Lib.ru/Классика: Байрон Джордж Гордон. Марино Фальеро

Дж. Г. Байронъ

Марино Фальеро.

Марино Фаліеро, исправл. перев. А. Соколовскаго, съ предисл. почетнаго академика К. К. Арсеньева

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

МАРИНО ФАЛЬЕРО.

"Историческая трагедія" "Марино Фаліеро, дожъ Венеціи" была задумана Байрономъ въ 1817 г., когда онъ, пріѣхавъ въ Венецію, впервые увидѣлъ залу совѣта во дворцѣ дожей съ чернымъ покрываломъ на томъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ находиться портретъ казненнаго государя-заговорщика. Мысль, отодвинутая на время другими работами, получила осуществленіе только три года спустя, въ Равеннѣ. Начатая 4-го апрѣля трагедія была закончена 17-го іюля 1820 года. Въ началѣ 1821 года она была поставлена безъ согласія и вопреки желанію автора на сценѣ лондонскаго Дрюриленскаго театра. Успѣха она не имѣла; неблагопріятны были и отзывы о ней въ тогдашнихъ газетахъ и журналахъ. Реакція въ ея пользу началась сравнительно недавно; но уже Гете, которому Байронъ намѣревался посвятить свою трагедію, удивлялся яркости мѣстнаго и національнаго ея колорита и считалъ возможной обработку ея для сцены. Опытъ такой обработки, не особенно удачный, былъ сдѣланъ гораздо позднѣе извѣстной мейнингенской труппой.

Въ предисловіи къ "Марино Фаліеро" Байронъ указываетъ источники, по которымъ онъ изучалъ избранную имъ тему. Нѣкоторые изъ нихъ, судя по новѣйшимъ изслѣдованіямъ, не во всемъ и не вполнѣ достовѣрны; но основные факты, на которыхъ построена трагедія, не возбуждаютъ серьезныхъ сомнѣній. Вѣрно въ главныхъ чертахъ воспроизведено прошедшее дожа, мотивы, побуждающіе его примкнуть къ возстанію; согласно съ истиной изображена судьба заговора и заговорщиковъ. Названіе "исторической" поэтому дано трагедіи по праву. Безусловной точности деталей отъ художественнаго произведенія, переносящаго насъ въ далекое прошлое, требовать нельзя: вполнѣ достаточно, если оно правдоподобно, если оно не нарушаетъ въ общемъ и цѣломъ исторической перспективы. Не страдаетъ трагедія Байрона и отъ того, что онъ рѣшился соблюсти одно изъ псевдоклассическихъ единствъ -- единство времени. Событія, проходящія передъ нами, могли совершиться въ теченіе однѣхъ сутокъ. Фаліеро могъ примкнуть къ заговору подъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ снисходительнаго приговора, постановленнаго надъ Стено; Бертуччіо, получивъ неожиданнаго союзника въ лицѣ дожа, могъ или, лучше сказать, долженъ былъ ускорить введеніе его въ среду заговорщиковъ; заговорщики, заручившись могущественной поддержкой и сознавая опасность медленности, могли поспѣшить переходомъ къ дѣйствію, для котораго все было подготовлено заранѣе; совѣтъ десяти, зная о враждебномъ настроеніи народной массы, могъ признать неотложной казнь главныхъ виновныхъ. Что Байронъ вовсе не считалъ себя связаннымъ требованіями традиціи, осъ этомъ свидѣтельствуетъ свобода, съ которою онъ отнесся къ единству мѣста, нѣсколько разъ нарушаемому въ трагедіи. И это вполнѣ понятно: заключивъ дѣйствіе въ предѣлы дворца, авторъ былъ бы вынужденъ отказаться отъ такихъ капитальныхъ сценъ, какъ разговоръ дожа и Бертуччіо у церкви С. Джованниэ Паоло, какъ появленіе ихъ среди заговорщиковъ, какъ монологъ Ліони, прерываемый приходомъ Бертрама. Не говоримъ о единствѣ дѣйствія, наименѣе условномъ и искусственномъ изъ "трехъ единствъ": если оно соблюдено въ "Марино Фаліеро", то это объясняется самымъ замысломъ пьесы, интересъ которой сосредоточивается почти всецѣло на ея главномъ героѣ.

Не помѣшало ли, однако, стремленіе Байрона къ единству времени обрисовкѣ характера Фаліеро, скрывъ отъ насъ его постепенное развитіе? Такъ думаетъ одинъ изъ новѣйшихъ біографовъ Байрона, Аккерманнъ, упуская изъ виду, что моментъ кризиса часто отражаетъ въ себѣ, точно въ зеркалѣ, всего человѣка, какимъ сдѣлала его предшествующая жизнь. Очень не великъ промежутокъ времени, отдѣляющій первую сцену "Пикколомини" отъ послѣдней сцены "Смерти Валленштейна", но развѣ вслѣдствіе этого остается что-либо не додѣланнымъ въ образѣ Шиллеровскаго героя? Развѣ дѣйствіе, производимое "Ипполитомъ" Еврипида или "Федрой" Расина, уменьшается отъ того, что мы не видимъ зарожденія и роста страсти, а застаемъ ее въ полномъ разгарѣ?.. Съ большимъ искусствомъ показалъ намъ Байронъ, что искра недовѣрія и вражды къ господствующей олигархіи теплилась въ Фаліеро издавна, задолго до тенденціознаго рѣшенія по дѣлу Стено, раздувшаго ее въ пожирающее пламя {*) Фаліеро говоритъ предъ судомъ:

Пожаръ

Рождается отъ искры: капля можетъ

Пролить сосудъ, а мой былъ переполненъ.}.

Или ты

Не знаешь дѣлъ Венеці? Но знаешь

Совѣта Сорока?

спрашиваетъ онъ своего племянника, выражающаго, до объявленія приговора, надежду на справедливость судей (I, 2).

Знаю я

Ихъ преданность и, вмѣстѣ съ тѣмъ, почтенье

замѣчаетъ онъ съ горькой ироніей, выслушавъ почтительныя слова, предпосылаемыя судомъ непочтительному приговору. Если этотъ приговоръ -- присуждающій оскорбителя догарессы, клеветника Стено, къ мѣсячному аресту,-- сразу возбуждаетъ безграничную, неудержимую ярость Фаліеро, причина тому коренится глубоко въ его прошломъ. Увѣнчанный славой воина и дипломата, спаситель родного города, которому была посвящена вся его долгая жизнь, онъ возведенъ на первое мѣсто въ государствѣ какъ бы для того, чтобы дать ему почувствовать все безсиліе мнимоверховной власти, всю тщету номинальныхъ ея прерогативъ. И кто же превращаетъ дожа въ призракъ, никому не страшный, въ жалкое подобіе государя? Не народъ, который самъ "обращенъ въ ничто или хуже чѣмъ ничто", а "ядовитая гидра аристократіи" (I, 2), горсть презрѣнныхъ сибаритовъ (III, 2). Противъ нихъ направляется гнѣвъ Фаліеро, противъ нихъ возгорается въ немъ жажда мщенія. Ничтожный обидчикъ Стено отступаетъ на задній планъ; наложивъ на него снисходительное взысканіе, аристократическая корпорація заслонила его собою и стала лицомъ къ лицу съ дожемъ, уже и раньше нетерпѣливо переносившимъ ея тираннію. Съ перваго взгляда можетъ показаться преувеличеннымъ негодованіе, вызванное въ Фаліеро сначала поступкомъ Стено, потомъ приговоромъ Сорока; но стоитъ только вчитаться въ трагедію, чтобы придти къ другому заключенію. Анджіолина любитъ старика Фаліеро не какъ мужа, а скорѣе какъ отца; Фаліеро женился на ней, чтобы доставить беззащитной сиротѣ, дочери друга, "почетную безопасность" среди "гнѣзда пороковъ" (II, 1), какимъ является венеціанская знать. Для него немыслимо поэтому примириться съ сознаніемъ, что въ союзѣ съ нимъ Анджіолина не нашла единственнаго блага, которымъ могъ быть оправданъ неравный бракъ. Клевета Стено направлялась, въ добавокъ, противъ жены главы государства; санъ дожа, высокій если не въ дѣйствительности, то въ глазахъ Фаліеро, долженъ былъ обезпечить за догарессой особое уваженіе, а ей отказываютъ въ защитѣ, которой вправѣ ожидать послѣдній изъ гражданъ. Фаліеро требовалъ только справедливости --

Я лишь хотѣлъ обрушить на злодѣя

Ударъ законной кары, въ чемъ отказа

Не получилъ послѣдній бы голякъ,

Когдабъ имѣлъ жену онъ, дорогую его душѣ и т. д.

И въ этой справедливости ему отказали, несмотря на то, что онъ дожъ,-- или, вѣрнѣе, именно потому что онъ дожъ! Понятно, что послѣ перваго порыва бѣшенства Фаліеро сразу останавливается на мысли, какъ замѣнить иллюзію власти ея реальною полнотою. Слова его племянника, выразившаго желаніе видѣть его настоящимъ государемъ Венеціи, погружаютъ его въ тотъ "міръ мечтаній", который открылся для Макбета съ привѣтомъ вѣдьмъ. Онъ чувствуетъ, однако, что для труднаго дѣла ему нужны союзники -- и въ это самое время передъ нимъ является Израэль Бертуччіо, глава заговора, готоваго разразиться надъ правящей кастой. Плебея и патриція сближаетъ общее чувство обиды; Бертуччіо рѣшается посвятить дожа въ тайну заговора -- дожъ поспѣшно, почти радостно обѣщаетъ ему свое содѣйствіе. Вся сцена между ними полна удивительно мѣткихъ штриховъ, сразу дорисовывающихъ фигуру Фаліеро. "Хотите-ль -- быть монархомъ" -- спрашиваетъ его Бертуччіо. "Да! но только счастливаго народа" -- отвѣчаетъ дожъ.--

Угодно-ль намъ

Монархомъ быть Венеціи

О, да

Но только съ тѣмъ, чтобъ мнѣ народъ и я

Съумѣли свергнуть иго злобной гидры

Паіриціевъ.

И вмѣстѣ съ тѣмъ въ Фаліеро все еще сказывается рожденный аристократъ, готовый дѣйствовать заодно съ народомъ, но мнящій себя чѣмъ-то высшимъ сравнительно съ чернью. "Ты смѣешь, тварь, напоминать мнѣ сына" -- восклицаетъ онъ, когда Бертуччіо, нѣсколькими неосторожными словами воскрешаетъ въ немъ память о его погибшемъ сынѣ. Оставшись одинъ, дожъ ужасается при мысли, что вступилъ въ общеніе съ "низкою сволочью" (common ruffians), злоумышляющею противъ государства. Моменты нерѣшительности, вызываемой этою мыслью, чередуются съ стараніями увѣрить себя въ справедливости задуманнаго дѣла. Чѣмъ-то не-человѣческимъ вѣяло бы отъ Фаліеро, еслибы онъ, безъ колебаній вступивъ на страшный путь, безъ колебаній слѣдовалъ по немъ все дальше и дальше. Вѣдь ему предстоялъ разрывъ съ своимъ сословіемъ, съ принципами, которымъ онъ служилъ, съ традиціями, которыми онъ гордился. Напрасно, подходя къ церкви, служащей усыпальницею его предковъ, онъ призываетъ ихъ въ свидѣтели своей правоты: нѣсколько минутъ спустя ему начинаетъ казаться, что ихъ покой нарушенъ дерзновеніемъ потомка. Мучительными его сомнѣнія становятся тогда, когда онъ видитъ, что бунтъ, во главѣ котораго онъ рѣшился стать, долженъ привести къ поголовному избіенію людей, близкихъ ему по крови и по воспоминаніямъ цѣлой жизни. "Ты не вкушалъ съ ними хлѣба и соли,-- говоритъ онъ, обращаясь къ Бертуччіо (III, 2),-- не пилъ съ ними изъ одной чаши, не смѣялся и не плакалъ вмѣстѣ съ ними. Сѣдиной, какъ моя голова, покрыты головы старѣйшинъ совѣта, съ которыми я былъ молодъ, съ которыми сражался противъ невѣрныхъ. Каждый ударъ, имъ нанесенный, будетъ казаться мнѣ самоубійствомъ". Въ этомъ внутреннемъ конфликтѣ -- главный трагизмъ положенія Фаліеро, превосходно схваченный и изображенный Байрономъ. "Я видѣлъ васъ,-- говоритъ онъ, ожидая сигнальнаго удара въ колоколъ св. Марка,-- я видѣлъ васъ, морскія волны, окрашенными кровью генуэзцевъ, сарацинъ, гунновъ, съ которою смѣшивалась кровь побѣдителей-венеціанцевъ; неужели я жилъ восемьдесятъ лѣтъ только для того, чтобы узрѣть васъ смѣшанными съ кровью, пролитою въ междоусобной распрѣ -- я, прозванный спасителемъ города?.." (IV, 2) Прощаясь съ Анджіолиной, Фаліеро ищетъ утѣшенія въ мысли, что онъ былъ орудіемъ въ рукахъ судьбы -- и, идя на эшафотъ, признаетъ, что осужденъ не безвинно. Живя въ Равеннѣ и работая надъ "Марино Фаліеро", Байронъ находился во власти двухъ чувствъ: страстнаго желанія свободы для Италіи и страстной любви къ графинѣ Гвиччіоли. Оба чувства наложили свой отпечатокъ на "историческую трагедію*. Участіе въ политическомъ движеніи помогло Байрону возсоздать психическій міръ людей, стремившихся столѣтіями раньше, къ однородной цѣли. Отсюда сильное, живое впечатлѣніе, производимое и вождями заговора -- Бертуччіо, Календаро, и массой заговорщиковъ. Какъ легко возникаетъ въ ихъ средѣ опасеніе измѣны, какъ быстро исчезаетъ довѣріе къ вождю, избранному ими самими! Какъ легко разногласіе относительно средствъ становится препятствіемъ къ достиженію цѣли? Бертуччіо головой выше своихъ товарищей: неукротимая ненависть къ притѣснителямъ соединяется въ немъ съ разсчетливостью и осторожностью искуснаго политическаго дѣятеля. Онъ спокойно, повидимому, переноситъ личную обиду, чтобы разомъ свести. счеты не только съ обидчикомъ, но съ цѣлымъ строемъ, создающимъ безнаказанность немногихъ и беззащитность большинства; онъ угадываетъ настроеніе Фаліеро и искусно пользуется имъ для своихъ видовъ, не останавливаясь передъ двойнымъ рискомъ -- рискомъ жестокой казни, если разсчетъ его на сообщество дожа окажется невѣрнымъ, рискомъ подозрѣнія со стороны товарищей, если они не повѣрятъ въ искренность Фаліеро. Въ словахъ Бертуччіо слышатся убѣжденія самого Байрона, руководившія имъ въ служеніи освобождающимся народамъ. Вѣра въ правоту задуманнаго дѣла поддерживаетъ Бертуччіо и послѣ неудачи: его отвѣты на судѣ, короткіе и твердые, исполнены достоинства. Допрашиваемый о сообщникахъ, онъ указываетъ на преступленія патриціевъ и на страданія народа. Когда Календаро протестуетъ противъ приказа нести ихъ на казнь съ завязанными ртами, Бертуччіо останавливаетъ его словами:

......... Я предпочту,

Напротивъ, умереть, но бывъ обязанъ

Ничѣмъ убійцамъ нашимъ.

Наша кровь возопіетъ сильнѣе къ небесамъ.

Календаро уступаетъ Бертуччіо въ проницательности, въ широтѣ взгляда, но не въ мужествѣ. Онъ одинъ изъ всѣхъ заговорщиковъ не смущенъ появленіемъ въ ихъ средѣ дожа -- не смущенъ потому, что безусловно довѣряетъ своему руководителю и другу. Порывистый и горячій, онъ соглашается ждать, пока болѣе мудрый Бертуччіо не признаетъ, что наступило время дѣйствовать. Передъ судомъ онъ является столь же безстрашнымъ, какъ и Бертуччіо, но менѣе спокойнымъ: онъ грозитъ судьямъ и проклинаетъ измѣнника Бертрама, котораго великодушно прощаетъ Бертуччіо. Не безъ основанія Фаліеро сравниваетъ обоихъ вождей заговора съ Брутомъ и Кассіемъ: есть что-то древнеримское и въ рѣшимости ихъ "возстать на море бѣдъ", и въ твердости, съ которой они встрѣчаютъ ударъ судьбы.

Когда Байронъ задумалъ избрать Фаліеро въ герои трагедіи, онъ хотѣлъ сдѣлать мотивомъ его дѣйствій ревнивое чувство къ молодой женѣ. По совѣту друзей, онъ отказался, къ счастію, отъ этого намѣренія. Ревность уже раньше слишкомъ часто служила темой для драматическихъ произведеній (и въ томъ числѣ для такого, какъ "Отелло"); въ старикѣ притомъ она легко могла бы показаться смѣшною. Оригинальной и красивой вышла, наоборотъ, картина супружеской четы, тѣсно соединенной, несмотря на неравенство лѣтъ, взаимнымъ довѣріемъ и уваженіемъ. Нарисовать такой высокій женскій типъ, какимъ является Анджіолина, могъ только поэтъ, глубоко проникнутый любовью. Конечно, Анджіолина, не допускающая даже и мысли о нарушеніи супружескаго долга (см. II, 1) -- не портретъ Терезы Гвиччіоли, измѣнившей ради Байрона своему мужу: но вѣдь между ничтожнымъ Гвиччіоли и героическимъ Фаліеро нѣтъ ничего общаго. Для перваго бракъ былъ коммерческой сдѣлкой, для второго -- исполненіемъ послѣдней, священной воли умершаго друга. Преклоненію Байрона передъ Терезой и, въ ея лицѣ, передъ идеальной женщиной внѣшнія узы, наложенныя на нее бракомъ, препятствовать не могли... Анджіолина соединяетъ въ себѣ женскую нѣжность и незлобивость съ твердостью и энергіей мужа. Она не раздѣгіяетъ мстительныхъ чувствъ Фаліеро по отношенію къ Стено и легко примиряется съ снисходительнымъ приговоромъ судей, но презрѣніе ея къ клеветнику такъ велико, что исключаетъ возможность прощенія. Она не умоляетъ судей простить Фаліеро, но напоминаетъ о его правахъ на милость со стороны представителей спасеннаго имъ государства. Она,-- убѣдясь въ непреклонности суда, обращается къ мужу съ словами: "Умри жъ, Фаліеро, если такъ быть должно". Она спокойно выслушиваетъ смертный приговоръ надъ Фаліеро, отказывается отъ той доли его имущества, которую предлагаютъ ей судьи; силы измѣняютъ ей только въ минуту послѣдняго прощанья.

Съ точки зрѣнія исполненія, главнымъ недостаткомъ трагедіи являются нѣкоторыя длинноты, иногда не только замедляющія ходъ дѣйствія, но и не соотвѣтствующія характеру и положенію дѣйствующихъ лицъ. Совершенно невѣроятно, напримѣръ, чтобы Анджіолина, потерявъ надежду на спасеніе мужа, могла произнести передъ судомъ обширную рѣчь на тему: "малыя причины ведутъ иной разъ къ важнымъ послѣдствіямъ" -- рѣчь ни для чего не нужную, уснащенную историческими примѣрами и не чуждую педантизма. Слишкомъ медленно подвигается впередъ и первая бесѣда между дожемъ и Анджіолиной. Въ общемъ, однако, трагедія захватываетъ читателя и вовсе не заслуживаетъ упрека въ скукѣ, сдѣланнаго ей Маколеемъ. Не слѣдуетъ забывать, что Байронъ не предназначалъ ея для сцены и могъ поэтому вводить въ нее такіе эпизоды, какъ монологъ Ліони (IV. 1). Очень слабо связанный съ дѣйствіемъ, онъ богатъ поэтическими красотами, напоминающими самые высокіе порывы Байроновскаго лиризма. Въ картину Венеціи, разстилающуюся передъ глазами усталаго патриція, Байронъ вложилъ всю свою нѣжность къ удивительному городу, въ которомъ онъ только что провелъ три года, полныхъ впечатлѣніями и творчествомъ... Тамъ, гдѣ поэтомъ овладѣвалъ трагизмъ сюжета, дѣйствіе развивается съ неудержимою силой. Первая сцена между Фаліеро и Бертуччіо, сцена появленія дожа среди заговорщиковъ, сцена суда надъ Бертуччіо и Календаро, и на театральныхъ подмосткахъ едва ли оказались бы менѣе эффектными (въ лучшемъ смыслѣ этого слова), чѣмъ въ чтеніи. Превосходнымъ заключеніемъ трагедіи и лучшей эпитафіей для ея героя служитъ говоръ народа въ ожиданіи казни Фаліеро.

.......Они дерзнули умертвить

Того, кто датъ хотѣлъ намъ всѣмъ свободу;

Онъ былъ всегда къ намъ добръ и милосердъ

..........Еслибъ мы

Предвидѣли ихъ замыслъ, то пришлибъ

Съ оружіемъ, чтобы разбить замки.

И подъ шумъ этихъ словъ, оправдывающихъ или, по меньшей мѣрѣ, извиняющихъ замыселъ Фаліеро окровавленная голова казненнаго дожа скатывается съ лѣстницы гигантовъ.

Какъ драматиченъ сюжетъ, избранный Байрономъ -- объ этомъ можно судить по числу авторовъ, послѣдовавшихъ однажды данному примѣру. Уже въ 1829 г. появилась трагедія Казиміра Делавиня: "Марино Фаліеро", мѣстами очень близкая къ байроновской, но уступающая ей на столько, на сколько талантъ французскаго стихослагателя ниже дарованія англійскаго поэта

Изъ нѣмецкихъ писателей трудились надъ той же темой Генрихъ Крузе, Отто Людвигъ Альбертъ Линднеръ, Францъ фонъ-Вернеръ (подъ псевдонимомъ: Мурадъ Эфенди), Мартинъ Грейфъ и Вильгельмъ Валлотъ, изъ англійскихъ -- Свинбернъ {На тотъ же сюжетъ написана опера Доницетти.}. Францъ Краузе въ подробномъ критическомъ этюдѣ {"Byron's Marino Faliero. Ein Beitrag zur vortrleichenden Literaturgeschichte". Бреславль, 1897 и 1898.}, посвященномъ этимъ произведеніямъ, приходитъ къ выводу, что ни одно изъ нихъ не выдерживаетъ сравненія съ трагедіей Байрона -- и всѣ приводимые имъ отрывки, какъ и все сообщаемое имъ о ходѣ дѣйствія, подтверждаютъ такой выводъ. Между твореніями Байрона "Марино Фаліеро" не занимаетъ, конечно, одного изъ первыхъ мѣстъ -- но не потому, чтобы слабыми сторонами трагедіи перевѣшивались сильныя, а потому, что не въ ней геній автора достигаетъ высшихъ точекъ своего полета.

К. Арсеньевъ.

-----

Dux inquioti turbidus Adriae.-- Горацій.

Заговоръ дожа Марино Фаліеро,-- одно изъ самыхъ замѣчательныхъ событій въ анналахъ самаго своеобразнаго правительства, города и народа въ новой исторіи. Событіе это относится къ 1355 году. Все въ Венеціи необычайно -- или во всякомъ случаѣ было необычайно; ея внѣшній обликъ кажется сновидѣніемъ, и исторія ея похожа на поэму. Исторія Марино Фаліеро разсказана во всѣхъ хроникахъ и особенно подробно въ "Жизнеописаніи дожей" Марина Сануто, которое я привожу въ приложеніи. Она передана просто и ясно и, быть можетъ, болѣе драматична сама по себѣ, чѣмъ всякая драма, которую можно написать на этотъ сюжетъ.

Марино Фаліеро, повидимому, былъ очень талантливъ и храбръ. Онъ предводительствовалъ венеціанскими войсками при осадѣ Зары и побѣдилъ венгерскаго короля съ его восьмитысячной арміей, убилъ восемь тысячъ воиновъ и въ то же время продолжалъ вести осаду; я не знаю ничего равнаго этому подвигу въ исторіи, за исключеніемъ дѣйствій Цезаря подъ Алезіей или принца Евгенія подъ Бѣлградомъ. Въ той же войнѣ Марино Фаліеро былъ послѣ того начальникомъ флота и взялъ Капо д'Истрія. Онъ былъ посланникомъ въ Генуѣ и Римѣ и въ Римѣ получилъ извѣстіе о своемъ избраніи въ дожи. Тотъ фактъ, что онъ былъ избранъ заочно, доказываетъ, что онъ не велъ интригъ съ цѣлью быть избраннымъ, потому что узналъ одновременно о смерти своего предшественника и о своемъ избраніи. Но у него былъ, какъ видно, необузданный характеръ. Сануто разсказываетъ, что за нѣсколько лѣтъ до того, когда Фаліеро былъ подестой и капитаномъ въ Тревизо, онъ далъ пощечину епископу, который слишкомъ долго не выносилъ причастія. Сануто осуждаетъ за это Фаліеро, но не говоритъ, получилъ ли онъ порицаніе отъ сената, и былъ-ли наказанъ за свою дерзость. Кажется, что онъ былъ впослѣдствіи въ хорошихъ отношеніяхъ съ церковью, такъ какъ назначенъ былъ посланникомъ въ Римъ и получилъ въ лэнъ ВальдиМарино въ маркѣ Тревизо, а также титулъ графа отъ Лоренцо архіепископа ченедскаго. Эти факты я почерпнулъ изъ такихъ авторитетныхъ источниковъ какъ Сануто, Веторъ Санди, Андреа Навагеро, а также изъ отчета объ осадѣ Зары, впервые напечатаннаго неутомимымъ аббатомъ Морелли въ его "Monument! Veneziani di varia Letteratura" (1796); все это я прочелъ въ оригиналѣ. Современные историки, Дарю, Сисмонди и Ложье, приблизительно сходятся со старыми лѣтописцами. Сисмонди приписываетъ заговоръ р_е_в_н_о_с_т_и Фаліеро, но это не подтверждается свидѣтельствами національныхъ историковъ. Веторъ Санди говоритъ, правда, что: "иные писали, будто-бы... изъ-за своей ревнивой подозрительности (Микэль Стэно) дожъ рѣшился на свой поступокъ и т. д, но это далеко не общее мнѣніе и на это нѣтъ намека ни у Сануто, ни у Навагеро; Санди самъ прибавляетъ также, что, "судя по другимъ венеціанскимъ преданіямъ, не только жажда мести вовлекла его въ заговоръ, но также его врожденное честолюбіе, внушавшее ему желаніе стать независимымъ правителемъ". Первымъ поводомъ послужило, повидимому, оскорбленіе, нанесенное дожу Микэлемъ Стэно, который написалъ на герцогскомъ престолѣ грубыя слова, и тотъ фактъ, что къ обидчику слишкомъ снисходительно отнесся судившій его "Совѣтъ сорока", въ виду того, что Стэно былъ однимъ изъ его tre Capi. Ухаживанія Стэно, повидимому, относились къ одной изъ придворныхъ дамъ, а не къ Самой "догарессѣ", репутація которой была безупречной, хотя ее славили за ея красоту и за ея молодость. Я не нахожу нигдѣ указаній (если не считать таковымъ намекъ Санди) на то, что дожъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ ревности къ женѣ; напротивъ того, онъ высоко чтилъ ее и отстаивалъ свою честь во имя прежнихъ заслугъ и своего высокаго положенія.

Я не встрѣчалъ указаній на всѣ эти историческіе факты у англійскихъ писателей, за исключеніемъ того, что говоритъ д-ръ Муръ въ "View of Italy". Его передача невѣрна и непродумана, переполнена пошлыми шутками о старыхъ мужьяхъ и молодыхъ женахъ, и онъ удивляется тому, что такія мелкія причины привели къ такимъ важнымъ послѣдствіямъ. Не понимаю, какъ это можетъ удивлять такого глубокаго и тонкаго знатока людей, какъ авторъ "Зелуко". Онъ вѣдь зналъ, что герцогъ Мальборо получилъ отставку изъ-за того, что пролилъ кувшинъ воды на платье м-ссъ Машамъ, и что это привело къ позорному утрехтскому миру,-- что Людовикъ ХІѴ-й впутался въ несчастныя войны изъ-за того, что его министръ обидѣлся, когда онъ высказалъ неудовольствіе по поводу какого-то окна, и король хотѣлъ занять его чѣмъ-нибудь, чтобы заставить забыть обиду. Извѣстно, что Елена погубила Трою, что Лукреція была причиной изгнанія Тарквиніевъ изъ Рима, что Кава привела мавровъ въ Испанію, что галловъ повелъ въ Клузіумъ и оттуда въ Римъ оскорбленный мужъ, что одинъ насмѣшливый стихъ Фридриха Иго Прусскаго по адресу аббата Берни и шутка надъ мадамъ де-Помпадуръ были причиной битвы при Росбахѣ, что бѣгство Дирборгили съ Макъ Мурхадомъ привело къ порабощенію Ирландіи Англіей, что личная ссора между Маріей Антуанетой и герцогомъ Орлеанскимъ ускорила первое изгнаніе Бурбоновъ и -- чтобы не нагромождать еще примѣровъ что Коммодъ, Домиціанъ и Калигула пали жертвами не своей тиранніи, а личной мести, и что приказъ Кромвелю сойти съ корабля, на которомъ онъ хотѣлъ отплыть въ Америку, погубилъ и короля и республику. Какъ же въ виду всѣхъ этихъ примѣровъ д-ръ Муръ удивляется тому, что человѣкъ, привыкшій повелѣвать, занимавшій самые отвѣтственные посты, долго служившій родинѣ, можетъ глубоко возмутиться тѣмъ, что ему безнаказанно нанесли самое грубое оскорбленіе, какое только можно нанести человѣку, будь то владѣтельный князь или крестьянинъ. Къ тому же Фаліеро былъ въ то время старикомъ, а -- какъ говоритъ поэтъ -- "гнѣвъ юноши горитъ какъ солома, но раскаленной стали подобенъ гнѣвъ старика... Юноши легко наносятъ обиды и забываютъ о нихъ, но старость медлительна и въ томъ и въ другомъ".

Разсужденія Ложье болѣе философскія; "таковъ былъ позорный конецъ человѣка, котораго его рожденіе, его возрастъ, его характеръ должны были оградить отъ страстей, ведущихъ къ тяжкимъ преступленіямъ. Его таланты, проявлявшіеся въ теченіе долгихъ лѣтъ въ самыхъ важныхъ дѣлахъ, опытъ и умъ, которые онъ выказалъ въ управленіи государствомъ и какъ посланникъ, снискали ему уваженіе и довѣріе гражданъ и объединили всѣ голоса въ выборѣ его главой республики. Когда онъ поднялся на высоту, почетно завершавшую его жизнь, ничтожная обида влила въ его сердце такой ядъ, что всѣ его прежнія доблести исчезли, и онъ закончилъ жизнь позорной смертью предателя. Этотъ печальный прмѣръ показываетъ, ч_т_о н_ѣ_т_ъ в_о_з_р_а_с_т_а, в_ъ к_о_т_о_р_о_м_ъ р_а_з_у_м_ъ ч_е_л_о_в_ѣ_ч_е_с_к_і_й б_ы_л_ъ-б_ы в_ъ б_е_з_о_п_а_с_н_о_с_т_и, и ч_т_о в_ъ ч_е_л_о_в_ѣ_к_ѣ в_с_е_г_д_а о_с_т_а_ю_т_с_я с_т_р_а_с_т_и, к_о_т_о_р_ы_я м_о_г_у_т_ъ в_в_е_р_г_н_у_т_ь е_г_о в_ъ п_о_з_о_р_ъ, е_с_л_и о_н_ъ н_е_д_о_с_т_а_т_о_ч_н_о в_л_а_д_ѣ_е_т_ъ с_о_б_о_й.

Откуда д-ръ Муръ взялъ, что Марино Фаліеро просилъ пощадить его жизнь? Я справлялся во всѣхъ хроникахъ и нигдѣ ничего подобнаго не нашелъ. Правда только, что онъ во всемъ сознался. Его повели на мѣсто пытки, но нигдѣ не упоминается о томъ, что онъ просилъ о помилованіи; и то обстоятельство, что его пытали, менѣе всего указываетъ на недостаточную его твердость; если бы онъ выказалъ малодушіе, то объ этомъ, навѣрное, упомянули-бы хронисты, которые очень далеки отъ доброжелательнаго къ нему отношенія. Малодушіе совершенно не въ характерѣ такого воина, такъ же, какъ и не въ характерѣ времени, въ которое онъ жилъ и въ которое умеръ,-- это обвиненіе противорѣчитъ къ тому же исторической правдѣ. Я считаю непростительнымъ клевету на историческія личности чрезъ сколько бы ни было времени. О мертвыхъ и несчастныхъ слѣдуетъ говорить правду, а тѣ, кто умерли на эшафотѣ, въ большинствѣ случаевъ достаточно виновны и безъ того; не слѣдуетъ поэтому взводить на нихъ обвиненія, совершенно невѣроятныя уже въ виду опасностей, которымъ они подвергались, совершая погубившія ихъ преступленія. Черное покрывало, нарисованное на мѣстѣ портрета Марино Фаліеро въ галлереѣ венеціанскаго дворца дожей, и Лѣстница Гигантовъ, гдѣ онъ былъ коронованъ, развѣнчанъ и обезглавленъ, произвели сильное впечатлѣніе на мое воображеніе, такъ же, какъ его властный характеръ и странная исторія. Въ 1819-мъ году я нѣсколько разъ ходилъ въ церковь San Giovanni e San Paolo искать его могилы. Когда я стоялъ подлѣ усыпальницы другой семьи, ко мнѣ подошелъ одинъ священникъ и сказалъ: я могу вамъ показать болѣе прекрасные памятники, чѣмъ этотъ. Я сказалъ ему, что ищу гробницу семьи Фаліеро, и въ частности дожа Марино. Я вамъ покажу ее,-- сказалъ онъ, вывелъ меня изъ церкви и указалъ на саркофагъ въ стѣнѣ съ неразборчивой надписью. По его словамъ, гробница эта находилась прежде въ прилегающемъ монастырѣ, но была удалена оттуда, когда пришли французы, и поставлена на свое теперешнее мѣсто. Онъ сказалъ, что присутствовалъ при открытіи могилы, когда переносили останки дожа, и что тамъ осталась груда костей, но ясныхъ признаковъ обезглавленія не было. Конная статуя передъ церковью, о которой я упоминаю въ третьемъ актѣ, изображаетъ не Фаліеро, а какого-то другого, забытаго теперь воина позднѣйшаго времени. Было еще два другихъ дожа изъ этой семьи до Марино. Орделафо, павшій въ 1117 г. въ битвѣ при Зарѣ (гдѣ его потомокъ впослѣдствіи побѣдилъ гунновъ), и Виталь Фаліеро, правившій въ 1082 г. Семья эта, родомъ изъ Фано, была одна изъ самыхъ знатныхъ по крови и богатству въ городѣ самыхъ богатыхъ и до сихъ поръ самыхъ древнихъ семей въ Европѣ. Подробности, которыя я привожу, доказываютъ, насколько меня заинтересовалъ Фаліеро. Удалась-ли мнѣ, или нѣтъ моя трагедія, но во всякомъ случаѣ я передалъ на англійскомъ языкѣ достопамятный историческій фактъ.

Я задумалъ эту трагедію четыре года тому назадъ и прежде, чѣмъ изучилъ въ достаточной степени источники, склоненъ былъ объяснять заговоръ ревностью Фаліеро. Но, не найдя подтвержденія этому въ источникахъ, а также въ виду того, что чувство ревности слишкомъ использовано драматургами, я рѣшилъ держаться исторической правды. Это совѣтовалъ мнѣ также покойный Мэтью Льюисъ, когда я говорилъ съ нимъ о моемъ замыслѣ въ Венеціи въ 1817 году.-- "Если вы изобразите его ревнивцемъ, сказалъ онъ, то вѣдь вамъ придется соперничать съ авторитетными писателями, даже помимо Шекспира, и разрабатывать исчерпанный сюжетъ. Остановитесь же на историческомъ характерѣ стараго мятежнаго дожа -- онъ вывезетъ васъ, если вы его очертите какъ слѣдуетъ -- и постарайтесь соблюдать правильную конструкцію въ вашей драмѣ". Сэръ Вильямъ Друмондъ далъ мнѣ приблизительно такой-же совѣтъ. Насколько я исполнилъ ихъ указанія и оказались-ли мнѣ полезными ихъ совѣты -- объ этомъ не мнѣ судить. Я не имѣлъ въ виду сцены; положеніе современнаго театра не таково, чтобы онъ давалъ удовлетвореніе честолюбію, а я тѣмъ болѣе слишкомъ хорошо знаю закулисныя условія, чтобы сцена могла когда-либо соблазнить меня. И я не могу представить себѣ, чтобы человѣкъ съ горячимъ характеромъ могъ отдать себя на судъ театральной публики. Надсмѣхающійся читатель, бранящійся критикъ и рѣзкіе отзывы въ прессѣ -- все это бѣдствія довольно отдаленныя и не сразу обрушивающіяся на автора. Но шиканіе понимающей или невѣжественной публики произведенію, которое -- хорошо ли оно, или дурно -- стоило автору большого умственнаго напряженія,-- слишкомъ осязательное и непосредственное страданіе, усиленное еще сомнѣніями въ компетентности зрителей и сознаніемъ своей неосторожности въ выборѣ ихъ своими судьями. Если бы я смогъ написать пьесу, которую бы приняли для представленія на сценѣ, успѣхъ не обрадовалъ бы меня, а неудача сильно бы огорчила. Вотъ почему, даже когда я состоялъ нѣсколько времени членомъ одной театральной дирекціи, я никогда не пытался писать для театра и не буду пытаться и впредь. Несомнѣнно, однако, что драматическое творчество существуетъ тамъ, гдѣ есть такія силы какъ Іоанна Бэли, Мильманъ и Джонъ Вильсонъ. "City of Plague* и "Fall of Jerusalem" представляютъ наилучшій "матеріалъ" для трагедіи со времени Гораса Вальполя, за исключеніемъ отдѣльныхъ мѣстъ въ "Этвальдѣ" и "Де-Монфорѣ". У насъ не цѣнятъ Гораса Вальполя, во-первыхъ, потому что онъ былъ аристократомъ, а во-вторыхъ, потому что онъ былъ джентльмэномъ. Но, не говоря о его несравненныхъ письмахъ и о "Castle of Otranto", онъ "Ultimus Romancrum" авторъ "Mystericus Mother" трагедіи высшаго порядка, а не слезливой любовной драмы. Онъ создалъ первый стихотворный романъ и послѣднюю трагедію на нашемъ языкѣ и несомнѣнно стоитъ выше всѣхъ современныхъ авторовъ, кто бы они ни были.

Говоря о моей трагедіи "Марино Фаліеро", я забылъ упомянуть, что хотѣлъ если и не вполнѣ соблюсти въ ней правило единствъ, то во всякомъ случаѣ избѣжать той неправильности, въ которой упрекаютъ англійскій театръ. Поэтому у меня заговоръ представленъ уже составленнымъ, и дожъ только примыкаетъ къ нему; въ дѣйствительности же заговоръ былъ задуманъ самимъ Фаліеро и Израэлемъ Бертуччіо. Другія дѣйствующія лица (за исключеніемъ догарессы), отдѣльные эпизоды и даже быстрота, съ которой совершаются событія, вполнѣ соотвѣтствуютъ исторической правдѣ, за исключеніемъ того, что всѣ совѣщанія въ дѣйствительности происходили во дворцѣ. Если бы я и въ этомъ отношеніи слѣдовалъ истинѣ, то единство мѣста было бы еще болѣе полнымъ, но мнѣ хотѣлось представить дожа въ присутствіи всѣхъ заговорщиковъ, вмѣсто однообразной передачи его діалоговъ съ одними и тѣми же лицами.

Желающихъ ознакомиться съ фактической подкладкой я отсылаю къ приложенію.

0x01 graphic

Дѣйствующія лица:

Мужчины.

Марино Фаль(і)еро, дожъ Венеціи.

Бертуччіо Фаль(і)еро, его племянникъ.

Ліони, патрицій и сенаторъ.

Бенинтенде, предсѣдатель Совѣта Десяти.

Мик(а)эль Стено, одинъ изъ трехъ предсѣдателей Совѣта Сорока.

Израэль Бертуччіо, начальникъ арсенала.

Филиппъ Календаро, Дaголино, Бертрамъ -- заговорщики.

Винченцо, Пьетро, Батиста -- офицеры при дворѣ дожа.

Начальникъ ночной стражи (Signore di notte).

Первый гражданинъ.

Второй гражданинъ

Третій гражданинъ.

Секретарь Совѣта Десяти.

Стража, заговорщики, граждане, члены Совѣта

Десяти, свита дожа и догарессы.

Женщины.

Анджіолина, жена дожа.

Маріанна, ея подруга.

Женская прислуга и прочія.

Мѣсто дѣйствія Венеція, время -- 1355 годъ.

0x01 graphic

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

Передняя во дворцѣ дожа.

Входятъ Пьетро и Батиста.

ПЬЕТРО.

Вернулся ль нашъ посланникъ?

БАТИСТА.

Нѣтъ. Его

Я посылалъ не разъ, какъ вы велѣли,

Но синьорія все еще сидитъ

И судитъ дѣло Микаэля Стено.

ПЬЕТРО.

Нельзя сказать, чтобы они спѣшили.

Такъ думаетъ, по крайней мѣрѣ, дожъ.

БАТИСТА.

А какъ себя онъ держитъ въ ожиданьи?

ПЬЕТРО.

Съ замѣтнымъ нетерпѣньемъ. Правда, онъ

Сидитъ предъ герцогскимъ столомъ, за грудой

Бумагъ, депешъ, рапортовъ, просьбъ и актовъ,

И съ виду занятъ дѣломъ, но едва

Послышится внезапно шорохъ, скрипъ,

Походки звукъ, иль просто тихій шопотъ,

Онъ вскакиваетъ съ мѣста, и затѣмъ

Опять вперяетъ взоръ въ свои бумаги,

Хотя я видѣлъ самъ, что вотъ ужъ часъ

Листа не повернулъ онъ предъ собою.

БАТИСТА.

Онъ, говорятъ, ужасно раздраженъ;

Да и сказать, поступокъ Стено точно

Должны признать мы гнуснымъ.

ПЬЕТРО.

Да!-- когда бы

Онъ былъ простой бѣднякъ; но Стено знатенъ,

Красивъ собою, молодъ и патрицій.

БАТИСТА.

Вы, значитъ, думаете, что его

Судить не будутъ строго?

ПЬЕТРО.

Лишь бы только

Судили справедливо. Впрочемъ, намъ

Не слѣдуетъ предсказывать впередъ

Рѣшенія верховнаго Совѣта.

Входитъ Винченцо.

БАТИСТА.

Вотъ, кажется, несутъ его. Ну что,

Винченцо, новаго?

ВИНЧЕНЦО.

Сейчасъ рѣшили!

Не знаю чѣмъ еще, но видѣлъ самъ,

Какъ президентъ прикладывалъ печать

Къ пергаменту, который сообщитъ

Рѣшенье Сорока немедля дожу.

Я посланъ доложить ему о томъ.

(Уходитъ).

ВТОРАЯ СЦЕНА.

Комната во дворцѣ.

Дожъ и Бертуччіо Фальеро.

БЕРТУЧЧІО.

Чтобъ ни было, повѣрьте, что они

Окажутъ правосудье вамъ.

ДОЖЪ.

Не то ли,

Что оказали мнѣ Авагадори,

Пославъ мое прошенье въ тотъ совѣтъ,

Гдѣ? засѣдаетъ съ ними самъ преступникъ?

БЕРТУЧЧІО.

Онъ этимъ не спасется: оправданье

Подобныхъ дѣлъ могло бы повести

Къ презрѣнью всякой власти.

ДОЖЪ.

Или ты

Не знаешь дѣлъ Венеціи? не знаешь

Совѣта Сорока? Мы, впрочемъ, скоро

Узнаемъ все.

Входитъ Винченцо.

БЕРТУЧЧІО.

Ну что? какія вѣсти?

ВИНЧЕНЦО.

Меня прислали доложить Его

Высочеству, что судъ окончилъ дѣло

И тотчасъ же, по исполненьи всѣхъ

Формальностей, пришлетъ рѣшенье дожу.

При этомъ "Сорокъ" шлютъ свое почтенье

Главѣ республики и просятъ вѣрить

Ихъ преданности дѣлу.

ДОЖЪ.

Знаю я

Ихъ преданность равно какъ и почтенье.

Сказалъ ты -- дѣло кончено?

ВИНЧЕНЦО.

Да, Ваше

Высочество. Глава совѣта былъ

Готовъ ужъ приложить печать къ рѣшенью.,

Когда меня послали, чтобъ минута

Отсрочки не заставила прождать

Просителя и вмѣстѣ съ тѣмъ главу

Республики, соединенныхъ вмѣстѣ

На этотъ разъ въ одномъ лицѣ.

БЕРТУЧЧІО.

Успѣлъ ли

Подмѣтить ты, какого рода можемъ

Мы ждать рѣшенья?

ВИНЧЕНЦО.

Нѣтъ, синьоръ: вѣдь вамъ

Извѣстно, какъ умѣетъ облекать

Венеція свои рѣшенья тайной.

БЕРТУЧЧІО.

Да, это такъ; но ловкій наблюдатель

Съумѣетъ зоркимъ взглядомъ подглядѣть

Вездѣ что надо. Шорохъ, шопотъ, слово,

Торжественность рѣчей или небрежность,

Съ какою произносятъ ихъ въ судѣ --

Все знаки для него: вѣдь ихъ совѣтъ

Составленъ изъ людей же! Всѣ они,

Я знаю, мудры, хитры, осторожны,

И, какъ въ гробу, умѣютъ сохранять

До срока тайну приговора; но

Тотъ, кто вглядѣлся бъ ближе въ выраженье

Лица судей Совѣта, а тѣмъ больше

Тѣхъ, кто изъ нихъ моложе, прочиталъ бы

Навѣрно суть рѣшенья -- и твои

Глаза, увѣренъ я, узнали это.

ВИНЧЕНЦО.

Я вамъ сказалъ уже, синьоръ, что долженъ

Былъ выйти прежде времени и, значитъ,

Не могъ замѣтить ровно ничего

Изъ преній засѣданья, даже мелькомъ;

Да сверхъ того мой постъ вѣдь былъ на стражѣ

Судившагося Стено...

ДОЖЪ (быстро и перебивая ею).

Ну, а онъ

Какъ велъ себя? скажи скорѣй!

ВИНЧЕНЦО.

Спокойно

И безъ отчаянья. Онъ ждалъ рѣшенья

Съ достоинствомъ, и какъ-бы покоряясь

Всему. чѣмъ дѣло кончится. Но вотъ

Идетъ сюда посланецъ для прочтенья

Того, что рѣшено.

Входить секретарь Совѣта Сорока.

СЕКРЕТАРЬ.

Судъ "Сорока"

Привѣтствуетъ властительнаго дожа,

Главу Венеціи, и повергаетъ

Ему на утвержденье приговоръ

По обвиненію Микаэля Стено,

Патриція. Вина и наказанье

Изложены пространно въ протоколѣ,

Который представляется при этомъ.

ДОЖЪ.

Ступай и дожидайся за дверями.

(Секретаръ и Винченцо уходятъ).

Прочти бумагу. Буквы исчезаютъ

Въ моихъ глазахъ: я не могу читать ихъ.

БЕРТУЧЧІО.

Терпѣнье, добрый дядя! для чего

Такъ безпокоиться? Повѣрьте, дѣло

Устроится, какъ можно лишь желать.

ДОЖЪ.

Читай!

БЕРТУЧЧІО (читаетъ).

"Совѣтъ рѣшилъ единогласно,

Что Стено, обвинившій самъ себя

Признаніемъ, что имъ, въ день карнавала,

Написаны на спинкѣ креселъ дожа

Слова...

ДОЖЪ.

Иль ты ихъ хочешь повторить?

Ты? самъ Фальеро? хочешь обезславить

Еще нашъ домъ, такъ тяжко оскорбленный

Въ лицѣ его главы и государства!

Скорѣй къ рѣшенью дѣла!

БЕРТУЧЧІО.

Извините!

Сейчасъ прочту конецъ рѣшенья я,

(Читаетъ).

"Рѣшили заключить Микэля Стено

На тридцать дней въ темницу!"

ДОЖЪ.

Продолжай!

БЕРТУЧЧІО.

Тутъ все, мой повелитель.

ДОЖЪ.

Все? ты бредишь

Или я сплю? Подай бумагу мнѣ!

(Вырываетъ бумагу и читаетъ).

"Рѣшили заключить Микэля Стено...

Дай руку мнѣ, племянникъ! (Шатается).

БЕРТУЧЧІО.

Успокойтесь,

Прошу, синьоръ! сердиться пользы нѣтъ!

Эй, кто-нибудь!

ДОЖЪ (оправляясь).

Молчи! Прошло! Ни слова!

БЕРТУЧЧІО.

Я съ вами соглашаюсь самъ, что кара

Чрезъ-чуръ мала сравнительно съ виной.

Совѣтъ безчестно дѣйствовалъ, назначивъ

Ничтожное возмездье за проступокъ,

Которымъ долженъ былъ бы оскорбиться,

Въ лицѣ своихъ всѣхъ членовъ съ вами, самъ

Какъ подданный; но есть еще возможность

Исправить все: верните протоколъ

Назадъ въ Совѣтъ иль просто обратитесь

Опять къ Авагадори. Увидавъ,

Что судъ нарушилъ правду -- просьбу вашу,

Хотя и отклоненную сперва,

Они навѣрно примутъ и накажутъ

Виновника достойно. Что на это

Вы скажете? Но бы молчите! взоръ

Вашъ устремленъ въ пространство неподвижно.

Иль вы меня не слушаете, дядя?

ДОЖЪ

(сорвавъ съ себя дожескую шапку и бросивъ на

полъ, хочетъ наступитъ на нее ногой, но

племянникъ его удерживаетъ).

О, если бъ сарацины ворвались

Въ соборъ святого Марка, чтобъ за это

Я могъ сказать спасибо имъ!

БЕРТУЧЧЮ.

Синьоръ,

Во имя всѣхъ святыхъ, прошу васъ...

ДОЖЪ.

Прочь!

О если бъ генуэзцы взяли портъ,

Иль гунны, мной разбитые при Зарѣ,

Стояли бъ предъ дворцомъ!

БЕРТУЧЧЮ.

Какія рѣчи

Для герцога Венеціи!

ДОЖЪ.

Кто герцогъ

Венеціи? Скажи его мнѣ имя,

Чтобъ знать, къ кому я долженъ обратиться,

Прося о правосудьи.

БЕРТУЧЧІО.

Если вы

Забыли такъ свой долгъ и санъ и званье,

То вспомните достоинство и честь

Хоть просто человѣка -- удержите

Порывъ негодованья! Вы, дожъ Венец...

ДОЖЪ (прерывая его).

Въ Венеціи нѣтъ дожа! Это имя

Пустой и лживый звукъ! нѣтъ, хуже звука:

Ничтожное присловье! Жалкій нищій,

Накормленный изъ милости -- и тотъ,

Когда ему откажутъ разъ въ подачкѣ,

Надѣется найти ее, отправясь

Къ кому нибудь, кто лучше и добрѣй.

Но тотъ, кому отказано въ правахъ

Толпой людей, назначенныхъ нарочно

Для дѣла правосудья, тотъ бѣднѣе

Послѣдняго оборвыша; онъ рабъ,

Какъ я, какъ ты, какъ всѣ мы съ нашимъ домомъ!

Теперь на насъ укажетъ пальцемъ всякій

Ремесленникъ, а дворянинъ намъ будетъ

Плевать въ лицо. Кто защититъ насъ нынѣ?..

БЕРТУЧЧІО.

Законъ, синьоръ...

ДОЖЪ (прерывая его).

Ты видѣлъ, что онъ сдѣлалъ!

И я искалъ защиты лишь въ законѣ,

Хотѣлъ закономъ мстить, просилъ судей,

Назначенныхъ закономъ! Государь --

У подданныхъ своихъ искалъ защиты,

Тѣхъ подданныхъ, которые избрали

Его главой и дали этимъ самымъ

Двойное право власти. А теперь

Права рожденья, выбора, заслуги,

Рубцовъ мечей, кровавыхъ ранъ, трудовъ,

Опасностей, сѣдинъ восьми десятковъ

Прожитыхъ лѣтъ -- все брошено на чашку

Пустыхъ вѣсовъ, чтобъ перевѣсить тяжесть

Позорнѣйшей обиды, нанесенной

Заносчивымъ патриціемъ!.. И что же!

Чѣмъ кончилось! Что долженъ я терпѣть!

БЕРТУЧЧІО.

Не стану съ вами спорить: если вашъ

Второй процессъ окончатъ тѣмъ же самымъ,

То мы найдемъ другія средства мести.

ДОЖЪ.

Судиться вновь? Скажи, Бертуччьо, сынъ ты

Моей сестры? изъ дома ль ты Фальеро?

Племянникъ ли ты дожа? та ли кровь

Течетъ въ тебѣ, которая дала

Трехъ герцоговъ Венеціи? Но, впрочемъ,

Ты правъ, что мы до времени должны

Смириться и терпѣть.

0x01 graphic

БЕРТУЧЧІО.

Любезный дядя,

Вы слишкомъ разсердились! Я согласенъ:

Обида велика и тѣмъ больнѣе,

Что не наказана, но въ гнѣвѣ вы

Ужъ превзошли и силу оскорбленья.

Мы требуемъ въ обидѣ правосудья,

А если намъ откажутъ,. то конечно

Беремъ его и сами; но при этомъ

Всего нужнѣе сдержанность. Должна

Созрѣть въ молчаньи месть. Годами я

Моложе втрое васъ; я преданъ дому

Отъ всей души. Въ лицѣ я вашемъ чту

Его главу, блюстителя моей

Прошедшей юности; но какъ ни больно

Мнѣ видѣть васъ обиженнымъ, я все же

Скажу, что мнѣ прискорбно видѣть вашъ

Безсильный гнѣвъ, подобный всплеску волнъ

Родной намъ Адріатики, въ тотъ часъ

Когда она, разрушивъ всѣ преграды,

Взлетая, пѣнится до облаковъ.

ДОЖЪ.

Ужель тебѣ я долженъ объяснить

То, что отецъ твой понялъ бы съ полслова?

Иль нѣтъ въ тебѣ души? иль ты способенъ

Почувствовать лишь боль тѣлесной пытки?

Иль ты безъ чести, гордости и страсти?

БЕРТУЧЧІО.

Клянусь тебѣ, такое подозрѣнье

Коснулось въ первый разъ меня, и вѣрно

Въ послѣдній бы, когда бъ слова такія

Посмѣлъ сказать мнѣ кто нибудь иной.

ДОЖЪ.

Ты знаешь весь позоръ, которымъ я

Покрытъ рукою этого мерзавца,

Змѣи и труса этого! Онъ ядомъ

Запачкалъ честь жены моей! жены!

Чистѣйшей, лучшей части человѣка!

Онъ выпустилъ позоръ ея на свѣтъ

Въ добычу шайкѣ сплетниковъ, гдѣ каждый

Усилитъ эту сплетню во сто разъ,

Украсивъ ложь прибавкой грубыхъ шутокъ

И дерзкихъ словъ. Я, кажется, ужъ вижу,

Какъ дерзкіе патриціи съ усмѣшкой

Другъ другу шепчутъ на ухо ту ложь,

Что рогоносцемъ сдѣлала меня,

Подобнымъ имъ, и думаютъ, быть можетъ,

Что мнѣ не только слѣдуетъ сносить

Безропотно свой стыдъ, но даже имъ

Гордиться или хвастать!

БЕРТУЧЧІО.

Но, синьоръ,

Вы сами знаете, что это ложь --

И это всѣмъ извѣстно.

ДОЖЪ.

Ты слыхалъ ли

Про то, что славный римлянинъ сказалъ:

"Супруги Цезаря и подозрѣнье

Касаться не должно" -- и вслѣдъ затѣмъ

Не сталъ съ ней больше жить.

БЕРТУЧЧІО.

Да! Но вѣдь это

Въ иное было время.

ДОЖЪ.

Что не могъ

Снести суровый римлянинъ -- не стерпитъ

И дожъ Венеціи! Старикъ Дандоло

Отъ всѣхъ коронъ вселенной отказался,

Чтобы носить ту шапку золотую,

Что я теперь съ презрѣньемъ попираю.

БЕРТУЧЧІО.

Да, это вѣрно, дядя.

ДОЖЪ.

Вѣрно! вѣрно!

Я не хочу обиды вымещать

На существѣ невинномъ, чей проступокъ

Весь состоитъ лишь въ томъ, что ею взятъ

Въ супруги старецъ, другъ ея отца

И пѣстунъ всей семьи ея. Какъ будто

Заставить сердце женщины любить

Способны лишь распутные мальчишки

Съ смазливымъ личикомъ безъ бороды!

Не это побуждало такъ упорно

Меня искать возмездья наглецу!

Я лишь хотѣлъ обрушить на злодѣя

Ударъ законной кары, въ чемъ отказа

Не получилъ послѣдній бы голякъ,

Когда бъ имѣлъ жену онъ, дорогую

Его душѣ, имѣлъ бы домъ, чей кровъ

Ему всего милѣй былъ, или имя,

Въ которомъ онъ бы видѣлъ честь и славу,

Позорно оскверненные дыханьемъ

Тлетворной клеветы!

БЕРТУЧЧІО.

Какую жъ кару

Ему желали-бъ вы назначить?

ДОЖЪ.

Смерть!

Не я ль, властитель и глава страны,

Обиженъ былъ такъ дерзко на престолѣ,

Осмѣянъ былъ той самою толпой,

Которая должна меня бояться?

Не горько ль оскорбленъ я, какъ супругъ,

Какъ человѣкъ? не въ досталь ли униженъ

Мой санъ, какъ герцога? не вправѣ ль я

Сказать, что оскорбленье здѣсь граничитъ

Съ измѣною?-- И дерзкій оскорбитель

Еще живетъ! Когда бъ онъ этотъ пасквиль

Осмѣлился прибить не къ трону дожа,

А къ стулу въ бѣдномъ домѣ голяка,

То и тогда навѣрно бъ поплатился

Своей за это кровью! Оскорбленный

Его бъ убилъ на мѣстѣ.

БЕРТУЧЧІО.

О, когда

Вы жаждете лишь этого, то вѣрьте,

Что онъ умретъ сегодня жъ! Поручите

Исполнить это мнѣ и успокойтесь.

ДОЖЪ.

Остановись, племянникъ! Я бъ доволенъ

Еще вчера такой былъ местью: нынче жъ

Мой гнѣвъ къ нему ужъ сдѣлался ничѣмъ.

БЕРТУЧЧІО,

Какъ долженъ васъ понять я? Оскорбленье

Удвоено подобнымъ -- не хочу

Сказать я даже -- оправданьемъ. Лучше

Ужъ просто оправдать, чѣмъ признавая

За кѣмъ нибудь свершенную вину

Ее оставитъ вовсе безъ возмездья.

ДОЖЪ.

Ты выразился точно: оскорбленье

Удвоено, но въ этомъ виноватъ

Уже не онъ: "Совѣтъ" приговорилъ

Его на мѣсяцъ заключить въ темницу;

Совѣту жъ мы послушны быть должны.

БЕРТУЧЧІО.

Послушны быть! кому? не тѣмъ ли, кто

Забыли долгъ и вѣрность государю?

ДОЖЪ.

Кому же иначе? Ты, наконецъ,

Самъ вижу, догадался, что они,

Поставивъ приговоръ, меня лишили

Равно обоихъ правъ моихъ: какъ дожа,

Блюстителя суда, и гражданина,

Просившаго защиты (въ этомъ дѣлѣ

Я былъ обоими). Но все жъ покамѣстъ

Не вздумай тронуть даже волоска

На головѣ измѣнника -- онъ долго

Носить ее не будетъ.

БЕРТУЧЧІО.

Онъ не сталъ бы

Носить ее двѣнадцати часовъ,

Когда бъ вы дали способъ мнѣ и средства.

Злодѣй не ускользнулъ бы, если бъ вы

Прослушали спокойнѣй мой совѣтъ.

А потому, прошу васъ, усмирите

Порывъ безумной страсти и давайте

Спокойно разсуждать, какимъ путемъ

Достигнуть цѣли мести.

ДОЖЪ.

Нѣтъ, племянникъ!

Пусть онъ живетъ покамѣстъ: жизнь такой

Презрѣнной, низкой твари не была бы

Достаточнымъ возмездьемъ. Въ старину

Бывали жертвы двухъ родовъ: въ однѣхъ

Довольствовались малымъ приношеньемъ;

Но страшные поступки выкупались

Лишь грозной гекатомбой.

БЕРТУЧЧІО.

Мнѣ законъ

Все, что вы скажете, и я стремлюсь

Скорѣй вамъ доказать, что слава дома

Всегда была дороже мнѣ всего.

ДОЖЪ.

Не бойся! часъ придетъ -- докажешь все;

Лишь не впадай въ излишнюю горячность,

Какъ это сдѣлалъ я. Мнѣ самому

Теперь сознаться стыдно въ лишнемъ гнѣвѣ,

И я прошу: прости меня за это!

БЕРТУЧЧІО.

Ну вотъ, теперь я узнаю въ васъ, дядя,

Властителя отечества, народа

И самого себя! Я удивился

Лишь, видя васъ въ преклонныхъ вашихъ лѣтахъ,

Разсерженнымъ такъ сильно, что казалось

Вы позабыли даже осторожность,

Хотя къ тому причина...

ДОЖЪ.

Вотъ ее-то

И помни хорошенько! Помни ночью,

Когда ты спишь -- пускай она встаетъ

Тогда передъ тобой, какъ черный призракъ

Среди пріятныхъ сновъ! пускай по утру

Застелетъ эта мысль лучи разсвѣта

Въ твоихъ глазахъ, какъ облако, внезапно

Смутившее весенній свѣтлый день!

Такъ буду поступать и я; но прежде

Всего будь тихъ и скроменъ! Остальное

Беру я на себя. Намъ много будетъ

Работы въ будущемъ и ты получишь

Участье въ ней. Теперь же уходи,

Чтобъ встрѣча наша всѣмъ осталась тайной.

БЕРТУЧЧІО

(поднимаетъ и кладетъ на столь дожескую шапку).

Я ухожу, но прежде обращаюсь

Къ вамъ съ просьбою: не презирать вѣнца,

Который вашъ еще, пока не будетъ

Возможно вамъ смѣнить его короной.

Теперь прощайте, дядя! Положитесь

На преданность и долгъ мой. Вѣрьте -- я

Вѣдь родственникъ не меньше вамъ чѣмъ вѣрный

Вашъ подданный и преданный слуга.

(Уходитъ).

ДОЖЪ (одинъ).

Прощай, достойный сынъ мой!

(Беретъ дожескую шапку и продолжаетъ, обращаясь къ ней).

О, игрушка,

Усѣянная тернами, какъ всякій

Вѣнецъ властителя; но между тѣмъ

Отнюдь не награждающая раны

Истерзаннаго иглами чела

Величьемъ королей! Пустая вещь,

Покрытая лишь сверху позолотой!

Да, я беру тебя назадъ; хоть это

Одна лишь только маска!

(Надѣваетъ шапку).

Мозгъ болитъ

И судорожно кровь вскипаетъ въ жилахъ

При мысли, сколько горя и безчестья

Приносишь ты съ собой. О, если бъ могъ я

Смѣнить тебя короной настоящей!

О, если бъ могъ я скипетръ Бріарея

Изъ рукъ взять ста сенаторовъ -- тотъ скипетръ,

Который служитъ имъ, чтобъ обращать

Въ ничтожество народъ, а дожа -- въ куклу

Въ блестящемъ, пышномъ платьѣ? Сколько разъ

Трудился я на пользу тѣхъ, кто нынче

Мнѣ платятъ такъ позорно за труды!

Такъ почему жъ не вправѣ заплатить я

Имъ тою же монетой? О, когда бы

Вернуть я могъ хоть на годъ или часъ

Пору счастливой юности, въ которой

Плоть бодро служитъ духу, какъ послушный

И вѣрный конь хозяину? Немного бъ

Мнѣ нужно было силы, чтобъ нагрянуть

На этотъ гнусный сонмъ и уничтожить

Безслѣдно ихъ! Но нынче я, увы,

Обязанъ прибѣгать уже съ мольбою

Защиты посѣдѣвшей головѣ

Къ чужимъ рукамъ! Но я съумѣю сдѣлать

Все это такъ, что подвигъ Геркулеса,

Который я затѣялъ, не уйдетъ

Отъ рукъ моихъ, хотя до сей поры

Я смутно лишь предчувствую, какъ надо

Его вести. Мой умыселъ въ зачаткѣ;

Но все же въ головѣ мелькаютъ искры

И умъ уже способенъ выбирать,--

Что можетъ быть полезнѣе для дѣла.

Войска немногочисленны...

Входить Винченцо.

ВИНЧЕНЦО.

Синьоръ!

Какой-то незнакомецъ проситъ чести

Увидѣть васъ.

ДОЖЪ.

Я нездоровъ сегодня,

И не могу его принять, хотя бы

Онъ даже былъ патриціемъ. Пусть съ просьбой

Своею обратится онъ въ совѣтъ.

ВИНЧЕНЦО.

Исполню въ точности. Рѣшенье ваше

Его не оскорбитъ: онъ изъ плебеевъ

И капитанъ галеры.

ДОЖЪ.

Что сказалъ ты?

Онъ капитанъ галеры... то-есть я

Сказать хотѣлъ: слуга онъ государства.

О такъ зови его! Ему навѣрно

Я нуженъ по дѣламъ.

(Винченцо уходитъ).

ДОЖЪ.

Не худо будетъ

Повыпытать его! Народъ, я знаю,

Давно уже открыто негодуетъ

Со дня побѣды Генуи -- и ропотъ

Удвоился, когда онъ увидалъ

Какъ мало значитъ онъ въ дѣлахъ правленья,

И вдвое меньше въ городѣ, гдѣ люди

Не болѣе какъ жалкіе рабы

Патриціевъ. Солдаты громко ропщутъ

За то, что имъ задерживаютъ плату

За тяжкій трудъ ихъ. Всякій лучъ

Надежды улучшить такой порядокъ

Покажется имъ радостью -- они

Себѣ заплатятъ сами грабежомъ.

Одна бѣда -- попы! Они, пожалуй,

Не будутъ съ нами: я вѣдь ужъ давно

Противенъ имъ -- съ несчастнаго событья,

Когда въ моментъ горячности ударилъ

Епископа Тревизо и разстроилъ

Его въ священномъ шествіи, но это

Еще исправить можно. Не задобрю

Самихъ поповъ -- тогда задобрю папу

Какой-нибудь уступкой. Главнымъ дѣломъ,

Не надо только медлить. Въ эти лѣта

Немного дней ужъ остается жить.

Удайся мнѣ омыть свою обиду

И, вмѣстѣ съ тѣмъ, освободить отъ ига

Венецію -- я самъ скажу, что жилъ

Достаточно и отойду спокойно

Къ моимъ отцамъ. Когда же замыслъ мой

Не можетъ быть исполненъ, то я лучше

Желаю, чтобъ изъ прожитыхъ ужъ мною

Восьмидесяти лѣтъ я былъ въ могилѣ

Всѣ шестьдесятъ. Мнѣ было бы пріятнѣй

Совсѣмъ не жить, чѣмъ сдѣлаться такимъ

Ничтожнымъ существомъ, какимъ я сдѣланъ

Толпой тирановъ этихъ. Но, однако,

Пора обдумать дѣло. Войскъ, я знаю,

У насъ стоитъ три тысячи...

Входитъ Винченцо и Израэль Бертуччіо.

ВИНЧЕНЦО.

Вотъ, Ваше

Высочество, тотъ человѣкъ, который,

Какъ я сейчасъ вамъ доложилъ, желаетъ

Быть выслушаннымъ вами.

0x01 graphic

ДОЖЪ (Винченцо).

Можешь выйти.

(Винченцо уходитъ).

Приблизься и скажи чего ты хочешь.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Защиты.

ДОЖЪ.

Чьей?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Господней и монаршей.

ДОЖЪ.

Ну, добрый другъ! ты вздумалъ обратиться

Къ такой четѣ, которую не очень

Привыкли чтить въ Венеціи. Ступай

Просить Совѣтъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Просить Совѣтъ -- напрасно:

Обидчикъ мой изъ ихъ числа.

ДОЖЪ.

Я вижу

Лицо твое въ крови. Скажи, ты раненъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я раненъ былъ не разъ уже въ защиту

Венеціи, но въ первый разъ рукою

Такого же, какъ я, венеціанца:

Я оскорбленъ патриціемъ.

ДОЖЪ.

И онъ

Остался живъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Да,-- такъ какъ я надѣюсь

Что вы, какъ герцогъ и солдатъ, найдете

Возможность защитить того, кто самъ

Не можетъ защититься по закону

Венеціи. Когда же я ошибся,

То не скажу ни слова -больше.

ДОЖЪ.

Все же

Ты что-нибудь да сдѣлаешь?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Синьоръ,

Я человѣкъ!

ДОЖЪ.

Равно, какъ твой обидчикъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Въ Венеціи онъ больше: онъ патрицій!

Но съ той поры, какъ, позабывъ, что я

Такой же человѣкъ -- позволилъ онъ

Почесть меня животнымъ, онъ увидитъ,

Что и червякъ съумѣетъ отомстить.

ДОЖЪ.

Кто родомъ онъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Его зовутъ Барбаро.

ДОЖЪ.

За что жъ ты оскорбленъ имъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я по службѣ

Начальникъ арсенала, гдѣ теперь

Идетъ работа по починкѣ старыхъ

Испорченныхъ галеръ во время бывшихъ

Сраженій съ генуэзцами. Сегодня

Пришелъ Барбаро утромъ въ арсеналъ

Съ угрозами и бранью на рабочихъ

За то, что тѣ осмѣлились оставить

Какую то ничтожную починку

Въ его дворцѣ, чтобъ выполнить приказъ

Республики. Я защитилъ людей,

На что въ отвѣтъ Барбаро поднялъ руку!...

Вотъ кровь моя!-- смотрите! Въ первый разъ

Мной пролита она была безславно!

ДОЖЪ.

Какъ долго ты служилъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Съ осады Зары,

Гдѣ былъ моимъ начальникомъ герой,

Разбившій силу гунновъ: вождь тогда,

А нынче дожъ Фальеро.

ДОЖЪ.

Значитъ мы

Товарищи. Я дожемъ сталъ недавно

И потому ты, вижу, получилъ

Теперешнее мѣсто, прежде чѣмъ

Вернулся я изъ Рима. Потому

Тебя и не узналъ я. Кто назначилъ

Тебя на этотъ постъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Покойный дожъ,

Оставивъ въ то же время въ прежнемъ званьи

Начальника галеры. Сдѣлавъ это

Онъ, какъ сказалъ мнѣ самъ, въ награду прежнимъ

Рубцамъ моимъ и ранамъ, и, признаться,

Не думалъ я, чтобъ эта милость дожа

Могла причиной сдѣлаться чтобъ-я

Когда-нибудь явился беззащитнымъ

Просителемъ и по такому дѣлу

Къ его преемнику.

ДОЖЪ.

Скажи, глубоко

Ты чувствуешь позоръ свой?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Такъ глубоко,

Что даже не предвижу, чѣмъ его

Вознаградить.

ДОЖЪ.

Не бойся -- молви смѣло.

На что рѣшился бъ ты, чтобъ отомстить

Тому, кѣмъ оскорбленъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я не рѣшаюсь

Сказать мой планъ, за то съумѣю точно

Его достичь.

ДОЖЪ.

Зачѣмъ же ты явился

Тогда ко мнѣ сюда?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

За правосудьемъ.

Начальникъ мой сталъ дожемъ и, конечно,

Не станетъ онъ давать въ обиду старыхъ

И преданныхъ солдатъ. Будь кто иной

Теперь у насъ глава, а не Фальеро,

То кровь моя навѣрное была бъ

Омыта только кровью же.

ДОЖЪ.

Ты просишь

Защиты у меня? меня? Такъ знай же,

Что я, глава Венеціи, не только

Не въ силахъ дать ее, но даже

Нуждаюсь въ ней и самъ. Мнѣ отказали

Въ защитѣ точно такъ-же часъ назадъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Что говорите вы!

ДОЖЪ.

Совѣтъ рѣшилъ

Подвергнуть Стено мѣсяцу ареста.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Какъ, онъ, простершій дерзость до того,

Что написалъ на герцогскомъ престолѣ

Преступныя слова! Ихъ отголосокъ

Позоромъ прозвучитъ во всѣхъ ушахъ

Венеціи...

ДОЖЪ.

Его слова, конечно,

Проникли до тебя и въ арсеналъ,

Гдѣ звукъ ихъ могъ чередоваться съ каждымъ

Ударомъ молотка, служа потѣхой

Работникамъ. Ихъ распѣвали хоромъ

Преступники въ цѣпяхъ, причемъ могли

Себя утѣшить мыслью, что позоръ ихъ

Куда далекъ отъ оскорбленья дожа!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не вѣрится ушамъ! Тюрьма на мѣсяцъ!

И это все для Стено!

ДОЖЪ.

Ты сравнилъ

И кару, и проступокъ -- что жъ искать

Тебѣ во мнѣ защиты? Обратись

Въ Совѣтъ съ твоею просьбою. Онъ рѣшилъ

Процессъ Микэля Стено, такъ конечно

Рѣшить съумѣетъ дѣло и Барбаро.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

О, если бъ я осмѣлился сказать,

Что думаю!

ДОЖЪ.

Откройся мнѣ безъ страха!

Я больше не могу быть оскорбленъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я выскажу лишь то, что вы должны

Искать возмездья сами, и возмездья

Не за меня: что значитъ оскорбленье

Такой ничтожной личности какъ я,

Въ сравненьи съ тѣмъ стыдомъ, какимъ покрытъ

Глава страны и герцогъ!

ДОЖЪ.

Ты мнѣ хочешь

Приписывать гораздо больше власти,

Чѣмъ я ее имѣю. Власть моя --

Одинъ наружный знакъ. Да, шапка эта --

Не герцогскій вѣнецъ! Моя порфира

Внушать способна только сожалѣнье,

Какъ рубище простого бѣдняка!

Да и бѣднякъ богаче тѣмъ, что тряпки,

Которыя онъ носитъ, составляютъ

Все жъ собственность его, тогда какъ я

Одѣтъ въ парчу и мѣхъ, подобно куклѣ,

Обязанной исполнить что велятъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Хотите ль быть монархомъ?

ДОЖЪ.

Да! но только

Счастливаго народа.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Вы хотите

Монархомъ быть Венеціи?

ДОЖЪ.

О, да!

Но только съ тѣмъ, чтобъ мой народъ и я

Съумѣли свергнуть иго злобной гидры

Патриціевъ, чье смрадное дыханье

Успѣло отравить какъ злой чумой

Меня и всѣхъ.

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Но вы родились сами

Патриціемъ?

ДОЖЪ.

Мой день рожденья былъ

Несчастнымъ днемъ. Онъ мнѣ сулилъ быть дожемъ

На стыдъ себѣ и горе. Но я жилъ

И дѣйствовалъ, какъ воинъ и слуга

Страны' моей родной, а не сената:

Народа благо было мнѣ наградой!

Я весь израненъ въ битвахъ; какъ начальникъ,

Я всюду побѣждалъ; въ переговорахъ

Умѣлъ устроить такъ, что всѣ трактаты

Служили къ пользѣ родинѣ. Я въ жизни

Пространствовалъ по сушѣ и морямъ

Десятки лѣтъ -- и это все для блага

Венеціи, страны отцовъ, чьи башни

Витаютъ надъ лазурной глубиной

Ея лагунъ -- вотъ гдѣ моя награда!

Не для пустой, презрѣнной, злобной шайки

Я тратилъ кровь и потъ свои. А если

Захочешь ты спросить, зачѣмъ я дѣлалъ

Все это, такъ -- спроси у пеликана,

Зачѣмъ себя терзаетъ онъ? Будь голосъ

У птицы молвить слово -- онъ сказалъ бы,

Что дѣлаетъ все это для птенцовъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Патриціи однако дали вамъ

Санъ герцога.

ДОЖЪ.

Да! правъ ты, молвя -- дали.

Я не искалъ высокой этой чести:

Рѣшенье ихъ -- облечь меня въ тенета

Ихъ почестей -- узналъ я, лишь оставивъ

Посольскій постъ мой въ Римѣ; и коль скоро

Я принялъ предложенье, то лишь въ силу

Моей привычки давней не бояться

Труда ни въ чемъ, когда предпринятъ онъ

Для родины. Вотъ почему, презрѣвши

Преклонный возрастъ свой, я согласился

Принять тотъ пышный титулъ, славный съ виду,

А въ сущности ничтожнѣйшій изъ всѣхъ.

Ты самъ, бѣднякъ, мой подданный, пришедшій

Просить моей защиты, можешь видѣть,

Что я не лгу, сказавши такъ, коль скоро .

Не въ силахъ сдѣлать что-нибудь въ защиту

Обоимъ намъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Вы сдѣлаете это,

Когда лишь захотите. Много тысячъ

Озлобленныхъ, какъ вы, стоятъ и ждутъ,

Чтобъ данъ былъ знакъ. Возьмитесь дать его.

ДОЖЪ.

Твои слова -- загадка.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я готовъ

Вамъ ихъ открыть съ опасностью для жизни,

Когда вы согласитесь подарить

Мнѣ мигъ одинъ вниманья.

ДОЖЪ.

Говори.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не вы, не я одинъ, оскорблены

Позорнымъ игомъ рабства; весь народъ

Почувствовалъ, что злая чаша бѣдствій

Наполнилась чрезъ край; отряды войскъ

Наемниковъ сената громко ропщутъ,

Давно служа безъ платы; стража гражданъ

И моряки горятъ желаньемъ мстить

За честь своихъ друзей, затѣмъ, что есть ли

Хоть кто-нибудь изъ нихъ, чьи жены, братья,

Родители иль сестры не подверглись

Насилію иль грубому безчестью

Отъ дерзкихъ рукъ патриціевъ! А наша

Послѣдняя несчастная война,

Затѣянная противъ генуэзцевъ!

Вѣдь, мы ее ведемъ до сей поры,

Поддерживая кровью и трудомъ

Несчастнаго народа, отбирая

Его ничтожный заработокъ! Все

Пришло къ тому, что злоба накипѣла

Во всѣхъ слояхъ! И даже нынче... Впрочемъ,

Я позабылъ, что, этакъ говоря,

Пожалуй, самъ себѣ накличу гибель.

ДОЖЪ.

А ты боишься смерти послѣ всѣхъ

Претерпѣнныхъ обидъ?-- Тогда живи

И все глотай, чтобъ вѣкъ быть молча битымъ

Отъ рукъ людей, въ чью пользу проливалъ

Ты кровь свою.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Нѣтъ, я молчать не буду;

Напротивъ, все скажу, и если дожъ

Венеціи не брезгаетъ доносомъ,

То пусть меня погубитъ! Стыдъ падетъ

На голову его: онъ потеряетъ

Поболѣе, чѣмъ я.

ДОЖЪ.

Меня не бойся!

Объ этомъ нѣтъ и рѣчи.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Такъ узнайте жъ,

Что есть лихое общество друзей

Достойныхъ, храбрыхъ, преданныхъ и давшихъ

Святую клятву вѣрности. Бѣды

Извѣстны имъ ужъ съ давнихъ поръ, а горе

Венеціи всего больнѣй ихъ сердцу.

Въ томъ, впрочемъ, нѣтъ мудренаго: они

Служили ей на сушѣ и на морѣ,

Они ее спасали отъ враговъ;

Такъ какъ же имъ не постараться вырвать

Ее изъ рукъ злодѣевъ, что живутъ

Въ самихъ стѣнахъ отчизны? Ихъ число

Пока немногочисленно для дѣла,

Затѣяннаго ими, но за то

У нихъ найдутся руки, храбрость, сердце,

Мечи, душа и бодрость выжиданья.

ДОЖЪ.

Такъ что жъ они бездѣйствуютъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Ждутъ часа.

ДОЖЪ (въ сторону).

Съ вершины Марка грянетъ этотъ часъ!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Теперь -- ты видишь -- я тебѣ довѣрилъ

Мои надежды, жизнь мою и честь!

Но если я себѣ позволилъ это,

То только съ той надеждою, что ты,

Согрѣтый мыслью мести, въ насъ обоихъ

Родившейся отъ одного стебля,

Устроишь дѣло мести! Если такъ,

То будь главою дѣла, а затѣмъ

Владыкой государства!

ДОЖЪ.

Сколько тѣхъ,

О комъ ты говорилъ мнѣ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я отвѣчу,

Когда вы свой дадите мнѣ отвѣтъ.

ДОЖЪ.

Не вздумалъ ли грозить ты мнѣ?

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

О, нѣтъ!

Я только говорю, на что рѣшился;

Пусть я въ твоихъ рукахъ; но знай, что нѣтъ

Такой ужасной пытки въ подземельяхъ,

Сокрытыхъ подъ дворцомъ твоимъ, иль въ клѣткахъ,

Съ свинцовыми листами, вмѣсто крышъ,

Которая могла бъ меня принудить

Предать моихъ друзей. Колодцы, клѣтки

Исторгнуть могутъ кровь мою изъ жилъ,

Измѣны жъ -- никогда! Я перейду

Безропотно подъ сводомъ Моста Вздоховъ,

Довольный и счастливый тѣмъ, что буду

Послѣднимъ, чьи шаги звучатъ надъ зыбью

Стигійскихъ волнъ, текущихъ между жертвой

И палачемъ -- тѣхъ волнъ, что омываютъ

Темницу и дворецъ; я буду знать,

Что живы тѣ, которые съумѣютъ

Отмстить за смерть мою!

ДОЖЪ.

Коль скоро вы

Готовь; такъ на дѣло, то къ чему жъ

Приходишь ты просить ко мнѣ защиты?

Когда ты можешь мстить за честь и самъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я разсчиталъ, что тотъ, кто прибѣгаетъ

Съ мольбой къ властямъ, показываетъ этимъ

Свою покорность имъ и уваженье

И менѣе рискуетъ потому

Въ нихъ возбудить тревожный страхъ иль мысль

О заговорѣ. Если я спокойно

По виду снесъ такое оскорбленье,

То потому, что громкій, ярый гнѣвъ

Отмѣтилъ бы меня въ глазахъ Совѣта

Опаснымъ человѣкомъ. Между тѣмъ

Покорная мольба, хотя и съ видомъ

Разсерженнымъ, скорѣй достигнуть можетъ

Желанной цѣли намъ, не возбуждая

Излишнихъ подозрѣній. Впрочемъ, я

Имѣлъ еще иную цѣль, рѣшившись

Направить дѣло такъ.

ДОЖЪ.

Скажи, какую?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Прошедшій слухъ, что герцогъ оскорбленъ

Судомъ Авагадори, передавшимъ

Рѣшенье дѣла въ руки Сорока,

Подвигъ меня на это. Я всегда

Глубоко уважалъ васъ и увидѣлъ

Всю глубину тяжелаго позора,

Какому вы подверглись! Зная васъ

Однимъ изъ тѣхъ людей, какіе платятъ

Сторицею за зло или добро,

Я васъ хотѣлъ подвигнуть къ дѣлу мести.

Теперь вамъ все извѣстно, и залогомъ,

Что я сказалъ лишь правду, можетъ вамъ

Служить моя довѣрчивость, съ которой

Я вамъ предался въ руки.

ДОЖЪ.

Многимъ ты

Рискнулъ, такъ поступивъ; но, кто затѣялъ

Великія дѣла, рискуетъ больше

И выиграть. Покамѣстъ обѣщаю

Тебѣ хранить лишь тайну.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Какъ! не больше?

ДОЖЪ.

Что жъ я могу сказать тебѣ, покуда

Не знаю дѣла глубже?

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я хотѣлъ бы,

Чтобъ вы себя довѣрили вполнѣ

Тому, кто самъ предался вамъ всецѣло.

ДОЖЪ.

Я долженъ знать, по крайней мѣрѣ, ваши

Намѣренья, число и имена.

Число стараться надобно удвоить,

А тамъ все обсудить и укрѣпить.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

У насъ готово все. Для общей связи

Нуждаемся мы только въ васъ однихъ.

ДОЖЪ.

Скажи, по крайней мѣрѣ, имена

Зачинщиковъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Отвѣчу вамъ, когда

Дадите вы торжественную клятву

На преданность и вѣрность, точно такъ же

Какъ мы клянемся вамъ.

ДОЖЪ.

Когда? и гдѣ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Въ сегодняшнюю ночь я приведу

Въ покои ваши двухъ изъ нашихъ главныхъ

Начальниковъ; прійти жъ съ большой толпой

Я не рѣшился бы.

ДОЖЪ.

Дай мнѣ обдумать!

Не лучше ли, напротивъ, мнѣ рѣшиться

Прійти въ собранье ваше самому,

Оставивши дворецъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Но съ тѣмъ, чтобъ вы

Пришли одни.

ДОЖЪ.

Я къ вамъ явлюсь съ моимъ лишь

Племянникомъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Нельзя, хоть даже съ сыномъ.

ДОЖЪ.

Ты смѣешь мнѣ напоминать о сынѣ!

Онъ въ Сапіенцѣ смерть свою нашелъ

За благо родины неблагодарной.

О если бы онъ жилъ, а я, напротивъ,

Лежалъ въ гробу! Иль, лучше говоря,

Когда бъ не умеръ онъ до срока, раньше

Чѣмъ самъ я легъ въ могилу не пришлось бы

Мнѣ помощи искать отъ чуждыхъ рукъ!

0x01 graphic

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не мало этихъ чуждыхъ будутъ рады

Назвать тебя отцомъ, хоть ты, какъ вижу,

Не хочешь имъ довѣриться и этимъ

Мѣшаешь имъ почувствовать къ тебѣ

Сыновнюю любовь.

ДОЖЪ.

Мой жребій брошенъ

Гдѣ мѣсто нашей встрѣчи?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Въ полночь я

Приду одинъ, подъ маскою въ то мѣсто,

Какое вы назначите, а тамъ

Сведу я васъ въ собранье, гдѣ найдете

Вы кругъ друзей и выскажете вашъ

Рѣшительный отвѣтъ.

ДОЖЪ.

Какъ рано нынче

Встаетъ луна?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не рано, но погода

У насъ мрачна; теперь пора сирокко.

ДОЖЪ.

Сегодня ровно въ полночь будь у церкви,

Гдѣ гробъ моихъ отцовъ; ее зовутъ

Иначе храмомъ Павла и Іоанна;

Гондола будетъ ждать съ однимъ гребцомъ

У пристани, близъ узкаго канала.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Исполню все.

ДОЖЪ.

Теперь ступай.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Иду

Съ надеждою, что мы не встрѣтимъ въ васъ

Препятствія въ великомъ нашемъ дѣлѣ.

Прощайте, принцъ!

(Уходитъ).

ДОЖЪ (одинъ).

Сегодня темной ночью

У церкви, гдѣ зарытъ священный прахъ

Моихъ отцовъ -- рѣшаюсь я!... на что?

На заговоръ противу государства

Съ какой-то темной шайкой! И не страшно

Подумать мнѣ, что предковъ рядъ, изъ коихъ

Зарыты тамъ два дожа, грозно встанетъ,

Чтобъ взять меня и уложить въ могилу

Съ собою рядомъ, чтобъ остался я

Тамъ чистымъ между чистыми... Но я

На горе мнѣ теперь обязанъ думать

Не объ отцахъ, а o презрѣнной шайкѣ,

Успѣвшей запятнать такимъ стыдомъ

Мое неопозоренное имя,

Сіявшее такимъ же точно блескомъ,

Какимъ блестятъ доселѣ имена

Сенаторовъ на древнихъ римскихъ камняхъ.

Но я съумѣю вновь возстановить

Честь лѣтописей дома, отомстивши

Всему, что есть постыднаго и злого

Въ Венеціи, и давъ въ придачу ей

Желанную свободу. Пусть иначе

Достанусь я въ добычу тѣхъ клеветъ,

Которыми клеймятъ обыкновенно

Споткнувшихся въ преслѣдованьи цѣли!

Будь Цезарь я иль Катилина -- все же

Попытку я обязанъ предпринять.

0x01 graphic

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Комната во дворцѣ дожа.

Анджіолина и Маріанна.

АНДЖІОЛИНА.

Какой отвѣтъ былъ дожа?

MAPІAHHА.

Онъ сказалъ,

Что занятъ важнымъ дѣломъ. Но теперь

Совѣтъ ужъ конченъ; на моихъ глазахъ

Послѣдніе сенаторы садились

Въ гондолы, чтобъ уѣхать. Вонъ вдали

Они еще мелькаютъ по лагунѣ.

АНДЖІОЛИНА.

О, если бъ только онъ скорѣй вернулся!

Онъ такъ разстроенъ былъ послѣднимъ горемъ!

Преклонный возрастъ не сломилъ его --

И пылкій духъ попрежнему живетъ

Въ состарѣвшемся тѣлѣ! Онъ умѣетъ

Живыя силы черпать въ крѣпкомъ духѣ,

Сломившемъ бы давно иную плоть;

Но годы не имѣютъ, къ сожалѣнью,

Способности его заставить меньше

Почувствовать несчастье. Онъ ни въ чемъ

Не схожъ съ людьми подобнаго жъ закала.

Которые, внезапно разгорясь

Порывомъ бурной страсти, такъ-же скоро

Находятъ вновь покой. Въ немъ все, напротивъ,

Бушуетъ безъ конца. Его всѣ чувства,

Дурныя и хорошія, всѣ мысли ,

Ни мало не походятъ на порывы

Ослабленнаго жизнью старика.

Его чело въ морщинахъ, но вѣдь это

Морщины крѣпкой мысли, а отнюдь

Не старости! Она въ немъ воспитала

Лишь опытность, не тронувъ бодрость силъ,

И все же былъ онъ нынче раздраженъ,

Какъ никогда! О, если бы онъ только

Вернулся поскорѣе! я одна

Способна утишить его.

МAPIAHНА.

Вы правы.

Нашъ герцогъ былъ глубоко оскорбленъ

Поступкомъ гнуснымъ Стено, и, конечно,

Причина не мала. Но въ этотъ мигъ

Преступникъ, безъ сомнѣнія, наказанъ

За дерзкій свой поступокъ должной карой,

Которая заставитъ уважать

Его вашъ родъ и вашу добродѣтель.

АНДЖІОЛИНА.

Онъ тяжко оскорбилъ меня; но я

Взволнована не такъ его обидой

И гнусной клеветой, какъ безпокоюсь

О томъ глубокомъ, тяжкомъ впечатлѣньи,

Которое она произвела

На пылкій духъ Фальеро! Гордый, строгій

Ко всѣмъ -- лишь не ко мнѣ, что можетъ онъ

Подумать или сдѣлать!

МАРІАННА.

Ужъ, конечно,

Онъ васъ не заподозритъ.

АНДЖІОЛИНА.

О! объ этомъ

Я и не думаю! Самъ гнусный Стено

Не смѣлъ бы это сдѣлать, и когда

Писалъ онъ злую ложь свою украдкой

При блѣдномъ свѣтѣ трепетной луны,

Я вѣрю въ то, что и тогда дрожалъ онъ

Предъ совѣстью, что даже сами стѣны

Стыдилися презрѣнной клеветы

И хмурились подъ легкимъ переливомъ

По нимъ мелькавшихъ тѣней.

МАРІАННА.

Онъ, конечно,

Наказанъ будетъ строго.

АНДЖІОЛИНА.

Онъ позорно

Уже наказанъ тѣмъ, что уличенъ.

МАРІАННА.

Вы думаете, этого довольно?

АНДЖІОЛИНА.

Я не могу судьей быть въ дѣлѣ, лично

Касавшемся меня, и не берусь

Рѣшать, какого стоятъ наказанья

Подобные распутники, какъ Стено.

Но ежели рѣшавшіе вопросъ

Его вину моимъ оцѣнятъ взглядомъ,

То онъ навѣрно будетъ осужденъ

Быть отданнымъ лишь въ жертву своему же

Безстыдству и позору.

МАРІАННА.

Добродѣтель

Должна жъ быть возстановлена.

АНДЖІОЛИНА.

Какая?

Худа та добродѣтель, для которой

Нужны такія жертвы иль когда

Она способна пасть отъ пустословья.

Сказалъ же славный римлянинъ предъ смертью:

"То было лишь, вѣдь, именемъ!" И онъ

Былъ правъ вполнѣ, коль скоро это имя

Могло быть опозорено словами.

0x01 graphic

МAPIAHHA.

Однако, я увѣрена, что много

Въ Венеціи нашлось-бы знатныхъ дамъ

Не меньше безупречныхъ, для которыхъ

Не такъ легко бы было перенесть

Подобную обиду; а ужъ что

Касается до меньше неприступныхъ,

Какими полонъ городъ нашъ,-- то эти

Навѣрно расходились бы совсѣмъ,

Крича о правосудьи.

АНДЖІОЛИНА.

Это значитъ,

Что имя чести цѣнится у нихъ

Гораздо больше дѣла. Первымъ трудно

Поддерживать самимъ ее, коль скоро

Онѣ кричатъ при всякомъ нападеньи

На честь свою о помощи; вторыя жъ,

Утративъ разъ ее, хотятъ сыскать

Въ замѣну ей блестящую игрушку,

Какая бъ ни была она. Для нихъ

Чужое мнѣнье -- все, имъ надо только

Казаться съ виду честными, такъ точно,

Какъ кажутся онѣ подчасъ красивѣй,

Чѣмъ точно хороши.

МAPIAHHA.

Я удивляюсь,

Признаться, слушая такія рѣчи,

Отъ васъ, жены патриція.

АНДЖІОЛИНА.

Такъ думалъ

И мой отецъ; онъ мнѣ оставилъ взглядъ свой

Единственнымъ наслѣдствомъ.

MAPІAHHA.

Вамъ другого

Не надобно, супругѣ славной дожа,

Главы отечества.

АНДЖІОЛИНА.

Я не искала

Его, когда была бъ простой невѣстой

И бѣдняка. Но, впрочемъ, я сердечно

Обязана отцу за то, что онъ

Отдать позволилъ руку мнѣ такому

Вѣрнѣйшему и преданному другу,

Какимъ всегда былъ въ домѣ нашемъ графъ

Валь-ди-Марино, нынче дожъ и герцогъ!

МАРІАННА.

И сердце ваше отдалъ онъ съ рукою?

АНДЖІОЛИНА.

О, да! вполнѣ! рука моя иначе

И не могла быть отдана.

МАРІАННА.

А эта

Чрезчуръ большая разница въ лѣтахъ

И вмѣстѣ съ нею разница во взглядахъ?

Не могъ ли свѣтъ подумать, что такой

Неравный бракъ едва ль быть могъ счастливымъ?

АНДЖІОЛИНА.

Свѣтъ думаетъ, какъ шайка болтуновъ.

Что до меня -- мнѣ сердце подсказало,

Каковъ мой долгъ -- и этотъ долгъ отнюдь

Не труденъ для меня, хотя и важенъ.

МАРІАННА.

Вы любите его?

АНДЖІОЛИННА.

Да! какъ люблю

Все то, что есть хорошаго на свѣтѣ,

И стоитъ быть любимымъ. Такъ любимъ

Былъ мой отецъ, который научилъ

Меня распознавать все то, что должно

Любить въ другихъ, и подчинять стремленье

Порой и лучшихъ чувствъ, готовыхъ часто

Отдаться низкой страсти. Онъ рѣшилъ,

Что я должна женою быть Фальеро:

Онъ зналъ его прекрасный нравъ и храбрость.

Зналъ качества, какъ друга, гражданина

И воина -- я ихъ нашла такими жъ,

Какими описалъ ихъ мой отецъ.

Его ошибки даже таковы,

Какія могутъ жить лишь въ сердцѣ высшихъ

Людей, привыкшихъ къ власти. Правда, въ немъ

Кипитъ избытокъ гордости, бываютъ

Порывы ярой страсти -- недостатки,

Присущіе патриціямъ; но онъ

Провелъ всю жизнь среди житейскихъ бурь,

Войны и споровъ власти въ государствѣ.

Мнѣ страшно за него, когда я вижу

Въ немъ эту щекотливость, чуть коснутся

Его вопросы чести, что, конечно,

Прекрасно въ должной мѣрѣ, но иначе

Становится порокомъ. И при всемъ,

Что я о немъ сказала -- недостатки

Его горячей крови до того

Умѣрены высокимъ благородствомъ

Характера, что власти въ государствѣ

Давно уже привыкли поручать

Фальеро одному все то, что было

Труднѣе и почетнѣй, начиная

Со дня его прославившей побѣды

Вплоть до того, когда, покинувъ Римъ,

Гдѣ былъ посломъ, онъ ими выбранъ дожемъ.

МАРІАННА.

Но прежде чѣмъ вы вышли за него,

Скажите мнѣ, ужели сердце ваше

Не билося ни разу для другого --

Для юноши, который подходилъ

Годами бъ больше къ вамъ иль красотою?

Ужели никогда вамъ не случалось

Внезапно увидать кого-нибудь,

Кто бъ возбудилъ въ душѣ у васъ невольно

Такую мысль, что если бъ нынѣ ваша

Рука была свободна, то ему

Могла бъ принадлежать она скорѣе.

АНДЖІОЛИНА.

На первый твой вопросъ я отвѣчала,

Сказавъ, что замужъ вышла я.

МАРІАННА.

Второй же?

АНДЖІОЛИНА.

Не требуетъ отвѣта.

МАРІАННА.

Извините!

Вы, кажется, оскорблены?

АНДЖІОЛИНА.

Ни мало!

Но, признаюсь, мнѣ страннымъ показался

Такой вопросъ: не приходила мнѣ

Ни разу въ жизни мысль, что можемъ мы.

Разъ выйдя замужъ, разсуждать, не лучшель

Намъ было-бы остановить свой выборъ

На комъ-нибудь другомъ.

МАРІАННА.

Но первый выборъ

И заставляетъ часто думать насъ,

Что мы бы нынѣ выбрали умнѣе,

Когда бъ могли свой выборъ повторить.

АНДЖІОЛИНА.

Быть можетъ, но мнѣ чужды эти мысли.

МАРІАННА.

Вотъ вашъ супругъ: должна я удалиться.

AНДЖІОЛИНА.

Да, это будетъ лучше. Онъ о чемъ-то

Задумался. Какъ тихо онъ идетъ.

(Маріанна уходитъ).

0x01 graphic

Входятъ Дожъ и Пьетро.

ДОЖЪ (задумчиво).

Сказали мнѣ, что въ арсеналѣ служитъ

Филиппо Календаро, и что будто,

Стоя въ главѣ восьмидесяти слишкомъ

Испытанныхъ людей, онъ обладаетъ

Значительнымъ вліяніемъ на прочихъ

Товарищей. Онъ,какъ я слышалъ,храбръ,

Рѣшителенъ и смѣлъ, хотя при этомъ

Хранить умѣетъ тайну. Мы должны

Привлечь его къ себѣ, и я надѣюсь,

Что Израэль успѣлъ ужъ это сдѣлать.

Желалъ бы я...

ПЬЕТРО.

Простите мнѣ, синьоръ,

Что я прервать рѣшаюсь ваши мысли.

Сенаторъ и вашъ родственникъ Бертуччьо

Покорно проситъ васъ ему назначить,

Когда онъ можетъ видѣть васъ.

ДОЖЪ.

Съ закатомъ...

Нѣтъ, погоди!-- дай мнѣ подумать, лучше

Назначить будетъ ночью въ два часа.

(Пьетро уходить).

АНДЖІОЛИНА.

Синьоръ!

ДОЖЪ.

Ахъ,милый другъ! прости мнѣ... Чтоже

Ко мнѣ не подошла ты? Я тебя

И не видалъ!

АНДЖІОЛИНА.

Я видѣла, что вы

Такъ заняты. Тотъ, съ кѣмъ вы говорили,

Казалось мнѣ, пришелъ къ вамъ съ важной вѣстью

И прямо изъ сената.

ДОЖЪ.

Изъ сената?

АНДЖІОЛИНА.

Я не хотѣла помѣшать исполнить

Ему и всѣмъ сенаторамъ предъ вами

Свою обязанность.

ДОЖЪ.

Какая можетъ

Быть ихъ ко мнѣ обязанность? Напротивъ,

Мы всѣ сенату служимъ, какъ рабы.

АНДЖІОЛИНА.

Я думала, что герцогъ значитъ все

Въ Венеціи.

ДОЖЪ.

Да долженъ значить! Впрочемъ,

Оставимъ эти рѣчи. Будемъ думать

О чемъ-нибудь пріятнѣй. Какъ себя

Ты чувствуешь? Гуляла ль ты сегодня?

Погода, правда, пасмурна; но волны

Чуть катятся и манятъ погулять

На ихъ веселыхъ гребняхъ по лагунѣ.

Иль, можетъ быть, желаешь ты принять

Своихъ друзей, иль предпочтешь заняться

Въ уединеньи музыкой? Скажи мнѣ,

Желанья нѣтъ ли у тебя такого,

Которое исполнить могъ бы дожъ

При жалкой власти, что ему осталась?

Ты, можетъ быть, желаешь сдѣлать праздникъ,

Пріемъ иль пышный вечеръ, чтобъ разсѣять

Немножко хоть себя и наградить

За скучныя минуты, на какія

Судьба тебя невольно обрекла,

Отдавъ такому старому супругу.

Скажи -- все будетъ сдѣлано.

АНДЖІОЛИНА.

Вы такъ

Ко мнѣ добры, что право ничего

Я не прошу и не желаю кромѣ

Желанья видѣть васъ какъ можно чаще,

И болѣе спокойнымъ.

ДОЖЪ.

Какъ спокойнымъ?

АНДЖІОЛИНА.

Да, добрый повелитель мой, зачѣмъ

Вы ищете всегда уединенья?

Зачѣмъ вы такъ задумчивы? Какою

Заботой ваше хмурится чело?

Старанье ваше скрыть ее -- напрасно:

Она открыта всякому.

ДОЖЪ.

Открыта!

Но что жъ въ лицѣ моемъ ты видишь?

АНДЖІОЛИНА.

Сердце,

Глубоко уязвленное печалью.

ДОЖЪ.

О, полно, будь спокойна! Въ государствѣ --

Сама ты знаешь -- не проходитъ дня,

Который бы не несъ съ собой заботы

Тѣмъ, кто стоитъ въ главѣ правленья. Наши

Невзгоды -- въ ссорѣ съ Генуей, и много

Другихъ заботъ внутри; вотъ гдѣ причина

Того, что я невольно безпокоюсь

Гораздо больше прежняго.

АНДЖІОЛИНА.

Но эти

Причины существуютъ ужъ давно.

А между тѣмъ мнѣ не случалось видѣть

Ни разу васъ такимъ. Простите мнѣ,

Но я убѣждена, что въ вашемъ сердцѣ

Скрывается какая-то печаль

Важнѣй простыхъ заботъ о государствѣ!

Привычка ваша къ нимъ и свѣтлый умъ

Ихъ сдѣлали вамъ легкими и даже

Почти необходимыми, чтобъ духъ вашъ

Не сталъ томиться праздностью. Нѣтъ, нѣтъ!

Не думы и заботы о правленьи

Васъ могутъ такъ разстроить -- васъ, кому

Достался такъ легко высокій постъ вашъ.

Тотъ, кто его достигъ, не оступившись

Ни разу на дорогѣ, можетъ смѣло

Стоять на немъ -- и видѣть съ высоты

Зіяющую глубь, не ощущая

Круженья головы. Когда бы врагъ нашъ

Грозилъ ворваться въ портъ иль площадь Марка

Кипѣла возмутившейся толпой,

Вы не были бъ задумчивы! Напротивъ,

Вы грозно бы возстали съ смѣлымъ взглядомъ,

Какъ это было прежде. Нѣтъ! печаль

Теперь томитъ иная васъ: она

Задѣла вашу гордость, а не ваши

Заботы о правленьи.

0x01 graphic

ДОЖЪ.

Гордость! Нѣтъ!

Она во мнѣ прошла, Анджіолина.

АНДЖІОЛИНА.

Да! гордость, тотъ же грѣхъ, который свергнулъ

Съ небесъ безгрѣшныхъ ангеловъ, а въ людяхъ

Всего скорѣе портитъ души тѣхъ,

Которые по духу схожи съ ними!

Духъ высшій гордъ, а низшій лишь тщеславенъ.

ДОЖЪ.

И я былъ гордъ твоею честью -- гордъ

Всей силою души!.. Но перемѣнимъ

Объ этомъ рѣчь.

АНДЖІОЛИНА.

О нѣтъ! Коль скоро ты

Дѣлилъ со мной всегда минуты счастья,

То я хочу съ тобою раздѣлить

И горести. Я никогда бъ не стала

Стараться ихъ узнать, когда бъ онѣ

Касались дѣлъ правленья; но печаль

Твоя иного рода! Успокоить

Тебя должна въ ней я. Ты съ той поры,

Какъ глупый Стено дерзко такъ нарушилъ

Покой и миръ души твоей, вѣдь сталъ

Совсѣмъ инымъ, и я должна утѣшить

Тебя, во что бъ ни стало сдѣлавъ прежнимъ.

ДОЖЪ.

Мнѣ прежнимъ быть! Ты слышала ль къ чему

Его приговорили?

АНДЖІОЛИНА.

Нѣтъ.

ДОЖЪ.

Къ темницѣ,

На мѣсяцъ срокомъ.

АНДЖІОЛИНА.

Развѣ не довольно?

ДОЖЪ.

Довольно ли? О да, конечно, если бъ

Вопросъ касался пьянаго раба,

Посмѣвшаго ворчать на господина

Подъ палками; но не довольно, если

Виновенъ негодяй, двуличный, дерзкій,

Позволившій коснуться доброй славы

Жены его властителя -- и это

Публично, передъ трономъ.

АНДЖІОЛИНА.

Все же я

Считаю эту кару слишкомъ строгой

Патрицію, когда ему она

Присуждена въ возмездье за его

Безчестные поступки. Все другое

Ничто передъ уликою въ безчестьи!

ДОЖЪ.

Въ подобныхъ людяхъ чести нѣтъ: y нихъ

Есть жизнь презрѣнная. Зачѣмъ она

Ему оставлена?

АНДЖІОЛИНА.

Ужели точно

Хотите вы, чтобъ онъ отвѣтилъ жизнью

За это оскорбленье?

ДОЖЪ.

О, напротивъ!

Теперь ужъ не хочу! Пусть онъ живетъ,

Пока живу я самъ. Онъ искупилъ

Свою вину, взваливъ ее на плечи

Своимъ судьямъ. Они теперь виновны

Въ проступкѣ, а не онъ.

АНДЖІОЛИНА.

О, если бъ этотъ

Распутный, глупый мальчикъ поплатился

За свой поступокъ жизнью, то, клянусь,

Я не нашла минуты бы покоя

Во весь остатокъ жизни и ни разу

Не знала бъ сна иль радости!

ДОЖЪ.

Но развѣ

Законъ небесъ не назначаетъ карой

За кровь такую жъ кровь? и развѣ тотъ,

Кто тяжко запятналъ насъ -- не убійца?

Мы терпимъ въ этомъ случаѣ не меньше

Страданья и стыда, чѣмъ при ударѣ,

Нанесшемъ смерть! Людской законъ казнитъ

За меньшее, чѣмъ честь,-- за кражу денегъ.

Не смертью ли карается измѣна?

Ужель ничто не значитъ влить отраву

Въ чужую кровь, здоровую дотолѣ?

Ужель ничто не значитъ запятнать

Позорной клеветою наше имя,

Столь всѣми уважаемое? Какъ

Назвать попытку сдѣлать честь владыки

Посмѣшищемъ для подданныхъ? Презрѣть

Вошедшее въ обычай уваженье

Въ мужчинѣ -- къ зрѣлой старости и къ нѣжнымъ

Годамъ -- въ прекрасной женщинѣ? Попрать

Такъ дерзко честь твою и уваженье,

Заслуженное мной? Пускай объ этомъ

Подумали бъ простившіе его!

АНДЖІОЛИНА.

Намъ Богъ велѣлъ прощать врагамъ.

ДОЖЪ.

А развѣ

Прощаетъ Онъ своимъ? Иль развѣ дьяволъ

Спасенъ отъ мукъ?

АНДЖІОЛИНА.

Не говори такъ страшно!

Господь проститъ тебѣ, равно какъ всѣмъ

Твоимъ врагамъ.

ДОЖЪ.

О, да! прости имъ, Боже!

АНДЖІОЛИНА.

И ты простишь имъ также?

ДОЖЪ.

Да! когда

Уйдутъ они на небо.

АНДЖІОЛИНА.

Какъ! не прежде?

ДОЖЪ.

Что значитъ имъ мое прощенье -- старца,

Согбеннаго, осмѣяннаго всѣми?

Не больше, чѣмъ злопамятность! Дурного

Не причинитъ ни то имъ, ни другое!

Нѣтъ! вижу я, что слишкомъ долго жилъ..

Что, впрочемъ, толковать объ этомъ! Другъ мой,

Обиженный мой другъ, дочь Лоредано,

Честнѣйшаго изъ смертныхъ! Могъ ли думать

Отецъ твой, отдавая мнѣ тебя,

Что отдалъ онъ тебя на поруганье,

На стыдъ. Тебя! невинную! Будь мужъ твой

Не я, а кто-нибудь другой -- ну кто бъ

Тамъ ни былъ, лишь бы только не властитель

Венеціи -- не смѣла бы коснуться

Тебя такая злая клевета!

Теперь же ты -- невинная, святая --

Должна терпѣть безъ мысли объ отмщеньи.

АНДЖЮЛИНА.

Я чувствую себя вполнѣ отмщенной

Ужъ тѣмъ однимъ, что ты ко мнѣ привязанъ

Попрежнему, что такъ-же вѣришь мнѣ

И также уважаешь. Люди знаютъ,

Что я чиста, а ты правдивъ -- что жъ больше

Могу я ждать иль ты желать?

ДОЖЪ.

Ну, полно;

Будь такъ или иначе, я прошу,

Храни о мнѣ хорошую лишь память,

Что бъ ни было со мной.

АНДЖІОЛИНА.

Зачѣмъ мнѣ это

Ты говоришь?

ДОЖЪ.

Зачѣмъ бы ни сказалъ,

Но мнѣ сердечно хочется, чтобъ ты

Равно меня цѣнила, какъ при жизни,

Такъ и въ гробу, чтобъ свѣтъ ни говорилъ.

АНДЖІОЛИНА.

Къ чему сомнѣнья эти? Развѣ я

Давала поводъ имъ?

ДОЖЪ.

Поди сюда,

Мое дитя -- и выслушай! Мнѣ надо

Съ тобой поговорить. Отецъ твой былъ

Мой лучшій другъ. Случайность привела

Къ тому, что сдѣлался онъ мнѣ обязанъ

За помощь, мной оказанную. Это

Насъ сблизило тѣснѣй еще, и вскорѣ,

Въ послѣднюю болѣзнь, задумалъ онъ

Сковать насъ цѣпью брака. Не подумай,

Прошу тебя, что это было знакомъ

Одной лишь благодарности -- онъ въ этомъ

Давно со мной расчелся тѣсной дружбой

И честностью. О, нѣтъ! Онъ думалъ только

Упрочить жребій твой и защитить

Невинность красоты твоей отъ тѣхъ

Опасностей, которыми коварно

Усѣянъ былъ бы жребій одинокой

И бѣдной сироты въ вертепѣ этомъ

Змѣинаго разврата. Я согласенъ

Съ нимъ въ этомъ хоть и не былъ, не желалъ

Разубѣждать въ предсмертную минуту.

АНДЖІОЛИНА.

Вѣрь, я не позабуду благородства,

Съ которымъ ты просилъ меня сказать

Открыто: не живетъ ли въ этомъ сердцѣ

Иной мечты о комъ-нибудь другомъ,

Съ кѣмъ я была бъ счастливѣй, не забуду

Я также обѣщанья одарить

Меня приданымъ, равнымъ съ самой первой

Невѣстою въ Венеціи, забывши

Все то, на что тебѣ давали право

Слова отца

ДОЖЪ.

Ты, значитъ, понимаешь,

Что это не былъ взбалмошный капризъ

Влюбившагося старца, чье желанье

Влекло его безумно насладиться

Во что бъ ни стало юной красотой:

Я даже въ ранней юности умѣлъ

Обуздывать подобныя желанья --

И потому не могъ мой зрѣлый возрастъ

Быть зараженъ порочнымъ помышленьемъ,

Какимъ порой исполнена бываетъ

Жизнь старыхъ сластолюбцевъ, что готовы

Насиловать природу до послѣдней

Минуты издыханья, лишь бы выпить

Подонки грязной страсти, замѣнившей

Былое счастье юности. Какъ часто

Такіе видимъ браки мы, гдѣ юность

Приноситъ жертву старости, въ безсильи

Открыто предпочесть честнѣйшій путь,

И этимъ признаетъ себя сама

Ничтожествомъ! Но наши узы были

Завязаны не такъ: ты выбирала

Супруга безъ стѣсненья и рѣшила

Послѣдовать желанію отца.

0x01 graphic

АНДЖІОЛИНА.

И это мною сдѣлано свободно

Предъ небомъ и землей. Ни разу я

Не вздумала раскаяться въ рѣшеньи,

А если иногда въ судьбинѣ нашей

Кого-нибудь жалѣла, то тебя лишь,

Хотя бы такъ, какъ нынче, видя горе,

Которымъ ты постигнутъ.

ДОЖЪ.

Я увѣренъ,

Что никогда не обойдусь съ тобой

Съ суровостью и знаю точно также,

Что дни мои, сочтенные давно,

Недолго протомятъ тебя. А послѣ,

Дочь лучшаго изъ всѣхъ моихъ друзей,

Ты сдѣлаешь свободно новый выборъ,

Въ прекраснѣйшей порѣ расцвѣтшихъ лѣтъ

И опыта, съ задаткомъ выбрать лучше,

Пройдя чрезъ эти годы испытанья,

Которые должна была провесть

Со старикомъ; наслѣдуешь мой титулъ

И все мое имущество безъ страха

Законныхъ тяжбъ, которыми могла бы

Преслѣдовать тебя твоя родня

Изъ зависти. Дочь друга моего

Найдетъ себѣ тогда супруга ближе

Къ своимъ годамъ, но любящаго столько жъ

Ее, какъ я.

АНДЖІОЛИНА,

Напрасно! выборъ мой

Основанъ мною былъ на точномъ смыслѣ

Послѣднихъ словъ отца,-- и я рѣшилась

Исполнить честно долгъ мой въ отношеньи

Того, кому была обручена.

Ни разу честолюбье не смущало

Мои мечты и если бы пришелъ

Тотъ часъ, который назвалъ ты -- я дѣломъ

Умѣла бъ доказать мои слова.

ДОЖЪ.

Тебѣ вполнѣ я вѣрю. Вѣдь, любви

Горячей и порывистой, какую

Считалъ всегда мечтой я даже въ лѣта,

Когда еще былъ молодъ, и ни разу

Не видывалъ примѣровъ, чтобъ она

Была прочна, несчастна жъ очень часто --

Такой любви я даже не желаю

И даже бы не принялъ, если бъ мнѣ

Ее и предложила! Но любить

Со скромностью, предупреждать твои

Священныя желанья, наслаждаться

Твоею добродѣтелью, смотрѣть

Сквозь пальцы на невинныя утѣхи,

Къ которымъ склонна молодость, умѣя

Остановить излишекъ ихъ не съ сердцемъ,

Но съ кротостью, чтобъ ты могла подумать,

Что будто образумилась сама;

Не столько наслаждаться обладаньемъ

Твоею красотой -- какъ честнымъ сердцемъ;

Любить тебя и вѣрить, какъ отецъ,

Не какъ любовникъ пылкій; быть тебѣ

Достойнымъ, вѣрнымъ другомъ -- вотъ чего

Всегда я добивался и ласкалъ

Надеждой получить.

АНДЖІОЛИНА.

Тобою это

Достигнуто вполнѣ.

ДОЖЪ.

Я вѣрю твердо.

Ты знала, выбирая разстоянье,

Какое раздѣляло насъ въ годахъ --

И все же избрала меня. Я вѣрилъ

Не въ то, что ты могла увлечься видомъ

Моимъ иль рядомъ качествъ: въ нихъ не вѣрилъ

Я даже въ ранней юности; но мнѣ

Была порукой кровь! та кровь, какая

Текла въ тебѣ -- кровь друга Лоредано!

Я довѣрялъ душѣ твоей и правдѣ,

Въ которой воспиталъ тебя отецъ!

Въ твою я вѣрилъ набожность и въ свойство

Прекраснаго характера, въ твои

Понятія о правдѣ и о чести!

АНДЖІОЛИНА.

И ты былъ правъ! Я вѣчно благодарна

Тебѣ за эту вѣру и всегда мнѣ

Ты будешь тѣмъ дороже.

ДОЖЪ.

Тамъ, гдѣ вѣра

Спокойна и тверда -- союзъ супруговъ

Останется незыблемой скалою;

Гдѣ жъ нѣтъ ея, гдѣ мысли суеты

Прельщаютъ сердце блескомъ удовольствій

Иль чувственныхъ желаній -- тамъ, повѣрь,

Напрасны будутъ поиски за счастьемъ

Иль честностью: ея слѣда не сыщешь

Въ испорченной крови, хотя бы даже

Союзъ былъ заключенъ нашъ съ тѣмъ, кого

Мы любимъ всей душой, и будь онъ даже

Не хуже красотой, чѣмъ богъ поэтовъ,

Съ его антично-мраморнымъ величьемъ,

Иль самъ Алкидъ -- чья доблесть превзошла

Все, что дано достигнуть человѣку

Здѣсь, на землѣ. Навѣкъ тамъ счастья нѣтъ,

Гдѣ нѣту добродѣтелей: его

Поддерживаетъ только постоянство.

Порокъ всегда измѣнчивъ; добродѣтель,

Напротивъ, постояна. Разъ упавъ,

Вамъ, женщинамъ, нельзя уже подняться:

Пороку надобно разнообразье.

Добро одно сіяетъ ровнымъ свѣтомъ,

Какъ солнце въ небесахъ, и все кругомъ

Въ его лучахъ находитъ свѣтъ и счастье!

АНДЖІОЛИНА.

Такъ почему жъ, когда тебѣ такъ ясны

Людскіе нравъ и сердце, позволяешь

Себѣ ты увлекаться самому

Порывомъ ярой страсти, безпокоя

Себя ничтожной личностью какъ этотъ

Презрѣнный Стено?

ДОЖЪ.

Ты ошиблась! Стено

Не могъ бы разсердить меня такъ сильно.

А если бъ это было такъ, то онъ

Навѣрно бы... Но, впрочемъ, что объ этомъ

Намъ говорить!

АНДЖІОЛИНА.

Что жъ сердитъ такъ глубоко

Тебя теперь?

ДОЖЪ.

Величье государства,

Униженное въ личности его

Главы и герцога.

0x01 graphic

АНДЖІОЛИНА.

Но почему же хочешь

Ты такъ смотрѣть на это?

ДОЖЪ.

Эта мысль

Преслѣдуетъ меня! Вернемся, впрочемъ,

Къ предмету прежней рѣчи. Взвѣсивъ все,

Что я сказалъ, рѣшился заключить я

Съ тобою узы брака. Свѣтъ одобрилъ

Поступокъ мой вполнѣ; мой образъ дѣйствій

Всѣмъ доказалъ, что я былъ правъ; твои же

Достоинства превысили всѣ мѣры

Похвалъ и уваженья. Ты владѣла

Вполнѣ моимъ довѣрьемъ и любовью

Моихъ всѣхъ близкихъ; предоставилъ я

Во всемъ тебѣ свободу. Дочь семьи,

Немало давшей герцоговъ отчизнѣ

И свергнувшей съ престоловъ многихъ принцевъ

Чужихъ земель, ты заняла достойный,

Высокій постъ среди всѣхъ прочихъ женщинъ

Венеціи.

АНДЖІОЛИНА.

Къ чему ведешь ты рѣчь?

ДОЖЪ.

Къ тому, что все исчезло это прахомъ

Предъ гнуснымъ,дерзкимъ словомъ наглеца.

Тотъ негодяй, котораго я долженъ

Былъ выгнать со стыдомъ изъ залы пира,

Чтобъ научить, какъ слѣдуетъ вести

Себя въ покояхъ герцога, оставилъ

Зловредный ядъ, излившійся изъ сердца,

Наполненнаго желчью -- и зараза

Его проникла всюду! Добродѣтель

Невинной, чистой женщины и честь

Ей преданнаго мужа отдаются

Въ насмѣшку всѣмъ, a дерзкій оскорбитель

(Уже виновный разъ въ такомъ же гнусномъ,

Безстыдномъ дѣлѣ.тѣмъ, что оскорбилъ

Публично дамъ изъ свиты герцогини)

Отмстить теперь за то,что онъ былъ выгнанъ,

Злословьемъ на супругу государя,

И будетъ вновь оправданъ гнусной шайкой

Своихъ товарищей.

АНДЖІОЛИНА.

Но онъ, вѣдь, будетъ

Наказанъ заключеньемъ.

ДОЖЪ.

Заключенье

Такимъ, какъ онъ -- ничто! онъ проведетъ

Смѣшной арестъ свой во дворцѣ. Но, впрочемъ,

О немъ довольно! Я хочу заняться

Теперь тобой.

АНДЖІОЛИНА.

Мной?

ДОЖЪ.

Да, Анджіолина!

И ты не удивляйся. Я хотѣлъ,

Насколько могъ, отсрочить объясненье,

Но чувствую, что жизнь моя не можетъ

Продлиться очень долго, между тѣмъ,

Мнѣ надо посвятить тебя въ рѣшенье,

Которое касается тебя.

Возьми бумагу эту и прочти

Ее потомъ. Не бойся! Все, что въ ней

Написано -- ведетъ къ твоей лишь пользѣ.

АНДЖІОЛИНА.

Я буду уважать тебя равно

При жизни и по смерти, но молю

Создателя, чтобъ онъ тебѣ послалъ

Въ грядущемъ дни счастливѣй настоящихъ.

Богъ дастъ, ты успокоишься и будешь

Опять здоровъ и веселъ, какъ бывало.

ДОЖЪ.

Я буду, чѣмъ я долженъ быть: иначе

Не стоитъ быть ничѣмъ! Но никогда,

Нѣтъ, никогда не обрѣтетъ Фальеро

Въ теченіе ничтожнаго остатка

Своихъ преклонныхъ лѣтъ довольства мира!

Святая тѣнь покоя и забвенья

Не осѣнитъ послѣднихъ тихихъ дней

Когда-то славной жизни и не сгладитъ

Отхода къ вѣчной ночи! Мнѣ не много

Осталось ужъ надеждъ. Все, что хочу я

И требую -- лишь сводится къ желанью,

Чтобъ мнѣ не отказали въ уваженьи

Къ моимъ трудамъ и крови, пролитой

За родину. Я былъ ея слуга --

Слуга, хотя и герцогъ -- и желаю

Теперь лишь отойти къ моимъ отцамъ

Съ такимъ же чистымъ именемъ, какое

Они носили всѣ. Но въ этомъ мнѣ

Отказано. О! для чего не умеръ

Я подъ стѣнами Зары!

АНДЖІОЛИНА.

Ты спасалъ

Тогда свою отчизну -- такъ живи же

На славу ей и нынче. День, подобный

Тому, который вспомнилъ ты, отмститъ

Всего славнѣй врагамъ твоимъ.

ДОЖЪ.

Подобный

Великій день бываетъ въ жизни разъ --

Не болѣе, a жизнь моя подходитъ

Уже къ концу. Я благодаренъ року

Ужъ и за то, что онъ послалъ мнѣ счастье,

Котораго пытаются напрасно

Достичь немало гражданъ, одаренныхъ

Немалымъ благомъ въ прочемъ. Но теперь

Не стоитъ толковать о томъ! Отчизна

Забыла этотъ день -- такъ для чего же

Я стану вспоминать о немъ? Прощай,

Мой добрый другъ! Я долженъ удалиться

Теперь къ себѣ. Часы бѣгутъ, a мнѣ

Немало предстоитъ еще работы.

АНДЖІОЛИНА.

Не забывай, чѣмъ былъ ты въ славномъ прошломъ.

ДОЖЪ.

A для чего? Воспоминанье счастья

Утѣхи не даетъ, a память горя

Терзаетъ насъ и послѣ.

АНДЖІОЛИНА.

Отдохни же,

Прошу тебя, хоть нѣсколько. Оставь

Обычныя занятья! Сонъ твой былъ

Такъ страненъ и тревоженъ въ это время,

Что я не разъ сбиралась разбудить

Тебя отъ смутныхъ грезъ, и лишь надежда

На то, что мать-природа, наконецъ,

Осилитъ рой тревогъ твоихъ -- мѣшала

Исполнить мнѣ намѣренье. Покой

На часъ иль два придастъ тебѣ опять

И бодрости и силъ.

ДОЖЪ.

Я не могу

Теперь забыться сномъ, да и не долженъ,

Когда бы могъ. Ни разу въ цѣлой жизни

Мнѣ не были такъ нужны осторожность

И бдительность. Но протекутъ еще

Пять-шесть дурныхъ ночей -- и я засну

Спокойнымъ сномъ: какимъ -- не знаю! Впрочемъ,

Что будетъ -- будь! Прощай, Анджіолина!

0x01 graphic

АНДЖІОЛИНА.

Позволь пробыть съ тобой мнѣ хоть минуту!

Одну всего! Я не могу оставить

Тебя въ такой тревогѣ.

ДОЖЪ.

Подойди же

Ко мнѣ, мое дитя! Прости мнѣ!-- ты

Могла бы ждать счастливѣйшаго жребья,

Чѣмъ тотъ, который данъ тебѣ объ руку

Со.мной, чья жизнь ужъ близится къ концу,

Къ долинѣ той, гдѣ царствуетъ въ своемъ

Покровѣ мрачномъ смерть. Когда меня

Не будетъ въ этомъ мірѣ... A погибнуть

Могу я даже раньше, чѣмъ того

Потребуютъ года мои, когда лишь

Мы примемъ во вниманье то волненье,

Которое господствуетъ теперь

Въ Венеціи и можетъ населить

Быстрѣй ея кладбища, чѣмъ бы это

Исполнили моръ или мечъ. Итакъ --

Я повторю -- когда отъ человѣка,

Какимъ я прежде былъ, не будетъ больше

Въ остаткѣ ничего, то я хотѣлъ бы,

Чтобъ съ нѣжныхъ устъ твоихъ тогда срывалось

Порой воспоминаніе о томъ,

Кто жаждетъ отъ тебя не слезъ печали,

Но только доброй памяти. Однако,

Пора, мой другъ! Идемъ, дѣла не ждутъ.

(Уходитъ).

ВТОРАЯ СЦЕНА.

Уединенное мѣсто близъ арсенала.

Входятъ Израэль Бертуччіо и Филиппо Календаро.

КАЛЕНДАРО.

Ну, что жъ, добился ты рѣшенья дѣла?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

О, да! вполнѣ!

КАЛЕНДАРО.

Возможно ль? Твой обидчикъ

Потерпитъ наказанье?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Да.

КАЛЕНДАРО.

Какое?

Тюрьму иль пеню?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Смерть.

КАЛЕНДАРО.

Да ты рехнулся!

Иль, можетъ быть, рѣшился отомстить

Ему своей рукой, какъ это я

Совѣтовалъ тебѣ и прежде?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

То-есть

Продать за мигъ одинъ ничтожной мести

Давно уже затѣянную мысль --

Отомстить за всю Венецію? Смѣнить

Надежду на изгнанье? Раздавить

Пятою скорпіона, что ужалилъ

Меня лишь одного, оставивъ сотню

Другихъ, не меньше вредныхъ? Жалить братьевъ

И преданныхъ друзей? Нѣтъ, Календаро!

Та кровь, что пролилъ братъ мой, будетъ точно

Искуплена такой же кровью, только

Не онъ одинъ прольетъ ее! Убить

Кого-нибудь изъ личной мести можно

Въ припадкѣ ярой злости; но не такъ

Приступитъ къ дѣлу тотъ, кто далъ обѣтъ

Возстать на тираннію!

КАЛЕНДАРО.

Ты, однако,

Я вижу терпѣливѣе, чѣмъ я.

Будь я съ тобой, какъ онъ тебя ударилъ,

Я просто бы убилъ его иль умеръ

На мѣстѣ-самъ въ безсиліи сорвать

На немъ мой гнѣвъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Ну, значитъ, слава Богу,

Что ты при этомъ не былъ. Гнѣвъ твой только

Испортилъ бы все дѣло, a теперь

Оно еще недурно.

КАЛЕНДАРО.

Говорилъ ты

Объ этомъ дѣлѣ съ дожемъ? Что сказалъ онъ

Тебѣ въ отвѣтъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Что людямъ, какъ Барбаро,

Нѣтъ кары, ихъ достойной.

КАЛЕНДАРО.

Я объ этомъ

Твердилъ тебѣ и прежде. Не отъ нихъ

Ждать можно правосудья.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я успѣлъ,

Принесши эту жалобу, отвлечь

По крайней мѣрѣ общее вниманье,

Которое навлекъ бы на себя,

Снеся обиду молча. Каждый сбиръ

Сталъ слѣдовать за мной бы по пятамъ,

Задавшись тою мыслью, что, конечно,

Я мстить хочу въ тиши навѣрняка.

КАЛЕНДАРО.

Зачѣмъ не обратился ты къ Совѣту?

Вѣдь, дожъ пустая кукла. Онъ не могъ

Добиться правды даже для себя,--

Такъ что и говорить съ нимъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я скажу

Тебѣ объ этомъ послѣ.

КАЛЕНДАРО.

По какой же

Причинѣ не теперь?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Помедли только

До полночи. Теперь же собери

Своихъ друзей и дай имъ знать, чтобъ были

Готовыми. Урочный часъ пробьетъ,

Быть можетъ, очень скоро. Долго ждали

Мы радостной минуты -- и она,

Какъ кажется, должна прійти съ разсвѣтомъ."

Откладывать рѣшенье дольше -- было бъ

Опасно намъ вдвойнѣ. Смотри, чтобъ всѣ

Сошлись на сборномъ мѣстѣ и съ оружьемъ.

Шестнадцать пусть останутся при войскѣ

И ждутъ сигнала.

КАЛЕНДАРО.

Вотъ слова, что могутъ

Влить снова въ душу жизнь! A то ужъ мнѣ

Наскучили всѣ эти проволочки

И глупыя сомнѣнья. День за днемъ

Бѣжитъ давно напрасно, и при каждомъ

Куемъ себѣ мы новое кольцо

Для цѣпи бѣдствій нашихъ, подвергая

Несчастьямъ нашихъ братьевъ и давая

Своимъ врагамъ сознанье новой силы.

Пора сцѣпиться съ ними, что бъ ни вышло

Изъ этого! Будь смерть то иль свобода --

Я все равно обѣимъ буду радъ.

0x01 graphic

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Мы будемъ одинаково свободны

И въ жизни, и въ могилѣ: въ гробѣ нѣтъ

Цѣпей и узъ. Готова ль y тебя

Записка съ именами и дошло ли

Число друзей шестнадцати отрядовъ

До полнаго комплекта въ шестьдесятъ?

КАЛЕНДАРО.

Оно неполно только въ двухъ, гдѣ меньше

На двадцать пять товарищей.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Ну, это

Бездѣлица; мы можемъ обойтись

Легко безъ нихъ. A чьи это отряды?

КАЛЕНДАРО.

Бертрама и Соранцо. Оба мнѣ

Они, признаться, кажутся далеко

Не такъ глубоко преданными дѣлу,

Какъ вы и я.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧIО.

Горячій нравъ твой склоненъ

Всегда считать холодными людей,

Умѣющихъ удерживать порывы

Своихъ намѣреній. Но знай, что часто

Таится въ людяхъ, замкнутыхъ по виду,

Гораздо больше смѣлости, чѣмъ въ самыхъ

Горячихъ крикунахъ; a потому

Не бойся понапрасну.

КАЛЕНДАРО.

За Соранцо

Я не боюсь; онъ старъ и смѣлъ;Бертрамъ же

Нерѣдко обнаруживалъ задатки

Чувствительности сердца, что всего

Опаснѣй для подобныхъ предпріятій.

Онъ -- видѣлъ я -- нерѣдко горько плакалъ

Надъ бѣдствіемъ другихъ, точь въ точь ребенокъ,

Не думая о томъ, что въ то же время

Былъ самъ несчастнѣй вдвое. Разъ, при дракѣ,

Гдѣ былъ побитъ какой-то негодяй,

Ему, при видѣ крови, стало дурно.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Кто храбръ и смѣлъ, бываетъ часто мягокъ

И съ горестью рѣшается исполнить,

Что требуетъ обязанность. Бертрамъ

Извѣстенъ мнѣ давно, и я не знаю

Кого-либо честнѣй и чище сердцемъ.

КАЛЕНДАРО.

Быть можетъ, это такъ. Да, вѣдь, и я

Боюсь не столько въ немъ прямой измѣны,

Какъ этой лишней слабости. Онъ, впрочемъ,

Мы знаемъ, не женатъ; любовницъ тоже,

Какъ кажется, не любитъ -- значитъ, трудно

Сказать, кто бъ могъ подѣйствовать на мягкость

Его души; и потому онъ, вѣрно,

Исполнитъ долгъ свой съ твердостью. Недурно

И то еще при этомъ, что Бертрамъ

Совсѣмъ бобыль; ему на свѣтѣ близки

Лишь ты да я. A вотъ когда бъ онъ вздумалъ

Завесть семью, тогда жена и дѣти

Навѣрное бы сдѣлали его

Ничтожнѣе рѣшимостью, чѣмъ сами.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Такія узы вредны для людей,

Назначенныхъ для высшихъ предпріятій,

Какъ, напримѣръ, очистить государство,

Прогнившее до корня. Мы должны

Забыть на свѣтѣ все, за исключеньемъ

Одной завѣтной мысли: отогнать

Всѣ радости и страсти, кромѣ нашей

Рѣшимости; не думать ни о чемъ,

Какъ только объ отчизнѣ. Смерть должна

Казаться намъ блаженствомъ, если кровь,

Которую прольемъ мы, ниспадетъ

На родину желанною свободой.

КАЛЕНДАРО.

A если не удастся?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Неудача

Немыслима въ дѣлахъ, когда за нихъ

Пролита кровь. Пусть оросится плаха,

Пусть солнца зной изсушитъ наши трупы,

Пускай прибиты будутъ наши члены

Къ воротамъ и стѣнамъ,-- нашъ духъ при этомъ

Останется въ живыхъ! Пройдутъ года,

Другія жертвы лягутъ вслѣдъ за нами,

Но каждая изъ нихъ намѣтитъ глубже

Своею смертью радостную вѣсть

О томъ, что свѣтъ когда-нибудь достигнетъ

Желаемой свободы -- вѣсть, которой

Нельзя противостать. Чѣмъ были бъ мы,

Когда бы не жилъ Брутъ? Своею смертью

Онъ далъ свободу Риму и оставилъ

Безсмертный намъ урокъ! Такое имя

Само ужъ добродѣтель! Духъ подобныхъ

Людей, какъ онъ, умножится по смерти

И вновь воспрянетъ тамъ, гдѣ сонмъ тирановъ

Гнететъ людей, a государство гибнетъ

Въ цѣпяхъ тяжелыхъ рабства. Брутъ съ его

Достойнымъ, вѣрнымъ другомъ получили

Названіе послѣднихъ славныхъ римлянъ:

Такъ пусть же насъ почтятъ названьемъ первыхъ

Венеціанъ, потомковъ римскихъ предковъ!

КАЛЕНДАРО.

Коль скоро предки наши отступили

Предъ полчищемъ Атиллы, удалясь

На эти острова, гдѣ рядъ дворцовъ

Возникъ изъ волнъ, отторгнутыхъ y моря,

То это не затѣмъ, чтобы смѣнить

Власть одного на тираннію многихъ.

По моему, ужъ лучше было прямо

Признать царемъ татарина, чѣмъ этихъ

Кичливыхъ шелковичныхъ червяковъ!

Тотъ былъ хоть человѣкъ и сдѣлалъ скиптромъ

Свой грозный мечъ, тогда какъ эти бабы

Успѣли, точно помощью какихъ то

Проклятыхъ чаръ, забрать и насъ и наши

Мечи себѣ во власть, повелѣвая

Надъ всѣми нами словомъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Эта власть

Окончится -- и скоро! Ты сказалъ,

Что все уже готово. Нынче я

Не могъ ходить, какъ принято, дозоромъ --

Ты знаешь почему, но долгъ мой былъ

Тобой исполненъ лучше. Приказанье

Совѣта Сорока начать немедля

Оснастку всѣхъ галеръ намъ послужило

Отличнѣйшимъ предлогомъ, чтобъ ввести

Своихъ друзей въ ворота арсенала,

Одѣвъ ихъ въ платья плотниковъ, матросовъ

И прочихъ лицъ, потребныхъ для работы.

Снабдили ль ихъ оружьемъ?

КАЛЕНДАРО.

Только тѣхъ,

Которые надежнѣй. Между ними

Немало есть такихъ, которыхъ лучше

Держать пока въ невѣдѣньи и дать

Оружье имъ въ минуту самой схватки:

Тогда они не станутъ разсуждать --

И волею-неволею пристанутъ

Къ толпѣ другихъ.

0x01 graphic

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Придумано недурно.

Ты знаешь всѣхъ такихъ?

КАЛЕНДАРО.

Я записалъ

Извѣстныхъ мнѣ, за остальными жъ строго

Велѣлъ слѣдить начальникамъ, съ приказомъ

Держать въ такомъ невѣдѣньи и ихъ.

Насколько могъ судить я, мы имѣемъ

Всѣ данныя успѣха, если даже

Начать возстанье завтра; но за-то

До той поры не можемъ мы провесть

Спокойно ни минуты.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Пусть шестнадцать

Начальниковъ придутъ въ извѣстный часъ

Въ назначенное мѣсто. Николетто,

Соранцо и Джіуда сохранятъ

Посты при арсеналѣ, чтобы быть

Въ готовности по первому сигналу.

КАЛЕНДАРО.

Исполнимъ все, какъ должно.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Остальные жъ

Пускай придутъ, какъ сказано, сюда:

Я имъ хочу представить новобранца.

КАЛЕНДАРО.

Сказалъ ты: новобранца! Значитъ тайна

Ему уже извѣстна?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Да!

КАЛЕНДАРО.

И ты

Рѣшился такъ подвергнуть всѣхъ друзей

Опасности, довѣривъ незнакомцу .

Завѣтный нашъ секретъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я подвергалъ

Опасности при этомъ лишь себя!

Будь въ этомъ убѣжденъ! Мой новобранецъ

Изъ тѣхъ людей, чья помощь можетъ сдѣлать

Успѣхъ вѣрнѣйшимъ вдвое. Если жъ онъ

Откажется, то будетъ въ нашей власти,

И мы его не выпустимъ. Къ тому же

Онъ явится одинъ. Да, впрочемъ, я

Увѣренъ въ немъ вполнѣ.

КАЛЕНДАРО.

Я не могу

Судить о немъ, не видѣвши. Скажи мнѣ,

Онъ нашего сословья?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Да, по духу, ,

Хотя породой знатенъ. Онъ изъ тѣхъ,

Которые способны овладѣть

Престоломъ иль разбить его. Онъ много

Свершилъ великихъ дѣлъ и много видѣлъ

Превратностей на свѣтѣ. Не тиранъ,

Хотя и могъ имъ стать по воспитанью

Храбръ на войнѣ и мудръ въ дѣлахъ совѣта; і

Высокъ душой, хотя и гордъ; поспѣшенъ

Во всѣхъ дѣлахъ, но также остороженъ.

Онъ страстенъ въ увлеченьяхъ, и когда

Задѣтъ въ своихъ нѣжнѣйшихъ упованьяхъ,

Какъ это было нынче, то едва ли

Отыщется такой примѣръ во всей

Исторіи Эллады, чтобы злоба

И жажда мстить впились кому-нибудь

Такъ жадно въ грудь калеными когтями,

Покуда месть, затѣянная имъ,

Не будетъ свершена. Прибавь къ тому,

Что онъ свободомыслящъ, плачетъ горько

Надъ бѣдствіемъ народа и страдаетъ

Его страданьемъ самъ. Онъ, словомъ, всѣмъ

Сподрученъ намъ, какъ мы сподручны сами

Во всемъ ему.

КАЛЕНДАРО.

Какую жъ хочешь ты

Ему назначить должность въ нашемъ дѣлѣ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Быть можетъ, постъ вождя.

КАЛЕНДАРО.

Какъ! устранивъ

Себя отъ этой чести?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Безъ сомнѣнья!

Я жажду лишь успѣшнаго конца

Затѣянному дѣлу и далекъ

Отъ мысли властолюбья. Ваша воля

И кой-какая опытность въ дѣлахъ

Заставили меня принять покамѣстъ

Начальство въ предпріятьи; но коль скоро

Явился вождь достойнѣйшій -- я долженъ

Сдать постъ ему. Ужели могъ ты думать,

Что если я дѣйствительно сыскалъ

Достойнаго -- въ чемъ, твердо вѣрю я,

Сознаетесь вы сами,-- то позволю

Себѣ поколебаться хоть минуту

Пожертвовать всеобщимъ благомъ, ради

Своихъ минутныхъ выгодъ, отказавшись

Признать главой его? Нѣтъ, Календаро,

Я лучше, чѣмъ ты думаешь! Вы, впрочемъ,

Рѣшите это сами! A теперь

Пора итти, чтобъ встрѣтиться опять

Въ урочный часъ. Будь только остороженъ,

И все пойдетъ, увидишь, хорошо.

КАЛЕНДАРО.

О, честный нашъ Бертуччіо! Я зналъ

Тебя всегда исполненнымъ достоинствъ

И мужества. Все то, что ты ни скажешь,

Я радъ исполнить свято, но, повѣрь,

Что самъ бы не желалъ себѣ иного

Вождя, чѣмъ ты. Пускай рѣшаютъ, впрочемъ,

Другіе это дѣло. Я жъ всегда

Тебѣ останусь преданнымъ во всемъ,

Что бъ ты ни вздумалъ сдѣлать. До свиданья,

И будемъ ждать рѣшенной встрѣчи въ ночь.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Площадка между каналомъ и церковью Санъ-Джіовании е Паоло. На сценѣ конная статуя. Въ нѣкоторомъ разстояніи на каналѣ привязана гондола.

Входитъ дожъ переодѣтый.

ДОЖЪ.

Явился я до срока. Грозный часъ,

Готовый прогремѣть во мракѣ ночи,

И потрясти въ основахъ мраморъ стѣнъ,

Еще не наступилъ. Жильцы палатъ

Лежатъ въ тревожномъ снѣ, какъ будто чуя,

Что ждетъ ихъ впереди. Пора очистить

Тебя, надменный городъ отъ потоковъ

Твоей нечистой крови, обратившей

Тебя въ притонъ тирановъ.-- Предназначенъ

Судьбой на это я! Самъ не пытался

Я сдѣлать это прежде и жестоко

За это былъ наказанъ: власть твоихъ

Патриціевъ, развившись, какъ чума,

Заставила внезапно содрогнуться

Меня въ моемъ покоѣ. Ядъ заразы

Присталъ ко мнѣ, и я обязанъ смыть

Его цѣлебной влагой.

(Обращаясь къ церкви).

Славный храмъ,

Гдѣ спятъ мои отцы, гдѣ изваянья

Ихъ доблестныхъ фигуръ кидаютъ тѣнь

На грудь земли, лежащей между нами

И мертвыми, гдѣ ихъ сердца, когда-то

Кипѣвшія горячей кровью, нынѣ

Не болѣе какъ горсть простой земли,

Оставшейся отъ тѣхъ людей, что были

Героями! Великій храмъ святыхъ,

Хранящихъ славный родъ нашъ! ты, въ стѣнахъ

Котораго схороненъ прахъ двухъ дожей,

Предшествовавшихъ мнѣ, отдавшихъ жизнь

Свою за благо родины: одинъ

Среди трудовъ на пользу ей, другой же

На полѣ бранной чести! храмъ, гдѣ спитъ

Такъ много мудрыхъ, доблестныхъ и храбрыхъ,

Оставившихъ мнѣ славное наслѣдство

Трудовъ своихъ и ранъ -- открой теперь

На мигъ твои гробницы! допусти,

Чтобъ мертвые, возставъ изъ нихъ, сошлися,

Вперивъ въ меня свой взоръ! Я ихъ зову

Въ свидѣтели, равно какъ и тебя,

Священный храмъ, что если я затѣялъ

Задуманное дѣло, то затѣмъ лишь,

Чтобъ отомстить позоръ ихъ славной крови,

Ихъ попранныхъ гербовъ и ихъ именъ

Такъ низко обезчещенныхъ не мною,

Хоть и во мнѣ, презрѣнной этой шайкой

Патриціевъ, въ чью пользу проливали

Мы кровь свою, и сдѣлали изъ равныхъ

Своими господами! Обращаюсь

Къ тебѣ я, Орделафо! Ты, погибшій

На томъ же полѣ Зары, гдѣ потомъ

Я одержалъ побѣду! Неужели

Принесъ я въ жертву мести кровь враговъ

Венеціи за смерть твою, чтобъ быть

Такъ дурно награжденнымъ! Ободрите

Меня улыбкой, тѣни! Мой успѣхъ

Равно вѣдь вашъ успѣхъ, когда вы только

Еще способны чувствовать земное.

Значенье ваше, слава, имя -- все

Поставлено на ставку здѣсь со мною

На зрѣлище потомкамъ! Если только

Удастся мнѣ -- я сдѣлаю отчизну

Свободной и безсмертной: нашъ же родъ

Поставлю такъ высоко, какъ ни разу

Онъ не стоялъ ни прежде ни теперь.

Входитъ Израэль Бертуччіо.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Эй, кто тутъ?

ДОЖЪ.

Другъ Венеціи!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Онъ точно.

Я васъ узналъ по голосу, синьоръ.

Пришли вы раньше срока.

ДОЖЪ.

Я готовъ

Отправиться на мѣсто совѣщанья.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Сердечно радъ. Мнѣ лестно видѣть въ васъ

Подобную готовность. Значитъ, ваши

Сомнѣнія съ послѣдней нашей встрѣчи

Исчезли безъ слѣда?

ДОЖЪ.

Не въ этомъ дѣло!

Я радъ пустить въ игру остатокъ дней,

Сужденныхъ мнѣ прожить. Мой жребій былъ

Рѣшенъ уже тогда, когда склонилъ я

Мой слухъ къ рѣчамъ измѣны. Не пугайся!

Я назвалъ дѣло прямо. Мой языкъ

Не можетъ скрыть подъ мягкой болтовней

Гнуснѣйшаго изъ дѣлъ, хотя я самъ

Иду его свершить. Я сталъ виновнымъ

Въ тотъ самый мигъ, когда, услышавъ рѣчи,

Которыми пытался ты склонить

Меня на это дѣло, не отправилъ

Тебя сейчасъ въ тюрьму. Ты можешь сдѣлать

Теперь со мною то же, если хочешь.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Синьоръ, какія рѣчи! Чѣмъ я могъ

Ихъ заслужить? Я не бывалъ шпіономъ

И мы здѣсь не измѣнники.

ДОЖЪ.

Мы! Мы!

Но, впрочемъ, все равно: теперь ты вправѣ

Равнять съ собой меня! Скорѣй же къ дѣлу.

Когда оно удастся, и сыны

Венеціи, обрѣтшей вновь свободу,

Придутъ когда-нибудь почтить могилы

Спасителей отчизны, чтобъ осыпать

Рученками дѣтей гробницы наши

Дождемъ цвѣтовъ, тогда лишь только будетъ

Оправданъ нашъ поступокъ и страницы

Исторіи поставятъ наше имя

Въ ряду двухъ славныхъ Брутовъ; если жъ намъ,

Напротивъ, не удастся, то повѣрь,

Что рядъ кровавыхъ средствъ и тайныхъ кововъ,

Хотя при доброй цѣли, заклеймитъ

Насъ именемъ измѣнниковъ. Да, честный

И добрый Израэль! ты здѣсь измѣнникъ,

Равно какъ тотъ, кто прежде былъ твоимъ

Властителемъ, теперь же только твой

Собратъ по преступленью.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Намъ не время

Объ этомъ разсуждать -- иначе зналъ бы

Я, что сказать въ отвѣтъ. Пора итти --

И мы, оставшись дольше здѣсь, пожалуй

Дадимъ себя замѣтить.

ДОЖЪ.

Мы давно ужъ

Замѣчены! Насъ видятъ и теперь.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Замѣчены! Скажите -- кѣмъ? Кинжалъ мой

Всегда при мнѣ.

ДОЖЪ.

Не горячись! здѣсь нѣтъ

Людскихъ очей.

(Указывая на статую).

Но погляди туда!

Скажи, что видишь тамъ ты?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Въ лунномъ свѣтѣ

Мелькаетъ предо мной громадный всадникъ

На гордомъ скакунѣ.

ДОЖЪ.

Тотъ всадникъ предокъ

Моихъ отцовъ. Его изображенье

Воздвигла здѣсь Венеція на память

Того, что онъ ее двукратно спасъ

Своей рукой. Такъ можешь ли ты думать,

Что онъ на насъ не смотритъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Пустяки!

Обманъ воображенья! Гдѣ жъ глаза

У мрамора?

ДОЖЪ.

Но есть глаза y смерти!

Вѣрь мнѣ иль нѣтъ, но въ этомъ изваяньи

Сокрыта жизнь безъ тѣла, взоръ безъ глазъ

И мысль безъ выраженья! Если есть

На свѣтѣ что.нибудь, чѣмъ можетъ мертвый

Быть вызванъ изъ могилы -- то всего

Скорѣй подобнымъ дѣломъ, на какое

Теперь съ тобой иду я! Неужели

Ты думаешь, что души славныхъ предковъ

Такой семьи, въ какой родился я, -

Останутся въ покоѣ, видя, какъ

Послѣдній ихъ потомокъ затѣваетъ

На чистыхъ ихъ гробницахъ заговоръ,

Братаясь съ низкой чернью?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Это все

Вамъ надо бы обдумать было раньше,

Чѣмъ вы рѣшились твердо приступить

Къ великому союзу. Или вы

Ужъ въ этомъ стали каяться?

ДОЖЪ.

О, нѣтъ!

Я только это чувствую и буду

Навѣрно долго чувствовать! Возможно ль

Такъ скоро отрѣшиться отъ всего,

Что было благороднѣйшаго въ прежней

Моей протекшей жизни? Такъ унизить

Себя предъ тѣмъ, чѣмъ былъ! Губить людей

Украдкой, хладнокровно!.. Впрочемъ, будь

На этотъ счетъ спокоенъ! Мысль о томъ,

Что вызвало меня на это дѣло,

Вамъ можетъ быть надежнѣйшей порукой,

Что я останусь вѣренъ. Въ цѣлой вашей

Толпѣ рабочей черни не найдется

Ни одного, кто былъ бы оскорбленъ

Сильнѣй меня и не желалъ такъ жадно

Отмстить врагамъ. Чѣмъ больше ненавижу

Я средство, на какое принужденъ

Теперь пойти для этого, тѣмъ больше

Во мнѣ вскипаетъ злоба на тирановъ,

Меня къ тому приведшихъ, и тѣмъ больше

Я жажду имъ отмстить.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Пора! Идемте!

Вотъ бьютъ часы!

ДОЖЪ.

Впередъ! впередъ! они

Бьютъ смерть иль намъ, иль прежней гнусной жизни

Венеціи!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не лучше ли сказать,

Что этотъ звонъ зоветъ ее къ свободѣ

И торжеству. Впередъ! Путь не великъ.

(Уходятъ.).

СЦЕНА II.

Домъ, гдѣ собираются заговорщики.

Даголино, Доро, Бертрамъ, Феделе, Тревизано, Календаро, Антоніо Делле-Бенде, и другіе.

КАЛЕНДАРО (входя).

Всѣ здѣсь?

ДАГОЛИНО.

Съ тобою всѣ, за исключеньемъ

Троихъ, стоящихъ на постахъ, a также

Главы всего -- Бертуччіо. Впрочемъ, онъ

Придетъ навѣрно скоро.

КАЛЕНДАРО.

Гдѣ Бертрамъ?

БЕРТРАМЪ.

Я здѣсь.

КАЛЕНДАРО.

Скажи, успѣлъ ли ты пополнить

Людей, недостававшихъ y тебя?

БЕРТРАМЪ.

Успѣлъ найти двухъ-трехъ, но не рѣшился

Открыть имъ нашу тайну, не увѣрясь

Въ ихъ полной преданности.

КАЛЕНДАРО.

Намъ нѣтъ нужды

Ввѣрять имъ что нибудь: никто не знаетъ

Конечной нашей цѣли, кромѣ кучки

Испытанныхъ друзей. Всѣ остальные

Въ полнѣйшемъ убѣжденьи, что все дѣло

Затѣяно самой же Синьоріей,

Чтобъ только наказать пять-шесть кутилъ

Изъ ихъ числа, поднявшихъ слишкомъ дерзко

Свой носъ противъ закона. Но коль скоро

Успѣемъ мы заставить ихъ возстать

И ихъ мечи попробуютъ, что значитъ

Кровь двухъ иль трехъ сенаторовъ, то дѣло

Пойдетъ само и дальше, особливо

Когда вожди съумѣютъ дать примѣръ

Что должно дѣлать имъ. Что до меня,

Я поручусь имъ дать такой, что сами

Они не захотятъ отстать изъ чувства

Простого молодечества и будутъ

Рубить съ плеча, пока всѣ не погибнутъ.

БЕРТРАМЪ.

Ужель ты хочешь всѣхъ?

КАЛЕНДАРО.

Кого жъ намѣренъ

Ты пощадить?

БЕРТРАМЪ.

Я -- пощадить? мнѣ права

На это не дано. Я лишь хотѣлъ

Спросить тебя, ужель среди всей этой

Толпы людей, хотя вполнѣ преступныхъ,

Не сыщется одинъ, чей возрастъ, сердце

Иль качества давали бы ему

Надежду на пощаду?

КАЛЕНДАРО.

Да! какъ мы

Щадимъ куски изрубленной ехидны,

Когда они вертятся на пескѣ

Въ послѣднемъ содраганьи! Вотъ какую

Я радъ имъ дать пощаду! Я скорѣй

Готовъ сберечь змѣѣ одинъ изъ страшныхъ

Ея зубовъ, чѣмъ дать изъ нихъ пощаду

Хоть одному! Они, какъ есть, вѣдь звенья

Одной и той же цѣпи: тѣло, жизнь

Дыханье, горе, радости y нихъ

Одни y всѣхъ. Они тѣснятъ насъ, рѣжутъ

И лгутъ всѣ заодно. Такъ пусть же разомъ

И сгибнутъ какъ одинъ!

0x01 graphic

ДАГОЛИНО.

Оставивъ жизнь

Хоть одному, мы будемъ трепетать

И передъ нимъ, какъ передъ всѣми. Страшно

Въ нихъ не число, какъ ихъ бы ни считали --

Десятками иль сотнями -- бѣда

Въ ихъ чванствѣ и породѣ; вотъ, что надо

Исторгнуть съ корнемъ вонъ. Когда оставишь

У дерева хоть отпрыскъ, онъ пускаетъ

Побѣги вновь и съ зеленью приноситъ

Свой прежній горькій плодъ. Будь потому

Рѣшительнѣй. Бертрамъ!

КАЛЕНДАРО.

Я за тобой

Начну теперь присматривать.

БЕРТРАМЪ.

Кто смѣетъ

Меня подозрѣвать?

КАЛЕНДАРО.

Не я! Когда бы

Тебя подозрѣвалъ я -- ты бы не былъ

Теперь средь насъ и не болталъ напрасно

О вѣрности. Ты слишкомъ мягокъ сердцемъ --

Вотъ въ чемъ твой недостатокъ; въ прямодушье жъ

Твое я вѣрю твердо.

БЕРТРАМЪ.

Всѣ вы здѣсь

Давно, надѣюсь, знаете, кто я

И чѣмъ способенъ быть. Я вмѣстѣ съ вами

Возсталъ на тираннію, если жъ сердце

Во мнѣ, какъ это знаете вы также,

Иной разъ склонно къ добротѣ, то я

Надѣюсь доказать, что вмѣстѣ съ тѣмъ

Я храбръ и смѣлъ. Ты можешь, Календаро,

Мнѣ въ этомъ быть свидѣтелемъ; когда же

Еще ты усомнишься -- я готовъ

На дѣлѣ надъ тобою доказать

То, что сказалъ.

КАЛЕНДАРО.

Не надо лучше! Дай лишь

Окончить прежде дѣло: личной ссорой

Ему нельзя мѣшать.

БЕРТРАМЪ.

Я не люблю

Напрасныхъ ссоръ; но если надо встать

Съ врагомъ лицомъ къ лицу, тогда съумѣю

Исполнить это такъ же, какъ и всякій

Изъ тѣхъ, что здѣсь собрались. Какъ иначе

Могли бъ меня назначить быть однимъ

Изъ первыхъ между вами? Но, однако,

Я сознаюсь охотно, что природа

Дала мнѣ мягкій нравъ. Я не могу

Безъ ужаса подумать о всеобщемъ

Убійствѣ безъ разбора. Мысль о крови.

Пролитой на почтенныя сѣдины

Безпомощныхъ людей, не вызываетъ

Во мнѣ понятья доблести. Разить

Людей изъ-за угла не можетъ быть

Въ моихъ глазахъ тріумфомъ. Хорошо

Извѣстно мнѣ, что намъ придется сдѣлать

Все это непремѣнно, чтобъ отмстить

Злодѣямъ, чьи дѣла успѣли вызвать

Подобное отмщенье; но когда бы

Нашлось изъ нихъ хоть нѣсколько достойныхъ,

Которыхъ мы могли бы пощадить,

Я радъ бы это сдѣлать въ интересѣ

Самихъ себя, чтобъ не сквернить совсѣмъ

Прекрасной нашей цѣли. Вотъ, что я

Хотѣлъ сказать и, признаюсь, не вижу

Причинъ подозрѣвать меня.

ДАГОЛИНО.

Не бойся,

Любезный другъ Бертрамъ! Подозрѣвать

Тебя никто не думаетъ, но только

Будь твердъ и смѣлъ. Не мы, a наше дѣло

Принудили прибѣгнуть къ этимъ средствамъ;

Но мы, свершивши все, омоемъ кровь

Въ источникѣ свободы.

Входятъ Израэль Бертуччіо и дожъ переодѣтый.

ДАГОЛИНО.

Здравствуй, другъ

Бертуччьо!

ЗАГОВОРЩИКИ.

Здравствуй, здравствуй! Ты явился

Сегодня позже срока. Кто съ тобой?

КАЛЕНДАРО.

Пора ему назваться. Я сказалъ

Товарищамъ, что ты съ собой сегодня

Приводишь новобранца, и они

Готовы всѣ принять его: такъ твердо

Мы вѣримъ въ то, что избранный тобой

Намъ будетъ всѣмъ по сердцу. Пусть же онъ

Откроется.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Приблизься, новый братъ.

(Дожъ откидываетъ плащь).

ЗАГОВОРЩИКИ.

Измѣна! Дожъ! Насъ обманули! Смерть

Обоимъ имъ -- и подлому Бертуччьо,

И гнусному тирану!

КАЛЕНДАРО (обнажая мечъ).

Стойте всѣ!

Кто тронетъ ихъ -- простится тотчасъ съ жизнью.

Я вамъ сказалъ: ни съ мѣста! Или васъ

Такъ испугалъ безпомощный старикъ,

Пришедшій къ намъ одинъ и безъ оружья?

Разсказывай, Бертуччьо, что за тайна

Здѣсь кроется?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Зачѣмъ ты имъ мѣшаешь?

Пускай они убьютъ самихъ себя,

Убивши насъ! Ихъ счастье и надежда

Вѣдь слиты съ нашей жизнью!

ДОЖЪ.

Пусть разятъ!

Я доказалъ своимъ сюда приходомъ,

Что не страшна мнѣ смерть ужаснѣй вдвое

Чѣмъ та, какой задумали пугать

Они меня. О, доблесть безъ примѣра!

Дитя родное трусости! Смотрите,

Вотъ шайка храбрецовъ, готовыхъ смѣло

Зарѣзать старика! И эти люди,

Готовые низвергнуть государство,

Дрожатъ, какъ листъ, завидѣвъ одного

Патриція! Чего жъ вы ждете? Рѣжьте

Меня, когда хотите! Я не стану

Препятствовать вамъ въ этомъ. Это ль люди

Съ великими сердцами, о которыхъ

Разсказывалъ Бертуччьо? Стоитъ имъ

Взглянуть въ лицо!

КАЛЕНДАРО.

Клянусь душой, онъ правъ!

Старикъ насъ пристыдилъ. Такая ль вѣра

Была y насъ въ Бертуччьо, чтобъ въ одну

Минуту увлеченья быть готовымъ

Убить его и гостя, что привелъ

Онъ въ нашъ кружокъ. Оставьте ваши шпаги,

И выслушаемъ ихъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я не хочу

Теперь и говорить. Должны бъ вы были,

Какъ кажется, меня получше знать,

Чтобъ допустить такое подозрѣнье

Въ измѣнѣ вамъ. Не вы ли сами дали

Мнѣ въ руки власть пріискивать всѣ мѣры

Къ успѣху нашей цѣли; гдѣ жъ примѣръ.

Чтобъ я ошибся въ средствахъ? Вы должны бы

Понять, что если я рѣшился ввесть

Кого-нибудь въ нашъ кругъ, то новобранецъ

Придетъ по доброй волѣ, чтобы быть

Намъ братомъ или жертвой.

ДОЖЪ.

Кѣмъ же мнѣ

Придется быть? Пріемъ вашъ заставляетъ

Меня невольно думать, что свободы

На выборъ мнѣ не будетъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Вѣрьте мнѣ,

Достойнѣйшій синьоръ, что если бъ гибель

Постигла васъ, то мы погибли бъ оба

Отъ рукъ безумцевъ этихъ. Но они,

Какъ видите, придя въ себя, стыдятся

Минуты увлеченья и склоняютъ

Ужъ головы. Повѣрьте, что они

Дѣйствительно такіе, какъ я вамъ

Ихъ описалъ. Скажите имъ теперь,

Что слѣдуетъ.

КАЛЕНДАРО.

Да, да! готовы жадно

Мы слушать васъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО (заговорщикамъ).

Вы здѣсь теперь не только

Въ полнѣйшей безопасности, но ближе

Къ побѣдѣ, чѣмъ когда-нибудь. Клянусь,

Слова мои правдивы!

ДОЖЪ.

Вы во мнѣ

Здѣсь видите безпомощнаго старца,

Какъ правильно сказалъ одинъ изъ васъ;

Вчера же я во всемъ величьи блеска

Сидѣлъ на гордомъ тронѣ, съ виду точно

Похожій на царя прекрасныхъ нашихъ

Ста острововъ, одѣтый въ пышный пурпуръ,

Обязанный блюсти законы власти

Не вашей иль моей, но нашей гордой

Владыки -- Синьоріи! Вамъ извѣстно,

Чѣмъ былъ я тамъ, иль должно быть извѣстно;

Но для чего явился я сюда --

Вамъ лучше объяснитъ одинъ изъ вашихъ

Униженныхъ всѣхъ болѣе друзей.

Тотъ, кто понесъ такое оскорбленье,

Что даже усумниться могъ -- червякъ онъ

Иль человѣкъ? -- пусть спроситъ онъ въ своемъ

Разбитомъ горемъ сердцѣ, по какой

Причинѣ самъ пришелъ сюда! Мое

Несчастье вамъ извѣстно всѣмъ. 0 немъ

Кричали много всѣ; но голосъ этихъ

Непризванныхъ людей рѣшилъ вопросъ

Иначе, чѣмъ его рѣшили судьи

Законные, чей приговоръ прибавилъ

Къ обидѣ старой новую. Увольте

Меня отъ повторенья! Оскорбленье

Живетъ во мнѣ -- и потому разсказъ

О немъ, съ прибавкой разныхъ новыхъ жалобъ,

Пожалуй, васъ заставитъ заподозрить

Меня въ излишней слабости души,

A я сюда пришелъ, чтобъ возбудить

И въ самыхъ твердыхъ мужество, заставить

Ихъ встать за наше дѣло, бросивъ слезы

И жалобы, какъ средство слабыхъ женщинъ.

Но васъ, надѣюсь я, не надо будетъ

Мнѣ даже возбуждать. Обиды наши

Возникли изъ всеобщаго несчастья

Того, чему едва ли можно дать

Названье государства! Какъ мы можемъ

Дѣйствительно назвать такой союзъ,

Гдѣ нѣтъ главы и, вмѣстѣ, нѣтъ народа?

У насъ всѣ недостатки древней Спарты,

Но нѣтъ спартанскихъ качествъ: воздержанья

И мужества. Вожди лакедемонянъ

Извѣстны были храбростью, a наши

Погрязли въ сибаритствѣ. Мы имъ служимъ,

Какъ жалкіе рабы, и всѣхъ презрѣннѣй

Рабовъ тѣхъ -- я! Хоть рядятъ насъ они

Въ пурпурныя одежды: этотъ пурпуръ

Похожъ на то, какъ греки заставляли

Невольниковъ нарочно напиваться

Въ потѣху дѣтямъ. Вы собрались здѣсь,

Чтобъ свергнуть иго этой злобной гидры,

Насмѣшки этой дерзкой надъ названьемъ

Правительства; низвергнутьэтотъ призракъ,

Способный быть заклятымъ только кровью;

A тамъ -- когда удастся намъ -- съумѣемъ

Возстановить мы попранное право

Отечества; воздвигнемъ государство,

Гдѣ будутъ всѣ равны передъ закономъ,

Безъ глупыхъ притязаній на равенство

Въ анархіи. Подобная свобода

Похожа на построенный въ изящномъ,

Прекрасномъ стилѣ портикъ, гдѣ колонны

Взаимно заставляютъ видѣть силу

Одна другой, a вмѣстѣ -- все такъ стройно,

Такъ хорошо, что невозможно тронуть

Ничтожной, мелкой части, не нарушивъ

Гармоніи всего. Я къ вамъ являюсь

Просить въ великомъ дѣлѣ вашемъ доли

Участья для меня, когда вы только

Мнѣ вѣрите; когда же нѣтъ, то жизнь

Моя y васъ въ рукахъ: разите смѣло!

Я больше радъ погибнуть отъ свободныхъ

И смѣлыхъ рукъ, чѣмъ властвовать тираномъ

Въ рукахъ другихъ тирановъ! Никогда

Не дѣйствовалъ я такъ и никогда

Такимъ впередъ не буду! Прочитайте

Исторію отцовъ моихъ; спросите

У тѣхъ людей, въ чьихъ городахъ я былъ

Правителемъ -- всѣ скажутъ вамъ навѣрно,

Что я тираномъ не былъ, a -- напротивъ --

Сочувствовалъ всегда бѣдамъ и горю

Униженныхъ. Когда бъ я согласился

Быть тѣмъ, чего искалъ себѣ сенатъ,--

Бездушнымъ автоматомъ, облеченнымъ

Въ богатое тряпье, сидѣть на тронѣ

Подобьемъ государя, утверждать

Лишь только приговоры, быть бичемъ

Несчастному народу, льстить Сенату

И Сорока, преслѣдовать, что можетъ

Не нравиться Совѣту Десяти,

Быть сплетникомъ, глупцомъ, надутой куклой,--

Тогда, увѣренъ я, не оправдали бъ

Они того, кто дерзко мнѣ нанесъ

Такое оскорбленье. Если я

Страдаю такъ, то въ этомъ виновата

Моя любовь къ народу. Это знаютъ

Ужъ многіе, и будетъ день, когда

Узнаютъ всѣ; a до того -- клянусь я

Отдать на службу дѣлу весь остатокъ

Моихъ послѣднихъ дней, всю власть -- не дожа,

A просто человѣка, что свершилъ

Не мало славныхъ дѣлъ, покуда не былъ

Униженъ званьемъ дожа, и способенъ

Пока еще работать и умомъ,

И силами! На эту ставку я

Готовъ поставить славу (я прославленъ

Былъ истинно), остатокъ жизни (чѣмъ

Рискую меньше всѣхъ, затѣмъ что мнѣ

Уже не долго жить), надежды, душу,

Всѣ радости. Такимъ я предлагаю

Себя къ услугамъ вашимъ и согласенъ

Быть вамъ вождемъ! Рѣшайте же, согласны ль

Имѣть своимъ вы герцога, который

Свой бросилъ тронъ и сдѣлался ничѣмъ,

Желая быть со всѣми вами равнымъ?

КАЛЕНДАРО.

Да здравствуетъ Фальеро! Онъ свободу

Намъ дастъ, друзья!

ЗАГОВОРЩИКИ.

Да здравствуетъ Фальеро!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Ну что, товарищи! удачно ль я

Ввелъ къ вамъ его? Не правда ль, что такой

Сообщникъ долженъ стоить цѣлой рати?

ДОЖЪ.

Довольно! перестаньте! Намъ не время

Теперь хвалить другъ друга! Отвѣчайте:

Вашъ я иль нѣтъ?

КАЛЕНДАРО.

Не только нашъ ты нынѣ,

Но первый между нами, какъ доселѣ

Былъ первымъ въ государствѣ. Будь же нашимъ

Вождемъ и полководцемъ!

0x01 graphic

ДОЖЪ.

Полководцемъ

Я былъ на славномь полѣ Зарской битвы;

Титуломъ же вождя меня почтили

Родосъ и Кипръ, пока не сталъ я дожемъ

Венеціи -- такъ неприлично мнѣ,

Казалось бы, спуститься до того,

Чтобъ сдѣлаться теперь вождемъ толпы,

Хотя и патріотовъ. Пусть ужъ лучше,

Коль скоро я рѣшился разъ отречься

Отъ званія, въ которомъ былъ рожденъ,

Останусь равенъ прочимъ, безъ претензій

На новые титулы. Но, однако,

Пора вернуться къ дѣлу. Израэль

Мнѣ .сообщилъ подробно ваши планы.

Они довольно смѣлы, но возможны,

Когда я вмѣстѣ съ вами. Исполненья жъ

Не надо отлагать.

КАЛЕНДАРО.

Лишь прикажите --

Готовы мы хоть тотчасъ же. Я отдалъ

Всѣ приказанья, нужныя къ возстанью

Въ назначенное время -- хоть теперь же

Когда жъ ударитъ часъ?

ДОЖЪ.

Съ восходомъ солнца.

БЕРТРАМЪ.

Такъ рано?

ДОЖЪ.

Рано? Поздно! Каждый мигъ

Отсрочки можетъ только увеличить

Грозящую опасность, и тѣмъ больше

Теперь, когда я съ вами. Или вамъ

Невѣдомы всѣ происки Сената,

Совѣта Десяти, всѣхъ ихъ шпіоновъ,

И зоркихъ глазъ, которыми слѣдятъ

Они за ихъ рабами, особливо-жъ

Ихъ герцогомъ, котораго избрали

Своимъ согласьемъ сами? Нѣтъ: коль скоро

Разить -- разите тотчасъ, чтобы гидра,

Ужаленная въ сердце, потеряла

Свои съ нимъ вмѣстѣ головы.

КАЛЕНДАРО.

Готовъ я

И сердцемъ и мечемъ! Отряды наши

Разставлены въ указанныхъ мѣстахъ

Стараньемъ Израэля; шестьдесятъ

Друзей съ оружьемъ въ каждомъ. Всѣ они

Готовы встать по первому сигналу.

Мы сами разойдемся точно также

Къ своимъ постамъ. Скажите лишь, когда

Условный знакъ?

ДОЖЪ.

Когда раздастся звонъ

Большихъ колоколовъ святого Марка

(Вы знаете, что это можетъ быть

Исполнено лишь по приказу дожа,

Которому оставлена Сенатомъ

Лишь эта привилегія), сбирайтесь

Немедленно на площадь.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

A потомъ?

ДОЖЪ.

Пускай туда различными путями

Направятся отряды, разглашая

Вездѣ на перекресткахъ, что съ разсвѣтомъ

Замѣченъ ими генуэзскій флотъ,

Идущій прямо къ городу. Дворецъ

Вамъ будетъ сборнымъ пунктомъ. Дворъ займетъ

Племянникъ мой съ отрядомъ и съ другими

Служителями дома. Звонъ на башнѣ

Послужитъ вамъ сигналомъ, чтобъ кричать:

"Спаси насъ, Маркъ! враги идутъ на городъ!"

КАЛЕНДАРО.

Я понялъ все, но -- дальше! продолжайте!

ДОЖЪ.

Патриціи сбѣгутся впопыхахъ

Въ собраніе Совѣта (поступить

Иначе имъ нельзя, въ виду грозящей

Опасности, провозглашенной громко

Съ высокой башни Марка, ихъ патрона);

A разъ они сберутся, намъ легко

Тогда скосить ихъ будетъ, какъ колосья,

Мечемъ, взамѣнъ серповъ. Пусть пять иль шесть

Изъ нихъ и запоздаютъ -- съ тѣми намъ

Не трудно будетъ справиться, когда лишь

Мы кончимъ съ большинствомъ.

КАЛЕНДАРО.

О, если бъ только

Скорѣй ударилъ часъ! A тамъ, повѣрьте,

Мы станемъ ихъ рубить, a не царапать!

БЕРТРАМЪ.

Я попрошу лишь сдѣлать вамъ вопросъ,

Который предлагалъ еще до срока,

Когда Бертуччьо ввелъ въ нашъ кругъ того

Достойнаго сообщника, который

Усилилъ такъ увѣренность въ успѣхѣ

И нашей безопасности. Ужели

Вы не хотите даже и теперь

Проникнуться немного состраданьемъ

И пощадить изъ осужденныхъ жертвъ

Хоть нѣсколькихъ? Ужель погибнутъ всѣ?

КАЛЕНДАРО.

Я поручусь, что встрѣтившіе въ битвѣ

Меня или моихъ найдутъ себѣ

Такое жъ состраданье, на какое

Привыкли мы разсчитывать, когда

Имѣли дѣло съ ними.

ЗАГОВОРЩИКИ.

Смерть имъ всѣмъ!

Теперь ли говорить о состраданьи?

Оказывалъ ли кто-нибудь изъ нихъ

Хоть тѣнь участья къ намъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Бертрамъ! ты съ этимъ

Несчастнымъ состраданьемъ говоришь

Нелѣпости! А, сверхъ того, оно

Обидно для друзей твоихъ и, вмѣстѣ,

Для ихъ святого дѣла. Неужели

Не видишь ты, что если мы допустимъ

Спастись изъ нихъ хоть нѣсколькимъ, они

Останутся въ живыхъ лишь для того,

Чтобъ мстить за остальныхъ? A также я

Тебя спрошу, какимъ ты хочешь средствомъ

Узнать, кто правъ и кто изъ нихъ виновенъ?

Все, что они ни дѣлали, всегда

Лишь было выраженьемъ общей воли

Всей шайки ихъ, направленной къ тому,

Чтобъ насъ давить и мучить. Я согласенъ

Ужъ ежели хотите вы, оставить

Живыми ихъ дѣтей, но соглашаюсь

Съ сомнѣньемъ и на это. Если ловчій

Беретъ живьемъ въ логовищѣ тигренка,

То вѣрно не придетъ ему охота

Спасать отца иль мать его, когда

Не хочетъ онъ погибнуть. Впрочемъ, я,

За тѣмъ, чтобъ разрѣшить мое сомнѣнье,

Готовъ исполнить то, что скажетъ намъ

По этому вопросу дожъ Фальеро,

Къ которому теперь и обращусь,

Прося его совѣта.

ДОЖЪ.

Не смущайте,

Прошу, меня. Рѣшите это сами!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Вамъ лучше насъ извѣстно, кто изъ нихъ

Порядочнѣе прочихъ. Мы, вѣдь, знаемъ

Лишь только ихъ публичные пороки,

Которыми они успѣли стать

Равно намъ ненавистны. Если вы

Желаете, быть можетъ, пощадить

Кого-нибудь -- рѣшайте: мы исполнимъ.

ДОЖЪ.

Отецъ Дольфино былъ мнѣ вѣрнымъ другомъ,

Съ Ландо мы бились вмѣстѣ, Маркъ Корнаро

Служилъ при мнѣ, во время моего

Посольства въ Генуѣ. Веньеро спасъ я

Однажды жизнь -- обязанъ-ли спасать

Ему ее я дважды? О, когда бы

Я, сдѣлавъ это, вмѣстѣ могъ спасти

Венецію! Они иль ихъ отцы

Всѣ были мнѣ друзьями до поры,

Пока не сталъ я дожемъ, и отпали

Прочь отъ меня, какъ отпадаютъ листья,

Оторванные вѣтромъ отъ цвѣтка,--

И вотъ теперь стою я, какъ изсохшій,

Тернистый старый стебель, не имѣя

Возможности кого-нибудь прикрыть.

Когда я такъ оставленъ былъ, такъ пусть же

Погибнутъ и они до одного!

КАЛЕНДАРО.

Имъ жить нельзя совмѣстно со свободой

Венеціи.

ДОЖЪ.

Вы, зная хорошо

Несчастія и бѣдствія отчизны,

Не можете, однако, знать вполнѣ,

Какой ужасный ядъ, вредящій всякой

Живой иль честной мысли, всякимъ узамъ,

Скрѣпляющимъ людей, всему, что только

Найти возможно лучшаго на свѣтѣ,

Разлитъ во всѣхъ несчастныхъ учрежденьяхъ

Венеціи. Судите сами: всѣ

Мной названные люди почитались

Когда-то мнѣ друзьями; я любилъ ихъ

Отъ всей души; они платили мнѣ

За это тѣмъ же самымъ; вмѣстѣ мы

Трудились и сражались; зло и радость

Дѣлили пополамъ; союзъ родства

Связалъ меня со многими; всю жизнь

Душой мы жили въ душу, пожиная

Плоды трудовъ и почестей съ годами.

Но вотъ пришелъ несчастный день, когда

Желанья ихъ, a вовсе не моя

Настойчивость, устроили, что я

Былъ выбранъ ими герцогомъ -- и съ этимъ

Исчезло все: союзъ родства и дружбы,

Исчезла память прошлаго, единство

Въ поступкахъ и мышленіи, утраченъ

Тотъ свѣтлый духъ, съ которымъ постоянно

Встрѣчаются товарищи, чьей дружбѣ

Исполнились уже десятки лѣтъ,

Чьи подвиги ужъ въ прошломъ, чье вниманье

Невольно привлекается картиной

Минувшаго, при мысли о друзьяхъ,

Когда-то молодыхъ, давно сошедшихъ

Теперь уже въ могилу, изъ которыхъ

Осталось много два иль три отжившихъ,

Печальныхъ старика, взамѣнъ толпы

Веселой, беззаботной молодежи,

Трудившейся когда-то заодно,

И чьи дѣла, безъ теплой рѣчи этихъ,

Оставшихся въ живыхъ, передавались

Вѣкамъ однимъ бы мраморомъ. О, горе

Ужель я долженъ это совершить.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Синьоръ, вы смущены! Теперь не время

Объ этомъ говорить.

ДОЖЪ.

Не безпокойся!

Мое рѣшенье принято! Я кончу

Въ двухъ-трехъ словахъ. Мнѣ хочется лишь вамъ

Воочью показать всѣ недостатки

Такого государства. Съ той поры,

Какъ сдѣлался я дожемъ, иль -- вѣрнѣй --

Былъ ими сдѣланъ дожемъ, улетѣла

Навѣки память прошлаго. Я умеръ

Для нихъ для всѣхъ, иль, лучше говоря,

Они всѣ для меня: исчезла нѣжность

И жизнь въ кругу друзей; я сталъ чужимъ

Для каждаго; со мною перестали

Намѣренно сближаться, изъ боязни

Быть заподозрѣннымъ; любить никто

Меня уже не могъ -- законъ былъ противъ

Подобныхъ чувствъ; со мною враждовали,

Какъ требуетъ политика; смѣялись

Надменно надо мной, считая это

За признакъ чувствъ патриція, и даже

Нарочно оскорбляли, въ интересѣ

Отечества, судъ справедливый въ дѣлѣ

Касавшемся меня, почелся бъ знакомъ

Опаснаго пристрастья. Герцогъ сталъ

Невольникомъ y подданныхъ, врагомъ

Для собственныхъ друзей. Шпіоны стали

Съ тѣхъ поръ моею стражей; внѣшній блескъ

Смѣнилъ мою свободу; платье дожа

Одно осталось знакомъ скудной власти;

Тюремщики присвоили себѣ

Титулъ моихъ совѣтниковъ; друзьями жъ

Мнѣ стали инквизиторы. Не адъ ли

Такая жизнь? Одно осталось мнѣ:

Покой въ семейной жизни; но и онъ

Отравленъ злобой ихъ. Мои пенаты

Разбиты на домашнемъ очагѣ,

Гдѣ царствуетъ теперь одно презрѣнье

И дерзкая насмѣшка.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Оскорбленье,

Не спорю, велико; но месть недолго

Себя заставитъ ждать: промчится ночь --

И вы за все отплатите.

ДОЖЪ.

Я долго

Терпѣлъ и ждалъ -- терпѣлъ, страдая тяжко;

Но чаша, наконецъ, была не въ силахъ

Сдержать наплыва горечи. Обида,

Которую осмѣлились они-

Не только что оставить безъ возмездья,

Но даже оправдать -- рѣшила все!

Я самъ отбросилъ прежнюю пріязнь,

Въ которой отказали мнѣ давно ужъ

До этого они, когда клялись передо мной

Въ своей фальшивой вѣрности, создавъ

Въ замѣну прежней дружбы -- государя,

Похожаго на дѣтскую игрушку,

Которую не значитъ ничего

Разбить, когда захочется. Съ тѣхъ поръ

Я окруженъ надменною толпой

Сенаторовъ, готовыхъ поминутно

Подсматривать за дожемъ, чтобы онъ

У нихъ не отнялъ власти, самъ же дожъ,

Бояться долженъ подлой этой шайки

Озлобленныхъ тирановъ. Потому

Я больше не имѣю никакой

Сердечной связи съ ними -- и они

Ее не могутъ требовать. Она

Разрушена ихъ собственнымъ стараньемъ,

И я въ лицѣ ихъ вижу лишь тирановъ,

Отвѣтственныхъ за бездну преступленій.

Такъ пусть же месть свершится надо всѣми!

КАЛЕНДАРО.

Къ оружію, друзья! Идемте бодро

Къ своимъ постамъ! Сегодняшняя ночь

Послѣдняя, Богъ дастъ, для разговоровъ!

Намъ надобны дѣла! Тотъ звонъ, что грянетъ

Поутру съ башни Марка -- клятву дамъ --

Меня не встрѣтитъ соннымъ!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Расходитесь

Теперь къ мѣстамъ; спокойствіе и бодрость --

Вотъ лозунгъ нашъ! Не забывайте бѣдъ,

Какія терпимъ мы, и правъ, которыхъ

Добиться дали слово! Въ эту ночь,

Богъ дастъ, все будетъ кончено. Дождитесь

Условленнаго знака и затѣмъ --

Впередъ безъ замедленья! Я иду

Сейчасъ къ отряду самъ. Исполнить долгъ

Обязанъ честно каждый. Герцогъ также

Вернется во дворецъ, чтобъ приготовить

Все нужное къ рѣшительной минутѣ.

Прощайте же теперь и пожелаемъ

Вновь встрѣтиться свободными людьми!

КАЛЕНДАРО.

Нашъ славный дожъ, даю вамъ обѣщанье,

Что, встрѣтясь съ вами ночью, преклоню

Предъ вами мечъ, съ насаженной на немъ

Кровавой головой Микэля Стено!

ДОЖЪ.

О нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ: оставь его къ концу!

Не стоитъ отвлекать себя отъ дѣла

Для этакой добычи: есть враги

Почетнѣе его. Обида Стено

Была лишь только частнымъ выраженьемъ

Той низости и гнуснаго разврата,

Въ какихъ погрязла нынче вся толпа

Патриціевъ. Въ былыя времена

Не смѣлъ бы и подумать онъ рѣшиться

На что-нибудь подобное. Къ тому же

Я слово далъ забыть о личной мести

Въ виду величья дѣла, на какое

Рѣшились мы! Когда насъ оскорбляетъ

Ничтожный рабъ -- мы требуемъ возмездья

Съ хозяина, и если онъ откажетъ

Въ томъ, что просили мы, тогда обида

Становится важнѣй, и мы должны

Ужъ мстить ему

КАЛЕНДАРО.

Конечно, такъ; но Стено

Былъ первою и главною причиной

Союза съ вами, чѣмъ все дѣло наше

Пріобрѣло надежнѣйшій залогъ

Успѣха въ будущемъ, a потому

Мнѣ хочется достойно наградить

Его за то. Могу ль я это сдѣлать?

0x01 graphic

ДОЖЪ.

Ты хочешь отрубить врагамъ лишь руки,

Я -- головы. Ты бьешь ученика,

A я его учителя. Ты ищешь

Отомстить лишь только Стено, я -- Сенату.

Нельзя себя позволить увлекать

Вопросомъ частной мести передъ дѣломъ,

Касающимся всѣхъ. Возмездье наше

Должно упасть на головы враговъ,

Какъ огненный потокъ, ниспавшій съ неба

И всѣхъ ихъ истребить, подобно волнамъ,

Когда-то поглотившимъ даже пепелъ

Сожженныхъ городовъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Къ постамъ, друзья!

Что до меня, я провожу лишь дожа

До мѣста нашей встрѣчи. Мы должны

Увѣриться, что не было шпіона,

Слѣдившаго за нами, a затѣмъ

Я тотчасъ же бѣгу къ своимъ отрядамъ,

Готовымъ ко всему.

КАЛЕНДАРО.

Прощай! до утра!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Успѣха всѣмъ!

ЗАГОВОРЩИКИ.

Себя не осрамимъ!

Прощайте, славный дожъ! Друзья, идемте!

(Заговорщики, простясь съ дожемъ и Бертуччіо, уходятъ подъ предводительствомъ Календаро).

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Погибнутъ всѣ! Въ успѣхѣ нѣтъ сомнѣнья!

Теперь, синьоръ, вы сдѣлаться должны

Монархомъ въ точномъ смыслѣ. Имя ваше

Прославится славнѣй, чѣмъ имена

Славнѣйшихъ изъ героевъ! Мы видали

Не разъ царей, сраженныхъ подъ кинжаломъ

Свободнаго народа. Цезарь палъ.

Патриціи не разъ свергали иго

Диктаторовъ; a чернь свергала ихъ,

Но видѣлъ ли хоть кто нибудь на свѣтѣ

Властителя который вздумалъ самъ

Расторгнуть цѣпь несчастнаго народа?

Замыслилъ бы свободу дать народу?

Они всегда стараются, напротивъ,

Стѣснить народъ, сковать его цѣпями,

A ежели когда-нибудь даютъ

Минутную свободу, то затѣмъ лишь,

Чтобъ дать ему оружье въ руки противъ

Другихъ свободныхъ націй для войны,

Чтобъ рабство породило также рабство!

И въ мірѣ нѣтъ достаточной добычи,

Которая могла бъ насытить алчность

Такихъ левіаѳановъ. Но пора

Приняться и за дѣло! Чѣмъ труднѣе

Свершить его, тѣмъ радостнѣй награда.

О чемъ же вы задумались? Минуту

Тому назадъ вы, кажется пылали

Однимъ лишь нетерпѣньемъ?

ДОЖЪ.

Неужели

Возврата нѣтъ -- и всѣ должны погибнуть?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

О комъ вы говорите?

ДОЖЪ.

О друзьяхъ,

Сенаторахъ, мнѣ родственныхъ по плоти,

И по дѣламъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Вы сами приговоръ

Скрѣпили. Что жъ?-- синьоръ, онъ справедливъ!

ДОЖЪ.

Да, для тебя онъ можетъ показаться,

Не спорю, справедливымъ; ты плебей,

Ты Гракхъ толпы, трибунъ ея, ораторъ

Бунтовщиковъ! Я не виню тебя:

Ты дѣйствуешь по кровному призванью!

Они тебя тѣснили, оскорбляли,

Точь въ точь какъ и меня; но никогда

Не ѣлъ ты съ ними хлѣба, не дѣлилъ

На пирѣ братской чаши, не скорбѣлъ

Ихъ горестью, не радовался счастью.

Улыбка ихъ въ тебѣ не возбуждала

Такихъ же сладкихъ чувствъ иль ихъ обмѣна.

Я помню дни, когда на головахъ

На нашихъ юныхъ волосы чернѣли,

Какъ крылья ворона и дружно мы

Веселою толпою устремлялись

На группы острововъ Архипелага,

Отторгнутыхъ y злобныхъ мусульманъ...

Могу ли обагрить теперь я руки

Въ крови всѣхъ этихъ близкихъ мнѣ людей,

Не сдѣлавшись почти самоубійцей?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

О, дожъ! Ребенку даже неприлична

Такая нерѣшительность! Коль скоро

Себя вы не считаете достигшимъ

Уже второго дѣтства -- призовите

Всю крѣпость вашихъ нервовъ, не заставьте

Меня краснѣть за васъ! Клянусь, я радъ

Скорѣе отказаться отъ успѣха

Въ задуманномъ, чѣмъ видѣть васъ -- кого я

Привыкъ всегда глубоко уважать --

Внезапно впавшимъ, вопреки сознанью

Высокихъ дѣлъ, въ такую бабью слабость.

Вы лили въ битвахъ кровь свою и вражью,

Такъ вамъ ли побояться источить

Какой-нибудь десятокъ лишнихъ капель

Изъ жилъ вампировъ этихъ -- палачей,

Которые при этомъ отдадутъ

Лишь то, что ими высосано было

У тысячей несчастныхъ?

ДОЖЪ.

Будь ко мнѣ

Немного снисходительнѣй! Я твердо

Пойду за вами вслѣдъ и не отстану

Отъ васъ въ разгарѣ битвы. Колебанья

Во мнѣ ты не увидишь. Нѣтъ! Напротивъ,

Ta именно увѣренность, съ которой

Рѣшился я на все, и заставляетъ

Меня такъ содрогаться. Но оставимъ

Объ этомъ разговоръ. Пускай ему

Останутся свидѣтелями только

Ночь темная, да ты; вы оба, знаю,

Доносамъ непричастны. Грянетъ часъ --

И колоколъ на башнѣ прогудитъ

Предсмертный часъ для многихъ изъ живущихъ

Въ палатахъ пышныхъ этихъ; много будетъ

Подсѣчено сегодня на корню

Древнѣйшихъ родословныхъ, и безплодно

Развѣются кровавые останки

Ихъ отпрысковъ. Я такъ хочу -- и долженъ

Исполнить, что сказалъ! Ничто не можетъ

Меня остановить! Но неужели

Не вправѣ содрогнуться я при мысли

О томъ, чѣмъ былъ когда-то я и чѣмъ

Сбираюсь быть? Такъ не судите жъ строго

Меня и вы.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Мужайтесь! Будьте тверды!

Я, признаюсь, никакъ не понимаю,

Чѣмъ вы себя такъ мучите. Я самъ

Нимало не смущенъ. Вы поступали

По вашей доброй волѣ -- и свободны

На выборъ и теперь.

0x01 graphic

ДОЖЪ.

О, безъ сомнѣнья,

Ты съ прочими не можешь быть смущенъ!

И я покончилъ съ совѣстью -- иначе

Я тотчасъ бы пронзилъ тебя, не сдѣлавъ

При этомъ преступленья, такъ какъ этимъ

Спасъ тысячи бы жизней, Ты не можешь

Терзаться гнетомъ совѣсти! Тебѣ

Рѣзня вся эта кажется охотой,

A каждый изъ патриціевъ -- мишенью

Для выстрѣла. Ты, кончивъ все, омоешь

Спокойно кровь отъ рукъ твоихъ и будешь

Доволенъ и счастливъ, тогда какъ я,

Далеко превзойдя въ убійствѣ этомъ

Тебя и всѣхъ товарищей -- что долженъ

Потомъ я буду чувствовать? О, Боже!

Мнѣ говорятъ, что я здѣсь поступилъ

Вполнѣ по доброй волѣ. Если это

Отчасти даже правда, все же ты

Ошибся въ заключеньи: ты найдешь

Во мнѣ себѣ союзника въ убійствѣ

(За это я ручаюсь) и притомъ

Надежнаго; но вѣрь, что въ этомъ дѣлѣ

Моей нѣтъ доброй воли! Всѣ желанья

Влекутъ, наоборотъ, меня назадъ;

Я обуянъ какой то адской силой,

И, точно злобный демонъ, совершаю

Преступное по долгу, зная твердо,

Что мой поступокъ дуренъ! Къ дѣлу! къ дѣлу!

Идемъ впередъ! Сбирай своихъ друзей!

Я также поспѣшу созвать отряды

Моихъ сообщниковъ. Будь убѣжденъ,

Что звонъ святого Марка этой ночью

Пробудитъ всю Венецію, оставивъ

Спать вѣчнымъ сномъ Сенатъ! Задолго прежде,

Чѣмъ освѣтитъ Адріатику солнце,

Поднимется предсмертный вопль, въ которомъ

Заглохнетъ ропотъ волнъ ея, подъ крикомъ

Нещаднаго убійства. Я рѣшился.

Идемъ! Идемъ!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧЮ.

Отъ всей души -- лишь будьте

Рѣшительнѣй! Не дайте овладѣть

Собой порыву этого сомнѣнья!

Припомните, какъ тяжко оскорбляли

Они всѣ насъ. Та жертва, что сегодня

Приносимъ мы, окупится годами

Довольства и свободы для спасенной

Венеціи. Вы не тиранъ. Тираны,

Спокойно обезлюдивъ цѣлый край,

Нимало не смущаются свершеннымъ,

Тогда какъ васъ страшитъ необходимость

Предать достойной карѣ двухъ иль трехъ

Измѣнниковъ. Повѣрьте мнѣ, что это

Излишнее участье недостойнѣй,

Чѣмъ самый приговоръ, которымъ былъ

Оправданъ врагъ вашъ Стено!

ДОЖЪ.

Вотъ слова,

Которыя способны повернуть

Всю душу мнѣ. Идемъ! Пора за дѣло!

(Уходитъ).

0x01 graphic

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Дворецъ патриція Ліони.

Ліони, входя, снимаетъ маску и плащъ, которые венеціанскіе нобили носили въ публикѣ. За нимъ слѣдуетъ Антоню.

ЛІОНИ.

Пора мнѣ отдохнуть отъ этихъ пиршествъ!

Вотъ праздникъ, веселѣй какого мы

Не видѣли ужъ больше полугода,

A между тѣмъ, не знаю, почему

Во мнѣ оставилъ онъ какой-то странный

Наплывъ печальныхъ чувствъ. Напрасно взоръ мой

Старался оковать себя картиной

Плѣнительнаго танца вмѣстѣ съ тою,

Которая дороже мнѣ всего.

Все жъ эта грусть сжимала постоянно

Мнѣ голову, въ вискахъ стучала кровь

И рядъ холодныхъ капель пробивался

На лбу моемъ. Напрасно я искалъ

Стряхнуть тоску порывомъ напускной

Веселости: сквозь музыку все время

Мнѣ слышался какой-то странный звонъ.

Печальный, отдаленный, точно рокотъ

Приморскихъ волнъ на набережной Лидо,

Когда до насъ доходитъ онъ средь ночи,

Сквозь шумъ и говоръ города. Я бросилъ

Веселый пиръ задолго до конца

Съ надеждой отыскать въ своей постели

Забвенье и покой. Возьми мой плащъ,

Антоніо, и прикажи зажечь

Ночную лампу въ комнатѣ.

АНТОНІО.

Угодно ль

Синьору будетъ что-нибудь покушать?

ЛІОНИ.

Мнѣ хочется лишь спать, a сонъ, къ несчастью,

Заказывать нельзя. Быть можетъ, впрочемъ,

Удастся мнѣ заснуть, хотя волненье

И давитъ сердце мнѣ.

(Антоніо уходить).

Взгляну -- не легче ль

На свѣжемъ будетъ воздухѣ.

(Подходитъ къ отворенному окну).

Какая

Плѣнительная ночь! Суровый вѣтеръ,

Принесшійся съ Леванта, удалился,

Откуда прилетѣлъ; луна сіяетъ

Торжественно. Какая тишина!

Возможно ли сравнить картину эту

Съ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ я былъ, гдѣ рядъ высокихъ

Сверкавшихъ ярко факеловъ и блѣдно

Горящихъ лампъ бросалъ мерцавшій лучъ

Искусственнаго свѣта на обои

Всѣхъ этихъ молчаливыхъ галлерей,

Показывая все въ какомъ-то странномъ,

Иномъ, фальшивомъ видѣ? Такъ, считая

Возможнымъ скрыть года, спѣшитъ скорѣй

Поблекшая красавица -- занявшись

Напраснымъ туалетомъ и спросивъ

Совѣта въ вѣрномъ зеркалѣ -- увлечь

Собой толпу поклонниковъ, въ надеждѣ,

Что всѣ они, подобно ей, повѣрятъ

Ея заемной прелести; такъ юность,

Которой не нужны еще пока

Подобныя искусственныя средства,

Спѣшитъ растратить пылъ и красоту

Своихъ счастливыхъ лѣтъ въ пространствѣ спертомъ

Испорченнаго воздуха, средь массы

Людей, безумно алчущихъ отъ жизни

Лишь бурныхъ удовольствій. Время ночи,

Потребное для отдыха, она

Проводитъ въ томъ, чему даетъ напрасно

Названье наслажденья. Но пройдетъ

Ночной разгулъ -- и вотъ поутру солнце

Печально озаритъ на блѣдныхъ лицахъ

Истому и морщины, до которыхъ

Имъ долго бы пришлось иначе жить.

И вотъ передо мной теперь померкнулъ

Весь этотъ вихрь: вино, гирлянды, звуки,

Дыханье розъ, блестящій мраморъ рукъ,

Смола волосъ, роскошные уборы,

Блескъ дивныхъ глазъ, запястья и браслеты,

Блескъ чудныхъ плечъ, прелестнѣй и бѣлѣй

Плечъ лебедя, украшенныхъ рядами

Безцѣнныхъ жемчуговъ, какіе только

Доставить можетъ Индія и все же

Далеко не равняющихся блескомъ

И прелестью съ тѣмъ, что они собой

Такъ дивно украшаютъ; эти дымки,

Подобныя прозрачнымъ облакамъ,

Носящимся по небу; ножки нимфъ,

Невольно возбуждающія мысль,

Какихъ чудесъ мы вправѣ ожидать

Отъ прочихъ членовъ тѣла, если такъ

Прелестна оконечность; весь соблазнъ

Роскошной этой сцены, ложь и правда

Ея подробностей, подобныхъ съ виду

Фальшивому миражу, что порой

Обманываетъ взоры пилигрима

Въ пустыняхъ аравійскихъ, представляя

Ему подобье озера, въ отраду

Губамъ, изсохшимъ жаждой -- все исчезло

Передо мной. Лишь звѣзды да вода,

Въ которой отражаются ихъ купы

Гораздо обольстительнѣй, чѣмъ свѣтъ

Огней въ хрустальномъ зеркалѣ плѣняютъ

Теперь мой взоръ, да надо мной раскинутъ

Пропитанный весеннимъ ароматомъ

Воздушный океанъ, въ которомъ тонетъ

Вселенная, какъ въ океанѣ водномъ

Уснувшая земля. Луна спокойно

Сіяетъ надъ громадами дворцовъ,

Надъ этимъ рядомъ гордыхъ великановъ,

Возставшихъ, словно силой волшебства,

Изъ волнъ морскихъ, съ порфирными рядами

Балконовъ и пилястръ, покрытыхъ сплошь

Восточнымъ дивнымъ мраморомъ -- добычей

Военнаго геройства, такъ что весь

Ихъ гордый рядъ похожъ на рядъ трофеевъ,

Поднявшихся по берегу канала

Изъ лона водъ, на память о дѣлахъ,

Свершенныхъ въ дни былые. Не похожи ль

Они на тѣхъ воинственныхъ колоссовъ,

Воздвигнутыхъ могуществомъ титановъ

Среди пустынь Египетскихъ, что молча

Разсказываютъ намъ о временахъ,

Лишенныхъ средствъ повѣдать намъ иначе

Минувшее? Все тихо вкругъ! Ничто

Не звякнетъ рѣзкимъ звукомъ, а, напротивъ,

Малѣйшій шумъ, расплывшись въ тишинѣ,

Порхаетъ, точно духъ на крыльяхъ ночи.

Кой-гдѣ бренчатъ гитары -- инструментъ

Любовниковъ, щебечущихъ своимъ

Подругамъ о любви; порой внезапно

Откроется окошко -- знакъ, что пѣсня

Звучала не напрасно. Вотъ сверкнула

На лунномъ свѣтѣ ручка, цвѣтомъ чище,

Чѣмъ самый лучъ, упавшій на нее;

Она дрожитъ, стараясь отворить

Запретное окно, чтобъ насладиться

И звуками и счастьемъ. Сердце жъ друга

Дрожитъ при этомъ видѣ точно звуки

Звенящихъ струнъ. Фосфорный блескъ сіяетъ

Во слѣдъ гондолъ; напѣвы гондольеровъ

Звучатъ въ согласномъ хорѣ. На Ріальто

Порой мелькнетъ таинственная тѣнь

И скроется. Видъ освѣщенныхъ оконъ

Кой-гдѣ въ дворцахъ, да шпицы обелисковъ --

Вотъ все, что поражаетъ ночью взоръ

Въ громадномъ этомъ городѣ, рожденномъ

Изъ волнъ морскихъ и властвующемъ сушей.

Какъ сладостенъ спокойный этотъ часъ!

Хвала прекрасной ночи! Удалились

Тѣ грозныя предчувствія, которыхъ

Не могъ я одолѣть среди толпы.

Спокойно лягу я теперь на ложе

Подъ сладостнымъ вліяньемъ тишины.

Хотя, сказать по правдѣ, нѣтъ желанья

Предаться сну въ подобные часы.

(Слышенъ стукъ въ дверь).

Стучатъ. Чтобъ это значило? Кто можетъ !

Во мнѣ нуждаться въ этакую пору?

Входитъ Антоніо.

АНТОНІО.

Какой-то незнакомецъ къ вамъ пришелъ

И требуетъ настойчиво свиданья

По спѣшному вопросу.

ЛІОНИ.

Незнакомецъ?

АНТОНІО.

Лицо его, по крайней мѣрѣ, скрыто

Подъ складками плаща; но станъ и голосъ

Какъ-будто мнѣ знакомы. Я просилъ

Сказать, кто онъ, но, кажется, ему

Не хочется довѣриться иначе,

Какъ только вамъ. Онъ проситъ неотступно

Увидѣть васъ.

ЛІОНИ.

Престранный случай! Часъ

И самая манера такъ являться

Невольно подозрительны. Но, впрочемъ,

Едва ль тутъ можно ждать какой-нибудь

Опасности. Патриціевъ не рѣжутъ

У нихъ въ домахъ. Не надобно, однако,

И слишкомъ довѣряться; правда, я

Не зналъ враговъ въ Венеціи, но все же,

Впусти его, останься за дверями

Съ двумя-тремя людьми, чтобъ быть готовымъ

При случаѣ помочь мнѣ. Кто бы могъ,

Однако, это быть?

Антоніо уходитъ и возвращается съ Бертрамомъ, закутаннымъ въ плащъ.

БЕРТРАМЪ.

Синьоръ Ліони,

Мнѣ дорогъ каждый мигъ, a вамъ тѣмъ больше.

Ушлите прочь Антоніо: я долженъ

Открыться вамъ однимъ.

ЛІОНИ.

Бертрама голосъ!

Антоніо, ступай! (Антоніо уходитъ).

Чего ты хочешь,

Таинственная маска, въ этотъ часъ?

БЕРТРАМЪ (открываясь).

Я васъ, синьоръ, являюсь умолять

О милости. Вы бѣдняка Бертрама

Спасали много разъ -- не откажите

Ему доставить счастье и сегодня,

Его исполнивъ просьбу.

ЛІОНИ.

Ты знакомъ

Мнѣ съ юности, и я всегда былъ радъ

Помочь тебѣ въ дѣлахъ или карьерѣ,

Насколько могъ разсчитывать ты быть

Повышеннымъ на службѣ, по сословью

Въ которомъ ты родился. Я и нынче

Готовъ тебѣ помочь; но этотъ часъ

И дикій видъ, съ которымъ ты явился,

Невольно мнѣ внушаютъ подозрѣнье,

Что ты скрываешь что-то. Впрочемъ, я

Тебя все жъ долженъ выслушать. Въ какую

Попался ты бѣду?-- въ споръ? ссору? драку?

Пырнулъ ножомъ, какъ это зачастую

Случается y насъ? Когда ты только

Не пролилъ кровь патриція, то будь

На этотъ счетъ спокоенъ: я берусь

Тебя спасти. Но ежели убитъ

Тобой одинъ изъ насъ -- бѣги немедля!

Друзья и братья мертваго въ подобныхъ

Несчастныхъ приключеньяхъ значатъ больше

Въ Венеціи, чѣмъ всѣ ея законы.

БЕРТРАМЪ.

Я васъ благодарю, синьоръ; но только...

ЛІОНИ.

Что тамъ еще? Иль, можетъ быть, ты поднялъ

Злодѣйскій ножъ на члена Сорока?

О, если такъ -- бѣги и ни полслова

Объ этомъ никому. Конечно, я

Тебя сгубить не соглашусь; но если

Ты посягнулъ на нобиля, то долгъ мой

Мнѣ не позволитъ защитить тебя.

БЕРТРАМЪ.

Пришелъ сюда, напротивъ, я, синьоръ,

Чтобы спасти патриція отъ смерти,

A не затѣмъ, чтобъ кровь его пролить.

Но поспѣшимъ, вѣдь каждый краткій мигъ,

Потраченный напрасно, въ состояньи

Сгубить здѣсь жизнь. Сатурнъ смѣнилъ сегодня

На мечъ косу и на могильный пепелъ

Песокъ часовъ. Прошу, не выходите

Изъ дома завтра.

ЛІОНИ.

Мнѣ не выходить?

Что значитъ эта рѣчь? Къ чему угрозы?

БЕРТРАМЪ.

Къ чему разспросы? Объ одномъ прошу --

Исполните мольбу мою: останьтесь

Въ своемъ дворцѣ, какой бы шумъ иль гамъ

До васъ ни долеталъ: крикъ, ревъ толпы,

Рыданья, стоны женщинъ, вопль младенцевъ,

Стукъ копій и мечей, шумъ барабановъ,

Звонъ съ башенъ и церквей -- пусть это все

Сольется въ дикомъ хаосѣ: сидите

Спокойно y себя, пока набатъ

Не стихнетъ вновь и я не прибѣгу

Объ этомъ вамъ сказать.

ЛІОНИ.

Еще тебя

Я спрашиваю вновь: что это значитъ?

БЕРТРАМЪ.

И я еще вамъ повторю: оставьте

Напрасные разспросы. Заклинаю

Васъ всѣмъ, что только есть для васъ святого

На небѣ и землѣ, молю во имя

Достойныхъ вашихъ предковъ, чьей стезей

Хотите вы итти; молю во имя

Надежды вашей также быть отцомъ

Дѣтей достойныхъ васъ и вашихъ предковъ;

Молю всѣмъ тѣмъ, что въ жизни вы имѣли

Хорошаго и чистаго; молю

Всѣмъ тѣмъ, что вамъ когда-нибудь казалось

Способнымъ ужаснуть насъ въ этомъ мірѣ

Иль будущемъ; всѣмъ, наконецъ, добромъ,

Какое вы мнѣ сдѣлали, за что

Желалъ бы вамъ воздать я вдвое больше --

Останьтесь нынче дома подъ покровомъ

Своихъ боговъ! Довѣрьтесь безусловно

Тому, что я сказалъ для вашей пользы!

Иначе все потеряно!

ЛІОНИ.

Я точно

Теряюся въ догадкахъ и готовъ

Подумать -- не рехнулся ль ты? Какая

Грозитъ опасность мнѣ? Скажи, откуда

Взялись мои враги? И если точно

Такіе существуютъ, то какой же

Случайностью попалъ ты между ними?

A если, наконецъ, твои слова

Дѣйствительно правдивы, то зачѣмъ же

Все это мнѣ не сообщилъ ты прежде?

БЕРТРАМЪ.

Отвѣтъ мнѣ воспрещенъ. Въ концѣ-концовъ

Скажите мнѣ рѣшительно, хотите

Вы выйти вопреки моимъ словамъ?

ЛІОНИ.

Я не привыкъ бояться ложныхъ страховъ,

Не зная ихъ причины. Въ часъ Совѣта --

Когда бъ онъ ни назначенъ былъ -- навѣрно

Не буду я отсутствовать.

БЕРТРАМЪ.

Не тратьте

Напрасныхъ словъ; отвѣтьте прямо: точно

Рѣшились выйти вы?

ЛІОНИ.

Рѣшился твердо,

И силы нѣтъ, которая могла бы

Мнѣ помѣшать.

БЕРТРАМЪ.

Тогда пускай окажутъ

Вамъ милость небеса!

(Хочетъ уйти).

ЛІОНИ.

Постой! разстаться

Намъ такъ нельзя: не объ одномъ себѣ,

Какъ вижу я, мнѣ надобно подумать.

Я зналъ тебя давно, Бертрамъ.

БЕРТРАМЪ.

Вы съ дѣтства

Мнѣ были покровителемъ. Въ тѣ лѣта,

Когда холодный возрастъ не успѣлъ

Насъ научить различью состояній,

Играли вмѣстѣ мы, дѣлясь согласно

И радостью, и смѣхомъ, и слезами.

Отецъ мой состоялъ тогда кліентомъ

У вашего, a я былъ близокъ вамъ,

Почти какъ братъ. Такъ провели мы много

Счастливыхъ, свѣтлыхъ лѣтъ, и какъ отличны

Отъ нынѣшнихъ тѣ радостные дни!

ЛІОНИ.

Мнѣ кажется, то время позабыто

Тобою, a не мной.

БЕРТРАМЪ.

Нѣтъ, никогда

Его я не забуду -- и спасу

Васъ противъ вашей воли! Вы и послѣ

Остались мнѣ защитникомъ, когда

По званью своему достигли власти,

A я, бѣднякъ Бертрамъ, сталъ жить тяжелымъ

Трудомъ людей, такихъ какъ я. Пусть горе --

Обычный жребій слабыхъ -- часто было

Удѣломъ мнѣ: вы въ этомъ невиновны,

Напротивъ, ваша помощь постоянно

Меня спасала въ бѣдствіяхъ. Ни разу

Не видѣлъ я, чтобъ столько благородства

Вмѣщалось въ благородномъ по рожденью,

Какъ это видѣлъ въ васъ я, постоянномъ

Защитникѣ ничтожнаго Бертрама.

О, если бъ весь Сенатъ похожъ былъ въ этомъ

На васъ, мой благодѣтель!

ЛІОНИ.

Что ты хочешь

Сказать противъ Сената?

БЕРТРАМЪ.

Я? ни слова!

ЛІОНИ.

Я знаю, есть въ Венеціи немало

Бездомныхъ негодяевъ, постоянно

Стремящихся, при помощи измѣны,

Смутить покой и миръ. Глубокой ночью,

Закутавшись въ дырявые плащи,

Они угрюмо бродятъ въ захолустьяхъ,

Съ проклятьемъ на устахъ. Бродяги, воры,

Солдаты прежнихъ войнъ, подонки черни,

Всегдашніе буяны кабаковъ --

Вотъ та среда, которая даетъ

Наплывъ всей этой сволочи; но развѣ

Бывалъ ты съ ними? Съ нѣкоторыхъ поръ,

Я, правда, потерялъ тебя изъ виду,

Но ты всегда, насколько знаю я,

Велъ честную, порядочную жизнь,

Водился лишь съ хорошими, являлся

Всегда въ приличномъ видѣ. Что же нынче

Случилося съ тобой? Твой взглядъ угрюмъ,

Лицо и щеки впали, безпокойство

Сквозитъ во всѣхъ чертахъ твоихъ, какъ будто

Позоръ и муки совѣсти глубоко

Тебѣ терзаютъ душу.

БЕРТРАМЪ.

Стыдъ и горе

Дѣйствительно гнетутъ меня при видѣ

Той злобной тиранніи, чьимъ вліяньемъ

Въ Венеціи отравленъ даже воздухъ,

И люди, надышавшись имъ, доходятъ

До тѣхъ порывовъ бѣшенства, въ которомъ

Кончаютъ жизнь сраженные чумой.

ЛІОНИ.

Бертрамъ, Бертрамъ! ты сбитъ, я вижу, съ толку

Какимъ-нибудь мерзавцемъ! Эти рѣчи

И мысли -- не твои. Духъ недовольства

Навѣянъ на тебя чужимъ вліяньемъ

Какихъ-нибудь бездѣльниковъ; но мнѣ

Не хочется, чтобъ ты погибъ такимъ

Печальнымъ образомъ. Ты по натурѣ

Хорошъ и добръ и не рожденъ для низкихъ

Наклонностей, которыя хотятъ

Развить въ тебѣ порочные и злые.

Признайся мнѣ по совѣсти -- ты знаешь

Меня вѣдь хорошо -- скажи, какое

Затѣялъ ты съ друзьями злое дѣло?

За что я, лучшій другъ твой, сынъ того,

Кто также былъ настолько вѣрнымъ другомъ

Съ твоимъ отцомъ, что оба мы должны

Стараться передать такую жъ дружбу,

Когда еще не большую, въ грядущемъ

Въ наслѣдство нашимъ дѣтямъ, долженъ нынче

Съ тобой быть осторожнымъ и сидѣть,

Какъ дѣвочка отъ страха, взаперти?

БЕРТРАМЪ.

Не спрашивайте больше! Я обязанъ

Уйти отсюда прочь.

ЛІОНИ.

A мнѣ, конечно,

Придется быть убитымъ? Отвѣчай же,

Не это ли хотѣлъ ты мнѣ сказать,

Мой вѣрный другъ?

БЕРТРАМЪ.

Убитымъ? Кто сказалъ вамъ

Такое слово здѣсь? Вы лжете! Я

Его не говорилъ!

ЛІОНИ.

Да, это правда;

Но въ дикихъ и блуждающихъ глазахъ,

Какихъ въ тебѣ я не видалъ ни разу,

Сквозитъ лицо убійцы. Если ты

Пришелъ меня убить, то что жь ты медлишь?

Со мной оружья нѣтъ: рази безъ страха --

A тамъ бѣги! Повѣрь, я не куплю

Возможность жить позорною мольбою

Передъ людьми, подобными тебѣ,

Иль тѣмъ, кто подослалъ тебя.

БЕРТРАМЪ.

Скорѣе

Пролью свою я собственную кровь,

Чѣмъ каплю крови вашей! Соглашусь

Скорѣй сгубить десятки тысячъ жизней

Знатнѣйшихъ больше васъ, чѣмъ допущу

Кому-нибудь коснуться волоска

У васъ на головѣ.

ЛІОНИ.

Ну, если такъ,

То извини! Я вовсе не считаю

Себя настолько правымъ и достойнымъ,

Чтобъ былъ одинъ спасенъ я въ гекатомбѣ,

Грозящей столькимъ знатнымъ. Но скажи,

Однако мнѣ, кому грозитъ опасность

И кто грозитъ?

БЕРТРАМЪ.

Венеція y насъ

Похожа на семью, въ которой вѣчно

Господствуетъ раздоръ, и потому

Всѣ эти подстрекатели погибнутъ

Сегодня до разсвѣта.

ЛІОНИ.

Что ни дальше,

То все чуднѣй и, сверхъ того, ужаснѣй!

Во всякомъ, впрочемъ, случаѣ я вижу,

Что я иль ты, a можетъ быть и оба,

Мы здѣсь въ опасности, a потому

Рѣшись сказать все прямо! Вѣрь, что этимъ

Ты совершишь великій, славный подвигъ.

Спасти кого-нибудь почетнѣй вдвое,

Чѣмъ погубить, и погубить тайкомъ.

Ужель себя считаешь ты способнымъ

На этакую роль? Стыдись, Бертрамъ!

Иль ты изъ тѣхъ людей, которымъ будетъ

Носить пріятно предъ толпой народа

Отрубленную голову того,

Кто былъ тебѣ всегда сердечнымъ другомъ?

Судьба же эта, очень вѣроятно,

Грозитъ сегодня мнѣ, затѣмъ, что я

Далъ клятву, несмотря ни на какія

Опасности, пойти во что бъ ни стало,

Коль скоро ты не скажешь мнѣ, какія

Причины привели тебя сюда

Съ твоею странной просьбой.

БЕРТРАМЪ.

Неужели жъ

Нѣтъ средствъ мнѣ васъ спасти! Часы бѣгутъ,

Вы губите себя! Вы, мой спаситель,

Вѣрнѣйшій другъ, единственный изъ всѣхъ

Оставшійся мнѣ вѣрнымъ въ дни невзгоды!

О! я молю -- не дѣлайте меня

Измѣнникомъ! Позвольте васъ спасти,

Оставшись вмѣстѣ честнымъ!

ЛІОНИ.

Что за честность

Въ толпѣ убійцъ? A что же до названья

Измѣнника, то имъ бываетъ тотъ,

Кто возстаетъ на власть и государство.

БЕРТРАМЪ.

Кто клятву далъ быть вѣрнымъ предпріятью

Своихъ друзей, тотъ связанъ этимъ больше,

Чѣмъ клятвою закону. По моимъ

Понятіямъ, не сыщется на свѣтѣ

Измѣнника гнуснѣй того, кто, бывъ

Почтенъ довѣрьемъ друга, поражаетъ

Его своимъ кинжаломъ.

ЛІОНИ.

Кто жъ берется

Вонзить кинжалъ мнѣ въ сердце?

БЕРТРАМЪ.

Вѣрь, не я!

Я радъ пойти на все, но не на это!

Ты не умрешь и можешь самъ судить,

Насколько ты мнѣ дорогъ, если я

Рискую жизнью многихъ!... Что сказалъ я?--

Не жизнью, a свободой поколѣнья

Грядущаго... И все затѣмъ, чтобъ только

Не быть убійцей, какъ меня напрасно

Ты звалъ сейчасъ. Итакъ, молю еще разъ --

Не выходи изъ дома до утра.

ЛІОНИ.

Потеря словъ! Я выйду и немедля!

БЕРТРАМЪ.

Ну, если такъ, то пусть погибнетъ лучше

Венеція, чѣмъ другъ мой. Я открою

Все тотчасъ же: разстрою, измѣню,

Предамъ друзей! Смотри, какимъ мерзавцемъ

Ты дѣлаешь меня!

ЛІОНИ.

Скажи скорѣе,

Что дѣлаю тебя я благороднымъ

Спасителемъ отечества и друга.

Не медли же! Все, что захочешь ты

Въ награду для себя иль въ гарантію,

Что будешь ты не тронутъ,-- я ручаюсь

Тебѣ за все! Почетъ, богатство, знатность,

Все, словомъ, то, чѣмъ воздаетъ отчизна

Сынамъ своимъ, не исключая сана

Патриція, получишь ты, будь только

Со мною откровененъ.

БЕРТРАМЪ.

Я раздумалъ!

Нельзя такъ поступать! Какъ ни люблю я

Тебя отъ всей души моей, въ чемъ можетъ

Служить тебѣ послѣднимъ, но немалымъ

Ручательствомъ, что я пришелъ сюда,

Я все жъ скажу, что, выполнивъ свой долгъ,

Какимъ тебѣ обязанъ я, мнѣ надо

Исполнить долгъ и родинѣ. Прощай!

Намъ больше не видаться въ этомъ свѣтѣ!

ЛІОНИ.

Ого! Вотъ какъ! Антоніо! и Педро!

Заприте дверь! Схватить его! Смотрите,

Однако, чтобъ ему не причинили

Чего-нибудь дурного.

(Вооруженные слуги схватываютъ Бертрама).

Дайте мнѣ

Мой мечъ и плащъ! да приказать немедля

Подать гондолу съ четырьмя гребцами

Мнѣ къ пристани!

(Антоніо уходитъ).

Ну, живо! Мы сейчасъ

Отправимся съ Джіованни Градениго

И Марко Корнаро. Бертрамъ, не бойся!

Я долженъ это сдѣлать, чтобъ спасти

Тебя же отъ опасности, какая

Грозитъ намъ всѣмъ.

БЕРТРАМЪ.

Куда же вы хотите

Меня вести?

ЛІОНИ.

Сперва въ Совѣтъ, a тамъ

Поѣдемъ къ дожу.

БЕРТРАМЪ.

Къ дожу?

ЛІОНИ.

Да! вѣдь онъ

Глава республики.

БЕРТРАМЪ.

Быть можетъ, будетъ

Главой ея съ разсвѣтомъ.

ЛІОНИ.

Что за бредни?

Но, впрочемъ, мы узнаемъ скоро все.

БЕРТРАМЪ.

Вы въ томъ убѣждены?

ЛІОНИ.

О, да! насколько

Позволятъ мѣры кротости, a если

Не будетъ ихъ достаточно, тогда

Совѣтъ найдетъ иныя убѣжденья:

Въ подвалахъ Марка, знаешь ты, есть тюрьмы,

A въ нихъ орудья пытки.

БЕРТРАМЪ.

Дѣлай съ ними

Что хочешь до зари; ея недолго

Теперь осталось ждать. Скажи еще

Два-три подобныхъ слова -- и тебѣ

Придется умереть такою жъ смертью,

Какою ты грозить задумалъ мнѣ.

(Антоніо возвращается).

АНТОНІО.

Гондола подана, синьоръ, и все

Исполнено по вашему приказу.

ЛІОНИ.

Свести его въ гондолу и стеречь,

Какъ глазъ во лбу. Дорогой къ Градениго

Я объяснюсь съ тобой еще, Бертрамъ.

(Уходитъ).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Комната во дворцѣ Дожа.

Дожъ и его племянникъ Бертуччіо Фальеро.

ДОЖЪ.

Собрался ль нашъ отрядъ?

БЕРТУЧЧІО.

Онъ весь готовъ

Съ оружьемъ на площадкѣ Санто-Поло

И только ждетъ сигнала. Я пришелъ

Принять отъ васъ послѣдніе приказы.

ДОЖЪ.

Досадно мнѣ, что намъ не удалось

Собрать людей изъ лена Валь-Марино;

Но срокъ былъ слишкомъ кратокъ и теперь

Объ этомъ думать поздно.

БЕРТУЧЧІО.

Я, напротивъ,

Считаю это лишнимъ. Сборъ подобной

Большой толпы навлекъ бы подозрѣнье,

А, сверхъ того, вассалы Валь-Марино,

При всей примѣрной храбрости, чрезчуръ

Способны на раздоры и едва ли бъ

Съумѣли сохранить, какъ надо, въ тайнѣ

Затѣянное дѣло до минуты,

Когда придется драться.

ДОЖЪ.

Ты, пожалуй,

Отчасти правъ, но ужъ зато, когда

Пришла бъ минута битвы, то едва ли бъ

Могли мы отыскать людей надежнѣй

И преданнѣй. Вѣдь челядь деревень

Хранитъ въ себѣ ненарушимо вѣрно

Привязанность иль ненависть къ тому

Иль этому патрицію, если

Расходится однажды, то пощады

Не жди никто. Крестьяне Валь-Марино

По знаку ихъ владѣльца будутъ бить

Кого велятъ, не разбирая друга

Иль недруга. Какое дѣло имъ,

Что это Градениго иль Корнаро,

Марчелло иль Фоскари? Не въ привычку

Имъ разбирать пустыя имена

Иль уважать гражданское значенье

Сенаторовъ. Ихъ сюзеренъ одѣтъ

Броней, какъ храбрый воинъ, a не тогой.

БЕРТУЧЧІО.

У насъ людей достаточно и такъ,

A что до чувствъ, которыя питаютъ

Они къ врагамъ, то я за нихъ ручаюсь.

ДОЖЪ.

Конечно, жребій брошенъ; но при этомъ

Я все жъ скажу, что если бъ надо было

Сражаться въ чистомъ полѣ, я всегда

Надѣялся бы больше на своихъ

Вассаловъ изъ крестьянъ. Не разъ я видѣлъ,

Какъ въ жаркой сѣчѣ съ гуннами они

Прорѣзывали строй враговъ, какъ солнце

Пронзаетъ гряды тучъ, тогда, какъ ваши

Испуганные граждане скрывались

Въ обозѣ и шатрахъ, пугаясь звука

Своихъ побѣдныхъ трубъ. Когда опасность

Ничтожна, ваши граждане дерутся,

Какъ стая львовь, чей образъ нарисованъ

На ихъ знаменахъ; но коль скоро дѣло

Не шуточно -- ты пожелалъ, навѣрно бъ,

Имѣть, какъ я, въ резервѣ строй крестьянъ.

БЕРТУЧЧІО.

Услышавъ эти рѣчи, я дивлюсь,

Какъ скоро вы рѣшились на возстанье.

ДОЖЪ.

Подобныя дѣла должны свершаться

Иль вдругъ, иль никогда! Едва успѣлъ я

Заставить замолчать въ моей душѣ

Остатокъ чувства совѣсти, который

Меня тревожитъ мыслью о минувшемъ,

Рѣшился я затѣянный ударъ

Нанесть тотчасъ,-- во-первыхъ, для того,

Чтобы пресѣчь возможность возвращенья

Подобныхъ чувствъ, a во-вторыхъ, затѣмъ,

Что изо всѣхъ товарищей я вѣрю

Въ испытанную храбрость только двухъ:

Филиппо Календаро и Бертуччьо.

Легко случиться можетъ, что межъ нихъ

Отыщется сегодня точно также

Измѣнникъ, какъ мгновенно поголовно

Они вчера возстали на Сенатъ;

Но разъ придется имъ въ рукахъ съ оружіемъ

Идти впередъ, ихъ собственная польза

Пробудитъ храбрость въ каждомъ. Стоитъ разъ

Увидѣть кровь, чтобъ въ сердцѣ человѣка

Проснулось чувство Каина, оно

Въ душѣ y всѣхъ хоть и таится

До времени на днѣ. Ты самъ увидишь,

Что люди эти сдѣлаются всѣ

Похожи на волковъ. Кровь возбуждаетъ

Желанье новой крови точно такъ же,

Какъ кубокъ предъ обѣдомъ насъ влечетъ

Скорѣй начать пирушку. Я увѣренъ,

Что разъ пойдетъ рѣзня -- намъ вдвое будетъ

Труднѣй остановить ихъ, чѣмъ заставить

Идти впередъ, a до того, нерѣдко,

Малѣйшій знакъ, ничтожный голосъ, слово

Способны измѣнить всю ихъ рѣшимость.

Который часъ, однако?

БЕРТУЧЧІО.

Надо ждать

Разсвѣта каждый мигъ.

ДОЖЪ.

Такъ не пора ли

Велѣть ударить въ колоколъ? На мѣстѣ ль

Назначенные люди?

БЕРТУЧЧІО.

Да, теперь

Они ужъ тамъ; но я велѣлъ дождаться,

Особаго приказа для сигнала,

Который передастся чрезъ меня.

ДОЖЪ.

Ты сдѣлалъ хорошо. Когда жъ дождемся

Мы, наконецъ, чтобъ яркій свѣтъ утра

Заставилъ скрыться звѣзды? Я рѣшился

Давно на все, и даже то усилье,

Которое я сдѣлалъ надъ собой,

Чтобъ съ твердостью признать необходимость

Исправить зло желѣзомь и огнемъ,

Мнѣ придаетъ тѣмъ болѣе теперь

Спокойствія. Я, признаюсь, глубоко

Взволнованъ былъ и плакалъ передъ мыслью

О тяжкомъ этомъ долгѣ; но сомнѣнья

Мои прошли, и я смотрю въ лицо

Грозящей бури намъ, какъ смѣлый кормчій

На смѣломъ адмиральскомъ кораблѣ.

Но можешь ли представить ты, племянникъ,

Что мнѣ рѣшимость эта обошлась

Тяжелѣй во сто разъ, чѣмъ при бывалыхъ

Не разъ со мною случаяхъ, когда

Я велъ войска въ сраженья противъ цѣлыхъ

Народовъ и племенъ, навѣрно зная,

Что въ битвѣ лягутъ тысячи. Да! да!

Пролить потокъ развратной, гнусной крови

Изъ жилъ немногихъ деспотовъ -- за что

Безсмертье заслужилъ Тимолеонъ --

Труднѣе мнѣ, чѣмъ выносить опасность

И трудъ военной жизни!

БЕРТУЧЧІО.

Я душевно

Радъ видѣть то, что духъ благоразумья,

Какимъ вы отличалися всегда,

Помогъ вамъ укротить порывы страсти

До вашего рѣшенья.

ДОЖЪ.

Я такимъ

Былъ весь мой вѣкъ. Волненье возмущало

Меня всегда лишь въ первый приступъ страсти,

Искавшей разразиться, но едва

Пора являлась дѣйствовать, я тотчасъ

Вновь дѣлался спокоенъ, какъ ряды

Убитыхъ тѣлъ, лежавшихъ предо мною.

Характеръ мой былъ хорошо извѣстенъ

Моимъ врагамъ, успѣвшимъ довести

Меня до состоянія, въ которомъ

Я нахожусь теперь. Они считали,

Что я ужасенъ только въ первый мигъ

Наплыва ярой страсти и умѣю

Смирять ее потомъ, но, къ сожалѣнью,

Они забыли то, что есть обиды,

Которыя отмщаются не вдругъ

Въ моментъ ихъ нанесенья, а, напротивъ,

По зрѣломъ и холодномъ разсужденьи.

Гдѣ спитъ законъ, тамъ не заснетъ въ сердцахъ

Желанье правосудья, и нерѣдко

Обиженный, желая мстить, приноситъ

Съ тѣмъ вмѣстѣ пользу обществу, карая

Виновныхъ за себя. Его поступокъ

Тогда вполнѣ похваленъ. Но, однако,

Разсвѣтъ ужъ занялся. Взгляни: твои

Глаза моихъ моложе. Свѣжесть утра

Слышна въ прохладномъ воздухѣ, и море,

Мнѣ кажется, становится свѣтлѣй.

БЕРТУЧЧІО.

Вы правы; свѣтъ зари подернулъ небо.

ДОЖЪ.

Такъ съ Богомъ же! Ступай и прикажи

Сейчасъ ударить въ колоколъ, a тамъ

Спѣши идти съ отрядомъ нашимъ прямо

Къ стѣнамъ дворца. Я встрѣчусь тамъ съ тобою;

Шестнадцать предводителей и ихъ

Сомкнутыя колонны проберутся

Различными путями. Не забудь

Лишь главнаго: занять парадный входъ.

Я не хочу довѣрить истребленья

Совѣта десяти кому-нибудь

Иному, кромѣ насъ. Съ толпой же прочихъ

Патриціевъ покончить могутъ руки

И менѣе испытанныхъ друзей.

Пускай вездѣ кричатъ: "Спаси насъ, Маркъ!

Враги стоятъ предъ гаванью! Къ оружью!

Патронъ нашъ и свобода!" Торопись же!

Пора пришла!

БЕРТУЧЧІО.

Прощайте, добрый дядя!

Я встрѣчу васъ свободнымъ и монархомъ,

Иль больше мы не свидимся.

ДОЖЪ.

Поди

Ко мнѣ, Бертуччьо мой! Дай мнѣ обнять

Тебя на разставанье. Поспѣшай же;

Заря встаетъ. Когда ты встрѣтишь нашихъ

Товарищей -- пришли меня объ этомъ

Увѣдомить, a тамъ пускай набатъ,

Какъ Божій громъ, раздастся съ башни

Марка!

(Бертуччіо уходитъ.)

ДОЖЪ (одинъ).

Уходитъ онъ и каждый шагъ его

Отдастся въ комъ-нибудь потерей жизни.

Свершится рокъ! Ужасный ангелъ смерти

Витаетъ надъ Венеціей, и если

Еще надъ ней не пролилъ чаши гнѣва,

То только потому, что роковой

Его полетъ походитъ на паренье

Орла въ свободномъ воздухѣ, когда,

Избравъ себѣ добычу и сдержавши

На мигъ полетъ, бросается онъ вновь

Съ удвоенною силой и пронзаетъ

Смертельнымъ клювомъ жертву. Какъ, однако,

Свѣтлѣетъ небо медленно! Спѣши,

Желанный день! Я не привыкъ разить

Враговъ во тьмѣ, чтобъ мечъ не зналъ ошибки.

A ты лазурь волны! не мало разъ

Видалъ я, какъ краснѣла ты подъ кровью

Арабовъ, генуэзцевъ или гунновъ!

Лилась при томъ и кровь венеціанцевъ,

Но кровь побѣдной славы ихъ; теперь же

Зардѣешься, свободная волна,

Другою кровью ты! Насъ не утѣшитъ

При этомъ мысль, что варварская кровь

Здѣсь льется точно такъ же, въ этомъ страшномъ

Потокѣ пурпура. Друзья ль, враги ли

Должны погибнуть нынче,-- это будутъ

Все жъ граждане и дѣти одного

Отечества. И я -- прожившій больше,

Чѣмъ восемьдесятъ лѣтъ, занявшій постъ

Хранителя отчизны, пробуждавшій

Такой восторгъ, что тысячи народа

Бросали шапки въ воздухъ, оглашая

Его мольбой, чтобъ Божья благость

Ниспала на чело мое, со славой

И долгимъ, мирнымъ вѣкомъ -- я теперь

Увижу этотъ день. Но, впрочемъ, чѣмъ бы

Ни кончилось -- день этотъ, чья судьба

Отмѣтится ужаснымъ чернымъ знакомъ

Въ календаряхъ, начнетъ собою эру

Иной, счастливой жизни. Дожъ Дандоло,

Прожившій девяносто съ лишнимъ лѣтъ,

Разилъ всю жизнь враговъ и отказался

Принять вѣнецъ монарха. Я готовъ

На это точно также, но за то

Отдамъ свободу родинѣ, хоть, правда,

Дурнымъ, ужаснымъ средствомъ, но конецъ

Оправдываетъ все. Людскую кровь

Не цѣнятъ часто ни во что, но ложно

Людскою будетъ даже и назвать

Кровь низкихъ этихъ деспотовъ. Они,

Какъ злой Молохъ, питаются, напротивъ,

Людскою кровью сами, но пришла

Теперь пора отправить ихъ въ могилы,

Которыя такъ щедро населяли

Они своими ближними. О, міръ!

О, родъ людской! Скажи: что ты такое

Со сбродомъ всѣхъ пустыхъ твоихъ понятій,

Какимъ даешь ты имя добрыхъ дѣлъ?

Зачѣмъ должны карать мы преступленье

Такимъ же преступленьемъ? Убивать

До времени людей, тогда какъ смерть

Взяла бы ихъ сама чрезъ два--три года,

Излишнимъ сдѣлавъ мечъ? Къ чему я самъ,

Доживъ до лѣтъ, недальнихъ до предѣла

Иной, загробной жизни, посылаю

Теперь туда людей точь въ точь герольдовъ

Предвѣстниками мнѣ? Но, впрочемъ, что

Объ этомъ разсуждать!

(Минута молчанья).

Чу! что я слышу?

Мнѣ кажется вдали раздался говоръ

И звукъ шаговъ, идущихъ дружнымъ маршемъ!

Иль это мнѣ почудилось? Насъ часто

Обманываетъ такъ воображенье

Въ минуты ожиданья! Знакъ не поданъ,

И посланный племянника теперь

Быть долженъ ужъ въ дорогѣ. Можетъ статься,

Что въ этотъ самый мигъ скрипитъ на петляхъ

Тяжелая окованная дверь,

Ведущая на башню, гдѣ виситъ

Громадный мѣдный колоколъ, ужасный

Вѣщатель смерти дожей или бѣдъ,

Постигшихъ государство. Пусть же онъ

Исполнитъ нынче долгъ свой! Пусть вздрогнутъ

Въ основахъ стѣны башни подъ послѣднимъ

Его зловѣщимъ звономъ! Что же это,

Однако, можетъ значить? Тишина!

Я самъ готовъ пойти туда, но постъ мой

Нужнѣе здѣсь. Вокругъ меня должны

Столпиться всѣ; во мнѣ та связь и сила,

Которыми скрѣпляется различье

Намѣреній и цѣлей, постоянно

Мѣшающихъ подобнымъ предпріятьямъ.

Я долженъ поддержать геройство въ слабыхъ

Затѣмъ, что если надо ожидать

Рѣшительной рѣзни -- она навѣрно

Случится здѣсь, въ стѣнахъ дворца. Я долженъ

Остаться здѣсь, какъ слѣдуетъ главѣ

Задуманнаго дѣла. Чу! идутъ!

Ужели это посланный Бертуччьо?

Успѣлъ ли онъ? зачѣмъ онъ здѣсь?

Входитъ офицеръ со стражей.

ДОЖЪ.

Они!

Пропало все! Но все жъ я долженъ сдѣлать

Еще одно усилье.

ОФИЦЕРЪ.

Дожъ! ты плѣнникъ

За тяжкую измѣну государству.

ДОЖЪ.

Я плѣнникъ? я? твой герцогъ? кто позволилъ

Себѣ такую дерзость? Кто назвалъ

Измѣнникомъ меня, скрывая этимъ

Свою измѣну самъ?

ОФИЦЕРЪ (показывая бумагу).

Вотъ приказанье

Совѣта Десяти.

ДОЖЪ.

Зачѣмъ и гдѣ

Собрался ихъ совѣтъ? Иль ты не знаешь,

Что онъ законенъ только, если герцогъ

Присутствуетъ въ собраньи? Эта жъ должность

Лежитъ на мнѣ такъ точно, какъ твоя

Обязанность сейчасъ мнѣ дать дорогу,

Иль проводитъ къ Совѣту Десяти.

ОФИЦЕРЪ.

Слова твои напрасны. Онъ собрался

По экстреннымъ дѣламъ въ монастырѣ

Спасителя, a не въ обычной залѣ,

ДОЖЪ.

Ты смѣешь быть ослушникомъ?

ОФИЦЕРЪ.

Служу я

Венеціи и буду ей служить

По данной клятвѣ вѣрно. У меня

Въ рукахъ приказъ правительства.

ДОЖЪ.

Въ приказѣ

Законной силы нѣтъ, покуда герцогъ

Его не подписалъ; приказъ же, данный

Такимъ путемъ, преступенъ. Развѣ жизнь

Тебѣ не дорога, что ты дерзаешь

Брать на себя отвѣтственность за акты,

Противные закону?

ОФИЦЕРЪ.

Я обязанъ

Исполнить, что велятъ, не разсуждая.

Мнѣ велѣно стеречь тебя; судить же

И дѣлать заключенья я не вправѣ.

ДОЖЪ (въ сторону).

Мнѣ только бы продлить немного время,

Пока раздастся звонъ. Тогда пойдетъ

Все хорошо. Спѣши, спѣши, племянникъ!

Теперь нашъ жребій брошенъ на вѣсы!

Кто бъ ни былъ побѣдителемъ: народъ ли

Со мной въ главѣ, иль бѣдная толпа

Рабовъ съ своимъ Сенатомъ -- побѣжденныхъ

Равно постигнетъ гибель.

(Раздается звонъ большого колокола Святого Марка).

Звонъ! раздался

Желанный звукъ! (Стражѣ).

Вы слышите ли стая

Наемщиковъ, покорныхъ лишь изъ страха

Лишиться заработка? Этотъ звукъ

Вашъ приговоръ! Гуди, гуди сильнѣе,

Могучій звонъ! Какой теперь цѣной,

Бездѣльники, придется заплатить

За ваше преступленье вамъ?

ОФИЦЕРЪ,

Проклятье!

Эй! на-голо мечи -- и стерегите

Входную дверь! Когда намъ не удастся

Заставить замолчать сейчасъ же этотъ

Проклятый звонъ -- все кончено! Должно быть,

Мой посланный не понялъ приказанья,

Иль сбился на пути, внезапно. встрѣтивъ

Нежданную помѣху. Сбѣгай живо,

Ансельмъ, на колокольню; я останусь

Здѣсь съ прочими.

(Часть стражей уходитъ).

ДОЖЪ.

Несчастный, трепещи!

Проси себѣ прощенья, если только

Ты цѣнишь жизнь! Ей суждено продлиться

Не болѣе минуты. Разсылай

Теперь своихъ бездѣльниковъ; имъ больше

Сюда не возвратиться.

ОФИЦЕРЪ.

Если такъ,

Они умрутъ при честномъ исполненьи

Того, что имъ приказано, какъ я.

ДОЖЪ.

Глупецъ! глупецъ! ты думаешь орелъ

Польстится на подобную добычу,

Какъ ты съ твоею сволочью? Живи,

Пока не навлечешь себѣ погибель

По собственной винѣ; и если души,

Подобныя твоей, способны видѣть

Свѣтъ истины, тогда учись хоть знать,

Что значитъ быть свободнымъ.

ОФИЦЕРЪ.

Ты жъ учись

Покамѣстъ быть подъ стражей. Звонъ умолкъ,

Проклятый знакъ, которымъ вы хотѣли

Спустить ватагу черни на Сенатъ!

Онъ точно прогудѣлъ рѣшенье смерти,

Но только не Сенату.

ДОЖЪ.

Стихло все!

Спасенья нѣтъ!

ОФИЦЕРЪ.

Ну, что ты скажешь, дожъ?

Иль будешь ты еще меня винить

Въ измѣнѣ и откажешься сознаться,

Что я исполнилъ долгъ?

ДОЖЪ.

Молчи, бездѣльникъ!

Ты совершилъ дѣйствительно поступокъ,

Вполнѣ тебя достойный: добылъ плату

За кровь мою! Купившіе за деньги

Твои труды, съумѣютъ наградить

Тебя за это щедро. Но, однако,

Не забывай, что ты сюда явился

Меня стеречь, a не болтать, какъ это

Сказалъ мнѣ самъ. Такъ исполняй же долгъ

Свой въ точности. Хоть я теперь и плѣнникъ,

Но все еще твой герцогъ.

ОФИЦЕРЪ.

Въ этомъ я

Вполнѣ послушенъ вамъ и не позволю

Ничѣмъ затронуть вашъ высокій санъ.

ДОЖЪ (въ сторону).

Теперь могу я только умереть.

A какъ успѣхъ былъ близокъ! Какъ охотно

Я умеръ бы среди его разгара!

И вотъ какъ долженъ пасть я!

Стража возвращается съ арестованнымъ Бертуччіо Фальеро.

2-й офицеръ.

Мы схватили

Его y двери башни, гдѣ набатъ

Раздался по его распоряженью

Приказомъ герцога.

1-й офицеръ.

Стоитъ ли стража

У всѣхъ дверей и входовъ во дворецъ?

2-й офицеръ.

Стоитъ вездѣ. Теперь ужъ, впрочемъ, въ этомъ

Нѣтъ надобности больше; всѣ вожди

Закованы, a нѣкоторыхъ даже

Потребовали въ судъ. Сообщники

Разсѣяны и многихъ захватили.

БЕРТУЧЧІО.

О, дядя! дядя!

ДОЖЪ.

Пользы нѣтъ бороться

Съ несчастною судьбой! Былая слава

Покинула нашъ домъ.

БЕРТУЧЧІО.

Кто могъ представить

Такой исходъ? Одной минутой раньше бъ...

ДОЖЪ.

Минута та могла бы измѣнить

Дѣла вѣковъ -- и это ужъ одно

Насъ подаритъ безсмертіемъ навѣки!

Мы встрѣтимъ смерть, какъ люди, для которыхъ

Тріумфъ не заключается въ одномъ

Успѣхѣ предпріятья! Что бъ въ грядущемъ

Ни ждало насъ, мы оба встать съумѣемъ

Съ судьбой лицомъ къ лицу. Не содрогайся!

Все кончится въ минуту! Я готовъ бы

Испить одинъ ту чашу; но коль скоро

Они заставятъ насъ итти съ тобою

Однимъ путемъ -- намъ должно показать,

Что мы вполнѣ достойны нашихъ предковъ

И насъ самихъ.

БЕРТУЧЧІО.

Повѣрь, почтенный дядя,

Что я не осрамлю тебя.

1-Й ОФИЦЕРЪ.

Синьоры!

Намъ данъ приказъ васъ размѣстить немедля

Въ отдѣльные покои до поры,

Когда Совѣтъ васъ пригласитъ къ допросу.

ДОЖЪ.

Къ допросу? насъ? Ужель они хотятъ

Такъ далеко завесть свою насмѣшку?

Пускай они поступятъ съ нами такъ же,

Какъ мы хотѣли съ ними, но къ чему

Все это представленье? Наши ставки

Въ игрѣ вѣдь были равны. Мы играли

На жизнь иль смерть -- ударъ достался имъ,

Хотя они и взяли перевѣсъ

Фальшивыми костями. Кто же былъ

Іудой нашимъ здѣсь?

1-Й ОФИЦЕРЪ.

Я не могу

На это вамъ отвѣтить.

БЕРТУЧЧІО.

Я отвѣчу

Вамъ за него. Іудой былъ Бертрамъ.

Онъ и теперь подробно разъясняетъ

Доносъ свой гнусный Юнтѣ.

ДОЖЪ.

Какъ! Бертрамъ?

Тотъ бергамасецъ? О, судьба! какими

Ничтожными ты средствами спасаешь

Иль губишь насъ порой! И эта тварь,

Предательствомъ запятнанная дважды,

Теперь заслужитъ почести и славу,

Какъ гуси Капитолія, чьимъ крикомъ

Былъ пробужденъ заснувшій римскій станъ

За что достойно заслужилъ

Себѣ тріумфъ, тогда какъ Манлій, спасшій

Отъ галловъ стѣны города, былъ сброшенъ

Съ Тарпейскаго утеса.

1-Й ОФИЦЕРЪ.

Онъ замыслилъ

Измѣну государству и искалъ

Въ немъ сдѣлаться тираномъ.

ДОЖЪ.

Онъ хотѣлъ

Исправить то, что спасъ!.. Но, впрочемъ, что

Объ этомъ толковать намъ! Исполняйте

Свою обязанность.

1-Й ОФИЦЕРЪ.

Бертуччьо, мы

Должны васъ помѣстить теперь отдѣльно

Во внутреннихъ покояхъ.

БЕРТУЧЧІО.

До свиданья,

Почтенный, добрый дядя! Если намъ

Не суждено увидѣться предъ смертью,

То, можетъ быть, они позволятъ вмѣстѣ

Зарыть хоть наши трупы.

ДОЖЪ.

Да! такъ будемъ

Мы вмѣстѣ и на небѣ! наши души

Исполнятъ то, что стало не подъ силу

Для бренныхъ нашихъ тѣлъ! Враги не могутъ

Заставить истребить въ сердцахъ потомства

Разсказъ о тѣхъ, которые хотѣли

Низвергнуть злобныхъ деспотовъ съ ихъ троновъ.

Въ грядущемъ нашъ примѣръ найдетъ себѣ

Достойныхъ подражателей, хоть, правда,

До этого придется долго ждать!

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Зала Совѣта Десяти. Засѣданіе Юнты, составленной изъ членовъ Совѣта и сенаторовъ для суда надъ Марино Фальеро и его сообщниками.

Израэль, Бертуччіо и Календаро подъ стражей, Бенинтенде, Бертрамъ, Ліони, офицеры и стража.

БЕНИНТЕНДЕ.

Теперь, въ виду открытаго вполнѣ

Ихъ замысла, намъ остается только

Прочесть закоренѣлымъ этимъ людямъ

Ихъ приговоръ -- печальный долгъ, равно

Для нихъ и для судей. Увы! зачѣмъ

Жестокая судьба опредѣлила

Исполнить это мнѣ? За что должны

Дни моего достойнаго служенья

Отечеству отмѣтиться въ грядущемъ

Разсказомъ о такой безумно-гнусной

Измѣнѣ государству, такъ давно

Прославленному въ мірѣ, какъ оплотъ

Всѣхъ христіанъ отъ еретичныхъ грековъ,

Коварныхъ, злобныхъ гунновъ, сарацинъ

И варваровъ такихъ же точно, франковъ!

Прекрасный чудный городъ, чьимъ стараньемъ

Открытъ Европѣ путь къ неисчислимымъ

Богатствамъ Индіи! Народъ, чья храбрость

Дала послѣднимъ римлянамъ возможность

Спастись отъ ордъ Аттилы! Городъ, бывшій

Всегда царицей моря! сокрушившій

Достойно гордость Генуи--и онъ-то

Чуть не погибъ теперь отъ горсти низкихъ,

Потерянныхъ людей, рискнувшихъ жизнью

Затѣмъ, чтобъ погубить его! Пускай же

Они умрутъ за это!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Мы готовы --

И жаждемъ умереть, благодаря

Стараньямъ вашей пытки.

БЕНИНТЕНДЕ.

Если вы

Хотите что-нибудь открыть суду

И тѣмъ смягчить суровость вашей казни,

Мы выслушаемъ васъ. На это время

Покамѣстъ не ушло, и вы могли бы

Воспользоваться имъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Мы здѣсь затѣмъ,

Чтобъ слушать васъ, a не болтать напрасно.

БЕНИНТЕНДЕ.

Преступность ваша ясна изъ признаній,

Какія предъ судомъ открыли ваши

Сообщники, и также изъ другихъ

Побочныхъ обстоятельствъ. Намъ, однако,

Хотѣлось бы услышать откровенный

Разсказъ отъ васъ самихъ о вашемъ гнусномъ

Прошедшемъ замыслѣ. Теперь вы оба

Стоите на границѣ бездны смерти,

Откуда нѣтъ возврата -- потому

Раскаянье одно принесть вамъ можетъ

Добро и здѣсь, и въ небѣ. Говорите жъ,

Чего вы добивались?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Правосудья.

БЕНИНТЕНДЕ.

Еще чего?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Свободы.

БЕНИНТЕНДЕ.

Ты коротокъ

Въ своихъ словахъ.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Не мудрено: вѣдь я

Воспитанъ, какъ солдатъ, не какъ сенаторъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Ты, можетъ быть, задумалъ возбудить

Участіе такимъ отвѣтомъ въ судьяхъ,

Отсрочить время казни?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я, напротивъ,

Хочу, чтобъ судъ вашъ поступилъ поспѣшнѣй,

Чѣмъ скоръ я былъ въ отвѣтахъ. Казнь мнѣ будетъ

Сноснѣй, чѣмъ ваша милость.

БЕНИНТЕНДЕ.

Это все,

Что ты сказать имѣешь предъ Совѣтомъ?

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Ступайте къ палачамъ своимъ: пускай

Они передадутъ вамъ тѣ признанья,

Какія имъ мы сдѣлали подъ пыткой!

Иль прикажите насъ пытать сначала!

У насъ еще осталась капля крови

И искра чувства въ членахъ! Но на это

Согласны вы не будете. Когда бы

Случилось, что, не выдержавъ страданій,

Мы умерли подъ пыткою на дыбѣ,

Покрытой нашей кровью -- вы бъ лишились

Возможности тогда устроить нашей

Публичной казнью зрѣлище толпѣ,

Чтобъ запугать враговъ своихъ и легче

Держать въ своей ихъ власти. Стоны боли

Не могутъ быть словами, и признанье

Подъ пыткой въ страшныхъ мукахъ -- не признанье.

Измученное тѣло радо будетъ

Прибѣгнуть къ лжи, чтобъ отдохнуть отъ мукъ;

Но гдѣ жъ тутъ будетъ истина?-- Рѣшайте жъ,

Должны ль еще терпѣть мы, или можемъ

Надѣяться на смерть?

БЕНИНТЕНДЕ.

Откройте, съ кѣмъ

Въ сообщничествѣ были вы?

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Съ Сенатомъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Что? что?

ИЗРАЗЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Спросите въ этомъ объясненья

У бѣднаго народа; онъ былъ вызванъ

Свершать злодѣйства подвигами вашихъ

Патриціевъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Давно ль знакомъ вамъ дожъ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я вмѣстѣ съ нимъ сражался въ битвѣ Зары,

Когда вы всѣ здѣсь спорили о томъ,

Кому и какъ сидѣть. Мы рисковали

Своею жизнью въ битвѣ; вы же только

Умѣли посылать на смерть другихъ

Своими приговорами. Фальеро

Извѣстенъ всей Венеціи своими

Великими дѣлами и обидой,

Которую нанесъ ему Сенатъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

И долго вы условливались съ нимъ

О вашемъ заговорѣ?

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я усталъ

Вамъ отвѣчать, усталъ еще сильнѣе,

Чѣмъ послѣ вашей пытки. Скоро ль будетъ

Конецъ допросу этому?

БЕНИНТЕНДЕ.

'Мы скоро

Придемъ къ нему. A ты что возразить

Намъ можешь, Календаро?

КАЛЕНДАРО.

Я плохой

Разсказчикъ вообще, a здѣсь не вижу

И пользы говорить.

БЕНИНТЕНДЕ.

Быть можетъ, пытка

Заставила бъ тебя перемѣнить

Твой дерзкій тонъ.

КАЛЕНДАРО.

О да!-- быть можетъ! это

Вы видѣли уже при первой пыткѣ.

Допросъ вашъ съ пыткой можетъ измѣнить

Мой тонъ, но не слова! A если бъ даже

Случилося и это...

БЕНИНТЕНДЕ.

Что тогда?

КАЛЕНДАРО.

Ужель считать вы будете законнымъ

Признаніе подъ пыткой?

БЕНИНТЕНДЕ.

Безъ сомнѣнья.

КАЛЕНДАРО.

И вы могли бъ при этомъ обвинить,

Кого оговорилъ я?

БЕНИНТЕНДЕ.

Онъ тотчасъ же

Былъ вызванъ бы къ допросу.

КАЛЕНДАРО.

И погибъ бы

По этому свидѣтельству?

БЕНИНТЕНДЕ.

Да! Если бъ

Твой оговоръ былъ важенъ и правдивъ,

Онъ долженъ былъ отвѣтить бы тогда

Передъ судомъ.

КАЛЕНДАРО.

Замѣть же, президентъ,

Твои слова, и знай, что я клянусь

Той вѣчностью, которая зіяетъ

Передо мной, оговорить подъ пыткой

Измѣнникомъ тебя! тебя!-- и больше

Не вымолвлю ни слова.

ОДИНЪ ИЗЪ ЧЛЕНОВЪ.

Мнѣ бъ казалось,

Достойный президентъ, что время кончить

Допросъ рѣшеньемъ дѣла. Врядъ ли мы

Отъ нихъ узнаемъ что-нибудь еще.

БЕНИНТЕНДЕ.

Готовьтесь же, несчастные, немедля

Къ позорной вашей казни! Вашъ проступокъ,

Опасность государства и законъ

Не дозволяютъ дать вамъ ни минуты

Отсрочки приговора. Отведите

Ихъ на балконъ, гдѣ красныя колонны.

Оттуда смотритъ дожъ при карнавалѣ

На бой быковъ. Пусть ихъ повѣсятъ тамъ

И выставятъ тѣла ихъ на позоръ

Собравшейся толпѣ. Пошли, Господь, имъ

Прощенье въ ихъ грѣхахъ!

ЧЛЕНЫ СУДА.

Аминь!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Прощайте,

Достойные синьоры: больше намъ

Вѣдь не сойтись въ одномъ и томъ же мѣстѣ.

БЕНИНТЕНДЕ.

A чтобъ они не вздумали начать

Вести съ народомъ рѣчь во время казни,

Пускай заткнутъ имъ рты. Теперь ступайте.

КАЛЕНДАРО.

Какъ! значитъ намъ отказано предъ смертью

Увидѣться съ друзьями и принесть

Раскаянье въ грѣхахъ своихъ?

БЕНИНТЕИДЕ.

Священникъ

Васъ ждетъ въ той комнатѣ. Что жъ до свиданья

Съ знакомыми, то это можетъ только

Разстроить ихъ, a вамъ не принесетъ

Ни радости, ни пользы.

КАЛЕНДАРО.

Какъ ни зналъ

Я хорошо, что тѣ изъ насъ, кому

Желанье жить милѣе было сладкой

Свободы говорить, не смѣли молвить

Ни слова правды -- все жъ предъ смертью я

Надѣялся, что не откажутъ намъ

Въ свободѣ вольной рѣчи и позволятъ

То, въ чемъ отказа не было ни разу

Идущимъ умирать! Но -- будь, что будетъ!

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Пускай ихъ поступаютъ, какъ хотятъ!

Достойный Календаро! Что намъ значитъ

Десятокъ лишнихъ словъ? Я предпочту,

Напротивъ, умереть, не бывъ обязанъ

Ничѣмъ убійцамъ нашимъ. Наша кровь

Возопіетъ сильнѣе къ небесамъ

За нашу смерть, чѣмъ это въ состояньи

Исполнить цѣлый томъ рѣчей и словъ,

Написанныхъ иль сказанныхъ. Ты видишь,

Какъ страшенъ имъ нашъ голосъ. Будь увѣренъ,

Что мы на нихъ наводимъ ужасъ даже,

Когда молчимъ. Пускай они живутъ

Съ ихъ вѣчною боязнью! Намъ же думать

Осталось лишь о будущемъ. Идемъ!

Мы слѣдовать готовы.

КАЛЕНДАРО.

Израэль!

Припомни, что когда бы ты послушалъ

Меня тогда -- мы не были бы здѣсь.

Измѣнникъ нашъ Бертрамъ...

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Довольно! полно!

Что пользы толковать о томъ теперь?

БЕРТРАМЪ.

О, какъ охотно умеръ бы я съ вами!

Я не желалъ подобнаго исхода!

Меня къ нему принудили. Простите

Меня, я васъ молю, хоть самъ вовѣки

Себя не извиню я! Не смотрите

Такъ гнѣвно на меня.

ИЗРАЭЛЬ БЕРТУЧЧІО.

Я, умирая,

Тебя простилъ.

КАЛЕНДАРО (плюнувъ на Бертрама).

A для меня ты гнусенъ

Попрежнему.

(Стража уводитъ Израэля Бертуччіо и Филиппа Календаро).

БЕНИНТЕНДЕ.

Теперь, когда оконченъ

Нашъ судъ надъ ними -- время приступить

Къ важнѣйшему предмету; произнесть

Нашъ приговоръ злодѣю, съ кѣмъ едва ли

Сравнится въ преступленьяхъ кто-нибудь

Въ исторіи -- измѣннику Фальеро.

Вина его ясна вполнѣ, a время

И многія причины заставляютъ

Насъ поспѣшить своимъ рѣшеньемъ.

Должно ль

Позвать его тотчасъ, чтобъ объявить

Судьбу, какая ждетъ его?

ЧЛЕНЫ.

Да! да!

БЕНИНТЕНДЕ.

Авогадори! прикажите вызвать

Къ суду Совѣта дожа.

ОДИНЪ ИЗЪ ЧЛЕНОВЪ.

A когда же

Судить мы будемъ прочихъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Надо кончить

Сперва съ главами дѣла. Ихъ не мало

Бѣжать успѣло въ Кьоццу, но погоня

Преслѣдуетъ бѣжавшихъ по пятамъ.

На сушѣ и на морѣ вообще

Все сдѣлано, чтобъ ни одинъ преступникъ

Не могъ пробраться тайно за границу,

И сталъ тамъ клеветать на нашъ Сенатъ.

Входить дожъ подъ стражей.

БЕНИНТЕНДЕ.

Дожъ! Такъ должны мы звать васъ по закону,

Пока не будетъ снята шапка чести

Съ преступной головы, не захотѣвшей

Носить вѣнецъ морей, славнѣйшій вдвое,

Чѣмъ царскіе вѣнцы! желавшей дерзко

Возстать на тѣхъ, чьей волей встали вы

Такъ высоко, и обагрить отчизну

Въ ея крови. Улики противъ васъ

Ужъ были вамъ предъявлены предъ нашимъ

Судомъ Авогадори, и, по правдѣ

Сказать, едва ль когда-нибудь бывали

Онѣ полнѣй, чтобъ уличить въ измѣнѣ

Преступника. Что можете сказать

Себѣ въ защиту вы?

ДОЖЪ.

Что стану я

Вамъ говорить, когда моя защита

Лишь можетъ обратиться въ обвиненье

Противу васъ? Виновные здѣсь вы,

И вмѣстѣ обвинители! Вы судьи

И палачи! Такъ пользуйтесь же властью,

Вамъ данною.

БЕНИНТЕНДЕ.

Сообщники-злодѣи

Проступковъ вашихъ показали явно

Все противъ васъ -- и вамъ спасенья нѣтъ.

ДОЖЪ.

A кто они?

БЕНИНТЕНДЕ.

Ихъ было много. Вотъ

Стоитъ одинъ, Бертрамъ. Угодно ль вамъ

Спросить его?

ДОЖЪ.

(Взглянувъ на Бертрама съ презрѣньемь).

Нѣтъ!

БЕНИНТЕНДЕ.

Остальные двое,

Бертуччьо Израэль и Календаро,

Призналися равно. что съ ними былъ

Въ сообщничествѣ дожъ.

ДОЖЪ.

A гдѣ они?

БЕНИНТЕНДЕ.

Тамъ, гдѣ имъ должно быть: они на небѣ,

Гдѣ ждутъ себѣ возмездья за проступокъ,

Свершенный на землѣ.

ДОЖЪ.

Какъ! казнены?

Плебейскій Брутъ и Кассій арсенала!

Скажите мнѣ, какъ встрѣченъ ими былъ

Послѣдній часъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Подумайте о вашемъ --

Онъ также не далекъ! Вы, значитъ, твердо

Рѣшились отказаться отъ защиты?

ДОЖЪ.

Я не могу пускаться въ словопренья

Предъ низшими; равно не признаю

И правъ суда -- судить меня. Какимъ

Закономъ онъ поставленъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Есть такія

Случайности, когда законъ быть долженъ

Лишь только приноровленъ. Наши предки

Оставили пробѣлъ въ своихъ законахъ

Для вашего проступка, точно такъ же,

Какъ римляне забыли помѣстить

Въ своихъ таблицахъ кару за убійство

Отца родного сыномъ. Для чего

Выдумывать имъ было наказанье

Подобному злодѣйству, о какомъ

И мысль сама не вздумала бъ зайти

Въ геройскія сердца ихъ? Кто бъ подумалъ

Дѣйствительно, что можетъ человѣкъ

Убить отца, иль чтобы могъ властитель

Возстать на государство? Мы напишемъ

Теперь такой законъ, благодаря

Злодѣйству, вами сдѣланному. Въ немъ

Назначится возмездіе тому,

Кто гнусною измѣною захочетъ

Достигнуть тиранніи, обративъ

Въ двуострый мечъ свой скипетръ! Неужели

Вамъ было недовольно зваться дожемъ

Венеціи, считаясь первымъ въ кругѣ

Ея вельможъ?

ДОЖЪ.

Нѣтъ! нѣтъ! не я тебѣ,

A ты мнѣ измѣнила, Синьорія

Венеціи! Я славнымъ родомъ былъ

Не ниже васъ, заслугами жъ далеко

Васъ всѣхъ превосходилъ. Вы удалили

Намѣренно отъ дѣлъ меня; послали

Въ далекій край, на поле битвъ, за море

Поставили меня вѣнчанной куклой

Безъ власти и значенья на престолѣ,

Оставивъ всѣ права мои себѣ.

Я не искалъ, я не желалъ, не думалъ

Быть избраннымъ на высшій этотъ постъ.

Извѣстіе, что выборъ состоялся,

Меня застало въ Римѣ. Я послушно

Отправился въ Венецію -- и что же

Нашелъ по возвращеньи? Вы не только

Удвоили шпіонство и помѣхи,

Которыми встрѣчали постоянно

Всѣ лучшія желанья вашихъ дожей,

Но вы за время то, пока я былъ

Въ отлучкѣ изъ столицы, сократили

И тотъ остатокъ жалкихъ правъ и власти,

Которыми доселѣ обладалъ

Вашъ герцогъ и властитель. Это все

Я снесъ безпрекословно, и готовъ бы

Снести былъ больше этого, когда бъ

Распутство ваше мнѣ не нанесло

Послѣдней и рѣшительной обиды

Въ моей семьѣ. Мой оскорбитель здѣсь

Сидитъ въ числѣ судей моихъ, межъ вами

Достойный членъ суда...

БЕНИНТЕНДЕ (перебивая).

Патрицій Стено

Здѣсь въ силу личныхъ правъ своихъ: онъ членъ

Совѣта Сорока, a мы рѣшили

Совѣтомъ Десяти, что для суда

Въ подобномъ небываломъ новомъ дѣлѣ

Въ немъ, сверхъ обычныхъ членовъ, примутъ также

Участіе сенаторы. Та кара,

Къ которой присужденъ былъ Стено прежде,

Теперь съ него снята, затѣмъ что дожъ,

Поставленный блюстителемъ закона,

Его попралъ постыдно самъ и, значитъ,

Не вправѣ домогаться наказанья

Другихъ за ихъ проступки.

ДОЖЪ.

Наказанья!

Мнѣ легче видѣть Стено здѣсь сидящимъ

И дать ему возможность насладиться

Моей погибелью, чѣмъ перенесть,

Чтобъ онъ подвергнутъ точно былъ смѣшному

И глупому взысканью, на какое

Обрекъ его вашъ судъ. Проступокъ Стено,

Какъ онъ ни гнусенъ былъ, ничто въ сравненьи

Съ заступничествомъ вашимъ за него!

БЕНИНТЕНДЕ.

Возможно ли, чтобы великій дожъ

Венеціи, согбенный долгой жизнью

И славою восьмидесяти лѣтъ,

Способенъ былъ предаться такъ безумно

Минутной вспышкѣ гнѣва до забвенья

Всего, что намъ диктуетъ вѣрность, честь

Иль здравый смыслъ -- и все изъ-за пустой,

Ничтожной шутки юноши?

ДОЖЪ.

Пожаръ

Рождается отъ искры; капля можетъ

Пролить сосудъ, a мой былъ переполненъ.

Вы оскорбляли вмѣстѣ и народъ,

И герцога. Я думалъ дать свободу

Обоимъ имъ, но мнѣ не удалось.

A будь я въ этомъ счастливъ, мнѣ наградой

Судьба дала бъ побѣду, славу, месть

И имя, передавшее вѣкамъ

Величіе Венеціи, съ которымъ

Могло бъ сравниться лишь одно величье

Эллады или древнихъ Сиракузъ,

Въ славнѣйшую эпоху процвѣтанья.

Я самъ тогда сравниться бъ могъ съ Гелономъ

Иль славнымъ Тразивуломъ. Неудача,

Я знаю хорошо, судила мнѣ

Позоръ и смерть; но будущее скажетъ

Свой приговоръ о мнѣ, когда погибнетъ

Венеція, иль, наконецъ, получитъ

Желанную свободу. Пусть иначе

Не будетъ въ свѣтѣ правды! Не щадите

Меня и вы! Я бъ васъ не пощадилъ

И самъ не жду пощады. Я поставилъ

Рискованную ставку: такъ берите жъ

Свой выигрышъ, какъ взялъ бы свой и я

При счастливой удачѣ! Я хотѣлъ

Стоять одинъ надъ вашею могилой,

И потому вы можете теперь

Толпиться вкругъ моей и попирать

Ее ногами также, какъ попрали

При жизни сердце бѣдное мое.

БЕНИНТЕНДЕ.

Вы, значитъ, признаете вашъ проступокъ

И приговоръ суда?

ДОЖЪ.

Я признаю

Лишь только то, что палъ! Дары Фортуны

Измѣнчивы! Ее изображаютъ

Вѣдь женщиной. Не разъ мнѣ удавалось

Въ дни юности вкушать ея дары.

И вотъ теперь я самъ виновенъ, вздумавъ

Разсчитывать на ту же благосклонность

Ея къ преклоннымъ лѣтамъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Значитъ, вы

Не выскажете вашего протеста

На приговоръ?

ДОЖЪ.

Послушайте меня,

Почтенные патриціи! Оставьте,

Прошу, допросы ваши! Я готовъ

Давно уже на худшее, но все же

Во мнѣ еще живетъ воспоминанье

О дняхъ былого счастья. Я не ангелъ,

Чтобъ много такъ терпѣть. Прошу, оставьте

Дальнѣйшіе вопросы; ими вы

Невольно превращаете вашъ судъ

Въ пустое словопренье. То, что я

Отвѣчу вамъ, способно будетъ только

Васъ оскорбить иль увеличить массу

Враговъ сословья вашего; a ихъ

Довольно безъ того. Конечно, стѣны

Здѣсь эха не имѣютъ; но y стѣнъ

За то бываютъ уши-, a подъ часъ

И языки. Я даже вамъ скажу,

Что если бъ точно не было другого

Исхода гласу правды, то вы сами,

Собравшіеся здѣсь меня судить,

Готовые убить меня изъ страха,

Вы сами не сокроете въ могилѣ

Съ собой того, что я бы вамъ сказалъ,

Дурного иль хорошаго. Вашъ духъ

Не въ силахъ былъ бы вынести значенья

Моихъ послѣднихъ словъ. Пускай же спятъ

Онѣ въ моей душѣ: повѣрьте, вы,

Услышавъ ихъ, накликали бъ опасность

На жизнь свою, ужаснѣйшую вдвое

Въ сравненьи съ той, которой удалось

Вамъ избѣжать. Моя защита, вѣрьте,

Могла бъ имѣть дѣйствительно такое

Ужасное значенье, если бъ только

Я захотѣлъ себя прославить ею!

Слова -- дѣла, a если произноситъ

Ихъ человѣкъ, готовый умереть,

То ими часто можетъ онъ жестоко

Отмстить за смерть свою. Не заставляйте

Меня вамъ говорить, когда хотите

Спокойно пережить меня. Примите

Разумный мой совѣтъ. При жизни вы

Не разъ меня умѣли доводить

До ярости, такъ дайте жъ хоть спокойно

Теперь окончить жизнь! Я передъ вами

Не стану ни оправдывать себя,

Ни отрицать, ни даже защищаться!

Я васъ прошу лишь только объ одномъ:

Позвольте мнѣ молчать и поспѣшите

Скорѣй съ своимъ рѣшеньемъ!

БЕНИНТЕНДЕ.

Эта рѣчь

И полное признанье позволяютъ

Намъ отложить необходимость пытки,

Чтобы развѣдать правду.

ДОЖЪ.

Пытки! Вы

Пытаете давно меня:-- съ минуты

Какъ сталъ я вашимъ дожемъ; но когда бъ

И стали вы пытать меня тѣлесно,

То вѣрьте мнѣ, что еслибъ эти члены,

Ослабленные старостью, не въ силахъ

Снести бы были мукъ, то бодрый духъ мой

Заставилъ утомиться бъ палачей.

Входитъ офицеръ.

ОФИЦЕРЪ.

Почтенные сенаторы, меня

Сюда прислала съ просьбой догаресса --

Позволить ей явиться въ засѣданье.

БЕНИНТЕНДЕ.

Угодно ли совѣту разрѣшить

Принцессѣ эту просьбу?

ОДИНЪ ИЗЪ СУДЕЙ.

О, конечно!

Она, быть можетъ, дастъ намъ показанья,

Какія нужны намъ, a потому

Одно ужъ это должно насъ заставить

Ея уважить просьбу.

БЕНИНТЕНДЕ.

Съ этой мыслью

Согласны всѣ?

ЧЛЕНЫ.

Согласны!

ДОЖЪ.

О, достойный

Законъ венеціянцевъ! Позволяютъ

Женѣ явиться въ судъ, въ надеждѣ слышать

Отъ ней извѣтъ на мужа! Какъ должны

Гордиться этимъ всѣ венеціянки!

Но, впрочемъ, вы, вѣдь, слѣдуете только

Привычному влеченію злословить

Чужую честь! Ну, гнусный Стено! если

Рѣшится эта женщина сказать,

Что ждете вы, то я тебѣ прощаю

И ложь твою, и ловкое умѣнье,

Съ которымъ ты избѣгнулъ должной кары,

И смерть мою, и даже то, что ты

Остался живъ.

Входитъ Анджіолина.

БЕНИНТЕНДЕ.

Синьора! судъ рѣшилъ

Исполнить вашу просьбу, не взирая

На то, что по закону вы едва ли бъ

На то имѣли право. Все, что вы

Намъ скажете, мы выслушаемъ съ должнымъ

Почтеньемъ къ вашимъ качествамъ и сану.

Но вы блѣдны! вамъ дурно! Эй, подайте

Скорѣе стулъ синьорѣ!

АНДЖІОЛИНА.

Ничего!

То было лишь минутное волненье --

Оно прошло. Прошу, не безпокойтесь!

Я не хочу садиться тамъ, гдѣ мужъ мой

И герцогъ вашъ стоитъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Въ чемъ ваша просьба?

АНДЖІОЛИНА.

Зловѣщая молва, которой я

Боюсь повѣрить даже, долетѣла

До слуха моего; но если все,

Что вижу я и слышу,-- справедливо,

То я пришла съ рѣшимостью узнать

Все худшее -- все, все! Простите мнѣ

Внезапный мой приходъ! Я не могу

Спросить и даже вымолвить; но ваши

Нахмуренныя лица, ваши взоры,

Которые пытаетесь нарочно

Вы отвратить, отвѣтили ужъ мнѣ

Ужаснѣй словъ. О, Боже! такъ молчать

Способна лишь могила!

БЕНИНТЕНДЕ (помолчавъ немного).

Пощадите,

Синьора, насъ! Не заставляйте снова

Вамъ повторять, изъ сожалѣнья къ вамъ же,

Того, что мы съ прискорбіемъ рѣшили

Въ сознаньи долга къ людямъ и Творцу.

АНДЖІОЛИНА.

Прошу, скажите все! Я не могу

Подумать или вымолвить! не въ силахъ

Повѣрить этимъ слухамъ... Онъ? Онъ вами

Приговоренъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Увы!

АНДЖІОЛИНА.

Но развѣ онъ виновенъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Синьора, мы готовы извинить

Вамъ вашъ вопросъ изъ уваженья къ чувству,

Которое способно васъ смутить

Въ подобный мигъ, иначе ужъ одно

Сомнѣніе въ правдивости рѣшенья

Высокаго суда должно бы было

Почесться нами за большой проступокъ.

Спросите сами дожа: если онъ

Осмѣлится публично отрицать

Свою вину -- вы можете считать

Его тогда невиннѣй, чѣмъ вы сами.

АНДЖІОЛИНА.

Мой герцогъ! мой властитель! вѣрный другъ

Покойнаго отца! ужели правда --

Что слышу я! Ты, доблестный воитель

На полѣ битвъ, глава въ дѣлахъ совѣта --

Ужели ты не можешь доказать,

Что это клевета? И... Но ты безмолвенъ!

БЕНИНТЕНДЕ.

Онъ сдѣлалъ ужъ признанье и теперь,

Какъ видите, молчитъ, не отрицая,

Что сказано.

АНДЖІОЛИНА.

Но все же онъ не долженъ

За это умереть! Имѣйте жалость

Къ его годамъ! Позоръ и стыдъ недолго

Дадутъ ему прожить и безъ того.

A сверхъ того, возможно ль, чтобъ минута

Преступныхъ помышленій безъ слѣда

Изгладила живую память славы

Шестидесяти лѣтъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Нашъ приговоръ

Исполнится немедля -- таково

Рѣшеніе закона.

АНДЖІОЛИНА.

Если герцогъ

Виновенъ даже точно, то законъ

Имѣетъ право миловать.

БЕНИНТЕНДЕ.

Пощада

Въ подобныхъ преступленьяхъ не бываетъ

Совмѣстно съ правосудьемъ.

АНДЖІОЛИНА.

Тотъ, кто хочетъ

Быть только правосуднымъ -- вмѣстѣсъ тѣмъ

Окажется жестокимъ. Кто бъ остался

Живымъ изъ насъ, когда бы правосудье

Задумало карать безъ исключенья

За всѣ вины?

БЕНИНТЕНДЕ.

Возмездье за проступокъ,

Который онъ свершилъ, съ тѣмъ вмѣстѣ будетъ

Спасеньемъ государства.

АНДЖІОЛИНА.

Онъ служилъ

Ему, какъ вѣрный подданный, спасалъ

Его, какъ храбрый вождь, и наконецъ

Былъ герцогомъ, правителемъ отчизны.

ОДИНЪ ИЗЪ ЧЛЕНОВЪ.

Которой измѣнилъ, какъ заговорщикъ.

АНДЖІОЛИНА.

Но безъ него ее бы въ это время

И не было. Вы всѣ, кѣмъ рѣшена

Казнь вашего спасителя, томились

Теперь въ плѣну бы тяжкомъ мусульманъ

Иль рыли землю въ рудокопняхъ гунновъ.

ОДИНЪ ИЗЪ ЧЛЕНОВЪ.

Едва ли такъ, синьора. Много есть

Людей, которымъ легче умереть

Чѣмъ жить въ неволѣ.

АНДЖІОЛИНА.

Если эта мысль

Васъ всѣхъ сидящихъ здѣсь, то лично вы

Должны быть исключеньемъ: кто владѣетъ

Поистинѣ достойнымъ, храбрымъ сердцемъ,

Не будетъ мстить упавшему врагу.

Итакъ, надежды нѣтъ?

БЕНИНТЕНДЕ.

И нѣтъ, и даже

Не можетъ быть.

АНДЖІОЛИНА (обращаясь къ дожу).

Умри жъ, Фальеро, если

Такъ быть должно! умри съ высокимъ духомъ

Покойнаго отца. Ты былъ виновенъ

Въ тяжеломъ преступленьи; но жестокость

Твоихъ судей изгладила его

Почти на половину. Я готова

Была бы ихъ просить, молить и плакать,

Какъ проситъ хлѣба нищій; умолять,

Какъ будутъ умолять напрасно сами

Они Творца о милости; но это

Нарушило бъ достоинство и гордость

Обоихъ насъ, а, сверхъ того, жестокость,

Сквозящая въ глазахъ ихъ, обличаетъ

Презрѣнное и низкое ихъ сердце,

Способное лишь къ мести.

ДОЖЪ.

Я на свѣтѣ

Жилъ слишкомъ долго, чтобъ бояться смерти.

Твои жъ мольбы предъ этими людьми

Не болѣе имѣли бы послѣдствій,

Чѣмъ жалкій стонъ ягненка передъ волкомъ.

Иль слезы утопающихъ матросовъ

Предъ бурнымъ океаномъ. Я скажу,

Что даже не желалъ бы вѣчной жизни,

Когда бъ она досталась мнѣ изъ рукъ

Чудовищъ злобныхъ этихъ, съ ихъ стремленьемъ

Держать весь міръ въ оковахъ, отъ которыхъ

Задумалъ я его освободить.

МИКАЭЛЬ СТЕНО.

Постойте, дожъ! Мнѣ хочется сказать

Два слова вамъ и благородной дамѣ,

Которую -- покаюсь всей душою --

Я тяжко оскорбилъ. О, если бъ стыдъ

И чувство сожалѣнія могли

Изгладить память прошлаго! Но это,

Къ несчастью, невозможно. Потому

Мнѣ хочется теперь, по крайней мѣрѣ,

Проститься съ вами такъ, какъ христіанинъ.

Прощается съ другимъ. Съ стѣсненнымъ сердцемъ

Прошу y васъ себѣ я -- не прощенья,

Но просто чувства жалости; я радъ

Вознесть за васъ обоихъ къ небесамъ

Мои мольбы, какъ ни ничтожны будутъ,

Онѣ передъ Творцомъ.

АНДЖІОЛИНА.

Позвольте мнѣ,

Разумный Бенинтенде -- нынѣ главный

Судья Венеціи -- отвѣтить вамъ

На рѣчь синьора этого. Прошу

Васъ передать невѣжливому Стено,

Что дерзкія слова такихъ людей

Не могутъ оскорбить дочь Лоредано

Но возбудить въ душѣ ея къ нему

Лишь только сожалѣнье. Всей душой

Желала бъ я, чтобъ всѣ его считали,

Какимъ считаю я. Мнѣ честь дороже,

Чѣмъ десять тысячъ жизней, если бъ я

Могла вмѣстить въ себѣ ихъ; но при этомъ

Я не хочу, чтобъ кто-нибудь лишился

Одной презрѣнной жизни за попытку

Разрушить то, чего сломить нельзя:

Сознанья добродѣтели, цѣнящей

Себя въ самой себѣ, не обращая

Вниманія на то, что говорятъ.

Слова клеветника не больше значатъ

Въ моихъ глазахъ, чѣмъ вѣтеръ, набѣжавшій

На твердую скалу; но, къ сожалѣнью,

Есть болѣе чувствительныя души,

Которыхъ тотъ же вѣтеръ возмущаетъ,

Какъ вихрь поверхность водъ; которымъ мысль

Возможности .безчестья хуже вдвое,

Чѣмъ смерть сама. Несчастный недостатокъ

Такихъ людей въ томъ именно, что имъ --

Воздержнымъ въ наслажденьяхъ, строгимъ въ жизни,

Разумнымъ въ горѣ -- слишкомъ дорога

Честь имени, которое они

Готовы охранять, какъ охраняетъ

Свое гнѣздо орелъ. Желаю я,

Чтобъ то, что мы испытываемъ нынче,

Хоть въ будущемъ урокомъ послужило

Презрѣннымъ, низкимъ личностямъ -- воздержнѣй

Судить о тѣхъ, кто выше ихъ по чувствамъ

И по душѣ. Не новость, что комаръ

Приводитъ въ ярость льва; стрѣла сразила,

Попавши въ пятку, храбраго изъ храбрыхъ;

Безчестье женщины сгубило Трою,

Оно жъ лишило Римъ его царей;

Обиженнымъ супругомъ преданъ Клюзій

Во власть былъ жаднымъ галламъ, и оттуда

Они проникли въ Римъ, погибшій прежде,

Чѣмъ долженъ былъ погибнуть; свѣтъ терпѣлъ

Жестокости Калигулы, но низкій

Его поступокъ съ женщиной принесъ

Тирану смерть; Испанія досталась

Въ добычу маврамъ вслѣдствіе обиды

Ничтожной, бѣдной дѣвушки, a нынче

Мы видимъ то, что строчка клеветы,

Написанная Стено, обезлюдитъ

Венецію; заставитъ содрогнуться

Ея Сенатъ, считающій вѣками

Свое существованье; будетъ стоить

Короны государю, положивъ

Его на плаху голову; скуетъ

Народъ тягчайшей цѣпью. Пусть же Стено

Кичится этимъ всѣмъ, какъ куртизанка,

Поджегшая Персеполисъ! Для низкихъ

Презрѣнныхъ душъ такая гордость будетъ

Достойна ихъ; но пусть, по крайней мѣрѣ,

Не смѣетъ оскорблять своей онъ просьбой

Послѣдніе часы того, кто можетъ

Считаться кѣмъ хотите вы, но все же

Когда-то былъ героемъ. Намъ не нужно

Ни просьбъ, ни слезъ! Такой источникъ, вѣрьте,

Не можетъ дать хорошаго ни нынче,

Ни вообще. Пускай онъ остается

Одинъ съ своей душою, съ этой ямой

Всего, что есть дурного! Примиренье

Возможно лишь съ людьми, a не съ такимъ

Презрѣннымъ низкимъ гадомъ! Оба мы

Не чувствуемъ къ нему ни тѣни гнѣва

Иль жалости. Онъ родился, чтобъ жалить,

A люди, чтобъ терпѣть -- таковъ законъ

Самой судьбы. Укушенный змѣею,

Хотя и можетъ раздавить пятой

Ужалившаго гада, но не будетъ

Питать къ нему досады или гнѣва,

Гадъ жалитъ по инстинкту, a на свѣтѣ

Вѣдь люди есть презрѣннѣе червей,

Клубящихся въ могилахъ!

ДОЖЪ (къ Бенинтенде).

Не угодно ль

Теперь самъ будетъ кончить то, что вы

Зовете вашимъ долгомъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Мнѣ бъ хотѣлось

До этого покорнѣйше просить

Принцессу удалиться. Я боюсь,

Что ей прискорбно очень будетъ видѣть

И слышать, что послѣдуетъ.

АНДЖІОЛИНА.

Я знаю

Все это хорошо, но долгъ велитъ

Терпѣть мнѣ до конца. Лишь силой можно

Меня принудить выйти, бросивъ мужа

Въ подобный мигъ. Прошу васъ, продолжайте.

Не бойтесь слышать крики, слезы, стоны:

Какъ сердце ни страдаетъ, но оно

Во мнѣ молчать умѣетъ! Говорите --

И вѣрьте, что въ душѣ моей найдется

Довольно силъ и твердости.

БЕНИНТЕНДЕ.

Марино

Фальеро, дожъ Венеціи, сенаторъ

И графъ Валь-ди-Марино, бывшій прежде

Начальникомъ морскихъ и пѣшихъ силъ

Республики, патрицій, занимавшій

Не разъ по порученію Сената

Значительныя должности до самыхъ

Высокихъ въ государствѣ -- ты услышишь

Сейчасъ рѣшенье наше. Убѣдившись

Изъ многихъ очевидныхъ показаній

И собственныхъ твоихъ же словъ, что ты

Виновенъ въ преступленіи измѣны,

Неслыханной въ прошедшіе вѣка,

Мы признаемъ тебя единогласно

Достойнымъ смертной казни. Все твое

Имущество должно конфисковаться

Въ казну республики; Фальеро имя

Сотрется со страницъ ея сказаній

И будетъ вспоминаться лишь въ годину

Общественной молитвы, въ благодарность

Творцу за чудотворное спасенье

Отъ гибели. Въ календаряхъ отмѣтятъ

Впередъ Фальеро имя рядомъ съ днями

Чумы, несчастныхъ войнъ, землетрясеній

И именемъ всесвѣтнаго врага,

На память о чудесномъ избавленьи

Всѣхъ насъ отъ недостойнаго коварства

Твоихъ преступныхъ козней. Мѣсто, гдѣ

Быть долженъ нарисованъ твой портретъ,

Въ ряду великихъ герцоговъ, твоихъ

Предмѣстниковъ, останется навѣки

Покрыто черной траурной тафтой

Съ словами: "здѣсь быть долженъ дожъ Фальеро,

Казненный за злодѣйства".

ДОЖЪ.

"За злодѣйства"!

Но, впрочемъ, будь что будетъ: возражать

Вамъ было бы напрасно. Я скажу лишь,

Что мой портретъ, покрытый чернымъ крепомъ

И кажущійся скрытымъ, привлечетъ

Навѣрно больше глазъ къ себѣ, чѣмъ сотни

Картинъ, висящихъ рядомъ съ нимъ и снятыхъ

Съ рабовъ презрѣнныхъ вашихъ и тирановъ

Несчастнаго, убитаго народа!

"Казненный за злодѣйства"... За какія?

Не лучше ль было бъ тутъ же прописать

Названье тѣхъ злодѣйствъ, чтобъ зритель могъ

Судить по крайней мѣрѣ о причинѣ,

Родившей тѣ злодѣйства. Если точно

Затѣянъ дожемъ бунтъ, то пусть же всѣ

Узнаютъ почему -- вѣдь это будетъ

Страница изъ исторіи.

БЕНИНТЕНДЕ.

Объ этомъ

Разсудитъ лучше время. Наши внуки

Рѣшатъ, насколько правъ былъ судъ отцовъ,

Который возвѣстилъ я. Передъ казнью

Ты будешь приведенъ, какъ дожъ, въ порфирѣ

На лѣстницу Гигантовъ, гдѣ впервые

Ты принялъ въ руки власть подобно прочимъ

Властителямъ Венеціи. Тамъ будетъ

Снята съ тебя корона, гдѣ ее

Надѣлъ ты по избраньи, и затѣмъ

Тебѣ отрубятъ голову. Да дастъ

Господь покой душѣ твоей!

ДОЖЪ.

Таковъ

Вашъ приговоръ?

БЕНИНТЕНДЕ.

Таковъ.

ДОЖЪ.

Я покоряюсь

Ему безпрекословно. Но когда же

Исполнится рѣшенье?

БЕНИНТЕНДЕ.

Тотчасъ. Думай

О будущемъ и примиряйся съ Богомъ:

Ты черезъ часъ предстанешь передъ Нимъ.

ДОЖЪ.

Я съ нимъ уже. Душа моя предстанетъ

На небо прежде тѣхъ, кѣмъ пролита

Здѣсь кровь моя. Имущество мое,

Сказали вы, отобрано?

БЕНИНТЕНДЕ.

Да! земли:

Брильянты и все прочее. Тебѣ

Оставлено въ распоряженье, впрочемъ,

Двѣ тысячи червонцевъ. Ими можешь

Ты самъ располагать.

ДОЖЪ.

Рѣшенье строго!

Я, признаюсь, разсчитывалъ сберечь

Имѣнье близъ Тревизо. Мнѣ оно

Подарено епископомъ и графомъ

Лаврентіемъ Ченедскимъ и притомъ

На правѣ полной собственности, съ тѣмъ,

Чтобъ я его всецѣло передалъ

Наслѣдникамъ. Я думалъ завѣщать

Его моей женѣ и прочимъ близкимъ

Роднымъ моимъ, оставя государству

Мои дворцы и прочее добро

Въ Венеціи.

БЕНИНТЕНДЕ.

Родные всѣ твои

Подъ слѣдствіемъ, a первый твой племянникъ,

Глава семьи Фальеро, можетъ быть,

Заслужитъ тоже смерть. Совѣтъ, однако,

Отложитъ приговоръ о немъ, покамѣстъ

Не выяснится дѣло. Если ты

Желаешь чѣмъ-нибудь распорядиться

Касательно вдовы твоей, то можешь

Исполнить это тотчасъ же; мы ей

Окажемъ правосудье.

0x01 graphic

АНДЖІОЛИНА.

Не тревожьтесь!

Я не хочу наслѣдовать ему

Изъ милости, а, сверхъ того, отнынѣ

Я отдаю себя служенью Богу

И удаляюсь въ монастырь.

ДОЖЪ.

Идемъ!

Тяжелъ намъ этотъ часъ, но онъ промчится.

(Бенинтенде).

Обязанъ ли я что-нибудь исполнить

Еще теперь до смерти?

БЕНИНТЕНДЕ.

Ничего.

Покайся и умри. Священникъ ждетъ

Въ служебномъ облаченьи, мечъ наточенъ:

Готово все. Не думай говорить

Съ народомъ передъ казнью. Сотни тысячъ

Толпятся на площадкѣ, но ворота

Затворены. Авогадори, Юнта.

Главнѣйшіе Совѣта Сорока

И члены Десяти одни проводятъ

Тебя на казнь и будутъ свитой дожа.

ДОЖЪ.

Сказалъ ты дожа?

БЕНИНТЕНДЕ.

Да! ты дожемъ былъ

И имъ умрешь. Корона не покинетъ

Вѣнчанной головы твоей, покамѣстъ

Она не упадетъ подъ топоромъ.

Ты позабылъ достоинство и санъ,

Вступивши въ заговоръ съ презрѣнной чернью;

Но мы не таковы -- и уважаемъ

Въ тебѣ главу Венеціи въ самой

Тебя постигшей карѣ. Всѣ твои

Ничтожные сообщники погибли,

Какъ волки иль собаки; ты умрешь --

Какъ гордый левъ, убитый на охотѣ,

И будешь окруженъ въ минуту смерти

Людьми, которымъ будетъ жаль сердечно

Тебя въ самомъ возмездіи, постигшемъ

Твой ярый гнѣвъ и царственную смѣлость!

Теперь ступай готовиться и будь

Поспѣшнѣе: мы тоже не заставимъ

Себя напрасно ждать, явясь на мѣсто,

Гдѣ встрѣченъ былъ впервые всѣми нами

Ты нашимъ новымъ герцогомъ и гдѣ

Разстанешься сегодня навсегда

Съ народомъ и Сенатомъ. Стража, будь

Готова быть почетной свитой дожа.

0x01 graphic

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Комната во дворцѣ.

Дожъ подъ стражей и Анджіолина.

ДОЖЪ.

Теперь, когда священникъ удалился,

Нѣтъ пользы длить ничтожныя минуты,

Оставшіяся мнѣ. Но Рокъ судилъ

Мнѣ перенесть еще большое горе:

Прощаніе съ тобой. Ему хочу

Я посвятить немногія мгновенья,

Пока песокъ часовъ не возвѣститъ,

Что часъ, мнѣ данный, кончился. Я свелъ

Со временемъ всѣ счеты.

АНДЖІОЛИНА.

О! когда

Подумаю, что я одна причиной

Всему несчастью этому, хотя

Причиною невинной! Обѣщанье,

Какое далъ отцу ты -- заключить

Со мной несчастный бракъ, когда лежалъ онъ

Въ недугѣ передъ смертью -- привело

Къ тому, что самъ умрешь ты прежде срока.

ДОЖЪ.

Нѣтъ, нѣтъ, ты ошибаешься! Я былъ

Ужъ созданъ такъ, что жизнь моя навѣрно

Окончилась бы страшной катастрофой,

И я дивлюсь поистинѣ, какъ могъ

Дожить до этихъ лѣтъ я! Мнѣ давно

Предсказано...

АНДЖІОЛИНА.

Предсказано?

ДОЖЪ.

Давно ужъ

Тому назадъ -- я даже не могу

Сказать, когда навѣрное, хотя

Объ этомъ говорится въ книгахъ нашей

Исторіи -- я въ юности служилъ

Сенату и патриціямъ въ Тревизо

На должности подесты. Разъ епископъ,

Неся дары святые на какой-то

Процессіи, взбѣсилъ меня, заставивъ

Чрезмѣрно долго ждать себя и дерзко

Отвѣтивъ мнѣ на выговоръ. Я поднялъ,

Недолго думавъ, руку и ударилъ

Его въ лицо такъ сильно, что несчастный

Упалъ съ святою чашей, и когда

Поднялся снова, то, простерши къ небу

Въ священномъ гнѣвѣ руку, онъ сказалъ

Мнѣ, указавъ другой рукой на чашу,

У ногъ моихъ упавшую во прахъ:

"Настанегь часъ, въ который безпощадно

Тобой теперь поверженное въ прахъ

Повергнетъ и тебя! Почетъ и слава

Навѣкъ оставятъ домъ твой! Свѣтлый разумъ

Твой будетъ помраченъ, и въ самой лучшей

Порѣ разсудка будешь ты растерзанъ

Безумными страстями, въ дни, когда

Должны уняться страсти, обратившись,

Напротивъ, въ добродѣтели. Величье,

Почтенный спутникъ старости, сойдетъ

На голову твою лишь для того,

Чтобъ легче погубить ее; высокій,

Почетный санъ послужитъ для тебя

Предвѣстникомъ погибели, сѣдины --

Позорнаго стыда, и вслѣдъ обоимъ

Тебя постигнетъ смерть, но не такая,

Какой себѣ желаютъ старики!"

И, высказавъ проклятье это, онъ

Пошелъ своей дорогой. Предсказанье

Его теперь сбылось.

АНДЖІОЛИНА.

Но какъ же ты

Не сдѣлалъ въ жизни все, чтобъ отвратить

Ужасную судьбу? Ужель забылъ ты

Такое предвѣщанье и не думалъ

Его предотвратить чистосердечнымъ

Раскаяньемъ въ проступкѣ?

ДОЖЪ.

Нѣтъ, напротивъ,

Зловѣщія слова запали въ душу

Глубоко мнѣ, и часто средь потока

Житейскихъ бурь я вспоминалъ о нихъ

Съ невольнымъ страхомъ, грозный мрачный призракъ

Казалось мнѣ стоялъ передо мною, "

Тотъ призракъ, что пугаетъ насъ въ бреду

И я сердечно каялся, но духъ мой --

Ты знаешь хорошо -- не любитъ много

Раздумывать иль ждать. Я не привыкъ

Бояться предъ опасностью, чего бы

Она мнѣ ни пророчила! Припомни

Хоть тотъ со мною случай, о которомъ

Болтали долго всѣ: въ тотъ день, когда,

Покинувъ Римъ, я возвращался дожемъ

Въ Венецію, густой туманъ покрылъ

Поверхность водъ и шелъ предъ Буцентавромъ,

Какъ тотъ туманный столбъ, который вывелъ

Евреевъ изъ Египта. Въ гавань мы

Почти пристали ощупью -- къ тѣмъ самымъ

Столбамъ святого Марка, гдѣ казнятъ

Преступниковъ, невольно миновавъ

Обычный портъ на Рива-делла-Палья.

Я помню, вся Венеція тогда

Смутилась предъ зловѣщимъ этимъ знакомъ.

АНДЖІОЛИНА.

О, для чего теперь припоминать

Подобныя случайности?

ДОЖЪ.

Мнѣ легче

Становится на сердцѣ, если я

Подумаю, что это было дѣломъ

Самой судьбы. Я уступить готовъ

Охотнѣй ей, чѣмъ людямъ, и скорѣе

Повѣрю въ то, что мнѣ она послала

Несчастья и бѣды, тогда какъ всѣ

Ничтожные людишки были только

Орудіемъ въ рукахъ ея, негоднымъ

Ни для чего, когда бъ рѣшились взяться

Они за дѣло сами. Имъ ли было

Подъ силу одолѣть того, кто часто

Одерживалъ побѣды для того лишь,

Чтобъ ихъ спасти?

АНДЖІОЛИНА.

Займи себя въ свои

Послѣднія минуты чѣмъ-нибудь

Достойнѣйшимъ и высшимъ! Если надо

Тебѣ летѣть на небо, то предстань

Туда безъ злобы даже на ничтожныхъ

Твоихъ враговъ.

ДОЖЪ.

Я помирился съ ними,

И духъ спокоенъ мой! Спокоенъ мыслью,

Что будетъ часъ, когда, быть можетъ, дѣти

Дѣтей моихъ враговъ увидятъ этотъ

Кичливый, пышный городъ съ синимъ моремъ

И всѣмъ, чему обязанъ онъ своимъ

Могуществомъ и славой -- разореннымъ,

Поверженнымъ во прахъ, какъ Карѳагенъ,

Какъ древній Тиръ, и заслужившимъ имя

Морского Вавилона!

АНДЖІОЛИНА.

Ахъ! прошу --

Оставь такія рѣчи! Ярый гнѣвъ

Тебя не покидаетъ даже въ эти

Предсмертныя минуты! Ты себя

Обманываешь самъ: вѣдь ты не можешь

Ничѣмъ отмстить врагамъ своимъ, такъ будь же

Спокойнѣй самъ.

ДОЖЪ.

Я духомъ перешелъ

Почти ужъ въ вѣчность. Я стою/предъ нею

И вижу предъ собою, что должно

Послѣдовать въ грядущемъ, такъ же ясно,

Какъ вижу милый образъ твой въ послѣдній

Печальный разъ! Повѣрь -- мои слова

Исполнятся надъ этими стѣнами,

Возставшими изъ моря, и надъ тѣми,

Кто въ нихъ живетъ.

0x01 graphic

Входитъ офицеръ со стражей.

ОФИЦЕРЪ.

Я присланъ, герцогъ, къ вамъ

Совѣтомъ Десяти -- сказать, что члены

Ужъ собрались и ожидаютъ ваше

Высочество.

ДОЖЪ.

Прощай, Анджіолина!

Дай мнѣ тебя обнять! Не поминай

Меня по смерти дурно -- старика,

Который былъ тебѣ принесшимъ горе,

Но все же нѣжнымъ мужемъ. Полюби

Меня хоть въ доброй памяти! При жизни

Я не подумалъ даже и просить

Тебя о томъ; но нынче ты могла бы

Ко мнѣ быть снисходительнѣй, когда

Готово лечь въ могилу все, что было

Дурного въ этомъ сердцѣ. Сверхъ того,

Припомни, что изъ всѣхъ плодовъ моей

Прошедшей славной жизни . не осталось

Въ утѣху ничего мнѣ: ни богатства,

Ни почестей, ни славы, чѣмъ могла

Гордиться бы семья и написать

Объ этомъ въ эпитафіи надгробной.

Въ единый часъ я вырвалъ вмѣстѣ съ корнемъ

Всю прожитую жизнь и пережилъ

Все, кромѣ сердца -- сердца твоего,

Прекраснаго и чистаго, какъ день,

Которое почтитъ меня слезою

И будетъ часто съ грустью вспоминать

О старикѣ. Какъ страшно ты блѣдна,

Ей дурно! дурно! Пульсъ ея не бьется!

На помощь ей! кто тутъ? Я не могу

Ее оставить такъ! Но, впрочемъ, нѣтъ;

Ей обморокъ поможетъ пережить

Ужасную минуту. Въ мигъ, когда

Она очнется къ жизни отъ своей

Минутной смерти этой -- я ужъ буду

Предъ Господомъ. Велите кликнуть женщинъ

На помощь ей! Взгляну въ послѣдній разъ

Еще въ ея лицо. Какъ холодна

У ней рука! Такой же точно будетъ

Моя въ тотъ мигъ, когда она очнется.

Прошу васъ, помогите ей -- и вмѣстѣ

Примите благодарность отъ меня

Въ послѣдній разъ. Идемте! я готовъ.

(Входятъ женщины изъ свиты Анджіолины и окружаютъ свою госпожу, лежащую въ обморокѣ. Дожъ и стража уходятъ).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Дворъ дворца дожей. Ворота заперты противъ напора толпы.

Дожъ входитъ въ парадномъ облаченіи, сопровождаемый членами Совѣта Десяти, патриціями и стражей. Они доходятъ до лѣстницы Гигантовъ, мѣста принесенія дожемъ присяги, наверху которой стоитъ палачъ съ мечамъ. Одинъ изъ членовъ Совѣта Десяти снимаетъ съ дожа герцогскую шапку.

ДОЖЪ.

Опять для васъ я болѣе не дожъ,

Но всежъ остался прежнимъ я Фальеро!

A это имя значитъ что-нибудь,

Хоть мнѣ его носить теперь придется

Всего лишь мигъ. Здѣсь былъ я коронованъ --

И будь свидѣтель небо мнѣ, что легче

Въ сто кратъ моей душѣ теперь, когда

Лишился я игрушки этой,

Чѣмъ было въ мигъ вѣнчанья моего

Вѣнцомъ позорнымъ вашимъ.

ОДИНЪ ИЗЪ ЧЛЕНОВЪ.

Ты дрожишь,

Марино ди Фальеро.

ДОЖЪ.

Да! дрожу,

Но это лишь отъ старости.

БЕНИНТЕНДЕ.

Коль скоро

Желаешь обратиться ты къ Сенату

Съ какимъ-нибудь прошеніемъ, въ предѣлахъ,

Дозволенныхъ закономъ, можешь намъ

Его сказать.

ДОЖЪ.

Я попросить хотѣлъ бы

О милости къ племяннику, a также

О вашемъ правосудіи къ женѣ.

Мнѣ кажется, что смерть моя на плахѣ

Могла бъ покончить все, что государство

Имѣло иль имѣетъ противъ' насъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Ты можешь быть спокоенъ: обѣ просьбы

Исполнятся, хотя твои злодѣйства

Неслыханны.

ДОЖЪ.

Неслыханны? да! точно!

Исторія показываетъ намъ

Десятками примѣры, какъ владыки

Народъ держали въ рабствѣ, но во всей

Исторіи мы видимъ только двухъ

Властителей умершихъ за желанье

Свободу дать народамъ.

БЕНИНТЕНДЕ.

Кто же это?

ДОЖЪ.

Агисъ, спартанскій царь, и дожъ Фальеро.

БЕНИНТЕНДЕ.

Имѣешь ты сказать еще предъ смертью

Намъ что-нибудь?

ДОЖЪ.

Могу ль я говорить?

0x01 graphic

БЕНИНТЕНДЕ.

Когда желаешь -- да! но помни только:

Народъ вдали, и голосъ твой не можетъ

Достигнуть до него.

ДОЖЪ.

Я говорю

Грядущему и вѣчности, въ чье царство

Готовъ вступить, a не съ людьми. Пусть слово

Мое душою станетъ тѣмъ стихіямъ,

Съ которыми готовъ теперь я слиться!

Пусть внемлетъ мнѣ лазурная волна,

Носившая мой флагъ! Пусть внемлютъ вѣтры,

Вздувавшіе съ любвью паруса

Моихъ судовъ, стремившихся къ побѣдѣ!

Пусть внемлетъ мнѣ отчизна, для которой

Моя пролилась кровь! Пускай внимаютъ

Чужія, отдаленнѣйшія страны,

Упившіяся кровью той! Пусть внемлетъ

Холодный этотъ камень, на которомъ

Пролью я кровь теперь мою, откуда

Она взойдетъ, возопіявъ, на небо!

Пусть внемлетъ солнце, чей недвижный взоръ

Спокойно смотритъ на дѣла такія

Пусть, наконецъ, внимаетъ Тотъ, Чьей силой

Горятъ и потухаютъ въ небѣ солнца!

Пусть знаютъ всѣ, что я далекъ отъ мысли

Считать себя невиннымъ; но зато

Спрошу y васъ: невинны ли вы сами?

Придетъ пора -- и смерть моя отмстится

Сторицею. Судьба, какая ждетъ

Надменный этотъ городъ, стала ясной

Моимъ глазамъ, готовымъ навсегда

Закрыться мракомъ смерти. Я умру

Съ проклятіемъ -- и горькою бѣдой

Обрушится на васъ проклятье это!

Готовится уже зловѣщій часъ,

Когда столица, вставшая изъ моря

Въ защиту отъ Аттилы, склонитъ низко

Покорную главу передъ другимъ

Аттилой, незаконнымъ, и при этомъ

Прольетъ не больше крови, чѣмъ теперь

Ея прольется здѣсь изъ престарѣлыхъ

Моихъ ослабшихъ жилъ. Продастся низко

Венеція, и будутъ всѣ за это

Ее же презирать. Взамѣнъ значенья

Столицы, станетъ жалкимъ городкомъ,

Провинціей -- на мѣсто государства.

Сенатъ ея замѣнится собраньемъ

Ничтожнѣйшихъ рабовъ; владѣльцы гордыхъ

Дворцовъ ея унизятся до званья

Презрѣнныхъ, жалкихъ нищихъ; гунны будутъ

Хозяйничать въ стѣнахъ, жиды въ палатахъ,

Торговлю же съ насмѣшкой заберутъ

Пронырливые греки. Вотъ тогда-то,

Когда твои патриціи дойдутъ

До нищенства, выпрашивая хлѣба

На улицахъ, взывая къ состраданью

Во имя прежней знатности и славы

Своихъ именъ; когда двѣ-три семьи,

Сберегшія крупицы отъ наслѣдства

Своихъ великихъ предковъ, станутъ низко

Заискивать и ползать передъ грубымъ

Намѣстникомъ-солдатомъ въ гордыхъ залахъ

Своихъ дворцовъ, гдѣ царствовали прежде

И гдѣ былъ преданъ смерти ими герцогъ;

Когда они кичиться будутъ родомъ,

Забывъ, что кровь ихъ жилъ осквернена

Ужъ въ третьемъ поколѣньи гнусной связью

Съ какимъ-нибудь красивымъ гондольеромъ

Иль грубымъ пришлецомъ изъ вражьихъ войскъ;

Когда сыны Венеціи дойдутъ

До той позорной крайности, что будутъ

Уступлены безъ платы, какъ рабы,

Воителемъ, разбившимъ ихъ, другой

Странѣ, разбитой ими жъ -- и при этомъ

Трусливые возьмутъ ихъ съ неохотой,

Погрязшихъ до того въ порочной жизни,

Что нѣтъ такого кодекса, гдѣ былъ бы

Порокъ тотъ предусмотрѣнъ и наказанъ;

Когда вашъ данникъ, Кипръ, оставитъ вамъ

Лишь свой развратъ въ наслѣдье, заразивши

Имъ вашихъ дочерей и сдѣлавъ имя

Ихъ именемъ позора и безстыдства;

Какъ трусовъ вдвое худшихъ, какъ людей

Когда все зло подвластныхъ вамъ народовъ

И всѣ пороки ихъ налягутъ тяжко

На городъ гнусный вашъ, когда развратъ

Наружнаго лишь блеска, грѣхъ безъ вида --

Хотя бы даже внѣшняго любви,

Веселье и пиры безъ увлеченья

Порывами страстей, но изъ одной

Холодной и безсмысленной привычки, .

Насилующей самую природу;

Когда всѣ эти ужасы съ другими,

Тягчайшими во много разъ, прольются

На васъ на всѣхъ; когда тоска безъ страсти,

Безъ радости улыбка, молодежь

Безъ чести и стыда, преклонный возрастъ

Безъ должнаго къ сѣдинамъ уваженья,

Презрительность, безгласность и сознанье

Ничтожества, безъ силъ его исправить

И даже возроптать, поставятъ васъ

Въ разрядъ послѣднихъ націй,-- вотъ тогда,

Въ послѣднія минуты агоніи,

Среди своихъ убійцъ, припомнишь ты,

Венеція, свершонное убійство

Сегодня надо мной! Вертепъ тирановъ,

Упившихся невинной кровью дожей,

Геена водъ, морской Содомъ--тебя

Я предаю, со всѣмъ твоимъ отродьемъ

Зловредныхъ змѣй, проклятью адскихъ силъ!

(Обращаясь къ палачу).

Ну, къ дѣлу, жалкій рабъ! рази, какъ я

Хотѣлъ сразить враговъ своихъ! Рази,

Какъ я сразилъ бы этихъ злыхъ тирановъ!

Рази со всею силою проклятья,

Мной брошеннаго имъ теперь въ лицо!

Рази сильнѣй -- и съ одного удара!

(Дожъ становится на колѣни и кладетъ голову на плаху. Въ ту минуту, какъ палачъ взмахиваетъ мечемъ, занавѣсъ опускается).

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Площадь и пьяццета святого Марка. Народъ густыми массами толпится около запертыхъ воротъ дворца дожей.

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Я пробрался къ рѣшеткѣ. Вонъ сидятъ

Всѣ члены Десяти въ парадныхъ платьяхъ

И дожъ стоитъ въ срединѣ.

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Я не могъ

Пробраться такъ далеко. Хоть бы намъ

Сказали -- что тамъ видно. Будемъ слушать.

Тѣ, что добралися до дверей, увидятъ

Одни вѣдь что-нибудь.

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Вонъ вижу членъ

Совѣта Десяти подходитъ къ дожу,

Вонъ снялъ съ него вѣнецъ, a дожъ возвелъ

Глаза съ молитвой къ небу. Онъ какъ будто

Сбирается сказать имъ что-то. Тшъ!...

Нѣтъ, слышенъ только ропотъ. Какъ досадно,

Что мы такъ далеко! Слова не слышны.

Но голосъ раздается, какъ раскаты

Донесшагося грома. Какъ бы намъ

Услышать что-нибудь!

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Молчите!... Тшъ!...

Быть можетъ мы услышимъ хоть немного.

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Напрасно -- я не слышу. Видно только,

Какъ вольно развѣваются по вѣтру

Его сѣдые волосы, точь въ точь

Клубы кипучей пѣны въ океанѣ.

Вотъ онъ склонилъ колѣни, a они

Стоятъ толпой вокругъ. Теперь все скрылось:

Не видно ничего... Но вотъ сверкнулъ

Широкій мечъ... Чу! звякнулъ и упалъ...

(Ропотъ въ народѣ).

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Итакъ, они дерзнули умертвить

Того, кто дать хотѣлъ намъ всѣмъ свободу.

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Онъ былъ всегда къ намъ добръ и милосердъ.

5-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Умно они придумали закрыть

Дворцовыя ворота. Если бъ мы

Предвидѣли ихъ замыслъ, то пришли бы

Съ оружіемъ, чтобъ разломать замки.

6-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Вы видѣли навѣрное, что онъ

Казненъ уже?

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

Я видѣлъ мечъ, сверкнувшій

Надъ головой. Но вотъ сюда идутъ --

И, можетъ быть, намъ что-нибудь разскажутъ.

На балконѣ дворца, выходящемъ на площадь, появляется глава совѣта десяти съ окровавленнымъ мечемъ въ рукахъ, которымъ трижды потрясаетъ надъ народомъ.

ГЛАВА СОВѢТА ДЕСЯТИ.

Законное возмездье покарало

Измѣнника!

(Ворота отворяются, народъ толпою бросается къ лѣстницѣ Гигантовъ, на которой свершилась казнь).

ГОЛОСА ВЪ НАРОДѢ.

Вонъ голова въ крови

Скатилась внизъ по лѣстницѣ Гигантовъ!

(Занавѣсъ падаетъ).

А. Соколовскій.

0x01 graphic

СМЕРТЬ МАРИНО

(La mort de Marino Faliero).

Картина Делакруа (Eugenie Delacroix).

МАРИНО ФАЛЬЕРО.

На рукописи этой трагедіи, посланной Муррею изъ Равенны, Байронъ написалъ: "Начата 4 апрѣля 1820, дополнена 16 іюля 1820, кончена перепиской 16--17 августа 1820; эта переписка отняла въ десять разъ больше труда, чѣмъ самое сочиненіе, если принять въ разсчетъ погоду -- 90® въ тѣни -- и мои домашнія обязанности". Сначала поэтъ хотѣлъ оставить трагедію у себя и не печатать ее лѣтъ шесть, но рѣшенія этого рода рѣдко исполняются Пьеса была издана въ концѣ того же 1820 года -- и, къ величайшему неудовольствію автора, несмотря на его энергичные и не разъ повторенные протесты, была представлена на сценѣ Дрюриленскаго театра въ началѣ 1821 г.

Съ другой стороны, къ большому удовольствію Байрона выдающійся знатокъ итальянской и классической литературы, Уго Фосколо, привѣтствовалъ трагедію въ весьма сочувственной статьѣ, указывая на ея вѣрность венеціанской исторіи и нравамъ и на античную строгость ея конструкціи и языка. Джиффордъ призналъ "Марино Фальеро" "настоящей англійской трагедіей". Но вообще отзывы современныхъ поэту критиковъ были не особенно благопріятны. Только одинъ изъ нихъ нашелъ, что эта трагедія вполнѣ достойна репутаціи своего автора. "Давно уже ничто не доставляло намъ такого удовольствія", писалъ этотъ критикъ,-- "какъ богатые задатки драматическаго совершенства, обнаруженные лордомъ Байрономъ въ этомъ произведеніи. Положительно, на англійскомъ языкѣ не появлялось трагедіи, подобной "Марино Фальеро", со времени образцовой пьесы Отвэя, также вдохновившагося венеціанской исторіей и венеціанскимъ заговоромъ. Та исторія, которою овладѣлъ Байронъ, по нашему мнѣнію, лучше отвэевской; мы говоримъ: совладѣлъ, потому что мы увѣрены въ томъ, что поэтъ передалъ событія съ почти буквальною точностью". Инымъ характеромъ отличались отзывы критиковъ "Edinburgh" и "Quarterly Review",-- Джеффри и епископа Гибера. Первый изъ названныхъ критиковъ писалъ:

"Марино Фальеро, безъ сомнѣнія, отличается большими достоинствами, какъ драматическими, такъ и вообще поэтическими, и могъ бы доставить полный успѣхъ юному искателю славы; но имя Байрона возбуждаетъ такія ожиданія, которымъ но такъ легко удовлетворить. Сравнивая это произведеніе съ тѣми высокими образцами, которые имъ же самимъ установлены, мы должны признать его неудачнымъ и какъ созданіе поэзіи, и какъ драму. Отчасти это, можетъ быть, объясняется трудностью достигнуть одинаковаго совершенства въ обоихъ указанныхъ отношеніяхъ, трудностью заключить смѣлый и непокорный поэтическій геній въ строгіе и тѣсные предѣлы правильной трагедіи и подчинить пылкое и животворное вдохновеніе практической необходимости въ разработкѣ всѣхъ деталей театральнаго представленія. Впрочемъ, съ этими затрудненіями съ давняго времени приходилось бороться всѣмъ драматическимъ писателямъ, и хотя они всего болѣе тягостны для самыхъ сильныхъ талантовъ, однако мы не имѣемъ основаній сомнѣваться въ томъ, что геній Байрона могъ бы надъ. ними восторжествовать. A потому мы и полагаемъ,что истинной причиной постигшей его въ настоящемъ случаѣ неудачи былъ несоотвѣтственный выборъ сюжета: онъ выбралъ для своей пьесы такую исторію, которая не только не даетъ простора отличительнымъ особенностямъ его генія, но развивается въ постоянномъ противорѣчіи съ основнымъ направленіемъ его творческой фантазіи. Главными чертами ого таланта являются изысканная нѣжность и демоническое величіе, способность вызывать тѣ очаровательныя видѣнія любви и красоты, чистоты я состраданія, которыя наполняютъ наше сердце трепетомъ нѣжности, и въ то же время -- способность владѣть тѣмъ адскимъ огнемъ, причудливые и мрачные отблески котораго окружаютъ всѣ предметы какимъ-то особеннымъ ореоломъ гнѣва, злобы я мести. Сознавая въ себѣ эти великія силы я какъ бы напорекоръ ихъ развитію и дѣйствію, поэтъ взялъ предметомъ своей трагедіи событіе, исключающее возможность ихъ проявленія, и сталъ развивать этотъ сюжетъ, какъ бы намѣренно ограждая его отъ вторженія названныхъ силъ. Въ этой исторіи нѣтъ ни любви, ни ненависти, ни мизантропіи, ни состраданія, нѣтъ ничего сладострастнаго и ничего ужасающаго; здѣсь все зависитъ отъ досады раздражительнаго старика, и вся привлекательность дѣйствія сводится къ тщательному изображенію супружескаго достоинства и семейной чести, къ сухому и строгому торжеству холоднаго и ничѣмъ не искушаемаго цѣломудрія и благородныхъ качествъ чистаго и строго дисциплинированнаго ума. Такой сюжетъ, по вашему мнѣнію, очень мало пригоденъ для драматическаго писателя, который долженъ возбуждать сильныя чувства; въ любой обработкѣ онъ не въ состояніи устранить упрека въ недостаткѣ движенія, интереса и страсти. А лорду Байрону выбрать такой сюжетъ для крупнаго драматическаго произведенія -- это все равно, что быстроногому скакуну связать ноги передъ самымъ началомъ скачки или храброму рыцарю выйти на арену турнира безъ оружія. Никакіе человѣческіе таланты не въ силахъ справиться съ этимъ неудобнымъ положеніемъ. Исторія, послужившая предметомъ настоящей драмы, въ высшей степени невѣроятна, хотя, подобно большинству другихъ, также весьма невѣроятныхъ исторій, почерпнута изъ достовѣрнаго источника. Главное достоинство заключается въ ея оригинальности, хотя въ то же время она является въ сущности лишь повтореніемъ "Спасенной Венеціи" Отвэя и постоянно вызываетъ въ памяти сцены изъ этой пьесы. Тамъ Джаффиръ присоединяется къ заговорщикамъ подъ вліяніемъ естественныхъ побужденій любви и бѣдности, здѣсь дожъ вступаетъ въ заговоръ подъ вліяніемъ злого чувства, которое исключаетъ всякую симпатію къ нему; въ старой драмѣ обнаруженіе заговора представлено результатомъ любви, въ новой результатомъ дружбы; но въ обѣихъ пьесахъ общій характеръ дѣйствія и развязки почти одинъ и тотъ же, въ отношеніи же стиля и конструкціи слѣдуетъ замѣтить, что если у Байрона мы находимъ больше послѣдовательности и энергіи, то у Отвэя, несомнѣнно, больше страсти и паѳоса; байроновскіе заговорщики являются болѣе блестящими и болѣе сильными ораторами, чѣмъ Пьеръ и Рено у Отвэя, зато нѣжность Бельвидеры гораздо болѣе трогательна и болѣе естественна, нежели стоическая и самодовольная супружеская вѣрность Анджіолины".

Епископъ Гиберъ, послѣ пространнаго разсужденія о драматическихъ единствахъ, заключаетъ свою статью слѣдующими словами:

"Однимъ изъ самыхъ поучительныхъ примѣровъ отуманивающаго дѣйствія теоретической системы на самые проницательные умы является тотъ фактъ, что въ пьесѣ, предназначенной вполнѣ сознательно и исключительно для чтенія, авторъ старался соблюдать тѣ правила, которыя, каково бы ни было ихъ сценическое достоинство, внѣ сцены, очевидно, не имѣютъ никакого значенія. Вѣдь единственной цѣлью соблюденія "единствъ" можетъ быть только сохраненіе сценической иллюзіи; для читателя же эти единства явно безполезны. Въ чтеніи не только устраняются ихъ предполагаемыя выгоды, но, съ другой стороны, въ значительной степени ослабляется и невыгодное ихъ вліяніе на конструкцію драмы; справедливо также и то, что высокая поэзія блескомъ своего совершенства заслоняетъ отъ насъ тѣ неудобства, какія проистекаютъ отъ соблюденія этихъ единствъ какъ въ чтеніи, такъ и на сценѣ. Но даже и въ этомъ случаѣ не слѣдуетъ безъ всякой нужды усложнять свою задачу излишними затрудненіями; хотя сила и ловкость сражающагося рыцаря и заставляетъ насъ забывать о громоздкой сбруѣ, въ которую онъ нарядился для того, чтобы отличаться отъ другихъ, но вѣдь эти тяжелые педантическіе доспѣхи не только затрудняютъ его успѣхъ, но и дѣлаютъ его возможное паденіе еще болѣе замѣтнымъ и смѣшнымъ.

"Паденіе "Марино Фальеро", какъ мы полагаемъ, уже въ достаточной степени подтверждено общимъ мнѣніемъ публики, и у насъ нѣтъ основаній настаивать на пересмотрѣ этого рѣшительнаго приговора. Въ пьесѣ, несомнѣнно, найдутся мѣста, отличающіяся высокимъ краснорѣчіемъ и неподдѣльной поэзіей; въ особенности тѣ сцены, въ которыхъ лордъ Байронъ не слѣдовалъ нелѣпымъ правиламъ мнимоклассическихъ писателей, задуманы и выполнены съ большою трагическою силою и искусствомъ. Но сюжетъ трагедіи выбравъ рѣшительно неудачно. Въ основномъ развитіи замысла и во всѣхъ главныхъ и наиболѣе интересныхъ подробностяхъ пьесы она является въ сущности не болѣе, какъ только повтореніемъ "Спасенной Венеціи",такъ что автору пришлось бороться и далеко не всегда успѣшно -- съ нашими воспоминаніями о старой и въ свое время пользовавшейся заслуженною популярностью драмѣ на тотъ же сюжетъ. Единственное отличіе новой пьесы заключается въ томъ, что "Джаффиръ" лорда Байрона присоединяется къ заговорщикамъ не въ силу естественныхъ и легко понятныхъ побужденій бѣдности, усиленной страданіями любимой жены, и глубокимъ, вполнѣ основательнымъ негодованіемъ на притѣснителей, а единственно вслѣдствіе досады на причиненное ему частное и не весьма жестокое оскорбленіе. Венеціанскій дожъ, желая наказать пошлую выходку глупаго мальчишки, пытается ниспровергнуть ту республику, которой онъ долженъ быть первымъ и самымъ вѣрнымъ слугою, и перебить всѣхъ своихъ прежнихъ друзей и товарищей по оружію, правительственныхъ лицъ и знатнѣйшихъ гражданъ. Кто же можетъ сочувствовать этой мести, изображенной къ тому же въ видѣ единичнаго случая, и кто, кромѣ лорда Байрона, могъ ожидать, что подобная исторія въ состояніи вызвать сочувствіе? Намъ недостаточно знать, что все это исторически вѣрно. Событіе можетъ быть и вѣрно, и въ то же время невѣроятно; случай, столь необычный, какъ внезапная и ничѣмъ не сдерживаемая вспышка мести, такъ же мало удобенъ для поэта, какъ и животное съ двумя головами -- для живописца.

"Конечно, если этому предшествовалъ длинный рядъ взаимныхъ столкновеній, если дожъ постепенно былъ приведенъ къ тому, чтобы возненавидѣть олигархію, которая его окружала и надъ нимъ властвовала, и могъ чувствовать или подозрѣвать въ каждомъ поступкѣ сената заранѣе обдуманное намѣреніе оскорбить и унизить его,-- то самое ничтожное новое оскорбленіе могло бы переполнить чашу его гнѣва, и недостаточно суровое наказаніе Стено (хотя большинству это наказаніе едва ли покажется слабымъ до сравненію съ виной) могло бы сорвать послѣднюю преграду передъ тѣмъ бурнымъ потокомъ, который такъ долго усиливался безчисленными мелкими оскорбленіями и нападками.

"Возможно также, что старикъ, страстно влюбленный въ молодую и красивую жену, но въ то же время сознававшій и смѣшную сторону своего неравнаго брака, цѣлыми мѣсяцами, цѣлыми годами мучилъ себя подозрѣніями ревности; хотя и убѣжденный въ вѣрности своей жены, онъ тѣмъ не менѣе жестоко страдалъ отъ мысли, что другіе люди, можетъ быть, не раздѣляютъ этого убѣжденія, и потому придалъ особенное значеніе дерзкой выходкѣ Стено, въ которой онъ увидѣлъ обнаруженіе тайной мысли, можетъ быть, раздѣляемой половиною венеціанскаго общества.

"Мы можемъ быть увѣрены въ томъ, что если бы исторія Фальеро (какъ ни мало обѣщаетъ она драматургу) попала въ руки варвара Шекспира, то начало драмы было бы отнесено къ значительно болѣе раннему времени, и что гораздо больше мѣста отведено было бы постепенному развитію тѣхъ особенностей характера героя, отъ которыхъ зависитъ его судьба, и дѣйствію того тонкаго, но не мгновеннаго яда, который разрушаетъ душевный миръ, ожесточаетъ чувства и отуманиваетъ умъ храбраго и великодушнаго, но гордаго и раздражительнаго старца.

"Но, къ несчастію (и это несчастіе, насколько мы понимаемъ, должно быть приписано увлеченію лорда Байрона теоріей драматическихъ единствъ), вмѣсто того, чтобы представить передъ вашими взорами это постеленное наростаніе скорбныхъ чувствъ, авторъ весьма мало знакомитъ насъ съ нимъ даже до слуху. Мы не видимъ никакихъ предварительныхъ попытокъ захвата власти дожа олигархами; мы даже и слышимъ объ этомъ очень мало, и то лишь въ общихъ выраженіяхъ и въ самомъ концѣ пьесы, въ видѣ защиты образа дѣйствій дожа, а не въ формѣ того постояннаго и жгучаго чувства, которое мы должны были бы раздѣлять съ нимъ съ первой же минуты, если авторъ хотѣлъ возбудить въ насъ сочувствіе къ нему и надежду на успѣхъ его замысла. Точно такъ же и опасеніе, что супруга дожа можетъ возбудить подозрѣнія въ обществѣ, высказывается лишь въ видѣ едва уловимаго намека,-- и для этого опасенія приводится только одно основаніе, именно то, которое само по себѣ вовсе не могло бы возбудить его,-- пасквиль, написанный на спинкѣ трона. Такимъ образомъ, въ теченіе всей трагедіи мы испытываемъ скорѣе удивленіе, чѣмъ жалость или состраданіе, являясь свидѣтелями важныхъ событій, объясняемыхъ совсѣмъ неподходящими причинами. Мы видимъ, какъ человѣкъ становится измѣнникомъ безъ всякаго иного повода (хотя на иные поводы и есть нѣкоторые намеки), кромѣ одного только пошлаго оскорбленія, которое должно бы скорѣе упасть на самого оскорбителя, нежели нанести чувствительный ударъ оскорбленному; и мы не можемъ чувствовать состраданія къ человѣку, гибнущему изъ-за такой причины".

Собственный взглядъ Байрона на свою трагедію высказанъ имъ въ одномъ изъ январскихъ писемъ 1821 г. къ Мурсею. Повторяя надежду на то, что ни одна дирекція театра не будетъ имѣть настолько наглости, чтобы вопреки волѣ автора поставить эту пьесу на сцену, Байронъ говоритъ:

"Она слишкомъ правильна: время -- 21 часа, мало перемѣнъ мѣста, ничего мелодраматическаго, никакихъ сюрпризовъ, ни внезапныхъ появленій, ни потайныхъ дверей, никакихъ удобныхъ случаевъ для того, чтобы "трясти головой и топать каблуками",-- и никакой любви, этого главнаго ингредіента новѣйшей драмы. Я убѣжденъ, что великой трагедіи нельзя написать, слѣдуя старымъ драматургамъ, которые преисполнены величайшихъ ошибокъ, простительныхъ только ради красоты ихъ языка; во ее можно создать, если писать естественно и правильно, подобно грекамъ, но не подражая имъ, а только усвоивая ихъ общую манеру и примѣняя ее къ нашему времени и нашимъ условіямъ. Само собою разумѣется, что хора не должно быть. Вы, конечно, засмѣетесь и спросите, отчего же я самъ такъ не сдѣлалъ? Какъ видите, я попытался дать легкій очеркъ въ "Марино Фальеро"; но многіе думаютъ, что мой талантъ недраматиченъ по существу. и я не вполнѣ увѣренъ въ томъ, что они неправы. Если "Марино Фальеро" не провалится -- въ чтеніи -- то, можетъ быть, я сдѣлаю и еще попытку (только не для сцены); и такъ какъ я думаю, что любовь не есть основная страсть для трагедіи (хотя большая часть нашихъ трагедій именно на ней основана), то я и не разсчитываю стать популярнымъ драматургомъ. Предметомъ трагедіи любовь можетъ быть только въ томъ случаѣ, когда она яростна, преступна и несчастна. Когда же она трогательна и слезлива, тогда она, конечно, бываетъ предметомъ трагедіи, но не должна имъ быть, или это будетъ трагедія для галереи и дешевыхъ ложъ. Если вы хотите имѣть понятіе о томъ, что мнѣ хотѣлось бы сдѣлать, возьмите переводъ какой-нибудь греческой трагедіи. Я не говорю: возьмите оригиналъ,-- это было бы съ моей стороны слишкомъ большимъ самомнѣніемъ; во переводы настолько ниже подлинниковъ, что мнѣ кажется, я могу рискнуть, Тогда судите о "простотѣ замысла", но не сравнивайте меня съ вашими съумасшедшими старыми драматургами: они точно хватили черезъ край травника и затѣмъ извергаютъ его фонтаномъ. A я, все-таки полагаю что вы во считаете спирта элементомъ болѣе благороднымъ, нежели чистый источникъ, сверкающій на солнцѣ. Въ этомъ, по-моему, и заключается разница между греками и этими грязными балаганщиками,-- исключая, впрочемъ, Бенъ-Джонсона, который былъ ученымъ я классикомъ. Или -- возьмите переводъ Альфіери и попытайтесь представить себѣ, что эти мои новыя погудки на старый ладъ сдѣланы имъ, на англійскомъ языкѣ, а потомъ выскажите мнѣ откровенно свое мнѣніе. Но не мѣряйте меня своимъ собственнымъ аршиномъ, -- ни старымъ, ни новымъ. Ничего нѣтъ легче, какъ напутать въ сюжетъ пьесы всякаго вздора. Г-жа Сентливръ въ своихъ комедіяхъ шумитъ и суетится въ десять разъ больше Конгрива; но развѣ ихъ можно сравнивать между собою? A между тѣмъ она, вѣдь, вытѣснила Коегрива со сцены?!"

Въ другомъ письмѣ, отъ 16 февраля 1821 г. Байронъ говорить:

Вы говорите,-- дожъ не будетъ популяренъ. Да развѣ я когда-нибудь писалъ ради популярности? Укажите какое-нибудь мое сочиненіе (кромѣ одного или двухъ разсказовъ), написанное въ популярномъ стилѣ или тонѣ. По моему мнѣнію, драматическая форма даетъ просторъ для различныхъ пріемовъ сочиненія; вовсе нѣтъ надобности слѣдовать вашимъ стариннымъ драматургамъ,-- это было бы и грубой ошибкой; но не надо также быть и слишкомъ французомъ. каковы были у насъ преемники старинныхъ драматурговъ. Мнѣ думается, что хорошій англійскій стиль и болѣе строгое соблюденіе драматическихъ правилъ могутъ дать результатъ, не предосудительный для вашей литературы. Я попытался написать драму безъ любви; въ ней нѣтъ также ни колецъ, ни ошибокъ, ни сюрпризовъ, ни отвратительныхъ притворщиковъ-злодѣевъ и никакой мелодрамы. Все это повредитъ ея популярности, но не убѣдитъ меня въ томъ, что она именно по этой причинѣ никуда не годится. Ея недостатки происходятъ отъ несовершенства въ исполненіи, а не отъ ея замысла, простого и строгаго".

Стр. 159.

Лѣстница Гигантовъ, гдѣ онъ былъ коронованъ, развѣнчанъ и обезглавленъ.

Такъ разсказываютъ обыкновенно венеціанскіе гиды; въ дѣйствительности же нынѣшняя "Лѣстница Гигантовъ" ведущая изъ дворца дожей во дворъ его, была построена только въ 1483 г. архитекторомъ Антоніо Риццо, который передѣлалъ весь фасадъ дворца.

Саркофагъ въ стѣнѣ съ неразборчивой надписью.

На сѣверной сторонѣ площади противъ церкви Санъ Джіованни э Паоло находится школа Санъ Марко. Къ ней примыкаетъ часовня Санта Маріа делла Паче, въ которой и былъ открытъ, въ 1815 г., саркофагъ съ костями Марино Фальеро.

Стр. 160.

Я никогда не пытался писать для театра, и не буду пытаться и впредь.

"Когда я былъ членомъ подкоммисіи Дрюрилэнскаго театра, я могу поручиться за своихъ товарищей и, надѣюсь, также и за себя, въ томъ, что мы прилагали всѣ старанія, чтобы возвратить на сцену правильную драму. Я дѣлалъ все возможное, чтобы возобновить "Монфора", но мнѣ это не удалось, какъ не удалось добиться постановки и "Ивана" Сосби, -- пьесы, которая, по нашему мнѣнію, полна дѣйствія; я старался также побудить г. Кольриджа написать для насъ трагедію. Лица непосвященныя въ театральныя дѣла едва ли повѣрятъ, что "Школа Злословія" Шеридана дала наименьшій сборъ по сравненію съ общимъ количествомъ ея представленій со времени ея написанія; но такъ увѣрялъ меня нашъ администраторъ Дибдинъ. О томъ, что происходило въ театрѣ послѣ постановки "Бертрама" Матюрана {9 мая 1810 г.}, мнѣ ничего неизвѣстно, такъ что я могу пропустить, по невѣдѣнію, нѣсколькихъ превосходныхъ новѣйшихъ писателей, и въ такомъ случаѣ прошу у нихъ извиненія. Я не былъ въ Англіи скоро уже пять лѣтъ и до послѣдняго года, съ самаго своего отъѣзда, вовсе не читалъ англійскихъ газетъ, да и теперь имѣю свѣдѣнія о театральныхъ дѣлахъ только изъ "Парижской Газеты" Галиньяни и только за послѣдніе 12 мѣсяцевъ. Такимъ образомъ у меня не могло и быть намѣренія чѣмъ-нибудь обидѣть трагическихъ или комическихъ писателей, которымъ и желаю всяческихъ благъ, но о которыхъ я ничего но знаю. Впрочемъ, давнишнія жалобы на состояніе нашего драматическаго театра вызываются вовсе не недостаткомъ у насъ хорошихъ исполнителей. Я не могу представить себѣ артиста лучше Кембля, Кука или Кина въ ихъ весьма разнообразныхъ роляхъ, или лучше г. Эллистона въ комедіи "Джентльменъ" и въ нѣкоторыхъ трагедіяхъ. Миссъ О'Нейль я никогда не видалъ, твердо рѣшившись не смотрѣть ни одной артистки, которая могла бы ослабить или затемнить своей игрой мои воспоминанія о Сиддонсъ. Сиддонсъ и Кимблъ были идеалами трагической игры; я никогда не видѣлъ ничего имъ подобнаго, даже по внѣшности; и по этой причинѣ я уже никогда больше не увижу ни "Коріолана", ни "Макбета". Если Кина упрекаютъ за недостатокъ достоинства, то надо помнить, что это качество дается природой, а не искусствомъ, и что его нельзя пріобрѣсти изученіемъ. Во всѣхъ не сверхъестественныхъ роляхъ Кинъ превосходенъ; даже его недостатки принадлежатъ, или кажутся принадлежащими, не столько ему, сколько самимъ ролямъ и дѣлаютъ его игру еще болѣе вѣрною природѣ. А о Кемблѣ мы можемъ сказать въ отношеніи его игры, то же, что кардиналъ Петцъ сказалъ о маркизѣ Монрозѣ,-- что это былъ единственный человѣкъ, когда-либо имъ встрѣченный, который напомнилъ ему героевъ Плутарха". (Прим. Байрона).

------

Байронъ намѣревался первоначально посвятить свою трагедію одному изъ своихъ друзей, Дугласу Киннэрду; но это посвященіе осталось въ рукописи и было напечатано только въ 1832 г. Оно написано въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

"Почтенному Дугласу Киннэрду.

Любезный Дугласъ. Посвящаю тебѣ эту трагедію потому, что ты высказалъ о ней хорошее мнѣніе, а не потому, чтобы я самъ считалъ ее достойною такого посвященія. Но если бы ея достоинства были даже въ десять разъ выше тѣхъ, какія въ ней можно найти, это приношеніе все-таки явилось бы лишь весьма недостаточнымъ знакомъ признательности за ту постоянную и дѣятельную дружбу, которой ты удостоивалъ въ теченіе многихъ лѣтъ своего преданнаго и любящаго друга Байрона".

Въ маѣ 1820 г. Байронъ получилъ рецензію Гете на "Манфреда", напечатанную въ сборникѣ "Kunst und Alterthum", (см. примѣчанія къ "Манфреду" и въ письмѣ къ Муррею отъ 17 октября сообщилъ о своемъ намѣреніи посвятить "Марино Фальеро" германскому поэту. Къ письму было приложено и самое посвященіе, котораго Муррей, однако, не напечаталъ, можетъ быть, считая его только остроумной выходкой, предназначенной для тѣснаго литературнаго кружка. Оно было представлено Гете въ рукописи только въ 1831 г. Джономъ Мурреемъ III, а напечатано съ пропусками и искаженіями, Муромъ, въ его біографіи Байрона. Въ полномъ видѣ оно явилось только въ 1901 г., въ изданіи Кольриджа-Протеро. Вотъ это посвященіе.

"Посвященіе барону Гете, и пр. и пр. и пр.

"Милостивый государь,-- Въ прибавленіи къ одному англійскому сочиненію, недавно переведенному на нѣмецкій языкъ и изданному въ Лейпцнгѣ, приводится слѣдующее мнѣніе ваше объ англійской поэзіи: "Въ англійской поэзіи можно найти великую геніальность, всеобъемлющую силу, глубину чувства и достаточный запасъ нѣжности и энергіи; но все-таки эти качества не дѣлаютъ поэтовъ", и пр.

"Мнѣ жаль видѣть, что великій человѣкъ впалъ въ великую ошибку. Это ваше мнѣніе доказываетъ только, что "Словарь десяти тысячъ живущихъ англійскихъ писателей" {A Biographical Dictionary of living autbors of Great Britain and Ireland etc., Lond. 1816.} не переведенъ на нѣмецкій языкъ. Вы, конечно, читали, въ переводѣ вашего друга Шлегеля, діалогъ въ "Макбетѣ": {Cp. "Макбетъ", д. Ѵ, явл. 3:

(Соч. Шекспира, подъ ред. С. А. Венгерова,III, 496).

-- Тамъ десять тысячъ!

-- Да, гусей, конечно!

-- Солдатъ, мой государь!}

-- Тамъ десять тысячъ!

-- Да гусей, конечно!

-- Писателей, мой государь!

Такъ вотъ, изъ этихъ "десяти тысячъ писателей" въ настоящее время обрѣтается въ живыхъ 1987 поэтовъ, сочиненія которыхъ хорошо извѣстны ихъ издателямъ; и въ числѣ этихъ поэтовъ многіе пользуются славою гораздо выше моей, хотя значительно ниже вашей. Вслѣдствіе упомянутой небрежности вашихъ нѣмецкихъ переводчиковъ вы ничего не знаете о произведеніяхъ Вилльяма Вордсворта, у котораго въ Лондонѣ есть собственный баронетъ, рисующій ему фронтисписы и сопровождающій его на обѣды и въ театры, а въ провинціи -- собственный лордъ, который доставилъ ему мѣсто въ акцизномъ вѣдомствѣ и подарилъ скатерть на столъ. {Говорится о сэрѣ Джорджѣ Бьюмонтѣ и лордѣ Ловедэлѣ.} Вы, можетъ быть, даже не знаете, что этотъ господинъ есть величайшій изъ всѣхъ поэтовъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ, не говоря уже о томъ,что онъ написалъ Opus Magnum въ прозѣ во время послѣднихъ выборовъ въ Вестморлэндѣ {Два адреса къ землевладѣльцамъ Вестморлэнда.}. Главное его сочиненіе называется "Питеръ Беллъ", и онъ скрывалъ его отъ публики въ продолженіе двадцати одного года,-- невознаградимая потеря для всѣхъ, кто успѣлъ за это время умереть и не будетъ имѣть возможности прочесть это сочиненіе ранѣе воскресенія мертвыхъ. У насъ есть также и другой писатель, по имени Соути, который болѣе, чѣмъ поэтъ, потому что теперь онъ сталъ поэтомъ-лавреатомъ,-- постъ, соотвѣтствующій тому, что въ Италіи называется Poeta Cesareo, а у васъ, въ Германіи,-- не знаю какъ; но такъ какъ у васъ есть "Цезарь", то, по всей вѣроятности, имѣется и соотвѣтствующее наименованіе. Въ Англіи "Цезаря" нѣтъ,-- а поэтъ есть

0x01 graphic

"Я упоминаю объ этихъ поэтахъ только для примѣра, чтобы Васъ просвѣтить. Это -- только два кирпича нашей Вавилонской башни (кстати сказать: Виндзорскіе кирпичи), но они могутъ служить образцомъ всей постройки".

Далѣе въ приведенномъ отзывѣ говорится, что "преобладающею характерною особенностью всей современной англійской поэзіи является отвращеніе отъ жизни и презрѣніе къ ней". Но мнѣ сдается, что Вы сами, однимъ своимъ произведеніемъ въ прозѣ, возбудили гораздо больше презрѣнія къ жизни, чѣмъ всѣ томы англійской поэзіи, доселѣ написанные. Г-жа Сталь говоритъ, что "Вертеръ" вызвалъ больше самоубійствъ, чѣмъ самая красивая женщина", и я въ самомъ дѣлѣ полагаю, что онъ переселилъ въ лучшій міръ больше людей, чѣмъ самъ Наполеонъ,-- если оставить въ сторонѣ профессіональную дѣятельность послѣдняго. Быть можетъ, милостивый государь, язвительный отзывъ знаменитаго сѣвернаго журнала {Edinburgh Review.} о нѣмцахъ вообще и о Васъ -- въ особенности внушилъ вамъ неблагосклоное отношеніе къ англійской поэзіи и критикѣ. Но вамъ не слѣдовало бы обращать вниманія на нашихъ критиковъ, которые, въ сущности, очень добродушные ребята, особенно если имѣть въ виду ихъ двойственную профессію: подхватывать сужденія при дворѣ и отбрасывать ихъ внѣ двора. Никто болѣе меня не сожалѣетъ объ ихъ поспѣшномъ и несправедливомъ приговорѣ относительно Васъ; я лично заявлялъ объ этомъ Вашему другу Шлегелю въ 1816 г. въ Коппе.

"Ради моихъ "десяти тысячъ" живущихъ собратій и ради себя самого, я не могъ не обратить вниманія на мнѣніе, высказанное объ англійской поэзіи, которое тѣмъ болѣе заслуживаетъ вниманія, что оно принадлежитъ Вамъ.

"Главною цѣлью моего обращенія къ вамъ было -- засвидѣтельствовать мое искреннее почтеніе и удивленіе человѣку, который въ теченіе цѣлаго полустолѣтія стоялъ во главѣ литературы великаго народа и перейдетъ въ потомство, какъ первый представитель литературы своего вѣка.

"Вы были счастливы, милостивый государь, не только въ сочиненіяхъ, прославившихъ ваше имя, но и въ самомъ этомъ имени, которое достаточно музыкально для того, чтобы сохраниться въ памяти потомства. Въ этомъ -- Ваше преимущество передъ нѣкоторыми изъ Вашихъ соотечественниковъ, имена коихъ, можетъ быть, также будутъ безсмертны,-- если только кто-нибудь сможетъ ихъ произнести.

"Этотъ, повидимому, легкомысленный тонъ можетъ, пожалуй, подать поводъ къ предположенію, что я отношусь къ Вамъ съ недостаточною почтительностью; но такое предположеніе было бы ошибочно, такъ какъ я въ прозѣ всегда дерзокъ. Дѣйствительно и вполнѣ искренно признавая Васъ, какъ это признаютъ всѣ Ваши соотечественники и большинство другихъ націй несомнѣнно самымъ выдающимся изъ литературныхъ дѣятелей, появившихся въ Европѣ послѣ смерти Вольтера, я чувствовалъ и продолжаю чувствовать желаніе посвятить Вамъ прилагаемое произведеніе -- не потому, чтобы оно было трагедіей или поэмой (ибо я не могу самъ рѣшить, принадлежитъ ли оно къ тому или другому виду поэзіи, или ни къ тому, ни къ другому), а единственно какъ свидѣтельство уваженія и поклоненія иностранца -- человѣку, котораго въ Германіи провозгласили "великимъ Гете".

"Имѣю честь быть съ истиннымъ почтеніемъ Вашимъ покорнѣйшимъ слугою. Байронъ".

Равенна, 14 октября 1820.

"P. S. Я замѣчаю, что въ Германіи, такъ же, какъ въ Италіи, идетъ сильная полемика относительно такъ называемыхъ "классицизма" и "романтизма", термины, которыхъ еще не знали въ Англіи, когда я покинулъ ее, года четыре или пять тому назадъ. Правда, нѣкоторые изъ англійскихъ писателей злоупотребляли Попомъ и Свифтомъ, но причина этого заключалась въ томъ, что они сами не умѣли писать ни прозой, ни стихами; притомъ, никто не считалъ этихъ господъ заслуживающими того, чтобы выдѣлять ихъ въ особый разрядъ. Можетъ быть, въ самое послѣднее время опять появилось кое-что въ томъ же родѣ, но я объ этомъ не слыхалъ, и это было бы признакомъ столь дурного вкуса, что мнѣ было бы весьма прискорбно объ этомъ узнать".

Стр. 162. Но синьорія все еще сидитъ.

"Малый Совѣтъ" (Consiglio Minore), состоявшій первоначально изъ дожа и шестерыхъ его совѣтниковъ, впослѣдствіи былъ увеличенъ введеніемъ въ его составъ трехъ Сарі уголовнаго Совѣта Сорока (Quarantia Criminale), и получилъ наименованіе Illustrissima Signoria.

Не то ли,

Что оказали мнѣ Авогадори.

Авогадори -- "адвокаты", числомъ трое, возбуждали преслѣдованія отъ имени республики; ни одинъ изъ совѣтскихъ актовъ не имѣлъ законной силы, если не былъ составленъ въ присутствіи по крайней мѣрѣ одного изъ нихъ; но они вовсе не составляли, какъ, повидимому, полагалъ Байронъ, суда первой инстанціи. Упрекъ въ томъ, что они передали дѣло въ Совѣтъ Сорока, членомъ котораго, будто бы, былъ обвиняемый Микаэль Стено, основанъ на ошибкѣ Санудо: въ то время, когда Фальеро сталъ дожемъ, Стено было всего 20 лѣтъ, а въ члены Сорока избирались люди не моложе 30-лѣтняго возраста.

Стр. 166. Старикъ Дандоло

Отъ всѣхъ коронъ вселенной отказался.

Точнѣе: "Отъ Цезарей короны отказался": въ 1204 г. ему предложена была крестоносцами корона Византійской имперіи.

Стр. 168.

Когда въ моментъ горячности ударилъ

Епископа Тревизо.

"Историческій фактъ. См. Жизнеописанія дожей Марино Санудо" (Прим. Байрона).

Стр. 170. Я по службѣ

Начальникъ арсенала.

"Число постоянныхъ рабочихъ въ арсеналѣ составляетъ 1200, и всѣ эти искусные ремесленники находятся подъ начальствомъ особаго офицера, называемаго адмираломъ (Amiraglio), который командуетъ и "Буцентавромъ" въ день Вознесенія, когда дожъ совершаетъ свое торжественное обрученіе съ моремъ. И здѣсь мы должны отмѣтить смѣха достойный обычай, въ силу котораго этотъ адмиралъ несетъ отвѣтственность передъ Сенатомъ за спокойное состояніе моря и ручается своего жизнью, что въ этотъ день не будетъ бури. Этотъ же адмиралъ, вмѣстѣ съ своими arsenalotti, оберегаетъ дворецъ дожей и соборъ св. Марка во время междуцарствія. Онъ несетъ красное знамя передъ дожемъ, когда тотъ вступаетъ въ должность, и въ знакъ своего достоинства, носитъ особую епанчу и два серебряныхъ ящика, изъ которыхъ дожъ сыплетъ деньги народу". ("Исторія Венеціанскаго правительства", написанная въ 1675 г. сьеромъ Amelot de la Houssaye и изданная въ Лондонѣ, 1677).

По болѣе раннему и, вѣроятно, исторически болѣе вѣрному разсказу Лоренцо де Моначи, Бертуччіо Изарелло не былъ начальникомъ арсенала, а только имѣлъ собственный корабль и потому пользовался извѣстностью и вліяніемъ среди матросовъ и арсенальныхъ рабочихъ; патрицій же, который его побилъ, звался не Барбаро, а Джіованни Дандоло, и былъ въ ту пору sopracomite e consigliere del capitauo da roar.

Стр. 172.

Съ вершины Марка грянетъ этотъ часъ.

"Звонить въ набатъ на колокольни св. Марка можно было только по приказанію дожа. Однимъ изъ поводовъ къ такому набату было извѣщевіе о появленіи на лагунѣ гевуэзскаго флота". (Прим. Байрона).

Стр. 173. Колодцы, клѣтки

Исторгнутъ могутъ кровъ мою изъ жилъ.

О государственной тюрьмѣ въ Венеціи см. наст. изд. т. I, стр. 529.

Стр. 174.

Онъ въ Саніенцѣ смерть свою нашелъ.

Островъ Саніенца лежитъ миляхъ въ девяти къ сѣверо-западу отъ Капо-Галло, въ Мореѣ. Сраженіе, въ которомъ венеціанцы, подъ начальствомъ Никколо Пизани, были разбиты генуэзцами, которыми предводительствовалъ Паганино Доріа, происходило 4 ноября 1354 г.

Стр. 175.

Сегодня ровно въ полночь будь у церкви,

Гдѣ гробъ моихъ отцовъ.

"Всѣ дожи paннe Фальеро погребались въ соборѣ св. Марка; замѣчательно, что когда умеръ его предшественникъ, Андреа Дандоло, Совѣтъ Десяти издалъ законъ, чтобы всѣ будущіе дожи погребались вмѣстѣ съ своими семьями, въ принадлежавшихъ имъ церквахъ: можно подумать, что тутъ было своего рода предчувствіе. Такимъ образомъ, все, что говоритъ Фальеро о своихъ предкахъ-дожахъ, будто бы похороненныхъ въ церкви свв. Іоанна и Павла не вѣрно исторически, такъ какъ они похоронены у св. Марка. Сдѣлайте изъ этого примѣчаніе и подпишите подъ нимъ; Издатель. Имѣя подобныя притязанія на аккуратность, я не хотѣлъ бы, чтобы меня бранили даже изъ-за такихъ пустяковъ. О пьесѣ пусть говорятъ, что угодно, но нравы и дѣйствующія лица у меня вполнѣ реальны". (Письмо къ Муррею отъ 12 окт. 1820).

Гондола будетъ ждать съ однимъ гребцомъ.

"Гондола не похожа на обыкновенную лодку, она такъ же легко управляется одномъ весломъ какъ и двумя (хотя, разумѣется, идетъ не такъ скоро); часто берутъ только одного гребца ради меньшей огласки, а со времени паденія Венеціи -- просто ради экономіи". (Прим. Байрона).

Попытку я обязанъ предпринятъ.

"То, что говоритъ Джиффордъ о первомъ актѣ очень утѣшительно. Это -- "произведеніе англійское подлинное, настоящее англійское": таково ваше завѣтное желаніе, и я очень радъ, что мнѣ удалось его удовлетворить, хотя Богъ знаетъ, какимъ чудомъ это случилось; вѣдь я не слышу ни одного англійскаго слова ни отъ кого, кромѣ моего лакея, а онъ -- изъ Ноттингэмшира; я не вижу ничего англійскаго, кромѣ вашихъ новѣйшихъ изданій, но въ нихъ нѣтъ англійскаго языка, а только жаргонъ. Джиффордъ нашелъ у меня хорошую, подлинную, настоящую англійскую рѣчь, а Фосколо говорить, что характеры въ пьесѣ подлинно венеціаяскіе" (Письма къ Муррею, 11 сент. и 8 окт. 1820).

Стр. 176.

Ослабленнаго жизнью старика.

Годъ рожденія Марино Фальнро не установленъ съ точностью, но полагаютъ, что въ эпоху заговора ему было уже болѣе 75 лѣтъ.

Стр. 177.

Сказалъ же славный римлянинъ предъ смертью:

"То было лишь, вѣдь, именемъ!"

Діонъ Кассій сообщаетъ, что Брутъ, умирая воскликнулъ: "О, бренная доблесть! Ты -- не больше, какъ слово, я же считалъ тебя дѣломъ -- и жестоко обманулся!"

Стр. 160.

Пришелъ къ вамъ съ важной вѣстью

Я прямо изъ сената.

"Эта сцена, можетъ быть, самая лучшая во всей пьесѣ. Въ ней превосходно обрисовывается спокойный характеръ и душевная чистота Анджіолины и живо чувствуется огромная разница ея темперамента съ надменнымъ нравомъ ея супруга, но вмѣстѣ съ тѣмъ не менѣе живо проявляется и та тѣсная связь, какая соединяетъ эти двѣ натуры, одинаково полныя благородства. Въ мысляхъ старика нѣтъ и тѣни ревности; онъ и не предполагаетъ, и не находитъ въ своей женѣ порывовъ молодой страсти; онъ видитъ въ ней существо, полное довѣрія,-- существо глубоко невинное, которое, именно по этой причинѣ, едва вѣритъ въ возможность виновности. Онъ находитъ въ ней все то очарованіе, какимъ проникнута задушевная рѣчь любящей, скромной и добродѣтельной женщины, рѣчь, внушаемая благодарностью, уваженіемъ и заботливой привязанностью. Анджіолина очень встревожена поведеніемъ своего мужа со времени обнаруженія виновности Стено и дѣлаетъ все возможное, чтобы успокоить его гордое негодованіе. Въ сознаніи своей невинности, она равнодушно относится къ нанесенному ей оскорбленію, и неиспорченный инстинктъ ея благороднаго сердца побуждаетъ ее убѣждать своего мужа въ томъ, въ чемъ она убѣждена сама,-- что Стено, каковъ бы ни былъ приговоръ судей, долженъ повести гораздо болѣе тяжкое наказаніе въ сознаніи собственной виновности и позорности своего поступка". (Локгартъ).

Стр. 187.

Пора, мой другъ! Идемъ, дѣла не ждутъ.

"Сцена между дожемъ и Анджіолиной, хотя и непозволительно длинная, отличается большой энергіей и красотой. Жена старается успокоить яростный гнѣвъ своего стараго мужа. а онъ настаиваетъ на томъ, что нанесенная ему обида могла бы быть искуплена только смертью оскорбителя. Рѣчь дожа представляетъ тщательно обдуманную, но, въ концѣ концовъ, все-таки тщетную попытку съ помощью риторическихъ пріемовъ до нѣкоторой степени оправдать ту безумную и ни съ чѣмъ не соразмѣрную месть, которая составляетъ основу пьесы". (Джеффри).

Стр. 190.

Коль скоро предки наши отступили

Предъ полчищемъ Аттилы.

Граждане Аквилеи и Падуи во время нашествія Аттилы бѣжали на островъ Градо и на Ri vus Allus (Ріальто), гдѣ и положили основаніе Венеціи.

Стр. 190.

Кичливыхъ шелковичныхъ червяковъ.

"Mal bigatto" -- скверный шелковичный червякъ -- презрительное выраженіе, означающее негоднаго человѣка.

Стр. 195. Братаясь съ низкой чернью.

"Въ душѣ высокороднаго и надменнаго дожа происходитъ сильнѣйшая борьба между жаждою мести, которая его мучитъ, и отвращеніемъ къ низкимъ плебеямъ, съ которыми онъ вступаетъ въ союзъ. Самъ во себѣ онъ вовсе не честолюбивъ; но передъ нами -- суровый и гордый венеціанскій патрицій, который не можетъ вырвать изъ своего сердца презрѣнія ко всему плебейскому; это презрѣніе пустило въ немъ слишкомъ глубокіе корни, благодаря происхожденію, воспитанію и долгой жизни властителя. Вмѣстѣ cъ тѣмъ въ его взволнованномъ умѣ время отъ времени проносятся и другія мысли, болѣе мягкаго характера. Онъ помнитъ,-- онъ не въ силахъ забыть долгихъ дней и ночей товарищества, издавна соединявшаго его съ тѣми людьми, которымъ теперь онъ готовъ произнести смертный приговоръ. Онъ самъ горячо высказывается противъ "безумной милости" и горячо настаиваетъ на необходимости полнаго истребленія этихъ людей, находясь въ собраніи заговорщиковъ; но поэтъ, глубоко понимающій человѣческое сердце, заставляетъ его содрогаться, когда эта ярость приводитъ и его самого, и его слушателей къ крайнимъ рѣшеніямъ. Онъ не въ силахъ помириться съ этимъ кровавымъ приговоромъ, хотя самъ же былъ главнымъ его виновникомъ". (Локгартъ).

Стр. 196.

Въ полнѣйшемъ убѣжденьи, что все дѣло

Затѣяно самой же Синьоріей.

"Историческій фактъ. См. Приложенія, примѣч. А." (Прим. Байрона).

Стр. 200.

Преслѣдовать, что можетъ

Не нравиться Совѣту Десяти.

Члены Совѣта Десяти избирались Великимъ Совѣтомъ только на одинъ годъ и не могли быть избираемы вновь ранѣе, чѣмъ черезъ годъ по оставленіи ими своей должности. Совѣтъ Десяти ежемѣсячно избиралъ изъ своей среды трехъ Сарі или главныхъ членовъ Совѣта. Судъ состоялъ, кромѣ Десяти, изъ дожа и шести совѣтниковъ, имѣя такимъ образомъ 17 членовъ, причемъ для законности засѣданія необходимо было присутствіе 12-ти изъ нихъ. Одинъ изъ "адвокатовъ республики" (Avogadori di Comun) также всегда присутствовалъ въ засѣданіяхъ, но безъ права голоса, исполняя лишь обязанности секретаря, давая заключенія относительно законовъ и наблюдая за правильностью дѣлопроизводства. Впослѣдствіи, въ важныхъ случаяхъ, къ Совѣту присоединялось еще 20 членовъ, избираемыхъ Великимъ Совѣтомъ и составлявшихъ т. наз. "зонту" или "юнту".

Стр. 201.

Титуломъ же вождя меня почтили Родосъ и Кипръ.

Въ хроникахъ ничего не говорится о какихъ-либо сношеніяхъ Венеціи съ Родосомъ или Кипромъ, въ которыхъ участвовалъ бы Марино Фальеро. Кипръ перешелъ подъ власть Венеціи только въ 1489 г", а Родосъ до 1522 г. принадлежалъ рыцарямъ св. Іоанна Іерусалимскаго.

Стр. 204.

Такъ пусть же месть свершится надо всѣми.

"Внутренняя борьба, которую переживаетъ дожъ, присоединяясь къ заговорщикамъ, представляетъ поразительный контрастъ съ свирѣпою кровожадностью его сообщниковъ, но не производитъ надлежащаго эффекта: мы не можемъ представить себѣ, чтобы человѣкъ, проникнутый подобными чувствами, рѣшился выполнить свой преступный планъ, не будучи побуждаемъ къ этому оскорбленіями болѣе серьезными и тяжкими, нежели тѣ, о которыхъ читатель узнаетъ изъ трагедіи . (Гиберъ).

Стр. 205.

Погибнутъ всѣ! Въ успѣхѣ нѣтъ сомнѣнья.

"Главный недостатокъ "Марино Фальеро" заключается въ томъ, что сущность и характеръ заговора не возбуждаютъ интереса читателя. То, что Байронъ былъ въ этомъ отношеніи вѣренъ исторіи, но имѣетъ особеннаго значенія. Подобно Альфіери, съ которымъ его геній имѣетъ большое сходство, онъ вдохновился исключительнымъ событіемъ, имѣющимъ очень мало общаго съ общечеловѣческими инстинктами и чувствами. При всей возвышенности рѣчей, при всей яркости колорита, въ трагедіи чувствуется недостатокъ моральной истины,-- недостатокъ того очарованія, трудно поддающагося опредѣленію, но легко ощущаемаго, которое вызываетъ въ благородныхъ сердцахъ высокій энтузіазмъ къ великимъ стремленіямъ человѣчества. Въ этомъ-то очарованіи и заключается поэтическая прелесть исторія. Оно живо чувствуется въ "Вильгельмѣ Теллѣ" Шиллера и въ страшномъ заговорѣ Брута, такъ какъ сущность и цѣль ихъ замысловъ заключалась въ томъ, чтобы избавить свою родину отъ оскорбленій и угнетенія. Между тѣмъ въ заговорѣ Марино Фальеро противъ республики мы не можемъ видѣть ничего иного, кромѣ замысла кровожаднаго злодѣя, который хочетъ захватить въ свои руки неограниченную власть и, по обычаю всѣхъ узурпаторовъ, пользуется общимъ неудовольствіемъ и общими страданіями только какъ предлогомъ для достиженія своей цѣди. Подстрекаемый воображаемою обидою, онъ берется за такое предпріятіе, которое, въ случаѣ удачи, залило бы Венецію кровью лучшихъ ея сыновъ. Можно ли назвать это возвышеннымъ зрѣлищемъ, которое, по правиламъ Аристотеля, имѣло бы цѣлью произвести очищающее дѣйствіе на нашу душу, возбуждая въ ней чувства страха и состраданія?" ("Eclectic Review").

Стр. 206.

Могу ли обагрить теперь я руки

Въ крови всѣхъ близкихъ близкихъ мнѣ людей?

"Въ рѣчахъ дожа постоянно обнаруживаются эгоистическія побужденія, заставившія его примкнуть къ заговору. Онъ вполнѣ естественно поддается чувству раскаянія; но страшная цѣльность его характера нарушается этими колебаніями, которыя заставляютъ его въ ужасѣ отступать передъ убійствомъ и разгромомъ. Въ этомъ вихрѣ могучихъ страстей, который предшествуетъ созданію ужаснаго заговора, совершенно неумѣстно было влагать въ уста дожа сентиментальныя изліянія любви и жалости къ его друзьямъ; эти слишкомъ запоздалыя доказательства его сострадательности производятъ впечатлѣніе только лицемѣрнаго сожалѣнія. Чувства-то хороши, на высказываются они вовсе не вовремя и не у мѣста, напоминая замѣчаніе Скаррона по поводу нравоучительныхъ разсужденій Флегіаса въ аду:

Cette sentence est vraie et belle

Mais dans l'enfer а quoi sert-elle?

"Впрочемъ эта сцена, совершенно неумѣстная съ точки зрѣнія драматической послѣдовательности, отличается все-таки большою поэтическою силою". ("Eclectic Review").

Стр. 208. Дѣйствіе четвертое.

"Четвертое дѣйствіе начинается чрезвычайно поэтической и блестяще написанной сценой,-- хотя она представляетъ не болѣе, какъ монологъ, ничѣмъ не связанный съ ходомъ самой пьесы. Молодой патрицій Ліони возвращается домой съ блестящаго праздника; но ему вовсе не весело; открывъ окно своего палаццо, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ, онъ пораженъ контрастомъ ночной тишины съ лихорадочнымъ весельемъ и блестящимъ шумомъ только что покинутаго имъ собранія. Картина эта нарисована во всѣхъ отношеніяхъ прекрасно, съ правдивостью и изяществомъ въ описаніи праздника, обличающими руку мастера,-- и можетъ служить высокимъ образцомъ поэтической живописи; лунный свѣтъ, озаряющій сонную Венецію, приводитъ намъ на память великолѣпныя и очаровательныя картины въ "Манфредъ", которыя произвели на наше воображеніе гораздо болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ лежащая передъ нами трагедія, хотя и болѣе тщательно обработанная". (Джеффри).

"Монологъ Ліони -- прекрасный моментъ отдыха отъ ужасовъ драмы и отъ того мрачнаго предчувствія неизбѣжнаго зла, которое такъ часто изображается Шекспиромъ, прибѣгающимъ въ подобныхъ случаяхъ къ аналогичному пріему. Но этотъ великолѣпный монологъ, поставленный мнѣ связи съ общимъ строемъ пьесы, является случайнымъ и, очевидно, служатъ выраженіемъ собственнаго настроенія автора. Здѣсь мы видимъ обычный, свойственный Байрону, строй мысли, съ оттѣнкомъ мизантропіи, который совсѣмъ не согласуется съ положеніемъ и чувствами дѣйствующихъ лицъ пьесы. Это -- холодныя созерцанія ума, возвышающагося надъ треволненіями человѣческой жизни и ея страстей и равнодушно взирающаго съ своей неприступной высоты на борьбу, въ которой онъ не удостоиваетъ принять участіе". ("Eclectic Review").

Байронъ говорилъ Медвину, что монологъ Ліони онъ написалъ ночью, возвратившись съ бала у гр. Бендзони. Ср. его слова въ письмѣ къ Муру отъ 28 февраля 1817 г.: "Въ настоящее время я нахожусь на положеніи инвалида. Карнавалъ, т.-е. послѣдняя его половина, и сидѣнье далеко за полночь немножко меня испортили... Переодѣванія, закончившіяся маскарадомъ въ театрѣ Феннче, гдѣ я былъ точно такъ же, какъ и въ большей части ридотто, и пр., и пр., порядочно меня утомили, и хотя и въ общемъ не особенно много кутилъ, однако чувствую, что "мечъ перетираеть ножны"; а вѣдь я только что обогнулъ уголъ 29-ти лѣтъ. Итакъ, мы уже не станемъ больше бродить до поздней ночи, хотя сердце все еще способно любить, и луна свѣтитъ попрежнему ярко. Мечъ перетираетъ ножны, а душа изнашиваетъ тѣло, и сердце должно перестать биться, и сама Любовь должна успокоиться. И вотъ, хоть ночь и создана для любви, и день возвращается слишкомъ скоро, но мы уже не станемъ больше бродитъ по ночамъ, при лунномъ свѣтѣ". (Ср. стр. 271).

Стр. 217.

Набатъ.

Какъ Божій громъ, раздастся съ башни Марка.

"Наконецъ, наступаетъ минута набатнаго колокола, котораго нетерпѣливо ожидаетъ вся толпа заговорщиковъ. Племянникъ и наслѣдникъ дожа (Maрино бездѣтенъ) оставляетъ его во дворцѣ и самъ идетъ ударить въ роковой колоколъ. Дожъ остается одинъ -- и мы полагаемъ, что во всей англійской поэзіи немного найдется сценъ, которыя могли бы быть поставлены выше слѣдующей". (Локгартъ).

Стр. 218.

Входитъ офицеръ со стражей.

Члены "Ночной Стражи" (I Signori di Notte) занимали важное положеніе въ старой венеціанской республикѣ. (Прим. Байрона).

Стр. 221. Дѣйствіе пятое.

"Въ примѣчаніяхъ къ "Марино Фальеро" надо бы сказать, что Бенинтенде не былъ членомъ Совѣта Десяти, а былъ только "Великимъ Канцлеромъ",-- должность совсѣмъ особая, хотя и важная. Я намѣренно отступилъ здѣсь отъ исторіи". (Письмо къ Муррею отъ 12 окт. 1820).

Поправка Байрона основана на одной хроникѣ, цитируемой у Санудо. На самомъ дѣлѣ Бенинтенди де Равиньяни во время суда надъ дожемъ находился не въ Венеціи, а въ Миланѣ. "Коллегія, судившая Марино Фальеро, состояла изъ "совѣтника" Джіованни Мочениго, предсѣдателя Совѣта Десяти Джіованни Марчелло, "инквизитора" Луки да Лецце и "авогадора" Оріо Пасквалиго.

Стр. 221.

Ты пораженъ

Въ своихъ словахъ.

Здѣсь опечатка. Слѣдуетъ читать: "Ты коротокъ"... (Исправлено. -- bmn).

Стр. 223. Календаро плюетъ на Бертрама.

"Я знаю, что говорятъ Фосколо о плевкѣ Календаро на Бертрама: это національно. Итальянцы и французы плюются постоянно и куда попало, чуть вамъ не въ лицо, а потому находятъ, что плевокъ на сценѣ -- вещь неподходящая по своей заурядности. Но для насъ, никогда не плюющихъ (развѣ только въ лицо человѣку, когда мы разъяримся), плевокъ имѣетъ другое значеніе. Вспомните у Мэссинджера: "Я плюю на тебя и на совѣтъ твой!" или у Шекспира: "Плевали вы на мой кафтанъ жидовскій". Впрочемъ, Календаро плюетъ не въ лицо Бертраму, а только по направленію къ нему, какъ мусульмане въ минуту гнѣва плюютъ на землю, что я самъ видалъ. Съ другой стороны, онъ не чувствуетъ къ Бертраму презрѣнія, хотя и старается выказать его, какъ поступаемъ и всѣ мы, сердясь на человѣка, котораго мы считаемъ ниже себя. Ему досадно, что ему не удалось умереть такъ, какъ хотѣлось; притомъ, онъ вспоминаетъ, что съ самаго начала подозрѣвалъ и ненавидѣлъ Бертрама. Израэль Бертуччіо хладнокровнѣе и сосредоточеннѣе; онъ дѣйствуетъ по принципу и подъ вліяніемъ побужденія, а Календаро -- подъ вліяніемъ побужденія и чужого примѣра. Вотъ вамъ и аргументъ. Дожъ повторяется,-- это правда, но эта происходить отъ усиленія страсти и оттого, что онъ видитъ передъ собою равныхъ лицъ, а стало быть, долженъ постоянно возвращаться къ причинѣ своего поступка. "Его рѣчи длинны",-- я это правда; но я писалъ для чтенія, а не для сцены, и по образцамъ скорѣе итальянскимъ и французскимъ, чѣмъ по нашимъ, о которыхъ я не особенно высокаго мнѣнія; да и всѣ ваши старинные драматурги также очень длинны: загляните въ любого изъ нихъ". (Письмо къ Муррею отъ 8 окт. 1820).

Стр. 225.

Я самъ тогда сравниться бъ могъ съ Гелономъ

Иль славнымъ Тразибуломъ.

Гелонъ, тираннъ Сиракузскій V в. до Р. X., уважался въ потомствѣ за свои доблести и благодѣянія народу. Тразибулъ, сынъ Лика, аѳинскій полководецъ IV в. до Р. X., былъ постояннымъ и успѣшнымъ поборникомъ демократіи.

Стр_: 227. Входитъ Анджіолина.

"Эта драма, отличающаяся тѣмъ необычнымъ для современныхъ пьесъ качествомъ, что въ ней вовсе нѣтъ эпизодическихъ отступленій, быстро идетъ къ развязкѣ. Суровое рѣшеніе деспотической аристократіи не терпятъ отлагательства. На милость нѣтъ никакой надежды,-- да никто и не проситъ ея, и не помышляетъ о ней. Даже плебеи-заговорщики являются здѣсь гордыми венеціанцами: они не боятся приближенія смерти и не трепещутъ при наступленіи своей послѣдней минуты. Что касается самого дожа, то онъ держитъ себя такъ, какъ прилично старому воителю и глубоко оскорбленному государю. И вотъ, въ минуту, непосредственно предшествующую произнесенію приговора, въ судъ является лицо, отъ котораго всего менѣе можно было бы ожидать спартанской твердости духа. Это -- Анджіолина. Она, правда, обращается къ непреклонному сенату съ горячей мольбой о пощадѣ ея мужа, но тотчасъ же, увидѣвъ, что всѣ мольбы напрасны, овладѣваетъ собою и, обращаясь къ дожу, спокойно стоящему у судейскаго стола, говорить ему слова, достойныя его и себя. Совершенно неожиданнымъ и прекраснымъ эффектомъ является обращеніе молодого патриція, прерывающаго ихъ разговоръ". (Локгартъ).

Стр. 229.

Вѣдь люди есть презрѣннѣе червей,

Клубящихся въ могилахъ.

"Догаресса ведетъ себя формально и холодно, не обнаруживая даже и такой любви къ своему старому мужу, какую ребенокъ можетъ питать къ родителю или питомецъ -- къ своему воспитателю. Даже въ этой своей рѣчи, самой длинной и самой лучшей, въ наиболѣе трогательный моментъ катастрофы, она въ состояніи читать нравоученія, съ педантизмомъ, особенно неестественнымъ въ женщинѣ при подобныхъ обстоятельствахъ, разсуждать о львѣ и комарѣ, объ Ахиллѣ, Еленѣ, Лукреціи, объ осадѣ Клузія, о Калигулѣ и Персеполисѣ! Стихи эти сами по себѣ очень хороши, но лучше было бы, если бы ихъ произнесъ Беннитенде въ видѣ надгробной рѣчи надъ тѣломъ дожа, а еще лучше было бы, если бы они были сказаны судомъ во время пренія: тамъ они были бы совершенно на своемъ мѣстѣ. Но женщина едва ли можетъ произносить подобныя длинныя рѣчи въ минуту тяжкаго горя, да и вообще человѣкъ глубоко огорченный едва ли въ состояніи такъ краснорѣчиво излагать философскія воззрѣнія, подкрѣпляя ихъ старательно пріискиваемыми примѣрами изъ древней и новой исторіи..." (Гиберъ).

Стр. 236,

-- Ты дрожишь,

Марино ди Фальеро?

Да, дрожу,

Но это -- лишь отъ старости.

"Такъ отвѣчалъ парижскій мэръ Байли французу, обратившемуся къ нему съ такимъ же вопросомъ, когда его везли на казнь, въ началѣ революціи. Теперь послѣ окончанія моей трагедіи, перечитывая въ первый разъ послѣ шестилѣтняго промежутка "Спасенную Венецію", я нахожу тамъ подобный же отвѣтъ Рено, хотя при другихъ обстоятельствахъ, и нѣкоторыя другія совпаденія, объясняемыя сходствомъ сюжетовъ. Едва ли нужно пояснять благосклонному читателю, что подобныя совпаденія -- дѣло случая, тѣмъ болѣе, что ихъ такъ легко указать, говоря о пьесѣ, столь популярной и въ чтеніи, и на сценѣ, какъ прекрасное произведеніе Отвэя". (Прим. Байрона).

Стр. 237.

Склонитъ низко

Покорную главу передъ другимъ

Аттилой, незаконнымъ.

"Отвѣчая посланникамъ венеціанскаго сената, въ апрѣлѣ 1797 г., Наполеонъ грозилъ "поступить съ Венеціей, какъ Аттила". "Если вы не можете обезоружить ваше населеніе,-- сказалъ онъ,-- такъ я сдѣлаю это вмѣсто васъ. Ваше правительство обветшало, его надо разбить въ куски". См. Вальтеръ Скотта, Жизнь Наполеона Бонапарте (1828)".

Продастся низко

Венеція, и будутъ всѣ за это

Ея же презирать.

"Если эта драматическая картина покажется слишкомъ рѣзкой, то пусть читатель заглянетъ въ исторію того періода, о которомъ идетъ рѣчь въ этомъ пророчествѣ, или, лучше,-- въ исторію нѣсколькихъ дѣть, предшествовавшихъ этому періоду. Вольтеръ, основываясь на источникахъ, которыхъ я не знаю, опредѣлялъ число Венеціанскихъ "bene mtrite meretrici" въ 12.000 регулярныхъ, не считая добровольныхъ и мѣстной милицій; можетъ быть, это -- единственная часть населенія, которая не уменьшилась. Нѣкогда въ Венеціи было 200 тысячъ жителей; теперь ихъ считается около 90 тысячъ,-- и что это за народъ! Немногіе могутъ представить себѣ и никто не можетъ описать того состоянія, въ какое этотъ злополучный городъ приведенъ адской тиранніей австрійцевъ. Впрочемъ, посреди нынѣшняго упадка и вырожденія Венеціи подъ властью варваровъ можно отмѣтить нѣсколько единичныхъ исключеній, внушающихъ уваженіе. Такъ, у нихъ есть Пасквалиго,-- послѣдній и -- увы! посмертный сынъ отъ брака дожей съ Адріатикой: въ достопамятномъ сраженіи при Лиссѣ онъ съ своимъ фрегатомъ сражался несравненно храбрѣе своихъ союзниковъ-французовъ. Я вернулся въ Англію на военномъ кораблѣ съ призами въ 1811 году и помню, какъ сэръ Вилльямъ Гостъ и другіе офицеры, участвовавшіе въ этой славной битвѣ, съ величайшимъ уваженіемъ отзывалось о поведеніи Пасквалиго. Затѣмъ, у нихъ есть аббатъ Моредди, есть Альвизи Кверини, который, послѣ долгой и славной дипломатической службы, находитъ среди бѣдствій своей родины нѣкоторое утѣшеніе въ литературныхъ занятіяхъ, вмѣстѣ съ своимъ племянникомъ, Витторе Бендзономъ, сыномъ знаменитой красавицы, героини повѣсти "La Biondina in Gondoletta". Есть патрицій-поэтъ Морозини и другой поэтъ -- Ламберти, авторъ "Biondina", и еще нѣсколько другихъ не менѣе уважаемыхъ именъ; со стороны англичанъ въ особенности заслуживаетъ уваженія г-жа Микедди, переводчица Шекспира. Затѣмъ можно назвать молодого Дандоло, импровизатора Каррера и Джузеппе Альбрицци, прекраснаго сына прекрасной матери. Наконецъ, у нихъ есть еще Альетти, и если бы даже никого не было, то все-таки остается безсмертный Канова. Я не считаю такихъ именъ, какъ Чиконьяра, Мустоксити, Букити и пр., потому что одинъ -- грекъ, а другіе родились по крайней мѣрѣ за сотню миль отъ Венеціи, что повсюду въ Италіи означаетъ если не иностранца, то по крайней мѣрѣ "чужанина" (forestiere)". (Прим. Байрона).

Стр. 238.

Гунны будутъ

Хозяйничать въ стѣнахъ, жиды -- въ палатахъ.

"Главные дворцы Бренты принадлежатъ въ настоящее время евреямъ, которымъ въ старое время республики дозволялось жить только въ Местре, а въ Венецію ихъ совсѣмъ не пускали. Вся торговля находится въ рукахъ евреевъ и грековъ, а гунны составляютъ гарнизонъ". (Прим. Байрона). "Гуннами Байронъ называетъ венгерцевъ.

Заискивать и ползать передъ грубымъ

Намѣстникомъ-солдатомъ.

Наполеонъ былъ короновавъ, какъ король Италіи, 3 мая 1805 г. Венеція была уступлена Австріи 26 декабря 1805 г., и вскорѣ послѣ того Евгеній Богарнэ былъ назначенъ вице-королемъ Италіи, съ титуломъ принца Венеціанскаго. Въ подлинникѣ Байронъ называетъ намѣстника -- "вице-управляющимъ вице-короля (Vice-King's Vice-regent), считая, такимъ образомъ, Наполеона только подобіемъ настоящихъ королей; притомъ здѣсь есть и игра словъ, такъ какъ подъ наименованіемъ "Vice" ("Порокъ") въ старинныхъ англійскихъ мистеріяхъ выступалъ Отецъ Грѣха, дьяволъ.

....развратъ

Наружнаго лишь блеска, грѣхъ безъ вида

Хотя бы даже внѣшняго любви...

См. Приложеніе, прим. В.

...сознанье

Ничтожества, безъ силъ его исправитъ.

"Если пророчество дожа покажется замѣчательнымъ, обратите вниманіе на слѣдующее предсказаніе, сдѣланное Аламанни 270 лѣтъ тому назадъ: "Есть одно очень замѣчательное пророчество относительно Венеціи. "Если ты не перемѣнишь своего нрава", гласитъ оно, обращаясь къ этой гордой республикѣ, "то твоя свобода, которая уже и теперь на отлетѣ, не просуществуетъ больше сотни лѣтъ. послѣ тысячнаго года". Если мы станемъ считать за начало Венеціанской свободы установленіе того правительства, при которомъ республика достигла процвѣтанія, то мы найдемъ, что первый дожъ былъ избравъ въ 697 г.; прибавивъ къ этому году 1100 лѣтъ, увидимъ, что пророчество имѣетъ буквально слѣдующій смыслъ: "Твоя свобода не просуществуетъ далѣе 1797 года". Припомните теперь, что Венеція перестала быть свободною въ 1796 г., въ пятый годъ Французской республики,-- и вы увидите, что ни одно предсказаніе съ такою точностью не было оправдано событіями. Такимъ образомъ, эти три строчки Аламанни, обращенныя къ Венеціи, являются очень замѣчательными; однако, до сихъ поръ на нихъ еще никто не обратилъ вниманія.

Se non cangi pensier', l'un secol solo

Non contera sopra l'millesimo anno

Tua libertà, che va fuggendo а volo. (Sat., XII, ed. 1531).

Многія пророчества принимались какъ таковыя, и многіе люди пріобрѣтали славу пророковъ за вещи, гораздо менѣе знаменательныя". P. L. Ginguené, Hist Litt. d'Italie, IX, 144 (P. 1819)." Прим. Байрона).

Вертепъ тирановъ,

Упившихся невинной кровью дожей.

"Изъ числа первыхъ пятидесяти дожей пять отреклись отъ своей власти, пять были ослѣплены и изгнаны, пять убиты и девять низложены; такимъ образомъ 19 изъ 50-ти были насильственно лишены престола, не считая двоихъ, павшихъ въ сраженіяхъ. Все это случилось задолго до царствованія Марино Фальеро, Одинъ изъ ближайшихъ его предшественниковъ, Андреа Дандоло, умеръ съ горя. Самъ Марино Фальеро погибъ, какъ изложено въ пьесѣ. Одинъ изъ его преемниковъ. Фоскари, былъ свидѣтелемъ того, какъ его сынъ былъ нѣсколько разъ подвергнутъ пыткѣ и затѣмъ изгнанъ; онъ былъ низложенъ и умеръ, перерѣзавъ себѣ жилы, когда услышалъ звонъ колоколовъ св. Марка, возвѣщавшій объ избраніи новаго дожа. Морозини былъ преданъ суду за утрату Кандіи; но это произошло ранѣе его избранія въ дожи; а во время своего управленія онъ завоевалъ Морею и получилъ наименованіе "Пелопоннезскаго". Фальеро имѣлъ право назвать Венецію "вертепомъ тирановъ, упившихся кровью дожей". (Прим. Байрона).

Тебя

Я предаю, со всѣмъ твоимъ отродьемъ,

Проклятью адскихъ силъ!

"Надо признать, что дожъ переноситъ свои злоключенія съ терпѣніемъ, которое можно было бы назвать еще болѣе геройскимъ, если бы онъ былъ менѣе многословенъ. Возможно, что осужденный ногъ припомнить свою ссору съ епископомъ Тревизскимъ и дурное предзнаменованіе при своей высадкѣ въ Венеціи. Но во много найдется такихъ осужденныхъ, которые въ послѣднія и короткія минуты свиданія съ любимой женой стала бы тратить такъ много времени на разсказываніе анекдотовъ о самихъ себѣ; а всего менѣе можно было ожидать этого отъ такого человѣка, горделивый характеръ котораго побуждаетъ его ускорить развязку. То же самое замѣчаніе примѣнимо и къ его пророчеству о грядущей судьбѣ Венеціи. Правда, языкъ и образы этого пророчества чрезвычайно энергичны и производятъ сильное впечатлѣніе; но мы не можемъ видѣть въ немъ ничего драматическаго и ничего характернаго. Подобныя предсказанія post factum вообще являются очень дешевымъ поэтическимъ эффектомъ; а при изображаемыхъ въ трагедіи обстоятельствахъ присутствующіе едва ли могли выслушивать терпѣливо и безъ раздраженія такую длинную рѣчь..." (Гиберъ).

Стр. 239.

Вонъ голова въ крови

Скатилась внизъ по Лѣстницѣ Гигантосъ.

Въ "Марино Фальеро" нѣтъ привлекательнаго изображенія страстей, нѣтъ правдоподобія, нѣтъ глубины и разнообразія; она возмущаетъ насъ крайнею несоразмѣрностью полученнаго дожемъ оскорбленія съ его кровожадною местью. Какъ поэтическое произведеніе, эта пьеса хотя и заключаетъ въ себѣ отдѣльныя мѣста очень сильныя и высокія, но въ общемъ страдаетъ недостаткомъ изящества и легкости. Декламація въ ней нерѣдко тяжела и запутана, стихамъ недостаетъ пріятности и эластичности. Вообще, она слишкомъ многословна, а иногда и крайне темна. Она производитъ впечатлѣніе вещи, написанной какъ бы нехотя, а не вылившейся, въ порывѣ вдохновенія, отъ полноты сердца или возбужденной фантазіи; это -- претенціозное произведеніе могучаго ума, обременявшаго себя неподходящей задачей, а не свободное изліяніе сильнаго поэтическаго таланта. Все здѣсь является плодомъ видимаго и намѣреннаго усилія; авторъ часто вдается въ преувеличенія и замѣняетъ краснорѣчіе обычными риторическими пріемами декламаціи. Байронъ, безъ сомнѣнія, поэтъ первостепенный, и его талантъ можетъ достигнуть въ драмѣ высокой степени совершенства. Но ему не слѣдуетъ пренебрегать любовью, честолюбіемъ и ревностью, какъ драматическими мотивами, во слѣдуетъ вмѣсто того, что представляется вполнѣ естественнымъ и интереснымъ, выбирать странное и необычное, и ожидать, что ему удастся путемъ всевозможныхъ преувеличеній привлечь ваше сочувствіе къ безсмысленной раздражительности старика и къ жеманству неприступной женщины. Должно было дѣйствовать на наше воображеніе картиною сильныхъ и естественныхъ страстей, которыя въ большей или меньшей степени свойственны всѣмъ людямъ и съ помощью которыхъ драматическая муза до сихъ поръ только и могла творить чудеса". (Джеффри).

ПРИЛОЖЕНІЕ.

Примѣчаніе А.

Слѣдующимъ переводомъ изъ старинной хроники я обязавъ г. Фр. Когену {Френсисъ Когенъ, впослѣдствіи -- сэръ Френсисъ Пальгрэвъ (1788--1861), авторъ сочиненій: "Происхожденіе и развитіе англійской конституціи", "Исторія англосаксовъ", и пр.}, и надѣюсь, что читатель поблагодаритъ его за переводъ, котораго я самъ, несмотря на нѣсколько лѣтъ, проведенныхъ въ обществѣ итальянцевъ, не могъ бы выполнить съ такою точностью и изяществомъ.

Исторія Марино Фальеро, XLIX дожа. 1354.

Въ одиннадцатый день сентября, лѣта отъ рожденія Спасителя 1354, Марино Фальеро былъ избравъ и поставленъ дожемъ Венеціанской республики. Онъ былъ графомъ Вальдемаринскимъ, маркизомъ Тревизскимъ и рыцаремъ, а сверхъ того и богатымъ человѣкомъ. Какъ только состоялось избраніе, Великимъ Совѣтомъ тотчасъ же было рѣшено отправить депутацію изъ двѣнадцати человѣкъ къ дожу Марино Фальеро, находившемуся въ ту пору на пути въ Римъ, такъ какъ во время своего избранія онъ былъ посломъ при дворѣ Святѣйшаго Отца въ Римѣ, а самъ Святѣйшій Отецъ съ своимъ дворомъ находился въ Авиньонѣ. Когда мессеръ Марино Фальеро дожъ приближался уже къ Венеціи, въ 5-й день октября 1354 года, воздухъ былъ омраченъ густымъ туманомъ, такъ что ему пришлось пристать и высадиться на площади св. Марка, между двумя колоннами, на томъ мѣстѣ, гдѣ казнили злодѣевъ; и это было всѣми принято за весьма дурное предзнаменованіе. Не забуду также записать здѣсь, что я вычиталъ въ одной хроникѣ. Когда мессеръ Марино Фальеро былъ подестою и Тревизскимъ правителемъ, однажды, во время крестнаго хода, епископъ замѣшкался выйти съ св. Дарами. Тогда сказанный Марино Фальеро объявился столь надменнымъ и яростнымъ, что ударялъ епископа и чуть не свалилъ его на землю. Потому-то Небо и попустило, чтобы Марино Фальеро потерялъ свой здравый умъ и самъ привелъ себя къ злой кончинѣ.

Этотъ дожъ, исполняя свою должность въ теченіе девяти мѣсяцевъ и шести дней, и будучи злымъ и честолюбивымъ, задумалъ сдѣлаться властителемъ Венеціи,-- слѣдующимъ образомъ, какъ я прочелъ въ старинной хроникѣ. Когда наступилъ четвергъ, въ который назначенъ былъ бой быковъ, оный бой быковъ совершился, какъ обыкновенно; и, по обычаю того времени, по окончаніи боя быковъ всѣ пошли во дворецъ дожа я собрались тамъ въ одной изъ залъ, и стали развлекаться женщинами, и до перваго удара въ колоколъ танцовали, а затѣмъ былъ накрытъ столъ. Дожъ заплатилъ всѣ расходы по устройству этого банкета, такъ какъ у него была супруга. A послѣ банкета всѣ разошлись по своимъ домамъ.

На этотъ праздникъ явился нѣкій господинъ Микеле Стено, дворянинъ бѣднаго состоянія и весьма молодой, но ловкій и отважный, который былъ влюбленъ въ одну изъ придворныхъ Дамъ догарессы. Сэръ Микеле стоялъ съ дамами на балконѣ и велъ себя непристойно, такъ что дожъ приказалъ столкнуть его съ балкона, что и было исполнено его тѣлохраинтелями. Сэръ Микеле не могъ перенести такого оскорбленія, и когда празднество окончилось, и всѣ ушли изъ дворца, онъ, терзаемый злобой, пробрался въ залу аудіенцій и написалъ нѣсколько безстыдныхъ словъ касательно дожа и догарессы на креслѣ, на которое дожъ обыкновенно садился, ибо въ ту пору дожъ не покрывалъ своего трона пурпуромъ, а сидѣлъ на деревянномъ креслѣ. На этомъ-то креслѣ сэръ Микело написалъ: "Марино Фальеръ, мужъ красавицы-жены; другіе ее цѣлуютъ, а онъ ее держитъ" {Въ дѣйствительности надпись была короче: "Вессо Marin Falier dalla bella muger".}. На утро эти слова были замѣчены, и дѣло признано было весьма позорнымъ, такъ что сенатъ приказалъ адвокатамъ республики приступить къ слѣдствію съ величайшимъ стараніемъ. Адвокаты немедленно стали съ величайшимъ усердіемъ стараться узнать, кѣмъ написаны были эти слова, и, наконецъ, допытались, что ихъ написалъ Микеле Стено. Въ Совѣтѣ Сорока рѣшено было его арестовать, и тогда онъ сознался, что дѣйствительно написалъ эти слова, съ досады и злобы, причиненныхъ ему тѣмъ, что его столкнули съ балкона въ присутствіи его возлюбленной. И Совѣтъ принялъ въ соображеніе его молодость и его любовь, и потому приговорилъ его къ содержанію въ тюрьмѣ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, а затѣмъ къ изгнанію изъ Венеціи и изъ венеціанскихъ владѣній въ теченіе одного года. Столь милостивый приговоръ чрезвычайно разгнѣвалъ дожа: ему показалось, что Совѣтъ поступилъ не такъ, какъ бы слѣдовало поступить изъ уваженія къ достоинству дожа; онъ говорилъ, что сэра Микеле надлежало бы присудить къ повѣшенію за шею или по крайней мѣрѣ къ вѣчному изгнанію.

Судьбѣ угодно было, чтобы дожъ Марино сложилъ свою голову на плахѣ. A такъ какъ произведенію всякаго дѣйствія необходимо должно предшествовать обнаруженіе его причины, то и случилось, что въ тотъ самый день, когда былъ произнесенъ приговоръ надъ сэромъ Микеле Стено,-- а это былъ первый день Великаго Поста,-- одинъ дворянинъ изъ дома Барбаро, очень вспыльчивый господинъ, явился въ арсеналъ и сталъ чего-то требовать у корабельныхъ мастеровъ. Это произошло въ присутствіи арсенальнаго адмирала, а тотъ, услыша требованіе, отвѣчалъ: "Нѣтъ, этого сдѣлать нельзя". Между дворяниномъ и адмираломъ произошла ссора и дворянинъ ударилъ его кулакомъ прямо надъ глазомъ; а такъ какъ на пальцѣ у него было кольцо, то кольцо это оцарапало адмирала до крови. Побитый и окровавленный адмиралъ побѣжалъ прямо къ дожу жаловаться и просилъ его строго наказать этого дворянина изъ дома Барбаро. "Что же я могу для тебя сдѣлать?" отвѣчалъ ему дожъ: "подумай о той позорной надписи, которая была написана обо мнѣ, да подумай о томъ, какъ за это наказали написавшаго ее мерзавца Микеле Стено,-- и ты увидишь, насколько Совѣтъ Сорока уважаетъ мою особу".-- На сіе адмиралъ отвѣтилъ: "Свѣтлѣйшій дожъ, если бы вы пожелали сдѣлаться государемъ и изрубить всѣхъ этихъ рогоносцевъ дворянъ въ куски,-- я готовъ, если вы только мнѣ поможете, сдѣлать васъ властелиномъ всего этого государства, и тогда вы со всѣми ними расправитесь". Услышавъ сіе, дожъ сказалъ: "Какъ же можно это сдѣлать?" -- и она стали разсуждать объ этомъ предметѣ.

Дожъ позвалъ своего племянника, сэра Бертуччіо Фальеро, жившаго съ нимъ во дворцѣ, и они начали сговариваться между собою. Не сходя съ мѣста, они послали за Филиппомъ Календаро, весьма извѣстнымъ морякомъ, и за Бертуччіо Израэло, человѣкомъ весьма хитрымъ и коварнымъ. Затѣмъ, посовѣтовавшись другъ съ другомъ, они согласились присоединить къ дѣлу еще нѣсколько другихъ людей; и такимъ образомъ въ теченіе нѣсколькихъ ночей подрядъ сходились у дожа, въ его дворцѣ. Сюда призывались по-одиночкѣ слѣдующія лица: Никколо Фаджуоло, Джованни да Корфу, Стефано Фаджоно, Никколо далле Бенде, Никколо Біондо и Стефано Тривизано. Было рѣшено, что 16 или 17 руководителей будутъ находиться въ разныхъ частяхъ города, каждый -- во главѣ отряда въ 40 человѣкъ, вооруженныхъ и вполнѣ готовыхъ; но эти отряды не должны были знать своего назначенія. Въ назваченный день здѣсь и тамъ должно было произойти нѣсколько вооруженныхъ стычекъ, для того, чтобы дать дожу поводъ зазвонить въ колокола св. Марка,-- ибо въ эти колокола звонили только по приказу дожа. При звонѣ этихъ колоколовъ сказанные 16 или 17 руководителей, съ своими отрядами, должны были придти на площадь св. Марка, по ведущимъ на нее улицамъ. A когда на ту же площадь соберутся и нобили, и знатнѣйшіе граждане, чтобы узнать о причинѣ набата, тогда заговорщики должны были изрубить ихъ въ куски и, покончивъ съ этимъ дѣломъ, провозгласитъ господина Марино Фальеро государемъ Венеціи. Согласившись обо всемъ этоѵъ между собою, они порѣшили исполнить свое намѣреніе въ пятницу, въ 15-й день апрѣля, въ 1355 году. Заговоръ сей они составили столь сокровенно, что никто и не догадывался объ ихъ замыслахъ.

Но Господь, всегда помогавшій нашему славному городу и, возлюбивъ его за справедливость и святость, никогда о немъ не забывавшій, внушилъ нѣкоему Бельтрамо Бергамаско явиться причиною раскрытія сего заговора, а именно слѣдующимъ образомъ. Сей Бельтрамо, бывшій слугою сэра Никколо Ліони изъ Санто-Стефано, случайно услыхалъ нѣсколько словъ о томъ, что должно случиться, и, въ вышеупомянутомъ апрѣлѣ мѣсяцѣ, пришелъ въ домъ сказаннаго Никколо Ліони и разсказалъ ему обо всѣхъ подробностяхъ заговора. Сэръ Никколо, услышавъ обо всемъ этомъ, былъ пораженъ смертельнымъ ужасомъ. Онъ узналъ всѣ подробности, и Бельтрамо просилъ его держать все это въ тайнѣ, такъ какъ разсказалъ ему только для того, чтобы онъ, сэръ Никколо, въ ночь на 15-е апрѣля оставался дома и такимъ образомъ спасъ свою жизнь. Но когда Бельтрамо собрался уходить, сэръ Никколо приказалъ своимъ слугамъ схватить его и запереть на ключъ, а самъ отправился въ домъ мессера Джіованни Градениго Назони, того самаго, что впослѣдствіи сдѣлался дожемъ, а въ ту пору жилъ также въ приходѣ Санто-Стефано,-- и разсказалъ ему все. Это дѣло показалось ему чрезвычайно важнымъ, каково оно и было въ дѣйствительности; тогда они вдвоемъ отправились въ домъ сэра Марко Корнаро, жившаго въ приходѣ Санъ-Феличе, и, переговоривъ съ нимъ, порѣшили всѣ втроемъ вернуться назадъ, въ домъ сэра Никколо Ліони, чтобы разспросить сказаннаго Бельтрамо. Допросивъ его и выслушавъ все, что онъ могъ имъ сообщить, они оставили его въ заключеніи, а сами, все трое, пошли въ церковь Санъ-Сальваторе и оттуда послали своихъ людей позвать сенаторовъ, адвокатовъ и главныхъ членовъ Совѣта Десяти и Великаго Совѣта.

Когда всѣ собрались, имъ разсказали всю исторію. Всѣ были смертельно поражены ужасомъ. Рѣшили послать за Бельтрамо. Онъ былъ къ нимъ приведенъ. Они его допросили и убѣдились, что онъ показалъ правду, а потому, хотя и были крайне встревожены, но тотчасъ же рѣшили принять свои мѣры. Они послали за главными членами Совѣта Сорока, за начальниками городской полиціи и стражи и приказали ямъ, собравъ надежныхъ людей, пойти въ дома руководителей заговора и захватитъ ихъ. Они захватили также и начальника арсенала, чтобы лишитъ заговорщиковъ возможности сдѣлать какую-нибудь попытку. Съ наступленіемъ ночи всѣ они собрались во дворецъ. Собравшись во дворцѣ, они приказали запереть всѣ ворота, послали къ звонарю колокольни и запретили ему звонить въ колокола. Все сказанное было исполнено. Вышеупомянутые заговорщики были схвачены и приведены во дворецъ, а Совѣтъ Десяти, увидѣвъ, что дожъ также принимаетъ участіе въ заговорѣ, рѣшилъ усилить свой составъ двадцатью важнѣйшими въ государствѣ лицами, предоставивъ имъ право совѣщательнаго голоса, но безъ участія въ баллотировкѣ.

Такими совѣтниками явились слѣдующія лица: сэръ Джіованни Мочениго, изъ округа Санъ-Марко; сэръ Альноро Веніеро, изъ Санта-Марины; въ округѣ Кастелло; сэръ Томасо Віадро, изъ Канареджіо; сэръ Джіованни Санудо, изъ Санта-Кроче; сэръ Піетро-Травизано, изъ Санъ-Паоло; сэръ Панталіоне Барбо Большой, изъ Оссодуро. Адвокатами республики были Цуфредо Морозини и сэръ Оріо Пасквалиго; эти не принимали участія въ баллотировкѣ. Членами Совѣта Десяти были: сэръ Джіованни Марчелло, сэръ Томасо Санудо и сэръ Микелетто Дельфино, стоявшіе во главѣ сказаннаго Совѣта Десяти, сэръ Лука да Ледже и сэръ Піотро да Мосто, инквизиторы сказаннаго Совѣта, а также сэръ Марко Полани, сэръ Марино Венеріо, сэръ Ландо Ломбардо и сэръ Николетто Тривизано, изъ прихода Санъ-Анджело.

Поздно ночью, передъ самымъ разсвѣтомъ, они избрали Юнту изъ двадцати мудрѣйшихъ, достойнѣйшихъ и старѣйшихъ Венеціанскихъ дворянъ. Эти дворяне должны были участвовать въ совѣщаніи, но не въ голосованіи. И это рѣшеніе образовать Юнту Двадцати было всѣми похваляемо. Членами этой Юнты были слѣдующія лица (слѣдуютъ имена).

Эти двадцать человѣкъ были призваны въ засѣданіе Совѣта Десяти. Тогда послано было за господиномъ дожемъ Марино Фальеро; а господинъ Марино въ ту пору находился во дворцѣ вмѣстѣ со многими придворными господами, дворянами и прочими знатными людьми, изъ которыхъ никто еще ничего не зналъ.

Въ это же самое время Бертуччіо Израэлло, стоявшій во главѣ заговорщиковъ въ приходѣ Санта-Кроче, былъ схваченъ, связанъ и приведенъ въ Совѣтъ. Были схвачены также Дзанелло дель-Бринъ, Николетто ли Роза, Николетто Альберто и Гвардіага, вмѣстѣ съ нѣсколькими матросами и людьми разнаго званія. Они были допрошены, и существованіе заговора удостовѣрено.

Въ 1-6й денъ апрѣля Совѣтъ Десяти приговорилъ Филиппо Календаро и Бертуччіо Израэлло къ повѣшенію на красныхъ перилахъ дворцоваго балкона, съ котораго дожъ обыкновенно смотрѣлъ на бой быковъ; и они были повѣшены съ заткнутыми ртами.

На слѣдующій день были осуждены: Никколо Цуккуоло, Николетто Блондо, Николетто Доро, Марко Джіуда, Якомолло Даголино, Николетто Фиделе, сынъ Филиппо Календаро, Марко Торелло, по прозвищу Израэлло, Стефано Тривизаво; мѣняла въ приходѣ Санта Маргерита, и Антоніо далле Бенде. Всѣ они были захвачены въ Кіодже, такъ какъ пытались бѣжать. Впослѣдствіи, въ силу произнесеннаго надъ ними Совѣтомъ Десяти приговора, они были повѣшены одинъ за другимъ,-- кто въ одиночку, а кто попарно,-- на колоннахъ дворца, начиная отъ красныхъ перилъ и дальше къ каналу. Другіе же арестованные были освобождены отъ наказанія, такъ какъ хотя они и были вовлечены въ заговоръ, но не приняли въ немъ участія, ибо руководители увѣряли ихъ, что имъ должно вооружиться для надобностей службы государственной, чтобы захватить нѣкоторыхъ преступниковъ; а болѣе того они ничего не знали. Николетто Альберто, Гвардіага, Бартоломео Чириколо съ сыномъ и нѣсколько другихъ, признанныхъ невиновными, были освобождены.

Въ пятницу же, въ 16-й день апрѣля, въ вышесказанномъ Совѣтѣ Десяти произнесенъ былъ приговоръ, что господинъ дожъ Марино Фальеро долженъ быть обезглавленъ, и что эта казнь должна быть совершена на верхней площадкѣ каменной лѣстницы, съ которой дожи приносятъ присягу при первомъ своемъ вступленіи во дворецъ. На слѣдующій день, 17 апрѣля, ворота дворца были заперты, и дожу отрубили голову, около полудня. A государственная шапка была свята у него съ головы прежде казни. Говорятъ, когда казнь была совершена, одинъ изъ Совѣта Десяти подошелъ къ дворцовымъ колоннамъ у площади св. Марка и показалъ народу окровавленный мечъ, воскликнувъ громкимъ голосомъ: "Страшный приговоръ палъ на измѣнника!" Ворота были растворены, и народъ бросился во дворъ, чтобы посмотрѣть на тѣло обезглавленнаго дожа.

Слѣдуетъ знать, что сэръ Джіованни Санудо, членъ Совѣта, не присутствовалъ во время произнесенія вышеупомянутаго приговора, ибо былъ нездоровъ и оставался дома. Такимъ образомъ, въ голосованіи участвовало только 14 человѣкъ, а именно -- пять совѣщательныхъ членовъ и девять изъ Совѣта Десяти. Постановлено было также, что всѣ земли и владѣнія дожа и прочихъ измѣнниковъ были конфискованы и обращены въ собственность республики. Въ видѣ особой милости, Совѣтъ Десяти дозволилъ дожу распорядиться двумя тысячами дукатовъ изъ личнаго его имущества. Затѣмъ было постановлено, что всѣ совѣтники и всѣ адвокаты республики, а равно члены Совѣта Десяти и Юнты, принимавшіе участіе въ судѣ надъ дожемъ и прочими измѣнниками, имѣютъ право днемъ и ночью носить оружіе, какъ въ самой Венеціи, такъ и на пространствѣ отъ Градо до Кавидзере. Каждому изъ нихъ дозволено было также имѣть двухъ вооруженныхъ тѣлохранителей, которые должны были жить у нихъ въ домахъ и получать отъ нихъ содержаніе. Тотъ же, кто самъ не пожелаетъ держать таковыхъ тѣлохранителей, могъ передать свое право своимъ сыновьямъ или братьямъ,-- но только двумъ лицамъ. Дозволеніе носить оружіе было даровано также и четыремъ секретарямъ канцеляріи, то есть Верховнаго Суда, составлявшимъ протоколы допросовъ (слѣдуютъ имена).

Послѣ повѣшенія измѣнниковъ и обезглавленія дожа въ государствѣ водворились полный миръ и спокойствіе. Какъ я читалъ въ одной хроникѣ, тѣло дожа отвезено было на баркѣ, съ восемью факелами, въ церковь Санъ Джіованни о Паоло и тамъ погребено. Въ настоящее время его могила находится въ среднемъ придѣлѣ небольшой церкви Санта Маріа делло-Паче, выстроенной епископомъ Бергамскимъ Габріелемъ. Это -- каменная гробница, съ высѣченною на ней надписью: "Heicе jacet Dominus Marinus Faletro Dux".

Они не дозволили также выставить его портретъ въ залѣ Великаго Совѣта; на томъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ быть этотъ портретъ, вы читаете лишь слова: Hic est locus Marini Faletri, decapitati pro criminibus". Домъ его, какъ полагаютъ, былъ отдавъ церкви св. Апостола; это былъ большой домъ возлѣ моста. Но это едва ли такъ было, или же семья Фальеро опять купила этотъ домъ у церкви,-- ибо онъ и до сихъ поръ принадлежитъ этой семьѣ. Я долженъ также прибавить, что нѣкоторые желали, чтобы на томъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ находиться его портретъ, написаны были слѣдующія слова: "Marinus Faletro Dux. Temeritas me cepit. Poenas lui, decapitatus pro criminibus". A другіе сочинили стихи, достойные написанія на его гробницѣ: Dux Venetum jacet heic, patriani qui prodere tentans, Sceptra, decus, censum perdidit, atque caput.

Примѣчаніе Б.

Петрарка о заговорѣ Марино Фальеро.

"Молодому дожу Андреа Дандоло наслѣдовалъ старикъ, который поздно всталъ у кормила республики, что не принесло пользы ни ему самому, ни его родинѣ; это былъ Марино Фальеро, человѣкъ, извѣстный мнѣ по старой дружбѣ. Многіе судили о немъ несправедливо, хотя онъ дѣйствительно отличался болѣе мужествомъ, нежели благоразуміемъ. Но довольствуясь положеніемъ перваго лица въ государствѣ, онъ лѣвой ногой вступилъ во дворецъ дожей; вслѣдствіе сего этотъ Венеціанскій дожъ, личность котораго во всѣ времена была священна и который издревле былъ почитаемъ какъ нѣкое божество названнаго города, вдругъ оказался обезглавленнымъ въ преддверіи дворца. Я могъ бы многое сказать о причинахъ подобнаго событія, если бы слухи о нихъ во были такъ разнообразвы и двусмысленны; впрочемъ, никто его не оправдываетъ, а всѣ утверждаютъ, что онъ желалъ что-то измѣнить въ государственномъ строѣ республики, власть надъ которою онъ получилъ отъ своихъ предшественниковъ. Чего же онъ собственно хотѣлъ? Я полагаю, что онъ уже и такъ получилъ все то, чего никогда не давали никому другому: вѣдь когда онъ былъ посломъ при папѣ и на берегахъ Роны заключилъ договоръ о мирѣ, который я ранѣе тщетно пытался заключить, ему было предложено званіе дожа, котораго онъ не просилъ и не ожидалъ. Возвратившись въ отечество, онъ сталъ помышлять о томъ, о чемъ ранѣе никогда не помышлялъ,-- и пострадалъ такъ, какъ никто прежде него не страдалъ: въ этомъ знаменитѣйшемъ, славнѣйшемъ и прекраснѣйшемъ изъ всѣхъ видѣнныхъ ивою городовъ, гдѣ его предки удостоивались величайшихъ почестей и тріумфовъ, онъ былъ схваченъ, какъ рабъ, лишенъ знаковъ своего достоинства, обезглавленъ и своею кровью обагрилъ преддверіе дворца и мраморныя ступени, такъ часто блиставшія во время торжественныхъ празднествъ или побѣдъ надъ непріятелемъ. Я указалъ мѣсто,-- укажу теперь и время: это произошло въ годъ отъ Рождества Христова 1355, апрѣля 18-го дня. Имѣя въ виду законы и обычаи названнаго города и сообразивъ, какая важная перемѣна была предотвращена смертью одного человѣка (впрочемъ, какъ говорятъ, еще и нѣкоторые другіе, бывшіе его сообщниками, уже подверглись той же участи, или ожидаютъ ея), мы должны признать, что во всей Италіи въ наше время не произошло событія болѣе важнаго. Можетъ быть, ты ожидаешь моего приговора о немъ? Я оправдываю народъ, если только дать вѣру слухамъ, хотя онъ и могъ бы наказать дожа менѣе сурово и съ большею снисходительностью отплатить ему за свое оскорбленіе; но не такъ-то легко укротити справедливое негодованіе, особенно сильно проявляющееся среди многочисленнаго народа, быстро поддающагося гнѣву подъ вліяніемъ тревожныхъ и смутныхъ слуховъ. и сожалѣю и вмѣстѣ съ тѣмъ негодую на этого злополучнаго человѣка, который, будучи удостоенъ необычныхъ почестей, не знаю чего захотѣлъ подъ конецъ своей жизни; его злополучіе представляется еще болѣе печальнымъ, ибо изъ произнесеннаго надъ нимъ приговора явствуетъ, что онъ былъ во только несчастенъ, но и безуменъ, и что онъ напрасно пользовался въ теченіе столькихъ лѣтъ репутаціей человѣка благоразсудительнаго. Я желалъ бы, чтобы дожи, которые будутъ его преемниками, постоянно имѣли этотъ примѣръ передъ глазами, какъ зеркало, въ которомъ они должны видѣть, что они -- не государи, а только слуги, т. е. вожди, и даже не столько вожди, сколько удостоенные почестей слуги республики. Будь здоровъ -- и, какъ бы ни протекали дѣла государственныя, постараемся наилучшимъ образомъ устраняать свои частныя дѣла". (Viaggi di Francesco Petrarca, descritti dal professore Ambrogio Levati, Milano 1820, IV, 323--325). Эта выписка изъ латинскаго посланія Петрарки доказываетъ, во-первыхъ, что Марино Фальеро былъ его личнымъ другомъ: поэтъ говоритъ о "старой дружбѣ" съ нимъ; во-вторыхъ,-- что Марино Фальеро "отличался болѣе мужествомъ, нежели благоразуміемъ"; въ-третьихъ,-- что Петрарка до нѣкоторой степени ему завидовалъ, такъ какъ онъ говоритъ, что Марино Фальеро заключилъ договоръ, который самъ Петрарка "тщетно старался заключить"; въ-четвертыхъ, что званіе дожа было предложено тогда, когда онъ о немъ "не просилъ и не помышлялъ"; такимъ образомъ, онъ получилъ "то, чего никогда не давали никому другому", доказательство того высокаго уваженія, какимъ онъ пользовался; въ-пятыхъ, что Марино имѣлъ репутацію человѣка благоразумнаго, которая была скомпрометирована только его послѣднимъ предпріятіемъ. Трудно, однако, допустить, чтобы такою репутаціею онъ пользовался въ продолженіе всей своей жизни "напрасно"; люди, обыкновенно, успѣваютъ обнаружить всѣ свои качества ранѣе достиженія 80-лѣтняго возраста, особенно же -- въ республикахъ. Изъ этихъ и другихъ собранныхъ мною историческихъ примѣчаніи можно заключить, что Марино Фальеро обладалъ многими качествами героя, за исключеніемъ только удачи, и что онъ отличался слишкомъ пылкими страстями. Жалкое и невѣжественное мнѣніе д-ра Мура оказывается лишеннымъ всякаго основанія. Петрарка говоритъ, что въ его время въ Италіи не случалось болѣе важнаго событія. Онъ расходится также съ другими историками, говоря, что Фальеро былъ "на берегахъ Роны", а не въ Римѣ, въ то время, когда его избрали дожемъ; другіе же говорятъ, что депутація отъ венеціанскаго сената встрѣтила его въ Равеннѣ. Не мое дѣло рѣшать, какъ это произошло въ дѣйствительности, да это и не важно. Если бы его попытка удалась, онъ измѣнилъ бы политическій строй Венеціи, а можетъ быть -- и всей Италія. A каковъ этотъ строй въ настоящее время?

Примѣчаніе В.

Венеціанское общество и его нравы.

...развратъ

Наружнаго лишь блеска, грѣхъ безъ вида

Хотя бы даже внѣшняго любви и пр.

(стр. 238).

"Къ этимъ нападкамъ, которыя такъ часто повторяются правительствомъ противъ духовенства,-- къ постоянной борьбѣ между различными общественными группами,-- къ попыткамъ массы дворянства дѣйствовать противъ лицъ, облеченныхъ властью,-- во всѣмъ этимъ проектамъ нововведеніи, которыя всегда оканчивались побѣдою государственной полиція, мы должны присоединить еще одно обстоятельство, которое побуждаетъ насъ съ неодобреніемъ относиться къ ученіямъ стараго времени, а именно -- слишкомъ сильную распущенность нравовъ.

"Та свобода отношеній, въ которой издавна видѣли главную прелесть венеціанскаго общества, обратилась въ скандальную развращенность; узы брака въ этой католической странѣ стали считаться менѣе священными, нежели у народовъ, законы и религія которыхъ допускаютъ расторженіе этихъ узъ. Не будучи въ состояніи нарушить брачный договоръ, они начали вести себя такъ, какъ будто этого договора вовсе не существовало, и подобное отрицаніе брака, нескромно заявляемое самими супругами, легко допускалось столь же развращенными судьями и священниками. Эти разводы, подъ другимъ наименованіемъ, сдѣлались столь обычными, что лишь въ исключительныхъ случаяхъ являлись поводомъ къ судебной отвѣтственности и полиція считала своею обязанностью устранить публичный скандалъ, вызываемый подобнымъ поведеніемъ. Въ 1782 г. Совѣтъ Десяти постановилъ, что всякая женщина, возбуждая искъ о расторженіи своего брака, должна быть въ ожиданія судебнаго рѣшенія заключаема въ монастырь, по назначенію суда {Переписка французскаго повѣреннаго въ дѣлахъ. г. Шлика. Депеша отъ 24 августа 1782 г.}. Вскорѣ затѣмъ тотъ же Совѣтъ подчинилъ всѣ дѣла этого рода своей юрисдикціи {Тамъ же. Депеша отъ 31 августа.}. Такое нарушеніе правъ церковнаго суда вызвало протестъ со стороны Рима; тогда Совѣтъ сохранилъ за собою только право отказа въ прошеніяхъ лицъ, находящихся въ супружествѣ и согласился передавать этого рода дѣла на уваженіе Святѣйшаго Престола, какъ бы не разрѣшенныя по существу {Тамъ же. Депеша отъ 3 сентября 1785 г.}.

"Настало время, когда разореніе частныхъ лицъ, упадокъ нравственности среди молодежи, семейные раздоры, вызываемые подобными злоупотребленіями, наконецъ, побудили правительство отступить отъ издавна усвоенныхъ принциповъ, въ силу которыхъ подданнымъ дозволялась свобода личнаго поведенія. Всѣ непотребныя женщины были изгнаны изъ Венеціи; но ихъ изгнаніе не вернуло къ добрымъ нравамъ народъ, уже погрязшій въ позорнѣйшемъ развратѣ. Этотъ развратъ проникъ въ нѣдра частныхъ семей и даже въ монастыри, венеціанцы увидѣли себя вынужденными призвать обратно и даже вознаградить за убытки {Декретъ объ ихъ возвращеніи называетъ ихъ nostre benemerite meretrici. Имъ былъ ассигнованъ особый фондъ и нѣсколько домовъ, называвшихся Case rampane; отсюда происходитъ позорная кличка Carampane. (Позднѣйшіе писатели опровергаютъ это показаніе Дарю и приводятъ рядъ постановленій Венеціанскаго правительства противъ разврата).}, тѣхъ женщинъ, которыя иногда становились обладательницами важныхъ тайнъ и которыми можно было съ выгодою пользоваться для разоренія людей, чье богатство могло оказаться политически опаснымъ. Съ тѣхъ поръ развратъ сталъ еще больше усиливаться, и мы видѣли матерей, которыя не только торговали невинностью своихъ дочерей, но продавали эту невинность по формальному договору, засвидѣтельствованному государственнымъ чиновникомъ, слѣдовательно,-- подъ покровительствомъ законовъ {Мейеръ, Описаніе Венеціи, т. II, и Архенгольцъ, Картина Италіи, т. I, отд. 2, стр. 65--66.}.

"Пріемныя аристократическихъ женскихъ монастырей и дона непотребныхъ женщинъ сдѣлались для Венеціанскаго общества единственными мѣстами собраній, несмотря на то, что полиція заботливо окружала эти мѣста шпіонами; въ этихъ мѣстахъ, которыя, повидимому, должны были рѣзко отличаться другъ отъ друга, господствовала одинаковая свобода обращенія. Музыка, угощенія, любовныя ухаживанья такъ же мало запрещались въ монастырскихъ пріемныхъ, какъ и въ казино. Послѣднія существовали во множествѣ и служили главнымъ образомъ для игры. Странно было видѣть здѣсь особъ обоего пола, въ маскахъ или въ важномъ судейскомъ облаченіи, сидящими вокругъ игорнаго стола, гоняясь за фортуной и безмолвно выражая то глубокое отчаяніе при неудачѣ, то радость и надежду при удачѣ.

"У богатыхъ людей были свои собственныя казино, посѣщаемыя ими инкогнито; а ихъ жены, покидаемыя въ одиночествѣ, находили себѣ утѣху въ той свободѣ, которою онѣ безпрепятственно могли пользоваться. Распущенность нравовъ лишила этихъ знатныхъ людей всякой власти. Мы пересмотрѣли всю исторію Венеціи -- и ни разу не замѣтили, чтобы эти люди оказали на все хоть малѣйшее вліяніе", Daru, Histoire de la République de Venise, P. 1821. V, 328--332.

Авторъ "Описательныхъ очерковъ Италіи" (1820) и пр.-- одного изъ сотни изданныхъ въ послѣднее время путешествій,-- крайне озабоченъ тѣмъ, чтобы его не обвинили въ плагіатѣ изъ "Чайльдъ-Гарольдъ" и "Беппо" (см.т. IV, стр. 159). Онъ прибавляетъ, что совпаденія мнѣній еще менѣе могутъ быть объясняемы "разговоромъ со мною", ибо онъ "нѣсколько разъ уклонялся отъ знакомства со мною, будучи въ Италіи".

Я не знаю, кто этотъ господинъ {Въ письмѣ къ Муррею отъ 11 сент. 1820 г. Байронъ писалъ: "Съ послѣдней почтой я послалъ вамъ примѣчаніе, гордое, какъ самъ Фальеро, въ отвѣтъ ничтожному туристу, который увѣряетъ, что онъ могъ со мною познакомиться". Но въ концѣ мѣсяца, 20 сентября, онъ взялъ свои слова назадъ: "Распечатываю письмо, чтобы прибавить, что, прочитавъ большую часть 4-хъ томовъ объ Италіи (Sketches descriptive of Italy in the years 1816, 1817, etc., by Miss Jane Waldie), я замѣтилъ (borresco referens!), что они написаны женщиной! Въ виду этого, вы должны вычеркнутъ мое примѣчаніе и отвѣтъ... Я могу только сказать, что мнѣ жаль, что дама могла ваговорить такихъ вещей. Что я сказалъ бы представителю другого вола, вы уже знаете".-- Примѣчаніе, однако, явилось въ 1-мъ изд., вышедшемъ 21 апрѣля 1821 г.}, но, должно быть, онъ былъ обманутъ тѣми, кто "нѣсколько разъ предлагалъ познакомить его со мною, такъ какъ я неизмѣнно отказывался принимать кого бы то мы было изъ англичанъ, если онъ не былъ знакомъ со мною раньше, хотя бы даже у него и были письма ко мнѣ изъ Англіи. Если слова автора не выдумка, то я прошу его не успокоивать себя мыслью, что онъ могъ со мною познакомиться ибо я ничего не избѣгалъ такъ заботливо, какъ всякаго рода сношеній съ его соотечественниками, кромѣ весьма немногихъ, долгое время жившихъ въ Венеціи, или тѣхъ, которые были знакомы со мною раньше. Тотъ, кто дѣлалъ ему подобное предложеніе, обладалъ безстыдствомъ, равнымъ тому, какое надо имѣть, чтобы увѣрять въ томъ, чего не бывало. Дѣло въ томъ, что я прихожу въ ужасъ отъ всякаго соприкосновенія съ путешествующими англичанами, что могли бы вполнѣ подтвердить, если бы дѣло того стояло, мой другъ, генеральный консулъ Гоппнеръ, и графиня Бендзони (салонъ которой въ особенности ими посѣщается). Эти туристы преслѣдовали меня даже въ моихъ поѣздкахъ верхомъ на Лидо и заставляли меня дѣлать самые непріятные объѣзды, только чтобы избѣжать встрѣчи съ ними. Когда г-жа Бендзони предлагала мнѣ знакомства съ ними, я постоянно отказывался; изъ тысячи подобныхъ предложеній, которыя мнѣ навязывались, я принялъ только два,-- и оба относились къ ирландскимъ дамамъ.

"Я едва ли снизошелъ бы до печатнаго отвѣта на подобный вздоръ, если бы наглость автора "Очерковъ" не вынудила меня къ опроверженію его неумныхъ и нахальныхъ увѣреній,-- нахальныхъ потому, что какое дѣло читателю до сообщенія автора, что онъ "постоянно отклонялъ знакомство", даже если бы это была и правда, чего, по причинамъ, выше мною приведеннымъ, и быть не могло. За исключеніемъ лордовъ Лэнсдоуна, Джерси и Лодердаля, гг. Скотта, Гаммонда, сэра Гемфри Дэви, покойнаго г. Льюиса, В. Бэнкса, г. Гоппнера, Томаса Мура, лорда Киннэрда, его брата, г. Джоя и г. Гобгоуза, я не помню, чтобы я сказалъ хоть одно слово съ какимъ-нибудь англичаниномъ съ тѣхъ поръ, какъ я покинулъ ихъ страну; притомъ почти всѣ названныя лица были знакомы со мною ранѣе. Съ другими,-- а Богу извѣстно, сколько сотенъ было такихъ, которые ходили ко мнѣ съ письмами или съ визитами,-- я отказывался отъ всякихъ сношеній и буду радъ и счастливъ, если это чувство окажется взаимнымъ.

Оставить комментарий Байрон Джордж Гордон (yes@lib.ru) Год: 1820 Обновлено: 18/04/2018. 963k. Статистика. Поэма: Поэзия, Переводы Поэмы Иллюстрации/приложения: 28 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод А. Л. Соколовского (1905), с предисловием академика К. К. Арсеньева.

Байрон Джордж Гордон Марино Фальеро

Петрарка о заговорѣ Марино Фальеро.

Венеціанское общество и его нравы.

Байрон Джордж Гордон
Марино Фальеро