо в лицо врагу.
   - Надеюсь, вы понимаете, что это значит?! - угрюмо сказал он.
   - Готов к услугам, - холодно поклонился князь Болконский.
   - Мои секунданты будут у вас в 10 часов утра.
   - Хоть в 9, - с достоинством ответил князь, отыскивая свою шляпу.

* * *

   По соглашению сторон поединок решен был на завтра, на дуэльных пистолетах.
   Выработав все условия и подробности, секундант графа, полковник Н., спросил у княжеского секунданта, гусарского корнета Ростова:
   - Теперь - последний вопрос: у вашего доверителя есть дуэльные пистолеты?
   - Никаких нет.
   - А у вас?
   - Откуда, голубчик? Я из Севастополя эвакуировался с маленьким ручным чемоданчиком... До дуэльных ли тут пистолетов!
   - И у моего нету. Что ж теперь делать? Нельзя ли у кого-нибудь попросить на время? Например, у барона Берга?..
   - Нашли у кого просить! Барон на Пере "тещиными языками" торгует с лотка - неужели, вы думаете, у него удержится такая ценная штука, как ящик с дуэльными пистолетами. Загнал!
   Огорченные, разошлись секунданты по своим доверителям:
   - Ну, что? - нетерпеливо спросил бледный, с горящими глазами граф Безухов. - Все готово? Когда?
   - Черта с два готово! Пистолетов нет.
   - Вот тебе раз! У барона Берга нет ли?
   - "Тещины языки" есть у барона Берга. Не будете же вы драться "тещиными языками"!
   - Может, в магазине можно купить? Если недорого...
   - Ваше сиятельство, что вы! В константинопольском магазине?! Дуэльные пистолеты? Да на кой же шут их будут держать? Для греков, торгующих маслинами и халвой?.. Нашли тоже Онегиных!.. Они больше норовят друг друга по шее съездить или - еще проще - обчистить на "пенды-грош", а не дуэль! Заверяю вас, что среди местных греков нет ни Ленских, ни Печориных...
   - Гм! Дьявольски глупо... Не отказываться же из-за этого от дуэли!
   - Впрочем, попытаюсь пойти еще в одно место: в комиссионный магазин "Окказион" - не найду ли там?..

* * *

   - Здравствуйте. Чем могу служить?
   - У вас есть дуэльные пистолеты?
   - Помилуйте, все есть! Ковры, картины, бриллианты, курительные трубки...
   - Ну на кой мне черт курительная трубка? Из нее не выстрелишь.
   - Пардон, стреляться хотите? Дуэль?
   - Не я. Я по доверенности.
   - Ага. Так, так. Присядьте! Ну, желаю удачи. А пистолетики найдутся. Вам пару?
   - Не четыре же! Это не кадриль танцевать.
   - Нет, я в том смысле спросил, что, может, одним обойдетесь.
   - Что вы за чушь городите! Какая же это дуэль с одним пистолетом?!
   - А почему же? Сначала первое лицо стреляет, потом, ежели не попал, передает партнеру, тот стреляет, и так далее. Экономически-с.
   - Подите вы! Сколько стоит пара?
   - Для вас? Двести лир.
   - Вы с ума сошли! Они и шестидесяти не стоят!
   - Не могу-с. А пистолеты такие, что поставьте в затылок пятерых - пятерых насквозь пронижет.
   - Ну, вот! Что ж мы, для вашего удовольствия еще четыре пары дуэлянтов подбирать будем? Уступите за сто.
   - И разговору такого нет.

* * *

   - Ну, что?!
   - Черт его знает - с ума сошел человек! Он, может, из человеколюбия, но нельзя же драть двести лир за пару! Скажите, сколько вы ассигнуете?
   - Мм... Могу отдать все, что имею, - сорок лир.
   - Впрочем, с какой стати вы сами будете нести все расходы. Вот еще! Пусть противник принимает на себя половину!
   - Послушайте! Удобно ли обращаться... по такому поводу!
   - В Константинополе все удобно! Я с него и за доктора половину сдеру!..

* * *

   Колесо завертелось.
   Полковник Н. пошел к корнету Ростову и потребовал, чтобы его доверитель, князь Болконский, заплатил свою долю за пистолеты - 40 лир; корнет пошел к князю - у князя нашлось только 25 лир; корнет отправился к полковнику, но полковник нашел, что шансы неравны, и предложил взять доктора - на счет князя; потом оба пошли в комиссионный магазин и стали торговаться...
   Хозяин уступал за полтораста (без зарядов); секунданты давали 60 с зарядами; не сойдясь, оба разошлись по своим доверителям за инструкциями; граф предложил полковнику Н. взять пистолеты напрокат; полковник отправился к корнету Ростову; оба отправились в комиссионный магазин; хозяин согласился на прокат, но просил залог в полтораста лир; оба снова разошлись по доверителям; один из доверителей (граф) согласился дать в залог брошку жены (100 л.) с тем, чтобы князь Болконский доплатил остальное; корнет Ростов отправился к князю, но у князя оказалось всего-навсего 15 лир; граф передал через своего секунданта, что князь саботирует дуэль, а князь ответил через своего секунданта, что бедность не саботаж и что он, если и задолжает графу за пистолеты, то впоследствии, когда будут деньги, отдаст; граф чуть было не согласился, но жена его возмутилась: "С какой стати, - говорила она, - раз шансы неравны: если он тебя убьет, он этим самым освобождается от долга, а если ты его убьешь, ты с него ничего не получишь... Я вовсе не желаю терять на вашей дурацкой дуэли!"; граф возразил, что это не дурацкое, а дело чести; графиня ответила в том смысле, что, дескать, какая честь, когда нечего есть; из комиссионного магазина пришел мальчик и простодушно спросил: "А что теи господа будут стрелять друг у друга или отдумали, потому как, может, найдутся другие покупатели - так отдавать или как?" Граф послал его к князю Болконскому, графиня послала его к черту, а он вместо этого раскрыл зонтик от дождя и побежал домой.
   Наступала осень.

* * *

   О Ленские, Печорины, Онегины и Грушницкие!
   Вам-то небось хорошо было выдерживать свой стиль и благородство, когда и пистолеты под рукой, и камердинеры собственные, и экипажи, и верховые лошади... "Дуэль? Пожалуйста! Такое-то место, такой-то час, деремся на пистолетах..." А попробуйте, милостивый государь господин Ленский, пошататься по "окказионам", да поторговаться до седьмого поту, да войти в сношения с Онегиным на предмет взятия на себя части расходов, да получить от Онегина отказ, потому что у него "юс-пара" в кармане... так тогда не "Умру ли я, стрелой пронзенный" запоете, а совсем из другой оперы:
  
   Помереть не померла,
   Только время провела.

* * *

   Бедные мы сделались, бедные...
   И прилично ухлопать-то друг друга не имеем возможности!
  

АРГОНАВТЫ И ЗОЛОТОЕ РУНО

   С тех пор как осенью 1920 года пароход покинул берега Крыма, и до самого Константинополя они так и ходили нераздельно вместе - впереди толстый, рыжебородый со сложенными на груди руками, за ним, немного сзади, двое: худощавый брюнет с усиками и седенький, маленький. Этот вечный треугольник углом вперед напоминал стаю летящих журавлей.
   Только один раз я увидел их не в комбинации треугольника: они дружно выстроились у борта парохода, облокотясь о перила, и поплевывали в тихую воду Черного моря с таким усердием, будто кто-нибудь дал им поручение - так или иначе, а повысить уровень черноморской воды. Я подошел и бесцельно облокотился рядом.
   - Ну что, юноша, - обратился вдруг ко мне седенький. - Как делишки?
   - Ничего себе, юноша, - приветливо ответил я.
   - Дрянь делишки.
   - Что думаете делать в Константинополе?
   - А черт его знает. Что придется.
   - Так нельзя, - наставительно отозвался черноусый мужчина. - Надо заранее выработать план действий, чтобы не очутиться на константинопольском берегу растерянным дураком. Вот мы выработали себе по плану - и спокойны!
   - Прекрасное правило, - пришел я в искреннее восхищение. - Какие же ваши планы?
   Седенький подарил морскую гладь искусным полновесным плевком и, поглядывая на удалявшиеся с глаз плоды губ своих, процедил сквозь энергично сжатые губы:
   - Газету буду издавать.
   - Ого! Где?
   - Что значит - где? В Константинополе. Я думаю сразу ахнуть и утреннюю, и вечернюю. Чтобы захватить рынок. Вообще, Константинополь - золотое дно.
   - Дно-то дно, - с некоторым сомнением согласился я. - Только золотое ли? - Будьте покойны, - вмешался черноусый. - На этом дне лежат золотые россыпи, только нужно уметь их раскопать. Впрочем, мои планы скромнее.
   И две стороны треугольника сейчас же поддержали третью:
   - Да, его планы скромнее.
   - Журнал будете издавать? - попытался догадаться я.
   - Ну, что там ваш журнал! Чепуха. Нет, мне пришла в голову свежая мыслишка. Только вы никому из других пассажиров не сообщайте. Узнают - сразу перехватят.
   Я твердо поклялся, что унесу эту тайну с собой в могилу.
   - Так знайте: я решил открыть в Константинополе русский ресторан.
   - Гм... Я, правда, никогда до сих пор не бывал в Константинополе, но... мне кажется, что... там уже в этом направлении кое-что сделано.
   - Черта-с два сделано! Разве эти головотяпы сумеют? Нет, у меня все будет особенное: оркестр из живых венгерцев, метрдотель - типичный француз, швейцар - швейцарец с алебардой, а вся прислуга - негры!
   - И вы всю эту штуку назовете русским рестораном?
   - Почему бы и нет? Кухня-то ведь русская! Щи буду закатывать, кулебяки загибать, жареных поросят зашпаривать. На всю Турцию звон сделаю.
   - Но ведь для этого дела нужны большие деньги!
   - Я знаю! Тысяч десять лир. Но это самое легкое. Найду какого-нибудь богатого дурака-грека - в компании с ним и обтяпаем.
   Молчаливый доселе бородач вдруг захохотал, подарил морскую гладь сложнейшим плевком с прихотливой завитушкой и дружески ударил меня по плечу.
   - Нет, это все скучная материя - дела, расчеты, выкладки. Вот у меня план, так план! Знаете, что я буду там делать?
   - А Бог вас знает.
   - То-то и оно. Ничего не буду делать. Сложа руки буду сидеть. Валюту везу. Ловко, а?
   - Замечательно.
   - Да-а. Узнает теперь этот Константинополишка Никанора Сырцова! Ей-бо, право! Палец о палец не ударю. Сложу руки и буду сидеть. Поработали - и буде. Ежели встречу там где - шампанеей до краев налью. Да просто заходи в лучший готель и спроси Никанора Сырцова - там я буду! А може, я в Васькиной газете публиковаться буду: "Такой-то Никанор Гаврилов Сырцов разыскивает родных и знакомых на предмет выпивки с соответствующей закуской". А в кабак мы с тобой будем ходить только в Петькин: пусть нам там негры и венгерцы дурака ломают. Поддержим приятеля, хе-хе! Хай живе Украина!
   Журавлиный треугольник отделился от перил, взмахнул крыльями и плавно понесся в трюм на предмет насыщения своих пернатых желудков.

* * *

   Пока все беженство кое-как утряслось, пока я лично устраивался - никто из журавлиного треугольника не попадался мне на глаза.
   Но однажды, когда я скромно ужинал в уголке шумного ресторана, ко мне подлетел головной журавль - Никанор Сырцов.
   - Друг! - завопил он. - Говорил, шампанеей налью, - и налью. Пойдем до кабинету. Какие цыгане - пальчики оближешь. Как зальются - так или на отцовскую могилу хочется бежать, или кому-нибудь по портрету заехать. Благороднейшие люди.
   Он сцепился со мной на абордаж, после долгой битвы победил меня и, взяв на буксир, отшвартовался "до кабинету", который оказался холодной дымной накуренной комнатой, наполненной людьми. В руках у них были гитары, на плечах - линялые кунтуши, на лицах - скука непроходимая.
   - Эй, брат! - воскликнул Сырцов, становясь в позу.
   - Люблю я тебя, а за что - и сам не знаю. Хороший человек, чтоб ты сдох! Веришь совести - вторую тысячу пропиваю!.. А ну, вы, конокрады, - ушкварьте. "Две гитары за стеной!.."
   Пел Сырцов, рыдал Сырцов в промежутках и снова плясал Сырцов, оделяя всех алчущих и жаждущих бокалами шампанского и лирами.
   - Во, брат, - кричал он, путаясь неверными ногами в странном танце. - Это я называю жить сложа руки! Вот она, брат, и есть настоящая жизнь! Ой, жги, жги, жги!..
   Последний призыв Никанора цыгане принимали вяло и, вместо поджога, только хлопали бокал за бокалом, зевая, перемигиваясь и переталкиваясь локтями. Впрочем, и сам Сырцов не мог точно указать, какой предмет обречен им на сжигание.
   - Постой, - попытался я остановить пляшущего Никанора. - Расскажи мне лучше - что поделывают твои приятели? Открыли ресторан? Издают газету?..
   - А черт их знает. Я восьмой день дома не был - так что мне газета! На нос мне ее, что ли?

* * *

   Шел я однажды вечером по Пти-Шан. Около знаменитого ресторана "Георгия Карпыча" раздался нечеловеческий вопль:
   - Интер-ресная газета "Пресс дю суар"! Купите, господин!
   Я пригляделся: вопил издатель из журавлиного треугольника.
   Очевидно, вся его издательская деятельность ограничилась тем, что он издавал вопли, с головой уйдя в несложное газетное дело сбыта свежих номеров.
   - Что же это вы чужую газету продаете, - участливо спросил я. - А своя где?
   - Дело этого... налаживается, - нерешительно промямлил он. - Еще месяц-два и этого... С разрешением дьявольски трудно!..
   - А что ваш приятель? Как его дело с рестораном?
   - Пожалуйте! Тут за углом, второй дом, вывеска. Навестите, он будет рад.
   - Слава Богу, - подумал я, идя по указанному адресу, - хоть один устроился!..
   Этот последний, действительно, увидев меня, обрадовался.
   Подошел к моему столику, обмахнул его салфеткой, вынул из кармана карточку и сказал:
   - Вот приятная встреча! Что прикажете? Водочки с закусочкой, горячего или просто чашку кофе?
   - Вы что тут, в компании? Нашли дурака-грека с деньгами?
   - Нет, собственно, он нашел меня, дурака. Или, вернее, я его, конечно, нашел, ну так вот... Гм!.. Пока служу. У него, впрочем, действительно, есть большие деньги. Я только... этого. Не заинтересован.
   - А венгерцев и негров нет?
   Он отвернулся к окну и стал салфеткой протирать заплаканное стекло.
   - И швейцар ваш без алебардов, безоружный, в опорках...
   - Шутить изволите. Может, винца прикажете? Хорошее есть...
   Еще месяц с грохотом пронесся над нашими головами.
   Проходя мимо греческого пустынного ресторанчика, я иногда видел дремлющего у стены с салфеткой под мышкой смелого инициатора дела, построенного на венгерцах, неграх, швейцарцах и алебардах.
   И по-прежнему издатель на углу яркой улицы издавал стоны:
   - "Пресс дю суар"!
   Вчера, остановившись и покупая газету, я спросил простодушно:
   - А что же ваша собственная газета?
   - Наверное, скоро разрешится.
   - Ну, а что ваш приятель Никанор Сырцов? По-прежнему сидит сложа руки?
   - Сложа-то сложа... Только не сидит, а лежит. От голодного тифа или что-то вроде - помер. Все деньги на цыган да на глупости разные проухал! У меня в конце концов по пяти пиастров перехватывал! Да мне тоже, знаете, взять их неоткуда. Вот тебе и "сложа руки"! Много их, таких дураков.
   И когда он говорил это, у него было каменное неподвижное лицо, как у старых боксеров, которых другие боксеры лупили по щекам огромными каменными кулачищами, отчего лицо делается навсегда непробиваемым.
   Жестокий это боксер - Константинополь! Каменеет лицо от его ударов.
  

РАЗВОРОЧЕННЫЙ МУРАВЕЙНИК

   Разговор в беженском общежитии:
   - Здравствуйте... Я к вам на минутку. У вас есть карта Российской империи?
   - Вот она. На стенке.
   - Ага! Спасибо. А почему она вся флажками покрыта? Гм? Для линии фронта флажки, кажись, слишком неряшливо разбросаны...
   - Родственники.
   - Ага! Родственники это сделали?
   - Какие родственники! Я это сделал.
   - Родственникам это сделали? Для забавы?..
   - К черту забаву! Для собственного руководства сделал.
   - В назидание родственникам?
   - Плевать хочу на назидание!
   - А при чем же родственники?
   - Выдерните флажок из Екатеринослава! Ну? Что там написано?
   - "Алеша" написано.
   - Так. Брат. Застрял в Екатеринославе.
   - Позвольте... А где же ваша вся семья?
   - А вот, следите по карте... Отправной пункт - Петербург - застряла больная сестра. Служит в продкоме, несчастная. "Москва" - потеряли при проезде дядю. Что на флажке написано?
   - Написано "Дядя".
   - Правильно написано. Дальше - "Курск": арестована жена за провоз якобы запрещенных 2-х фунтов колбасы. Разлучили - повели куда-то. Успел вскочить в поезд, потому что там оставались дети. Теперь - ищите детей... Станция Григорьевка - Люся... Есть Люся? Так. Потерялась в давке. Еду с Кокой. Станция Орехово. Нападение махновцев, снова давка - Коку толпа выносит на перрон вместе с выломанной дверью. Три дня искал Коку. Пропал Кока. Какой флаг на Орехове?
   - Есть флаг: "Кока на выломанной двери".
   - Правильный флаг. Теперь семья брата Сергея... Отправной пункт бегства - Псков. Рассыпались кистью, вроде разрыва шрапнели. Псков - безногий паралитик-дедушка, Матвеевка - Грися и Сеня. Добронравовка - свояченица, Двинск - тетя Мотя, сам Сергей - Ковно, его племянник - где-то между Минском и Шавлями - я так и флажок воткнул в нейтральную зону... Теперь - гроздь флажков в ростовском направлении - семья дяди Володи, тонкая линия с перерывами на сибирское направление - семья сестры Лики!.. Пук флажков по течению Волги... Впрочем, что это я все о своих да о своих... Прямо невежливо! Вы лучше расскажите - как ваша семья поживает?
   - Да что ж рассказывать... Они, кроме меня, все вместе - все 9 человек.
   - Ну, слава Богу, что вместе.
   - Вы думаете? Они на Новодевичьем кладбище в Москве рядышком лежат...
  

ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ

   Когда я шел по улице, то случилось так, что этим актером будто кто-то швырнул в меня из окна третьего этажа: так неожиданно налетел он на меня, и едва ли - не сверху.
   - Осторожнее, грудную клетку поломаете, - испуганно воскликнул я.
   - Простите, не заметил. Задумался.
   - Небось, все о дороговизне здешней жизни думаете?..
   - Так. Млеко-та от крав гораздо-та драгота.
   - Я... вас... не понимаю.
   - Я насчет крав. Млеко-та ихнее, говорю, гораздо драго-та.
   - Это еще что за арго?
   - Болгарский язык. Я теперь по-болгарски учусь.
   - На какой предмет?
   - В славянские земли еду.
   - На какой предмет?
   - Петь там буду. Я певец. Петь буду.
   - На какой предмет?
   - Деньги зарабатывать. Там, говорят, очень выгодно для актеров. Болгары - чудесный народ.
   В это время к моему собеседнику подошел другой актер. Поздоровались они:
   - Живио.
   - Наздар!
   - Скро едъм?
   - Как тлько блгарскую взу плучу-та.
   - Вы тоже едете? - спросил я.
   - Обязательно. Все едут: Звонский, Кринский, Брутов, Крутов, Весеньев и Перепентьев.
   - Позвольте... Вас я еще понимаю, что вы едете: ваша специальность - балалайка... Так сказать, международный язык! А что там будут делать Брутов и Крутое? Ведь они драматические.
   - Драму будут играть.
   - Но ведь болгары не понимают по-русски!
   - Поймут! Все дело в том, что из пьесы нужно все гласные вымарать и к каждому слову "та" прибавить. Тогда и получится по-болгарски. Сейчас помощник режиссера сидит и вымарывает, актеры даже рады: меньше учить придется. Здраво-та?!
   - Крпко здраво, - улыбнулся я.
   - Вот видите - вы тоже уже научились. Это ведь быстро! Пресимпатичный язык! Когда едете?
   - Я не собираюсь.
   - Неужели?! Первого человека вижу, который не едет в славянские земли!
   - А что мне там делать?
   - Писать будете. Написали рассказ, вычеркнули все гласные, да и марш в газету. Как говорится: марш, марш, генерале наш!
   - Вздор! Дурацкая мсль-та!
   - Ничего не дурацкая. В славянских землях многи листа излази.
   - Чего-о?
   - Я говорю: многи листи излази. По-нашему - много газет выходит. А театр, по-ихнему, - позорище.
   - Вот видите. А вы едете.
   - Да ведь не я один. И Громкий, и Самыкин, и Зуев, и Заворуев - все едут.
   - Как Заворуев?! Ведь он не актер!
   - А он хорошо на пробке играет. Зажмет пробку в зубы и ну по щекам пальцем щелкать. Любой мотив изобразит.
   - Гм... да... Теперь я понимаю, почему театр по-славянски - позорище.
   - Самыкин, хотя он и беговой наездник, - у нас он будет знаменитым славянским стрелком.
   - Ну, дай ему Бог настрелять побольше.
   Подошел к нам Сеня Грызунков, существо, умственный багаж которого не позволил бы своему обладателю и до Кады-Кея без посторонней помощи доехать.
   - Здрав буди, - сказал Сеня, здороваясь со мной. - Ну, братцы, поздравьте! Исайя, ликуй. Получил заграничный паспорт и еду в церковнославянские земли!
   - Сеничка, - сочувственно сказал я. - Как же ты поедешь в церковнославянские земли... Ведь там, поди, церквей много?..
   - Ну, так что ж...
   - А вашего брата и в церкви бьют.
   - Мой брат и не едет. Он в Совдепии застрял. А мы с Маничкой Овсовой едем. У нее позавчера в половине пятого голос открылся. Настоящая Нежданова. Будем цыганскими романсами работать. Едем я, она и ее тетка. Гайда тройка!

* * *

   Пришел я домой, взглянул на карту Болгарии, и сердце у меня сжалось:
   - Больно-та мала страна-та. Но тут же и успокоился:
   - Это ничего, что страна маленькая, зато сердце у нее великое. Душа гостеприимная.
   Вижу отсюда, что пригреет Болгария, по мере возможности, и Громыкина, и Самыкина, и Зуева, и Заворуева.
  

ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ

   Меня часто спрашивают:
   - Простодушный! Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
   - Боюсь, - робко шепчу я.
   - Вот чудак... Чего ж вы боитесь?
   - Я писатель. И поэтому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
   - Эва! Да какая же это родная территория - Константинополь?
   - Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля - шофер кричит: "Пожалуйте, господин!" Цветы тебе предлагают: "Не купите ли цветочков? Дюже ароматные!" Рядом: "Пончики замечательные!" В ресторан зашел - со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь - слышишь:
  
   Матреха, брось свои замашки,
   Скорей тангу со мной пляши...
  
   Подлинная черноземная Россия!
   - Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
   - Тому есть примеры, - печально улыбнулся я.
   - А именно?..
   Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну известную мне грустную историю.
   О русском писателе
   Русский пароход покидал крымские берега, отплывая за границу.
   Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
   - Прощай, моя бедная истерзанная родина! Временно я покидаю тебя. Уже на горизонте маячат Эйфелева башня, Нотр-Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась с глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мною Россия! И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить "Медведя" на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой! На всю жизнь врежешься ты в мозг мне - моя смешная, нелепая и бесконечно любимая Россия!
   Жена стояла тут же; слушая эти писательские слова, - и плакала.

* * *

   Прошел год.
   У русского писателя были уже квартира на бульваре Гренель и служба на улице Марбеф, многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него были свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное "ординэр"...
   Пришел он однажды домой после кролика, после "ординэр'а", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
   - Что ты хочешь делать? - спросила жена.
   - Хочу рассказ написать.
   - О чем?
   - О России.
   - О че-ем?!
   - Господи Боже ты мой! Глухая ты, что ли? О России!!!
   - Galmez-vous, je vous en prie*. Что ж ты можешь писать о России?
   ______________________
   * Успокойтесь, прошу вас (фр.).
   ______________________
   - Мало ли! Начну так: "Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге... Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской..."
   - Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?
   - А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности Невскую улицу! Итак: "...высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к "Медведю". "Что, холодно, monsieur?" - спросил метрдотель, подавая карточку. - "Mais oui*, - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!"
   ______________________
   * Ну да (фр.).
   ______________________
   - Послушай, - робко перебила жена. - Разве есть такое слово "замерзавец"?
   - Ну да! Человек, который быстро замерзает, - суть замерзавец. Пишу дальше: "Прошу вас очень, - сказал тот молодой господин. - Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais* и одну рюмку рабиновку".
   ______________________
   * Хорошая свежая рыба (фр.).
   ______________________
   - Что это такое - рабиновка?
   - Это такое... du водка.
   - А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка - жена Рабиновича.
   - Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!
   И принялся грызть перо. Грыз до утра.

* * *

   И еще год пронесся над писателем и его женой. Писатель пополнел, округлел, завел свой auto - вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, - щедро оплачивала его - "сет селебр рюсс"*.
   ______________________
   * Этот знаменитый русский (фр.).
   ______________________
   Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл "Боже, царя храни...". Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России...
   - О, нотр повр Рюсси!* - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия.
   ______________________
   * Наша бедная Россия (фр.).
   ______________________
   Пришел. Сел. Написал:
   "Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен*. Один молодой господин ходил по одна улица, по имени сей улица: Крещиатик. Ему очень хотелось manger**. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse de*** рабинович и одна застегайчик avec**** тарелошка с ухами..."
   ______________________
   * Настоящая петербургская (фр.).
   ** Есть (фр.).
   *** Официант, одну чашку (фр.).
   **** С (фр.).
   ______________________

* * *

   Я кончил.
   Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
   Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
   - А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки!
   - Да, - ухмыльнулся мой собеседник. - Трудно вам уехать из русского города!
  

ЯЗЫК БОГОВ

   Маленькая грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему безработному знакомому.
   Он слишком горд, чтобы признать отчаянное положение своих дел, но, зайдя к нему сегодня, я сразу увидел все признаки: вымытую собственными руками рубашку, сушившуюся на портрете Венизелоса, тарелку, на которой лежал огрызок ужасающей жареной печёнки с обломком семита, - отложенные в качестве ужина, грязная, закопченная керосинка с какой-то застывшей размазней в кастрюле.
   Обитатель комнаты так углубился в чтение книги, что даже не заметил моего появления...
   - Что ты сидишь, как сыч, - нос в книгу уткнул. Захлопывай книгу, пойдем по взморью на лодке кататься. Погода изумительная!
   Поднял он от книги тяжелую голову, поглядел на меня ничего не видящими глазами - опять уставил их в книгу.
   - Ну, что же ты?
   - Сегодня не могу, книжку читаю.
   - Подумаешь, важность - книжка! Что это: откровение великого мыслителя, что ли?
   - Подымай выше! Видишь, не могу оторваться.
   - Поэма Эдгара По?
   - Убирайся ты со своим По!
   - Бешеная фантазия Гастона Леру?
   - Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга и называется: первые несколько листов оторваны. Знакомый газетчик дал.
   - Да с чего же начинается?
   - А вот послушай: "...вообще, на рынках и в лавках купить хороших, сытых, т.е. откормленных цыплят - большая редкость. Ежели хотите иметь хороших цыплят, то, купив их живыми, следует покормить недельки две дома гречневой крупой, заваренной кипящим молоком, и содержать всех в тесном месте, чтобы цыплята не бегали. Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу (тут голос моего приятеля дрогнул от волнения), то покормите их варенным на молоке рисом! Цыплята будут объедение: белое, нежное, тающее во рту мясо, с косточками, как хрящики. Правда, такое кормление молочным рисом обходится немало - рубля 3 - 4".
   Я проглотил слюну и нетерпеливо воскликнул:
   - Постой! Да ведь это простая поваренная книга!!
   - Простая?! Нет, брат, не простая! Послушай-ка: "Главный подвоз рябчиков - вологодских и астраханских - начинается с установившегося зимнего пути. Лучшие сибирские рябчики - кедровики, то есть питающиеся кедровыми орехами. Когда выбираете дичь, она должна быть чиста, чтоб дробинки, так сказать, нигде не было видно. Это тем особенно важно, что тогда во время жаренья жирной птицы сало и сок из ее ранок не вытекают, отчего она не высохнет и не потеряет во вкусе. Хороший рябчик должен быть: бел, сыт, т. е. мясист. Аромат его - приятно-смолянистый".
   - Ну, так едем, что ли?
   Я внутренне лукаво улыбнулся и добавил:
   - Марья Григорьевна тоже едет.
   - Марья Григорьевна? Ага. А ты вот это послушай: "Бывают случаи, что люди самые опытные ошибаются в выборе рыбы - да еще как ошибаются-то! Плавают, например, в садке или окаренке две стерляди; рост у них, правильнее, мера, - одинаковая, обе толстые, брюшко у обеих желтое, обе без икры, яловые, что вкуснее. Вы просите подрезать рыб снизу, к наростику, т.е. к хвосту. Подрезать обеих: и обе - как желток, жир - червонное золото. Чего еще требовать? Как еще пробовать? Между тем за столом оказывается, что одна из стерлядей вкусом удивительная, нежная, тает во рту, другая - так себе, грубая, дряблая, темновата, да и жиру в ней оказывается мало - весь он остался в рассоле, в котором варили стерлядь, и потемнела-то она во время варки. Отчего? Оттого, что стерлядь эта другой воды: первая - из Оки, вторая - волжская!!"
   - Н-да, - задумчиво сказал я, машинально глотая слюну. - Дела!
   - Вот видишь! А ты знаешь, как телят поят?
   - Подумаешь, важность; дадут ему воды - он и пьет.
   - Ха-ха-ха! Слушай: "Еще не так важно отпоить теленка, как важно выбрать его для отпоя, в чем, главное, и заключается секрет троицких телятников. Именно: выбирайте для отпоя теленка на низких, а не на высоких бабках, смотрите, чтоб у него были белы белки и губы изнутри, когда их подвернете. Теленок, выбранный для отпоя, не должен делать большого движения, для чего его ставят в тесное стойло, где бы он мог только повернуться, лечь и встать, но отнюдь не скакать и играть; подстилки не должно класться никакой: одна соломина, которую теленок будет жевать, - испортит все дело. В стойле должно быть сухо, для чего пол делают наклонным, с дырьями, чистым. Ежели в молоко будет подлита хоть капля воды или подбавлена мука, - телятина будет непременно красна и груба. Менее как в четыре-пять недель порядочно отпоить теленка нельзя; но поят очень хороших по три, даже по четыре месяца. Конечно, таким телятам молока от одной коровы недостаточно, и поят их от двух, трех, пяти и более коров".
   - Что ты хочешь этим сказать? - угрюмо спросил я.
   - Ничего! - отвечал он торжествующе.
   - А Марья Григорьевна тебя два раза спрашивала; она сегодня особенно интересна. И понимаешь - на блузке совсем прозрачные рукава... А руки! Белые, пухленькие, с ямочками на локтях. Грудь...
   - А это: "К масленице зернистую икру подвозят в столицы и даже почти во все города нашего отечества в огромном количестве. К сожалению любителей, хорошая зернистая икра всегда в цене (4 - 4 1/2 руб. фунт); достоинства зернистой икры следующие: малая соль, разбористость, т.е. зерно должно быть цело, не смято и отделяться одно от другого свободно, раскатываться в дробь. Белужья икра крупнее и беловатее, осетровая - мельче и с желтизной, но трудно сказать, которая лучше. Лучшая зернистая икра - багреная, т.е. та, которая вынута из рыбы, пойманной на воле багром, а не садковая, т.е. вынутая из рыбы, сидевшей уже в садках, из потомленной рыбы". Ха-ха! Понимаешь, как люди раньше жили? Икру из томленой рыбы он не лопал!..
   - Послушай: замечательная погода. Море тихое, а? Поедем... Сейчас полная луна, с берега доносится музыка, волны тихо шелестят о борта лодки... Марья Григорьевна смотрит на тебя загадочным мерцающим взглядом. Стройная подъемистая ножка шаловливо выглядывает из-под края шумящей юбки...
   - А это?! "Макароны Монгляс. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печёнки, трюфели и шампиньоны, предварительно обжарив их в масле. Потом прибавить ложку белого соуса, размешать, подавать при консоме..." А? каково?
   - Не спорю, - вздохнул я. - Макароны Монгляс
   - очень вкусная штука. Да, кстати, о Марье Григорьевне. За ней в последнее время усиленно прихлестывает Пузыренко... Если ты не поедешь - он тоже увяжется в лодку...
   - Меня не это удивляет, - рассеянно возразил приятель. - Меня удивляет "Гарнир Массена". Полюбуйся-ка: "Снять с дроздов филеи, подрезать верхнюю плеву, подсолить, изжарить. Очистить свежие каштаны и, обжарив немного в сливочном масле, залить бульоном, сварить до мягкости; приготовить на двух яйцах лапшу, сварить в соленом кипятке, откинуть на решето. Когда все будет готово, сложить лапшу на растопленное масло в кастрюле, размешать, выложить на блюдо, сверх лапши уложить филеи, а средину наполнить сваренными каштанами..."
   - Ей-Богу, - моляще простонал я, - я дроздов не люблю. Другое дело перепелки... И Марья Григорьевна их очень любит. Знаешь, когда она ест своими беленькими зубками...
   - Перепелки, говоришь? Изволь! "Гарнир Шомель". Снять филеи с 6 перепелок и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на вымазанную маслом глубокую сковородку и обжарить. Выпустить в кастрюлю 10 желтков яиц, развести выкипяченным соком из перепелов, посолить, процедить, разлить в намазанные маслом формочки и сварить на пару. Нафаршировать овальные гренки фаршем из дичи N 17..."
   - Постой, постой! А как делается N 17?..
   - Сейчас посмотрим... Было 2 часа ночи.
   Луна, освещавшая где-то далеко на тихом взморье Марью Григорьевну и Пузыренко, заглядывала и к нам в окно.
   Так как мой приятель устал читать, - его заменил я.
   Наклонившись над книгой, читал я внятно и со вкусом: "Артишоки, фаршированные другим манером. Приготовить артишоки, обдать их кипятком, а потом выбрать на салфетку. Приготовить фарш N 27, прибавить шампиньонов, рубленого трюфеля, рубленой зелени, раковых шеек..."

* * *

   Смаковали до утра.
   Что ни говори, а бедному русскому в Константинополе удается иногда попировать по-царски.
  

БРИЛЛИАНТ В ТРИ КАРАТА

   Недавно я мог разбогатеть. И я с высоко поднятым челом прошел мимо этого богатства, к которому буквально стоило только протянуть руку.
   Что меня удержало? Полагаю, исключительно только те принципы, которым еще в детстве научила меня мама, да то кроткое лицо любимой девушки, которое глянуло на меня с небес.
   На Пере около Русского посольства в 4 часа дня ко мне подошел бедно одетый человек с открытым лицом и спросил:
   - Где банкирская контора Иванова?
   - Не знаю, голубчик, - вежливо сказал я, разглядывая витрину книжного магазина.
   Тогда он обратился к другому господину, стоявшему подле, - солидному, приветливого вида господину.
   - Где банкирская контора Иванова?
   - А зачем вам банкирская контора?
   - Да вот хочу русский золотой продать.
   На лице солидного ясно отпечаталось ненасытное корыстолюбие:
   - Сколько хотите? - спросил он, подмигивая мне...
   - Пять лир.
   - Давайте.
   Я пошел вперед, но солидный догнал меня и, очевидно, не смогши сдержать распиравшей его изнутри радости, объявил:
   - Видали вы такого дурака? Золотой стоит семь с полтиной, а он за пять отдал.
   - А хорошо ли пользоваться неопытностью ближнего? - мягко упрекнул я.
   - Ну, вот еще! Дураков учить надо.
   В это время человек, так жестоко охарактеризованный солидным, догнал нас и сказал, таинственно озираясь:
   - А у меня еще вещички есть... Не купите ли?
   Мой новый знакомый заволновался и толкнул меня по-сообщнически локтем: не будет ли, дескать, поживы?
   - Только зайдем под ворота.
   И тут в полумгле ворот перед нашими очарованными глазами блеснули из бархатной коробочки два великолепных круглых бриллианта...
   - Сколько хотите? - истерически заволновался солидный, даже облизнув запекшиеся губы. - Я куплю.
   И шепнул мне на ухо:
   - Понимаете... Трехкаратники. Чистая вода. Лир по семьсот. Если хотите - уступлю вам.
   Мое врожденное благородство не позволило мне воспользоваться таким щедрым предложением.
   - О, что вы! Вам первому предложено...
   - Ну, хорошо, я триста лир дам за пару! - засуетился солидный... - Только сейчас в контору сбегаю. У меня тут комиссионно-ювелирная контора. Подождите минутку...
   Продавец оказался капризным, как избалованная кокетка:
   - Ну, вот еще: ждать! Хотите - берите, нет - не надо.
   И, замкнувшись в самого себя, побрел вперед. Мой новый знакомый схватил меня за руку и умоляюще зашептал:
   - Не упускайте его из виду! Задержите хоть на пять минут, пока я за деньгами смотаюсь. Двести вам дам за комиссию!.. Идите за ним. Ведь тут на полторы тысячи.
   Я догнал продавца и, усмехаясь, сказал:
   - А этот субъект здорово разгорелся на ваши бриллианты. Он просит подождать.
   - А ну его!.. Не продам я ему, - угрюмо пробормотал таинственный бриллиантщик.
   - Почему?
   - Не хочу с жидами дело иметь.
   - Фи! Стыдитесь! - огорченно заметил я. - При чем тут эта расовая рознь, когда лучшие умы...
   - Купите лучше вы. Я вам за сто отдам. Суетная гордость наполнила мою душу:
   - Вот, подумал я. - Значит, есть же во мне что-то до того привлекательное, что даже незнакомый человек под влиянием этого гипнотического обаяния готов отдать сокровище за десятую долю стоимости.
   - Увы, голубчик, - вздохнул я. - У меня и всего-то есть пятьдесят лир.
   - Ну, давайте.
   - Красиво ли это будет, - вскричал я в благородном порыве, - если я воспользуюсь вашей неосведомленностью! Знайте же, о продавец, что тот господин оценил ваши бриллианты в полторы тысячи!.. Он говорит: чистая вода.
   - А Бог с ними... Куда я их дену!.. О, бедное непрактичное дитя! Сердце мое дрогнуло жалостью...
   - Ну... пойдем со мной в магазин! У меня есть знакомый ювелир!.. Я попрошу, он вам заплатит не менее тысячи!
   - Нет, какие там магазины... Не пойду я... Начнутся расспросы: что да как?
   - Послушайте, - прошептал я, и моя честная кровь застыла в не менее честных жилах. - Честным ли способом приобретены эти драгоценности?!
   - Ну, что вы, господин! За кого вы меня принимаете...
   - О, простите, простите, - бросился я к нему, в раскаянии пожимая его руку. - Я было усомнился, но ведь это так понятно... И, поверьте, если бы у меня было лир восемьсот...
   - Берите за пятьдесят одну штуку!..
   - О, нет, нет. Это было бы неблагородно по отношению к вам! Ведь я же вижу, что вы можете получить в десять раз больше... Вот зайдем в этот ювелирный магазин, я устрою...
   - В этот? Именно в этот? Зайдем.
   Перед намеченным нами магазином стоял человек без шапки, очевидно, приказчик, вышедший подышать свежим воздухом.
   - Куда вы? - растопырил он руки. - Магазин на полчаса закрыт. Проверка. Приходите через полчаса. А что вы хотели?
   Мой спутник доверчиво раскрыл коробочку.
   - Ах, какая прелесть! - вскричал приказчик, совершенно ослепленный. - Каратов по пяти! Постойте, куда ж вы?!
   Владелец бриллиантов пошел вперед, а человек с наружностью ювелирного приказчика схватил меня за руку и зашептал:
   - Ради Бога, не упускайте! Это пятикаратники! Чистая вода! Купите у него, наш магазин даст вам тысячи полторы! Приходите только через полчаса. Не выпускайте!
   Богатство сверкало тут же, можно сказать, перед самым моим носом, ослепляло меня, но... имел ли я моральное право пользоваться наивностью доверчивого простака?
   - Ну, что?.. Покупаете, что ли? - обратился ко мне этот чудак. (Он видел, что я колебался.)
   - Но... у меня только пятьдесят лир!..
   - Берите! Все равно, - беззаботно махнул он рукой. Дрожа от тайной радости, я засунул руку в карман и вынул пятьдесят лир... О, что мне сейчас эти жалкие гроши, когда через час я буду обладателем сотен...
   - Вы мне дайте тот, который побольше, - жадно прошептал я.
   - Пожалуйста!
   Я протянул руку к бриллианту, и вдруг... кроткий образ моей умершей невесты будто заглянул с неба мне в душу. "Прав ли ты, обманывая своего ближнего?" - прозвучал голос с небес.
   - О, Мэри, - воскликнул я внутренно. - Простишь ли ты меня? О, Мэри, это была только минута слабости!
   Взор мой просветлел... Я спрятал деньги обратно в карман и твердо сказал:
   - Нет, друг мой, это было бы преступлением в отношении вас! Такая драгоценная вещь за гроши... о, нет!.. Я дам вам рекомендательное письмо к одному моему богатому приятелю, а для него полторы-две тысячи лир по справедливой оценке ювелира... Куда ж вы?!
   Он взглянул на меня непередаваемым взглядом и замешался в толпе.
   О, Мэри! Только ради тебя я оттолкнул протянутую руку, полную роскоши, красоты и богатства.

* * *

   Ничего не понимаю.
   Вчера один знакомый восторженно рассказывал мне о том, что купил по случаю на Пере "четырехкаратник" за 35 лир...
   - Это нечто изумительное! - кричал он. - Это перл природы.
   Пошли мы оба сбывать перл природы в ювелирный магазин - хозяин предложил за "перл" 15 пиастров. Как катастрофически падают цены на бриллианты!
  

КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЕ ГРЕКИ

   До русской революции я знал греков так же, как знал болгар, мадьяр, итальянцев...
   Мадьяры ходили по дворам, продавая мышеловки, итальянцы продавали коралловые ожерелья и брошки из лавы, болгарин специально демонстрировал по улицам дрессированную обезьяну, а грек исключительно торговал губками. Каждая национальность имела свою профессию, и никакой путаницы не было. Если бы вы каким-нибудь чудом увидели грека с обезьяной, то - одно из двух: или грек был не настоящий, или обезьяна поддельная...
   Встречал в России и чехов: их специальность была - преподавание в русских гимназиях латинского и греческого языков...
   А грек торговал губками...
   В Константинополе я впервые увидел греков, торгующих и не губками, и это сначала производило болезненное впечатление. Впрочем, если и не губками, то грек все равно торговал. За полтора года я не встретил ни одного грека, который был бы художником, музыкантом, инженером или балетным танцором...
   Благодаря новой турецкой политике все греки теперь покидают Константинополь... Для вас, читатель, это пустяки - одно из тысячи второстепенных политических течений, а для греков это то же, что разрушение Помпеи.
   У них были огромные магазины, рестораны, склады - и со всем этим грек должен расстаться...
   Может быть, и сейчас на вас это не произведет никакого впечатления. Велика важность: Бог дал, Бог и взял.
   Вы не знаете константинопольского грека... Все они как один скорей пустили бы себе пулю в лоб, чем расстались с благоприобретенным, но браунинг стоит 18 лир, а они и так на бегстве потеряют две трети состояния.
   Не говорите мне, что я жесток, - вы не знаете константинопольского грека...
   Когда вся Россия эвакуировалась из Крыма в Константинополь, - России помогали все, кроме греков: турки, армяне, французы, англичане и - только один грек сделал, что мог: повысил вдвое цены на сдаваемые русским комнаты...
   У всякого народа бывают хорошие, бывают и плохие элементы. У греков нет ни хороших, ни плохих элементов - все, как один, и один, как все. Правда, они даже по-своему любили русских, потому что русский - широкая славянская душа, и его можно обчистить, обмошенничать как угодно...
   Я бы еще понял грека, если бы он, "заработав" на русском, спустил потом легко нажитые деньги в каком-нибудь русском же ресторане - не таков грек. Содранную с нищего русского лиру он, озираясь, прячет в кошелек, кошелек в чулок, чулок в шкатулку, шкатулку под паркет, паркет накроет ковром - и тогда сам черт не достанет этих денег...
   Греческое искусство. Греческого театра нет. Греческой литературы нет. Музыки нет. Играют только на лире, и то если она турецкая, бумажная...
   Греческие журналы страшны по внешности: оберточная бумага замазана красной и синей краской, а приглядишься - рисунок украден из "Ла ви Паризьен" или "Сурир". Самая популярная греческая песня - "Пускай могила меня накажет" - украдена у русской улицы, национальный греческий танец - фокстрот, и танцуют они его только в железобетонных зданиях, потому что неогречанки, потомки Сафо, Фрины, Аспазии и Билитис, имеют ноги, по объему и весу своему разрушающие обыкновенный паркетный пол.
   Наружность грека. Константинопольский грек черен, гречанка толста. У грека лицо летом и зимой покрыто слоем собственного жира, у гречанки весь жир ушел в ноги...
   Одевается грек не по сезону, а по календарю: 6 дней в неделю ходит черт знает в чем, а в седьмой (воскресенье), сотворив все дела свои, надевает дорогой костюм с фирмой скончавшегося 12 лет тому назад портного, надевает великолепное пальто, кашне, лакированные ботинки, калоши (если стоит жаркое лето - это неважно), берет зонтик, берет под руку не менее пышно одетую жену и идет гулять по Пере, толкаясь среди тысячи таких же пышных греков.
   Иногда им овладевает припадок безумного разгула; тогда он заходит в кафе и требует: стакан кофе с пирожным (для себя), стакан чудесной кристальной воды (для жены).
   Надо отдать ему справедливость - если он не с женой, а с любимой девушкой - он тогда может раскутиться: требует для себя не один стакан кофе, а два, так что звезда его очей получает два стакана кристальной воды, что надолго делает ее гордой своим любимым...

* * *

   Вот что такое константинопольский грек и вот почему то, что недавно делалось с греками в Константинополе, - это разрушение Помпеи в грандиозном масштабе...
  

УТОПЛЕННИКИ

   По Пере куда-то спешил человек. Знакомый остановил его и спросил:
   - Куда?
   - В тюрьму.
   - Навещать кого-нибудь?
   - Нет.
   Он помолчал и добродушно добавил:
   - Может быть, кто-нибудь меня навестит.
   И тут же между ними произошел такой краткий диалог, что ему позавидовал бы любой спартанец:
   - Долги?
   - Огромные.
   - Предприятие?
   - Идиотское.
   - Коммерция?
   - Антреприза.
   - Прогорели?
   - Сажусь.
   - Кредиторы подсидели?
   - И публика.
   Будущий арестант сразу заволновался и вышел из рамок лаконичности.
   - Вы знаете, что меня погубило? Султанская вода!
   - Да что вы говорите? Такой вкусный освежающий безвредный напиток...
   - Я захлебнулся, утонул в нем... Можете представить - что такое Константинополь? Это огромный городище в два или три миллиона жителей... А может быть, пять... Черт его знает. Так из трех миллионов могло в мой сад и театр ходить пятьсот человек?
   - Могло.
   - Ведь это такой пустяк - одна шеститысячная! Понимаете - из шести тысяч человек пусть только один идиот придет - и мне уже будет хорошо. Поняли? Теперь пойдем дальше: могли эти пятьсот оставить в моем саду в среднем по лире?
   - Могли. Отчего же, - утешил его собеседник.
   - Я бы оставил.
   - Спасибо. Теперь уже не надо. Мой расчет был такой: из пятисот человек, если 25 будут пить шампанское, ведь это одна двадцатая пятисот, а остальные пусть жрут кофе, пиво и котлеты - и вот я и мои компаньоны уже с прибылью! Уже мы можем заплатить оркестру, артистам и аренду... О-о, проклятый городишко!
   - Шампанского меньше выпили?
   - Ни бутылки! Первые дни масса столов занята, но всюду - Султанская вода! Моря, океаны Султанской воды... Сидят, слушают огромную программу и дуют эту воду, как верблюды... Выпили 12 бочек, так что в первые три дня я даже мог покрыть этой Султанской водой свои расходы... Но потом эти пятьсот водяных каналий пересмотрели всю программу и потащились в другие сады пить Султанскую воду. На днях прихожу я в свой сад - у столиков стоят до сорока кельнерш, перед сценой гремит оркестр из 15 человек, на сцене мечутся первые персонажи, хор и балет - 42 человека и... кто же всю эту стоголовую армию должен оплатить? Сидят перед сценой 4 грека и, покусывая зубочистки, пьют Султанскую воду... И сделалось мне жутко... Представился мне Константинополь огромной ямой, где сотни тысяч человек попрятались по углам, насвистывают сами себе, вместо программы, "Мон-Омме" и дуют целыми цистернами Султанскую воду. А в пустом саду перед четырьмя эллинскими аристократами мечутся за две бутылки Султанской воды хор, балет, лучшие артисты - все это одетое, загримированное, срепетованное... Хватился я за голову, да и крикнул компаньонам: "Лопнули!" В корабле пробоина, и в пробоину вливается Султанская вода... (Он помолчал.) Теперь, слава Богу, хоть посижу в сухом месте. Впрочем, что это я все о себе да о себе... Расскажите, что вы поделываете?
   - А как же! Я теперь в больших хлопотах. С одним денежным человеком в компании сад и театр открываем. Расчет у нас, извольте видеть, такой...
  

ДЕЛА

   На далеких кофейных плантациях под лучами жгучего беспощадного солнца тысячи полуобнаженных людей работают, добывая миллиарды зерен кофе.
   Потом этот кофе грузится на корабли.
   Корабли бороздят неизмеримые пространства морей и океанов.
   Потом в Константинополе тюки кофе выгружаются.
   Потом его мелют.
   Потом жарят.
   Потом приносят в кафе.
   Варят, подают посетителям, которые делают дела только за чашкой кофе.
   Потом из этих дел ни черта не выходит.
   И прямо-таки больно мне: стоит ли тысячам полуобнаженных людей жариться под раскаленным солнцем, пароходам - плыть, рабочим - выгружать, кому-то молоть, жарить, варить, чтобы в результате ни из одного дела, решенного за чашкой кофе, - ничего не вышло.

* * *

   Вот те нижеследующие элементы, из которых слагается каждое константинопольское дело: одному человеку приходит в голову деловая мысль; он сообщает ее посреднику; при этом в кафе пьют кофе; очарованный деловой мыслью посредник мчится к капиталисту; пьют кофе; капиталист тоже приходит в восторг от замечательной деловой идеи. Сходятся, наконец, все трое, дуя кофе изо всех чашек, которые только видны в окрестности. Торжественные клятвы положить все дни своей оставшейся жизни, все соки своего ума - на проведение замечательного дела. Расходятся.
   Через три дня.
   Капиталист (посреднику):
   - Видите ли... Я, к сожалению, не могу внести деньги на это дело, потому что аргентинская шерсть упала по сравнению с бразильским зерном. Понимаете?
   Посредник:
   - Я вас понимаю. (Он ничего не понимает.) Мне самому, впрочем, сейчас не до этого дела: устраиваю метрополитен под Босфором!
   Посредник (встречается с автором идеи):
   - А знаете, что наш капиталистишка закинулся?
   - Я чувствовал это с самого начала.
   - У меня, впрочем, есть другой на примете. Если хотите...
   - Нет, спасибо. Я уже без вас нашел кое-что, очень подходящее...
   - Да? Ну, и слава Богу. Я бы все равно не мог заняться этим делом. Открываю воздушный ресторан на привязном шаре. Чудная мысль! Вот только бы капиталиста найти.
   - Гм! Капиталиста? - призадумывается автор предыдущей идеи. - У меня, кажется, есть для вас кое-что подходящее.
   И, о чудо! Прежнее дело безболезненно и легко забыто, инициатор предыдущего дела превратился в посредника настоящего дела, а посредник предыдущего, наоборот, - в инициатора.
   Капиталист отыскивается моментально!
   И снова: на кофейных плантациях кипит работа, собирают, грузят, везут, выгружают, жарят, мелют, варят - для чего? Только для того, чтобы три деловых человека поговорили, выработали проект договора, поклялись бодро идти нога в ногу по избранному деловому пути до конца своей жизни - и разошлись в разные стороны, не моргнув бровью.

* * *

   Никогда не предлагайте константинопольцу верных дел - они не для него.
   От дела, могущего принести 50 процентов пользы, он брезгливо отвернется.
   Но в воздушный ресторан на привязном шаре он ринется с головой, с руками и ногами; но на оригинальный симфонический оркестр, составленный исключительно из гермафродитов, он убухает все денежки...
   Никогда не пытайтесь убедить его минимальными цифрами затрат; Боже вас сохрани прельщать его скромной, дешевой сметой расходов.
   Звоните, бухайте, сверкайте, дерите - тогда он, завороженный, как кролик змеиной головой, - сам бросится вам в пасть.
   - Помилуйте, наша прачечная, которую я предлагаю вам открыть, будет лучшая в городе! Десять паровых машин по сорок атмосфер, двести восемьдесят прачек, 102 гладильщицы - все красавицы, как на подбор! Конечно, свой мыльный завод и небольшой участочек для посева картофеля - собственный крахмал будем делать. Восемь грузовичков будут развозить белье по всей периферии города, электрическая станция, тройная испанская бухгалтерия!!
   Дзинь, бум, трах-та-ра-рах!

* * *

   Перед своим отъездом в Чехословакию я подвел и погубил целую массу константинопольских деловых людей. Простодушный, но крепкий, как медная ступка, я получил заманчивое предложение от одного капиталиста открыть в Берлине прекрасное предприятие.
   Я еще не выпил и дюжины чашек кофе, как работа у меня закипела: я привлек других капиталистов, снял с места служилых людей, организовал, устроил, но... все были мной погублены, кроме первого капиталиста; он по-прежнему безмятежно пьет свой кофе, а они:
   1. Отказались от места.
   2. Продали свои громоздкие вещи.
   3. Перевели свои деньги на германские марки.
   Они именно сделали это потому, что я крепкий и устойчивый, как медная ступка. Такой человек не подведет.
   Не будь меня, они бы мирно сошлись, мирно поглотили два-три литра кофе и мирно разошлись по своим делам.
   Но... нельзя упаковывать медную ступку в один ящик с хрупким богемским хрусталем; своей солидностью я их передавил, стер в порошок: места они потеряли, марки их упали, проданные вещи они прожили - в живых остались только медная ступка да первый капиталист, который - скажи я ему, какая призошла из-за него суматоха, - только широко открыл бы глаза: вольно им, дуракам, было верить.
   - Да ведь, позвольте! Сколько кофе было выпито, клялись идти об руку и, как говорилось в древности, - "на том крест целовали"!
   - Что поделаешь - кофейное дело!

* * *

   Экие канальи - эти полуголые негры на кофейных плантациях: сколько они хорошего народу подводят!
  

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Снова перечитал я свои "Записки Простодушного" и, сидя сейчас за письменным столом, призадумался...
   Точно ли я теперь такой "Простодушный", каким был тогда, когда, ясным ликующим взором оглядывая пеструю Галату, высаживался на константинопольский берег в полной уверенности, что ожесточенная борьба хамалов из-за моих вещей - результат радости при встрече восточных поклонников с русским писателем. Точно ли я таков теперь, каким был тогда?..
   О, нет. Гляжу я искоса в зеркало, висящее в простенке, - и нет больше простодушия в выражении лица моего...
   Как будто появилось что-то себе на уме, что-то хитрое, что-то как будто даже жестокое,
   А может быть, эти резкие складки около губ - результат дорого приобретенной мудрости?
   Во всяком случае - умер Простодушный...
   Доконал Константинополь русского Простодушного.
   Целый ряд лет еще промелькнет перед нами... Но все эти годы уже будут обвеяны мудростью, хитростью и, может быть, - жестокостью.
   Выковали из нас - благодушных, мягких, ласковых дураков - прочное железное изделие.
  
  

ЧЕХО-СЛОВАКИЯ

ПРАГА

   Недавно я прогуливался в сопровождении своего импресарио по улицам Праги, погруженный в тихое умиление.
   - О, прекрасная старуха, милая сердцу каждого художника, - думал я, - сколько веков копила ты свои каменные сокровища и как ты ревниво бережешь их, подобно скупому рыцарю...
   - Очень недурной городишко, - прозаично перебил мои грезы импресарио - этот человек с книжкой театральных билетов вместо сердца и с идеалами, заключающимися в красиво отпечатанной афише.
   - По отношению к Праге вы могли бы выражаться почтительнее, - сурово заметил я.
   - Я восхищен Прагой. Чего ж вам еще нужно... Я просветлел.
   - А-а, понимаю. Вам нравятся эти живописные серые дремлющие дома, многовековый сон которых...
   - При чем тут дома... Я восхищен тем, что здесь нет этой идиотской манеры - заклеивать чужие афиши.
   - Черт знает о чем вы говорите! Какие афиши?!
   - Обыкновенные, театральные. Я знал города, где только что наклеишь афишу, как другой импресарио уже бежит и наклеивает на вашу афишу свою.
   - Глупости вы говорите.
   - Нет-с, не глупости. Да вот вам наугад одна из многочисленных историй. Приехали в один город два гастролера и выпустили их импресарио афиши. Вышел один импресарио погулять, полюбоваться на расклеенные афиши - глядь, - а они уже сплошь заклеены его конкурентом... Побежал он домой, взял новые и пошел заклеивать афиши конкурента собственноручно. Только что кончил, видит, идет конкурент с пачкой афиш под мышкой и с ведром клею. Ходит и заклеивает только что наклеенные афиши. Побежал первый домой за свежими афишами и - давай восстанавливать свои нарушенные права. Около одного пункта оба сошлись. Стоят молча друг около друга и клеят. Один наклеивает, другой искоса взглянет на него, да на свеженькую афишу свою и прилепит. Полчаса они так клеили одна на другую - прямо слоеный пирог на стене получился!
   - Чем же кончилось? - спросил я, не на шутку заинтересованный.
   - У первого афиши раньше кончились. Посмотрел он на свои пустые руки, вздохнул, снял пиджак, мазнул по нему кистью и залепил пиджаком афишу конкурента. Обиделся тот за такое нарушение театральной этики да хвать беспиджачного кистью по голове...
   - Убил?!
   - Не особенно. Тот два месяца в больнице пролежал, а этот два месяца в тюрьме просидел. Сенсационнейший процесс был, но в результате оба по хорошему сбору сорвали. Знаете, я запишу, чтоб не забыть.
   - Что запишете?
   - Что в Праге такое хорошее правило - афиши не заклеивать. Приеду в Россию - у себя введу.
   - Мне здесь другое нравится, - задумчиво сказал я. - Очень любят здесь старину и сохраняют ее. Есть дома, которые по пятьсот лет стоят, и их любовно берегут. А у нас в России на старину смотрят, как на рухлядь. Вернусь в Россию - буду пропагандировать сохранение старины. Запишите, чтобы не забыть.
   - Запишу. А потом тут хорошая манера: при пивных заводах есть такие садики - дают только пиво на стол, а сосиски и ветчину посетители с собой в бумажке приносят. У нас в России хозяин пивной за это огромный скандал закатил бы. Да и посетитель считал бы моветоном и верхом мещанства - прийти в ресторан со своими продуктами. А ведь - очень удобно. Запишу в книжку, чтоб не забыть, и потом в России введу.
   - А мне вот тоже нравится, что город просыпается с зарей и в шесть часов утра уже работа в полном ходу. Записать, а?..
   - Запишите.
   - А соколов видели? Какие молодцы! Тренированные, бодрые. Всегда с музыкой, и публика их приветствует криками и аплодисментами. А наша русская молодежь... Я запишу, а?
   - Запишите. Кстати, вот трамвай идет. Ну-ка, кто ловчее вскочит на ходу...
   Я употребил ловкий, чисто сокольский прием и, как птица, взлетел на подножку трамвая. Импресарио - за мной.
   Но... тут случилось что-то непонятное... кто-то крикнул, кто-то свистнул, трамвай остановился, и молодцеватый полицейский вежливо отнесся ко мне:
   - С вас четыре кроны.
   - Так я их кондуктору уплачу, - бодро возразил я.
   - Нет, мне. Штраф. Нельзя вскакивать на ходу.
   - А у нас в России...
   - Вот вы в России и скачите. Дальше мы пошли пешком.
   - Записать? - спросил притихший импресарио.
   - Насчет чего?..
   - А вот насчет скакания. Когда в Россию вернемся, чтоб ввести.
   - Гм... запишите, пожалуй, только помельче... А вот на углу русские газеты. Купите. Интересно, как поживает Ленин.
   Мы развернули газеты и уткнулись в них носом с таким интересом, будто о болезни родного отца читали.
   - Жив еще!
   - Жив, но уже, как говорится, ни папа, ни мама не скажет.
   Сзади кто-то деликатно тронул меня за плечо. Я оглянулся.
   - Пожалуйте четыре кроны штрафа, - сказал полицейский.
   - За что?!
   - На улице читать запрещено.
   - Да я и не читал.
   - А что ж вы делали?
   - Жарко, я хотел лицо утереть газетой. Знаете, при нашем беженском положении, когда нет носовых платков...
   - Утираться газетой, на которой свежая краска! Тогда я вас оштрафую за нечистоплотность.
   Я разозлился.
   - Попробуйте! У меня родной дядя - Масарик.
   - Не завидую ему, что он имеет таких родственников.
   - Ну и насчет полиции ему тоже не повезло.
   - Объяснитесь.
   - Послушайте, вы меня лучше не задерживайте. Я спешу на завтрак к Бенешу и, если опоздаю...
   - Ничего. Вы ему покажете квитанцию в уплате штрафа...
   - Это вот такая квитанция? Могу я прочесть, что вы в ней написали?
   - Можете!
   Я ехидно улыбнулся:
   - Да как же я могу читать ее, когда вы сами говорите, что на улице читать запрещено.
   Крупные капли пота выступили на честном полицейском лбу.
   - Тогда пожалуйте за мной в участок - там в закрытом помещении и прочтете.
   - Не беспокойтесь. Нате ваши четыре кроны. Кланяйтесь вашему начальнику полиции и скажите, что между нами все кончено...
   Мне недавно говорили, что пражская полиция отличается гениальным искусством открывать преступления и находить преступников. Мне говорили, что за все время существования полиции только одно преступление осталось не открытым и не наказанным.
   Теперь прибавилось еще другое преступление - не открытое и не наказанное: когда мы зашли за угол, я все-таки, озираясь по сторонам, дочитал газету на улице.
   Омраченный импресарио спросил меня:
   - Это записать? Насчет чтения на улице?
   - Не надо, - угрюмо сказал я. - Незачем портить записную книжку.
   P. S. Если орган, в котором будет напечатан этот фельетон, опубликует мое второе преступление с газетой и полиция явится ко мне за штрафом - я запишу этот штраф на счет редакции. Записать?
  

ЧЕХИ

   Нет на свете человека деликатнее и воспитаннее чеха...
   Он ласков. Он заботлив. Он внимателен. Невозмутим. Всегда прекрасное расположение духа. Исключительно любит нас, русских.
   Я никогда не видел, чтобы чех в обществе вышел из себя. А для меня нет ничего приятнее, как взвалить на свои плечи самую трудную задачу в мире... Поэтому я решил вывести чеха из себя...

* * *

   Трое чехов и я - мы сидели в углу ресторана и дружелюбно попивали пиво.
   Я подстерег паузу, обвел компанию хитрыми глазами и неожиданно сказал:
   - Мне ваше правительство не нравится. Будь я на месте чеха - я бы съязвил:
   - Зато у вас, у русских, хорошее правительство! Вместо этого чех кротко возразил:
   - Видите ли, у нас правительство еще молодое. В будущем оно сделается старше, опытнее и, вероятно, не будет делать тех ошибок, которые вы имеете в виду.
   - И Прага мне ваша не нравится, - сказал я, втайне приготовив руку для защиты на случай удара по голове со стороны соседа.
   - А мне кажется - город красивый, - деликатно возразил мой сосед.
   - Что толку, что красивый! Трубочист! Если трубочист, покрытый сажей, будет Аполлоном Бельведерским - все равно сквозь слой сажи красоты не видно.
   - Прага - старый город.
   - И напрасно. Надо бы помоложе. И потом, господа! Как вам не стыдно? Как можно на спящего человека наваливать 5 пудов?!
   - Кто на вас навалил 5 пудов?! - испугался мой сосед с другой стороны.
   - Помилуйте! А перины, которыми вы накрываетесь?! Внизу перина, сверху перина; получается огромный пирог, в котором тоненькая прослойка фарша, - полураздавленный плоский человек. Мне всегда снится, что на меня обрушился глетчер и засыпал меня миллионом пудов снегу!.. Это не постель, а обвал в горах! Утром горничная долго должна искать маленькое сморщенное задохшееся существо, чтобы с помощью массажа и искусственного дыхания пробудить его к жизни!..
   - Зимой под периной теплее, - робко возразил чех. - Впрочем, действительно, с непривычки, может быть, неприятно...
   - Неприятно!.. Это даже неэстетично!! Вообразите молодую, хорошо сложенную женщину под этой горой! Каковы получаются у нее контуры? А? А как у вас подают водку в ресторане? Вы видели хоть одного кельнера, который, несмотря на все ваши мольбы, подал бы вам водку перед обедом?! Он всегда норовит притащить водку к сладкому!! Это разве порядок?!
   - Это, вероятно, потому, что наш национальный напиток - пиво...
   Я кричал, жестикулировал, выдумывал самые тяжелые вещи - чехи были неизменно вежливы, кротки и безмятежны. Я головой бился об эту каменную стену деликатности, я охрип и, наконец, не найдя больше других недостатков, ворчливо сказал:
   - И потом мне совершенно не нравятся ваши...
   Я боюсь даже написать произнесенное мною слово, потому что - едва это слово прозвучало - с моими компаньонами произошла разительная, волшебная перемена... Лица их налились кровью, глаза засверкали негодованием, и мужественные кулаки, как молоты, застучали по безвинному столу:
   - Вы у нас в Чехии гость! - загремели голоса. - И поэтому невежливо говорить в Чехии такие вещи! Если вам не нравится - уезжайте к себе в Россию!
   Господи! За что они так на меня напали? Ведь я только сказал, что мне не нравится такая простая вещь, как...
   Нет... страшно. Лучше я напишу это слово завтра.

КНЕДЛИКИ

   "Кнедлики"!!!!!
   Вот то слово, которое привело в возмущение и ярость моих друзей-чехов...
   - Позвольте, господа, - оправдывался я. - Ну, что в них хорошего? Что такое - кнедлики?! Это вареный, тяжелый, как свинец, хлеб, который кирпичом ложится в желудке. Ведь если я буду есть кнедлики каждый день - у меня в желудке будет кирпичный дом!
   - У вас не в желудке кирпич, - кричал мой сосед по столу, - а в сердце у вас кирпич! Да ели ли вы когда-нибудь настоящие кнедлики?!
   А другой чех - самый деликатный - сказал:
   - Я и забыл, что мне нужно домой...
   - Позвольте! - забеспокоился я. - Вы же говорили, что у вас свободный вечер...
   - Да, но я не думал, что он так печально кончится.
   - Пойду и я, - встал другой.
   - И я!!
   Я остался в грустном одиночестве...
   - Ничего не поделаешь - придется обедать одному. Кельнер, дайте обед!
   На первое мне дали суп с кнедликом; на второе - "вепшово печенье" с кнедликом; на десерт - кнедлик с яблоком внутри. Смотрел я на эти три невинные штучки, лежащие передо мною нетронутыми, и думал:
   - Неужели такой пустяк может повести к международным осложнениям и к разрыву дипломатических сношений?..

* * *

   Забыл сказать: потребованную мною к предобеденной закуске водку кельнер подал вместе с кофе...
   Побрел я грустно домой, разделся и подполз под перину... Может быть, здесь людская ненависть не отыщет меня!
  

КАК ДОБЫТЬ СЕБЕ В ПРАГЕ КОМНАТУ

   Все живущие в Праге хорошо знают, как трудно добыть в этом прекрасном городе даже непрекрасную комнату...
   Бесквартирные квартиранты бьются и разбиваются о занятые уже квартиры, как слабая волна о несокрушимый каменный утес.
   Любя своих читателей по-христиански, - я хочу дать им очень полезный совет:
   "Как добыть себе комнату"!

* * *

   Наметив себе владельца уютной комнатки, очень ревнивого и имеющего хорошенькую жену, вы садитесь за стол и пишете жене и мужу два совершенно различных письма...
   Первое:
   "Мадам! Ваш муж вам изменяет. Если хотите убедиться - идите завтра в 8 часов вечера в гостиницу "Гранд-Отель" и постучите в 42 номер. Ничего не подозревая, он откроет вам, вы ворветесь и застанете его с вашей соперницей. Письмо это сожгите. Захватите на всякий случай револьвер... Ваш доброжелатель".
   И второе:
   "Послушайте вы, рогатый муж! Ваша жена вам изменяет. Если хотите убедиться, идите завтра в 8 часов вечера в "Гранд-Отель". Там, в 42 номере живет тот, который надсмеялся над вашим семейным очагом. P. S. Захватите револьвер. Письмо сожгите. Ваш доброжел.".
   Можете для верности написать и третье письмо кроткому, ничего не подозревающему жильцу N 42 "Гранд-Отеля":
   - "М. Г. Я знаю, вы живете в "Гранд-Отеле", N 42. Завтра в 8 час. вечера на ваш номер будет сделано преступное нападение с целью грабежа. Когда к вам ворвутся - стреляйте! Ваш доброжелатель".
   Послав все три письма, ждите кротко результатов...
   Что-нибудь, да выйдет: или муж ухлопает жену, или жена - мужа, или муж - безвинного жильца N 42, или жилец - мужа...
   Одним словом, будет кровавая неразбериха, которая вам на руку... В том или другом случае - кто-нибудь попадет в тюрьму, кто-нибудь на кладбище...
   Тут-то вы не зевайте. Занимайте освободившуюся комнату, пока из-под носу не выхватили.
   Не смущайтесь, если призраки загубленного вами мужа или жены будут являться вам.
   Днем они не являются, а ночью - пусть себе ходят.
   Походят, походят, да и отстанут.
  

МОЙ УЧЕНИК

   Результаты моего вчерашнего совета "Как найти себе в Праге комнату" - сказались очень быстро. Даже - молниеносно!
   Он вошел ко мне, не постучавшись, и первыми его словами были:
   - Чтоб они провалились, ваши адовы, анафемские фельетоны!!!
   - Сами вы провалитесь, - застенчиво сказал я.
   - Чтоб она лопнула, газетенка ваша несчастная!! Будь они прокляты, все номера "Прагер Прессе", от первого до последнего!!
   Я одобрительно потрепал его по плечу венским стулом, но он угрюмо уклонился от этой ласки и, стукнув кулаком по столу, сказал:
   - Ищите мне комнату!
   - Камера в городской тюрьме вам подойдет? - заботливо осведомился я.
   - Скажите, вы зачем учите читателей разным гадостям?
   - Ничего подобного! Я сею разумное, доброе, вечное.
   - Пусть его вместе с вами в могилу положат, это вечное! Не откажитесь же вы от того, что напечатали вчера совет: "Как получить себе в Праге комнату"...
   - Надеюсь, вы ее получили?
   - Получил?., (он горько засмеялся). Так слушайте ж!

* * *

   Я приехал в Прагу 3 недели тому назад. Конечно, о комнате или о номере в гостинице нечего было и думать!
   Ну... устроился я пока у одного знакомого гостеприимного чеха-мануфактурщика под прилавком. Снаружи стенка прилавка была не до полу, и поэтому я, отдыхая после обеда, мог свободно изучать обувь всех покупателей...
   Лежу я однажды днем, читаю книжку. Вошел один покупатель, купил что-то, а когда расплачивался - уронил бумажник. Нагнулся, глянул под прилавок - и узнали мы друг друга. Мой старый приятель!
   - Что ты тут делаешь? - изумленно спросил он.
   - Читаю при свечке Альфонса Доде.
   - Под прилавком?!!
   - Ну да. На прилавке - это было бы неудобно и для хозяина, и для покупателей. Одним словом: у меня нет комнаты!..
   Он вытащил меня из-под прилавка, обнял, расцеловал, очистил от пыли и сказал:
   - Я никогда не допущу, чтобы мои друзья валялись, как гнилая бумазея, под прилавками. Иди жить ко мне! У меня всего одна комната, но мы как-нибудь поместимся.
   Представьте себе, что эта его комната мне очень понравилась: уютная, светлая... Но в ней был огромный недостаток: мой приятель. Одному мне она приходилась бы как раз по душе, а он был лишний.
   Приятель угостил меня, напоил винцом и рассказал о себе. Рассказал, что он влюблен, что его избранница замужем, что они встречаются у нее, когда муж уходит на дежурство, - одним словом, выложил всю подноготную...
   И как раз на другой день - только что я утром продираю глаза, натыкаюсь на ваш фельетон в газете - "Совет, как найти себе в Праге комнату".
   Прочитал я, обрадовался - прекрасный верный способ, тем более что и комната была у меня на примете: та самая, где я жил.
   И вот, когда приятель ушел на свидание к своей милой, я сел и тут же настряпал письмо ее мужу - по вашему же рецепту: "Ну, и фрукт же вы, господин рогоносец! Ха-ха. Пока вы дежурите на службе - у вашей жены дежурит возлюбленный! Бегите скорей домой, захватите револьвер и застрелите его, нечего там стесняться. Она же не виновата, это он ее соблазнил, я знаю! Ваш доброжелатель".
   Написав, занес это письмецо мужу на дежурство, вернулся домой и стал ждать.
   И вдруг раскрывается дверь...
   Я вскочил и, с бешенством тряся его за плечи, вскричал:
   - Раскрывается дверь?!! Так? Говори, каналья, - так?.. И вносят бездыханный труп вашего друга?!!
   - Будьте вы прокляты с вашими "советами"!! Ничего подобного! Раскрывается дверь, и входит мой приятель - живой и здоровый - под руку с какой-то дамой... "Прости, - говорит, - Володя (это я Володя), - я, - говорит, - знаю, что поступаю не по-товарищески, но, понимаешь, какое вышло дело: кто-то донес мужу, он нас застал и, узнав обо всем, дал ей полную свободу! Теперь она будет жить у меня, а ты... Ты сам понимаешь, втроем жить неудобно... Так что - иди опять под прилавок".
   - Ну-с?!
   Он замолчал, злобно поглядывая на меня.
   - Чего ж вы от меня хотите?
   - Я вас спрашиваю: куда вы меня денете, раз вы во всем виноваты?
   - Куда я вас дену?
   Я дружески взял его сзади за воротник, любовно повернул, приветливо распахнул дверь, заботливо сбросил его с лестницы, и пока он катился, мелодично спускаясь головой по ступенькам, я задумчиво шептал:
   - Однако какая страшная могучая сила - печать - в умелых руках!
  

САМЫЙ СТРАШНЫЙ ПРИТОН ПРАГИ

   Я спросил одного приятеля-чеха - большого знатока пражской жизни:
   - Скажите, а есть у вас в Праге какие-нибудь притоны?..
   - Что вы называете "притоном"? - осторожно осведомился он.
   Ну, понимаете... Какой-нибудь страшный зловещий притон, где собираются воры, убийцы, грабители и их дамы - падшие женщины, обольщающие посетителя и подводящие его под нож своего друга... Есть такие места в Праге?
   - Да вам зачем, Господи Иисусе?!
   - Люблю сильные ощущения... Я шатался в Париже, в Риме, Константинополе по таким трущобам, где рука всегда должна быть в кармане, а палец на курке браунинга.
   - Да... Есть такие места и в Праге, - с некоторой даже гордостью промолвил чех. - Я знаю один такой притон, что - когда я туда попал - у меня кровь заледенела в жилах...
   - Ради Бога, адрес!..
   - Ну, что вам за охота рисковать?!
   - Ах, вы не понимаете, какая прелесть в риске! Как туда попасть?
   - Гм! Ей-Богу, не советую. А впрочем, как хотите! Вот вам адрес...

* * *

   С замирающим сердцем брел я по узкой темной улице, еле освещенной редкими фонарями... Грязный двухэтажный дом... В завешенных окнах видны какие-то странные силуэты... До меня донеслись звуки резкой странной музыки и чей-то хриплый смех...
   Поколебавшись несколько секунд, я толкнул дверь и вошел.
   Душный, дымный, спертый воздух, и в этом тумане кружатся в причудливом "шимми" две зловещие подозрительные пары.
   При моем входе обе пары приостановились и сказали:
   - Мфутета!
   - Поклона!
   Я в первый раз в жизни видел таких приветливых убийц, таких простодушных грабительских дам.
   "Эге, - подумал я, - усыпляют мою подозрительность! А потом опоят чем-нибудь и зарежут. Ну, что ж - поборемся".
   Я уселся за большой стол рядом с сосущим трубку старичком самого зловещего, подозрительного вида - и постучал:
   - Дайте мне ликеру!
   Зловещий старикашка, видя, что ко мне никто не подходит, - засуетился:
   - Пан верхник! Этот господин желает ликеру. Что ж вы его заставляете ждать?!
   "Э, - подумал я, - мягко стелешь, да жестко спать будет".
   И вызывающе добавил:
   - Только у меня с собой тысячекроновая бумажка! Можете потом разменять?
   Дьявольская выдержка у этих чешских убийц и грабителей! Парижские или константинопольские при виде такой депозитки сразу бы перерезали горло ее обладателю, а эти - даже глазом не моргнули.
   - Не беспокойтесь, пан. Как-нибудь разменяем.
   - Вы русский? - хитро спросил меня ужасный старик, хрипя своей огромной кривой трубкой...
   - Да-с, русский! Может быть, это вам не нравится?!
   - Нет, я люблю русских. Только я удивляюсь, как это русские могут носить при себе такие большие деньги! Ведь потерять можно.
   - Да, - ехидно усмехнулся я. - Или какой-нибудь молодец полоснет ножом по горлу и отнимет.
   Очевидно я разгадал страшного старика, потому что он испуганно от меня отодвинулся.
   Подошла подруга одного из убийц и, сев рядом, спросила старичка:
   - Нет ли у вас папиросы?
   - Извольте! - засуетился я с самым залихватским видом. - Может быть, и вина хотите? Ликеру?
   Тут же решил поддразнить ее апаша и, если можно, - вывести его из себя.
   - Можно вас поцеловать в щечку?
   - Если это вам доставит удовольствие - пожалуйста, - засмеялась она. ("Боже, какое несчастное создание... Ну, что она знает, что она читала? Бедный кусок дикого мяса!..")
   - Вы русский? - спросила она, прихлебывая ликер.
   - Да, милашка, русский! И есть деньжата - ха-ха-ха!
   - Я читала русских писателей. Вы знаете Чирикова?
   - Неужели читали Чирикова?
   - Я его много читала. И Куприна читала, и Аверченко...
   "А, чтоб ты лопнула", - подумал я. Мне сделалось душно.
   - Кельнер! Счет. Я ухожу.
   Один из убийц принес счет. Другой - взламыватель касс - стал менять мою тысячу крон.
   "Сейчас будут резать".
   Дьявольская выдержка - никто даже не пошевелился.
   "Крон на двести обсчитает", - явилось у меня слабое утешение.
   С легкой досадой в душе я встал, причем молодой подкалыватель вежливо поднял мою упавшую шляпу.
   - Мфутета, - сказал ростовщический старик.
   - Поклона! Служебник! Доброй ночи, - попрощались со мной из угла двое (наверное, конокрады!).

* * *

   Я вышел на темную глухую улицу. Прошел квартал. Вдруг - услышал сзади себя топот чьих-то догоняющих меня ног. Оглянулся: так и есть! Молодой убийца, подругу которого я неосторожно поцеловал, догонял меня.
   "Гм... Вот оно! Начинается!"
   Я прижался к стене и приготовился к защите.
   - Извините, милостивый пан, - сказало это отребье человечества, запыхавшись. - Вы, когда получали сдачу, уронили около стула пятидесятикроновую бумажку... Вот - извольте!
   Схватившись за голову, я отшвырнул деньги, глухо застонал и побежал прочь от недоумевающего "отребья человечества".

* * *

   Вот что такое - "самый страшный притон Праги"! Для такого большого благоустроенного города - это даже неприлично.

* * *

   Родители! Если в кинематографе идет какая-нибудь очень пикантная фильма - можете послать ваших детей-подростков в этот притон.
   Там - приличнее.
  

РУССКИЙ БЕЖЕНЕЦ В ПРАГЕ

   Всякому, даже не учившемуся в семинарии, известно, что, если человека, долго голодавшего или томившегося жаждой, сразу накормить до отвала или напоить до отказа - плохо кончит такой человек: выпучит глаза и, схватившись исхудалыми руками за раздутый живот, тихо отойдет в тот мир, где нет ни голодных, ни сытых.
   История, случившаяся с гражданином советской республики Андрюшей Перескокиным, вполне удовлетворительно иллюстрирует это вышеприведенное бесспорное положение.
   Всякому, даже не учившемуся в семинарии, известно, что долго голодавшего или жаждавшего человека надлежит откармливать или отпаивать постепенно: кусочек хлебца или мяса, глоточек воды, через час опять кусочек хлебца, глоточек воды. И эти порции усиливать только постепенно и с крайней осторожностью.
   Будь моя власть, я бы на всех границах, через которые переваливают беглые советские граждане, стремясь в Белград, в Прагу и прочие места, - я бы на всех таких границах понастроил этакие предбанники, нечто вроде карантина, где беглецы подготовлялись бы к предстоящей сытой, безопасной жизни - постепенно, исподволь.
   Скажем так: голодный, жаждущий, носящий на своем бренном теле шрамы от красноармейских штыков советский федеративный бедняга с разбегу перелетел границу и ввалился прямо в мои объятия.
   Такого беднягу надлежит прежде всего схватить за шиворот и дать два-три тумака, чтобы переход от советской жизни к обыкновенной был не так резок.
   Для этой же цели надлежит потом стащить беглеца в особую казарму и там дать ему кусок белого, но черствого хлеба, сдобрив его стаканом черного, но слегка прокисшего пива.
   Ешь, собака! Пей, каналья!
   Ночью рекомендуется разбудить спящего скитальца, произвести у него легкий пятиминутный обыск и ткнуть слегка штыком или прикладом в бок.
   На следующий день федеративный беглец перевозится уже в более удобное помещение. Хлеб ему дается менее черствый, пиво прокисшее чуть-чуть, а вместо тычка штыком - пара снисходительных оплеух.
   Когда вы заметите, что у беглеца уже появилась краска в лице и взор сделался более спокойным, а манеры самостоятельнее, рискните к мягкому белому хлебу прибавить немного жареного мяса, копченую кефаль и кусочек вареного поросенка. К этому: стаканчик казенной водки и полбутылки вкусного, свежего, пражского пива. Вместо побоев - легкий щипок или щелчок по голове, нечто среднее между болевым ощущением и игривой лаской.
   На следующий день накормите беглеца супом, судаком, гусем и пирожными и, потрепав по плечу, можете уже выпустить его на свободу: вы приготовили его достаточным образом к восприятию прелестей спокойной, нормальной, сытой жизни.
   Вот как нужно было делать.
   А у нас - в Константинополе, Белграде, Праге - это дело поставлено чрезвычайно плохо... (Я говорю "у нас", потому что я теперь чувствую себя всюду у себя - Прага ли, Лондон или Мельбурн - это все мои летние виллы, в которых я спасаюсь от советской духоты...) Так вот, я и говорю - у нас дело поставлено из рук вон плохо: перескочил человек границу, почувствовал приволье и свободу, съел 10 фунтов белого хлеба, уписал поросенка и...
   Впрочем, тут вполне уместно вернуться к описанию трагической истории, случившейся с Андрюшей Перескокиным...

* * *

   - Андрюша, голубчик! Ты! Не чаял и видеть тебя в живых! Давно из Совдепии?
   - Только сегодня, родной. Пешком в Прагу добрел, не успел еще очухаться... Фу-фу!..
   - Что это у тебя в руках за свертки?
   - Поросенок и бечевка для упаковки - 20 фунтов...
   - Зачем это тебе?
   - Замечательно дешево. Купил на всякий случай. У нас ведь в Москве бечевок совсем нет. А о поросятах даже забыли, какой он и есть. А тут за 80 крон...
   - Да зачем тебе сырой? Ты бы лучше жареного купил.
   - Чудак, да разве сейчас можно разбирать. Увидел: несет баба поросенка, и купил. А то еще перехватят. Угля купил два пуда. В гостинице оставил.
   - А уголь тебе зачем?
   - Вот оригинал! Да ведь совсем даром! А поищи-ка у нас в Москве! Эй, мальчик, что несешь? Газеты? Это не советские? Ну, дай тогда десять штук. Что, одинаковые? Это, брат, неважно, зато правду всю узнаю. Все десять и прочту. Голубчик! Обойдем, пожалуйста, этот перекресток - тут нечто вроде милиционера стоит.
   - Да тебе его чего ж бояться?
   - А вдруг прикладом по спине треснет?
   - С ума ты сошел? За что? У нас тут полиция вежливая.
   - Толкуй! Эй, баба, постой! Что это, хлеб? Белый? Сколько хочешь за всю корзину? Тридцать крон? О, Боже! Почти пуд... Давай, м....., давай, драгоценная.
   - Послушай... Ты этого хлеба в неделю не съешь. Но он не слушал меня. Глаза его помутнели, а руки судорожно уцепились за корзинку. Я махнул рукой и отошел от него.
   - Эй, куда ты! Стой! Можно будет у тебя сегодня переночевать?
   - Да ведь ты говорил, что имеешь номер в гостинице.
   - А вдруг ночью обыск? А я как назло нынче в разговоре с извозчиком осуждал советский федеративный строй... Кстати... автомобили здесь дешевы? Что ты говоришь?! Тридцать крон?! А у нас 7 миллионов за конец! Вези... Вези меня, милый!..
   - Куда прикажете?
   - Куда-нибудь... Главное - совсем почти даром! Хе-хе. Вези на базар: куплю сосисок - толстенькие такие у вас тут в Праге есть - куплю про запас килограммов восемь!..
   И вот вчера с Перескокиным Андрюшей случилось то, чего я боялся больше всего...
   Я увидел его едущим по одной из окраинных улиц Праги на возу с сеном (купил Андрюша сено очень дешево, совсем даром); в одной руке Андрюша держал жареного гуся (ошеломляющая дешевизна - сто крон!), в другой руке - бутылку водки (а у нас в Совдепии за водку - расстрел!). Сидя на возу с сеном, Андрюша лихорадочно пожирал гуся, запивал водкой прямо из горлышка, а в промежутках между жевательным и глотательным процессами на всю улицу горланил "Боже, царя храни!". Увидел меня, загадочно подмигнул - и его леденящий душу хохот огласил улицу.
   - Видал-миндал?! Дорвался я теперь... Гуляй, душа! В гостиницу с сеном не пускают, так я теперь тово... Крейсирую! Си-иль-ный, державный ца-арствуй на славу...
   - Доктора! - крикнул чей-то озабоченный голос. - Готов паренек! Скапустился.
   Сняли Андрюшу с сена... Повели... И сидит он теперь в компании Наполеона Бонапарта, стеклянного человека и человека-петуха, хлопающего над самой Андрюшиной головой ладонями и оглушительно кукарекающего...
   Андрюша уже приторговался к нему... Ведь в Совдепии петухов давно не видели...

* * *

   А выдержи Андрюшу в проектированном мною подготовительном карантине - ничего бы этого и не было... Нет того, чтобы позаботиться о приезжающих.
  
   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/averchenko/averchenko_zapiski_prostodushnogo.html
  
  
  
  
Оценка: 7.84*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru