Бабель Исаак Эммануилович
Иисусов грех

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Исаак Бабель
Иисусов грех

   Жила Арина при номерах на парадной лестнице, а Серега на черной -- младшим дворником. Был промежду них стыд. Родила Арина Сереге на прощеное воскресенье двойню. Вода текет, звезда сияет, мужик ярится. Произошла Арина в другой раз в интересное положение, шестой месяц катится, они, бабьи месяцы, катючие. Сереге в солдаты иттить, вот и запятая. Арина возьми и скажи:
   -- Дожидаться тебя мне, Сергуня, нет расчета. Четыре года мы будем в разлуке, за четыре года мало-мало, а троих рожу. В номерах служить -- подол заворотить. Кто прошел -- тот господин, хучь еврей, хучь всякий. Придешь ты со службы -- утроба у мине утомленная, женщина я буду сношенная, рази я до тебя досягну?
   -- Диствительно, -- качнул головой Серега.
   -- Женихи при мне сейчас находятся: Трофимыч, подрядчик -- большие грубияне, да Исай Абрамыч, старичок, Николо-Святской церкви староста, слабосильный мужчина, -- да мне сила ваша злодейская с души воротит, как на духу говорю, замордовали совсем... Рассыплюсь я от сего числа через три месяца, отнесу младенца в воспитательный и пойду за них замуж.
   Серега это услыхал, снял с себя ремень, перетянул Арину, геройски по животу норовит.
   -- Ты, -- говорит ему баба, -- до брюха не очень клонись, твоя ведь начинка, не чужая...
   Было тут бито-колочено, текли тут мужичьи слезы, текла тут бабья кровь, однако ни свету, ни выходу. Пришла тогда баба к Иисусу Христу и говорит:
   -- Так и так, господи Иисусе. -- Я -- баба Арина с номерей "Мадрид и Лувр", что на Тверской. В номерах служить -- подол заворотить. Кто прошел -- тот господин, хучь еврей, хучь всякий. Ходит тут по земле раб твой, младший дворник Серега. Родила я ему в прошлом годе на прощеное воскресенье двойню...
   И все она господу расписала.
   -- А ежели Сереге в солдаты вовсе не пойтить? -- возомнил тут спаситель.
   -- Околоточный небось потащит...
   -- Околоточный, -- поник головою господь, -- я об ем не подумал... Слышишь, а ежели тебе в чистоте пожить?..
   -- Четыре-то года? -- ответила баба. -- Тебя послушать -- всем людям разживотиться надо, у тебя это давняя повадка, а приплод где возьмешь? Ты меня толком облегчи...
   Навернулся тут на господни щеки румянец, задела его баба за живое, однако смолчал. В ухо себя не поцелуешь, это и богу ведомо.
   -- Вот что, раба божия, славная грешница дева Арина, -- возвестил тут господь во славе своей, -- шаландается у меня на небесах ангелок, Альфредом звать, совсем от рук отбился, все плачет: что это вы, господи, меня на двадцатом году жизни в ангелы произвели, когда я вполне бодрый юноша. Дам я тебе, угодница, Альфреда-ангела на четыре года в мужья. Он тебе и молитва, он тебе и защита, он тебе и хахаль. А родить от него не токмо что ребенка, а и утенка немыслимо, потому забавы в нем много, а серьезности нет...
   -- Это мне и надо, -- взмолилась дева Арина, -- я от их серьезности почитай три раза в два года помираю...
   -- Будет тебе сладостный отдых, дитя божие Арина, будет тебе легкая молитва, как песня. Аминь.
   На том и порешили. Привели сюда Альфреда. Щуплый парнишка, нежный, за голубыми плечиками два крыла колышутся, играют розовым огнем, как голуби в небесах плещутся. Облапила его Арина, рыдает от умиления, от бабьей душевности.
   -- Альфредушко, утешеньишко мое, суженый ты мой... Наказал ей, однако, господь, что как в постелю ложиться -- ангелу крылья сымать надо, они у него на задвижках, вроде как дверные петли, сымать и в чистую простыню на ночь заворачивать, потому -- при каком-нибудь метании крыло сломать можно, оно ведь из младенческих вздохов состоит, не более того.
   Благословил сей союз господь в последний раз; призвал к этому делу архиерейский хор, весьма громогласное пение оказали, закуски никакой, а ни-ни, не полагается, и побежала Арина с Альфредом обнявшись по шелковой лестничке вниз на землю. Достигли Петровки, -- вон ведь куда баба метнула, -- купила она Альфреду (он, между прочим, не то что без порток, а совсем натуральный был), купила она ему лаковые полсапожки, триковые брюки в клетку, егерскую фуфайку, жилетку из бархата электрик.
   -- Остальное, -- говорит, -- мы, дружочек, дома найдем...
   В номерах Арина в тот день не служила, отпросилась. Пришел Серега скандалить, она к нему не вышла, а сказала из-за двери:
   -- Сергей Нифантьич, я себе сейчас ноги мыю и просю вас без скандалу удалиться...
   Ни слова не сказал, ушел. Это уже ангельская сила начала себя оказывать.
   А ужин Арина сготовила купецкий, -- эх, чертовское в ней было самолюбие. Полштофа водки, вино особо, сельдь дунайская с картошкой, самовар чаю. Альфред как эту земную благодать вкусил, так его и сморило. Арина в момент крылышки ему с петель сняла, упаковала, самого в постелю снесла.
   Лежит у нее на пуховой перине, на драной многогрешной постели белоснежное диво, неземное сияние от него исходит, лунные столбы вперемежку с красными ходят по комнате, на лучистых ногах качаются. И плачет Арина и радуется, поет и молится. Выпало тебе, Арина, неслыханное на этой побитой земле, благословенна ты в женах!
   Полштофа до дна выпили. Оно и сказалось. Как заснули -- она на Альфреда брюхом раскаленным, шестимесячным, Серегиным, возьми и навались. Мало ей с ангелом спать, мало ей того, что никто рядом на стенку не плюет, не храпит, не сопит, мало ей этого, ражей бабе, яростной, -- так нет, еще бы пузо греть вспученное и горючее. И задавила она ангела божия, задавила спьяну да с угару, на радостях, задавила, как младенца недельного, под себя подмяла, и пришел ему смертный конец, и с крыльев, в простыню завороченных, бледные слезы закапали.
   А пришел рассвет -- деревья гнутся долу. В далеких лесах северных каждая елка попом сделалась, каждая елка преклонила колени.
   Снова стоит баба перед престолом господним, широка в плечах, могуча, на красных руках ее юный труп лежит.
   -- Воззри, господи...
   Тут Иисусово кроткое сердце не выдержало, проклял он в сердцах женщину:
   -- Как повелось на земле, так и с тобой поведется, Арина...
   -- Что ж, господи, -- отвечает ему женщина неслышным голосом, -- я ли свое тяжелое тело сделала, я ли водку курила, я ли бабью душу одинокую, глупую выдумала...
   -- Не желаю я с тобой возжаться, -- восклицает господь Иисус, -- задавила ты мне ангела, ах ты, паскуда...
   И кинуло Арину гнойным ветром на землю, на Тверскую улицу, в присужденные ей номера "Мадрид и Лувр". А там уж море по колено. Серега гуляет напоследях, как он есть новобранец. Подрядчик Трофимыч только что из Коломны приехал, увидел Арину, какая она здоровая да краснощекая.
   -- Ах ты, пузанок, -- говорит, и тому подобное. Исай Абрамыч, старичок, об этом пузанке прослышав, тоже гнусавит.
   -- Я, -- говорит, -- не могу с тобой закон иметь после происшедшего, однако тем же порядком полежать могу...
   Ему бы в матери сырой земле лежать, а не то что как-нибудь иначе, однако и он в душу поплевал. Все точно с цепи сорвались -- кухонные мальчишки, купцы и инородцы. Торговый человек -- он играет.
   И вот тут сказке конец.
   Перед тем как родить, потому что время три месяца отчеканило, вышла Арина на черный двор за дворницкую, подняла свой ужасно громадный живот к шелковым небесам и промолвила бессмысленно:
   -- Вишь, господи, вот пузо. Барабанят по ем, ровно горох. И что это такое -- не пойму. И опять этого, господи, не желаю...
   Слезами омыл Иисус Арину в ответ, на колени стал спаситель.
   -- Прости меня, Аринушка, бога грешного, и что я это с тобой исделал...
   -- Нету тебе моего прощения, Иисус Христос, -- отвечает ему Арина, -- нету.
   
   1922

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

   Впервые: На хлеб (Одесса). Однодневная газета Южного товарищества писателей в пользу голодающих, 1921, 29 августа.
   Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru