Бакунин Михаил Александрович
Письма

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В тюрьмах и ссылке

   Сканировала и составила Нина Дотан (из 4-того тома)
   Корректировал Леон Дотан (06. 2001)
   форматирование сложное, поэтому текст рекомендуется оставить в этом формате или похожем, как напр. - htm, rtf. В оригинале комментарии - находятся в конце книги.
  
   ldnleon@yandex.ru ldn-knigi.narod.ru
  

Взято из 4-того тома :

КЛАССИКИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ МЫСЛИ

ДОМАРКСИСТСКОГО ПЕРИОДА

ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ И. А. ТЕОДОРОВИЧА

М. А. БАКУНИН

МОСКВА -- 1935

  
  
  

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСEM

1828 -- 1876

ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРИМЕЧАНИЯМИ

Ю. М. СТЕКЛОВА

ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ

  

В ТЮРЬМАХ И ССЫЛКЕ

1849 -- 1861

ИЗДАТЕЛЬСТВО ВСЕСОЮЗНОГО ОБЩЕСТВА ПОЛИТКАТОРЖАН И ССЫЛЬНО-ПОСЕЛЕНЦЕВ

  
  

ПРЕДИСЛОВИЕ

  
   Настоящий том собрания сочинений и писем М. А. Бакунина охватывает время с конца 1849 г. по 1861 г., т. е. один из самых трагических периодов его жизни, годы его тюремного заключения и ссылки. К этому периоду относится не только ряд чрезвычайно интересных и для тогдашнего состояния Бакунина характерных писем, но и несколько документов общественного значения, могу-щих (с поправками, необходимыми при оценке составленных в неволе писаний) дать немаловажный материал для биографии Бакунина вообще и для характеристики его социально-политиче-ских взглядов в частности: мы имеем в виду его письмо к своему защитнику Отто от 17 марта 1850 года (в этом томе No 541), его защитительную записку, писавшуюся с декабря 1849 г. по апрель 1850 г. (в этом томе No 542), и в особенности его зна-менитую "Исповедь" от июля -- августа 1851 г. (No 547), не считая его писем к M. H. Каткову (в этом томе NoNo 605, 609 и 613) и к А. И. Герцену (NoNo 610, 611 и 612). Некоторые из этих документов неоднократно использовались историками и в частности биографами Бакунина, будут использоваться ими и впредь в виду представляемого ими огромного интереса и со-держащегося в них богатого материала, зачастую впрочем нуж-дающегося в тщательной проверке.
   Отличием настоящего тома от предыдущих является то, что, несмотря на его сравнительно большой объем, он содержит всего 84 документа. Но зато, как мы выше указали, в числе этих доку-ментов имеется несколько весьма обширных, особенно "Исповедь". Все эти документы были уже опубликованы на русском языке. Так письмо к Отто впервые опубликовано нами в I томе книги о Бакунине в 1920 г. Письма к А. И. Герцену были опуб-ликованы в 1896 г. М. П. Драгомановым в Женеве с недоступ-ных для нас оригиналов, хранящихся до сих пор в Герценовском
   архиве в Лозанне, так что нам пришлось перепечатать их со все-ми ошибками, которые столь часты в небрежных изданиях Драгоманова (за исключением явных описок или опечаток, которые мы исправляли по смыслу, в каждом отдельном случае оговари-вая наши исправления). Защитительная записка Бакунина и письма его к Каткову публиковались дважды: Вяч. Полонским (в журналах и в томах I и II "Материалов для биографии Ба-кунина"), но с рядом ошибок и искажений, так что его текстом пользоваться опасно. Мы печатаем все эти документы с оригина-лов кроме "Защитительной записки", немецкий текст которой, хранящийся в пражском архиве, пришлось для перевода взять из книги В. Чейхана "Бакунин в Чехии" (этим же текстом впрочем пользовался и Вяч. Полонский). "Исповедь" также пуб-ликовалась дважды: а первый раз -- редакцией журнала "Исто-рический Архив" в 1921 г., второй раз -- в исправленном виде В. Полонским в томе I его "Материалов для биографии Бакуни-на". Однако и это второе издание не свободно от ошибок, под-час весьма грубых и искажающих смысл. В нашем издании она перепечатана с оригинала, хранящегося в Архиве Революции, и впервые появляется наконец в точном виде (если не считать транскрипции).
   Наше издание отличается от прежних не только своею полно-тою и точностью, но и подробным комментарием, сопровождаю-щим все публикуемые тексты. Все перечисленные нами выше до-кументы ,и много других, вошедших в этот том, снабжены ком-ментарием, стремящимся осветить все имена и события, упоми-наемые в комментируемых писаниях Бакунина. Чтобы дать поня-тие о тщательности, с которою составлен этот комментарий, ука-жем, что к одной "Исповеди" сделано 270 примечаний, в том числе немало довольно обширных и детальных. Это конечно не значит, что нам удалось ответить на все вопросы, возбуждаемые этим незаурядным историческим документом, выяснить все фак-ты и всех людей, о которых он говорит или на, которые намекает, установить все связанные с ними даты и места. Этого не допуска-ет состояние наших библиотек и архивов, по крайней мере по-скольку выявлено их содержание. Мы не могли найти в них мно-гих книг и словарей, газет и журналов, особенно старых, не только иностранных, но и русских и т. п. Тем не менее мы можем без риска быть опровергнутыми утверждать, что сделали в этом отношении почти все доступное, хотя не скрываем от себя, что многое здесь следовало бы еще добавить.
   В заключение повторяем нашу просьбу к читателям: сообщать дам обо всех известных им материалах о М. А. Бакунине, в частности о неопубликованных еще рукописях, письмах, сочине-ниях, портретах и т. п., по адресу: Москва, площадь Сверд-лова 2/4. "Метрополь", 1-й. подъезд, кв. 12, Ю. М. Стеклову.

Ю. С.

5 июня 1934 года.

Москва.

  

M. A. БАКУНИН

В ТЮРЬМАХ И ССЫЛКЕ

  

Письма

  
   Перевод с немецкого. No534. -- Письмо Адольфу Рейхелю.
   (15 октября 1849 года). (Кенигштейнская крепость).
   Бедный друг, ты не долго был счастлив. Иетта (Первая жена Рейхеля.) умерла. Это известие меня потрясло, так неожиданно оно пришло. Я не стану пытаться утешать тебя; нет утешения для такой потери. Время -- глупое утешение. Но ты имеешь сына, которому ты должен быть заодно отцом и матерью: это -- живое наследство от нее. Это -- еще счастье; ибо счастье -- быть необходимым существу, которое любишь. Я тем лучше могу оценить это счастье, что у меня его совсем нет. Твое письмо 1 было для меня в моей пустыне словно каплею живой воды. Благодарю, друг, а впрочем зачем благода-рить? Меньшего я от тебя и не ожидал, я ни на одно мгновенье не сомневался в твоей преданности и любви. Наша дружба -- из таких, которые не могут ни уменьшиться ни увеличиться от времени и обстоятельств и не нуждаются ни в каком испытании.
   Что касается меня, то я здоров и спокоен, много занимаюсь математикою, читаю теперь Шекспира и изучаю английский язык2 -- математика в особенности является очень хорошим средством для абстракций, а ты знаешь, что я всегда имел от-менный талант к абстракции; а теперь я волей-неволей очутился в абстрактном положении. С тех пор как меня перевели в Кенигштейн, тот самый Кенигштейн, которым я много лет тому назад так любовался снаружи3 , я чувствую себя -- конечно, поскольку это возможно в тюрьме, -- совсем хорошо. Со мною обращаются здесь чрезвычайно гуманно, а я со своей стороны стараюсь избегать всего, что могло бы послужить поводом к изменению этого-отношения ко мне, и если я не весел, то я также не чувствую себя несчастным и со спокойствием жду будущего, которое мне еще совершенно неизвестно. Это все, друг, что я могу тебе ска-зать о себе; когда мне плохо, то я вспоминаю мою любимую по-говорку: "перед вечностью все ничто", и на этом баста.
   Благодарю фрейлейн Эмму за ее поклон; утешительно знать, что ты не совсем вычеркнут из памяти всех друзей. Кланяюсь так-же ее брату, если ты его увидишь (По-видимому Эмма Гервег и ее брат Густав Зигмунд 4. А может быть, здесь для конспирации назван братом сам Г. Гервег (т. е. ее муж).)
   Пиши мне часто. Ты это сделаешь, друг, я знаю. И сообщи мне, как тебе живется. Находятся ли Рудольф и Клара еще у те-бя, или же при тебе только маленький Мориц (Сын Рейхеля от первого брака.)? У тебя ли еще старушка Паулина? Кланяйся ей от меня и скажи ей, что она изумилась бы при виде того, какой порядок царит у меня в моей здешней комнате.
   Жив ли еще твой отец? Что делает Матильда (Сестра А. Рейхеля (по мужу Линденберг)), где она, име-ешь ли ты сведение о нашей бедной Иоганне (Иоганна Пеокантини.) и о старой ма-тушке Фохт? (Луиза Фохт). Ты можешь себе представить, что у меня те-перь больше, чем когда-либо, досуга думать обо всем прошлом, и: что я часто думаю о всех наших милых. Кланяйся всем, кто по-мнит обо мне. Я скоро напишу тебе.
   Твой
   М. Бакунин.
   15 октября, понедельник. Крепость Кенигштейн.
   Что поделывает музыка? Сочинил ли ты что-нибудь новое? Как обстоит дело с обещанною мне симфонией? Бедный друг, теперь тебе снова приходится делать все в одиночестве, Иетты нет, она не может слышать твоих композиций. И все же что зна-чат наши личные страдания в сравнении с тою великою мукою возрождения, которая ныне овладела всем миром! Мы большею частью все еще очень одиноки, но время велико, бесконечно ве-лико, достаточно велико, чтобы самому слабому внушить веру и бодрость.
   Будь здоров, старый и дорогой друг! А я возвращаюсь к сво-ей математике.
   Знаешь, я часто вспоминаю, как ты раз вечером в Дрездене пел перед моим окном испанскую песню.
   Скажи фрейлейн Эмме (Гервег), что я тоже очень часто вспоминаю наши вечера на улице Барбэ-де-Тони.
  
   No 534. -- Письма Бакунина к Адольфу Рейхелю заимствованы нами из трехтомной литографированной биографии Бакунина, написанной Мак-сом Неттлау. Их всего пять и помещены они на стр. 119 -- l23 книги Неттлау. Перевод с немецкого сделан Ф. Д. Капелюшем. Эти письма напе-чатаны у нас под номерами 534, 537, 538, 543 и 544.
   Кроме того М. Неттлау впоследствии напечатал еще отрывки из трех писем Бакунина к сестре Рейхеля Матильде в No 7 зарубежного сборника "На чужой стороне", выходившего в Берлине -- Праге под редак-цией С. Мельгунова; полностью эти письма находятся в "Дополнении" (SupplИment) к упомянутой литографированной биографии Бакунина, написанной М. Неттлау, но так как это "Дополнение" пока никому не до-ступно, то нам пришлось удовольствоваться теми отрывками -- несомненно весьма краткими, -- какие были опубликованы до сих пор Максом Неттлау, и при этом пользоваться плохим переводом, напечатанным в белогвардей-ском журнале, ограничившись исправлением отдельных слов. Эти письма Бакунина к Матильде Рейхель напечатаны у нас под номерами 539, 540 и 545.
   Вместе с отрывками из писем к Матильде Рейхель Макс Неттлау опубликовал в той же книжке "На чужой стороне" отрывки из пяти пи-сем Бакунина к Адольфу Рейхелю. Как сильно по временам Неттлау со-кращал эти письма, видно например из того, что из письма от 24 ноября 1849 он приводит всего 6 строк, тогда как в письме этом свыше трех страниц. Однако ничего не подозревавший об этом В. Полонский, не знавший, что письма к Адольфу Рейхелю полностью помещены в литографиро-ванной биографии Бакунина еще за 25 лет до того, как отрывки из них были напечатаны в "На чужой стороне", поспешил перепечатать эти скудные отрывки в No 7 редактировавшегося им журнала "Печать и Револю-ция" за 1925г. как нечто совершенно новое и даже выразил в предисловии благо-дарность Максу Неттлау за материалы, якобы "любезно предоставленные" ему, В. Полонскому, "д-ром Максом Неттлау"! Хотя мы еще 1926г. указали Полон-скому на его промах в примечании к 2-му изданию тома I нашей книги о Бакунине (стр. 381 -- 382), во втором томе "Материалов для биографии Бакунина", вышедшем в 1933 году и составленном тем же Полонским, по-мещены те же произвольно выбранные М. Неттлау отрывки (стр. 364 сл.).
   Как известно, Бакунин после сдачи Дрездена правительственным войскам выехал вместе с Гейбнером в Фрейберг, тогдашний центр саксон-ской горной промышленности с многочисленным боевым пролетариатом. Но так как ряд лиц, в том числе Р. Вагнер, советовали избрать центром дальнейшего сопротивления фабричный город Хемниц с многочисленными рабочими, то наши путники решили изменить свой маршрут. Они двину-лись в Хемниц в надежде найти там опорный пункт для дальнейшей борь-бы. Здесь вопреки совету Борна (Борн (Буттермильх), Стефан (1824 -- 1898) -- немецкий политиче-ский деятель; будучи мелкобуржуазного происхождения, учился в гимна-зии, затем стал наборщиком; в 1846 уехал в Париж, здесь познакомился с Энгельсом и вступил в "Союз Коммунистов". С конца 1847 г. жил в Брюсселе, а после мартовской революции 1848 вернулся n Берлин, где стал во главе рабочего движения. В августе -- сентябре 1848 созвал съезд, положивший основание "Рабочему Братству", в ЦК которого Борн был избран. С октября 1848 переехал в Лейпциг, где редактировал газету "Братства". Всю эту работу Борн проводил в типично соглашательском, оппортунисти-ческом, мелкобуржуазном духе, мало напоминавшем бывшего коммуниста. Принял участие в майском восстании в Дрездене и после пленения Гейнце назначен был главнокомандующим революционных сил, которые под его ру-ководством совершили удачное отступление. После этого Борн бежал в Швейцарию и с тех пор уже не принимал участия в политической жизни. В Швейцарии Борн занялся журналистикой и педагогической деятельностью; был профессором по история литературы. В 1898 г. выпустил "Вос-поминания участника 1848 года". ("Errinerungen eines Achtundvierzigers"). где имеются враждебные выпады против Энгельса, Бакунина и пр.)
   путники остановились в гостинице, в ночь с 9 на 10 мая 1849 года были сонные схвачены мещанами, не же-лавшими подвергнуть свой город опасности военных действий, и на другой день выданы в Альтенбурге прусским военным властям. В опубликованных В. Полонским материалах из Дрезденского архива (сначала в томе 27 "Красного Архива", а затем в томе II "Материалов", стр. 39 сл.) имеются следующие документы, относящиеся к аресту Бакунина: 1) отношение окружного директора фон Бройзема от 10 мая из Лейпцига на имя гене-рала Шульца, коменданта Дрездена, с сообщением о получении из Альтенбурга телеграммы полковника Блюменталя, что в 10-м часу утра 10 мая 1849 года саксонскими жандармами доставлены из Хемница член Вре-менного правительства Гейбнер, русский Бакунин и двое неизвестных;
   2) квитанция о приеме полковником Блюменталем арестованных, гласящая: "Королевский саксонский старший жандарм Вильгельм Людвиг Шютце в сопровождении королевского саксонского жандарма Шене, полицейского служителя Винтера, и доктора Бекера, регистратора Нейберта и надзира-теля Гельмута из Хемница сегодня утром в 9,5 часов сдали нижеподпи-савшемуся следующих арестованных:
   1. Оттона Леонгарда Гейбнера, ок-ружного амтмана из Фрейберга, 2. Карла Августа Мартина, придворного почт-секретаря из Дрездена, 3. Михаила Бакунина, не состоящего на службе, из Тверской губернии, 4. Карла Вильгельма Штиблера, седель-щика из Радеберга, что сим удостоверяется; 3) список вещей, отобран-ных у арестованных, причем относительно Бакунина сказано только, что у него отобраны две записки (Записную книжку Бакунин успел уничтожить по дороге.). Кроме того у Бакунина были найдены день-ги, а именно 13 талеров, 14 зильбергрошей и 2 пфеннига. По-видимому речь идет о личном обыске, произведенном при аресте. Позже в вещах Ба-кунина в Дрездене найдено было много бумаг, просмотр которых потре-бовал довольно большого времени, так что только через 4 месяца россий-ский представитель при саксонском дворе Шредер мог отправить в Петер-бург копии с части этих документов и выписки из других (эти документы, поскольку они принадлежат Бакунину, использованы нами в третьем томе настоящего издания).
   Бакунин был направлен в Дрезден и там 13 мая посажен в тюрьму, расположенную в старом городе (Альтштадт). Здесь он просидел до 24 мая, после чего был переведен в нейштадтскую кавалерийскую казарму, на-ходящуюся в новом городе, где его продержали до 28 августа. С 29 авгу-ста 1849 до середины июня 1850 года Бакунин (равно как Гейбнер и Реккель) просидел в крепости Кенигштейн, расположенной над рекой Эльбой выше городка того же имени. Письма к Рейхелям написаны именно из этой крепости.
   Австрийский писатель Фердинанд Кюрнбергер (1821 -- 1879), при-нимавший активное участие в венской революции, затем бежавший в Дрез-ден и там попавший в ту же тюрьму в старом городе, где ему случайно пришлось встретиться в камере с Бакуниным, рассказал об этой случайной встрече в статье, помещенной в NoNo 406 -- 407 газеты "Северо-германская свободная пресса" от 17 и 18 июля 1850 г. и затем несколько раз перепе-чатанной (мы заимствуем отрывки этой статьи из статьи Б. Николаевского "Бакунин эпохи его первой эмиграции в воспоминаниях немцев-современни-ков", "Каторга и Ссылка" 1930, No 8,9, стр. 113 сл.). Вот что пишет Кюрн-бергер:
   "Во время моего заключения в Дрездене в мае месяце я попал на не-сколько часов в камеру к Бакунину. Шагавшая перед окнами и в коридоре стража нам понятно мешала. Я тогда было вздумал объясняться с ним по латыни, но Бакунин мне тотчас же без всякого смущения заявил: "Не го-ворите со мной по латыни: я этого языка не знаю. Я его не учил"... В те короткие часы, которые мне посчастливилось провести в тюрьме в его об-ществе, мы с ним очень скоро сошлись на следующем выводе: немецкие революции до сих пор оканчивались неудачами потому, что четвертое со-словие, единственный творческий фактор нашего общества, было совращено с пути истинного или предано третьим сословием, буржуазией и доктриной. Разошлись мы с ним только в выводах. Я в моем тогдашнем негодования полагал, что немецкая цивилизация расслабляюще действует на людей, и желал для нашего гамлетовского народа немного той первобытной дикости, которая делает восточные народы, как например поляков и венгерцев, столь воинственными. Бакунин же стоял на противоположной точке зрения. Так как немец не обладает ни темпераментом западного романца, ни дикостью восточного славянина, то ему, чтобы развить в себе воинственности, не оста-ется ничего иного как до крайних пределов развить ему свойствен-ную доктринерскую особенность: воодушевление идеей. Эта докт-рина должна проникнуть в самую глубину пролетариата, не изменяя его характера. Из такого союза силы и познания и должен явиться на свет тот вождь, которого до сих пор так не хватало немецким револю-ционным битвам и который должен сочетать в себе дикий боевой клич пролетария с высоким полетом мыслителя: солдат и полководец в одном лице". И Кюрнбергер прибавляет: "Это краткое резюме нашего тогдашнего разговора можно рассматривать как основу бакунинского кредо и, если угодно, то и как его завещание. Вскоре после этого за ним закрылись трой-ные ворота Кенигштейна".
   Содержание этой беседы подтверждается письмом того же Кюрнбергера к своему приятелю Бодо фон Глюммеру, участнику восстания 1849 года в Саксонии, отбывшему за это каторжные работы; в этом письме, написан-ном в июне 1850 г. и напечатанном в сборнике писем Кюрнбергера ("Briefe eines politischen FlЭchtlings", вышел в 1920 г.), о разговоре с Баку-ниным сказано: "Мы с Бакуниным, беседуя на темы современности, согла-сились, что только такие люди (соединяющие в себе активность, твердость воли с критическим пониманием истории и современности. -- Ю. С.) осво-бодят мир, и что 1848-й и 1849-й годы погибли потому, что не было ни од-ного человека, который был бы и величайшим философом духа и подлиннейшим пролетарием. Бакунин был достаточно скромен, чтобы не считать себя таким человеком, и он был прав. Даже Кошут не был им, хотя ему, может быть, не хватало для этого лишь пустяка". Само собою разумеется, что критиковать эти наивные рассуждения, в которых Кошут выставляется чуть ли не в виде самого выдающегося и крайнего деятеля 1848 -- 49 гг., не приходится. Надо впрочем думать, что в деталях этого рассуждения, в об-щем и целом отвечающего позиции Бакунина, виноват все-таки преимуще-ственно автор письма.
   Некоторые подробности о пребывании Бакунина в саксонских казе-матах мы узнаем также из воспоминаний А. Реккеля, написавшего книгу "Восстание Саксонии и исправительный дом в Вальдгейме", которая была составлена им по выходе из тюрьмы и нами не раз цитируется в этом томе. Несмотря на разгул реакции, среди простых солдат находились люди, со-чувствовавшие заключенным и в деле помощи им не останавливавшиеся даже перед огромным риском. Так во время сидения узников в заключе-нии охранявшие их солдаты помогали им сноситься с волей, доставляли им газеты, письма, письменные принадлежности и т. п. Как рассказывает Реккель (стр. 197), "Бакунин вообще считался самым опасным из всех, ему даже приписывались как бы сверхчеловеческие силы. Прогулка на маленьком дворике, окруженном двумя зданиями и двумя высокими стенами, ему была разрешена только позже по предписанию врача, да и то на прогулку его выводили закованным в цепи, чего не делали ни с кем из остальных. Снимали ли с него цепи по возвращении а камеру, я сейчас не могу при-помнить".
   Считая, что замок Кенигштейн более приспособлен для строгого со-держания арестованных и для полной изоляции их от внешнего мира, вла-сти поспешили перебросить своих пленников туда. Но и там среди гарни-зона нашлись элементы, на которые уже успели повлиять веяния, идущие с воли; там был даже составлен план побега узников, не удавшийся по рассказу Реккеля лишь вследствие простой случайности. Вот что он гово-рит в своих воспоминаниях. "В Кенигштейн нас перевели в интересах более надежной охраны. Однако опасность и трудность задачи не удержали зна-чительную часть солдат от решения освободить нас. Гейбнер отклонил пред-ложение, я и Бакунин изъявили свою готовность. Все было подготовлено, как в последний день случайность помешала выполнению плана и вдобавок внушила крепостному начальству такое сильное подозрение, что в ту же ночь в наших камерах произведен был обыск... Гарнизон был сменен; при-няты были более строгие меры охраны, и здесь по крайней мере попытка больше не повторялась" (стр. 213 -- 214).
   Несомненно сочувствие солдат отражало настроение более широких об-щественных слоев к участникам дрезденского восстания. В цитированной нами выше статье Ф. Кюрнбергера о Бакунине (см. также том III) автор рассказывает о том, что общественное мнение было настроено в Сак-сонии в пользу подсудимых, и что даже худосочный саксонский сейм, со-званный после подавления дрезденского восстания, не мог остаться глухим к этому голосу общественного мнения. "Саксонские палаты хлопотали в поль-зу майских заключенных. Это были те смиренно-демократические камеры, которые были открыты 1 ноября 1849 года и совсем недавно распущены (писано в июле 1850 года. -- Ю. С.) ... Эти камеры неоднократно возбу-ждали вопрос о майских заключенных и принимали всякого рода постановления о них. Их рвение было тепло и похвально, но их мужество мало, их политика и последовательность были подобны блуждающему огоньку. Сна-чала они приняли предложение об амнистии, затем потребовали суда при-сяжных, потом заговорили опять об амнистии; без всякого плана и последо-вательности они просили то о праве, то о милости, нетвердыми руками хва-таясь вокруг за воздух, как человек, который с большим страхом, но без какого бы то ни было умения и с еще меньшею уверенностью в себе оборо-няется от нападения. И все-таки они выявляли настроение, которое сущест-вует в стране, отражали общественное правосознание. В то же время "Дрез-денская Газета" подошла вплотную к самому вопросу о праве на смертную казнь и доказала из закона о введении в Саксонии основных немецких прав. что право на эту казнь более чем спорно и сомнительно, что оно даже при самом нетребовательном толковании -- к сожалению правда нескольких пре-дательских -- параграфов является юридической и тем более моральной невозможностью".
   В "Деле" Бакунина, хранящемся в саксонском государственном архиве в Дрездене (Akten Amtsgericht Dresden. No 1285e), находятся следующие приметы Бакунина, снятые с него в Кенигштейнской крепости 26 января 1850 года (К. Керстен, цит. соч., стр. 97).
   1. Фамилия: Бакунин.
   2. Имя: Михаил.
   3. Место рождения: Торжок Тверской губернии, Россия.
   4. Местожительство: в настоящее время крепость Кенигштейн.
   5. Сословие или занятие: литератор.
   6. Вероисповедание: греко-кафолическое.
   7. Возраст: 35 лет.
   8. Рост: 77 1/2 сакс. дюйма.
   9. Волосы; темные, курчавые.
   10. Лоб: открытый и широкий.
   11. Брови: темные.
   12. Глаза: сине-серые.
   13. Нос: удлиненно-пропорциональный.
   14. Рот: большой, губы несколько толстые.
   15. Борода, усы и бакенбарды: темные.
   16. Зубы: целые.
   17. Подбородок: круглый.
   18. Лицо: продолговатое.
   19. Цвет лица: синеватый.
   20. Сложение: сильное, огромное.
   21. Язык: немецкий, французский, русский.
   22. Особые приметы: не имеется.
  
   В этом описании возбуждают сомнение пункты 9, 11 и 15, говорящие о "черных" волосах Бакунина (в подлиннике так и сказано schwarz; мы перевели смягченно "темные"; но ведь известно, что в юности Бакунин был блондином рыжеватого оттенка; когда же это он успел превратиться в брю-нета?). Впрочем полицейские приметы никогда особою точностью не отлича-лись. Сомнение возбуждает и синеватый (blau в подлиннике) цвет лица; ве-роятно здесь это слово употреблено в смысле бледный, землистый. Равным образом странно, как это российский нос "картошкою" Бакунина стал "длин-новатым". В остальном приметы совпадают с обычным представлением о Ба-кунине, как оно создалось в результате описаний его наружности очевидцами.
   Адольф Рейхель, который до самой смерти Бакунина сохранил к нему преданную дружбу, внимательно относился к своему приятелю во вре-мя сидения последнего в тюрьмах, писал ему и даже помогал материально из своих скудных средств. Во время сидения Бакунина в саксонских тюрь-мах, помогали ему также сестра Рейхеля (Матильда Линденберг), Штальшмидт, А. И. Герцен, Г. Гервег, а также его кэтенские друзья Keппe, Габихт и пр. Помогал ему и его адвокат Отто, который доставлял ему деньги, сигары, книги и т. д.
   1 Это письмо Бакунина является ответом на письмо А. Рейхеля из Парижа от 17 сентября 1849 года. О местопребывании Бакунина Рейхель узнал от адвоката Отто, который написал ему по поручению Бакунина. Рейхель написал Бакунину письмо (оно напечатано у Пфицнера, стр. 221 -- 222; по-русски в "Материалах для биографии", том II, стр. 369), в котором сообщал ему о смерти своей жены Иетты весною 1849 г. от холеры, старался поддержать в нем бодрость и посылал ему первую помощь в виде 100 франков, обещая посылать и дальше. Бакунин получил это письмо 13 октября, a 15-го уже написал печатаемый здесь ответ. Письмо Рейхеля впервые за все время заключения возбудило в душе Бакунина радостное настроение.
   2 В тюрьме Бакунин кроме занятий математикою много читал, преиму-щественно по политической истории новейшего времени. Так он прочел там "Историю революции 1848 года" Ламартина, "Историю консульства и империи" А. Тьера, сочинения Гизо и пр. Читал он и по беллетристике, как Шекспира, Сервантеса, Виланда и т. д. Книги доставлял ему главным образом его приятель, лейпцигский книгопродавец и издатель Кейль (см. о нем ниже, в комментарии к "Исповеди").
   3 В начале 40-х годов, проживая в Дрездене, Бакунин с друзьями (Рейхель, А. Руге и пр. ) часто ездил осматривать так наз. "саксонскую Швейцарию", где расположен и Кенигштейн.
   4 Вероятно для конспирации Бакунин называет здесь Эмму Гервег "фрейлен" Эммой, так как в то время Гервег был для немецкой полиции слишком одиозной фигурой. Говоря одновременно о ее брате, т. е. он спрашивает: о фрейлен Эмме Зигмунд, ныне мадам Гервег. Густаве Зигмунде, Бакунин определенно намекает, о какой фрейлен Эмме
  
   Перевод с немецкою.
   No535. -- Письмо к адвокату Ф. Отто I.
   [Начало ноября 1849 года. Кенигштейн.]
  
   Милостивый государь,
   Я начну с благодарности Вам за присланные мне сигары, деньги, книги и газеты. Сигары и деньги я получил; книги полу-чу завтра.
   Что же касается газет, то здесь произошло недоразумение: я напрасно думал, что мне разрешено читать газеты. Наоборот, как я сегодня узнал, военное министерство запретило мне их чтение, и мне дозволено будет получать только те газеты, которые будут мне необходимы для моей защиты. Но эти последние должны сначала передаваться Вами городскому суду, им -- ко-менданту здешней крепости, и только тогда я их буду получать.
   Распространяется ли это ограничение на меня одного или на всех заключенных в крепости или же на всех без изъятия здеш-них подследственных, мне разумеется неизвестно. Прошу Вас, уважаемый господин [защитник], переговорить по этому пово-ду с г. асессором Гаммером 1 и сделать в этой области вcе, что сделать можно. В этом отношении, как и во всех остальных, я всецело полагаюсь на Вас.
   Для моей защиты, совершенно или по крайней мере непо-средственно не затрагивающей собственно политических вопро-сов, требуется знакомство не только с настоящим, но и с прош-лым, ибо настоящее является утверждением прошедшего. И вме-сте с уверением, что я не употреблю во зло разрешения, если таковое будет мне дано, я снова и весьма настоятельно прошу Вас предоставить мне все необходимые для моей защиты сред-ства в такой полной мере, а какой это только возможно 2.
  
   No 535. -- Черновик этого письма находится в пражском военном архи-ве, куда видимо были пересланы саксонским правительством бумаги по делу Бакунина. Оригинал был в свое время несомненно получен адвокатом Отто, но где он теперь находится, неизвестно. Мы заимствуем этот документ из книги Пфицнера (стр. 220).
   1 Асессор Гаммер, чиновник дрезденского уголовного суда, вел пред-варительное следствие по делу о майском восстании; именно он допраши-вал Бакунина, равно как других главных подсудимых.
   2 Газеты нужны были Бакунину для составления защитительной запис-ки. Ведь суд, которому он подлежал, был не гласный, и судопроизводство было не устное, а письменное: все велось на письме, -- допросы, свидетель-ские показания, обвинение и защита, а приговор выносился судебною коллегиею в отсутствие подсудимого. При таких условиях защитительная за-писка приобретала особенное значение, и как раз для такого подсудимого как Бакунин, для которого дело шло меньше о защите своей жизни, чем о выяснении своих политических целей и программы. А для политической мотивировки своих действий газеты были ему абсолютно необходимы. Отсю-да та упорная борьба, которую он и его адвокат вели за право получения Бакуниным газет и которая увенчалась лишь частичным успехом.
  
   Перевод с немецкого, No 536. -- Письмо адвокату Ф. Отто I.
   12 ноября [1849 года]. [Кенигштейн].
  
   Милостивый государь,
   По-видимому мне придется отказаться от собственноручного составления своей защиты вследствие того, что мне не только не стараются доставить к тому средства, но всячески меня та-ковых лишают. Несколько дней тому назад мне заявили, и в та-ком смысле я Вам сообщил, что согласно постановлению военного-министерства все газеты и писания, кои городским судом будут признаны необходимым материалом для моей защиты и через его посредство будут пересылаться в здешнюю крепостную ко-мендатуру, мне будут точно доставляться. Согласно этому по-становлению посланный Вами мне несколько дней тому назад па-кет был направлен в городской суд. Последний вернул весь па-кет обратно с разрешением выдать его мне, и однако, несмотря на это разрешение, я мог получить только три номера "Dresdner Journal" (от 1, 2 и 3 мая).
   На мой вопрос, отказал ли городской суд в выдаче мне осталь-ных газет, крепостной адъютант вчера мне объявил, что хотя го-родской суд вернул обратно весь пакет целиком, мне согласно крепостным правилам (а не вследствие министерского распоря-жения) могли выдать только те газеты, которые напечатаны бы-ли до 3 мая (Т. е. до начала дрезденского восстания). Вот почему я получил только три упомянутые номера. Мне кажется, то последнее решение стоит в открытом противоречии с тем первым, о котором я Вам уже сообщил, -- противоречии, которое я в моем теперешнем положении не в со-стоянии ни постичь и разрешить, ни устранить; и мне не остает-ся ничего другого, как снова прибегнуть к Вашей помощи и сове-ту. Надеюсь, уважаемый господин [защитник], что Вы не отка-жете мне ни в той, ни в другом.
   Я нахожусь в действительном затруднении, не зная, что мне делать с переданными мне тремя номерами газет. Правда вели-кий естествоиспытатель Кювье хвалился, что ему достаточно од-ной кости для того, чтобы полностью восстановить скелет жи-вотного. Но я -- не Кювье и никак не могу на основании трех старых номеров газеты построить свою защиту.
   No 536. -- К этому письму относится все то, что мы сказали о No 535. Его мы также заимствовали у Пфицнера (стр. 220 -- 221).
   Отто протестовал против действий крепостного начальства на том основании, что Бакунин -- не военный подследственный. Но после долгих споров ему удалось добиться лишь разрешения Бакунину получать "Аугсбургскую Всеобщую Газету" или отдельные ее номера.
  
   Перевод с немецкого. No 537. -- Письмо Адольфу Рейхелю.
   24 ноября 1849 года. [Кенигштейнская крепость].
  
   Дорогой мой, ты снова замолчал; а так как я нахожусь в пле-ну, и ты конечно чувствуешь, как дороги и желательны для меня твои письма, то я должен заключить, что ты болен или и того хуже. В настоящее время человек слишком склонен ждать пло-хого, но я буду надеяться, что мои опасения неверны, и если да-же твоя лень для меня обидна, я предпочел бы знать о тебе, что ты не болен, а просто ленишься. Итак пиши, я с жгучим нетерпе-нием ожидаю твоего письма. Ты можешь мне так много расска-зать, я же [тебе] -- так мало. Мне не нужно говорить тебе, что я все еще остаюсь прежним, каким ты меня знал и любил, пожа-луй богаче опытом, но с теми же убеждениями, с тою лишь раз-ницею, что они пустили еще более глубокие корни в моем сердце и голове. Теперь я не занимаюсь ничем другим кроме матема-тики; так как я в течение многих лет совершенно забросил ее, то я теперь снова прошел ее с начала, словно ничего не знал в ней, и теперь я уже сделал довольно большие успехи. Если хочешь услужить мне и если ты при деньгах, то постарайся добыть для меня следующие книги по математике, конечно, не все сразу, а постепенно.
   1. ComplИment des ElИments d'AlgХbre, par Lacroix. 4 francs (не смеши-вать с Les ElИments dAlgХbre, которые у меня имеются).
   2. TraitИ complet de calcul diffИrentiel et] intИgral, par Lacroix, 3 vol. in 4R. 66 франк.; цена ужасна, но я думаю, что на набережной у букини-стов эту книгу можно получить гораздо дешевле.
   3. Application de l'analyse Ю la GИomИtrie Ю l'usage de l'Ecole Poly-technique, par Monge.
   4. Analyse algИbraОque, par Garnier, 1 vol. in 8R.
   5. LeГons de Calcul diffИrentiel et intИgral, 2 vol. in 8R, par Garnier.
   6. Euler, ElИments dAlgиbre, 1817, 2 vol. in 8R -- 12 francs. La premiиre
   partie contient l'Analyse dйterminйe revue et augmentйe de notes, par Garnier. deuxiиme partie contient l'Analyse indйterminйe revue et augmentйe de note;, par Lagrange.
   7. Lagrange. Leзons sur le calcul des fonctions... in 8R, 7 francs.
   8. Lagrange. Traitй de la rйsolution des йquations numйriques. 1 vol. in 4R, 15 francs.
   9. Lagrange. Thйorie des fonetions analytiques. 1 vol. in 4R, 15 francs.
   10. Lagrange. Traitй de Mйcanique analytique. 2 vol. in 4, 36 francs.
   11. Poisson. TraitИ de MИcanique, 2 vol. in 8R.
   12. Ponisset. Cours de Physique
  
   (1. Лакруа -- "Дополнение к началам алгебры", 4 франка.
   2. Лакруа -- "Полный трактат дифференциального и интегрального ис-числения", 3 тома in 4R.
   3. Монж -- "Применение анализа к геометрии", учебник для Политех-нической школы.
   4. Гарнье -- "Алгебраический анализ", I том in 8R.
   5. Гарнье -- Лекции по дифференциальному и интегральному исчис-лению", 2 тома in 8R.
   6. Эйлер -- "Начала алгебры", 1817, 2 тома in 8R, 12 франков. Первая часть содержит определенный анализ, просмотренный и снабженный примечаниями Гарнье. Вторая часть содержит неопределенный анализ, про-смотренный и снабженный примечаниями Лагранжа.
   7. Лагранж -- "Лекции по исчислению функций", in 8R, 7 франков.
   8. Лагранж -- "Трактат о решении числовых уравнений", I том in 4R,
   15 франков.
   9. Лагранж -- "Теория аналитических функций", I том in 4R, 15 франков.
   10. Лагранж -- "Трактат аналитической механики", 2 тома in 4R, 36 франков.
   11. Пуассон -- "Трактат механики", 2 тома in 8R.
   12. Пониссе -- "Курс физики".).
  
   И еще Коши и Ампер о дифференциальном и интегральном исчислении.
   Еще раз повторяю: я вовсе не ожидаю, что ты мне добудешь сразу все эти книги, но постепенно, при случае. Имей только в ви-ду, что если бы не занятия математикой, то я совсем не знал бы, что тут делать. Поговори с осведомленным человеком, покажи ему этот описок. Быть может, он даст тебе хороший совет и на-зовет лучшие и новейшие сочинения вместо приведенных здесь. Быть может, он укажет тебе также, где можно их найти. В осо-бенности мне хотелось бы иметь книжки, отмеченные крестиком, но мне кажется, что я все их отметил так 1.
   А засим, мой дорогой, прощай, теперь четверть десятого, а в половине десятого свет полагается тушить. Письмо уйдет завтра. Пиши же, пиши и кланяйся всем друзьям. Имеешь ли ты изве-стия от мадемуазель Евгении? Кланяйся в особенности фрей-лейн Эмме и ее брату (По-видимому Эмма Гернег и Густав Зигмунд (или Георг Гервег).). Находится ли Александр в Париже? Как живется ему и его семье (Возможно, что здесь Бакунин осведомляется об А. И. Герцене2.)?
   Прощай, будь здоров.
   Твой
   М. Бакунин.
  
   Кенигштейн, 24 ноября.
   Между моими оставшимися в Париже книгами ты вероятно найдешь Лагранжа или Лапласа; что найдешь -- пошли господи-ну Отто (Франц Отто -- адвокат Бакунина.).
   Я чуть было не забыл самую главную книгу, а именно таблицы логарифмов Лаланда, расширенные до 7 десятичных знаков Мари.
   И пожалуйста сообщи мне точно свой адрес, не забудь этого.
  
   No 537. -- См. комментарий к No 534.
   Бакунин, вообще любивший математику, в тюрьме особенно много занимался этою отвлеченною, но строго логическою наукою, в которой он, быть может, искал забвения от неприятной действительности. Почти еже-дневно он занимался в своей камере высшею тригонометриею, так что в конце концов набралась толстая связка тетрадей, содержащих его упраж-нения по математике. Находятся они сейчас в "Деле" Бакунина в праж-ском военном архиве (Пфицнер, стр. 199).
   Герцен живо интересовался судьбою Бакунина. Сведения о нем Герцен получал из различных источников: от Г. Гервега, с которым был тогда очень дружен, от А. Рейхеля, который по-видимому показывал Гер-цену получаемые от Бакунина письма (как видно из письма-статьи Гер-цена "Михаил Бакунин"; см. ниже), от немецких политических эмигрантов и пр. В письме к Т. Н. Грановскому, Е. Ф. Коршу и др. от 27 сентября 1849 из Женевы Герцен говорит: "Судьбу и историю Бакунина верно вы знаете: он, бедный, сидит еще в каземате Кенигштейнской крепости; веро-ятно его осудят aux travaux forces Ю perpИtuitИ (на вечные каторжные ра-боты), то есть до тех пор, пока саксонский король его сменит на каторге. Немцы называли (т. е. реакционеры) Бакунина "der russische Bluthund" (русский кровопийца). Мы теперь только нашли возможность ему помогать, да и то не знаю, верно ли. Он вел себя геройски" ("Сочинения" Герцена, т. V, стр. 291).
   Каким путем Герцен оказывал Бакунину помощь в 1849 году, когда тот сидел в Дрездене и Кенигштейне, мы знаем лишь отчасти; так нам известно одно его поручение молодому Зигмунду выслать Бакунину из Берлина 250 франков. Возможно, что некоторые денежные посылки, кото-рые Бакунин приписывал А. Рейхелю (в "Исповеди"), на самом деле шли от Герцена, располагавшего гораздо более крупными средствами, чем бед-ный музыкант, зарабатывавший себе пропитание собственным трудом. Гер-цен помогал Бакунину и позже, когда тот сидел в австрийских тюрьмах. Об этом можно судить по небольшому письму, написанному матери Герцена, Луизе Ивановне Гааг, 15 декабря 1850 из Праги и гласящему: "Ми-лостивая государыня! Ваше почтенное письмо из Ниццы от 26 ноября 1850 года с приложением векселя на имя банкирского дома Леммель на триста французских франков я исправно получил; по размене я получил за вексель сто пятьдесят гульденов, каковая сумма будет употреблена в пользу Бакунина согласно Вашему и его желанию. Он просил меня пере-дать Вам его благодарность. При этом могу сообщить Вам, что физически он чувствует себя прекрасно, вообще же его состояние настолько хорошо, насколько это возможно в его положении, которое по возможности, по-скольку лишь это допустимо в пределах закона, для него облегчается. Про-шу Вас принять уверение в моем совершенном почтении, с которым имею честь быть Ваш покорный слуга" (подпись неразборчива),.
   Автором этого письма (опубликованного в русском переводе в жур-нале "Голос Минувшего" 1913, No 1, стр. 185) был тот самый начальник пражской тюрьмы, где сидел Бакунин, а именно аудитор И. Франц, письмо которого к Георгу Гервегу от 2 ноября 1850 напечатано в неоднократно цитированной нами книге "1848", содержащей часть переписки Гервега. Вот это письмо Франца, вызванное присылкою Гервегом денег для Баку-нина:
   "Милостивый государь!
   "Те двадцать пять талеров, которые Вы 2 августа сего года прислали мне из Турсница для г. Михаила Бакунина, исправно до меня дошли. Так как обстоятельства мои до сих пор мешали мне написать Вам, то я только теперь передаю Вам сердечное спасибо Бакунина за эту поддержку. Он очень нуждался в них, но вопреки моим благожелательным указаниям по-ступил крайне неумно, накупив себе на сравнительно большую сумму сочи-нений по математике, твердо убежденный в том, что получит обещанную с другой стороны помощь от адвоката Отто первого из Дрездена и бывшего министра Габихта из Дессау.
   "Трижды уже писал я по этому поводу каждому из этих господ, но до сих пор к сожалению не получил от них ни ответа, ни денежной помощи. Тем временем сумма в пять талеров, расходуемая по собственному усмот-рению Бакунина, была истрачена, так что "течение самое позднее 14 дней у него не будет ни одного крейцера. А так как он -- большой едок (он полу-чает ежедневно двойную порцию), то он в продолжение этого времени будет испытывать нужду и принужден будет совершенно отказаться от своего единственного удовольствия, а именно от курения сигар. Одежда его пре-вратилась в лохмотья, ему очень хотелось бы заказать себе халат, так как от его старого халата остались лишь жалкие обноски. В другом платье он в своем положении не нуждается, но халат для него крайне необходим, одна-ко нет никаких средств заплатить за него.
   "Находясь в таком плачевном положении, Бакунин, которому самому писать не разрешается, поручил мне просить Вас от его имени о новой денежной помощи, выразив при этом твердую уверенность в Вашей дружбе:
   "Так как Вы сами в вышеупомянутом письме предложили мне во всем,. что способно облегчить положение Бакунина, обращаться непосредственно к Вам, то я тем охотнее иду навстречу желанию Бакунина, что хотя с од-ной стороны я строго выполняю все мои обязанности государственного чи-новника и судьи, никогда однако не переставал уважать человека и в пре-ступнике и не упускать ничего могущего послужить ему в пользу, что толь-ко допускается моим долгом.
   "Если Вам, в чем я не сомневаюсь, благоугодно будет удовлетворить просьбу Бакунина, прошу адресовать письмо к.-и. военному суду в Градчине.
   "Примите уверение в моем совершенном почтении и преданности Иос[иф] Франц,
   капитан и аудитор при к.-и. военном суде в Градчине в Праге".
   Письмо это напечатано на стр. 361 -- 362 книги "1848. Briefe von und an Georg Herwegh".
   Этот самый Иосиф Франц был членом военно-судной австрийской ко-миссии, рассматривавшей дело Бакунина, и собственноручно подписал вы-несенный им и другими смертный приговор Бакунину (см. "Материалы для биографии М. Бакунина", т. 1, стр. 92).
  
   Перевод с немецкого. No 538, Письмо Адольфу Рейхелю.
   (9 декабря 1849 года).
   (Кенигштейнская крепость).
   Рейхелю. Улица Св. Доминика, No 37. Сен-Жерменское пред-местье.
   Дорогой мой, твое письмо сняло с меня тяжелый камень, ибо твое молчание казалось мне столь неестественным, что я мог при-писать его только твоей болезни или чему-либо еще худшему. Слава богу ты здоров, это -- самое главное, остальное тебе про-щается, но только под условием, что ты не станешь грешить впредь. Если бы ты знал, каким счастьем являются для меня твои письма, и как я перечитываю сто раз каждую строчку, ты писал бы мне ежедневно. Но этого я и не требую, а пиши лишь раз в неделю, хотя бы по несколько слов: до такой степени ты мог бы преодолеть свою лень. Ведь вот я имею гораздо меньше тебе сказать, а между тем я уже пишу тебе третье письмо.
   Итак ты снова совершенно один, но ведь ты свободен, милый друг! Надо посидеть в тюрьме, чтобы как следует оценить свобо-ду. Благодаря некоторым друзьям я имею здесь почти все, чего можно желать, оставаясь в пределах благоразумия -- удобную комнату, книги, сигары, и все же я согласился бы годы питаться одним черным хлебом и жить в лесу, только бы быть свободным. Но оставим эту бесполезную тему и поговорим о другом.
   Ты значит занимался алгеброю и занимаешься теперь физи-кою. Это -- порядочный успех, не столько в смысле твоих знаний, сколько в том, что ты пробил себе свободную дорогу из зло-счастного заколдованного круга твоих старых, окоченелых пред-ставлений. Я теперь тоже не жажду ничего иного кроме поло-жительного знания, которое помогло бы мне понять действи-тельность и самому быть действительным человеком. Абстрак-ции и призрачные хитросплетения, которыми всегда занимались метафизики и теологи, противны мне. Мне кажется, я не мог бы теперь открыть ни одной философской книги без чувства тошно-ты. Что скажешь ты на это, мой милый шлейермахерианец?
   В моем последнем письме, которое ты, надеюсь, получил, хо-тя оно адресовано еще на твою старую квартиру, я просил тебя о многих книгах по математике. А теперь я обращаюсь к тебе с гораздо более серьезною просьбою: денег, денег, мой милый. Со-вершенно отрезанный от моих естественных источников, я все это время был бы в величайшей нужде, если бы мне не помогали некоторые друзья в Кэтене1. От поляков мне нечего ждать, большинство из них сами находятся в нужде, а другие благоразумно отходят в сторону. Я мог бы кое-что порассказать о поль-ской надежности и благодарности. Моими вернейшими друзьями все-таки остаются немцы; не удивительно ли, что славянин, рус-ский находит своих последних друзей в Германии?! Теперь я живу на щедроты господина Отто. Я должен сказать тебе это для того, чтобы ты понял всю щекотливость моего положения, и чем более господин Отто любезен по отношению ко мне, тем менее я могу позволить чтобы он приносил жертвы для меня, ко-торый является для него почти совершенно чужим человеком. Не правда ли, какой абсурд: клиент, которому платит его адвокат (От слов "чтобы ты понял всю щекотливость" до слов "eго адвокат" по-французски в оригинале.). Где и как ты найдешь деньги, это -- твое дело, но ты должен найти их. Ты не можешь себе вообразить, до какой степени гос-подин Отто предупредителен и добр по отношению ко мне, поблагодари его от своего имени (От слов "ты не можешь" до слов "от своего имени" по-французски в оригинале.).
   Итак Мария Эрн (Марья Каспаровна Эрн.) со своим глухонемым мальчиком (Сын Герцена, Коля.) в Цюрихе. Ты знаешь, что хотя мы виделись почти каждый день, мы были довольно чужды друг другу и расстались довольно хо-лодно; это -- не моя вина, ибо я поступил по отношению к ней гораздо справедливее, чем она по отношению ко мне; я думаю, что ее сестра Наталья много способствовала тому, что мы не мог-ли лучше понять друг друга. Как бы то ни было, кланяйся ей от меня, если будешь писать ей. Дал ли ты ей рекомендацию к семейству Фохт? От Цюриха до Берна совсем недалеко.
   Постарайся получить лучшие сведения о Иоганне (Пескантини.); бед-ная, она совсем погибнет вследствие своего ложного положения . Кланяйся Матильде (Рейхель) и благодари ее за ее верную память.
   Кланяйся еще фрейлейн Эмме (Гервег.). Итак ее брат (Густав Зигмунд или Георг Гервег.) совершает уве-селительные поездки по Италии, этого я совсем не могу понять: Италия в настоящий момент вовсе не может выглядеть веселой; мне было бы понятнее сантиментальное путешествие а ля Ио-рик.
   Ради бога не давай заглохнуть своей музыкальной жилке. Из всех видов искусства музыка одна имеет теперь право граждан-ства в мире, ибо там, где говорят пушки и сама действительность, поэзия должна молчать. Живописи пришлось бы живописать только безобразное, а о скульптуре я уж и вовсе не говорю, раз-ве что г-н де Ламартин даст изваять себя как величайшую фразу века (От слов "разве что" и до "века" по-французски, в оригинале.). Архитектура еще не нашла нового божества, которому сна могла бы воздвигать храмы, и должна довольствоваться по-стройкою теплых и удобных зал для болтающих парламентов. Музыка одна имеет место в нынешнем мире именно потому, что не претендует на высказывание чего-либо определенного и выра-жает только общее настроение, великое тоскующее стремление, коим преисполнено наше время. Поэтому она должна быть вели-ким и трагическим искусством. Теперь нет уже места для любов-ных песнопений. Представь себе Петрарку в наше время. Сколь смешон и невыносим должен был бы он казаться всем! Я вовсе не удивляюсь, что ты набросился на религиозную музыку. Ты знаешь мое пристрастие к этому виду искусства, и ты поистине не можешь меня упрекнуть в том, что я придаю хоть какое-либо зна-чение той или иной из существующих религий. Я ничего не нена-вижу так, как лицемерие подогретой лжи. Но мы все нуждаемся в религии, во всех партиях чувствуется недостаток ее. Очень не-многие люди верят в то, что они делают, большинство или дей-ствует по абстрактной системе, словно живая жизнь -- лишь при-менение для жалких абстракций, и потому они так бессильны, или же руководится своими материальными интересами. С этими дело обстоит еще лучше всего, ибо они, хотя бы на данный мо-мент, кажутся имеющими твердую почву под ногами, но эта поч-ва давно уже подрыта и скоро поглотит реалистов вместе с ры-царями абстракции. Длительная P (Не есть ли это первая буква слова реакция, которое заклю-ченный не решился целиком написать?), усыпляющий шум расту-щей промышленности и наконец внутреннее разложение старого нравственного и религиозного мира, которое невидимо, но непре-рывно тянется вот уже 50 лет, все это настолько окорнало чело-веческую природу, что большинство даже посреди великих бурь нашего времени не может представить себе, что происходящие ны-не события это -- действительность, а не кошмар, не дурной сон. Подобно тому, как современные христиане являются верующими только для будущего, только в абстрактном состоянии, в настоя-щем же держатся не очень высокого мнения о могуществе своего бога, так и большая часть политиков переносят чудеса потрясе-ния нашего мира только в прошлое и крайне удивлены, что нечто подобное могло произойти в наше время. Самую смешную роль играют при этом догматики, профессора и ученые. Если так будет еще долго продолжаться, то они в конце концов все посходят с ума. Это -- момент для ловких людей, но именно только момент. Ты не ожидал от меня такой длинной и скучной диссертации;
   я -- тоже и потому кончаю, тем более что кончается страница.
   Прощай. Пиши скоро и часто.
   Твой преданный
   М. Бакунин.
   9 декабря 1849 года. Кенигштейн.
  
   No 538. -- См. комментарий к NoNo 534 и 537.
   Рейхель в ответ на первое письмо Бакунина (см. No 534) написал ему письмо 3 ноября 1849 г. (оно помещено у Пфицнера, стр. 222 -- 224; по-русски в "Материалах для биографии", т. 11, стр. 370 -- 374), но отослал его только 21 ноября, так что Бакунин получил его лишь 4 декабря. От-сюда тревога Бакунина, выраженная в письме от 24 ноября (см. No 537). На второе письмо Рейхеля Бакунин отвечал .настоящим письмом от 9 де-кабря.
   1 Keппe, Габихт, Бранигк и др.
   2 Эpн, Марья Каспаровна или Кашперовна, как иногда называет ее Герцен (1823 -- 1916) -- приятельница А. И. Герцена, с которою он позна-комился в Вятке в 1835, куда она в 12-летнем возрасте приехала к брату, вятскому чиновнику я приятелю Герцена. Вместе с матерью она сделалась своим человеком в доме Герценов в Москве, куда уехала в декабре того же 1835 года. В 1847 уехала вместе с А. И. и Н. А. Герценами за гра-ницу. До конца сохранила дружеские отношения к Герцену, к его детям, а также к М. А. Бакунину, с которым сблизилась еще и потому, что в 1850 вышла за А. Рейхеля, второю женою которого и сделалась. На ста-рости лет возвратилась в Россию, где и умерла. В 1909 Л. Э. Бухгейм на-печатал в Москве "Отрывки из воспоминаний М. К. Рейхель и письма к ней А. И. Герцена" ("Материалы для биографии А. И. Герцена", вып. I). Куда девался архив Рейхелей, мы не могли установить.
   3 Иоганна Пескантини (см. том III, стр. 449) жила не в ладах с мужем. В письме от 3 ноября 1849 года Рейхель сообщал Бакунину, что по слухам она снова уехала от мужа из швейцарского городка Нион к род-ным. Действительно она переехала в Данию, куда к ней приехала мать из Лифляндии. Узнав от Матильды Рейхель-Линденберг о заключении Бакунина, она пыталась обратить его в мистическую веру и писала для этого длинные письма. Умерла она в 1856 году.
   У Пфицнера, 1 .с., стр. 224, напечатаны выдержки еще из одного письма Рейхеля к Бакунину от конца 1849 или начала 1850 года. В нем Рейхель извещает о посылке 100 франков, извиняя свое промедление тем, что А. И. Герцен дал поручение молодому Зигмунду, брату Эммы Гервег, выслать Бакунину из Берлина 250 франков, о выполнении какового пору-чения тот сообщил сестре в Париж; но убедившись из письма Бакунина и невидимому также письма Отто, что из Берлина ничего не получено, Рей-хель поспешил послать пока хотя бы сто франков. Ответ Бакунина на это письмо нам не известен. Невидимому его и не было, так как это -- скорее записка, чем письмо, требующее ответа. О получении денег вероят-но уведомил отправителя Отто.
   Русский перевод этого письма .напечатан в "Материалах для биогра-фии", т. II, стр. 393 -- 394. но без даты и совсем не на своем месте. И здесь приходится отметить, что письма, в оригинале не датированные, оставляются В. Полонским без даты, а так как он не пытался эту дату определить, пись-ма разбросаны в его издании в полном беспорядке и без всякой системы.
  
   Перевод с немецкою. No539. -- Письмо Матильде Рейхель.
  
   16 января 1850 года.
   [Кенигштейнская крепость].
   ... Что касается моей здешней жизни, то она очень проста и может быть описана в немногих словах: у меня очень чистая, теп-лая и уютная комната, много света, и я вижу в окно кусок неба. В семь часов утра я встаю и пью кофе; потом сажусь за стол и до 12-ти занимаюсь математикой. В двенадцать мне приносят еду; после обеда я бросаюсь в кровать и читаю Шекспира или же просматриваю какую-нибудь математическую книгу. В два обычно за мною приходят на прогулку; тут на меня надевают цепь, веро-ятно для того, чтобы я не убежал, что впрочем и без того было бы невозможно, так как я гуляю между двумя штыками, и бег-ство из крепости Кенигштейн кажется по крайней мере мне не-возможным. Может быть, это -- тоже своего рода символ, чтобы напоминать мне в моем одиночестве о тех невидимых узах, кото-рые связывают каждого индивидуума со всем человечеством. Как бы то ни было, но украшенный сим предметом роскоши, я не-много гуляю и издали любуюсь красотами Саксонской Швейца-рии. Через полчаса я возвращаюсь, снимаю наряд и до шести часов вечера занимаюсь английским. В шесть я пью чай я опять принимаюсь за математику до половины десятого. Хотя у меня нет часов, но время я знаю довольно точно, так как башенные часы отбивают каждую четверть часа, а в половине десятого вечера слышится меланхолическая труба, пение которой, напоми-нающее горькую жалобу несчастного влюбленного, служит зна-ком того, что надо тушить свет и ложиться спать. Понятно я не могу сразу заснуть и обычно не сплю за полночь. Это время идет [у меня] на всевозможные размышления, особенно о тех немно-гих любимых людях, дружбою которых я столь дорожу. Мысли беспошлинны, не стеснены никакими крепостными стенами, и вот они бродят по всему свету, пока я не засыпаю. Каждый день повторяется та же история...
   Теперь мой внутренний мир -- книга за семью печатями, о нем я не смею и не хочу говорить. Как я сказал, я спокоен, со-вершенно спокоен и готов ко всему. Я еще не знаю, что со мною сделают; надеюсь скоро выслушать первый приговор. Я равно готов как снова вступить в жизнь, так я расстаться с нею. Те-перь я -- ничто, т. е. только думающее, значит не живущее су-щество; ибо, как это недавно узнала Германия, между мыслью и жизнью -- все же широкая пропасть...
  
   No 539. -- См. комментарий к No 534.
   Это письмо Бакунина, только небольшая выдержка из которого опуб-ликована Максом Неттлау, а оригинал которого неизвестно где находится, является ответом на письмо Матильды Рейхель (в замужестве Линденберг) от 3 января 1850 г. из Грауденца. Это письмо, подсказанное уверенностью в неминуемой близкой казни Бакунина, написано в восторженном духе и показывает лишний раз, как сильно Бакунин влиял на истеричных женщин. Сообщая Бакунину, что она пережила все его страдания, что она любит его теперь сильнее, чем когда-либо, и напоминая о том, что он некогда огненными буквами записал в ее духе и сердце учения, коим она вечно пребудет верна, она подчеркивает, что, отвергая его политическую дея-тельность и присущие ему революционные тенденции, тем не менее прекло-няется перед ним как перед "великим и добрым человеком, полным любви и чистейшего стремления к истине". Далее она сообщает, что отыскала Иоганну Пескантини, находящуюся в Копенгагене, но еще не добившуюся свободы; "она любит Вас, Бакунин, она охотно отдала бы свою жизнь, чтобы облегчить Ваше положение и доставить Вам утешение".
   Это письмо Матильды Рейхель опубликовано частично у Пфицнера, стр. 224 -- 225, и по-русски с ошибками в "Материалах для биографии", т. II, стр. 376 -- 378, при чем В. Полонский, видимо не зная имени Зеебек, уверяет, что это слово написано в оригинале "неразборчиво", что не поме-шало однако Пфицнеру прекрасно его разобрать.
   Из той части письма Бакунина, которая опубликована Максом Нет-тлау, и которую мы здесь приводим, не видно, что отвечал Бакунин на все эти излияния.
  
   Перевод с немецкою. No 540. -- Письмо Матильде Рейхель.
   16 февраля 1850 года.
   [Кенигштейн].
   ... Итак Вы уже знаете, что я приговорен к смерти. Теперь я должен сказать Вам в утешение, что меня уверили, будто приго-вор будет смягчен, т. е. заменен пожизненною тюрьмою или столь же продолжительным заключением в крепости. Я говорю "Вам в утешение", потому что для меня это -- не утешение. Смерть была бы мне куда милее. Право, без фраз, положа руку на сердце, я в тысячу раз предпочитаю смерть. Каково всю жизнь прясть шерсть или сидеть в одиночестве, в бездействии, никому ненужным в крепости за решеткой, просыпаясь каждый день с сознанием, что ты заживо погребен, и что впереди еще бесконечный ряд таких безотрадных дней! Напротив смерть -- только один неприятный момент, к тому же последний, момент, которого никому не избе-жать, наступает ли он с церемониями, с законными заклинания-ми, трубами и литаврами, или захватывает человека неожиданно в постели. Для меня смерть была бы истинным освобождением. Уже много лет нет у меня большой охоты к жизни. Я жил из чув-ства долга, смерть же освобождает как от всякого долга, так и от ответственности. Я вправе желать смерти, так как ничья жизнь не связана неразрывно с моею...
   ... Правда, за последние два года в Германии у меня было мало радости. Часто я бывал в самом затруднительном поло-жении. Один, очень часто без денет, я был вдобавок ославлен как русский шпион, а в то же время с другой стороны на меня смотрели как на неистового, безумного якобинца. И то, что меня считали за русского шпиона, толкнуло меня на некоторые сознательно неосторожные шаги, запутавшие и скомпрометировавшие меня. Я мог, но не хотел бежать из Дрездена. Чего я хотел, я скажу Вам, дорогой друг, поскольку я могу позволить себе здесь говорить свободно: я бросился между славянами и немцами, ме-жду двумя великими, но к сожалению взаимно друг друга нена-видящими расами, бросился, чтобы предотвратить гибельную борьбу и повести их соединенные силы против русской тирании, не против русского народа, нет, а для его освобождения. Это бы-ло гигантское предприятие. Я был один, не имей ничего кроме доброй, честной воли, и, может быть, меня могли упрекнуть в том, что с моей стороны было донкихотством думать о такой ги-гантской работе. Я же рассчитывал на более продолжительный прилив в движении. Я ошибся в расчете: отлив наступил раньше, чем я ожидал, и вот я засел в Кенигштейне на самой высокой точке Саксонии. Собственно Дрезден был для меня случайно-стью; но в нем-то как раз я и потерпел кораблекрушение...
   Заслужил ли я смерть? По законам, насколько я их понял из объяснений своего адвоката, да. По совести моей -- нет. Законы редко согласуются с историей и почти всегда отстают от нее. По-этому-то на свете происходят и всегда будут происходить рево-люции. Я действовал согласно своему искреннему убеждению и для себя не искал ничего. Я сел на мель, как многие, лучшие -- до меня, но то, чего я желал, не может погибнуть, не потому, что я этого желал, а потому что то, чего я желал, необходимо, не-избежно. Рано или поздно, с большим или меньшим количеством жертв, оно вступит в свои права и осуществится. В этом мое утешение, моя сила, моя вера. Дорогой друг, Вы мечтаете о царстве небесном на земле, Вы считаете, что довольно только слова, чтобы обратить мир, чтобы вести людей к человечности и свободе. Но откройте летописи истории, и Вы увидите, что малейший прогресс человечества, каждый новый живой плод произошел из облитого человеческой кровью -- и потому мы можем надеяться, что и на-ша тоже не пропадет напрасно.
   ... Примирение [между лагерями революции и реакции] не-возможно, как между огнем и водой, которые вечно борются ме-жду собою и асе же силою природы принуждены жить вместе. Я знаю, Вы ненавидите бури, но правы ли Вы, вот вопрос. Бури в нравственном мире так же нужны, как и в природе: они очи-щают, они молодят духовную атмосферу; они развертывают дрем-лющие силы; они разрушают подлежащее разрушению и придают вечно-живому новый неувядаемый блеск. В бурю легче дышит-ся; только в борьбе узнаешь, что человек может, что он должен, и поистине такая буря нужна была теперешнему миру, который был очень близок к тому, чтобы задохнуться в своем зачумлен-ном воздухе. Но она еще не прошла; я думаю, я твердо убежден, что пережитое нами является только слабым началом того, что еще наступит и будет долго, долго продолжаться... Час его [час "этого, так называемого цивилизованного мира"] пробил; его теперешняя жизнь -- не что иное как последний смертельный бой; но не бойтесь, дорогой друг, за ним придет более молодой и прекрасный мир. Жаль только, что я его не увижу, да и Вы тоже, потому что, как я сказал, борьба продлится долго и пере-живет нас обоих...
   ... Сейчас я нахожусь в положении пятнадцатилетней девоч-ки, которая и строчки не смеет написать без папиного и маминого просмотра; не знаю, пропустят ли это письмо многочисленные папаши и мамаши, блюдущие теперь мою добродетель, -- хочу наудачу сдать его завтра...
  
   No 540. -- Это письмо Бакунина, также опубликованное Максом Неттлау лишь частично и в таком виде приводимое нами, является ответом на пись-мо Матильды Рейхель от 26 января (последнее напечатано у Пфицнера, 1. с., стр. 225 -- 226; по-русски в "Материалах для биографии", т. II, стр. 379 -- 380). Когда Матильда писала это письмо, она еще не полу-чала письма Бакунина к ней от 16 января (см. No 539) : оно по-видимому дошло до нее только в середине февраля, если судить по ее ответу на него, датированному 15 февраля 1850 г. и напечатанному у Пфицнера на стр. 226 -- 227; по-русски в "Материалах для биографии", т. II, стр. 380 -- 385. Письмо ее от 16 января носит еще более восторженный ха-рактер, чем первое ее письмо в тюрьму. Объясняется это тем, что до нее дошла уже весть о вынесенном Бакунину смертном приговоре. От имени своего, Адольфа Рейхеля и Иоганны Пескантини она шлет Бакунину пред-смертный привет и протягивает ему руку, говоря, что они, его друзья, смыкаются вокруг него, неся ему любовь, утешение и веру. Бакунин спо-койно старается вернуть взволнованную приятельницу на землю и мягко отстраняет ее мистические разглагольствования.
   У Пфицнера напечатаны еще два ее письма к Бакунину: от 15 февра-ля, о котором мы упоминали выше, и от 22 марта 1850 г. в ответ на его письмо от 16 февраля, печатаемое нами под настоящим номером (стр. 227; по-русски в "Материалах", т. II, стр. 387 -- 390, при чем оно там датиро-вано почему-то 2 марта; возможно, что это -- опечатка).
   Все эти и последующие письма Рейхелей к Бакунину находятся в праж-ском военном архиве, куда они видимо были пересланы из Саксонии вместе с другими документами по делу Бакунина.
   Когда Бакунин писал предыдущее письмо, он еще не знал, что за два дня до его написания он был саксонским судом приговорен к смертной казни вместе с О. Гейбнером и А. Рестелем. Подсудимые подали прошение о помиловании, и король заменил им смертную казнь пожизненным заклю-чением в крепости. Гейбнер просидел в тюрьме до 1859, а Реккель до 1862 года.
   Герцен, неизвестно на основании каких источников, пишет по этому поводу в письме к Мишле: "Арестованный через несколько дней после взятия Дрездена, Бакунин был судим военным судом и приговорен к смер-ти вместе с двумя своими храбрыми сподвижниками, Гейбнером и Реккелем. По прочтении приговора, который не могли привести в исполне-ние, так как смертная казнь для политических преступников, отмененная Франкфуртским парламентом, не была еще восстановлена, приговоренных обманули, предложив им подать просьбу о помиловании. Бакунин отка-зался и сказал, что единственная вещь, которой он боялся, это попасть в руки русского правительства, но так как его предполагают гильотинировать, то он не имеет ничего против, хотя и предпочел бы лучше расстреляние. Адвокат поставил ему на вид, что один из его товарищей, имевший жену и детей (Реккель. -- 10. С), вероятно согласился бы просить помилования, но отказывается от этого, узнав о словах Бакунина. "Так скажите ему, -- тотчас ответил Бакунин, -- что я соглашаюсь, что я подпишу прошение". Больше на этом не настаивали и сделали вид, что смягчение наказания было самопроизвольным актом королевского милосердия" (Герцен, "Со-чинения", т. VI, стр. 483).
   А. Реккель в своей книге "Sachsens Erhebung", 1865, рассказывает об этих обстоятельствах несколько иначе. Предполагая, что смертный приго-вор вынесен ему и его товарищам для блезиру, и что реакция удовольст-вуется высылкою их за границу, Реккель после долгого сопротивления сог-ласился на подачу его адвокатом вместе с адвокатами Гейбнера и Бакуни-на прошения о помиловании, каковым шагом он преследовал цель добиться разрешения на выезд в Америку (стр. 229).
   Фактически положение обстояло так. 14 января апелляционный суд, рас-смотрению которого подлежало дело о майском восстании, вынес приго-вор, коим Бакунин, Гейбнер и Реккель (их дела были решены в один день) были осуждены на смертную казнь. 19 января Гаммер сообщил подсудимым об этом вердикте, после чего Бакунин немедленно пожелал видеть своего защитника. Все три осужденных решили обжаловать приго-вор. Адвокат Бакунина, имевший с ним свидание в присутствии следова-теля 26 января, получил три недели на подготовку второй защитительное записки, но принужден был просить об отсрочке, так как Бакунин не пред-ставил ему вовремя нужных для того заметок (и здесь у подошвы эшафо-та Бакунин остался себе верен!). 11 марта (вместо назначенного 21 февра-ля) Отто представил свою вторую защитительную записку, не содержав-шую впрочем новых соображений, и только 17 марта Бакунин наконец пред-ставил свои замечания на первый приговор, которые пришли слишком позд-но. Как и можно было предвидеть, высший апелляционный суд, в который перешло дело, подтвердил 6 апреля приговор первой инстанции- Только 3 мая подсудимым объявлен был новый приговор. После долгих перегово-ров осужденные решили подать общую просьбу о помиловании, не содержа-щую личных мотивов, что и было исполнено 16 мая. Но король заставил себя довольно долго ждать: помилование последовало только 6 июня, а объявлено оно было осужденным только 12 июня. Объяснялось это про-медление соображениями высшей политики. Дело в том, что на рассмот-рении саксонских палат находился тогда внесенный правительством проект займа в сумме 13 миллионов; в надежде, что сейм даст согласие на этот заем, правительство избегало его раздражать (выдача же Бакунина Авст-рии наверно восстановила бы его против министров), а потому Бейст про-сил своего австрийского коллегу потерпеть недельки три, после чего Ба-кунина можно будет выдать без опасения. Вот почему помилование имело место только в июне.
   В тот же день, как Бакунину было объявлено это помилование, он был увезен в Австрию. В ночь с 12 на 13 июня он в половине второго ночи был разбужен и закован в кандалы. Он думал, что его ведут на казнь, но скоро понял, что его только переводят в другое место. Под сильным конвоем он был доставлен на австрийскую границу, где ему сооб-щили, что его выдают австрийцам. "В продолжение всей этой процедуры Бакунин вел себя молчаливо и сдержанно", как гласит донесение саксон-ского офицера, его сопровождавшего (Керстен, стр. 104). 14 июня Баку-нин сидел уже в австрийской тюрьме в Градчине (часть Праги). С этого момента начинается австрийская часть бакунинского мартиролога (см. Пфицпер, стр. 205 сл.).
  
   Перевод с немецкою No541. -- Письмо адвокату Францу Отто I.
   (17 марта 1850 года. Кенигштейнская крепость).
   Я намерен был прежде прислать Вам все мое оправдание, на-деясь гораздо раньше оное приготовить, но вижу теперь, что дело это не может идти так скоро. Записка моя (См. дальше No 542.), хотя больше чем вполовину готова уже, но не будучи в состоянии свободно выра-жаться по-немецки, я боюсь, чтобы она не заняла меня еще не-делю, и потому для выиграния времени я решился послать Вам часть моего объяснения -- о том, что относится лично до меня; остальное же, касающееся моральных причин моих действий, я доставлю Вам при первой возможности.
   Я должен начать с того, чтобы Вам вкратце изложить поли-тические начала, на которых я основывался во всем том, что я писал и делал. Я не имею счастья быть с Вами знакомым, наше знакомство началось в тюрьме, где мы имели слишком мало случая говорить между собою, известности я не имею никакой, и потому я должен указать Вам основание, которым Вы, мой за-щитник, должны руководствоваться при Ваших обо мне сужде-ниях, если желаете быть справедливым, в чем я разумеется ни-мало не сомневаюсь.
   Я -- русский и сердечно люблю мое отечество, но вольность я люблю еще более; а любя вольность и ненавидя деспотизм, я ненавижу русское правительство, которое считаю злейшим врагом свободы, благосостояния и чести России. Основание сих чувств я изложу Вам в следующем моем объяснении. Российское прав-ление не имеет другой цели существования и другой возможности поддержать себя как только завоевывать свободные народы и об-ращать их в рабство. Оно должно уничтожать свободу и самосто-ятельность Европы во всей Германии, иначе само должно погиб-нуть. Таким образом оно покорило Польшу и стремится тихим, но верным путем завладеть всеми славянскими поколениями в Австрии, Пруссии и Турции. Подробное доказательство сего Вы также найдете в следующей моей записке. Правительство это есть естественный враг свободы немцев, ибо она может иметь по-следствием единство и могущество Германии, за которыми неми-нуемо последует война с Россиею, а с нею восстановление Поль-ши и уничтожение царства.
   Здесь возникает вопрос; деспотическая Россия, усиленная сла-вянами, задавит ли Европу и всю Германию, или свободная Ев-ропа с освобожденными и самостоятельными уже славянами вне-сет .под покровительством Польши свободу в Россию? Послед-нее по моему мнению есть главная современная дилемма, которая не допускает другого решения, и так как я из всеобщей любви к свободе и из особенной любви к моему отечеству не желаю, что-бы русский кнут одержал победу над европейскою свободою, так как я знаю, что народ русский есть невольное орудие русского властолюбия, что его несчастие, его рабство усиливается с рас-пространением границ России, и что нестерпимое уже теперь со-стояние русского народа делается хуже с каждым новым завоева-нием; так как я вообще завоевания в Европе считаю политикою безнравственною и гибельною для свободы, и так как я -- враг русского правления и вижу, что все могущество оного заключает-ся только в насильстве, то я -- и враг иностранной его политики.
   Как враг русского правления я желаю всего, что противопо-ложно настоящему стремлению России, и чистосердечно желаю Германии свободы, единства и могущества истинно германского. Это должно служить и ответом моим на замечание, сделанное в обвинительном акте вследствие принятого мною с двумя поляка-ми участия, что не непризнание франкфуртского парламента, а что-нибудь другое было поводом " сражению в Дрездене: "Уча-стие русского Бакунина и незадолго до него прибывших из Па-рижа польских выходцев Гельтмана (Виктор.) и Крыжановского (Александр.), кото-рым едва ли можно доверить успех в деле германского уложе-ния" (Т. е. Конституции) и проч.
   Я желаю германского могущества и германского величия, но не угнетения славян Германиею. Знаю очень хорошо, что славя-не не так легко могут сделаться германцами, тем менее еще иско-ренить свою национальность, ибо благодаря бога они -- не северо-американские индейцы. В несправедливом к тому стремлении гер-манцев я вижу величайшую опасность как для самой Германии, так и для общей свободы, ибо оно есть вернейший способ отдать всех славян в руки России. Кто знает славян хотя немного, тот не может сомневаться в том, что славяне скорее отдадут себя под защиту русского кнута, нежели согласятся обратиться в немцев. Итак скажу в нескольких словах, что единство и величие Герма-нии и вместе с сим свобода и величие славян, дружеское обоих их согласие как в охранении цивилизации и прав человечества, так и в освобождении русского народа от деспотизма есть все, что я желал и чего желаю теперь с такою искренностью и силою воли.
   Эти же самые мысли я говорил громко в Париже до февраль-ской революции, 29 ноября 1847 г. в одном торжественном поль-ском собрании (См. эту речь в т. III настоящего издания, стр. 270 -- 279.). Я старался вразумить поляков, что устроить свою судьбу они могут только вместе с устроением судьбы Рос-сии, и что они должны внести в Россию свободу и, дабы сверг-нуть русское иго, подать руку русским как единоплеменным сво-им братьям, несмотря на то что теперь они -- их притеснители. Эта речь моя была переведена на немецкий язык, и вы этот пе-ревод найдете может быть в Дрездене. Речью этою я навлек на себя большую грозу, -- я приобрел себе через нее могущественно-го и непримиримого врага. Российский посланник (H Д. Киселев.) потребовал сейчас же от бывшего тогда под влиянием России и Австрии ми-нистра иностранных дел Гизо моего изгнания из Франции, что и было обещано. Российское посольство не довольствовалось этим, оно уверило французское правительство, разумеется в большой тайне, что я был агент русского правительства, имел от оного поручения, но выйдя из пределов данной мне инструкции, не мог быть терпим во Франции. Гизо вверил эту важную тайну неко-торым знатным полякам, и таким образом я прослыл русским шпионом 1. Когда же я приехал в Бельгию, я нашел там другой обо мне отзыв, полученный прямо из французского министерства к брюссельскому начальству: что я бежал из своего отечества не по политическому делу, но вследствие похищения мною ста тысяч франков.
   После разразившихся в Париже, Вене и Берлине револю-ций (В феврале и марте 1848 года.) все ожидали общей войны освобожденной Европы про-тив России. Доказывать Вам то, что действительно так думали не только вo Франции, но и в Германии и в самом Берлине, я считаю излишним. Каждый листок, даже консервативные газе-ты того времени наполнены нареканиями (В немецком оригинале сказано "Rodomontaden".) против русского царя и выражали симпатию к поляками. Ни о чем более не было тогда говорено, как о том, чтобы Россию отбросить в Азию. Мне как русскому было это слишком уже чувствительно3. Я желал войны европейской, войны против русского правления для осво-бождения Польши, а не для уничтожения русского народа, кото-рый я душевно уважаю. Я знал также, что не так легко уничтожить 40 миллионов народа, и я был уверен, что если подобная война против России будет предпринята, то она будет столь же неудачна, как была для Наполеона в 1812 году, и что через это самое деспотизм в моем отечестве еще более утвердится. Я ду-мал и думаю еще теперь, что Польша только в согласии с русским народом может освободить себя и уничтожить русское царство. Чтобы содействовать такому согласию, я решился в конце марта 1848 года отправиться в Великое Герцогство Познанское с воз-вращавшимися туда поляками.
   Как я был задержан в Берлине, Вам это уже известно. Там меня обвинили, что я -- агент Ледрю-Роллена, и что я хотел от-правиться в Польшу и Россию от Польского революционного ко-митета, чтобы посягнуть на жизнь российского императора. К большому моему удивлению нахожу я опять это самое обвинение в обвинительном акте, хотя комиссия неоднократно сама повто-ряла, что она этому не придает большой важности, потому что донос о сем поступил к здешнему начальству от берлинской поли-ции без подписи и без доказательства.
   В обвинительном акте значится:
   "По акту стр. 65, под лит. В, No 37, 1-й части Бакунин состо-ит эмиссаром Ледрю-Роллена для возмущения славянских наро-дов, для обращения их в республику и для возбуждения войны между Пруссиею и Россиею; также послан от парижского рево-люционного комитета с особенным поручением в Великое Герцог-ство Познанское и для убиения российского императора, и нако-нец в Берлине состоял в тесной связи с левою партиею".
   После того, что я слышал от комиссии, я мог бы избавить себя от труда возражать на столь нелепый донос. Но так как это помещено в означенном обвинительном акте и вероятно вклю-чено в оный не без намерения, то, я должен отвечать на это хотя в нескольких словах:
   1 ) Мог ли кто-нибудь в продолжение моей жизни заметить во мне малейшую способность к человекоубийству?
   2) Гласность моих поступков и всегдашняя откровенность, с какою я высказывал все желания мои, согласуются ли с боязли-вою осторожностью убийцы?
   3) Убийством я гнушаюсь, а над невеждами настоящего вре-мени смеюсь, считая их сумасбродными.
   4) Если бы я имел личное знакомство с столь замечательным человеком, как Ледрю-Роллен, я бы мог этим гордиться, но я должен по справедливости сказать, что во всю мою жизнь я толь-ко один раз и притом не более пяти минут говорил с ним.
   5) Когда я прибыл в Бреслав[ль] из Берлина, я к сожале-нию должен сказать, что я узнал там, что демократические поля-ки распустили молву о том, что я -- русский шпион 4. Мне ка-жется этого довольно, чтобы доказать несправедливость сделан-ного на меня доноса.
   К сему еще присовокупляю, что впродолжение кратковремен-ного заключения в Берлине мне официально было сказано, что сей донос поступил от российского посольства, и что оно, как я узнал из полуофициальных источников, три раза впродолжение моего в Пруссии задержания, с начала мая до половины октября, требовало под теми же самыми предлогами выдачи меня, и что в этом было оному отказано 5; даже все это время с дозволения прусского правительства я мог оставаться в Пруссии, и только в октябре месяце без всякого основательного повода изгнан отту-да после столь долгого задержания прусскою полициею, которая однако ж, как мне известно и как само собою разумеется, следи-ла за каждым моим шагом и ничего другого не могла на меня показать как только то, что значится в гнусном на меня доносе, а потому из этого можно заключить как о том, что объявление, сделанное против меня, есть ложное, также и то, как неоднократ-но я объяснял комиссии, что я никогда не вмешивался ни в какие дела Германии.
   Что же касается до того, что я делал и что хотел сделать, бу-дучи членом славянского конгресса в Праге, то Вы это уже зна-ете из моего воззвания к славянам и также из прежних моих по-казаний и из того,, что я в письме сем выше объяснил. Дальней-шее по этому предмету объяснение изложу Вам в следующей моей записке. После насильственного разрушения славянского конгресса, возвратясь в Пруссию, я оставался там, как выше ска-зано, до половины октября, если не ошибаюсь. Причины того, что я остался в Германии, легко можно объяснить: я ждал луч-шей погоды и не хотел удаляться с театра, где только один я мог действовать. Вся деятельность моя в Германии заключалась в сле-дующем: я старался употребить по возможности в пользу мои знания и отношения, чтобы привести в Германии в действие пе-реворот мнений и образа мыслей славян. Почему я желал сего, это объясняется из вышесказанного. Что при этом я был более в сообществе с демократами, это объясняется тем, что эти люди вообще не разделяют мнения прочих партий в Германии относи-тельно образа мыслей польских славян; что же касается того, что я до восстания в Дрездене не вмешивался ни в какие политиче-ские общества, это, я думаю, уже достаточно доказано.
   Теперь о Саксонии. Относительно пребывания моего в Лейп-циге и Дрездене до дрезденского восстания я сказал уже все, что знал, и не имею ничего прибавить к тому. Никогда ни к ка-кому саксонскому клубу и парижскому собранию я не принадле-жал и никогда не слыхал о каких-либо тайных движениях, приго-товлениях или обществах и даже по сие время не знаю о сущест-вовании оных. Я не ожидал революции в Дрездене и ни словом, ни делом, ниже другим каким-либо способом не участвовал в оной. Она меня поразила удивлением, и первою моею мыслью было удалиться оттуда. Того же мнения, как мне известно, были Крыжановский (Александр.) и Гельтман (Виктор.), которые, как сами мне говорили, приехали из Парижа в Дрезден не по дрезденскому делу, но по делу Польши, которая, как известно, ближе к Дрездену, не-жели к Парижу. Чтобы не удалиться от театра действий сла-вянского предприятия и венгерского дела после вмешательства в оное России, я остался однако в Дрездене. Остальное Вам все известно, и я только сделаю еще некоторые замечания против моего обвинительного акта.
   Оставаться без всякого в деле участия было мне невозможно. Об образе и о подробностях участия моего в дрезденской рево-люции я достаточно объяснил комиссии и повторяю еще раз: ни-чего более, ничего менее того, что я сказал. Я полагаю, что и следствием это подтвердилось, и поэтому меня удивило, когда я прочел в акте следующее против меня обвинение:

4.

   "С сего времени, именно после удаления поляков, Бакунин один управлял войною, обнаруживая притом неограниченную власть".
   В Полномочии, стр. 12, часть I, сказано: "Гейбнер (Отто Леонгард.) назы-вает его начальником генерального штаба".
   Я объяснил ясно и надеюсь доказать, что я никогда на себя начальства не принимал и не хотел оного принять. Никогда я не был предводителем войны и никогда не имел неограниченной вла-сти. По моему убеждению и по всему, что я видел в этом сраже-нии, не было в нем предводителя, ибо Гейнце 7 ничего хорошего не сделал, и никто не предводительствовал им. Что подразумевал Гейбнер под названием начальника генерального штаба, я не знаю, ко мне же это звание относиться не может, потому что мне неизвестна и местность Дрездена. Полномочия на неограничен-ную власть я никогда не желал и не получал. Всякий шаг моих действий известен как из моих собственных показаний, так и из показаний других, и все это должно бы убедить, что я никогда не был предводителем в сражении. Из одного самолюбия я бы не должен был отрицать возведенное на меня обвинение в управ-лении сею войною, однакож я думаю все-таки, что сделал луч-ше, не приняв на себя этого звания, по незнанию мною военного искусства.
   В этой войне я участвовал симпатиею и с помощью моих огра-ниченных сил делал все, что только мог, для пользы оной. Я не буду повторять моих прежних показаний, но я подтверждаю все без исключения, потому что в оных заключается совершенная истина. Я не был ни зачинщиком, ни предводителем сей револю-ции; даже не знаю, имела ли таковых эта революция.
   После удаления поляков я остался здесь потому, что, будучи русским, считал бегство позорным. Был ли я зачинщиком дрез-денской революции, о том Вы можете лучше меня судить, будучи юристом, я же в защиту мою более ничего не могу присовоку-пить. 8
   Извините мне несвязность сего письма: сегодня я торопился и от этого хуже и неправильнее писал по-немецки, чем пишу обык-новенно; но я надеюсь, Вы будете более довольны моею следую-щею запискою, я буду стараться как можно скорее представить Вам ее.
   Ваш покорнейший слуга
   М. Бакунин.
  
   Еще обращаюсь к Вам с частною просьбою: не можете ли Вы одолжить мне на некоторое время полное издание творений Виланда 9 (Кристоф Мартин) или купить мне его, если оно не слишком дорого? Заклю-чение мое столь сухо, что я должен его хоть немного украсить присутствием граций, а Виланд -- один из лучших немецких со-чинителей. Еще желал бы иметь для моих занятий географию, статистику, в особенности Германии, Австрии, Италии и Турции, с картою. Извините меня, что беспокою Вас столь многими прось-бами.
   17 марта 1850 г[ода].
  
   No 541. -- Оригинал этого документа находится в саксонском государ-ственном архиве, а может быть в пражском военном, куда были пересла-ны из Саксонии бумаги по делу Бакунина (по крайней мере там находятся письма Отто к Бакунину, значит вероятно и обратное). В третье-отделенском "Деле" о Бакунине (часть I, лл. 295 -- 306) имеется только русский перевод его, сделанный в 1850 году. Неизвестно, сделан ли этот перевод в Рос-сии или в Германии, и находился ли он в числе документов, присланных в Петербург российским поверенным при саксонском дворе Шредером при письме от 5|17 апреля 1850 г. Несмотря на то, что перевод сделан не совсем удачно, мы все же даем его здесь, так как он написан тогдашним сти-лем, подделаться под который в настоящее время невозможно, и потому более соответствует бакунинскому слогу, чем этого мог бы достигнуть современный перевод (тем более, что немецкого оригинала или копии с него у нас нет).
   Впервые "тот документ на русском языке был опубликован мною в первом издании моей книги о Бакунине (Москва, 1920), а затем напечатан в первом томе "Материалов" под ред. В. Полонского.
   Происхождение этого документа таково. 24 октября 1849 г. было за-кончено предварительное следствие по той части обвинений против Баку-нина, которая касалась саксонских дел (последний допрос по австрийским делам был сделан Бакунину Гаммером лишь в конце февраля 1850 г.). Защитнику его предложено было подготовить защитительную записку, на что ему было дано три недели. По закону подсудимые имели право пред-ставить суду и свою собственную защиту: Гейбнер и Бакунин решили ис-пользовать это право в интересах политического освещения процесса. Но писал Бакунин свою записку (правда отчасти вследствие отсутствия нуж-ных материалов, в частности газет) слишком долго, так что адвокат Баку-нина, Франц Отто I, надеявшийся использовать материалы бакунинской са-мозащиты для своей записки, стал торопить его. Однако из этого ничего не вышло. 12 ноября 1849 г. он сообщил Отто, что если ему не предо-ставят нужных ему материалов, особенно газет, он принужден будет отка-заться от самозащиты. Как мы знаем, часть газет ему удалось доставить в камеру, но от этого дело мало подвинулось вперед. Отто должен был представить свою защитительную записку 13 ноября (а Бакунин к тому времени за свою еще и не принимался!), но он не успел ее составить, про-сил двухнедельной отсрочки и лишь 26 ноября представил суду свою за-писку, не упустив при этом случая протестовать против действий прави-тельственных органов. В своей записке Отто доказывал моральное право Бакунина на революцию (на такой же по существу позиции стоял и Гейб-нер, успевший в отличие от Бакунина представить свою самозащиту).
   Записка Гейбнера была тогда же опубликована под заглавием "Selbst-verteidigung von Otto Неubner".Она была подписана 10 ноября 1849 года. Мы пользовались вторым изданием, Цвиккау 1850. О Бакунине говорится на стр. 98 -- 99 этой записки.
   Вся "Самозащита" построена на наивной попытке доказать формаль-но-юридическими соображениями, цитатами из древних и новых юридиче-ских авторитетов и т. п. право народа осуществлять общую волю против частных воль и этим подтвердить законность образования Временного Пра-вительства и правомерность майского восстания. Король мол сам уехал из столицы, власть оставалась вакантною, Временное же Правительство не ставило себе других целей кроме защиты законно принятой высшим в Германии учреждением -- Франкфуртским парламентом -- союзной консти-туции и т. п. Что же касается участия Бакунина и поляков, якобы доказы-вающего стремление инсургентов к низложению монарха и установлению республики, то Гейбнер заявляет, что с поляками он вообще не встречался, а Бакунин, с которым он впервые увиделся 4 мая 1849 г., ни разу в его присутствии не произносил такого слова, которое давало бы право запо-дозрить в нем такие стремления. Он занимался исключительно стратегиче-скими вопросами и ни о чем другом не заботился. Участие Бакунина и по-добных ему людей в движении его не удивляло; он объяснял его так: про-ведение в жизнь конституции сделало бы немецкий народ свободною и сча-стливою нациею, германское государство мощным и благотворно влияющим на соседей; этих мотивов было достаточно для того, чтобы всякая свобо-долюбивая национальность сочувствовала борьбе за проведение имперской конституции и приняла в ней участие без всяких иных побочных целей.
   Тогда же была сделана попытка популяризовать эти взгляды Гейбнера и его личность среди широких масс, и с этой целью было выпущено народное издание, точнее переработка записки Гейбнера. См. Eduard Sparfeld -- "О. L. Heubner und seine Selbstverteidigung... fЭr das deutsche Volk bearbeitet". Zwickau 1850. На стр. 21 этой брошюры приводятся соображения Гейбнера о роли "Бакунина, которого считали инициатором всех насильственных мероприятий".
   14 января состоялся приговор первой инстанции, осудившей Бакунина и двух его сотоварищей на смерть. Так как они обжаловали этот приго-вор, то судебная процедура продолжалась. Однако и теперь Бакунин не мог довести до конца начатого дела. Как мы знаем из Комментария к No 540, Отто должен был представить свою вторую защитительную записку 21 февраля, причем ждал заметок Бакунина для использования их хоть в этой записке. Тем временем рукопись Бакунина (она напечатана у нас под No 542) разрослась до четырех печатных листов, автор отвлекся в сторо-ну, и не видно было, когда он сумеет ее закончить. Ввиду настояний адво-ката Бакунин, отложив на время в сторону расширенный проект записки наскоро составил более краткую ее редакцию, датированную 17 марта 1850. Адвокат по-видимому получил рукопись только 23 марта, судя по" указанию М. Неттлау ("На чужой стороне", No 7, стр. 233), что в копии, сделанной у Ф. Отто Матильдою Рейхель, стоит дата 23 марта 1850. У В. Полонского в предисловии ж переводу большой записки Бакунина, на-печатанному в "Каторге и Ссылке" 1928, NoNo 6 и 7, сказано, что Отто получил эту краткую записку 22 марта, а 27 марта сообщил Бакунину, что свою защитительную записку он уже вручил суду недели три тому назад. Таким образом и эта сокращенная редакция защиты Бакунина за-поздала и в свое время использована не была. Эту краткую редакцию мы и печатаем здесь.
   Специально останавливаться на ее содержании и характере мы не бу-дем, так как находим более правильным представить соответствующие разъ-яснения и фактические указания в комментарии к более полной редакции записки и особенно к "Исповеди" Бакунина, написанной в Петропавловской крепости (см. No 547).
   1 Это место заслуживает быть отмеченным потому, что здесь, как и в других указанных вами местах (см. том 111, стр. 486 -- 489, 504 сл.), Бакунин по свежей памяти приписывает возникновение позорящих его слухов рус-скому правительству с одной стороны (как здесь), польским демократам -- с другой (как в ряде других мест). Впоследствии по соображениям пар-тийной борьбы в I Интернационале он стал приписывать инициативную роль в этом деле немецким коммунистам, а за ним эту версию начали повторять все анархисты и находившиеся под их влиянием буржуазные и социал-демократические историки.
   Говоря о знатных поляках, Бакунин имеет в виду графа Ледуховского, роль которого в распространении позорящей его сплетни он отмечает в "Исповеди".
   2 То же самое и почти буквально теми же словами Бакунин повторяет в (Исповеди" перед Николаем I (см. ниже No 547). Значит не приходится подозревать Бакунина в неискренности и в желании подделаться под ка-зенный патриотизм, когда читаешь аналогичные его заявления в "Испове-ди", и нельзя думать, чтобы выражением своих "русских" чувств Баку-нин стремился умилостивить царя.
   3 Оба эти обвинения действительно были лживыми и ни на чем не основанными. Против чих Бакунин энергично протестует и в "Исповеди".
   Попали эти обвинения в саксонский обвинительный акт из сообщения берлинской полиции от 26 июня 1849 года, ныне преданного гласности. Это лживое сообщение основано вероятно не только на доносах собственных прусских шпиков, но и на сознательно извращенных сведениях, доставляв-шихся прусской полиции российским дипломатическим представителем Мейендорфом. Приводим соответствующее извлечение из этого берлинского по-лицейского доноса (употребляемые в нем слова "другими путями" по-видимому намекают на российско-дипломатический источник этой клеветы).
   "Другими путями было еще выяснено следующее. После вспышки фев-ральской революции в Париже Бакунин из Бельгии отправился туда, примк-нул к Ледрю-Ролену и стал эмиссаром последнего:
   "1. в целях возбуждения стран славянского наречия и республиканизирования их;
   "2. в целях возбуждения войны между Пруссиею и Россиею.
   "Кроме того он получил от польского революционного комитета в Па-риже специальные поручения:
   "1. для Великого Герцогства Познанского.
   "2. для убиения императора российского.
   "Прибыв в Берлин под фальшивым именем, Бакунин старался обстав-лять свои действия тайной, общался только с Цыбульским и Зигмундом (Цыбульский, Адальберт; Зигмунд, Густав; брат Эммы Зигмунд-Гервег. У Керстека здесь сказано "Siegesmund"; не знаем, ошибка ли это его или полицейского протокола.) равно как с неким графом Замойским (Владислав Замойский, эмигрант.), и занят был подготовкою поздней-ших событий в Великом Герцогстве Познанском, в Венгрии и особенно рево-люционного движения на севере Европы. Так как эта деятельность его была тайною, то невозможно точно установить ее подробности. Однако вряд ли Бакунину удастся оспаривать эту деятельность.
   "Во время своего второго пребывания в Берлине в 1848 году Бакунин поддерживал ближайшие отношения с Дестером, Рейхенбахом, Шраммом, Иоганном Якоби, Вальдеком и привлекался к участию в самых секретных совещаниях крайней левой, часто встречался с известным Липским, оказы-вал содействие организации Центрального демократического комитета и вообще был душою революционных стремлений, проявлявшихся тогда в Берлине".
   (Находится в Akta wider den Literat Michael Bakunin, том la, стр. 65; напечатано в немецком переводе "Исповеди" Бакунина под ред. Курта Керстена, Берлин 1926, стр. 97 -- 98).
   4 Здесь Бакунин указывает второй источник позорящих его слухов, а именно демократические польские круги. Мы считаем особенно нужным подчеркнуть это место, так как приезд Бакунина в Бреславль состоялся за три месяца до появления известной заметки о нем в "Новой Рейнской Газете" (о ней см. том III настоящего издания, стр. 505 сл.). Следователь-но эту заметку признавать первоисточником клеветы на Бакунина никак нельзя.
   5 Из полицейского "Дела" о Бакунине не видно, чтобы русское прави-тельство имело какое-либо отношение к выставлению против него обвине-ния в подготовлении цареубийства. Равным образом оттуда не видно, чтобы российские дипломатические агенты добивались в тот момент высылки Ба-кунина из Германии или выдачи его русскому правительству. Но бакунин-ская информация, шедшая из германских демократических и либеральных кругов, в общем была довольно точною: попытки эти имели место, но не нашли отражения в названном "Деле". Как видно из нашего комментария к No 512 в томе III, российская дипломатия, вспомоществуемая прусским дипломатическим представителем в Петербурге Роховым, всячески стара-лась скомпрометировать Бакунина. В частности обвинение в замысле на цареубийство выдвинуто было против Бакунина именно русским предста-вителем при берлинском дворе Мейендорфом.
   6 Гейбнер, Отто Леонгард (1812 -- 1 893) -- саксонский писатель и политический деятель либерального направления, юрист; в 1848 был чле-ном Франкфуртского национального собрания, причем примыкал к левой; будучи членом первой палаты саксонского ландтага, возглавлял там уме-ренную оппозицию. В мае 1849 принял участие в дрезденском восстании, войдя вместе с Чирнером и Тодтом во Временное правительство; вошел в него с целью помешать левым захватить власть, был арестован вместе с Бакуниным в Хемнице. Приговоренный в 1850 к смертной казни, был по-милован, причем казнь заменена ему пожизненным тюремным заключением. Освобожден по амнистии 1859 года, после чего снова занялся адвокату-рою, а в 1869 снова был избран в саксонскую палату депутатов.
   7 Гейнце, Александр Кларус (1777 -- 1856) -- немецкий офицер, быв-ший подполковник греческой артиллерии; саксонский землевладелец и бывший член распущенной первой саксонской палаты; во время дрезденского восстания был главнокомандующим революционной армии. Был пригово-рен к смертной казни, замененной ему вечным заключением. Умер в Вальдгеймской тюрьме.
   8 То, что Бакунин сообщает здесь о своей роли в дрезденском восста-нии, вполне совпадает с тем, что он говорит по этому поводу в "Исповеди" (см. ниже No 547). Совпадение это важно в том отношении, что придает изложению Бакунина значительную степень достоверности. Показание Ба-кунина перед саксонскою комиссиею (о котором мы подробнее будем гово-рить в комментарии к No 547) еще можно было бы заподозрить в том смыс-ле, что страх подсудимого перед тяжестью грозящего ему наказания за-ставлял его преуменьшать свою действительную роль в саксонских делах; на таком же основании можно было бы отводить и его сообщение в письме к своему адвокату, о котором мы здесь говорим. Но с таким мерилом никак нельзя подходить ;к тому, что Бакунин рассказывает .о своем участии в дрезденских событиях в "Исповеди" перед русским царем, которого революционная деятельность Бакунина на Западе интересовала гораздо меньше, чем например его связи с поляками и его замыслы относительно возбуждения революционного движения в России. А между тем и в том и в другом документе Бакунин рисует приблизительно одинаковую картину своего положения в Дрездене и своей роли в майском восстании. В обоих случаях рассказ Бакунина расходится с двумя крайностями в исторической литературе -- как с тою, которая пытается начисто отрицать роль Бакунина в дрезденских событиях (воспоминания С. Борна), так и с тою исто-рическою легендою, которая приписывает ему главную роль в этих собы-тиях и которая нашла даже некоторый отголосок в брошюре Маркса -- Эн-гельса "Революция и контр-революция в Германии".
   9 Виланд, Кристоф Мартин (1733 -- 1813) -- немецкий поэт, один из создателей новой немецкой литературы; сначала выступал как идеолог не-мецкого бюргерства в умеренно-оппозиционном духе, а затем перешел на сторону старого помещичьего быта, став на позицию эпикуреизма и воспе-вания радостей дворянской жизни; отрекшись от временного увлечения либерализмом, выступал в защиту патриархальных отношений и дворян-ской монархии.
  
   Перевод с немецкого.
   No 542. -- Защитительная записка М. Бакунина.
   [Декабрь 1849 -- апрель 1850 года. Крепость Кенигштейн.]
  
   МОЯ ЗАЩИТА.
   Господину адвокату Францу Отто.
   Глубокоуважаемый господин [защитник] !
   Я долго не решался посылать Вам свою самозащиту, да и во-обще не решался таковую посылать. Должен ли я объяснять Вам причину этого колебания? Если бы мне пришлось защищать себя перед свободным публичным судом, перед судом присяжных, то я не колебался бы ни одной минуты, но когда приходится иметь дело с закрытым судом, который уже по самому своему существу скорее предназначен к вынесению приговора по букве старого за-кона, чем по живому духу современности, какую пользу может принести мне защита, которая содержит и может содержать един-ственно и исключительно моральную мотивировку моей деятель-ности в Германии?
   Тем не менее я попытаюсь представить свою защиту и перед этим судом, и сделаю это в данном письме, а форме обращенной к Вам политической исповеди. Как я уже объяснил Вам в преж-нем письме, также написанном в мою защиту, я всецело предо-ставляю Вашей благожелательной заботливости все то, что каса-ется моего участия в дрезденских событиях. Я не могу ничего прибавить к тому, что уже сказал в дрезденской уголовной ко-миссии 1. В актах содержится чистая и полная истина. Я удоволь-ствуюсь тем, что в конце настоящего писания коснусь только не-скольких пунктов, которые по моему мнению в обвинительном акте представлены в .неправильном освещении. Моим главным стремлением будет выяснить Вам, а через Ваше посредство моим нынешним судьям, как я, иностранец, русский, пришел к тому, чтобы принять активное участие в дрезденском восстании.
   От поляка всегда ожидают чего-нибудь подобного; даже те, кто не слишком благосклонно относится к подобным движениям, признают за поляками своего рода право выступать повсюду, где происходят волнения; более того, в этом праве все настолько убеждены, что им охотно приписывают и такие дела, к которым они не имеют никакого касательства. Их проклинают, их назы-вают "европейской язвой", но все же очень мало кто не усматри-вает в их нынешних действиях руку Немезиды, историческую месть за совершенное над ними злодеяние.
   Но русский!
   Это участие русского во всеобщем стремлении к свободе пред-ставляется настолько странным, что многие не могут объяснить его себе иначе, как действием противоестественных причин. Так некоторые за последние два года считали меня шпионом русского правительства, напротив другие -- наемным эмиссаром Ледрю-Роллена, завербованным для убийства русского царя. Ниже я покажу Вам, что оба эти слуха возникли из одного и того же источника.
   В обвинительном акте я среди других пунктов читаю следу-ющее:
   "Согласно указанию листа 65 акта под литерою В, No 37, тома 1-го, он (Бакунин) сделался эмиссаром Ледрю-Роллена для возбуждения стран славянского наречия и для установления в них республики, равно как для возбуждения войны между Прус-сией и Россией, имел также от польского революционного Коми-тета в Париже специальные поручения относительно Великого Герцогства Познанского и относительно убиения русского импе-ратора, а в Берлине поддерживал теснейшую связь с крайними левыми".
   Сначала я не предполагал отвечать на этот донос, который, как мне сообщила сама комиссия, был прислан здешним властям из Берлина тамошнею полициею без подписи и без дальнейших доказательств. Сама комиссия, казалось, придавала ему так ма-ло значения, что даже не задавала мне в сущности вопросов по этому пункту. Несмотря на это, я по другому случаю дал ей неко-торые разъяснения, которые должны были еще более убедить ее в несостоятельности подобного обвинения, и тем не менее [я] на-хожу его включенным слово в слово в обвинительный акт. Но для меня это обстоятельство оказывается кстати, так как с этим обвинением я хочу связать всю мою защиту. Оно, как Вы видите, содержит 3 различных пункта: во-первых, что я был эмиссаром Ледрю-Роллена; во-вторых, что какой-то Польский революцион-ный комитет послал меня в Великое Герцогство Познанское для убиения русского императора, и наконец, что я поддерживал близ-кое знакомство с деятелями крайней левой в Берлине, -- три пункта, из которых последний не давал бы никакого материала для обвинения, если бы берлинский доносчик не припутал его столь же ловким, сколь и хитрым манером к первым двум.
   Итак начну с г-на Ледрю-Роллена; остальное выяснится само собою в течение настоящего писания. Конечно, если бы я имел честь ближе знать г-на Ледрю-Роллена, то я подобным знаком-ством гордился бы. Ибо он несомненно является одним из самых значительных и выдающихся людей нашего времени и очевидно будет занимать еще более видное место в судьбах своего велико-го отечества. Но случай захотел, чтобы за всю свою жизнь я встретился с ним один только раз и говорил с ним не долее пя-ти минут (время слишком короткое для того, чтобы сделаться его агентом).
   И вообще я решительно протестую против предположения, что я был чьим бы то ни было агентом, будь то одного лица или комитета. После вспышки третьей французской или скорее пер-вой европейской революции я отправился в Германию по соб-ственному побуждению. Что меня к этому побудило. Вы легко поймете, если позволите мне, уважаемый господин [защитник], изложить Вам мои политические воззрения, равно как мое отно-шение к своему отечеству.
   Совершенно отрезанный от внешнего мира, я не знаю, какие ныне господствуют на свете настроения, и в какой мере можно позволить себе говорить правду. Но как бы велики ни были из-менения, наступившие в Германии с 1848 года, дозволительно будет, даже сидя в немецкой крепости, высказать свою любовь к свободе и ненависть к деспотизму. Нигде эти два чувства не расцветают так сильно, как в России, где свобода маячит в ка-ком-то недостижимом отдалении, и только самая гнетущая тира-ния, рабство в самом отвратительном виде составляют действи-тельность.
   В других странах можно оспаривать право на революцию, но в России это право стоит вне спора. Там, где царит систематиче-ская, организованная безнравственность, всякое возмущение представляется нравственным деянием; быть свободным это -- не только право, но и высшая обязанность каждого человека.
   Что в моем отечестве господствует самый невыносимый и са-мый пагубный деспотизм, известно в Германии каждому. За по-следнее время столько писали о России, что ни один образован-ный человек, мало-мальски претендующий на добросовестность, не вправе в этом сомневаться. Известно, что в России нет прав, нет признания человеческого достоинства, нет прибежища для свободной мысли. Сама религия составляет в России просто ору-дие управления, кнут является символом самодержавной власти, а деньги единственным средством добиться правосудия или ско-рее удовлетворения, ибо о правосудии и не приходится говорить, оно давно поглощено болотом русского суда.
   Гораздо менее известно то в высшей степени важное обстоя-тельство, что русская нация становится все более и более чуждою царскому государству и в настоящее время .не имеет с ним в сущ-ности ничего общего. Это отчуждение началось, собственно гово-ря, еще при Петре I, великом притеснителе русского народа. Петр насильно навязал некультурному, патриархальному, деморализо-ванному татарским игом и последовавшею гражданскою войною, раздробленному и все же связанному каким-то мощным инстинк-том народу европейскую цивилизацию в той форме, в какой она тогда существовала в Германии, и которая, как Вы очень хорошо знаете, стояла не слишком-то высоко. В то время в Германии не интересовались ни нравственностью, ни человеческими права-ми; о самих народах совершенно не заботились, их продавали и торговали ими как бездушными вещами. Божественное право цар-ствовавших династий и округление географических границ, созда-ние механически-мощных государств всеми возможными способа-ми -- таков приблизительно был весь политический кодекс в на-чале XVIII века, века политической безнравственности и бессове-стности в Европе. Эта политика в России превратилась в посто-янную систему, она и в настоящее время вдохновляет русских властителей.
   Только Петр сделал Россию государством в собственном смыс-ле слова, государством по тогдашним понятиям, направленным исключительно к насильственному расширению, машиною для порабощения иноземных наций, причем сам народ рассматривал-ся не как цель, а как простое орудие для завоевания. На этой основе развивалось российское государство, и в течение одного столетия оно возвысилось до уровня величайшей европейской дер-жавы. Ныне его влияние простирается до отдаленнейших пунктов европейского материка. Но чем более оно расширяется вовне, тем более оно становится чуждым собственному народу. Это объясня-ется самым естественным образом.
   Механическое, направленное исключительно на завоевания го-сударство может требовать от своего народа только трех вещей: денег, солдат и внешнего спокойствия, относясь равнодушно к средствам, с помощью которых последнее поддерживается. Такое государство третирует свой собственный народ как народ завое-ванный, оно является государством угнетательным внутри, как и вовне. Все управление обращается в полицию. Так например Петр Великий прикрепил к земле прежде гораздо более свободного крестьянина не из каких-либо политических принципов и не из желания усилить этим .могущество аристократии -- никакой ари-стократии он не признавал, и если в России некогда существовала таковая -- бояр уже до Петра часто по одному мановению царя били батогами, -- то он ее совершенно искоренил, превратив се в добываемое заслугами или точнее служилое дворянство. Кресть-ян же он закрепил просто по полицейским соображениям для то-го, чтобы возложить на помещиков ответственность за покорное поведение крестьян, за регулярную уплату ими налогов и постав-ку рекрутов.
   В том же духе продолжали править и его преемники. Чем больше расширялись российские пределы, тем больше требова-лось солдат и денег, тем притеснительнее становилось правитель-ство. О цивилизировании народа, о поднятии его материального благосостояния, равно как о его духовном развитии, никогда серь-езно не помышляли, и это по вполне понятным причинам: каж-дый успех народного сознания действовал бы чрезвычайно разру-шительным образом на весь механизм подобного государства и потому должен был скорее подавляться, чем поощряться. В этом отношении знаменательны слова Екатерины II, великой императ-рицы и просветительницы России, прославленной всеми филосо-фами XVIII века. На письмо московского генерал-губернатора (не припоминаю его фамилии), который жаловался на недоста-точное число народных школ, высокопоставленная дама отписала собственноручно: "Нам в нашем государстве нужны школы для того, чтобы общественное мнение не выключило нас из числа цивилизованных наций; но мы не должны считать бедою то, что эти школы у нас плохо прививаются, питому что если бы наш на-род действительно научился когда-нибудь читать и писать, то вряд ли я и Вы остались бы на своих местах".
   Русский народ до сих пор еще не научился хорошо читать и писать, и тем не менее он сделал большие успехи, -- но понятно успехи в смысле совершенно противоположном правительству и враждебном ему. Соприкосновение с Европою, в которое нас привели завоевательные стремления наших владык, оказали бла-годетельное влияние, несмотря на все предупредительные меры против "моральной чумы", несмотря на трусливый карантин, которым Россия ограждена в течение вот уже 25 лет.
   В России появилось как среди дворянства, так и среди город-ского сословия большое число образованных людей молодого и более зрелого возраста, которые нетерпеливо и даже с чувством стыда переносят омерзительный гнет и с радостью будут привет-ствовать всякую перемену, всякий шаг к освобождению и примут в них активное участие. Что указанное чувство -- не простая фан-тазия и не благочестивое пожелание с моей стороны, а реальная действительность, это показывает подавленное восстание дво-рянства в 1825 году. В Германии и вообще за границей очень мало знают о характере этого восстания, его нередко и, разумеет-ся, несправедливо смешивают с частыми дворцовыми или янычар-скими переворотами, которые со смерти Петра Великого до убий-ства Павла почти всегда устраивались самими наследниками пре-стола и стоили жизни многим русским царям. Восстание 1825 го-да имело совершенно иное значение. Оно вытекало из того же источника, которому Германия также обязана началом своего возрождения, а именно из столкновения народов между 1812 и 1816 годами. Оно ставило себе целью освобождение крестьян с наделением их свободною собственностью, свободное государ-ственное устройство, освобождение завоеванной Польши и установление федеративной славянской республики. Оно не уда-лось, возможно потому, что было слишком зеленым и романтиче-ским как юность. Оно было подавлено и подобно всем побежден-ным непризнанно и оклеветано. Но отголосок его в России остал-ся, павшие богатыри посеяли семена, которые не погибли. Под строгим нажимом нынешнего правительства русская молодежь стала серьезнее и рассудительнее, а усиленная охрана способна была только усилить во всех сердцах любовь к свободе.
   Еще гораздо более важною является великая перемена, которая за последние 40 лет наблюдается среди народа в собствен-ном смысле. В Германии до сих пор принято говорить о фанати-ческой приверженности русского народа к своему правительству. Нет ничего менее основательного, чем это утверждение. Религи-озное почитание царя как видимого воплощения божеской воли относится к давно забытым временам. Нынешняя эпоха об этом и знать не знает, она одушевлена совершенно иными потребностя-ми и чувствами. Напротив для большинства религиозных сект, которые подрывают русскую почву и вопреки всем религиозным преследованиям развивают разрушительную пропаганду, царь как раз представляется антихристом, а время его правления -- тем апокалиптическим испытанием, за которым должно насту-пить обетованное тысячелетнее царство. Таким образом царь яв-ляется лишь верховным главою полицейской церкви, но послед-няя не пользуется ни малейшим влиянием на народ. Попы под-вергаются насмешкам и презрению. Живая церковь или точнее церкви (ибо таковых в России существует бесчисленное множе-ство) все настроены к нему враждебно. Каких-нибудь два года тому назад я имел в Праге случай снова убедиться в том, что даже староверы, самые смирные из всех и до известной степени терпимые еще правительством, также в сильнейшей мере настрое-ны против него 2. Правительство знает об этом очень хорошо и подвергает религиозных бунтовщиков самым безжалостным гоне-ниям: сотни из них ежегодно подвергаются истязанию .кнутом, много тысяч ссылаются в Сибирь или нездоровые местности Кав-каза. Ничто не помогает. Фанатизм растет вместе с ростом го-нений. Подвергнутые наказанию кнутом и ссылке почитаются на-родом как святые мученики, на место одного изъятого вырастают десять новых, и ничто не может подавить этой грозной пропаган-ды, так как правительство не в состоянии проникнуть в замкну-тую внутреннюю жизнь этих бесчисленных народных масс.
   Чтобы показать Вам, какою энергиею одушевлены русские сектанты, я расскажу Вам только об одном случае, имевшем ме-сто в 1838 году, во время моего пребывания в Петербурге. Один молодой крестьянин пришел пешком из отдаленнейшей губернии в столицу только для того, чтобы дать пощечину тамошнему мит-рополиту. Он очень хорошо знал, какая ужасная кара ожидает его за это, и радостно, с воодушевлением мученика умер под кну-том, гордясь своим поступком 3.
   Если бы я захотел рассказать Вам обо всех замечательных сторонах русского сектантства, то должен был бы написать целую книгу. Я бы даже не позволил себе приводить и эти подробности, если бы они не нужны были для дальнейшего обоснования моей записки. В России существуют и коммунистические секты, кото-рые уже и сейчас осуществляют общность имущества и жен. Даже самый протестантизм не остался без влияния на русский народ. Существуют также анархистские секты, твердо убежденные, что всякая власть -- от дьявола. В невежественной фантазии русско-го сектанта различные элементы перемешаны самым причудли-вым образом, нелепейшие представления -- с гуманными принци-пами и глубочайшими предчувствиями лучшей не небесной, а земной будущности. Следует заметить, что как раз эта часть рус-ского народа живет в достатке, в величайшей чистоте и в челове-ческой обстановке. Среди них уже имеется значительное число людей, умеющих хорошо читать и писать, и вообще они выделя-ются из массы более гуманным обхождением, известным чувством собственного достоинства и взаимным уважением. Это доказыва-ет, что секты в России содержат живое зерно цивилизации, ко-торое может получить большое значение в дальнейшем развитии этой страны. Но прежде всего я усматриваю в этом доказатель-ство того, что в жизни русского народа не наступило мертвого затишья, и что хотя он совершенно задавлен своим правитель-ством и угнетается всеми возможными способами, тем не менее он стремится вперед собственными силами и сумеет собственны-ми путями пробить себе дорогу к свету и свободе, несмотря на все виды полиции, на Сибирь и на кнут.
   Политическое значение сект в России стало ясным уже во вто-рой половине XVIII века. Пугачевское восстание еще не было во всем его значении оценено Европою. Это была первая крестьян-ская революция в России, но не последняя. В то время как Ека-терина II была занята разделом Польши, Пугачев, простой дон-ской казак, собрал на границе Сибири огромные крестьянские массы, провозгласил себя царем под именем Петра III, увлекая все за собою, громя все в своем молниеносном продвижении, до-вел свои растущие полчища до стен Казани, которую взял присту-пом и предал огню. Со своими недисциплинированными толпами он разбил дисциплинированные армии; вся империя дрожала при его имени, слух о котором распространялся в народе с быстротою электрической искры. В Москве возбужденные массы уже ждали его с нетерпением, и если бы он дошел туда, кто знает, не повернулись ли бы тогда совершенно иначе судьбы Польши и России? Вначале его полчища состояли по большей части из сектантов. Лозунгом его было освобождение крестьян, а имя его и поныне живет в памяти русского народа.
   1812 год также не остался без влияния. Россия освободилась от наполеоновского ига не столько благодаря сопротивлению сво-их армий (которые, собственно говоря, почти повсюду были им побиты), сколько благодаря восстанию своего народа. Даже су-ровый климат не мог бы победить Наполеона, если бы он нашел в России благоприятно настроенный народ, а вместе с ним про-довольствие и зимние квартиры. Но народ повсюду поднялся мас-сою, опустошая и сжигая собственные деревни: он бежал в леса, оставляя Наполеону пустые поля, и повел против него жестокую партизанскую войну. Таким образом он, по крайне мере на боль-шую половину, способствовал освобождению страны. Это созна-ние прочно держится в народе. В 1813 и 1814 годах во всех ча-стях империи произошли крупные народные восстания: возму-тившийся мужик заявлял, что он участвовал в изгнании непри-ятеля и таким путем заслужил себе волю, и не хотел больше воз-вращаться к подневольному труду. Произошло много кровавых выступлений, о которых за границей конечно очень мало известно, как вообще в Европе редко узнают о том, что происходит в этой империи. Можно доказать, что с 1812 года крестьянские бунты в России сделались постоянным явлением, они усиливаются и рас-ширяются угрожающим образом, с каждым годом приобретая все больше энергии и глубины. Народ пришел к сознанию, он выра-ботал общую, ясно выраженную волю, и прежде всего он требует освобождения от крепостного ига и свободного владения соб-ственностью. Его требования стали настолько уже громкими и угрожающими, что даже нынешнее правительство, напугано ими, начало всерьез задумываться над средствами, которые мог-ли бы хотя частично удовлетворить народ. Опасность слишком очевидна и слишком велика, так что она не могла не привлечь к себе всего внимания правительства. Но правительство совершен-но бессильно: его реформаторские попытки только ухудшают и без того невыносимое положение крестьянства.
   Удивительно, в какой степени это деспотическое правитель-ство, столь могущественное вовне, оказывается немощным, как только оно предпринимает какие-либо улучшения внутри страны. И не нужно думать, будто его добрая воля наталкивается на всевозможные препятствия, на какое-либо политическое сопротивле-ние. К моему великому удивлению я довольно часто слышал от очень образованных людей в Германии разговоры о какой-то русской боярской аристократии, о каком-то сенате, которые яко-бы имеют право и силу держать в границах царскую волю. Так мало знают еще о России в Европе! Мне даже рассказывали, что существует основной закон, согласно которому цари, только про-царствовав 25 лет, приобретают абсолютную власть и потому обычно умерщвляются высшим дворянством незадолго до истече-ния этого срока! В России не существует ни аристократии, ни дру-гого привилегированного класса, который как таковой имел бы за-конное право, силу и смелость каким-нибудь образом воспротивиться царской воле. Царь является самодержцем в самом широ-ком смысле этого слова, а так называемые русские аристократы суть его всепокорнейшие слуги, которые живут его улыбкою, за-мирают при движении его бровей, и если пользуются влиянием, то это совершенно естественное влияние слуги на своего господи-на, влияние, которое может быть определено тремя словами: об-мануть, обокрасть, ввести в заблуждение. Если таким образом по-пытки русского правительства облегчить положение народа кон-чаются сплошь неудачей, то а этом повинно не внешнее противо-действие. Скорее они разбиваются о внутреннюю природу прави-тельства, природу, столь тесно связанную со всеми главными по-роками империи, что невозможно коснуться последних, не рискуя при этом задеть само правительство и даже окончательно его по-дорвать. В России каждая реформа есть только лишний шаг к революции. Полицейское государство в том виде, в каком его создал Петр [I] и в каком оно существует до сих пор, не способно ничего улучшить, ничего освободить, ничего реформировать. Оно может только угнетать и мешать -- мешать покуда возможно.
   Так например устройство государственных крестьян должно было служить образцом для всех частных землевладельцев. Что же произошло? Государственным крестьянам живется гораздо хуже, они подвергаются гораздо большим притеснениям и ограб-лению, чем даже помещичьи .крестьяне. Они управляются рус-скими чиновниками -- и этим сказано все. Прежде чем подумать о проведении малейшей реформы в России, нужно было бы очи-стить авгиевы конюшни русского чиновничества. Но как? ими руками? Ведь нынешнее правительство не имеет никаких других органов, да и не может иметь никаких других кроме этих чиновников, от которых нельзя же ожидать самоубийства. Года четыре тому назад царь хотел сам предпринять эту геркулесову работу. Была учреждена особая комиссия под его собственным высочай-шим наблюдением; все воры и преступники подлежали увольне-нию, обесчещению, истреблению с лица земли. Какой же полу-чился результат?
   Прогнали около 200 мелких чинушек, как раз наиболее невиновных, которые еще [не] научились как следует заметать следы. Только 200! Капля в море! Комиссия же была закрыта, ибо вскоре убедились, что если действовать последова-тельно, то нужно было бы прогнать всю официальную Россию вместе с женами и детьми из страны. Эта язва России, этот рак, разъедающий правительство до мозга костей, словом это чинов-ничество не является случайным злом. Это -- естественное и не-избежное порождение русской правительственной системы. Пра-вительство не может его тронуть, не повредив самому себе, оно должно им пользоваться, оно должно позволять ему медленно вести себя к гибели, ибо это правительство не может иметь дру-гого чиновничества. Деспотизм может обслуживаться только ра-бами, а от рабов нельзя требовать ни человечности, ни привязан-ности, ни честности.
   И выходит, что даже самые лучшие намерения этого прави-тельства при проведении их в жизнь влекут за собою еще более невыносимый гнет. Страдания, недовольство и нетерпение наро-да растут с каждым новым паллиативным средством, которое пы-таются применить свыше для улучшения его положения. Но рус-ское правительство может применять исключительно паллиатив-ные средства, ибо употребление всяких других для него невоз-можно по самой природе и конечной цели его организации, соз-данной не для освобождения, а для подавления народов. Чтобы доставить народу существенное облегчение или действительную свободу, оно должно было бы подорвать основные устои своего собственного могущества, [так как] это могущество целиком И полностью основано на порабощении народа.
   Как я уже выше заметил, Петр подчинил русский народ вла-сти дворянства не для того, чтобы этим пожаловать последнее, а скорее для того, чтобы превратить всех помещиков в бесплат-ных царских полициантов, служба которых при этой системе не-заменима и без посреднических действий которых вся государ-ственная машина должна была бы остановиться. Здесь дело об-стоит не так, как в Австрии, где чиновники и помещики составляют два различные класса -- разделение, которое в 1846 году кровавой памяти позволило этому аристократическо-монархическому государству проповедывать в Галиции коммунизм и из-влечь временную пользу из жестокого мужицкого бунта. В России каждый помещик является, так сказать, чиновником, а все чиновники сами являются помещиками или по крайней мере их родственниками.
   Русский народ ненавидит чиновников в соб-ственном смысле еще сильнее, чем помещиков, так как послед-ние особенно за последнее время, отчасти из страха, а отчасти под благодетельным влиянием растущего просвещения (что осо-бенно заметно на младшем поколении), обращаются с своими крестьянами уже гораздо человечнее и проявляют по отношению к ним гораздо больше справедливости, чем прежде. Поэтому народная ненависть обратится прежде всего против царских чиновников, а засим частью и против дворян-помещиков, т. е. она парализует все органы правительства и уничтожит само пра-вительство.
   Австрийское государство в 1846 году могло по крайней мере рассчитывать на то, что возбужденная им гроза, ограничившись одною Галицией, даст ему возможность во все продолжение вол-нений извлекать необходимые правительственные средства из своих остальных провинций. Совершенно иначе обстоит дело в России. Здесь нет этих резких национальных разделений, сель-ское население почти во всех провинциях проникнуто одинако-вым духом, вся империя охвачена одним и тем же движением. Откуда же в таком случае взять нужные деньги, откуда взять солдат? Ясно, что не путем добровольных приношений, не путем волонтерства из среды взбудораженного народа, который уже сейчас часто сам калечит себя, лишь бы избежать ужасных мук российской солдатчины. Наконец нужно заметить, что русский крестьянин -- совсем не тот человек, что галицийский. Он обна-руживает гораздо больше энергии, самостоятельности, даже го-раздо больше свободного сознания, чем последний, несмотря на то что он подвержен гораздо более суровому гнету, чем тот, какой когда-либо испытывал галицийский крестьянин. В нем со-вершенно незаметно признаков той тупой ограниченности, кото-рую можно объяснить только влиянием католицизма и которая превратила галицийского крестьянина в слепое орудие попов и других императорских креатур. Русский крестьянин не подвер-жен никакому казенному влиянию и, как я уже выше сказал, носит в себе целый самобытный мир, -- безграничный мир по-желаний, чаяний и мести. Крестьянская революция в России на-несет правительству смертельный удар, разрушит существующее государство, а такая революция неизбежна: ничто не в силах ее отвратить, рано или поздно она вспыхнет, и чем позднее, тем она будет ужаснее и разрушительнее.
   Таково внутреннее положение моего отечества 4. Я попытался в кратких чертах обрисовать его здесь, ибо оно так тесно свя-зано с внешней политикой русского государства, что нельзя по-нять последнюю, не зная первого. Я охарактеризовал его для того, чтобы доказать, что русский, любящий свое отечество, может ненавидеть русское государство, даже должен его нена-видеть. Ограничившись только тем, что меньше всего известно за границею, я старался особенно подчеркнуть современное со-стояние и настроение собственно народа, так как полное незна-комство с последним дает повод к величайшим ошибкам в суж-дениях о России.
   Это положение ужасно. Весь гнет, весь позор и вся жестокая несправедливость, какие деспотизм может только обрушить на оскверненную голову подвластной ему нации, все бесчестие раб-ства, самые вопиющие оскорбления всякой человечности и вся-кого человеческого достоинства сделались в моей несчастной отчизне повседневным, обыденным явлением. Более того, насилия этого правительства, развращенного сверху донизу, стали на-столько чудовищными, настолько беспримерными, что о них в Европе нельзя рассказывать, ибо там просто этому не поверят. И из этого лабиринта позора и бедствий не осталось уже мир-ного выхода. Положение настолько отчаянное, что если бы Петр Великий, основоположник его, мог вернуться в мир, он с ужасом отступил бы и признал бы себя бессильным его исправить. От-дельная личность, как бы велика она ни была, может пожалуй создать механическое могущество, может поработить народы, но не в силах создать свободный народ. Свобода и жизнь исходят только от народа, а в русском народе имеется достаточно эле-ментов для великого человеческого будущего.
   Нынешний владыка России является верным преемником по-литического направления, созданного Петром, и он проводит эту политику еще более последовательно, чем тот. Его правление есть не что иное как достигшая зрелости и самосознания система гениального творца российского государства, и никогда еще это государство не было столь угрожающим вовне и столь притес-нительным внутри, как именно в наше время.
   Россия есть направленное на завоевания государство. Это не приходится доказывать, об этом говорит история, об этом уже свидетельствуют Польша, Финляндия и часть Турции. Но каким образом она завоевала эти страны? Не так, как варвары, кото-рые разрушили римскую цивилизацию, для того чтобы принести миру новую жизненную силу и даже новые элементы свободы: то было движение народов, движение юных, живых, богатых бу-дущим, хотя и варварских масс. И не так, как магометане, кото-рые обрушились на мир во имя пламенного религиозного увле-чения и с присущей им фанатичностью. И не так, как Наполеон во главе своих воодушевленных полчищ, которые повсюду, где одерживали победу, бессознательно служа великой революции, разрушали последние устои феодализма, вводили свой граждан-ский кодекс, а вместе с ним буржуазное равенство. Наконец, не так, как в настоящее время северные американцы, которые не-удержимо распространяются по американскому континенту в ин-тересах цивилизации, демократии и труда. К завоеваниям Рос-сии русский народ как таковой совершенно не причастен: его гонят в чужие страны тем же самым кнутом, который ныне еще употребляется дома для принуждения его к подневольной ра-боте. Здесь нет и речи о каком-либо религиозном фанатизме, а еще менее о цивилизации, о равенстве, об интересах труда. Рос-сия делает завоевания без страсти, без воодушевления, -- она завоевывает исключительно в интересах деспотизма. Россия и есть жаждущая завоеваний нация, она есть жадное до завоева-ний государство, государство, которое, будучи чуждо и враждеб-но самому народу, использует его для порабощения других на-родов -- отвлеченный принцип, который тяготеет над русской нацией как над своим подневольным орудием и который уже обратил 60 миллионов человек в своих рабов, дабы с их помощью погасить светоч свободы, жизни и даже малейшую искру чело-веческого сознания в остальном мире.
   Было ли хоть одно русское завоевание результатом порыва русского народа? Нигде и никогда! Все завоевания совершались исключительно государством с помощью хорошо дисциплиниро-ванных армий и еще больше с помощью дипломатии, которая уже приобрела слишком большую известность особыми приема-ми и выдержкою. Воевала ли когда-либо Россия во имя религии?
   Также нет. Русский народ является скорее наиболее терпимым на-родом на свете, он совершенно мирно уживается с татарами, ев-реями, католиками и протестантами, даже с язычниками, ибо в моем далеком отечестве представлены всевозможные религии, и никогда оно не помышляло об обращении этих иноверцев. Рус-ские секты стали фанатичными лишь в результате гонений, но их фанатизм также обращается исключительно против казен-ного культа, т. е. против правительства. Напротив между собою сектанты очень хорошо уживаются друг с другом, несмотря на то, что их догмы отстоят одна от другой так же далеко, как небо от земли; никогда еще не слышно было о конфликтах между ними. Нетерпимость проявляет в России только правительство, да и последнее лишь из политических соображений. Еще не-давно оно похвалялось тем, что по отношению к религиозным сектам является наиболее терпимым правительством и по сути дела оно еще и сейчас проявляет терпимость или точнее пол-нейшее равнодушие ко всем христианским и языческим догмам, доколе они не возбуждают особенного брожения и не вторга-ются в строго заповедную область политики. Все религиозные как христианские, так и языческие нелепости и ломания встре-чают с его стороны одинаковое благоволение, если только они могут послужить как добрая доза опиума для морочения и усып-ления народа, ибо религия для него является просто орудием управления. Так например оно никогда не давало себе труда обратить в христианство магометан или многочисленных про-живающих в России язычников, что однако, казалось бы, состав-ляет священнейшую обязанность правительства, столь пекуще-гося о православии. Но русскому правительству напротив очень хочется иметь среди своих подданных и магометан, так как через них оно может воздействовать на мусульман Турецкой империи. Совершенно иначе обращается оно с своими христианскими сек-тами. Последних оно преследует со всем тщанием и усердием, так как они обнаруживают опасные политические стремления. Со-вершенно иначе обращается оно также с католиками и униатами в Польше, Литве и Белоруссии. Униатство не в меньшей степе-ни, чем родственный ему католицизм, представляется для пра-вославного российского государства, не признающего власти па-пы, стеснительными и непокорными религиями, служащими ору-дием в руках поляков. Вот почему последние годы единоспасительное греко-православное вероисповедание, как известно, проповедывалось там с помощью картечи и массового избиения на-селения (В 1832 а 1833 годах я сам в качестве русского офицера был сви-детелем этих кровавых обращений в губерниях Минской, Виленской и Грод-ненской -- слава богу только свидетелем. Они продолжаются до сих пор под руководством ренегата Семашко, бывшего некогда епископом униат-ской церкви, а ныне состоящего русским архиепископом. Униатство, как известно, возникло в результате неудавшейся попытки Флорентинского со-бора объединить греческую церковь с римской. Оно сохранило обряды гре-ческого культа, соединив их с признанием папы, а позже оно благодаря стараниям польских иезуитов приблизилось к римскому культу. Униат-ство распространено по всей Западной России до Киевской губернии, вклю-чая сюда Литву, и с самого своего возникновения подверглось гонениям: сначала со стороны католической Польши, а в настоящее время со стороны русского правительства. Официально оно в России больше не существует с тех пор, как созванный (кажется в 1838 г.) в Полоцке собор, состоявший из немногих отступников, оплаченных или подвергшихся принуждению униатских священников (ибо большая часть их находилась в Сибири или сидела по тюрьмам), торжественно его отменял. Но народ остался верен своей старой религии и не хочет до сих пор, несмотря на пушки и штыки, признавать русских или обруселых попов и вновь устроенных церквей, так что целые местности остаются без крещения, венчания и церковного погре-бения. Замечательно, что эти униаты суть те же самые диссиденты, за которых рьяно заступалась Екатерина II, к великой радости и восхище-нию философского мира (Вольтер писал ей по этому поводу поздравитель-ные письма), и притеснение которых тогдашним послушавшимся плохих со-ветов польским дворянством она избрала предлогом для вмешательства в дела Польской республики, а позже для ее раздела (Примечание автора)).
   Таким же точно образом недавно в Лифляндии, Курляндии и Эстляндии велась открытая пропаганда, и бедный темный протестантский люд склонялся лживыми посулами к перехо-ду в греческую церковь, так как существуют опасения, что про-тестантизм может послужить лишним связующим звеном между Германией или Швецией и этими провинциями (Так всем обращенным обещалось свободное переселение со своим имуществом в южную Россию. Все это движение открыто исходило от та-мошнего епископа Иринарха5, следовательно от самих властей. Целые об-щины захотели перейти в новую веру и переселиться, так что правитель-ство вскоре увидело себя вынужденным пустить в ход пушки против этих бедных им же самим взбудораженных и соблазненных масс. Да и без того известно, как усиленно правительство старается русифицировать эти про-винции Примечание автора).)
   Не требуется, кажется, больше доказательств для того, что-бы убедиться в том, что русский народ сам по себе никогда не предпринимал и не предпримет никаких завоеваний ни из рели-гиозного фанатизма, ни из других побуждений. Но в тем боль-шей мере это следует сказать о российском государстве, не имею-щем никакой другой цели кроме завоеваний и порабощения. Что оно при атом и не помышляет о цивилизировании покоренных им народов, ясно уже из того, что большинство из них гораздо более цивилизовано, чем Россия. Что оно напротив стремится задушить все зачатки жизни и цивилизации насильственною рукою, об этом в достаточной мере свидетельствуют события в Польше, Литве, Остзейских провинциях, равно как в Финляндии. Что сталось с университетами Варшавским, Виленским, Дерптским, что сталось с этими некогда столь цветущими странами? Они превращены в безмолвное кладбище, заваленное убитыми жерт-вами. Русское уголовное уложение и свод гражданских зако-нов, русские чиновники, нищета, рабство, мрак и запустение -- вот то, чем грозит это государство еще непокоренным народам.
   Для чего оно делает завоевания и будет ли оно делать их впредь? Оно не может поступать иначе, оно должно действовать именно так. Оно должно делать это уже ради одного своего самосохранения. Оно лишено всякой внутренней жизни, всякого движения, всякого прогресса, всякой цели внутри России. Вся его природа направлена на внешние проявления, и только бла-годаря этому постоянному распространению вовне, благодаря этому беспрерывному стремлению ко все большему расширению своих границ оно сохраняет свою напряженную силу, свое про-тивоестественное, смертоубийственное существование. В нравст-венном мире, как и в физическом, каждое существо живет лишь до тех пор, тюка оно выполняет свое внутреннее назначение; не-подвижность равносильна смерти, а так как российское госу-дарство может развиваться только вовне, то оно должно уме-реть, как только прекратит свои завоевания. Я сказал, что рус-ское государство не есть русская нация, а лишь абстрактный принцип, нависший над этою нациею. Это -- принцип абсолю-тистской власти, служащей для себя самоцелью, принцип по-мрачения и подавления народов во имя божественного права. Это -- отовсюду изгнанный бес деспотизма, который бежал в Рос-сию и окопался в этой стране как в своем последнем оплоте, да-бы отсюда по мере возможности снова распространиться по всей Европе еще мрачнее и ужаснее, чем прежде. Я уже показал, что русский народ вовсе не так покорен и терпелив, как обычно ду-мают; под снегом, покрывающим эту беспредельную империю, как будто обреченную на смерть, пламенеет вулкан, извержение которого можно задержать или вернее отсрочить только ограж-дением его от живого духа Европы. Эта опасность еще возросла с тех пор, как Польша была включена в состав России. Польша это -- страж русского народа, живой посредник между мим и Европою. Польша, по прекрасному выражению Ж. - Ж. Руссо, проглочена Россиею, но ею не переварена и никогда не будет ею переварена. Польша -- это пятно на совести русской империи и самая чувствительная ее часть, это -- ее больное место, которое сна не может от себя оторвать, не разрушая этим всего своего организма, но которое в случае сохранения заразит и разъест все остальные ее части. Деспотическая Россия рядом с свобод-ною Польшею невозможна, но столь же невозможна порабощен-ная Польша рядом с действительно свободною, самостоятельною и объединенною Германиею. Именно по этой причине российское государство является естественным врагом германской силы, гер-манской свободы и чести, именно по этой причине оно не хочет немецкого единства. Вот почему она должна как можно дальше распространить свои завоевания и свое растлевающее влияние в Германии, оно должно стремиться, к этому в интересах само-сохранения. Да, оно дошло уже до такого положения, что его точка равновесия, его главная опора находится скорее в Гер-мании, а именно в Пруссии и Австрии, чем в самой России, и для сохранения этой опоры оно должно подчинить всю Герма-нию если не прямо своей власти, то по крайней мере непосред-ственному влиянию.
   Разве Россия и сейчас не хозяйничает в Германии? Я не хочу говорить от себя, пусть говорит за меня немецкая газета, газета, хорошо известная своими консервативными принципами и могу-щая по своему политическому положению быть названною гер-манским "Journal des DИbats", если бы в такой раздробленной стране, как Германия, вообще мыслим был "Journal des DИbats". Итак в No 86 "Всеобщей Аугсбургской Газеты" 6 за 1848 г., на странице 1369, я читаю следующее:
   "Только через труп Польши Россия могла бы добраться до сердца Германии, только подавление всякой свободы в Герма-нии могло бы обеспечить господство кнута и в Польше". "Из-лишне возвращаться здесь к старой злосчастной истории наси-лий над Польшей, она памятна всему миру, упомянем лишь об одном эпизоде из целого ряда событий, обрушившихся за послед-ние 80 лет на эту несчастную страну. В 1790 году Пруссия сообразила опасность, угрожающую ей в случае разгрома Поль-ши, и заключила с Польшею, Голландией и Англиею союз для сохранения республики в ее тогдашнем состоянии. Через два года после того она снова позволила России оплести себя и упла-тить себе за свое политическое предательство значительнейшую часть добычи. Доля Пруссии в третьем разделе [Польши] была максимальною, не шедшею ни в какое сравнение с долею Авст-рии и России, ибо тогда дело шло об удержании Пруссии в маги-ческом кругу русской политики. Последствия этого известны. Пруссия снова потеряла большую часть своей добычи, а Рос-сия добилась своей цели, не допустив сохранения самостоятель-ной Польши. Известно, к каким печальным результатам привела русская запретительная система, проведению которой Пруссия сама способствовала картельным договором, и мы готовы без всяких околичностей признать русскую политику прусского дво-ра настоящею и почти единственною причиною революции. На-род глубоко чувствовал, что наследственный враг сидит у него на шее и что основная часть монархии почти беззащитна от его нападения; сверх того русская запретительная система была ис-точником обнищания для большой части Силезии, для западной и восточной Пруссии. До тех пор, пока русская запретительная система изолирует Польшу, не приходится и думать о серьез-ном процветании этих провинций, и нетрудно себе представить, какое настроение создалось и продолжало поддерживаться по-добным положением вещей. Люди стремились к свободе не из теоретического предпочтения (!?), а с целью освободиться при помощи общественного мнения от предательской дружбы Рос-сии, которая по мнению народа имела своих оплаченных сторон-ников в самом королевском дворце".
   В другой статье в No 80 того же года я снова встречаю следующие строки:
   "В одной из последних статей мы, основываясь на современ-ных отношениях, показали, что присоединение Германии к рус-ским должно при всех обстоятельствах послужить нам во вред. При этом мы в известной мере оставались на теоретической по-чве, но мы можем также подтвердить сказанное на чисто прак-тической почве опыта. В отношении русской помощи мы имеем за собою поучительное прошлое".
   "Россия довольно скоро стала враждебно относиться к пер-вой французской революции. Екатерина II в 1793 году выслала всех французов, не согласившихся отречься от принципов рево-люционной Франции, из своей страны и признала графа Про-ванского7 регентом Франции. Сын Екатерины Павел в начале своего царствования запретил носить в России французскую одежду. Он не позволял российской Академии рассуждать о переворотах небесного свода. В июле 1 799 года он объявил "без-законное" стоявшее у власти во Франции правительство "от-верженным богом" и запретил датским судам и подданным до-ступ в Россию "за то, что в Копенгагене и во всей Дании суще-ствуют клубы и общества, разделяющие принципы, выдвинутые французскою революциею, а датское правительство это допу-стило". Вторая коалиция против республики 8 была если не прямо делом царя, то во всяком случае самым горячим его же-ланием. Но как только во Франции, отчасти в результате этой коалиции, начала возвышаться военная монархия, между нашим восточным и западным соседями начали уже завязываться отно-шения более мирного рода. Павел вступил в дружескую пере-писку с Бонапартом, в которой обсуждался вопрос о будущем устройстве Германии. Убийство русского императора ничего в этом отношении не изменило. Его преемник Александр считал более выгодным идти с французами, чем против них. В секрет-ных статьях договора от 11 октября 1801 г. с.-петербургский и французский кабинеты договорились об общих действиях отно-сительно Германии. 18 августа 1802 г. послы Франции и России передали имперской депутации план, составленный обеими дер-жавами в целях нового территориального деления Германии и при этом установили двухмесячный срок для окончания перего-воров по сему предмету. План был принят, и первым послед-ствием принципиальной" борьбы, которую Россия с Германиею начали против Франции, было то, что духовные курфюршества, Майнцское, Трирское и Кельнское, были уничтожены, все со-хранившиеся еще епископства и аббатства, все самостоятельные мелкие графства и баронии, все свободные имперские города кроме шести утратили свою независимость, великий герцог Тосканский получил Зальцбург, а герцог Моденский -- Бресгау. Первым последствием войны между Россиею и Германиею будет уничтожение мелких государств, но не в интересах немецкой свободы, а в интересах чужеземных правительств и абсолютист-ской власти.
   "Громкие предостережения 1802 года не были услышаны германскими кабинетами. Когда Австрия снова выступала про-тив Наполеона, остальная Германия с нею не поднялась. Наши государи ставили постыдный нейтралитет или еще более позор-ное увеличение своих владений выше общих интересов нации. В день битвы трех императоров (2 декабря 1805 года) рядом с австрийскими войсками стояла не прусские, а русские. Побитый лотарингец 9 не нашел в побитом вместе с ним Романове никакой по крайней мере сильной поддержки. Русские офицеры говорили о Германии как о самой презренной части земного шара (В этом отношении до сих пор ничего еще не изменилось. Ненависти, а особенно презрение к Германии старательно поддерживаются и возбуж-даются в русском народе свыше. Когда русская гвардия возвращалась с знаменитых маневров в Калите10 (которые были устроены с определенным намерением сблизить русскую армию с прусской) в Петербург, их встретил тогдашний командир гвардейского корпуса, ныне покойный генерал-лейте-нант фон-Бистром11, и после первых приветствий спросил их: "Ну, ребята, вы повидали немецких солдат; не правда ли, дрянь?" "Дрянь, ваше высоко-превосходительство". "Ну, я так и знал", ответил генерал, который сам был немцем и не умел правильно говорить по-русски. Горе тому, кто по-зволил бы себе в России сказать, что император Николай -- Голштейн-Готторп, а не Романов, что он немецкого, а не русского происхождения. Сибирь была бы для него еще легким наказанием. (Примечание М. Ба-кунина)).
   У поистине не слишком патриотически настроенного Гентца12 пере-ворачивались его "немецкие" внутренности, когда он видел, как русские топчут ногами австрийцев, и слышал, как великий князь Константин третирует австрияков. И концом русско-немецкого союза был Пресбургский мир (21 декабря 1805 года). По этому миру австрийцы потеряли тысячу квадратных миль земли, три миллиона душ и пятнадцать миллионов гульденов дохода. Осла-бление одной немецкой великой державы без непосредственной выгоды для России было вторым следствием русско-германской борьбы против Франции..
   "Мы должны были пережить еще третье.
   "У гроба Фридриха Великого прусский король и русский царь поклялись друг другу в вечной дружбе. Личные узы обоих госу-дарей, одинаковый страх перед Наполеоном, казалось, делал их союз против императора французов нерасторжимым. После сра-жения при Фридланде Александр все еще располагал слиш-ком достаточными средствами для ведения продолжительной войны с французами в пользу Пруссии, но не счел нужным использовать эти средства. По Тильзитскому миру (7 и 9 ию-ля 1807 года) Пруссия потеряла половину своих владений; зато Россия получила до тех пор принадлежавший Пруссии Белостокский округ (размером в 206 кв. миль) (И требовала еще уступки ей Данцига, на что Наполеон однако не согласился. (Примечание М. Бакунина).), а секретным пунктом договора устанавливалось, что если Порта, на владения которой Россия давно уже бросала алчные взоры, откажется принять посредничество Наполеона в ее войне с царем, то Франция и Россия совместно должны объявить ей войну и отнять у нее все ее владения кроме Румелии и Константинополя. Третьим следст-вием немецко-русского союза было то, что вторая немецкая ве-ликая держава была ослаблена к непосредственной выгоде Рос-сии, что Россия получила виды на Дунайские княжества, эту столь важную для нас область (А теперь именно Австрия отдает в руки России Дунайские кня-жества и Турцию вообще. (Примечание М. Бакунина).), и что Россия и Франция отны-не вступали в союз.
   "Если дружба России чуть не довела нас до гибели, то вражда ее угрожала окончательно ввергнуть нас в пропасть. Не-смотря на то, что по постановлению Тильзитского мира русские войска должны были быть выведены из Молдо-Валахии, они с согласия Франции остались в этих областях до Эрфуртского конгресса. На этом конгрессе Наполеон (12 октября 1808 г.) согласился на присоединение Молдавии и Валахии к Российской империи; вскоре после того это присоединение состоялось, чем у нашего германского юго-востока был бы перехвачен кровеносный путь, а 14 октября 1809 г. состоялось новое расширение цар-ской империи непосредственно за счет Германии. По Венскому миру Австрия уступила союзной с Францией России часть во-сточной Галиции с населением в 400 тысяч человек. Если бы союз Франции с Россией [продлился] еще несколько лет, Гер-мания стала бы антикварным понятием, исторической ремини-сценцией. От такого несчастья нас спасла страсть Наполеона к завоеваниям, но прежде чем мы были спасены, мы должны бы-ли получить новые доказательства русских замыслов относитель-но Германии.
   "Чтобы иметь достаточно сил для борьбы с Франциею, Рос-сия 24 марта 1812 г. заключила наступательный и оборонитель-ный союз с Швецией, в третьей статье которого устанавлива-лось: Швеция получает Норвегию, которую Дания должна ей уступить; если Дания сделает это добровольно, то она получает за это соответствующую компенсацию в Германии. В четвертой статье Александр заставлял Швецию признать расширение рус-ской границы до Вислы. В январе 1813 г. русские стояли в на-шем отечестве; их прокламации дышали дружбою к Германии и ненавистью к Франции; в них можно было прочитать, что "рус-ский народ протягивает немцам руку а целях их освобождения", "продвижение русских войск диктуется целью, стоящею выше всяких корыстных расчетов". То обстоятельство, что вскоре по-сле того в завоеванной Саксонии неограниченно распоряжался русский генерал-губернатор, который назначал офицеров ниже полковника, в то время как русский царь по его представлениям выбирал штаб-офицеров, в сутолоке событий не так бросалось в глаза. Зато заветные стремления России можно было ус-мотреть в более поздних переговорах между европейскими дер-жавами.
   "Главным условием этих переговоров, приведших 30 мая к первому Парижскому миру, Александр поставил сохранение Эльзаса и Лотарингии за Франциею (Это он сделал правильно. В интересах цивилизации и свободы, равно как европейского счастья, великая Франция не должна подвергаться обкарнанию. Хотя Эльзас и Лотарингия происходят из германского корня, но по настроению и симпатиям они стали насквозь французскими, что они неоднократно доказали во время революционных войн и позднее, когда со-юзники вторглись во Францию (Примечание М. Бакунина.)).
   На Венском конгрессе Рос-сия потребовала для себя всей Польши и утверждала, что "тре-бование это составляет моральную обязанность для царской им-перии; оно необходимо для улучшения управления польскими подданными его императорского величества и для обитателей Герцогства Варшавского, которые в настоящее время в силу во-енной оккупации герцогства также являются его подданными" -- указание, что при благоприятных обстоятельствах Россия может признать своею моральною обязанностью теперь, когда пробу-дилась идея панславизма. С большим трудом выступавшие про-тив этого державы добились того, что Александр удовольство-вался нынешним Царством Польским, которое в доброй своей части состояло из земель, уступленных Пруссиею, т. е. Германиею по Тильзитскому миру. Когда вслед затем Людовик XVIII вторично был возвращен во Францию с помощью собственно германских войск, Александр добился от нового короля обеща-ния, что он будет поддерживать русские планы относительно Польши и Востока, и в том, что второй Парижский мир (20 ноя-бря 1815 г.) оказался для нас, немцев, не более благоприятным, кроме Англии повинна прежде всего Россия.
   "В течение 23 лет с 1792 по 1815 г. Россия в качестве на-шего принципиального союзника против Франции принесла нам больше вреда, чем в качестве открытого союзника Франции про-тив нас. А сколько зла частью морального, частью материального принесла нам Россия в следующие 23 года с 1815 по 1848 г. также в качестве принципиального союзника против Франции, об этом в Германии знает каждый ребенок, об этом достаточно вра-зумительно свидетельствуют устья Дуная. Опасная сторона цар-ской империи для нас заключается не в личности отдельного рус-ского царя, а в направлении русской политики в том виде, как она определяется особенностями этого государства. Принципи-альное нерасположение Павла к Франции кончилось сговором Франции и России против нас; принципиальное нерасположение Александра к Наполеону кончилось соглашением обоих импера-торов, которое должно было отдать в руки одного восток, а в руки другого -- запад Европы; принципиальное нерасположение царя Николая к конституционной Франции кончилось тем, что незадолго до июльской революции 1830 г. царь и Карл Х стол-ковались в том смысле, что один должен был расширяться на восток нашего полушария, а другой захватить левый берег Рейна. Признак того, что принципиальное нерасположение того же Ни-колая к Луи-Филиппу с течением времени прошло, можно было явственно наблюдать в течение последних месяцев в связи с рус-скими займами. Если бы была написана секретная история изгнан-ного французского короля, то в ней было бы сказано, что эта новая дружба между востоком и западом была дружбою в ущерб Германии, и как бы теперь Россия принципиально ни ненавидела республику, тем не менее не преминет наступить день, когда рес-публика и абсолютная монархия начнут действовать против Гер-мании сначала тайно, а затем открыто" (Автор [статьи] судит о современной Франции и о нынешней Фран-цузской республике по первой республике, которая несла в себе возмож-ность превращения в военную монархию. С тех пор и обстоятельства И Франция стали совершенно иными. (Примечание М. Бакунина).).
   Автор этой статьи заканчивает первую часть ее следующими словами:
   "Мы будем поляками XVIII века, если в разгар нынешней мировой бури у нас не хватит решимости стоять на собственных ногах без посторонней помощи".
   Так выражается "Аугсбургская Всеобщая Газета". Мне не приходится говорить, что я совершенно не согласен с тем духом, которым проникнута эта статья. Автор ее очевидно принадле-жит к консервативной, тевтономанской, народо-ненавистнической партии, которая втайне преклоняется перед колоссальным эгоизмом русской политики и лишь сожалеет о том, что Германия не может занять место России, к той партии, которая не только хочет сохранить под властью Германии иноземные народы, еще стонущие под прусским и австрийским игом, но и готова лить слезы по поводу того, что не весь мир родился немецким, -- к партии, которая за последние два года как раз больше всего и способствовала тому, что справедливейшие чаяния Германии не осуществлялись. Но факт остается фактом, и последнее опасение автора, что Германию может постигнуть печальная участь Поль-ши, не только основательно, но уже находится на пути к осу-ществлению.
   Германия, взятая в целом, уже сейчас находится в таком же, а, быть может, и худшем внутреннем положении, чем Польша накануне первого раздела. Последняя была раздроблена и пре-дана в руки своих врагов непатриотическим честолюбием своих магнатов; Германии же угрожают таким же концом противоре-чивые интересы ее 30 династий, непатриотичное настроение ее аристократии и -- должен ли я употребить это выражение? -- лояльное, но непатриотичное настроение или ослепление ее во-енщины. Все эти обстоятельства, которые хорошо известны рус-ским дипломатам, ими старательнейшим образом используются, и, употребляя выражение князя Меттерниха, которое он приме-нил незадолго до французской революции в переписке с лордом Пальмерстоном,13 говоря об Италии, для русского кабинета слово "Германия" давно уже является не политическим понятием, а "географическим термином".
   Чтобы ознакомиться с заветными планами России относитель-но Германии, достаточно раскрыть знаменитое Port(o)folio, ко-торое, как известно, содержит лишь вполне подлинные и офи-циальные акты; интересные разъяснения можно также найти в не менее известной, по крайней мере для немецкой публики, "Пентархии"14. Политика петербургского кабинета может быть ре-зюмирована в следующих немногих словах: держать Австрию и Пруссию под угрозою с помощью их немецких владений, рав-но как с помощью их взаимного соперничества, и защищать, юж-ную Германию против обеих этих держав, особенно против Пруссии. Но на официальном языке России защищать значит деморализовать, разделять, подчинять своей власти. Так Россия защищала польских диссидентов от католической Польши, са-му Польшу -- от Пруссии и Австрии, так она официально навязала себя в защитники Молдавии и Валахии и взяла под свое высокое покровительство турецкую Сербию, так она защищает самое Турцию я Грецию, так же она защищает уже и Германию. Все завоевания России начинаются с такой защиты.
   На этом языке "охранять" означает также разделять. Рус-ский кабинет слишком скромен для того, чтобы самому претен-довать на все; обыкновенно он довольствуется в начале самою незначительною частью добычи, предоставляя своим пособникам наиболее значительную долю, но позднее он легко находит слу-чай вознаградить себя за свою скромность. Несмотря на свои армии, русское правительство чувствует себя слишком слабым для удушения свободы и порабощения Европы, оно очень хорошо знает, что не может рассчитывать на симпатии собственных на-родов, и что требуется лишь решительное восстание народов Ев-ропы для того, чтобы вызвать взрыв в России. Русский кабинет чувствует и знает опасную сторону своего положения и потому продвигается с величайшей осторожностью; его главное стрем-ление, равно как весь секрет его дипломатии, заключается именно в том, чтобы находить пособников, чтобы соблазнять самых силь-ных своих соперников и противников на участие в общем гра-беже. На опыте с Польшею оно убедилось, как выгодна для него такая политика. Этим оно не только подрывает существование обреченной им на непосредственную смерть страны, но и под-чиняет себе также дух, свободу движений и самостоятельность своих пособников, неудержимо втягивает их в "магический круг" своей тлетворной работы, убивает враждебный ему дух справед-ливости, человечности и свободы и распространяет свое тлетвор-ное влияние далеко за пределы своего царства. А для этой Рос-сии деморализовать значит завоевать.
   О том, что Россия уже проделала с 1815 года для деморали-зации германских стран, знает, как выражается автор цитиро-ванной статьи, каждый ребенок, и, чтобы высказать всю прав-ду без обиняков, Россия через посредство Австрии и Пруссии, равно как с помощью присвоенной ею себе роли защитницы юж-ной Германии, была незримым руководящим гением Германского Союза. Но что России не было чуждо и до сих пор не остается чуждым человеколюбивое намерение разделить Германию, об этом достаточно ясно свидетельствует приведенный тем же авто-ром подлинный факт: действительно незадолго до июльской ре-волюции русский император и Карл Х задумали не более, не менее как произвести первый раздел Германии. Да, если нынеш-ний царь может в чем-либо упрекнуть своего предшественника Александра, то единственно в том, что тот не сумел лучше ис-пользовать готовность Наполеона. Всем известно аффектиро-ванное преклонение царя перед Наполеоном; недаром он отдал руку своей старшей дочери герцогу Лейхтенбергскому 15: он рас-считывал на появление во Франции второго Наполеона. В 1848 году падение Луи-Филиппа гораздо меньше ею обеспокоило, чем движение в Германии; во Франции он надеялся на установление военной республики и вместе с нею на заключение франко-рус-ского союза против Германии и Англии. Даже фактическое пре-зидентство господина Ламартина 16 было ему приятно, потому что последний, как известно, открыто высказался за такой союз вско-ре после своего возвращения с востока (В брошюре, озаглавленной "LOrient" ("Восток"), он в очень опре-деленных выражениях высказывается не более, не менее как за раздел Тур-ции между Франциею и Россиею, и притом так, что первая получает Сирию и Египет, а европейская Турция вместе с Константинополем предоставляется России; Бельгия и Рейнские провинции входили, разумеется, в план для его округления. Как известно, г-н Ламартин принадлежал к партии Моле 18, которого он в 1839 г. яро поддерживал против так называемой коалиции. Моле -- это государственный деятель из школы Наполеона и горячий сто-ронник союза с Россиею; его орган "Presse" ("Пресса") находится или ;по меньшей мере находился на русском содержании. Во всех своих писаниях, особенно в своей "Истории жирондистов", г-н Ламартин выступал в каче-стве открытого врага Польши, что естественно [делало его еще более прият-ным в глазах русского кабинета. В качестве министра иностранных дел он также совершенно открыто предавал Польшу в интересах России. К этому последнему пункту я ниже еще вернусь]. (Примечание автора.)
   Взятые в прямые скобки слова Бакунин забыл вписать в свою "За-щитительную записку", они заимствованы из черновых ж ней набросков.).
   и с тех пор выступал в пользу его в своих речах и писаниях. Известно, какую актив-ность проявила Россия в избрании господина Луи Бонапарта в президенты Французской республики, которое по глупому рас-чету русского кабинета и многих других должно было послу-жить для него ступенью к трону. Россия просчиталась: никогда демократическая Франция -- а несмотря на все внешние и внут-ренние старания, другой Франции ныне не существует -- никогда Франция не станет снова монархиею или военною республикою, а скорее она заключит союз с Англиею и с свободною Германиею (когда таковая появится) против русского деспотизма, чем с последним против немецкой и всеобщей свободы 17. Таким об-разом петербургскому кабинету придется отказаться от союза с Франциею. Он уже в этом утешился, он нашел против Германии другого, лучшего союзника. Этим союзником является Австрия.
   Я знаю, уважаемый господин [защитник], Вы не упрекнете меня в том, что я так свободно обсуждаю дела Вашего отече-ства. Как Вы видите, я при этом отнюдь не руководствуюсь каким-либо враждебным чувством. Но мне, пожалуй, следовало бы оправдаться перед моими судьями, которым такое хотя и чисто теоретическое вмешательство в защитительном документе иностранца, русского может показаться излишним и даже не-уместным. Пусть же мои строгие судьи поразмыслят над тем, что нынешние судьбы всех европейских народов столь удиви-тельно переплелись друг с другом, что никакая человеческая сила не в состоянии оторвать их одну от другой. В наше время существует не ряд отдельных историй, а одна единая великая история, в которой каждая нация играет свою роль, непосред-ственно обусловленную стремлениями и действиями [всех осталь-ных наций. Так я уже заметил, что главную опору российского государства следует искать скорее в Германии, чем в самой Рос-сии. Ближайшее будущее России целиком и полностью зависит от того оборота, какой примут события в Германии, и вот почему я не могу обстоятельно говорить о Российской империи и о сла-вянах, не затрагивая при этом внутренних отношений вашего отечества.
   Никогда, пожалуй, Германия не находилась в таком крити-ческом положении, как ныне.
   Какая восхитительная страна! Народ, насчитывающий около 35 миллионов человек (германские шовинисты мечтают уже о 70 миллионах, но как славянин я естественно не могу с ними солидаризоваться), одаренный всеми возможными элементами цивилизации, богатства, прогресса, обладающий общим и глубо-ким образованием, какого не встретишь нигде ни в какой другой части света; все условия для процветания и силы, кажется, объ-единились в этой благословенной стране, чтобы сделать се одною из самых цветущих, самых могущественных и самых счастливых! И тем не менее Германия не является ни нациею, ни силою. У нее нет еще народа, а без народа в настоящее время не может быть ни прочной силы, ни жизни. Как немецкий народ дошел до того, чтобы в сущности не быть народом, об этом вы знаете лучше меня и хорошо понимаете, что я этим хочу сказать: у него нет единого сознания, единого политического бытия, а потому и политического самочувствия, силы достаточной для проявле-ния им своего гения, для охраны своих разрозненных, друг от друга оторванных членов от постороннего влияния, завоевания и раздела. Ибо ни одна отдельная часть Германии сама по себе не обладает достаточными силами для того, чтобы длительно со-противляться все более угрожающему и все более дающему себя чувствовать напору Российской империи.
   Стоит например вообразить себе войну между отдельною Пруссиею, которая все же является самым могущественным не-мецким государством, и Россиею. Независимо от трудностей, ко-торые неизбежно возникнут для Пруссии в связи с ее польскими владениями, она, несмотря на свой ландвер и на свою превос-ходную военную организацию, должна будет пасть под повтор-ными ударами русского оружия. Я говорю это, разумеется, не под влиянием патриотического угара, так как я поистине не питаю ни малейшей симпатии к завоеваниям российского государства. Последнее задавило бы Пруссию просто своею массою, и Прус-сия снова должна была бы, как в 1813 году, воззвать к своим немецким братьям, даже к германскому народу, а это означало бы германскую революцию, -- существующая же Пруссия боит-ся таковой больше всего. И вот, если подумать, что между Прус-сиею и Россиею лежит вся Польша, и что Пруссия владеет кус-ком этой расхищенной страны, и что невозможно себе предста-вить, чтобы Польша осталась спокойной свидетельницею и не сделала новой попытки освободиться, то придется признать, что такая война должна для Пруссии кончиться или вынужденною уступкою ее польских провинций России, или же освобождением их против России: таким образом в обоих случаях Пруссия поте-ряет эти провинции, а вместе с ними свое нынешнее равновесие, условия своего нынешнего уклада и мощи. Она принуждена бу-дет, по слову своего королевского владыки в 1848 году, дей-ствительно раствориться в Германии. Пока Пруссия намерена уклоняться от радикального преобразования политических отно-шений в Германии и оставаться отдельным внегерманским госу-дарством, она должна избегать всякой войны с Россиею, она должна терпеть наглое вмешательство последней в немецкие дела, она должна оставаться зависимою от России.
   В Германии она раствориться не желает, напротив она охот-но опруссачила бы всю Германию. Она охотно бы это сделала, но не может, не может потому, что подобное усиление Пруссии с помощью Германии, как и усиление Германии с помощью Прус-сии, не отвечает русским видам относительно Германии и Пруссии; она не может этого сделать потому, что Австрия этому всемерно противится, и наконец потому, что последние два года вряд ли много способствовали ослаблению сильного нерас-положения германских народов к Пруссии. С обоими первыми препятствиями, а именно с Россиею и Австриею, Пруссия пожа-луй еще справилась бы, если бы только сумела снискать симпа-тии немецкого народа, -- все это, разумеется, при предположении, что она, найдя в Германии новую поддержку своей мощи, решит-ся противопоставить свободную Польшу деспотическому цариз-му. Не исключена также возможность того, что народы Германии в конце концов решатся пожертвовать своею ненавистью к Прус-сии ради основного интереса общего отечества, ибо народы обык-новенно руководствуются великими инстинктами и бывают гото-вы к великим жертвам. Но никогда многочисленные династии, ныне делящие между собою Германию, не согласятся доброволь-но признать гегемонию Пруссии, так как не подлежит ни малей-шему сомнению, что такая гегемония в конечном счете положит конец их верховенству, а в последней инстанции и самому их су-ществованию. История не знает еще примера добровольного по-литического самоубийства в интересах общего благополучия, да такое явление было бы противоестественным. Всякая власть, как бы ограничена и ничтожна она ни была и хотя бы она являлась самою неправою и самою вредною на земле, стремится удер-жаться как можно дольше. Германские династии наверное не составляют исключения из этого правила, и в этом заключается препятствие, которое очень хорошо используется Россиею и Авст-риею и преодоление которого на легальной почве представляется для прусской дипломатии невозможным.
   Таким образом современное состояние Германии чревато серьезными опасностями. При всех предпосылках величия и мо-щи она в конечном счете оказывается бессильною и беззащитною против всяких внешних влияний, я мог бы пожалуй сказать -- против всякого нападения извне.
   У Германии есть страшный враг, который подобно прожорливому коршуну подстерегает ее гибель. Чтобы дать отпор этому врагу, ока нуждается в объеди-нении всех своих сил, во всем напряжении своего порыва к сво-боде, но до сих пор она тщетно стремится к этому объединению, к превращению в целостный народ: она разделена больше чем на 30 кусков, и эти части управляются таким же числом неза-висимых монархов, династические интересы которых резко рас-ходятся с общими интересами Германии. Последняя для сопро-тивления русскому натиску нуждается в единстве, ей нужна дей-ствительная и решительная концентрация, и прежде всего ей требуется живое и длительное движение для обновления своей старческой больной крови, ибо только свежие жизненные соки способны скрепить в одно живое, сильное целое ее растерзанные и вследствие длительного отделения почти омертвевшие члены. Напротив инстинкт самосохранения царствующих династий нуж-дается в покое и в сохранении или точнее в восстановлении ста-рины: всякое изменение, выходящее за рамки пустой видимо-сти, грозило бы смертью их самостоятельному существованию. Поэтому органическое единство Германии может быть создано только немецким народом, ибо только в народе имеются кровь, сок, жизнь, тогда как немецкие монархи могут в лучшем случае осуществить механическое объединение, да и последнее еще весь-ма проблематично.
   Но что же мешает, могут мне возразить, что мешает немец-ким монархам сговориться для спасения Германии? Ответ прост: их взаимное, вполне обоснованное соперничество. Сущ-ность дипломатии заключается не в доверии, а в подозрении, и никто лучше самих дипломатов не знает, как мало у них осно-вания доверять друг другу. Разговоры о бескорыстном едино-мыслии немецких правительств звучат, разумеется, очень кра-сиво, но я только спрошу: кто этому верит? Во всяком случае не сами правительства, иначе им пришлось бы игнорировать соб-ственное положение и совершенно забыть историю. Не одни Франция и Россия выросли за счет Германии; кому не известна история расширения Пруссии? Может ли например Австрия позабыть, что Пруссия в конце прошлого и в начале настоящего столетия с своекорыстным злорадством следила за постоянными поражениями Австрии от французского оружия, и что она даже воспользовалась победою Наполеона и несчастным положением австрийской монархии для того, чтобы добиться пожалования ей великим победителем в дар провинции Вестфалии? Может ли ганноверское правительство забыть, что Пруссия бросала алч-ные взоры и на Ганновер, и что в 1806 году, хотя и на короткое время, она действительно завладела им с разрешения француз-ского императора? Может ли саксонская дипломатия забыть, что тa же самая Пруссия, использовав великое общегерманское во-одушевление освободительной войны, в 1815 году захватила большую половину Саксонии? И наконец разве южно-германские правительства не поняли многозначительного намека, данного им в 1814 году оккупацией Рейнской провинции? И кто пове-рит, кто может поверить тому, что если бы этой самой Пруссии ныне снова представился случай завладеть куском Германии, то она простерла бы свою скромность до того, что не воспользова-лась бы этим случаем, что ее удержало бы от такого шага идил-лическое правовое чувство или мягкая деликатность по отноше-нию к своим германским союзникам? Кто не убежден в том, что гегемония или даже только кратковременная диктатура Пруссии в Германии должна была бы повлечь за собою постепенное ослаб-ление остальных германских монархов в пользу прусской дер-жавы, а вскоре и их медиатизацию?
   Весьма возможно, что новое расширение Пруссии за счет германской территории послужит на пользу Германии; по край-ней мере не подлежит никакому опору, что Германия могла бы тогда занять по отношению к России гораздо более независимую позицию, но столь же несомненно, что остальные немецкие мо-нархи в результате такой перемены потеряли бы много, если не все, и потому их нельзя слишком уж сильно упрекать в том, что они выказывают недоверие к Пруссии. Они гораздо увереннее чувствовали бы себя на первое время под верховною властью Австрии, ибо в настоящий момент Австрия заинтересована в защите этих монархов и их легитимных прав от свободолюбивых и объединительных стремлений германского народа, равно как от властолюбия Пруссии. Но австрийская гегемония это -- тоже осо-бая статья: во-первых Австрия -- уже не немецкая держава, ее нынешние притязания на Германию прямехонько направлены против безопасности, мощи и свободы немецкой нации -- все эти положения я постараюсь в дальнейшем доказать. Австрия стала слишком зависимою от России, в гораздо большей мере, чем Пруссия; последняя при известных условиях может еще освобо-диться от удушающей дружбы с.-петербургского кабинета, Ав-стрия же этого уже не в состоянии сделать. Кроме того она свя-зана необходимостью считаться с подавляющею массою своих не-немецких, особенно же славянских подданных, которым она дала определенные обещания. Одним словом, несмотря на свои недав-ние победы в Венгрии и Италии, она больна, она уже не движется, с прежнею свободою, ибо она поражена в самое сердце и отведала верно-убивающего яда русской помощи.
   Сверх того Пруссия столь же мало станет терпеть австрий-скую гегемонию в Германии, как Австрия терпела бы прусскую. С тех пор как Пруссия стала королевством, т. е. около 150 лет, она не переставала стремиться к тому, чтобы вытеснить Австрию из Германии и самой занять ее место. Все ее действия система-тически подсказывались этим неизменным планом и для дости-жения этой цели она, как я выше показывал фактами, не сте-снялась и не боялась ни союза с Французскою республикою и с Наполеоном, носившего тогда в высшей степени антигерманский характер, ни союза с Россиею. Даже самый Германский тамо-женный союз 19, независимо от его бесспорной и большой поль-зы для всей Германии, она направляла в таком же смысле, т. е. против Австрии. И теперь она сразу бы отказалась от всех плодов столь рассчитанной и трудной работы и от всех преиму-ществ, достигнутых ценою стольких кровопролитий и других жертв, и этим позволила бы снова воскреснуть отмирающему влиянию Австрии в Германии и согласилась бы подчиниться ее преобладанию? Подобный образ действий был бы чистейшим са-моубийством. Пруссия вынуждена остаться и продолжать идти по тому пути, на который она уже вступила, она должна высту-пать против влияния Австрии в Германии до тех пор, пока ей не удастся всецело его разрушить, она должна еще более округ-лять свои владения в Германии: в противном случае она не могла бы долго удержаться на достигнутой ею высоте.
   Пруссия далеко еще не достигла своей конечной цели; в на-стоящее время она еще находится на полпути к ней. Правда она уже возвысилась до положения первоклассной державы, но что-бы удержаться на этой высоте, она должна затрачивать неверо-ятные усилия. Этим положением она обязана не своим естест-венным условиям, а своей искусственной и, можно сказать, на-пряженной военной организации, ловкости своей дипломатии и прежде всего сильной моральной поддержке остальной Германии, которая, несмотря на свою решительную антипатию к прусскому укладу и на неоднократные разочарования, ждет еще от Пруссии в будущем своего освобождения. Ведь Пруссия насчитывает только 16 миллионов душ, в то время как Австрия -- 37 мил-лионов, Франция свыше 35 миллионов, Россия около 60 мил-лионов жителей, не говоря уже об Англии, которая кроме своего 25-миллионного населения обладает в своем островном положе-нии, в своем флоте, богатстве и торговле еще рядом добавочных элементов силы и безопасности от внешних врагов. Итак мы имеем чрезвычайно невыгодное отношение для Пруссии, причем эта невыгода даже не перевешивается благоприятным географи-ческим положением, ибо последнее, как известно, благодаря слиш-ком большой растянутости и недостаточной широте территории является в стратегическом отношении самым неблагоприятным в мире. Она также отнюдь не компенсируется особою сплочен-ностью прусских провинций, ибо, не говоря уже о ее польских владениях, узы, связующие вновь присоединенные области с прусским государством, можно напротив назвать довольно не-прочными; эти области держатся скорее механическою военною связью, но долго еще не сольются с основным ядром Пруссии посредством исторической привычки, интересов и симпатий. Кто например не знает, что Рейнская провинция и южная, гораздо большая половина Вестфалии настроены враждебно к Пруссии и тяготеют к южной Германии, что саксонцы, насильственно оторванные от своего основного ствола в 1815 году 20, радостно приветствовали бы воссоединение с последним? И никто не об-винит меня во лжи, если я заявлю, что даже в Силезии, по край-ней мере в Бреславле и за Бреславлем, настроение далеко не благоприятно Пруссии, на что имеется немало оснований -- ре-лигиозных, политических, промышленных и пожалуй даже на-циональных, распространяться о которых подробно здесь было бы не у места. Итак рассматриваемая даже с чисто материаль-ной стороны, Пруссия по меньшей мере втрое слабее России и вдвое слабее Австрии. В отдельности взятая, она не в силах про-тивостоять ни французскому, ни русскому оружию, а тем более конечно объединенным силам России и Австрии. О победах Фридриха Великого21 здесь не приходится говорить, так как во-первых подобные герои рождаются не часто, а во-вторых мощь России с тех пор необычайно возросла. Сжатая между Россиею и Австриею, Пруссия находится таким образом в постоянной опасности быть ими раздавленною и уничтоженною; положение -- чрезвычайно критическое, делающее для нее необходимым бес-престанное, в высшей степени утомительное напряжение. Извест-но также, что Пруссия расходует свыше трех частей своих ежегод-ных доходов на свои военные силы. В случае нужды Пруссия, считая ландвер обоих призывов, может пожалуй выставить армию численностью в 500.000 человек, правда огромную массу, но этим исчерпываются последние средства Пруссии: промыш-ленность и сельское хозяйство после мобилизации такой армии были бы совершенно лишены рабочих рук, и еще большой во-прос, в состоянии ли Пруссия действительно поднять такую мас-су чисто административными средствами, без народного одушев-ления и без народного сочувствия. Но известно, какими средст-вами и какими жертвами покупаются в наше время воодушевле-ние и симпатии народов.
   Из всего этого следует, что Пруссии придется много еще сде-лать для того, чтобы действительно и естественно стать держа-вою первого ранга. До сих пор она удерживалась на достигну-той высоте во-первых благодаря своей из ряда вон выходящей военной организации, во-вторых благодаря благоволению России, в интересах которой было не допускать чрезмерного возвышения Австрии, в-третьих благодаря упомянутой выше моральной под-держке Германии, которая за последнее время впрочем сильно ослабела и дальнейшее сохранение которой зависит от опреде-ленных, неустранимых условий. До сих пор Пруссия счастливо и действительно ловко лавировала между всеми подводными кам-нями, стараясь в то же время удовлетворять следующим трем условиям своего существования: она направила свое главное вни-мание на усовершенствование и усиление своей военной мощи и этим показала, что не собирается отказаться от своего основан-ного исключительно на военной силе государственного устрой-ства; она оказала России всю возможную поддержку в деле угнетения Польши и вообще присоединилась самым решитель-ным образом к реакционной политике России в Европе; но в то же время она заигрывала с германским либерализмом и с гер-манскими стремлениями к единству, стараясь выставить себя в качестве будущего восстановителя германской свободы и чести. Она так глубоко сознавала необходимость снискать симпатии Германии, что уже в 1845 году, т. е. за три года до революции, ввела у себя особый род лжеконституционализма 22.
   Теперь время выжидательной политики прошло; лавировать дальше уже невозможно, и Пруссия должна принять определен-ное решение. Уже в 1845 году Россия именно вследствие этого заигрывания Пруссии с Германией) и свободою повернулась к ней спиною и в настоящее время решительно стоит на стороне Авст-рии. Довольно долго Россия охраняла, подготовляла, подкапывалась и убеждала, теперь она хочет пожать плоды. Двинуться прямо на Германию она еще не может, -- этот плод еще слишком зелен и должен под ее незримым попечением еще созреть; но она явно решилась двинуться на Турцию, и весьма правдоподоб-но, что она желает заполучить еще гораздо большую часть пре-жней Польши. Прежде всего она должна подавить вольный дух, который так внезапно поднял голову в Европе и имел достаточ-но бесстыдства, чтобы постучаться в ворота ее собственной им-перии. С другой стороны и немецкий народ стал более бдитель-ным, он чувствует свое опасное положение и уж не дает себя об-мануть мнимыми уступками и посулами журавля в небе. Теперь он требует от своих друзей прямых, решительных действий, и ни-какою другою ценою нельзя завоевать его симпатий, его актив-ной поддержки. Таким образом налицо имеются два лагеря: с одной стороны Германия и свобода, а с другой -- Россия и Авст-рия. Пруссия должна сделать свой выбор между ними. Такою, как она есть, отъединенною она не может оставаться; она должна иметь союзников, она должна стать гораздо сильнее; ее нынеш-нее состояние не отвечает критическим требованиям времени, она должна округлиться так или иначе, а для этого ей представля-ются два пути: она должна или снова полностью столковаться с Россиею и Австриею, дабы вместе с ними предпринять частич-ный раздел Германии, причем России придется дать удовлетво-рение в Турции, Галиции и Великом Герцогстве Познанском; или же она должна решиться стать во главе германской нации про-тив России и Австрии, подкрепляя себя поддержкою всей Герма-нии, то ли опруссачив Германию, то ли сама растворившись в Германии, что в конечном счете привело бы к одному и тому же результату. Третьего пути для Пруссии не существует, а о со-гласовании первых двух сейчас не приходится и думать. Оба пути возможны, но оба несвободны также от опасности.
   Что Россия и Австрия с великою радостью примут в свой дружественный союз отпавшую от них по указанным причинам, а ныне раскаявшуюся Пруссию, это не подлежит никакому сом-нению. Этим была бы отрублена голова постепенно растущей в Германии силе и воздвигнута новая плотина против духа свобо-ды. Россия ничего так не желает, как восстановления прежнего тройственного союза, так как последний представляет основной базис, на котором основывается и развивается вся ее внешняя политика. С другой стороны, хотя Австрию отделяет от Пруссии сильная и вполне основательная антипатия, однако эта ан-типатия существовала не в меньшей степени в конце XVIII века, когда все три северные державы объединились для совместного разбоя над Польшей -- доказательство того, что взаимное со-перничество не может мешать временному соглашению, когда его требуют взаимные выгоды. Сейчас же Австрия настолько плене-на российскою дружбою и в скором времени принуждена будет заплатить за эту дружбу такими значительными жертвами, что ей ничего другого не остается, как расширить свои пределы и компенсировать себя в Италии и в Германии, а для этого ей необходимо соглашение с Пруссией и ее поддержка, ибо в таком случае Австрия будет иметь против себя не только Германию, но и Францию и Англию. Россия и Австрия сами по себе недо-статочно сильны, чтобы отважиться на принципиальную борьбу со всею Европою и в особенности с Европою, одушевленною иде-ями свободы.
   Для такой цели Пруссия может заключить особый договор с обеими северными державами, своими естественными соперни-цами, не нарушая этим своих принципов, не изменяя своей тра-диционной политики и не прекращая своей борьбы на жизнь и на смерть с Австрией. Эта борьба будет только отсрочена на более позднее время, а обе державы постараются использовать этот построенный на чисто временном интересе союз для того, чтобы объегорить друг друга и занять выгодные позиции в пред-видении неминуемого в будущем конфликта 23 . Чтобы не ходить далеко за примерами, сошлюсь на раздел Польши, который по-казывает нам, что такая политика возможна и нисколько не про-тиворечит ни природе, ни принципам, ни широкой совести прус-ского государства. Раздел Польши доказывает также, что Прус-сия может вступить на этот путь, не подвергаясь опасности со стороны Австрии и по крайней мере непосредственной опасности со стороны России. Опасность грозит в совершенно другом на-правлении: она заключается в современном настроении не только остальных германских народов, но и самого прусского народа, который выказал решительную антипатию к русско-австрийско-му принципу, который решительно хочет свободы, восстановле-ния германской независимости и чести, а в настоящее время, что бы там ни говорили и как бы ни чванились убедительною силою штыков, настроение и волю народа нельзя игнорировать. Союз между Россией, Австрией и Пруссией неизбежно бросил бы подавляющую часть остальной Германии, даже самих германских монархов, интересам которых такой союз явно угрожал бы, в объятия Франции, т. е. в объятия революции.
   Второй путь был бы для Пруссии совершенно новым. В нем имеется много притягательных сторон, но он влечет за собою опасности весьма серьезного характера. Становясь во главе Гер-мании, Пруссия этим самым немедленно объявляет войну России и Австрии, но она делает своими врагами не только их, но и всех остальных германских монархов и принуждает их искать защиты у обеих этих северных держав. Таким путем Пруссия сама высказывается за дело революции, ибо без обращения ко всему германскому народу, без поддержки Франции и Англии такой резкий поворот невозможен, а бог весть как далеко может завести эта революция! Мы видим пролог ее и теперь пережи-ваем ее первый акт, а кому не известно, как ненавидит револю-цию и как боится ее нынешняя Пруссия!
   Таким образом оба пути исполнены трудностей и опасностей, а Пруссии приходится выбирать только между ними, так как она обязательно должна округлиться, укрепиться, никаких же дру-гих средств к этому кроме указанных двух путей не существует. Она должна решиться. Недалеко то время, когда немецкий во-прос должен разрешиться тем или иным способом, сильной вну-тренней или внешней катастрофой, а, может быть, и обеими вме-сте, и горе тем, кто будет застигнут врасплох новою неизбежною бурею !
   На этом я прерываю свое изложение. Как Вам известно, я уже в течение года не читал газет 24 и потому не знаю, что про-исходит на свете. В настоящее время один год значит больше, чем десять лет в другую эпоху, а кто вздумал бы конструиро-вать историю a priori, рисковал бы впасть в серьезные ошибки. До сих пор я основывался на природе вещей, а потому не думаю, чтобы я сильно ошибался. Я хотел только показать, что Пруссия и Австрия, без взаимного соглашения которых остальные немец-кие князья вряд ли в состоянии будут создать что-либо долговеч-ное и прочное, никак не могут договориться для блага герман-ской нации, а напротив могут столковаться только во вред ей, т. е. лишь в смысле раздела Германии; что бы Пруссия ни пред-приняла, выступит ли она совместно с Россиею и Австриею" про-тив остальной Германии или же во главе Германии против Рос-сии и Австрии, ее политика неизбежно будет угрожать самостоятельности и даже существованию остальных германских ди-настий. Об особой позиции Австрии по отношению к Германии и России я еще буду иметь случай высказаться обстоятельно, и, мне думается, нетрудно будет доказать, что политика Австрии безусловно и непосредственно направлена против безопасности и против интересов германской нации, а посредственно также про-тив- самостоятельного существования германских государей. Что-бы закончить картину немецкой смуты и, простите мне это вы-ражение, немецких бед, я должен был бы сказать еще несколько слов относительно особой политики Баварии, но это завело бы меня слишком далеко, и теперь, как я думаю, я с полным правом могу повторить мое прежнее утверждение, что самая добрая воля немецких правительств, вместе взятых, никогда не в состоянии будет осуществить действительное, мощное, от русского влияния независимое германское единство.
   Только германский народ может осуществить такое единство, но и ему придется преодолеть величайшие трудности. Долго меч-тал он о своем единстве, наконец он проснулся и передал в руки своих ученейших мужей великое дело своего освобождения. По-следние собрались во Франкфурте ив качестве настоящих уче-ных не преминули сразу же испортить доверенное им святое де-ло 25. Но тогда народы Германии, части единого неорганического целого, снова поднялись и попытались собственными силами по-дать друг другу руки. Вы знаете, милостивый государь, какой им был дан на это ответ. Что последовало вслед за сим, я не знаю. Но смею сказать Вам и даже моим судьям, что картечь, которою осыпали в мае 1849 года народ в Дрездене, отхватила также кусок германского единства и мощи.
   Задавался вопрос, какой интерес может быть у иностранца, у русского в возрождении Германии. Искренность моих пожела-ний в отношении Германии взята была под сомнение; а между тем дело представляется мне столь простым, что я не могу взять вдомек, как другие его не понимают. Я уже раз заметил, и здесь снова повторяю, что прошло, давно уже прошло то время, когда судьбы народов не зависели друг от друга; они солидарны в счастьи и в горе, в прогрессе культуры и промышленности, а прежде всего в деле свободы. Свобода и величие Германии -- ра-зумеется в ее действительно немецких границах, а не вне их не в романтическом охвате тевтономанской патриотической песни26 -- составляют необходимое условие общеевропейской свободы, необходимую предпосылку освобождения России. Предрассудки и ув-лечения узкого патриотизма в настоящее время утратили всякий смысл и могут быть теперь понятны только у порабощенных на-родов, как-то итальянцев, венгерцев, поляков и других еще угне-тенных славян. Россия, хотя и погрязла в глубочайшем рабстве, не порабощена никаким иноземным народом, а напротив сама иг-рает роль угнетателя, хотя и делает это против своей воли, буду-чи принуждена к этой позорной и поистине никакой выгоды не приносящей роли с помощью кнута, и только освобождение уже угнетенных ею народов, только пробуждение и самоопределение народов, свободе коих она уже угрожает, в частности Германии, а также австрийских и турецких славян, может сломать этот кнут, первою несчастною и, должен прямо сказать, опозоренною жертвою которого она сама является. Мне кажется, что этих мо-тивов вполне достаточно для того, чтобы оправдать мое действи-тельное, искреннее горячее сочувствие преуспеянию говорящих по-немецки народов, если только это сочувствие вообще нужда-ется в оправдании.
   Ясно, что Германия уже не может долго оставаться в своем современном виде. Ее внутренний нарыв созрел, ее старые формы настолько обветшали, что никто кроме людей, лишенных смыс-ла, ничему не научившихся, ничего не забывших и никогда ниче-го не понимавших, не может о них и думать, а бушующие вокруг бури слишком всемогущи для того, чтобы она, находясь во вла-сти опасной болезни, могла быть ими пощажена. Впрочем Гер-мания издавна была тою ареною, на которой находили свое разрешение величайшие исторические вопросы, и, уже теперь охваченная всеобщим движением, она или будет счастливым кри-зисом исцелена и спасена и вскоре превратится в великую сво-бодную державу или же погибнет; сначала она будет медленно чахнуть, теряя кусок за куском свои лучшие земли в пользу наследственного врага и его союзников, а затем, как некогда Поль-ша, будет окончательно уничтожена смелым ударом или, поль-зуясь классическим и здесь пожалуй более подходящим выражением, смелой хваткой. В Германии всем известно, что этот наследственный враг есть русское государство, а теперь я должен показать, что Австрия является главным союзником России про-тив Германии.
   Для каждого древне-немецкого сердца прискорбна необходи-мость признать, что Австрия перестала быть частью Германии!
   Великие исторические воспоминания и вся германская романти-ка связаны с именем Австрии: германский император, былое гер-манское великолепие, когда имя Германии гремело в половине Европы, и романтика будущего, в сиянии которой весь покорен-ный мир уже казался лежащим у ног вновь возвеличенной Гер-мании и вторил знаменитой песне Арндта (Здесь у Бакунина описка: Arend's вместо Arndt's. Бакунин явно имел в виду не баснописца Леопольда Аренда, а Э. М. Арндта, автора патриотических песен (см. ком. 26 к "тому документу).).
   Прискорбно народу проснуться всего только 35-миллионным после того, как в течение столь долгого времени он воображал себя нациею в 70 миллионов! Отпадением же Австрии затрагиваются не только грезы, но и интересы более важного характера и более действительного значения: судоходство по Дунаю, т. е. вся южно-германская тор-говля, торговля с Италией, Адриатическое море, а вместе с ним и половина германского флота, целая половина германского су-доходства -- великолепное будущее! Более того, эта великолеп-ная, миром овладевающая Германия, будучи не в состоянии вслед-ствие своей злосчастной раздробленности оградить свою собст-венную неприкосновенность, привыкла с 1815 года при всех из-вне грозящих опасностях рассчитывать только на Пруссию и Австрию, рассматривать их как единственных хранительниц от всяких вражеских напастей; и в этом распределении охранитель-ных обязанностей величайшая и бесспорно тягчайшая доля до-ставалась Австрии; Австрия должна была противодействовать растущему могуществу России, мешать дальнейшему проникно-вению ее в Турцию, освободить устья Дуная от ее господства; взамен она должна была открыть врата Востока для германских интересов, германского политического влияния и торговли, помо-гая им укрепиться в этой столь важной части света, на которую с некоторых времен обращено главное внимание всей европей-ской политики. А теперь Германии приходится отказаться от всех этих преимуществ, от этой защиты, от этой помощи!
   Замечательно, что австрийская помощь и австрийская охрана от России никогда не существовали в действительности, а лишь и фантазии немецких мечтателей. Не говоря уже об участии Ав-стрии в ограблении Польши, кто способствовал завоеваниям Ека-терины II в Турции, и вместе с нею даже предпринял, а напо-ловину и осуществил первый раздел этого государства? Авст-рийский император Иосиф II. Разве царь Павел не был вплоть до 1800 года союзником Австрии? Между 1800 и 1815 годами Австрия сама находилась в очень затруднительном положении, И это может служить для нее извинением в том, что в продолжение этого периода она не могла лучше защитить Турцию от рус-ских посягательств; но в 1815 году она снова обрела свободу дви-жений и все свое могущество, теперь она могла повернуть свою политику против России и вправе была в таком случае полностью рассчитывать на активную поддержку Англии. Почему же Авст-рия этого не сделала? Почему она стала вернейшим союзником России? Почему она терпела русские захваты в Турции (1829 г.) и Польше (1831 г.)? А разве теперь она не привязана душой и телом к России? Разве она не делает всего того, что хочет Россия? Разве она не поддерживает Россию в Молдавии и Валахии? Разве она не предает ей и не закрепляет за нею устья Дуная, которые должны были быть немецкими? И кто может сомневаться в том, что она купила себе русскую помощь в Венг-рии только обещанием слепо подчиниться русской политике в Турции? Это ли поступки первой н сильнейшей хранительницы Германии?
   Собственно уже с Вестфальского мира Австрия начала отде-лять свою политику от интересов Германии. С 1806 года и 1815 года она совершенно перестала быть немецкою державою. Ее место заняла Пруссия.
   Стоит только взглянуть на карту: на 38 приблизительно мил-лионов подданных австрийская монархия едва насчитывает 8 миллионов немцев, -- и эти 8 миллионов должны были онеме-чить остальные 30 миллионов? Дело шло, пока австрийские вла-стители были одновременно и германскими императорами, шока они носили на голове блестящую римскую корону, пока они могли опираться против друг друга ненавидевших и не прекращавших бесконечной взаимной борьбы славянских, мадьярских, валаш-ских и итальянских племен на если и не очень компактное, то все же кое-как удерживаемое единство 25 миллионов немцев: тогда перевес был на стороне немцев, а различные австрийские народы, частью покоренные оружием, частью приобретенные по договорам и избирательным капитуляциям27, были постепенно принуждены склониться перед преобладающим влиянием Германии. Ныне же отношение изменилось в обратную сторону: теперь немцы стали меньшинством, а остальные 30 миллионов, как всякий мог убе-диться в этом за последние два года, далеко еще не были онемечены.
   Вместо объединенной силы, насчитывающей около 25 -- 30 миллионов немцев, в настоящее время имеется только раздроб-ленная, податливая чуждым влияниям Германия, а вместо Рим-ской империи на севере возникла страшная и угрожающая, на-зывающая себя славянской держава с 60 миллионами населе-ния, неудержимо притягивающая к себе 16 миллионов живущих в Австрии славян. Вправе ли еще нынешняя Германия надеять-ся на то, что ей удастся онемечить эти ненемецкие я никогда не бывшие немецкими народы?
   Я здесь совершенно отвлекаюсь от вопроса права. Я не спра-шиваю, будет ли такое предприятие соответствовать понятиям о свободе или справедливости, общим интересам человечества, -- я ставлю только вопрос о средствах и о возможности его осу-ществления. Неужели же ненемецкие народы в Австрии действи-тельно настолько слабы, настолько полностью лишены самостоя-тельности и собственной силы, что ими можно помыкать по ус-мотрению? И не имеет ли каждый из них за исключением мадьяр крепкую точку опоры и притяжения за пределами австрийской монархии: ломбардо-венецианцы -- Италию, славяне -- Россию! Вы разрешите мне, уважаемый господин [защитник], сделать краткий обзор этих народностей. Я начну с Ломбардии.
   Не приходится тратить много слов там, где история уже из-рекла свой приговор. Кто после событий последних двух лет мо-жет еще сомневаться в том, что итальянцы Ломбардо-венециаяского королевства 28 ненавидят австрийское иго, что они со всею энергиею и страстью южного темперамента стремятся к объеди-нению с общим итальянским отечеством, тот заранее твердо ре-шился не видеть самых очевидных фактов и не слышать самых не-отразимых аргументов. Ломбардцы доказали даже больше, чем это: они показали в марте 1848 года, как свободолюбивый и пат-риотически настроенный народ может без оружия побить и вы-гнать из прочно укрепленных позиций армию в сто, в тысячу раз более сильную. Это -- славнейшее деяние в летописях свободы, это -- блестящий факт, которого никакою софистикою не зама-жешь и никакою заматерелою во лжи и пресмыкательстве диа-лектикою не заговоришь. Эта победа далее доказала, что в слав-ной борьбе приняли участие и этим выказали свою волю к осво-бождению от австрийского рабства и к слиянию с Италиею не одни только города, как утверждали некоторые консервативные германские газеты, но и сельское население, крестьяне, а значит и весь ломбардский народ. Правда ломбардо-венецианское на-селение благодаря предательству итальянских спада (Военачальников, военщины.) снова под-пало под прежнее рабство, правда его вожди снова подверглись преследованию, изгнанию, смертной казни, повешению и расстре-лянию по судебным приговорам или, что еще гораздо хуже, за-ключению в австрийских тюрьмах. Но право же все это -- жал-кие аргументы против проснувшегося сознания народов! Свобода питается кровью своих мучеников, и чем больше число павших за нее героев, тем вернее, мощнее и блистательнее ее будущее. Пер-вый крупный шаг сделан: ломбардский, итальянский народ прос-нулся, он действительно ощутил свое живое единство, никакие песни сирены не в состоянии больше погрузить его в старый сон, и из его оплодотворенной пролитою кровью земли восстанут но-вые, лучшие вожди.
   Чтобы удержать Ломбардию, Австрия должна была бы унич-тожить всю Италию, подчинить ее своему игу; ибо до тех пор, пока будет существовать независимая от Австрии Италия, все симпатии, интересы, чаяния и пожелания ломбардо-венецианского населения будут естественно обращаться к ней; до тех пор, пока будет существовать Италия, ломбардо-венецианцы никог-да не примирятся с ролью подножия для ненавистной австрий-ской силы или германского краснобайства. Для достижения своей цели Австрия с 1815 года применяла в Италии совершенно ту же самую политику, которая так удалась русскому кабинету в Гер-мании -- политику, которая может быть сформулирована в сле-дующих немногих словах: при помощи их собственных прави-тельств деморализовать народы, разделять, обессиливать их И, усыпляя, приводить в рабство. Кто не знает истории австрий-ского влияния в Турине, в мелких итальянских княжествах, в Риме и Неаполе, в котором это влияние, как известно, старатель-но поддерживалось русским кабинетом? Прошу Вас, милости-вый государь, прошу моих судей позволить мне при этом слу-чае сделать следующее маленькое замечание.
   Факты, о которых я говорю и о которых я здесь просто упо-минаю, известны, они достовернее официальных фактов; всякий, к какой бы партии он ни принадлежал, должен признать их истинность, по крайней мере перед своею совестью, если таковая у него имеется. Какие только средства не употреблялись под вли-янием Австрии и России итальянскими правительствами против итальянского народа, для того чтобы навеки удержать его в со-стоянии .незрелости? Ложь, лицемерие, растление, жестокие убий-ства, расслабление воли, денежный подкуп, застращивание, угро-за нищетою, сеяние суеверий, поповское умопомрачение -- сло-вом все, что в состоянии придумать на пагубу и несчастье наро-дов хитрейший и отвратительнейший иезуитизм, не забывая при этом и самих иезуитов. Стоит только напомнить о неаполитан-ских лаццарони 29, которые под руководством камарильи 30 и по-пов во всех великих кризисах неаполитанского королевства иг-рали решающую роль. Эта пагубная политика, с 1815 года слиш-ком хорошо известная под названием Реставрации31 и Священ-ного Союза32, распространилась не только в Италии, не только в Австрии, Польше и России, но и по всей Европе. Я не наме-реваюсь огласить списки грехов за последние 35 лет и напом-нить все позорные деяния, которые под официальным покровом совершались во всех концах Европы. Я сам со страхом отступаю перед тем зловонием, которое может явиться в результате такого копания в гнилом, хотя и недалеком прошлом, и не хочу еще более раздражать своих и без того раздраженных противников, подставляя им зеркало. Я хочу только слегка осветить природу этой реставрации.
   После напряженного и лихорадочного сна средневековья ев-ропейские народы впали в мертвенную апатию, которую можно назвать золотым веком абсолютизма. Целиком погруженные в ие-зуитские или пиетистские мудрствования, они, казалось, утрати-ли всякую силу, всякое живое побуждение, можно сказать -- да-же самую тень свободного человеческого сознания. В течение этого периода упрочилась европейские монархии, с неограниченною властью царствовали государи над безжизненными, рабскими мас-сами, помыкая ими по своему усмотрению, деля их между собою, грабя и продавая их, как будто бы эти народы только на то и существовали, чтобы служить низшим орудием власти и чувствен-ных вожделений для немногих привилегированных семейств, как будто гордость и жизнь государей обусловливались (У Бакунина здесь описка: сказано "bedient" вместо "bedingt".) поруганием и смертью народов (В доказательство я сошлюсь на классическое произведение ваше-го превосходного немецкого историка Шлоссера "История XVIII века"33. Почти все страницы этого 8 -- 9-томного сочинения наполнены рассказом о княжеских сатурналиях к о порабощении народов. (Примечание М. Баку-нина).). Просвещение XVIII века, порожденная им Великая Французская Революция, а позднее победы Наполео-на пробудили наконец народы от их гибельного сна. Они про-снулись к новой жизни, к самостоятельности, к свободе, к нрав-ственности; повсюду дали себя почувствовать новые запросы, но-вые потребности; родился новый мир, мир человеческого самосо-знания, человеческого достоинства (У Бакунина неразборчивое слово), короче сказать, родилось само человечество в самом священном и глубоком смысле этого слова, величайшая и единственная цель всякого общежития и "сей истории. До того народы были разделены, часто восстанов-лены и враждебно настроены друг к другу благодаря нелепым и искусственно привитым предрассудкам. Теперь они почувствовали потребность в взаимном сближении; правильный инстинкт под-сказал им, что великая цель их освобождения, их очеловечения, к которой они все стремятся, может быть достигнута только объ-единением всех сил. Так постепенно сложилось общеевропейское движение, которое, то зарываясь далеко вглубь, то снова проры-ваясь на поверхность в виде какого-либо громкого деяния, способствуемое успехами общей культуры, особенно же непрестанно растущим расширением промышленности и торговли, незримо, но мощно сплотило все враждебные народы в один великий не-раздельный организм и постепенно создало среди них ту соли-дарность, которая составляет характернейший признак, основную черту новейшей истории. Вы догадываетесь, уважаемый господин [защитник], что я имею в виду либерализм, который я прошу не смешивать с либерализмом нашего времени, так как последний представляет лишь безжизненный труп первого. В ту пору либе-рализм был еще полон свежей силы и жизни; он еще не выполнил своего великого предназначения, будущее принадлежало ему; он мог немного потерять, выиграть же мог все, поэтому он не стра-шился еще никакого движения и был еще чрезвычайно далек от той столь же эгоистичной, сколь и глупой мизантропии, до ко-торой ему суждено было в конце концов опуститься как вслед-ствие своего старчества, так и вследствие достижения им своих специфических целей. В то время он верил в человечество, стоял в оппозиции и сильно способствовал просвещению, эмансипации и даже возмущению масс. Для противоборства этому вновь пробужденному духу, для удушения этого нового мира человечно-сти и свободы в его колыбели был в 1815 году заключен между всеми царствующими династиями Европы пресловутый Священ-ный Союз, который стремился не более, не менее как к возвра-щению народов в рабство, к мертвечине XVII и XVIII веков, к старому безнравственному варварству, и который был не чем иным как перманентным заговором объединенной дипломатии Ев-ропы против цивилизации, против прогресса, против благосостоя-ния и чести человечества (Я не думал, чтобы здесь следовало приводить доказательства: ко-му же неизвестна эта печальная история Реставрации? Но если бы потребо-вались доказательства, то я сошлюсь на письма Берне34 и на собственное знание моих судей, а если этого покажется мало, то на самые консерватив-ные германские газеты 1848 года с февраля по май, например на "Всеобщую Аугсбургскую Газету" (Примечание М. Бакунина).).
   Это так называемое дело реставра-ции, этот по-видимому только в шутку окрещенный именем "свя-щенный" союз, лишь надорванный, но не разорванный июльскою революциею, просуществовал до 1848 года, и я вероятно не очень сильно ошибусь, если выскажу предположение, что сейчас снова работают над его восстановлением.
   Итак, милостивый государь, во всех цивилизованных стра-нах, как Вам очень хорошо известно, существуют законы, строго карающие преступника, который совращает малолетнего приме-ром, наставлением или другими средствами; но разве преступле-ние, выражающееся в погублении целых народов, держании их во тьме и втаптывании их в грязь, не является в тысячу раз бо-лее тяжким, более возмутительным и более наказуемым, чем пре-ступление против одного ребенка? Или же преступление переста-ет быть таковым, когда оно из низших областей жизни подни-мается в просвещенные сферы официальной деятельности? Или же по отношению к сильным мира сего не существует правосу-дия?
   Гнев божий -- конечно фикция, но народный гнев не яв-ляется таковою. Над положительным правом, милостивый госу-дарь, стоит более высокое право истории, и последнее страшно мстит за попранное достоинство народов. А тогда говорят, что народ еще недостаточно созрел для свободы! Как будто бы при данной системе он когда-либо может созреть, как будто бы эта система не рассчитана как раз на то, чтобы не дать ему никогда созреть, и как будто бы существует другая система воспитания к свободе помимо самой свободы. И тем не менее, несмотря на эту систему затемнения, несмотря на все старания -- и какие старания! и поддержанные какими страшными, сильными средства-ми! -- несмотря ни на что, европейские народы за последние три года показали, что они хотят свободы, что они достойны свободы и даже что они умеют завоевывать свободу, когда им не предоста-вляют ее добровольно. Ядовитые испарения умирающего мира могут еще втечение некоторого времени заволакивать небосклон, но жгучее солнце свободы скоро разгонит эти тучи.
   Мое замечание оказалось более длинным, чем я хотел. Теперь я возвращусь к Италии и Австрии.
   Натура народов оказалась сильнее того яда, которым ее поили в течение 35 лет. Вопреки всем стараниям Австрии уничтожить Италию последняя сильна и здорова. Энергия и пыл, с которыми она поднялась в 1848 году, повергли в изумление даже ее врагов и превзошли все ожидания. С такою Италиею Австрия никогда не справится, даже в том случае, если Франция и впредь будет по-прежнему держаться чудовищной политики своего русофильствующего президента, что представляется совершенною невоз-можностью. Серьезнейшие и важнейшие интересы Франции не позволяют ей допускать перевес австрийского могущества в Ита-лии, и недолго еще будет все более проникающийся демократи-ческими настроениями французский народ равнодушно взирать на страдания и угнетения прекрасной соседней страны. В скором времени -- позволю себе сделать предсказание -- Италия будет независима и свободна, а ломбардо-венецианское королевство со-ставит часть свободной Италии назло всем австрийским и рус-ским штыкам -- я говорю "русским штыкам", так как не подле-жит никакому сомнению, что Россия всемерно будет поддержи-вать итальянскую политику Австрии. Ибо главное ее стремление сводится к тому, чтобы передвинуть центр тяжести австрийского могущества от Турции к Италии и Германии.
   Нет поэтому никакой надежды на то, чтобы Италия когда-либо стала немецкою. Остаются мадьяры, галицийские поляки и остальные славяне, не говоря уже о валахах, которые в Авст-рии не имеют большого политического значения, т. е. в целом население примерно в 22 -- 23 миллиона, столь же мало поддаю-щихся онемечиванию.
   Начну с Галиции, ибо эта провинция подобно Ломбардии при-надлежит еще к тем, на которые ненасытный аппетит германских шовинистов притязает сравнительно мало. Но ведь подобные притязания были бы слишком смешны, так как за исключением императорских чиновников, кучки лавочников -- по большей ча-сти евреев, говорящих по-немецки, но также и по-польски, в Га-лиции нет ни одной немецкой души. Как эта провинция стала австрийскою, известно; известно также, какие жестокие сред-ства применялись австрийскою политикою для удержания своей власти над этою провинциею, и несколько зазорно признать эту политику немецкою. Правда и в самой Германии имелось доста-точно добродушных людей, тайком радовавшихся "великому со-циальному разрыву", который резня 1846 года должна была вызвать между крестьянами и дворянами. Надеялись, что дво-рянство, напуганное этою кровавою демонстрациею, откажется наконец от своих стремлений к восстановлению единства Польши; с другой же стороны рассчитывали навеки привязать крестьян к австрийской монархии, а через нее и к Германии. В обоих отно-шениях глубоко ошиблись: дворяне и горожане Галиции а массе столь же страстно желают восстановления польской отчизны, как и прежде. Надо совсем не знать поляков, чтобы сомневаться в этом: нужно было бы перебить всех поляков, мужчин, женщин и детей, чтобы положить конец этим стремлениям, и если позор-ная, варварская демонстрация 1846 года 35 принесла кому-либо пользу, то не Германии и не Австрии, а одной только России. Галицийская аристократия, которая до тех пор была достаточно непатриотична для того, чтобы поддерживать добрые отношения с венским двором, сразу отвернулась от него и открыто начала заигрывать с петербургским двором. Уже в 1846 году появи-лись польские брошюры, которые совершенно открыто говорили, что всякая надежда на восстановление свободной и независимой Польши с помощью Европы отныне должна быть признана неле-пою, что немцы являются гораздо злейшими противниками поль-ской национальности, чем даже русские, и что поэтому необхо-димо хотя бы на некоторое время отказаться от русофобства и всяких дальнейших планов и помышлять только о воссоединении польских провинций, доставшихся Австрии и Пруссии, с Царст-вом Польским под владычеством России (Имеется в виду письмо маркиза А. Велепольского к гр. Меттерниху (см. комментарий 45 к настоящему документу).
   Известно также, какой неодинаковый прием оказан был в Кракове в 1846 году русским и австрийским войскам: русских встретили почти с радостью -- явление, которое уже тогда вызвало некоторые неприятные трения между австрийским и рус-ским офицерством. Мне не приходится говорить о том, что поль-ская демократия сильно боролась с такою переменою настроений в пользу России, но что она была чрезвычайно желательна для русского кабинета, и насколько ему позволяла это его деспотиче-ская природа, он старался использовать ее к своей выгоде: бе-жавшим тогда из Галиции в Царство Польское дворянам было оказано всякое покровительство, -- разумеется постольку, по-скольку они не принимали участия в тогдашнем восстании; на-против тарновские крестьяне, посмевшие перейти границу Царст-ва Польского, были избиты плетьми. Я уже старался объяснить, почему русское правительство не могло и не может последовать австрийскому приему: крестьянское восстание в Царстве Поль-ском неизбежно вызвало бы такое же восстание в Литве и в Рос-сии, а этого правительство правильно боится больше всего. Кроме того не так легко возбудить восстание крестьян против дворян-ства в Царстве Польском, где крестьяне, хотя еще и лишены соб-ственности, но почти свободны, настроены гораздо более патрио-тично, чем в Галиции, живо помнят еще о революционных боях 1831 года, в которых принимали участие, и ненавидят русское господство, хотя бы из-за рекрутчины. Таким образом, делая из невозможности добродетель, Россия в 1846 году выступила пе-ред лицом Австрии в качестве защитницы преимуществ и прав той части польских помещиков, которые оставались чужды поли-тике, и попыталась использовать эгоизм галицийского дворянства в своих интересах. Впрочем не один только эгоизм, но и другие чувства и соображения нашли свое выражение в упомянутых вы-ше брошюрах.
   Если бы поляки действительно когда-либо пришли к убежде-нию, что им для восстановления своей отчизны нечего больше ожидать от справедливости, понимания и симпатии более свобод-ных народов Европы, если бы им пришлось отказаться от мысли добиться своего освобождения от преобладающего русского мо-гущества, то все, все они были бы тогда одушевлены единственным желанием: объединиться под скипетром России для того, чтобы обратить против Германии накопившуюся вековую жаж-ду мщения.
   Это -- не мечта, милостивый государь, не пустое воображе-ние, а действительная, угрожающая опасность, и я говорю об этом с такою уверенностью потому, что я имел случай лично ознакомиться с чувствами, настроениями и стремлениями поляков. Они конечно ненавидят русскую тиранию, они ненавидят русских как ее орудие и открыто выражают эти чувства, так что поляк по-всюду известен как наследственный враг России. Но в глубине своего сердца они ненавидят своих немецких владык с еще боль-шею силою, и немецкое иго для них еще более ненавистно: оно оскорбляет, возмущает их национальную гордость еще намно-го больше, чем русское.
   Причина этого чрезвычайно проста: поляки - славяне. В рус-ском они ненавидят просто орудие, а не его природу, так как их собственная природа при некоторых отличиях представляет из-вестное родство с нею, несмотря на различие тенденций и не-одинаковость образования, а также несмотря на все историко-политические антипатии. Русский говорит на очень сходном языке, почти на их собственном: они нередко понимают друг друга с полуслова, так как основная окраска, основной тон их житейских воззрений как в высших классах, так и в народе являются од-ними и теми же. Несходство и расхождение в религиозных поня-тиях, равно как и в области интеллигентской мысли наблюдаются часто, так как поляк более склонен к религиозной мечтательно-сти и мистицизму и обладает большею силою воображения и фантазии, русский же практичнее; но в естественных порывах сердца и во всем том, в чем непосредственно проявляется сила природы, они почти неразличимы друг от друга. Русский и по-ляк друг друга уважают 36. Совершенно иным является отноше-ние поляка к немцу. Немец поляку глубоко чужд, его натура ему даже антипатична, все его существо, его образ жизни, его при-вычки, его неистощимое терпение, равно как его самодовольство, его космополитический, направленный исключительно на зарабо-ток ум, а с другой стороны его безмерное, всепоглощающее тру-долюбие, которое под покровительством немецких правительств захватывало все больше и больше почвы в польских областях, следовательно самые его достоинства представляются поляку или смешными или враждебными. Одним словом это -- отношение добродетельного и педантичного, несколько сухого и сурового школьного учителя -- ибо немцы в Великом Герцогстве Познанском (1848 год) показали свою суровость -- к сангвиничному, нетерпеливому и несколько беспорядочному юнцу. Но если по-думать, что в Великое Герцогство Познанское и в Галицию по-сылались не самые добродетельные и честные школьные учителя, и что немцы в этих провинциях по большей части были представ-лены самым космополитичным народом в мире, а именно оне-меченными евреями 37 или, что еще гораздо хуже, чиновниками и чиновничьими семьями, то легко будет дополнить эту картину.
   Поляк чувствует по отношению к своему немецкому власти-телю не только ненависть, но и, употребляя наиболее мягкое вы-ражение, пренебрежение, и в этом чувстве поляк оказывается на-стоящим славянином. Этим я затрагиваю в высшей степени чув-ствительный и щекотливый пункт, уважаемый господин [защит-ник], и охотно обошел бы его молчанием, если бы только он не имел такого большого, серьезного политического значения, -- а именно ненависть к немцам и презрение к ним, которыми одина-ково проникнуты все славянские племена: русские, поляки, чехи, моравы, силезцы и словаки, все южные славяне не только в Ав-стрии, но и в Турции. Эти чувства подобны могучему инстинкту, который ими всеми владеет и образует между ними нерасторжи-мую, хотя и чисто отрицательную связь. На этой антипатии сла-вян к немцам зиждется весь план русского панславизма 38.
   Должен ли я говорить Вам, что я со своей стороны в выс-шей степени не сочувствую этой антипатии, поскольку она на-правлена против всей немецкой нации, а не только против немец-ких притеснителей? Вы это знаете, а в следственных актах Вы найдете доказательства тому, что я рьяно против нее боролся. Не говоря уже о несправедливости такого чувства, мне не требо-валось уроков, данных событиями последних двух лет, чтобы знать, что расовая ненависть между славянами и немцами может и должна была повлечь за собою самые печальные последствия для общего дела человечества и свободы, равно как для блага обеих рас. Но что могут сделать усилия одного человека, даже целого ряда отдельных лиц против столь могучею, вкоренивше-гося, исторически обоснованного чувства, охватившего массу 80 миллионов славян? Ибо эта ненависть к немцам не является вне-запною вспышкою преходящего гнева и не свалилась с неба; она порождена историческими событиями, питалась бесконечным рядом оскорблений, несправедливостей, притеснений и жестоких страданий и в течение нескольких столетий созрела и преврати-лась в действительный факт, (Эта ненависть столь велика, что слово "немец", одинаково произ-носимое на всех славянских языках, считается у всех без исключения на-родов этого племени величайшим ругательством. Слабее всего эта антипатия выражена у русских, но и у этого народа, который является наиболее космополитичным из всех славян и имеет меньше всех их оснований нена-видеть немцев, она все-таки существует и, как я уже выше указывал, при случае поддерживается правительством, несмотря на то, что у него на служ-бе состоит так много немцев -- обстоятельство, немало способствующее под-держанию и упрочению этой немцефобии. Состоящие на русской службе немцы, без сомнения лучшие царские слуги, всячески стараются скрыть свое немецкое происхождение и обычно разыгрывают самых пламенных руса-ков. Нет ничего смешнее, когда слышишь, как такой немецкий чиновник в России ругает немцев и на сквернейшем русском языке клянется "вели-ким Союзом русским" -- в известных случаях излюбленный оборот в офи-циальных кругах. (Примечание aвтора.), который словами и писаниями может быть в известной [мере] 39 поколеблен, но разрушен может быть только историческими делами, уничтожен и прекращен мо-жет быть только актами справедливости и свободы. Ведь в кон-це концов немцы должны же признать, что как они ни гуманны по своим представлениям и по всему своему воспитанию, но до сих пор они во всех своих отношениях к другим народам высту-пали в качестве величайших притеснителей: в Италии, против по-ляков, против остальных славян. Повсюду, куда они приходили, они приносили с собою рабство. Конечно они действовали просто в качестве орудия своих правительств; но ведь такое же оправ-дание может привести и русский, так как и он также был и до сих пор остается не чем иным как орудием своей деспотической человеконенавистнической власти. И наконец у русских еще не было Франкфуртского парламента, который по собственному по-буждению декретировал противное договорам и оскорбительное для национального чувства включение Великого Герцогства Познанского [в состав Германии] 40 и радостно приветствовал побе-ды Радецкого над населением Ломбардии, боровшимся за свою свободу, не говоря уже об австрийских славянах, которых он при-знавал естественными слугами имеющей еще быть им создан-ной немецкой нации. Правда, эта вопиющая несправедливость первого немецкого парламента была вполне перевешена благодар-ственным адресом, посланным немецким консервативным, кажет-ся даже аристократическим, берлинским обществом бану Елачичу в то самое время, когда тот в пражской "Славянской Липе" пи-сал, что "он со своими кроатами пошел на Вену и принял уча-стие в бомбардировке и штурме этого города не потому, что там происходило революционное брожение, а только потому, что он был местопребыванием немецкой партии" (Это письмо было в то время широко известно и упоминалось в большинстве газет.)
   В Германии только демократы признавали свободу остальных народов условием сво-ей собственной свободы, и поскольку это от них зависело, спо-собствовали ей, и им одним, как я думаю, суждено окончательно победить злосчастную, но не совсем безосновательную ненависть славян к немецкой нации. Последние события, показавшие сла-вянам, что они от падения немецкой Вены и поражения мадьяр в Венгрии, которому они сами содействовали, не только ничего не выиграли, но напротив ускорили гибель их собственной моло-дой свободы, а с другой стороны уяснившие немцам, что вклю-чение Великого Герцогства Познанского [в состав Германии] и кровавое подавление освободившейся Ломбардии были не чем иным как первыми шагами к возвращению всей немецкой нации под иго старой неволи, -- эти события, говорю я, вероятно не пройдут совершенно бесследно для обеих рас. А теперь я снова возвращусь к полякам.
   Эта антипатия ко всему немецкому присуща полякам в та-кой же мере, как и остальным славянам. Среди народных масс, не исключая и галицийских крестьян, она настолько преобладает и выступает настолько открыто, что нужно сознательно закры-вать глаза, чтобы ее не замечать. Попробуйте сказать галицийскому крестьянину, что он -- немец; его энергичный ответ по-кажет вам, как оскорбительно для него такое наименование. На-против у образованных классов это чувство обыкновенно отодви-гается в глубину сердца влиянием искусственного образования и живет там, будучи часто даже неосознанным, но редко совершен-но подавленным. Пока поляки надеялись, что им удастся отвое-вать свою свободу от России с помощью Германии, они старались подавлять в себе эту врожденную антипатию. Теперь же они на-чинают замечать, что немецкое владычество гораздо более опас-но для их национальности, чем даже русское. Русские по край-ней мере не денационализируют Польшу, напротив, так как они сами обладают меньшим образованием, то, приходя в соприкос-новение с поляками, они многое перенимают у них, и все стара-ния петербургского правительства ввести русский язык в Царстве Польском обычно приводили лишь к тому, что русские чиновни-ки сами научались польскому языку и через несколько лет пре-бывания там в конце концов предпочитали говорить по-польски. Таким образом о русификации Польши не приходится и ду-мать. Напротив германизация ее представляется гораздо боль-шею опасностью по той причине, что орудиями ее являются не только правительственные мероприятия, но и могучее действие сильно распространившейся во все стороны культуры и прежде всего неутомимое, всепоглощающее немецкое трудолюбие и не-мецкая промышленность. Поляк же охотнее перенесет самые же-стокие мучения, чем даст себя онемечить: мысль о превращении в немца для него столь невыносима, что он для избежания этой опасности тысячу раз предпочтет броситься в объятия России.
   Немцу нелегко будет понять возможность такого акта от-чаяния. У немца много разума, но мало страсти; он никак не может понять страстности славянской натуры. Немец, собст-венно говоря, -- космополит, что для ближайшего будущего мо-жет оказаться большим достоинством, но для настоящего време-ни это качество является источником слабости, так как оно отни-мает у немецкого народа одно из сильнейших побуждений к кон-центрации. Только свобода, только новое, так сказать религи-озное, одушевление общечеловеческим правом в противовес вну-треннему и внешнему, особенно же русскому деспотизму, только могучие моральные и духовные интересы демократии в состоянии объединить немецкий народ и дать ему политическое единство; но этого не может сделать его национальное чувство, которое слишком слабо и едва существует. За последнее время немец мно-го мудрствовал о своей национальности, но мало ее ощущал; до сих пор он чувствовал себя как дома повсюду, где ему хорошо жилось, даже там, где он испытывал в остальных отношениях невыносимый гнет, если только он мог честным путем зарабаты-вать свой трудовой хлеб: не только в Америке, но и в России. Немецкие колонии существуют в южной России, даже в Сибири, даже в Испании, в Греции; весь мир покрыт теперь немецкими колониями, не ставши от этого немецким, так как немецкий на-род наряду с почти безграничной способностью к экспансии не обладает почти никакою способностью к концентрации. Как уже сказано, это -- в одно и то же время достоинство и слабость: достоинство для будущего, вероятный демократический дух ко-торого явно ведет нас к полному слиянию всех национальных про-тиворечий в чистой среде общечеловеческого, а в ближайшее вре-мя европейского общества; и слабость для настоящего времени, когда движущая и связующая сила узкого патриотизма пока еще не заменена в достаточной мере никакою другою.
   Почти во всех отношениях, особенно же в этом пункте славя-нин есть антипод немца. Для него национальное чувство стоит превыше всего, даже выше свободы; а за любовью к своей соб-ственной отчизне следует у него расовое чувство: независимость и могущество всего славянского мира пред лицом чужих, особен-но же немецких притязаний и захватов. Трудно представить се-бе, с какою упорною страстью славянин держится за эти чув-ства; для них он готов пожертвовать всем, для них он в случае нужды способен ринуться под власть самой жестокой тирании, если только она не будет носить немецкого имени. Они состав-ляют его религию, его суеверие, ибо славянин в отличие от нем-ца весь состоит из чувства и инстинкта. Мышление приходит к нему лишь после ощущения, а часто в своей чистой форме и вов-се не приходит; славянин почти не знает, что значит размыш-лять: его поступки, хорошие или дурные, почти всегда вытекают из цельности его натуры. Что эта натура столь же мало совершен-на, как и натура немца, понятно само собою, и я отнюдь не на-мерен возвеличивать ее за счет последней. Славянин обладает всеми недостатками и достоинствами, каких нет у немца; и то, что он с такими задатками легко может, если только заранее не примет предохранительных мер, сделаться орудием гнетущего де-спотизма, русским кнутом против Европы и против себя самого, должно было бы быть ясным всякому, даже если бы события последних двух лет не оправдали в столь грустной форме этих опасений. Таким образом я вовсе не намерен пускаться здесь в апологию славян; я просто констатирую здесь резкое различие между немецкою и славянскою натурами как в высшей степени важный и бесспорный факт, который должен служить основою для моих дальнейших рассуждений.
   Из всех славян одни только поляки за последние два года боролись в рядах защитников свободы. Позже я постараюсь вы-яснить, что парализовало свободолюбивые стремления осталь-ных славянских народов, а часть этих народов бросило даже под стяг абсолютизма. Здесь я хочу только заметить, что поляки в отношении освободительного движения поставлены по-видимому в более благоприятное положение, чем остальные славяне, ибо в то время, как продвижение революции в Европе угрожает или точ-нее якобы угрожает совершенно уничтожить национальную само-стоятельность этих последних, восстановление польской незави-симости -- по крайней мере так надеется и думает еще подавляю-щее большинство поляков -- обеспечивается успехами революции. "Немцы, -- говорят другие славяне, т. е. чехи, моравы, силезцы, словаки, южные славяне, -- немцы, -- говорят они, -- станут нас угнетать тем сильнее, чем более свободными они сами будут ста-новиться; их свобода будет нашим рабством, их жизнь -- нашею смертью; они захотят насильно нас онемечить, а это для нас бо-лее невыносимо, чем самое отвратительное рабство, и даже хуже смерти". "Немцы, -- говорят напротив поляки, -- волей-неволей будут принуждены даровать нам свободу для того, чтобы в каче-стве живой стены выставить нас против русского засилья: их собственная безопасность заставит их даровать нам свободу"-Этим самым, очень хорошо обоснованным аргументом могли бы в конце концов утешиться и остальные славяне; но их положе-ние более запутано н не так легко поддается пониманию, как по-ложение поляков: число тех немцев, которые могут представить себе Германию без Польши, которые даже считают освобожде-ние Польши абсолютным условием германской свободы и сочув-ствуют полякам, чрезвычайно велико; напротив число тех, ко-торые могут представить себе Германию без двух третей Богемии и Моравии, чрезвычайно ничтожно. Этих славян слишком уже привыкли считать принадлежностью Германии, а к этому присоединяется еще теория округления: говорят, что Богемия врезается клином в сердце Германии, и при этом не помышляют о том, что опасность станет гораздо более серьезною, если этот клин превратится в русский клин.
   Отсюда ясно, почему каждый поляк является сторонником революции, и почему даже такие люди среди поляков, которые по своему происхождению, богатству, воспитанию и привычкам кажутся предназначенными к тому, чтобы быть самыми консер-вативными среди консерваторов, да и выступали бы в качестве таковых, если бы родились в другой стране или в независимой Польше, теперь выступают в качестве крайних вольнодумцев и даже относятся благожелательно к тенденциям демократии. От революции, от демократии они ждут освобождения своего оте-чества из-под иноземного ига, а лучшие и них настолько любят свою отчизну, что действительно готовы пожертвовать ради ее возрождения своими личными привилегиями и даже своими пред-рассудками. Я далек от желания утверждать, что все польские демократы являются демократами только потому, что видят в демократии средство к восстановлению Польши; я говорю только об известной части их и очень хорошо знаю, что главная масса польской эмиграции и молодежи в самой стране искренно и, так сказать, со своего рода религиозным воодушевлением склоня-ется к демократическим взглядам. Жуткая история Польши со времени ее первого раздел до нашей эпохи была весьма суровою но вместе с тем весьма поучительною школою законченного де-мократического воспитания, какой конечно не прошел ни один народ на земле. Очищенная своими вековыми страданиями как бы огнем, Польша с неутомимою выдержкою, с беспримерным и непоколебимым героизмом боролась против своей трагической судьбы, ни разу не отчаялась в своей будущности и этим завое-вала себе великие права на эту будущность. Это -- бесспорно са-мая свободомыслящая, одаренная в максимальной степени элек-трическою движущею силою славянская страна, и в качестве та-ковой она призвана играть крупную роль среди славян, вероят-но даже возглавить их борьбу -- не против России, а против русского деспотизма, рука-об-руку с русским народом.
   И несмотря на все это попробуйте взять сто самых свободо-мыслящих поляков и задать им следующий вопрос: предполагая, что Германия никогда не признает Польшу независимою стра-ною, что бы они предпочли: сделаться немцами и в качестве та-ковых пользоваться свободными демократическими учреждения-ми, разумеется при условии, что с этого момента они отказы-ваются от всякого польского обособления и признают себя нераз-дельною составною частью германского отечества вроде Эльзаса во Франции, или же подпасть под суровое русское иго? По мень-шей мере девяносто из ста, а вероятно и все сто, не задумываясь ответят, что они предпочитают русское владычество, как бы же-стоко оно ни было. Ибо самый решительный польский демократ все-таки остается всегда поляком, а в качестве поляка -- славя-нином, ни один же славянин никогда не решится сделаться нем-цем. В качестве русского подданного он остается по крайней ме-ре славянином, а так как все русское государство представляет чисто механическую машину, которая вследствие постоянно и не-избежно возрастающей нагрузки рано или поздно должна раз-лететься на куски, он вместе с тем сохраняет надежду на то, что со временем станет свободным поляком -- надежда, которая пу-тем воссоединения всех польских провинций под единым, на пер-вое время хотя бы под жестоким русским владычеством, беско-нечно много выигрывает в смысле перспектив и обоснованности.. Тогда Польша стала бы единым целым, а русское правительство, которое уже не в состоянии подавить непрекращающееся брожение умов и мятежные традиции даже в нынешнем небольшом Царстве Польском, в еще меньшей степени сумеет помешать мо-гучему и в своих действиях неподдающемуся учету подъему поль-ского духа, который явится неизбежным результатом объедине-ния растерзанных членов этой неумирающей страны 41.
   Но мне могут возразить, что эгоизм, личные интересы поль-ского дворянства наверное не дозволят ему променять гуманное прусское господство на жестокое русское. Эгоизм? Я вовсе не собираюсь игнорировать его влияние в людских делах; но с дру-гой стороны со мною согласятся, что существуют могучие стра-сти, которые по временам охватывают целые народы, способны даже заставить их подняться выше своих временных интересов, и что любовь поляков к своей несчастной отчизне, их горячий порыв, их неутомимое стремление к ее восстановлению составля-ют именно такую страсть. И если бы в истории не существовало никакого другого примера, то Польша служила бы доказательством этой истины, -- доказательством, которое длится вот уже целое столетие и с каждым годом не только не ослабевает, но на-против приобретает все больше энергии и величия; я имею в виду эту непрерывно растущую массу польской эмиграции, по большей части землевладельцев, т. е. поставивших и до сих пор еще про-должающих ставить на карту не только свою жизнь, но и то, что в наш век ценится дороже жизни, а именно свое имущество; это множество жертв, населяющих австрийские, русские и прусские тюрьмы, равно как и Сибирь, и украшающих собою русские и ав-стрийские виселицы. Но к чему перечислять дальше?! Кто не знает, что Польша ежегодно поставляет богатую жатву мучени-ков, дабы этим самым как бы возвестить миру, что она далеко еще не сдалась?
   Но и с точки зрения его личных интересов эта замена при-несет польскому дворянству лишь самые ничтожные убытки, а галицийскому дворянству прямо-таки никаких. "У кого есть день-ги, тому везде хорошо", -- говорит старая и очень правильная пословица; поэтому галицийские аристократы и плутократы на-верное будут так же хорошо чувствовать себя под властью само-держца всероссийского, как и под австрийским владычеством. Ведь с конституцией, обещанною в 1848 году Галиции наряду с остальными странами Австрии, дело наверное будет обстоять не очень то блестяще, да в конце концов зачем этим господам конституция? Конституция их редко устраивает, так как у них в распоряжении имеются совершенно иные средства для удов-летворения своих личных интересов. Напротив под властью Рос-сии они могут обрести успокоение в весьма важном для них во-просе, а именно под защитою русского правительства, покуда у него еще останется сила, они будут обеспечены от тарновских сюрпризов и коммунистической пропаганды австрийских чинов-ников. Что же касается патриотической части галицийского дво-рянства, то и она ничего не потеряет: как уже сказано, австрий-ская конституция, если таковая и будет существовать, не может быть не чем иным как обманчивым миражом, лжеконституциею. Австрия в своем нынешнем состоянии не может при наилучших намерениях предоставить своим народам какие-либо серьезные права, и эта конституция ни в коем случае не будет благоприят-ствовать восстановлению Польши, единственной цели всех поль-ских патриотов. И я не вижу, чем немецкие и австрийские бом-бардировки, осадные положения, экзекуции, военно-полевая юсти-ция, обыкновенные и чрезвычайные уголовные суды, тюрьмы и виселицы гуманнее русских. Совершенно иначе обстоит дело в Великом Герцогстве Познанском. Там управление бесспорно в тысячу раз гуманнее и либеральнее, чем в Царстве Польском. Эта провинция не отрезана от Европы; помещики, образованное со-словие пользуются там всеми преимуществами и удобствами ци-вилизации европейских стран, а этим сказано немало. Но как раз в этой провинции ненависть к немцам сильнее, чем где бы то ни было, потому что опасность онемечения здесь больше, чем в другом месте. За последние два года эта ненависть настолько усилилась, что немец, не живущий в самом Великом Герцогстве, едва ли может составить себе о ней представление. Дворянство и народ в этом чувстве вполне солидарны. Апрельские и майские события 1848 года 42, неслыханная грубость немецкого и еврей-ского населения, франкфуртский декрет об инкорпорации 43 оста-вили в сердцах познанских поляков непримиримое раздражение, которое рано или поздно прорвется либо при помощи германской революции, либо при помощи России. Я сам, уважаемый госпо-дин [защитник], вскоре после этих событий, после бомбардиров-ки Кракова, Праги и Лемберга, которая, как Вы знаете, вскоре последовала одна за другою и вместе с тем послужила прелюдиею к бомбардировке Вены 44, я сам имел часто случай спорить с раз-ными поляками из Познани и Галиции, с большою горячностью утверждавшими, что у них не остается никакого другого выхода кроме ожидания и даже призыва русской помощи и перехода под власть России; и смею Вас уверить, что если бы в то время рус-ской политике заблагорассудилось выкинуть панславистское зна-мя, то не только немецко-польские провинции, но наверное и подавляющее большинство австрийских славян с расовым бешен-ством обрушились бы на живущих среди них немцев.
   Я не говорю, что все поляки держались того же мнения. Ко-нечно в обеих провинциях было много польских демократов, ко-торым это лекарство казалось наводящим на размышления и даже более опасным, чем сама болезнь, но они оказывались всегда в меньшинстве, и как раз те, кто самым решительным образом вы-ступал против этого и на мой взгляд чрезвычайно пагубного те-чения, часто в горьких, почти отчаянных выражениях жаловались передо мною на то, что немцефобия и руссомания сделались на-столько преобладающим настроением в Великом Герцогстве Поз-нанском, особенно среди народа собственно, среди крестьян, что прихода одного русского полка с дозволением бить немцев и ев-реев было бы достаточно, чтобы превратить всю прусскую Поль-шу в русскую Польшу 45.
   Совсем иным было тогда положение, а значит и настроение народа в Галиции. Народ только в 1848 году добился оконча-тельного освобождения от барщины и других обязательных ра-бот и денежных повинностей в пользу помещиков, ему ни в ка-кой мере не угрожало насильственное онемечение, а потому у него не было никакой причины быть недовольным. Известно, как ав-стрийское правительство сумело обработать галицийского мужи-ка: землевладельческое дворянство имело на него феодальные и, должно признаться, чрезвычайно обременительные для крестья-нина права, очень похожие на те, которые ныне существуют еще в России; оно жило потом бедных крепостных и таким образом держало их в вечной нищете. Такое отношение, что бы ни гово-рили в его защиту поклонники старого, золотого, патриархаль-ного уклада, было противоестественно, в высшей степени неспра-ведливо, для обоих классов гибельно и не могло служить источ-ником любви и взаимного доверия между обращенным в вьюч-ный скот народом и его праздными господами. Это чувство-вала также просвещенная часть галицийского дворянства, кото-рая постепенно привлекла к своим более правильным взглядам большинство помещиков. С 1831 г. не проходило почти ни одно-го года, чтобы галицийское дворянство во всеподданнейшей петиции не просило разрешения изменить это положение и освобо-дить народ от его тягот: без высочайшего соизволения монарха в этом самодержавном государстве такой реформы нельзя была осуществить; это было бы государственною изменою. Известно, что этого дозволения никогда дано, не было. Австрийское прави-тельство имело свои особые виды; оно хотело не смягчить, а усугубить ненависть мужика к дворянству, -- с какою целью, мне не приходится разъяснять: она слишком ясна, -- и нужно признать, что австрийское правительство шло к своей цели чрез-вычайно умело и добилось ее. В то время как поневоле угнета-тельское дворянство принуждено было обременять бедный народ работою, в то время как оно отвечало перед правительством за уплату крестьянами налогов и поставку рекрутов своим имуще-ством и своей личностью, благодаря чему, как это само собою разумеется, оно становилось для народа еще ненавистнее, пра-вительство учредило особых чиновников для охраны прав народа от дворянства именем императора (Лет 12 тому назад в России захотели ввести аналогичный институт: был учрежден особый вид сельской полиции для посредничества меж-ду крестьянами и помещиками. Но так как отношения в России резко от-личались от галицийских, и этот институт дал прямо противоположные результаты. Он только усилил ненависть народа к правительству, и рус-ский мужик ничего так не боится, как этого варварского и дорогостоящего посредничества. (Примечание М. Бакунина.)
   Для бедного, темного, вдо-бавок обработанного иезуитами мужика все угнетение шло от дворянства, а освобождение и надежда -- от императора. Такое фальшивое и натянутое положение неизбежно должно было до-водить лучших и либеральнейших помещиков до самых возму-тительных поступков, а что среди них имелись и такие, которые угнетали народ в силу дурной привычки и эгоистических наме-рений, это было в природе вещей, ибо ничто не портит так че-ловека, как предоставленная ему возможность порабощать дру-гого человека. Но, как мы видим, главное зло заключалось в упорно проводимой политике венского кабинета, который в 1846 году не преминул пожать плоды своей жатвы. Отставной солдат Шеля, чудовищный вожак тарновской резни, которая своею каннибальскою жестокостью приводит на память самые мрачные и позорные дни человеческой истории и даже оставляет за собою столь охаянные сентябрьские дни Дантона, Шеля по-лучил тогда в награду за доблесть и верность медаль и пожиз-ненную пенсию от австрийского правительства, этим отличием признавшего себя вдохновителем галицийских зверств перед всем миром 46. Дело, которому нет имени и которое так долго подготовлялось этим правительством, совершилось. В смущении от испуга и нечистой совести, в которое австрийское правитель-ство ввергнуто было краковским восстанием и, надо правду ска-зать, очень плохо проведенною подготовкою к восстанию в Галиции, оно выпустило свою последнюю и вместе с тем самую опасную мину, -- самую опасную не столько для тех, в кого эта мина была пущена, сколько для того, кто ее пустил; ибо для того, чтобы расшевелить крестьян, австрийские чиновники не останавливались ни перед какими посулами; не только освобож-дение от всякой барщины, но и раздел помещичьих имений были от имени императора обещаны всем тем, кто примет участие в избиении дворянства. Но как можно было сдержать эти обеща-ния, раз не считали даже целесообразным отменять барщину? Уже в 1848 году усердие обманутого народа в отноше-нии императора и его чиновников заметно убавилось, когда новая буря заставила наконец на этот раз еще более испу-гавшееся правительство весною этого рокового года провозгласить отмену всех принудительных работ и других повинностей. В этом году галицийский крестьянин сделался свободным, совер-шенно независимым землевладельцем, но вместе с тем резко из-менилось его отношение к дворянству и к императорским чи-новникам. Дворянство сохранило только право и средства делать ему добро, и в большинстве случаев оно этого хочет. Вся поли-цейская служба, собирание податей и особенно ставший за пос-ледние два года столь обременительным рекрутский набор оста-лись теперь в ведении одних чиновников; всякий гнет исходит от них, т. е. от императора, коего представителями они являются, и уже не дворянство, а император представляется отныне естест-венным врагом народа. Уже в конце 1848 года стало заметно сближение народа с дворянством и растущее недоверие его к чи-новникам; пройдет еще несколько лет, и придется признать, что тарновский эксперимент не принес никакой пользы, а только вред и срам австрийскому правительству. Для всякой монархии, особенно же для такой, как Австрия, опасно играть с демокра-тическим оружием, оно легко ранит неопытную руку, а ранение его смертельно.
   Но чтобы вернуться к своему предмету, я должен здесь за-метить, что половина жителей Галиции, русины, по языку и обычаям весьма родственны живущим в России малороссам, при-надлежат в большинстве к греко-униатскому, но в значительной степени также к греко-православному вероисповеданию, что их духовенство в течение многих лет с крайним упорством и выдерж-кою -- с упорством и выдержкою, вообще присущими русской политике, -- обрабатывается русскими духовными эмиссарами, попами и монахами, и что среди этого духовенства даже суще-ствует уже весьма сильная русская партия. Все это -- неопровер-жимые факты, с очевидностью доказывающие (если это еще нуждается в доказательстве), что Россия имеет виды на Галицию. А теперь я оставлю Галицию с тем по-моему достаточно обосно-ванным предсказанием, что если австрийская и прусская части Польши не получат в скором времени своей свободы от немецких мероприятий, если им перед лицом России не будут развязаны руки для борьбы за восстановление Польши в полном объеме. то в скором времени они обе подпадут русскому владычеству и в русских руках превратятся в весьма опасное орудие против Гер-мании. Что от этого выиграет Германия, о том я предоставляю подумать самим немцам.
   Та же опасность, хотя и не столь непосредственно, угрожает немецкой нации со стороны остальных славян. Они будут либо независимыми и свободными, либо русскими. В первом случае они будут выступать против русского деспотизма в союзе с при-миренною дружественною Германиею; а во втором случае они будут самыми непримиримыми врагами Германии. Что это не произвольно придуманная, а действительная, на бесспорных фак-тах основанная дилемма, я попытаюсь теперь доказать.
   (На этом рукопись обрывается).
  
   No 542. -- В комментарии к No 541 мы говорили о той подробной защитительной записке, которую Бакунин готовил для своего адвоката Ф. Отто, с своей стороны составлявшего записку в саксонский апелляционный суд, которому предстояло рассмотреть дело Бакунина и его сотоварищей по дрезденскому восстанию. Не написанная к сроку (октябрь -- ноябрь 1849 года), записка не могла попасть в суд первой инстанции, но продолжала видимо писаться для суда второй инстанции, куда осужденные обжаловали приговор. Когда именно Бакунин начал ткать эту записку, трудно уста-новить с полной точностью (вряд ли это могло иметь место раньше конца ноября 1849 года), но во всяком случае она продолжала писаться в февра-ле -- марте 1850 года. Так как адвокат, нуждавшийся для составления своей второй записки в фактических сообщениях Бакунина, торопил своего подзащитного, то последний, отложив в середине марта в сторону растя-нувшуюся защитительную записку, набросал для Ф. Отто ту короткую записку от 17 марта, которая напечатана у нас под No 541). Судя по письму к А. Рейхелю от 7 апреля 1850 года (см. No 543), Бакунин продолжал писать свою большую записку и в апреле, но она все-таки осталась неза-конченною. Была ли рукопись ее у Бакунина отобрана крепостным началь-ством или же она стала ненужною вследствие окончания следствия, неиз-вестно, но, как сообщает Чейхан (цит. соч., стр. 99 -- 100), в нюне 1850 года защитительная записка Бакунина через посредство австрийского посла графа Куфштейна была саксонским военным министерством на время пе-редана австрийской военно-судной комиссии. расследовавшей дело в Праге, с тем чтобы с нее была снята копия. Но австрийская следственная комис-сия не озаботилась снятием этой копии, а просто приложила оригинал к протоколам по делу Бакунина, связанному с заговором в Чехии. Позже эти протоколы были сданы на хранение военному министерству в Вене (В Вене эти протоколы были временно предоставлены в распоряжение проф. Грюнберга, но он не мог узнать из них о существовании защити-тельной записки.)
   Там записка в течение многих лет оставалась погребенною и недоступною иссле-дователям. Не знали даже о ее существовании. Правда, в "Исповеди" име-ется фраза, которая могла бы навести на мысль о наличии такого докумен-та. А именно на стр. 87 -- 88 первого издания сказано: "я мало знаю Рос-сию, и что знал об ней, высказал в своих немногочисленных статьях и бро-шюрах, а также и в защитительном письме, написанном мною в крепости Кенигштейн". Однако внимание читателей "Исповеди" на этом не останавливалось. А когда была найдена в 1920 году опубликованная мною в первом издании тома I моей книги о Бакунине краткая защитительная записка, т. е. письмо Бакунина к Ф. Отто от 17 марта 1850 г., то это письмо и было принято за ту защитительную записку, о которой Бакунин говорит в приведенном месте "Исповеди", а данное им в этом письме обещание до-ставить адвокату продолжение записки было признано неисполненным.
   Записка Бакунина пролежала в австрийском архиве до распадения мо-нархии Габсбургов в результате мировой войны. После того дело Бакунина в числе других документов, до Чехия относящихся, было передано новому государству Чехо-Словакии и ныне находится в архиве военного ми-нистерства в Праге. Отсюда и извлек ее молодой чешский историк Вацлав Чейхан, опубликовавший ее в приложении к своей книге "Бакунин в Че-хии", вышедшей в 1928 году в Праге. (Dr. Vaclav Ceychan -- "Bakunin v СechБch", стр. 95 -- 189). Из этой именно книги, а вовсе не с оригинала и заимствовал ее В. Полонский,, напечатавший ее русский перевод, далеко не свободный от пропусков и ошибок, в NoNo 6 и 7 "Каторги и Ссылки" за 1928 год. Мы сделали новый перевод с немецкого текста, напечатан-ного в книге Чейхана.
   Оригинал этой записки на немецком языке (латинскими буквами) су-ществует в двух видах: 1) в виде тетрадки, содержащей предварительные наброски записки, и 2) в виде начисто переписанного Бакуниным экземп-ляра, занимающего 26 страниц большого формата. Чейхан опубликовал полностью чистовик записки, который мы и даем здесь в переводе. Что же касается черновика, то он отличается от чистовика лишь в стилистическом отношении; в случае более серьезных различий Чейхан в примеча-ниях приводит и текст черновика. Наиболее существенные из этих разно-чтений приведены и у нас.
   Кстати озаглавлена записка "Meine Verteidigung. An Herrn Advokat Franz Otto", т. е. "Моя защита. Господину адвокату Францу Отто", как и переведено у нас. Заглавие Политическая исповедь" придумано произвольно В. Полонским.
   Эта записка Бакунина, равно как и короткое письмо его к Ф. Отто, важны как существенное дополнение и корректив к "Исповеди", написанной для Николая I в Петропавловской крепости. В основном и главном все эти документы совпадают, что придает значительную степень достоверности сообщаемым в них фактам. Но между ними имеется и немаловажное разли-чие. Во-первых в последним из них, именно в "Исповеди", слышится не-которая нотка усталости и разочарования, тогда как в первых замечается больше бодрости, свежести и веры в близкое возобновление революцион-ного движения. Конечно в разочаровании, выражаемом "Исповедью", мно-го деланного, притворного: как известно, Бакунин обманывал николаевских жандармов в расчете, что таким путем ему удастся скорее вырваться на свободу и снова приняться за революционную работу. Но вместе с тем при-ходится допустить, что с одной стороны долговременное мыкание по тюрь-мам австрийским, саксонским и российским не осталось без известного влияния на настроение Бакунина, а с другой -- и это главное -- нараста-ние реакции и убывание шансов на скорое возобновление революции к моменту писания "Исповеди" выяснились гораздо сильнее, а это, разумеется, не смогло не оказать своего действия на самочувствие узника. Во-вторых разница между документами той и другой группы заключается в том, что в первых двух Бакунин обращается к европейской публике, преимущест-венно демократической, а в третьем -- к русскому царю, вследствие чего в них выпячены различные по существу моменты. Обращаясь через голо-вы своих немецких судей и адвоката к европейской демократии, Бакунин в письмах к Ф. Отто старается выяснять перед нею свои заветные полити-ческие стремления и рассеять существовавшие в некоторых ее кругах на его счет предубеждения Вот почему Бакунин в этих документах посильно затушевывает свой панславизм и наоборот подчеркивает свою ненависть к царизму, свои симпатии к полякам и европейской демократии вообще, " частности и в особенности свое сочувствие борьбе немецких демократов за освобождение и объединение Германии. Напротив в "Исповеди" Бакунин, приспособляясь к господствовавшей в русских дворянских и официальных кругах идеологии, выпячивает свою антипатию к немцам, свой русский пат-риотизм и славянские чувства, договариваясь до разглагольствований о "гнилости Запада", т. е. до взглядов, которых он вообще вовсе не разделял. Не следует впрочем забывать, что все эти документы одинаково, хотя и в различной степени, писались из-под палки, сиречь в тюремных камерах, потому в них надлежит внести поправки сообразно этой обстановке их со-ставления.
   1 Следствие против Бакунина велось уголовным отделением Дрезденского городского суда. Показания его перед саксонской следственной комис-сией, оригинал которых находится в деле о Бакунине, хранящемся в Го-сударственном дрезденском архиве, опубликованы частично в русском пареводе В. Полонским в No 7 54 "Пролетарской Революции" за 1926 год (стр. 166 -- 226). Здесь напечатаны протоколы допросов с 3 августа 184 по 28 февраля 1850 года. Замечательно, что ряд вопросов предлагало" Бакунину немецким судом по просьбе российского посольства, причем не-мецкие чиновники ничуть не постеснялись увековечить это свидетельство своего холопства в следственных протоколах. Другая часть допросов Ба-кунина, связанная с дрезденским восстанием, опубликована тем же лицо" в No 27 "Красного архива" (стр. 162 -- 188). Здесь мы имеем протокол" допросов от 14 мая по 20 октября 1849 года. Все эти допросы перепеча-таны во втором томе "Материалов для биографии Бакунина", стр. 112 -- 184..
   2 Бакунин повидимому имеет здесь в виду свою встречу с попом Алимпием Милорадовым на пражском славянском съезде (см. ниже в "Испове-ди").
   3 По сообщению В. Бурцева в "За сто лет" такой случай произошел с молодым духобором Лямсом, посаженным за оскорбление Серафима в ду-ховную тюрьму. На самом же деле у Бакунина речь идет не о молодом духоборе, прибывшем из Саратовской губернии, а о сорокалетнем крестья-нине Улеаборгской губернии Петре Лямсе, беспоповце, фанатике, слу-жившем работником у извозчиков, ударившем Серафима в его доме во вре-мя официального приема 11 августа 1839 года. По приказу Николая I Лямс, очень смело державшийся на допросах, был административно поса-жен, но не в духовную тюрьму, а в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где и умер в 40-х годах. Замечательно, что Бурцев ссылается на тот самый источник, из которого мы и заимствовали эти сведения, но в который он видимо не заглянул: мы имеем в виду заметку М. М. -- "Петр Лямс" в "Русской Старине" 1875, сентябрь, стр. 204 -- 209.
  
   Серафим, в мире Степан Васильевич Глаголевский (1757 -- 1843) -- митрополит Новгородский, Петербургский, Эстляндский и Фин-ляндский; с 1813 член синода; с 1821 получил новгородскую и петербург-скую епархии, которыми правил в течение 24 лет. Вместе с Аракчеевым, архимандритом Фотием и т. п. возглавлял реакционную партию; вел борьбу с мистиками, масонами, либералами и пр., способствовал закрытию Биб-лейского общества; во время восстания 14 декабря 1825 года выходил крестом увещевать инсургентов, а затем во время суда над декабристами настаивал на применении к ним смертной казни.
  
   4 Вся предыдущая характеристика внутреннего состояния николаевской России совпадает иногда буквально с тем, что говорится по этому же по-воду в бакунинской брошюре "Русские дела", напечатанной в третьем томе настоящего издания.
  
   5 Иринарх, в миру Яков Дмитриевич Попов (1790 -- 1877) -- рус-ский церковный деятель; кончил Петербургскую духовную академию; с 1817 г. пострижен в монашество; 15 сентября 1836 г. назначен епископом в Ригу, где пытался обратить эстов и латышей в православие. Пробыл на этом посту до конца 1847 года, когда был переведен в Острогожскую епар-хию (Воронежской губернии); позже был епископом вологодским и киши-невским В 1845 г. возведен в сан архиепископа; в 1866 -- 67 был рязан-ским архиепископом. Известен как проповедник.
   6 "Journal des Dеbаts" -- старая французская газета, основан-ная 29 августа 1789 Бодуэном, типографом Национального Собрания, для печатания отчетов о его заседаниях. С 1799 превратилась в настоящую по-литическую газету. В 1805 захвачена Наполеоном I, который отдал ее в руки своих полициантов и сам в ней сотрудничал. Во время первой Рестав-рации ее владельцы Бертэны вернули газету себе, но во время Ста дней она снова попала в руки бонапартистов, а в период второй Реставрации снова стала на сторону Бурбонов. Умеренно-либеральная с сильным консерватив-ным оттенком, газета выражала настроения крупной цензовой буржуазии и во время Июльской монархии защищала правительственную политику. Во время февральской революции 1848 года поддерживала генерала Кавеньяка, душителя парижского пролетариата; во время Второй Империи оказы-вала бонапартовскому правительству слабую оппозицию, а после сентябрь-ской революции 1870 года примкнула к консервативной республике, защи-щающей интересы крупных собственников. Продолжает существовать и те-перь в виде мало-распространенной вечерней газеты, утратившей былое влияние и вытесняемой реакционною бульварною прессою демагогического пошиба.
   "Allgemeine Zeitung" ("Всеобщая Газета") -- немецкая поли-тическая газета умеренно-либерального направления, основанная в 1789 го-ду в Штутгарте И. Коттою. Запрещенная вюртембергским правительством, она в 1803 перекочевала в Ульм, в 1810 в Аугсбург, где оставалась до 1882 года (отсюда ее название "Вс. Аугсбургская Г."), -- это была эпоха ее расцвета, -- а с этого года перенесена в Мюнхен. Переменив мно-го издателей, она с 1912 до 1914 года выходила в Берлине только один раз в месяц. В свое время в ней сотрудничали выдающиеся немецкие ли-тераторы. в том числе Г. Гейне, Берне, Гуцков и др.
   7 Титул, который носил до смерти дофина ("Людовика XVII") буду-щий французский король Людовик XVIII, восстановленный на престоле союзными монархами в 1815 году.
   8 Вторая коалиция против французской республики составилась в 1799 году В нее вошла Англия. Россия Турция, Австрия и Неаполь. Она была разрушена победою Наполеона I при Маренго, за которую последо-вали в 1801 и 1802 Люневильский и Амьенский трактаты.
   9 "Битвою трех императоров" (австрийского, русского и французско-го) прозвали французские солдаты сражение 2 декабря 1805 под Аустерлицем. где Наполеон I на голову разбил соединенные армии австрийцев и русских. "Лотарингец" означает здесь австрийского Императора Франца II, ввиду того что габсбургский дом, владевший Австро-Венгрией, был в последнее время габсбурго-лотарингским, каковым он стал благодаря бра-ку герцога лотарингского Франциска III с Марией Терезией, императрицей австрийской (в 1745 г).
   10 Калишские маневры были устроены в 1835 году под Калишем Ни-колаем I. Здесь собрано было много русских войск, всего около 54.700 че-ловек, и царь встречал своего верного союзника и друга, прусского короля Фридриха-Вильгельма III, который с своей стороны назначил для участия в маневрах около 4.800 человек. Решено было таким путем ознаменовать "ту дружественную связь между войсками российскими и прусскими, коей следствием были: для войск сих -- неувядаемая слава, для Европы -- мир и независимость", т. е. разгром революции. Подготовка к маневрам шла с июля, а состоялись они с 5 по 10 сентября в присутствии царской семьи и ряда немецких князьков. В память этой контр-революционной монархиче-ской демонстрации был сооружен под Калишем особый памятник.
   11 Бистром, Карл Иванович (1770 -- 1838) -- русский генерал, выд-винулся в боях против Наполеона I, в 1825 был назначен командующим всею пехотою гвардейского корпуса, а в 1837 -- помощником командира гвардейского корпуса.
   12 Гентц, Фридрих (1764 -- 1832) -- немецкий публицист, пруссак, продажная натура, за деньги служил монархам против свободы, писал пам-флеты против французской революции, за которые ему платили правитель-ства Австрии и Англии; с 1802 перешел на австрийскую службу и с 1812 стал другом и советником Меттерниха; играл немалую роль на Венском конгрессе, продавая свои услуги французам и англичанам; позднее редак-тировал все акты германской реакции, в частности Карлсбадские постанов-ления и т. п.
   13 Пальмерстон, Генри Джон Темпль, виконт (1784 -- 1865) -- английский государственный деятель, дипломат, с 1807 член парламента; сначала примыкал к тори, перешел затем на сторону вигов и в 1830 стал министром иностранных дел, повсюду стараясь распространить влияние английского капитала и для этой цели используя растущий в разных стра-нах либерализм. Несколько пошатнул свое положение быстрым признанием государственного переворота Луи Бонапарта. В 1855 премьер-министр и один из главных виновников Восточной войны. После покушения Орсини на Наполеона III внес из угодничества перед французским императором в 1858 билль о заговорах, возбудивший во всей Англии величайшее негодо-вание. Его политика вызывала ненависть К. Маркса, который даже подозре-вал Пальмерстона в продажности в пользу петербургского кабинета, что впрочем вряд ли может быть доказано.
   14 "Портофолио" (Port[o] folio) -- основанное в 1835 году Дави-дом Уркартом издание дипломатических актов российского правительства. разоблачавшее захватнические планы царизма и произведшее повсюду боль-шое впечатление.
   Под "Пентархией" Бакунин очевидно разумеет вышедшую в 1839 г. в Лейпциге в издании Виганда книгу анонима "Die europДischе Pentarchie", (стр. VI+442), написанную в духе восхваления внешней политики рос-сийского царизма. Впоследствии было установлено, что автором книги яв-ляется Гольдман (1798 -- 1863), саксонский выходец, немецкий публицист, прозванный за свою книгу, наделавшую в свое время большого шума, "Пентархистом", одновременно бывший русским надворным советником и ди-ректором полиции в Варшаве. Под Пентархией вообще разумеется со-юз пяти держав, образовавшийся после наполеоновских войн и состоявший из России, Англии, Франции, Австрии и Пруссии; эта пентархия (т. е. пятидержавие) играла руководящую роль в Священном Союзе и следовательно в европейской политике того периода вообще. Она распалась после Веронского конгресса 1822 года.
   15 Речь идет о браке между дочерью Николая I, Марией Николаевной (1819 -- 1 876), и герцогом Максимилианом Лейхтенбергским (1817 -- 1852), отцом которого был пасынок Наполеона I, Евгений Богарне, сын императрицы Жозефины от первого ее брака. Свадьба состоялась 14 июля 1839 года (см. Маркиз де Кюстин -- "Николаевская Россия", Мо-сква 1930, стр. 81 ел.).
   16 Ламартин, Альфонс (1790 -- 1869) -- французский поэт и поли-тический деятель, в литературе сантиментальный романтик, в политике уме-ренный либерал. В 1847 выпустил "Историю жирондистов", представляю-щую апологию этих выразителей буржуазного либерализма. Из монар-хиста Ламартин постепенно развился в бледно-розового республиканца.
   Примкнув к революции 1848 года, вошел в качестве министра иностран-ных дел во Временное правительство, фактически возглавив последнее. Фразер и мастер по напусканию тумана, он сыграл роковую роль, усыпляя внимание мелкобуржуазных и даже рабочих масс Парижа, создавая пере-дышку, которую крупные помещики и капиталисты использовали для на-копления сил и для перехода в наступление против трудящихся масс. После этого буржуазия отвернулась и от самого Ламартина. Сближение послед-него с генералом Кавеньяком, палачом парижского пролетариата, оконча-тельно подорвало популярность недавнего кумира мещан. После государ-ственного переворота Луи Бонапарта отошел от политической деятельности и умер в нужде.
   17 Это предсказание Бакунина не оправдалось: как известно, 2 декабря 1851 года президент республики Луи Бонапарт произвел государственный переворот, а через год объявил себя императором под именем Наполеона 111.
   18 Моле, Луи Матье, граф (1781 -- 1855) -- французский политиче-ский деятель консервативного направления, беспринципный охотник за вы-соким положением. Крупный чиновник Первой Империи, он был возведен Людовиком XVIII в пэры и голосовал за казнь своего недавнего соратника маршала Нея. Несколько раз был министром (морским, ин. дел) при Рестав-рации и Июльской монархии. В 1836 и 1837 составил два консервативных министерства, находившихся под личным воздействием Луи Филиппа, и в 1839 был низвергнут коалициею Тьера, Гизо и Одилона Барро, после чего палата была распущена. Был депутатом Учредительного и Законодатель-ного собраний в 1848 -- 1851 гг. и принял участие в протесте против го-сударственного переворота Луи Бонапарта. С 1840 года был членом Фран-цузской Академии.
   19 Германский (собственно северо-германский) таможенный союз был основан с 1834 года и объединял 18 германских государств во главе с Пруссию, подготовляя таким образом грядущее политическое объединение Германии под прусской гегемонией.
   20 За поведение саксонского короля во время наполеоновских войн Вен-ский конгресс отобрал у него значительную часть территории и передал ее Пруссия ("прусская Саксония").
   21 Фридрих II, прозванный Великим (1712 -- 1786) -- прус-ский король с 1740 года, способствовал усилению Пруссии как своею коло-низационною политикою, так и войнами с Австрией, Францией, Россией; при разделе Польши присоединил к Пруссии значительные территории.
   22 Бакунин имеет в виду половинчатые уступки требованиям буржуа-зии, выразившиеся в согласии Фридриха-Вильгельма IV на то, чтобы ланд-таги (провинциальные собрания вроде наших земских) собирались каждые два года, а в промежутках между ними действовали "соединенные комис-сии" от каждого ландтага с правом совещательного голоса. Впрочем пер-вый же опыт с этими комиссиями кончился неудачно: они отказались ут-вердить заем до представления ям точных сведений о состоянии финансов" после чего были отправлены по местам.
   23 Пророчество Бакунина оправдалось: в 1866 издавна назревавшая война между Австрией и Пруссиею за гегемонию в Германии разразилась и закончилась поражением Австрии и исключением ее из Германского Союза, а через 5 лет после того Пруссия, разгромив Францию, объединила осталь-ные германские государства вокруг себя и под своим главенством.
   24 Находясь в заключении, Бакунин не мог получать газет, вышедших после 3 мая 1848 года, так как ему дозволялось получать только газеты, вышедшие не меньше чем за год до совершения им преступления, в котором он обвинялся, т. е. до дрезденского восстания. Номера "Всеобщей Аугсбургской Газеты", на которые он ссылается в настоящем документе, были до-ставлены ему в тюрьму адвокатом Ф. Отто.
   25 Общегерманское Национальное собрание собралось 18 мая 1848 го-да во Франкфурте-на-Майне в числе около 600 депутатов, среди которых было много представителей цензовой интеллигенции, особенно профессоров, что вызвало известные шуточные стихи: "FЭnf und siebzig Professoren -- Vaterland, du bist verloren" ("Профессоров семьдесят пять -- отечество, надо умирать!").
   26 Вероятно Бакунин имеет здесь в виду известную патриотическую песнь Эрнста Морица Арндта (1769 -- 1860) "Was ist des Deutschen Vaterland" ("Что такое отечество немца?"), сочиненную во время освобо-дительной войны немцев против Наполеона I и добившуюся большой попу-лярности в Германии (так называемая "Отечественная песнь").
   27 "Избирательные капитуляции" это -- пункты, соблюдать которые должен был присягнуть вновь избранный германский император и которые постепенно отнимали у императоров одну привилегию за другою. В послед-ний раз такую присягу принес император Франц II в 1792 году.
   28 Согласно решению Венского конгресса в 1815 году две северные провинция Италии, Ломбардия и Венеция, были отданы Австрии: они со-ставили Ломбардо-венецианское королевство, управлявшееся на началах аб-солютизма. Неоднократные заговоры и восстания населения, за небольшими исключениями не желавшего примириться с австрийским игом, не приводили ни к чему. Даже революция 1848 года не могла разбить этих цепей. Только после поражения австрийского абсолютизма в войнах 1859 г. с Францией и 1866 г. с Пруссией власть Австрии в этих провинциях была сломлена, и они вошли в образовавшееся позже объединенное королевство Италии.
   29 Лаццарони -- деклассированные элементы Неаполя, нищенский проле-тариат, получивший свое название по имени прокаженного евангельского нищего Лазаря; в XVIII и XIX веках играли в истории Неаполитанского королевства роль орудия реакционного правительства против либералов у вообще освободительного и революционного движения, представляя нечто вроде российской черной сотни эпохи Николая II. Отчасти эту роль нищенского пролетариата Неаполя и вообще Италии, а также Франции и Испа-нии имел в виду Маркс, когда в "Коммунистическом Манифесте" давал из-вестную резкую характеристику роли этой социальной группы в истории.
   30 Камарилья -- испанское слово, означающее "малую палату", "малую камеру"; применено было сначала в Испании, а затем и в других монархи-ческих странах к узкой придворной клике, оказывающей тайное влияние на монарха в интересах ограниченных привилегированных кругов.
   31 "Реставрация" (франц.) -- восстановление, обычно восстановление низвергнутой династии или уничтоженного революциею порядка, в частно-сти восстановление монархии Бурбонов на французском престоле после поражения Франции в войнах с коалицией европейских монархий. Рестав-рация разделяется периодом Ста дней (возвращение Наполеона I с острова Эльбы) на две части: первая -- апрель 1814 -- март 1815 и вторая -- июль 1815 до июльской революции 1830. Реставрация характеризовалась попыт-кою дворянства и связанных с ним кругов буржуазии восстановить доре-волюционные порядки я проникнута была крайне реакционным духом. Низвергнутая в 1830 революциею, она уступила место июльской или ме-щанской монархии Луи-Филиппа Орлеанского.
   32 "Священный Союз" -- союз между русским царем Александром I, прусским королем и австрийским императором, заключенный по договору в Париже 26 сентября 1815; позже к нему присоединились большинство евро-пейских монархов (кроме Англии и папы; султан турецкий не был в него допущен). Священный Союз ставил своей целью поддержку реакции против революции, тирании против свободы, религии против разума, господствую-щих классов, преимущественно земельной аристократии, против трудящихся масс и либеральной промышленной буржуазии. Во главе С. Союза стояли с одной стороны австрийский министр Меттерних, а с другой -- русский царь (сначала Александр I, а затем Николай I). Революция 1848 года на-несла ему смертельный удар, я к середине XIX века он фактически прекра-тил свое существование.
   33 Шлоссеp, Фридрих Христоф (1776 -- 1861) -- немецкий исто-рик прогрессивного направления, отражавший в своих многочисленных рабо-тах идеи, внушенные либеральному немецкому бюргерству французскою ре-волюциею конца XVIII века. Хотя и не имеющие особого научного значения, сочинения Шлоссера оказывали в свое время благотворное влияние "а молодежь благодаря проникающему их духу уважения к героизму, свобо-де умственной и политической. Главные его произведения "Всеобщая исто-рия" и "История XVIII века" были в 60-е годы переведены на русский язык.
   34 Берне, Людвиг (1786 -- 1837) -- известный немецкий писатель радикального направления, один из лидеров "Молодой Германии"; после революции 1830 года подобно Гейне уехал во Францию, откуда в 1830 -- 1833 гг. писал свои знаменитые "Парижские письма", проникнутые рево-люционным и демократическим духом и доставившие автору европейскую известность.
   35 Бакунин имеет в виду избиение польской шляхты в Тарновском ок-руге темными галицийскими крестьянами под предводительством отставного солдата Шели (см. ниже прим. 46) по подстрекательству агентов австрий-ского правительства во время краковского восстания 1846 года. После поражения краковской революции в Краков вступили как австрийские, так и русские отряды. Вскоре после того вольный город Краков, последний остаток свободной польской территории, перестал существовать и был при-соединен к Австрии.
   36 В черновике у Бакунина имеется иной вариант нижеследующего тек-ста; приводим его.
   "Совершенно иначе обстоит дело с немцами. Немец поляку глубоко чужд, его натура ему даже антипатична. Не одна ненависть, но и известное презрение, чтобы употребить наиболее мягкое выражение, сквозит более или менее явственно в отношении почти каждого поляка к немцу (а между тем он принужден признавать в последнем своего повелителя, и это гос-подство оскорбляет его самое заветное чувство национальной гордости). Среди народной массы, не исключая и галицийских крестьян, это чувство настолько преобладает и так наглядно проявляется, что должно броситься в глаза каждому, кто не хочет намеренно закрывать глаз. Напротив среди образованных сословий оно под влиянием искусственного воспитания заго-няется в глубь сердца и живет там, часто безотчетно, но весьма редко подавляется.
   "Только с величайшей неохотой мог я, милостивый государь, решиться на обсуждение этого крайне щекотливого пункта, и я бы его не коснулся, если бы не был убежден в том, что он имеет самое широкое и весьма важ-ное политическое значение. В этом отношении к немцам поляк выступает в качестве настоящего славянина, так как эта ненависть и это презрение к немцам общи всем славянским племенам, и они сильнее всего там, где сопри-косновение с немцами наиболее часто, как в Великом Герцогстве Познанском, в Галиции, Богемии, Моравии (эта фраза у Бакунина незакончена. -- Ю. С).
   "Лишь с величайшей неохотой, милостивый государь, мог я решиться на то, чтобы затронуть столь чувствительный, столь щекотливый пункт. Я бы не стал о нем вовсе упоминать".
   Там же у Бакунина имеются и другие, сокращенные варианты того же текста, но ничего нового и оригинального они не представляют.
   37 На этот "славянский" источник бакунинского антисемитизма мы считаем нужным обратить внимание. Он впоследствии встретится нам в его писаниях неоднократно, в частности в "Государственности и анархии", где он касается вопроса о германской революции 1848 -- 49 гг. я где он снова отмечает, что против славянских и крестьянских требований (которые он в качестве "крестьянского революционера" часто отождествляет, хотя они далеко не всегда совпадают в действительности) рядом с немецкою буржуазиею выступали и евреи, т. е. еврейская буржуазия.
   38 Как в 1848 году, так и позже Бакунин всегда противопоставлял свои славянские взгляды, получившие у немецких демократов название "револю-ционного панславизма", казенному панславизму российского правительства и тех кругов русского общества, преимущественно дворянских, которые этот панславизм поддерживали. Официальные руководители чешского национального движения, панслависты вроде Палацкого, Ригера, Ганки и т. п., также близкие им по духу вожаки хорватского, словацкого и пр. славизма стояли гораздо ближе к российскому реакционному панславизму, чем к ре-волюционному панславизму Бакунина, за которым шли немногочисленные чешские демократы и поляки, поскольку последние вообще интересовались. славянским движением как таковым. Бакунин пытался слить освободитель-ное движение славян с общим движением европейской и в частности немец-кой демократии, тогда как представители официального панславизма противоставляли его демократическому движению и старались поставить его на службу как австрийскому, так и российскому правительствам. Они-то ж являлись фактическими заправилами славянского движения 1848 -- 49 гг., которое под их влиянием и сыграло столь плачевную роль в судьбе рево-люции и возбудило среди революционеров законное недоверие ко всякому панславизму (ср. ниже прим. 65 и 67 к "Исповеди", No 547).
   39 В тексте, напечатанном у Чейхана на стр. 173 (а другого мы не знаем, ибо перевод, опубликованный В. Полонским в "Каторге и Ссылке" 1928, NoNo 6 и 7, сделан с того же текста Чейхана, точнее с гранок его книги, несмотря на заявление Полонского, что он видал оригинал документа в архиве!), итак в тексте Чейхана сказано: "welches wohl durch Worte und Schriften bis zu einem Gewissen gerЭttelt, aber nur durch neue geschichtliche Thaten zerstЖrt,... werden kann". Слово "gewissen" напечатано у Чейхана с прописной буквы, во в таком виде фраза не имеет никакого смысла. Здесь какая-то ошибка: или Бакунина, пропустившего одно слово после gewissen (например Masse или Grade, т. е. мере или степени), и в таком случае ясно, что слово gewissen является не существительным, а при-лагательным и должно быть написано с строчной буквы; или Чейхана, не прочитавшего стоящего в оригинале слова Masse или Grade и принявшего слово gewissen за имя существительное. Мы не сомневаемся в том, что Чейхан впал в заблуждение, или не заметив стоящего у Бакунина слова, или не заметив допущенного Бакуниным пропуска, если таковой действи-тельно имеет место. В переводе В. Полонского, который вообще не любит задумываться над неясностями, это место передано так: "факт этот при посредстве слов и литературы всколыхнул совесть". Мы думаем, что дока-зывать бессмыслицу этого перевода не приходится. А между тем В. По-лонский, по его словам державший в руках оригинал, не счел нужным? делать перевод с этого подлинника, предпочтя по своему обыкновению бо-лее легкий путь: "для ускорения (?) работы, -- пишет он, -- чтобы не де-лать второй копии с архивного оригинала, мы воспользовались гранками издания, любезно предоставленного нам... пражским издателем рукописи" ("Кат. и Ссылка" 1928, No 6, стр. 41). Метод практически удобный, что и говорить, но для научных целей не совсем подходящий!
   40 27 июля 1848 года Франкфуртское Национальное собрание выска-залось за включение Западной Пруссии и части Великого Княжества Познанского в состав Германии, несмотря на протесты поляков и сопротивле-ние демократической левой во главе с Р. Блюмом; А. Руге, Шузелькой, К. Фохтом и др. Таким образом всегерманский парламент подтвердил по-становление прусской монархии, которая еще 22 апреля 1848 года решила включить западную часть В. Кн. Познанского в состав Германского Сою-за, -- мера, которая при своем проведении в жизнь вызвала восстание поляков под руководством Мерославского.
   41 Дальше у Бакунина следует незаконченный вариант следующего абзаца. Приводим этот вариант, замененный позже более полным, данным у нас в основном тексте.
   "Но интересы, могут пожалуй возразить, собственные интересы поль-ской шляхты наверно не позволят ей променять гуманное немецкое влады-чество на жестокое русское. Я разумеется далек от того, чтобы игнориро-вать мощное влияние эгоистических интересов в людских делах; но с дру-гой стороны со мною согласятся, что существуют такие страсти, которые время от временя охватывают целые .народы и которые способны даже заставить их подняться выше своих временных интересов, и что любовь поляков к своей несчастной отчизне, их горячий порыв, их стремление к ее восстановлению составляют именно такую страсть. Одно доказательство этой истины, которое длятся вот уже целое столетие и которое, вместо того. чтобы с течением времени становиться слабее, приобретает с каждым годом все больше энергии и величия, кажется мне достаточным для того, чтобы убедить самого закоренелого скептика: это -- с каждым годом растущая масса польских эмигрантов, по большей части владевших у себя на родине землей, то есть людей, поставивших на карту не только свою жизнь, но я то, что в наш век ценится еще дороже жизни, а именно свое имущество; это -- масса жертв, которые [наполняют] австрийские, прусские [тюрьмы]"...
   42 Под апрельскими и майскими событиями Бакунин разумеет восстание позчавских поляков, толчок к которому дан был распоряжением прусского правительства об инкорпорации западной части Великого Княжества Познанского в состав Германского Союза (см. выше прим. 40). Согласно этому распоряжению от княжества отрезалось две трети, при чем к немецкой части нередко прирезались общины, в большинстве населенные поляками. Восста-ние продолжалось недолго: инсургенты, по большей части вооруженные ко-сами, не могли при всей своей храбрости держаться против обученных и хо-рошо снабженных прусских войск. 30 апреля Мерославский разбил прусса-ков при Милославе, но 11 мая потерпел поражение при Рогалине, при чем отряд его рассеялся, а сам он попал (ненадолго) в плен. 12 мая при Эксине поляки были снова разбиты, и на этом восстание закончилось.
   43 Постановление Франкфуртского парламента см. выше в прим. 40.
   44 Все упомянутые Бакуниным акты свидетельствовали о переходе ре-акции в наступление и имели место: 1) бомбардировка Кракова 26 апреля 1848 года; она закончилась капитуляцией населения, обезоружением нацио-нальной гвардии и высылкою эмигрантов-поляков; 2) бомбардировка Праги 14 -- 15 июня 1848 по приказу Виндишгреца; она закончилась поражением повстанцев, в числе которых находился и Бакунин; 3) бомбардировка Лемберга (Львова) 1 -- 2 ноября 1848 года; она вопреки словам Бакунина была не третьего, а четвертою по счету, так как венская предшествовала ей на несколько дней; 4) бомбардировка Вены войсками Елачича и Виндишгреца 23 -- 30 октября 1848 года; она закончилась поражением революции.
   45 Как известно, высшая польская землевладельческая аристократия всегда готова была пожертвовать своими национальными интересами для сохранения своих экономических привилегий и склонялась к примирению с царизмом, который в обмен должен был обеспечить ей власть над кресть-янами и сохранение в ее руках принадлежавших ей латифундий. Выразите-лем этих настроений явился в 1847 году маркиз А. Велепольский, который в своей анонимной брошюре "Lettre d'un gentilhomme polonais au prince de Metternich" ("Письмо польского дворянина князю Меттерниху") доказы-вал, что Польша не может всерьез рассчитывать на помощь Европы и потому ей нужно примириться с Николаем I, подчиниться ему без всяких условий, соединиться с ближайшим и сильнейшим из трех своих завоевателей, а за-тем с его помощью отомстить двум другим, т. е. Пруссии и Австрии, за свое унижение. Гнусное поведение правительств прусского, выдававшего полити-ческих в руки царизма, и австрийского, устроившего галицийскую резню в 1846 году, заставило симпатии польской шляхты склониться на сторону России. В 1846 году население Кракова оказало русским войскам более дружественный прием, чем австрийским. Еще через три года, в 1849 г., галицийская шляхта и мещанство при вступлении русских войск в Галицию не скрывали пожелания видеть Галицию присоединенной к России (цитата из воспоминаний Мартина Залеского, приводимая в известной книге Б. Лимановского о польской демократической эмиграции, стр. 350). Подобные настроения господствовали и в княжестве Познанском; носились даже слу-хи, что графы Дзялынский, Пониньский и Мытельский вели по этому по-воду какие-то переговоры с российским послом в Берлине, Мейендорфом. Еще более усилились эти русофильские настроения после крушения надежд, возлагавшихся на революцию 1848 года. Под влиянием проявленных не-мецкою буржуазиею великодержавных тенденций славянские народы, особен-но славянская буржуазия я мещанство, ринулись в объятия реакции, и даже; в польских провинциях Пруссии и Австрии стало наблюдаться москвофильство. Реакционные, предательские, а может быть и провокаторские элементы спешили использовать это настроение в интересах царизма: так по всей Польше была распространена брошюрка "Слово правды народу польско-му", в которой рисовалась перспектива победы славянства под эгидою ца-ризма и доказывалось, что в объединенной под российским стягом славян-ской семье Польша обретет счастье. Но у Бакунина это настроение части поляков слишком обобщено и преувеличено, особенно в "Исповеди", как увидим ниже.
   46 Шеля, Якуб (1777 -- 1860) -- мазовецкий крестьянин, русин, быв-ший солдат, возглавил галицийскую гайдаматчину в 1846 году. Родился в Тарновском округе, долго служил в австрийской армии, вел от имени сво-ей деревни, в которой был старостою и видимо кулаком, длительный про-цесс с помещиком Богушем, принуждавшим крестьян к лишним барщинным работам По польским источникам, оспариваемым его защитниками, осужден за уголовное преступление на тюремное заключение, но в 1846 г. по рас-поряжению окружного исправника Брейнля освобожден и стал во главе разбойничьих банд, состоявших из отпущенных арестантов и отпускных солдат для избиения шляхты и парализования надвигавшегося восстания. Первую банду Шеля составил у себя на родине из своих родных и соседей. Избивали шляхту без разбора и без пощады, а в лучшем случае достав-ляли ее избитою и связанною к начальству. При этом громилы не клали охулки на руку, и сам Шеля грабежом своих жертв составил себе крупное состояние. По выполнении возложенной на него задачи Шеля получил орден от австрийского правительства и приобрел себе крупный земельный участок на Буковине. В австрийском казенном "Biografisches Lexicon", том 42, стр. 32 сл., напечатана апология этого кулака-бандита, изображающая его в виде какого-то мужицкого апостола
   Централизация Демократического Общества постановила начать в 1846 году восстание во всех трех частях Польши. Но восстание приняло более или менее серьезные размеры только в Краковской республике, последнем остатке бывшей Польши, в феврале 1846 года. Опасаясь того, что восста-ние перебросится в Галицию, австрийское правительство, используя нена-висть крестьянства к панам и выставляя демократическое движение в Кра-кове как плод панской интриги, возбудило страшную жакерию обманутых крестьян, которые особенно в Тарновском уезде произвели страшную рез-ню шляхты, не щадя женщин и детей. При этом погибло несколько тысяч человек, зверски умученных разъяренными хлопами, которым была за это обещана чиновниками императорская благодарность и награда. Одним из главных предводителей этого избиения шляхты крестьянами и был Я. Ше-ля. Когда он после выполнения возложенной на него кровавой задачи начал наивно требовать обещанного издания императорского манифеста об отмене барщины, ему пригрозили тюремным заключением, на что он ответил: "По-пробуйте, и тогда от Тарнова не останется камня на камне". Австрийское правительство, чувствуя, что дальнейшее пребывание этого человека в Га-лиции становится для властей неудобным, поспешило переправить его в Буковину, где он в награду получил большой надел из казенных земель.
   Несколько лет тому назад вышла в свет поэма польского коммунисти-ческого писателя, переведенная затем на русский язык: Бруно Ясенский -- "Галицийская жакерия (Слово о Якове Шеле)". Драматическая поэма. Предисловие т. Домбаля. Изд. "Московский Рабочий". Москва, 1931. -- Как поэма Ясенского, так и предисловие т. Домбаля 1) идеализи-руют Шелю как борца за крестьянскую революцию; 2) называют движение 1846 года крестьянской революцией, "освободительной вооруженной борь-бой крестьянских масс", "героической страницей борьбы польского кресть-янства за землю"; 3) обвиняют буржуазно-шляхеткую историографию в замалчивании второго этапа восстания, длившегося почти два года (1846 -- 1848) и носившего характер партизанской войны против правительственных войск. Однако т. Домбаль признает, что эта "крестьянская революция" бы-ла "временно (?) использована австрийской бюрократией для реакционных целей". То же предисловие (стр. 19) сообщает, что австрийское правитель-ство "не решалось (?!) расправиться сразу с пойманным Шелей", и что "только некоторое время спустя, фактически под давлением шляхты (?), Шеля был отправлен в ссылку на Буковину, где был убит втихомолку, из-за угла" (!). Все это более чем спорно.
   Характерно, что апологию Шели мы встречаем и в русской полицей-ской "литературе". Так известный В. Ратч, автор нескольких исторических "исследований" в духе Муравьева-Вешателя, на стр. 174 своей книги "Поль-ская эмиграция до и во время последнего мятежа" восхваляет Шелю говоря:
   "Славный крестьянин Яков Села своим поведением во время кровавого мятежа приобрел известность; когда затихли народные страсти, его имя стали произносить в Галиции с уважением". Поговорив далее о человеколю-бии Шели, Ратч возмущается тем, что "перьями эмигрантов Села явился на европейских газетах извергом, два раза уже находившимся под уголов-ным судом". Зашита таких писателей, как Ратч, говорит много.
   47 Образовавшийся в апреле 1848 года в Кракове (в этот момент составлявшем уже часть Австрийской монархии) польский национальный комитет, понимая, что для успеха национального возрождения необходимо привлечь на сторону революции крестьян, составлявших главную массу польского народа, начал подготовлять почву для отмены обязательных от-ношений крестьянства к помещикам в годовщину конституции 1791 года, т. е. на 3 мая. Проведав об этом, австрийское правительство, которое до тех пор преследовало крестьян, требовавших отмены барщины как бунтов-щиков и запрещало помещикам освобождать своих крестьян от барщины под предлогом защиты интересов их кредиторов, вдруг опубликовало 25 ап-реля указ министерства внутренних дел, фальшиво помеченный задним чис-лом 18 апреля 1848 г. согласно которому в Галиции (и только в Галиции) с 15 мая отменялись все оброки и повинности, связанные с крепостным со-стоянием. А затем, считая, что этим антиконституционным актом упрочена старая изолированность крестьянства от других классов и в частности от молодой демократической шляхты, правительство приступило к ряду реакци-онных мер в Галиции (высылка эмигрантов, разоружение населения, бом-бардировка Кракова), положивших начало общему переходу контр-револю-ции в наступление.
  
  
   Перевод с немецкого No543. -- Письмо Адольфу Рейхелю.
   (7 апреля 1850 года. Кенигштейнская крепость).
   Мой дорогой, я хотел бы, чтобы ты по крайней мере каждые две недели получал известие, что я расстрелян: тогда ты мне на-верно писал бы, живому же ты не хочешь писать. Только тогда, когда я умер, ты мне пишешь 1. Спасибо, спасибо за твою дружбу, я не сомневался в ней, несмотря на твое молчание, но я не скрою от тебя, что мне было от него очень больно. Я не тре-бую длинных писем, только нескольких строк, как в твоих по-следних двух письмах, которые бесконечно обрадовали меня.
   Итак мне не нужно говорить тебе, что я жив; в моем поло-жении здесь ничего не изменилось с тех пор, как я тебе его опи-сывал. Что меня ожидает, я еще не знаю. Я стараюсь быть гото-вым ко всему. Смерть, если она мне суждена, не страшит меня. Она была бы мне милей, чем продолжительное заключение, т. е. живой гроб. Впрочем по всем видимостям мне не придется уме-реть так скоро. Мое настроение в общем довольно хорошее, я стараюсь удержать себя в равновесии путем работы и внутрен-ней выдержки, хотя должен сказать тебе, что пенсильванская си-стема -- самая возмутительная моральная пытка и могла быть придумана только протестантами 2. О моем материальном поло-жении и моем вероятном будущем тебе господин Отто (Франц Отто I, адвокат.) вероятно уже писал. Дорогой мой, прошу тебя, постарайся, чтобы он был вознагражден за весь свой труд и старания, за потерю времени и денег, это теперь -- моя единственная забота, все остальное я уже давно предоставил року.
   Письма и дружба Матильды (Матильда Рейхель-Линденберг) являются для меня истинною отрадою в моем заключении. Она хочет приехать в Дрезден и добыть себе разрешение посетить меня здесь. Мне нечего гово-рить тебе, что это было бы для меня громадною радостью, но я боюсь, что ей не разрешат видеть меня. Иоганна (Иоганна Пескантини.) -- прекрас-ная душа, как всегда, этим сказано все хорошее и плохое. Она все еще теологизирует и слишком много занята своим душевным спасением -- как ты знаешь, лучшее средство никогда не достиг-нуть его. Она все еще как бы исповедуется; итак все еще ста-рая болезнь, которая разлагает и делает бессильным ее благо-родный характер.
   Я пишу теперь свою защиту, длинная и бесконечно долгая работа; ты знаешь, как неохотно и тяжело я пишу, но все же это скоро придет к концу 3. Больше я не могу тебе ничего сказать о моей здешней жизни: она не богата событиями. Я люблю тебя с тою же теплотою, искренностью и преданностью, как прежде, надеюсь лишь, что ты мне будешь чаще писать. Кланяюсь всем, кто помнит обо мне. Прощай.
   Твой
   М. Бакунин.
   7 апреля 1850 года. Кенигштейн.
  
   No 543. -- Это письмо Бакунина, также опубликованное в литографиро-ванной биографии его, написанной Максом Неттлау, представляет ответ на письмо А. Рейхеля от конца марта 1850 года. Оригинал этого письма Рейхеля, подобно другим письмам его и сестры его Матильды к Бакунину в кенигштейнскую тюрьму, находится в пражском военном архиве. Выдержка из него размером в несколько строк напечатана у Пфицнера на стр. 228; (по-русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 390 -- 391 ): она гласит: "Ну-с, дружище, раз мы еще дышим и можем черк-нуть словечко, воспользуемся этим для того, чтобы вспомнить, что, пока мы жили, мы любили друг друга я многих, которые тоже останутся нам вер-ны до последней минуты. Привет тебе, старый, милый друг. Твоя жизнь была и есть ненапрасной, -- в этом будь твердо убежден". Этот торжест-венно-прощальный тон письма объясняется тем, что Рейхель был в тот мо-мент уверен в близком расстреле Бакунина, как явствует из следующей приписки адвоката Отто от 30 марта 1850 г.: "Судя по строкам, обращен-ным проф. Рейхелем ко мне, во французских газетах появилось сообщение о том, что Вы в ближайшие дни будете расстреляны, если это уже не слу-чилось. Я сейчас же написал ему, что это -- чепуха, и сообщаю Вам об этом лишь для того, чтобы сделать для Вас понятным это письмо".
   1 Бакунин, равно как Гейбнер и Реккель, были приговорены к смерти судом первой инстанции 14 января 1850 года; приговор был утвержден 6 апреля высшим апелляционным судом, и только 6 июня король помило-вал осужденных, заменив им смертную казнь пожизненным заключением. Тем временем распространился слух, что король утвердил приговор военного суда и даже что осужденные уже казнены. На этот слух, которым нашел отражение и в дневнике Варнгагена (т. VII, стр. 108), где в записи 20 марта 1850 г. говорится, что Бакунин и Реккель уже расстреляны, и о распро-странении которого Бакунин возможно узнал в тюрьме, невидимому и на-мекает данное письмо. На неверный слух об утверждении королем приго-вора и неизбежной в связи с этим близкой казни заключенных откликнул-ся я Р. Вагнер, которому удалось уйти от ареста и который находился в это время в Бордо. В марте 1850 года он написал своим друзьям востор-женное письмо в крепость Кенигштейн, напечатанное по-русски в приложе-нии к его мемуарам. Приводим из него следующие извлечения: "Пишу не затем, чтобы говорить слова утешения, так как знаю, что в утешении вы не нуждаетесь... Братья, я хочу признаться в своем малодушии: из любви к вам я мечтал о том, чтобы вам даровали жизнь. Теперь я понял; вели-чию и мощи вашей соответствует жестокий жребий, уготованный для вас врагами... Вы вправе гордиться собою. Дорогие братья! Что казалось нам самым необходимым для того, чтобы люди могли переродиться в настоящих людей? Необходимо, чтобы нужда заставила их стать героями. И мы видим теперь перед собой двух таких героев, которые, влекомые святой потребностью любви к людям, поднялись до радости истинного мужества. Привет вам, дорогие. Вы показываете нам, чем могли бы быть мы все. Умрите с радостным чувством того значения, которое вы приобрели для нас... Мой Михаил, мой Август! Милые, дорогие, незабвенные братья! Вы будете жить! Слух о вас все шире и шире распространится среди людей, и имена ваши станут символом любви и блаженства для будущего человечества. Примите же смерть, окруженные удивлением, поклонением и любовью!.. Итак, дорогие братья, обнимаю вас со всем жаром любящей души. Этим мо-им поцелуем и этой моей слезой приобщаюсь к тому величию, которым вы осенены сейчас в моих глазах! Радостно и гордо, как вы, хочу и я когда-нибудь отдать свою жизнь на алтарь нашей дружбы!" ("Письма", т. IV, стр. 548 -- 549).
   2 Пенсильванская система заключения названа так потому, что впер-вые применена была в построенной в 1818 году в г. Филадельфии (штат Пенсильвания) исправительной тюрьме (пенитенциарии). Для воздействия на психику заключенного здесь введено было строгие одиночное заключе-ние, и в течение всего дня не допускалось между арестантами никакого обще-ния. Для усугубления моральной пытке что мучение сопровождалось посещениями арестованных членами местной администрации, судьями, предста-вителями обществ попечения о тюрьмах и тому подобными лицемерными и жестокими ханжами: все это предназначалось для разложения психики за-ключенных. Бакунин имеет здесь в виду строгое одиночное заключение, ко-торому он и его товарищи подвергались в Кенигштейнской крепости.
   3 Судя по этому месту, можно полагать, что Бакунин продолжал свою работу над составлением большой защитительной записки и в начале апреля 1850 года, но после состоявшегося в апреле решения апеляциовного суда, подтвердившего приговор суда первой инстанции, записка утратила смысл и осталась незаконченною (она напечатана у нас под No 542).
  
  
   Перевод с немецкого. No 544. -- Письмо Адольфу Рейхелю.
   (11 мая 1850 года. Кенигштейнская крепость).
  
   Дорогой друг, ты очень ошибаешься, если думаешь, что я требую от тебя целых статей, -- я сам не люблю ни писать их, ни читать. Мне нужна только весточка от тебя или хотя бы знак того, что ты называешь твоей не жизнью, ибо человек живет да-же тогда, когда он думает, что не живет. Когда любят человека, то любят не абстрактный, общий снимок с него, не чистые мыс-ли как верное выражение общей истины, а его жизнь, какою бы она ни была, и его мысли, лишь поскольку они отягощены его индивидуальностью и являются действительным выражением на-стоящего настроения. Рассуждения, умные замечания и т. д. мне от тебя не нужны, но от тебя самого я не могу и не хочу отка-заться, ибо я тебя люблю больше, чем ты думаешь, и время от времени мне необходимо видеть тебя перед моими духовными оча-ми, только тебя, будешь ли ты в хорошем или плохом настроении, веселый или скучный, совершенно пустой или полный истины. Например мне было очень приятно узнать, что ты снова бе-решь уроки английского у мастера Аллена. Я вижу, как вы сиди-те вместе и иногда говорите также обо мне. "Желаете ли папирocy?" "Да, сэр, и я возьму одну". Кланяйся ему сердечно от меня и скажи ему: "Жизнь в тюрьме очень неприятна, а сво-бода -- величайшее благо в свете". Кланяйся ему и дай ему вы-курить папиросу в память обо мне. А что делает твой француз-ский учитель Бокэ (Жан-Батист, французский педагог, демократ, после 1848 года эми-грант, приятель Бакунина я Герцена.), видишь ли ты его еще или он тоже унесен бурною волною? Если ты его видишь, то кланяйся.
   Матильды я не видал, как тебе это вероятно уже известно, следовательно она не могла мне также дать ключа к твоей тайне, но мне достаточно знать, что ты любишь и любим 1. А ты имеешь еще смелость, ты, неблагодарный, вечно недовольный, жало-ваться на пустоту своей жизни! Дорогой мой, дозволь мне одно небольшое замечание; наша общая ошибка заключалась всегда в том, что мы слишком распускали себя, были морально ленивы и без малейшего усилия с нашей стороны ожидали внушений свя-того духа свыше в образе печеных картошек. Человек есть не только то, что из него сделали природа и обстоятельства, но так-же и то, чем он себя сам делает на данной почве; и никогда не поздно, покуда человек живет и обладает свободой. Мой милый, не презирай этой свободы, сколь бы отрицательной она тебе ни казалась. Она -- как хлеб насущный, и (потому ее часто мало це-нят, пока не лишатся ее. То же самое относится к обществу. На-до прожить целый год в одиночном заключении и подобно мне иметь впереди еще бесконечный ряд таких же лет, -- тогда пой-мешь и почувствуешь, как необходимо для счастья, для разви-тия и для нравственности каждого отдельного человека общение с людьми. Ибо в чем величайшая цель человеческой жизни? В человечности. А ее точно так же нельзя развить в себе "не об-щества, как нельзя научиться плавать вне воды. Общение даже с наихудшими людьми лучше и действует более облагораживаю-щим образом, чем одиночество. Конечно христиане, в особенно-сти протестанты, думают совершенно иначе. Но они -- также ве-ликие враги я разрушители человечности. Сказать ли тебе мое искреннее мнение? Если человек настроен так болезненно, чти чувствует отвращение к человеческому обществу, то чтобы стать здоровым, он должен для начала заставить себя жить в обще-стве -- редко другие намного хуже, чем мы сами, а так как мы все равно должны переносить самих себя, что, как ты знаешь, очень утомительный долг, то мы должны также научиться пере-носить других, переносить их, пока они не становятся угнетате-лями и довольствуются тем, чтобы быть свободными на собст-венный манер. Ведь ты занимаешься теперь физикой, чтобы познать природу, а где природа богаче сконцентрирована и разви-та в большем совершенстве, чем в разнообразии человеческого общества, где она нам ближе? Но чтобы изучить ее в этой выс-шей степени, необходимо жить в обществе, сноситься с людьми; я знаю, что это именно потому тяжелее, что люди тем ближе. Мы часто их ненавидим, потому что имеем потребность любить их; мы презираем их, потому что хотели бы уважать их, мы ничего не находим в них, потому что ищем в них всего. Но попытаемся требовать меньшего, и, я думаю, мы найдем больше, а главное -- мы в их обществе освободимся от нас самих.
   Однако я уже слишком много написал рассуждений. Дорогой друг, еще одна просьба. Если старый Бернацкий (Алоизий.) еще жив, пой-ди к нему и скажи ему, что я очень часто думаю о нем, а также о его друге Тони на улице Нового Люксембурга. Мне приходит-ся еще просить трощения у моего старого друга за то, что я так неразумно вовлек его внука в необдуманный поступок. Я наде-юсь, он стростит мне это, ибо он достаточно знает меня, чтобы быть уверенным, что я совершил этот необдуманный шаг в тог-дашней всеобщей лихорадочной атмосфере и из чистейших побу-ждений. Вряд ли я когда-либо его еще увижу, и для меня была бы невыносимою мысль, что он умрет с этим упреком против меня. Скажи ему, что я очень его уважаю и люблю и прошу его поклониться от меня его другу. Прошу тебя, сделай это.
   А теперь, мой друг, прощай. Моя судьба скоро решится. Ни в коем случае я не жду для себя ничего хорошего 2. Что касается тебя и твоих сердечных дел, то я повторяю тебе слова, которые так часто говорил тебе: кто любит я любим, для того нет ничего невозможного.
   Твой
   М. Бакунин. 11 мая 1851 года (Надо читать: 1850.). (Итак уже год тюрьмы). Кенигштейн.
  
   No 544. -- Это письмо Бакунина (также из числа помещенных Неттлау в его литографированной биографии) является ответом на письмо Рейхеля от 19 апреля 1850г., большие отрывки из которого напечатаны у Пфицнера на стр. 228 -- 229 его книги (по-русски письмо напечатано в "Материа-лах для биографии", т. II, стр. 390 -- 393). В этом письме Рейхель наряду с обычными выражениями симпатии и надежды передавал Бакунину неко-торые новости об общих знакомых, например Прудоне, Герцене, Эмме Гервег и пр., а также высказывал сожаление по поводу мистицизма, в который впала Иоганна Пескантини и о котором он узнал из письма Бакунина от 7 апреля 1850 года.
   В книге Пфицнера напечатаны выдержки еще из двух писем Рейхеля к Бакунину; одно из них относится вероятно к концу (а не к середине, как думает Пфицнер, стр. 230) мая 1850 г. (по-русски письмо напечатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 400 -- 402) и является ответом на письмо Бакунина от 11 мая, а другое, стр. 230 -- 231 (по- русски оно на-печатано в "Материалах для биографии", т. II, стр. 368 -- 369), относится: по-видимому к началу июня того же года. В первом Рейхель впервые назы-вает Марию Эрн своею невестою и таким образом выдает свой секрет, а во втором он говорит о вновь распространившемся слухе относительно близкой казни Бакунина " с ужасом отвергает эту мысль, стараясь поддержать бод-рость духа в узнике и уверяя его, что он нe умрет, а будет жить. На это письмо Бакунин уже не мог ответить, так как был вскоре увезен в Австрию, где ему переписываться уже не позволялось.
   1 Матильда Рейхель-Линденберг, желая добиться свидания с Бакуни-ным, приезжала в начале мая 1850 года в Дрезден для хлопот по этому поводу. Но свидание ей разрешено не было. У Пфицнера (стр. 229 -- 230) напечатаны выдержки из дрезденского письма ее к Бакунину от 8 мая 1850 г., невидимому последнего. Письмо не представляет особенного инте-реса; в нем снова повторяются мистические фразы и говорится об Иоганне Пескантини, старую симпатию к которой Матильда старается пробудить в душе Бакунина (по русски письмо напечатано в "Материалах для биогра-фии", т. II, стр. 396 -- 398)
   Тайна А. Рейхеля, о которой здесь говорит Бакунин, заключалась в том, что он сошелся с Марьей Каспаровной Эрн, другом дома Герценов, ко-торая стала его второю женою.
   2 Бакунин в это время дожидался ответа на прошение о помиловании, поданное на имя саксонского короля им и двумя его сопроцессниками. От-вет, как мы знаем, был им сообщен 12 июня. Бакунин не ждал для себя ничего хорошего в том смысле, что полного помилования он не ожидал, за-мену казни вечным или продолжительным заключением не считал для себя большим выигрышем, а сверх того опасался своей выдачи австрийцам или, что еще хуже, России.
  
  
   Перевод с немецкого. No545. -- Письмо Матильде Рейхель.
   11 мая 1850 года. [Крепость Кенигштейн].
   ... Вообще у меня нет ни малейшего интереса к теории, ибо уже давно, а теперь больше, чем когда-либо, я почувствовал, что никакая теория, никакая готовая система, никакая написанная книга не спасет мира. Я не держусь никакой системы: я - искренно ищущий. Правда теперь искания для меня несколько затруднены, ибо чтобы постигнуть или вернее уловить жизнь, надо прежде всего жить, а, как я Вам раз писал, я больше не верю теоретическим умозрениям, тем паче умозрениям одиноким, равно как и вдохновению одиночной жизни; в одиночестве уж слишком бываешь склонен принимать призраки за духов.
   В будущем, если позволит мое еще очень неопределенное по-ложение, я попытаюсь составить для Вас свое исповедание веры...
  
   No 545. -- Не знаем, на какое письмо Матильды Рейхель отвечает здесь Бакунин, возможно на письмо ее от 22 марта, напечатанное частично у Пфицнера на стр. 227 его книги (по русски в "Материалах для биографии", т. II, стр. 387-390).
  
  
   Перевод с немецкого.
   No 546. -- Заявление перед допросом.
   [15 апреля 1851 года. Ольмюц.]
   Как известно, я приговорен был в Саксонии к смертной каз-ни за государственную измену и помилован с заменою смертной казни пожизненным заключением в исправительном доме. Как сказано в относящихся к этому приговору мотивах королевского саксонского высшего апелляционного суда в Дрездене, я мог быть присужден к смерти в Саксонии только в качестве саксонского гражданина: таким образом я вынесенным мне смертным при-говором признан саксонским гражданином и помилован в каче-стве такового. Затем я в качестве осужденного саксонского граж-данина был выдан Австрии, чему я не усматриваю никакого юри-дического основания, поскольку меня как уже осужденного сак-сонского гражданина снова предают суду австрийского трибунала. Хотя я знаю, что этот протест не принесет мне пользы, однако я по совести считаю себя обязанным заявить, что я не могу при-знать австрийский суд правомочным производить по отношению ко мне следственные и судебные действия.
  
   No 546. -- Оригинал находится в допросах Бакунина, производившихся между 15 апреля и 14 мая 1851 года в Ольмюце, и, хранится в архиве военного министерства в Праге. Русский перевод этого заявления и текста допросов Бакунина а Австрии см. а томе II "Материалов для биографии Бакунина" под ред. Вяч. Полонского (стр. 414 ел.).
   К моменту допроса Бакунина привлеченные: по делу о подготовлении восстания в Богемии уже успели дать свои показания, по большей части довольно откровенные: в этих показаниях роль Бакунина была достаточно освещена, и ему пришлось признать почти все инкриминировавшиеся ему действия; но при этом он поставил себе за правило не выдавать других и не распространяться насчет своих сопроцессников. Эту линию он выдер-жал до конца.
   Какого правила он старался держаться в своих показаниях перед след-ственными комиссиями, видно из его заявления, сделанного им в ответе на 14-й вопрос, заданный ему в Ольмюце. Там следователь задал ему об-щий вопрос о его отношениях к братьям Страка в надежде, что, отвечая на заданный в столь неопределенной форме вопрос, обвиняемый невольно проговорится и сообщит что-либо неизвестное следователям. Вот что на это отвечал Бакунин:
   "Я должен здесь заявить, что вдаваться в подробности относительно отдельных лиц совершенно противоречит моему принципу, однажды мною уже высказанному. Я допускаю, что многое стало известным благодаря показаниям лиц, допрошенных во время следствия. Если например братья Страка многое рассказали, то они и отвечают за содержание своих речей. Я же могу отвечать только на определенные вопросы, но отнюдь не на во-просы общего характера, ибо могло случиться, что то или иное обстоя-тельство, то или иное лицо вообще ускользнули от следствия, и ответами общего характера я рисковал бы кого-нибудь скомпрометировать".
   Австрийское правительство давно имело против Бакунина зуб за уча-стие его в пражском славянском съезде и в святодуховском восстании; особенно же оно раздражено было его двумя воззваниями к славянам и организациею заговора, направленного к возбуждению вооруженного восстания! в Богемии и к разрушению австрийской империи. Точка зрения австрий-ских властей на Бакунина выражена в докладе председателя пражской следственной комиссии, генерала Клейнберга, от 11 марта 1851 года из Праги от имени областного военного командования эрцгерцогу - верховному главнокомандующему австрийскою армиею; там о роли Бакунина сказано:
   "После того как выявилась наличность революционных происков в мае 1849 года и начато было по этому поводу следствие, скоро выяснились данные, не оставлявшие сомнения в том, что замышленная здесь революция была скомбинирована с грандиозным движением, задуманным в Германии, и что русский Михаил Бакунин, проживавший тогда тайно в Дрездене" стоял во главе этого предприятия". И дальше: "Приходится признать, что русский Бакунин является по-видимому тою осью, вокруг которой все вер-телось".
   Неудивительно, что в австрийских тюрьмах с Бакуниным обращались гораздо строже, чем в саксонских; этому впрочем содействовала меньшая. культурность Австрии в сравнении с демократической Саксонией, а также большая обостренность классовой борьбы в двуединой монархии, где она осложнялась ожесточенной национальной распрей. В Саксонии он считался гражданским подсудимым, имел защитника, право переписки с друзьями и пр.; здесь он лишен был права переписки, предан был военному суду, не имел защитника и т. п. В австрийских тюрьмах ему помогали материально. Герцен, Рейхель, Гервег; проживавшие в Австрии люди, даже сочувство-вавшие Бакунину, боялись проявить свои чувства, так как это было просто опасно: ведь австрийские власти взяли под подозрение как "пособников" не только таких приятелей Бакунина, как Рейхель или Габихт (бывший дессауским министром с революции 1848 г. по июль 1849 г.), но даже его дрезденского защитника Отто и банкирский дом Леммель в Праге за то, что через него переводились Герценом деньги для Бакунина. О пла-чевном положении, в каком очутился Бакунин в австрийских тюрьмах, сви-детельствует то письмо аудитора Франца, которое мы приводим выше,
   в комментарии 2 к No 537. Зато здесь ему дозволили читать правительст-венные газеты, чего в Саксонии он не мог добиться. Слухи о том, что он выдержал 14-дневную голодовку с целью уморить себя. что его били на допросах и т. п., принадлежат очевидно к категории выдумок. Пфицнер. (стр. 213) приводит из дневника министра полиции Кемпе разговор с ним эрцгерцога Альбрехта от 25 марта 1851 года. Этот солдафон будто бы рассказывал следующее: "Он хотел в Праге уморить себя голодом и 14 дней не принимал ничего кроме воды; только тогда, когда ему дали чи-тать романы Поль де Кока, в нем проснулась охота к жизни и еде. Слабое создание!". Пошлость чисто эрцгерцогская (Перевод Бакунина в Ольмюц, в руки кровожадных австрийских вла-стей, где он исчез за стенами крепости, подействовал удручающе на его друзей. Отражением этого настроения является дневник Варнгагена. Там (том VIII, стр. 108, 119, 179) говорится, что о судьбе Бакунина нет ника-ких точных сведений. Однако автор дневника все же надеется на то, что рано или поздно он увидит свободу: "Такая благородная душа, такой же-лезный дух не может погибнуть в бесплодном мученичестве". Дальше от-мечается слух о помиловании Бакунина в Австрии, но вместе с тем о пред-стоящей выдаче его русскому правительству.)
   Австрийские власти опасались попыток к освобождению Бакунина. На этой почве возникали всякие нелепые слухи, и у Бакунина в камере неожи-данно производились обыски. Перед дверью его камеры No 2 в нижнем этаже стоял часовой; другой стоял в саду перед окном. Справа и слева по сторонам камеры расположена была стража. Наружное окно было кроме прочной решетки забрано деревянным щитом. Чтобы помешать ему уйти через потолок, поставлен был часовой также над его камерой. С конца. 1850 года вследствие распространения новых слухов о готовящемся побеге строгости усилились: из 18 человек караула половина, в том числе фельдфебель, капрал, разводящий и 6 рядовых, предназначена была исключи-тельно для охраны камеры No 2. Слухи о готовящемся насильственном ос-вобождении Бакунина, "после Маццини самого опасного человека в Ев-ропе", поддерживались и берлинскою полициею, которая сообщала в Вену о международном заговоре революционных вожаков, заручившихся для этой цели содействием ряда высокопоставленных лиц, преимущественно женщин. В результате всех этих нелепых слухов и сплетен Бакунин в ночь с 13 на 14 марта под сильным военным эскортом был неожиданно переведен в кре-пость Ольмюц, причем, как рассказывает Герцен, конвою отдан был при-каз застрелить арестанта при малейшей попытке к его освобождению. Здесь приказано было никого к нему не допускать кроме врача, не давать ему письменных принадлежностей и приставить к нему строгую стражу. Бакунин был совершенно изолирован от других заключенных и охранялся большим караулом, состоявшим из фельдфебеля, капрала, двух ефрейторов и 22 рядовых, причем им придан был еще резерв в виде капрала, ефрей-тора и 18 рядовых. Но материально положение его в Ольмюце, если не счи-тать первой поры. было не таким уже плохим: по его просьбе ему дали сигары и книги, им получено было от друзей новое платье, комендант кре-пости приказал выдавать ему двойной паек и т. п.
   Так как Россия настойчиво добивалась выдачи Бакунина, то Шварценберг хотел поскорее отделаться от Бакунина. Особенной пользы он авст-рийским следователям принести не мог, так как все главное было уже вы-дано другими подсудимыми, Бакунин же держал себя на допросах чрезвы-чайно осторожно, и от него следователи ничем существенным поживиться не рассчитывали. На ряд вопросов, интересовавших австрийскую полицию, он дал уже ответ в Саксонии, власти которой допустили к участию в след-ствии присланного из Австрии чиновника. Первый общий допрос сделай был пражскою комиссиею Бакунину 15 июня 1850 г., т е. на следующий день по водворении его в австрийскую тюрьму; он основывался на пока-заниях, данных его сопроцессниками, арестованными еще в мае 1849 года. После того допросы на долгое время прекратились. Лишь по переводе Ба-кунина в Ольмюц приказано было закончить следствие о нем, и на этом основании аудитор Франц подверг Бакунина допросам с 15 по 18 апреля 1851 г., а затем окончательно допросил его 14 мая. Вот перед допросом 15 апреля 1851 г. Бакунин и сделал то заявление, которое мы печатаем под настоящим номером.
   14 мая 1851 г. Бакунин был допрошен в последний раз, а уже на сле-дующий день,
   1 5 мая, он был военным судом приговорен к повешению за го-сударственную измену по отношению к Австрийской империи. Затем смерт-ная казнь была заменена ему, как в Саксонии, пожизненным заключением. Но все это было не чем иным как лицемерною прелюдиею к давно заду-манной выдаче его российскому правительству, которое настойчиво домо-галось этой выдачи и подготовилось к ней.
  
   No547 Исповедь - дается отдельно!!! (ldn-knigi.narod.ru)
  
   No 548. -- Письмо родным.
   (4 января 1852 года.) [Петропавловская крепость.)
  
   Любезные родители и вы, милые братья и сестры! Мне позво-лили отвечать вам. После стольких лет разлуки, молчанья, хоть и незабвенья, после всех происшествий, приведших меня моею собственною виною в настоящее положение, лишивших меня ре-шительно всякой надежды когда бы то либо возобновить с вами семейные, сердечные отношения, такое позволение для меня -- великая милость и великое счастье. Благодарю вас, добрые роди-тели, благодарю вас от глубины сердца за ваше прощение, за ваше родительское благословение, благодарю вас за то, что вы приняли меня, вашего блудного сына, что вы приняли меня вновь в свой семейный мир и в семейную дружбу. Свидание с Татьяною и с братом Николаем возвратило мне мир сердца и теплоту серд-ца; оно перестало быть равнодушным и тяжелым как камень, оно ожило, и я не могу теперь жаловаться на свое положение; я те-перь живу хоть и грустно, но [не] несчастливо; беспрестанно ду-маю о вас и радуюсь, зная, что в семействе нашем царствуют мир, любовь и счастье. Свиданье мое с братом и сестрою было недолговременно, но достаточно, чтобы убедить меня, что Нико-лай -- добрая, верная и крепкая опора для всех близких, добрый сын, добрый брат, добрый муж и отец и хороший хозяин, что он соединяет в себе одним словом все те главные качества и досто-инства, которые делают человека человеком; это успокоило меня насчет всех вас и утишило несколько угрызения моей совести, которая часто напоминает мне, что я совсем не умел исполнить священных обязанностей. Мои заблуждения по крайней мере не принесли никому кроме меня большого вреда, -- вот мое утешенье (Дальше в оригинале по-французски.).
   Я читал и перечитывал те несколько слов, которые велел мне передать отец, и я глубокими чертами запечатлел их в своем сердце. Да сохранит нам его господь надолго! Я не могу и не должен надеяться снова свидеться с ним когда-нибудь, но знать, что он живет среди вас, это -- такое счастье, за которое я готов отдать свою жизнь. Что касается Вас, дорогая матушка, спаси-бо, спасибо Вам за то, что Вы хотели приехать; я был глубоко неправ по отношению к Вам и живо чувствую, сколько велико-душия и любви содержится в Вашем прощении. Я чувствую себя достойным его -- по крайней мере по тому, что чувствую к Вам; чувства -- вот единственная монета, которою я могу еще распола-гать, так как действия теперь для меня недоступны.
   Пожалуйста пишите мне так часто, как это будет нам позво-лено, и сообщайте мне о мельчайших происшествиях вашей семей-ной жизни: нет скучных подробностей, если они касаются люби-мых людей. Мои письма буду г короче ввиду крайнего однообра-зия моей жизни, не дающей материала для длинных описаний, и давно уже прошло то время, когда я любил вдаваться в беско-нечные рассуждения. Дорогая матушка, еще просьба: избегайте говорить о нашей переписке безразличным людям; думаю, что для вас и для меня будет лучше, если за исключением небольшого числа людей, сердечно интересующихся мною, мир совершенно забудет о моем существовании. Ты, Татьяна, будешь писать мне чаще всех, я знаю, ведь ты -- моя крепостная (Слова -- "ведь ты моя крепостная" по-русски в оригинале.); Николай не на-пишет мне ни строки, он -- лентяй, это -- его бесспорное право, приобретенное давностью и не могущее ни с чьей стороны вы-звать возражений. Но вы, остальные братья и сестры, а также моя свояченица Анюта (Анна Петровна Ушакова, жена Николая Бакунина.), пишите мне по нескольку строк хотя бы для того, чтобы я мог видеть ваши успехи в каллиграфии. На-стоящее письмо покажет вам, что я-то никаких успехов в этой области не сделал (Отсюда до конца по-русски в оригинале.).
   Прощайте, прощайте! Ваш сын, брат и друг
   М. Бакунин.
   1852. -- 1-го генваря.
  
   No 548. -- Письмо это впервые опубликовано в первом издании тома I нашей работы о Бакунине, М. 1920, стр. 325 -- 326, затем у Корнилова, т. II, стр. 461 -- 462, и в "Материалах для биографии Бакунина", т. I" стр. 249 -- 250. Оригинал его, по которому мы даем здесь выверенный текст, находится в Прямухинском архиве в б. Пушкинском Доме, а в "Де-ле" о Бакунине имеется писарская его копия, с которой мы и опубликовали его впервые в 1920 году.
   Николай I по прочтении "Исповеди" разрешил Бакунину свидание с отцом и сестрой Татьяной. Но отец Бакунина не мог воспользоваться этим разрешением: ему уже было 84 года, он совершенно ослеп и ослабел и дальней дороги вынести не мог. Вместо наго допущен был в крепость сын его Николай, за политическую благонадежность которого старик поручился.. Свидание Бакунина с братом Николаем и сестрой Татьяной состоялось 28 октября 1851 г. в присутствии коменданта крепости Набокова. Вскоре Бакунину разрешена была и переписка. В декабре 1851 г. мать написала Бакунину письмо через III Отделение. В январе 1852 г. Бакунин написал данный ответ, который был лично прочтен царем и с его разрешения от-правлен по назначению. С этого момента связь Бакунина с внешним миром,. хотя временами и прерываемая, установилась довольно прочно и много по-могла ему в дальнейшем.
   Письмо отчасти проникнуто тем духом раскаяния в своих "прегреше-ниях", каким пропитана "Исповедь", и в известной мере окрашено даже религиозными тонами, столь же притворными, как и его мнимое раскаяние. Бакунин старался выдержать характер и дурачить своих тюремщиков до конца. Но так как несмотря на всю конспиративность его родных (веро-ятно не всеми ими выдерживаемую полностью) слухи о письмах Бакунина как-то проникали в публику, сначала российскую, а затем и заграничную. то неудивительно, что на основе этих якобы религиозных деклараций Ба-кунина сложился слух, будто Бакунин в крепости стал христианином. На-сколько такой слух распространен был среди демократической публики, видно из того, что Герцену (который кстати и сам имел слишком преуве-личенное представление о льготах, предоставленных Бакунину в Петропав-ловской и Шлиссельбургской крепостях) пришлось не раз опровергать его: так в письме к М. Мейзенбуг от 8 сентября 1856 г. Герцен, сообщив сна-чала, что Бакунину в Шлиссельбурге живется недурно, что он обедает якобы у коменданта, гуляет по крепости, имеет книги, бумагу и даже фор-тепиано (кроме книг все остальное неверно), прибавляет, будто Бакунин, "написал письмо, чтобы опровергнуть, будто он стал христианином. В письме к Карлу Фохту от 9 апреля 1857 г. Герцен, вынужденный видимо вернуться к этой теме, заявляет, что "Бакунин вполне опроверг пущенный слух, будто он стал пиетистом" (см. также "La vie d'un homme. Karl Vogt par William Vogt. Paris -- Stuttgart 1906, стр. 109, где приводится это письмо Герцена). Возможно, что поводом к распространению слуха об обра-щении Бакунина в христианство послужили хождение его в тюремную цер-ковь и говение, о чем он сообщал своим родным из крепости в письме от 22 апреля 1 853 года и что могло через них проникнуть в публику. Но воз-можно, что слухи такого рода распространялись жандармами с целью демо-рализации революционных элементов примером покаявшегося грешника.
   Для характеристики тех слухов, которые распространялись на западе о Бакунине во время его сидения в Петропавловке и Шлиссельбурге, до-вольно типичными представляются записи в дневнике Варнгагена фон Энзе, относящиеся к этому предмету. Варнгаген, не перестававший интересоваться Бакуниным и болеть за него душою, подхватывал и заносил на бумагу всякий слух, ходивший о нем в немецкой интеллигентской среде. 19 октября 1851 г. он сообщает в дневнике слух, что при передаче русскому конвою Бакунин был якобы жестоко избит, что ему топтали лицо и в тот же день повесили: так погиб Бакунин -- "один из благороднейших, великодушнейших, храбрейших людей!" (т. VIII, стр. 385).
   Интересно, что за границей почему-то сразу решили, что Бакунин по-сажен в Шлиссельбургскую крепость, в то время когда он сидел первые три года в Петропавловской: вероятно этому способствовала мрачная репу-тация Шлиссельбурга, куда Романовы предпочитали запрятывать своих вра-гов. Слух о том, что Бакунин попал в Шлиссельбург, исторгает у Варнгаге-на восклицание: "Человек, столь пламенно стремящийся к свободе, в нево-ле!" (т. IX, стр. 195). Через несколько недель распространился слух о смерти Бакунина. 26 октября 1851 г. Варнгаген отмечает появление в "Насионале" заметки о том, что Бакунин после недолгих страданий недавно скончался в Шлиссельбургской крепости, а через две недели, 8 ноября, он записывает, что газеты подтверждают известие о смерти Бакунина в Шлис-сельбурге; перед смертью он якобы выразил пожелание, чтобы прах его был перевезен во Францию. Но уже 9 декабря того же года Варнгаген заносит в дневник газетное сообщение о том, что Бакунин жив (т. VII1 стр. 394, 413 и 463).
   Преувеличенный пессимизм слухов о Бакунине быстро уступает место необоснованному оптимизму. 26 октября 1852 года Варнгаген записывает сообщение, полученное газетою "Nationalzeitung" из Праги, что Бакунин переведен на Кавказ и сдан в солдаты; скоро его произведут в офицеры, и тогда перед ним -- открытая дорога; при этом отпускается подобающая похвала по адресу русской незлопамятности (т. IX, стр. 392).
   Затем Бакунин надолго исчезает со страниц варнгагеновского днев-ника: по-видимому за эти годы о нем мало доходило до Берлина слухов. Но со смертью Николая I, когда в России повеяло новым духом, а сообщения с Западом облегчились, Бакунин снова появляется на страницах дневника. В записи 4 июня 1856 г. выражена радость при известии о помиловании Бакунина, заимствованном из "Volkszeitung". На этот раз известие оказалось преждевременным, но самая ошибка здесь характерна, равно как ха-рактерна и другая ошибка, а именно указание, что за Бакунина хлопотал победитель Карса Муравьев. Это показывает, что слухи были уже не так беспочвенны: знали, что за Бакунина хлопочут, и в частности его родствен-ники Муравьевы (позже, как мы знаем, за него действительно хлопотал Муравьев, только не Карский, а Амурский). Через два месяца мы находим в дневнике поправку под 6 августа 1856 г.: Бакунин не свободен. Он на-ходится в Шлиссельбурге, но живет в доме коменданта (по-видимому извра-щенная передача факта свиданий его с родными на квартире комендан-та.), хорошо содержится, имеет книги. И наконец под 19 июня 1857 г. передается сообщение газет, что Бакунин отпущен к родным в Тверь для поправки, особенно зрения, а затем он будет проживать в южной Сибири, где будет свободно жить в большом городе (т. XIII, стр. 33, 112 и 427).
   Как мы увидим в следующем томе, слухи о вольготной жизни Бакунина то на Кавказе, то в Шлиссельбурге на квартире коменданта дали материал его врагам для нового клеветнического похода.
  
   No 549. -- Письмо родным,
   4 февраля 1852 [года.] [Петропавловская крепость.]
   Добрые родители, милые сестры и братья, вы не знаете, ка-кое благодеянье для меня ваши письма; они отогревают, живо-творят меня.
   Бедный, бедный Николай, бедная Анна! 1 Милый брат, я не буду стараться утешить тебя; против смерти нет лекарства и нет утешенья: вера... надежда... а больше и вернее всего любовь, лю-бовь оставшихся, которая растет и разжигается со всяким новым требованием от нее; время только притупляет, а не уничтожает горе, но вместе оно притупляет также и живость чувств в чело-веке, а потому время не есть утешенье. Но любовь наша окружает, обнимает и поддержат тебя; она откроет тебе новую цель, новое поле для действия и возвратит тебе новую охоту к жизни; ты нужен так многим, тебя столько любят, ты -- главная опора на-шего семейства; ты свободен, силен, можешь быть полезен, мо-жешь действовать, и потому я за тебя спокоен. Ты легко пове-ришь мне, когда я скажу, что я охотно отдал бы свою бесполез-ную жизнь, если бы мог выкупить ею жизнь твоего сына. Теперь ты должен вдвойне любить Анну (Отсюда до конца абзаца по-французски в оригинале.): в жизни -- как на войне: чем больше теряешь соратников, тем теснее приходится смыкать ряды, не смущаясь неприятельскими пулями.
   Теперь обращаюсь к Вам, моя милая новая сестра, и начинаю с того, что без всяких околичностей обнимаю и целую Вас от всей души как новый брат и новый друг. Вы вошли в семейство, милая Лиза2, не богатое и не блестящее, но в котором зато цар-ствует, как Вы сами видите, тесная, неразрывная, горячая, искренняя любовь, а с этим сокровищем Вы будете счастливы (Отсюда по-французски в оригинале.). Знаете ли Вы, как все Вас уже любят? Если бы Вы прочли письма маменьки, Вариньки и Татьяны, Вы сами были бы убеждены в том, что Вы -- прекрасный ангел, сошедший с небес для счастья человечества; одаренная высшими достоинствами.
   Вы принесли нашей семье новый элемент счастья, любви и радости; будьте же тысячу раз благословенны, милая добрая сестра, будьте сча-стливы, как Вы того заслуживаете. Что касается меня, то я намерен последовать хорошему примеру папеньки, который, кик го-ворят, немножко за Вами ухаживает, а посему покорнейше прошу Вас, сударыня, включить меня в список Ваших поклонников. И уж не знаю, что сказать, если мы вдвоем не сумеем окончатель-но закопать Александра: папенька потому, что, принадлежа к славному веку, он сохранил все ценные традиции истинной га-лантности, у меня же за неимением других заслуг будет тот плюс, что я буду отсутствовать. Я нахожусь в довольно роман-тическом, хотя, по правде сказать, весьма скучном положении, скучном, как все романтическое; но главное -- на моей стороне будет огромное преимущество оставаться для Вас совершенно незнакомым, что, сообщив свободный полет Вашему несомненно благородному воображению, позволит Вам наделить меня всеми положительными качествами, у меня не имеющимися, без всякого для меня риска когда-либо разочаровать Вас, -- драгоценное пра-во, каким, надеюсь, Вы не преминете воспользоваться, ибо чем более блестящ поклонник, тем больше чести он приносит пред-мету своего поклонения. Мне нарисовали такой живой Ваш порт-рет, дорогая сестрица, что мне кажется, будто я Вас уже знаю, и уже люблю Вас всем сердцем. Вы осчастливите Александра, так как миссия ангелов заключается в доставлении счастья, а он ни-когда не перестанет Вас любить и уважать. Наряду с многими превосходными качествами у него, говорят, имеется один малень-кий недостаток, недостаток, который я поистине не очень-то впра-ве осуждать, ибо во мне он в свое время был очень большим, и, бог весть, не я ли и оставил ему это печальное наследство: гово-рят, что он несколько влюблен в немецкую метафизику. Как ви-дите, это -- соперница, но по моему не очень-то опасная, ибо нуж-но было бы действительно быть безумцем, чтобы предаваться гегелианским абстракциям и категориям, имея подле себя такую очаровательную реальность, реальность с большими изумрудны-ми очами, как весьма поэтически выражается моя сестра Татья-на. Что же касается меня, то все, что я приобрел от продолжи-тельного изучения философии, это -- глубокое отвращение ко всему абстрактному, и мои философские мечтания закончились не в сладкой области любви, а в узкой тюремной камере (Дальше по-русски в оригинале.).
   Поздравляю тебя и радуюсь с тобою, брат Александр: ты теперь сделался человеком, освободился от эгоизма, от безотрадной пустоты одинокого существования и живешь двойною, т. е. полною, совершенною жизнью. Дай бог тебе силы, доброй воли, любви, ума, а особливо здравого смысла (Отсюда по-французски а оригинале.). До известной степе-ни можно чудить и безумствовать, пока живешь один; правда, наказание рано или поздно придет, это видно по моему примеру; но оно постигает зато одного; и это последнее оправдание без-умства утрачивается с того момента, как дополняешь свою жизнь жизнью любимой женщины. Ответственность мужа велика, но в то же время это -- безмерное счастье и великое достоинство (Дальше по-русски в оригинале.). Не бойся же, друг, верь в свое сердце, верь в спасительную силу любви и с благословением наших добрых родителей, с нашим братским благословением, рука об руку с Лизой, ступай смело и весело вперед к исполнению твоего нового, прекрасного призва-ния. Блюди за собою, но не мучь ни себя ни ее пустыми стра-хами, фантазиями; недоверие к себе, беспрестанное углубление и (прости выражение: оно грубо, но живописно и верно), беспре-станное ковыряние в своей душе, в своих мыслях, в своих ощу-щениях так же вредно, чуть ли даже не вреднее легковерной и слепой самоуверенности. Блюди только себя от эгоизма, от эго-изма в сердце, в уме, а пуще всего от эгоизма в привычках; я говорю пуще всего, потому что в сердце твоем эгоизма слава богу нет; от головного эгоизма вылечит тебя действительный мир и любовь Лизы, но от последнего эгоизма, самого скучного, если и не самого злого, и без всякого сомнения самого противного семейному счастью, -- от эгоизма в привычках и в ежедневных мелочах жизни, от этой склонности, естественной всякому чело-веку, предпочитать свое спокойствие, свои забавы, свои коньки спокойствию, забавам и фантазиям другого, Лиза не только что не может вылечить тебя, но напротив, следуя любви и той по-требности самопожертвования, которая живет в сердце каждой благородной женщины, она способна укрепить тебя в нем, и если сам не будешь блюсти за собою, ты сделаешься мало по малу, хотя и сам не замечая, самым скучным деспотом (Отсюда по-французски в оригинале.).
   Не довольствуйся же тем, чтобы быть хорошим мужем, ста-райся также быть любезным мужем: любезность есть прелесть сердца, как правдивость -- его добродетель. Никогда не будь с Лизой ни расфранченным, ни в халате как наружно, так и внутренне; старайся всегда производить на нее приятное впечатле-ние, как в первый день вашей встречи: для того, чтобы любовь была живою, ее нужно каждый день заново заслуживать; она достигается только путем взаимных уступок и постоянного жертвования своим я. Ты знаешь Лизу и вместе с тем ее не знаешь. Так, как натура человека по своей сущности бесконечна, то чело-веческое сердце можно сравнить с книгою, которая пишется по мере того, как ее читают, и не кончается, пока живет. Нельзя нанести человеку большего оскорбления, чем сказав, что знаешь его как свои пять пальцев. Человека знаешь только, поскольку его любишь. Изучай же Лизу внимательно; изучай ее с любовью, с уважением, изучай ее впечатления пристальнее, чем свои соб-ственные, постоянно старайся угадать ее радости, фантазии, же-лания и относись к ним по крайней мере с такою же деликатно-стью, какую инстинктивно проявляют по отношению к движениям собственного сердца. Никогда не будь ни наводящим скуку, ни скучающим: ничто так не деморализует, как скука. Не считай себя выше ее потому, что ты -- ее муж, и никогда не разыгрывай оракула; предоставь самой Лизе признать твое мнимое или дей-ствительное превосходство: любящие женщины естественно склон-ны к преклонению; все женщины -- идолопоклонницы. С своей стороны никогда не забывай, что в любви, как и в мудрости, мужчина не может дать женщине больше того, что сам от нее полу-чает. Здесь царит полное равенство. На стороне мужчины наблю-дается более логическое развитие мысли, сила абстракции, наруж-ная энергия воли и физическая сила; но зато женщина приносит ему взамен много здравого смысла, героическую преданность, есте-ственное благородство, врожденную деликатность, к которой он сам неспособен, инстинктивную интуицию красоты, правды и истины, она приносит ему красоту и изящество, das ewig Weibliche (Вечно женственное (по-немецки в оригинале), как говорит Гёте, без каковых вся сила мужчины бы-ла бы низменною, а его ум -- вечно ложным. Будь всегда прям, искренен, честен, но не доводи никогда искренность до грубости; не только промолчать иногда о том, что считаешь истиною, но и исказить эту истину подчас бывает более человечно, деликатно, а следовательно правдиво, чем грубо и бесцеремонно высказать правду; педанты истины все тщеславны, они делают палаческое дело и вреднее лжецов, ибо правда является живою и истинною только тогда, когда идет как из головы, так и из сердца, когда она соответствует людям и обстоятельствам, настроениям момен-та, и особенно когда она свободна от всякой суетности.
   Когда ты почувствуешь припадок слабости, милый Александр, не пренебрегай поддержкою и помощью своей жены, -- женщины так сильны, когда любят, -- не бойся унизить себя перед нею признанием своей относительной или временной слабости, не ду-май, чтобы твое мужское достоинство и обязанности мужа тре-бовали от тебя горделивого одиночества силы. Женатые люди должны делить все пополам: силу, ум, преданность и любовь. Не следует питать смешной, суетной и обидной претензии давать больше, чем получаешь; нужно не поддерживать, а опираться друг на друга, нужно не поучать, а вместе учиться, нужно не ораторствовать, а беседовать, что гораздо веселее; в любви все должно быть диалогом, а не монологом. Словом люби Лизу и уважай ее, для того чтобы она с своей стороны тебя любила и уважала. GrЭble nicht, aber denke, liebe und handle das ist alles ("Не мудрствуй, а мысли, люби и действуй - это все" (по-немецки). Пусть твои занятия будут не только научными, но и ре-альными, не прячущимися от света, связанными с повседневными обязанностями, заботами и борьбою; будь реальным человеком на реальной почве, верь в ваше счастье, в ваши удвоенные лю-бовью силы и, отбросив далеко от себя все сомнения и болезнен-ные колебания, плод твоего прежнего безделья, постепенно при-учайся, милый друг, к сладостной привычке любить, действовать и жить.
   Итак, советуя тебе обращать надлежащее внимание на мелочи и детали жизни, имеющие столь важное значение в браке, осо-бенно вначале, когда ваша совместная жизнь еще не отлилась в прочные и определенные формы, я одновременно рекомендую те-бе не делаться паникером, трусом и не доводить деликатности ва-ших отношений до подозрительной обидчивости, что стало бы источником всех могущих постигнуть вас несчастий. Не пугайся малейшей тучки, которая бросит тень на ваше супружеское сча-стье; весело покорись судьбе в таком случае и, если недоразуме-ние произошло по твоей вине, признай это, если по ее вине, про-сти ей. В конце концов вы ведь не стеклянные, и несколько не-больших толчков, неизбежных при всякой совместной жизни, не разобьют ни вас, ни вашего счастья, ни вашей любви; напротив очи научат вас лучше знать и больше любить друг друга. Есть немало очень хороших семейств, счастье которых поддерживается только путем ежедневных потасовок; и, уверяю вас, лучше дать друг другу по нескольку хороших шлепков, чем вечно дуться друг на друга: при сильной любви эти демонстративные беседы питают любовь. Но в таком случае, чтобы все было в порядке, когда муж поднимает руку для удара, жена непременно должна пускать в ход ногти и на всякий получаемый ею шлепок отвечать доброй царапиной -- все по принципу солидарности; а так как ногти представляют естественное выражение женской грации, ку-лак же -- выражение мужского ума, то они служат друг другу взаимным дополнением. Итак полное равенство во всех отноше-ниях -- в нежности, как и в гневе, в шлепках, как и в ласках, -- таков высший закон брака.
   Вы видите, что я в своей теории брака последователен до кон-ца, и разве вас не поражает, как она применима ко всем обстоя-тельствам жизни? Посему, дорогие друзья, никогда не дуйтесь долго друг на друга, следуйте точно евангельскому правилу, пред-писывающему не ложиться спать, не очистив сердца от всякого дурного чувства; но если вы почувствуете желание вцепиться друг другу в волосы -- на словах или в более выразительной манере, можете спокойно дозволить себе эту прихоть: неправда-ли вы слишком сильно любите друг друга, чтобы опасаться дур-ных последствий от такой стычки? Но посердившись, посмейтесь хорошенько, детки, ибо веселье есть последнее слово высочайшей мудрости.
   Прости мне, дорогой брат, это длинное нравоучение. Я не со-бирался тебе его прочитать, я хотел только ответить на те не-сколько слов, которые ты высказал мне относительно твоего ны-нешнего настроения, и не знаю как написал целый трактат. Если мои рассуждения правильны, это не значит, что я умнее тебя: всегда легче рассуждать о чужом положении, чем о своем соб-ственном; между дачею хороших советов и их выполнением, как тебе известно, целая пропасть, и вот почему критика легка, а ис-кусство трудно (Дальше по-русски в оригинале.).
   Вот Илья например пишет, что ты односторонен и что все убеждения твои ложны. Может быть, он и прав, а ведь я уверен, что когда он сам будет в твоем положении, то равно как тот офицер (в повести Гоголя), которого старая тетка женила так неожиданно, он пришел бы в тупик и убежал бы от жены на ко-локольню (Отсюда по-французски в оригинале). Итак снова прошу у тебя прощения за эту длинную проповедь, это -- проповедь потерпевшего кораблекрушение: ни-когда не знаешь так хорошо, что должны делать другие, как если сам делал прямо обратное тому, что следовало делать. Мне оста-ется поблагодарить тебя, мой добрый Александр, за то доверие, с каким ты говоришь мне о себе; это -- большое доказательство дружбы, я благодарю тебя за него от всего сердца. Будь же счастлив, счастливец ты этакий! (Дальше по-русски в оригинале.).
   Я рад, что ты решился вместе с братом Николаем заняться хозяйством - не говоря уже о существенной пользе, которая про-изойдет от такого совокупления ваших сил для целого семейства, я уверен, что ты найдешь в сельской жизни и в сельских заняти-ях полное удовлетворение всем потребностям твоего ума, твоей воли и твоего сердца. В Западной Европе земледелие перестало быть простою рутиною, но приняло почетное место в ряду серьез-ных, положительных наук; его право на это название и место оказалось в многочисленных применениях, утвердилось успехом и выгодою, несомненною меркою во всех хозяйственных теориях и предприятиях; и ничего нет мудреного: земля, равно как и индустрия, производит по неизмененным физическим, химиче-ским, органическим законам, открытие которых необходимо дол-женствовало иметь благодетельное влияние на сельское хозяй-ство. Только земледелие в применении великих новых открытий не шло долго ровным шагом с индустриею по двум причинам; во-первых потому, что индустрия обещала сначала больший и ско-рейший барыш, так что все умы и капиталы обратились к ней исключительно, до тех пор пока конкуренция не восстановила рав-новесие, а во-вторых потому, что земледелец, равно как и земля, с которою он живет так тесно, что, можно сказать, с нею отожде-ствился (В оригинале "отождестворился".), потому что земледелец, говорю я, любит шагать мед-ленно, мало по малу и не терпит нетерпеливых прыжков. Всякий земледелец есть консерватор, любящий старое, не терпящий но-визны, риску и требующий несомненных, глаза колющих дока-зательств для того, чтобы решиться на какое-нибудь нововведение. Вследствие этого земледелие, хотя и сделало в последнее время большие успехи, находится еще относительно к другим хозяйственным наукам в детстве, в России, кажется, более, чем где-нибудь. Теоретическое изучение этой науки, обнимающей столько других, даст тебе несомненно в тысячу раз более действи-тельного, живого, утешительного знания, чем вся немецкая фи-лософия взятая вместе, последнее слово которой, равно как и по-следнее слово всякой метафизики, есть слово Montaigne: "Que sais-Je!" (Слово Монтеня (философа-скептика): "Что я знаю?").
   Но теории одной недовольно; главное и труднейшее дело со-стоит в применении. Я помню, что уже в мое время было в Рос-сии много земледельческих нововводителей, и что они большею частью все обанкротились; это не есть доказательство против са-мой теории, но доказательство их поверхностного знания, самого вредного, как ты знаешь, и, что еще хуже, доказательство отсут-ствия здравого смысла в сих так называемых рациональных хо-зяйствах. Я уверен, что нет такой теоретической истины, которая бы не была удобоприменяема везде и повсюду; но способы применения бесконечно различны и должны сообразоваться с клима-том, с почвою земли, с средствами, с обстоятельствами, а прежде всего с характером, привычками, степенью образованности, даже с предрассудками крестьян, без доброй воли которых никакой успех невозможен. Открыть эти способы никакая теория не мо-жет; познание их приобретается только посредством долгого раз-мышления, с помощью здравого смысла, опытом, сметливостью, практическим знанием людей, самых трудных на деле, одним сло-вом действительною и умною жизнью в действительном мире. Если бы ты был один, я бы тебе ни за что в мире не предложил быть хозяйственным реформатором; ты еще, кажется, слишком влюблен в теорию, а поэтому мог бы наделать много глупостей, а, предоставленный себе одному, вероятно разорился бы в пух, так как и я сам разорился в другом отношении. Но подле тебя брат Николай, которого нелегко тебе будет поднять на ноги; он будет тебя слушать да улыбаться и не подымется с места, пока ты не убедишь его совершенно, так что твоя теоретическая прыть най-дет приличную границу в его здравом рассудке у в его практи-ческой лени. Кроме этого ты к счастью живешь с нашим добрым, умным, многознающим отцом, советы и опыт которого не будут для тебя потеряны так, как они были потеряны для меня, и пото-му ты можешь без всякой опасности предаться теоретическим изысканиям; а я уверен, что они не будут бесплодны.
   Но с сельским хозяйством неразрывно связано еще другое великое и святое дело: попечение о благе крестьян. Великая (Т. е. крупная.) собственность везде налагает священную обязанность печься о неимущих, но нигде так, как в России, где помещик, обладая зем-лею, обладает также отчасти и волею обрабатывающих ее лю-дей (Дальше по-французски в оригинале.), и я полагаю, что по самому духу наших учреждений эта привилегия не должна рассматриваться ни как синекура, ни как источник обогащения, но как публичная функция, как своего рода служение, политическое и вместе с тем моральное, почти религи-озное, временно возложенное правительством на дворян-помещи-ков скорее в качестве долга, чем права, -- долга, который честно и добросовестно выполняется к сожалению очень немногими по-мещиками. В своих отношениях с крестьянами дворянин-помещик в большинстве случаев выступает одновременно в качестве судьи и заинтересованной стороны: он судит без права апелляции и сам выполняет свои приговоры. Это -- положение крайне затрудни-тельное и весьма щекотливое, требующее большой честности и сильно развитого чувства справедливости от помещика, желаю-щего выйти :из него с честью. Но когда его желание искренно, его положение дает ему возможность делать много добра: все за-висит от уменья приняться за дело и не гнаться за невозможны-ми улучшениями, пренебрегая теми, осуществить которые легко. Я знаю, что задача эта связана с множеством трудностей, и пер-вая из них заключается в неизбежно частом столкновении инте-ресов помещика и его крестьян. И вот, не доводя самоотречения до донкихотства, что впрочем привело бы к плохим результатам, я думаю, что помещик должен часто жертвовать своими интере-сами: в его исключительном положении, при присвоенных ему чрезмерных правах это представляется священным долгом. Я да-же полагаю, что поступать таким образом должны в конечном счете заставить его правильно понятые его интересы: что теряешь в процентах, то выигрываешь в доброй воле, а последняя в ко-нечном итоге всегда принесет проценты. Только невежды и зло-намеренные могут еще отрицать, что благосостояние и довольство крестьян составляют существенное условие процветания помещика. Вторая трудность заключается в естественной недоверчи-вости крестьян, в их упрямстве, невежестве, фанатизме, их пред-рассудках. Что касается недоверчивости, то это по-видимому -- ка-чество, присущее всем земледельцам в мире: с ним встречаешься во Франции, в. Бельгии, в Швейцарии, равно как в России; все крестьяне хитры, упрямы, замкнуты; все боятся быть обмануты-ми, может быть потому, что сами чувствуют себя слишком склон-ными к обману. Никакое доказательство a priori не действует на них; чтобы убедить их, требуется много доказательств a poste-riori -- без каламбура (Намек на телесные наказания (a poste-riori значит также сзади).). Но они хорошо умеют ценить вещи по их результатам, и хотя отличаются медлительностью в движени-ях, всегда готовы пуститься в путь. Чтобы сделать крестьянам действительное добро, не следует насиловать их чувств и пред-рассудков, а нужно их обходить; а для борьбы с ними необходимо взять их же за исходный пункт и точку опоры: нужно в самой природе крестьянина и в его привычках найти средства убедить его и двинуть вперед. Как видишь, я рекомендую тебе сократический метод и платоновскую диалектику, но только упрощенные и примененные к практическим потребностям. Я думаю, что в каждом человеке, даже самом необразованном, можно найти не-сколько пунктов, за которые его можно взять; нужно только уметь их открыть. Правда, это -- метод несколько медленный, требующий не только много настойчивости и старания, но и мно-го любви. Метод, состоящий в применении насильственных мер, более скор, но я предпочитаю свой, ибо он менее резок, более до-стоин, а кроме того должен давать более верные и более длитель-ные результаты, так как основан на убеждении и на добровольном согласии тех, к кому и для блага кого он должен быть применен.
   Чтобы делать крестьянам добро, их нужно немножко любить, дорогой Александр; отношение помещика к слуге должно быть не отношением молота к наковальне или эксплуататора к произво-дительной материи, а отношением человека к человеку, бессмерт-ной души к бессмертной душе -- без нарушения различия поло-жений, образования и пр. Крестьяне чаще всего -- большие де-ти, дети по своему невежеству; опека просвещенная, благожела-тельная и нередко строгая для них необходима; но при всем том они достойны любви, да, достойны уважения, ибо это всегда та же бессмертная сущность, те же горести, те же радости, те же бесконечные устремления, а часто под их грубою корою скрыты высокие качества. Я уверен, что изучение крестьянина в целях улучшения его материального и морального состояния, изучение, сопряженное с большими трудностями вследствие взаимного не-доверия между обеими сторонами, может стать полным очарова-ния и несомненно в тысячу раз более полезным, чем все неприме-нимые и абстрактные занятия.
   Я не проповедую слабости, напротив я убежден, что наряду с большою благожелательностью и особенно наряду с неуклонною справедливостью абсолютно необходима большая строгость. Рус-ский мужик считает промахом не обмануть там, где он может обмануть, он презирает тех, кого обманывает, и, будучи человеком широкого размаха, почти одинаково сильно ненавидит простец-кую слабость одних и неправедный гнет других. Хотя я -- не очень-то большой любитель телесных наказаний, я думаю, что они к сожалению пока еще совершенно необходимы. Вели же, милый друг, сечь, вели сечь, но сам не секи никогда; это мерзко. И на-казывай всегда так, чтобы крестьяне были глубоко убеждены в справедливости понесенного наказания. Когда они убедятся, что ты справедлив, когда они увидят, что ты добр и вместе с тем решителен, они в конце концов станут тебя уважать, а затем и любить, и тогда ты сможешь делать с ними все, что захочешь. Знаю, что все это легко советовать, говорить, но очень трудно выполнять, но трудность вещи ничего еще не говорит против нее, и мало-мальски серьезное предприятие сопряжено с тысячею за-труднений. Прежде чем добиться успеха, прежде чем открыть пра-вильный путь, ты несомненно испытаешь тысячу неудач, совер-шишь тысячу промахов, словом проделаешь бесконечный труд, но разве сделаться отцом, другом и благодетелем сотен бессмертных душ, одновременно заботясь о благосостоянии и процветании собственного семейства, разве это -- не достойная цель и не свя-тое дело? 3
   Видишь, дорогой Александр, какая трудовая жизнь откры-вается перед тобою. Не прав ли я был, говоря, что она даст до-статочную работу всем способностям твоего ума, сердца и воли? Вступай же на этот новый путь с твердою решимостью, без зад-них мыслей и без запоздалых сожалений. О чем бы ты стал жа-леть? О своей утраченной свободе, о своих абстрактных заня-тиях, о своих бесполезных и бесцельных фантазиях? Но ведь это была пустота, а теперь ты сменил се на жизнь, одновременно оча-ровательную и полезную, исполненную любви, радостей, обязан-ностей и реальных дел. Поверь мне, Александр, в тысячу раз лучше быть целостным человеком, т. е. жить, любить и действо-вать, чем быть метафизиком или мечтателем и гоняться за китай-скими тенями. Уверяю тебя, одна искорка этих прекрасных, зна-комых тебе изумрудных очей в тысячу раз ценнее и содержит в тысячу раз больше сокровищ и живого, истинного знания, чем вся Александрийская библиотека, сожженная, как тебе известно, одним мусульманским филантропом 4. А затем ты не рожден фи-лософом, да и я тоже в чем я убедился к несчастью несколько поздно. Если только человек не является великим гением, от чего да сохранит тебя небо в интересах твоего счастья и особенно сча-стья Лизы (ибо жена гениального человека непременно должна стать несчастной), если только он не является прирожденным фи-лософом, то философом нельзя стать безнаказанно. Великие люди знания и науки созданы не так, как обычно; они устроены так, что для себя самих -- они ничто, а для других -- всё; это -- книги, абстракции, логические дедукции, ходячие счеты и созерцания, если угодно -- возвышенные, по это -- почти не люди. Несмотря на все свое величие, а быть может именно благодаря ему это- незаконченные существа, выродки природы; их личная жизнь всегда бывала бедною и ничтожною, часто даже сметною. Нью-тон например никогда не знал женщины. У тебя нет ни этой сла-бости ни этой силы, -- будь же человеком, будь целостен, реален, счастлив.
   Еще раз прошу у тебя извинения за эти бесконечные рассуж-дения, дорогой Александр. Но так как мне кажется, что между нашими натурами есть много сходства, я хотел бы, чтобы мой пе-чальный опыт не совсем пропал для тебя (если только опыт одно-го человека может пригодиться другому), я хотел бы еще ука-зать тебе несколько опасностей, которых я не сумел избежать. Абстрактные умы вроде наших настолько поглощены собствен-ными мыслями, что мы подобно шахматистам, не видящим ниче-го кроме своей игры, не обращаем никакого внимания ни на то, Что совершается в действительном мире, ни на мысли, чувства и впечатления окружающих нас людей. Отсюда во-первых вытекает то, что мы составляем себе массу ложных идей: человек никогда не бывает так глуп, как тогда, когда он думает только про себя; но, что еще хуже, мы ежеминутно, сами того не желая, задеваем и оскорбляем массу людей и превращаем их в наших врагов. Та-кова моя история; ты помнишь, ведь я был в Прямухине пуга-лом для всех чужих (Подчеркнутые слова по-русски в оригинале, причем сказано "пугалою".). Против этого зла существует одно только средство : это -- почаще выходить из своей замкнутости, это -- заставить себя быть наблюдателем. Это не невозможно, так как в каждом человеке по существу содержатся все необходимые до-стоинства и все недостатки, с тою только разницею, что одни со-вершенно естественно и без всяких усилий обладают тем, что дру-гим дается лишь после значительного труда. Попробуй и ты уви-дишь, что эти выходы во внешний мир, которые к тому же будут своего рода гимнастическим упражнением, весьма благодетельным для твоего ума, доставят тебе множество маленьких радостей; нет человека, который не представлял бы известного интереса, когда удается его разгадать. Ты знаешь, что естественные науки не презирают ничего, что они с уважением и любовью изучают малейшее микроскопическое насекомое, а разве изучение человека не составляет продолжения этой науки, осложненного только все-ми неисчерпаемыми сокровищами и глубинами, которые привно-сит туда его бессмертная сущность? (Отсюда по-русски в оригинале). Поэтому и Михаил Ни-колаевич Безобразов даже интересен; зачем например он живет, как он живет? зачем он так расставляет ноги? Как в нем обра-зуются мысли и чувства? Что он думает о том, о другом, и за-чем его бессмертная душа выбрала такую телячью наружность? 5 Вот найди-ка ты в Гегеле разрешение всех этих важных вопро-сов (Дальше снова по-французски в оригинале.).
   Но я рекомендую тебе изучение окружающих тебя людей не только как естественную науку, но и как моральный и обществен-ный долг. Ибо долгом всякого человека является быть приятным для других, проявлять внимание ко всем, дабы никого не оскорб-лять и не задевать ничьих привычек, если только это -- не извра-щенные и не вредные привычки, так как ни в каком случае нель-зя доводить снисходительность до соучастия и даже до терпимо-го отношения к несомненному злу. Учись, совершенствуйся во Всех отношениях, ты можешь от этого только выиграть, но никог-да не подавляй никого своим превосходством и не поражай никого своими знаниями. Пусть твое превосходство состоит в том, чтобы быть, а не казаться, старайся напротив казаться меньшим, чем ты есть на самом деле. Проявляй свой ум в том, чтобы да-вать блистать уму других, и чтобы в твоем присутствии высту-пали все их хорошие качества; обращайся не к дурным, а к хо-рошим сторонам каждого человека, чтобы всякий вблизи тебя становился лучше, что будет делать лучшим и тебя самого: в та-ком случае твоего общества будут искать, тебя будут любить, а так хорошо и полезно быть любимым! Не поддаваясь убийствен-ному действию скучных людей, умей иногда их выносить: это -- тоже очень хорошее упражнение для воли и для сердца, это -- тоже долг, и вдобавок, как частенько говаривал мне папенька, не существует столь невежественных, и глупых людей, от которых нельзя было бы чему-нибудь научиться. А затем, когда свет ста-новится слишком надоедливым, остается одно средство -- смеять-ся над ним, что вовсе не составляет греха, ибо напротив, когда смеешься, то никогда не сердишься. А чтобы доказать мне, что ты принял мои советы как добрый брат, прошу тебя, Александр, сообщать мне обо всех лицах, с которыми вы видаетесь, об их наружности, платье, манерах и в особенности передавать мне все сплетни, смешащие папеньку. Ну, разве это -- не целый ливень советов? Это -- естественное излияние рассудочного и болтливо-го, долго сдерживаемого языка; к несчастью для тебя он избрал именно тебя. своею жертвою. Кончаю, оставляя тебе в качестве последней капли совет заглядывать в прекрасные лизины очи всякий раз, когда силы тебя оставят, -- вот универсальное сред-ство против всех головных и сердечных болей. А засим прощай всерьез (Отсюда по-русски в оригинале.).
   Теперь добираюсь до тебя, любимый брат Илья. Ты напи-сал мне несколько слов и ничего о себе не сказал; говоришь толь-ко, что Александр односторонен; он это и сам знает: всякий че-ловек более или менее односторонен и всякий тянет на свою сто-рону; какая же твоя сторона? Вот Александр женился и вместе с Николаем занимается хозяйством. Павел ломает камни, Алексей служит, музыкальничает, естествознательничает и тешит отца своими письмами; я сижу за грехи или, лучше сказать, торчу здесь как столп с предостерегательною надписью: "не езди по этой дороге". А ты что делаешь, чем занимаешься или чем хочешь заняться? Ведь без всякого дела жить нельзя. Жду твоего ответа и покамест обнимаю тебя крепко и благодарю и за несколько слов, написанных мне тобою.
   Сестру Анну (Явная описка вместо "Александру" (или "Сашу"): именно она рассказывала Бакунину в детстве сказки; она же была замужем за Г. Вульфом, который упоминается тут же рядом.) много раз целую и с нетерпением жду от нее письма; ведь она, милая, уже давно не сказывала мне своих ска-зок; Габриелю 6 рекомендуюсь как брат и прошу его дружбы, а племянникам и племянницам рекомендуюсь как дядя; ведь у меня теперь столько их, что я должен просить вас пересчитать их по-дробно, с означением их лет и качеств. Павел и Алексей, наде-юсь, напишут мне также несколько слов.
   Милая, милая Варинька, вот я и опять переписываюсь с то-бою; ведь уже давно мы не говорили друг с другом. Мы разо-шлись было и расстались холодно; мы были тогда оба im Werden begriffen (Складывались, формировались.), оба тянули на свою сторону и друг друга не пони-мали; я был во многом виноват против тебя, но ты уже меня простила; накинем же вечное покрывало на время нашего обоюд-ного сумасшествия 7 и вспомним самое старое время, время наше-го детства 8. Помнишь, как Mеs-yeux Rictoir (Фамилия учителя "Mes-yeux Rictoir" -- детская переделка "Monsieur Rivoire" (фамилии учителя Ривуара).) рассказывал нам историю и ты умоляла его за меня, когда он награждал меня на несколько tem[p]s: "j'ai fait, une tache sur mon habit ot on m'a donnИ un tem[p]s Ю Иcrire, -- tu as fais une tache etc." ("Упражнений: я сделал пятно на платье и мне задали письменное упражнение; ты сделал пятно и т. д.".), a ты просила его: "Mes-yeux Rictoir, pardonnez!"? ("Простите, господин РякТуар!"). Помнишь, как мы вставали рано по утрам перед заутреней и гуляли по нашему милому прямухинскому саду и любовались паутинами, расстилав-шимися по листьям и между деревьями, и ходили на мельницу смотреть, как мельник вынимал рыбу? Помнишь, как по вечерам при лунном сиянии мы прохаживались гуртом подле сирень и пе-ли: "Tout est calme et tout dort" или "Au clair de la lune" ("Все спокойно и все спит или "При лунном сеете:"). Помнишь, как по зимним вечерам с папенькою мы читали "Robinson Suisse" ("Швейцарский Робинзон" -- детский роман (см. т. I, стр. 443 -- 44) и ты была влюблена в Фрица? Помнишь, как ты ревела, задавив своего ручного воробья, и как мы его торжественно хоронили, и как тетенька Варвара Михайловна9 качала головкой, смотря на твои горькие слезы, и как ты обиде-лась, когда Borhert (Бoрхерт, гувернер в доме Бакуниных) осмелился написать покойному воробью эпитафию? Не знаю помнишь ли ты все это, но я ничего не позабыл, и когда я вспоминаю время нашего детства, мне стано-вится свежо на душе. Нет, Варинька, мы не могли и не можем разлюбить друг друга, напротив наша любовь будет теперь креп-че, потому что оба мы стали умнее. Мы оба перестали жить сво-ею жизнью; ты живешь в сыне, я -- во всех вас. Ты любишь мужа и он тебя любит, обними же его за меня и скажи ему, что и я хочу также любить его, хочу быть ему добрым братом.
   Благодарю тебя за подробности и прошу у тебя еще больше: кто такое Вася, по какому побуждению и с какою мыслью ты приняла его и что ты ему готовишь, и каким образом ты при-обрела себе еще третьего сына Роберта Карловича, и какой у не-го вид и сколько ему лет? 10 Ты видишь, мое любопытство не имеет границ. Я не думаю, чтобы Саша11 помнил меня; да оно и лучше: я не умел еще тогда быть для него добрым дядею. Ты пишешь, что он ленив и слаб характером; он еще в таких летах, что его еще можно и от того и от другого с его содействием вы-лечить. И я собирался было много писать тебе об этом предме-те; но дело не к спеху, письмо это уж и без того переполнено рас-суждениями и советами, и я боюсь, чтоб оно не сделалось похо-же на книгу нашего покойного дяди Александра Марковича Пол-торацкого 12. A propos (Кстати.), что делает сынок его, наш Сousin Pierre ? (Кузен Пьер (Петр Александрович Полторацкий) Он перестал к Вам ездить; слышал я, что супруга его Marie (Мария.) сбежала; экая какая! Неужели нашла еще хуже Петра! Впрочем для него потеря не большая; она ему недорого стоила: только пять фунтов Жукова табаку да несколько глупо-трогательных фраз насчет будущности и благосостояния только что тогда купленных им крестьян, которых они потом оба лупи-ли. Я помню, как Любаша бранила меня за эту торговую сдел-ку. Что ж делает он теперь? Пьет или играет в карты? Должно быть, пьет: ему нет другого выхода. Я непременно должен знать об этом. Варинька, он твой сосед, ты мне за него отвеча-ешь; к тому же ведь он отчасти также и твой воспитанник, ты во время oно сильно заботилась об обращении его на путь исти-ны. Мне очень хочется заставить тебя, мою набожную и святую, немножко позлословить; а так как о Петре нельзя верно сказать нескольких слов, не сказав дурного слова, то я налагаю на тебя обязанность писать мне об нем самые подробные рапорты.
   Николай, твой муж, а мой брат 14, должен также писать мне, только о предмете более приятном, о человеке, которого мы оба любим, о Вертеле15. Я с радостью узнал, что дружба их вынесла пробу времени; это делает им обоим честь; рад был также узнать, что Verteuil (Француз Вертэй, знакомый Бакуниных.) -- майор и что он женится, хотя, говорят, Оресту нашему это и не очень нравится. Поет ли еще Verteuil "Objet chИri" ("Предмет любви".), а Николай "Fliessen die Tage"? ("Дни бегут". Впрочем это заглавие романса в оригинале написано неразборчиво; ясны только последние два слова "Die Tage", первое же слово разбирается с трудом. (У В. Полонского в томе I "Материалов", стр. 267, напечатано здесь нечто совсем невразумительное: "Juliane du BЖse").
   Теперь обращаюсь к тебе, моя Татьяна. Если б я хотел вы-сказать все, что я к тебе чувствую, все, что я о тебе думаю, как я люблю тебя, то я никогда не кончил бы, а потому лучше я не стану начинать; ты ведь и без слов поверишь и почувствуешь. Ты больше, чем все другие, -- моя, моя крепостная девочка или, лучше сказать, старушка; мученица за всех и лучшая из всех; ты так же, как и я, живешь не своею жизнью, с тою только раз-ницею, что жизнь твоя не ограничивается чувствами, а есть бес-прерывное, живое, благодетельное дело самой святой и горячей любви. Поцалуй за меня дочерей Николая.
   К последним обращаюсь к вам, мои добрые, добрые родите-ли; я не знаю, где найти выражения для того, чтобы выразить всю мою горячую благодарность за вашу любовь; она -- мое уте-шенье, моя опора, моя сила, мое счастье, да, в самом деле счастье: я был счастлив, вполне счастлив, когда читал ваши письма. Вы хотите, батюшка, чтобы я занялся переводами; я не думаю, чтобы это было возможно; да сказать ли вам правду, оно стыдно, но прежде всего должно быть откровенным: во мне умер всякий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям, я сказал бы -- вся-кая охота к жизни, если бы не нашел новую жизнь в вас; я не унываю, но также и ничего не надеюсь, у меня нет ни цели, ни будущности, я не жил бы, если бы не жил вашею жизнью. Когда я не думаю о вас, я стараюсь совсем не думать, мысли слишком мучают и гнетут меня поздним и бесплодным сожалением про-шедшего, поздним раскаянием -- я курю цигаретки, читаю романы и рассказываю себе сказки (Дальше по-французски в оригинале.). Это до известной степени -- жизнь курильщика опиума, вечный сон, иногда дурной сон потер-певшего крушение Дон-Кихота, иногда фантастический сон в духе Гофмана, за которым к великому для меня счастью довольно ча-сто следует живая и благодетельная беседа с вами, всегда ожив-ляющая меня и возвращающая меня к сознанию действительно-сти (Дальше в оригинале снова по-русски.). Вот вся моя история в коротких словах; но не упрекайте меня ни к унынии ни в ропоте, мои любезные родители; я право не унываю и креплюсь посильно; что ж касается до ропота, то я должен бы быть дураком или сумасшедшим, если бы считал себя вправе роптать. Я должен бы был быть совсем деревянным, иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать глубокой, искренней благо-дарности к тому, который, вместо того чтобы казнить меня по закону, -- а я знаю, что я заслужил по законам, -- передал ме-ня в руки одного из добрейших людей в России (Отсюда снова по-французски в оригинале.). Сознаюсь, что когда я сидел в крепости за границею, я больше всего, гораз-до больше, чем смерти, боялся быть переведенным в Россию; так вот то, что я считал величайшим несчастьем, становится для ме-ня счастьем, истинным счастьем; не говоря уже о данном мне разрешении переписываться с вами, нигде я не встречал такого Гуманного обращения, такой деликатной доброты. Я решительно ни в чем не нуждаюсь; я живу здесь как бы в семейной обстанов-ке. Вы знаете генерала, поэтому я говорить о нем не стану16. Но все прекрасно ко мне относятся, начиная с капитана, ежедневно наведывающегося ко мне по несколько раз, и вплоть до послед-него солдата. Капитан это -- превосходнейшая и оригинальней-шая натура, какую только можно встретить; вечно с веселым словцом в запасе, и хотя без большого образования, но с тою сер-дечною добротою, которая и составляет истинную тонкость. Не печальтесь же слишком о моей участи, дорогие родители, я имею гораздо меньше того, что я заслужил; позвольте мне по-прежнему предаваться своим фантастическим мечтам и сосредоточит" то, что во мне осталось от жизни, способностей и действительности, на вас и на вашем семейном благополучии.
   Вы понесли большую утрату. Я понимаю печаль Николая, я понимаю, что он слил себя с будущностью своего сына и, видя, как тот умирает, чувствовал, что умирает сам. Понимаю также и вашу печаль. Вы так его любите, что чувствовали подобно ему. Эта потеря должна была поразить вас вдвойне: и в его сердце и в ваше, тем более что с возрастом потери становятся болезнен-нее; никогда не привыкаешь к смерти любимых людей. Зато гос-подь послал вам утешение: это -- Лиза. Право, когда я читал все, что Вы, дорогая маменька, о ней говорите, и все, что говорят о ней сестры, мне представлялся лучезарный ангел, сошедший с небес нарочито для вашей поддержки: новая дочь для вас, новая сестра для нас. Да благословит ее бог и да благословит он также вас в вашей новой радости!..
   Смею сказать, что, несмотря на все горести, какие небу угод-но было вам ниспослать, несмотря на вечно незаменимую потерю Любаши (Слово Любаша по-русски в оригинале.), бывшей поистине как бы олицетворением грации, ми-ра и любви в нашем семействе, несмотря на горе, причиненное вам нами и особенно мною, несмотря на все это, вы -- счастливые родители: с такою большою семьею, каждый член которой вас обожает, семьею, столь тесно спаянною в радости, как и в горе, и состоящею из столь благородных и столь добрых людей... А тут к вам приходит еще и новая дочь, дабы принести вам новую молодость, новую любовь и новое счастье! Теперь вы живете как добрые патриархи, окруженные и обслуживаемые своим много-численным потомством, пожиная, наконец, после стольких бурь плоды своих трудов и бесчисленных жертв... Один я составляю некоторый диссонанс в этой гармонии; но я -- козел отпущения в семействе, знаете -- тот, которого евреи ежегодно изгоняли в пустыню, нагрузив его грехами всего мира.
   Повторяю, дорогие родители, не горюйте обо мне. Уверяю вас, что я не несчастен; я спокоен, я совершенно смирился, а когда думаю о вас, то и совсем счастлив. Я счастлив сознанием права называться теперь вашим сыном и пользоваться долею в вашей любви: сердце мое и дух мой очистились в одиночестве; клянусь вам, что у меня не осталось ни одной дурной мысли в голове ни одного дурного чувства в сердце; я преисполнен любви к вам и признательности к тому, кому я обязан признательностью (Николаю I ("Тому" в оригинале написано с прописной буквы).). Клянусь, что если бы мне сейчас предложили свободу на условии снова начать мою прежнюю жизнь блуждающего огонька, вовремя прерванную еще слишком счастливо для меня, я не согласился бы на это. Вы можете поэтому вполне спокойно назвать меня ва-шим сыном и другом, и, хотя разлученный с вами, я -- всегда с вами; мы все собрались вокруг вас, чтобы вас любить, дорогие, добрые родители, благословите же нас всех вместе и будьте счаст-ливы нашею любовью (Отсюда по-русски в оригинале.).
   Жаль только, что Павел и Алексей так далеко от вас живут; не могут ли они к вам приехать на свет-лый праздник? Ведь вам будет веселее, а потому и мне веселее. Я с нетерпением жду от них писем; теперь знаю про всех, только они остались еще несколько в тени. Напишут авось и они.
   Я рад, что Марья Николаевна и Хиона Николаевна17 живут с вами: они нас всегда любили. Только вот что меня смущает: неужели я должен перестать называть Хиону Николаевну Фоминькою? Нет, буду уж называть по старому. Вот если бы она вышла тогда замуж за майора Зайчонку, так была бы майор-шею, почетною дамою; но погнушалась им, а потому и осуждена век оставаться Фоминькою. Я надеюсь, что она по старой друж-бе -- ведь я был во время оно ее фаворитом, -- надеюсь, говорю я, что она мне напишет. Должно быть, она знает всю современ-ную историю Новоторжского уезда, пусть же она мне ее мало помалу расскажет, начиная с истории Александры Ивановны Лошаковой18 и ее любезных племянниц.
   Прощайте, прощайте...
   Ваш
   М. Бакунин.
   Вопросы: где деревня Мишук? На каком месте стоит домик Александра? Сколько у сестры Симы детей и как их называют? Кто такая Марья Карповна Львова?
  
   No 549. -- Напечатано, но в плохом переводе и с пропусками в "Мате-риалах", томе I, стр. 251 -- 272. Частично было опубликовано в томе I нашей работы о Бакунине (впервые) и у Корнилова, II, 465 -- 467.
   Это письмо, своими размерами и рядом рассуждений, в которых жан-дармы могли усмотреть или насмешку (как разглагольствования о сечении крестьян) или неподобающие опасному "арестант)" мудрствования, было за-держано и по адресу не отослано, причем узнику было указано, что писать можно кратко и только о здоровье. Бакунину пришлось на время замолчать и только через три месяца он написал родным новое письмо, на сей раз краткое и свободное от "философии".
   Это задержанное письмо полно выражений раскаяния в грехах и та-ких выражений и мыслей, которых Бакунин не мог разделять в самые тя-желые моменты своей тюремной жизни. Раз мы теперь знаем, что все его покаянные заявления преследовали вполне определенную цель дурачения жандармов, дабы таким путем скорее вырваться на свободу, то мы не мо-жем разумеется принимать всерьез и таких его заявлений, как оправдание крепостного права, признание пользы сечения крестьян и т. д. Но тем не менее приходится признать, что тактом Бакунин не отличался; должен же был он понимать, что такими неприличными выходками он во-первых, риску-ет ввести в заблуждение своих братьев, и без того не отличавшихся особым либерализмом или тем более радикализмом, а во-вторых, роняет святое звание революционера перед заклятыми врагами трудящихся. Но видно, что в тюрьме, как и в молодости, а также в старости, Бакунин с такого рода соображениями не считался и людей не очень-то уважал.
   Письмо это во французском переводе было напечатано в No 4 выхо-дившего под редакциею Б. Суварина журнале "La Critique Sociale" за 1931 год под заглавием "Неизданное письмо Бакунина" и с предисловием, в котором содержание этого письма ставится на счет "крестьянскому соци-ализму". Автор предисловия указывает, что крестьянский социализм по су-ществу реакционен, как между прочим явствует мол и из данного письма, и совершенно противоречит духу пролетарского революционного движения. Отсюда делается вывод, что глупы синдикалисты, которые готовы счесть Бакунина своим родоначальником. Все это, может быть, и хорошо, но вся беда в том, что ничего общего с крестьянским социализмом это письмо Бакунина не имеет, и что попала впросак редакция "Социальной критики", вообразив, что рекомендация выгодно вести крепостное хозяйство и по-маленьку сечь крестьян составляет один из пунктов программы крестьян-ского социализма.
   1 У Николая умер сын, и Бакунин старается утешить и его и жену его Анну Петровну (урожденную Ушакову).
   2 Елизавета Васильевна Виноградская, с 1850 г. невеста, а с 1851 г. жена брата Александра (Бакунина).
   3 Этими самыми аргументами отстаивали рабство крестьян все кре-постники. Бакунин не мог конечно разделять такие взгляды. Он и здесь дурачит врагов, но прибегает для этого к слишком рискованным приемам.
   4 Бакунин имеет в виду легенду о сожжении знаменитой Александрий-ской библиотеки арабским халифом Омаром.
   5 Безобpазов, Михаил Николаевич -- бедный дворянин, брат се-стер Марии и Фионы Безобразовых, приживалок в имении Бакуниных.
   6 Вульф, Гавриил Петрович -- муж Александры Бакуниной (сестры М. Бакунина).
   7 Имеется в виду "борьба за освобождение Вариньки", предпринятая Бакуниным в молодости (1836 -- 1840) и приведшая к охлаждению между ним и сестрой Варварой, которую он хотел во что бы то ни стало заставить развестись с ее мужем, Н. Н. Дьяковым (см. в первых трех томах насто-ящего издания).
   8 Последующие строки напоминают соответствующие места из письма Бакунина к отцу от 15 декабря 1837 года, где он также вспоминает годы детства в Прямухине (см. том II, стр. 104 -- 106).
   9 Бакунина, сестра старика Бакунина.
   10 Вася Pевякин -- мальчик, которого взяла к себе на воспитание Варвара Дьякова, любившая заниматься воспитанием детей. Роберт Карло-вич -- какой-то знакомый Бакуниных по Тверской губернии: впоследствии он находился в Риге вместе с Павлом Бакуниным (во время Крымской вой-ны). Точнее установить эту личность не удалось.
   11 Александр Дьяков -- племянник Бакунина, сын его сестры Вар-вары.
   12 Полторацкий, Александр Маркович -- известный под литера-турным псевдонимом Дормидонт Прутиков. Бакунин имеет в виду его книгу "Провинциальные бредни", вышученную в свое время В. Белинским (см. том I, стр. 446).
   13 Из этих слов видно, что Бакунин в свое время способствовал этому браку П. А. Полторацкого с Марьей Федоровной Бояркиной (см. том I, стр. 143, 151 и 177).
   14 Николай Дьяков -- муж Варвары Александровны Бакуниной.
   15 Вертэй -- старый знакомый Бакуниных по Тверской губернии, француз по происхождению, служил на русской военной службе; вероятно из гувернеров.
   16 Речь идет о генерале И. А. Набокове, коменданте Петропавловской крепости (см. выше).
   17 Безобразовы (см. прим. 5 в настоящем комментарии).
   18 Тверская помещица, соседка Бакуниных.
  
   No 550. -- Письмо родным.
   13 апреля 1852 [года. Петропавловская крепость.]
  
   Христос воскрес! любезные родители и вы, братья и сестры, я жив и здоров и благодарю бога, что вы также все живы и, на-деюсь, теперь все здоровы. Берегите отца, и пусть он сам бере-жется, жизнь его для нас всех драгоценна. Надеюсь, что кашель его прошел, и что летом он совсем поправится. Письмо Алексея невыразимо порадовало меня; почерк его в самом деле изменился; теперь он пишет как порядочный человек, не так, как я, Илья да еще брат Николай, который вероятно потому и писать не любит, что пишет так, что никто прочесть не может. Алексей обещает приехать к вам на лето и привезти с собою Павла. Я рад за вас и за него. Ведь они оба также давно не были в Прямухине.
   Милая Саша, спасибо тебе за приписку. Да, много воды утек-ло с тех пор, как мы расстались; для тебя -- к лучшему, а для меня -- как ты сама знаешь. Вообрази себе, я все думал, что ты вышла замуж за Jean (Иван) Вульф, и с радостью узнал, что не он, а Гавриил Петрович -- твой муж. Поклонись ему от меня и обними за меня и детей твоих поцелуй.
   Что еще сказать вам? В последний раз я написал вам беско-нечно долгое письмо, которое, кажется, истощило меня надолго, так что сегодня напишу вам только несколько слов. Ведь в чув-ствах своих уверять мне вас незачем, вы и без слов верите и чув-ствуете, что я люблю вас и если живу, то живу единственно толь-ко в вас. Я никогда не расстаюсь с вами. Анну, детей ее, Лизу и всех прочих сестер обнимите. Марье Николаевне и Хионе Нико-лаевне (Безобразовым) мой усердный поклон, а вы, добрые, бесценные родите-ли, благословите меня.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Долго ли пробудет Николай в Казани? 1
   Вы не следуйте моему худому примеру: пишите сколько воз-можно подробнее и чаще; помните, что вся моя жизнь -- теперь в ваших письмах. Я вас всех, всех горячо люблю, всех хочу знать живыми, здоровыми и счастливыми, и любовь каждого из вас для меня есть потребность. Прощайте, прощайте! Прощай, моя Татьяна! Когда увидишь Алексея " Павла, крепко обними их за меня 2.
  
   No 550. -- Напечатано у Корнилова, том II, стр. 468.
   1 Николай уехал в Казань 24 февраля и оставался там до октября 1852 года. В его отсутствие имением управлял брат Александр, ревностно принявшийся за дело, как это видно из следующего письма Бакунина в том месте, где он обращается к Лизе, жене Александра.
   2 Вскоре по написании этого письма, а именно в середине апреля 1852 г., скончался комендант крепости генерал И. А. Набоков. Дочь его Екатерина Ивановна была замужем за Алексеем Павловичем Полторацким, по матери родным братом В. А. Бакуниной-старшей (т. е. матери М. Ба-кунина). Таким образом, Набоков был дальним родственником Бакунина. Другая дочь Набокова, Елизавета Ивановна Пущина, впоследствии много заботилась о Бакунине, когда он сидел в Шлиссельбурге. Бакунин сносился с нею через какого-то неизвестного посредника (вероятно служившего в крепости) еще тогда, когда был заключен в Петропавловке. Об этом мож-но судить по письму Е. И. Пущиной к Татьяне Бакуниной, написанному вскоре после смерти И. А. Набокова. Там, между прочим, говорится: "По-куда еще тело стояло у нас в доме, "милый друг" пришел ко мне с прось-бою от вашего [брата], чтобы за него поклонилась телу и поцеловала руч-ку, что он в нем потерял отца" (Корнилов, т. II, стр. 475).
  
   No551. -- Письмо родным.
   16 мая 1852-го года. [Петропавловская крепость.]
  
   Добрые родители, сестры и братья!
   Еще письмо от вас, еще знак любви, еще утешение. Благода-рю вас. У меня не достало бы слов, если б я хотел выразить, как глубока, как горяча моя благодарность, как горяча моя любовь к вам. Впрочем, вы легко поверите; любя вас, я люблю самого себя. Что бы была моя жизнь, если б меня не оживляла любовь к вам?
   Теперь скажу каждому несколько слов особенно. A tout seigneur tout honneur. Итак начинаю с Гавриила Петровича (Вульфа.):
   благодарю тебя, брат, за приписку и, предлагая тебе от искренне-го сердца свою бесполезную дружбу, прошу тебя дать мне взамен твою. Дом и все местоположение Зайкова я помню очень хорошо. Когда мы были детьми, когда жила еще наша добрая, незабвен-ная тетушка Варвара Михайловна (Бакунина.), которую ты не знал, но о которой верно много слышал, нам был такой же праздник ездить в Зайково, как твоим детям теперь в Прямухино. Только вряд ли угощают их в Прямухине так же хорошо, как нас в Зайкове. Нас там закармливали. Спасибо тебе за то, что ты взял старые порт-реты под свою протекцию. Я их также помню и думаю, что ком-ната в 26 шагов длины, которою ты так хвалишься, не что иное как старая галерея, соединенная с коридором, которые оба вели из гостиной в кухню. Я уверен впрочем, милая Саша, что ты за-вела у себя и сад; ведь без сада в деревне жить нельзя. Приро-да, предоставленная сама себе, в Тверской губернии скупа на цветы, а кто провел свое детство в Прямухине, тот не может не любить цветов. Только что за фантазия пришла вам всем сушить их! Они, бедные, едва только что ожили после долгих и тяжких зимних испытаний, а вы, жестокие, не дав им даже вздохнуть, давай их сушить. Из-под снегу прямо на печку или, что еще ху-же, под пресс. Недаром говорит Мефистофель, что наука -- враг жизни. Милая Саша, спасибо тебе за твою любовь (Дальше в оригинале по-французски.) и за твои добрые, твои ласковые слова. Продолжай говорить мне их время от времени. Это не значит, что мне нужны слова, чтобы верить твоей дружбе, но так приятно слышать, когда часто повторяют, что ты не безразличен для тех, кого сам любишь. Обними твоих детей, моих племянниц, и моего племянника, а также и Габриеля за меня (Дальше в оригинале по-русски.).
   Теперь к тебе, милая Анна. Не унывай, друг, ты еще так мо-лода. Я не верю в неизлечимость твоей болезни и в безвозврат-ную утрату твоих сил. Будь бодра, верь, хоти быть здоровою И ты будешь здорова (Дальше в оригинале по-французски.). Поддерживаемая любовью Николая, нашею дружбою и своею собственною силою, старайся только со-хранять всегда ясность твоего сердца и твоего ума, сохранять вид и при дурных обстоятельствах, и ты снова обретешь все те силы, которые ты потеряла (Дальше в оригинале по-русски.), и будешь опять так же мила, так же обворожительна, жива, весела и любезна, как тому назад 12 лет, когда я знал тебя в Твери остриженною девочкою. Что сестра твоя Catherine, чудеснейшая Катенька? (Ушакова Екатерина Петровна.). Восторга-ется ли попрежнему? И верно кого-нибудь обожает. Прощай, ми-лая сестра, надеюсь, что ты мне писала не в последний раз (Дальше в оригинале по-французски.).
   Вот, дорогая Лиза, что значит сделаться женою деревенского жителя; видеть, что тобою пренебрегают и тебя забывают и ради чего же, боже мой! ради такой ужасной вещи, которая служит для удобрения полей (Дальше в оригинале по-русски.). Ты с книгою сидела и верно с инте-ресною и все-таки ждала его, а он позабылся, стыдно сказать, у кучи навоза! Впрочем я рад, что он так ревностно принялся за хо-зяйство. Хозяйство не легкое дело, а всякое занятие требует сна-чала исключительного внимания с пренебрежением всех прочих занятий, однако не с пренебрежением такой милой супруги, как ты, судя по описаниям (Дальше в оригинале по-французски.). Впрочем, я думаю, что тут нет никакой опасности; искры ваших прекрасных изумрудных глаз, сударыня, сумеют предохранить его ум от слишком большой доли позитивизма и в то же время будут поддерживать его сердце в надлежащей температуре (Дальше в оригинале по-русски.). Милая сестра, я -- люблю тебя, не зная тебя; это -- не пустая фраза, я право люблю тебя.
   Алексей, ты вероятно уж в Прямухине. Неужели Павел не приехал с тобой? Уважаю его твердость, но вряд ли последовал бы его примеру. Постоянство в делах хорошо, а любовь лучшее время, потерянное для дел, можно возвратить; что потеряла лю-бовь, никогда не возвращается. Я рад, что ты продолжаешь за-ниматься музыкою, Алексей. Музыка была и есть мое любимое искусство; она пробуждала во мне всегда религиозное чувство, веру в жизнь и охоту к жизни. Я люблю ее даже более цигар, а это много сказать! Вот в таком порядке: сперва музыка, потом цигары или папиросы из турецкого табаку, потом книги, а по-том уж хлеб насущный. Ты видишь, в каком почете стоит у меня музыка. Напиши мне, пожалуйста, потешное письмо и заставь немного посмеяться. Ты, говорят, мастер на это дело. Алексей, постарайся приобрести несколько партитур духовной и даже опер-ной музыки старой итальянской школы, например Псалмы Mar-cello, сочинения Роrpora, Durante и много других, которых я по-забыл имена 1. Ты увидишь, как много они доставят тебе наслаж-дения. В германской музыке у вас недостатка нет, а итальян-ская -- мать и богатый источник всех прочих -- у вас слишком в забросе. Ты верно знаком и с генерал-басом и с контрапунктом, -- ведь они тебе необходимы. Достань еще партитуру моей любимой оперы из всех опер без исключения "IphigИnie en Tanride" Риттера Глюка2 (nicht zu verwechseln mit seiner- "JphigИnie en Aulide") ("Не смешивать с его "Ифигенией в Авлиде".). Варинька и ты, Павел, помните ли, как мы ее слушали в Берлине? Помнишь ли, Павел, как мы в пер-вый раз слушали с тобой "Норму" во Франкфурте ("Норма" -- опера Беллини 3.)? Пом-нишь ли нашу прогулку из Hanau (Ханау, город в Германии при впадении Кинцига в Майн.) во Франкфурт, по бере-гу Майна, как мы бежали, оба заряженные двумя бутылками рейнвейна?
   Татьяна, ты, моя крепостная, пишешь мне, как должна, хоро-шие, долгие письма, а я храню гордое молчание. Ведь ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете.
   А вам что скажу, добрые родители? Живу и креплюсь вашею любовью и вашим благословением. Будьте здоровы, продолжайте живить нас всех вашею любовью. Благословите меня вместе со всеми другими, сестрами и братьями, живыми и отшедшими. Мы неразрывно связаны любовью к вам и силою любви всегда в ва-шем присутствии, как бы ни были разбросаны и рассеяны судь-бою.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Марье и Хионе Николаевнам (Безобразовым.) мое нижайшее почтение. Алексей, скажи мне, поет ли Павел, как прежде, симфонии Бет-ховена? Если между нами бывали споры, так только за них, осо-бенно за С-moll Symphonie, которую он необыкновенно как пор-тил. Кстати, знаешь ли ты "Les soirИes musicales" de Ros-sini? ("Музыкальные вечера" Россини - Россини, Джоакино (1792 -- 1868) -- знаменитый итальянский композитор, с 1824 г. переселившийся в Париж; автор множества опер, среди которых назовем "Танкреда", "Севильского цирюльника", "Вильгель-ма Телля"; писал и церковную музыку, в том числе "Stabat Mater", мессы, кантаты.)
   Я могу тебя уверить, что это -- прекрасная музыка.
   Я так счастлив, так оживляюсь, освежаюсь, молодею, когда пишу к вам, и грустно мне расстаться с этим письмом: мне кажет-ся, что я расстаюсь с вами. Прощайте, прощайте.
  
   No 551. -- Напечатано у Корнилова. II, стр. 475 -- 477.
   1 Марчелло, Бенедикт см. том III, стр. 450.
   Поpпоpа, Николо (1687 -- 1766) -- итальянский композитор, автор нескольких опер, а также других музыкальных произведений, в том числе месс, псалмов и т. п.; основатель известной музыкальной школы в Неаполе, выпустившей ряд знаменитых певцов.
   Дуpанте, Франческо (1684 -- 1755) -- неаполитанский композитор духовной музыки; автор многочисленных произведений; глава так наз. не-аполитанской школы.
   2 Глюк, Христоф Виллибальд (1714 -- 1787) -- знаменитый немецкий композитор, деятельность которого больше всего была связана с париж-ской оперой; написал много опер, в tom числе "Семирамиду", "Орфея", "Ифигению в Авлиде", "Ифигению в Тавриде".
   3 Беллини, Винченцо (1802 -- 1835) -- итальянский композитов, ав-тор ряда опер, в том числе "Капулетти и Монтекки", "Сомнамбула", "Нор-ма" (1831), "Пуритане".
  
   No 552. -- Письмо родным.
   (15 августа [1852 года]). [Петропавловская крепость.]
  
   Любезные родители, братья и сестры!
   У меня также есть праздничные дни: это, когда я получаю ва-ши письма. Уж я их читаю, перечитываю и право знаю их почти наизусть. Слава богу, что вы все здоровы и счастливы и весе-лы -- и мне за вас весело. Будь вам хорошо, так и мне будет легко. Обо мне не горюйте, -- право, мне относительно, при моих обстоятельствах и после того, что вы знаете, очень хо-рошо: я всякий день благодарю бога за то, что он возвратил меня в Россию, а там будет, что бог даст 1. Я не надеюсь, но также и не отчаиваюсь, а живу вашею жизнью и счастлив вашим счасть-ем. А потому пишите мне как можно чаще и как можно подроб-нее.
   Алексея, Татьяна, обними, хоть он и не писал мне, я знаю, что он меня любит. Спасибо тебе, милая Анна, за твои строки, приободрись только, [и] ты будешь здорова. При твоей болезни, сколько я понимаю, сильная воля, ясное спокойствие духа -- уже половина выздоровления. Хоти -- и выздоровеешь. Была у лебе-дей, теперь пойди в маленькую рощу, а мне пиши всякий раз. Те-бе, Лиза, не пишу, потому что сердит, зачем говоришь ты мне "Вы", ведь я тебе -- брат и, если нам судит бог когда увидеться, верно буду тебе другом. А ты, Александр, кстати поколоти Лизу, это будет ей полезно; а ты таким образом узнаешь на опыте, как должно поступить с мужиком, который прибил свою супругу. Варинька, обними за меня своего Александра и непременно посе-лись возле Прямухина. Ты, Саша, рассказывай своим детям сказ-ки; ведь ты, милая, уж давно мне никаких не рассказывала. На-ташу поблагодарите за память.
   А вы, мои добрые родители, благословите и любите меня. Ва-ша любовь, ваше благословение, ваше прощение -- для меня не-оценимые сокровища.
   А главное, будьте все здоровы. Обнимите за меня Павла, когда он приедет 2
   15 августа.
   Ваш М. Бакунин.
   No 552. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 478.
   В папке писем Бакунина той поры, хранящихся в Прямухинском архи-ве, находящемся в б. Пушкинском Доме, оригинал этого письма отсутству-ет; вместо него там имеется копия на машинке, никем не удостоверенная и не сопровождающаяся никакими пояснениями. По-видимому, это -- резуль-тат хозяйничанья покойного Корнилова.
   1 Незадолго до отправки этого письма Бакунин имел второе свида-ние с сестрой Татьяной, которая в конце июля 1852 г. приезжала с братом Алексеем в Петербург, где они оставались три недели. В письме к брату-Павлу от 4 августа 1852 г. Алексей, сообщая об этом, прибавляет: "она виделась с братом Мишелем, который здоров и переносит свое положение как должно" (Корнилов, том II, стр. 478).
   2 Брат Павел находился в это время в Киеве, где занимался постав-кою камня для шоссе.
  
   No 553. -- Письмо родным.
   (29 сентября 1852 года). [Петропавловская крепость.]
  
   Грустно мне было получить известие о кончине Николая (Дьякова1.), тем грустнее, что я во многом был против него виноват, не знал я не понимал его. Варинька, я не стану утешать тебя; одно толь-ко время не утешит, но успокоит тебя: и мысль, что у тебя остал-ся сын (Александр Дьяков (Саша).), и чувство, что мы все, оставшиеся, глубоко, горячо любим тебя и нуждаемся в твоей любви. Обними за меня твоего сына; он теперь должен быть всем для тебя и верно не изменит своему назначению. А вы, мои бедные, добрые родители, всякий год вам горе, вы страдаете за всех и за себя вдвое. Чем старее человек, тем тяжелее для него такие потери, ибо в старости уже ничто не возобновляется. Но нас еще много, и мы все любим вас горячо, горячо. Я же с вами беспрестанно. Не проходит дня, чтоб я не думал о вас и не беседовал с вами душою. Берегите себя, будьте здоровы и счастливы в любви нашей. Ведь вы теперь ждете нового гостя, которого подарит нам Лиза (жена брата Александра) для Вас, ма-менька, новые хлопоты, но зато и новая жизнь; ведь вся жизнь Ваша -- в отце да в нас; бог да благословит Вас и наградит за Вашу любовь к нам.
   Татьяна, обними за меня всех.
   29-го сентября 1852-го года.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 553. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 479 -- 480.
   1 Николай Николаевич Дьяков, муж Варвары Бакуниной-младшей погиб от последствий несчастного выстрела на охоте в августе 1852 года. Бакунин вспоминает о тех неприятностях, которые он причинал этому простодушному, доброму человеку, когда вмешался в его семейную жизнь, до-биваясь "освобождения Вариньки" и уговаривая ее разойтись с мужем, что в конце концов ему не удалось.
  
   No 554. -- Письмо родным.
   (12 ноября 1852 года). [Петропавловская крепость.]
  
   Слава богу, что батюшка поправился! Бог да сохранит его нам. Я с ним на этом свете не увижусь, но жизнь его для меня столь же необходима, как и вам всем. Я счастлив тем, что он -- между вами, и пусть он долго, долго не оставит нас. Я рад, что Варинька теперь с вами. Быть с вами не может ей не быть уте-шением. А когда Саша отправится в Москву, намерена ли она совсем там поселиться? Скоро ли приедет Павел? Теперь его только одного недостает между вами. Я уверен, что он приедет и навсегда простится с глупыми камнями. Мне приходило на ум: уж не останавливает ли его там другая, сердечная причина? Впро-чем пусть он не обижается; это так, пустая мысль от безделья. А Илья скоро ли женится? Ведь пора: строит дом, так и женить-ся надо. Если ж не хочет жениться, так пусть служит. Право луч-ше служить, чем жить одному мелкопоместным бездельным дво-рянином. Впрочем пусть и он не обижается; это я только так, пошутил. Спасибо тебе, Анна, за приписку. Обними за меня Катеньку (Свою сестру Екатерину Ушакову.). Марью Сергеевну (Вероятно Львову.) поблагодарите за память.
   Вам, маменька, и тебе, Татьяна, скажу только, что вас, равна как и всех прочих, от всего сердца люблю. Более об себе гово-рить нечего.
   Обнимаю вас и прошу родительского благословения. Ваш М. Бакунин.
  
   Марье Николаевне и Хионе Николаевне (Безобразовы.) мое нижайшее почтение.
   12 ноября 1852.
  
   No 554. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 480.
  
   No 555. -- Письмо родным.
   [Начало января 1853 года. Петропавловская крепость.]
  
   Любезные родители, сестры и братья! По обычаю 1 поздрав-ляю вас с минувшими праздниками и с наступившим новым го-дом. Желаю вам спокойствия, здоровья и тихого веселья. Жду с нетерпением разрешения Лизиной загадки (Предстоявшие роды.) и обещаю любить племянника или племянницу. Александр с непривычки должно быть теперь ни жив ни мертв. Рад, что Анна крепнет и дерзает на дальние походы. Рад, что Павел к вам приехал, и что он, равно как и Алексей, будут жить и служить от вас вблизи 2. Павла и Вариньку благодарю за короткую, а милую Александрину (Сестра Александра Александровна Бакунина.) за длинную приписку. Что Татьяна мне пишет, само собою разу-меется: я ее за это даже не благодарю, а люблю от всей души. Любезные родители, что же сказать вам еще? Я здоров и пере-валиваю дни как пень через колоду. Вас люблю и помню; благо-словите меня 3.
   Ваш сын, брат, дядя и друг
   М. Бакунин.
   Илья скоро женится?
  
   No 555. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 480 -- 481.
   1 Эти слова "по обычаю" можно было бы понять как нарочитое под-черкивание Бакуниным своего безверия, быть может даже ответом на до-шедшие в его тюремную келью слухи об его "обращении" (о чем он мог узнать на свидании с Татьяной), если бы в последующих письмах он не сообщал о своем хождении в церковь и говений. Впрочем, возможно, что такими выражениями, как "по обычаю", он хотел дать понять тем, кто им интересовался, что не следует истолковывать таких его действий, как хож-дение в тюремную церковь и т. п., в смысле уступки враждебной идеоло-гии, а видеть в них лишь акты, предназначенные к одурачению тюремщи-ков.
   2 Алексей поступил чиновником особых поручений Тверской казенной палаты, управляющим которой был его дядя Алексей Павлович Полторац-кий.
   3 В этом письме уже сказывается душевная усталость Бакунина, начав-шего терять былую бодрость, вероятно в связи с ослаблением надежд на скорое освобождение. Письма его становятся все короче и короче. Здесь мог разумеется действовать и прямой запрет жандармов, недовольных мно-гоглаголанием узника и его философическими излияниями, а потому требо-вавшими писем коротких и только о здоровье. Но вернее здесь действо-вал и упадок духа, невольно овладевавший узником по мере того, как он убеждался, что его заключение затягивается и грозит сделаться бесконеч-ным.
   No 556. -- Письмо родным.
   (10 февраля 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
  
   Ну, Лиза, поздравляю тебя. И тебя поздравляю, Александр 1. Ты теперь в глазах моих стал важным человеком, и я считаю уж тебя не младшим, а старшим братом. Не давай Лизу Лавро-ву (Врач.) в обиду, ухаживай за ней сам; ведь должно быть большое наслаждение ходить за женою, которую любишь.
   И Вас поздравляю, добрые родители, со внуком. Я думаю, что маменька теперь не отходит от него, а Танюша составляет уж для него новый план воспитания по теориям Павла. Благодарю тебя, милый брат, за твое письмо. Рад, что хоть каракули твои не из-менились; в них по крайней мере я узнал старого Павла и думаю, что, если б нам пришлось свидеться, мы, несмотря на долгую разлуку, все-таки узнали бы друг друга. Ведь я любил тебя, Па-вел, хоть любовь моя и никакой не принесла тебе пользы. Буду надеяться, что любовь твоя (Дальше вымарано несколько слов, которых нельзя разобрать.)... независимо от твоей практически-эстетической метафизики, тем более желаю этого, что с своей стороны совершенно притупел и охладел ко всему, что хоть не-сколько пахнет догматизмом и абстрактною доктриною. Всех обнимаю. Прощайте.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Надеюсь, что Марья Николаевна (Безобразова.) теперь здорова. 10-го февраля 1853-го года.
  
   No 556. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 481 -- 482.
   1 20 января 1853 г. Лиза родила сына Алексея, но сама уже не вста-вала с постели и вскоре умерла от туберкулеза.
  
   No 557. -- Письмо Елизавете Васильевне Бакуниной.
   (9 апреля 1853 года). [Петропавловская крепость.]
   Милая, милая Лиза, выздоравливай скорей! Тебя все так лю-бят, что кажись одной этой любви должно бы было быть до-статочно для того, чтобы тебя поставить на ноги, не говоря уже о докторах, которые, как слышно, кормят тебя как маленького ре-бенка. Вот и весна наступила, все цветы готовятся к новой жиз-ни, охорашиваются, для того чтобы блеснуть красотою, -- неуже-ли ж ты, наш милый, прекрасный, прямухинский цветок, отста-нешь от других? Надеюсь, верю, что письмо это застанет тебя уже выздоравливающею. Жаль мне тебя, бедный брат Александр, но так уже жизнь устроена, что с каждым счастьем сопряжено свое горе. Отрекомендуй меня пожалуйста своему сыну.
   Тебя Сашу и тебя Анну (Анна -- жена брата Николая.) благодарю за письма, вы обе -- ум-ные и добрые девочки, -- обнимите за меня ваших детей, ваших деток, как писала бывало наша незабвенная, святая Варвара Мих[айловна] (Бакунина.). Желал бы я посмотреть на Николая в оранжерее: должно быть тепло ему там, а ведь он -- русский человек, в теп-ле же и полениться можно, не правда ли Николай?
   Ты, друг Татьяна, поцалуй за меня у батюшки руку и побла-годари, хорошенько поблагодари его за любовь и память; обними также и добрую маменьку, которая верно хлопочет теперь об ого-роде.
   Милая Варинька, успокоилась ли ты хоть немного и долго ля намерена еще пробыть в Прямухине? Тебе бы никогда не рас-ставаться с ним, а сыну пора уж становиться на свои собствен-ные ноги, -- чем раньше, тем лучше. Хорошо бы было, если б было возможно Павлу сделаться его ментором; он вместе умел бы и присмотреть за ним и путеводить его и уважить самостоя-тельность его характера. Последнее обстоятельство по-моему очень важно, но вряд ли оно совместно с характером Лангера (Федор Федорович (см. том I, стр. 472)., Пусть Александр (Дьяков, сын Варвары (Саша).) твой посвятит несколько времени на гим-настические упражнения, чтобы вместе с умом образовать также и телесную силу и ловкость: да не будет он только ученым, но также и светским человеком, совершенным [д]жентльменом, не утрачивая однако же ни доброты, ни прямоты, ни чистоты, ни про-стодушия и избегая, как безобразия, всякой вычурности и фан-фаронства (Подчеркнутые слова в оригинале вставлены в примечание.), А главное пусть работает сам над собою и при-учает себя понемногу к самопознанию, к отчетливости в желани-ях и мыслях, к постоянству в целях, к самоограничению, призна-ку силы, без которого нет успеха ни в чем, к самообладанию, тер-пению, пусть создаст себе умную, добрую, сильную волю и будет человеком.
   Прощай, я заболтался. Напишите мне скорей, что Лиза вы-здоровела. Ваш М. Бакунин.
   Рад, что Марья Ник[олаевна] (Безобразова.) поправилась; поклони-тесь им от меня.
   9 апреля 1853 года.
  
   No 557. -- Напечатано в "Материалах для биографии Бакунина", т. I, стр. 271 -- 272. Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, часть II, лист 147.
   Письмо это по каким-то причинам было задержано жандармами: воз-можно, что их рассердили "неуместные" рассуждения о воспитании, содер-жащиеся в письме. Судя по датам, именно этим письмом вызвано распоря-жение Л. Дубельта следующего рода: "Исправляющий должность комен-данта С.-Петербургской крепости г. генерал-лейтенант Корсаков при отношении от 10 апреля No 44 препроводил ко мне письмо содержащегося в Алексеевском равелине Бакунина на имя отца его. Усмотрев в сем пись-ме рассуждения, несвойственные настоящему положению Бакунина, я признал необходимым письмо сие удержать и вместе с тем покорнейше про-сить Ваше высокопревосходительство не изволите ли приказать предупре-дить Бакунина, дабы он на будущее время ограничивался сообщением сво-им родственникам только таких сведений, которые необходимы для успоко-ения их на его счет, и что в противном случае письма его будут удерживае-мы в сем (т. е. Третьем. -- Ю. С.) Отделении". Ответом на это распоря-жение был рапорт, в котором говорилось, что до сих пор никому не было говорено, чтобы Бакунин меньше писал; что в инкриминируемом письме, хотя оно и пространно, нет ничего, кроме сведений о семействе. За этим рапортом следует карандашная приписка: "отправить, но просить, чтобы меньше и четче писали".
   Отсюда можно заключить, что кроме данного письма к Лизе было какое-то другое, более пространное, к отцу, которое и было в конце концов отправлено по адресу, но в Прямухинском архиве не сохранилось. Возмож-но, что письмо к Лизе представляет просто приписку к тому большому письму и что Дубельт, согласившись отправить часть письма, адресован-ную отцу, задержал конец его, обращенный к свояченице автора письма, чтобы взять хотя частичный реванш за задевший его ответный рапорт коменданта крепости.
  
   No 558. -- Письмо родным.
   [Конец апреля 1853 года. Петропавловская крепость.]
   Христос воскресе, любезные родители и вы, милые сестры и братья! Хоть я и очень, очень давно не получал от вас ни малей-шего известия, однако надеюсь, что вы здоровы, спокойны, до-вольны, и молю бога, чтобы он хранил вас. Я здоров и переношу заслуженную судьбу с верою и терпением. На последней неделе великого поста говел и приобщался. Одно теперь у меня большое горе: деньги все вышли и не на что купить ни табаку, ни чаю, ни книг. Велите Павлу не позабывать меня. Я без курительного табаку как сумасшедший без нюхательного. И книги также пере-читал, и хотелось бы других. Что ж делать? Буду надеяться и ждать, хоть и с нетерпением.
   Прощайте, добрые родители, благословите меня. А вы, сестры. в братья, помните и любите, как я вас люблю и помню.
   Ваш сын и брат
   М. Бакунин.
  
   No 558. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 482.
   Кем-то от руки надписано синим карандашом: "1853. 22 апреля".
   Это именно письмо мы имели в виду, когда выше говорили о распро-странении слуха, приписывавшего Бакунину обращение в христианство и да-же впадение в пиетизм.
  
   No559. -- Письмо брату Павлу.
   [Конец апреля 1853 года. Петропавловская крепость.]
   Христос воскрес, милый Павел! Желаю тебе всего хорошего на новом поприще. Начинаешь ли ты свыкаться с петербургскою жизнью? Я не спрашиваю, помнишь ли меня, потому что в этом не сомневаюсь. Пиши пожалуйста, дай весть о себе и о всех на-ших. Ведь отец так стар, что каждое продолжительное молчание с вашей стороны невольно меня пугает. Бог да хранит его!
   Если ты все еще в Петербурге, купи пожалуйста два фунта турецкого табаку (можешь купить и больше). Дюбек крепкий Саркиса Богосова, по 1 р. 80 к. сер[ебром] за фунт, и 1 500 бе-лых бумажных гильз для делания папирос, не слишком толстых и не слишком длинных. Купи также полное последнее издание Geographie de Balbi (География Бальби.) с атласом 2. А также пришли и других книг, которые по прочтении возвратятся тебе в исправности.
   Деньги все вышли еще в конце марта, и не на что купить ни та-баку, ни чаю. Пожалуйста поспеши, сколько будет возможно. Ты поймешь, каково жить без табаку и без чаю, особенно же без та-баку.
   Ты впрочем сам знаешь, где и как ты должен искать позво-ления и указания на пересылку ко мне вещей и денег.
   Прощай. Брат твой
   М. Бакунин.
  
   No 559. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 482 -- 483. На письме имеется надпись от руки карандашом: "1853, апрель".
   1 Незадолго до того брат Павел переехал в Петербург для поступле-ния на службу. Его знакомый В. М. Княжевич дал ему письмо к своему брату А. М. Княжевичу, занимавшему пост директора департамента в ми-нистерстве финансов, и тот определил Павла на должность канцелярского чиновника с жалованьем 300 рублей сер. в год. Но через несколько ме-сяцев Павел вышел в отставку и вплоть до земской реформы нигде не
   служил и не работал.
   2 Бальби, Адриан (1782 -- 1848) -- известный географ, итальянец по происхождению, написал на французском языке ряд весьма ценимых в свое время сочинений по географии.
  
   No 560. -- Письмо родным.
   (4 июня 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
  
   Я долго не решался писать. Что писать? Грустно за вас, гру-стно мне и за себя самого. Я, право, любил ее за то счастье, крат-ковременное счастье, которое она принесла нашему дому. Тебе, мой бедный Александр, одно утешение: жить для оставшихся, крепче любить их... Другого утешения я не знаю. Время -- обид-ное, хоть и действительное утешение... Оставь сына Татьяне, пусть будет она его матерью. Поверь мне: лучше матери, нежнее, умнее, бдительнее ее ты нигде и никогда не найдешь. Это было ее призвание, которого к несчастью она до сих пор не могла ис-полнить... Крепись, Александр 1...
   Что сказать вам еще? Обнимите за меня друг друга и верьте в мою неизменную глубокую любовь. Татьяна, поцелуй хоро-шенько руку у батюшки и поблагодари его за память, а также у маменьки; хоть она мне больше и не пишет, обними ее крепко И скажи ей, как я люблю ее. Всех обнимаю, целую, всех люблю и помню.
   Ваш
   М. Бакунин. 4-го июня 1853-го [года].
  
   No 560. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 483.
   На письме имеется .карандашная надпись: "через III Отделение".
   1 5 мая 1853 года умерла первая жена Александра Бакунина -- Ели-завета Васильевна, урожденная Виноградская, оставив ему сына. М. Ба-кунин сразу получил известие об этом событии, но после того долго не решался писать домой.
  
   No 561. -- Письмо к матери.
   (10 июля 1863 года.) [Петропавловская крепость.]
  
   Милая маменька, благодарю Вас за Ваше длинное, доброе письмо. Берегите глаза, и если они слабы, ради бога не запускайте болезни. Умный доктор вероятно вылечит их теперь легко, а потом и долгое лечение будет бесполезно. Не пишите мне, если это вредно вашим глазам: ведь я знаю, что вы меня любите. Пусть Татьяна за всех вас пишет. Много горя вам, добрые роди-тели! Пусть любовь детей ваших будет вам утешением. Я рад, что Александр отправился с Варинькой в Москву: это и для него, и для нее, и для племянника Александра (Дьякова (сына Варвары) хорошо. Прощайте. Будьте все здоровы. Обнимаю вас крепко.
   Ваш сын и брат
   1853-го года 10-го июля.
   М. Бакунин.
  
   No 561. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 483.
   В папке с письмами Бакунина имеется теперь не оригинал письма, а его копия от руки с припискою: "Подлинник передан в [Ленинградский] Музей революции 26 марта 1927".
   В июне 1853 г. Варвара Дьякова отправилась в Москву вместе с сыном Александром, которому исполнилось уже 18 лет, и приемышем Ва-силием Ревякиным для определения их в университет; в начале августа первый поступил на филологический факультет вольнослушателем, а вто-рой -- на медицинский факультет студентом. Александр Бакунин, незадолго перед тем потерявший жену поехал вместе с ними.
  
   No 562. -- Письмо, сестре Татьяне.
   (16 сентября 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
  
   Давно не писала, Татьяна. Я уж начинал бояться несчастия. Несчастие постигло не прямо вас, но друзей ваших. Итак, пред-чувствие не обмануло меня. Скажи Митинским жителям, что я принимаю глубокое и живое участие в их горе, -- я помню Але-ксандра: мы оба были мальчиками, когда в последний раз виде-лись 1. Поздравь от меня Вариньку и Александра (Сына Варвары, Сашу Дьякова.). Обними па-пеньку, маменьку, сестер и братьев.
   16-го сентября 1853-го год".
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 562. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 484.
   В папке писем Бакунина имеется копия этого письма, сделанная рукою А. Корнилова без указания, куда исчез оригинал. Случайно нам удалось установить, что подлинник письма был самовольно изъят из Прямухинского архива, не знаем А. Корниловым или П. Щеголевым и ныне неизвестно на каком основании находится у сына - последнего, П. П. Щеголева.
   1 Речь идет о смерти Александра Сергеевича Львова, соседа и дальне-го родственника Бакуниных.
  
   No 563. -- Письмо родным.
   (15 ноября 1853 года.) [Петропавловская крепость.]
  
   Милая маменька! Благодарю вас за вашу добрую приписку. Слава богу, что отец здоров, и да сохранит он его долго для вас и для меня. И тебя, Татьяна, благодарю за письмо. Ты добрая, не позабываешь меня. Бог, послав вам большое горе, которое ты, моя милая страдалица за всех, верно чувствовала наравне с Але-ксандром, оставил тебе великое утешение, сделав тебя матерью сироты, которого ты, я в там уверен, любишь так же горячо, как: бы сама Лиза его любила, если б осталась в живых. Таким обра-зом жизнь твоя, доселе разбросанная твоим участием во всех, теперь сосредоточилась на одном предмете; которому ты необ-ходима и который верно уж теперь сделался для тебя (необхо-димым, -- ;и я думаю, что ты никогда не была так счастлива, как теперь, и будешь еще счастливее, когда твой племянник-сын бу-дет подрастать. Александр верно никогда не отнимет его у тебя: ведь не найти же ему лучшей матери, и это самое свяжет его (Александра) еще больше с тобою, а ты знаешь, как: все братья дорожат твоею дружбою.
   Братья, любите сестер, любите: друг друга, жертвуйте всем любви, соединяющей вас, и смотрите на нее, как на высшее благо, завещанное вам отцом и матерью. В свете жить холодно, когда нет любви, чтоб разогреть сердца, и жестко, когда нет любви, чтоб на нее опереться. Я говорю о вас, не о себе; я теперь для вас -- не более как холодная тень, исключая брата Николая, хо-тя он по привилегированной и всеми уважаемой лени не пишет,. но который в несколько часов свидания дал мне себя узнать и почувствовать. Я знаю вас только прошедших, а не настоящих, глу-пеньких, а не разумных. К тому же любовь живится делами, рав-но как и вера, и без дел мертва есть, -- я же судьбою или, лучше сказать, своею собственною виною осужден на бездействие как для себя, так и для вас. Поэтому мы как будто бы один для дру-гого не существуем, и вряд ли нам когда-нибудь снова придется существовать друг для друга. Но если во мне остался живой ин-терес, так это к прямухинскому миру.
   Будьте счастливы, братья, вспоминайте иногда обо мне, греш-ном. Пишите, когда можете, и будьте уверены, что я до послед-ней минуты буду принимать в вас живое участие, радоваться ва-шим радостям и успехам и горевать вашим горем..
   Прощайте. Ваш М. Бакунин
   5-го ноября 1853-го года
   No 563. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 484 -- 485.
  
   Перевод с французскою.
   No 564. -- : Письмо родным.
   [Февраль 1854 года. Петропавловская крепость.]
  
   Мои дорогие друзья! Я знаю, какой ужасной опасности я подвергаю вас тем, что пишу это письмо. И все-таки я пишу его. Отсюда вы можете заключить, как велика сделалась для меня необходимость объясниться с вами и сказать, хотя бы один еще раз, несомненно, последний в моей жизни, свободно без принуж-дения то, что я чувствую, то, что я думаю. Я подвергну вас риску в первый, но и в последний раз. Это письмо -- моя крайняя и последняя попытка снова связаться с жизнью. Раз мое положе-ние будет как следует выяснено, я буду знать, должен ли я еще ждать в надежде быть полезным согласно мыслям, какие я имел, согласно мыслям, какие я еще имею и какие всегда останутся моими, или же я должен умереть.
   Не обвиняйте меня ни в нетерпении, ни в слабости; это было бы несправедливо. Спросите лучше моего превосходного капита-на, ныне майора -- он вам повторит то, что часто мне говорил, что редко он видел заключенного, столь рассудительного, столь мужественного, как я. Я всегда в хорошем настроении, я всегда смеюсь, а между тем двадцать раз в день я хотел бы умереть, настолько жизнь для меня стала тяжела. Я чувствую, что силы мои истощаются. Дух мой еще бодр, но плоть моя становится все немощнее. Вынужденные неподвижность и бездействие, отсут-ствие воздуха и особенно жестокая внутренняя мука, которую только заключенный в одиночке подобно мне может понять, и которая не дает мне покоя ни днем, ни ночью, развили во мне зачатки хронической болезни, которую я, не будучи врачом, не могу определить, но которая каждый день дает мне себя чувство-вать все более неприятным образом. Это, я думаю, геморрой осложненный чем-то другим, мне неизвестным. Головная боль теперь у меня почти не прекращается; кровь моя бурлит и бро-сается мне в грудь и в голову и душит меня до того, что я целы-ми часами задыхаюсь, и почти всегда в ушах у меня стоит такой шум, какой производит кипящая вода. Два раза в день у меня обязательно жар: до полудня и вечером, а впродолжение всего остального дня меня мучит внутреннее недомогание, которое сжигает мое тело, туманит мне голову и, кажется, хочет меня мед-ленно съесть. Впрочем, вы меня увидите. Ты меня найдешь очень изменившимся, Татьяна, даже с того последнего раза, когда мы с тобою виделись 1. Только один раз я имел случай посмотреть на себя в зеркало и нашел себя ужасно безобразным. Это впрочем, мало меня беспокоит. Я давно уже отказался от того, что старики вроде меня называют суетою, а молодые с гораздо боль-шим основанием называют самою сутью жизни. Для меня остал-ся один только интерес, один предмет поклонения и веры -- вы знаете, о чем я говорю, (Бакунин имеет виду революционную борьбу.) -- и если я не могу жить для него, то я не хочу жить совсем. Поэтому меня мало трогает мое безобра-зие.
   Меня мало трогала бы также эта болезнь, если бы только она захотела унести меня поскорее. Я не желал бы ничего другого, как поскорее исчезнуть вместе с нею; но медленно ползти к могиле, по дороге тупея, -- вот на что я не могу согласиться. Правда в моральном отношении я еще крепок; моя голова ясна, несмотря на все боли, которые ее постоянно осаждают; воля моя, я надеюсь, никогда не сломится; сердце мое кажется каменным; но дайте мне возможность действовать, и оно выдержит. Никогда, мне кажется, у меня не было столько мыслей, никогда я не испытывал такой пламенной жажды движения и деятельности. Итак я несовсем еще мертв; но та самая жизнь духа, которая, сосредоточившись в себе, сделалась более глубокою, пожалуй более могущественною, более желающею проявить себя, -- становится для меня неисчер-паемым источником страданий, которые я не пытаюсь даже опи-сать. Вы никогда не поймете, что значит чувствовать себя по-гребенным заживо; говорить себе во всякую минуту дня и ночи: я -- раб, я уничтожен, сделан бессильным к жизни; слышать да-же в своей камере отголоски назревающей великой борьбы, в ко-торой решатся самые важные мировые вопросы, -- и быть вы-нужденным оставаться неподвижным и немым. Быть богатым мыслями, часть которых, по крайней мере, могла бы быть полез-ною -- и не быть в состоянии осуществить ни одной; чувство-вать любовь в сердце -- да, любовь, несмотря на эту внешнюю окаменелость, -- и не быть в состоянии излить ее на что-нибудь или на кого-нибудь. Наконец чувствовать себя полным самоот-вержения, способным ко всяким жертвам и даже к героизму для служения тысячекрат святому делу -- и видеть, как все эти порывы разбиваются о четыре голые стены, единственных моих свидетелей, единственных моих поверенных! Вот моя жизнь! И все это еще ничего в сравнении с другою, еще более ужасною мыслью: с мыслью об идиотизме, который является неизбежным резуль-татом подобного существования. Заприте самого великого гения в такую изолированную тюрьму, как моя, и через несколько лет вы увидите, что сам Наполеон отупеет, а сам Иисус Христос озло-бится. Мне же, который не так велик, как Наполеон, и не так бесконечно добр, как Христос, понадобится гораздо менее време-ни, чтобы окончательно отупеть. Не правда ли, приятная перспек-тива? Я еще обладаю -- и думаю, что не льщу себе -- всеми сво-ими умственными я нравственными способностями; но я знаю, что так это не может долго продолжаться. Мои физические силы уже очень надломлены; очередь моих нравственных сил не за-медлит наступить. Вы, надеюсь, поймете, что всякий мало-мальски уважающий себя человек должен предпочесть самую ужасную смерть этой медленной и позорной агонии. Ах, мои дорогие друзья, поверьте, всякая смерть лучше этого одиночного заклю-чения, столь восхваляемого американскими филантропами! 2
   Зачем я так долго ждал? Кто ответит на этот вопрос? Вы не знаете, насколько надежда стойка в сердце человека. Какая? -- спросите вы меня. Надежда снова начать то, что привело меня сюда, только с большею мудростью и с большею предусмотри-тельностью, быть может, ибо тюрьма по крайней мере тем была хороша для меня, что дала мне досуг и привычку к размышле-нию. Она, так сказать, укрепила мой разум, но она нисколько не изменила моих прежних убеждений, напротив она сделала их более пламенными, более решительными, более безусловными3 , чем прежде, и отныне все, что остается мне в жизни, сводится к одному слову: свобода 4.
   [Конец не сохранился].
  
   No 564. -- Это письмо, равно как и два последующих, были впервые опубликованы А. Корниловым, II, стр. 491 -- 493, 494 -- 496 и 497 -- 496 с пропусками, ошибками и в плохом русском переводе. Оригиналы их написа-ны Бакуниным мелким и убористым почерком на листках, вырванных из книги A. Rastoul de Mongeot -- "Lamartine, poХte, orateur, historien, homme d'lИtat", Bruxelles, 1848 (Растуль де Монжо -- "Ламартин как поэт, ора-тор, историк и государственный человек". Брюссель 1848) -- первые два по-французски, третье -- по-русски. Переданы они были Бакуниным Татьяне на свидании в феврале 1854 года с риском быть навеки заточенным в ка-честве действительно "секретного" арестанта. Эти письма имеют огромное историческое значение, ибо они неопровержимо свидетельствуют о том, что Бакунин и в тюрьмах сохранил революционный дух и веру, а все его мни-мо-покаянные заявления представляли оплошное притворство, направленное к одурачению врагов и выходу на волю для продолжения революционной работы.
   1 Они не виделись полтора года (со времени второго свидания в июле 1852 года). Увиделись они в третий раз лишь в феврале 1854 года. На этот раз Бакунин проявил большую настойчивость и добился трех свида-ний с братом Павлом, который приехал для этого в Петербург, и сестрой Татьяной. Много содействия оказывали им дочери ген. Набокова, Е. И. Пущина, у которой остановилась Татьяна, и Е. И. Набокова, прямо с обеда у которой Татьяна и Павел отправились на квартиру нового ко-менданта крепости, генерала Мандерштерна, у которого и имели свидание-с Бакуниным. "Он слава богу здоров, -- .пишет Павел 9 февраля 1854 г. родным, -- но потерял почти передние зубы, да и щека немного была под-пухши. Танюша приехавши передаст вам лучше ваше свидание, а я сознаюсь, что не умею передать словами, что мне чувствовалось при этом свидания: радость ли это была вновь увидеться или торе так увидеться -- бог знает про то. Надежда, единственное спасенье в несчастьи, и надежда, подкрепля-емая новыми свидетельствами милости царской, еще теплится в его серд-це". Итак у Бакунина была цинга, от которой у него выпали зубы и опух-ло лицо, и надеялся он не на "милость царскую", а на то, что ему удастся провести и обмануть кровожадных врагов и вырваться таким образом из их лап для продолжения борьбы с ними, как о том свидетельствуют печа-таемые под NoNo 564 -- 566 письма.
   2 Бакунин говорит здесь о пенсильванской системе одиночного заклю-чения, против которой он протестовал еще в письмах к Рейхелю (см. выше, стр. 95).
   3 Это место особенно важно в том отношений, что здесь Бакунин определенно заявляет о своей верности прежним убеждениям и о готовно-сти возобновить революционную деятельность, только в более рациональ-ной и разумной форме.
   4 Это письмо представляет отрывок более обширного письма, осталь-ную часть которого Бакунин почему-то уничтожил, как он рассказывает об этом в следующем письме (см. No 565).
  
   Перевод с французского.
   No 565. -- Письмо родным.
   [Февраль 1854 года. Петропавловская крепость.]
  
   Дорогая Татьяна! Останься, прошу тебя, в Петербурге так долго, как только можешь, постарайся видеть меня так часто, как только это возможно. Майор (прежде (Капитан, который про-должает превосходно относиться ко мне) сказал мне, что всецело будет зависеть от тебя видеть меня пять раз, если ты останешься две недели, и больше, если ты останешься дольше. Правда, что по закону, как говорят здесь, (разрешается только одно свидание каждые две недели, но закон этот действителен только для жи-телей Петербурга, которые могут иметь 26 свиданий в год. Все зависит от генерала. Майор обещал мне разъяснить ему обыч-ный порядок в нашу пользу, когда будет запрошен, что и произой-дет после того, как ты подашь генералу (Мандерштерну.) твое прошение. Генерал добр. Отложи же пожалуйста в сторону всякие церемонии и вся-кую застенчивость и скажи, напомни ему, что прошло уже более полутора лет со времени нашего последнего свидания, и что прой-дет без сомнения еще столько же времени, прежде чем ты при-едешь снова свидеться со мною. Если ты слишком застенчива и провинциальна, чтобы сделать это самой, попроси Лизавету Ива-новну (Елизавета Ивановна Пущина.) переговорить с генералом вместо тебя. Но не говори ей ничего об этом письме, так как письмо это составляет важное по-литическое преступление. Что касается меня, то я надеюсь, что это будет наше последнее свидание здесь: или я буду скоро сво-боден, или умру 1. Вот почему я прошу тебя пожертвовать не-сколькими днями. Необходимо, чтобы ты помогла мне выяснять наше положение. Милая моя Татьяна, у меня нет в России дру-гих друзей кроме тебя и брата Николая. Все другие меня забы-ли; что же касается вас двоих, то я надеюсь, что вы по старой памяти еще немного любите меня. Но вы впали в плачевную апа-тию и чисто христианское смирение. Вы сделали наверное не-сколько попыток, но испугались первой же неудачи и теперь воз-ложили все упования только на бога. Но я -- не христианин и не смиряюсь. Я сумею умереть, если будет нужно; смерть для меня будет счастьем и освобождением, но прежде я должен увериться в том, что всякая надежда выйти отсюда для меня потеряна. Ибо я еще чувствую в себе силу служить моим убеждениям и моим идеям. Я тебе уже написал длинное письмо, но я его уничтожил, исключая первого листа, который тебе даст понятие о моем те-перешнем положении (Имеется в виду No 564.). Остальное я тебе передам при нашем втором свидании.
   Так вы, дорогие мои друзья, не подумали о том, что иметь книги, много книг было бы громадным утешением и необходимою поддержкою в моем ужасном одиночестве, а также иметь в Пе-тербурге какого-нибудь умного, симпатичного человека, который -мог бы без опасности для себя приобщить меня к современной мировой жизни? О, в глубине души я часто и ужасно роптал на вас 2.
   Но вое это я объясню вам в моем следующем письме.
  
   No 565. -- См. общие замечания к No 564.
   1 Из всех трех писем, тайком переданных Татьяне на свидании в кре-пости, ясно, что Бакунин собирался покончить с собой в случае утраты всякой надежды на освобождение. По крайней мере, о таковом своем наме-рении он говорит довольно недвусмысленно.
   2 По-видимому родные Бакунина, не проявляли достаточно заботы о нем (как это впрочем имело место и позже, когда он находился в Сибири и во второй эмиграции). Правда время от времени он получал из дому вещи и книги, но в недостаточном количестве. Зимою 1852 -- 1853 гг. Бакунину были присланы из дому шлафрок на беличьем меху, панталоны и сапоги, которые были переданы ему после тщательного осмотра,. В декабре 1852 г. ему были доставлены NoNo 1 -- 2 "Отечественных Записок", NoNo 1 -- 4 "Москвитянина" и NoNo 1 -- 2 "Библиотеки для чтения" за 1852 год с при-казанием по прочтении вернуть их в Третье Отделение.
  
   No 566. -- Письмо сестре Татьяне.
   [Февраль 1854 года. Петропавловская крепость.]
  
   Моя милая девочка, я -- эгоист, все говорил только о себе, а ты больна, ты измучена, и слова мои и письмо мое встревожат и замучают тебя совершенно. Милая девочка, сделаем условие, что ни ты, ни Павел не будете спать более, что не испугаетесь первых неудач, но, не предаваясь излишней и болезненной, боязненной хлопотливости, не муча себя разными мыслями, не оставите неиспытанным ни одного средства, не потеряете ни одного слу-чая, который бы мог служить нам. Я же со своей стороны, чув-ствуя, что мое милое прямухинское провидение перестало спать, надеясь на тебя, Татьяна, надеясь теперь опять на Павла как на каменную гору, обещаю вам ждать спокойно, в уверенности, что когда дело объяснится совершенно, вы сами скажете мне правду и дадите средства покончить с собою. Но еще раз, я буду терпе-лив -- мне теперь будет легче терпеть: я вас опять видел, и вы опять согрели меня. Я тебя больше души моей люблю, Татьяна. И тебя, Павел, люблю всею старою любовью.
   М. Б. (Неразборчиво).
  
   Татьяна, взамен моего обещания я требую от тебя торжест-венно другого: пусть Павел свезет тебя к умному доктору. Кроме этого я обещаю вам, если меня выпустят, пока отец жив, оста-ваться в спокойствии и ничего не предпринимать неправослав-ного.1
   Моя милая Татьяна, хотелось бы мне сказать тебе еще что-нибудь, чтобы оживить тебя. Я люблю тебя, я глубоко, глубоко люблю и уважаю тебя. Я (несколько ревновал к твоему сыну 2, -- пусть, пока я здесь, и я буду твоим сыном, и потому приезжай опять поскорее. А Павел покамест ознакомится с Петербургом и узнает все пути к властям и влиятельным людям.
   Наследник может быть весьма хорошим средством, им также может быть и гордо-чувствительная Мария Николаевна 3. Пусть бы мне только позволили написать письмо к Орлову 4 -- поста-райтесь об этом, друзья; да, да, я непременно должен написать письмо графу Орлову, лишь бы он только на это согласился. Cela ne l'engage Ю rien, quant Ю moi je serais alors presque certain du succes ("Это его ни к чему не обязывает; что же касается меня, то я тогда был бы почти уверен в успехе"). Нельзя ли устроить это через Александра Максимовича (Княжевича) 5 , изъяснив ему мое положение, что я гнию здесь понапрасну, а могу сделать еще себя полезным. Через несколько времени будет уже поздно.
   Ты, Павел, хоть и философ, ты все-таки мой.
  
   No 566. -- См. общие замечания к No 564.
   1 Это -- единственная фраза в трех письмах, тайком переданных из крепости, в которой Бакунин как бы ограничивает свою готовность возоб-новить революционную деятельность. Но если принять во внимание, что отец его был в это время глубоким и дряхлым стариком, которому остава-лось недолго жить, то этому самоограничению нельзя придавать серьезного значения. Тем более что невозможно ручаться, чтобы Бакунин, очутившись на свободе, сдержал это обещание, если бы ему представилось действительно важное революционное дело. Наконец он мог давать такое обещание родным и для того, чтобы подогреть их усердие и рассеять их опасения.
   2 У Татьяны собственных детей не было. Речь идет здесь о сыне брата Александра, который после смерти своей жены Лизы передал Татьяне своего сына на воспитание.
   3 Наследник Николая I, т. е. будущий император Александр II; Мария Николаевна -- дочь Николая I, бывшая замужем за Максимилианом Лейхтенбергским.
   4 А. Орлов -- шеф жандармов, за три года до того посетивший Ба-кунина в крепости и убедивший его написать "Исповедь".
   5 А. М. (Княжевич -- старый приятель отца Бакунина, знавший Михаила еще в юные его годы и хорошо относившийся к их семье (см, том III, стр. 436).
  
   No567. -- Письмо сестре Татьяне.
   [Начало мая 1854 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая Татьяна, спасибо за письмо. Слава богу, вы все здо-ровы. Куда же и надолго ли Павел уехал? Ты напрасно, милая, так горюешь обо мне1. Я право и не слабею и не унываю и ста-раюсь душу свою хранить в порядке. Она у меня не прихотлива, кроме книг ничего не просит, не курит и не пьет чаю. Вот тело мое -- так другое дело: никак не могу отучить его от табаку, смерть ему курить хочется, а так как деньги вышли еще в конце марта, то я никак не могу удовлетворить его требований. Вот уж месяц почти как не на что купить [ни] табаку, ни чаю. Милая-Татьяна, оставь на время мою душу в покое и позаботься не-много о моем бедном теле 2.
   Я здоров, бодр, всех вас люблю. Рад, что братья идут в воен-ную службу против басурманов3. Понимаю, что батюшке тя-жело было с ними расставаться, но думаю, что он был рад их решению. Бог помилует, они возвратятся, и отец еще раз бла-гословит их. Благословите же и меня, добрые, добрые родители. Обнимаю вас всех.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Татьяна, ты должна знать или узнать, каким путем и с чьим указанием и позволением ты можешь пересылать мне деньги и вещи.
  
   No 567. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 498 -- 499.
   На этом письме имеется пометка карандашом, сделанная видимо кем-либо из домашних: "Мая 4 1854. Первое письмо в Шлиссельбурге".
   1 В Петропавловской крепости Бакунин просидел 2 года и 10 месяцев, а весною 1854г. в начале войны России с Англией и Францией был пе-реведен в Шлиссельбургскую крепость, так как Николай боялся, чтобы англо-французский флот не освободил политических заключенных. В Шлис-сельбург Бакунин был доставлен 12 марта 1854 т., причем его приказано было поместить в лучшей и надежнейшей из двух приготовленных там камер, и так как Бакунин "есть один из важнейших арестантов", то "со-блюдать в отношении к нему всевозможную осторожность, иметь за ним бдительнейшее и строжайшее наблюдение, содержать его совершенно от-дельно, не допускать к нему никого из посторонних и удалять от него известия обо всем, что происходит вне его помещения, так чтобы самая бытность его в замке была сохраняема в величайшей тайне". Кроме ко-менданта никто не должен был знать, что в крепости сидит Бакунин.
   Вторым узником, перевезенным вместе с Бакуниным в Шлиссельбург, был старообрядческий архимандрит Белокриницкого монастыря, того са-мого, делегатом от которого на пражском славянском съезде был поп Алимпий Милорадов. Кроме того одновременно с Бакуниным в Шлиссельбурге сидели: известный польский карбонар Лукасинский, вывезенный Констан-тином Павловичем во время бегства из Варшавы в 1830 г. и засаженный административно на 40 лет в одиночку, Налепинский, Адельт, Медокс (известный провокатор и шантажист), Ромашов. Они сидели там до Баку-нина и получали кормовых по 30 копеек в день, в то время как Бакунин в равелине получал всего 18 коп. Теперь приказано было и ему выдавать по 30 коп. Сообщая о такой "милости" коменданту Шлиссельбургской кре-пости в отношении от 18 марта 1854 г., гр. А. Ф. Орлов присовокуплял, что в Петропавловской крепости Бакунину даваемы были для чтения фран-цузские и немецкие романы, сочинения математические, физические и гео-логические и газета "Русский Инвалид", и что все это можно дозволить ему читать и в Шлиссельбурге.
   Вскоре по переводе в Шлиссельбург Бакунин возбудил ходатайство о некоторых льготах, как видно из отношения коменданта Шлиссельбургской крепости генерал-майора Троцкого 1-го (Троцкий, Иоанникий Осипович (1791 -- 1861) -- сначала состоял по особым поручениям при военных и жандармских чинах Москвы, был од-но время 2-м комендантом Москвы, а с сентября 1849 г. назначен комен-дантом Шлиссельбургской крепости в чине генерал-майора; в 1855 произ-веден в генерал-лейтенанты.) от 24 марта 1854 г. на имя на-чальника штаба корпуса жандармов Дубельта. Бакунину было дозволено получать от брата съестные припасы и книги, пить перед обедом рюмку водки, гулять и иметь в камере чернила и бумагу, а также писать письма домой; но было отказано в свидании с братом и в праве ходить в баню, расположенную далеко от его камеры.
   Налепинский и Адельт -- контролеры польского банка в Варшаве, по соглашению со счетчиками Краевским и Кохавским учинили подлог и выиграли 217500 рублей при тиражах облигаций займа Царства Польского в 1840 и 1841 годах. За это по приказу Николая I они были в административном порядке заключены навсегда в Шлиссельбургскую кре-пость и просидели в ней без сношений с внешним миром с начала 1843 по конец 1860 года, когда после долгих хлопот со стороны их родных, не знавших даже, где они находятся, они были высланы: первый в Вологду, а второй в Вятку (см. П. Щеголе в -- "Должны быть решительно забы-ты" в "Былом" 1921, No 16, стр. 195 сл.).
   Mедокс, Роман Михайлович (1793 -- 1859) -- известный авантюрист, косвенно прикосновенный к заговору декабристов, автор множества доносов относительно измышленных им политических дел, был посажен в Шлиссельбург, несмотря на свою службу в Третьем Отделении, в июле 1834 г. по приказу Николая I за дурачение начальства и просидел там 22 года, до 1856 г. А так как он за самозванство просидел в тюрьмах 13 лет при Александре I (1813 по 1825), то выходит, что этот проходи-мец большую часть жизни провел в заключении. См. о нем С. Я. Штpайх -- "Роман Медокс, Москва, 1930.
   Ромашов, Иван (1813 -- 185?) -- русский общественный деятель; из дворян Харьковской губернии, учитель; за имение у себя рукописи, с про-ектом конституционного устройства России был в 1846 г. арестован и без суда заключен в Шлиссельбургскую крепость; откуда бежал. Умер в Кирилло-Белозерском монастыре в 50-х годах.
   2 Жалобами на недостаточную заботливость родных, оставлявших его в заключении без книг, табаку и т. п., переполнены письма Бакунина из Шлиссельбурга.
   3 Патриотический порыв, охвативший в начале войны русское дворян-ство и объяснявшийся его стремлением захватить проливы, нужные ему для вывоза хлеба в Европу, отразился и на братьях Бакунина. Впрочем в их решении поступить в армию сказывался и расчет таким доказательством патриотизма облегчить участь старшего брата, заточенного в крепость. Но в действительности братья Бакунина вступили на службу не в 1854 г. (кроме Александра, который попал в Тобольский полк и с ним очутился сначала в Румынии, а затем в Севастополе), а в 1855 г. и притом не в действующую армию, а в ополчение. Александр, вступивший в полк юнке-ром, прослужил всю кампанию, получил георгиевский крест и добился офицерского чина.
  
   No 568. -- Письмо сестре Татьяне.
   [Июнь 1854 года - Шлиссельбург.]
  
   Милая Татьяна, ты опять замолкла. Я начинаю думать, что ты также немножко ленива, как и все другие, и утешаю себя этою мыслью. Иначе твое молчание беспокоило бы меня. Я ж сделался совершенно практическим человеком: пишу только то-гда, когда денег надо. Мои все вышли. Получил я от Елизаветы Ивановны (Пущиной 1.) 50 р. сер., но так как большая часть оных пошли на уплату апреля и мая, то на июнь мало осталось. Получил от нее также и табак и чай с милым и добрым письмом. Поблаго-дари ее пожалуйста хорошенько и горячо от меня. Книг же она мне прислать не могла по неимению, и я все-таки остаюсь без книг. Где Павел? Возвратился ли он в Петербург? Здоровы ли вы все? Милая Татьяна, пожалуйста напиши обо всем, а также и о брате Николая (Если это -- не описка вместо "Николае", то речь идет о Вале-риане Николаевиче Дьякове, брате покойного Н. Дьякова.), о котором уж ты давно мне ничего не говорила. Где и на каком краю обширной России служат Илья и Александр? Получаете ли вы от них известия? Отца, мать обними крепко за меня и попроси их благословения. Сестер, братьев, племянников и племянниц поцелуй -- и пиши пожалуй-ста поскорее.
   Твой брат
   М. Бакунин.
  
   No 568. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 501.
   На оригинале имеется надпись карандашом: "1854". Корнилов по присущей ему невнимательности относит это письмо к сентябрю, тогда как по содержанию его совершенно ясно, что оно отно-сится к июню, как видно из фразы, что денег "на июнь мало осталось", ибо уплачено из получки за апрель и май.
   1 По-видимому деньги и вещи родные пересылали Бакунину через Е. И. Пущину. Но написать ей прямо благодарственное письмо Бакунин не мог, ибо имел разрешение переписываться только с родными, а потому просил последних выразить ей свою признательность. Позже он стал писать ей непосредственно.
   2 Павел был с апреля по июнь в Крыму у Княжевича; Александр был на войне; Илья находился в Прямухине. Около того времени двоюродная сестра Бакунина Екатерина Михайловна Бакунина, дочь сенатора M. M. Ба-кунина (дяди Бакунина), уехала в Севастополь сестрою милосердия, на ка-ковом поприще приобрела довольно широкую известность; впоследствии она играла некоторую роль в жизни Бакунина.
  
   No 569. -- Письмо к матери.
   [19 июля 1854 года. Шлиссельбург.]
   Милая, милая маменька! Наконец-то я дождался и от Вас нескольких строк, и какие все хорошие известия! Слава богу, что у вас все идет хорошо, и что отец здоров 1. Я думаю. Вы и он сильно тревожитесь за Александра 2. Но бог сохранит его нам, и он возвратится к Вам еще с крестом, заслуженным в благород-ном бою против врагов отечества. Кроме драгоценного сознания, что он исполнил долг всякого русского, эта военная эпизода при-несет ему пользу на всю будущую жизнь. Скрепив его и телом и духом и довершив его практическое воспитание, она оконча-тельно поставит его на ноги. Отправьте также и брата Илью:
   ведь он смолоду имел призвание быть лихим казаком, и если не совсем изменился, то теперь все жилки должны гореть у него от нетерпеливого желания соединиться с братом.
   Что сказать вам еще, добрые родители? Я здоров и спокоен и вас всех люблю всею душою и всем сердцем. Табак у меня есть и чай есть, только книг нет, потому что книги, присланные Ели-заветой Ивановной и набранные бог знает, как и откуда, не могут считаться книгами. Вот им перечень: 1) Сочинения Кантемира, Хемницера и Хераскова, 2) О сохранении зубов, что для меня бесполезно, потому что уж сохранять нечего, 3) Путешествие по Южной Франции какой-то г-жи Жуковой 4, etc., etc.
   Прощайте, благословите меня и будьте все здоровы. Ваш сын и брат
   М. Бакунин.
  
   No 569. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 499 -- 500. Дата устанавливается по карандашной надписи на письме (но это могла быть и дата получения письма, а не его отправления).
   1 Все сыновья кроме Александра и разумеется Михаила собрались ле-том в Прямухине, что естественно доставляло родителям большое удоволь-ствие.
   2 Александр тяжело захворал -на фронте лихорадкой, и одно время опа-сались за его жизнь.
   3 Бакунин ловко пользуется случаем, чтобы незаметно для тюремщиков ввернуть сообщение о том, что вследствие цинги, которая в Шлиссельбурге могла только усилиться, он потерял все зубы.
   4 Жукова, Марья Семеновна (1804 -- 1855) -- русская писательница, помещавшая свои повести и рассказы в журналах и альманахах. Отдельными изданиями вышли ее "Вечера в Карповке" (Спб., 1837 -- 38) и "Очерки юж-ной Франции и Ниццы. Из дорожных заметок" (Спб., 1844). О последней книге Бакунин здесь и говорит.
  
   No 570. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Июль 1854 года. Шлиссельбург.]
  
   Милостивая государыня, или лучше добрая, добрая Елиза-вета Ивановна! Благодарю вас от всей глубины души за Ваши два письма и за Ваши посылки. Мне давно хотелось иметь слу-чай поблагодарить Вас и всех Ваших за участие, которого я сам ничем не заслужил и которое единственно приписываю Вашему доброму расположению к моим родным, а также выразить Вам, как драгоценна и незабвенна для меня память Ивана Алексан-дровича (Генерал Набоков, покойный отец адресатки.), который, так оказать, заставил меня любить себя как отца. Вы поймете, с какою живою радостью я прочел то, что Вы мне пишете об старике-отце (Отце Бакунина, Александре Михайловиче.). Дай бог ему еще долгой жизни, и хоть мне по моей собственной вине и не суждено быть уте-шением его старости, пусть сестры и братья будут еще долго, .долго для него и для матушки источником радости. Табаку и чаю у меня набралось теперь такое огромное количество, что я мог бы открыть лавку, и потому прошу Вас некоторое время не присылать более ни того, ни другого. Деньги в собственном виде лучше всего, потому что их легко превратить и в табак и в чай, если понадобится. И за книги также благодарю: должно быть, кто-нибудь собирал их после вавилонского столпоразрушения, так мало между ними сродства и связи. Я скоро возвращу Вам их назад и все в целости, хотя, признайтесь, многие из них и не стоят хранения.
   Преданный вам и от глубины души благодарный
   М. Бакунин.
  
   No 570. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 500. На оригинале имеется карандашная надпись: "1854". Это -- первое письмо к Е. И. Пущиной. Как Бакунин добился разреше-ния писать ей, из документов "Дела" не видно. Вероятно дочери генерала И. А. Набокова нетрудно было добиться разрешения переписываться с род-ственником, хотя и дальним.
  
  
   No 571. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   6 сентября 1854 года. [Шлиссельбург.]
  
   Милостивая государыня, Елизавета Ивановна!
   Еще раз обращаюсь к вам с просьбою. Бог знает сколько ме-сяцев прошло с тех пор, как я получил последнее письмо из дому. Моя Татьяна совсем замолкла. Ради Бога, скажите, что с ними делается? Здоровы ли, живы ли все? Отец так стар, и кроме того наше семейство так часто испытано было горькими поте-рями, что, несмотря на всевозможную твердость, несмотря на самоувещания, которыми утешаешь себя, сердце поневоле тре-пещет и ноет. Вы так добры, что не посетуете на меня за это новое беспокойствие. Я писать не охотник, да и про других думаю также, и это меня несколько успокаивает насчет моих родных.
   Дай бог, чтоб лень была единственною причиною молчания Тать-яны. Скажите также, если знаете, где и что делает Павел, а также и другие братья.
   Revue des deux Mondes я вам возвращу на следующей неделе с глубочайшей благодарностью и с надеждою, что вы пришлете мне продолжение, а также и Annuaire de la Revue des deux Mondes, которым обыкновенно венчается каждое годовое издание. Ваш покорный слуга
   М. Бакунин.
  
   No 571. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 500 -- 501. Дата устанавливается карандашною надписью на письме. "La Revue des deux Mondes" ("Обозрение старого и нового мира") -- распространенный французский журнал консервативного направления. "Annuaire" -- издаваемый при нем ежегодник.
  
   No572. -- Письмо сестре Татьяне.
   [9 октября 1854 года, Шлиссельбург.]
  
   Милая Татьяна, что же это ты, моя старая малиновка, за-молкла? Или ты не знаешь, как дороги мне твои письма? Или не хочешь огорчить меня грустною вестью? Но нет, дай бог, что-бы лень или недосуг были единственными причинами твоего мол-чания, а если что случилось, так ради бога пиши смело и прямо. Тебе ли мне объяснять, что неизвестность хуже всего?
   Вас верно часто беспокоит молчание брата Александра. Но он ведь по теперешним военным обстоятельствам не может вам писать, когда захочет, и я думаю, теперь на Руси не одни вы тревожитесь молчанием, впрочем весьма естественным, любимого брата или сына, или мужа.
   Напиши же мне, милая Татьяна, хорошее письмо по-прежнему: обо всех мелочах вашей жизни, которые для меня -- не ме-лочи. Прежде всего пиши мне об отце, о маменьке, а также и о сестрах и братьях: о Вариньке и ее студентах1; об Александрине и ее птенцах; о том, как хозяйничает Николай, и как живет его хозяйка; о твоем сыне, Татьяна 2, как растет и тешит тебя, и как Александр порадуется, когда ты ему представишь сына большого; и о том также, как и где фантазирует Илья, где предается фи-лософскому к[в]иетизму Павел, где дилетантствует Алексей и где геройствует Александр. Бог хранит его, милые родители, и возвратит его вам крепкого и славного.
   А теперь благословите меня и прощайте. Более мне писать. нечего. Только вы ради бога скорее пишите.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 572. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 502. Дата устанавливается надписью карандашом на оригинале.
   1 Студенты Вариньки это -- ее сын Александр Дьяков и ее воспитанник Василий Ревякин.
   2 Сын Татьяны это -- Алексей, сын брата Александра, отданный ей на воспитание.
  
   No 573. -- Письмо родным.
   [24 ноября 1854 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая маменька! Милая Татьяна! Благодарю вас за ваши прекрасные письма: у меня сердце отлегло. Слава богу у вас все благополучно. А что вы от Александра редко получаете письма, так естественно, что не должно очень беспокоить вас. Совсем не беспокоиться вы не можете: он все-таки подвержен теперь боль-шей опасности, чем в обыкновенное время. Но его сохранит бог, будем в этом уверены, и увидеться с ним после такой разлуки будет для вас таким счастьем, какого бы вы не испытали, если б он никогда не расставался с вами. Мне понятно нетерпение брата Ильи присоединиться к нему.
   Вот и зима, и батюшка снова должен отказаться от своего любимого наслаждения: дышать теплым и вместе свободным воз-духом. Дай бог, чтобы добрые известия поддержали его спокой-ствие и его здоровье, и чтобы много, много было ему еще в жизни радостей.
   Скоро ли Павел вступит в службу и скоро ли приедет в Пе-тербург?
   И тебя также, Анна, благодарю за твою милую приписку. Поцелуй за меня Николая и твоих детей, а также и сестру Сашу с птенцами. Ты же, Татьяна, сделай то же самое с твоим сыном-племянником и поклонись Вариньке, если она не в Прямухиие.
   Ваш любящий
   М. Бакунин.
  
   No 573. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 502 -- 503. Дата устанавливается надписью карандашом на оригинале. Вскоре по получении этого письма родными Бакунина, а именно 4 де-кабря 1854 г., скончался отец его, престарелый Александр Михайлович Ба-кунин (на 88-м году от рождения). M. Бакунин, по словам печатаемого ни-же (No 574) письма его к Е. И. Пущиной был до того поражен известием о смерти отца, что даже не писал домой.
  
   No 574. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Начало 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Я кругом виноват перед Вами, добрая Елизавета Ивановна. Мне бы давно следовало ответить Вам и отослать Вам журналы, но грустное известие до того поразило меня, что впродолжение некоторого времени у меня не было достаточной воли, чтобы по-шевелить пальцем. Я и домой не писал. Что мог я сказать им? К тому же я надеялся на скорое свидание. До сих пор надежда моя не сбылась, и я начинаю тревожиться насчет здоровья моих бедных, осиротевших родных. Здорова ли маменька? Татьяна? Жив ли брат Александр? Пожалуйста простите мне великодушно мое более чем неучтивое молчание и дайте мне известие об них.
   Возвращаю Вам 32 книжки Revue des deux Mondes, оставив y себя 18 книжек за 1854-й год, до сентября включительно.
   Еще раз прошу Вашего великодушного прощения и надеюсь, что Вы будете так добры и скажете мне всю истину, как бы горь-ка она ни была. Нам к горькому не привыкать -- столько потерь в такое короткое время!
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 574. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 504 -- 505. Дата устанавливается несовсем точно надписью карандашом на ориги-нале, гласящею: "1855. 30 марта". Письмо явно написано раньше.
   Вскоре после смерти мужа мать Бакунина начала хлопотать о свидании с сыном. Разрешение на это свидание дано было ей еще при жизни Нико-лая I. 18 февраля 1855 г. умер Николай, и на престол вступил Але-ксандр II. Надежды Бакунина на освобождение из крепости оживились. Тем временем все четыре брата Бакунина, остававшиеся дома, решили поступить в ополчение, причем отчасти руководствовались мыслью, что император (тогда еще был жив Николай I), узнав об их геройском поступке, поми-лует их брата. Ввиду связанных с этим делом хлопот мать Бакунина и брат его Алексей могли выехать из Прямухина только в начале марта, причем в Петербург поехали по вновь выстроенной железной дороге. Три недели про-были они в Петербурге и из них 5 дней прожили в Шлиссельбурге, ежед-невно видаясь с Бакуниным на квартире коменданта. Во время этих сви-даний в душе Бакунина и его матери, прежде недолюбливавших друг друга, снова проснулись родственные и дружеские чувства. Возможно, что на этих свиданиях был обсужден и текст того прошения, которое мать Бакунина тогда же (21 марта 1855 г.) подала новому царю и которое осталось без последствий (неизвестно даже, докладывал ли его гр. Орлов царю). Это пер-вое прошение матери Бакунина впервые опубликовано нами в книге о Ба-кунине в 1920 г. С тех пор так и повелось, что после свиданий Баку-нина с родными подавались его родными новые прошения, которые все ни к чему не приводили, пока Бакунин, очень желавший избегнуть этого унижения, сам не обратился с просьбою об освобождении к царю.
  
   No 575. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Май 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Добрая Елизавета Ивановна! Прошу вас, скажите, что дела-ется с моими? Маменька и брат Алексей обещали написать мне, как только приедут в Прямухино. Ведь они без всякого сомне-ния давно уже возвратились, а до сих пор молчат.
   Боюсь нового несчастия. Жив ли брат Александр? Не по-лучили ли они от него или об нем вести? Молодец он будет, когда выдержит счастливо такое славное испытание. Я уверен, что он подобно другим своим товарищам не ударит лицом в грязь. Но теперь сердце невольно замирает, когда об нем поду-маешь.
   Маменька обещала прислать мне из Петербурга его портрет и свой портрет и портрет покойного отца и много еще других портретов и ничего не прислала, -- и как ни стараюсь я объяс-нить себе ее и брата Алексея молчание естественным образом, поневоле приходит на мысль, что новое печальное известие, но-вая беда поразила их. От вас жду правды, добрая Елизавета Ивановна, и с нетерпением буду ждать вашего ответа.
   Вам преданный
   М. Бакунин.
  
   No 575. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 506 -- 507. Дата устанавливается как карандашною надписью на письме: "После смерти отца. 1855", так и содержанием письма. Оно вызвано долгим молча-нием родных после возвращения их из Петербурга, а так как они вернулись в Прямухино вероятно в начале апреля, то письмо приходится отнести к началу или середине мая 1855 года.
  
   No 576. -- Письмо к матери.
   [Июль 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая маменька, продолжает ли вам писать брат Александр? Жив ли он? Мне за него страшно. Я долго не решался спросить Вас об нем, но наконец надо же спросить. Если он останется в живых, то это будет большая милость божия. А другие братья где? Выступили ли в поход и куда? Напишите мне хоть несколь-ко слов. От них я не ожидаю писем. Ленивая Татьяна, хоть ты напиши. Впрочем, я в лени никого упрекать не буду и теперь не стал бы я, может быть, писать не по лени, но из страха узнать печальное и заставить Вас говорить печальное. Меня принудила к письму самая прозаическая причина: денег нет. За апрель и за май я получил 50 руб., а за июнь и за исходящий июль -- ниче-го 1. И об этом бы не хотелось писать, но что ж делать, надо. Об-нял бы я вас всех, и если радость, так радовался бы. а если пе-чаль, так печалился бы с вами вместе, и вместе нам было бы лег-че. Но об этом и говорить бесполезно, а потому мысленно и горя-чо обнимаю вас, а также и дядюшку Алексея Павловича и те-тушку и кузину (Полторацкого, его жену и дочь.), которые, я уверен, не оставляют вас в это трудное для вас всех время. Бог да укрепит вас. Благословите меня, маменька, а ты, Татьяна, и вы, другие сестры, совсем по-забывшие меня, пишите.
   Ваш
   Где кузины Бакунины? (По-видимому Евдокия, Екатерина (сестра милосердия) и Прасковья Михайловны.).
   М. Бакунин.
  
   No 576. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 507 -- 508.
   Дата устанавливается по надписи на оригинале "1855. VII", а также по содержанию письма, которое заставляет отнести его ко второй половине июля 1855 года, так как сам Бакунин говорит об "исходящем июле".
   1 Судя по этому указанию, а также по аналогичным указаниям следую-щего письма, родные обязались выдавать Бакунину по 25 рублей в месяц, но не всегда проявляли в этом отношении аккуратность.
  
   No 577. -- Письмо к матери.
   [Август 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая маменька! Письмо Ваше я уже давно получил, но мед-лил ответом, ожидая другого письма на мою просьбу о деньгах, чтобы ответить на оба вместе. Другого письма я не получил, а получил через Елизавету Ивановну 50 руб. серебр. Милая ма-менька, ведь за Вами все еще недоимка; со времени нашего сви-дания я получил от Вас 100 руб. серебр., -- на апрель, май, июнь и мюль; на исходящий август не остается ничего, и наступающий сентябрь также придется жить без денег, если Вы не пришлете как на тот, так и на другой. Я чувствую, что у Вас денег теперь не много, знаю, что Вы должны посылать теперь субсидии и брату Александру в Крым и нашим ополченцам в Ригу, и не хотелось бы мне беспокоить Вас из-за себя, старого инвалида, да право, маменька, надо. Вот и написал, а очень не хотелось об этом писать; теперь же еще несколько слов о предмете менее неприятном -- о грибах и о сыре, а также я холсте, который Вы обещали прислать осенью, -- не позабудьте же, милая маменька.
   У Вас, должно быть, грибы хорошие, и белые, и грузди, да и рыжики также! Не стыдно ли мне писать о таких глупостях! Да об чем же прикажете писать? Я здоров и счастлив, когда по-лучаю о Вас хорошие известия, когда читаю Ваши письма, -- пишите же чаще.
   Татьяна, я снова принимаю тебя в свою милость, а то было совсем рассердился за то, что ты так давно не писала. Обними за меня крепко милую младшую сестру, скажи ей, что я уж преж-де полюбил ее из рассказов маменьки и брата Алексея, и что ее приписка как благоухающий цветок осветила мое уединение. И старшей, не менее милой сестрице скажи, что ее дочь мила как ландыш (мой любимый цветок), и что в этом прекрасном создании своем ей удалось соединить все, что грациозного в ней са-мой, со всем, что благородного в дяде. Поблагодари Алексея за его письмо, окажи ему, что я не отвечаю потому, что, как он сам знает, мне нечего писать, но что я с жадностью буду читать каж-дую его строку, об чем бы он мне ни писал.
   Милая маменька, когда то мы с Вами вновь увидимся? Смерть хочется на Вас посмотреть и обнять Вас и опять побол-тать с Вами! Но там будет, как будет, а Вы будьте здоровы, не унывайте, когда братья молчат, -- из самых больших опасностей люди выходят целы и невредимы. Горячо теперь брату Алек-сандру, но я уверен, он к вам возвратится.
   Прощайте, благословите меня, маменька, и любите меня, се-стры и братья, как я вас люблю.
   Ваш
   М. Бакунин.
   A Revue des deux Mondes уж и перестали посылать, ведь я буду жаловаться на вас Елизавете Ивановне.
  
   No 577. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 508 -- 509.
   На оригинале имеется карандашная пометка "Август 1856", исправ-ленная рукою А. Корнилова, переправившего цифру 6 на 5. И по содер-жанию письма видно, что оно относится к концу августа 1855 года, судя по словам Бакунина "исходящий август" и "наступающий сентябрь".
  
  
  
   No 578. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Август 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Письмо Ваше и 50 р. сер. получил, добрая Елизавета Ива-новна. Денег немного недостанет ни на август, ни на сентябрь, ну да я уж об этом пишу самой маменьке. Грожу ей также жа-лобою на нее Вам за то, что она не посылает мне более Revue des deux Mondes, а Вас искренно благодарю за добрые известия. Бедная маменька, бедные сестры! Как страшно им теперь за бра-та, -- славы много и опасности тоже. Но, несмотря на все, во мне твердая вера, что провидение сохранит его. Впрочем про мамень-ку и сестер говорить нечего, они полны истинного геройского ду-ха, без ложной экзальтации и без фраз так, как право редко слу-чается видеть на свете; дай бог, чтобы твердость эта не изменила мм до конца, потому что много им еще предстоит тревог и стра-ха. Что же сказать Вам еще? Если тетушка я кузина Полто-рацкие еще у Вас, так поблагодарите их -- первую за то, что она не позабывает меня, а вторую за ее милую, братскую приписку. Скажите им, что я желаю им всего лучшего, и что если б жела-ния мои исполнились, то они были бы всегда счастливы. Добрая Елизавета Ивановна, нельзя ли достать каких-нибудь книг -- хо-роших, если можно; читать нечего. Старые я все перечитал, на новые денег нет. Revue des deux Mondes с апреля месяца (т. е. от декабрьского нумера 1854 года) не видал. Нельзя ли пово-рожить? А я буду Вам невыразимо как благодарен.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 578. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 509.
   На оригинале имеется надпись "авг. 1856", причем рукою А. Корни-лова цифра 6 переправлена на 5.
  
   No579. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Осень 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Милостивая Государыня
   Елизавета Ивановна!
   Благодарю Вас за книги и за фруктовые лепешки, которые в исправности получил. Вы меня совсем избаловали, так избаловали, что я уж и не стыжусь обратиться к Вам с новою прось-бою: велите пожалуйста купить и пришлите мне несколько фун-тов чаю и табаку. У меня и тот и другой вышли. Табаку пожа-луйста турецкого, того же самого, который Вы мне раз присы-лали, а именно: Бейрутского крепкого, фабрики г-на Фортуны (в Большой Морской, в доме Жако). Вы меня этим очень обяжете.
   От Татьяны и от маменьки недавно получил длинные письма. Все у них идет хорошо. Беспокоятся только об Александре. Но бог сохранит его, а что он теперь воюет, это для него хорошо.
   Прощайте, Елизавета Ивановна, больше мне сказать Вам не-чего, как только то, что я от глубины души Вам благодарен и предан.
   Ваш покорный слуга
   М. Бакунин.
  
   No 579. -- Напечатано без даты у Корнилова, II, стр. 509 -- 510.
  
   No 580. -- Письмо к матери.
   [Осень 1855 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая маменька! Ваше молчание в самом деле сильно потре-вожило меня; но теперь я покоен и доволен: вы все здоровы, а брат Александр не только жив, но еще живет такою славною, молодецкою жизнью. Бог сохранит его, сохранит Севастополь, поможет геройским защитникам его выдержать славный бой до конца, и лишь бы дали брату потом простую медаль с надписью: "был под Севастополем" или вернее "в Севастополе" (В оригинале его написано так: "был под Севастополем".), то он бу-дет достаточно вознагражден. Трудно придумать похвалу лестнее и почетнее этой. А ему еще обещали георгиевский крест! Я очень рад, что он предпочел его чину: чин не уйдет, ведь он вступил в военную службу классным чиновником, был профессором 10-го или 9-го класса, поэтому не может долго оставаться в юнкерах, а георгиевский крест, хотя теперь и не редкая, но все-таки чуть ли не самая почетная награда. Вы говорите, милая маменька, что он об себе хлопотать не станет; ему и не след, а Вам можно и матери все позволено. Только, если будете хлопотать, так берите
   повыше1. Вам теперь должно быть очень тяжело и тревожно, бедная маменька; один сын в Севастополе, другие 4 собираются на войну с ополчением, а Вы остались одна, обремененная всею тяжестью хлопотливого и многосложного хозяйства. Но у Вас остается еще один сын, а наш брат -- Gabriel или попросту Гогочка (Гавриил Петрович Вульф, муж А. А. Бакуниной.), как вы все позволяете себе называть его, -- сын, кото-рый не менее нас самих привязан к Вам и готов служить пользам всего семейства. Он остается с Вами и верно будет Вам крепкою подмогою.
   А вы, милые братья, посреди своих новых военных забот не позабывайте меня. Если не телом, так всею душою я с вами. Милый Алексей, пиши мне иногда. Если б ты знал, как уте-шительны мне будут твои письма, так верно посреди самых боль-ших хлопот улучил бы минутку, чтобы написать мне несколько слов. И от тебя, Павел, жду писем. Даже и от тебя, Николай. Вспомни, что мы состоим из духа и тела, и что продолжительное отсутствие всяких материальных доказательств приязни неза-метно ведет к совершенному равнодушию. Что стоит написать изредка несколько слов?
   Но главная моя надежда теперь на Вас, милая маменька. Я знаю. Ваша душа более всякой другой полна теперь забот, тре-вог и страха. Но у Вас сердце матери, а сердце матери широко. Для всех детей есть в нем место.
   Прощайте, благословите Вашего сына.
   М. Бакунин.
  
   Спасибо, большое спасибо за портрет, Алексей.
   Один сыр получил; теперь его довольно. Только зачем было писать, что посылаете два сыра?
   А портрет брата Александра, а свой портрет, маменька, по-забыли?
   Обнимите за меня дядюшку Алек [сея] Павлов [ича1 (Полторацкий.) и
   все семейство его.
   Письма брата Александра у меня в сохранности, -- я возвра-щу вам их при благоприятном случае.
  
   No 580. -- Напечатано без даты у Корнилова, II, стр. 510 -- 511. На ори-гинале надписано "1854", затем перечеркнуто и заменено "1855" (но так, что похоже на 1858).
   1 Явный намек на собственное положение и пришпоривание родных к новым хлопотам об его освобождении.
  
   No 581. -- Письмо к E. И. Пущиной.
   [Конец 1855 года. Шлиссельбург].
  
   Милостивая Государыня,
   Елизавета Ивановна!
   Ваши оба письма, деньги и 32 No Revue des deux Mondes получил и сердечно благодарю Вас за них. Благодарю Вас также к за все подробности в Вашем предыдущем письме, касающиеся Вашего племянника, а моего двоюродного брата Полторацкого (Петр Алексеевич.). Напрасно Вы думаете, что они не интересовали меня. Ведь, во-первых, я живу (В подлиннике описка "живо".) теперь преимущественно чужою жизнью и чужими радостями; к тому же Вы мне -- не чужие, Елизавета Ивановна. Я был бы весьма неблагодарный человек, если б не принимал живого участия во всем, что интересует Вас и Ваше семейство. И, наконец, сын Алексея Павловича уже потому мне близок, что сам Алексей Павлович был всегда для нас добрым родным, единственный из Полторацких, которого я любил и ува-жал от всей души. Катерину Ивановну (В подлиннике описка "Ивановна". Речь идет о Екатерине Ива-новне Набоковой, сестре адресатки, дочери ген. Набокова, бывшей заму-жем за А. П. Полторацким.) я знал мало и видел ее, кажется, только один раз, вскоре после ее замужества. Она пленила меня своею кроткою и благородною наружностью. Те-перь, благодаря Вам, я совершенно спокоен насчет родных: если же они не пишут только от лени, то бог с ними. Я сам слишком ленив, чтобы иметь право укорять кого в лености.
   Возвращаю Вам с глубочайшим благодарением 16 No Revue des deux Mondes, кажется в довольно целом и чистом виде, только, к сожалению, в такой степени прокуренных табаком, что, ка-жется, они надолго будут лишены счастья войти в состав дамской библиотеки. А вновь присланные Вами нумера несколько постра-дали от нехорошей укладки и от трения об что-то черное. Так не пеняйте на меня, если я Вам возвращу их в несовсем изящном виде, -- то будет не моя вина.
   Примите еще раз выражение моей искренней и глубокой бла-годарности.
   Ваш покорный слуга
   М. Бакунин.
  
   No 581. -- Напечатано у Корнилова. II, стр. 511 -- 512.
  
   No 582. -- Письмо родным.
   [18 января 1856 года. Шлиссельбург].
  
   Милая маменька и ты, милая Татьяна, простите меня. Я ви-новат перед вами; столько времени прошло с тех пор, как я в последний раз писал вам! -- и ничего не могу сказать в свое извинение, как только разве то, что не писалось. Ведь, кажется, несколько строк написать не бог знает какое мудреное дело, да рука не поднималась на письмо. Простите меня и не заключите из моего молчания, чтоб я перестал любить или помнить вас. Ведь мне только одно утешение, что думать о вас, и живу я и движусь только вашею жизнью, вашим движением.
   Ну, довольно об этом, вы меня простили. Рассказывать же вам мне нечего, а жду рассказов от вас и жду с невыразимым нетерпением.
   Обнимите за меня дядюшку Алексея Павловича, старика (Полторацкого.), молодую и милую тетушку и прекрасную кузину. Ах, в моло-дости я был большой охотник до кузин! И теперь радуюсь ими и люблю их для молодых братьев. А братья наши -- теперь мо-лодцы, все ходили на войну, и если не все имели счастье видеть неприятеля, то все готовы были встретить его как следует. Я рад, вдвойне рад за Николая, что он опять встряхнулся. Он так молод и так молод был, когда уселся! Ему нужно было еще раз пожить и подвигаться в более широкой сфере.
   Прощайте, мои милыя и милые, а Вы, матушка, благослови-те меня.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 582. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 538.
   На письме имеется надпись: "18 генваря 1856", но неизвестно, есть ли это -- дата написания или получения письма.
   В это время старуха Бакунина и сын ее Алексей прибыли в Петербург, чтобы добиться нового свидания с Михаилом. Теперь общественное наст-роение в результате поражений, понесенных русскими войсками в Крыму, начинало уже меняться в сторону либеральной оппозиции. И когда Алек-сей в письме к брату Павлу высказал пессимизм перед встречею с заклю-ченным братом, Павел отвечал ему так: "Мне понятно, что тебя смущает предстоящее свидание с братом: так горько придти к нему, не принеся с собой по крайней мере надежд каких-нибудь. Но несмотря на видимую грусть письма твоего, кажется мне, мы должны надеяться -- на свою надеж-ду по крайней мере мы имеем право. Тем более, что я думаю и имею до-статочный повод думать так, что в настоящую минуту ни ум, ни желание добра, ни огонь души, вовлекающий иногда в ошибки, [не] страшны, но страшны для России глупость, бессмыслие и особенно бездушие того ходя-чего эгоизма, что из жизни общественной делает торговый рынок своих ча-стных интересов. Тем ходом, каким мы шли до сих пор, мы уже дошли до всего, до чего дойти было возможно. Теперь идти дальше некуда. Необходимо изменить ход... И потому необходимо надеяться: все умное, все доброе, все оживляющее и творческое оживает под влиянием нового весеннего сол-нышка... Я... в каком-то радостном ожидании и полон надежд... Конечно настоящею войною зло не сожжено вдосталь, но по крайней мере так опа-лено, так явно отмечено, что все узнают его издали, и вновь обмануться его благонамеренным видом нет никакой возможности... Я верю весне, и уже в конце января в меня сильно закрадывается весеннее ощущение. Его под-держивают во мне эти тайные, смутные голоса, со всех концов долетающие и так убедительно возвещающие, что зима кончилась" (Корнилов, II, стр. 536 -- 537).
   Вскоре после этого письма Бакунин получил свидание с матерью и бра-том Алексеем. Как видно из находящегося в "Деле" (часть II, лист 250) письма В. А. Бакуниной к Дубельту от 30 января 1856 г., она на сей раз нашла здоровье сына сильно пошатнувшимся главным образом вследст-вие недостатка движения и на этом основании просила разрешения доставить сыну в камеру токарный станок, работа на котором могла бы благотворно отразиться на его состоянии. Комендант крепости, запрошенный по этому поводу, дал вполне благоприятное для Бакунина заключение ввиду его "благоразумного поведения" и указывал на пользу для него работы на то-карном станке ввиду частых у него желчных припадков. Сам Дубельт склонялся к удовлетворению этой просьбы, но удовлетворению ее решитель-но воспротивился сам "благодушный" молодой царь, и, в конце концов, в просьбе было отказано. Равным образом матери Бакунина не позволено было передать сыну спринцовку.
  
   No 583. -- Письмо к Е.И. Пущиной.
   [Начало апреля 1856 года. Шлиссельбург.]
  
   Я, кажется, опять провинился, добрая Елизавета Ивановна. Уже давно получил Ваши два милые письма, -- одно с посыл-ками, фуражкою, магнезиею и пр., другое с пятьюдесятью руб-лями, -- и только теперь собираюсь Вам на них отвечать. Кстати поспел к празднику. Христос воскресе, Елизавета Ивановна! Поздравьте всех Ваших. А вы отгадали: Илья в самом деле женится. Дай бог, чтоб это заставило его переменить многое в своем характере, что могло бы помешать его счастью и, что еще важнее, счастью жены. Будем надеяться лучшего. А маменьке и Татьяне будет весело встречать их. Прямухино опять оживится. Пора им, бедным, опять хоть немного порадоваться и повеселить-ся. Я также получил от Алексея премилое письмо. Он мне в жи-вой картине представил историю сватания и любви брата Ильи. Судя по его письму, невеста -- премилое создание, а отец и мать -- добрые и почтенные люди. Итак все хорошо, лишь бы только Илья не ударил потом лицом в грязь. А бог даст, и он переменится, ведь в нем много добрых и великодушных инстинк-тов, только самолюбие мешает, но, удовлетворенное блестящею победой, оно, может быть, успокоится, и я сильно надеюсь на благодетельное влияние счастья и на любовь всего нашего се-мейства, которое поддержит его и не даст ему слишком сбиться с пути. Не поедете ли Вы скоро к ним? Ведь Вы, кажется, не-устрашимая путешественница и не любите оставлять тех, кого любите.
   Что ж сказать мне Вам еще? Что я вас крепко, крепко люблю, хоть лично я не знаю. А после этого объяснения, позволенного при наших обстоятельствах и при таком отдалении и при наших летах, мне остается только засвидетельствовать вам свое глубо-чайшее почтение.
   Прощайте, Елизавета Ивановна.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 583. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 548, причем датировано у него 13 апреля 1856 г. Но это только лишний раз свидетельствует о его невнимательности и неумении пользоваться документами. Правда, на ори-гинале имеется надпись "1856, 13 апреля", но из приписки Е. И. Пущи-ной видно, что письмо было ею получено в этот день (таким образом в данном случае подтверждается наше предположение, что если не во всех, то во многих случаях хронологические надписи на письмах Прямухинского архива указывают не дату написания письма, которая по отношению к си-девшему в Шлиссельбурге Бакунину и не могла быть его родным извест-на, а дату получения письма его адресатом). А так как на передвиже-ние письма от шлиссельбургского сидельца через коменданта в Третье От-деление должно было проходить в лучшем случае несколько дней, то мы вправе отнести данное письмо к началу апреля 1856 года.
   1 Эта посылка была направлена Бакунину и передана ему еще в фев-рале, но все это время он видимо находился в плохом настроении и никому не писал. Препровождая две банки магнезии для Бакунина 18 февраля 1856 г., Дубельт предписывает крепостному начальству озаботиться тем, чтобы неумеренное употребление арестантом этого лекарства не причинило ему вреда. Насколько жандармы умели представляться заботливыми, видно из того, что в октябре 1854 года Бакунину была переслана в Шлиссель-бург из Алексеевского равелина клетка с двумя канарейками, которых он завел себе в Петропавловской крепости. А вместе с тем они систематически и последовательно доводили свои жертвы до полной утраты здоровья или до сумасшествия.
   2 В Митаве Илья влюбился в 16-летнюю дочь барона Шлиппенбаха, Елизавету Альбертовну, и в апреле 1856 г. женился на ней к удовольст-вию своих родных.
  
   No 584. -- Письмо родным.
   [Середина апреля 1856 года. Шлиссельбург].
  
   Милая маменька и милая Татьяна! Мне бы давно следовало вам написать, да все откладывал до торжественного случая: а вот теперь и поздравляю вас с тройным праздником: светлого христова воскресения, мира и Ильюшиной свадьбы. С чего же начать? Торжество светлого праздника в России известно: весна и всеобщее примирительное целование; мир возвратил вам ваших детей и братьев; а Илья привезет вам новую и милую дочь и сестру.
   Я получил от Алексея славное письмо, в котором он мастерски описал весь ход дела, -- любви и сватания, -- и очень хвалит невесту, равно как и всю ее семью. Хорошо бы было, если бы все это собралось к вам на праздник, но вряд ли успеют, а было бы очень хорошо. Вы, бедные мои, испытали в последнее время столь-ко горя, что следовало бы вам опять хоть один раз от всей пол-ноты души попраздновать да порадоваться.
   Когда приедет к вам наш севастопольский молодец (Брат Александр.), обни-мите его крепко, крепко за меня. Каково же! Из пяти братьев -- я не говорю уже о шестом -- два самых взбалмошных возвраща-ются к вам, один с Георгием, другой с молодою прекрасною же-ною, а три разумника остаются ни при чем. Не напоминает ли вам это сказки о Ванюшке-дурачке? Впрочем я это оказал только так, для острого словца. Все они -- молодцы, и всякий, если бы ему представился случай, исполнил бы свой долг умно, верно и крепко. Я в этом уверен и знаю также, что по особенному благо-словению, перешедшему на нас от отца, между ними все общее, и хотя крест и жена -- такие предметы, которых делить нельзя, но честь и счастье, доставшиеся одним, живо разделяются всеми.
   Вам, милая маменька, будет весело встречать новую дочь, а тебе, Татьяна, весело жить с милою, молоденькою сестрицею, -- ведь и тебя саму, как мы с тобою ни стареем, я не могу иначе себе представить как молодою... Где ж они будут жить? Я на-деюсь в Прямухине. Что им делать в скучном Дядине, где кроме слепней, кажется, ничего нет порядочного?.. Я рад за Илью, рад за нас всех, ибо крепко надеюсь, что он поймет наконец лучше и живее прежнего, как драгоценна наша семейная дружба, и что, не говоря уж о мелком самолюбии и о дрянном эгоизме, которым никогда не следует давать воли, нам должно жертвовать многим, многим для сохранения этой неразрывной и святой связи, в ко-торой заключаются наша честь, наше счастье и наша сила.
   Итак, мои милые, радуйтесь и веселитесь. Мне же для напол-нения моей пустыни пришлите многотомного Юма (историю Англии) 1, которую Вы, маменька, обещали, но не прислали, рав-но как и Алексей кроме Готского календаря 2 не прислал ни од-ной из обещанных книг, на что, я думаю, впрочем были свои весьма законные причины, а именно пустота в кошельке, и пото-му великодушно его прощаю, хоть мне читать и нечего. Приш-лите же пожалуйста Юма.
   Благословите меня, милая маменька, обнимите за меня всех, кто меня помнит, дядюшку Алексея Павловича, милую тетуш-ку-кузину и прелестную Катю (Полторацкий, его жена и дочь.) всенепременно, и как можно ско-рее пишите.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 584. -- Напечатано У Корнилова, II, стр. 548 -- 550.
   На оригинале имеется надпись "апрель 1856".
   1 Юм, Давид (1711 -- 1776) -- знаменитый английский философ и ис-торик, друг энциклопедистов и Руссо, идеалист, автор множества работ по философии, математике, психологии, морали, религии, истории, политике, в том числе "Истории Великобритании", состоящей из трех частей; а) Древ-нейшей истории Англии,
   б) Истории Тюдоров, в) Истории Стюартов. На-писана в либеральном духе.
   2 Готский Альманах или Готский придворный календарь (Almanach de Gotha, Gothaischer Hofkalender) -- статистический и ди-пломатический ежегодник, издающийся в Готе с 1763 г., а с 1766 г. на французском и немецком языках. С 20 страниц постепенно дошел до 1500; с 1768 г. выходил с рисунками и портретами знаменитостей, а с 1832 г. -- только с портретами царствующих особ. Содержит две части: генеалогиче-скую и дипломато-статистическую (высшие должностные лица всех госу-дарств, дипломатический корпус, статистические данные). С 1794 г. дается ежегодная хроника политических событий европейских и иных государств. С 1926 г. выходит под заглавием "Готский ежегодник дипломатии, управ-ления и хозяйства".
  
   No 585. -- -Письмо к матери.
   [Конец мая 1856 года. Шлиссельбург.]
  
   Милая маменька! Борюсь с сильнейшим и упорнейшим флю-сом. Вот уже почти неделя, как он меня задирает, и до сих пор самые красноречивые доводы мои: банки, две мушки, камфорный спирт, камфорное масло, камфорно-ромашковая подушка, -- все осталось без результата. Флюс, как бы полуубежденный, немно-го и не надолго отступает, но только для того, чтобы с новым и сильнейшим напором наступить снова. К счастью у меня остал-ся резервный отряд: огромнейшая шпанская мушка. Я ее поло-жил на самое больное место, и она теперь действует со всем пы-лом своей испанской натуры. Флюс испугался и стал нечувстви-телен. Я только чувствую какое-то приятное лихорадочное рас-положение и пользуюсь им для того, чтобы написать Вам не-сколько слов. Вот если б был со мною брат Илья, то я, верно, был бы здоров: он, говорят, искуснее и счастливее всякого доктора.
   Поздравляю тебя, Илья, поздравляю тебя от всей полноты души. Будь счастлив, но, главное, да будет милая жена твоя всегда счастлива, ты же будь счастлив только ее счастьем. Пре-доставь ей думать о тебе, ты же думай только о ней и о том, как бы ей было веселее и лучше... Прости мне эти наставления -- ведь ты, как доктор, знаешь, что в лихорадочном состоянии духа врется всякая чепуха, так что ж мудреного, что и я заврался?..
   А вам, милая маменька, вот что я скажу: Вы знаете, что 18 мая было мое рождение -- сколько мне лет, я право не знаю 2, да из угождения Алексею и считать не стану. Вот я и рассудил что вы в продолжение почти 20 лет ни в именины ни в рождение мое не сделали мне никакого подарка. Приняв в соображение, что это нехорошо, и что Вам должно быть очень совестно, и, как добрый сын, желая поправить Вашу ошибку и избавить Вас тем от мучительного чувства, я потому и положил от Вашего имени сделать самому себе подарок в 50 рублей серебром, на которые я уже и купил себе некоторые нужные книги. Ведь Вы, милая ма-менька, верно не откажете мне в своей ратификации 3.
   Скоро ли приедет к Вам Александр и писал ли он Вам? При-знаюсь, я несколько боялся за него крымского климата и крым-ских болезней 4. Но Вы, кажется, покойны и потому верно имеете хорошие известия.
   Прощайте, милая маменька, а также и вы, братья и сестры. Мушка уж слишком по-испански поступает, и я боюсь нагово-рить глупостей.
   За Юма благодарю.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   No 585. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 550 -- 551. На оригинале имеется надпись "1856, апрель", причем последнее сло-во рукою А. Корнилова переправлено на май Приблизительная дата письма устанавливается из слов Бакунина, что 18 мая уже прошло. Следовательно письмо относится ко второй половине мая.
   1 Илья приехал 1 мая в Прямухино с молодою женою.
   2 Бакунин родился 8 мая по старому стилю; почему он считает днем своего рождения 18 мая, не знаем. В рассматриваемый момент ему было 42 года.
   3 Тонкий намек на то, что родные не заботились достаточно о снаб-жении его книгами.
   4 Александр получил отпуск в конце мая.
  
   No 586. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Конец мая 1856 года. Шлиссельбург.]
  
   Добрая Елизавета Ивановна! 50 руб. серебром получил и, как водится, докладываю Вам о том несколько недель позже, чем следует. Оттого я Вас и называю доброю, что Вы со мною так милостивы и так терпеливы...
   Недавно получил письма от маменьки и от Татьяны. Они не нарадуются счастью Ильи. Судя по их описаниям, моя новая се-стрица -- премилая женщина. Два брата уж там, другие возвра-щаются с ополчением; но об Александре ничего не пишут. Я, признаюсь, побаиваюсь за него крымских болезней. Но в пись-мах матушки и сестры нет и следа беспокойства. Поэтому они должны иметь об нем добрые вести. Итак все хорошо. Они те-перь все отдохнут. Дай бог им долго насладиться этим спокойст-вием и счастьем.
   А об себе Вы ничего не пишете. Куда Вы сбираетесь летом? Не побываете ли в наших краях? Какие известия имеете об Алек-сее Павловиче (Полторацком.) и его милом семействе? Напишите пожалуйста.
   А Вашим всем засвидетельствуйте пожалуйста мое сердечное по-чтение.
   Прощайте, добрая Елизавета Ивановна. Не могу писать бо-лее зубы страшно болят.
   Ваш преданный
   М. Бакунин.
  
   No 586. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 551.
   На оригинале имеется надпись "1856". Более точная дата письма оп-ределяется его содержанием, которое показывает, что оно написано одно-временно с предыдущим.
  
   No 587. - -- Письмо к матери.
   [Август 1856 года. Шлиссельбург.]
  
   Вот Вы и уехали, милая маменька, и мне теперь кажется, что я не выразил Вам и сотой части тех чувств любви, благо-дарности, почтения, которые Вы как будто вновь и столь сильно пробудили во мне впродолжение нашего кратковременного и для меня незабвенного свидания, -- свидания, которое будет для ме-ня еще долго, долго источником жизни. Да благословит Вас бог за вашу любовь к нам, широкую, безграничную, безусловную, как может быть только любовь матери к детям. Братья и сестры так счастливы, что могут вознаградить ее делом, я же могу отве-тить на нее только своею любовью, и поверьте, милая маменька, что хотя по абстрактности моей природы я плохо умею выражать ее, она глубиною и горячностью не уступает ничьей. Ведь я так глуп, что, прощаясь с Вами, просил Вас уверить и сестер, и те-тушку Екатерину Ивановну, и дядюшку, и кузину Катю (Полторацкие.) в моей сердечной привязанности, а Вам самим и не сказал, до какой степени я Вас люблю. И вот, как Вы уехали, я походил, походил, потом лег, потом опять долго ходил, все думал о Вас, сел да и написал эти строки, мыслью и сердцем как будто догоняя Вас для того, чтобы еще раз с Вами проститься, и, написав их, стал спокоен. Я знаю, что Вы поверите мне.
   Больше ничего не пишу. Обнимите сестер, милая маменька, скажите им, что я их люблю искренно и горячо, хотя и разучил-ся говорить с ними. Бог даст, опять найдем когда-нибудь язык для взаимного понимания.
   А знаете ли, какая мысль мне пришла, когда я ходил и ду-мал о Вас? Вы так добры, снисходительны, при Вас чувствуешь себя так привольно, что со стороны могли бы подумать, глядя на наше обхождение с Вами, что Вы нам -- старшая сестрица, а не мать. Но это не опасно, потому что при всей любви, безгранич-ной доверенности и свободе обращения, с которыми мы относим-ся к Вам, никто из нас ни на одну минуту не позабудет того глубокого, религиозного почтения детей к матери, которое для нас -- не только священный долг, но наше добро, наше счастье и наша гордость.
   Благословите ж меня, милая маменька, и пишите скорей, а сестер и Gogo (Г. П. Вульф.) обнимите.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Впрочем вы, мои милые сестрицы, не придавайте слишком драматической важности моему тонкому намеку (На отсутствие взаимного, понимания.). Это -- не бо-лее как легкий крючок для того, чтобы возбудить в вас к себе не-много поболее интересу, а не то чтоб я хотел пускать кровь по старому выражению и по старому обычаю.
  
   No 587. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 553 -- 554.
   На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано вскоре после свидания с матерью, значит в августе 1856 года.
   В августе Алексей с матерью прожили в Шлиссельбурге более недели, свидевшись за это время с Бакуниным несколько раз. В результате этих посещений и бесед явилось новое прошение матери Бакунина от 31 августа 1856 г. на имя шефа жандармов, каковым теперь был уже В. А. Долго-руков. В этом прошении, впервые опубликованном нами в книге о Бакуни-не (1920, стр. 337 -- 338), мать просила отдать Михаила, замешанного в "немецких возмущениях 1848-го года", на поруки ей и пяти братьям с обе-щанием, что дом их будет для Бакунина "не менее тесным и по возможности тайным заключением", чем Шлиссельбургская крепость. Долгоруков отка-зался даже доложить эту просьбу царю, а если и доложил, то последовал отказ. Отрицательный ответ Долгорукова В. А. Бакуниной имеется в "Де-ле", часть II. лист 287.
  
   No 588. -- Письмо к Е. И. Пущиной.
   [Конец августа 1856 года. Шлиссельбург.]
   Вот и к вам обращаюсь, добрая и великодушная Елизавета Ивановна! С чего же начну? С извинения за долгое, неучтивое, ничем неизвинительное молчание? Дурак, да и только. Что ж делать, бог разума не дал, как говаривал мне незабвенный для меня Иван Александрович (Генерал Набоков.); а Вы великодушно простите. Впе-ред не буду. Ведь Вы из моего глупого молчания не должны за-ключить, что я был неблагодарен и не умел любить Вас... Вас, добрая Елизавета Ивановна, Вас и Ваше семейство я буду пом-нить, чтить и любить до гроба. Не будучи с Вами знакомым, я знаю и люблю Вас без всякого сомнения более, чем множество Ваших личных знакомых. Вот Вам и декларация! Из одной край-ности в другую, неправда ли? Так всегда поступают бестолковые люди. Но довольно бранить себя, а то Вы пожалуй подумаете, что я притворяюсь.
   Теперь обращаюсь к положительному делу. Посылаю Вам Revue des deux Mondes, 36 No, которые прошу Вас передать или переслать маменьке. То-то я пожил, когда она была у меня с Алексеем. Об ней я уж и не говорю, Вы довольно ее знаете. А неправда ли, что Алексей -- молодец? И все братья такие, -- я один сплоховал. Ну, да это старая песня, и такого рода рас-суждения ни к чему не ведут. Возвратимся же к так называемому делу. О получении мною пятидесяти рублей маменька Вам ска-зала; а сказала ли она Вам, какой хитрый был у меня расчет, когда я просил Вас купить табаку да чаю? Да Вы не поддались, сами хитры больно! Ну, как Вы все это прочтете, сам не пони-маю. Как ни стараюсь, все выходят каракули замес-то букв. Пе-реписал бы, да ведь не выйдет лучше.
   Прощайте, добрая, добрая Елизавета Ивановна. Помните ме-ня и любите, сколько можете, пишите иногда и верьте в мою беспредельную преданность.
   Ваш
   М. Бакунин.
  
   Как я рад за моих родных, за матушку, за сестер, за братьев, что они нашли в семействе Алексея Павловича, в нем, в Вашей и в нашей милой Екатерины Ивановне и в прелестнейшей Катеньке (Семья Полторацких.), таких добрых, верных, горячих и крепких друзей. Ведь Вы также этому радуетесь, неправда ли? Сына Алексея Павло-вича, которого к стыду моему я позабыл имя. Вашего племянни-ка, а моего полу-двоюродного братца (Петр Алексеевич Полторацкий.), обнимите пожалуйста и поцелуйте за меня, не говоря ему, разумеется, от кого. Пере-дайте всем Вашим почтительный и сердечный поклон, -- а если увидите генерала Мандерштерна (Комендант Петропавловской крепости с 1852 года), моего бывшего доброго опекуна, скажите ему, что я всею душою и всем сердцем помню об нем.
  
  
   No 589. -- Шифр для переписки
  
   Катенька едет к Е. П. (Елена Павловна ) - Вот и мой милый
   Е. П. взялась горячо - Миша.
   Маменька едет к Е. П. - Мы остановились у Вариньки Дьяковой
   Е. П. взялась передать письмо - милый Мишель
   С горячим участием - милый друг Миша
   Так себе - мой друг
   Отказалась - друг мой
  
   Е. П. обещала доставить М. (Мать Бакунина (хотя это возбуждает некоторые сомнения). свидание с Ий (Императрицей) - Маменька очень устала от дороги
  
   Верно - отдыхает
   Наднях - почивает
  
   М. быть - хочет отдохнуть
   Не взялась - Маменька не устала
   Не могла - отдыхать не хочет
   М. едет к И. (Императрице) - М. собирается домой
   И. взялась горячо - с нетерпением
   Обещала передать письмо - с удовольствием
   Сама говорит - с большим удовольствием
   И так и сяк - М. еще не скоро собирается домой
   Отказалась - остановиться в Твери
   Выпущен к нам - Папа Шлиппенбах звал ехать в Митаву
   В губернию - Ригу
   В Сибирь - В Курляндию
   Вообще вы очень плохо - пора домой
   Придумывать последние средства - хочу видеться с Агаточкой
  
  
   Приступаем - увижусь сегодня
   Исполнили - был у Агаты
   Да -- тотчас - очень доволен
   Да -- скоро - доволен
   (X) да -- на долгий срок - не совсем
   определенный - доволен
   Обещание не определенное - мало доволен
   нет - не застал дома
   (X) Число цифрами -- - месяцы
   Число буквами -- - годы
  
   По отказе Е. П. идем по другим - Маменька хочет ехать с визитами дорогам к И.
  
   дорога хорошая - и меня берет с собою
  
   Читать между тире.
   Число сверху -- со значением.
   Число снизу -- без значения.
  
  
   No 589. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 561 -- 562.
   На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано после свиданий с родными, т. е. не раньше конца августа 1856 г.
   Родные Бакунина не прекращали своих хлопот об его освобождении. Брат Алексей осенью 1856 г. часто ездил с этою целью в Петербург и даже нанял себе там квартиру. Он пускал в ход все средства, обращался ко всем знакомым, бывал у Княжевичей, Муравьевых, графини Делагарди, Полторацких, Корсаковых, Мордвиновых, Безобразовых и т. п. По со-вещанию с кузинами Бакуниными составлена была "нота", видимо проше-ние на имя царя, для вручения в. кн. Елене Павловне, которая вероятно должна была передать его Александру II или его жене (см. дневник Алек-сея Бакунина в Петербурге, напечатанный у Корнилова, 1. с., стр. 557). Жан-дармы пронюхали об этом плане еще раньше, как видно из записки Ду-бельта на имя кн. Орлова от 3 октября 1856 г., в которой сказано: "Мне дали знать, что г-жа Бакунина все еще намерена утруждать государя им-ператора о своем сыне. Сестра (не сестра, а двоюродная сестра. -- Ю С..) ее была начальницею сестер милосердия в Севастополе и теперь живет во дворце у великой княгини Елены Павловны. Она упрашивает ее высочество просить об узнике государыню императрицу Марию Александровну" ("Дело" о Бакунине, часть II. л. 288). К хлопотам привлечена была и новая знакомая Бакуниных. Наталья Семеновна Корсакова, член многочи-сленной чиновной семьи Корсаковых, брат которой впоследствии был ге-нерал-губернатором Восточной Сибири, когда Бакунин бежал оттуда, кото-рая через шесть лет после знакомства с Алексеем, т. с. в 1862 году, вы-шла замуж за Павла Бакунина, и с которою позже М. Бакунин много пере-писывался. как мы увидим из последующих томов.
   Через И. С. Тургенева, которого он разыскал в Петербурге, Алексей Бакунин проник и в литературные круги. Здесь он между прочим встре-тился с Л. Толстым, только что приехавшим из Севастополя, где он встре-чался с Александром Бакуниным, и с П. В. Анненковым. По-видимому Л. Толстой и П. Анненков тоже принимали какое-то участие в хлопотах за М. Бакунина (см. ниже No 608). Принимал ли в этих хлопотах прямое уча-стие И. С. Тургенев, неизвестно. Товарищ Тургенева по Берлинскому уни-верситету остзейский барон Б У.-СО в своих воспоминаниях, напечатанных в "Baltische Monatsschrift" 1884 г., том XXXI, выпуск I, и переведенных в "Русской Старине" 1884, май, стр. 390 cл., пишет: "Я не могу не упомя-нуть здесь о том, как великодушно и самоотверженно он (Тургенев) от-несся к Бакунину, когда тот, приговоренный дважды к смерти, содержался под строгим арестом в Шлиссельбурге: Иван Сергеевич осмелился просить облегчения его участи и снабжал его книгами, несмотря на то, что сам он был на дурном счету у императора Николая Павловича". Это очень похоже на выдумку. По крайне мере в переписке Алексея Бакунина, приводимой у Корнилова (т. II, стр. 541 cл.), об участии Тургенева в организации помощи Михаилу Бакунину ничего не говорится, сам же Тургенев харак-теризуется в следующих выражениях: "Тургенев -- все прежний, милый, умный и слабый до распущенности человек". Нужно, впрочем, прибавить, что там ничего не говорится и об участии в этих хлопотах Л. Толстого и П. Анненкова, а между тем Бакунин позже благодарил их за помощь в одном из писем из Сибири (см. No 608).
   15 ноября 1856 года Екатерина Михайловна Бакунина посетила В. Долгорукова и просила у него свидания с Бакуниным для себя и для Алексея. Долгоруков обещал доложить царю, и разрешение было дано. Как видно из "Воспоминаний сестры милосердия", т. е. Е. М. Бакуниной, напечатанных в "Вестнике Европы" за 1898 г. (майская книжка, стр. 95), она с Алексеем в конце ноября прожили два дня на квартире коменданта крепости и несколько раз видались с Михаилом.
   Оригинал данного листка написан рукою Алексея Бакунина. Это -- явный шифр для условной корреспонденции и наверное сочинен самим М. Бакуниным и передан родным во время одного из свиданий. Возможно, что он был не написан Бакуниным, а продиктован им во время свидания. Судя по тому, что листок написан рукою Алексея, возможно, что продик-тован был шифр именно ему и притом на свидании в ноябре 1856 года. Мы не знаем подробностей этого свидания, но мы вправе допустить, что присутствие Е. М. Бакуниной, начальницы общины сестер милосердия в монашеской одежде, присущей этому званию, и протеже великой княгини Елены Павловны, сильно смягчало настороженность охраны и создавало обстановку, благоприятную для всяких конспирации. Да и по содержанию этого шифра, в котором попадаются Елена Павловна, императрица, импе-ратор, его можно отнести именно к этому времени, когда появляется мысль о действии такими путями ввиду возвращения Е. М. Бакуниной из Сева-стополя в Петербург.
   Так как Бакунин из глубины своей камеры фактически руководил все-ми хлопотами по своему делу и направлял действия своих родных, а через них и посторонних, втянутых в эти хлопоты, то естественно, что он хотел быть в курсе всех перипетий дела и для этой цели, тряхнув стариною, сочи-нил данный шифр. С помощью этого шифра родные должны были сооб-щать ему о ходе хлопот и о состоянии дела. Таким способом он мог уз-нать, будет ли он выпущен на свободу и если да, то куда -- в Прямухино ("к нам"), в какую-либо внутреннюю губернию или в Сибирь, и "а какой срок -- определенный или неопределенный, а в первом случае -- на долгий или короткий. Для передачи такой информации шифр составлен довольно удачно. Применялся ли он на деле, мы не знаем. Для ответа на этот во-прос надлежало бы с помощью этого шифра внимательно просмотреть и проанализировать те письма, какие получались Бакуниным в крепости за последние месяцы его пребывания там. Возможно, что родные не успели воспользоваться шифром (если только отваживались на это), так как Ба-кунин не стал терпеливо выжидать результатов их хлопот, а прибег к ге-роическому средству, чтобы вырваться из тюрьмы.
  
   No 590. -- Письмо брату Алексею.
   (3 февраля 1857 года.)
   [Шлиссельбург.]
  
   Мой милый Алексей!
   Спасибо тебе за апельсины, особливо же за лимоны. Я их потребил с большим удовольствием и завтра съем последний1. Что скажу о себе? Ты знаешь, жизнь моя не богата содержанием, а из пустого в порожнее переливать не хочется. Вот ты -- другое дело; тебе есть о чем поговорить, и потому надеюсь, что ты бу-дешь писать чаще. Не бойся писать о мелочах: всякая мелочь. соприкосновенная к вам, для меня важна. Ведь весь жизненный интерес мой сосредоточен на вас. Что делается у нас в Прямухине? Я маменьке особенно не пишу, потому что пришлось бы по-вторить то же самое, но заочно прошу ее благословения, а сес-тер и братьев прошу тебя, когда их увидишь, обнять за меня. Я рад буду, когда узнаю, что Павел к тебе приехал: вам обоим будет веселее, а вместе вы будете умнее по русской пословице: ум хорошо, а два лучше. Пусть он вступит в службу, да и ты поспеши. Ведь первая молодость далеко уже за вами, не прогу-ляйте же вторую.
   Милых и добрых сестер наших (Речь идет о Евдокии, Екатерине и Прасковье Михайловнах Бакуниных.) в Петербурге обними. За Катю я не боюсь: она крепка столько же, сколько и добра. Она без фраз героиня, и я уверен, что она вынесет теперь все труд-ности и всю прозу избранного ею назначения, как выносила прежде его опасности и поэзию 2. Но я заболтался. Прощай. Твой
   М. Бакунин. 1857-го [года] 3-то февраля.
  
   No 590. -- Напечатано у Корнилова, II, стр. 562 -- 563.
   1 Ясно, что апельсины и лимоны понадобились Бакунину для борьбы с цингою. Впрочем в момент писания этого письма он уже решил прибег-нуть к более решительной мере избавления от тюремных тягостей (см. сле-дующий No).
   2 Екатерина Михайловна Бакунина по окончании своей работы в Кры-му была назначена начальницею Крестовоздвиженской общины в Крон-штадте.
  
   No 591. -- Письмо князю В. А. Долгорукову.
   [3 февраля 1357 года. Шлиссельбургская крепость.]
  
   Ваше сиятельство!
   Я болен телом и душою; от болезни телесной не надеюсь из-лечения, но душою мог бы и желал бы отдохнуть и укрепиться в кругу родной семьи. Не столько боюсь я смерти, сколько уме-реть одиноко в заточении с сознанием, что вся моя жизнь, про-текшая без пользы, ничего не принесла кроме вреда для других и для себя. Я не в силах выразить Вам, как мучительны эти мысли, как они терзают в одиночестве заключения, и как тяже-ла должна быть смерть при таких мыслях и в таком заключе-нии. Я не желал бы умереть, не испытав последнего средства, не прибегнув в последний раз к милосердию государя.
   Обращаюсь к Вашему сиятельству с покорною просьбою ис-ходатайствовать мне от государя позволение писать к его величе-ству. Долговременное заключение притупило мои способности так, что я не нахожу более убедительных слов, чтобы тронуть Ваше сердце. Но Вашему сиятельству известно, чего может желать и как сильно может желать заключенный; мне же и по собствен-ному опыту и по словам родных известно Ваше великодушие и возвышенный образ Ваших мыслей; поэтому я могу надеяться, что без подробных объяснений с моей стороны Ваше сиятельство примет великодушное участие в последней надежде и в послед-нем усилии заключенного к облегчению своей участи.
   Михаил Бакунин.
   1857 года, 3 февраля.
  
   No 591. -- Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 340 -- 341).
   Этому письму предшествовали следующие события. Вскоре после но-ябрьского свидания Бакунина с E. M. Бакуниной и Алексеем мать его наверно по его же требованию снова подала прошение о смягчении участи своего сына. Кто-то (вероятно сам Бакунин и притом с "дипломатическою" целью) надоумил ее, что ее сына держат взаперти в угоду иностранным дворам ввиду прикосновенности его к европейским революционным движе-ниям. Для таких слухов имелось некоторое основание: например в мае 1856 г., как видно из справки Третьего Отделения, тайный советник Я. Толстой доносил, что иностранные газеты распространяют слух о помило-вании Бакунина, и что это известие "возбуждает беспокойство в привер-женцах порядка" ("Дело", часть II, лист 286). Содержание этой справки легко могло стать известным лицам, хлопотавшим за Бакунина, и через них дойти до него, Так или иначе, но на этот раз мать Бакунина обратилась к министру иностранных дел кн. А. M. Горчакову. Прошение это впервые было опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 339 -- 340). E. M. Бакунина передала Горчакову прошение В. А. Бакуниной, а он через Долгорукова доложил о нем царю. Александр II вторично отказал в просьбе матери Бакунина 4 января 1857 года (см. "Дело", часть II, лист 293). После этого Бакунину видимо дано было тем или иным путем знать, что он не выйдет из крепости до тех пор, пока сам не обратится с прось-бою к царю, в которой выразит искреннее раскаяние в своих прегрешениях. И вот в тот самый день, в какой он писал свое приведенное под No 590 письмо к брату Алексею, Бакунин написал письмо к шефу жандармов, в котором просил исходатайствовать ему право написать царю. Докладывал ли об этой просьбе Долгоруков царю или нет, неизвестно, ко на той же препроводительной бумаге, от 6 февраля 1857 г., при которой комендант крепости представил ему ходатайство Бакунина, шеф жандармов 7 февраля, т. е. может быть даже в день ее получения, положил резолюции; "Сооб-щить Бакунину через г.-л. Троцкого, что он может писать к государю импе-ратору" ("Дело", ч. II, лист 299).
  
   No 592. -- Письмо князю В. А. Долгорукову.
   (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
  
   Ваше сиятельство!
   Препровождая при сем просьбу мою к государю, прошу Вас принять выражение искренней и глубокой благодарности за исходатайствование мне просимого мною позволения. Оно оживило во мне надежду; но суждено ли ей сбыться? Обмануться было бы жестоко. Осмелюсь ли просить Ваше сиятельство просмот-реть и исправить, сколько возможно, мою просьбу? Я так одичал и отвык писать, что с трудом мог окончить ее; трудно пи-сать, колеблясь между страхом и надеждою, опасаясь сказать лишнее или недосказать нужного. Чувствую, что просьба моя к государю написана неудовлетворительно, нелепо, неловко, может быть и по форме неприлично; но сам исправить не в силах; толь-ко искренность написанного готов подтвердить клятвою и че-стным словом. От Вас зависит, князь, -- если Вам только угодно будет оказать мне столь великодушное снисхождение, -- испра-вить ее, сократить лишнее и, дополнив недостающее своим силь-ным словом, дать настоящее выражение моим искренним чув-ствам, не умеющим выразиться так, чтобы просьба моя нашла доступ к сердцу государя.
   Не сомневаясь вообще в великодушном расположении Вашего сиятельства помогать ближнему, я должен однако же по соб-ственной вине сомневаться, захотите ли Вы оказать эту помощь мне. Это без сомнения зависит от степени доверия, какую я могу заслужить в мнении Вашем. Но чтобы убедить Вас в совершен-ной чистоте моих желаний и намерений, не имею другого способа кроме моего честного слова. Захотите ли Вы удовольствоваться им? Поверите ли Вы, что честное слово свяжет меня так же креп-ко, как крепостные стены?
   Князь, мне уже поздно возвращаться к деятельной жизни, если бы я даже и желал того; силы мои сломаны; болезнь меня со-крушила: я желаю только умереть не в темнице. Поверьте, что никогда я не употреблю во зло ограниченной свободы, данной мне на честное слово, и не откажите в великодушном содействии Вашем, в счастливых последствиях коего для меня я никогда не подам Вам случая раскаиваться.
   Михаил Бакунин.
   14 февраля 1857 года.
  
   No 592. -- Опубликовано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 341 -- 342). Оригинал находится в третьей части "Дела" о Бакунине, лист 2.
   Это письмо производит весьма тяжелое впечатление своим тоном, в частности неоднократным даванием "честного слова" не заниматься больше революционною деятельностью. Конечно Бакунин презирал своих врагов -- палачей и сыщиков во главе с коронованным жандармом и шпиком, но все же для снискания свободы он прибегал к средствам, на которые мало кто решился бы.
   Самое замечательное в этом то, что царь и его шеф жандармов попа-лись на удочку и поверили Бакунину.
  
   No 593. -- Прошение на имя Александра II.
   (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
  
   Ваше императорское величество,
   всемилостивейший государь!
   Многие милости, оказанные мне незабвенным и великодуш-ным родителем вашим и вашим величеством, вам угодно ныне довершить новою милостью, мною не заслуженною, но прини-маемою с глубокою благодарностью: позволением писать к Вам. Но о чем может преступник писать к своему государю, если не просить о милосердии? Итак, государь, мне дозволено прибегнуть к Вашему милосердию, дозволено надеяться. Пред правосудием всякая надежда с моей стороны была бы безумием; но пред мило-сердием Вашим, государь, надежда есть ли безумие? Измучен-ное, слабое сердце готово верить, что настоящая милость есть уже половина прощения; и я должен призвать на помощь всю твердость духа, чтобы не увлечься обольстительною, но прежде-временною и может быть напрасною надеждою.
   Что бы впрочем меня ни ожидало в будущем, молю теперь о позволении излить перед Вашим величеством свое сердце, чтобы я мог говорить перед Вами, государь, так же откровенно, как го-ворил перед покойным родителем Вашим, когда его величеству угодно было выслушать полную исповедь моей жизни и моих дей-ствий. Волю покойного государя, переданную мне графом Орло-вым (Александром Федоровичем.), чтобы я исповедался пред ним, как духовный сын испове-дуется пред духовным отцом своим, я исполнил, не покривив ду-шою, и хотя исповедь моя, написанная, сколько я помню, в чаду недавнего прошедшего, не могла по духу своему заслужить одоб-рения государя, но я никогда, никогда не имел причины раскаи-ваться в своей искренности, а напротив ей одной, после собствен-ного великодушия государя, могу приписать милостивое облегче-ние моего заключения . И ныне, государь, ни на чем другом не могу и не желаю основать надежду на возможность прощения как на полной, искренней откровенности с моей стороны.
   Привезенный из Австрии в Россию в 1851 году и забыв бла-гость отечественных законов, я ожидал смерти, понимая, что за-служил ее вполне. Ожидание это не сильно огорчало меня, я да-же желал скорее расстаться с жизнью, не представлявшею мне ничего отрадного в будущем. Мысль, что я жизнью заплачу за свои ошибки, мирила меня с прошедшим, и, ожидая смерти, я почти считал себя правым.
   Но великодушию покойного государя угодно было продлить мою жизнь и облегчить мою судьбу в самом заключении. Это бы-ла великая милость, и однако же милость царская обратилась для меня в самое тяжкое наказание. Простившись с жизнью, я должен был снова к ней возвратиться, чтобы испытать, во сколько раз моральные страдания сильнее физических. Если бы заключе-ние мое было отягчено строгостью, сопряжено с большими ли-шениями, я, может быть, легче перенес бы его; но заключение, смягченное до крайних пределов возможности, оставляя мысли полную свободу, обратило ее в собственное свое мучение. Связи семейные, которые я считал навек прерванными, возобновленные милостивым позволением видеться с семейством, возобновили во мне и привязанность к жизни; ожесточенное сердце постепенно смягчалось под горячим дыханием родственной любви; холодное равнодушие, которое я принимал сначала за спокойствие, посте-пенно уступало место горячему участию к судьбе давно потерян-ного из виду семейства, и в душе пробудилась -- вместе с сожа-лением об утраченном счастии мирной, семейной жизни -- глубо-кая, невыразимо мучительная скорбь о невозвратно и собствен-ною виною безумно разрушенной возможности сделаться когда-нибудь наравне с пятью братьями опорою своего родного дома, полезным и дельным слугою своего государства. Завещание уми-рающего отца, которого я не переставал любить и уважать всем сердцем даже и в то время, когда поступал совершенно вопреки его наставлениям, его последнее благословение, переданное мне матерью, под условием чистосердечного раскаяния, встретило во мне уже давно тронутое и готовое сердце.
   Государь! Одинокое заключение есть самое ужасное наказа-ние; без надежды оно было бы хуже смерти: это -- смерть при жизни, сознательное, медленное и ежедневно ощущаемое разру-шение всех телесных, нравственных и умственных сил человека; чувствуешь, как каждый день более деревянеешь, дряхлеешь, глу-пеешь и сто раз в день призываешь смерть как спасение. Но это жестокое одиночество заключает в себе хоть одну несомненную и великую пользу; оно ставит человека лицом к лицу с правдою и с самим собою. В шуме света, в чаду происшествий легко поддаешь-ся обаянию и призракам самолюбия; но в принужденном бездей-ствии тюремного заключения, в гробовой тишине беспрерывного одиночества долго обманывать себя невозможно: если в человеке есть хоть одна искра правды, то он непременно увидит всю про-шедшую жизнь свою в ее настоящем значении и свете; а когда эта жизнь была пуста, бесполезна, вредна, как была моя прошед-шая жизнь, тогда он сам становится своим палачом, и сколь бы тягостна ни была беспощадная беседа с собою, о самом себе, сколь ни мучительны мысли, ею порождаемые, -- раз начавши ее, ее уж прекратить невозможно. Я это знаю по восьмилетнему опыту.
   Государь! Каким именем назову свою прошедшую жизнь? Ра-страченная в химерических и бесплодных стремлениях, она кончи-лась преступлением. Однако я не был ни своекорыстен, ни зол, я горячо любил добро и правду и для них был готов пожертво-вать собою; но ложные начала, ложное положение и грешное са-молюбие вовлекли меня в преступные заблуждения; а раз всту-пивши на ложный путь, я уже считал своим долгом и своею че-стью продолжать его донельзя. Он привел и ввергнул меня в пропасть, из которой только всесильная и спасающая длань Ва-шего величества меня извлечь может.
   Стою ли я такой милости? На это я могу сказать только од-но: впродолжение восьмилетнего заключения, а особливо в пос-леднее время я вынес такие муки, которых прежде не предпола-гал и возможности. Не потеря и не лишение житейских наслаж-дений терзали меня, но сознание, что я сам обрек себя на нич-тожество, что ничего не успел совершить в жизни своей кроме преступления, не сумев даже принести пользу семейству, не го-воря уже о великом отечестве, против которого я дерзнул под-нять крамольно бессильную руку; так что самая милость цар-ская, самая любовь и нежные попечения моих родителей обо мне, ничем мною не заслуженные, превращались для меня в новое мучение: я завидовал братьям, которые делом могли доказать свою любовь матери, могли служить Вам, государь, и России. Но когда по призыву царя вся Русь поднялась на соединенных врагов; когда вместе с другими ополчились я мои пять братьев и, оставив старую мать и малолетние семьи, понесли свои головы на защиту родины, -- тогда я проклял свои ошибки и заблуж-дения и преступления (Слова ошибки и заблуждения и преступления" подчеркнуты крас-ным карандашом в оригинале (вероятно царем).),1 осудившие меня на постыдное, хотя и при-нужденное бездействие в то время, когда и я мог бы и должен бы был служить царю и отечеству; тогда положение мое стало для меня невыносимо, тоска овладела мною и я молил одного: или свободы, или смерти.
   Государь! Что окажу еще? Если бы мог я сызнова начать жизнь, то повел бы ее иначе; но -- увы! -- прошедшего не воро-тишь! Если бы я мог загладить свое прошедшее делом, то умолял бы дать мне к тому возможность: дух мой не устрашился бы спасительных тягостей очищающей службы: я рад бы был омыть потом и кровью свои преступления. Но мои физические силы да-леко не соответствуют силе и свежести моих чувств и моих жела-ний: болезнь сделала меня никуда и ни на что негодным. Хотя я еще и не стар годами, будучи 44 лет, но последние годы за-ключения истощили весь жизненный запас мой, сокрушили во мне остаток молодости и здоровья: я должен считать себя стариком и чувствую, что жить мне остается недолго 2. Я не жалею о жиз-ни, которая должна бы была протечь без деятельности и без пользы; только одно желание еще живо во мне: последний раз вздохнуть на свободе, взглянуть на светлое небо, на свежие лу-га, увидеть дом отца моего, поклониться его гробу и, посвятив остаток дней сокрушающейся обо мне матери, приготовиться до-стойным образом к смерти.
   Пред Вами, государь, мне не стыдно признаться в слабости; и я откровенно сознаюсь, что мысль умереть одиноко в темнич-ном заключении пугает меня, пугает гораздо более, чем самая смерть; и я из глубины души и сердца молю Ваше величество из-бавить меня, если возможно, от этого последнего, самого тяжкого наказания.
   Каков бы ни был приговор, меня ожидающий, я безропотно заранее ему покоряюсь как вполне справедливому и осмеливаюсь надеяться, что в сей последний раз дозволено мне будет излить перед Вами, государь, чувство глубокой благодарности к Вашему незабвенному родителю и к Вашему величеству за все мне ока-занные милости.
   Молящий преступник
   Михаил Бакунин. 14 февраля 1857 года3.
  
   No 593. -- Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 342 -- 346). Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 3 cл. Одно время он был выкраден оттуда одним "ученым", но когда я в 1919 году при изучении "Дела" обнаружил сей высоко-профессорский подвиг, документ был у "исследователя" отобран и помещен на место. При этом документе имелась еще какая-то "Записка", но она у похитителя найдена не была и содержание ее остается поэтому неизвестным.
   Теперь Александр II мот торжествовать: он добился унижения своего врага, заставил его заговорить покаянным языком, назвать себя преступ-ником, отречься от своего прошлого и даже "Исповедь" признать докумен-том, написанным в чаду революционного увлечения. Царь поверил в иск-ренность бакунинского покаяния, вернее решил, что ему удалось морально убить своего пленника и вырвать из него революционное жало навсегда. До тех пор упорно отказывавшийся облегчить положение своего узника, Александр II на сей раз смилостивился и, хотя не согласился полностью удовлетворить просьбу Бакунина и отпустить его к родным, согласился за-менить ему одиночное заключение в крепости ссылкою в Сибирь на по-селение.
   1 Александр II в бытность свою наследником читал с разрешения отца "Исповедь" Бакунина и, если верить рассказу Бакунина в письме к Герцену от 8 декабря 1860 г. по поводу просьбы, поданной его матерью на имя Горчакова, не усмотрел в ней действительного раскаяния (по своему он был впрочем прав). Бакунин видимо об этом знал со слов родных на сви-даниях и потому постарался здесь как бы опорочить свою "Исповедь", да-бы тем вернее обмануть царя насчет серьезности его нынешнего раскаяния.
   2 Чувствовал ли это действительно Бакунин, мы не знаем, но после того он прожил еще около 20 лет.
   3 На прошении Бакунина Александр II 19 февраля написал: "Другого для него исхода не вижу, как ссылку в Сибирь на поселение". На следую-щий день, 20 февраля, Долгоруков, сообщив коменданту крепости о реше-нии царя, поручил ему объявить о сем Бакунину, предложив ему или вос-пользоваться даруемою милостью или остаться в крепости на прежнем ос-новании. Нечего и пояснять, что Бакунин предпочел ссылку одиночному заключению, о чем свидетельствует документ, печатаемый следующим но-мером.
  
   No 594. -- Письмо князю В. А. Долгорукову.
   (22 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
  
   Ваше сиятельство!
   С благоговением принимаю милость государя и покоряюсь его решению, которое если и не вполне соответствует безумным на-деждам и желаниям больного сердца, однако далеко превосходит то, чего я благоразумно и по справедливости ожидать был вправе. Не знаю, долго ли плохое здоровье и одряхлевшие силы позво-лят мне выдержать новый род жизни; но сколько бы мне суж-дено ни было еще прожить, и как бы тесен ни был круг, оконча-тельно мне предназначенный, я постараюсь доказать всею осталь-ною жизнью своею, что при всей великой грешности моих за-блуждений, несмотря на важность преступлений, мною совершен-ных (Эти слова кем-то подчеркнуты карандашом в экземпляре, переписанном для Александра II.), во мне никогда не умирало чувство искренности и чести. Из глубины сердца приношу Вашему сиятельству благодарность за великодушное и скорое ходатайство, вследствие которого я по милости царской все-таки умру не в тюрьме, а на вольном возду-хе, хоть и умру в одиночестве.
   Теперь же, надеясь на человеколюбивое снисхождение Ваше, мне вновь столь живо доказанное, осмелюсь ли приступить к Ва-шему сиятельству с новою и последнею просьбою?
   Почти без всякой веры в возможность успеха решаюсь одна-ко просить о позволении заехать по дороге в Сибирь в деревню матери, расположенную в 30 верстах от города Торжка в Твер-ской губернии, -- заехать на сутки или даже хоть на несколько часов, чтобы там поклониться гробу отца и обнять в последний раз мать и все семейство дома. Я чувствую, сколь просьба моя неправильна, и сколь просимая мною милость будет противоре-чить установленному порядку; но ведь для царя все возможно, а для меня, хоть и не заслуживающего столь чрезвычайной мило-сти, она будет огромным и последним утешением. Мне кажется, что, побывав хоть одну минуту дома, я наберусь там доброго чувства и сил на всю остальную невеселую жизнь.
   Если же это невозможно, то не будет ли мне разрешено уви-деться и провести день со всем наперед о том предуведомленным семейством проездом в Твери? Мать стара, и ей трудно, да к то-му же теперь было бы и слишком грустно ехать в Петербург; а между сестрами и братьями есть пять человек 1, с которыми я не видался со времени моего злополучного отъезда за границу, т. е. с 1840 года. Невыразимо тяжко было бы мне ехать в Сибирь, не повидавшись с ними в последний раз.
   Наконец еще прежде этого свидания в Торжке или в Твери не дозволено ли мне будет увидеться с теми же братьями, кото-рые будут находиться в Петербурге? 2 Я бы попросил их о снабжении меня некоторыми необходимыми вещами на дорогу и на первое время жительства. На мне нет никакой одежды; нового я, разумеется, не шил, а те из старых платьев, которые устояли про-тив восьмилетнего разрушения, уже нисколько не соответствуют моему настоящему социальному положению.
   Теперь мне остается только просить Ваше сиятельство поло-жить к подножию престола его величества выражение тех искрен-них и глубоких чувств, с которыми я принимаю его царскую ми-лость, а Вам самим изъявить сожаление о том, что мне никогда не будет суждено доказать Вашему сиятельству свою благодар-ную и почтительную преданность.
   Михаил Бакунин. 22 февраля 1857 года3.
  
   No 594. -- Впервые опубликован в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 346 -- 347). Оригинал находится в "Деле", ч. III, лист 19 -- 20.
   1 Тут какая-то неточность. Всех братьев и сестер Бакуниных было 11 человек; из них Любовь и София умерли. Из остальных Бакунин виделся в тюрьме с четырьмя (Николаем, Татьяною, Павлов и Алексеем). Остава-лись четыре, с которыми он не видался: Варвара (да и то он видал ее за границею), Александра, Илья и Александр. Бакунин по рассеянности види-мо и себя засчитал в это число; иначе никак нельзя понять, как у него получилось пять вместо четырех.
   2 Эта просьба была удовлетворена, и Бакунину дано было свидание с братом Алексеем и кузиной E. M. Бакуниной.
   3 Несмотря на то, что просьбы Бакунина выходили за пределы того, что тогда дозволялось, особенно тяжким государственным преступникам, они все же были удовлетворены. 5 марта 1857 г. Бакунин был перевезен из крепости в Третье Отделение, здесь получил свидание с братом и кузиной. 8 марта отправлен из Петербурга в вагоне III класса, переделанном из то-варного, с поездом из порожних вагонов. В Осташкове он пересел с конвоем (поручик Медведев и два жандарма) на почтовую телегу, на которой и до-ехал в Прямухино, где ему дозволено было провести сутки.
  
   No 595. -- Письмо брату Алексею.
   (23 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
  
   Любезный Алексей!
   Третьего дня я получил через здешнего коменданта от князя Долгорукова объявление о том, что госу-дарь император, тронутый моим раскаянием и снисходя на мою просьбу1, всемилостивейше изволил смягчить мое наказание за-меною крепостного заключения ссылкою на поселение в Сибирь, предоставляя мне однако право оставаться на прежнем осно-вании в крепости. Я, разумеется, принял высочайшую милость с глубокою благодарностью, ибо вижу в оной действительное и большое облегчение своей участи. Одно меня печалит глубоко: с маменькою и с вами мне придется проститься навеки; но делать нечего, я должен безропотно покориться судьбе, мною самим на себя накликанной. Теперь у меня остается одно желание: уви-деться со всеми вами в последний раз и проститься с вами хоро-шенько. Надеюсь, что ты получишь это письмо довольно во вре-мя, чтоб успеть присоединить свою просьбу о том к моей прось-бе; надеюсь также, что мне дозволено будет проститься с гатей милой и героической монашенкою, с сестрою Катей (Екатерина Михайловна.) Бакуни-ной 2. Не огорчайся, Алексей, и если маменька и сестры будут слишком горевать обо мне, утешь их: там, на просторе, мне бу-дет лучше.
   Твой
   M Бакунин. 1857 года. 23 февраля3.
  
   No 595. -- Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348).
   1 Мы видим, что от родных, в частности от брата Алексея, Бакунин не собирался скрывать, что смягчение его участи было вызвано его раскаянием и прошением на имя царя. Но от других, как мы увидим из сибирской переписки его с Герценом, Бакунин до конца жизни старался утаить обстоя-тельства, с которыми связано было его освобождение из крепости.
   2 Как мы знаем, ему разрешено было перед отъездом из Петербурга свидеться и с Алексеем и с E. M. Бакуниной.
   3 Письмо это было почему-то задержано в Третьем Отделении и на-ходится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 17.
  
   No 596. -- Подписка М. А. Бакунина.
   Изъясненное в повелении его сиятельства князя Долгоруко-ва от 4 марта 1857 года за No 520 комендантом Шлиссельбургской крепости мне объявлено, в чем и даю сию подписку.
   Михаил Бакунин. 1857 года. 5 марта.
  
   No 596. -- Опубликовано в "Материалах", I, стр. 427. Оригинал нахо-дится в "Деле", ч. 111, л. 38.
   Эта расписка Бакунина вызвана объявлением ему о тех мерах, какие приняты были по приказу Третьего Отделения в связи с отправкою его в Сибирь, и о порядке его следования туда. Порядок этот изложен в осо-бом документе, находящемся в "Деле" о Бакунине, ч. III, л. 24 -- 25. Там же (л. 37) имеется и рапорт коменданта крепости от 5 марта, в котором сообщалось о взятии с Бакунина прилагаемой расписки и о снабжении его теплою одеждою (кроме собственной ему были даны шинель, теплые са-поги и фуражка, каковые по миновании надобности надлежало возвратить в крепость), а затем присовокуплялось: "Улучшившееся ныне его здоровье не препятствует ныне же к отправлению его в путь, тем более что перемена жизни с движением и свежестью воздуха при не столь быстрой езде послу-жит, полагаю, даже некоторому улучшению его здоровья". Этот рапорт доложен был царю, который ревниво следил за каждым шагом своей жертвы.
   В тот же день Бакунин был вывезен из крепости.
  
   No 597. -- Расписка.
   Из данных моим семейством господину поручику Медведеву, на мое употребление, пятисот рублей серебром издержано на мои потребности по сие время сто тридцать (130) рублей серебром.
   Михаил Бакунин.
   27-го марта-1857-го года.
  
   No 597. -- Печатается впервые. Оригинал находится в Прямухинском архиве.
   В Прямухине Бакунин пробыл сутки, был мрачен, молчалив, почти ни с кем не разговаривал и большую часть времени провел за игрой в ду-рачки с нянюшкою Ульяной Андреевной. 28 марта он был доставлен жан-дармским поручиком Медведевым в Омск и по распоряжению ген.-губ. Западной Сибири генерала Гасфорда поселен в Кийском округе Томской губернии. При доставлении в Омск при Бакунине имелось 370 рублей, оставшихся у него от данных ему родными 500 рублей ("Дело", ч. III, лл. 48 -- 52).
   Гасфорд, Густав Христианович (1794 -- 1874) -- русский военный деятель немецкого происхождения, российский подданный с 1833 года. Окончил Институт корпуса путей сообщения, участвовал в войнах 1812, 1813 -- 1815; с 1829 участвовал в кавказской войне, в 1831 в войне про-тив Польши; в 1833 был в Молдавии помощником П. Киселева, поддер-живавшего султана против Египта. С 1840 генерал-лейтенант; участвовал в интервенции против венгерской революции в 1849. В январе 1851 на-значен генерал-губернатором Западной Сибири и командующим отдельным сибирским корпусом. Произведен в генералы от инфантерии. В 1861 на-значен членом Гос. Совета, но ушел оттуда по болезни. Был членом Ака-демии Наук, Вольного экономического и Географического обществ.
  
   No 598. -- Письмо князю В. А. Долгорукову. (29 марта 1857 года.)
  
   Ваше сиятельство!
   Пользуясь отъездом поручика Медведева, беру смелость пи-сать к Вам еще раз для того, чтобы в последний раз благодарить Ваше сиятельство за могучее ходатайство, спасшее меня от кре-постного заключения, и за то великодушное снисхождение, кото-рое я имел счастие испытать впродолжение моего кратковремен-ного пребывания в Третьем Отделении и которое сопутствовало мне до самого Омска в лице поручила Медведева. Не мне отзы-ваться и рассуждать об офицерах, подчиненных Вашему сиятель-ству, но не могу умолчать о том, до какой степени я был тронут добродушным и внимательным обхождением поручика Медведе-ва, который умел соединить строгое исполнение возложенного на него долга с столь благородною деликатностью, что я, вполне сознавая свою зависимость от него, ни разу не имел случая ее почувствовать. В назначении его моим сопутником в Сибирь я не мог не видеть продолжения той широкой, благородной, истинно-русской доброты, которая вызвала меня из смерти к новой, пра-вильной жизни, и которая, смею надеяться. Ваше сиятельство, не оставит меня и в дальнем заточении. Смею ли просить Ваше си-ятельство переслать приложенное письмо к матери? (См. No 599) Оно хоть несколько успокоит ее. Вас же прошу принять изъявление тех искренних и глубоких чувств, для которых у меня право недо-стает выражений.
   Михаил Бакунин.
   Город Омск. 1857 года, 29 марта.
  
   No 598. -- Впервые напечатано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 348 -- 349). Оригинал имеется в "Деле", ч. III, лист 54.
  
   No 599. -- Письмо к матери.
   (29 марта 1857 года.)
  
   Милая маменька!
   Вот я и в Омске, куда я прибыл благополучно вчера, 28 мар-та, благодаря истинно доброму поручику Медведеву, с которым Вы познакомились в Прямухине. Но Омск, кажется, не есть пос-леднее место моего назначения. Впрочем, куда бы я ни был от-правлен, я знаю, что всюду буду сопровожден Вашею любовью и Вашим благословением, и потому поеду бодро и с легким серд-цем. Будьте покойны, милая маменька, все пойдет к лучшему, и я уже никогда не буду более для Вас причиною тревог и горя. Одно несколько смущает меня: кажется, мне недостанет денег, данных Вами мне на дорогу; недостанет только на первый год: мне нуж-но будет завестись своим хозяйством и, может быть, купить до-мик; приучиться самому хозяйничать, научиться самому поку-пать, продавать, ходить одним словом на своих собственных но-гах, а Вы знаете, какой я -- непрактический человек в хозяй-ственном отношении. Впрочем, так как я -- не дурак и имею твердую волю выйти с честью из этого окончательного испыта-ния, то надеюсь, что сделаюсь со временем (постараюсь, чтоб как можно скорее) порядочным хозяином, а покамест должен прибегнуть к Вам и к Вашей великодушной помощи. Деньги же и все другое прошу Вас пересылать на имя генерал-губернатора Западной Сибири, его высокопревосходительства генерала Гасфорда.
   Что сказать вам еще, милая маменька и вы все, мои милые братья и сестры? Когда поселюсь окончательно, постараюсь на-писать вам письмо подробнее и удовлетворительнее. Теперь же кроме просьбы о денежном вспомоществовании и кроме желаний Вам всего лучшего ничего сказать не могу; чувствую только, что чем более от вас отдаляюсь, тем сильнее, глубже и горячее вас люблю. Я весь живу в вас, я как-то дико еще является мне мысль о своей собственной жизни: так продолжение восьмилетнего уединения отвык я от всякого самостоятельного существования; но всмотрюсь, привыкну и постараюсь быть путным и дельным человеком в тех новых условиях, которые мне ныне предначер-таны.
   Пищите мне ради бога чаще и как можно подробнее обо всем, до каждого из вас касающемся. Николай, вспомни свое обещание, и ты, Павел, и все братья и сестры, все пишите. На Алексея я как-то более всех надеюсь: ведь вы сами же говорите, что он из вас всех самый аккуратный. Варинька, Татьяна и Павел, берегите свое здоровье и берегите маменьку; Александр и Алексей, слу-жите; а ты, Илья, вместе с Николаем и маркизом Гого (Гавриил Петрович Вульф.) зани-майся хозяйством. Обнимите всех моих племянниц и племянни-ков. Обнимите Julie (Юлия Ниндель -- старая гувернантка Бакуниных.) и нашу добрую, хотя и столь изменчивую Хиону Николаевну (Хиония Николаевна Безобразова, жившая у Бакуниных.). Ольге Ивановне также мой поклон. Но, прежде всего, обнимите заочно милую, добрую, умную сестру Ка-тю Бакунину (Екатерина Михайловна Бакунина.) и ее сестер, а также и Елизавету Иванов-ну (Елизавета Ивановна Пущина.) и все ее семейство, которые так много обо мне ста-рались. Скажите им, что доколе я жив, я буду неизменно и горя-чо носить их память в своем сердце. Не позабудьте также дядюш-ку Алексея Павловича, его милую жену и его не менее ми-лую девочку (Алексей Павлович Полторацкий, его жена Екатерина Ива-новна (урожд. Набокова) и дочь Катя.). Одним словом кланяйтесь и благодарите всех, кто хранит обо мне дружескую память. Кате (Бакуниной.) и Ели-завете Ивановне я напишу, как будет только возможно.
   Прощайте, маменька, благословите меня "а новый путь. Про-щайте, сестры и братья.
   Ваш
   Михаил Бакунин.
   29-го марта 1857-го года. Город Омск.
  
   No 599. -- Напечатано s "Былом" 1925, No 23, стр. 19 -- 20. Исправле-но нами по оригиналу, хранящемуся в Прямухинском архиве в б. Пуш-кинском Доме.
   Об этом именно письме упоминается в письме Бакунина к В. А. Дол-горукову (см. No 561).
  
  
  
   No 600. -- Письмо генералу Я. Д. Казимирскому. (12 августа 1857 года.)
  
   Ваше превосходительство,
   Милостивый государь
   Яков Дмитриевич!
   Ободренный снисходительным приемом, встреченным мною у Вас в г[оро]де Томске, решаюсь прибегнуть к Вам с покорною просьбою в надежде, что Вы не откажетесь быть моим ходатаем перед высшим начальством.
   Милость государя возвратила мне волю и жизнь; пользуясь чистым воздухом, свободным движением я ободренный мыслью, что могу хоть в некоторой мере загладить прошлое, я окреп здо-ровьем и духом. Теперь мне нужно дело и сознание, что осталь-ные дни моей жизни не протекут бесполезно для семейства и об-щества; мне нужно дело собственно для моего духовного здо-ровья, для внутреннего, равно как и для внешнего соблюдения моего личного, человеческого достоинства. Вашему превосходительству известно, что во всяком возрасте и во всяком положе-нии бездействие -- плохой советник.
   Наконец занятия необходимы мне и как средство для жизни, для того чтобы я мог освободить многочисленное и небогатое се-мейство свое от бремени, наложенного на него моею продолжи-тельною и невольною беспомощностью: вот уже более 8 лет как оно содержат меня без всякого вознаграждения с моей стороны, да и вся жизнь моя, преданная отвлеченностям и запутавшаяся окончательно в противозаконных направлениях, протекала доселе без всякой для него пользы. Я сгубил свою судьбу, уничтожил для себя безвозвратно всякую возможность полезного служения государю и отечеству, -- безвозвратно, ибо я уже не молод, мне скоро минет 45 лет, так что если бы даже неистощимая милость государя дозволила мне со временем снова вступить в государ-ственную службу, то и тогда бы я не мог более надеяться принесть или приобресть малейшую пользу.1 Итак мне остается од-но: посвятить остальные дни свои пользе семейства, стараясь прежде всего освободить его от тягости своего содержания, хоть и небольшого, но для него значительного, а потом, если мне дастся на то возможность и если богу будет угодно благословить труд мой, возблагодарить его хоть в малой степени за всю его любовь ко мне, столь мало мною заслуженную, и за все его без-возмездные жертвы.
   Сибирь, если не ошибаюсь, открывает передо мною для ис-полнения сей цели широкое поле. Сибирь -- благословенный край, хранящий в себе богатства неиссякаемые, необъятные, свежие си-лы, великую будущность и представляющий ныне для умствен-ных, нравственных, равно как и для материальных интересов предмет неистощимый. Сибирь может обновить человека, она как будто дана провидением России для воссоздания судьбы, досто-инства и счастия тех из заблудших сынов ее, которые посреди своих преступных заблуждений сохранили еще в себе довольно силы и воли для новой, правильной жизни. Таково было мое первое впечатление, еще более укрепившееся во мне пристальным, хоть и недолговременным и необширным изучением этого края, и таковы мои желания и мои надежды.
   Но осуществить их я до тех пор не буду в силах, пока госу-дарь император новою милостью не соблаговолит устранить от меня те препятствия, которые ныне меня связывают. По суще-ствующему законоположению ни один государственный преступ-ник не может удалиться от места своего поселения далее, чем на 30 верст, без особенного на то высочайшего разрешения; таким образом всякое полезное предприятие, торговое или промышлен-ное, всякая служба по частным делам становятся для него невоз-можными. Кроме того особенною инструкциею воспрещается по-литическим поселенцам искать занятий по делам золотопромыш-ленности; но в настоящее время в Сибири для человека, не име-ющего собственного капитала, есть только два занятия: по отку-пам или по золотопромышленности. По откупам вряд -ли порядоч-ный человек с благородными чувствами и щекотливою совестью решится искать службы: в них слишком много грязи. В золото-промышленности же напротив, я думаю, можно умною и честною службою не только достигнуть пользы для себя, но и принесть даже общественную пользу, подавая пример приобретения без обмана и без противозаконного утеснения рабочего класса. Я бы с радостью и со всем присущим во мне жаром бросился в та-кую деятельность, если бы имел на то возможность и право; воз-можность беспрепятственно разъезжать по Сибири и право под своим собственным именем заниматься делами.
   Но каким образом их достигнуть? Просить о новой милости государя императора, уже раз столь неожиданно и столь велико-душно меня облагодетельствовавшего, я не смею и потому ре-шаюсь прибегнуть к предстательству Вашего превосходительства, надеясь, что Вы не откажетесь замолвить за меня доброе слово его сиятельству князю Долгорукову, ходатайству которого я уже обязан свободою. Теперь я прошу о довершения этой свободы, о возвращении жизни моей с возможностью дела, смысла, достоин-ства и содержания, прошу одним словом о позволении сделаться человеком полезным.
   Не мне судить о том, заслужил ли я в короткое время моего пребывания в Сибири доверие Вашего превосходительства и до-стоин ли я новой царской милости. Могу сказать только одно; желания и чувства, мною здесь высказанные, искренни, и всею остальною жизнью постараюсь я доказать чистоту своих намере-ний и глубину своей благодарности моему благодетелю-государю.
   Еще раз предав судьбу свою в руки Вашего превосходитель-ства и в крепкой надежде на Вашу помощь, прошу Вас принять уверение в моей почтительной преданности.
   Михаил Бакунин.
   1857 года, 12 августа. Г[оро]д Томск.2
  
   No 600. -- Напечатано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 351 -- 353). Оригинал имеется в "Деле", ч. III, лл. 61 -- 63.
   Очутившись в Сибири, Бакунин сразу начал добиваться права сво-бодного разъезда по этому громадному краю. Воспользовавшись проездом жандармского генерала Я. Д. Казимирского (по-видимому поляка), началь-ника 8-го, т. е. западно-сибирского округа корпуса жандармов, Бакунин подал ему печатаемое здесь прошение и сумел настолько на него подей-ствовать, что жандарм, рискуя навлечь на себя неудовольствие высшего начальства, поддержал ходатайство предприимчивого ссыльного перед ше-фом жандармов в особом письме, в котором на основании собранных им справок свидетельствовал, что Бакунин, "чистосердечно и глубоко раскаи-ваясь в прежнем преступлении, чувствует все милосердие над собою го-сударя императора и поведением своим заслужил общую похвалу в городе" ("Дело", ч. III, л. 59). На это предстательство Долгоруков 24 октября ве-лел светить, что Бакунин может найти занятия в самом Томске, что раз-решать ему разъезды по Сибири признано неудобным, и что помощь, ока-зываемая ему родными, разорить их не может.
   1 Эти слова доказывают, что Бакунин ни за что не хотел поступить на государственную службу, чем он отличался от многих тогдашних против-ников самодержавия, считавших такой компромисс допустимым (а может быть это объяснялось его непривычкою к систематическому труду?). Что же касается его покаянных заявлений, до сих пор неприятно нас коробя-щих, то их он считал допустимыми для одурачения врага, которого слишком презирал. Сам же он видимо от этого самооплевывания не страдал.
   2 Бакунин не прекращал своих попыток, умея с большою ловкостью влиять на местных представителей власти. Так 16 апреля 1858 г. гене-рал-губернатор Западной Сибири Гасфорд сообщил министру внутренних. дел, что за все время пребывания в ссылке Бакунин вел себя вполне без-укоризненно, постоянно обнаруживал "самый скромный образ мыслей" и "искреннее раскаяние в своих заблуждениях". Признавая на этом основании, что Бакунин заслуживает облегчения своей участи и желая дать ему воз-можность "употребить дарования свои на пользу отечества", Гасфорд про-сил министра исходатайствовать у царя дозволение на определение Баку-нина в гражданскую службу... канцелярским служителем без возвращения ему дворянства и с оставлением под полицейским надзором. 24 мая шеф жандармов уведомил Гасфорда, что Александр II разрешил Бакунину по примеру других политических преступников поступить на гражданскую службу писцом 4-го разряда.
   Но, разумеется, не этого добивался Бакунин.
   Как оказалось впоследствии из переписки по поводу побега Баку-нина из Сибири, Третье Отделение было глубоко возмущено домогатель-ствами Бакунина, усматривая в них признак его нераскаянности и даже неблагонадежности. При всей неожиданности этого предположения оно соот-ветствовало действительности.
  
   No 601. -- Письмо к матери.
   [28 марта 1858 года. Томск.]
  
   Благословите меня, я хочу жениться. Вы удивитесь -- в моем положении жениться! Не бойтесь, своим выбором я не навлеку на себя несчастия, ни на Вас бесчестия. Девушка, которая согла-силась соединить свою судьбу с моею, образована, добра, благо-родна; посылаю портрет ее. Отец ее Квятковский1 служит более 12-ти лет по частным делам у золотопромышленника Асташева -- белорусский дворянин, жена его полька, но без ненависти к России и католичка без римского фанатизма. Благословите ме-ня без страха: мое желание вступить в брак да служит Вам новым доказательством моего обращения к истинным началам положительной жизни и несомненным залогом моей твердой ре-шимости отбросить все, что в прошедшей моей жизни так сильно тревожило и возмущало Ваше спокойствие 2. За будущее я не боюсь; у меня есть голова, воля -- достанет и уменья; с твердым на-мерением можно всему научиться; но как и чем буду я содержать жену, семейство в первые годы? Вы маменька не богаты, де-тей же у Вас много, итак, несмотря на безграничную уверенность в Вашем желании помочь мне, я много надеяться на Вас в этом случае не должен и не могу; сам же, связанный по рукам и по ногам недоверием начальства, на которое жаловаться не могу, потому что оно вполне мною заслужено, я не мог положить даже и начала будущего полезного дела и живу средствами, которые Вы, отнимая их у себя, посылаете мне, но которые для содержа-ния семейства были бы слишком неопределенны и недостаточны. Я поселенец, прикованный к одному месту и живущий доселе в принужденном бездействии, не могу дать своей жене ни имени, ни даже материального благосостояния. Не поступил ли я с не-благоразумною поспешностию, предложив ей теперь мою руку? По-видимому и по обыкновенной людской логике, кажись, что так; но внутреннее чувство говорит мне, что нет, и я верю в него; с полною верою предаюсь благодушию правительства, которое, раз спасши меня от крепостной смерти, не откажет мне теперь в сред-ствах начать новую жизнь и не воспрепятствует мне искать ново-го счастия на пути законном, правильном и полезном 3.
   No 601. -- Впервые опубликовано частями в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 354); напечатано в "Материалах", I, стр. 302 Оригинал за-терян; по крайней мере в Прямухинском архиве его нет. Письмо известно нам лишь в той части, какая была скопирована в Третьем Отделении -- возможно для расследования о семье Квятковского ("Дело", ч. 11, л. 65). На копии написано: "Извлечено из письма преступника Бакунина к ма-тери от 28 марта 1858 года из Томска"; далее: "Доложено его величе-ству" и "Не известен ли у нас Квятковский?", т. е. не проходит ли он по спискам Третьего Отделения?
   1 Ксаверий Васильевич Квятковский был не ссыльным, как обыкновенно повторялось в биографиях Бакунина, и тем более не поли-тическим ссыльным, как на один момент заподозрили в Третьем Отделе-нии (это видно из вопроса на письме Бакунина, приведенного выше), а служащим, приехавшим из России в Сибирь по делам золотопромышлен-ника Асташева, у которого сначала служил. Позже он перешел на службу к откупщику Бенардаки, у которого одно время служил и Бакунин. В справ-ке Третьего Отделения, составленной после побега Бакунина, и в показа-нии, снятом с дочери Квятковского (жены Бакунина) при отъезде ее за гра-ницу к мужу, о Квятковском сказано, что он -- белорусский дворянин. Он был поляком, шляхтичем, бедным дворянином, служившим у разных капиталистов, главным образом в Сибири. В рассматриваемый момент он про-живал с семьей в Томске, позже жил в Иркутске. В 70-х годах жил в Поль-ше. Кроме Антонии, вышедшей за Бакунина, у него были еще сыновья Ян и Александр и дочери Софья (Зося), которая в 70-е годы играла в жизни Бакунина немалую роль, и Юлия.
   2 Так как это письмо Бакунина явно писалось в расчете на любозна-тельность жандармов, то в нем Бакунин продолжает прежнюю политику изображения себя в виде лояльного, мирного гражданина, отказавшегося от всяких лжеучений и революционных замыслов. Нужно было ему это .для того, чтобы усыпить бдительность жандармов и бежать для возвраще-ния к революционной работе. Свою женитьбу он также хотел использо-вать для той же цели. Это не значит, что он женился исключительно для того, чтобы облегчить себе выход на свободу в России или побег за гра-ницу. Но что в своих планах он сильно учитывал это обстоятельство, в этом вряд ли можно сомневаться. Во всяком случае женитьба впоследствии дей-ствительно помогла ему бежать. Корсаков так легко не выпустил бы его из своих рук, если бы он не оставил ему в залог свою жену.
   3 Здесь мы имеем продолжение политики нажима на правительство с целью добиться права свободного передвижения по Сибири, а дальше и по России. Для этой цели женитьба была полезна в двояком отношении: во-первых, она придавала Бакунину вид мирного отца семейства, а во-вторых, давала ему основания добиваться свободы разъездов для заработка я для прокормления семьи.
  
   No 602. -- Письмо генералу А. Озерскому1. (14 мая 1858 года.)
  
   Ваше превосходительство!
   Снисходительное внимание, оказанное Вами мне в бытность Вашу в
   г. Томске, дает мне ныне смелость обратиться к Вам с всепокорнейшею просьбою. Вашему превосходительству известно, что я намерен жениться на молодой девушке, которая, несмотря на всю незавидность моего политического и вследствие того об-щественного положения, руководимая единственно великодушною привязанностью, решилась соединить свою судьбу с моею судь-бою. После многих и довольно бурных испытаний, поглотивших мою молодость и приведших меня к известному вам результату, я не был вправе ожидать для себя такого счастия, и отныне един-ственною целью остальных дней моих, единственным предметом всех моих помышлений должно быть и будет устроение возможного счастия, довольствия и благосостояния того существа, кото-рое, даруя мне как бы новую жизнь, возбудило во мне и новый интерес к жизни. Вашему превосходительству не безызвестно так-же, что Антония Ксавериевна Квятковская уже несколько меся-цев перед сим признана всеми в Томске моею невестою, и, оста-вив в стороне мои собственные желания и чувства, одна публич-ность таковых отношений, репутация столь для меня драгоцен-ная девушки, мною любимой, требует скорейшего довершения на-чатого дела. Но жениться я не могу, пока не буду сознавать себя в силах упрочить существование жены и семейства: ни у меня, ни у нее нет ничего. Я должен буду жить и содержать ее своими тру-дами, и ничего не желаю я так пламенно, как дельного труда, ко-торый, поглотив всю ту деятельность, к которой я чувствую себя способным, дал бы мне вместе и средства для безбедной жизни. Но до сих пор я не мог найти никакого, так как политические условия моего жительства в Томске решительно не позволяют мне посвятить себя какому бы то ни было деловому и вместе [с тем] хлебному занятию.
   После многих неудачных попыток найти такого рода деятельность я окончательно убедился, что она только тогда сделается для меня доступною, когда мне будет дозволено отлучаться из места, назначенного для моего житель-ства. В Сибири, кажется, других значительных дел нет кроме транзитной торговли, откупов и золотых промыслов. К первой я не приготовлен ни наукою, ни жизнью; к откупным делам не чувствую в себе ни способности, ни охоты. Остаются золотые про-мыслы, но для того, чтобы заниматься ими, необходимо посе-щать Восточную Сибирь, а я лишен этого права; кроме того, лишенный всяких прав как политический поселенец, я не могу ни получать доверенностей, ни заниматься какими бы то ни было делами под своим именем.
   Вашему превосходительству равно известно, что через посред-ство генерала Казимирского я приносил уже раз покорную прось-бу по сему предмету к генерал-адъютанту я шефу жандармов, его сиятельству князю Долгорукову, и что получил на первое иска-ние мое отказ. Теперь, побуждаемый столь для меня важными и для всей будущности моей столь решительными обстоятельства-ми, ободренный равно и великодушною снисходительностью, ока-занною мне Вашим превосходительством, осмеливаюсь присту-пить к Вам с новою просьбою.
   Я не вправе, может быть, разбирать причины полученного мною отказа, но мне кажется, что он единственно должен быть приписан недоверию высшего начальства к моему обращению. Во мне все еще предполагаются чувства, намерения и стремления, ко-торые давно уже изглажены из моего сердца и тяжкими испыта-ниями не очень счастливой жизни и долгим размышлением, а бо-лее всего пламенным и неугасаемым чувством благодарности и преданности к благодушному и милостивому государю, возвра-тившему мне свободу. Каким образом уверю я правительство в искренности моих чувств? Слова ничего не доказывают, для дел же именно вследствие того положения, в котором я нахожусь ны-не, у меня нет никаких средств. Мне кажется, что одно мое наме-рение жениться могло бы служить доказательством моей твердой решимости посвятить остальную жизнь мирным и законным за-нятиям 2, но кто может представить это лучше высшему началь-ству, как не Ваше превосходительство! Ваше предстательство окажет мне без сомнения огромную помощь; оно может спасти меня из состояния почти безвыходного, и, не имея другой защи-ты, ни другой помощи, я должен прибегнуть к Вашему велико-душному покровительству.
   По кратковременности пребывания Вашего в Томске я мало имею честь быть знакомым Вашему превосходительству; но Вы верите в честь людей, я даю Вам честное слово 3, что никогда не подам Вам повода раскаиваться в том, что Вы для меня сделаете.
   С полною верою предаю свою судьбу в руки Вашего превос-ходительства.
   И остаюсь
   Вашего превосходительства Покорным слугою
   Михаил Бакунин.
   14 мая 1858 года]. Г[оро]д Томск.
  
   No 602. -- Напечатано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 356 -- 358). Оригинал в "Деле" о Бакунине, ч. III, лл. 72 -- 75.
   1 Озеpский, Александр Дмитриевич (1813 -- 1880) -- генерал-лейтенант, горный инженер, лектор, писатель и переводчик по горным во-просам; с 1851 г. профессор минералогии и статистики при Горном Инсти-туте; в 1857 г. произведен в генерал-майоры и назначен главным началь-ником Алтайских горных заводов и гражданским губернатором Томской губернии, в каковой должности оставался семь лет; с 1864 г. член Гор-ного Ученого Комитета. Таким образом это был не обычный тип губернатора-бурбона, а человек интеллигентный, и Бакунин естественно поспе-шил использовать нового губернатора. Озерский (хотя и не прямо) под-держал ходатайство Бакунина перед шефом жандармов, указывая в пре-проводительной бумаге, что по собранным им в Томске справкам о Баку-нине последний "ведет себя тихо и добропорядочно". Но так как Бакунину уже разрешено было поступить на службу, то в новом его домогательстве ему было Долгоруковым отказано.
   2 В этом прошении Бакунин продолжает политику использования сво-ей женитьбы для придания себе вида мирного обывателя и для расшире-ния круга своих передвижений. Назначенный в Кийский округ Томской губернии, а затем в Нелюбинскую волость той же губернии, Бакунин по болезни был оставлен на житье в самом Томске. О жизни его в этом городе сведения имеются в книге "Г. Томск", изд. Сибирского тов-ва пе-чатного дела в Томске, Томск, 1912 (приложение к газете "Сибирская Жизнь" за 1912 год), где напечатана статья А. В. Адрианова -- "Томская старина", стр. 122 -- 126; в брошюре Б. Кубалова -- "Стра-ницы из жизни М. А. Бакунина и его семьи в Сибири". Иркутск 1923. Здесь он и познакомился с семьей поляка К. Квятковского и женился на его дочери Антонии Ксаверьевне Квятковской, которую в письме к Герце-ну от 8 декабря 1860 г. (см. ниже) рекомендовал в качестве славянской патриотки, свободной от узко-национальных и католических предрассуд-ков польской шляхты. А. Квятковская была обыкновенной обывательни-цей, весьма далекой от общественных интересов и особенно от воззрений своего мужа, и знакомые, наблюдавшие их совместную жизнь, всегда удивлялись этому браку. Бакунин, как мы увидим из следующего тома, иногда выражал страстную любовь к своей жене, а между тем он по некоторым физическим свойствам не был, по-видимому, способен к брачной жизни. Все дети Антонии были не от него, а от итальянца Карла Гамбуцци. Таким образом кроме сибирской скуки вступление Бакунина в брак с молоденькой, очень мало общего с ним имевшей женщиной можно объ-яснить именно желанием придать себе в глазах начальства мирный вид, дабы тем легче осуществить задуманный побег (если допустить, что уже в 1858 году он решил бежать из Сибири, а это весьма вероятно).
   3 Снова отмечаем этот прием Бакунина, дававшего честное слово, за-ранее решивши нарушить его или заведомо сам не веря своим словам.
  
   No 603. -- Письмо князю В. А. Долгорукову. (16 июня 1858 года).
  
   Ваше сиятельство!
   Удостоенный чести видеться и проститься с Вами перед от-правлением меня из С.-Петербурга в Сибирь, я был утешен сло-вами Вашего сиятельства, возбудившими во мне надежду, что государь император, столь милостиво освободивший меня из крепостного заключения, соблаговолит, может быть, со временем еще более облегчить мою участь. Полгода спустя по моем прибытии в Томск я, кажется слишком рано, просил о дозволении мне сво-бодного разъезда по Сибири и о праве посвятить свободное, ни-чем не занятое время делам промышленным и торговым. Такая поспешность с моей стороны после великого царского благодея-ния, только что возвратившего мне свободный воздух и свет бо-жий, была без сомнения большою ошибкою: я мог показаться неблагодарным, нечувствительным к милости государя или несо-знательным важности своего преступления. С покорною и верую-щею терпеливостью должен был я ожидать всего от царского благодушия. Я поступил неблагоразумно; но нужно ли мне уве-рять Ваше сиятельство, что не очерствелость сознания и чувства была виною таковой поспешности, а только жажда дела, которое могло бы дать смысл моему нынешнему бесцельному существова-нию, и пламенное желание освободить как можно скорее мое не-богатое и многолюдное семейство от тягости моего содержания? Мне было отказано.
   Ныне я принужден возобновить мою просьбу обстоятельства-ми, Вашему сиятельству бессомненно известными. Милая и доб-рая девушка привязалась ко мне и любовью своею обещает мне в будущем счастье, на которое ни по летам, ни по положению я рассчитывать не мог. Я желаю на ней жениться. Но для этого кроме разрешения высшего начальства я должен еще испросить право и возможность заниматься делами и трудом своим приобре-тать средства для содержания семейства. Иначе мне жениться будет невозможно. Следуя порядку, я уже обратился с прось-бою по сему предмету к его превосходительству господину Том-скому гражданскому губернатору, а ныне осмеливаюсь обратиться прямо к Вашему сиятельству, прося вас извинить великодушно смелость, внушенную мне Вашею столь известною добротою и благородным снисхождением, оказанным Вами мне в прошедшем.
   Ваше сиятельство! От Вас зависит теперь вся участь моя и возможное счастье всей моей будущей жизни. Не откажите мне, будьте для меня теперь помощником и спасителем, как Вы были им уж раз, когда решался вопрос, важнее для меня вопроса о жизни и смерти, -- вопрос о свободной жизни или об ежедневной нравственной пытке в пожизненном крепостном заключении. Одно Ваше слово воскресит меня без сомнения теперь, как и тогда, и, открыв передо мною широкое и законное поприще для новой, правильной, полезной и счастливой деятельности и жизни, даст мне возможность сделаться вновь человеком. И тогда делом, а не словами только постараюсь доказать я, как глубоко умею ощу-щать благодарность и как крепко и свято намерен держать свое честное слово и свою клятву.
   Михаил Бакунин.
   16 июня 1858 г[ода]. Г[оро]д Томск.
  
   No 603. -- Опубликовано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 359 -- 360). Оригинал находится в "Деле", ч. III, л. 76.
   Письмо это написано в тот же день, как и письмо Озерскому. Суть его та же: ссылаясь на свою женитьбу, добиться права свободного пере-движения. Разница в том, что в письме к шефу жандармов Бакунин на-пускает на себя смирение, извиняется за слишком раннее возбуждение аналогичного ходатайства в 1857 г. (вероятно кто-то дал ему знать, что в Третьем Отделении возмущены его "нечувствительностью" и "неблаго-дарностью") и снова подчеркивает свою политическую лояльность и от-каз от всяких революционных помыслов.
  
   No 604. -- Письмо А. И. Герцену.
   [Лето 1858 года. Томск.]
  
   Я жив, я здоров, я крепок, я женюсь, я счастлив, я вас люб-лю и помню и вам, равно как и себе, остаюсь неизменно верен.
   Et si quelqu'un soupire,
   C'est moi! c'est moi! c'est moi! ("И если кто вздыхает, так это я, я, я".)
  
   No 604. -- Напечатано в "Голосе Минувшего" 1913, январь, стр. 186. Заимствовано из альбома автографов, принадлежавшего А. И. Герцену. Ему по-видимому и была адресована эта записочка, наклеенная в альбоме в виде очень измятой, затем разглаженной узкой полоски бумаги. Записка была очевидно прислана из Сибири с оказией. Вверху ее почерком Гер-цена написано "1858". Обращена она ко всей герценовской компании, в частности к нему и Огареву, о совместной работе которых Бакунин был конечно осведомлен.
  
   No 604 бис. -- Письмо Адольфу Рейхелю. 15 декабря 1858 года. Томск.
   ... Когда меня перевозили из Ольмюца в Россию, я взял с сопровождавшего меня офицера честное слово, что он пошлет тебе мой последний привет; исполнил ли он это?..
  
   No 604 бис. -- Этот короткий отрывок мы заимствуем из примечания к отрывкам из переписки Бакунина с А. Рейхелем, опубликованным Максом Неттлау в журнале "На чужой стороне" No 7 (1924, Париж), стр. 239. Письмо находится в архиве Рейхелей, который неизвестно где хранится. Неттлау наверно располагает полною копиею этого письма; возможно даже, что оно целиком напечатано в его "Дополнении" к биографии Бакунина, которое он держит под спудом. Пока приходится ограничиться этим от-рывком.
   Письмо было вероятно переслано с оказией, возможно с каким-нибудь возвращавшимся в Россию поляком.
  
   No 605. -- Письмо M. H. Каткову. (Точки обозначают обгорелые края письма.)
   21-го января 1859 (В оригинале описка; написано "1858".) [года]. Томск.
  
   После многих, многих лет разлуки пищу я Вам, любезный Катков1 . Что разделяло нас, давно позабыто, осталось только, по крайней мере в моем сердце, живое и приятное воспоминание о том времени, когда мы оба "im Werden waren" ("Только складывались".). Ведь нас, принадлежавших к станкевическо-белинсковскому кружку, теперь не много, и я рад представляющемуся мне ныне случаю возобно-вить с Вами знакомство 2.
   С чего же начну? О себе говорить много не стану: после та-кого долгого молчания высказать себя в немногих словах невоз-можно, а писать целые тетради в виде писем, как делывали мы в юности, для того только, чтобы объяснить свое внутреннее существо, нет охоты. К тому ж несовсем еще освобожденный от внеш-них стеснений, прикованный к месту, от которого надеюсь впро-чем скоро освободиться, я менее живу, чем собираюсь жить, мог бы писать только о надеждах и о возможностях, а о них писать не хочется.
   Вот Вы -- другое дело. Вы славно живете; впродолжение не-скольких лет еще в крепости с самого основания Вашего журнала я слежу за Вашим славным делом с живейшим интересом. Назы-ваю журнал Ваш делом, и он в самом деле вполне заслуживает это название. Вы создали действительно благородную и умную силу, влияние которой на хаотическую, но жизни и права жажду-щую Россию неизмеримо. Россия в настоящее время своим чудес ожидающим настроением напоминает мне пору нашей юности -- гак и дышит весною. Многое не сбудется, многое сбудется ина-че, чем ожидают, но Россия воскресла и не умрет более. Весело в ней теперь жить и действовать. Ведь не шутка: около 10 мил-лионов бессмертных душ, призванных впервые к жизни! 3
   Как я был рад, когда, бросив неуместное в политическом де-лании беспристрастие -- неуместное потому, что в экономии поли-тического од [на] страсть всегда уравновешивает-ся другою прот [ивною]. . когда Вы перестали ман. . .
   в
   когда Вы решительно подняли знамя непримиримой, разруше-ния ее жаждущей, вражды к Австрии или вернее к Австрийской империи. Рад также, что громите ничтожество и постыдную пош-лость настоящей Франции и противопоставляете ей великую и благородную Англию, не будь которой, не было бы свободы а Европе, а может быть и в целом мире4.
   Только, любезный Катков, преклоняясь перед бессмертным принципом английской общественной и политической жизни, не слишком ли Вы увлекаетесь своею артистически-философскою, а потому и несколько догматическою натурою? Я говорю "слишком" nie pod wzgledem ("Не под углом зрения" (по-польски).) абсолютной истины, а в видах успеш-ного практического действования. Мнение у нас еще не выра-боталось, и как полуневежественное оно гораздо более доступ-но ярким краскам, чем тонким оттенкам. Вы, как артист по ду-ше, Вы находите особенное удовольствие в изыскивании тонких. профанам незаметных черт, составляющих как бы душевные нер-вы предмета, в них угадываете его существо и жизнь, как ар-тист находите в таковом разрабатывании предмета неизъясни-мое наслаждение и до того увлекаетесь своим тонким анализом, удовлетворяющим эпикурейско-эстетические требования Вашей художнической натуры, что не замечаете, что вокруг Вас Вас перестают понимать, потому что немногие в состоянии за Вами следовать и забываться в отвлеченном созерцании тонкостей жиз-ни и красоты предмета. В Вас иногда художник мешает полити-ку. К тому же Вы, как и я, прошли через немецкую школу и лю-бите обдумывать свои живые убеждения и передавать [их в сис]тематическом виде.
   Но эстетическая окру[глен]ность и философская систематич-ность .. высокого знания всегда меша[ли]
   . . . . . . . . . . . . В[спо]мните Эра[зма]
   мысль живущей в них силы как бессознательная необходимость, принуждающая их действовать так, а не иначе, и проявляющая-ся в целом ряде живых, по-видимому друг от друга независимых, но в сущности обыкновенно между собою связанных фактов, -- система остается у них внутри, редко сознанная ими самими и никогда не проявляется сознательно наружу. Это, по моему мне-нию -- тайна их силы. Они увлекают как жизнь, в то время как от систематической, хоть и вполне истинной мысли душа цепе-неет. Вот почему немцы -- такие худые деятели на политическом поприще: "Man merkt die Absicht, und man wird verstimmt" ("Когда разгадаешь намерение, то пропадает настроение".).
   Заставьте нас уважать высокий принцип, представляемый Англиею, принцип личной и социальной свободы, принцип поли-тического самоуправления, но действуйте так, чтобы Вас не про-звали профессором англомании, а то мнение отделается от Вас, поместив Вас для собственного успокоения в тесные рамки ка-тегории, и отнимет у Вас возможность, силу на него действовать.
   Вы призваны быть политическим деятелем, и потому берегитесь теоретического уединения и самоуслаждения, купайтесь чаще в волнах общественной жизни, для того чтобы из нее самой из-влечь силы и уменье на нее действовать -- пишите менее для се-бя, а более для публики. Пожертвуйте своим собственным насла-ждением для общей пользы.
   Вы способны к такой жертве, Вы доказали это, отказав в ме-сте в своем журнале эстетическим и философским этюдам, к ко-торым Вы преимущественно перед другими имеете особенное при-звание. Нелегко Вам было отказаться от них, однако, поняв не-современность да и относительную бесполезность философии и эстетики в России в наст[оящее время], Вы имели силу
   .
   Вашим противникам не удалось; решительным поворотом и по-бедою над своими собственными наклонностями Вы обманули их расчеты. Обманете и теперь, неправда ли? Не позволите наз-вать себя англоманом, почитанию своему к английскому благо-родному величию не позволите перейти в идолопоклонство, зная, что выше всех оседшихся форм, как бы почтенны они ни были, ток жизни, их порождающий и их разрушающий, и что ток жиз-ни всякого народа индивидуален, недоступен для подражания и только может пробудить в другом народе его собственную твор-ческую деятельность.
   Простите, любезный Катков, что я по старой привычке сам рассуждаю с Вами таким догматическим тоном, как будто бы не протекло почти двадцать лет со времени нашего последнего сви-дания!
   Рад я также, что в великом вопросе крестьянского освобожде-ния Вы требуете совершенной и безотлагательной эманципации крестьян, требуете для них земли, предлагаете устройство пос-редствующих банков и против нелепого романтично-коммунисти-ческого и патриархально-гнилого общинного права поставили пра-во чистой и безусловной собственности как краеугольный камень высшего блага и достоинства в мире: свободы 5.
   Наконец, есть еще один вопрос, о котором мне хотелось бы много поговорить с Вами, но к несчастью рамки письма, особливо же спешного письма, тесны; ограничусь несколькими намеками. Зачем оставляете Вы монополию славянского вопроса своим про-тивникам-славянофилам, которые портят и уродуют его [по сво]ему образу и подобию? В этом вопросе есть [без со] мнения много романтичного вздору, миража, [не заслужи] вающего серь-езного взгляда, славян. ..
   кокетничанье с неопределенностями.
   . . . . . . . . . гнил. .серьезная сторона,
   которой ... игнорировать не должен; это --
   вопрос будущн[ости южной] и юго-восточной Европы, пробуж-дение к жизни миллионов соплеменников, к которому, мы, рус-ские, если хотим соблюсти собственную пользу и исполнить свя-щенный долг самопроявления -- признак жизни, -- равнодушны быть не можем (всё, что живет, вмешивается, а потому система невмешательства всегда казалась мне верхом нелепости или при-творства). А в пробуждение жизни в славянах мы вмешаться должны, потому что это -- вопрос пограничный, который должен разрешиться в нашу славу и ли против нас, -- к тому же вопрос серьезный, действительный, нисколько не выдуманный филоло-гами, как уверяют иные, а поставленный в настоящее время са-мим движением истории.
   В славянском движении [18] 48-го года было много роман-тически-детского, искусственно-возбужденного и направленного австрийскою политикою, но оказались вместе с тем два огром-ные и несомненные факта: во-первых сознание всех славян без исключения, что им пришла пора жить, сильная потребность организироваться между собою, для того чтобы создать общесла-вянскую силу, а во-вторых общее инстинктивное ожидание спа-сения от России.
   Славянский вопрос это -- положительное выражение видимо предстоящего великого отрицания Австрийской и Турецкой мо-нархий. Нужно же приготовить мнение в России, тем более ну-жно, что в славянской среде легче всего разрешается трудный русско-польский вопрос, а этот вопрос для внешней жизни Рос-сии то же, что вопрос о крестьянах и об эманципации всех клас-сов -- для внутренней. Польша -- наша Ирландия, мы пара[ли]зированы ею во всех наших внешних начинаниях, и система ее притеснения становится необходимо системою нашего собствен-ного рабства. Польша для нас хуже и опаснее Ирландии, во-первых, потому, что она обширнее, и большая половина ее не в наших руках, а во-вторых, потому, что в нас далеко нет над нею того нравственного, умственного и материального преобладания, каким пользуется Англия в отношении Ирландии. Ирландцы -- наивно-мифический, Польша -- исторический великий народ, индивидуальность которого мы не сотрем никогда, -- в этом было время нам [убедиться] . .го,
   сделается мессианическим народ[ом] нашего времени, к чему к несчастию он стал [высказы]вать некоторую склонность. Но но-сить та [кой] ядовитый камень в своем организме в высшей сте-пени опасно. Помните слова Jean-Jacques Rousseau (Жан-Жак Руссо.) к князю Радзивилу 6: "Si vous ne pouvez empЙcher la Russie d'avaler la Pologne, faites de sorte que jamais elle ne parvienne Ю la di-gИrer" (Если вы не можете помешать России проглотить Польшу, устрой-те так, чтобы ей никогда не удалось ее переварить".). Желудок наш до сих пор не сварил и никогда не сварит Польши.
   Между нами вопрос историею поставлен так тесно, что мы будем всегда или страстными и непримиримыми врагами и бу-дем есть друг друга до тех пор, пока оба не рушимся, или дол-жны сделаться тесными друзьями и братьями на равных пра-вах свободы и независимости. Поэтому мы для собственного бла-га должны признать их право и подать им дружескую руку; они на том же основании должны принять ее: это -- объективная не-обходимость как для нашей, так и для их стороны, и никакие субъективные чувства и сюсептибельности (Щепетильность.) не могут поме-шать осуществлению того, что внутренне необходимо. Мы долж-ны сделать первый шаг и потому, что в настоящее время мы -- виновные, мы -- торжествующие, и потому, что нам хорошо, и головы наши свободнее, мы должны сделать первый шаг и не смущаться первыми неудачами, а они неминуемы: слишком мно-го законного гнева и раздражения против нас с польской сто-роны. Мы, как свободные головою и сердцем, должны нежно и почтительно помочь им освободиться от польской idИe fixe (Навязчивая мысль), которая, устремляя все их помышления на единую цель польско-го восстановления, делает его невозможным, должны помочь им избавиться от этой мессианической окаменелости, которая тес-нит их головы и души.
   Ради бога пишите о них в своем журнале, отыскивайте в польской истории, Вам не менее известной, чем польский язык, отрадных для них явлений и фактов, не пропускайте ни одно-го случая сказать им доброе слово, чтобы они почувствовали что мы, русские, хотим уважать и любить их. Теперь и для Польши. . исходу.
   В Томске, впродолжение этого [времени] я [успел] позна-комиться с несколькими весьма замечательными людьми, возвра-щавшимися из ссылки на родину: в них всех без исключения за-метил я решительную перемену. Они решительно убедились в бесплодности конспирации и понимают теперь, что если для Польши есть возрождение, то на пути нормального, широкого, основательного и разумного развития как в нравственном, так и в материальном отношении, и что, оторвавшись от старых тради-ций, убедившись в их совершенной несостоятельности, им нужно создать новую жизнь и искать новых путей для достижения лю-бимой цели. Они поражены пробуждением новой жизни в Рос-сии, смотрят на нее с поразительным недоумением, и хотя не находят еще в себе силы [чтобы] поверить в действительность этого явления и чтобы подойти к нему ближе, ощупать его, как Фома осязал Спасителя, но сознаются, что фиксированные, сте-реотипные предубеждения, составившиеся в их головах о России, сильно пошатнулись. Состояние душ и умов их смутно, они все находятся как в угаре: переход от окаменелого в текучее состоя-ние -- славное время для того, чтобы для взаимной пользы на-шей на них действовать.
   У Вас, любезный Катков, под руками огромная возможность сближаться с поляками и на них действовать. Всякий год при-езжают в Москву и поступают в университет сотни молодых людей: я познакомился и подружился с одним из таких, с док-тором Маткевичем, учившимся под влиянием Грановского, Куд-рявцева и под Вашим влиянием. Ваши имена для него священ-ны: вот Вам доказательство, что поляки способны признавать и любить русских.7 Беседуя с ним, я убедился также, как благо-детельно действует московско-университетская умственная атмо-сфера на польский ум: она расширяет его, расширяя вместе с тем и сердце, а это -- первое условие, соnditio sine qua nоn (Основное условие ) польского возрождения. От Вас зависит расширить и упрочить это благодетельное влияние на поляков, последствия которого для них, равно как и для нас, неисчислимы. ..
   лучшим полякам, пусть пер
   холодность. Постоянство и выдержка в. . -- за-лог политической силы -- и Вы увид[ите], сколько выйдет из этого добра.
   Ну, теперь о политике и об общих предметах довольно. Не надоел ли я Вам, и какое впечатление произведет на Вас мое письмо? Я писал его с неизъяснимым удовольствием, с открытым сердцем, с высоким уважением к Вам и с горячим желанием, чтоб оно было началом новой и крепкой дружбы -- виноват, порядоч-ные люди говорят "приязни" -- между нами.
   Я женился три месяца тому назад (5 октября 1858 года.) и вполне счастлив8. Те-перь жду разрешения оставить Томск и вступить в Амурскую компанию, где cousin (Кузен.) Муравьев-Амурский9, благородный, де-ятельный, энергический и во всех отношениях замечательный че-ловек, солнце Сибири, с исчезновением которого все здесь погру-зилось бы в мрак и неподвижность, нашел для меня место 10. На-деюсь, что месяца через два начнется для меня деятельная жизнь. Бездействие меня давит, а тогда я буду вполне доволен своею судьбою и, если позволите, узнав получше край, буду по-сылать Вам статьи о Сибири и об Амурском крае.
   А теперь пора мне сказать Вам несколько слов о молодом человеке, подателе сего письма. Он принадлежит к казацкому со-словию в Западной Сибири и насилу и несовсем освободился от обязательств, налагаемых этим странным николаевским сред-невековым, а у нас совершенно нелепым созданием. Григорий Николаевич Потанин 11 учился в Омском кадетском корпусе, где в нем пробудилась редкая и благородная любознательность, и, дослужившись до чина поручика в казачьем войске, с большим трудом выхлопотал себе отставку с целью ехать в Петербург и учиться там при университете. Он сам лучше меня расскажет Вам, как и чему он хочет учиться. Он -- человек дикий, неопы-тен и наивен часто до детства, но в нем есть ум действительный и ориги[на]льный, хотя и не всегда проявляющийся, благородное стремление ко всему лучшему, жажда знания и редкая между рус-скими способность трудиться, редкое равнодушие ко всем внеш-ним удобствам и наслаждениям жизни, есть также и упорное постоянство, залог успеха. Эти качества заставляют меня думать, что из него может что-нибудь выйти, несмотря на настоящую, впрочем при неведении его довольно естественную неопределенность и неясность стремлений. Он очень горд и лучше согласятся голодать, чем быть кому в тягость, хотя и не всегда догадыва-ется, когда он в самом деле бывает в тягость. Он собрал доволь-ное количество интересных сведений о Сибири, которые могут служить материалом для журнальных статей, и Вы их примете у него, неправда ли? Деньги ему очень нужны. Мы собрали для него здесь всё, что могли -- очень немного, -- и отправляем его с серебряным караваном.
   Надеюсь, любезный Катков, -- помня наше древнее москов-ское участие ко всему, что стремится к лучшему и высшему, -- что Вы примете в нем участие и, сколько будет возможно, помо-жете ему советом, рекомендациями в Петербург и делом, т. е. денежным сбором, который вероятно окажется необходимым, по-тому что у него нет [ни] гроша. Или Москва очень изменилась, или Потанин не пропадет между вами. Он труда не боится и сам хочет и будет зарабатывать хлеб свой, лишь бы ему дали работу, и лишь бы эта работа оставляла ему время на слуша-ние университетских лекций. Пожалуйста, обласкайте нашего си-бирского Ломоносова
   Сейчас пере [чел] мое письмо, которое написано так,
  
   шности, чем бы следовало; но мысли высказаны довольно ясно, и потому переправлять и переписывать его [не стану]. В стари-ну Вы мою руку разбирать умели, может быть сумеете и теперь., Захотите ли Вы отвечать мне и примете ли дружескую руку, ко-торую я Вам так искренно и с таким истинным уважением к Вам протягиваю?
   Если вздумается Вам писать мне, то, не называя меня, пиши-те прямо моему другу Герману и адресуйте Ваше письмо так: в г[оро]де Томске, его благор[одию] Бертольду Ивановичу Герману, г-ну ветеринарному врачу в г[оро]де Томске", и подчерк-ните фамилию Германа: тогда письмо нераспечатанное получится мною. Этот путь совершенно безопасен и нисколько Вас не ком-прометирует; к тому же у нас обоих совесть чиста: ни Вы, ни я не предпринимаем ничего такого, что бы нам скрывать надле-жало.
   Прощайте, Катков, спешу.
   Истинно Вас уважающий
   [М. Бакунин] 12.
  
   No 605. -- Напечатано с ошибками и неточностями в журнале "Печать и Революция", 1924, книга 4, стр. 78 -- 88. Там сказано, что печатаются четыре письма, тогда как их сохранилось только три (они находятся в б. Пушкинском Доме Академии Наук СССР, где мы с ними и познако-мились в 1922 году); кроме того там делается возражение Каткову, пра-вильно отнесшему первое письмо к 1859 году, и утверждается, будто оно относится к 1858 г.
   Письма Бакунина к Каткову (которых, как видно из их содержания, было возможно и больше) дошли до нас в весьма поврежденном виде, сильно обгоревшими и с каждым днем все более разрушаются. Сейчас в них можно разобрать уже меньше строк и слов, чем 10 лет тому назад, а через несколько лет они разрушатся совершенно. Такие исторические документы обязательно должны быть фототипированы, что при нынешней
   технике стоит недорого.
   В тот момент, когда Бакунин писал эти письма Каткову, последний еще не успел сделаться тем глашатаем самой оголтелой и бесшабашной дворянско-бюрократической реакции, каким он стал через несколько лет. Но если бы Бакунин был в то время несколько более проницателен в поли-тическом отношении, если бы он сам во многих пунктах не стоял на дво-рянски-либеральной и буржуазной, а подчас и прямо завоевательной по-зиции, то он сумел бы и в англомане Каткове разглядеть довольно явст-венно выраженный зародыш реакционно-дворянского идеолога. Дело объ-ясняется не одною политическою неразборчивостью Бакунина, но и его несомненною в то время политическою наивностью, неопределенностью его воззрений, которые не только не были крайними, но напротив в ряде пунк-тов мало чем отличались от воззрений умеренных слоев общества, стояв-ших в лучшем случае за мирное и постепенное буржуазное развитие Рос-сии. Лишь изредка в нем прорывались взгляды более решительные, присущие крестьянскому социализму, от которого в рассматриваемое время он был вообще весьма далек.
   О существовании писем Бакунина к Каткову мы знали из статьи Кат-кова в No 4 "Московских Ведомостей" за 1870 год. Вот что там писал Катков, желавший в лице Бакунина и Нечаева опорочить всех "нигили-стов": "В 1859 г., когда Бакунин еще проживал в Сибири я служил по от-купам (это неверно: Бакунин служил у Бенардаки по делам Амурской компании, а не по откупам. -- Ю. С.), мы получили от него неожиданно. письмо, в котором он припоминал о нашем давнем знакомстве и которое показалось нам искренним. Мы предложили ему попробовать писать в наш журнал ("Русский Вестник", который тогда был умеренно-либеральным " аристократическом вкусе. -- Ю. С.) из его далекого захолустья, которое для ума живого и любознательного должно представлять много новых и интересных сторон. В течение 1861 -- 1862 гг. (это -- ошибка: Бакунин в конце 1861 г. бежал из Сибири, хотя могло случиться, что письмо, от-правленное Бакуниным с оказией в 1861 г., дошло до Каткова а 1862 г. -- Ю. С.) мы получили от него еще два-три письма через ссыльных из поля-ков, которые, быв помилованы, возвращались на родину. Оказалось, что он жил в Сибири не только без нужды, но и в избытке (?), ничего не делал и читал французские романы, но на серьезный труд, хотя бы малый, его не хватало. Русскую литературу он не обогатил своими произведениями. В письмах его к нам проглянул прежний Бакунин: от них веяло хотя бла-гонамеренным, но пустым и лживым фантазерством. Местами он загова-ривал тоном вдохновения, пророчествовал о будущих судьбах славянского мира и взывал к нашим русским симпатиям в пользу польской нации. Пе-реписки со своей стороны мы не поддерживали. Последнее послание мы получили от него уже в эпоху варшавских демонстраций (так как послед-ние имели место в 1860 и начале 1861 г., то этим опровергается выше-приведенное указание Каткова, будто последнее письмо от Бакунина он получил в 1862 г. -- Ю. С.). Прежний Бакунин явился перед нами во всей полноте своего ничуть не поврежденного существа. Он потребовал от нашей гражданской доблести присылки ему денег, по малой мере 6000 рублей. Дабы облегчить для нас это пожертвование, он дозволил нам открыть в его пользу подписку между людьми, ему сочувствующими и его чтящими, которых по его расчету долженствовало быть немало. Зачем же вдруг и так экстренно понадобилась ему вышеозначенная сумма? Вот зачем: однажды его осенило сознание, что он получал даром жалованье от откупщика, у которого состоял на службе, ничего не делая; он вдруг сообразил, что откупщик выдавал ему ежегодно впродолжение трех лет по две тысячи рублей единственно из угождения генерал-губернатору, ко-торому Бакунин приходился сродни. Сознание это не давало ему де покоя и он решился во что бы то ни стало возвратить откупщику всю впродолжение трех лет перебранную сумму. Благородный рыцарь, он хотел пода-янием уплатить подаяние и из чужих карманов восстановить свою репута-цию во мнении откупщика (ясно, что речь идет об январском письме 1861 г., и что по словам Каткова оно было последним. -- Ю. С.). Мы не могли ему быть полезны, и письмо его осталось втуне".
   В настоящее время нам известны три письма Бакунина к Каткову;
   1) от 21 января 1859 г. из Томска, печатаемое здесь; 2) от 21 июня 1860 г. из Иркутска;
   3) от 2 января 1861 г. оттуда же. Указания Катко-ва, как мы видели, не отличаются особою точностью. Есть указание Баку-нина, которое может быть истолковано в смысле признания наличия боль-шего числа писем. Так в начале второго письма он говорит, что написал Каткову несколько писем, не получая на них ответа. Таким образом мож-но допустить, что между первым и вторым письмом имелось еще несколь-ко, на которые Катков не отвечал, не желая, как он говорит, поддерживать переписку. Но возможно также, что ничего подобного не было, а что Ба-кунин, когда ему понадобилось послать второе письмо, просто приду-мал рассказ про оставленные без ответа свои письма, для того чтобы смяг-чить факт своего долгого молчания на ответное письмо Каткова.
   Письмо это по ошибке датировано Бакуниным 1858-м годом. Это -- ошибка, довольно обычная в начале года, когда рука машинально пишет привычную цифру года истекшего. Действительная дата устанавливается всем содержанием письма, в частности словами Бакунина в середине пись-ма: "я женился три месяца тому назад", а женился Бакунин в октябре 1858 г. Значит письмо относится к январю 1859 г.
   1 Катков, Михаил Никифорович (1818 -- 1887) -- журналист и по-литический деятель реакционного направления; сын мелкого чиновника и грузинки; в молодости примыкал к кружку Станкевича и Белинского, но уже в молодые годы выказал эгоизм и карьеризм; по окончании словесного факультета Московского университета в 1838 г. слушал в 1840г. лекции Шеллинга по философии в Берлине; в 1845 г. представил диссертацию "Элементы и формы славяно-русского языка"; до 1850 г. был адъюнктом по кафедре философии в Московском университете, но принужден был от-казаться от места после того, как вышло распоряжение о поручении чтения лекций по философии преподавателям закона Божия. Сделался в 1851 г. редактором университетских "Московских Ведомостей" и чиновником осо-бых поручений при министерстве народного просвещения, а затем, когда после разгрома царизма во время Крымской войны повеяло либерализмом, Катков начал с 1856 г. издавать журнал "Русский Вестник", в котором развивалась весьма умеренная консервативно-либеральная программа в английско-аристократическом духе. Это доставило Каткову, обнаружив-шему некоторый журналистский талант, немалую известность в умеренных кругах. Но Катков недолго удержался на позиции даже умеренного либе-рализма. В начале 60-х годов он резко выступил против радикалов-раз-ночинцев, уже тогда не останавливаясь перед литературными доносами на своих противников, а в 1863 г. с началом польского восстания выступил в роли главного идеолога дворянски-полицейской реакции, придав "Москов-ским Ведомостям" роль органа дворянской диктатуры, направленной про-тив всех элементов, не принимавших самодержавия без оговорок.
   2 После истории с дракой и предполагавшейся дуэлью (см. подробно в томе II настоящего издания) Бакунин вряд ли мог питать действительную симпатию к грубому и черствому Каткову. И если тем не менее он решился вдруг написать ему письмо да еще в столь дружеской и хвалебной форме, то это могло произойти лишь потому, что Бакунин намеревался использо-вать Каткова и приобретенное им влияние для своих личных и обществен-ных целей, в частности для поддержки польских требований, которым Ба-кунин сочувствовал с середины, а может быть и с начала 40-х годов. Воз-можно, что он надеялся даже проводить свои политические взгляды руками Каткова в редактировавшемся последним "Русском Вестнике". Неумеренные похвалы Бакунина по адресу Каткова и его журнала производят особенно неприятное впечатление в связи с резким отзывом о литературной деятель-ности самого передового тогда в России кружка "Современника", которую Бакунин в письме к Герцену характеризовал через два года как сплошную болтовню.
   3 Речь идет о подготовлявшемся освобождении крепостных крестьян, которых насчитывалось около 11 миллионов ревизских душ.
   4 Разрушение Австрийской империи было всегдашним коньком Баку-нина, хотя он здесь и дальше приписывает Каткову свои бакунинские взгля-ды на этот предмет. Тогдашняя императорская Франция возбуждала омер-зение во всех революционно и даже просто прогрессивно настроенных лю-дях. Равным образом английские вольности при всей своей ограниченности и классовом характере, не говоря уже о северо-американской демократии, представлялись тогда тем же людям чем-то особенно положительным ввиду царившей в то время повсюду политической реакции.
   5 Здесь Бакунин выступает уже не в виде крестьянского социалиста, а в виде либерального дворянина, восхваляющего частную собственность и выкуп крестьянами земли за деньги. Мы готовы были бы принять эту солидаризацию с программою Каткова, т. е. умеренного дворянства, за сплошное притворство Бакунина, за его подлаживание к Каткову, которого он в глубине души быть может презирал, если бы не имели ряда других доказательств поправения Бакунина в рассматриваемую пору (как например. ниже печатаемые письма к Герцену). Правда Бакунин всегда (за ничтож-ными временными исключениями) относился отрицательно к русской кресть-янской общине, усматривая в ней главную причину нашей всесторонней отсталости, но отсюда до восхваления дворянской программы "Русского Вестника" -- дистанция огромного размера. Позже, как мы увидим из его писем к Герцену 1866 и 1867 гг., он умел сочетать отрицание патриар-хальной общины с не менее решительным отрицанием дворянской програм-мы и в частности права помещиков на крестьянский выкуп. В данном месте Бакунин высказывается за западно-буржуазный панславизм против во-сточно-патриархального панславизма славянофилов.
   6 Радзивил, Карл Станислав (1734 -- 1790) -- литовский аристо-крат, польский патриот, всячески и до конца боролся против раздела Поль-ши и присоединения большей ее части к Российской империи.
   7 Бакунин имеет здесь в виду таких поляков, как Г. Краевский (см. ком. 6 к No 609). При массовых расправах царизма с польскими оппози-ционерами в ссылку попадали иногда весьма умеренные люди, которые были принципиальными противниками революционных движений, особенно таких, которые для своего успеха требовали активного участия трудящихся, а по-тому связаны были с необходимостью социальных реформ: такие элементы стояли за соглашение с царизмом на базе более или менее широкой авто-номии, если можно -- политической, а не то так и чисто культурной и адми-нистративной. Но среди ссыльных поляков все же преобладали элементы более революционные, готовые биться с царизмом за освобождение отчизны с оружием в руках. Бакунин сознательно преувеличивает мирные и согла-шательские тенденции польской ссылки, для того чтобы склонить Каткова на их сторону и заставить его поддержать эти тенденции к компромиссу между польской аристократией и царизмом в влиятельном "Русском Вестни-ке". Что Бакунин никакого успеха в этом отношении не добился, показала вся дальнейшая деятельность Каткова в области русско-польских взаимо-отношений.
   О Грановском, Т. Н. см. том I, стр. 458.
   Кудрявцев, Петр Николаевич (1816 -- 1858) -- русский историк; учился в Московском университете, где был учеником Грановского. В 1845 -- 47 слушал лекции за границею, в частности у Шеллинга. С 1847 чи-тал лекции в Московском университете. Написал несколько книг по истории Италии, но они не имеют научного значения. Был представителем умерен-ного либерализма в духе правого западничества, что доставило ему неко-торую популярность в прогрессивных кругах русского общества.
   8 Это место устанавливает дату письма: январь 1859 года.
   9 Муравьев, Николай Николаевич, Амурский (1809 -- 1881) -- рус-ский военный и государственный деятель, сын статс-секретаря Ник. Назар. Муравьева, влиявшего на М. Бакунина в его юности; учился в Пажеском корпусе, участвовал в турецком и польском походах (1828 -- 1831) и кав-казской войне; в 1846 г. был тульским губернатором, а в 1847 г. назначен генерал-губернатором Вост. Сибири. После ряда военных экспедиций заклю-чил 16. V. 1858 г. в Айгуне договор, по которому к России присоединялся Амурский край, за что возведен был в графское достоинство с наименова-нием Амурским. В 1859 г. заключил в Иеддо выгодный для России дого-вор с Японией; при нем же 2.Х1.1860 г. Н. П. Игнатьевым подписан был договор с Китаем, по которому за Россией юридически закреплен был Ус-сурийский край. Не столь удачны были его опыты чисто царистской коло-низации Амурского края. Для своих целей Муравьев умело использовал интеллигентные силы, заброшенные царизмом в Сибирь, особенно полити-ческих ссыльных. В 1861 г. вышел в отставку и поселился за границейю, проживая преимущественно в Париже и иногда наезжая в Петербург для участия в заседаниях Гос. Совета, членом которого он был с 1861 г. В 1877 г. просил дать ему какое-либо назначение в армии, действовавшей против турок, но предложение его было отклонено.
   10 Бакунин имел в виду хлопоты о нем Н.. Н. Муравьева, генерал-гу-бернатора Восточной Сибири, который был его родственником и в то время разыгрывал либерала. Отправляя на одобрение царю договор, заключен-ный им с китайцами о присоединении к России Амура (за что он и получил титул Амурского), Муравьев 18 мая 1858 г. одновременно обратился с письмом к шефу жандармов, в котором просил его ходатайствовать перед Александром II о личной и лучшей для него награде, а именно о прощении с возвращением прежних прав состояния остававшимся еще в Восточной Сибири государственным преступникам Николаю Спешневу. Федору Львову, Михаилу Буташевичу-Петрашевскому и сосланному в г. Томск родственни-ку его Михаилу Бакунину (копия этого ходатайства Муравьева, для са-новника действительно несколько необычного, находится в "Деле" о Ба-кунине, ч. III, л. 80, а подлинник приобщен к делу о Спешневе 1849 г., No 214, часть 30). На эту просьбу Муравьева Долгоруков по поручению царя отвечал, что лица, о коих он ходатайствует, забытыми не останутся, но что теперь участь их изменена быть не может. Однако ни Бакунин, ни Муравьев своих хлопот не прекращали и в конце концов добились перевода Бакунина в Иркутск.
   11 Потанин, Григорий Николаевич (1835 -- 1920) -- русский ученый, этнограф и общественный деятель. Родом из казаков, учился в Омском ка-детском корпусе, добился звания поручика, затем с трудом освободился от принадлежности к казачьему сословию, чтобы уехать в Петербург учиться. Бакунин, который в известном смысле "открыл" Потанина, помог ему в этом по рассказу Потанина Катков был очень обрадован письмом к нему Бакунина и созвал знакомых для выслушания рассказов Потанина, причем все расспрашивал, такая ли еще у Бакунина грива, как прежде. В 3 года Потанин прослушал в Петербургском университете курс физико-математиче-ских наук, причем в 1861 г. был арестован за участие в студенческих вол-нениях. В Петербурге он вместе с Ядринцевым был руководителем сибир-ской молодежи. В 1865 г. переехал в Томск, где был секретарем губерн-ского статистического комитета и руководителем "Томских Губернских Ведо-мостей". Здесь он был арестован, увезен в Омск и заочно осужден москов-ским отделением сената на 5 лет каторги за стремление отделить Сибирь от России. После отбытия каторги в Свеаборге был поселен в Никольске Воло-годской губ. В 1874 г. по ходатайству Русского Географического Общества был амнистирован. После того совершил ряд путешествий по Азии, особен-но по Монголии, давших много материала для науки, в частности для геог-рафии и фольклора.
   12 Катков ответил Бакунину и видимо тепло. Содержание его письма нам неизвестно, так как оно до нас не дошло (мы знаем из него только упоминаемое самим Катковым предложение Бакунину писать о Сибири в "Русский Вестник"), но что оно было написано в дружеских тонах, можно судить по тому, что старые приятели быстро перешли на "ты" (см. Следующие письма).
  
   No 606. -- Письмо кузинам Екатерине Михай-ловне и Прасковье Михайловне Бакуниным.
   Январь 1859 годе. Томск.
  
   Милые сестры, писать много некогда, а потому окажу вам в двух словах, в чем дело. Посылаю и рекомендую вам сибирского Ломоносова, казака, отставного поручика Потанина (Григорья Николаевича), оставившего службу для того, чтобы учиться, и горящего непобедимым желанием слушать лекции в Петербург-ском университете. Он -- молодой человек дикий, наивный, иног-да странный и еще очень юный, но одарен самостоятельным, хо-тя и не развитым умом, любовью к правде, доходящей иногда до непристойного дон-кихотства, -- вообще он не успел еще жить в свете, вследствие чего говорит и делает странные дикости, но все это со временем оботрется. Главное, у него есть ум и сердце. Он все отдает старому отцу, который со своей стороны не держит его эгоистически при себе, а желает только, чтоб он сделался чело-веком. Потанин так горд, что ни за что в мире не хотел бы жить на счет другого. В нем три качества, редкие между нами, русски-ми: упорное постоянство, любовь к труду; и способность неутоми-мо работать и наконец полное равнодушие ко всему, что называет-ся удобствами и наслаждениями материальной жизни. Поэтому я надеюсь, что он не пропадет в Петербурге и в самом деле сде-лается человеком. Приласкайте его, милые сестры, и в случае нужды не откажите ему ни в совете, ни в рекомендации. Ему трудненько будет жить и перебиваться в Петербурге, но он не-пременно туда хотел ехать, и я не счел себя вправе держать его. Здесь с своим еще неопределенным и несозревшим направлением он пропал бы или изгадился, а между вами -- вы к нам относи-тесь, как Западная Европа к вам -- между вами пожалуй выйдет из него что-нибудь дельное и доброе. Итак передаю вам его в руки, уверенный, что насколько Вам будет возможно и насколь-ко он сам заслужить уметь будет, вы будете ему помощницами и доброжелательницами.
   О себе ничего еще положительного не знаю, но Муравьев (Николай Николаевич (Амурский).), Корсаков (Михаил Сергеевич, будущий генерал-губернатор Восточной Сибири.) и вы так положительно обещаете мне доброе, что я успокоился совершенно и жду ваших благ с легким сердцем. Я счастлив, друзья, и стараюсь, чтобы жена моя была так же сча-стлива. Это теперь -- первая забота и задача моей жизни. Мы будем оба писать вам на днях. А покамест обнимаю вас за нее и за себя.
   Милые, милые сестры, хлопочите, сколько можете и более чем можете, о деле Бородукова 1 в сенате. Ведь они, он особ-ливо -- праведник перед господом. Они -- мои друзья, ибо пер-вые в Томске дали мне почувствовать сердце, и в этом деле -- их последний кусок хлеба. Напомните Корсакову, если он еще в Петербурге, что он лично обещал Марии Николаевне хлопотать за нее. И не теряйте времени, потому что дело, кажется, должно скоро решиться.
   А ты, милая Катя, почему не написала ни строчки моей же-не? Она так свято чтит твое имя и так радовалась, что ты к ней напишешь. А тебя, Паша, обнимаю и благодарю от всей души за твое милое письмо к ней. Пиши к нам чаще, мой друг. Мы будем отвечать тебе -- так же часто. Письма, в которых не бу-дет заключаться ничего особенно до меня касающегося, что бы, хотя и совершенно невинного свойства, могло бы возбудить не-кстати любопытство 3-го Отделения, такие письма адресуй прямо на имя Юлии Михайловны Квятковской в Томске для переда-чи Антонии Ксаверьевне. Другие же письма пиши на имя моего друга: Его благородию Бертольду Ивановичу Герману, г-ну ве-теринарному врачу в городе Томске, и подчеркни только фами-лию Германа, как я сделал. В письме не говори обо мне ни сло-ва, пиши его как будто бы к Герману, -- оно нераспечатанное перейдет в мои руки. Из Иркутска пришлю тебе другой адрес.
   Недавно получил письмо из Прямухина. Слава богу, что ма-меньке лучше.
   Потанин пришел за письмом.
  
   No 606. -- Напечатано в "Былом" 1925, No 3/31, стр. 21-22. Оригинал находится в Прямухиноком архиве, хранящемся в б. Пушкинском Доме.
   1 Бородуков или Бардаков -- ссыльный мещанин, у которого Бакунин в первое время поселился в Томске. Он вел какую-то тяжбу в Петербурге, и Бакунин, находившийся с Бородуковыми в хороших отноше-ниях, старался им помочь.
  
   No 607. -- Письмо кузинам Авдотье, Екатерине и Прасковье Бакуниным.
   4 марта 1859 [года]. Томск.
   Сестрам Eudoxie, Catherine и Pachette.
   Милые сестры, что же вы меня не поздравляете? Ведь я стою на ногах, я свободен!1 Теперь полно писать скучно-жалобные письма, буду придерживаться слога более описательного, А будет что изучать и описывать, будет также что делать. Как ни мало на первый раз предлагаемое жалование, я безусловно дово-лен2. Мих[аила] Сем [еновича] Корсакова, которому так много обязан (равно как и вам, мои неизменные защитницы и помощ-ницы) , ждать здесь не стану, -- увижусь с ним в Иркутске, куда едем завтра. Прошу вас выразить Александру Максимови-чу Княжевичу мою глубокую благодарность за его предстательство. Я буду лично благодарить его письмом из Иркутска.
   Итак вырвался я из томского болота, -- а впрочем зачем бра-нить Томск? Я жаловаться не должен: нашел двух-трех людей, нашел родное семейство и жену друга-ангела (Дальше по-французски в оригинале.). Озерские3 пре-красно относились ко мне до последнего момента. Вчера они вы-ехали обратно в Барнаул. Я же еду к своему благородному и лю-бимому Николаю Николаевичу (Слова -- Николай Николаевич (Муравьев-Амурский) по-русски в оригинале.), с которым надеюсь провести несколько недель, а в мае -- была, не была! -- мы поедем на Ти-хий океан кушать устрицы (Дальше до конца по-русски в оригинале.). Неведомый, огромный край, пу-стынный теперь, но богатый огромною будущностью и уже ожив-ленный неутомимою энергией великого духа, -- ведь это -- просто чудо. Есть от чего пробудиться всей было заснувшей романтике юности и старой, русской охоте к бродяжничеству.
   Впрочем не бойтесь, друзья, бродяжничать и бездельничать я не буду: буду учиться делу и по лучшему разумению стараться делать дело. Первым условием моим было, что я не расстанусь с женою, поеду с нею на Амур. Она у меня -- молодец, ничего не боится и всему радуется как дитя. Я же буду беречь ее как цветок своей старости. Нам будет весело вместе, и никогда ни она, ни я не забудем, что по крайней мере вполовину мы вам всем обязаны. Из Иркутска буду писать более и пришлю свой адрес, а покамест пишите на имя Германа.
   Прощайте, и вы также благословите нас на дальний путь и на новую жизнь. Будет о чем писать вам 4.
   Ваш брат и друг
   М. Бакунин.
   (Дальше идет приписка Антонии Ксаверьевны Бакуниной).
  
   No 607.-Напечатано в "Былом" 1925, No 3-31, стр. 22-23. Оригинал находится в Прямухинском архиве, хранящемся в б. Пушкинском доме.
   Свободою Бакунин называет здесь свой переезд в Иркутск, куда за ним последовала вся семья Квятковских. По-видимому за Бакунина кроме Муравьева хлопотали М. С. Корсаков, его помощник, а затем преемник на посту ген.-губ. Вост. Сибири (при котором Бакунин и бежал), в также его кузины А. Е. и П. Бакунины. Судя по данному письму, Бакунин выехал из Томска в Иркутск 5 марта 1859 г. Но в "Деле" Бакунина (ч. 111, л. 85; имеется копия отношения председателя совета главного управления -Запад-ной Сибири на имя ген.-губ. Восточной Сибири от 23 апреля 1859г., сооотающего, что вследствие просьбы канцелярского служителя из государствен-ных преступников Михаила Бакунина (так его титуловали в официальных бумагах, хотя на государственную службу он не вступил) о выдаче ему подорожной на проезд в г. Иркутск для поступления там в гражданскую службу томский гражданский губернатор снабдил Бакунина видом на сво-бодное проследование в г. Иркутск, о чем и сообщается начальнику тамош-ней губернии. Но установить точно, кто и когда разрешил Бакунину пере-ехать из Томска в Иркутск, по официальным документам невозможно. Это сделалось как-то неофициально, вероятно по просьбе Муравьева. По-видимому было негласное распоряжение Третьего Отделения, неизвестно как переданное местной администрации: иначе неожиданный либерализм Озерского был бы непонятен (см. ниже No 617 и комментарий к нему).
   2 Одновременно с переводом в Иркутск его покровители, в частности А. М. Княжевич, устроили ему место в Амурской компании.
   3 Семья томского губернатора Озерского.
   4 В Иркутске Бакунин поступил на службу в незадолго до того обра-зовавшуюся Амурскую компанию, а в следующем году по протекции Му-равьева к золотопромышленнику Бенардаки (он же откупщик, к откупным делам которого Бакунин не имел никакого отношения).
  
   No 608. -- Письмо П. В. Анненкову.
   25 февраля 1860 [года]. Томск (в это время Б. совершил поездку в западную сибирь (см. комментарий к No614.).
  
   Любезнейший и добрейший Павел Васильевич, я Вам писал года два тому назад, но не получил ответа. Думаю, что мое пись-мо до Вас не дошло, и вот второй раз к Вам обращаюсь. Пись-мо мое передаст Вам Николай Александрович Спешнев 1, чело-век, с которым Вам приятно будет познакомиться. Он же позна-комит Вас, если Вы захотите, с графом Николаем Николаевичем Муравьевым-Амурским, человеком, которого в последнее вре-мя подлецы Завалишин 2 и Петрашевский 3 старались замарать всячески, но который, по моему трехлетнему опыту и твердому убеждению, и по сердцу и по уму и по делам и по направлению и по всему, чего от не[го] должно ожидать в будущем, один из лучших и необходимейших людей в России. Я бы очень желал. чтобы Вы с ним познакомились, а там как знаете.
   Вы слышали, что я женился. Живу теперь в Иркутске, слу-жил в Амурской компании, но Амурская компания лопается, ес-ли уже не лопнула, а я опять ищу места и занятий для содержа-ния жены и себя. Муравьев обещал мне выхлопотать мне право возвращения а Россию. Не сомневаюсь в том, что он будет хло-потать от всей души, но удастся ли ему, это -- другой вопрос4. Если удастся, так в будущую зиму увидимся, -- я буду рад Вас встретить, как Вы? Но я никогда не забуду, что Вам отчасти я обязан свободою -- жизнью, Вам и графу Толстому 5.
   Что сказать Вам еще? Сказал бы много, если бы только дал себе (В оригинале "себя".) волю расписаться. Но расписываться теперь не хочу, по-дожду лучше Вашего ответа, а то распишешься да останешься без ответа -- ведь стыдно будет.
   Итак прощайте, крепко жму Вам руку.
   Преданный Вам
   М. Бакунин.
  
   Если захотите писать мне, Спешнев и Кавелин 6 скажут Вам мой адрес. Можно, во-первых, писать прямо: "Его превосх[одительству] Михаилу Семеновичу Корсакову в г-д Иркутск", а на внутреннем пакете с облаткою мое имя. Можно писать также и через курьеров. Пришлите мне только свой прямой адрес, а кста-ти и какой-нибудь дамский.
  
   No 608. -- Печатается впервые. Оригинал хранится в рукописном отде-лении Академии Наук СССР и любезно сообщен нам Вс. И. Срезневским. О попытках Бакунина возобновить переписку с П. В. Анненковым до сих пор не было известно. Судя по письмам к Каткову и Анненкову, Ба-кунин хотел вновь связаться с старыми приятелями по московским и петер-бургским кружкам 30 -- 40-х годов. Как видно из начала данного письма, оно было не первым. Отвечал ли ему Анненков или, верный своему фили-стерскому характеру, предпочел не связываться с опасным человеком да еще ссыльным, неизвестно. Дальнейших следов этой переписки не суще-ствует.
   1 Спешнев, Николай Александрович (1821 -- 1882) -- русский по-литический деятель, сын помещика, учился с Петрашевским в Царскосель-ском лицее. С 1842 г. жил за границей, где сблизился с польскими эми-грантами и стал коммунистом. По возвращении в Россию в 1846 г. примк-нул к кружку петрашевцев, занимая левый фланг этого движения, задумы-вал народное восстание на Урале, на Волге и в Сибири и приступил к устройству тайной типографии. Арестованный 22-23 апреля 1849 г., был приговорен к смертной казни, замененной 10 годами каторги. В 1856 г. вышел на поселение и поступил на службу; Муравьевым переведен из За-байкалья в Иркутск, где сделан редактором официальной газеты, а затем начальником путевой канцелярии генерал-губернатора. С мая 1857 г. по март 1859 г. редактировал "Иркутские Губернские Ведомости", где сотруд-ничали Петрашевский, Львов, Черносвитов и др. В апреле 1859г. был произведен в первый чин, а в 1860 г. ему были возвращены права дво-рянства без прав на прежнее имущество. С 1861 г. занимал должность ми-рового посредника в Псковской губернии, отстаивая интересы крестьян. Умер в Петербурге.
   2 Завалишин, Дмитрий Иринархович (1804 -- 1892) -- русский по-литический деятель и писатель; сын генерал-майора; лейтенант 8-го флот-ского экипажа; собирался основать мистический орден, который Рылеев признал двусмысленным по характеру; стоял собственно в стороне от заго-вора декабристов и после восстания 14 декабря был привлечен к делу не сразу; по суду признан виновным и приговорен к бессрочной каторге, со-кращенной до 20 лет; в ссылке у него вследствие неуживчивого характера создались неблагоприятные отношения со многими товарищами. Вышел на поселение в 1839 г. Писал в "Морском Сборнике" статьи по амурскому вопросу против Муравьева, который вследствие этого добивался перевода его из Сибири в Европейскую Россию; вернулся в Европейскую Россию в 1863 г. и конец жизни прожил в Москве, где между прочим был знаком с Л. Толстым, который имел его в виду при выработке планов, романов "Декабристы" и "Война и мир". Б. Эйхенбаум в своем труде "Лев Толстой" (Ленинград, кн. 2, 1931, стр. 203) называет его толстовцем до Толстого.
   3 Петрашевский или Буташевич-Петрашевский, Ми-хаил Васильевич (1821 -- 1866) -- русский политический деятель, дворянин, сын врача, кончил Александровский лицей и Петербургский университет, служил переводчиком в департаменте внешних сношений м-ва ин. дел. Со-брал большую библиотеку социалистических книг; с 1844/45г. завел у себя журфиксы по пятницам, на которых велись беседы о назревших реформах, а позже велась пропаганда социалистических, преимущественно фурьеристских идей; в феврале 1848 г. распространил на дворянских выборах в Пе-тербурге записку, в которой проводилась мысль об освобождении крепо-стных. Был главою кружка, названного его именем. 23 апреля 1849 г. аре-стован, приговорен к смерти, замененной бессрочною каторгою на самом месте казни и сослан в Нерчинский округ. В 1856 г. выпущен на поселение. Жил в Иркутске, сотрудничая в газетах и занимаясь хождением по делам. За агитацию по делу дуэли в Иркутске выслан в село Шушу Минусинского округа, но добился разрешения жить в Красноярске. До конца жизни не переставал протестовать против своего осуждения в 1849 г., считая его не-законным и подавая по этому поводу бесчисленные записки в разные уч-реждения вплоть до высших (Бакунин называл это "доносами" без всякого основания), что признавалось признаком "закоснелости" и за что он под-вергался репрессиям. Из всех осужденных по процессу петрашевцев он был единственным, так и не выбравшимся в Россию и умершим в Сибири. Скон-чался в селе Бельском Енисейского округа.
   4 Наряду с хлопотами H. H. Муравьева-Амурского, которому не уда-лось добиться освобождения Бакунина, не оставляли хлопот и его родные. Так 5 сентября 1859 г. мать его снова обратилась с просьбою к Долгору-кову исходатайствовать ее сыну полное прощение ввиду близости ее смерти ("Дело" о Бакунине, ч. III, л. 82; напечатано в "Материалах", I, стр. 308 -- 309), но злобный Александр II повелел не только оставить просьбу Баку-ниной без последствий, но даже не отвечать ей.
   Ниже мы приведем еще ходатайства H. Муравьева-Амурского от 11 ноября 1860 г. и матери Бакунина от 20 апреля 1861 г. Все они оста-лись безрезультатными.
   5 Это место наводит на мысль, что Анненков и Л. H. Толстой тоже принимали какое-то участие в хлопотах об освобождении Бакунина из кре-пости. В частности Анненков мог оказывать здесь некоторые услуги благо-даря тому, что его родной брат был петербургским полицмейстером и имел отношение к жандармерии. В упоминавшемся нами дневнике Алексея Ба-кунина под 15 ноября 1856 г. записано о встрече у Вл. П. Безобразова (родственник Бакунина по матери) с Л. Толстым и Анненковым: "с первы-ми двумя возобновил ближайшее знакомство: с Толстым -- на основании Александра Бакунина (оба они был участниками севастопольской оборо-ны. -- Ю. С.), вопроса о крестьянах и Бетховена; с Анненковым (который в 1846 г. отдал мне в Москве портрет М[ишеля] бородатый) -- на основа-нии Станкевича и Мишеля". Что именно сделали для Бакунина Толстой и Анненков, неизвестно; но возможно, что роль их Бакуниным преувеличе-на по "дипломатическим" соображениям.
   К сожалению портрет Бакунина с бородою, относящийся к 40-м годам, т. е. к периоду его первого пребывания за границей, нам неизвестен. Его бы следовало отыскать (быть может в Прямухинском архиве он сохранил-ся?).
   6 Кавелин, Константин Дмитриевич (1818 -- 1885) -- русский уче-ный, историк и юрист, и общественный деятель умеренно-либерального на-правления; примыкал боком к кружкам Станкевича и Белинского; познако-мился с Герценом и Бакуниным в конце 30-х годов. С 1844 г. читал в Мо-сковском университете лекции по истории русского права, а с 1857 по 1861 год -- в Петербургском университете. В 1857 г. был одним из наставников наследника Николая Александровича, но уволен с этого места за оглаше-ние Чернышевским в "Современнике" части его записки по крестьянскому вопросу, несколько расходившейся с программою господствовавшей партии-крепостников и распространявшейся нелегально. Во время подготовки крестьянской реформы стоял за освобождение крестьян, но с соблюдением ин-тересов дворянского сословия в полном размере. В своей записке проводил проект увековечения консервативного настроения крестьянства путем прину-дительного навязания ему общинного устройства и недопущения образова-ния многочисленного пролетариата. При этом он проповедывал ограбление крестьян в пользу помещиков не только за землю, но и за личность крепо-стного. Высказывался против конституционного движения среди дворян и на этой почве порвал с Герценом. Был консервативно настроенным чело-веком, врагом социализма и демократии.
   Имя Кавелина здесь впервые появляется в корреспонденции Бакунина. Братья Бакунина были знакомы с Кавелиным по университету в 40-х годах.
   Кавелин очевидно знал адрес Бакунина от Спешнева, вернувшегося из Сибири.
  
   No 609. -- Письмо M. H. Каткову.
   21-го июня. Иркутск, 1860 [года].
  
   [Мой]) милый друг,
   Не помню уж сколько я писал тебе писем, не получая от те-бя [ни] строчки. После твоего первого письма ты замолчал так упорно, что я мог [бы] подумать, что ты умер, если бы не слы-шал от других и не находил в "Русск[ом Вестнике" следов тво-ей благородной и живой деятельности. Или ты боишься писать ко мне? По почте такой страх понятен, но есть другие безопас-ные пути, напр[имер] через курьеров. Отдай твое письмо пода-телю сего, Евгению Ивановичу Рагозину1, а он мне перешлет его с курьером -- и если хочешь, то я даю тебе честное слово, что сожгу твое письмо сейчас по прочтении.
   Рекомендую тебе Евгения Ивановича как умного, благород-ного, дельного молодого человека, страстно желающего с тобою сблизиться. "Русский Вестник" по его собственному признанию много способствовал к его политическому воспитанию. Он знает хорошо и Амур, особенно же Забайкальскую область, и может передать тебе о них много интересных, дельных, а главное вер-ных сведений. Прими же его и ради меня и ради его, я не пошлю к тебе дурного или пустого человека.
   А что, брат, чем-то кончатся ваши мирные реформы? Смотри, чтобы дв[орянская] глупость, а главное петербургские ребяче-ство, легкомыслие не вызвали [из] глубины народной жизни страшного подзем [ного] духа, а России еще страшнейшего, ч [ем] где бы то либо2. Впрочем не все дворя[нство] глупо, в иных гу-берниях есть умн[ое] меньшинство, и дай бог, чтобы о [но] увлекло за собою всю массу двор[ян]. Я прочел соображения Унковского3, [без] сомнения тебе известные, и кроме одного пункта, а именно того, в котором тверское дворянство требует для себя особенной привилегии на службу по выборным должностям, вполне с ним согласен. Этот пункт -- чистая уро[дли]вость. Что дворянство по материальному и духовному преобладанию своему будет искать и найдет должное влияние на внутреннее управле-ние, я нахожу это не только натуральным, но [и] законным -- я желаю такого влияния; но чтобы это влияние перешло в юриди-ческую привилегию, было приз[нано] за ним как исключитель-ное право, вот где я вижу вредную нелепость. Аристократия ни-когда не привьется в России, а создавать искусственную аристо-кратию опасно и глупо. Впрочем мне кажется, что тверское ли-беральное большинство комитета, [принимая] единственный не-симпатичный [пункт] своего положения, нисколько несоответ-ствующий духу и гармонии целого, собственно [сделало] уступ-ку, для того что[б] увлечь за собою большинство тверского дво-рянства, -- и кажется, что успело в этом намерении. Порадовало меня особенно то, что братья и другие единомыслящие с ними дворяне 4 приступили к фактическому освобождению крестьян с землей и к [преобразованию своего хозяйства на основании вольнонаемного труда, не ожидая петербургских бюрократиче-ских разрешений; и вообще начала их за исключением одного вышеозначенного пункта мне безусловно нравятся: мне кажется, что только широкое и безотлагательное применение их может спасти Россию от революции.
   Остается решить один вопрос: освободив общину, как осво-бодить лицо от общины? А это столь же необходимо, как и пер-вое, без этого не будет жизни в России 5.
   Я рад, что ты познакомился с другом моим Гейнрихом Краевским 6. Я уверен, что ты его полюбил; он же вполне удовлетво-рен сближением с тобою и пишет мне, что нашел более, чем на-деялся найти. Прими же и Рагозина не как моего друга, но как.. человека, заслуживающего .
   и симпатии.
   А теперь прощай, [желаю] тебе всего лучшего, а главное -- успеха в святом деле.
   М. Бакунин.
   Дай пожалуйста Рагозину рекомендательное письмо к Кавелину (Константин Дмитриевич.).
  
   No 609. -- См. общие замечания к No 605.
   1 Рагозин, Евгений Иванович (1843 -- 1904) -- экономист и обще-ственный деятель умеренно-консервативного направления; писал в газетах и журналах, либеральных и консервативных, по вопросам о налогах и т. п. Был членом Комитета для содействия русской торговле и промышленности; много его докладов в этой области напечатано в "Трудах" Вольного Эконо-мического Общества. Словом был деятелем по индустриализации России в буржуазном направлении.
   2 В этом и дальнейшем местах данного письма Бакунин также выска-зывается в духе умеренного дворянского либерализма и никак не в духе крестьянского социализма. Какая часть приходится здесь на долю притвор-ства перед умеренным помещичьим идеологом Катковым, благоволение ко-торого Бакунин стремился снискать по разным мотивам, я какая на долю действительного перехода Бакунина на рельсы умеренного либерализма в бур-жуазном духе, сказать трудно. Но имело место и то и другое: с одной стороны Бакунин нарочито подчеркивал свое благоразумие и практичность в письмах к Каткову (быть может и в расчете на жандармскую любознатель-ность), а с другой -- он в этот период и вплоть до 1864 года несомненно стоял на более правых, чем в 40-е годы, позициях, разделяя в этом отно-шении судьбу всего своего круга, в том числе и герценовского кружка, ко-торый с началом буржуазных реформ в России занял соглашательскую по-зицию, как мы еще увидим в следующем томе. Большую роль в поправе-нии Бакунина несомненно играло и сближение его с Муравьевым-Амурским, который пожалуй гораздо больше повлиял на Бакунина, чем тот на него. Так или иначе, но в данном письме мы встречаем определенно выраженный страх Бакунина перед крестьянской революцией, которую он призывал в 40-х годах и с середины 60-х, и не менее определенное сочувствие програм-ме умеренной дворянской партии.
   3 Унковский, Алексей Михайлович (1828 -- 1893) -- русский об-щественный деятель умеренно-либерального направления. Тверской дворя-нин, он служил по дворянским выборам, в 1857 г. был губернским предво-дителем дворянства; принимал активное участие в подготовке крестьянской реформы в качестве председателя тверского губернского комитета; в конце 1857 г. Царю записку, распространявшуюся им негласно среди дво-рян Тверской губернии, но встретил сочувствие лишь со стороны меньшин-ства, несмотря на то что его проект строго охранял интересы помещиков. Отстаивая идею выкупа не только земли, но и личности крестьянина. В по-литической области тоже держался весьма умеренных взглядов, которые мо-гли считаться крамольными только в царской России: он высказывался за гласность, за судебную ответственность чиновников, независимость суда, местное самоуправление в хозяйственных вопросах. Несмотря на это под-вергался преследованиям и даже был на время выслан в Вятку. После су-дебной реформы 1864 г. был присяжным поверенным Петербургского окру-га. Писал в передовых журналах статьи по крестьянскому и судебному во-просам.
   Как видим, до Бакунина доходили такие подпольные вещи, как запис-ка Увковского и подобные издания, распространявшиеся из-под полы. Воз-можно, что он получал их от Муравьева-Амурского.
   4 Братья Бакунина принадлежали к либеральному крылу тверского дворянства, за что впоследствии даже пострадали (см. в следующем томе).
   5 Снова отмечаем враждебное отношение Бакунина к крестьянской об-щине, в которой он усматривал препятствие к всякому прогрессу, в том чис-ле и развитию личности.
   6 Краевский, Генрих (1824 -- 1897) -- польский юрист и полити-ческий деятель умеренного направления, учился в Варшавском и Московском университетах, кончил последний с званием кандидата юридических наук в 1847 г. (был университетским товарищем Каткова); по возвращении в Вар-шаву занимался юридическою практикою; в начале 1850 г. был арестован по политическому делу и за участие в заговоре сослан в 1854 г. на каторгу в Сибирь, где пробыл до 1860 г. в районе Нерчинской Даурии. Бакунин познакомился с ним, когда он возвращался на родину. По возвращении в Варшаву а 1861 г. был участником "Делегации" до ее роспуска. В феврале 1862 г. выслан в Тамбов, причем при проезде через Москву возобновил свои отношения с Катковым, который тогда еще разыгрывал роль либерала и друга Польши. Принял деятельное участие в восстании 1863 г., писал во французских газетах в защиту Польши, был выразителем июньского Ржонда Народового, а с половины октября -- белой диктатуры Траугута. В 1864 г. выслан на 3 года в Пензенскую губернию. По возвращении в Вар-шаву занимался адвокатскою практикою.
   7 Это место можно понимать в, том смысле, что сам Бакунин по каким-то мотивам, например недостаточно близкого знакомства, не снабдил Ра-гозина рекомендательным письмом к Кавелину, равно как и в том смысле, то он хотел подкрепить свою рекомендацию поддержкою Каткова.
  
   No 610. -- Письмо А. И. Герцену.
   7 ноября 1860 г [ода]. Г[ород] Иркутск.
  
   Любезный Герцен! Месяцев 7 тому назад я написал тебе предлинное письмо в 20 листов. По разным обстоятельствам оно до тебя не дошло. Это был первый взрыв освобожденного слова после долгого молчания. Теперь буду короче. Прежде всего поз-воль мне, воскресшему из мертвых, поблагодарить тебя за благо-родные симпатичные слова, сказанные тобою обо мне печатно во время моего печального заключения 1. Они проникли через ка-менные стены, уединявшие меня от мира, и принесли мне много отрады. Ты хоронил меня, но я воскрес, слава богу живой, а не мертвый, исполненный тою же страстною любовью к свободе, к логике, к справедливости, которая составляла и поныне составля-ет весь смысл моей жизни.
   Восьмилетнее заключение в разных крепостях лишило меня зубов, но не ослабило, напротив укрепило мои убеждения. В кре-пости на размышление времени много; инстинкты мои, двигатели всей моей молодости, сосредоточились, пояснились, как будто ста-ли умнее и, мне кажется, способнее к практическому проявлению. Выпущенный из Шлиссельбургской крепости почти 4 года тому назад, я окреп и здоровьем, женат, счастлив, в семействе и, не-смотря на это, готов по-прежнему, да, с прежнею страстью, уда-риться в старые грехи, лишь бы только было из чего. Я могу повторить про себя слова Фауста:
   Ich bin zu alt um nur zu spielen,
   Zu jung um ohne Wunsch zu sein
  
   ("Я слишком стар, чтобы лишь играть,
   и слишком юн, чтоб не желать". ),
   а будущее и даже близкое будущее, кажется, обещает многое. На-чалась и для русского народа погода, и без грома и молнии, ка-жись, не обойдется. Русское движение будет серьезным движе-нием; ведь фантазерства и фраз мало, а дельного склада много в русском уме, а русское широкое, хоть и беспутное сердце пу-стяками удовлетвориться не может. Мы здесь живем день ото дня, яко чающие движения воды, следим за всеми знамениями, прислушиваемся ко всем звукам, ждем и готовимся. Много хоте-лось бы мне поговорить с вами 2 о том, что делается и не делает-ся в России и вне России. Но не за тем взялся я теперь за перо. Завтра должен я отдать это письмо курьеру, а мне нужно пого-ворить с вами, друзья, о предмете столь же важном для вас и для нас, и предотвратить вас, если возможно, от несправедливости против одного из лучших и полезнейших людей в России и от преступления против ваших собственных убеждений.
   Есть в самом деле один человек в России, единственный во всем официальном русском мире, высоко себя поставивший и сде-лавший себе громкое имя не пустяками, не подлостью, а великим патриотическим делом. Он страстно любит Россию и предан ей, как был ей предан Петр Великий. Вместе с тем он -- не квасной патриот, не славянофил с бородою и с постным маслом. Это -- человек в высшей степени современный и просвещенный. Он хо-чет величия и славы России в свободе. Он -- решительно демо-крат, как мы сами, демократ с своей ранней молодости, по всем инстинктам, по ясному и твердому убеждению, по всему направ-лению головы, сердца и жизни; он благороден как рыцарь, чист как мало людей в России; при Николае он был генералом, гене-рал-губернатором, и никогда в жизни не сделал он ничего про-тив своих убеждений. Вы догадываетесь, что я говорю про Му-равьева-Амурского, против которого вы выступаете теперь врагами. Скажите, как это могло случиться, как вы, возложившие на себя высокую и трудную обязанность блюсти за Россиею, как вы могли не заметить, не узнать единственного патриота и го-сударственного человека в нашем отечестве, которого мы можем назвать безусловно нашим, и от которого Россия может теперь ждать действительной службы, может быть спасения, -- я гово-рю вам о человеке, с которым я дружен и с которым вижусь по-чти каждый день вот уж два года.
   Вот его политическая программа. Он хочет безусловного и пол-ного освобождения крестьян с землею, гласного судопроизводства с присяжными, безысключительного подчинения такому суду всех (У Драгоманова опечатка "всем".) лиц частных и служебных, от малого до великого, безуслов-ной неограниченной печатной гласности, уничтожения сословий, народного самоуправления и народных школ на широкую ногу. В высшей административной сфере он желает следующих ре-форм: во-первых уничтожения министерств (он -- отъявленный враг бюрократии, друг жизни и дела) и на первых порах не конституции и не болтливого дворянского парламента, а временной железной диктатуры, под каким бы то ни было именем, а для достижения этой цели -- совершенного уничтожения николаев-ского, пожалуй и александровского вольноотпущенного петербург-ского лакейства. Он не верит не только в московских и петербург-ских бояр, но и в дворян вообще как в сословие и называет их блудными сынами России. Вообще он питает одинаковое и вполне заслуженное презрение ко всем привилегированным или, как он их называет, ко всем несекомым сословиям, не верит в пуб-лику и верит только в секомый народ, его любит, в нем един-ственно видит будущность России. Он не ждет добра от дворянско-бюрократического решения крестьянского вопроса, он надеет-ся, что крестьянский топор вразумит Петербург и сделает в нем возможною ту разумную диктатуру, которая по его убеждению одна только может спасти Россию, погибающую ныне в грязи, в воровстве, в взаимном притеснении, в бесплодной болтовне и в. пошлости. Диктатура кажется ему необходимою и для того, что-бы восстановить силу России в Европе, а силу эту хотелось бы ему прежде всего направить против Австрии и Турции, для освобождения славян и для установления не единой панславистической монархии, но вольной, хотя и крепко соединенной сла-вянской федерации. Он -- друг венгерцев, друг поляков и убеж-ден, что первым шагом русской внешней разумной политики дол-жно быть восстановление и освобождение Польши.
   Нравится вам эта программа? И вспомните, что это -- про-грамма не кабинетного идеалиста и фантазера, которому все лег-ко, все возможно, потому что он никогда ничего не сделал, нет, это -- мысли, громко высказываемые мысли генерал-губернато-ра, опытного, испытанного государственного человека, который болтовни не терпит, у которого всю жизнь слово было делом, воля у которого железная, а ум граничит почти с гениальным.
   Я много встречал людей, но не знал еще [ни] одного, в ко-тором сосредоточено было бы так много друг друга дополняю-щих даров и способностей: ум смелый, широкий, жгучий, реши-тельный; природное увлекающее, воспламеняющее красноречие и вместе простота понимания и изложения удивительная. От прикосновения его мысли светлеют и простеют самые сложные, самые мудрые вопросы; пошиб мысли совершенно русский, прак-тический. Память редкая, обнимающая равно и дела и людей. Заговорите с ним о любом деле или вопросе, касающемся 12-лет-него управления его Восточною Сибирью; во всякое время и чем бы он ни был занят, он вам объяснит его со всеми подробностя-ми до мелочей и расскажет так, что вы уж никогда не забудете. Голова его всегда занята множеством разнороднейших дел, но всегда свежая и ясная, кажется, хранит и вмещает в себе все, что хоть один раз ее занимало. Докладчик, докладывающий ему о деле, никогда сам так хорошо его не понимает, как когда ему об нем докладывает. Голова его в вечной работе, он занимается, ког-да не спит, а спит не более 5 -- 6 часов в сутки, и между тем вы никогда не заметите в нем скрипа рабочего. Он -- самый любез-ный собеседник, всегда живой, остроумный, милый, но милый до того, что в него влюбляются не только женщины, но и мущины. Да и нельзя не любить его: он сам так горячо ненавидит и любит, у него так много сердца, он -- весь сердце. К нему нельзя быть равнодушным ; его должно или любить, или ненавидеть. Он -- такой верный и нежный друг, так много деликатности и возвы-шенного благородства во всех его отношениях. Он прям, открове-нен и никогда не усумнится высказать свою мысль или чувство. Он берет правдою, широкою, прямою, сердечною правдою. Гнев его должен быть ужасен, презрение его уничтожает. Вот вам нравственный человек. Прибавьте самоотвержение, пренебреже-ние к собственным интересам исключительное -- il est d'une genИrositИ princiere ("Он отличается княжескою щедростью"). Он не богат, так не богат, что, оставляя ныне Сибирь, если, что очень возможно по политическим причинам, он оставляет и службу, то ему почти нечем будет жить; а между тем в последние три года во время своих поездок на Амур, в Китай и Японию и благодаря только им он потерял на акциях 80.100 руб. сер., и только мельком раз я слышал от него об этой потере.
   Он до такой степени бескорыстен, что отказался принять пожизненную пенсию, которую ему хотели дать за амурское де-ло, -- и все это делается просто, без тени тщеславия; так нату-рально, как другой выпивает стакан воды. В этом замечательном человеке нет ни капли эгоизма или тщеславия ; он дорожит прав-да названием Амурского, но ни во что не ставит ни свое гене-ральство, ни свое генерал-губернаторство, ни свое графство. Ему нужна сущность, а не форма власти -- еще сходство с Петром Великим, которого гениальною простотою своею так часто напо-минает мне Муравьев-Амурский. К нему во всякое время открыт доступ для всех, и для каждого у него есть и память и сердце. Это -- настоящий человек, но вместе и настоящий опытный го-сударственный человек; с его умом ни один урок жизни, ни один лично им пережитой государственный факт не мог пропасть да-ром.
   Прежде всего у него русский ум, и его обмануть трудно; он смотрит насквозь в вашу душу и, когда не хочет открыться, не покажет вам своей души. Ум его столь же гибок и тонок, сколь-ко и прям, и в дипломатии его никто не перещеголяет. Он, ка-жется, способен на все кроме литературы и профессуры, к кото-рым, несмотря на образованность и любознательность свою (он до сих пор читает и учится), он питает инстинктивное отвраще-ние; друг дела, он ненавидит болтовню. Он так же способен к дипломатии, как и к внутреннему управлению или к военному делу. Он знает людей, умеет обходиться с ними, уговаривать, убеждать, увлекать их; невидимо подчинять их своей мысли и воле. Il semble nИ pour commander ("Он как бы рожден, чтобы повелевать"). Что же касается до воен-ного дела, то все знавшие его на Кавказе, где он впервые по-казал себя как самостоятельный начальник, все знающие его близко теперь убеждены, что он одарен всеми способностями первоклассного генерала: быстрота и ясность соображения, при-сутствие духа, находчивость в критическую минуту, военное зда-ние, дух непоколебимый, а главное -- смелая и счастливая, истин-но героическая решимость -- все залоги победы в нем соединены в высшей степени, и если теперь что-нибудь льстит его самолю-бию, так это только мысль командовать армиею против австрий-цев, которых он ненавидит не менее меня. Он -- истинно гени-альный администратор, вносящий толк, разум, ясность и про-стоту во все части своего управления, а в минуты трудные на-ходящий там средства, где их никто не видит. Дело у него горит под руками, он поражает внезапностью своих решений и неудер-жимою стремительностью своих исполнений, почти всегда вер-ных, метких, счастливых, потому что они -- плод глубокого пред-варительного размышления. Когда дело идет о деле, он не жале-ет ни себя, ни своих служащих; впродолжение 12-летнего управ-ления он сделал верхом, в тарантасе, в телеге, пешком, на лодке более 200.000 верст. Он первый в 1854 г[оду] поплыл на лод-ках вниз по Амуру и если бы рассказать в подробности вое его амурские подвиги, подвиги неустрашимости, самопожертвования, сердца, ума, то право вышла бы геройская эпопея. И этот чело-век теперь еще -- во всей силе своего ума, своих необыкновен-ных способностей, сердце его нераздельно принадлежит России, делу ее освобождения, славянскому делу. Он -- весь наш и убеж-дениями и делами своими, еще более тем, что он хотел бы сде-лать для России; я не знаю, да и вы, друзья, не знаете другого человека, от которого Россия могла бы ожидать для себя столько великой пользы. Я помню, как вы оплакивали смерть генера-ла Пассека3, -- вот вам другой Пассек, во всех отношениях луч-ше, дельнее, умнее, сильнее и, может быть, преданнее Пассека, потому что в Муравьеве гениальная преданность мысли и делу. Вот вам готовый спаситель России, а вы -- его враги. Что это значит? И как же велика ответственность, которую вы на себя берете перед Россиею и перед самими собою! От легкомыслия и легковерия, незнания или недостатка критики вы становитесь клеветниками против лучшего человека в России. Ведь это -- уродство и преступление.
   Петербург, весь высший официальный мир его ненавидит; в Третьем Отделении, куда почти ежедневно пишут ваши коррес-понденты, герои, любимцы Завалишин и Петрашевский, в Треть-ем Отделении он записан как архикрасный; вообще его зовут там le gИnИral rouge ("Красный генерал".), -- все это очень естественно 4. Между мертвыми он -- один живой, между мелкими, своекорыстными интриганами и эгоистами он один предан делу, он не берет пен-сии, -- как его не ненавидеть! Он присоединяет огромный край исключительно сибирскими средствами, совершает великое дело почти без средств, он щадит государственные финансы, подает проект за проектом для упрощения администрации, для упразд-нения ненужных служебных мест, для освобождения, для облег-чения участи миллионов, угнетенных воровским меньшинством, он не дает спать, заставляет думать о деле, он -- в высшей степени человек беспокойный, к тому же громко выражающий свое него-дование, свое презрение и к принципам и к людям петербург-ским, не щадя даже героев ектении (Т. е. царя и династию.). За это его Петербург не-навидит, и это естественно. Естественно также, что не любит его большинство храброго российского дворянства. Он так глубоко вник в хамски-аристократический блуд российских бояр и так метко честит его -- любить не за что. Он любит народ, зато и народ в него верит, имя Муравьева не умрет в Сибири. Не лю-бят его также и литераторы; опять понятно: литераторы -- народ щекотливый, тщеславный, вчера дрожали они, сегодня разыгры-вают силу и болтовню принимают за дело. Они -- монополисты тощего русского просвещения, монополисты ума во фраке и лю-бят поклоны. Муравьев их презирает и им не кланяется. Они -- либералы, он -- простой демократ, нет ничего общего между ни-ми. И так понятно, что вся привилегированная, болтающая и пра-вящая публика не терпит Муравьева, но как вы, друзья народа, могли стать его врагами, как могли так легкомысленно поверить людям, как Завалишин и Петрашевский, о которых поговорим по-сле, -- вот чего я решительно не понимаю. Своя своих не познаша.
   Вы спросите, чем же доказал Муравьев свои способности, свое честное и полезное направление. 12-летнее управление его Во-сточной Сибирью -- самый лучший ответ на этот вопрос. Один из моих добрых знакомых, политический поляк Вебер 5, доско-нально знающий Сибирь, ибо был сослан сюда еще до назначе-ния Муравьева, могущий поэтому сравнить положение ее до Муравьева с ее нынешним состоянием, сказал недавно, что если бы напечатать все, что написал Муравьев впродолжение этих 12 лет, особливо бумаги, посланные им в Петербург к императо-ру и к разным министрам, то это одно составило бы блестящую биографию; из этой переписки ясно бы стало, чего он хотел, к чему он стремился. Всякая бумага дышит гуманностью, высокою справедливостью, светлым разумом, пользою государства и края. Главною и постоянною целью всех его предположений и дей-ствий было возвышение, облегчение, возможное освобождение всего, что притеснено в России, т. е. по преимуществу народа.
   Не помню кто-то, кажется Rene de Taillandier 6, говоря о Сперанском7, заметил, что в то время как государственные лю-ди других земель находят крепкую опору в общественном мне-нии, в России они опираются единственно на милость и доверие одного лица, поэтому должны употребить три четверти времени своего на борьбу для удержания своего места и только четверть остается у них на дело. Это вполне подтвердилось на Муравьеве. Малейшую возможность сделать добро он должен был брать с боя и сколько сил, сколько жизни он положил на борьбу с Пе-тербургом, и как дорого стоила каждая победа! Ведь вы знаете, что такое наши министры, наши петербургские государственные люди. Мелкие и пошлые люди с пышною обстановкою, дураки с глубокомысленно-размышляющими минами, недоученные, недо-деланные, мелкие эгоисты и честолюбцы с патриотическими фра-зами, возвысившиеся и поддерживающиеся интригою и подло-стью, машинные формалисты, рутинеры, не имеющие даже и предчувствия о живом, действительном деле. Этим развратным машинально живущим и действующим мумиям кроме себя ведь нет zи до кого и ни до чего дела, и всякий преданный человек с живою, плодотворною мыслью вам смешон, пока он бессилен, и становится их врагом, если он может заставить их слушать себя. Муравьева они с первого раза встретили как врага. В ко-митете министров он нашел только одного истинного неизменно-го союзника: Киселева (Павел Дмитриевич8.), ныне посланника во Франции. Все же остальные были против него и постоянно впродолжение 12 лет старались парализовать его начинания то интригою, то систе-матическим, тупым невниманием.
   При таких-то условиях Муравьев должен был действовать. Что ж успел он сделать? Главным делом его без сомнения яв-ляются присоединение Амура к России. Я не стану распростра-няться о нем; для того, чтобы говорить об этом предмете под-робно, теперь уже понадобились бы толстые брошюры, если не целые книги. Ограничусь несколькими замечаниями. Амурское дело, великое по своему существу, по своим несомненно полез-ным результатам, равно как и по ограниченности, ничтожности средств, на него употребленных, подверглось странной участи в России. Сначала вся публика пришла в восторг, и бог знает сколько громких и часто нелепых фраз было расточено Муравье-ву; говорили, что он вознаградил за все потери и за весь стыд прошедшей войны.
   Прошло несколько времени; в "Морском Сборнике" стали являться одна за другою статьи псевдо-декабриста Завалишина, который, увлеченный местью и непримиримою ненавистью к Му-равьеву, сознательно лжет, клевещет, извращает, выдумывает факты, прикрывая желчную клевету либеральными мотивами и фразами, отрицает наконец пользу, судоходность, даже почти са-мо существование Амура и называет его "язвою России". Эти статьи, проникнутые самым мелочным и злым самолюбием, в которых так и сквозит жалкое оскорбленное я г-на Завалишина, написанные впрочем искусно в видах очернения именно перед русской публикой, статьи эти, исполненные противоречий, ниче-го не доказывающие, только отуманивающие и дурачащие легко-мысленного читателя, не выдерживают серьезной критики. И что ж? Вся русская публика вслед за Завалишиным ругает Амур и всех амурских деятелей. В Москве и в Петербурге пресерьезно утверждают, что Амур есть пуф, что даже лодки по нем ходить не могут, что Благовещенск и Николаевск и все села и все ста-ницы на Амуре существуют лишь в воображении и в рапортах Муравьева; что Амур разорил Россию, что в нем погибли милли-оны рублей и тысячи людей, что он одним словом стал язвою для России.
   Странное и глупое существо -- русская публика! В ней пре-обладает лакейская привычка ругать без разбору, ругать и го-рячиться без страсти, без всякого интереса к предмету, о кото-ром идет речь. Спросите у девяти десятых, у девяносто девяти сотых ныне ругающих Амур: где Амур? Я уверен, что они ни-когда не посмотрели на карту, и что им в сущности нет ни ма-лейшего дела ни до Амура, ни до Сибири, ни даже до России. А ругают, потому что ругать, всё ругать, всех ругать русскому человеку сподручно, потому что оно в моде и кажется либераль-но. Эта русская публика, бессмысленная, бесстрастная, но болта-ющая без умолку обо всем, пошлая -- просто блудное стадо, го-дящееся только под топор.
   Судоходен ли Амур? По признанию американцев, знатоков. в этом деле, и наших лучших моряков это -- одна из величайших и удобнейших рек в мире. Да зачем спрашивать их? В 1854 го-ду в первый раз сплавили вниз по Амуру на 34 баржах под. предводительством Муравьева около 380 человек казаков и ре-гулярных солдат со всем провиантом. В 1855 году под его же предводительством оплавлено было около 5.000 человек казаков и войска также со всем провиантом и с 28 -- 38-фунт[овыми] пу-шками ; а с тех пор ежегодно сплавляют от Читы по Шилке и по Амуру до Николаевска от 300 до 500 тысяч пуд[ов] разных тя-жестей. С 1855 года стали ходить пароходы от Николаевска до Благовещенска. В 1859 году казенных пароходов ходило шесть, а частный пароход американца Дефрис в первый раз явился на Шилке. В нынешнем году собраны были зимою а Николаевске 4 новых казенных мелководных парохода, из которых один обра-щен собственно на плавание по реке У[с]сури, а три доплыли вверх, два до Сретенска, один только до Шилкинского гавода, а американец Дефрис дошел вверх по Шилке и по Нерчи до самого Нерчинска. Я говорил с иностранными машинистами; они гово-рят, что не видели реки более удобной для плавания. Наконец с будущего года будет ходить раз в две недели регулярная па-роходная почта между Сретенском (на Шилке, в 75 верстах от Нерчинска, в 360 верстах от Читы) и Благовещенском (почти на самой средине Амура, от Николаевска водою в 2.000 верстах, от Усть-Стрелки при соединении Шилки и Аргуни в 1.200 вер-стах; Усть-Стрелка от Сретенска в 260 верстах): и так каждую неделю раз между Сретенском и Благовещенском и раз между Благовещенском и Николаевском, т. е. один раз в месяц между Николаевском и Сретенском и обратно, так что "продолжение лета можно будет съездить три раза из Сретенска вниз по Аму-ру и обратно. Кажется, довольно удовлетворительное доказатель-ство возможности плавания по Амуру, и неправда ли, что Завалишин лжет бесстыдно, утверждая противное? Наконец чего вам более? За провоз из Николаевска до Шилкинского завода брали в прошедшем году с пуда 2 р. 50 коп., в нынешнем году до Сретенска -- 2 р. 50 коп., а на будущий год подряжаются за 2 р. Провоз от Сретенска до Читы стоит от 25 до 30 к., от Читы до Иркутска от 80 коп. до, 1 р. 20 коп., положим 1 р. Итак провоз от Николаевска до Иркутска будет стоить в буду-щем году около 3 р. 50 коп., положим 4р., (а кругом света аме-риканская компания берет prix fixe 1 р. сер. с пуда), в то время как из Нижне-Новгорода до Иркутска он стоит от 6 до 7 р. с пу-да, т. е. почти вдвое. Вот вам и доказательство торговой пользы Амура для Сибири, так что сахар, за который мы платим здесь от 16 до 18 руб. пуд, а в Чите даже до 20 р., и который по вы-числениям самого Завалишина должен стоить в Николаевске око-ло 5 р., в действительности же продается там за 7 р., не будет стоить в Чите более 9 p., а в Иркутске более 11р.
   Я говорю "будет стоить", а не стоит. Почему? Очень естест-венно: потому что торговля по Амуру, начавшаяся только с 1857 года, находится еще в руках немногих американских и рус-ских авантюристов, пользующихся совершенною монополиею и налагающих поэтому на все совершенно произвольные, неверо-ятные цены. Амурская же компания, с первых шагов своих по-ведшая себя плутовато и глупо, ныне, не приступив собственно еще к делу, совершенно обанкрутилась. К тому же должно за-метить, что сибирские, равно как и русские купцы -- неисправи-мые рутинисты-староверы, не верующие в новые пути; они толь-ко и знают что свою кяхтинскую чайную торговлю, совершен-но искусственную, несмотря на то, что по их собственному соз-нанию она каждый год падает и быстро приближается к своему концу.
   Говорят, что в будущем году уже не один, а три американские парохода повезут иностранные товары до Сретенска, и нет сомнения, что освобожденные ныне от всякого стеснения и за-прещения американцы вскоре овладеют плаванием и торговлею по Амуру. Но не в том дело. Американцами ли, русскими ли на Амуре Сибирь примкнула ныне к океану, перестала быть безвы-ходною пустынею, Сибирью. Мы чувствуем уж это влияние: в Иркутске напр[имер] мы ближе к Европе, чем в Томске, Си-бирь впервые осмыслилась Амуром. Не есть ли это великое де-ло, и кто может высчитать все его результаты? Нет сомнения, что Амур со временем оттянет Сибирь от России, даст ей незави-симость и самостоятельность. Этого сильно боятся в Петербурге, иные даже опасались серьезно, чтобы Муравьев не провозгла-сил независимость Сибири9. Но такая независимость, невозможная теперь, необходимая может в довольно близком будущем, -- разве беда? Разве Россия может еще долго остаться насильст-венно, уродливо сплоченною, неуклюжею монархиею, разве мо-нархическая централизация не должна потеряться в славянской федерации?
   Возможность, необходимость ввозной торговли иностранных товаров вверх по Амуру доказана уже фактами и не подлежит более сомнению. Что будем мы продавать американцам, на что будем менять их товары? Этот вопрос озадачивает многих, хотя ответ на него в высшей степени прост. Во-первых, мы должны тор-говать хлебом, скотом, салом, мясом, пенькою, кожами до тех пор, пока Амурский край, в высшей степени плодородный, но еще мало населенный, не будет производить их а достаточном коли-честве для торговли. Во-вторых, Сибирь богата драгоценными ми-нералами, а золото есть такой же товар, продукт сибирского тру-да, как и хлеб. Золота находится много в Енисейской губернии и с каждым годом более в Забайкальской области, богатой и тор-гующей уже и теперь, хотя еще и в мелких размерах, скотом, салом, кожами, солониною, а также хлебом и канатами. Но глав-ное богатство ее (У Драгоманова напечатано "и", но это явная опечатка.) состоит в великолепных железных рудах, со-ставлявших до сих пор исключительную собственность импе-раторского кабинета, сидевшего на них как собака на сене, и только недавно благодаря Муравьеву, отъявленному .врагу вся-кого казенного производства, открытых для частной промыш-ленности. Теперь самое простое железо по цене своей недоступно, да и нет его почти совсем в продаже, -- за самое плохое железо платится здесь по 6 р. за пуд, и нет сомнения, что, несмотря на всю российскую непредприимчивость, несмотря на то, что зо-лотопромышленность притягивает к себе большинство капиталов в Сибири, найдется скоро умный и дельный капиталист, кото-рый устроит в Иркутской губернии и в Забайкальской области железные заводы, -- предприятие слишком выгодное и прочное, чтобы долго быть оставленным в стороне. Тогда одного железа будет достаточно для пополнения нашей вывозной торговли вниз по Амуру.
   Сам вновь присоединенный Амурский край, в высшей степе-ни плодородный, и еще более -- прилегающий к нему Уссурий-ский край (между рекою У[с]сури, впадающею в Амур на за-паде, Тихим океаном на востоке и Коресю на юге), одаренный и роскошною почвою и благословенным, почти южным клима-том, богатый одним словом всем, чего пожелает душа, должны сделаться не более .как через десяток-другой лет житницею Ти-хого океана. Хлеб родится там теперь нередко сам тридцать; везде следы богатых золотоносных песков, и если бы китайцы согласно условиям Айгунского трактата допустили бы вольную торговлю по реке Сунгари, то уже теперь сунгарского скота и хлеба было бы достаточно не только для продовольствия всего Амура, но и для внешней торговли. Теперь главным предметом торговли служит мех соболий, черно-бурых лисиц и другие, до-бываемые на среднем и южном прибрежьи Амура и на всем бе-регу Тихого океана от Николаевска до залива Петра Великого. Но еще важнейшим предметом должен сделаться с будущего го-да лес всякого рода, от дуба до лиственницы, мачтовой, строе-вой и дровяной; его потребуется в огромных количествах в Шаня-хай, Гонк-Конг (Шанхай, Гонконг) и в другие китайские порты, открытые для европейцев. Прибавьте к этому, что остров Сахалин, противо-лежащий в 60 верстах устью Амура, весь покрыт слоем луч-шего каменного угля.
   Вот вам в нескольких словах торговое значение Амура. Что бы сделали с этим благодатным краем американцы, если бы он попал им в руки! Но русский и еще более сибирский человек, несмотря на все похвалы, расточаемые ему квасными патриотами, беспомощен как ребенок. Полицейское всевмешательство, крепо-стное право и патриархальный деспотизм общины 10 убили, кажется, в нем всякий дух предприимчивости, всякую инициативу; он решительно требует, чтоб его тянули вперед, -- сам, не идет. Го-ворить ли вам о политическом значении огромного вновь при-обретенного края с благодатным климатом, благодатною почвою, окаймленного двумя великими судоходными реками и примыкаю-щего к Тихому океану? Это -- новая Сибирь, но благодатная, просвещенная, приморская. Благодаря Амуру славянское русское царство стало твердою ногою на Тихом океане, и союз с Соеди-ненными штатами, доселе платонический, стал отныне действи-тельный, что ясно выражается в настоящих отношениях и пере-говорах с Китаем. Благодаря Амуру мы можем теперь содер-жать огромный, действительный флот на Тихом океане взамен черноморских и балтийских игрушек. Англичане на деле опять нынешнею весною сильно добивались отнять у нас залив Петра Великого. Все дело теперь в населении прибрежий Амура, Ус-[с]ури и Тихого океана от Николаевска до Кореи. Оно идет медленно, медленнее без сомнения, чем у американцев, потому что у нас нет ни их отваги, ни их умной, расчетливо-смелой пред-приимчивости, ни их свободы движения, а все-таки идет и с каждым годом будет быстро подвигаться вперед 11.
   Но прежде чем коснусь этого предмета, расскажу вкратце историю приобретения Амура. Муравьев приехал с этою мыслью в Сибирь и еще до отъезда своего из Петербурга успел угово-рить императора Николая снарядить морскую экспедицию вок-руг света для отыскания устья Амура. Под предводительством капитана, ныне контр-адмирала Невельского 12 она открыла устье Амура в мае месяце 1849 года. В 1852 году по предписанию Муравьева Невельский заложил Николаевск. В 1849 году Му-равьев ездил в Камчатку для ознакомления с краем, особенно же с берегами Тихого океана. В этом же году у него зародилась мысль об образовании Забайкальской области как точки отправ-ления и опоры для завоевания Амура. В 1850 году началась борьба его против всего министерства за исключением Киселева (Павла Дмитриевича.) и Перовского13. Главными его противниками были Нессельрод[е], Чернышев14 и Блудов15 , а за ними и все другие. Его пуб-лично называли государственным сумасшедшим, а все амурское предположение -- гибельным предприятием. Образование Забай-кальской области встретило сильное, страстное сопротивление, особенно когда он потребовал от императорского кабинета жертвы, а именно жертвы 40.000 крепостных крестьян кабинета. В борьбе со всеми министрами и видя стесненное положение наших финансов, Муравьев знал, что ему не дадут денег, и решился совершить огромное дело остаточными суммами от управления Восточной Сибири, с помощью Забайкальского края.
   Не он завел казацкое сословие в этом крае, оно издавна су-ществовало на границах Китая, преимущественно на берегах Онона (У Драгоманова напечатано "Аноны") и Аргуни, и простиралось уже до 60.000 душ обоего пола, когда он прибыл в Сибирь. Но ему нужны были рабочие руки на берегах Ингоды (У Драгоманова напечатано "Инады") и Шилки для сплавов вниз по Аму-ру. Тут жили преимущественно горные крестьяне в числе 40.000. А знаете, что такое горные крестьяне? Это -- крепостные, в де-сять раз более разоренные, утесненные и несчастные, чем самые бедные помещичьи крепостные. Их теперь благодаря Муравьеву в Нерчинском округе более нет, но я ознакомился с их состоя-нием в Томской губернии, где их приписано более 130.000 к Алтайским горным заводам. Они платят подати и несут все прочие натуральные и денежные повинности, как и другие кре-стьяне; рекруты их поступают только не в солдаты, а на 25-лет-нюю каторжную работу в серебряных рудниках. Как крепост-ные императорского кабинета, которому принадлежат все заводы, "ни несут (У Драгоманова напечатано "носят".) барщину и какую еще барщину! Во всякое время, во время работ, в распутицу, они должны по приказанию, по чи-стому произволу горного начальства возить лес, дрова, уголь, ру-ду за 100, за 200, иногда за 300 верст. Кроме того они обяза-ны продавать свой хлеб исключительно на заводы и по пред-писанию Чевкина 16, изданному в 1832 году, отнюдь не дороже 28 к[опеек] за пуд ржаной муки. Как крепостные они лишены всякой свободы и управляемы знаете кем? Местным горным ведомством, а знаете ли, что такое горное ведомство? Вы знае-те, как бессовестны, алчны, вороваты русские инженеры, -- ну вообразите себе российское потомственное инженерство, касту вроде поповской; вот вам и горное ведомство. За весьма редкими исключениями горные офицеры -- дети горных же офицеров, по-тому что им предоставлено почти исключительное право воспитывать детей своих в горном корпусе, (которые поэтому всасыва-ют в себя вороватость с кровью, с первыми впечатлениями дет-ства, с корпусным воспитанием и являются на завод уже гото-выми ворами. Жены и матери их -- также дочери и сестры гор-ных офицеров. Все горное ведомство составляет поэтому как будто одно дружное, тесно связанное семейство, основанное на систематическом воровстве. И вот оно-то управляет горнозавод-скими крестьянами. Должно ли еще мне вам рассказывать, как хорошо жить на свете этим бедным крестьянам? Подробности о их прошлом житье-бытье в Нерчинском округе вы впрочем найдете в прилагаемой мною статье Антонова (полит [ического] преступника поляка Вебера) в "Иркутских Ведомостях". Вот из этого-то положения вырвал их Муравьев, обратив их в казаков. Эта мера навлекла на себя преимущественно гнев Завалишина, не в начале, потому что, как я докажу впоследствии, пока он жил в ладах с Муравьевым, он был не только горячим поборником его действий, но даже сам незванный-непрошенный прикладывал нечистую и тяжелую руку к исполнению его предначертаний. По-том он на него рассердился и стал на него клеветать, и первым и главным предметом его литературных гонений сделалась систе-ма казачества и насильственного заселения Амура посредством казаков, -- система колонизации, правда несообразная с чистыми началами экономической науки, но при тогдашних обстоятель-ствах необходимая. За неимением денег, за отсутствием всякой народной инициативы, за невозможностью инициативы народа обленившегося, опустившегося, связанного по рукам и по ногам, нужно было или прибегнуть к ней, или отказаться от Амура. Итак, скажут, 40.000 горных крестьян, весь Забайкальский край были принесены в жертву амурскому делу? А если бы и так, что значит эта временная жертва в сравнении с огромностью добытых результатов? Но если мы докажем, что ни Забайкаль-ский край, ни горные крестьяне не только что не потеряли, но существенно выиграли, быв пожертвованы таким образом в поль-зу великого предприятия, что ж останется из всей завалишинской аргументации?
   Чего он не придумал для того, чтобы оправдать свое под-дельное негодование и чтобы запугать воображение своих чита-телей! И сравнение с аракчеевскою системою и разорение всего Забайкальского края и голодную смерть несчастных переселен-цев на Амуре и погибель всего амурского дела. "Амур стал язвою Сибири", -- восклицает он торжественно, и глупая публика. ему поверила. А между тем 3авалишин, так долго живший в Забайкальском крае, знает лучше всякого, что обращением 40.000 горнозаводских крестьян в казачье (У Драгоманова напечатано "казенное".) сословие Муравьев извлек их из худшего и несчастнейшего положения, какое рус-ское воображение себе представить может, и что их настоящее в сравнении с недавним прошедшим может быть названо царст-вом небесным. Он знает, что кроме всех горно-заводских притес-нений и разорений они были еще отданы горным начальством на окончательное высасывание нескольким купеческим домам, ко-торые подобно жидам в Белоруссии опутали их долгами и держа-ли (У Драгоманова напечатано "держат") их у себя в крепостной зависимости, и что первою муравьевскою мерою было гракховское освобождение их от этих неоп-латных долгов и от мошенников заимодавцев-купцов. Он знает, что в забайкальском казачестве нет и тени применения аракче-евской системы, что никто не вмешивается в их домашнюю жизнь, и что дома они совершенно свободны, что они освобож-дены ныне от всех повинностей, что рекрутский набор на катор-жную подземную работу в серебряных рудниках заменен обяза-тельством каждого совершеннолетнего казака от 18 лет до 40-летнего возраста являться один год в три года в батальон на местную службу, а горно-заводская барщина заменена рубкою леса для барж, постройкою барж на Ингоде и на Шилке и сплав-кою их вниз по Амуру, причем они получали -- правда неболь-шую -- плату (20 коп. в день), но они и этого не получали, когда были горными крестьянами, а несли работу несравненно тягчай-шую (С нынешнего года, чего я не знал, отменена всякая принужденная работа, так что уже в прошедшую осень все работы производились наймом. (Примечание Бакунина.))
   Прибавьте к этому то, что как горные крестьяне они и дети их обречены были на безнадежное, безвыходное рабство, в то время как со времени их обращения в казаков им всего пред-стояло 10 или много 15 лет, а теперь уже никак не более 5 лет принужденной работы (теперь уж ей положен конец), после чего кроме военной повинности они уже не будут нести никакой и вполне будут наслаждаться своим сравнительно с казенными кре-стьянами истинно-льготным положением, так что придется подумать и об уничтожения самого казачества, теперь еще необходи-мого, [а] вскоре совсем ненужного (На-днях ушло представление в Петербург о преобразовании 12 батал. в батальонное казачье управление -- первый шаг к прекращению ка-зачьего ведомства. (Примечание Бакунина.))
   Муравьеву было без сомнения приятнее населить с первого раза Амур вольными поселенцами, да где же их было взять? В старину лихие казаки без спроса и даже без ведома началь-ства сами открыли, овладели Амуром, построили на нем город Албазин. С тех пор русский народ, связанный впродолжение ве-ков, потерял всякую инициативу, всякую способность к движе-нию; уничтожение нынешнего крепостного и полицейского по-рядка без сомнения возвратит ему утраченную жизнь, но до тех пор ждать было невозможно и за недостатком народной инициа-тивы должно было прибегнуть к правительственной. Для заня-тия Амура, для учреждения на нем постоянного сообщения, для окончательного его присвоения надо было прибегнуть к системе принужденной .колонизации посредством казаков. По требованию Муравьева император Николай отдал 40.000 своих крестьян и утвердил образование Забайкальского края. От 1851 до 1854 года все время было употреблено на собрание известий об Аму-ре, на устройство нового края и на приготовления к Амурской экспедиции, которая была наконец разрешена, несмотря на про-тиводействие всего Петербурга, в 1854 году благодаря разрыву с Англиею, раздражить которую появлением своим на Амуре мы пока боялись.
   Итак 9 мая 1854 года состоялась первая экспедиция из 380 солдат и казаков вниз по Амуру под предводительством самого Муравьева. В Айгуне, китайской губернаторской резиденции, немного пониже нынешнего Благовещенска и где была сосредо-точена далеко превосходная военная сила, его хотели задержать. но он продрался далее и через Николаевск, Татарский пролив и Охотское море отправил 380 человек в Камчатку довольно во-время, чтобы отстоять ее против англичан, сам же в сентябре месяце отправился в Аян, а оттуда в Иркутск через Якутскую область вполовину на собаках, вполовину верхом. В 1855 году в конце апреля он предпринял вторую экспедицию вниз по Аму-ру уже с 5.000 войска, с угрозою пробился сквозь Айгун, и ког-да англичане явились в залив де-Кастри, они нашли его, по словам английскиго корреспондента "Times" - "hИrissИ d'hommes et de canons" (Газета "Таймс", "Ощетинившимся людьми и пушками".). В этом же году перевезено вниз по Амуру пер-вое вольное население, занявшее оба берега Амура близ Нико-лаевска. В 1856 году состоялся несчастный обратный поход 1.300 человек войска из Николаевска в Забайкалье, причем в самом деле от голода, холода и болезней погибло около 300 че-ловек. Я знаю, этот факт был сильно раскритикован в "Коло-коле", но, любезные друзья, где ж справедливость? И разве вы не знаете, сколько англичан погибло в Афганистане и северных американцев -- в военных экспедициях в западных равнинах и по Скалистым горам? Что ж касается до несправедливой награ-ды главного виновника этой катастрофы, майора Облеухова 17, то это явная клевета, ибо он и теперь живет в полной немило-сти и горько жалуется на свою судьбу в Иркутске.
   С 1857 года началась регулярная колонизация Амура каза-ками. Первые поселения были без сомнения невольные, это была необходимая жертва, принесенная амурскому делу, и жертва го-раздо более в воображении, чем в действительности. Принима-ются во-первых всевозможные меры, чтобы переселенцы были до-ставлены целы и невредимы со всем имуществом на место своего назначения, и все предпринятые до сих пор переселения были за весьма редкими исключениями удачны. Без административных ошибок и сопряженных с ними частных страданий, при недоста-точной степени образования, умения и добросовестности в рус-ских исполнителях вообще, такое трудное дело, каково населе-ние нового, совершенно пустынного края, разумеется, обойтись не может; но этих ошибок в сравнении с тем, что происходит да-же внутри России при переселении народа из одной губернии в другую, было очень, очень мало, и эти страдания никак уже не могут идти в уровень с тем, что переносили северо-американские колонисты, поселявшиеся на болотистых берегах Миссисипи и Арканзаса. Амурские казаки поселены на местах привольных, здоровых, изумительно плодородных. В доказательство здорового климата приведу только одно обстоятельство: относительная смертность на Амуре менее, чем в самом Забайкалье, менее, чем в Иркутской губернии. Правда, что в первый год поселения не-которые места оказались несовсем здоровыми для скота, в иных падали кони, в других слепли бараны, в третьих телята родились без шерсти, но все эти странности, в которых известная сибир-ская и еще более известная забайкальская лень и распущен-ность принимали участие немалое, слава богу кончились с пер-вым годом.
   Скот скоро освоился с Амуром, а люди живут на нем припеваючи; да- иначе и быть не могло; обеспеченные полным двухгодовым содержанием, т. е. мукою, мясом, солью, крупою и спиртом, даже кирпичным чаем, без которого сибиряк жить не может, равно как и всеми необходимыми инструментами для зем-леделия и для постройки домов -- все это выдает им казна без-возмездно, -- они без всякой заботы о будущей зиме и даже о целом будущем годе могли в одно лето поставить себе дома и приготовить землю для пашни, так что на будущий год, еще вполне обеспеченный им правительством, они могли бы даже продовольствовать сами себя, если бы не сибирская лень и не казачья беспечность. И несмотря на эту лень и на эту беспеч-ность, большая часть казачьих поселений производят уже так много хлеба, что могут уделить часть на торговлю. Прибавьте к тому, что все амурские казаки навсегда избавлены от всех по-датей и сборов и на два года со времени поселения и от всякой службы. Казаки для населения Амура назначаются по жребию; впрочем им предоставлено право поставить за себя охотников, что им обходится каждый год дешевле, ибо число охотников на Амур увеличивается с каждым годом, -- опять доказательство, что на Амуре жить не худо. Таким образом от 1857 по 1861 год будет населено казаками на Амуре до 60, а на Ус[с]ури | до] 33 пунктов, всего 3.200 казачьих семейств, около 15.000 муж-ских и женских душ. В 1861 году отправится последняя казачья колония, состоящая из 600 семейств и 3.000 душ. Тем окончится для забайкальских казаков жертва людьми, жертва, которая ока-зывается уже на второй год благоденствием для новых посе-ленцев.
   Теперь остановимся на минуту и посмотрим, что сделал Му-равьев от 1854 года, со времени первой экспедиции на Амур, до 1859 года включительно. Он сделал лично две экспедиции, благодаря которым он мог отстоять Камчатку и залив де-Кастри против англичан. Я позабыл сказать, что в 1855 году, когда флотилии графа Путятина18 удалось скрыться в устье Амура от преследования англичан и французов, блокировавших и устье Амура и весь Татарский залив, Муравьев, которому было необ-ходимо вернуться в Иркутск, успел со счастьем, ознаменовавшим большую часть его предприятий, пробраться на зафрахтованном американском судне сквозь весь английский флот благодаря туманам и своей истинно геройской смелости в Аян, а оттуда, равно как и в первый раз, возвратился в Иркутск через Якут-скую область верхом, на собаках, на оленях и только послед-ние 1.500 верст в возке.
   С тех пор он почти каждый год пред-принимал поездки на Амур. В 1857 году провожал вниз по Амуру графа Путятина, в 1858 заключил Айгунский трак-тат, в силу которого Китай уступает нам весь левый берег Аму-ра, оставляя себе правый берег до впадения в Амур реки Ус-сури, правый же берег Амура от Уссури до Тихого океана остав-ляет в неопределенности до будущего разграничения, что мы растолковали так, что фактически заняли весь Уссурийский край, целое царство и благодатное царство, -- от Амура на севере до Кореи на юге. В 1859 году Муравьев отправился из Николаевска в Печелийский залив, а оттуда в Японию, с которою у него идут переговоры об острове Сахалине, южную часть которого гр. Путятин трактатом, заключенным с ними в 1857 году, усту-пил им без всякой надобности, даже без всякого требования с их стороны. Переговоры опять окончились фактом, т. е. занятием всего Сахалина двумя или тремя ротами.
   Вот вам, милые друзья, самые верные подробности об амур-ском деле. И когда подумаешь, что такое громадное дело, каково присвоение огромного края и первое население каких-нибудь 4.000 верст, совершенное впродолжение 6 лет от 1854 по 1859 год включительно, -- население степей и лесов, чрезвычайно бо-гатых в возможности, но в действительности еще совершенно пу-стынных, администрация вновь приобретенного края, его про-довольствие, все дипломатические и чрезвычайные издержки, по-стройка барж, сооружение и содержание пароходов, все спла-вы, военные экспедиции, не исключая даже защиты наших бе-регов на Тихом океане против англичан и французов, -- когда подумаешь, что на все это издержано до 1859 года включительно не более 540.000 р. сер., взятых даже не у министра финан-сов, а из экономических сумм управления Восточной Сибирью, -- тогда, неправда ли, друзья, скажешь невольно, что другого та-кого примера нет, по крайней мере в нашей истории. Не уменьшая славы Барятинского, покорителя Кавказа 19, знаете ли, сколько употреблено им денег от 1856 года, со времени его назначения до 1859 года включительно, денег, взятых прямо из государст-венного казначейства? Около 28 миллионов рублей сер. Сравни-те и произнесите свой суд.
   Но, говорит Завалишин, "не казна, а Забайкальский край поплатился за Амур, он разорен, он погибает". Но это увере-ние, ни на чем не основанное, странно противоречит факту всем известному, кто только был в Забайкальи, а именно значитель-ному умножению производимого хлеба, скота и привозимых в За-байкалье потребляемых товаров. Прежде некуда было девать хлеба, а теперь он в огромных количествах покупается казною для Амура; прежде руки оставались без работы, а теперь в лет-нее рабочее время плохой работник может заработать рубль сер. и более в день. Прежде продуктов было довольно, но денег не было совсем в Забайкалья, а теперь в нем обращаются ежегод-но значительные суммы, так что вы найдете деньги в каждой деревне. Кроме продовольствия Амура в Забайкалья ежегодно закупается снабжение всех судов в Тихом океане. Прежде за-байкальские женщины ходили в грубом полотне, а теперь оде-ваются нередко по-немецки ситцевыми и шелковыми материями. Прежде Забайкалье по откупу считалось самою бедною областью, а теперь оно стало выше Иркутской губернии, -- верный приз-нак, что народ богатеет, потому что к несчастью во всем русском царстве, где только существует откупная система, все лишние и даже не лишние деньги народа идут в кабаки. Нет сомнения, что Забайкалье принесло жертвы Амуру, но эти- жертвы не исто-щили, а только расшевелили его и будут возвращены ему с лих-вою в самое скорое время. Теперь уже оживляется оно каждое лето все возрастающим движением на Амур и обратно, с каждым годом появляются вновь фабрики и заводы мясосольные, мыль-ные, свечные, кожевенные, стеклянные, о которых прежде не бы-ло и в помине, и скоро придет время, когда в голодные годы, пе-риодически возвращающиеся в Забайкальском крае через не-сколько лет вследствие засухи, он будет получать на (По-видимому в оригинале вместо "на" стоит какое-то другое слово ("я" или "все").) свое хлеб-ное продовольствие с Амура.
   Теперь скажу несколько слов о предположениях Муравьева касательно окончательного заселения Амура. Какие-нибудь 8 - 10 тысяч казаков не могут его наполнить, и устройство казачь-их станиц не могло иметь другой цели как необходимое очищение места и дороги для будущего серьезного населения. В 1858 году Муравьев подал проект заселения Амура, основанный на сле-дующих началах: во-первых, на Амур вызывались люди всех со-словий, преимущественно же крестьяне казенные, удельные или помещичьи с тем условием, что лишь только кто из них объявит желание переселиться на Амур, он немедленно освобождается от всех обязательств и повинностей и становится вполне свободным человеком. Переселяться он должен на свой собственный счет (на путь ссуда из особых капиталов и хлебных магазинов); на Аму-ре ему дается земля на 20 лет в полное владение с освобожде-нием его на это время от всяких сборов, служб и повинностей. Целые общины получают землю в вечное владение, но не в соб-ственность, право которой исключительно предоставлено госу-дарству. Когда Муравьев писал свой проект, он был еще (У Драгоманом напечатано "ему".) реши-тельным врагом собственности и говорил: "Je ne suis pas encore certain que la propriИtИ ne soit un vol" ("Я еще не уверился в том, что собственность не кража"). В этом году он уступил явной необходимости и скрепя сердце согласился на признание прав собственности на Амуре, предоставляя каждому по-купать сколько ему будет угодно земли по 10 руб. сер. за де-сятину; лицам же или общинам, которые захотят пользоваться землею на правах владения, предоставить ее на 20 лет, с тем, чтобы по прошествии оных они бы сохранили право первых по-купателей, причем в первые 20 лет поселенцы освобождаются от всяких повинностей.
   Не знаю, какова будет судьба этого проекта, но первый был отвергнут в Сибирском комитете, и первым его противником был министр государственных и удельных крестьян Муравьев вешаю-щий20. Взамен его, согласившись с министром финансов, [он] предложил следующее: государство ежегодно жертвует 100.000 р[ублей], на которые около 300 семейств из крестьян [ведом-ства] государст[венных] имуществ будут ежегодно переселяться на Амур не по собственному желанию, а по назначению министра. Многие крестьянские общины в разных губерниях вызывались охотно к переселению, но получили от министра отказ, равно как 1.000 менонитских семей из Саратовской губернии, которые в 1859 году посылали уж депутатов на Амур с поручением ос-мотреть и выбрать землю. Только сибирским крестьянам предо-ставлено право вольного переселения, но сибирским крестьянам и в Сибири привольно. Так называемые вольные переселения го-сударственных крестьян, назначаемых министром, начались толь-ко с нынешнего года; их переселено в лето 230 семей, около 1.600 душ. Кроме того, высочайше назначены для переселения в Восточную Сибирь 12.000 штрафных солдат с женами и без оных, из которых прибыло по сие время в Восточную Сибирь 8.000 человек; поселены в Байкальской области 6.000 взамен от-бывших казаков и до 2.000 на Амуре. Прибавьте к этому около 900 человек каторжных, освобожденных Муравьевым из разных казенных заводов, и вы будете иметь приблизительно верный счет нынешнего амурского и уссурийского населения: без регу-лярных войск около . а с ними около душ (Пропуски в подлиннике. (Примечание М. Драгоманова.).).
   Замечательно, что штрафные ведут себя отличным образом на Амуре, что в станицах, между которыми они распределены. нет ни большого воровства, ни грабежа, ни разбоя, -- доказатель-ство, что их никто .не притесняет, что им жить привольно и хо-рошо; доброе их поведение должно также отчасти приписать со-вершенному отсутствию кабаков на Амуре, откуда по высочайше утвержденному предложению Муравьева откуп исключен на веч-ные времена. Правда, что амурские жители, а именно соседние к манджурским деревням напиваются нередко манджурскою вод-кою, но не в водке главная сила, а в кабаках, которые система-тически развивают пьянство в народе. По этому случаю, для того чтобы еще лучше выяснить вам направление Муравьева, посылаю вам статью об откупе, перепечатанную в 1859 году "Русским Вестником" из "Иркутских Ведомостей", статью, на-писанную политическим преступником Спешневым под диктовку Муравьева по следующему случаю: Бенардаки, держащий откуп всей Восточной Сибири, попытался было распространить его и на Амур, но обжегся и как громом был поражен печатным сло-вом Муравьева. А должно вам сказать, что редко [кто] так хо-рошо, ясно, сжато и энергически пишет, как он. Его слог -- [слог] человека действующего, а не литератора.
   В предположениях Муравьева главною заманкою на Амур будет свобода, особенно же религиозная свобода. Муравьев, на-тура революционная, как диктатор может жертвовать иногда частным благом и даже частною волею для общего блага и для общей свободы. Но он -- и по инстинкту и по убеждению отъяв-ленный враг всякого притеснения; il a la religion de l'humanitИ, du mouvement historique des peuples, une religion а laquelle pour votre part vous avez; rononct comme а toutes les autres, mais il n'en a pas d'autre -- il est plutфt athee que chrйtien, et il professe et il exige en fait de religions et d'opinions une tolerance alsolue ("Он исповедует религию человечества, исторического движения Hародов, религию, которую вы с своей стороны отвергли, как и все прочие, но другой у него нет, он скорее атеист, чем христианин, и в области религий и мнений он держится и требует неограниченной терпимости".).
   Вследствие этого он -- первый друг и покровитель раскольников, против всех поповских и земских притеснений и надеется, что полная свобода верований на Амуре притянет туда много раскольников, а раскольники -- самый полезный, деятель-ный и богатый народ в Сибири.
   Этим покончу свою болтовню об Амуре. Для пополнения сведений прилагаю статью Антонова (полит[ического] преступ[ника] поляка Вебера) в "Иркутских Ведомостях", весьма дель-ную, составленную с большим знанием дела, хотя и плохо напи-санную; да еще статью Карпова (в газете "Амур"21), написан-ную слишком ругательно, но, тем не менее, интересную для харак-теристики Завалишина: и наконец печатные сведения о движе-нии пароходства и торговли на Амуре за нынешний год, причем замечу, что Муравьев, безусловный поборник торговой, как и всякой другой свободы, всеми силами поощрял начинания аме-риканцев и вообще иностранцев на Амуре, что сильно не нравит-ся сибирскому купечеству. Прилагаю вам также в подарок карту вновь приобретенного края.
   2-ою заслугою Муравьева должно признать его обращение с декабристами и вообще с политическими преступниками, поля-ками и русскими. Должно отдать справедливость Сибири: при всех недостатках, укоренившихся в ней от постоянного наплы-ва разных часто весьма нечистых элементов, как то бесчестья, эгоизма, скрытности, взаимного недоверия, она отличается ка-кою-то особенною широтою сердца и мысли, истинным велико-душием в отношении к политическим и даже ко всем преступни-кам. В сибиряке нет предрассудков, он не грешит ни чрезмерным любопытством, ни излишнею деликатностью, ни злопамятством, и от всякого сосланного, что бы он ни сделал в России, зависит честным и главное умным поведением поставить себя на почет-ную ногу. Сибиряки, народ умный, дураков не терпят и прощают скорее подлость, чем глупость. Подлостью, злостью и какою бы то ни было нравственною мерзостью сибиряка не удивишь, он так много видал их в своей жизни. Но политические преступни-ки еще с давних времен, я думаю со времен Меньшикова и Миниха 22, пользуются особым почетом в Сибири. Немало к тому способствовало в последнее время благородное влияние декаб-ристов, так высоко себя поставивших в Сибири, равно как и не менее благородное влияние польских политических преступников, еще в гораздо большем количестве разбросанных по сибирским пустыням.
   Такое общее расположение сибиряков к политическим и го-сударственным преступникам не могло остаться без влияния и на начальство. Случались, правда, довольно часто разные офи-циальные мерзости, -- ведь русское начальство, еще более вороватое в Сибири, чем в самой России, не может же изменить своему коренному характеру, -- но вообще должно оказать, что редко когда соблюдаются во всей строгости предписания драконо-русского закона в отношении к политическим ссыльным и ка-торжным. Более всего страдали они от произвола, капризов, при-вязок местных начальников. Нередко произвол этот доходил до оскорбления и до жестокости. Так напр[имер] какой-то плац-майор омской крепости, которого я позабыл фамилию и который судится еще до сих пор в Тобольске, поступал самым оскорби-тельным и жестоким образом с поляками, содержимыми там на работах, -- бил их палками и заставлял при страшных морозах чистить нужники. Не знаю я таких примеров в Восточной Си-бири, но случались и здесь очень нехорошие вещи. Главная за-слуга Муравьева состоит, во-первых, в том, что он поставил поли-тических преступников в совершенную независимость от каких бы то ни было начальников, так что было опасным не только оби-деть, но даже поссориться с политическим преступником. Му-равьев по принципу и по расчету брал почти всегда сторону по-следнего, что в частности могло иногда оказаться неудобным, не-справедливым, в целом же для достижения его цели, а имен-но для возвышения положения политических преступников в Си-бири, было необходимо. Он не пропустил ни одного случая, чтобы поднять их в общественном мнении; им, полякам и русским, особенно же декабристам, он расточал постоянно самое деликат-ное внимание, все любезности свои,и все признаки глубочайшего уважения. И это в 1848 году, при Николае, когда николаевская свирепая исступленность доходила до последних границ. Мало того, что он значительно облегчил участь каждого, исполнял, сколько было возможно и даже когда было невозможно, желание каждого, в противность строжайшим предписаниям позволял им жить, где хотели, ходить, куда хотели, в Восточной Сибири, и заниматься, чем хотели, -- он их приблизил к себе, стал прини-мать их у себя как самых почетных гостей, посещать их как са-мых близких друзей.
   Послушайте, что говорит масса поляков, воротившихся недавно из Восточной Сибири на родину благо-даря его же широкому, возможному и невозможному примене-нию кривой и хромой, истиннонемецкой императорской амни-стии. Они единогласно благословляют его и говорят, что он по-мирил их и с русскими и с фамилиею Муравьева. Спросите у живых декабристов кроме Завалишина и Раевского 23. Все были и остаются друзьями, приверженцами, почитателями Муравьева.
   Кстати поговорим о политических преступниках -- врагах Муравьева: о Завалишине, Раевском, Петрашевском и Львове; других я не знаю, разве присоединить к ним полуполитиче-ского жидка Розенталя 24, и то только потому, что он также, как Петрашевский и Завалишин, пишет читанные нами здесь доносы в 3-е Отделение, а может быть, бог вас знает, коррес-пондирует и с "Колоколом". A tout seigneur tout honneur ("По заслугам и честь".) начну с Завалишина.
   Когда меня отправляли из Шлиссельбургской крепости в Западную Сибирь в 1857 году, я прожил почти неделю в 3-м Отделении (Всего 3 дня: с 5 по 8 марта 1857 года.). Туда приходил ко мне всякий день брат Алексей, приехавший нарочно и живший в доме наших семей-ных друзей у Пущиных (У Драгоманова опечатка; сказано: "Кущиных".). Тут он познакомился и сблизился с только что возвратившимся из Сибири декабристом И. И. Пу-щиным 25. Иван Иванович послал мне через брата свое благо-словение и между другими местными рекомендациями заповедывал мне не знакомиться с Дмитрием Завалишиным ни с братом его 26: второй -- отъявленный доносчик даже на брата, а первый -- также доносчик, только действующий более искусно и тайно, повредивший всем много своими двусмысленными речами при допросах и бывший потом в Петровском замке, равно как и все время поселения в Сибири, язвою для всех декабристов. То же самое повторили мне в Сибири Басаргин, Фаленберг, По[д]жио, Бесчастный, М. А. Бестужев и Кюхель-бекер 27. То же самое услышал я от большинства и от лучших поляков, знавших Завалишина за Байкалом. Все единогласно описывали его как человека желчно-самолюбивого, завистливого, злого, не останавливающегося для достижения своекорыстных или самолюбивых целей ни перед ложью, ни перед клеветою. От декабристов в Иркутске я узнал следующий любезный фак-тик: в Петровском замке 28 он был в самом деле язвою для товарищей. Вы знаете, как дружно и свято жили там декаб-ристы. Это была, может быть, самая лучшая эпоха их жизни, эпоха, в которой, очищенные страданием, чувством великой ответственности, взятой ими на себя перед целой Россией, они, может быть, впервые возвысились до нравственного сознания своего подвига. Потом, по выпуске их из Петровского замка, обыденная российская пошлость взяла свое, разъединенная жизнь без дела и без цели в пошлой обстановке, мелкие нужды, мелкие страсти спустили многих далеко ниже Петровского диапазона. На этой высоте немногие вполне удержались, но в Петровском замке все были равно велики и святы, все были равны: и умные и глупые, и образованные и невежи, и бед-ные и богатые. Они братски друг с другом делились всем; и мысли и чувства и материальные средства -- все было общее между ними. В этой святой дружной семье завелась одна пар-шивая овца: Дмитрий Иринархович Завалишин. Он всем за-видовал и всех равно ненавидел. Он сплетничал, наговаривал и старался ссорить их между собою. Он доносил, клеветал на всех доброму коменданту Лепарскому 29, и за то, что покойник его не слушал, он до сих пор его ненавидит. Я сам слышал, с каким презрением он о нем отзывается и как ругает благород-ного старика, память которого благословляется всеми декабри-стами. Наконец злость Завалишина доходила иногда до того, что, не зная чем отомстить досадившему ему товарищу, он зи-мою в 30 и более градусов мороза выбивал у него метко бро-шенным камешком стекла, что становилось тем более чувстви-тельным, что не только в Петровском замке, но даже в самом Иркутске часто бывает трудно, а иногда и просто невозможно заменить разбитое стекло, так что наказанный должен был за-мазываться от мороза бумагою.
   В июне 1859 года я лично познакомился с Завалишиным в Чите. Вообразите себе небольшого, сухенького, черненького необыкновенно подвижного старичка, замечательным образом сохранившегося, еще одаренного редкою, всеобнимающею, па-мятью и красноречием замечательным. Он говорит или, лучше сказать, кричит без умолку и всегда один, -- терпеть не может, когда говорят другие. Голос его, визгливый и пронзительный, оглушит самое крепкое ухо. Он много читал, много заметил в жизни, читает и работает много теперь, несмотря на свои 60 или 65 лет, и умеет, кстати, припомнить прочитанное. Ум у него, от природы быстрый, находчивый, гибкий, теперь уж значительно постарел и как будто окаменел, он как будто весь истощился, беспрестанно повторяет себя и теряется в стерео-типных фразах и изречениях; начинает забалтываться и те-ряться в мелочах как старая баба.
   Через год или два и следа его не останется. Две страсти поддерживают и оживляют те-перь его дряхлеющую старость: гигантское самолюбие, доходя-щее часто до ребячества, и в самом деле непомерная злость. Теперь вся эта злость обратилась против Муравьева. Отнимите вы у него ненависть к Муравьеву, и он умрет завтра же. Когда же расходится его самолюбие, то право слушаешь его с удив-лением: он первый внушил Муравьеву мысль о присвоении Амура и научил его, как приступить к делу; пока Муравьев его слушал, все шло отлично; и все испортилось с тех пор, как он стал действовать наперекор ему. Не англичане и не фран-цузы, он первый возымел мысль об электрическом телеграфе.
   Он, Завалишин, один был душою, силою, мыслью декабрьского заговора, все же остальные были или честолюбцы без совести, без таланта, без воли, или дети, или просто невежи и дураки. Пестель 30 был умный честолюбец, без способности к действию, просто трус; Муравьев-Апостол31 -- человек энергический, но без головы; Рылеев 32 -- поэт-фантазер без твердости и без смыс-ла. Но это еще ничего, к повешенным декабристам он, как видите, еще довольно милостив и все негодование и презрение свое преимущественно расточает товарищам петровского за-ключения. В этом отношении он сходится, как и во многих других, с Владимиром Федосеевичем Раевским, который в отмщение того, что декабристы рекомендовали его Муравьеву как нечистого человека, не иначе называет их как "вифлеем-скими побиенными младенцами". Года два или три тому назад Раевский и Завалишин были еще врагами, теперь благодаря общей ненависти к Муравьеву они стали друзьями.
   Но откуда же эта непримиримая, до сумасшествия доходя-щая ненависть Завалишина к Муравьеву? Он был жестоко оскорблен им и в самолюбии и в кармане, а то и другое в нем равно чувствительны. Факты, которые я изложу вам теперь, разведаны мною на месте из самых верных источников, и я ру-чаюсь вам за них честным словом. Муравьев в первый раз по-сетил Читу в 1848 году; она была еще тогда простым горно-заводским селом, в ней был поселен Завалишин. Муравьев обо-шелся с ним с тем симпатическим уважением, какое он оказы-вал всем декабристам, нашел в нем человека умного и способ-ного, тем более для него интересного, что Завалишин знал хо-рошо Забайкальский край, столь важный для его амурского предприятия, и кроме того как морской офицер сделал в пер-вой половине двадцатых годов под командою Крузенштерна 33 кругосветное путешествие, плавал по Тихому океану и написал даже проект о присоединении Калифорнии к России. Муравьев не любит секретничать, он не важничает и не тешится игрою в государственные тайны. Весь занятый амурским предприятием, он передал свои предположения Завалишину. Дмитрий Иринархович ухватился за них с жаром, потому что увидел в них сред-ство себя возвысить и сделать себя если не необходимым, [то] по крайне мере нужным человеком. Муравьев, всегда готовый учиться, слушал его замечания, основанные на знании края, с интересом. Итак, Муравьев |и Завалишин были друг другом довольны; все шло ладно.
   В 1851 году было приступлено к образованию Забайкаль-ского края, и губернатором новой области был назначен гене-рал Запольский, человек николаевских времен, не лишенный ума и практических способностей, но еще более хитрый, чем умный, с широкою и весьма эластичною совестью, всегда гото-вою к услугам генеральского честолюбия. Приехав в Сибирь, он увидел, как Муравьев отличил декабристов; в Чите он заме-тил простые доверчивые отношения, существовавшие между Завалишиным и генерал-губернатором. Этого было достаточно, чтоб ограниченный, но ловкий генерал, по природе, привычкам, понятиям своим более способный гнать и давить, чем уважать декабристов, -- этого было вполне достаточно, чтобы он из ни-колаевской собаки превратился в отчаянного либерала и сделал-ся не только покровителем, но и страстным поклонником Завали-шина. А Дмитрий Иринархович -- человек не глупый; он сра-зу заметил главный недостаток новоприезжего губернатора, не-достаток общий почти всем русским генералам: глупую надмен-ность, самодовольствие и дикое мелкое тщеславие. В то время как Запольский искал его дружбы, он стал бессовестно подли-чать, увиваться перед Запольским, стал громко восхищаться его умом, гуманностью, талантами. Для николаевского генера-ла положение совершенно новое и не лишенное прелести: не те-ряя ни одной кисточки из густых эполет, быть вместе и пред-метом восторга для декабриста. Они должны были сблизиться и сблизились. Завалишин довел свою угодливость до того, что cum amore ("С любовью", "охотно". Кстати у Драгоманова это выражение пи-шется то "cum атоге" (по-латински), то "con amore" (по-итальянски).) сделался лейб-медиком, собеседником, другом, лейб-полицмейстером губернатора,, его неразлучным лицом; он по праздникам в церкви расталкивал перед ним православный на-род и собственноручно подстилал коврик под драгоценные превосходительские ножки. Ну, как не любить такого человека? И человек опасный, либерал, Брут в некотором смысле, а вместе и так почтителен и даже услужлив: сам подстилает коврики. Столько преданности не могло остаться без вознаграждения: За-валишин сделался всемогущим в Чите, без него ничего не пред-принималось и не делалось; он раздавал льготы, места, милость и гнев губернатора, и раздавал их не даром, а за деньги, это положительно справедливо.
   В это время производилось преобразование Забайкальского края в видах присвоения Амура, преобразование по необходи-мости быстрое, решительное, поэтому не всегда согласное с част-ными выгодами и даже с частною справедливостью. Жертва ча-стных интересов в пользу общего дела, в этом случае действи-тельно необходимая, была естественным образом сопряжена со многими неудобствами, смягчить и сгладить которые могла толь-ко гуманность исполнителей. Но исполнителем был здесь задор-ный, желчный, злопамятный и мстительный Завалишин, тогда не враг казачьей системы, но страстный приверженец и сотруд-ник Cum amore (("С любовью", "охотно". Кстати у Драгоманова это выражение пи-шется то "cum атоге" (по-латински), то "con amore" (по-итальянски).) обращения горнозаводских крестьян в казачье ведомство, а горнозаводского села Читы в столицу всего За-байкалья, Выбор Читы исключительно принадлежит Завали-шину, он сам мне в лицо этим хвастался, и по моему мнению са-мый несчастный выбор, в чем начинает теперь сознаваться впо-ловину и сам Муравьев, утвердивший его тогда по нерасполо-жению к горнозаводскому городу Нерчинску. Сретенск сделает-ся без сомнения в непродолжительное время естественною сто-лицею Забайкалья как пункт, где прекращается серьезное паро-ходство на Шилке, поэтому соединяющий Амур с Забайкальем, Чита же как искусственный город держится теперь сосредоточен-ною в ней администрацией и вряд ли возживет когда собствен-ными средствами. Нужно было, -- но нужно ли в самом деле, право не знаю и до сих пор в этом сильно сомневаюсь, -- нужно было выгнать из нового губернского города новых казаков, за-ставить их продать дома, движимые имущества, привлечь в него мещан предоставлением им разных льгот. Все это дело сосредо-точилось в руках Завалишина и было поведено самым скверным, несправедливым, жестоким образом. Декабрист Завалишин заважничался и зазнался как самый пошлый русский начальник. Alter ego ("Второй я", "двойник", "наперсник".), друг губернатора, доверенный его задушевных мыс-лей, он заставил дрожать перед собою всех жителей Читы от чиновников до последнего казака, и горе тем, которые его оби-дели в бывшие времена, когда он был еще беспомощным посе-ленцем, горе тем, которые теперь не преклонялись перед его мо-гуществом. Перед ним, полицмейстером Сon amore (По охоте, добровольный.), настоя-щий полицмейстер не смел надеть шапки, а одного артиллер[ийского] солдата, которого я видел в Чите, высекли по приказа-нию Запольского единственно только за то, что он не снял шапки перед Завалишиным. В Париже как-то Анненков (Павел Васильевич.) ме-ня уверял, что подкупность и взяточничество заменяют в России конституцию, что без них было бы невозможно жить в Рос-сии; в этом смысле и Завалишин был конституционным монар-хом: старые и новые грехи против него выкупались деньгами. В это время процветали его домашние интересы, но зато все За-байкалье "завыло, и гул жалоб достиг наконец до слуха Муравь-ева.
   Николай Николаевич долго не принимал их, он не хотел верить, чтобы декабрист, и к тому же из умных, мог поступать таким образом. Наконец он должен был убедиться и, не желая явным образом признавать вины декабриста, не желая гнать его из места, в котором у него был выстроен дом, обзаведено разно-родное хозяйство, и где жило его семейство (Завалишин женил-ся в Чите), он решился отстранить Запольского, подавшего вследствие того в отставку в 1855 году. А Завалишину было объявлено под рукою через товарищей-декабристов, впрочем пря-мо от имени Муравьева, чтоб он не шевелился и не смел отны-не принимать ни малейшего прямого или косвенного участия в делах.
   В 1856 году Михаил Семенович Корсаков34, двоюродный брат и в настоящем смысле этого слова ученик, воспитанник Муравьева, ныне назначенный ему наследовать во всей Восточ-ной Сибири, молодой человек, умный, деятельный, благородный, хотя и далеко не такой орел, как Муравьев, вступив в долж-ность областного губернатора и атамана забайкальских казаков, приехал в Читу. В это время бежал от Завалишина казак, про-извольно отданный ему в услужение генералом Запольским. За-валишин -- нестерпимый деспот в семействе; покойная жена его, рассказывают, умерла от страха, им наведенного, а сестры ее и вся прислуга их дрожат от одного голоса Завалишина. Таким образом, дрожал невольно впродолжение двух лет и несчастный казак, чуть не отданный в крепостное состояние. Лишь только Запольский был удален, казак бежал от Завалишина, и первая бумага, полученная Корсаковым на новом месте, содержала в се-бе жалобу Завалишина на казака, отданного ему в услужение Запольским, -- так говорил политический преступник, бесправ-ный поселенец, либерал Завалишин, -- и требование, чтобы его к нему насильно возвратили. Разумеется, что его не послушали, и казак в угоду Завалишину не был лишен свободы. Я сам чи-тал эту просьбу Завалишина, хранящуюся под No - ром в общем областном управлении.
   Теперь понимаете вы, почему Завалишин ненавидит, этого мало, шипит злостью против Муравьева? Он был возвращен им в ничтожество. Но между тем не думайте, чтобы он с тех пор терпел какие-нибудь преследования. Еще раз повторяю, Муравь-ев благороден как рыцарь; личная месть -- не в его характере, тем менее еще мелочная месть против беспомощного, хотя и зло-го старика. После появления его ядовитых статей в "Морском Сборнике" Корсаков отказал ему только от дома; он свободно двигает, обделывает свои дела и громко кричит в Чите, ругая Корсакова и Муравьева, имеет даже там свою партию отчасти из недовольных гениев-недоростков, отчасти из увлеченных молодых людей, и даже до сих пор в противность порядку, спра-ведливости и законам продолжает пользоваться льготою, дан-ною ему Запольским: один не вносит за свой дом военно-постой-ной повинности. По моему мнению, такое неправильное снисхож-дение есть уже слабость, я заставил бы его покориться общему закону. Разумеется, он накричался бы, но мне до этого не было бы дела. Одним словом, кто хочет узнать Завалишина, пусть поговорит с читинскими мещанами или пусть отправится за 30 верст в станицу Атаманову, куда были насильственно переселе-ны читинские казаки. Там кроме проклятий его имени он ничего более не услышит: так умел дать им знать себя декабрист, де-мократ, либерал Завалишин.
   Наконец для окончания его портрета прибавлю последнюю черту: он, равно как и Петрашевский и Розенталь, находится теперь под специальным покровительством 3-го Отделения, кото-рому по словам самих князя Долгорукова и Тимашева 35 он еже-недельно пишет доносы на всё и на всех. Я сам читал один та-кой донос, писанный рукою и подписанный именем Завалишина, -- разумеется самый невинный, -- присланный из 3-го отде-ления в Иркутск Муравьеву: в нем Завалишин жалуется, что высшее начальство пыталось поджечь его дом в Чите 36. Больше не прибавлю ни слова, перехожу к товарищу его по уму и по злобе к Муравьеву, Раевскому.
   Вы, вероятно, знаете, что он был взят год или два перед де-кабрьскою историей и после годового или двухгодового содер-жания в крепости был осужден на вечное поселение в Сибири вне всякого соприкосновения с декабристами, так что декабристы даже до сих пор не хотят признавать его своим в противность Муравьеву, утверждающему, что он принимал деятельное уча-стие в заговоре. Как бы то ни было, Муравьев нашел его в пол-ном раздоре со всеми декабристами и тщетно старался их при-мирить. Они называли его просто-напросто подлецом, а он их -- "невинными" (Т. е. вифлеемские младенцы.). Раевский -- очень, очень умный человек и в про-тивность Завалишину он -- не педант-теоретик-догматик, нет, он одарен одним из тех бойких и метких русских умов, которые пря-мо бьют в сердце предмета и называют вещи по имени. Он -- с ног до головы практик, русский делец, счастливый во время оно, слишком счастливый в игре, теперь нашедший золотое дно в от-купных делах, человек, в жизни много видевший, много испы-тавший, много намотавший на ус, никогда, нигде не пропадаю-щий, ничем не стесняющийся и везде умеющий отыскать свою пользу. Он -- циник по душе, в сущности ничем Не увлекающийся, но разговор его, остроумный, блестящий, едкий, в высшей степени увлекателен. Завалишин постарел, он -- нет, его и теперь заслушаться можно.
   Когда ж о вольности святой он говорит,
   Каким-то демоном внушаем:
   Глаза в крови, лицо горит,
   Сам плачет, и мы все рыдаем.
   Разговор его, как человека умного, наблюдательного, вертев-шегося в высших и низших кружках, полон чрезвычайно инте-ресных подробностей, обнимающих интересное время от 1812 по 1824 или [18] 23 год. К тому же он досконально знает Сибирь, сибирскую торговлю, промыслы, отношения, сибирское крестьян-ство, мещанство, купечество и чиновничество: это -- самая живая и умная статистика Сибири. Такой человек, к тому же ловкий, умеющий подделаться под всякий тон, должен был привлечь на себя внимание Муравьева, который приблизил его к себе напере-кор всем декабристам. К тому же в Раевском есть черта, резко отделяющая его от последних и весьма симпатичная для Му-равьева: Раевский -- по существу своему, как истый русский че-ловек, с ног до головы демократ, демократ правда школы цини-ческой, но все-таки демократ, если не по сердцу, исключительно принадлежащему к ego-кратической (Себялюбивой.) партии, зато по уму, дель-ному, здоровому, не допускающему ни фикций, ни жалких при-мирений, совершенно русскому уму. По всему образу мыслей он -- демократ и социалист quand mЙme (Несмотря ни на что.), хотя в жизни, смот-ря по надобности и удобствам, он готов действовать и по всем другим направлениям. Того же нельзя сказать о большинстве де-кабристов: за весьма редкими исключениями они были и есть либералы, так что при всем признании превосходства Пестеля они до сих пор невольно косятся на него как на пророка русской и даже славянской демократии. Мало из них перешло за грани-цу барского либерализма и русского патриотизма. В тысячу раз благороднее, чище, симпатичнее Раевского, большинство жив-ших в Иркутске декабристов далеко отстали от него умом, дель-ностью мыслей, принадлежа инстинктивно к школе, которая почти исключительно преобладает ныне в русских журналах. Муравьев -- страстный враг английской системы, парламента-ризма, конституционализма, мысль о петербургской палате лор-дов его пугает, ему спать не дает: он -- страстный, неприми-римый, решительный демократ. Вот что особенно сблизило его с Раевским.
   И должно признаться, что впродолжение многих лет Раев-ский имел нехорошее влияние на Муравьева, заставил его сде-лать много несправедливостей и ошибок. Когда Муравьев при-ехал генерал-губернатором в Восточную Сибирь, ему было всего только 39 лет. В России при бедности и медленности нашей жиз-ни, теряющейся у лучших людей большею частью в теории, в эти лета человек еще очень молод, молод и неопытен. К тому же Муравьев -- человек страстный, он ощущал потребность в умных советниках; он увлекся Раевским, горячо верил в него и под этим влиянием допустил себя до многих промахов. Теперь уже он со-вершенно не тот, теперь его надуть или увлечь очень, очень труд-но. Теперь он в свою очередь увлекает людей, только к добру, к спасению России. Тогда было иначе, и вот впродолжение многих лет преобладало общее мнение в Сибири, что без согласия Раев-ского Муравьев не сделает ни малейшего шагу, и кто не угодил Раевскому, тот ни места получить (до сих пор главный интерес российской публики), ни на месте остаться не может, -- мнение, разумеется, слишком преувеличенное, но все-таки несовсем ли-шенное основания. В 1857 году, убедившись в злости, своекоры-стии, глубокой безнравственности и бессовестности всё ругающе-го демократа Раевского, Муравьев окончательно сбросил его с себя, и с тех пор началась непримиримая злоба Раевского к Му-равьеву. И нет для меня сомнения, что прямо или косвенно эта злоба отзывается в вашем "Колоколе". Я позабыл сказать, что еще в 1856 году, когда составился список политических пре-ступников для амнистии, список, из которого его император[ское] величество собственноручно изволили вычеркнуть мое имя, -- имя Раевского, как не-декабриста и сосланного кроме всего за какие-то денежные дела, в списке совсем не находилось, и что только по настоятельному требованию Муравьева его особым ука-зом простили. Теперь обращаюсь к Петрашевскому 37.
   Вы помните Головина? 38 Ну, Головин это -- пристойный, умный, совестливый Петрашевский, а Петрашевский -- цинический, бессовестный Головин на распашку. Только между ними есть разница: Головин -- авантюрист и законник-аристо-крат, истинный chevalier d'industrie, escroc et hБbleur de bonne maison (Проходимец, мошенник и враль из хорошего дома.), Петрашевский -- такой же грязный сутяжник, как и он, такой же законник и авантюрист, только под знаменем демо-кратии. Ему душно в гостиной, и трактирная публика, состав-ленная по преимуществу из потерянных сынков de bonne mai-son (Из хорошего дома.), неудавшихся литераторов, артистов, администраторов, юристов, а также, пожалуй, из вольноотпущенных или неотпу-щенных лакеев, -- его среда, в которой он купается с такою же роскошью и так же натурально, как свинья в грязи. Это -- про-сто свинья с человеческою головою, циник по внутреннему при-званию. А между тем замечательный человек, -- он в самом де-ле человек беспокойный, друг движения, но какого движения! Он -- далеко не революционер, не открытый боец, на это он не-способен, он -- трус; и несмотря на трусость, он не может оста-ваться в покое; он интригует, пакостит, ссорит, даже отваживает-ся на опасные вещи по неизбежному внутреннему стремлению, которое в нем сильнее даже самого страха. Он -- неизлечимый законник и готов поссорить братьев, самых близких друзей, для того чтобы завести между ними тяжбу. Таким образом, во всех деревнях, куда он был ссылаем, во всех маленьких городах ему удавалось и до сих пор удается перессорить всех жителей между собою. Ему есть дело до каждой грязной истории между лица-ми, ему совершенно незнакомыми, и он до тех пор не успокоится, пока не найдет в ней для себя роли. Как истинный художник, помимо всех личных видов, хотя он и далеко не пренебрегает ими, он любит шум для шума, скандал для скандала, грязь для грязи. Этот человек злопамятен и мстителен до крайности, но ничем не оскорбляется. Уличите его во лжи, в клевете, назовите его в глаза подлецом, поколотите его, он завтра же подаст вам руку и будет уверять вас в своем уважении и в своей симпатии, если это только покажется ему нужным. Мне случилось иметь с ним такие разговоры: "Вы говорили это про меня"? -- "Гово-рил". -- "Правда это"? -- "Нет". -- "Зачем же вы говорили"? -- "Говорил, потому что это мне было нужно, теперь более ненуж-но", -- прибавляет он с улыбкою, -- "и обещаю вам, что гово-рить более не стану, -- ну что ж, посердились, пора перестать". Я никогда в жизни не встречал еще такого отъявленного, бессо-вестного, откровенного циника. Он, в самом деле -- недюжинный человек. Если бы у нас была революция, он без сомнения был бы маркизом de St.-Huruge 39 первых дней, так много в нем раз-ных талантов для увлечения толпы, но в первых же днях он про-пал бы в грязи, как и покойный St.-Huruge (У Драгоманова напечатано Hurugues вместо Huruge.) de bruyante et honteuse mИmoire ("Сент-Юрюж шумной и постыдной памяти".).
   Впрочем, вся семья Петрашевского его достойна. Мать яро-стно ненавидит сына и вместе с дочерьми, его сестрами, пользу-ясь его политическим несчастным положением, обобрали его до последней нитки и ругают его публично, бесстыдно и беспощад-но! Он разумеется, платит им тем же самым. Вы без сомнения знаете, что он получил значительное наследство от отца, воспи-тался в Царскосельском лицее, по выходе из него вступил в ми-нистерство иностранных дел, из которого должен был выйти, по-тому что не захотел расстаться со своею истинно великолепною бородою. Жил потом частным человеком в Петербурге и зани-мался СОП атоге (Охотно.) своими и чужими тяжбами. Я думаю, не было присутственного места, в котором, а часто и против кото-рого он не имел бы дела. В России, земле бесправия, он помешал-ся на праве. Но право -- праву рознь; есть общечеловеческое право, которое везде и всегда отстаивать должно, но горячиться из права, основанного на положительных законах, там, где за-коны по коренному закону подчинены самодержавному и даже министерскому произволу, по моему мнению так же смешно и не-лепо, как хлопотать о том, в двух или в одном виде должно при-нимать святое причастие там, где все христианство должно вы-бросить за борт. К тому же сутяжная честь во всех странах, по преимуществу же в России, имеет значительную темную, гряз-ную сторону, от которой каждому хоть немного порядочному че-ловеку становится гадко. Эту-то сторону по преимуществу любил и любит Петрашевский, который, ни во что не ставя ни свою честь, ни свою добрую славу, кажется, не имеет и тени понятия о том, что значит беречь неприкосновенность, чистоту своей лич-ности. Передать вам все, что я слышал от него самого о его под-вигах а этом роде, было бы невозможно: одна история грязнее другой и, что страннее всего, он как будто и не подозревает грязности своих рассказов...
   Таким образом протекла его жизнь до 1848 года. Между тем он не был чужд литературному и политическому движению вре-мени, он читал без порядка и без руководящей мысли все воз-можное и подобно многим из наших современников нахватался разных кусочков из разных отраслей знания, составил себе ми-росозерцание очень похожее на пестрое платье арлекина, и, очень довольный собою, принимает еще до сих пор за истинное образо-вание этот хаотический сброд неясных и неопределенных слухов о всевозможных теориях и фактах. В практике был он исключи-тельно предан юриспруденции, в теории же сделался фурьери-стом. Он был богат, хотя и скуп; вокруг него собиралось не-сколько молодых людей, большею частью из кадетских учителей и гвардейских офицеров, надорванных и недоученных, большею частью совершенно пустых, стремящихся, иные увлекаясь при-мером, другие более самостоятельно, не так из живого сердца. как из тупо-неопределенной фантазии, к чему-то, а главное к вы-ходу из своего бедного положения, которым все были очень не-довольны.
   Между ними появлялись иногда и люди более замечатель-ные, как например литератор Достоевский 40, не лишенный таланта, и мой приятель Эммануил Толь 41, воспитанник педагогиче-ского института и потом учитель в разных казенных заведениях, великолепное эксцентричное существо d'une beautИ monstrueuse ("Чудовищной красоты"): маленький ростом, с огромною головою на бычачьей шее и на широких плечах, с огромным мыслящим лбом, уродливым носом, с толстыми мясоедными губами, с руками длиннее саже-ни, -- и на этом монструозном лице -- выражение умное, доброе, в высшей степени привлекательное, улыбка такая, против кото-рой устоять невозможно. Его любят дети, которых он обожает, и молодые девушки льнут к нему как птички под верную и тем-ную крышу. Голова у него светлая, разумная, хотя немного и школьно-догматическая -- плод его воспитания, -- но, несмотря на это, далеко не упорная, способная принять всякую истину. Сердце золотое, благородное, чистое, неспособное ни к какой двусмысленности и совершенно чуждое эгоизму и тщеславию, Характер рыцарский, порывистый, то иногда женственно-мяг-кий, то буйно энергичный и смелый, неспособный, кажется, к постоянному делу и к выдержке. Когда же он выпьет, тогда ста-новится он ужасным точно лютый разъяренный зверь. Шея у него короткая, толстая, а потому кровь легко бросается в голо-ву. Я познакомился с ним в 1857 году в Томске, куда он был только что переселен из каторжного завода, и скоро сблизился с ним. Он жил в Томске уроками и был превосходным учите-лем, дети его обожали; и до сих пор жена моя, одна из его уче-ниц, хранит о нем самую нежную память. Но он был худо окру-жен в Томске и предавался пьянству. В Сибири пьют страшно и пьют без затеи простую водку. Я успел отвлечь его от пьянства и от худого общества, и мы впродолжение полугода до возвра-щения его в Россию жили как братья. Теперь он в Питере, где занимается литературою и уроками; я редко к нему пишу, пото-му что он болтлив и неосторожен до крайности, к тому же, ода-ренный критикою небольшою для распознания людей, он к не-счастью всегда окружен страшною сволочью. Но если б пришло до дела, я обратился бы прямо к нему, уверенный, что он будет одним из самых способных и честных деятелей, лишь бы кто-нибудь держал его в руках. От него я впервые услышал подроб-ности о деле Петрашевского и рассказы о жизни, занятиях, дей-ствиях и личностях его кружка, рассказы самые достоверные и точные, во-первых, потому, что Толь не солжет, если бы даже это было необходимо для опасения жизни его матери, которую он любит более всего на свете, а во-вторых, потому, что я нашел их такими, сравнив их потом с рассказами Петрашевского, Львова и Спешнева.
   Итак, у Петрашевского собирались молодые люди, они тол-ковали и спорили между собою о разных предметах, о которых все мало знали, но которые более или менее серьезно стремились уяснить и узнать. Впрочем они далеко не были недовольны со-бою и, мало сознавая свое незнание, с презрением смотрели на толпу и, не доучившись сами, хотели учить; в их предприятиях было истинно много детского. Таким образом в их головах роди-лась мысль о политическом словаре (помнишь, ты нам привозил его в Париж, Герцен?), который Петрашевский напечатал на свой счет и ловко успел посвятить вел. кн. Михаилу Павлови-чу 42. Казалось, дерзкий, головоломно-смелый поступок, достой-ный более серьезной цели, и что же? Петрашевский пресерьезно был уверен, что, раз пройдя через цензуру и покрытая именем Михаила Павловича, эта книжонка принесет ему значительный доход. Мне говорил это сам Петрашевский. Имя вел[икого] кн[язя] в самом деле спасло их от дальнейших преследований. Главною чертою всех этих господ было отчаянное резонерство. Резонерство является везде там, где самолюбие, тщеславие, пре-тензии преобладают над серьезными стремлениями ума и серд-ца, где нет страсти, нет мысли. Поэтому-то мы, русские, -- боль-шею частью и такие отчаянные резонеры, толкуем с жаром обо всем, болтаем без умолку и ничем в действительности не инте-ресуемся, так что не даем даже себе труда узнать сколько-нибудь положительно предметы, о которых толкуем. Петрашевский, поль-зуясь правом амфитриона и к тому же raisonneur par exellence ("Резонер по преимуществу"), царствовал между ними. Фигура у него цинически-достопочтен-ная, способная импонировать толпе, -- одна черная борода чего стоит! Когда он горячится и врет, черные глаза так и блестят сквозь очки. Толкуя об всем на свете, они коснулись и полити-ки и социальных вопросов, доходивших до них во французских брошюрах и книжках, и наконец положения России. Были жар-кие споры, всевозможные направления и системы были тут пред-ставлены. Для удобнейшей разработки вопросов они согласились разделить между собою все предметы; каждый брал на себя иссле-дование какого-нибудь вопроса, изучал его по возможности и чи-тал потом о нем род лекций. Это делалось по очереди. Толь напр[имер] взял на себя богословие и педагогию, Петрашев-ский -- политическую экономию и социализм, Львов -- есте-ственные науки и т. д. После лекций спорили, потом ужинали, ве-селились и пили. Таким образом, они составляли в действитель-ности общество самое невинное, самое безобидное -- удовлетво-рены были при малейшей доле серьезной любознательности боль-шая доля тщеславия и еще большая русской потребности кутежа. Серьезной практической цели не было. Кроме Толя и потом Спешнева, явившегося позже, все были решительными, систематическими противниками революционных мер и действий, Они болтовню принимали за дело. Правда, коснулись они под конец и практического вопроса: "что будем мы делать?" Ответы на этот вопрос были различные, один нелепее другого, и, наконец, они остановились на следующем: все члены кружка останутся тесно между собою соединенными и во-первых будут quand mЙme (Во что бы то ни стало.) поддерживать в жизни друг друга, так что например все будут в один голос кричать, что Петрашевский -- первый экономист в мире, выше Fourier, St.-Simon'а (Фурье, Сен-Симона.), и Адама Смита, что Шекспир Достоевского подметок не стоит, что Львов заткнул за пояс Гумбольдта, а Толь -- первый богослов и педагог в ми-ре; а во-вторых, они рассеются по всем концам России и, отыски-вая везде сотрудников себе и помощников, займутся радикаль-ным преобразованием России посредством распространения но-вейших дознанных истин.
   В 1848 году, в первых порах западной революции, прибыл к ним Спешнев, человек замечательный во многих отношениях: умен, богат, образован, хорош собою, наружности самой благо-родной, далеко не отталкивающей, хотя и спокойно холодной, вселяющей доверие, как всякая спокойная сила, джентльмен с ног до головы. Мужчины не могут им увлекаться, он слишком бесстра-стен и, удовлетворенный собой и в себе, кажется не требует ничь-ей любви; но зато женщины, молодые и старые, замужние и не-замужние, были и, пожалуй, если он захочет, будут от него без ума. Женщинам не противно маленькое шарлатанство, а Спешнев очень эффектен: он особенно хорошо облекается мантиею многодумной спокойной непроницаемости. История его молодо-сти -- целый роман. Едва вышел он из лицея, как встретился с молодою, прекрасною полькою, которая оставила для него и му-жа и детей, увлекла его за собой за границу, родила ему сына, потом стала ревновать его и в припадке ревности отравилась. Какие следы оставило это происшествие в его сердце, не знаю, он никогда не говорил со мною об этом. Знаю только, что оно немало способствовало к возвышению его ценности в глазах жен-ского пола, окружив его прекрасную голову грустно-романтич-ным ореолом. В 1846 году он слыл львом иностранного, особ-ливо же польско-русского дрезденского общества. Я знаю все эти подробности от покойной приятельницы моей Елизаветы Петровны Языковой 43 и от дочери ее; и матушка и дочки и все их приятельницы, даже одна 70-летняя польская графиня, были в него влюблены. Другом, неразлучным его сеидом, был блондин-шарлатан Эдмонд Хоецкий 44. Но не одни дамы, -- молодые по-ляки, преимущественно аристократической партии Чарторижского (Адама.), были от него без ума, так что еще за границею было мне интересно с ним познакомиться, и я старался собрать о нем всевозможные сведения. Встретился же я с ним лично в Иркут-ске в 1859 году. Он жил тогда со Львовым и Петрашевским. Еще прежде слышал я о нем в Сибири, во-первых, от Толя; еще же более от поляков, возвращавшихся в 1857 и 1858 годах из нерчинских рудников и поселений на родину. Все отзывались о нем с большим уважением, хотя и без всякой симпатии, в то время как о других говорили с плечепожимательным сожалени-ем, а о Петрашевском просто с презрением.
   Замечательно, что весь этот кружок, исключая впрочем Толя, но никак не исключая даже и Спешнева, терпеть не мо-жет поляков. Они все отвечали холодностью на жаркий, братский польский прием. Холодность эта еще более усилилась, когда на-чались разговоры: русские молодые люди с широким размахом русской, ничем не связанной мысли, явились атеистами, социа-листами, "гуманистам" в фанатически-тесную польскую среду. Должно вам оказать, что именно в нерчинских заводах, несмот-ря на то, что туда было сослано [много] наиболее умных, та-лантливых, замечательных и по характеру и по сердцу поляков, а может быть именно и потому, польско-католический фанатизм дошел до своего крайнего развития. Основателем нерчинского польского круга был поляк Эренберг45. Он придал всему направ-лению вместе с ним потом сосланных соотечественников тот меч-тательно-экзальтированный, мистически-патриотичеокий харак-тер, который в начале своем был гораздо шире и богаче содер-жанием, впоследствии же сократился и стеснился в безвыходно узкий, польский, католический фанатизм.
   Как староверы-евреи, которые убеждены, что они не оттого гибнут, что они остаются евреями, а что они -- еще слишком мало евреи, так и они уверили себя, что не католицизм и не еврейско-польская исключительность, а недостаток католичества и национальной исключительности их погубили. Не станем слишком винить поляков, будем сожалеть о них. К тому же и не нам, русским, их винить. Мы нашими руками закрыли все польские университеты и школы, отняли у них все средства к образованию. Мы, наступив на них ногою и продав их частью немцам, повергли их в отчаянное положение, в котором вредная национальная idИe fixe (Навязчивые мысли.), болезненное, раздражительное, безвы-ходное саморефлектирование сделалось таким естественным, не-обходимым, хотя и пагубным явлением. Только тот здоров и умен и силен, кто умел позабыть о себе. Думать, заботиться, бо-леть о себе есть несомненное право поляков: национальность, равно как и личность, как даже процесс жизни, пищеварения, дыхания, только тогда вправе заниматься собою, когда ее отри-цают. Поэтому поляки, итальянцы, венгерцы, все угнетенные славянские народы очень естественно я с полным правом выстав-ляют вперед принцип национальности и, может быть, по той же самой причине мы, русские, так мало и хлопочем о своей нацио-нальности и так охотно забываем ее в высших вопросах. Тем не менее, это право есть вместе и болезнь, вредная, опасная болезнь. Заговорите с поляком о GЖthe (Гете.), он сейчас окажет вам: "а у нас-то каков поэт Мицкевич!", о Гегеле -- они запоют вам о ве-ликом польском философе Трентовском, великом философе-эко-номисте Цешковском 46. Их губит болезненное народное тщесла-вие, бедное утешение в их практическом положении. Вместо того, чтобы смотреть вперед, они смотрят назад, где кроме смерти ничего не найдут; вместо того чтобы возобновить свою нацио-нальную жизнь в общении с мировой жизнью, они отделяются от нее как жиды и хвастаются каким-то мессианическим призва-нием. Это жидовство их погубит, если мы, славяне, и, прежде всего мы, русские, не вырвем их из болезненного самосозерца-ния. Опять говорю: как именно русские, мы обязаны в отноше-нии к ним к особенной снисходительности и к терпению; хотят они, не хотят, мы должны для нашего обоюдного спасения по-мириться, побратоваться.
  
   15 ноября. Красноярск.
  
   Любезные друзья, я должен теперь расстаться с вами: взяв-шийся доставить вам это письмо нечаянно приехал сюда и сей-час отъезжает. Итак, продолжение впредь и, надеюсь, в короткое время. Мне кажется, я сказал уже довольно для того, чтобы приостановить нападения ваши против Муравьева-Амурского и поколебать хоть несколько слепую веру вашу в его врагов. Убедитесь ли вы моими словами или нет, будет зависеть от сте-пени веры, которой вы будете считать меня достойным; я по крайней мере исполнил свою обязанность в отношении к вам и к истине и ухвачусь за ближайшую возможность исполнить ее до конца, т. е. прислать вам окончание письма. А говорить остается мне еще о многом: докончить характеристику Петрашевского и товарищей и потом рассказать вам, что сделал Муравьев для восточ[но-]сибирских крестьян, для ссыльно-каторжных, для поселенцев, для рабочих на золотых промыслах, особенно для раскольников, которых он называет своими друзьями, по-том объяснить вам его отношения с Петербургом и дать вам по-чувствовать, как больно было ему (больнее всего остального), что вы, которых он так глубоко уважает, деятельности которых он так горячо симпатизирует и которых считает своими друзьями, выступили против него как враги. Наконец должен рассказать вам и о себе. Пришлю вам также свой портрет и портрет жены с письмом для милого и неизменного друга моего Рейхеля (Адольф). А теперь, друзья или враги, прощайте. Авось встретимся еще в России.
   Ваш неизменный
   М. Бакунин.
  
   Нужно ли мне говорить, что это письмо, так сильно компро-метирующее Муравьева перед 3-м Отделением, должно быть только прочитано вами, друзья, т. е. Герценом или Огаревым, а потом или уничтожено, или так спрятано, чтобы его сам черт не мог отыскать? В этом отношении, как и во всех других, я со-вершенно полагаюсь на вашу честь.
  
   No 610. -- Напечатано впервые в переписке Бакунина с Герценом и Ога-ревым, изданной в чрезвычайно неряшливом виде М. П. Драгомановым ("Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву", Женева, 1896, No 1). Оригинал хранится в герценовском архиве в Лозанне и пока не доступен советским исследователям, так что по отношению к атому, рав-но как и к другим письмам Бакунина к Герцену и Огареву приходится до-вольствоваться тем местами явно неправильным текстом, который дается у Драгоманова, исправляя его лишь в самых редких случаях, если по счастли-вой оказии где-либо сохранился в том или ином виде (копия, перевод) тот же документ. Нечего говорить о том, что Драгоманов, плохо знакомый с тогдашним рабочим движением и с фактами тогдашней революционной борь-бы, часто путал даты писем и документов, искажал имена и т. п. В своем месте мы укажем эти ошибки Драгоманова, нами исправленные по другим источникам.
   Эти письма Бакунина к Герцену от 7 -- 15 ноября 1860 г.. Ответ "Ко-локолу" от 1 декабря 1860 г. и письмо от 8 декабря 1860 г., равно .как недошедшее до Герцена письмо от весны 1860 г., были вызваны желанием Бакунина защитить Муравьева-Амурского от нападок "Колокола" за до-пущенные им произвольные по отношению к обывателям и политическим ссыльным действия. Мы знаем, какую роль Муравьев сыграл в жизни Ба-кунина. Не довольствуясь тем, что вырвал его из томского захолустья, Му-равьев упорно старался добиться полного освобождения Бакунина. Так 10 октября 1860 г., за несколько дней до составления Бакуниным письма к Герцену от 7 -- 15 ноября (которое вероятно составлялось ими обоими вме-сте), Муравьев в письме к шефу жандармов, высказываясь против предо-ставления каких-либо льгот своему врагу Д. Завалишину, повторяет свою просьбу о помиловании Бакунина, присовокупляя, что один Бакунин "не пи-шет никому ложных доносов или дерзких просьб, которых ... высшее прави-тельство терпеть не должно и которые ни в каком случае не составляют услуги правительству" ("Дело", ч. III, л. 87). Если верить этим словам (а Бакунин и Муравьев употребляли этот термин в слишком расширитель-ном смысле), то выходит, что манера писать доносы в Третье Отделение была тогда распространена и среди некоторых ссыльных; с другой сторо-ны эти слова наводят на предположение, что жандармы ставили Бакунину в упрек то, что он не занимается этим делом. Но что касается "дерзких просьб", то надо сказать, что жандармы смотрели на беспрестанные хода-тайства Бакунина относительно свободных разъездов и т. п. именно как на проявление "дерзости" и "бесчувственности". Просьба Муравьева была 11 ноября Долгоруковым доложена царю, но тот и на этот раз отказал, "повелев насчет Бакунина повременить", как гласит пометка Долгорукова на письме Муравьева, сделанная 13 ноября.
   Инцидент, непосредственно вызвавший нападки "Колокола" на Му-равьева и выступление Бакунина в его защиту, заключался в следующем. В апреле 1859 г. в отсутствии Муравьева, находившегося в служебной поездке, произошла в Иркутске дуэль между членом совета Главного управ-ления В. Сибири Ф. А. Беклемишевым и чиновником особых поручений при Муравьеве Неклюдовым. Последний был убит. В обществе заговорили, что это была не дуэль, а коварное убийство, и требовали расследования. Во гла-ве оппозиционной кампании стали ссыльные политические Львов и Петрашевский. Окружный суд признал в деле наличие измены и приговорил Беклемишева и двух его секундантов к 20-летней каторге. В губернском суде мнения разделились. Сенат, куда перешло дело, 11 июня 1860 г. приговорил Беклемишева к заключению в крепости на 3 года, а секундантов на 6 -- 9 ме-сяцев (по ходатайству Муравьева этот срок заключения был позже сокра-щен); кроме того сенат признал в действиях окружного суда и члена гу-бернского суда Ольдекопа, считавшего первый приговор правильным, непра-восудие, после чего они по распоряжению Муравьева были немедленно аре-стованы.
   Но суть дела, возбудившая негодование "Колокола", заключалась в ряде произвольных и деспотических действий по отношению к оппозиции, какие дозволил себе Муравьев. Еще с дороги он "советовал" Петрашевскому и Львову, с которыми прежде был в хороших отношениях (мы знаем, что он даже хлопотал за них в 1858 г.; см. выше ком. 10 к No 605), за-молчать. Вернувшись 1 января 1860 г. в Иркутск, он прервал с ними зна-комство, уволил Львова со службы, выслал (через своего помощника Кор-сакова) Петрашевского и угрожал применить к нему телесное наказание, которому он подлежал по "закону" как ссыльно-каторжный, закрыл частную библиотеку Шестунова за то, что она служила "сборищем демократов", и т. д. Местная интеллигенция, возмущенная действиями Муравьева, об-ратилась через проживавшего в Париже доктора Н. А. Белоголового, ир-кутского уроженца, хорошо знакомого с местными условиями, в "Колокол". В No 2 "Под суд" (приложение к "Колоколу"), вышедшем 1 5 ноября 1859 г. по новому стилю, появилась статья Белоголового, произведшая страшный переполох в Иркутске среди сторонников Муравьева и обрадовавшая его противников. Составленное в кругу сторонников Муравьева возражение на статью Белоголового было по словам последнего (см. Н. А. Белого-ловый -- "Воспоминания и другие статьи", 4-е изд. 1901, стр. 109) на-правлена Герцену при письме Бакунина (?). которому тот естественно дове-рял. Эта статья была напечатана в NoNo 6 и 7 "Под суд", вышедших 1 и 15 июля м. ст. 1860 г., т. е. совершенно независимо от письма Бакунина, которое датировано 7 -- 15 ноября ст. ст., т. е. 19 -- 27 ноября н. ст., и мог-ло по тогдашним условиям дойти до Герцена не раньше, чем через месяц (действительно у Герцена отмечено получение письма от Бакунина в конце декабря). Значит ;и статья в No 87 -- 88 "Колокола", вышедшем 15 декаб-ря, вероятно написана без влияния Бакунина и во всяком случае до получения его "Ответа "Колоколу" от 1/13 декабря 1860 г. (оно было по-видимому получено Герценом только в феврале 1861 г.). См. канву биографии Герцена в томе XXII его сочинений, стр. 311.
   "Ответ "Колоколу"" написан Бакуниным по поводу появившейся в No 82 "Колокола" от 1 октября заметки Герцена "Тиранство сибирского Муравьеве" ("Сочинения", т. X, стр. 401). Письмо от 8 декабря было на-писана тогда же и послано вместе с "Ответом". О них в своем месте.
   В этой переписке Бакунин выступает перед нами в весьма малосимпа-тичном виде. Возможно, что в своей защите Муравьева он руководствовался отчасти чувством благодарности к человеку, пришедшему ему на помощь в трудные минуты его жизни, и желанием расположить в свою пользу верхи местной администрации ввиду задуманного им побега (на случай неудачи хлопот Муравьева о его помиловании). Но в основном содержание и тон этой переписки объясняются тем, что в Иркутске благодаря своей близости к всемогущему генерал-губернатору Бакунин попал в ложное положение и сразу взял неверный тон. Войдя в кружок приближенных генерал-губерна-тора, Бакунин отрезал себя от местной общественности, в частности от ссыльных, со многими из которых вступил в неприязненные отношения. С другой стороны он вместо действительного Муравьева создал себе своего собственного, по своему образу и подобию, приписав ему свои панславист-ские мечтания и мнимо-демократическую программу, солидаризация с кото-рою даже в том виде, в каком он сам ее излагает, не делает чести его по-литической проницательности и демократическим чувствам. Особенно резко бросается в глаза различие его подхода к самодуру-наместнику и политиче-ским ссыльным: в то время как первого он всячески восхваляет, даже за подвиги, которые во всяком не говорим анархисте, каким его и в то время стараются выставить некоторые неумеренные поклонники, но и просто демократе должны были бы возбудить отвращение, он для вторых находит в своей палитре только самые черные краски в изображает их в самом от-рицательном виде. Вообще вся эта страница является в биографии Баку-нина одною из самых мрачных.
   Н. А. Белоголовый в своих "Воспоминаниях", приведя резкий от-зыв декабриста А. В. Поджио, выдержанный вполне в либеральном духе Кавелина, о побеге Бакунина из Сибири, рассказывает дальше о позиции, занятой последним в Иркутске по приезде в этот город (сказать по правде, "либеральные" воззрения и сочувствия Белоголовою заставляют отне-стись с некоторой настороженностью к его рассказам о революционере). "Здесь, -- пишет Белоголовый, -- он сразу занял привилегированное поло-жение в доме генерал-губернатора и вращался исключительно в правитель-ственном кругу среди фаворитов дяди, избегая сближения с местным об-ществом, а потому и в деле беклемишевской дуэли, разыгравшейся на его глазах, стоял на стороне, враждебной общественным симпатиям. Так между прочим доподлинно известно, что опровержение в "Колоколе" на помещен-ное раньше в этой газете правдивое изложение всех обстоятельств дуэли было составлено при участии Бакунина и прислано Герцену с собственно-ручным письмом его, в котором заключалась горячая просьба в памяти старых дружеских отношений поместить немедленно это опровержение. Весьма возможно, что в уме Бакунина уже тогда назрел замысел бежать из Сибири, а потому он и держал себя в Иркутске постоянно в маске, думая только о своем плане и стараясь лишь вкрасться в доверие графа Муравье-ва; в этом он действительно успел и, воспользовавшись этим доверием, бе-жал через Амур при первой возможности и без особого труда" (стр. 103). Дальше в главе "Три встречи с Герценом" (стр. 532 сл.) Белоголовый пов-торяет, что Бакунин "вскоре после прибытия (в Иркутск) возбудил против себя всю молодежь тем, что всецело примкнул к генерал-губернаторской партии", каковая позиция "так категорически противоречила всей репутации и предшествовавшей деятельности знаменитого агитатора, что становила всех в тупик и могла быть объяснена только тем, что Бакунин, попавши в Ир-кутск на поселение, был встречен с родственным радушием генерал-губер-натором Муравьевым, которому он приходился племянником, и тотчас же сделался постоянным членом интимного кружка Муравьева". Дальше Бе-логоловый высказывает предположение, что Бакунину вся местная борьба могла представляться слитком мелкой и что, оказывая услугу Муравьеву в смысле обеления его в "Колоколе", Бакунин этим подготовлял успех сво-его побега. Излагая свою беседу с Герценом, который по словам Белоголо-вого признавал поведение Бакунина в этой истории предосудительным, од-нако не хотел выступать против него, пока он находится в неволе, и отказался поместить возражение Белоголового на статью, напечатанную про-тив него в ответ на первую его заметку, мемуарист .приводит такое заявле-ние Герцена, которое показывает (если оно точно, в чем мы не уверены), что помещение присланной сторонниками Муравьева заметки действительно не обошлось без вмешательства Бакунина ("я не мог отказать Бакунину в его напечатании). В сущности больше ничего о дуэли и о жизни Баку-нина в Сибири Белоголовый не сообщает.
   Характерно, что И. Барсуков в своей работе "Граф Н. Н. Му-равьев-Амурский", т. I, стр. 575 -- 6, совершенно заминает и обходит весь инцидент с дуэлью, ограничиваясь передачею рассказа Б. Милютина в "Ист. Вестнике" 1888, NoNo 11 и 12 (который с своей стороны старается затушевать дело и обойти его по возможности молчанием).
   С своей стороны упомянутый выше Б. А. Милютин, незадачливый брат Д. и Н Милютиных, служивший в Восточной Сибири и бывший по назна-чению Муравьева председателем суда, рассматривавшего дело по обвинению судей, обвинивших в первой инстанции Беклемишева и его секундантов, т. е. даже не скрывающий в своих записках, что он в угоду властному сат-рапу выполнил самое низкое дело, даже этот готовый на всякие услуги чиновник хотя и силится в своих воспоминаниях всячески обелить своего патрона, но и он принужден невольно признать, что причины дуэли тща-тельно скрывались, что "высшая администрация знала о предстоящей дуэли и не приняла никаких мер к предупреждению ее", что полицеймейстер во время дуэли находился на колокольне, откуда спокойно наблюдал за ее ходом, что в самый день поединка после смертельного его исхода Беклеми-шев и его секунданты публично устроили на балконе беклемишевского дома на главной улице города оргию, что член губернского суда Молчанов, лично даже незнакомый с Неклюдовым, сам предложил ему свои услуги в каче-стве секунданта, что "целый город шел за гробом" убитого. Далее он же принужден признать, что Муравьев "повлиял на решение сената", отдавше-го под суд судей, осудивших убийц, так как "авторитет власти необходи-мо было восстановить", и что судьи, которых Муравьев решил засудить, "жили под влиянием местного тогдашнего общества, которое, ненавидя гра-фа Муравьева (курсив Б. Милютина. -- Ю. С.), воспользовалось несчаст-ным случаем, чтобы выместить на нем всю злобу, которая накопилась в душе". См. Б. А. Милютин -- Генерал-губернаторство Н. Н. Муравьева в Сибири (отрывок из воспоминаний)". "Исторический Вестник" 1888, де-кабрь, стр. 614 -- 617.
   Как видно из текста, данное письмо является не первым письмом Ба-кунина к Герцену из Сибири, а, по крайней мере, третьим. Первое (записку от лета 1858 г.) мы напечатали под No 604, второе это было большое пись-мо в 20 листов, т. е. в 5 печатных листов, написанное Бакуниным весною 1860 г., но по каким-то причинам до Герцена не дошедшее (из слов Баку-нина нельзя понять, было ли оно отправлено и погибло по дороге или было уничтожено самим Бакуниным), наконец третьим является печатаемое нами здесь письмо от 7 ноября 1860 г. О своей записочке от лета 1858 г. Ба-кунин невидимому забыл или считал ее недошедшею по назначению, судя по тому, что он говорит о "первом взрыве освобожденного слова после долгого молчания".
   1 Бакунин имеет здесь в виду многочисленные знаки симпатии, прояв-ленные Герценом к нему во время его мыканья по тюрьмам. Конечно не обо всех отзывах Герцена Бакунин мог в то время знать: некоторые из них при жизни Бакунина оставались неопубликованными, как например письмо к Мишле "Михаил Бакунин", написанное в 1851 году, которое тогда вовсе не появилось в печати (статья осталась в бумагах Мишле и была впервые опубликовано по-русски в "Былом" за 1907 г.). О других, как о полемике Герцена с Френсисом Марксом, нападавшим на Бакунина в 1 853 г. в лондонской газете "Morning Advertiser", Бакунин узнал лишь после сво-его побега из Сибири (см. в следующем томе). Следовательно, Бакунин мог иметь здесь в виду следующее:
   а) Посвящение ему французского издания брошюры "О развитии революционных идей в России" 1853 года; посвящение гласит: "Нашему другу Михаилу Бакунину" (Герцен -- "Сочинения", том VI, стр. 298) ;
   б) сочувственные отзывы о нем в прежних изданиях той же брошюры; вот что сказано было например о Бакунине в издании 1851 года: "Бакунин, глубокий мыслитель, горячий пропагандист, был одним из самых смелых социалистов гораздо ранее революции 24 февраля 1848 года. Артиллерий-ский офицер, он оставил пушку, чтобы изучать философию, а несколько лет спустя он покинул отвлеченную философию для философии конкретной, для социализма. Бакунину не могло нравиться то философское спокойствие души, в котором прятались берлинские профессора. Он был одним из пер-вых, которые протестовали в Германии (в газете Руге) против этого бегст-ва в абстрактные сферы, против этого нечеловеческого я бессердечного воздержания, которое совершенно не хочет участвовать в трудах и радостях современного человека, ограничивая себя в апатическом подчинении роковою необходимостью, выдуманною самими профессорами. Бакунин не видел иного средства разрешить антиномию между мыслью и фактом как борьбу: он стал революционером" (Герцен -- "Сочинения", том. VI, стр. 682);
   в) сочувственные отзывы о нем в статье "Русский народ и социализм. Письмо к Мишле" было напечатано в No 63 газеты "LAvХnement du Peuple" за 1851 год; см. "Сочинения" Герцена, том VI, стр. 461). Там, между прочим, говорится: "Бакунин дал Европе образчик вольного русско-го человека". И дальше следует протест против "международного преступ-ления", выразившегося в выдаче российскому царизму Бакунина, томящегося в Шлиссельбурге (на самом деле он тогда сидел еще в Петропавловской крепости).
   Таким образом у Бакунина было достаточно оснований благодарить Герцена за сочувственные отзывы, данные о нем во время его сидения по тюрьмам. Об этих отзывах он мог узнавать от родных на свиданиях; мог также узнать о них в Сибири от поляков и других ссыльных, а то и от Муравьева.
   2 Т. е. с Герценом и Огаревым, о совместной работе которых Бакунин был хорошо осведомлен. Через Муравьева он имел наверно все загра-ничные издания Герцена, в том числе "Полярную Звезду" и "Колокол".
   3 Пассек, Диомид Васильевич (1808 -- 1845) -- русский военный де-ятель, генерал-майор; брат Вадима Пассека, приятеля Герцена и Огарева; в 1830 окончил Московский университет по математическому факультету, пос-ле чего поступил в Институт корпуса инженеров путей сообщения; в 1836 поступил в Военную Академию, которую окончил в 1837. С мая 1840 слу-жил в Отдельном кавказском корпусе, активно воевал с горцами, защищав-шими свою свободу от русских завоевателей, и убит в стычке под Дарго.
   4 Надо полагать, что в Третьем Отделении знали истинную цену де-мократизму и "революционным" замыслам Муравьева. Что же касается об-винения Бакуниным Петрашевского в близости к Третьему Отделению, то это -- клевета, лишний раз только свидетельствующая о легкомыслии и не-разборчивости Бакунина в борьбе с противниками. Единственным не оправ-данием, а объяснением этой возмутительной клеветы может служить доверие Бакунина к сообщениям, которые ему делали Муравьев и его клевреты.
   5 Вебеp, Гилярий Антонович -- поляк, политический ссыльный, об-жился в Сибири, стал заниматься торговлей, переехал впоследствии в Николаевск. При одном из наездов его в Иркутск там с ним познакомился Бакунин, по своей манере быстро ставший с ним в приятельские отноше-ния. Во время побега Бакунина и проезда его через Николаевск он уви-делся с Вебером и по присущей ему неосторожности дал ему понять, что бежит за границу для революционной деятельности. Подлый ренегат поспе-шил донести об этом по начальству, но Бакунин успел уехать прежде, чем его по доносу Вебера могли схватить.
   6 Тайяндье, Ренэ Гаспар Эрнест (1817 -- 1879) -- французский ли-тератор; учился в Гейдельбергском университете, затем уехал в Мюнхен, где сошелся с Шеллингом. Активный сотрудник "Revue des deux Mondes", Читал лекции по истории французской литературы в разных университетах.
   Был видным чиновником министерства народного просвещения при Второй Империи. С 1873 г. член Французской Академии. Автор ряда работ о не-мецкой и русской литературе, в частности книги о Лермонтове (1856).
   7 Сперанский, Михаил Михайлович (1772 -- 1839) -- русский го-сударственный деятель; сын священника, упорным трудом добился профес-суры; был правителем дел при генерал-прокуроре Куракине и занял прочное положение в бюрократии еще при Павле; при Александре I быстро продви-нулся и сделался статс-секретарем. Будучи сторонником конституционной монархии, составил ряд записок в этом духе. В 1808 г. сопровождал Але-ксандра в Эрфурт и там познакомился с Наполеоном I; сделался чем-то вроде носителя идеи союза с Францией, и потому в 1812 г. пал жертвою ненависти помещиков к Франции. Объявленный предателем, был без суда сослан в Нижний Новгород, затем в Пермь; позже был пензенским губерна-тором и сибирским генерал-губернатором. В 1821 г. назначен членом Гос. Совета, прислуживался к Аракчееву, однако по старой памяти намечался декабристами в состав Временного правительства. Последние годы занимал-ся исключительно кодификационными работами -- редактированием "Полно-го собрания законов" и "Свода законов", за что получил графский титул. См. М. Корф -- "Жизнь графа Сперанского". Спб. 1861, 2 тома; Н. Г. Чернышевский -- "Русский реформатор" в "Соч.", т. VIII. стр. 293 сл.
   8 Киселев, Павел Дмитриевич, граф (1788 -- 1872) -- русский воен-ный и государственный деятель; участвовал в войнах с Наполеоном I, был флигель-адъютантом Александра I; с 1819 г. начальник штаба 2-ой армия, находившегося в Тульчине; декабристы 2-ой армии (Пестель и др.) были с ним в хороших отношениях, но о существовании тайного общества он не знал, а когда оно было раскрыто, принял активное участие в его разгроме. Участвовал в русско-турецкой войне 1828 -- 1829 гг., после которой занял-ся организацией управления в Молдавии и Валахии (о его тамошних дей-ствиях в пользу бояр и во вред крестьянам говорится в томе I "Капитала") и оставался а Яссах до 1834 г. В 1835 г. назначен членом Государственного Совета и членом секретного комитета по крестьянским делам; высказывал-ся за освобождение крестьян, чем навлек на себя вражду партии крепостни-ков. Все эти разговоры кончились созданием особого управления для казен-ных крестьян, во главе которого был поставлен Киселев и которое затем было преобразовано в министерство государственных имуществ под его управлением. В 1839 г. произведен в графы. При Александре II впал в немилость, и в 1856 г. был назначен послом в Париж (где до 1854 г. послом был его младший брат, способствовавший в 1847 г. высылке Баку-нина). В 1862 г. вышел в отставку по слабости здоровья и остался в Па-риже. Пользовался ложной репутацией либерала. Его биография написана Заблоцким-Десятовским ("Граф П. Д. Киселев и его время", Спб. 1882).
   9 В своих "Записках революционера" П. Кропоткин неизвестно на ка-ком основании рассказывает, что Муравьев придерживался крайних мнений и что демократическая республика не могла бы его вполне удовлетворить (по-видимому политическая наивность и ребяческая доверчивость составля-ют неотделимое свойство всех анархистских теоретиков). "В его кабинете молодые люди вместе с ссыльным Бакуниным обсуждали возможность со-здания Сибирских Соединенных Штатов, вступающих в федеративный союз с Северо-Американскими Соединенными Штатами". Эта легенда ни на чем не основана, да впрочем, сам Кропоткин приписывает мечтания об отделении Сибири не Муравьеву, а каким-то "молодым людям", которым по самой сути положено увлекаться всякими фантазиями. Но не только Муравьев, но и Бакунин не мечтал об отделении Сибири: нигде и никогда Бакунин не высказывал даже и подобных мыслей; он мечтал не о федерации Сибири с Соед. Штатами, а о федерации всех порабощенных царизмом, а затем и всех славянских земель, и мечту о такой именно федерации он при-писывал Муравьеву. Последний же, вообще временами разыгрывавший из себя либерала и даже радикала (что было удобнее, ибо избавляло от непо-средственной политической программы преобразований, чего не понимали ни Бакунин, ни Кропоткин!), мог иногда пускаться и в болтовню о великой славянской федерации, хотя и в этом мы сомневаемся. Во всяком случае, показной либерализм Муравьева не вводил в заблуждение, например Петрашевского, который на вопрос Львова, что за человек генерал-губернатор, отвечал словами из "Игроков" Гоголя: "штабс-капитан из той же ком-пании".
   10 Снова отмечаем, как отрицательно Бакунин относился к русской общине, которую он по растлевающему влиянию на народный характер ста-вит рядом с крепостным правом и полицейским всевластием.
   11 Здесь и дальше Бакунин рассуждает не с точки зрения плебса, тру-дящихся масс, а с точки зрения национальной экспансии, дворянско-буржуазного завоевания, теперь бы пожалуй сказали: империализма.
   12 Невельский, Геннадий Иванович (1813 -- 1876) -- русский адми-рал, совершил много плаваний; особенно интересовался изучением Даль-него Востока. В 1848 г. проехал по Амуру до устья и доказал, что Саха-лин -- остров. Был сотрудником Муравьева-Амурского, по поручению ко-торого в 1851 г. снова проехал по Амуру и чуть не вызвал войну с Китаем, приняв амурских туземцев в русское подданство. Поддержанный Николаем I Невельский продолжал действовать в том же духе и захватил Амурскую область, которую присоединил к России. В 1854 г. произведен в контр-адмиралы. Во время войны с англо-французами способствовал продвижению; русского флота из Петропавловска на Амуре. Был некоторое время на-чальником штаба при Муравьеве, а по переезде в Петербург был назначен членом Ученого Комитета морского министерства. Его "3аписки" изданы его женою в 1878 г.
   13 Перовский, Лев Алексеевич, граф (1792 -- 1856) -- русский го-сударственный деятель; кончил Московский университет, участвовал в войне 1812 г., был членом тайного военного общества, а затем "Союза благоден-ствия", но рано из него вышел и не принимал никакого участия в восста-нии декабристов. С 1823 г. перешел на статскую службу, с 1840 г. был членам Гос. Совета и товарищем министра уделов, с 1841 по 1852г. министром внутренних дел, т. е. направлял внутреннюю политику в самое реакционное время. В секретном комитете 1846 г. высказывался за посте-пенную отмену крепостного права, т. е. фактически за его сохранение; в 1852 -- 1856 гг. был министром уделов, управляющим кабинетом е. в. и Академиею художеств. Ренегат и реакционер, ожесточенно боролся с про-никновением передовых идей Запада в Россию.
   14 Hессельpоде, Карл Роберт, см. том III, стр. 543.
  
   Чернышев, Александр Иванович, князь (1785 -- 1857) -- русский военный и государственный деятель; участвовал в войнах против Наполео-на I. но делал карьеру при дворе. Александр I сносился через него с На-полеоном и обратно; во время проживания в Париже организовал там во-енный шпионаж в пользу царя и предупреждал о неминуемой войне с фран-цузами. Участвовал в кампании 1812 и 1813 гг. После восстания декабри-стов был командирован во 2-ю армию и участвовал в следствии над декаб-ристами, проявляя при этом величайшую наглость и жестокость. Был глав-ным распорядителем казни 5 декабристов. Естественно, что при Николае I такой человек сделал блестящую карьеру; в 1826 г. граф, с 1832 г. военный министр, с 1848 г. председатель Гос. Совета и Комитета министров. В 1849 г. получил титул светлейшего князя.
   15 Блудов, Дмитрий Николаевич, граф (1785 -- 1864) -- русский го-сударственный деятель; начал службу по дипломатическому ведомству; вы-двинулся при Николае I в качестве делопроизводителя Верховной следствен-ной комиссии по делу декабристов, на головах которых построил свою карьеру. С 1830 г. управлял министерством юстиции, в 1832 г. министр внутренних дел, в 1838 -- 1839 снова во главе мин-ва юстиции, с 1840 г. главноуправляющий II Отделения с. е. и. в. канцелярии и председатель департамента законов в Гос. Совете. При его участии издано свирепое "Уложение о наказаниях" 1845г. С 1842 г. граф. При Александре II вдо-бавок к прежним должностям Блудов делается президентом Академии Наук, а с 1861 г. председателем Гос. Совета и Комитета министров. Во время крестьянской реформы высказывался за непременное прекращение обязательных отношений; участвовал в подготовке судебной реформы, но в очень узких пределах. См. Е. П. Ковалевский -- "Гр. Блудов и его время". Спб. 1 866.
   16 Чевкин, Константин Владимирович (1802 -- 1875) -- русский воен-ный и государственный деятель; в 1827 участвовал в персидской кампании, в 1828 в турецкой войне, в 1831 в польской. В 1834 назначен начальником штаба корпуса горных инженеров. С 1853 по 1862 был главноуправляю-щим путями сообщения, а затем членом Гос. Совета и председателем де-партамента экономии. С 1872 был председателем Комитета по делам Царства Польского.
   17 Облеухов, Александр Никанорович (1824 -- 1879) -- военный а полицейский чиновник; окончил Павловский кадетский корпус, назначен в лейб-гвардии Павловский полк, с которым участвовал в венгерской кампа-нии; затем служил в Сибири сначала в качестве командира батальона, а затем в качестве члена от военного ведомства б. иркутской полевой прови-антской комиссии. За участие в присоединении Амурского, края к России произведен в полковники. По болезни вышел в 1858 г. в отставку, в ка-ковой оставался до 1864 г., после чего служил по полицейской части, а затем с 1868 г. снова по военной, В 1876 г. ушел в отставку с чином генерал-майора.
   18 Путятин, Ефим Васильевич, граф (1803 -- 1883) -- русский воен-ный и дипломатический деятель, адмирал, генерал-адъютант, окончил мор-ской корпус в 1822г., отправился в кругосветное путешествие, участвовал в войне с турками в 1827 г. В 1855 г. в качестве представителя России заключил трактат с Японией, в 1858 г. Тяньцэннский трактат с Китаем и вторично договор с Японией в Иеддо; с 1861 г. член Гос. Совета и ми-нистр народного просвещения, призванный навести порядок в забродивших университетах, но своими крутыми мерами не успокоивший, а еще больше возбудивший молодежь и вызвавший ряд студенческих демонстраций, что за-ставило правительство убрать его с этого поста.
   19 Барятинский, Александр Иванович, князь (1814 -- 1879) -- рус-ский военный деятель; в 1834 -- 1836 гг. служил на Кавказе; в 1845 г. снова отправился на Кавказ в чине полковника, с тех пор принимал уча-стие во всех более или менее значительных делах против горцев и дослу-жился до чина генерал-лейтенанта и начальника штаба кавказской армии. В 1854 г. отозван, но в 1856 г. вернулся на Кавказ в звании наместника. В 1859 г. под его личным начальством русские войска штурмовали Гуниб и взяли в плен Шамиля, за что Барятинский получил чин генерал-фельд-маршала. В 1862 г. ушел по болезни в отставку.
   20 Речь идет о Михаиле Николаевиче Муравьеве, впоследствии виленском генерал-губернаторе. Бакунин, писавший эти строки в 1860 г., уже тогда называет его "вешающим". Дело в том, что кличка "вешатель" дана ему не за его подвиги в 1863 г., а еще до того -- вследствие приписывае-мого ему выражения (в ответ на вопрос, является ли он родственником повешенного декабриста Муравьева): "Я не из тех Муравьевых, которых ве-шают, а из тех, которые вешают".
   21 "Амур" -- первая в Сибири частная еженедельная газета, выходив-шая в Иркутске с января 1860 г. по апрель 1862 г. Редактировалась М. В. Загоскиным (1830 -- 1894); создана была по инициативе ряда местных дея-телей и при поддержке представителей передового купечества, как И. И. Пеленков, С. С. Попов и А. А. Белоголовый (брат литератора), которые дали средства на издание газеты. Близкое участие в ней принимали Петрашевский, М. И. Шестунов, П. А. Горбунов. В ней же сотрудничали петрашев-цы Ф. Н. Львов и Н. А. Спешаев и другие политические ссыльные. Бла-годаря вмешательству Муравьева-Амурского и затем М. С. Корсакова а дела редакции и принуждению печатать навязанное ей содержание газета постепенно пришла в упадок, растеряла подписчиков, стала выходить реже (раз в две недели), и наконец совсем закрылась. Именно в связи с действиями Муравьева по отношению к газете Львов высказал расходящееся с утверждением Бакунина заявление, что при Муравьеве в Сибири нет закона а есть произвол, нет свободы, а есть своеволие.
   Кстати сказать, мы склонны подвергнуть некоторому сомнению указа-ния современников на сотрудничество Бакунина в этой газете. Уже одна близость к ее редакции Петрашевского и других лиц, стоявших в оппози-ции к крутой политике Муравьева, исключала возможность работы в ней людей из партии генерал-губернатора, к которой Бакунин заведомо для всех принадлежал. Мы просмотрели имеющийся во Всесоюзной библиотеке Ленина (б. Румянцевский Музей) почти полный комплект "Амура" за 1860 год и не только не нашли там ни одной статьи за его подписью (Львова есть там только одна статья), но и не нашли ни одной заметки, которую можно было бы ему приписать. А предполагать, что он был тех-ническим сотрудником газеты и составлял ее постоянные безымянные от-делы вроде внутреннего и иностранного обозрения, местной хроники и т. п. нет никаких оснований; не такой это был человек, чтобы заниматься та-кою кропотливою мелкою работою.
   За 1861 год "Амура" в библиотеке нет, но в этом году Бакунин пос-ле истории с дуэлью и вызванной ею полемики уже никак не мог оставаться сотрудником газеты, даже если допустить, что до того он имел к ней какое-нибудь отношение. Комплект за 1862 год в библиотеке есть, но Бакунина в то время в Иркутске уже не было.
   22 Меньшиков, Александр Данилович (1670 -- 1729) -- известный сподвижник Петра I, фактический диктатор России при Екатерине I, сослан был в 1727 г. в Березов при Петре II в результате дворцовых интриг и там умер.
  
   Миних, Бурхард Христофор Антонович, граф (1683 -- 1767) -- воен-ный инженер; немецкий авантюрист, выдвинувшийся на российской служ-бе, куда поступил при
   Петре I; добился генеральского чина и графского титула, участник дворцовых интриг, в результате которых после воцарения Елисаветы попал в Сибирь (Пелым). В 1762 г. Петр III вернул его в столицу, но при Екатерине II Миних уже не играл политической роли.
   23 Раевский, Владимир Федосеевич (1795 -- 1872) -- русский поли-тический деятель, близкий к декабристам; сын помещика, учился в Мо-сковском университетском благородном пансионе, а затем в дворянском пол-ку при 2-м кадетском корпусе; с 1812 г. участвовал в походах против На-полеона; в 1818 г. принят в "Союз Благоденствия", а после его роспуска вступил в "Южное Общество"; вел революционную пропаганду среди юн-керов и солдат; был другом А. С. Пушкина: арестован в Кишиневе 6 фев-раля 1822 г. в чине майора; дело его кончилось в 1827 г. ссылкою в Сибирь, где он жил в селе Олонки вблизи Иркутска. В 1856 г. был амни-стирован, но в Россию наезжал лишь временами на короткий срок. Между прочим писал стихи на гражданские мотивы.
   24 Розенталь, Иосиф-Антон Иосифович (род. 1832) -- польский ре-волюционер; сын арендатора в селе Волнянке Таращанского уезда Киев-ской губ.; будучи студентом сначала Московского, затем Киевского уни-верситета, примыкал к группе "народников", пытался вести революционную агитацию среди крестьян Таращанского уезда в 1855 г.; после подавления волнений бежал в Австрию, но был арестован там и выдан русскому пра-вительству; приговорен к смертной казни, замененной ему по конфирмации в январе 1857 г. ссылкою в Сибирь на поселение. Вскоре после ареста проявил моральную неустойчивость и еще во время следствия предлагал свои услуги жандармам, отвергшим его предложение. Находясь в Сибири, действительно писал доносы в Третье Отделение, которые впрочем не улуч-шали его положения. С Бакуниным, с которым познакомился в 1857 г. в Томске, был в крайне враждебных отношениях, писал на него доносы, обви-нял его (после его побега) в намерении отделить Сибирь от России и ут-верждал, что Бакунин использует свое положение родственника генерал-губернатора для расправы с неугодными ему ссыльными, Петрашевским, им, Розенталем, высланным из Иркутска по проискам Бакунина, и т. д. По приводимой у M. Лемке оправке III Отделения доносов Розенталя на Му-равьева в III Отделении нет. Неоднократные просьбы Розенталя об осво-бождении не увенчались успехом, так как Муравьев, их не поддерживал. Только в конце 90-х годов прошлого века он получил, наконец, возможность выехать за границу, где и умер. Что антисемит Бакунин называет Розенталя "жидком", это понятно. Менее понятно, что он называет его "полуполити-ческим". Как указал еще Драгоманов, он -- настоящий политический пре-ступник. Только от аристократических ссыльных из "белых" мог Бакунин слыхать такие отзывы о Розентале, стоявшем на позиции левых, радикалов, польских народников. Возможно впрочем, что он титулует его столь презри-тельно за то, что в рассматриваемый момент несчастный Розенталь опу-стился и писал доносы в Третье Отделение. За попытку сближения с наро-дом злополучный юноша заплатил 40-летнею ссылкою (см. М. Лемке -- "Крестьянские волнения 1855 года" в "Красной Летописи" No 7, стр. 132 ел.).
   25 Пущин, Иван Иванович (1798 -- 1859) -- русский политический де-ятель; сын сенатора из бедной дворянской семья; учился вместе с Пу-шкиным в Царскосельском лицее; с 1817 г. принимал участие в тайных военных обществах, член "Союза Благоденствия" и "Северного Общества"; привлек к заговору К. Рылеева. После столкновения с в. кн. Михаилом Павловичем Пущин перешел из военной службы в гражданскую и пошел в судьи с целью проведения законности. Во время восстания 14 декабря, находясь на Сенатской площади в штатском платье, проявил большую вы-держку и храбрость, на следствии и на суде держался с большим достоин-ством; приговорен к смерти, замененной 20 годами каторжных работ; в 1839 г. вышел на поселение. После амнистии 1856 г. вернулся а Россию, где вскоре умер. Был в молодости большим другом Пушкина, которого ста-рался удержать от вступления в тайное общество, находя, что он принесет больше пользы как писатель, значение которого Пущин предвидел. (См. И. И. Пущин -- "Записки о Пушкине". Москва 1934).
   26 Завалишин, Ипполит Иринархович (1809 -- 1859?) -- провокатор, возможно душевно больной; брат Дм. И. Завалишина. В 1826 г. в возрасте 17 лет, будучи юнкером, донес на брата и сестру, но так как при этом обна-ружил знание противоправительственных умыслов, был сам арестован, по-ражен в крепость, а затем сослан в Оренбург в солдаты. Здесь составил кружок из офицеров и выдал его; по этому делу сослан в 1827 г. в вечную каторгу. В 1843 г. выпущен на поселение в Верхнеудинск, где был наказан розгами за дерзость против городничего. В 1848 г. переведен из Вост. Сибири в Курган. Здесь писал бесконечные доносы, но впрочем и жалобы, в которых защищал интересы переселенцев, оскорблял в своих заявлениях местное начальство и т. п. В 1855 г. за дерзость против властей аресто-ван и лишен пособия, которое получал как ссыльно-поселенец. Манифест 1856 года к нему не был применен. Был после того выслан из Кургана. В. П. Колесников -- "Записки несчастного", изд. "Огни", 1914, "Иппо-лит Завалишин в Сибири" в "Русск. Стар." 1905, No 6, стр. 658 сл. В 1862 -- 1865 вышло его "Описание Западной Сибири" в трех томах (в Мо-скве).
   27 Басаргин, Николай Васильевич (1799 -- 1861 ) -- декабрист; сын помещика; учился в школе колоновожатых; служа во 2-й армии в Тульчине, вступил в "Союз Благоденствия", а затем в "Южное Общество", но скоро охладел к делу. В восстании декабристов участия не принимал, но был арестован и за недонесение о заговоре на цареубийство приговорен к каторге на 20 лет, сокращенной ему до 15 лег. В 1839 вышел на посе-ление в Тобольской губернии и получил разрешение вступить в правитель-ственную службу. После амнистии 1856 г. вернулся в Россию. Оставил записки.
  
   Фаленберг, Петр Иванович (1791 -- 1873) -- русский политический деятель; сын саксонского уроженца, был подполковником квартирмейстерской части; член "Южного Общества". За участие в восстании приговорен к каторге на 12 лет, сокращенной до 8 лет; в 1832 г. вышел на поселение в село Шушинское Енисейской губернии. В 1856 г. амнистирован, а в 1859 году освобожден от надзора и вернулся в Россию.
  
   Поджио, Александр Викторович (1798 -- 1873) -- русский политиче-ский деятель, сын итальянского уроженца, служил в Преображенском полку, а 1824 г. вышел в отставку; с 1823 г. член "Южного Общества", респуб-ликанец, стоявший за истребление царского дома. Приговорен к смертной казни, замененной ему бессрочною каторгою. В 1839 г. вышел на поселение. До 1859 г. оставался в Сибири, затем вернулся в Европейскую Россию и принял участие в проведении крестьянской реформы. 22 марта 1861 г. ему дозволено было проживать в Москве под надзором полиции. Оставил за-писки.
  
   Бесчастный, точнее Бечаснов, Владимир Александрович (1802 -- 1859) -- декабрист; учился в Кадетском корпусе, был прапорщиком 8-й артиллерийской бригады; член общества "Соединенных славян"; за уча-стие в замысле на цареубийство приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгою, сокращенною до 20 лет; в 1839 г. вышел на поселе-ние в село Смоленское Иркутской губ., где женился на крестьянке. В 1856 г. был амнистирован, но в Россию не вернулся и умер в ссылке.
  
   Бестужев, Михаил Александрович (1800 -- 1871) -- декабрист, сын офицера; учился в Морском корпусе; был другом К. Рылеева, членом "Со-юза Благоденствия", а затем "Северного Общества"; 14 декабря привел на Сенатскую площадь первые возмутившиеся роты. Приговорен к бессрочной каторге, сокращенной до 20 лет. Вышел на поселение в Селенгинск, где за-вел с братом Николаем Александровичем образцовое хозяйство. После ам-нистии 1856 г. остался в Сибири. Только в 1867 г. переехал в Москву.
  
   Кюхельбекер, Вильгельм Людвиг Карлович (1796 -- 1846) -- русский писатель и политический деятель; сын ученого агронома; учился в Царскосельском Лицее вместе с А. С. Пушкиным, который позже вышучи-вал его за приверженность к старой литературной школе и отсутствие поэти-ческого таланта. Служил при Ермолове в Тифлисе, где сблизился с Гри-боедовым. Член "Северного Общества" и активный участник вооруженного восстания, он был приговорен к 20-летней каторге, причем 6 лет провел в различных тюрьмах, а затем сослан в Сибирь. В 1835 г. поселен в Баргу-зине, затем переведен в Западную Сибирь. Умер в Тобольске от чахотки.
   28 Тюрьма, специально выстроенная для декабристов при Петровском железном заводе вблизи Верхнеудинска; туда декабристы, сосланные на каторгу, и были переведены из Читы в конце лета 1830 года.
   29 Лепарский, Станислав Романович (1754 -- 1837) -- генерал-лейте-нант; в 1810 -- 1826 гг. командир Северского конно-егерского полка; в ав-густе 1826 г. был назначен комендантом нерчинских рудников, куда пред-полагалось направить осужденных на каторгу декабристов. Хотя и соблю-дая предписанные правила, Лепарский старался по возможности облегчить положение своих узников и заслужил от них хорошие отзывы.
   30 Пестель, Павел Иванович, см. том I, стр. 441.
   31 Муравьев-Апостол, Сергей Иванович, см. том I, стр. 441.
   32 Рылеев, Кондратий Федорович, см. том I, стр. 442.
   33 Крузенштерн, Иван Федорович (1770 -- 1846) -- известный путешественник и мореплаватель; с 1788 г. служил в русском флоте, а в 1793 -- 1798 в английском. В 1803 -- 1806 гг. совершил путешествие по по-бережью Тихого океана, объехав западные берега Америки и берега Япо-нии. В 18-26 -- 1842 гг. был директоров Морского кадетского корпуса. Ос-тавил ряд сочинений.
   34 Корсаков, Михаил Семенович (1826 -- 1871) -- генерал-лейтенант, член Государственного Совета; в 1845 г. выпущен из школы гвардейских подпрапорщиков в Семеновский полк; в 1848 г. назначен чиновником осо-бых поручений к генерал-губернатору Восточной Сибири H. H. Муравье-ву. Принимал активное участие в присоединении Амурского края к Рос-сии. В 1854 г. уже в чине подполковника проехал с Муравьевым по Амуру; в 1855 г. совершил второе плавание по Амуру с экспедицией. В конце 1855 т. назначен военным губернатором Забайкальской области и наказным атаманом Забайкальского казачьего войска. В 1860 г. назначен председа-телем совета при генерал-губернаторе Восточной Сибири, а в 1861 г. -- исправляющим должность генерал-губернатора В. Сибири (в это время при нем бежал из Сибири Бакунин). В 1863г. получил чин генерал-лейтенанта. С 1870 г. назначен членом Госуд. Совета. Его сестра Наталья Семеновна вышла в 1862 г. замуж за Павла Бакунина.
   35 Т и м а ш е в, Александр Егорович (1818 -- 1893) -- русский полицейский деятель. В 1856 г. назначен начальником штаба корпуса жандармов, и управляющим Третьим Отделением вместо Дубельта; в 1867 г. назначен министром почт и телеграфов и членом Государственного Совета. В 1868 г. назначен вместо Валуева министром внутренних дел, на каковом посту оставался до 1878 года. Реакционер, гонитель печати, земства и пр.
   36 Таким образом Бакунин называет здесь доносом жалобу на зло-употребления местной администрации. Этак нетрудно возвести в доносчики. кого угодно. Злоупотребляя такою терминологиею, Бакунин дошел до кле-ветнического обвинения в писании доносов и Петрашевского.
   В этом отношении Бакунин повторял обвинение Муравьева, который в письме к Корсакову из Петербурга от 15 марта 1860 г. сообщал, что "(Петрашевский пишет доносы в III Отделение". Бакунин не ограничивался, возведением этого обвинения на Петрашевского в частных письмах; так, будучи в гостях у иркутского губернатора Извольского, он позволил себе там сказать, что Петрашевский и Завалишин пишут доносы в Третье От-деление. Муравьев, а вслед за ним Бакунин объявляли доносом всякую под-писанную даже полным именем жалобу на произвольные действия админи-страции. Но если царскому сатрапу Муравьеву это было простительно, то политическому ссыльному Бакунину это вряд ли подобало (см. статью В. Семевского "М. В. Буташевич-Петрашевский в Сибири". "Голос Минувшего" 1915, март, стр. 48). В. Полонский в "Материалах для био-графии Бакунина", т. II, стр. 647 -- 677, перепечатал жалобы Петрашев-ского по начальству, которые дали повод его врагам бросать против него позорящее обвинение в писании им "доносов". Содержание этих докумен-тов, свидетельствующих скорее о мужестве Петрашевского, который в качестве бесправного ссыльного дерзнул вступить в открытый бой с все-могущими царскими сановниками, разоблачая их неправильные действия" показывает, насколько легкомысленно поступал Бакунин, повторяя это об-винение, брошенное против Петрашевского раздраженным генерал-губерна-тором Восточной Сибири.
   37 Как указывает В. Семевский в своей работе о петрашевцах, характе-ристика, даваемая в письмах к Герцену Петрашевскому, "гораздо более ро-няет самого Бакунина, чем Петрашевского". Семевский кстати напоминает, что Петрашевский был единственным из своих сопроцессников, так и кон-чившим свои дни в Сибири. А то, что именно Бакунин, а не кто другой, выдвигает против Петрашевского такие обвинения, как то, что он не платит своих карточных долгов (Бакунин вообще никаких не платил), или что его поклонниками является мелкая интеллигенция, которую Бакунин всегда и везде провозглашал главною силою революции, показывает только, что в своем желании угодить своему покровителю Муравьеву Бакунин утратил меру и потерял чувство смешного.
   Для характеристики атмосферы, создавшейся тогда в Иркутске, приводим выдержки из двух писем, перехваченных жандармами (не знаем, враж-дебными или дружественными Муравьеву) и принадлежащих повидимому рядовым обывателям. Первая выписка сделана из письма П. Новицкого, не-известного лица, приехавшего по приглашению Муравьева на работу в Восточной Сибири и временно оставшегося без назначения, к Алексею Никифоровичу Майнову, полковнику лейб-гвардии уланского полка, прикоман-дированному к департаменту Генерального Штаба. В письме, датирован-ном 1 июля 1860 г. и направленном из Иркутска в Петербург, автор вы-ражает свой ужас по поводу сложившейся в Иркутске обстановки: людей нет, вместо них "шайка разбойников". "Муравьев в Петербурге и Муравьев в Иркутске это -- дело иное. Здесь он неузнаваем... Вы видите перед собою какого-то хама сибирского или, как его здесь называют, князя сибирского... Муравьев окружил себя людьми, подобными Беклемишеву, убийце Неклю-дова; кругом его образовалась шайка людей, готовых на все, что есть безнравственного. От этих господ зависит сделать из вас то, что им хо-чется, и вы, явившись в Иркутск, должны себя заявить, т. е. стать на сто-рону этой шайки, к которой принадлежит и Бакунин, или же быть забро-шенным без жалованья, переведенным в самое отдаленное место Восточной Сибири и оставленным за штатом, т. е. должны умирать с голоду. Шпион-ство, наушничество и полный деспотизм, разврат, мотовство и издевка над всеми святыми чувствами человека, гонение на всякий след, на всякое выражение гуманности -- вот чем живет здешнее общество" (Дело Архива Революции, III О. 2 секр. арх. К. 8. No 361, лл. 1 -- 2).
   Допустим, что в данном случае мы имеем перед собою выражение на-строения недовольного чиновника, обманувшегося в своих ожиданиях и сгущающего краски. Но вот перед нами выписка из письма другого ирку-тянина, какого-то Мехеды, по всему содержанию письма человека прогрес-сивного и принадлежащего к партии, составлявшей оппозицию Муравьеву. В этом письме, посланном 15 октября 1860 г. из Иркутска в Петербург Алек-сандру Александровичу Каргакову, автор, рассказывая о бесправии и ди-ком произволе, благодаря которому "бывшие судьи по делу Неклюдова превратились в подсудимых", и о том, что "теперь целые толпы от утра до вечера спешат утешать любимцев сибирского властелина", т. е. Беклеми-шева и компанию, прибавляет: "Досаднее всего видеть в этой бестолковой толпе Бакунина, этого Иуду русской свободы, этого представителя (?) от-купной системы в Иркутске, -- чего доброго я поверю, что он принадлежит к тайной полиции, как и поговаривают в городе. Неужели Герцен не знает о страшном падении своего бывшего друга? Кажется, знает: так по крайней мере позволяют думать замечания редакции на письме Бакунина в защиту дуэли. Какое подлое письмо! Все состряпано с целью упрочить свое по-ложение в материальном отношении. С одной стороны бесконечная похва-ла, с другой грубая насмешка над мертвецом, -- письмо представляет собою крайность и выражает одну только сторону медали, представляет в светлом виде муравьистов и старается замарать покойного. Выражение "хамократы" падает неизгладимым пятном на Бакунина" (Дело Архива Революции, III О. 2 секр. арх. К. 9. No 362, л. 1).
   Как бы ни оценивать резкость выходок по адресу Бакунина и припи-сывание ему поступков, участие в которых не доказано, а только правдо-подобно (вроде сотрудничества в составлении ответа на заметку Белоголо-вого в "Под суд" о дуэли), впечатление от печатаемых выписок получается именно такое, что Бакунин в Иркутске занял ложную позицию, резко рас-ходившуюся с ожиданиями местных прогрессистов и сильно восстановив-шую их против него, -- настолько, что они готовы были смотреть на него как на человека, предавшего дело свободы, и допускать службу его в тайной полиции.
   Вот что пишет о Бакунине в своих цитированных воспоминаниях Б. А. Милютин: "За высылкой Петрашевского на сцену выступил Бакунин, но он не прикасался черви. Он плавал по верхушкам и был очень хорошо принят у Из[вольск]их. Держал он себя в политическом отношении очень скромно; хотя за ним, за учителем, и ходило несколько лиц из молодежи, но я подозреваю по отношению к некоторым, умысел у них был иной: пользуясь близостью Бакунина и к графу Муравьеву и к Изв[ольско]му, заручиться карьерой, чего через последнего они и достигали. Помню бывшие у Бакунина вечера: квартира не топленная, грязно содержимая. Приходи-лось сидеть в верхней одежде, согреваться чаем. Денежные средства у Бакунина были плохи; ученики доставляли к чаю коньяк. А речи лились потоком из уст красноречивого хозяина. Впрочем, он пропагандировал ма-ло, более всего рассказывал о своих подвигах. Оттого ли, что он остере-гался из уважения к графу Муравьеву, или к тому времени он выдохся, но лично на меня Бакунин никакого впечатления не произвел, а последовав-шая затем женитьба его, совершившаяся крайне грязно (?), и подлая проделка его с Корсаковым внушала к тему полнейшее отвращение" (цит. ст., стр. 629 -- 630). Насколько можно доверять этому мемуаристу, видно из того, что женитьбу Бакунина он относит ко времени после его переезда в Иркутск, и, перепутав все, что он слышал, говорит о какой-то грязи, в которой она совершилась. Что он стоит не выше "великого" Кавелина и строго осуждает побег Бакунина, обидевший Корсакова, нас удивить не может.
   38 Головин, Иван Гаврилович, см. том III, стр. 470.
   39 Сент-Юрюж, Виктор Амедей де ла Фэ, маркиз (1750 -- 1810) -- французский политический деятель. Родился в столбовой дворянской семье, крестным отцом его был король Сардинский Виктор-Амедей. По смерти отца получил огромное наследство, оставил армию и стал путешествовать. Же-нился на актрисе, которая сумела засадить его в сумасшедший дом, где он пробыл с 1781 по 1784 г. По освобождении выслан в свое имение под над-зор полиции; бежал в Англию, вернулся во Францию в 1789 г. и с головою погрузился в революционное движение. 12 июля 1789 г. поддерживал Ка-милла Демулена; позже был сторонником Дантона, арестован вместе с ним, но выпущен после 9 термидора. С тех пор стоял в стороне от по-литики.
   40 Достоевский, Федор Михайлович (1822 -- 1881) -- русский пи-сатель и политический деятель: окончил Инженерное училище; член кружка петрашевцев, был арестован в апреле 1849 г., обвинялся в чтении письма Белинского к Гоголю, приговорен к смертной казни, замененной ему на эшафоте 4 годами каторги; в тюрьме подвергался телесному наказанию, повлиявшему разрушительно на его психику; после каторги был в 1854 г. сдан на 3 года в солдаты; в 1859 г. возвратился в Россию больным эпи-лепсией и духовно разбитым. В своих многочисленных беллетристических произведениях выводит жертв петербургской жизни и самодержавного обще-ства, большею частью из рядов обедневшего дворянства и мелкого чиновни-чества, проповедуя при этом смирение, покорность, приятие существую-щего строя и шельмуя вместе с тем всякую попытку бороться против гос-подствующего режима, изрекая анафему не только на революционно-демо-кратические, но и на умеренно-либеральные стремления, поскольку они хоть в малом расходятся с принципами самодержавия и православия.
   41 Толь, Феликс Густавович, в письмах подписывался Эммануил (1823 -- 1867) -- русский писатель и политический деятель, немец по происхождению, сыч канцеляриста, окончил Педагогический Институт, был пре-подавателем; член кружка петрашевцев, выступал там с проповедью ате-изма; приговорен к смертной казни, замененной 2 годами каторжных работ на заводах. В 1855 г. получил разрешение жить в Томске, где там и познако-мился с Бакуниным. В 1857 г. ему возвращены права состояния и дозво-лено вернуться в Россию; в 1859 г. разрешено жить в столицах. Написал ряд педагогических статей и рассказов, социальный роман "Труд и капи-тал" (1861), составил и издал в 3 томах с приложением "Настольный словарь" (1863 -- 1866), вовлекший его в долги.
   42 Рассказ Бакунина здесь неточен. Речь идет о "Карманном словаре иностранных слов". Первый выпуск его (176 страниц, А -- Map) вышел а апреле 1845 г. и был посвящен в. кн. Михаилу Павловичу как главному начальнику военно-учебных заведений издателем, каковым был штабс-капитан Н. С. Кирилов; редактором этого выпуска был В. Майков; он же и Р. Штрандман были главными сотрудниками. Таким образом к первому выпуску и к посвящению словаря Михаилу Павловичу Петрашевский не имел никакого отношения. Второй выпуск словаря (177 -- 324 стр.. Map -- Орд) вышел в апреле 1846 г. уже под редакциею Петрашевского, которым написаны здесь почти все главные статьи. Петрашевский пользовался сло-варной формой как прикрытием для пропаганды социалистических, преиму-щественно фурьеристских идей, а в философской области -- идей Фейербаха. Выпуск словаря был задержан в начале мая, затем книга подвергнута сек-вестру, а после дела Петрашевского полиция начала отбирать и 1 -и выпуск; в 1853 г. были сожжены хранившиеся в цензурном комитете отобранные эк-земпляры 2-го выпуска (1599; всего было напечатано 2000, так что 400 успели разойтись). Преследованию за этот словарь Петрашевский не под-вергался.
   43 О Языковой, Елизавете Петровне, см. том III, passim.
   44 Хоецкий, Эдмунд, псевдоним Шарль Эдмонд (1822 -- 1898) -- польский писатель, беллетрист и публицист, писал по-польски и по-фран-цузски; в 1844 г. выехал во Францию и в Париже стал сотрудничать во французских журналах ("Независимое Обозрение"). В 1848 г. участвовал в пражском славянском съезде, вернулся в Париж, откуда уехал в Египет для изучения восточных проблем. В 1856 г. был секретарем принца Напо-леона и участвовал с ним в экспедиции на север. Написал по-французски несколько драм и знакомил французов с польскою литературою. Был ак-ционером и сотрудником газеты "Temps". Был знаком с Герценом и с Ба-куниным.
   45 Эренберг, Густав (1816 -- 1895) -- польский писатель и полити-ческий деятель; родился в Варшаве, учился в Краковском университете, был любимцем молодежи; участвовал в революционном движении и в 1839 г. выехал в Царство Польское в качестве эмиссара "Союза польского народа"; привлеченный к делу Симона Конарского (см. том 111, стр. 552), был приговорен к смертной казни, замененной бессрочными каторжными работами. До 1858 г. пробыл в Забайкалье (здесь написал между прочим "Даурские элегии"), затем вернулся в Варшаву, где служил в управлении майоратами Замойского, а позже библиотекарем в библиотеке ординации. С 1870 г. жил в Кракове, где был профессором литературы на женских курсах.
   46 У Драгоманова напечатано Трентковский вместо Трентовский и Четжовский вместо Цешковский (или Тешковский, Gieszkowski). Это кстати дает некоторое представление о той небрежности и невнимательности, с ка-кими Драгоманов отнесся к взятому на себя делу первого издания писем Бакунина к Герцену и Огареву.
   Трентовский, Бронислав Фердинанд (1807 -- 1869) -- польский философ, вышел из бедной семьи, в 1826 г. слушал философию в Варшав-ском университете, по окончании которого сделался преподавателем латыни и истории в духовной школе. После революции 1831 г. эмигрировал в Гер-манию; слушал лекции в нескольких германских университетах и в 1836 году получил в Гейдельберге степень доктора философии, В философии держался эклектической позиции, стремясь примирить "немецкий идеализм" с "романским реализмом" для создания "универсальной философии", осно-вы которой пытался изложить в книге "Grundlage der universellen Philosophie" 1837 г.. Был доцентом философии в Фрейберге. Мистик, идеа-лист, кончил теософом. Автор множества книг и брошюр, не имеющих научного значения.
   Цешковский, Август (1814 -- 1894) -- польский философ и эко-номист; учился в Берлинском университете, был членом многих ученых обществ и учреждений, основал журнал "Варшавская Библиотека" (с 1841 года). Написал много работ по философии и политической экономии на французском, немецком и польском языках. В 1847 г. переехал в Пруссию и был избран от Великого Герцогства Познанского депутатом в прусский сейм. Бакунин в 1848 году часто встречался с ним в Берлине.
  
   No 611. -- Ответ "Колоколу".
   (1 декабря 1860 года.)
  
   С негодованием и грустью прочли мы ваши строки под за-главием "Тиранство сибирского Муравьева". Вы с ирониею отзываетесь о поклонниках Муравьева, сами же являетесь слепыми поклонниками Петрашевского. Если бы вы знали, кто такой Петрашевский и что он делал и делает, вам было бы стыдно. И неужели все ваши известия не достовернее тех, которые вы получаете из Восточной Сибири?
   Впродолжение 13 лет один из лучших русских людей, про-никнутый истинно-демократичным и либеральным духом, тру-дился в поте лица своего, для того чтобы очеловечить, очистить, облегчить и поднять по возможности вверенный ему край. Он совершил чудеса, в особенности чудеса для соннолюбивой Рос-сии, привыкшей заменять дело фразами да мечтами; ничтожны-ми средствами, без всякой помощи и поддержки, почти напе-рекор Петербургу он присоединил к русскому царству огромный благодатный край, придвинувший Сибирь к Тихому океану и тем впервые осмыслил Сибирь; он не жалел ни трудов, ни здо-ровья, он весь отдался великому и благородному делу, сам вез-де присущий и сам всегда работая как чернорабочий. Впродолжение 13 лет он давал нам пример полнейшего самоотвержения; все его стремления, замыслы, предприятия, отличавшиеся истин-но гениальной меткостью и .простотою, проникнуты были вы-соким духом справедливости и желанием общего блага. 13 лет бо-ролся он и боролся небезуспешно за трава сибирского народа, стараясь освободить его, опять-таки сколько было возможно при известных вам политических условиях, от притеснений чиновно-административного, купеческого, горнозаводского, золотопромыш-ленного, равно как и от зловонно-православного притеснения. Он успел очеловечить вверенный ему край, смягчить и облагородить все отношения, так что можно смело оказать, что ни в одной провинции России нет такой свободы движения и жизни вооб-ще, как в Восточной Сибири, и ни в одном провинциальном го-роде не живется так привольно, легко и гуманно, как в Иркутске. Все это -- дело Муравьева Сибирского. Что ж, разве стыдно называться его поклонником? В России, стране слов и безделья, чему же и кланяться, как не делу? В Англии, во Франции, вез-де на Западе такой деятель, как Муравьев, был бы признан давно, но мы, русская публика, мы -- лакеи, завистливые нена-вистники чужого достоинства и меряющие свое собственное спо-собностью к всеруганью. Что такова русская публика, немуд-рено: мы все знаем, как она произошла. Но вы, благовестники новой России, вы, защитники прав русского народа, как могли вы не признать и оклеветать его лучшего и бескорыстнейшего друга? Незнание не может служить для вас оправданием; гово-ря так громко, так резко, приобретая такую силу в России, вы должны знать много и точно, иначе голос ваш будет бесчестным и вредным. В то время как истина одна может спасти Россию, ложь и к тому же такая громкая ложь становится преступле-нием.
   Вы когда-то проявляли симпатию к сибирскому Муравьеву; вероятно не без данных и не без причин. Но вот вам пришлось решать между ним и Петрашевским, и вы, не усумнившись ни-сколько, позабыв все данные и все причины, осуждаете генерал-губернатора, пишете о тирании сибирского Муравьева. Не ли-цеприятие ли и не чинопочитание ли это? Только в обратном порядке: ведь для вас политический преступник то же, что для простого русского смертного -- действительный тайный советник, министр или фельдмаршал. Вы не допускаете, чтобы политиче-ский преступник мог быть мерзавцем, хоть бы напр[имер] кор-респондентом 3-го Отделения, и подивитесь без сомнения немало, когда узнаете, что не одни вы, но с вами вместе и лазурный блюститель порядка с огромным виноградным листом (Т. е. начальник Иркутского губернского жандармского управления.) жалеет о высылке Петрашевского из Иркутска1.
   Вы учите Муравьева Сибирского, как должно обходиться с сосланными вообще и с политическими в особенности. Если бы вы знали, кого вы учите! Человека, который впродолжение 13 лет, с первого дня своего управления, был горячим заступ-ником, другом всех поселенцев, который, несмотря на множест-во препятствий и неудач, не переставал отстаивать права их в Сибири и в Петербурге, сердце которого, открытое для всех несчастий, полно симпатии и уважения к несчастью незаслу-женному и благородному. И все это не на словах, а на деле, слы-шите ли вы, русские люди, на деле. Как же вы могли об этом не знать? Биографы декабристов, имеете ли вы право не знать, чем Муравьев был для них? С первого дня прибытия его в Ир-кутск в 1848 году пали цепи с благородных рук Петра Вы-соцкого 2, заключенные освободились, привязанные к месту по-лучили свободу движения. Проезжая через Западную Сибирь, в Ялуторовске, он гостил у поселенных там декабристов: Му-равьева-Апостола 3, И. И. Пущина, Якушкина 4, Басаргина и проч., беседуя с ними не как равный с равными, но как младшие со старшими и, первый генерал-губернатор в России, преклонил голову, непривыкшую гнуться, перед высоким несчастьем. В Иркутске он окружил себя декабристами, сделал их своими ближайшими друзьями, советниками. Разумеется, на него посы-палось множество доносов из Сибири; Сибирь -- страна клевет и доносов par excellence (По преимуществу.), -- вам это знать не мешает, -- и знаете ли, как странно и неожиданно ответил на них Николай:
   "Наконец я нашел человека, который меня понимает; пора же обходиться с ними как с людьми", -- и так поступал Му-равьев и так говорил Николай в 1848 и 1849 годах, т. е. в са-мый разгар безумнейшей реакции внутри России. Благодаря Му-равьеву декабристы из утесненных, бесправных сделались пер-венствующими людьми в Восточной Сибири. Спросите у остав-шихся в живых: все без исключения, кроме только трех, все гордились и гордятся дружбою Муравьева. Исключение же со-ставляют два брата Завалишины да еще один псевдо-декабрист, враг Муравьева, которого мы называть не станем, потому что интригуя всеми способами против Муравьева и в Петербурге и в Сибири, он сам еще себя не называет (Бакунин имеет в виду Владимира Федосеевича Раевского.). Один Завалишин (Ипполит Иринархович.) доносчик на декабристов и на брата, был вскоре переведен в Западную Сибирь, где и умер; другой же, Дмитрий Иринархович Завалишин, ненавидит Муравьева за то, что он не дозволил ему поцарствовать по-русски в Чите.
   Но не на одних декабристов, а на всех сосланных поляков распространилось одинаково покровительство Муравьева. До его прибытия в Сибирь они терпели всякого рода притеснения и оскорбления. При нем они сделались неприкосновенными. Мы видели их возвращающихся в край после амнистии, которая ниг-де не была применена так широко, как в Восточной Сибири, и слышали, как единодушно благословляли они имя Муравьева-Амурского; и между ними, к их славе и к нашему русскому сты-ду, не нашлось ни Завалишиных, ни Петрашевского... Мы слы-шали, как отзывался о нем достойный патриарх польской сво-боды, друг Лунина5 , Петр Высоцкий: "Муравьев помирил нас и с русскими и с именем Муравьева". Высоцкий жив; спроси-те у него, правду ли мы говорим или нет. Пусть "Колокол" обратится с громким вопросом прямо ко всем полякам, бывшим в Сибири, -- недостатка в ответах из польского края не будет5а На-конец знаете ли вы, что писал тиран Муравьев в Петербург в 1858 году, в день заключения Айгунского трактата, в силу которого Амур стал русскою рекою: "Если я заслужил милость государя, то как единственной награды прошу о прощении..." ("Петрашевского, Снешнева, Львова и родственника моего, Баку-нина". (Примечание Бакунина 6.) четырех политических преступников, и между ними первый пои-менован Петрашевский. Каким же образом Муравьев сделался вдруг гонителем --> Петрашевского[Author:LDN] ?
   Решаясь ответить на этот вопрос, мы приступаем к весьма трудному и деликатному делу. Во все времена и во всех стра-нах, где был только проблеск человеческого чувства, звание по-литического изгнанника было священно; в России же, особенно в царствование императора Николая, быть политическим преступ-ником значило быть лучшим человеком в государстве. Такое по-нятие было часто не более как фикция, но фикция необходимая, спасительная. Теперь же время фикций прошло. Фикции к чорту или пожалуй на Запад, нам же, русским, для нашего спасения необходима теперь истина полная, чистая, совершенная. Мы са-ми, воспитанные в религиозном уважении к политическому не-счастью, долго не решались отвечать на ваши нападки на Му-равьева Сибирского именно потому, что для полного ответа дол-жны были разоблачить две фикции: Завалишина и Петрашев-ского. На первый раз оставим Завалишина в стороне; но пос-леднею выходкою своею вы поставили так резко вопрос между генерал-губернатором Восточной Сибири, графом Муравьевым-Амурским, и политическим преступником Михаилом Васильеви-чем Петрашевским, что молчать долее, когда ложь говорит так громко и так нагло, было бы с нашей стороны преступлением. Выбор между Муравьевым-Амурским и Петрашевским, т. е. между благородным человеком и... Петрашевским, для нас не труден. Мы сказали довольно о Муравьеве; поговорим теперь о г-не Петрашевском.
   Вероятно по той же самой причине, по которой все полити-ческие преступники безусловно хвалятся в вашем журнале, вы придаете в нем и делу Петрашевского неестественные, громад-ные размеры. В сущности же дело было пустое: если что в нем было громадно, то это -- недобросовестность, подлость некоторых правительственных лиц, придавших ему политическое зна-чение в видах придворной интриги и личной пользы. Министру внутренних дел понадобилось отличиться в ущерб тайной поли-ции, для этого Петрашевский был превращен в Брута, а кру-жок из нескольких более или менее пустых молодых людей (пу-стых за исключением может быть одной или двух личностей), собиравшихся вокруг него без цели, просто чтобы покутить да поболтать обо воем, в опасное тайное общество 7. Их чуть было не расстреляли и сослали на каторжную работу в Сибирь. Ос-вобожденный вскоре Муравьевым, Петрашевский предался сво-им любимым занятиям: интриге да ябеде, чем и навлек на себя единодушное презрение всех поляков, товарищей по заключению. Вы, может быть, воображаете, что Петрашевский -- кровожад-ный революционер с разрушительными замыслами; нисколько. В Петербурге в кружке своем он постоянно противился револю-ционному направлению и всякому практическому применению но-вых идей: он любит проливать не кровь, а чернила: он сидит верхом на своде законов и роскошествует в грязных и темных проходах российского законодательства. Он -- агитатор черниль-ный и готов поссорить братьев, друзей для того только, чтобы завести между ними тяжбу. Он поражает своею бессовестностью, наклевещет на вас, и когда вы изобличите его, не краснея ни-сколько, он скажет вам: "Ну что ж, это было необходимо по тогдашним моим соображениям. Зачем вы сердитесь? Более не буду". Честь и личное достоинство для него -- понятия чужест-ранные, к нему худо или даже совсем не привившиеся. Клевета и ложь -- его мелкая монета, а неутомимость, искусство в интри-ге доходят в нем просто до гениальности. Он возненавидел Бек-лемишева, знаете ли за что? Петрашевский -- несчастный (Вероятно здесь у Драгоманова опечатка: по смыслу должно было бы быть "нечестный".) иг-рок, без денег и без уменья, выигрывает -- берет, проигрывает -- не платит, вследствие чего никто не хотел играть с ним в Ир-кутске. Раз вечером месяца за два до несчастной дуэли он явился к Беклемишеву незванный и нежеланный, стал напрашиваться на игру; с ним играть не хотели, наконец уступили ему, он про-играл и свои деньги и деньги, вымоленные им у присутствовав-ших; ушел, проигравшись в пух, а Беклемишев как хозяин дома заплатил за него около 150 рублей сер., которых Петрашевский ему вероятно никогда не отдаст. Вот из таких-то причин прои-зошла непримиримая ненависть Петрашевского к Беклемишеву и товарищам. И чем же она выразилась? Гнусною преступною клеветою.
   В апреле 1859 года в отсутствие Муравьева, только что от-правившегося вниз по Амуру в Китай и в Японию, случилась дуэль Беклемишева с Неклюдовым. Это была первая дуэль в Иркутске, чуть ли не в целой Сибири. Она поразила паниче-ским страхом всех иркутян, худо понимающих тонкую, более за-падную, чем русскую черту, отделяющую учтивое убийство по всем правилам рыцарского поединка от простого и грубого смер-тоубийства. К тому же ни Беклемишев, ни его товарищи (У Драгоманова напечатано "товарищ".) не были любимы в Иркутске. Причина же их непопулярности за-ключалась отчасти в них самих: они нередко отталкивали и оскорбляли других важничаньем своим и тщеславием, большею ж частью в том, что, верные и неподкупные исполнители воли генерал-губернатора, они, равно как и сам Муравьев, навлекли на себя гнев и негодование всех приверженцев старого порядка, а таких людей в Иркутске, равно как и в целой России, -- ле-гион. Таким расположением умов Петрашевский воспользовался с великим искусством и показал при этом случае замечательный талант к агитаторству. Полчаса после дуэли, при которой, ра-зумеется, ни он, ни его приятели не могли присутствовать, он уж кричал по домам и по улицам об изменническом убиении Не-клюдова. К нему присоединились товарищ его Львов, побуждае-мый одинаковыми причинами, несколько надорванных учителей-недоучек, несколько мелких чиновников, все поклонников его по-литического величия, да еще несколько мещан, товарищей по бил-лиарду. Эта шайка занялась собственно демократическою про-пагандою. День был праздничный, светло-воскресный. Народ ки-шел (У Драгоманова напечатано "кипел".) на площади и по улицам, дело пошло удачно. Петрашев-ский, неутомимый, неумолимый, с яростно взволнованными чер-тами и глазами, бросающими искры, с афишами в руках, бегал "продолжение целого дня из одной улицы в другую, везде вол-нуя народ, раздавая ему афиши и приглашая его на похороны Неклюдова. Не пренебрег он также и гостиными, а благодаря рекомендации Муравьева -- он имел доступ во все; и в гостиных также служебное недовольствие и зависть, оскорбленное тщесла-вие вместе с оскорбленным карманом доставили ему слишком много союзников, так что к концу первого дня по дуэли девя-носто девять сотых голосов в Иркутске, слитых в один голос электризующей деятельностью Петрашевского, стали единодуш-но кричать против злодеяния Беклемишева и товарищей, -- яв-ление в высшей степени грустное, ибо оно доказывает, как ма-ло в русской публике самостоятельности, критического смысла и справедливости. Мы говорим в "русской публике", потому что нелепая весть благодаря опять-таки удивительной деятельности Петрашевского с быстротою молнии разнеслась по целой Россия и везде нашла ту же глупую, нелепую веру. И сам "Колокол", умный, благородный, спасительный "Колокол", не избег общей участи: тронутый рукою того же Петрашевского, он также за-звонил вздор и гнусную клевету. И странно, никому не пришло в голову задать себе только простые два вопроса.
   Во-первых, возможно ли, чтобы несколько молодых людей, порядочных, воспитанных и прежде всего молодых, следователь-но еще мало испорченных русскою жизнью, спасаемых от общей русской порчи уже одним живым течением крови, возможно ли, чтобы, не подвергаясь сами ни малейшей опасности, они, прене-брегши и честью и совестью и даже удобным случаем безвред-но хвастнуть молодечеством, стали предлагать смертельно ос-корбленному товарищу заменить дуэль благородную и необхо-димую подлым, холодным, изменническим убийством? Заметьте, что мы берем здесь худшее предположение, говоря о молодых людях с самым пустым содержанием, только светски-воспитан-ных, и уверяем вас, что Анненков и Молчанов, секунданты Бек-лемишева и Неклюдова, не только -- светски-образованные, но и действительно благородные и честные люди.
   А во-вторых, предположив даже, что Анненков и Молчанов так испорчены, что могли согласиться на подлое преступление в пользу товарища, чем же мог вознаградить их Беклемишев за страшную опасность, которой подвергались они в случае откры-тия их гнусной сделки, скрыть которую было бы так трудно, почти невозможно? А подвергались они, не говоря уже о пуб-личном презрении, лишению прав состояния да каторжной ра-боте. О преданности и самоотвержении говорить тут некстати: подлецы не жертвуют собою; Беклемишев же не богат, не знатен и не силен. Что ж, разве они -- дураки? Но ни Петрашевский, ни "Колокол" в идиотстве их не обвиняют. Не ясно ли, что обвинений нелепо, а вместе с тем и преступно? И эту неле-пость, злостно распространенную Петрашевским, повторили по-слушно за ним весь Иркутск, целая Россия, сам "Колокол"! Вот вам и русская публика.
   При этом рождается вопрос: при наших законах, при извест-ных всем порядках где взял бесправный и беззащитный посе-ленец Петрашевский столько силы, чтобы взволновать целый Иркутск? Ответ на этот вопрос будет служить вместе ответом и на печатную клевету против тирана Муравьева. Муравьева в Иркутске не было. При нем, разумеется, грязный агитатор не смел бы и пикнуть, но в отсутствии его он был всемогущ и мог безнаказанно шуметь и клеветать, потому что никто кроме само-го Муравьева не имел над ним власти: так высоко поставлены все политические преступники тираном сибирским. К тому же Петрашевский умел обеспечить за собою еще другую поддерж-ку. Он сделался корреспондентом 3-го Отделения, столы кото-рого, говорят8, завалены доносами Петрашевского и Завалишина. Не пренебрегая ничем, он искал опоры в крупном и мел-ком чиновничестве, даже в попах, равно как и в синем мундире. Опираясь таким образом с одной стороны на мнимое сочувствие Муравьева, который с ведома всех принимал его с почетом еще накануне своего отъезда, с другой же -- на множество тайных и явных недоброжелателей Муравьева, запугивая одних гене-рал-губернатором, других -- жандармами, третьих -- "Колоко-лом", Петрашевский безнаказанно и беспрепятственно бушевал в Иркутске целое лето, целую осень, почти ползимы -- до самого возвращения Муравьева в январе 1860 года. Он не довольство-вался ни криком, ни клеветами, ни систематическим распростра-нением нелепых и гнусных вестей, ни доносами в 3-е Отделение да в "Колокол" 9, нет, он то именем Муравьева, то именем Тимашева и наконец еще именем какого-то генерал-адъютанта, воз-вещенного ему будто бы из Петербурга, старался застращать следственную комиссию, наряженную по делу дуэли; подсылал в нее лжесвидетелей. Потом с помощью друга и союзника сво-его, советника губернского суда Ольдекопа10, личного врага Беклемишева, до такой степени запугал (Вероятно это опечатка вместо "запутал", как должно быть по смыслу.) несчастных и во всех отношениях ничтожных членов окружного суда, что те, сбитые с толку, произнесли известное вам злостно нелепое решение, ко-торым, признавая с одной стороны, что юридических доказа-тельств не нашлось ни против Беклемишева, ни против двух секундантов, тем не менее присудили их на основании общего говора как убийц к лишению прав состояния и к каторжной ра-боте. Таким же образом старался он действовать и на губернский суд, и все это делал он те скрытно, -- в этом его един-ственное достоинство, -- он терроризировал целый город, все губернское и городское начальство, -- в этом их стыд, -- врывался в присутственные места, грозил советникам главного управле-ния, как некогда Петр Великий в сенате, палкою и перед са-мим зерцалом, стращал их то Муравьевым, то синим мундиром, то таинственным генерал-адъютантом из Петербурга, то "Ко-локолом".
   Прошло пол-лета, Петрашевский называл себя еще привер-женцем Муравьева, тремя единственно против молодых людей, будто бы компрометирующих генерал-губернатора. Но вот при-шли вести с Амура. Муравьев ясно выразил свое негодование против Петрашевского, велел напомнить ему его невыгодное по-литическое положение и советовал ему замолчать. Вместе с тем, оставаясь верным системе, принятой им раз навсегда в отноше-нии к политическим преступникам, он писал к иркутскому на-чальству: "как ни прискорбны действия Петрашевского, я же-лаю, чтоб они остались для него без последствий". С тех пор Петрашевский стал отъявленным врагом Муравьева и слил свою злость с более старинною злобою Завалишина, с которым всту-пил с тех пор в дружескую переписку. Наконец Муравьев воз-вратился.
   Терпеть действия Петрашевского он не мог ни как генерал-губернатор, ни как благородный человек; что же он сделал? Он отказал Петрашевскому от дома, отрешил товарища его Львова от места, занимаемого им в главном управлении, и велел ска-зать им обоим, что если они не перестанут неистовствовать, он будет вынужден выслать их из Иркутска. Что же тут жесто-кого и тиранического и можно ли было поступить мягче? 11
   Львов и Петрашевский как политические преступники, ска-жете вы, заслуживали всякого уважения и снисхождения. Но если политический преступник украдет, разве он будет не вор [ом]; не убийцею, если он убьет того; не мерзавцем и не подлецом, если он наделает мерзостей? Неужели кто-нибудь в мире, царь ли он или политический преступник, может безнака-занно творить мерзости, и с которых пор мерзавец, носящий не-достойным образом имя политического преступника, сделался святым и неприкосновенным? Где же справедливость и логика? Как благородный человек и как правосудный генерал-губернатор Муравьев должен был положить конец проискам и безза-кониям Петрашевского. Вы спрашиваете, зачем он не пред-ставил его к переселению в Западную Сибирь или на Кавказ. Но во-первых такие представления редко удаются, ибо переселе-ние в Западную Сибирь считается милостию, хотя и совершен-но напрасно: для политических преступников жизнь в Восточной Сибири несравненно легче и привольнее, чем в Западной, где они до сих пор подвергаются бесчисленным утеснениям и оскор-блениям, так что в последнее время многие поляки перепроси-лись в Восточн[ую] Сибирь, где они находят и более уважения, свободы и гораздо более надежды возвратиться на родину. Итак по вашему человека, так много напакостившего и писавшего доносы на Муравьева, Муравьев .должен бы был или представить к милости, -- но тогда где ж бы были разум и правосудие? -- или должен был объяснить петербургскому правительству при-чины, побудившие его просить об удалении Петрашевского из Иркутска, т. е. сделать неисправимое зло самому Петрашевско-му. Оставалось еще третье: предать его суду за громкую и оче-видную противозаконность его поступков, что повлекло бы за собою неминуемо наказание Петрашевского плетьми, потому что по русским законам поселении, подвергается плетям и за мень-шие преступления. Для того чтобы спасти Петрашевского от его собственного безумия и от последствий ею безумных поступ-ков, Муравьеву ничего более не оставалось делать как выслать его из Иркутска. А в доказательство, что им руководила не злость и не мелкая мстительность, заметим только, что если бы он хотел сделать зло Петрашевскому, то он послал бы его так же легко в Туруханск или в Якутскую область или в Баргузин за Байкалом, а не в благодатный Минусинский край, один из цент-ров золотопромышленности, на границе Западной Сибири.
   Во все время пребывания Муравьева в Иркутске Петрашев-ского не было слышно, он присмирел. С Муравьевым шутить неудобно; трудно найти человека благороднее, великодушнее, но при всей доброте он -- лев, а львиный гнев вызывать опасно. В Петрашевском много дерзости, но не храбрости, -- интрига ред-ко бывает мужественна, и храбрость не есть дело законников. Петрашевский знал Муравьева, а потому и молчал. Обманутый этим молчанием, Муравьев, уезжая в Петербург, просил гене-рала Корсакова (Михаил Семенович.), которому передал на время управление Во-сточною Сибирью, оставить Петрашевского в покое, пока он сам не нарушит покоя. Но едва лишь только лев скрылся, как волк-Петрашевский, ставший было овечкой, вновь обратился в дикого волка; едва прошла неделя по отъезде Муравьева, как он вор-вался с старыми угрозами в два присутственные места, требуя в одном неправильно денег, в другом -- объяснения причин уда-ления его товарища Львова из главного управления, и наконец подал в губернский суд ябеднически пасквильную просьбу по золотопромышленному делу, по которому он действовал как до-веренный: в этой просьбе требовал он отвода помощника пред-седателя губернского суда Молчанова, якобы причастного в смер-тоубийстве (в то время как губернский суд решением своим при-знал уже правильность дуэли), и по поводу каких-то 20.000 руб., будто бы следуемых от некоего золотопромышленника его до-верителю, сумел письменно официально приплесть всю беклемяшевскую историю, перебрать и перебранить Беклемишева с товарищами и в сотый раз повторить нелепую, гнусную, им же самим сознательно созданную клевету. Генерал Корсаков пригласил к себе Петрашевского, желая в последний раз по-пробовать над ним меры кротости и убеждения; он старался его урезонить, но Петрашевский, не слушая ничего, стал грозить ему "Колоколом". Тогда, скрепя сердце, наместник генерал-гу-бернатора в исполнение воли Муравьева сослал Петрашевского в Минусинский округ12. Для того чтобы дать вам последнее до-казательство долготерпеливости Муравьева, прибавим, что Пет-рашевский проживал до сих пор в самом городе Минусинске, и что около месяца тому назад, следовательно гораздо прежде по-явления вашей филиппики против тиранства сибирского Муравь-ева, он дозволил Петрашевскому жить в губернском городе Кра-сноярске.
   Кажется, прибавлять нечего. Вы можете быть обмануты, но обманывать не станете и не откажете в должном удовлетворе-нии благородному Муравьеву-Амурскому; а вместе с тем вероятно также согласитесь с нами, что для оправдания Петрашевского остается одно только средство: объявить его безумным.
   В самом деле в последние годы близкие люди нередко заме-чали в нем все признаки сумасшествия.
   Михаил Бакунин.
   1-го декабря 1860 года г. Иркутск.
  
   No 611. -- Напечатано в "Письмах" Бакунина, изданных Драгомановым.
   Эта статья Бакунина представляет ответ на заметку Герцена "Тиран-ство сибирского Муравьева", напечатанную в No 82 Колокола", вышед-шего 1 октября 1860 (значит на доставку номера в Иркутск понадоби-лось около трех месяцев; отсюда вывод, что на получение Герценом пи-сем Бакунина требовалось тоже примерно столько же времени, ибо и то и другое шло с оказиею). Вот что гласила заметка, на которую откликнул-ся Бакунин: "Дело Беклемишева и Неклюдова открыло нам такое обилие поклонников (Герцен не мог здесь иметь в виду Бакунина, так как письмо Баку-нина, написанное в ноябре, получено было им в лучшем случае в конце года.) сибирского Муравьева, что мы даем им новый случай по-казать свою преданность и, если можно, объяснить человечески, по-чему по отъезде Муравьева Петрашевский был схвачен и сослан на по-селение за Красноярск, верст 40 от Минусинска. Неужели у графа. Амур-ского (Игра слов; Амур значит также любовь, каковая сопоставляется с ненавистью.) столько ненависти? Неужели прогрессивный генерал-губер-натор не понимает, что вообще теснить сосланных гнусно, но теснить по-литических сосланных времен Николая, т. е. невинных, преступно? Если же он не может с ним ужиться, то благороднее было бы, кажется нам, просить о переводе Петрашевского в Западную Сибирь, на Кавказ или куда-нибудь".
   Ответ Бакунина, излагающий в сокращенной форме содержание, письма от 7 -- 15 ноября, столь же пристрастен, неубедителен и скандален для Ба-кунина, как и названное письмо. На оригинале этого манускрипта кем-то, вероятно лицом, через которое было переслано письмо, -написано: "Статья эта прислана мне для передачи. Это и есть единственная причина, почему я ее посылаю. В целом и в частях это -- компиляция близорукая и пристрастная, которая никогда не должна увидать печатного станка".
   1 Это -- повторение гнусной клеветы на Петрашевского, ничем не под-тверждаемой и не доказываемой.
   2 Высоцкий, Петр (1799 -- 1875) -- польский политический деятель; состоя с 1817 г. в королевской гвардии, он в 1824 г. поступил в школу подхорунжих был произведен в подпоручики, организовал широкий заго-вор, результатом которого было восстание 29 ноября 1830 г. Участвовал в военных действиях, а затем с корпусом Дворницкого отступил в Галицию. Вернувшись вскоре в Польшу, Высоцкий участвовал в обороне Вар-шавы я раненый был взят в плен (6 сентября 1831 г.). Приговорен к смертной казни, замененной каторжными работами в Сибири. Здесь за участие в заговоре 1837 года получил 1 000 палок (пять его сопроцессников засечено на смерть). В 1857 г. вернулся в Польшу и жил под Вар-шавой.
   3 Муравьев-Апостол, Матвей Иванович (1793 -- 1886) -- рус-ский военный и политический деятель, сын посланника в Испании; учился в Политехнической школе в Париже; участник Отечественной войны, от-ставной подполковник, один из основателей "Союза Спасения" и "Союза Благоденствия", член "Южного Общества"; принимал участие в восста-нии Черниговского полка; приговорен к смертной казни, замененной за рас-каяние каторгою на 20 лет, сокращенной до 15 лет; каторга, в конце концов, заменена была ссылкою в Вилюйск; в 1829 г. переведен в Бухтарминскую крепость, а в 1836 г. в Ялуторовск Тобольской губ.; здесь вместе с И. Д. Якушкиным основал ланкастерскую школу. Амнистиею 1836 г. восстановлен в прежних правах; в 1857 г. поселился в
   д. Зыковой Мос-ковской губ., с 1860 г. в Москве. Оставил воспоминания, напечатанные в "Русской Старине", 1886 г.
   4 Якушкин, Иван Дмитриевич (1793 -- 1857) -- русский политиче-ский деятель, отставной капитан, один из основателей "Союза Слоения" и "Союза Благоденствия", затем член "Северного Общества"; в 1817 г. за-думал убить Александра I; в восстании 14 декабря не мог принять уча-стия, так как находился не в Петербурге. На допросах держался стойко и никого не выдавал. Приговорен к смертной казни, замененной 20-летней каторгой, сокращенной до 15 лет. В 1832 г. вышел на поселение в Ялу-торовск, где жил до амнистии 1856 г., занимаясь педагогическою деятель-ностью. После амнистии вернулся в Россию и умер в Москве. Оставил за-писки, многократно переиздававшиеся (полное издание вышло в 1926 году).
   5 Лунин, Михаил Сергеевич (1783 -- 1845) -- русский политический деятель, служил в кавалергардском полку, участвовал в Отечественной войне, после которой вышел в отставку и уехал в Париж, где, между прочим, познакомился с Сен-Симоном; здесь же перешел в католичество, по возвращении в Россию вступил вновь на военную службу, был подполков-ником л.-гв. Гродненского гусарского полка; один из основателей "Союза Спасения", член "Союза Благоденствия" и "Северного Общества"; прожи-вая в Варшаве, перешел в "Южное Общество". Приговорен к 20 годам ка-торги; в 1836 г. вышел на поселение в село Урик вблизи Иркутска. Вслед-ствие перехваченных писем его к сестре, которые признаны были преступ-ными и направленными против правительства, был снова арестован и от-правлен в Акатуйский рудник, где и умер.
   5а Вот что сам Муравьев выставлял одним из мотивов помилования поляков в письме своем к, шефу [жандармов Орлову от 3 августа 1850 г. из Иркутска (цит. соч. Барсукова, том II. стр. 62); "Облегчая участь этих преступников, сближая их с родиною переводом во внутренние губернии, правительство в то же время избегнет чрезмерного уже накопления поляков в Восточной Сибири, где но (малочисленности населения распространение польского духа, более или менее, до всегда враждебного России, может быть от них ощутительно, тогда как во [внутренних губерниях при многочисленности народонаселения дух этот никакого влияния от 150 лиц иметь не может, и сами они скорее обрусеют". Что это говорилось не только пе-ред всесильным шефом жандармов, для того чтобы выпросить у него облегчение участи политических жертв самодержавия, а всерьез и искрен-но, видно из письма того же Муравьева, уже удалившегося на покой и теперь действительно имевшего основания дуться на правительство, к своему пестуну и преемнику М. С. Корсакову, которого он обучал правитель-ственной мудрости. В этом интимном письме от 19/31 октября 1861 г. из-за границы (I. С. I, стр. 630 -- 631) Муравьев в предвидении нового на-плыва ссыльных поляков советует Корсакову не допускать их в свой район: "Советую тебе оградить Восточную Сибирь от этого нового нашествия иноплеменных. Польская аристократия и ксендзы безусловно враждебны России,.. а конечно их-то и будет больше всего в числе ссыльных. Все они довольно образованы, и, как несчастные, скоро получат большое влияние в народе, а этого-то влияния я и боюсь для Восточной Сибири... В 1850 го-ду а самой [секретной переписке моей с графом Орловым я просил в виде помилования перевести всех ссыльных поляков из Сибири во внутренние губернии или по крайней мере в Западную Сибирь; там изложены тоже и причины, .о которых я здесь говорю... По-моему это весьма важно потому, что распространение в этой отдаленной стране ненависти к России в народе чрезвычайно опасно; довольно уже и того, что толкуют привилегированные сословия в Сибири, т. е. купцы, почетные граждане и чиновники... Я сам убедился, как много польских понятий распространилось те только в Забайкальской области, но и в Иркутске и в окрестных селениях и заво-дах, где наиболее пребывали поляки. Я знаю много коренных сибиряков, ко-торые гораздо более расположены к Польше, чем к России". И этого че-ловека наивные люди вроде П. Кропоткина (в "Записках революционера") пытались представить в виде оппозиционера, вдобавок чуть ли не мечтав-шего об отделении Сибири от Российской империи!
   6 См. выше комментарий 10 к No 605. Эта выдержка из конфиден-циального письма Муравьева-Амурского к шефу жандармов от 18 мая 1858 г. могла быть сообщена Бакунину только самим Муравьевым, кото-рый явным образом участвовал в сочинении писем к Герцену.
   7 В этой оценке Бакунин в значительной мере прав: дело петрашевцев, само по себе довольно невинное, было сознательно раздуто жандармами, провокатором Липранди, шпионом Антонелли и пр. Но это не имеет ни-какого отношения к трактуемой им теме, а в особенности к параллели между царским сатрапом Муравьевым и революционером Петрашевским, чего революционер Бакунин не понимал, а главное не чувствовал.
   8 Здесь клевета на Петрашевского прикрывается словечком "говорят". Кто, где, когда, что говорит, -- неизвестно. А между тем с какою злобою Бакунин отзывается о немецких журналистах, "еврейчиках", как он выражается, которые в своей "грязной" полемике прибегают по отношению к своим противникам к таким, недопустимым приемам, как "говорят", "слышно" и т. п., и применяют их к таким людям, как например М. А. Ба-кунин! См. в дальнейших томах "Исповедание веры русского демократа-социалиста", письма к А. Ришару и т. п.
   9 Здесь Бакунин увлекся и нечаянно раскрыл свои карты, сопоставив доносы в Третье Отделение с "доносами" в "Колокол", т. е. жалобами без-властных и задавленных обывателей на произвол всесильных царских сат-рапов вроде Муравьева.
   10 Ольдекоп, Карл Карлович (род. в 1810) -- русский политиче-ский деятель; немец, дворянин; окончил, юнкерскую школу, поручик, чи-новник особых поручений при Государственном Банке; был арестован по делу петрашевцев в апреле 1849 г. как посетитель "пятниц", но в июле того же года освобожден. В 1860 г. был советником губернского суда в Иркутске и за свое судейское мнение по делу иркутской дуэли подвергся преследованию.
   11 Если Бакунин всерьез хотел, чтобы эти разглагольствования, оправ-дывающие насилия сатрапа над бесправными политическими ссыльными, были напечатаны в "Колоколе" да еще за его подписью, то надо только удивляться силе его увлечения любовью к Муравьеву и ненавистью к сото-варищам по ссылке, лучше его понимавшим характер сибирского диктато-ра и его позиции. Более верного способа опозорить себя навеки, чем опуб-ликование этого "Ответа", у Бакунина не было. Но к счастью для него Герцен был слишком умен и политически разборчив, чтобы печатать такой скандальный документ. В разговоре с доктором Белоголовым Герцен при-знал, что поведение в деле Муравьева -- Петрашевского заставило в его глазах сильно потускнеть образ революционера Бакунина. А ведь Герцен, стоявший на буржуазной позиции, не мог еще заметить и как следует оце-нить с классовой точки зрения выраженные в этой переписке взгляды Ба-кунина на колониальные захваты, надругательства над свободой и жизнью населения, превращаемого в казачье сословие, на признание умеренно-дворянской программы (которую принимал тогда сам Герцен) и т. п.
   12 Итак после долгих и увертливых рассуждений Бакунин принужден признать, что Корсаков, действовавший здесь явно в духе и несомненно по желанию Муравьева, выслал Петрашевского из Иркутска за то, что тот позволил себе пригрозить жалобою на беззаконные действия местной вла-сти в "Колокол"! Это -- последний штрих, убивающий все до тех пор при-водившиеся хитросплетения Бакунина, впрочем ни для кого не убедительные и слишком наивные.
   13 Вот что говорится в известной брошюре Энгельса -- Лафарга "Альянс социалистической демократии", выпущенной в Лондоне в 1873 году и направленной против работы Бакунина в Интернационале: "В то время в Сибири находился Петрашевский, глава и организатор заговора 1849 года. Бакунин вступил с ним в явно враждебные отношения и всячески старался повредить ему, что ему легко было сделать благодаря своему родству с тамошним царским наместником. Это гонение на Петрашевского дало Бакунину новые права на милости со стороны начальства. Темное дело, возбудившее большой шум в Сибири и в России, положило конец борьбе между обоими ссыльными. Когда поведение одного из либераль-ничавших высших чиновников сделалось предметом критических толков, то в результате в окружения генерал-губернатора разразилась буря, за-кончившаяся дуэлью и смертью одного из дуэлянтов. Все это дело на-столько пропитано было личными интригами и мошенническими махина-циями, что все население было им возмущено и обвиняло высших чинов-ников в том, что они сознательно убили павшую во время дуэли жертву, -- молодого приятеля Петрашевского. Агитация приняла такие размеры, что правительство боялось народного возмущения. Бакунин принял сторону высших чиновников, в том числе и Муравьева. Он использовал свое влияние для того, чтобы добиться высылки Петрашевского в более отда-ленную местность и выступил на защиту его гонителей в длинном письме, написанном им в качестве очевидца и посланном Герцену. Последний, напечатав его в "Колоколе", выбросил все содержавшиеся в нем нападок на Петрашевского, но рукописная копия, сделанная с этой корреспонден-ции во время ее нахождения в Санкт-Петербурге, циркулировала там и ознакомила публику с оригинальным текстом".
   Составлявший эту часть брошюры Н, И. Утин, основывавшийся главным образом на слухах (материалы по этому делу тогда не были еще опубли-кованы), несколько сгустил краски, но, в общем, изложил дело довольно точно. Разумеется, высылка Петрашевского из Иркутска не была резуль-татом домогательств Бакунина: Муравьев и Корсаков не нуждались в его советах, чтобы расправиться с неугодным ссыльным.
  
   No 612. -- Письмо А. И. Герцену.
   8 декабря 1860 [года]. Иркутск.
  
   Друг Герцен! Записка твоя застала меня, когда я кончал прилагаемый ответ в "Колокол". Говорить о моей глубокой, тре-вожной радости при виде твоего драгоценного почерка было бы лишним. Но она ободрила меня еще и в другом отношении, возбудя во мне надежду, что слова мои найдут в тебе веру. Это -- мое третье письмо к тебе: первое по крайней мере в 20 листов до тебя не дошло, второе листов в 12 взял с собою твой знако-мый ***** тому назад три недели (См. выше письмо от 7 ноября 1860 года (No 610).). Надеюсь, что оно дойдет до тебя, если не прежде, то по крайней мере вместе с этим; оно не кончено, но конец пришлю скоро, благо нашел дорогу к тебе. Все три письма имеют главным предметом Муравьева Амурского, на которого ты с некоторого времени по какому-то странному ослеплению стал нападать жестоко и несправедливо. А между тем, не говоря уже о том, что твои нападения лишены всякого основания и совершенно противны истине, Муравьев, повторяю тебе в третий раз, -- единственный человек между всеми поль-зующимися силой и властью в России, которого без малейшей натяжки и в полном смысле этого слова мы можем и должны безусловно назвать нашим.1 Он -- наш по чувству, по мыслям, по всем прошедшим делам, по стремлениям, желаниям и твер-дым намерениям. Каким же образом ты не узнал его? Ведь пра-во стыдно, Герцен. Если б ты знал, как любит он "Колокол"2 и как прискорбен ему всякий промах, компрометирующий его, как симпатично уважает тебя, и как ему горько было услышать твои незаслуженные обвинения, клеветы, раздавшиеся именно в то время, когда восстала против него со всех сторон зависть и подлая интрига под предводительством нашего Philippe EgalitИ, самого вел. кн. Константина Николаевича 3. "Своя своих не познаша", -- вот его слова о тебе.
   Теперь он оставляет Сибирь и службу, едет за границу и непременно хочет увидеться с тобою4. Ты познакомишься с ним и скажешь, что это -- человек, полный во всех отношениях: и сердцем и умом и характером и энергиею. Он крепко наш и луч-ший и сильнейший из нас; в нем -- будущность России. Он ре-шился оставить на время службу, несмотря на то, что ему хотят предложить министерство внутренних дел. Он твердо решился не принимать ничего, пока не изменится радикально правитель-ственная система, пока не примется его программа. Программа же в немногих словах следующая: 1. Полное и безусловное ос-вобождение крестьян с землею. 2. Публичное судопроизводство с судом присяжных и подчинение последнему всех служебных чинов по административным грехам, от малого до велика. 3. Образование народа на самых широких основаниях. 4. На-родное самоуправление с уничтожением бюрократии и с воз-можною децентрализациею России, а в Петербурге не консти-туция и не парламент, а железная диктатура в видах освобож-дения славян, начиная с воссоединенной Польши, и борьбы на смерть с Австриею и с Турциею.5 Вот вся программа серьезно-го государственного человека, доказавшего, что он умеет испол-нять свои замыслы. Я отвечаю вам за искренность Муравьева, потому что знаю его как своего лучшего друга. Каково же мне, вашему другу, другу вашего "Колокола", честь и влияние ко-торого в России, поверьте, мне не менее дороги, чем вам самим, видеть, как, обманутые, ослепленные, вы проповедуете ложь и клевету, нападая на единственного человека между всеми в Рос-сии, стоющего, чтобы мы стояли за него горою!
   Теперь послушай, Герцен. Если ты мне поверишь, в таком случае не печатай моего ответа в "Колокол": ты сумеешь и без него дать Муравьеву полное удовлетворение так, как именно ты должен дать такому человеку, как Муравьев, sans rctiсences et sans Иquivoques ("Без умолчаний и без виляний".), соблюдая при том осторожность, чтобы не слишком компрометировать его перед правительством. Но если ты не поверишь мне или поверишь только вполовину, так что в душе твоей будут оставаться сомнения, тогда именем всего того, что нас связывало и связывает, я требую от тебя, чтобы ты напечатал без выпусков весь мой ответ, и если это покажется необходимым, пожалуй, хоть и за моей подписью. Есть случаи, когда осторожность и все другие соображения должны итти к чорту. Напечатание ответа моего будет сопряжено, я знаю, с большими неудобствами. Во-первых, оно может еще на несколько лет приковать меня к Сибири; во-вторых преждевременно ком-прометирует Муравьева перед правительством и нас всех в лице Петрашевского перед русскою публикою; наконец сильно ком-прометирует "Колокол", так грубо, так нелепо, так самоубий-ственно ошибающийся. А все-таки я требую напечатания, если в своем сердце и в своем уме ты не найдешь другого средства дать Муравьеву полное удовлетворение. Во всяком деле, как в деле чести, один поступок той или другой стороны ведет за со-бою необходимо неприятные, часто тяжелые последствия для обеих сторон, но от этих последствий ни та, ни другая сторона не имеют права отказаться. Ты напечатал нападение, печатай же и ответ или сознайся громко, что ты был подло обманут и не-простительным образом ошибся. Вот чего я жду от твоей спра-ведливости, от твоего благородства, наконец, от твоей преданно-сти общему делу. Ты -- наш судья, Герцен, это -- правда, но вместе с тем вопомни, что и мы -- твои судьи: между нами со-лидарность взаимной ответственности, которой ни ты, ни мы разорвать не можем.
   Но довольно об этом частном случае, поговорим вообще о положении "Колокола" 6. Со всех сторон слышно, что в послед-нее время "Колокол" много утратил влияния. Одна из причин такого падения заключается без сомнения в ложных корреспонденциях: двух-трех таких промахов, как в отношении Муравьева и Вос[точной] Сибири, достаточно, чтоб убить ваше издание. Вы должны соблюдать большую осторожность в выборе ва-ших корреспондентов. Говорят, что Россия оттаивает, но под льдом всегда много навоза, а навоз воняет. Вполне русская жизнь, вполне русские мелкие интриги и страсти, вполне родная вонючая грязь, отстой подлых интересов и мелкого, но неумо-лимого тщеславия -- пошлость, зависть, ненависть, пустота и су-хость мертвого сердца и великодушные фразы, мелкие дела и громкие слова, -- все это теперь просится наружу и, так как другого свободного органа кроме вашего до сих пор еще нет, все это стремится в "Колокол". А скрыться под маскою либе-рализма и демократизма ныне не мудрено7. Кто не знаком с благородными словами и фразами! Они стали так дешевы, так безопасны и безвредны, так часто кстати и некстати слышатся во всех углах даже в Сибири, что право произносить их самому как-то становится стыдно. Казенный либерализм, казенный де-мократизм, -- все слова, слова да слова, а за ними такая гнус-ная, мелочная действительность, что становится тошно. Слова в России действуют на меня как рвотное: чем эффектнее и силь-нее, тем тошнее. Верить должно только тому, в ком есть залог, что слово у него перейдет в дело; в отношении же других я по-ступил бы так: чем краснее кто сказал слово, тем выше по-строил бы я для него виселицу. Многие ли из ваших коррес-пондентов способны, готовы к благородному делу, к которому, кажется, обязывают их великодушные фразы? А вы их слу-шаете. Вы взяли на себя трудную, почти неисполнимую обя-занность: в Лондоне судить лица, действующие в России. Пока действовали все люди, вам знакомые, времен николаевских, Клейнмихели, Орловы, Закрепские, Панины8 etc. etc., вам было легко, но теперь выступают на арену люди, вам очень мало или совсем неизвестные. Вы должны их судить по данным, при-сланным вам из России. Кто вам поручится за верность данных? Не должны ли же вы иметь несколько единомыслящих людей в России, знающих край я одаренных практическим талантом и смыслом, в добросовестности и в справедливости которых вы были бы уверены как в своих собственных и которые бы про-веряли и укрепляли своим свидетельством все известия, вам посылаемые? Иначе вы будете всегда обмануты и потеряете вся-кую силу в России. А таких людей ведь не легко найти между пишущей братьею, даже между остатками наших бывших круж-ков: большая часть из них окоченели, помертвели и живут и действуют и болтают как мертвые между мертвыми.
   Странное явление представляет ныне русская публичная жизнь, официальная и неофициальная! Это -- царство теней, в котором подобия живых людей двигаются, говорят, кажется мыс-лят и действуют, а между тем не живут. Есть в них риторика всех страстей, нет страсти, нет действительности, ни общего преобладающего характера, ни характеров. Все -- литература, писание да болтание, а ни капли жизни и дела; нет ни к чему действительного интереса. И говорить даже ни с кем не хочется, потому что наперед знаешь, что из слов не выйдет дела. Лите-ратуре теперь лафа, это -- ее царство. Панаевы9 торжествуют и пишущая братия бьет себя страстно в пустую грудь, а грудь издает громкий звон, потому что в ней нет сердца; в головах полированные засушники с готовыми категориями и словами, а не живой производительный мозг; в мышцах нет силы, а в жи-лах нет крови -- все тени, красноречивые, пустозвонные тени, и сам между ними становишься тенью. Они ведут теперь мелоч-ную торговлю с помощью небольшого капитала, собранного Станкевичем, Белинским, тобою, Грановским, они спят, бредят вслух, размахивая руками, и только тогда пробуждаются к чув-ству действительности, когда затронуто их лицо, их тщеславие, единственная действительная страсть между так называемыми людьми порядочными точно так же, как карманная страсть ис-ключительно преобладает во всех прочих слоях русской пуб-лики 10. От теней ли ждать чудес? А между тем Россия может быть спасена только чудесами ума, страсти да воли. Я ничего не жду от известных в литературе имен, верю же в спящую силу народа, верю в среднее сословие, -- не в купечество, оно гнилее даже дворянства, -- но в фактическое, официально не-признанное среднее сословие, образующееся постоянно из от-пускных людей, приказчиков, мещан, поповских детей, -- в них сохранились еще и русский сметливый ум и русская удалая пред-приимчивость; верю также, что в самом дворянском сословия кроется много ("На этих словах оканчивается первый лист письма. Затем второй, другого формата, но нумерованный "2" -- начинается, как напечатано далее, представляя в начале вариант окончания первого листа". (Примечание М. Драгоманова.) наполненный тщеславным самообольщением. Странное зрелище представляет ныне русская публичная жизнь, официальная и не-официальная! При Николае можно было предположить, что она заключает в себе много невыясненных тайн, много сдержанных, спертых сил. Теперь она открыта, и что же мы видим? Это -- царство теней, в котором подобия живых людей говорят, дви-гаются, кажется мыслят и действуют, а между тем не живут. Есть в них риторика всех страстей, нет страсти, нет действитель-ности, нет ни характера, ни характеров. Все -- литература, многописание, многоболтание, но ни капли жизни и дела. Нет ни к чему действительного интереса, кроме [как] к себе, так что и сам между ними становишься тенью, и даже говорить ни с кем не хочется, потому что чувствуешь, что никому нет ни до чего дела, и знаешь .наперед, что из слов никогда не выйдет дела. Литературе теперь лафа, это -- ее царство. Панаевы торжествуют, и пишущая братия бьет себя страстно в пустую грудь, и грудь издает громкие звуки, потому что в ней нет сердца. В головах полированные засушники с готовыми категориями и словами, а не живой производительный мозг; нет силы в мыш-цах, нет крови в жилах -- все тени, красноречивые, пустословные тени. Теперь они ведут мелочную торговлю с помощью неболь-шого капитала, собранного Белинским, тобою, Грановским, они спят, бредят вслух, размахивая руками, и только тогда пробуж-даются к чувству действительности, когда затронуто их лицо; их тщеславие, -- единственная действительная страсть между людьми, называющимися порядочными, точно так же, как кар-манная страсть преобладает во всех прочих слоях русской пуб-лики.
   От теней ли ждать чудес? А между тем Россия может быть спасена только чудесами ума, страсти, воли. Страшна будет рус-ская революция, а между тем поневоле ее призываешь, ибо она одна в состоянии будет пробудить нас из этой гибельной летар-гии к действительным страстям и к действительным интересам. Она вызовет и создаст, может быть, живых людей, большая же часть нынешних известных людей годна только под топор. Таково мое убеждение. Я спрашиваю даже: много ли уцелело из наших? Деятельность утомляет, сжигает людей, но русская обыденная пошлость их стирает и стаптывает. Тургенев (Иван Сергеевич.), Ка-велин, Корш11 -- живые ли люди? Ваших прочих друзей и зна-комых я не знаю, жизнь сохранилась ли в них? Мне обещают, что в нынешнюю весну я получу позволение ехать в Россию; буду искать людей: для меня это -- интерес первостепенный.
   Здесь кроме Муравьева я узнал еще одного человека, это -- молодого генерала Николая Павловича Игнатьева 12, сына санкт-петербургского генерал-губернатора и, если я не ошибаюсь, тво-его знакомого, Герцен. Он возвращается теперь из Китая, где он наделал чудес. С 19 казаками, в виду английского и фран-цузского посланников лорда Ельгина (Эльджин.) и барона Gros13 с их армиями, он сумел сыграть самую блистательную, первую роль и извлечь для России наибольшие выгоды, несравненно большие, чем сами французы и англичане. О трактате, им заклю-ченном, вы узнаете из газет, но о чем не услышите, это -- о бес-примерном варварстве английских, особливо же французских войск в Китае. Первые довольствовались большею частью гра-бежом и состоят притом по преимуществу из сипаев, но вто-рые, чистые французы, по всей дороге до Пекина насиловали женщин и потом топили, убивали их, отрезывали у них ноги. Этим воспользовались русская сметливость и русская дисципли-на: во главе 19 казаков Игнатьев явился как спаситель Китая, и теперь мы стали уже совершенно крепкою ногою на Тихом океане. Но возвратимся к Игнатьеву. Это -- человек молодой, лет тридцати, вполне симпатичный и по высказываемым мыслям и чувствам, по всему существу своему, смелый, решительный, энергичный и в высшей степени способный. Он честолюбив, но благородно-горячий патриот, требующий в России реформ демо-кратических и со-вне политики славянской, одним словам -- с легкими различиями того же, чего требует Муравьев. Они со-шлись и будут действовать заодно. Вот с такими-то людьми не-худо бы вам было войти в постоянные сношения; они не резо-нерствуют, мало пишут, но зато много знают, и -- редкая вещь в России -- много делают14.
   Теперь что скажу вам о себе, друзья?
   Я намерен вскоре послать вам подробный журнал моих faits et gestes ("Дел и поступков".) со времени нашей последней разлуки в Avenue Marigny ("Авеню Маринки", улица в Париже, на которой жил в 1847 -- 48 годах А. И. Герцен.), а теперь окажу только несколько слов о своем настоя-щем положении. Просидев год в Саксонии, сначала в Дрездене, потом в KЖnigstein (Кенигштейн -- город и крепость в Саксонии.), около года в Праге, около пяти меся-цев в Ольмюце, все в цепях, а в Ольмюце и прикованный к сте-не, я был перевезен в Россию. В Германии и Австрии мои отве-ты на допросы были весьма коротки: "Принципы вы мои знае-те, я их не таил и высказывал громко; я желал единства демо-кратизированной Германии, освобождения славян, разрушения всех насильственно сплоченных царств, прежде всего разруше-ния Австрийской империи; я взят с оружием в руках- -- доволь-но вам данных, чтобы судить меня. Больше же ни на какие во-просы я вам отвечать не стану" 15.
   В 1851 году в мае я был перевезен в Россию, прямо в Петро-павловскую крепость, в Алексеевский равелин, где я просидел 3 года. Месяца два по моему прибытию, явился ко мне граф Орлов от имени государя: "Государь прислал меня к вам и при-казал вам оказать: "скажи ему, чтоб он написал мне, как ду-ховный сын пишет к духовному отцу". Хотите вы писать?" Я подумал немного и размыслил, что перед juri (Жюри, суд присяжных.), при от-крытом судопроизводстве я должен бы был выдержать роль до конца, но что в четырех стенах, во власти медведя, я мог без стыда смягчить формы, и потому потребовал месяц времени, согласился и написал в самом деле род исповеди, нечто вроде Dichtung und Wahrheit ("Вымысел и правда".); действия мои были впрочем так открыты, что мне скрывать было нечего. Поблагодарив государя в приличных выражениях за снисходительное внимание, я приба-вил: "Государь, вы хотите, чтоб я вам написал свою исповедь: хорошо, я напишу ее; но вам известно, что на духу никто не должен каяться в чужих грехах. После моего кораблекрушения у меня осталось только одно сокровище: честь и сознание, что я не изменил никому из доверившихся мне, -- и потому я ни-кого называть не стану". После этого, Ю quelques exceptions prХs ("За немногими изъятиями".), я рассказал Николаю всю свою жизнь за границею, со всеми замыслами, впечатлениями и чувствами, причем не обо-шлось для него без многих поучительных замечаний насчет его внутренней и внешней политики. Письмо мое, рассчитанное во-первых, на ясность моего по-видимому безвыходного положения, с другой же -- на энергический нрав Николая, было написано очень твердо и смело и именно потому ему очень понравилось. За что я ему действительно благодарен, это [за то], что он по получении его ни о чем более меня не допрашивал16.
   Просидев три года в Петропавловской [крепости], я при нача-ле войны в 1854 году был перевезен в Шлиссельбург, где проси-дел еще три года. У меня открылась цинготная [болезнь] и по-выпали все зубы. Страшная вещь -- пожизненное заключение: влачить жизнь без цели, без надежды, без интереса; каждый день говорить себе: "сегодня я поглупел, а завтра буду еще глупее"; с страшною зубною болью, продолжавшеюся по неделям и возвращавшеюся по крайней мере по два раза в месяц, не спать ни дней, ни ночей; что бы ни делал, что бы ни читал, даже во время сна чувствовать какое-то неспокойное ворочание в сердце и в печени с sentiment fixe: ("Постоянное чувство".) я раб, я мертвец, я труп! Однако я не упадал духом. Если бы во мне оставалась религия, то она окончательно рушилась бы в крепости. Я одного только желал: не примиряться, не резиньироваться, не изменить-ся, не унизиться до того, чтобы искать утешения в каком бы то ни было обмане 17, сохранить до конца в целости святое чув-ство бунта.
   Николай умер, я стал живее надеяться. Наступила корона-ция, амнистия. Александр Николаевич собственноручно вычерк-нул меня из поданного ему списка, и когда спустя месяц мать моя молила его о моем прощении, он ей сказал: "Sachez, Madame, que tant que votre fils vivra, il ne pourra jamais Йtre libre" 18 ("Сударыня, доколе сын Ваш будет в живых, он свободен не будет".). После чего я заключил с приехавшим ко мне братом Алексеем условие, по которому я обязывался ждать терпеливо еще месяц, по прошествии которого, если б я не получил свободы, он обе-щал привезти мне яду. Но прошел месяц, -- я получил объяв-ление, что могу выбрать между крепостью или ссылкою на по-селение в Сибирь. Разумеется, я выбрал последнее. Не легко досталось моим освобождение меня из крепости. Государь с упорством барана отбил несколько приступов; раз вышел он к кн. Горчакову (министру иностр[анных] дел) с письмом в ру-ках (именно тем письмом, которое в 1851 г[оду] я написал Ни-колаю) и сказал: "mais je ne vois pas le moindre repentir dans cotte lettre" (Но я не усматриваю в этом письме ни малейшего раскаяния.) -- дурак хотел repentir! (Раскаяние19.). Наконец в марте 1857 года я вышел из Шлиссельбурга, пробыл неделю в 3-ем Отделении и по высочайшему соизволению сутки у своих в де-ревне, а в апреле был привезен в Томск. Там прожил я около двух лет, познакомился с милым польским семейством, отец ко-торого Ксаверий Васильевич Квятковский служит по золотопро-мышленности. В версте от города, на даче или, как говорится в Сибири, на заимке Астангово жили они в маленьком домике тихо и по-старосветски. Туда стал я ходить всякий день и предложил учить французскому языку и другому двух дочерей, сдружился с моею женою, приобрел ее полную доверенность; я полюбил ее страстно, она меня также полюбила, -- таким обра-зом я женился я вот уже два года женат и вполне счастлив. Хо-рошо жить нe для себя, а для другого, особенно если этот дру-гой -- милая женщина. Я отдался ей весь, она же разделяет и сердцем и мыслью все мои стремления. Она -- полька, но не католичка по убеждению, поэтому свободна также и от полити-ческого фанатизма: она -- славянская патриотка. Ген.-губ. За-падной Сибири Гасфорд без моего ведома выхлопотал мне вы-сочайшее соизволение на вступление в гражданскую службу, -- первый шаг к освобождению из Сибири, но я не мог решиться воспользоваться им: мне казалось, что надев кокарду, я потеряю свою чистоту и невинность. Хлопотал же я о переселении в Во-сточную Сибирь и насилу выхлопотал; боялись для меня сим-патии Муравьева, который приезжал в Томск отыскать меня и явно, публично высказал мне свое уважение. Долго не согла-шались, наконец согласились20. В марте 1859 г [ода] я пересе-лился в Иркутск, вступил в службу только что образовавшейся Амурской компании; ездил в следующее лето по целому Забай-калью, а в начале 1860 года оставил компанию, убедившись, что в ней прока не будет. Теперь ищу службу по золотопромыш-ленным делам у Бенардаки; до сих пор еще дела мои не увен-чались полным успехом, а хотелось бы обойтись без помощи братьев. Они не .богаты; к тому [же], не ожидая петербургского решения, они фактически освободили своих крестьян с землею и производят все работы наемным трудом, что сопряжено с боль-шою тратою капитала. Как бы то ни было, живу я здесь в об-стоятельствах довольно стесненных, но надеюсь, что дела мои скоро поправятся.
   Пора в Россию. До сих пор все старания Муравьева выхло-потать мне право возвращения были безуспешны. Тимашев и Долгоруков (У Драгоманова напечатано Долгорукий.), основываясь на каких-то сибирских, доносах, счи-тают меня человеком опасным и неисправимым21. Впрочем Му-равьев уверен, что ему удастся освободить меня ныне весною. Теперь я сильно надеюсь на успех, и ехать в Россию стало для меня действительною необходимостью. Я не рожден для спокой-ствия, отдыхал поневоле столько лет, пора опять за дело. Деятельность моя в Сибири ограничилась пропагандою между по-ляками, -- пропагандою "прочем довольно успешною: мне уда-лось убедить лучших и сильнейших из них в невозможности для поляков оторвать свою жизнь от русской жизни, а потому и в необходимости примирения с Россиею; удалось убедить также и Муравьева в необходимости децентрализации Империи и в ра-зумности, в спасительности славянской федеративной политики. Теперь надо в Россию, чтобы искать людей; вновь познакомить-ся со старыми и открыть новых, чтобы ознакомиться живее с самою Россиею и постараться угадать, чего от нее ожидать мож-но, [чего] (Это слово вставлено видимо по смыслу М. Драгомановым.) нельзя. Странно будет, если внутреннее движение, возбужденное крестьянским вопросом, вместе с внешним, по-рожденным невидимому Наполеоном, в сущности же -- далеко не умершею революциею, которой Наполеон -- только один из органов 22, странно, говорю я, если все это вместе не расшатает Россию. Будем надеяться, пока есть возможность надеяться, а до тех пор, друзья, прощайте.
   Преданный Вам
   М. Бакунин.
  
   С будущим письмом пришлю письмо к другу Рейхелю и приложу мой портрет.
   Вы без сомнения захотите ответить мне. В таком случае, про-шу вас, присылайте ваши письма через верных путешественни-ков в Петербург или на имя Николая Павловича Игнатьева или...
  
   No 612. -- Напечатано в "Письмах" Бакунина Драгомановым (стр. 63 -- 74). Оригинал хранится в семейном архиве Герценов в Лозанне.
   Это письмо является ответом на какую-то записку Герцена, получен-ную Бакуниным в начале декабря 1860 г. в Иркутске. Совершенно оче-видно, что записка не стоит ни в какой связи с письмом Бакунина от 7 -- 15 ноября, которое Герцен никак не мог получить до писания упомя-нутой записки (от Иркутска до Лондона письму требовалось не меньше двух месяцев, да обратно столько же). Вернее всего, что благодаря мас-совому возвращению ссыльных поляков на родину установились надежные связи с Восточной Сибирью, а Герцену через своих польских друзей ни-чего не стоило переправить Бакунину записку. К этому его могли побу-дить рассказы возвратившихся ссыльных поляков о житье-бытье Баку-нина в Сибири, дошедшие до Герцена, а может быть и переданный ему че-рез них поклон Бакунина. Как бы то ни было, но для нас ясно, что Ба-кунин получил от Герцена весточку раньше, чем тот письмо от него (если не считать записочку от лета 1858 г., напечатанную нами под No 604).
   1 Итак здесь Бакунин во-первых устанавливает тождество между своею тогдашнею программою и умеренно-дворянскою программою Герце-на -- Огарева, а во-вторых -между своею программою и программою Му-равьева, которая даже и от умеренного герценовского либерализма далеко отстояла. Все это не свидетельствует в пользу ясности и революционности тогдашних политических взглядов Бакунина и представляет огромный шаг назад в сравнении с тем, что он говорил в 1848 -- 1849 гг.
   2 А между тем по признанию самого Бакунина только за обещание пожаловаться в "Колокол" Петрашевский был выслан из Иркутска в глу-хое захолустье, которое Бакунин изображает в виде рая.
   Филипп Эгалитэ (Равенство) -- революционная кличка герцо-га Орлеанского, Луи Филиппа Жозефа (1747 -- 1793); он заигрывал с духом времени, приспособляясь к буржуазному характеру новой Фран-ции; при дворе его ненавидели, а Мария Антуанета была его смертельным врагом; во время революции он примкнул к ней против абсолютизма; двор выслал его за это в Англию; вскоре после его возвращения оттуда король Луи XVI был низложен, и престол стал вакантным. Герцог Орлеанский объявил себе сторонником крайней левой, был избран членом Конвента, пе-ременил имя герцога Орлеанского на Филипп-Равенство, голосовал за казнь короля и т. п. По-видимому втайне он стремился к захвату вакантного королевского престола и возбудил подозрение искренних демократов. Изме-на генерала Дюмурье окончательно его погубила; преданный суду револю-ционного трибунала, он был осужден и гильотинирован в тот же день.
   3 Константин Николаевич (1827 -- 1892) -- великий князь, второй сын Николая I; в 1849 г. участвовал в венгерском походе, в 1850 г. назначен членом Гос. Совета, в 1852 г. товарищем морского министра, в 1853 г. управляющим морским министерством. Разыгрывал либерала и видимо мечтал таким путем достигнуть престола (поэтому Бакунин и срав-нивает его с Филиппом Эгалитэ). Официальный журнал министерства "Морской сборник" сделался при нем чуть ли не либеральным органом (здесь Завалишин и печатал свои статьи против Муравьева Амурского). Стоял за освобождение крестьян при удовлетворении интересов помещиков, участвовал в отмене телесных наказаний, смягчении цензуры, в издании закона о всесословной воинской повинности и пр.; по существу все это означа-ло стремление к объединению дворянства с крупной буржуазии для упроче-ния монархии. Действительную цену своего либерализма он показал своею двойственною и демагогическою политикою в Польше, куда в 1862 г. был послан в качестве наместника. В 1865 г. был председателем Гос. Совета, но не пользовался влиянием, так как большинство правящего класса стояло за безусловную реакцию. Со вступлением на престол Александра III был как "либерал" устранен от дел и прожил последние годы в своем крымском имении в стороне от политики.
   4 По-видимому это была попытка снискать благоволение Герцена, к которому впрочем заезжали тогда на поклон многие сановники. Но это обещание Муравьевым исполнено не было; насколько известно, он у Гер-цена не побывал (да и с Бакуниным, как читатель узнает в шестом томе на-стоящего издания, встретился за границею весьма холодно).
   5 Эта программа дворянского авантюризма далеко отстает даже от программ, выставлявшихся тогда умеренными либеральными группами, не говоря уже о действительных революционерах вроде кружка Чернышев-ского, о котором Бакунин вообще не упоминает, а если, как увидим ниже, я упоминает, не называя его, то в отрицательном духе. И эту программу Бакунин считал своею и притом самою передовою из тогда существовав-ших! Невелики же были тогда его политические требования.
   6 Но пообещав перейти к другой теме, Бакунин все-таки снова загова-ривает о Муравьеве и повторяет свои аргументы в его пользу.
   7 Только к Муравьеву Амурскому Бакунин не применил этого золото-го правила, а оно спасло бы его от многих ошибок.
   Любопытно, что Муравьев около того же времени дает оценку "Ко-локолу" приблизительно в тех же выражениях. Так в письме к М. С. Корсакову от 30 апреля/12 мая 1861 г. (цит. соч. Барсукова, том I, стр. 629) отставной сановник пишет: "Герцен в глазах моих совершенно себя уронил своей неосновательностью и диктаторскими своими приго-ворами; то и другое вместе стало уже смешно: у него, как видно, нет никакой цели; и хотя изредка являются дельные статьи, полезные тем, что государь прочтет то, чего другим путем узнать не может, но эти дельные статьи затемняются множеством клеветы, и всякое доверие к нему исчезает".
   8 Клейнмихель, Петр Андреевич (1793 -- 1869) -- русский госу-дарственный деятель реакционного направления, сын павловского холопа и любимца, служил в гвардии, в 1812 т. был адъютантом Аракчеева, ко-торый в 1816 г. произвел его в полковники и сделал его в 1817 г. на-чальником штаба поселенных войск; на этом посту Клейнмихель проявил страшный произвол и зверскую жестокость, за что все время повышался в чинах: в 1842 г. член Гос. Совета, с 1842 по 1855 главноуправляющий, а затем министр путей сообщения и публичных зданий. Отличался расто-чительностью при возведении казенных сооружений, а также взяточниче-ством и бесчеловечным отношением к рабочим. В 1855 г. уволен с остав-лением членом Гос. Совета.
  
   Орлов, Алексей Федорович, граф и князь (1786 -- 1861) -- русский военный и государственный деятель, внебрачный сын Ф. Г. Орлова, одно-го из убийц Петра III; во время восстания декабристов, будучи команди-ром л.-гв. конного полка, выказал верность Николаю и повел, хотя не-удачно, своих солдат в атаку на инсургентов. С тех пор сделался прибли-женным Николая I, возведен в графское достоинство; в турецкую войну командовал кавалерийскою дивизиею, в 1833 г. был полномочным послом при султане, в 1835 г. членом Гос. Совета. После смерти А. Бенкендорфа в 1844 г. назначен шефом жандармов и главным начальником III Отделения и оставался во главе политической полиции до 1856 г. На этом посту проявил все свои таланты душителя. В 1856 г. был представителем Рос-сии на Парижском конгрессе, а по заключении мира назначен председа-телем Гос. Совета я Комитета министров, получив княжеский титул.
  
   Закревский, Арсений Андреевич, граф (1783 -- 1865) -- русский военный и полицейский деятель; из захудалой дворянской семьи, выдви-нулся благодаря близости к гр. Н. М. Каменскому; принимал участие в финляндской, турецкой и Отечественной войнах. В 1823 г. ген.-губ. Фин-ляндии, в 1828 г. член Гос. Совета и министр внутренних дел. После хо-леры 1831 г. ушел в отставку, но в 1848 г. в разгар реакции снова при-зван к власти, назначен членом Гос. Совета и московским генерал-губерна-тором. На этом посту объявил войну всем проявлениям общественной само-деятельности и довел полицейский террор до крайних размеров. Ярый кре-постник, никак не мог приспособиться к условиям первых лег нового цар-ствования и в 1859 г. вышел в отставку.
  
   Панин, Виктор Никитич, граф (1801 -- 1874) -- русский государствен-ный деятель реакционного направления; служил по министерству иностран-ных дел, а затем в министерстве юстиции. В 1839 г. назначен управляющим министерством юстиции, а в 1841 г. министром юстиции; на этом посту оставался до 1862 г., развив в судах взяточничество и беззаконие до край-них размеров. С 1860 г. был председателем редакционных комиссий, в ка-ковых старался посильно проводить политику крепостнической партии. Одна-ко полностью приостановить крестьянскую реформу его партии и ему не удалось: им пришлось пойти на компромисс и ограничиться посильным ухудшением освобождения крепостных. В 1864 -- 1867 гг. был главноуп-равляющим 2-го Отделения с. е. и. в. канцелярии.
   9 Панаев, Иван Иванович (1 81 2 -- 1 862) -- русский писатель и пуб-лицист, учился в благородном пансионе пpи Петербургском университете; до 1845 г. состоял на службе, с 1847 г. начал издавать вместе с Н. А. Не-красовым журнал "Современник". Литературная деятельность его началась с 1834 г.; он писал рассказы, стихи, публицистические фельетоны. Был одно время близок к В. Белинскому. Оставил воспоминания об эпохе 40 -- 50-х годов. Главное его право на память потомства -- издание радикального "Современника".
   10 Здесь Бакунин повидимому говорит о кружке "Современника", на что наводит упоминание имени Панаева, который вместе с Некрасовым был издателем этого радикального журнала. Великий дипломат Бакунин, дабы тем вернее заполучить Герцена на свою сторону в деле обеления Муравье-ва, льстит своему приятелю и повторяет по существу содержание его статьи "Very dangerous!!!", напечатанной в No 44 "Колокола" от 1 июня 1859 г. и направленной против радикального кружка "Современника" (че-рез несколько лет Бакунин впрочем высказался иначе и признал в уче-никах Чернышевского истинных революционеров). Более того, можно пред-полагать. что в момент писания данного письма Бакунин уже был знаком и со второю статьею Герцена против кружка "Современника", напеча-танной под заглавием "Лишние люди и желчевики" в No 83 "Колокола" от 15 октября 1860 г. Это видно как по времени, так и по двум замеча-ниям: 1) о тщеславии неназываемых им писателей, в данном случае Чер-нышевского, беседу с которым передает в означенной статье Герцен, и 2) о карманной страсти публики, в которой можно усмотреть намек на Некрасова, выходкою, против которого как против мошенника и вора и кончается эта статья Герцена.
   11 Коpш, Евгений Федорович (1810 -- 1867) -- журналист и пере-водчик; по окончании университета служил по министерству внутренних дел; с 1835 по 1841 г. был библиотекарем университета, с 1842 по 1848 г. редактором ("издателем") "Московских Ведомостей". В 30-х и 40-х годах он был членом московского литературного кружка, к которому в разные времена примыкали В. Белинский, А. Герцен, Т. Грановский; всегда был умеренным либералом обывательского типа; постепенно с оставшимися в России членами кружка "западников" вроде Грановского, Щепкина, Кетчера и т. п. все более правел, пока не приблизился к консерваторам типа Каткова 50-х годов. В 1858 -- 1859 гг. издавал журнал "Атеней". С 1862 по 1892 г. был библиотекарем Публичного и Румянцевского музеев. Из-вестен более всего своими переводами.
   12 Игнатьев, Николай Павлович, граф (1832 -- 1908) -- русский государственный деятель; происходя из чиновной семьи, быстро сделал карьеру: в 27 лет был уже генералом; учился в Пажеском корпусе и Ака-демии генерального штаба, но рано оставил военную службу для диплома-тической. Пробыв около года военным агентом в Лондоне, был назначен начальником военно-политической миссии в Хиву и Бухару, а в 1859 г. послан в Китай для проведения ратификации Айгуйского договора Ки-таем. В 1864 г. назначен посланником в Константинополь, где проводил политику угроз и застращивания; в своих публичных заявлениях высту-пал в роли воинствующего панслависта в казенно-захватническом духе: был одним из провокаторов русско-турецкой войны 1877 г., показавшей банкротство игнатьевской политики. В 1879 -- 1880гг. был временно ниже-городским генерал-губернатором, в 1881 г. министром государственных имуществ, а затем министром внутренних дел, призванным положить ко-нец революционному движению. На этом посту подготовил переход от политики вынужденного лицемерия царизма к политике открытой реакции, от Лорис-Меликова к Д. Толстому, для каковой цели не постеснялся из-влечь из старого славянофильского арсенала идею Земского Собора для парализования конституционных требовании либеральной части русского общества, но и от этой мысли быстро отказался, когда увидал, что и она вызывает враждебное отношение сторонников полной реакции. Он же явился организатором еврейских погромов на юге для борьбы с револю-ционным движением -- орудие, которым широка воспользовалось самодер-жавие впоследствии. При нем введено было Положение об усиленной и чрезвычайной охране, действовавшее с 1881 по 1917 г. После 1882 r. он уже нe играл видной политической роли.
   13 Эльджин Джемс Брюс, граф (1811 -- 1863) -- английский госу-дарственный деятель; был членом палаты общин, в 1842 г. губернатором Ямайки, в 1846 г. губернатором Канады, в 1857 г. послан был в Китай. Узнав о восстании сипаев, Эльджин направил свой эскорт в Индию, сам же захватил Кантон и принудил китайцев подписать тяньцзинский трак-тат. По возвращении в Англию был в 1859 г. назначен начальником поч-тового ведомства, но в 1860 г. вернулся в Китай, чтобы прекратить на-рушение тяньцзинского трактата. При произведенном европейскими вой-сками разгроме Китая он захватил огромную часть добычи из разграблен-ного летнего дворца богдыхана. В 1862 г. назначен генерал-губернатором Индии.
  
   Гpо, Жан Батист Луи, барон (1793 -- 1870) -- французский дипломат; в дипломатическом ведомстве начал работать с 1823 г.; получал различ-ные миссии: в Египет, Мексику, Боготу, Лаплату, Англию, Афины. По-сланный в 1857 г. в Китай, подписал в 1858 г. тяньцзинский трактат, а за-тем в Иеддо торговый договор с Японией. В 1859 г. сенатор; затем по-сылается для заключения мира с Китаем после войны 1860 г.; в 1862 -- 1863 гг. был послом в Англии.
   14 В примечании к этому месту Драгоманов ("Письма" М. А. Баку-нина, стр. 70), ссылаясь на рассказ А. Н. Муравьева, известного путе-шественника в Иерусалим, помещенный в "Русской Старине" 1882, том XII, стр. 644 -- 646, напоминает, что гр. Игнатьев, будучи в то время дирек-тором азиатского департамента в м-ве внутренних дел, принимал активное участие в навязывании М. Н. Муравьева Александру 11, не любившему его, на роль диктатора в Вильне. Эта протекция вешателю по словам Дра-гоманова доказывает, что уже в 1863 г. Игнатьев отказался от своих взглядов 1861 г. По нашему мнению у него никогда и не было никаких прогрессивных взглядов, а их ему навязал Бакунин, которому достаточно было пары фраз в панславистском духе (а на них Игнатьев был мастер) для того, чтобы зачислить их автора по своему ведомству ("наши").
   15 Это изложение несовсем точно: на самом деле Бакунин как в Саксонии, так и в Австрии давал показания более подробные, временами да-же детальные, занимающие многие десятки страниц. Но по существу он излагает дело верно: его показания носят приблизительно такой характер, и если иногда он показывал подробнее, то лишь для того, чтобы выгородить кого-либо из сопроцессников или запутать следователей, но никогда не для того, чтобы предать кого-нибудь или облегчить собственную участь (хотя и не полностью, показания эти опубликованы в томе II "Материалов для биографии Бакунина"; некоторые изложены в книге Чайхана: фото-снимки с саксонских показаний имеются в Институте Маркса, Энгельса, Ленина). Даже в "Исповеди", как мы знаем, он старался никого не на-зывать, чтобы не дать жандармам материала, а если кое-где приводит имена, то обыкновенно таких людей, которые уже были осуждены или на-ходились вне пределов досягаемости вследствие отъезда в Америку я т. п.
   16 И это место довольно близко соответствует действительности. См. общие замечания в комментарии к "Исповеди" (No 547).
   17 Здесь Бакунин явно имеет в виду распространившиеся было одно время слухи, будто он в крепости стал христианином и пиетистом. См. вы-ше комментарии к No 548.
   18 О факте личного свидания матери Бакунина с Александром II ни-чего неизвестно. Здесь какая-то путаница. См. комментарий к No 574 в связи с новым прошением Бакуниной об освобождении сына.
   19 Здесь Бакунин излагает факты совершенно неточно и сознательно путает даты, что впрочем вполне понятно, так как ему было чрезвычай-но неприятно сообщать друзьям действительные условия своего выхода из тюрьмы. Первая и основная неточность его рассказа заключается в том, что он пытается убедить своих друзей, будто освобождение его из кре-пости произошло вследствие хлопот его родных, тогда как на самом деле все эти хлопоты оставались безрезультатными до тех пор, пока царизм не вырвал у него заявления о раскаянии. Неточно изложен и инцидент с умыслом на самоубийство. Мы знаем, что в одной из записок, тайком пере-данных Бакуниным родным на свидании в феврале 1854 г. (см. No 566) он просил у Татьяны и Павла доставить ему средства покончить с собою в случае неудачи их хлопот об его освобождении; но срок ожидания там не указан (об этом мог быть впрочем разговор на личном свидании). Ука-зание Бакунина относится по-видимому не к этому обстоятельству, а ко вре-мени его последнего свидания с Алексеем, имевшего место в конце ноября 1856 года: но ведь освободили-то Бакунина не через месяц после этого разговора, а через три (в марте 1857 г.). Равным образом рассказ этот не может относиться к свиданиям с Алексеем в январе 1856 г. и в августе того же года, хотя казалось бы, что слова Бакунина о первом свидании после неудачи прошения, поданного матерью в марте 1855 г., указывали бы на свидание в январе 1856 г. Словом тут у Бакунина одна неточность следует за другой.
   20 И по этому пункту, до сих пор не разъясненному, Бакунин выра-жается нарочито туманно. Кто согласился, как, когда, при каких условиях, неизвестно.
   21 Таких доносов в "Деле" о Бакунине не имеется, а потому мы ду-маем, что предположение его насчет роли доносов в его оставлении в ссыл-ке ошибочно. Уже после побега Бакунина Долгоруков отправил 24 нояб-ря 1861 г. отношение провинившимся сибирским чиновникам, в котором писал, что царь "тем менее мог ожидать снисходительности к Бакунину, что поведение его в Сибири не соответствовало той милости, которая была ему дарована освобождением из крепости, о чем неоднократно было мною сообщаемо графу Муравьеву-Амурскому и вследствие чего повторные хо-датайства графа об облегчении его участи не были удовлетворяемы". На какие провинности Бакунина намекает Долгоруков, решительно непонятно. Напротив, как мы видели, отзывы о Бакунине давались сибирскими чи-новниками самые благоприятные. Поэтому приходится допустить, что при-знак нераскаянности жандармы усматривали именно в попытках Бакунина вырваться так скоро из ссылки. Догадывались ли жандармы, что Бакунин добивается свободы для продолжения революционной деятельности, мы не знаем, но это возможно. Из текста письма видно, что Бакунин надеялся вскоре добиться с помощью Муравьева права возвращения в Россию, чтобы там "искать людей". Вряд ли ему удалось бы долго оставаться там на почве той умеренно-путаной программы, которую он излагает в письмах ж Герцену.
   22 Речь идет об императоре французов Наполеоне III и о том броже-нии, какое вызвано было в Европе и в частности во Франции его вмеша-тельством в национальный конфликт между Пьемонтом и Австрией. Со времени австро-французский войны 1859 года в Европе начинается поли-тическое оживление, охватившее почти все страны и докатившееся даже до России.
  
   No 613. -- Письмо M. H. Каткову.
   2-го января 1861 [года]. Иркутск.
  
   Мой милый друг,
   Сегодня встал и первый раз с постели после трехнедельной болезни, -- горячки и рожи, -- и чувствую еще большую сла-бость и в руках и в голове; а потому извини, если почерк мои будет хуже обыкновенного, и если не найдешь в самом письме строгой логичной последовательности. А между тем я хочу пого-ворить с тобою о предмете для меня весьма серьезном, т. е. о моем будущем. Граф H. Н. Муравьев-Амурский, старания ко-торого [в] мою пользу оставались до сих пор тщетными, гово-рит теперь с уверенностью об успехе, так что, если ожидания [исполнятся], то в мае или в начале июня мне можно будет ех[ать в] Россию.
   15-го января.
  
   Тщетны же были старания потому, что кн. Долгорукий (В. А. Долгоруков.), судя по дон[о]с[ам], [получен]ным им против меня из Сибири, не находит во мне и капли раскаяния 1. я, разумеет-ся, не буду, надеюсь однако, что сила Муравьева возьмет свое. Пора мне [ехать, здесь] делать мне нечего. Искал я дела у Бенардаки по Амурским делам (разумеется, не то [откупно]му), но служба по частным делам мне не только что не удалась и не принесла никакой пользы, но вовлекла меня а долги и совершен-но расстроила мои фи[нанс]ы; два года получал я жалование без дела, и, не получив окончательно никакого дела, считаю себя обязанным возвратить Бенардаки все двухгодовое жалование, около 5.000 руб., дабы не сказали потом, что Бакунин как род-ственник генерал-губернатора Муравьева жил у откупщика Бе-нардаки на пенсии.2 Расплатятся с ним братья и вычтут эти деньги из части моей в общем имении; при нынешних обстоя-тельствах, когда все помещичьи имения расстроились и без сом-нения упали в цене, им это будет не легко; но что ж делать, честь прежде всего. Заплатив эти деньги, они без сомнения не будут в состоянии прислать мне что-либо в нынешний год. А именно в нынешний год мне деньги будут необходимы для того, чтобы, расплатившись с некоторыми долгами, выбраться из Сибири.
   Думал я, думал и наконец решился прибегнуть к твоей лич-ной дружбе и к политической симпатии твоих друзей, -- к ко-му ж и прибегать в крайних случаях как не к политическим друзьям, если такое выражение имеет уже смысл, стало воз-можно в России? Залогом уплаты должны служить остаток моей небольшой части в имении братьев и моя будущая дея-тельность. Ты, кажется, не потерял веру в последнюю, да и я чувствую себя вправе о ней говорить, потому что сознаю в себе еще много силы и охоты на дело 3. Сумма же мне нужна доволь-но значительная: 4.000 р. сер., пожалуй хоть и не вдруг, но по частям, как будет можно, с тем однако же, чтобы к концу мая собрались все 4.000. Я решился на такую просьбу, потому что не вижу для себя другого исхода; в случае невозможности с вашей стороны исполнить ее, мне придется остаться в Сибири. Если она исполнима, то посылай деньги, а также и письма на имя иркутского гражданского губернатора Петра Александро-вича Извольского, моего большого приятеля 4, с коротеньким письмом к нему с просьбой передать деньги и письма Михаиле Александровичу без фамилии. Письма ко мне не должны, ра-зумеется, заключать в себе ничего слишком вольного. Если же просьба моя неисполнима, то напиши прямо и просто, так же, как и я пишу тебе теперь, [и] будь уверен, что принужденный отказ твой не возбудит в душе моей ни тени сомнения насчет твоей дружбы. Только прошу тебя, чтобы в никаком случае не было огласки, [и чтобы] даже братья мои ничего не знали; они решились бы на чрезмерные жертвы, вредные для благосос-тояния всего семейства, [а я] именно не хочу этих жертв.
   Теперь, кажется, об этом предмете довольно. Буду с тобою браниться.
   Скажи ради бога, за что ты так полюбил Австрию? Может ли и должен ли русский радоваться тому, что австрийское пра-вительство, отъявленный, коренной, необходимый враг России, поступает умно, что Австрия хочет стать славянскою, пожалуй, хоть федеративною державою?5 Но если бы это сбылось, что было бы с Россиею? Разве ты не признаешь, что жизненный для России вопрос с Польшею не иначе разрешиться может как в славянском море? Или ты полагаешь, что Польша останется раздроблена? Это невозможно, она воссоединится и соберется вновь в одно целое под сенью славянской Австрии против России, она оттянет одну да другою Литву, Белоруссию, У[к]раину, всю Малороссию. Что же останется России? Изменив своему корен-ному, фактическому демократическому характеру, также бежать, наконец, под феодальное покровительство Габсбургско-Лотарингского дома и лордов Готского альманаха? Нет, милый друг, я крепко стою за Россию, она, наперекор своей рабски-патриар-хальной неподвижности и нынешней тупости ее правителя и пра-вителей, она должна сделаться средоточием славянского возрож-дения, она должна раздробиться на административно-самостоя-тельные части, органически связанные друг с другом, и возро-диться в русской, славянской федерации. Или по твоему должны быть два славянских мира один -- западный, другой -- восточ-ный? Да это неестественно: один съест непременно другой. Итак пускай же Россия ест Австрию, -- ведь право и глоток-то неболь-шой: лотарин[|г]цев с принцессою Софиею, [м]оею старою при-ятельницею, включительно, да сотни две онемеченных лордов6. Ты надеешься на их ум, а я рассчитываю на их [глу]пость, на их неисправимую, исторически, физиологически [необходимую глу-пость. Они способны порождать только тени да приз [раки]; живой действительности от мертвецов не жди. [Мы же хоть] и спим, гадко, грязно, постыдно спим, да мы -- [Илья Муро]мец или пожалуй хоть Ванюшка-дурачок: в нас [есть] чудотворная сила. Напрасно, мне кажется, также [ты] нападаешь так жестоко на Людвига-Наполеона (Луи Бонапарт, император французов Наполеон III), он без сомнения -- каналья, мерзавец, но умен, очень умен, и наконец не в его добродетелях дело, а в его положении, которое погоняет его и погонит наконец туда, куда и сам не хочет. Он nolens volens (Волей-неволей.) -- будильник Европы и может про себя сказать, как Мефистофель в "Фаусте":
   Ich bin ein Teil von jener Kraft,
   Die stets das bЖse will und stets das gute schafft.
   ("Я... той силы часть и вид,
   Что вечно хочет ада и век добро творит".

Гете -- "Фауст", перевод Фета.)

   Пожалуйста не ругай же его так беспощадно и вспомни сло-ва Саваофа:
   Ich habe Deines Gleichen nie gehasst...
   Des Menschen ThДtigkeit kann allzuleicht erschlaffen.
   Er liebt sich bald die unbedingte Ruh;
   Drum geb ich gern ihm den Gesellen zu,
   Der reizt und wirkt und muss als Teufel schaffen.
  
   ("Не гнал я вас от моего лица.
   Слаб человек, на труд идет не смело,
   Сейчас готов лелеять плоть свою;
   Вот я ему сопутника даю,
   Который бы как черт дразнил его на дело".

Гете -- "Фауст". Пролог на небе, перевод Фета.)

   Граф Муравьев-Амурский оставляет совсем Сибирь. Блиста-тельный трактат, заключенный в Пекине молодцом Игнатьевым, увенчал его дело, и ему в Сибири делать более нечего. Его мало знают в России. Он -- необыкновенный человек и умом и энергиею и сердцем. Он принадлежит к разряду -- редкому и весь-ма немногочисленному в России -- людей делающих. Умей он лучше выбирать своих исполнителей, он был бы человек гени-альный. Но выборы его были большею частью несчастны, и до-веренные его часто его компрометировали 7. Он -- человек страст-ный и потому способный к увлечениям, к ошибкам, но этот не-достаток вознаграждается огромным, быстрым, метким умом и в высшей степени благородным сердцем, которые в большей ча-сти случаев исправляют ошибки его страстного нрава, впрочем уж очень угомонившегося. Он -- человек будущности России. Я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились; сходи к нему и окажи, что ты пришел по моей просьбе. Только предупреждаю тебя, что он ненавидит англичан, кам[еру] лордов -- он более демократ, чем либерал по [при]нципу, впрочем либеральный де-мократ, поборник [децентрализации и самостоятельного об-щинного [самоуправления, враг бюрократии. Узнай его по край-ней мере как человека несомненно исторического, если еще не в настоящем, то в будущем и, надеюсь, в близком будущем. Ты увидишь у него полковника Кукеля 8, который вероятно и поне-сет к тебе мое письмо, человека очень способного, очень ловкого, но несомненно принадлежащего к худому и вредному разряду поляков -- фальшивый, нервозно-чувствительный, гладкий, хо-лодный, он как змея обвил бедного льва Муравьева -- а впро-чем он может передать тебе много интересного о Вост[очной] Сибири, об Амуре. Слушай его, но верь только тому, что тебе покажется вероятно.
   Остается мне крепко обнять тебя, пожелать скорее с тобой увидеться и просить о скорейшем ответе через губернатора Из-вольского.
   Твой неизменный
   М. Бакунин.
  
  
   No 613. -- См. общие замечания к No 605. Оригинал письма находится в б. Пушкинском Доме Академии Наук СССР. Именно к содержанию этого письма относятся злобно-издевательские замечания Каткова, приведенные нами в комментарии к No 605.
   1 См. комментарий 2 к No 600, общий комментарий ж No 600 и ком-ментарий 21 к
   No 612. Напоминаем, что в "Деле" о Бакунине никаких до-носов на него из Сибири не имеется (это конечно не значит, чтобы их во-все не было, так как они могут находиться в других "делах", хотя это и маловероятно). Мы все же склонны думать, что здесь играли роль не до-носы, а систематические просьбы Бакунина и его покровителей о возвра-щении ему свободы. Жандармы и царь в первую, голову усматривали в этом признак нераскаянности.
   2 В переписке, возникшей впоследствии по поводу побега Бакунина, тогдашний ген.-губ. Восточной Сибири Корсаков сообщал, что Бакунин служил у золотопромышленника Бенардахи, но, получая жалованье в тече-ние целого года, ровно ничего не делал, "что имело весьма неприличный вид". В конце концов от отказался от этого места (еще в бытность Му-равьева в Иркутске), причем братья его выдали Бенардаки вексель на всю заплаченную Бакунину сумму.
   Это письмо Корсакова от 17 сентября 1861 г. находится в части IV "Дела" о Бакунине, лл. 2 -- 3.
   3 Обращение к политической солидарности Каткова и его друзей яв-ляется с одной стороны выражением "святой простоты" Бакунина, но с другой -- и его рассчитанного лукавства. Но уловить с помощью таких приемов можно было не такого тертого сквалыжника, как Катков. И не-трудно себе представить, как должен был хохотать редактор "Русского Вестника", когда Бакунин апеллировал к его свидетельству в пользу веры в его "будущую деятельность". Это Катков-то, знавший, что Бакунин в течение двух лет не мог или не захотел прислать ему ни одной статьи о Си-бири, несмотря на выраженное им самим желание и на приглашение Кат-кова писать такие статьи! А ведь здесь речь шла о такой именно деятель-ности, которая приносит заработок. И под залог этой будущей деятель-ности Бакунин просил у Каткова не более не менее как 4 000 рублей.
   Кстати весьма вероятно, что Бакунин, знавший, как видно из конца письма, что Муравьев оставляет Сибирь, уже в это время подумывал о побеге и хотел составить себе запасной капитал на такой случай.
   Дальнейшие рассуждения Бакунина (насчет Австрии и пр.) во многом являются выражением даже не дворянского либерализма, а казенного пат-риотизма. Правда все это написано для Каткова и в подкрепление просьбы о 4000 рублей, но все же невольно возникает мысль, что, влияя в Сиби-ри на Муравьева, Игнатьева и т. п., Бакунин незаметно сам заражался от них их взглядами.
   4 Извольский, Петр Александрович (1816 -- 1888) -- чиновник, служил по министерству внутренних дел с 1836. С декабря 1856 был со-ветником и начальником отдела Главного Управления Восточной Сибири. С июля 1860 был и. д. иркутского гражданского губернатора, а с начала 1861 иркутским гражданским губернатором. В последующее время был губернатором екатеринославским и курским. Чем заслужил большую друж-бу Бакунина, неизвестно, разве тем, что давал ему взаймы.
   5 После поражения Австрии в войне с Францией в 1859 г. монархия, потерявшая Ломбардию, утратившая всякий вес в Германии, дошедшая до финансового банкротства, принуждена была для своего спасения пойти не уступки и смягчить реакцию, царившую в стране с 1849 года. В рядах ко-мандующего класса боролись две тенденции, осуществление каждой из ко-торых должно было по расчету ее носителей способствовать сохранению максимальной доли их привилегий и по возможности оставить старую систе-му в целости. "Централисты", опиравшиеся на немецкую буржуазию Австрии и выражавшие ее интересы, стремились к созданию централизованного го-сударства, в котором австрийский капитал подчинял бы себе остальные нацменовские капиталы дунайской монархии. "Федералисты", желавшие снова использовать националистические стремления буржуазии славян-ских народностей Австрии, готовы были на словах наделить эти нацио-нальные буржуазные группы всяческими формальными правами, дабы не допустить образования Объединенного революционного движения и распы-лить оппозицию. Сначала победило федералистское большинство, за ко-торым стояли правящие группы таких наций, как мадьяры, чехи, хорва-ты, поляки и пр.: 20 октября 1860 г. император издал диплом, согласно которому все областные сеймы получали законодательную власть. Но когда в ответ на это немецкая буржуазия Австрии стала угрожать финансовым кризисом, а венгерцы поспешили использовать диплом для возобновления борьбы за полную автономию, правительство пошло на попятный и прим-кнуло к унитарной точке зрения: патент 26 февраля 1861 г. создал под именем рейхсрата общеимперский парламент (затея, из которой впрочем ничего не получилось вследствие сопротивления венгров и итальянцев, сра-зу объявивших рейхсрату бойкот). Но в тот момент, когда Бакунин пи-сал свое письмо, казалось торжествовала еще федералистская точка зре-ния, и пылкие панслависты мечтали уже о превращении Австрии в своего рода западную славянскую федерацию. Опасение Бакунина, что хотя бы относительная свобода, предоставленная славянам в Австрии, будет действо-вать разлагающим образом на российскую деспотию, равно подавляющую все подвластные ей народы, отчасти оправдалось впоследствии, когда Австрия сделалась в известном смысле центром притяжения для россий-ских поляков, украинцев и т. п. Но не революционеру было об этом пе-чалиться!
   6 София, австрийская эрцгерцогиня (род. в 1805) -- дочь баварско-го короля Максимилиана Иосифа; в 1824 г. вышла замуж за австрийского эрцгерцога Оранца Карла: от этого брака родился между прочим Франц Иосиф (р. 1830 и с 1848 г. сделавшийся австрийским императором). Стоя-ла во главе ряда благотворительных обществ. Считая полоумного Ферди-нанда недостойным носить корону и желая доставить ее своему сыну, она стояла в оппозиции к Меттерниху, имела свою партию при дворе и разы-грывала роль сторонницы либеральных реформ. Слова Бакунина о ней можно толковать таким образом, что по его мнению она сделала что-то для облегчения его участи во время его сидения в австрийских тюрьмах (а начале 50-х годов).
   7 В этих словах можно усмотреть уже тачало разочарования в Му-равьеве. Правда Бакунин сдает позиции не сразу, пытаясь взвалить ответ-ственность на неудачных помощников, но это -- начало критического отно-шения к недавнему герою, которое на этом первом шаге остановиться не могло.
   8 Кукель, Болеслав Казимирович (1829 -- 1869) -- генерал-майор польского происхождения; из дворян Виленской губернии; по окончании Главного Инженерного училища в 1850 т. был назначен на службу в Си-бирь; здесь был [помощником Муравьева-Амурского; в 1862 г. был губер-натором Забайкальской области и наказным атаманом Забайкальского ка-зачьего войска. Во время проживания Бакунина в Иркутске был с ним в хороших отношениях, и после его побега помогал его жене. На этом осно-вании Бакунин возвел его чуть-ли не в единомышленники и стал писать ему из-за границы крайне неосторожные письма (см. том V настоящего издания). Эти письма попали в руки жандармов, и по распоряжению Александра II Кукель был временно отрешен от службы и над ним назначено расследование. Из следствия Кукель вышел оправданным.
  
   No614. -- Письмо к Д. Е. Бенардаки.
   (14 января 1861 года).
  
   Милостивый государь,
   Димитрий Егорович,
   Более полугода ждал я ответа на письма, в которых я так подробно и, кажется, так ясно изложил Вам и свое положение и свои желания, и наконец вместо всякого ответа услышал от Ми-хаила Семеновича Корсакова, что Вы не считали нужным поручить мне какое-либо дело, и смотрели на деньги, полученные и по-лучаемые мною из Вашей кассы, как на нечто вроде даровой пен-сии или подарка. Признаюсь, милостивый государь, такое изве-стие сильно меня встревожило и оскорбило. Никогда в жизни никто не смел думать обо мне, чтобы я был способен к темным услугам, чтобы я согласился принять от, кого бы то ни было по-даяние и быть чьим бы то ни было пенсионером. Что же дало Вам право думать о мне так низко?
   Я знаю по слухам, а теперь и по собственному опыту, что Вы те читаете большей части писем. Вами получаемых; иначе и не могло бы произойти между нами такого странного недоразу-мения. Но на сей раз уверен, что Вы сделаете для меня исклю-чение. Вы оскорбили мою честь и должны сознаться в ошибке, без сомнения невольной, но, тем не менее, требующей полного удовлетворения.
   Позвольте, милостивый государь Димитрий Егорович, изоб-разить Вам в третий и в четвертый раз весь ход моих отноше-ний с Вами. В начале 1859-го года, рекомендованный Вам А. М. Княжевичем и M. С. Корсаковым, я был снисходительно принят Вами служащим в Амурскую комп[анию], оставил же се в конце ноября того же года не по капризу, а по необходимости, вследствие убеждения, что при ложном и пагубном направлении, данном ей ее сибирским главноуправляющим, я не мог принесть в ней ни малейшей пользы. Об этом я имел честь неоднократно доносить правлению компании продолжение лета 1859-го года, а Вам писал лично через Ю. А. Волкова в мае прошедшего года. В доказательство же, что правление компании было довольно моими посильными стараниями, прилагаю благодарность, мною от него полученную и подписанную Вашим собственным име-нем.1
   Оставив службу Амурской КR в конце ноября, я хотел уж писать Вам и просить Вас о другом назначении, но был удержан Волковым, который мне тогда объявил, что он ожидает из Пе-тербурга полномочия на управление всеми делами К0. Он изъя-вил намерение дать ей направление совсем иное и уговорил меня в ней остаться, обещая в ней место и занятие, при которых, при-нося действительную пользу Компании, я мог бы я вполне обес-печить свое семейное существование. В таких надеждах или, луч-ше сказать, в такой уверенности прожил я, ничего не делая и не предпринимая, до отъезда Волкова в Петербург. Между тем мои финансы, уже расстроенные, вполне истощились, и я стал брать у Юрия Александровича (Волков) деньги не в подарок, а заимообразно, в счет будущего жалования. Я брал их совершенно спокойно во-первых потому, что считал будущность свою крепко обеспечен-ною, а во-вторых потому, что знал, что в самом крайнем случае буду всегда в состоянии выплатить долг мой из части в имении братьев, мне принадлежащей. С уверенностью ждал я возвраще-ния Волкова из Петербурга; встретившись с ним в Томске, в марте прошедшего года, я узнал от него, что Вы мало интере-суетесь Амурскою Комп., и что вследствие его рекомендации Вы, лестно отзываясь о мне, будто бы даже оказали: "такого человека жаль оставлять в Амурской комп., мы найдем для него и другое занятие". Вслед за Волковым я поехал по его приглашению к нему в Красноярск, где и прожил с ним полтора месяца в Вашем доме, ожидая решения моей участи. Много мы с ним толковали, много было сделано разных предположений, но ни одно не со-стоялось, и, наконец, перед самым его отъездом положено было, что я отправлюсь в Иркутск в звании чиновника особых пору-чений по всем Вашим делам кроме откупных и буду получать впредь до Вашего окончательного решения 150 рубл. месячного содержания, с обещанием, что я по приезде Волкова в Петербург получу от вас определенное назначение и жалование, сообразное той пользы, которой Вы от меня ожидать будете 2. Вместе с ним я отправил к Вам письмо, в котором так ясно, так определенно высказал Вам, милостивый государь Димитрий Егорович, свои ожидания и твердое намерение ни минуты не оставаться в Вашей службе, если не найдется в ней для меня настоящего дела, что недоразумений на этот счет быть не могло. К тому же Волков, с которым я говорил так много, обещал мне дополнить письмо это своими пояснениями, которые, я в том уверен, не клонились к моему бесчестью. Наконец я присовокупил к письму краткую записку о деньгах, взятых мною из вашей кассы, с просьбой дать мне год срока для их уплаты, в случае если служба моя Вам не понадобится. Каким же образом могли Вы подумать, что я сог-лашусь жить у Вас на пенсии и брать у Вас деньги даром? К счастью я сохранил оригинал этой записки и посылаю Вам ее ныне вторично.
   Долго я ждал Вашего ответа. Положение мое было нестер-пимо, но я сносил его единственно только потому, что, полагаясь на уверения Волкова, ждал каждый час, каждую минуту, что Вам угодно будет наконец поручить мне настоящее дело. Не дождав-шись ничего ни от Вас, ни от Волкова, я писал еще раз в авгу-сте; письмо это взялся передать Вам в собственные руки г-н Зыбин, отправленный отсюда курьером. Сомневаюсь, чтоб Вы его читали, так резко я высказал в нем обидную невыносимость своего положения, прибавив, что если Вам, богатому человеку, ничего не стоит бросить две-три тысячи в год, то мне, человеку, дорожащему своей честью, не приходится принимать ни одной копейки даром.
   Наконец получил я от Волкова первое письмо от 13-го авгу-ста; а нем извещал он меня о том, что вследствие разговора Алек-сандра Максимовича Княжевича с Вами я должен получить от Вас письмо "весьма удовлетворительного свойства". В сентябре писал он мне еще раз: он говорил с Вами, сам читал Вам мое письмо и уверял меня, что "дело мое устроено". Наконец полу-чил я от него же третье письмо, в котором он пишет следующее:
   "Димитрий Егорович теперь за границею, но по приезде его от-туда Вы непременно получите письмо от него, я за это ручаюсь. До сих пор я сделал, что мог, но мог немного, теперь будет луч-ше. Ваше дело, кажется, прочно устроено".
   Обманутый этими уверениями, я решился ждать до приезда Михаила Семеновича Корсакова, который, уезжая из Иркутска, обещал мне поговорить с Вами. Он возвратился, и я узнал от него, что Вы изволите смотреть на деньги, полученные и полу-чаемые мною, как на подарок или как на даровую пенсию, жерт-вуемую в пользу не знаю кого и чего 3. Из уважения к себе и не желая вас оскорблять, милостивый государь Димитрий Егоро-вич, не стану входить в дальнейшее разбирательство; не могу впрочем не заметить, что если б Вам было угодно прочесть мои письма, то Вы не позволили бы себе судить о мне так низко. По-жалуй Вы не виноваты: Вы -- человек очень сильный, очень важный, очень богатый, привыкший с пренебрежением смотреть на людей безденежных. Меня Вы не знаете, на чтение же писем человека, Вам совершенно чуждого, у Вас недостало ни времени, ни охоты, и Вы судили о мне по множеству других прибегающих к Вашей щедроте под разными благовидными предлогами. Гораз-до более виню я Юрия Александровича Волкова, с которым я говорил так много, так определенно, так ясно, и который не умел объяснить Вам, что я не принадлежу к разряду продажных лю-дей, берущих деньги за дела нечистые или даром.
   Мне ж остается одно: убедившись, что Вы не находите вы-годным для себя поручить мне настоящее дело, я должен немед-ленно оставить Вашу службу и возвратить Вам сполна все сум-мы, многo от вас полученные. Из прилагаемой записки видно, что я был должен Вам по 1-е мая 1860-го года три тысячи триста семьдесят пять рублей (3.375 руб. сер.). Прибавив к ним тыся-чу восемьсот руб. (1 800 руб. сер.), взятых мною за служ-бу у Вас без всякого дела от 1 марта 1860 года по 1-е марта 1861-го года 4, получим пять тысяч сто семьдесят пять рублей (5.1 75 руб. сер.), даром мною от Вас полученных, которые и счи-таю себя обязанным возвратить Вам как можно скорее. Брату как естественному представителю моей чести и моих обязательств я поручил к Вам явиться и привести мое дело в совершенную ясность. Я потерял драгоценный год в ожидании дела, обещан-ного мне Вашим именем: надеюсь, что Вы не откажете мне в годовом сроке для уплаты Вам моего долга 5.
   С истинным почтением честь имею быть, Милостивый государь,
   Димитрий Егорович,
   Вашим покорным слугою
   М. Бакунин.
  
   11 января 1861 [года]. Г[оро]д Иркутск.
   Р. S. Прошу прощения за чернильные пятна. Переписать письма не успею.
  

Приложение.

   Копия записки, посланной мною через г-на Волкова г-ну Бенардаки 1 мая 1860 года из г[оро]да Красноярска.
  
   В Амурскую компанию я вступил 1 марта 1859 года. А. В. Белоголовый положил мне жалованья в год 1.000 руб[лей] сере-бром], а на время, проводимое мною вне Иркутска, по делам к[омпании], содержания 50 руб. сер. в месяц. Кроме того я по-лучил от него на подъем из Томска в Иркутск 700 руб. сер., из которых 350 руб. на счет компании, а 350 руб. заимообразно с вычетом из моего жалования.
   Приехав в Иркутск в половине марта, я до 1-го июня оста-вался без всякого дела. А. В. Белоголовый видимо затруднялся мною, не зная, кажется, как и куда меня поместить, и я поне-воле должен был смотреть на получаемое мною жалование как на даровую пенсию; а между тем он требовал, чтобы я заключил с ним контракт на три года на этих невозможных для меня усло-виях, бедных в финансовом отношении, обидных в нравствен-ном.
   Опасаясь на первую пору показаться требовательным и не-благодарным, не имея с другой стороны возможности согласить-ся на требования Андрея Васильевича и наконец не желая брать дарового жалования, я по собственному движению письменно сделал следующее предложение; считать мою службу не с мар-та, а с 1 июня, а 250 руб. сер., взятые мною за март, апрель и май, считать за деньги, данные мне взаймы, равно как и все 700 руб., полученные мною на подъем из Томска, если я не за-ключу с компанией контракта на следующий год на каких бы то ни было условиях, таким образом, что если контракт между на-ми заключен будет, я останусь должен компании всего только 350 руб. сер., если же мы напротив разойдемся, то буду должен ей 950 руб.
   Контракта я не заключил и не считаю себя способным про-должать службу в Амурской компании, а потому по совести счи-таю себя должным компании 950 руб. сер.
   Затем за шесть месяцев от 1 июня по 1 декабря 1859 года, проведенных мною в Забайкалье по делам компании, я получил жалованья 500 р[ублей] и 300 р[ублей] содержания, итого 800 р. сер[ебром]. После чего перестал получать или требовать что-либо от компании.
   Ю. А. Волков, войдя в мое финансовое положение, дал мне от Вашего имени заимообразно и в разные времена 2.425 руб. сер.
   Я желал бы, милостивый государь Димитрий Егорович, что-бы Вам угодно было принять 950 руб., должные мною Амурской Комп[ании], также на себя; таким образом я был бы Вам должен всего три тысячи триста семьдесят пять рублей (3.375 р. с.) и просил бы Вас вычитать их постепенно из жалования, которое Вам угодно будет мне назначить, если Вы удержите меня в сво-ей службе, в противном же случае дать мне год срока для их уплаты. М. Бакунин,
  
  
   No 614. -- Напечатано в "Былом" 1925, No 3/31, стр. 27 -- 31. Ориги-нал находится в Прямухинском архиве, хранящемся в б. Пушкинском Доме.
   Совершенно очевидно, что известный откупщик Бенардаки, соглаша-ясь принять к себе на службу М. Бакунина, полагал таким образом дать своеобразную взятку генерал-губернатору Восточной Сибири, где он про-изводил свои разнообразные операции. В сущности Бакунин должен был скоро это заметить, да, судя по его же письму, он это и заметил. Но вместо того чтобы сразу порвать недопустимые отношения, он предпочел тянуть их в течение двух лет, продолжая получать от подозрительного дельца жало-ванье, брать у него взаймы в надежде на будущие блага весьма сомни-тельного свойства и писать ему письма, остававшиеся без ответа. Здесь лишний раз сказалось неуважение Бакунина к людям, которое порою, как в данном случае, оборачивалось неуважением к самому себе и больно било по нему самому.
   Встает естественный вопрос: почему Бакунин, в течение двух лет ми-рившийся с неловким для него положением, вдруг сообразил, что дольше продолжать так невозможно, и что дело идет о его чести, как он сам выра-жается? Нам кажется, что ответ на этот вопрос подсказывается хронологиею событий. В январе 1861 года для Бакунина окончательно выяснилось, что Н. Н. Муравьев в Сибири больше не остается, и что в его, Бакунина, жизни в Иркутске наступает резкий перелом. С одной стороны перед ним встал вопрос о необходимости готовиться к побегу, а с другой -- так или иначе ликвидировать свои отношения с Бенардаки, ибо ясно было, что с отъездом Муравьева откупщик не только не станет впредь давать родствен-нику его ни гроша, но пожалуй потребует возврата прежде выплаченных сумм. По-видимому эти соображения и побудили Бакунина предпринять три шага: а) написать данное письмо Бенардаки; б) написать приведенное под No 576 письмо к Каткову с просьбою о четырех тысячах рублей; в) напи-сать недошедшее до нас письмо к брату Николаю, вероятно тоже в январе 1861 г., как об этом можно судить по письму к тому же Николаю от 1 фев-раля 1861 г. (см. No 616). По сообщению М. С. Корсакова, приведенно-му нами выше (см. комментарий 2 к No 613), братья Бакунины позже вы-дали откупщику вексель на всю забранную у него М. Бакуниным сумму.
  
   Бенардаки, Дмитрий Егорович (1799 -- 1870) -- известный в 40 -- 60-х годах откупщик, из дворян Екатеринославской губернии. Оставив по "неприятности" военную службу (вероятно проворовался) в гусарском пол-ку в 1823 году, с капиталом в 30 -- 40 тысяч начал спекулировать хлебом и разжился; принял участие в откупах, скупал земли, приобретал заводы, в стечение 15 лет нажил такое состояние, которое давало ему полмиллиона рублей дохода. Он владел 620000 десятин земли и 10000 крепостных крестьян. Был приятелем М. П. Погодина, усматривавшего в нем образец российской сметливости и честности (sic!), и Гоголя, который воспользо-вался некоторыми его чертами для образа Костанжогло (и может быть откупщика Муразова). См. Барсуков -- "Жизнь и труды М. П. Пого-дина", V, стр. 300 -- 302; R. Ermerin -- "Annuaire de la noblesse de Russie", том III, Спб. 1900, стр. 88 -- 89.
   1 О каких "посильных стараниях" своих в пользу Амурской компа-нии говорит здесь Бакунин, неясно: о письменных ли указаниях его на неправильное ведение дел компании или о своих разъездах по поручению компании по Забайкальской области. И какая могла быть ему от компании благодарность, если по собственному признанию он на службе ей ничего не делал?
   2 Это место интересно в тон отношении, что из него мы узнаем о по-ездке в Западную Сибирь, совершенную Бакуниным в 1860 г.: в марте он был в Томске, в апреле -- мае в Красноярске, а позже вернулся в Ир-кутск, где мы встречаем его о августе. Только по дате письма к Аннен-кову от 5 февраля 1860 (см. выше под No 608) можно догадаться о какой-то поездке Бакунина на запад, но это письмо до сих пор не было известно и публикуется нами впервые. По каким делам он совершал эту поездку, неизвестно. Во всяком случае она показывает, какими вольностями он пользовался благодаря покровительству Муравьева.
   3 Возможно и даже вероятно, что, передавая Бакунину это бесстыд-ное и циничное заявление откупщика, М. Корсаков не удержался от ука-зания или намека, что ныне, с отъездом Муравьева, следовало бы в дан-ный вопрос внести ясность. Это тоже могло толкнуть Бакунина на объяс-нение с Бенардаки. Во всяком случае, даже без всяких прибавлений со стороны Корсакова такое объяснение после столь открытого заявления ста-новилось абсолютно необходимым и неотложным. А Корсаков имел право на присовокупление некоторых замечаний по сему поводу, ибо с отъездом Муравьева он становился во главе администрации В. Сибири, и хотя он в данный момент еще не был родственником Бакунина (он сделался им декоре после того), но все же продолжение выдачи "пенсии" откупщиком политическому ссыльному, близкому и к новому генерал-губернатору, не могло быть приятным и для него.
   4 Письмо писано 14 января 1861 г., а говорится в нем о суммах, за-бранных до 1 марта того же года: это показывает, что Бакунин забирал деньги даже вперед на несколько месяцев. По его же подсчету выходит, что он "без всякого дела" набрал у Бенардаки за два года свыше 5 000 руб-лей. После этого он не должен был особенно удивляться, когда циничный откупщик дал ему понять через нового генерал-губернатора, что он, в сущности, давал ему "пенсию" или проще говоря взятку как родственнику главы края.
   5 Замечательно, что и теперь Бакунин продолжал дипломатничать. Как видно из письма его к брату Николаю от 1 февраля 1861 г. (см. ниже No 616), он в глубине души вовсе не хотел рвать с Бенардаки, а напротив надеялся, что это письмо может даже послужить к выяснению и упрочению их взаимоотношений. Только полною непрактичностью Бакунина, его непо-ниманием действительных условий можно объяснить эти надежды и хитро-сти.
  
   No615. -- Письмо к H. С. Корсаковой.
   [Начало февраля 1861 года. Иркутск.]
  
   ..(начало и конец письма срезаны)
   ...Я не имею удовольствия быть с Вами знакомым лично и все-таки, зная дружбу Вашу к моему семейству, решаюсь при-бегнуть к Вам с всепокорнейшею просьбою. Будьте добры, пере-дайте или перешлите прилагаемое письмо к брату Николаю1 кому-либо из сестер или из братьев, только пожалуйста не по почте и как можно скорее. Письмо неудобочитаемое и по содер-жанию своему для меня очень важное. Кроме того я писал брату с Климгенбергом 2, который вероятно не застал брата в Петер-бурге. Если можно, возьмите письмо мое у Клингенберга и ото-шлите также не по почте в Прямухино. А если увидите кого-ни-будь из моих, скажите им, что стыдно лениться: вот уж ровно год, как я не получаю от них ни строчки. Видите ли, Наталья Семеновна, как худо иметь репутацию доброй и симпатичной (Начало и конец письма срезаны.).
   Р. S. Еще одно слово: пользуясь Вашим добрым приглаше-нием, переданным мне в прошедшем году, я через курьеров буду постоянно пересылать Вам [мои письма в Прямухино с просьбою только не посылать их туда по почте, а, сколько возможно, с доверенными людьми. Матушка, братья и сестры вероятно так-же будут посылать Вам свои письма ко мне, которые Вам будет легко доставлять ко мне через курьеров или, если письма совер-шенно невинного содержания, даже по почте, только с двойным конвертом и с внешним адресом на имя Михаила Семеновича (Отрезана верхняя часть первой и второй страниц письма.), который очень добр для меня. Неправда ли, Вы не вознегодуете на меня за смелость, с которою я к Вам обращаюсь? Вы -- друг моих родных и друзей, и я обращаюсь к Вам как к лицу род-ному.
   Прошу Вас, передайте мой почтительный поклон тетушке, рав-но как и всему семейству Вашему, а Александра Семеновича (Корсакова.) поблагодарите особенно за участие, которое он во мне принял.
  
   No 615. -- Напечатано в "Былом" 1925, No 3/31. Оригинал находятся в Прямухинском архиве, хранящемся в б. Пушкинском Доме. Письмо по-вреждено.
   Адресатка письма -- Наталья Семеновна Корсакова -- сестра М. С. Корсакова, сменившего Муравьева на посту генерал-губернатора Восточной Сибири. Она вскоре вышла замуж за Павла Бакунина и сделалась членом прямухинской семьи. Это -- по-видимому первое письмо к ней Бакунина, постоянною корреспонденткою которого она сделалась, в следующем году после побега его из Сибири.
   1 См. No 616.
   2 Речь идет о письме, предшествовавшем No 616 и написанном вероят-но одновременно с письмом к Бенардаки, т. е. в середине января. На это письмо имеется ссылка в No 616. Оно говорило о том или ином соглаше-нии с Бенардаки. По-видимому оно пропало; во всяком случае в Прямухин-ском архиве его нет.
  
   No616. -- Письмо брату Николаю.
   1-го февраля 1861 [года]. Иркутск.
  
   Любезный брат! Пишу тебе вероятно в последний раз до по-лучения от тебя ответа на мои письма, которые хочу дополнить следующими замечаниями: лучше всего было бы, разумеется, если б, возвратив мне права, мне просто и без всяких ограничений позволили ехать в Россию; к этому должно стремиться всеми си-лами. Но если они уж считают меня до такой степени человеком опасным, что в избежание моего постоянного пребывания в Рос-сии готовы отказать мне во всем, тогда можно сказать им, что я прошу только шести- или даже четырехмесячного отпуска с тем, чтобы, повидавшись с матушкою и с вами, ехать обратно в Сибирь. Разумеется, что нужно, чтоб у меня были в Сибири дело и средства к существованию. Мне кажется, что хорошо бы было, если б маменька обратилась [с] прямою просьбою к госу-дарю; одна старость ее дает ей на это право. Наконец, если вы убедитесь в решительной невозможности выхлопотать мне позво-ление теперь ехать в Россию, -- но только в случае решительной невозможности, -- то пусть мне возвратят права без права возвраще-ния в Россию на первое время; такое решение было объявлено на днях полит[ическому] преступнику Веберу, представленному Му-равьевым к полному освобождению. Через это он хоть в Сибири сделался человеком свободным, равноправным со всеми, а я ведь до сих пор связан по рукам и по ногам. Я предвижу все возмож-ные случаи, предоставляя вам полную свободу действовать, как вам покажется лучше. Вспомните только, что вы никогда не най-дете более удобного времени, и что если вам не удастся освобо-дить меня теперь, то вероятно никогда не удастся. От вас, от вашего умения, от вашей веры в успех, -- ведь на свете нет ни-чего невозможного, -- и от вашей энергии зависит теперь вопрос:
   увидимся ли мы на этом свете или нет? В Сибири я не сгнию, это верно; только отказавшись от правильного планетного течения, мне придется опять сделаться кометою. А не хотелось, да и не легко -- с женою очень будет трудно, один бы я не задумался. Но с нею я не расстанусь, прежде ж чем предпринять что-нибудь с нею вместе, надо 10 раз подумать. Обдумав дело, я решился подождать еще немного, пожалуй еще год, но никак уж не более, если увижу действительную и на чем-нибудь определенном осно-ванную надежду на скорое освобождение. От вас же жду во вся-ком случае полной искренности и правды. Вы поступили бы очень худо, если б вздумали обмануть меня насчет моего положения. Так позволено поступать врагам, а не вам, -- а малейшей неле-пости, недобросовестности, противуречия с вашей стороны будет достаточно, чтоб подвинуть меня на самые головоломные пред-приятия. Я стал ко всему и ко всем недоверчив, я меня обмануть, убаюкать будет трудно, а если б и удалось, то я никогда не про-щу обмана. Я обращаюсь к вам на прежних основаниях, хотя редко что не изменяется в жизни, сужу о вас по себе и верю в вас как в себя; но если вы изменились, если я вам надоел, скажите откровенно, жаловаться я не стану, требую от вас только во всем безусловной правды 1.
   Я просил тебя, Николай, если это возможно без ущерба для моей чести, не разрывать моих отношений с Бенардаки, напротив определить, укрепить и устроить мои деловые с ним отношения, не скромничая, не донкишотничая и соблюдая по возможности мои выгоды. Тут представляются два возможные случая: или мне дадут позволение ехать в Россию или нет. В первом случае он должен знать, что я поеду в мае, и вероятно не откажется дать мне средства ехать в Россию, как делает это для всех слу-жащих по его делам. Во втором же я б желал, чтобы он мне дал поручение на Амур до Николаевска; он узнал бы от меня без сомнения всю истину насчет того, что делается и что можно сде-лать и предпринять в этом крае, а правда в делах, правда за 6.000 и за 10.000 верст драгоценна.2 Во всяком случае я не возьму менее 3.000 руб. сер. жалования при его полном содер-жании, как это делается в Сибири, и чувствую себя способным принести ему пользы и на 6.000 р. жалования. Говорить нечего, что я не соглашусь остаться в его службе, если он мне не даст настоящего дела и не сознает своей ошибки.
   Если вы найдете необходимым разорвать мои отношения с Бенардаки, не худо бы было, если бы Вы рекомендовали меня другому петербургскому или московскому капиталисту. Но в этом отношении на вас надежда плоха, то ли было бы дело, если б я сам мог побывать в Москве или в Петербурге.
   Прощайте, братья, простите сухой тон моего письма, но что делать, на душе сухо, а все-таки я вас горячо люблю и по-прежнему в вас верю. Маменька, благословите нас, будем на-деяться, что скоро свидимся.
   Ваш
   М. Бакунин.
   Еще одно слово. Если меня не освободят, если разорвутся мои отношения с Бенардаки, и вы не найдете для меня другого дела, тогда необходимо будет продать мою часть имения, запла-тить мои долги и выслать мне остальное, какое бы оно ни было. Другого выхода я не вижу3. Я живу теперь в долг, и кроме это-го мне нужно заплатить еще 600 р. долга. Тесно и плохо и мало надежды, и все-таки я не теряю ни веры, ни духа.
   Буду до конца бороться.
  
   No 616. -- Напечатано в "Былом" No 3/31. Оригинал находится 8 Прямухинском архиве, хранящемся а б. Пушкинском Доме.
   1 Мы видим здесь последнюю попытку Бакунина легальным путем вернуть себе свободу, причем он определенно дает понять родным, что в случае неуспеха он намеревается бежать (это намерение, как мы узнаем из следующего тома, привело его родных в ужас). Как и из тюремной камеры, так и из глубины сибирской ссылки неутомимый Бакунин лично руководит хлопотами и толкает вялых родных, которые в сущности ничего так не бо-ялись, как появления неугомонного бунтаря в России или даже в Прямухине. Разумеется, такой "правды" Бакунин от братьев не услыхал; только впоследствии он сам о ней догадался и ясно высказал это родным в письмах из Лондона.
   Результатом этого нажима Бакунина было новое прощение старухи-матери на имя царя от 20 апреля 1861 года. В нем В. Бакунина, ссылаясь на свою старость и близкую смерть, просила в последний раз "дозволить сыну (ее) Михаилу, ныне уже не пылкому молодому человеку, а семья-нину", возвратиться в отчий дом и провести с матерью те немногие дни, какие ей еще осталось прожить. 26 апреля Долгоруков доложил прошение царю, который положил на прощании резолюцию: "по-моему, невозможно", после чего шеф жандармов прибавил от себя: "оставить без последствий" ("Дело" о Бакунине, ч. III, л. 89). Таким образом для Бакунина побег становился лишь вопросом времени.
   2 Это место показывает, что Бакунин не только надеялся на возмож-ность своего легального возвращения в Россию, но и на возможность для него мирного занятия делами. О том же говорят и следующие ниже слова об установлении связи между ним и какими-нибудь московскими или петер-бургскими капиталистами: ясно, что Бакунин надеялся найти у них службу. С другой стороны привлекает внимание его желание получить от Бенардаки командировку на Амур вплоть до Николаевска: это -- примерно тот самый путь, каким он позже и осуществил свой побег. Понимать ли это место в том смысле, что Бакунин на всякий случай готовил себе удобные условия побега, который был для него одним из выходов в случае полного закры-тия второго? Мы думаем, что это именно так.
   3 Опять-таки это говорит о подготовке средств для побега. Не пола-гаясь вполне на Каткова, Бакунин хотел обеспечить себя нужными день-гами и с другой стороны. Но родные на ликвидацию причитающейся ему части имения не пошли. Только через 15 лет Бакунин с трудом добился выделения своей доли общего имения. Об этом см. в последнем томе на-стоящего издания.
  
   No 617. -- Докладная записка.
   13 мая [1861 года]. [Иркутск].
  
   Докладная записка политического преступника Михаила Александровича Бакунина
   13 мая 1861-го года.
  
   Его Высокопревосходительству господину генерал-губернатору Восточной Сибири.
  
   На основании высочайшего повеления отправлен был я в 1857 г[оду] в Сибирь на поселение и прибыв в том же году в апреле месяце в Том-скую губернию, причислен на поселение к Нелюбинской волости Томского округа, но прожи-вал по болезни в г. Томске. В 1858 году по хо-датайству г. генерал-губернатора Западной Си-бири всемилостивейше разрешено мне вступить в гражданскую службу в Сибири по примеру других политических преступников канцелярским служителем четвертого разряда.
   Желая воспользоваться этою монаршею мило-стью, а равно и поправить расстроенное здоровье переменою по совету медиков климата, я прибыл с этой целью с разрешения томского губернско-го начальства в 1859 г [оду] в г[ород] Ир-кутск,1 но по болезни и до настоящего времени не могу поступить на службу. Между тем во все время нахождения в Сибири не пользовался по-собием, отпускаемым ежегодно на основании вы-сочайшего по сему предмету положения всем политическим преступникам, хотя и встречаю край-нюю нужду в средствах к жизни. Докладывая об этом Вашему Высокопревосходительству, я осмеливаюсь обратиться к Вам с покорнейшею просьбою предоставить мне право пользоваться наравне с прочими политическими преступниками пособием от казны и вместе с тем сделать распоряжение об удовлетворении меня этим пособием за все время нахождения в Си-бири, если можно ныне же, из здешнего казна-чейства.
  

Михаил Бакунин.

  
   No 617. -- Печатается впервые. Документ этот находится в "Деле". Записка написана писарским щеголеватым почерком и только подписа-на М. Бакуниным.
   После разрыва с Бенардаки, ввиду неполучения средств от родных и отсутствия заработков, Бакунин очутился в тяжелом положении, тем более тяжелом, что ему теперь требовались средства не только на организацию твердо решенного побега, но и на оставление хоть каких-нибудь денет по-кидаемой в Иркутске жене. В таком положении он и придумал такой исход, как истребование от казны причитавшегося ему пособия как политиче-скому ссыльному за четыре года его пребывания в Сибири. Но попытка оказалась неудачной: он пропустил все сроки. Корсаков счел возможным выдать ему просимое пособие только за 1860 год. Так и было сделано, причем с Бакунина было взыскано 90 копеек за употребление негербовой бумаги для прошения.
   1 Это место приподнимает отчасти завесу над вопросом о том, каким путем Бакунину удалось добиться переезда в Иркутск из Томска. Оказы-вается, что для этого пущен был в ход трюк с заключением медиков о не-обходимости перемены местожительства в интересах потрясенного здоровья. Но кто разрешил свыше принять во внимание заявление медиков, остается неясным. Сам Озерский вряд ли взял на себя смелость самостоятельно раз-решить такой вопрос.
  
  
   Сканировала и составила Нина Дотан ldn-knigi.narod.ru ldnleon@yandex.ru
   Корректировал Леон Дотан (06. 2001)

М. А. БАКУНИН

МОСКВА -- 1935

  

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСEM

1828 -- 1876

ПОД РЕДАКЦИЕЙ И С ПРИМЕЧАНИЯМИ

Ю. М. СТЕКЛОВА

ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ

  

В ТЮРЬМАХ И ССЫЛКЕ

1849 -- 1861

общее для всего тома No 4: "Исповедь" , письма

  

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

   А
   Адельт, шлиссельсбургский узник
   Адрианов, А. В.
   Аккорт, Иосиф
   Александр см. Бакунин, Александр Александрович
   Александр см. Дьяков, Александр Николаевич.
   Александр I Павлович
   Александр II Николаевич
   Александр III
   Александрина см. Бакунина, Алек-сандра Александровна.
   Алибо, Луи
   Аллен
   Альбер
   Альбрехт, австрийский эрцгерцог
   "Альянс Социальных Революционе-ров"
   Ампер
   "Амур", газета
   Андржейкович, Юлий
   Анненков, иркутский чиновник
   Анненков, Павел Васильевич
   Автонелли, Петр Дмитриевич, шпи-он
   Антонов см. Вебер, Гилярий Антоно-вич
   Араго, Франсуа
   Араго, Эммануил
   Араго, Этьен
   Аракчеев, Алексей Андреевич, граф
   Арбейтер, пражский домовладелец
   Аренд, Леопольд
   Арндт, Эрнст Мориц
   Арним, Беттина, фон
   Арнольд, Эммануил
   Асташев, золотопромышленник
   "Аугсбургская Всеобщая Газета", не-мецкая газета
   Ауэрбах, Бертольд
   Ауэрсперг
   Б
   Байер, Фридрих
   Байш, баронесса
   Бакунин, Александр Александрович
   Бакунин, Александр Михайлович (отец)
   Бакунин, Алексей Александрович, брат М. А. Бакунина
   Бакунин, Алексей Александрович, сын Александра Александровича
   Бакунина и Елизаветы Васильев-ны
   Бакунин, Илья Александрович
   Бакунин, Михаил Александрович
   Бакунин, Михаил Михайлович, сена-тор
   Бакунин, Николай Александрович
   Бакунин, Павел Александрович
   Бакунина, Авдотья см. Бакунина, Евдокия Михайловна
   Бакунина, Александра Александровна
   Бакунина, Анна Петровна
   Бакунина, Антония Ксаверьевна.
   Бакунина, Варвара Александровна старшая, мать
   Бакунина, Варвара Александровна младшая, сестра
   Бакунина, Варвара Михайловна, тетя.
   Бакунина, Евдокия (Авдотья) Ми-хайловна
   Бакунина, Екатерина Михайловна
   Бакунина, Елизавета Васильевна
   Бакунина, Любовь Александровна
   Бакунина, Прасковья Михайловна
   Бакунина, Софья Александровна
   Бакунина, Татьяна Александровна
   Бакунины, братья, сестры
   Бакунины, кузины
   Бакунины родители
   Бальби, Адриан
   Бардаков см. Бородуков
   Барро, Одилон
   Барсуков, Иван Платонович
   Барсуков, Николай Платонович
   Барятинский Александр Иванович, князь
   Басаргин, Николай Васильевич
   Бассериан, Фридрих Даниель
   Бастна, Фридерик .
   Бастид, Жюль
   Батванн
   Бауэр, Эдвин
   Бауэры, братья.
   Бах, австрийский министр
   Безобразов, Владимир Павлович
   Безобразов, Михаил Николаевич
   Безобразова, Марья Николаевна
   Безобразова, Хиона Николаевна
   Безобразовы
   Бейст, Фридрих Фердинанд, граф
   Бекер, доктор .
   Бекк, саксонскии министр
   Беккер, Август
   Беклемишев, Ф. M.
   Белинский, Виссарион Григорьевич
   Беллини, Винченцо
   Белоголовый, А. А.
   Белоголовый, Андрей Васильевич
   Белоголовый, Николай Андреевич, доктор
   Бенардаки, Дмитрий Егорович
   Бенеш, пастор
   Бенкендорф, Александр Христофорович
   Бер, Альфред.
   Беранже, Пьер Жан
   Березовский.
   Бернайс, Лазарус
   Бернацкий, Алоизий
   Берне, Людвиг
   Бернштейн, Генрих
   Бертэны
   Бестужев, Михаил Александрович
   Бестужев, Николай Александрович
   Бесчастный см. Бечаснов
   Бетхер, Федор Карл
   Бетховен
   Бечаснов (Бесчастный), Владимир Александрович
   Бидерман, Карл
   Бисмарк, oтто
   Бистром, Карл Иванович, генерал
   Блан, Луи
   Бланки, Огюст
   Блудек, Бедрж
   Блудов, Дмитрий Николаевич
   Блюм, Роберт
   Блюмен, фон, генерал
   Блюменталь, полковник.
   Блюнчи, Иосиф Каспар, профессор
   "Богемия", газета
   Богарне, Евгений
   Богосов, Саркис
   Богучарский, Василий Яковлевич
   Богуш, галицийский помещик
   Бодев
   Бодуэн
   Бокэ, Жан Батист
   Бонапарт см. Наполеон I.
   Бонопарт, Луи см. Луи Бонопарт
   Борн, Стефан
   Борнштедт, Адальберт
   Боровой, А.
   Бородуков
   Бородукова, Мария Николаевна
   Боррош
   Борхерт, гувернер
   Боткин, Василий Петрович
   Бояркова см. Полторацкая, М. Ф.
   Брагинский, Марк Абрамович
   Бранигк
   Браун, саксонский министр
   Браунер, Франц Август
   Брейнль, австрийский исправник
   Бржозовский, Карл
   Бройзем, фон
   Бруна, Эдуард, доктор
   Брут, Марк Юний
   Бунзен
   Б. У.Ф., барон
   Бурбоны
   Бурцев, Василий Львович
   Буссениус, книготорговец
   Буташевич-Петрашевский, М. В. см. Петрашевскнй, Михаил Васильевич.
   Бухгейм, Лев Эдуардович
   Бюлов-Куммеров
   Бюше, Филипп Жозеф
   В
   Вавен, Алексис
   Вавра, Винцент
   Вагнер, Рихард
   Валуев, Петр Александрович, граф
   Вальдек, Бенедикт
   Валькер
   Варнгаген фон Энзе, Карл Август
   Васильчиков, Илларион Васильевич
   Вебер, Гилярий Антонович
   Вейтлинг, Вильгельм
   "Век", французская газета
   Велепольский, Александр
   "Венская газета"
   Венцель
   Вердер, Карл
   Вержбицкий, Корвин
   Вернер, "папаша"
   Верон, доктор
   Вертэй (Вертель)
   Вессенберг, Иоанн Филипп
   Ввардо, Луи
   Виганд, Оtto
   Виде, Александр
   Виктор-Амедей
   Виланд, Кристоф Мартин
   Вильгельм I
   Виндишгрец, Альфред Фердинанд
   Виноградская, Елизавета Васильевна см. Бакунина E. B.
   Винтер, полицейский
   Вислицениус, проповедник
   Виттиг, Лео
   Воейкова, Мария
   Волков, Юрий Александрович
   Волозский, Луи Франсуа Мишель
   Вольтер
   Вольф Вольф
   Вильгельм В., доносчик
   Ворцель, Станислав
   "Вперед" ("Форвертс"), немецкая га-зета
   "Время" ("Тан"), французская газе-та
   "Всеобщая (Аугсбургская) Газета", см. "Аугсбургская Всеобщая Газе-та". "Всеобщая Одерская Газета"
   Вульф, Гавриил Петрович
   Вульф, Иван
   Вурмбранд,
   Вильгельм, граф
   Вуттке, Генрих
   Высоцкий, Иосиф, генерал
   Высоцкий, Петр
   Г
   Гааг, Луиза Ивановна
   Габихт, министр Дессау
   Габсбурги
   Гавличек, Карл
   Гавличек, Франц
   Гай
   Гамбуцци, Карло
   Гаммер, асессор
   Ганка, Вацлав
   Гарибальди, Джузеппе
   Гарнье Гасфорд
   Густав Христианович
   Гауч, Вильгельм
   Гегг, Аманд
   Гегель, Георг
   Гейбнер, oттo Леонгард
   Геймбергер (Лассогурский)
   Гейне, Генрих
   Гейнце, Александр Кларус
   Гекзамер, Адольф
   Геккер, Фридрих Карл
   Гельд, саксонский министр
   Гельмут, полицейский надзиратель
   Гельтман, Виктор
   Генрих IV
   Гентц, Фридрих
   Гервег, Георг
   Гервег, Эмма
   Гергей, Артур
   Герман, Бертольд Иванович
   Герцен, Александр Иванович
   Геркен, Наталья Александровна, его жена
   Герцен, Николай, его сын
   Герцены
   Гершензон, Михаил Осипович
   Гёте, Вольфганг
   Гефнер, Леопольд
   Гизо Франсуа
   Гика, Александр, господарь Валахии
   Гика, Василий
   Гиргль, Франц
   Гиршель, Б. Глаголевский, Степан Васильевич см. Серафим.
   "Глобус", газета
   Глоссы, Карл
   Глюк, Кристоф Вилибальд
   Глюммер, фон, Бодо
   Гоголь, Николай Васильевич
   Гок, фон, следователь
   Голембиовский
   Головачева-Панаева, Авдотья Яков-левна
   Головин, Иван
   Гольдман, "тентархист"
   Горбунов, П. А.Горчаков, Александр Михайлович, канцлер
   Гофман
   Гофман, Эрнст Теодор Амедей
   Гохсфельд, издатель
   Грановский, Тимофей Николаевич
   Грибоедов, Александр Сергеевич
   Гро, Жан-Батист Луи
   Гросман-Рощин
   Грунер, саксонский депутат
   Грюнберг, профессор
   Гумбольдт, Александр
   Гурбам см. Урбан.
   Гусс, Иоанн
   Гуцков, Карл
   Гюго, Виктор
   Гюйо, Ив
   Д
   Дантон, Жорж Жак
   Дверницкий, Иосиф, генерал
   Делагарди, графиня
   Делонкль, Франсуа
   Дембинский, Генрих, генерал
   Дембиньский, Тадеуш
   Демулен, Камилл
   Дестер (дЭстер), Карл Людвиг Ио-ганн
   Дефрис, американский шкипер
   Дзялынский, граф
   Долгоруков, Василий Андреевич, щеф жандармов
   Домбаль
   Домбровский, Ян-Гонорий
   Дон-Кихот
   Достоевский, Федор Михайлович
   Драгоманов, Михаил Петрович
   Дрейфус, Луи
   "Дрезденская Газета"
   Дубельт, Леонтий Васильевич
   Дунин-Борковский, Лешек
   Дуранте, Франческо
   Дьяков, Александр Николаевич
   Дьяков, Валериан Николаевич
   Дьяков, Николай Николаевич
   Дьякова, Варвара Александровна см. Бакунина В. А. младшая
   Дювержье де Горан, Проспер
   Дюдеван, Аврора см. Жорж Занд
   Дюмурье, генерал
   Дюпра, Паскаль
   Дюрье, Ксавье
   Дютак, А.
   Дюшатель, Шарль, граф
   E
   Евгения, мадемуазель
   Евреинов, Б. А.
   Екатерина I
   Екатерина II
   Елагин, Н. А.
   Елачич, Иосиф
   Елена Павловна, в. кн.
   Елизавета Петровна, императрица
   Ермолов, Алексей Петрович, гене-рал
   Ж
   Жако, домовладелец
   Жижка, Ян
   Жирардэн, Эмиль
   Жозефина, французская императри-ца
   Жорж Занд
   Жоттран, Люсьен Леопольд
   Жуков, табачный фабрикант
   Жукова, Марья Семеновна
   Журд
   "Journal des DИbats", французская газета
   "Журнал Польского Демократическо-го Товарищества"
   3
   Заблоцкий-Десятовский, Андрей Парфенович
   Завалишин, Дмитрий Иринархович
   Завалишин, Ипполит Иринархович
   Завалишины, братья
   Завиша, польский эмигрант
   Загоскин, M. В.
   Зайченко, майор
   Закревский, Арсений Андреевич
   Залеский, Константин
   Залеский, Мартин
   Замойский, Андрей
   Замойский, Владислав, граф
   Замойский, Здзислав
   Занд см. Жорж Занд,
   Зандер, Энно
   Запольский, генерал
   Зеебек
   Зигмунд, Густав, брат Эммы Зигмунд-Гервег
   Зигмунд, Эмма -- см. Гервег Эмма.
   Зинтенис, пастор
   Зольгер, Рейнгольд
   Зыбин, чиновник
   И
   Иванушка дурачок
   Игнатьев, Николай Павлович
   Иек(к)ель, саксонский демократ
   Иел(л)ачич см. Елачич.
   "Известия Славянской Липы", газе-та
   Извольский, Петр Александрович
   "Иллирийские Новины", газета
   Иисус Христос
   Ильинский, Л.
   Илья Муромец
   Интернационал Первый
   Иоанн, австрийский эрцгерцог
   Иоганна см. Пескантини, Иоганна
   Иордан, Иван Петр
   Йорик
   Иосиф II
   Иречек, Иосиф
   Иречек, Константин
   Иринарх, епископ
   К
   Кавелин, Константин Дмитриевич
   Кавеньяк, Годфруа
   Кавеньяк, Жан-Батист
   Кавеньяк, Эжен, генерал
   Кавур, Камилло Бензо, граф
   Казимирский, Яков Дмитриевич
   Каменский, Николай Михайлович, граф
   Кампелик
   Кантемир
   Капелюш, Федор Давидович
   Карганов, Александр Александрович
   Карл Х.
   Карпов
   Каррель, Арман
   Кастильоне, австрийский генерал
   Катенька см. Полторацкая, Екатери-на Алексеевна
   Катенька см. Ушакова, Екатерина Петровна
   Катя, Катенька см. Бакунина, Екате-рина Михайловна
   Катков, Михаил Никифорович
   Квятковская, Антония Ксаверьевна см. Бакунина, А. К.
   Квятковская, Софья Ксаверьевна (Зося)
   Квятковская Юлия Ксаверьевна
   Квятковская Юлия Михайловна
   Квятковский Александр Ксаверьевичь
   Квятковский, Ксаверий Васильевич
   Квятковскии, Ян Ксаверьевич
   Кейль, Эрнст
   Кельсиев, Василий Иванович
   Кемпе, австрийский министр
   Keппе, дессауский министр
   Керстен, Курт
   Кетчер, Николай Христофорович
   Кёхли, Герман
   К -- ин, М. И.
   Киндерман
   Кинкель, Готфрид
   Кинэ, Эдгар
   Кирилов, П. С.
   Киселев, Николай Дмитриевич
   Киселев, Павел Дмитриевич
   Клара
   Клейнберг, австрийский генерал
   Клейнерт, Павел
   Клейнмихель, Петр Андреевич
   Клингенберг
   Кнедльганс-Либлинский, Ян
   Княжевич, Александр Максимович
   Княжевич, Владислав Максимович
   Княжевичи
   Ковалевский, Е. П.
   Кованько, Михаил Михайлович
   Козьмин, Борис Павлович
   Колесников, В. П.
   Кол(л)ар, Ян
   Коловрат, граф
   "Колокола
   "Combat" французская газета
   Копарский, Симон
   Консидеран, Виктор
   Констан, Бенжамен
   Константин Николаевич, в. кн.
   Константин Павлович, в. кн.
   "Конституционалист" ("Le Constitu-tionnel"), французская газета
   Корменен, Луи Мари
   Корнилов, Александр Алексеевич
   Корсаков, Александр Семенович
   Корсаков, Михаил Семенович
   Корсаков, комендант Петропавлов-ской крепости
   Корсакова, Наталья Семеновна
   Корсаковы
   Корф, Модест Андреевич
   Корш, Евгений Федорович
   Корш, Марья Федоровна
   Коссидьер, Марк
   Костюшко, Фаддей (Тадеуш-Ан-дрей)
   Косцельский, Владислав
   Котта, И.
   Коханский, счетчик Варшавского бан-ка
   Копт
   Кошут, Людвиг
   Краевский, счетчик Варшавского бан-ка
   Краевский, Генрих
   Кромвель, Оливер
   Кропоткин, Петр Алексеевич
   Крузенштерн, Иван Федорович
   Крыжановский, Александр
   Крылов, Иван Андреевич
   Ку
   Кубалов, Б
   Кудлих, Ганс
   Кудрявцев, Петр Николаевич
   Кукель, Болеслав Казимирович
   Кукулевич, Иван
   Куракин, Алексей Борисович, князь
   "Courrier FranГais" см. "Французский Курьер".
   Куфштейн, граф
   Кухаржевский, Ян
   Кювье
   Кюльветтер
   Кюрнбергер, Фердинанд
   Кюстин, де, маркиз
   Кюхельбекер, Вильгельм Карлович
   Л
   Лавров, доктор
   Лавров, священник
   Лагранж
   Лазарь евангельский
   Лакруа
   Лаланд
   Ламарк, Максим, генерал
   Ламартин, Альфонс.
   Ламберг, австрийский генерал
   Ламеннэ, Фелиситэ Робер
   Лапгер, Федор Федорович
   Лапиньский, Феофил
   Лаплас
   Латур, Теодор
   Лафайет, Мари Жозеф
   Лафарг, Поль
   Ледрю-Ролен
   Ледуховский, Ян, граф
   Лейхтенбергская, Мария Николаев-на
   Лейхтенбергский, Максимилиян, гер-цог
   Лелевель, Иоахим
   Лемке, Михаил Константинович
   Леммель, банкир
   Ленин, Владимир Ильич
   Леопольд I.
   Лепарский, Станислав Романович
   Лермонтов, Михаил Васильевич
   Леру, Пьер
   Либельт, Карл
   Лиза см. Виноградская, Елизавета Васильевна.
   Лимановский, Болеслав
   Линдеман, редактор "Дрезденской Газеты"
   Линденберг, Матильда см. Рейхель, Матильда
   Липранди, Иван Петрович
   Липский, Войцех
   Лобкович, Иосиф, жнязь
   Ломоносов
   Лорис-Меликов, Михаил Тариелович
   Лошакова, Александра Ивановна
   Луи XVI см. Людовик XVI.
   Луи Блан см. Блан, Лун.
   Луи Бонапарт (см. также Наполе-он III)
   Луи Филипп
   Лукасинский, Валериан
   Лукашевич, Леслав
   Лунин, Михаил Сергеевич
   Львов, Александр Сергеевич
   Львов, Федор Николаевич
   Львова, Марья Карповна
   Львова, Марья Сергеевна
   Любаша см. Бакунина, Любовь Александровна.
   Люблинер, Людвиг
   Любомирский, Юрий, князь
   Людвиг-Филипп см. Луи Филипп.
   Людовик XVI
   Людовик XVII
   Людовик XVIII
   Лямс, Петр, сектант
   M
   Мазаннелло
   Майзель, К. Л.. дрезденский глас-ный
   Майков, Валериан Николаевич
   Майков, Алексей Никифорович
   Мак-Магон, французский маршал
   Максимилиан-Иосиф -- король бавар-ский
   Малый, Якуб
   Мамиани де ла Ровере, Теренций
   Мандерштерн, генерал
   Марат, Жан Поль
   Мари, математик
   Мария Александровна, жена Але-ксандра II
   Мария Антуанетта
   Мария Николаевна, в. кн., см. Лейхтенбергская, Мария Николаевна.
   Мария Теревия
   Маркс, Карл
   Маркс, Френсис
   Марраст, Арман
   Мартин, Карл Август
   Марчелло, Бенедикт
   Маткевич, Ф. , врач
   Мауна
   Маццини, Джузеппе
   "Маяк", немецкий журнал
   Медем, граф, русский посланник в Ве-не
   Медведев, жандармский офицер
   Медокс, Роман Михайлович
   Мейен, Эдуард
   Мейендорф, Петр Казимирович
   Мейербер, Джакомо
   Мейзенбуг, Мальвида
   Мейнель, Курт
   Меллинэ, Франсуа Эме, генерал
   Мельгунов, Николай Александро-вич
   Мельгунов, С. П.
   Мельгунова, Софья Карловна
   Менцель, пражский ремесленник
   Меньшиков, Александр Данилович
   Мерк, дрезденский повстанец
   Мерод, Филипп Феликс, граф
   Мерославский, Людвиг
   Меррюо, Шарль
   Меттерних, Клемент Венцеслав Лотар
   Мефистофель
   Мехедэ
   Мехмет-Али
   Миковец, Фердинанд Братислав
   Милнус, хозяин отеля
   Милорадов, Алимпий
   Мильде
   Милютин, Борис Алексеевич
   Милютин, Дмитрий Алексеевич
   Милютин, Николай Алексеевич
   Миних, Бурхард Христофор Антоно-вич, граф.
   Минквиц, дрезденский гласный
   Минутоли, Юлий
   Минье, Франсуа Огюст Мари
   Мирабо
   "Мирная Демократия", французский журнал
   Михаил Павлович, в. кн.
   Мицкевич, Адам
   Мишле, Жюль
   M. M. -- 402
   Мневский, Теофил
   Моле, Луи Матье
   Молчанов, товарищ председателя ир-кутского губернского суда
   Монж
   Монталамбер, Шарль, граф
   Монтэнь
   Морачевский, Андрей
   Мордвиновы
   "Morning Advertiser" (ThИ), газета
   "Московские Ведомости"
   Муравьев, Андрей Николаевич
   Муравьев, Михаил Николаевич, веша-тель
   Муравьев, Николай Назарович
   Муравьев, Николай Николаевич, Амурский
   Муравьев, Николай Николаевич Кар-ский
   Муравьев, Сергей Николаевич
   Муравьев-Апостол, Матвей Ивано-вич
   Муравьев-Апостол, Сергей Ивано-вич
   Муравьевы
   Мытельский, граф
   Мюллер-Стрюбинг, Герман
   H
   Набоков, Иван Александрович, гене-рал
   Набокова, Екатерина Ивановна
   Налепинский, шлиссельбургский уз-ник
   Наполеон I
   Наполеон III (см. Луи Бонапарт).
   Наполеон принц
   "Narodny Noviny", чешская газета
   "Насиональ" ("Le National"), фран-цузская газета
   Науман, дрезденский обыватель
   "Национальное Обозрение", француз-ский журнал
   Невельский, Геннадий Иванович
   Неглинский, Леонард
   "Независимое Обозрение", француз-ский журнал
   Ней, маршал
   Нейберт, регистратор
   Неклюдов, иркутский чиновник
   Некрасов, Николай Алексеевич
   Немезида
   "Немецкнй Вестник из Швейцарии", журнал
   "Немецко-Франпузский Ежегодник", журнал
   Нессельроде, Карл Васильевич, граф
   Неттлау, Макс
   Нечаев, Сергей Геннадиевич
   Николаевский, Б.
   Николай Александрович, цесаревич
   Николай I Павлович
   Николай II Александрович
   Ниндель, Юлия
   "Новая Рейнская Газета
   Новицкий, П.
   Ностиц, Альберт, граф
   Ньютон
   О
   Оберлендер, саксонский министр
   Облеухов, Александр Никанорович
   "OblanskИ Noviny" ("Гражданские известия"), чешская газета
   Оборский, полковник
   Огарев, Николай Платонович
   Огарева, H. A., см. Тучкова-Огаре-ва, H. A.
   Озерские
   Озерский, Александр Дмитриевич
   Ольга Ивановна
   Ольдекоп, Карл Карлович
   Омар, халиф
   Оппенгейм, Генрих Бернгард
   Оргельмейстер
   Орест
   Орлеанский, герцог
   Орлов, Алексей Федорович
   Орлов, Федор Григорьевич
   Орсини, Феличе
   Отверженный, H.
   Оттендорфер, Освальд
   Отто I. Франц, адвокат
   П
   Павел, апостол
   Павел I
   Палацкий, Франтишек
   Пальмерстон
   Панаев, Иван Иванович
   Панаева, А. Я. см. Головачова-Панаева, А. Я.
   Панин, Виктор Никитич
   "Парижское Обозрение", французский журнал
   Паскевич-Эриванский, Иван Федо-рович
   Пассек, Вадим Васильевич
   Пасеек, Диомид Васильевич
   Патрубан
   Паулина
   Пауль, Франтишек
   Пеленков, И. И.
   "Пентархия"
   Пене, Гуильельмо
   Перль, К. Ф., полицейский
   Перовский, Лев Алексеевич, граф
   Перре, Луи
   Пескантини, Иоганна
   Пескантини, Паоло-Федерико
   Пестель, Павел
   Петр I Алексеевич
   Петр II
   Петр III
   Петрарка
   Пстрашевскнй, Михаил Васильевич
   "Peuple" (Lе), французская газета
   Пиа, Феликс
   Пиллерсдорф, Франи Ксаверий
   Погодин, Михаил Петрович
   Поджио, Александр Викторович
   Подлипский, Иосиф
   "Под суд", приложение к "Колоко-лу"
   Полонский, Вяч.
   Полторацкая, Екатерина Алексеевна
   Полторацкая, Екатерина Ивановна
   (ур. Набокова)
   Полторацкая, Марья Федоровна
   Полторацкие
   Полторацкий, Александр Маркович
   Полторацкий, Алексей Павлович
   Полторацкий, Петр Александрович
   Полторацкий, Петр Алексеевич
   Полуденская, Марья Ивановна
   Полуденский, Александр Петрович
   Поль де Кок
   "Польский Демократ", журнал
   "Польское Демократическое Товари-щество
   "Поляк", польский журнал
   "Полярная Звезда", журнал
   Пониньский, Станислав, граф
   Понятовскнй, Иосиф, князь
   Пониссе
   Попов, С. С.
   Порпора, Николо
   "Порт(о)фолио"
   "Порядок", французская газета
   Потанин, Григорий Николаевич
   Потоцкий, Адам
   "Prager Zeitung", газета
   "Пражский Вечерний Листок"
   Прейс, Карл
   "Пресса" ("La Presse"), французская газета
   Прованский, граф
   Прудон, Пьер Жозеф
   Пуассон
   Пугачев, Емельян
   Пуркинье, Ян
   Путткамер
   Путятин, Ефим Васильевич, граф,
   Пушкин, Александр Сергеевич.
   Пущин, Иван Иванович
   Пущина, Елизавета Ивановна Пущины
   Пфицнер, Иосиф
   Пыпин, Александр Николаевич
   P
   Равальяк, Франсуа
   Раговин, Евгений
   Радецкий, Иосиф Венцель
   Радзивил, Карл Станислав
   Раевский, Владимир Федосеевич
   Ралли, Замфир
   "Раппель", французская газета
   Растуль де Монжо, А.
   Ратч, Василий Федорович
   Рафаэль
   "Revue des deux Mondes", француз-ский журнал
   "Revue de Paris" см. "Парижское Обозрение".
   Ревякин, Василий
   Рейхель
   Рейхель, отец последующего
   Рейхель, Адольф
   Рейхель, Иетта, его первая жена
   Рейхель, Марья Каспаровна (урожден-ная Эрн), его вторая женаРейхель, Матильда, его сестра (в за-мужестве Линденберг)
   Рейхель, Мориц, его сын
   Рейхенбах, Эдуард
   Рек(к)ель, Карл Август
   "Реформа", немецкая газета
   "Реформа", французская газета
   Рибентроп
   Ривуар, учитель
   Ригер, Франц Ладислав
   Риттиг, Ганс
   Рихтер, Герман Эбергард Фридрих
   Ришар, Альбер
   Робер, Киприан
   Роберт Карлович, воспитанник В. А. Бакуниной-Дьяковой
   Робеспьер, Максимилиан
   Робинзон
   Ровинскнй, Павел Аполлонович
   Рогая, Шарль Алея Габриель
   Розенталь, Иосиф-Антон Иосифович
   Романовы, династия
   Ромашов, Иван, шлиссельбургскнк узник
   Ромеры, братья
   Ронге, Иоанн
   Россини, Джоакино
   Ростопчин, Федор Васильевич
   Рохов, прусский посол
   Руге, Арнольд
   Рудольф
   Руперт (Рауперт), поляк
   Рупперт, доктор
   "Русский Вестник", журнал
   Руссо, Жан Жак
   Рылеев, Кондратий
   С
   Сабина, Карл
   Саваоф
   Савинков, Борис
   Сажин, Михаил Петрович
   Сазонов, Николай Иванович
   Сазонова, Мария Ивановна см. Полуденская, Мария Ивановна.
   Сатин, Николай Михайлович
   Саша (сестра), см. Бакунина, Але-ксандра Александровна.
   Саша см. Дьяков, Александр Никола-евич
   Северин, французская писательница
   Семашко, Иосиф, епископ
   Семевский, Василий Иванович
   Семеньский, Лукиян
   Сен-Симон
   Сент-Юрюж, Виктор Амедей, мар-киз
   Серафим, петербургский митрополит
   Сервантес
   Серж, Виктор
   Сидоров, А.
   "SiХcle" (Le) см. "Век".
   Сима, сестра
   Симон, Жюль
   Сиркур, Адольф
   Скржинецкий, Ян Сигизмунд
   Скуржевские, графы
   Скуржевский, Арно
   Скуржевский, Илиодор
   "Славянская Липа.
   "Славянский Юг", газета
   Сладковский, Карл
   "Словак", журнал
   Смит, Адам
   Смолка, Франтишек
   "Современник", журнал
   Сократ
   София Габсбургская, эрцгерцогиня
   Сперанский, Михаил Михайлович
   Спешнев, Николай Александрович
   Срезневский, Всеволод Измаилович
   Стадион, граф
   Стаматович, Павел
   Станек, Вацлав
   Станкевич, Николай Владимирович
   Станко-Враз
   Сторожевко, А., генерал
   Страка, Адольф
   Страка, Густав
   Страка, братья
   Струве, Амаид Иоаннович
   Струве, Густав
   Суварин, Борис
   "Судебная Газета", французская
   Сульт, французский маршал
   Сухозанет, Иван Онуфриевич
   Т
   "Таймс", газета
   Тайяндье, Рене
   "Тан" см. "Время".
   Тассо, Торквато
   Телеки, Ладислав
   Тик, Людвиг
   Тимашев, Александр Егорович
   Тобиан, полковник
   Тоболка
   товянский, Андрей
   Тодт, Карл Готлиб
   Толстой, Григорий Михайлович
   Толстой, Дмитрий Андреевич
   Толстой, Лев Николаевич
   Толстой, Яков
   Толь, Феликс Густавович (также Эмануил)
   Томашск
   Томск, Вацлав Владивой
   Тони
   Траугут, Ромуальд
   Трентовсккй, Бронислав Фердинанд
   "Трибуна", французская газета
   Трипольский, помещик
   Троцкий I, Иоанникий Осипович, ко-мендант Шлиссельбургской крепо-сти
   Троян
   Тун, Иосиф Матвей, граф
   Тун, Лео, граф
   Туранскнй, Марцел
   Тургенев, Александр Иванович
   Тургенев, Иван Сергеевич
   Тургенев, Николай Иванович
   Тучков, Алексей Алексеевич
   Тучкова-Огарева, Наталья Алексеев-на
   Тучковы
   Тширнер см. Чирнер
   Тышкевич, Винцент
   Тьер, Адольф
   У
   Ульрих, проповедник
   Ульяна Андреевна, няня Бакунина
   Унковский, Алексей Михайлович
   Урбан, Иосиф Милослав
   Уркарт, Давид
   Утин, Николай Исакович
   Ушакова, Анна Петровна см, Баку-нина, А. П.
   Ушакова, Екатерина Петровна
   "Фаланга", французский журнал
   "Фаланстер", французский журнал
   Фаленберг, Петр Иванович
   Фауст
   Фейербах, Людвиг
   Фелькер, Ф. А.
   Фердинанд, австрийский император
   Фет, поэт
   Фигнер, Вера Николаевна
   Фикельмон, Карл Людвиг, граф
   Филипп Эгалите см. Орлеанский, гер-цог
   Фишер, купец
   Флокон, Фердинанд
   Фогель, Роман
   Фоллены
   Фома, "постол
   "Форвертс", газета см. "Вперед"
   Фортуна, табачный фабрикант
   Фотий, архимандрит
   Фохт, Вильям
   Фохт, Карл
   Фохт, Луиза, старшая, мать
   Фохты
   Фоше, Леон
   Франц, Иосиф, аудитор
   Франц II
   Франц-Иосиф, австрийский импера-тор
   Франц-Карл, австрийский эрцгерцог
   Францев, В. А.
   Франциск III, герцог Лотарингский
   "Франция", газета
   "Французский Курьер", газета
   Фребели
   Фребель, Карл
   Фребель, Юлий
   Фрейлиграт
   Фрейнд
   Фридрих II Великий
   Фридрих-Вильгельм III
   Фридрих Вильгельм IV
   Фрич, Иосиф Вацлав
   Фролов, Николай Григорьевич
   Фролова, жена предыдущего
   Фурье, Шарль
   Х
   Хемницер
   Херасков
   Хлюстина, Анастасия, по мужу
   Сиркур
   Хоецкий, Эдмунд
   Христос см. Иисус Христос.
   Ц
   Цах, Франьо
   Цезарь, Юлий
   "Централизация" Польского Демо-кратического Товарищества Цешковский, Август
   Циммер, Карл
   Цыбульский, Адальберт
   Цыцурин, Федор
   Ч
   Чарторыйский, Адам
   Чевкин, Константин Владимирович
   Чейхан, Вацлав
   Челяковский, Ф. Л.
   Черносвитов, Рафаил Александро-вич
   Чернышев, Александр Иванович
   Чернышевский, Николай Гаврило-вич
   Чесновская, графиня
   Чех, Генрих Людвиг
   "Чех", журнал
   Чешская Матица
   "Ceska Ucela", журнал
   Чирнер, Самуил Эрдман
   Чшинский, саксонский министр
   Ш
   Шамболь, Франсуа Адольф
   Шамиль
   Шафарик, Павел Иосиф
   Шварцбург-Рудольштадтский, принц
   Шварценберг, князь, австрийский ми-нистр
   "Швед", псевдоним
   "Швейцарский Республиканец", газе-та
   Шевченко, Тарас
   Шевырев, С. П.
   Шекспир, Вильям
   Шеллинг, Фридрих Вильгельм
   Шельхер (или Шелыпе), Виктор
   Шеля, Якуб
   Шене, жандарм
   Шестунов, M. И.
   Шиллер, Фридрих
   Шинке, В.
   Шкультерый, Иван
   Шлиппенбах, Альберт
   Шлиппенбах, Елизавета Альбертовна
   Шлоссер, Фридрих
   Шлюттер, депутат Франкфуртского сейма
   Шопен, Фридрих
   Шнайде, Францишек
   Шпарфельд, Эдуард
   Шрамм, Карл
   Шрамм, Рудольф
   Шредер, русский посол в Саксонии
   Шрек, книготорговец
   Штальшмидт
   Штейн, Лоренц
   Штейн, Юлий
   Штефан
   Штибер, Вильгельм
   Штиблер, Карл Вильгельм
   Штирнер, Макс
   Штольцман, Карл
   Штрайх, С. Я.
   Штрандман, Р.
   Штраус, Давид
   Штробах
   Штур, Людвиг
   Шузелька, Ян
   Шульц, генерал
   Шуман, Генрих
   Шурц, Карл
   Шютце, Людвиг, жандарм
   Щ
   Щеголев, Павел Елисеевич
   Щеголев, Петр Павлович
   Щепкин Михаил Семенович
   Э
   Эдмонд, Шарль см. Хоецкий, Эдмунд
   Эйлер
   Эйхенбаум, В.
   Элизар, Жюль (см. также Бакунин М. А.)
   Эльджин, Джеме Брюс
   Элькер, саксонский демократ
   Эмбер, Жак
   Эмма, фрейлен
   Энгельман
   Энгельс, Фридрих
   Эразм
   Эрбе
   Эренберг, Густав
   Эренрейх, портной
   Эрмерен, Р.
   Эри, Марья Каспаровна см. Рейхель. М. К.
   Эрн, Наталья
   Эрнст, аудитор
   Ю
   Юм, Давид.
   Я
   Ядринцев, Николай Михайлович
   Языкова, Елизавета Петровна
   Якоби, Иоганн
   Якушкин, Иван Дмитриевич
   Янечек, Бернард
   Ярош
   Ясенский, Бруно
   Яффе, Надежда
  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
   общее для всего тома No 4: "Исповедь" , письма
  
   Предисловие
   No 534. Письмо Адольфу Рейхелю от 15 октября 1849
   No 535. Письмо адвокату Ф. Отто I от начала ноября 1849
   No 536. Письмо адвокату Ф. Отто I от 12 ноября 1849
   No 537. Письмо Адольфу Рейхелю от 24 ноября 1849
   No 538. Письмо Адольфу Рейхелю от 9 декабря 1849
   No 539. Письмо Матильде Рейхель от 16 января 1850
   No 540. Письмо Матильде Рейхель от 16 февраля 1850
   No 541. Письмо адвокату Францу Отто от 17 марта 1850
No 542. Защитительная записка M. Бакунина от декабря 1849 апреля -1850
   No 543. Письмо Адольфу Рейхелю от 7 апреля 1850
   No 544. Письмо Адольфу Рейхелю от 11 мая 1850
   No 545. Письмо Матильде Рейхель от 11 мая 1850
   No 546. Заявление перед допросом в Ольмюце 15 апреля 1851
  
   No 547. Исповедь от июля -- августа 1851 (см. отдельно, ldn-knigi.narod.ru)
  
   No 548. Письмо родным от 4 января 1852 .
   No 549. Письмо родным от 4 февраля 1852
   No 550. Письмо родным от 13 апреля 1852
   No 551. Письмо родным от 16 мая 1852
   No 552. Письмо родным от 15 августа 1852
   No 553. Письмо родным от 29 сентября 1852
   No 554. Письмо родным от 12 ноября 1852
   No 555. Письмо родным от начала января 1853
   No 556. Письмо родным от 10 февраля 1853
   No 557. Письмо Елизавете Васильевне Бакуниной от 9 апреля 1853
   No 558. Письмо родным от конца апреля 1853
   No 559. Письмо брату Павлу от конца апреля 1853
   No 560. Письмо родным от 4 июня 1853
   No 561. Письмо к матери от 10 июля 1853
   No 562. Письмо сестре Татьяне от 16 сентября 1853
   No 563. Письмо родным от 15 ноября 1853
   No 564. Письмо родным от февраля 1854
   No 565. Письмо родным от февраля 1854
   No 566. Письмо сестре Татьяне от февраля 1854
   No 567. Письмо сестре Татьяне от начала мая 1854
   No 568. Письмо сестре Татьяне от июня 1854
   No 569. Письмо к матеря от 19 июля 1854
   No 570. Письмо к E. И. Пущиной от июля 1854
   No 571. Письмо к Е. И. Пущиной от 6 сентября 1854
   No 572. Письмо сестре Татьяне от 9 октября 1854
   No 573. Письмо родным от 24 ноября 1854
   No 574. Письмо к E. И. Пущиной от начала 1855
   No 575. Письмо к Е. И. Пущиной от мая 1855
   No 576. Письмо к матери от июля 1855
   No 577. Письмо к матери от августа 1855
   No 578. Письмо к Е. И. Пущиной от августа 1855
   No 579. Письмо к Е. И. Пущиной от осени 1855
   No 580. Письмо к матери от осени 1855
   No 581. Письмо к Е. И. Пущиной от конца 1855
   No 582. Письмо родным от 18 января 1856
   No 583. Письмо к Е. И. Пущиной от начала апреля 1856
   No 584. Письмо родным от середины апреля 1856
   No 585. Письмо к матери от конца мая 1856
   No 586. Письмо к Е. И. Пущиной от конца мая 1856
   No 587. Письмо к матери от августа 1856
   No 588. Письмо к Е. И. Пущиной от конца августа 1856
   No 589. Шифр для переписки
   No 590. Письмо брату Алексею от 3 февраля 1857
   No 591. Письмо князю В. А. Долгорукову от 3 февраля 1857
   No 592. Письмо князю В. А. Долгорукову от 14 февраля 1857
   No 593. Прошение на имя Александра II от 14 февраля 1857
   No 594. Письмо князю В. А. Долгорукову от 22 февраля 1857
   No 595. Письмо брату Алексею от 23 февраля 1857
   No 596. Подписка M. А. Бакунина от 5 марта 1857
   No 597. Расписка M. А. Бакунина от 27 марта 1857
   No 598. Письмо князю В. А. Долгорукову от 29 марта 1857
   No 599. Письмо к матери от 29 марта 1857
   No 600. Письмо генералу Я. Д. Казимирскому от 12 августа 1857
   No 601. Письмо к матери от 28 марта 1858
   No 602. Письмо генералу А. Озерскому от 14 мая 1858
   No 603. Письмо князю В. А. Долгорукову от 16 июня 1858
   No 604. Письмо А. И. Герцену от лета 1858
   No 604 бис. Письмо Адольфу Рейхелю от 15 декабря 1858
   No 605. Письмо M. H. Каткову от 21 января 1859
   No 606. Письмо кузинам Е. M. и П. М. Бакуниным от января 1859
No 607. Письмо кузинам А. М., Е. М. и П. М. Бакуниным от 4 марта 1859
   No 608. Письмо П. В. Анненкову от 25 февраля 1860
   No 609. Письмо M. H. Каткову от 21 июня 1860
   No 610. Письмо А. И. Герцену от 7 -- 15 ноября 1860
   No 611. Ответ "Колоколу" от 1 декабря 1860
   No 612. Письмо А. И. Герцену от 8 декабря 1860
   No 613. Письмо M. H. Каткову от 2 января 1861
   No 614. Письмо к Д. Е. Бенардаки от 14 января 1861
   No 615. Письмо к Н. С. Корсаковой от начала февраля 1861
   No 616. Письмо брату Николаю от 1 февраля 1861
   No 617. Докладная записка М. А. Бакунина генерал-губернатору Восточной Сибири от 13 мая 1861
  
   Комментарий.
   Именной указатель
  
   ldn-knigi.narod.ru
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru