Бальзак Оноре
Нотариус

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Оноре де Бальзак
Нотариус

   Перед вами низенький, толстый, упитанный человек, одетый в черное, самоуверенный, почти всегда чопорный, наставительный и прежде всего важничающий. Лицемерная простоватость, первоначально служившая ему маскою, стала в конце концов его плотью и кровью, она похожа на невозмутимость дипломата, но лишена лукавства, сейчас вы узнаете почему. Вы особенно изумляетесь его лысине цвета свежего сливочного масла, которая свидетельствует о долгих трудах, о скуке, о внутренних разногласиях, о бурях молодости и полном отсутствии страстей. "Этот господин, -- говорите вы, -- чрезвычайно похож на нотариуса". Долговязый и сухощавый нотариус является исключением. В физиологическом отношении бывают темпераменты, совершенно не подходящие для нотариальной профессии. Не без оснований сказал Стерн, великий и тонкий наблюдатель: низенький нотариус! Раздражительный и нервный характер годился бы еще для адвоката, но был бы гибелен для нотариуса, которому необходимо быть сверх меры терпеливым, а не всякий человек способен стушевываться и покорно слушать нескончаемые излияния клиентов, воображающих, что их дело -- единственное; клиенты адвоката -- люди страстные, они пытаются вступить в борьбу, готовы защищаться. Адвокат в судебном деле -- тот же крестный отец, а нотариус -- страдательное лицо в тысячах корыстных комбинаций, он всегда на виду. О! Что претерпевает нотариус -- это можно объяснить только сравнением с тем, что приходится переносить женщинам и белой бумаге -- они все терпят, им совсем не свойственно сопротивление; иное дело -- нотариус: у него сопротивляемость огромна, но постепенно стираются все углы. Глядя на это стершееся лицо, вы слышите заученные, механические фразы и, добавим, изрядное количество общих мест! Художник отступает в ужасе. Всякий говорит с уверенностью: "Это, конечно, нотариус", ибо нотариус выработал себе типичную внешность, которая неотделима от него и вошла в поговорку. И тот, кто внушил подозрение такого рода, -- конченый человек. Так вот, этот человек -- невинная жертва. Тучный и тяжеловесный, он был когда-то резвым, легкомысленным, может быть, очень умным, и даже, вероятно, был влюблен. Непостижимая тайна, подлинный мученик, но мученик по доброй воле! О нотариус, существо, достойное жалости и в том случае, если ты любишь свою профессию, и в том, если ты ее ненавидишь, я объясню всем, кто ты такой, -- ради тебя я должен это сделать! Человек добрый и лукавый, ты одновременно и Сфинкс и Эдип, твоя речь так же темна, как у первого, ты проницателен, как второй. Во многом ты непонятен, -- и все же тебе можно дать определение. Но определить тебя -- это значит выдать немало таких тайн, в которых, по словам Бридуазона [Бридуазон -- персонаж комедии Бомарше "Женитьба Фигаро"], признаешься только самому себе.
   Нотариус служит странным примером трех превращений насекомого, но в обратном порядке: сначала он был блистательной бабочкой, а в конце стал личинкою, окутанною коконом и, к несчастью, обладающей памятью. Веселого, плутоватого, хитрого, смышленого, остроумного и насмешливого писца общество постепенно превращает в нотариуса и умышленно или непредумышленно делает нотариуса таким, каким вы его знаете. Да, его стершаяся физиономия типична для массы обывателей: нотариусы не представляют ли собою нечто среднее, ту почтенную посредственность, которую возвел на трон 1830 год? Все, что они слышат, все, что они видят, что они принуждены думать, принимать, помимо гонораров, все эти комедии, трагедии, разыгрываемые для них одних, должны были бы сделать их остроумными, насмешливыми, недоверчивыми, но им одним воспрещается смеяться, шутить и обнаруживать остроумие: насмешливость отпугнула бы клиента. Нотариус остается немым, когда говорит, пугает, когда молчит, и принужден скрывать свои мысли и свое остроумие, как скрывают дурную болезнь. Если нотариус не будет педантичен, как старая дева, и придирчив, как помощник столоначальника, если он будет откровенно хитер и лукаво проницателен, он растеряет клиентуру. Клиентура в его жизни -- это все. Нотариус постоянно носит маску и не всегда снимает ее даже на лоне семейных радостей, ему приходится всегда играть роль, хранить на лице важность, разговаривая с клиентами и с писцами; немало у него оснований хранить ее и перед собственной женой. Он должен не знать того, что отлично понял, и понимать то, что другие не желают ему подробно объяснить. По отношению к сердцам он выполняет обязанности акушера. И когда он способствует появлению на свет таких уродов, которых великий Жоффруа Сент-Илер не мог бы посадить в банку со спиртом, он принужден бывает воскликнуть:
   -- Нет, сударь, вы не составите подобный акт, это было бы недостойно вас. Вы злоупотребляете распространительным толкованием своих прав (фраза вполне вежливая, но по существу означающая: "Вы мошенник!"). Вы не понимаете подлинного смысла закона, что, конечно, случается и с честнейшим человеком в мире , но, сударь... и тому подобное.
   Или еще:
   -- Нет, сударыня, одобряя одушевляющее вас чувство, вполне естественное и до некоторой степени почтенное, я не могу допустить, чтобы вы приняли подобное решение. Сохраните репутацию честной женщины даже и после своей смерти!
   Когда перечень всех добродетелей и препятствий исчерпан, когда клиент или клиентка начинает колебаться, нотариус добавляет:
   -- Нет, вы так не поступите, да и я откажу вам в своем содействии!
   Вот самое большее, на что отважится это должностное лицо судебного ведомства.
   А нотариусы и в самом деле являются должностными лицами не в меньшей степени, чем офицеры: жизнь нотариусов -- разве это не сражение, затянувшееся надолго? Они принуждены прятать под напускной важностью очень озорные мысли, которые, конечно, у них бывают! Прятать свой скептицизм, а они во всем сомневаются, свою доброту, иначе клиенты ею злоупотребят! Они принуждены иметь огорченный вид, разговаривая с наследниками, которые нередко помирают со смеху, оставшись наедине, усовещивать вдов, которые с ума сходят от радости, говорить о детях и о смерти с девицами-хохотушками, утешать сыновей общими итогами описи наследства, повторять одни и те же слова и доводы людям разного возраста и разных сословий, все видеть не глядя, смотреть и ничего не видеть, притворно предаваться гневу, смеяться без оснований и основательно рассуждать без смеха, изготовляя нравоучительные изречения, как повара готовят соус; в результате нотариусы обалдевают по той же причине, по которой артиллерист глохнет. Дураков больше, чем умников, иначе дурак стал бы редкостью, и вот нотариус, принужденный спускаться до уровня своего клиента, постоянно находится на десять градусов ниже нуля, и при известной всем силе привычки такая роль становится у нотариуса второй натурой. Он низводит дух к материи -- увы! -- не одухотворяя тела. Не имея никакого характера, помимо характера своей профессии, он становится скучным, потому что все ему докучают. У себя в кабинете он привык выражаться общими фразами и, завязнув в них по уши, переносит их с собой и в светский салон. Интересуясь всем, не интересуется ничем; в итоге всех своих услуг встречая неблагодарность, он доходит до полнейшего безразличия и в конце концов становится существом, полным всяческих противоречий, скрытых под слоем жира и под видимым благополучием, становится кругленьким человечком, мягким, но резонерствующим, фразером, порою говорящим сжато, скептиком и легковерным, пессимистом и оптимистом, добряком и бессердечным, порочным или развращенным, но обязательно лицемером; есть в нем что-то и от священника и от судьи, от чиновника и адвоката, и будь жив сам Лабрюйер, даже ему не удалось бы с точностью проанализировать его характер. Нотариусу присуще величие, однако то, что делает его великим, делает его маленьким: будучи свидетелем окружающей развращенности, не зрителем, а руководителем деловых драм, он должен оставаться честным; он видит, как копают то Мертвое море, которое поглотит все богатства, но не может ловить в нем рыбку; он набрасывает договор для коммандитного товарищества и должен относиться к делу, как купец, торгующий капканами, но не интересующийся ни добычей, ни охотником. Сколько различных перевоплощений! Что за работа! Еще ни одну ось так не выковывали, так не испытывали нагрузкой. Полюбуйтесь, как переходит он от одной мысли к другой, и спросите себя: природа, которая употребляет столько времени и усилий на создание какой-нибудь удивительной раковины, не превзойдена ли она в этом случае цивилизацией, создавшей ракообразное существо, именуемое нотариусом?
   Всякий нотариус дважды побывал писцом, более или менее долгое время изучал судопроизводство; чтобы научиться предупреждать судебную тяжбу, не следует ли знать, как они зарождаются? Кто послужит года два писцом у стряпчего и притом не разочаруется в человеке, тот, наверно, не сделается ни судейским, ни нотариусом, ни стряпчим; он становится акционером. Из конторы стряпчего писец бросается в контору нотариуса. Понаблюдав, как играют договорами, он изучит, как их составляют. А если будущий нотариус идет иным путем, то, значит, он с самого начала определил свою профессию и пошел в младшие писцы, как идут в солдаты, чтобы впоследствии стать генералом; многие парижские нотариусы первоначально служили рассыльными при конторе. Отбыв пятилетний испытательный срок в одной или нескольких нотариальных конторах, вам трудно будет остаться честным молодым человеком; вы уже видели, каков смазанный маслом механизм любого богатства, как гнусно спорят наследники над не остывшим еще трупом. Словом, вы видели поединок сердца человеческого с гражданским кодексом. Клиенты нотариальной конторы ужасно, притом на деле, не на словах, развращают писцов.
   Здесь сын приносит жалобу на отца, дочь на родителей. Контора -- это исповедальня, где страсти высыпают из мешка свои преступные замыслы и где советуются насчет сомнительных дел, ища способов привести их в исполнение. Что другое действует так разлагающе, как опись имущества, оставшегося после покойника? Умирает мать, окруженная уважением и любовью всей семьи. Когда же закрывают ей глаза, когда фарс сыгран и занавес опущен, нотариус вместе с писцом находят доказательства того, что ее интимная жизнь была ужасающей, и сжигают их; потом они выслушивают трогательнейшее похвальное слово памяти святой женщины , погребенной несколько дней тому назад; они принуждены не разочаровывать семью, из деликатности прибегая к умолчанию, но какими насмешками, улыбками и взглядами обмениваются между собой нотариус и писец, выходя на улицу! Величайший политик, обманувший всю Европу, оказывается, был обманут женщиной, как ребенок: его доверчивость была смешна, как доверчивость "мнимого больного" к Белине [Белина -- персонаж комедии Мольера "Мнимый больной"]. Они разбирают деловые бумаги человека, как говорят, добродетельного и филантропа, на могиле которого курили фимиамы, в честь которого палили целыми залпами соболезнования, но это должностное лицо, этот почтенный старец оказался развратником. Писец уносит с собою его непристойные книги и раздает их своим сослуживцам. В силу обычая, установившегося с незапамятных времен, писцы завладевают всем, что может оскорбить общественную или религиозную нравственность и обесчестить покойника. Все непристойное нумеруется ими литерой М. Известно, что нотариусы нумеруют буквами алфавита бумаги, акты и документы. Литерой М (мне) обозначается все то, что берут себе писцы.
   -- А есть литера М? -- разносится по конторе крик, когда второй писец возвращается после составления описи.
   Когда раздел произведен, то можно услышать внушенные самим дьяволом комментарии, пока третий писец закусывает печеной грушей, второй -- сыром, а делопроизводитель пьет шоколад. Вы думаете, что семь-восемь веселых молодых людей в расцвете сил и ума, наскучив корпеть целый день за конторками над перепиской бумаг и изучением актов о ликвидации, станут обмениваться афоризмами Фенелона или Массильона, оставшись одни, без нотариуса, и желая немножко отдохнуть? Французский дух, сдавленный пыльными папками нотариальных подлинников, тогда так и брызжет остротами, выходящими за пределы просто забавного. Это скорее язык Рабле, чем Флориана. Они строят догадки о намерениях клиентов, комментируют их жульничества и высмеивают их самих. Если бы писцы не высмеивали клиентов, то это были бы уроды, скороспелые нотариусы. Эти первые шаги мысли на хладном жизненном пути расчета и разврата заканчиваются великим изречением старшего делопроизводителя:
   -- Ну, господа, вы только болтаете!
   Что правда, то правда. Писец много болтает, все понимает, но остается добродетельным, как туз пик, ибо у него нет денег. Любимая шутка нотариальных контор состоит в том, чтобы перед новичками изображать все так, будто здесь действительно царят самые неправдоподобные и чудовищные нравы, и если новичок верит всему, значит, фокус удался. Все хохочут.
   Эти шутки разыгрываются перед десяти--двенадцатилетним мальчиком, надеждою семейства, перед клерком-мальцом с черными или белокурыми волосами и бойким взглядом, перед вожаком парижских уличных мальчишек, который исполняет партию флейты в этом оркестре, где поют желания и намерения, где все говорится и ничего не делается. Глубокомысленные изречения сыплются из ротика, в котором зубы подобны жемчугу, срываются с уст, алых, как розы, которые так скоро увядают. Ученик поспорит в развращенности с писцами, сам не понимая значения произносимых им слов. Одно наблюдение объяснит вам, что представляет собою этот мальчик. Каждое утро в той канцелярии, где заверяются подписи нотариусов, собирается целая толпа учеников, снующих здесь, как золотые рыбки в стеклянном шаре, и приводящих в ярость старого, озабоченного чиновника, которому поручено заверять подписи, ибо даже за своей решеткой он не чувствует себя защищенным от этих тигрят. Чиновнику (он едва не сошел с ума) понадобилось бы поставить в канцелярии полицейского или даже двух. Собирались уже их прислать. Но префект испугался за полицейских. От рассказов этих юнцов волосы встанут дыбом у маститого полицейского, а их выходки огорчат самого сатану. Они смеются над всем, знают и говорят решительно обо всем, но пока не делают еще ничего. Они все связаны друг с другом каким-то особым телеграфом, который мгновенно передает по всем конторам все нотариальные новости. Наденет ли жена нотариуса чулок наизнанку, закашляется ли она ночью, рассорится ли она с мужем, все, что находится снизу, сверху, посередке, становится известно сотне учеников парижских нотариусов, а в здании судебных установлений мальчишки эти встречаются с сотней учеников из контор присяжных стряпчих. Пока юноши, избравшие поприще нотариуса, не дослужатся до должности третьего писца, они еще похожи на юношей. Третьему писцу уже лет двадцать; он уже утратил румянец, составляя бесконечные договоры о продаже, он занят изучением ликвидации, он корпит над изучением юриспруденции, если не напрактиковался у присяжного стряпчего; ему поручают передавать в регистратуру крупные суммы, он собирает подписи видных особ под брачными контрактами; скромность и честность он считает существенным признаком своей должности. Молодой человек уже привыкает не болтать зря, он теряет ту привлекательную непринужденность движений и речи, из-за которой писатель, художник, ученый, сохранившие ее, нередко заслуживают упрек: "Вы настоящий младенец!" Проявить нескромность, нечестность для третьего писца -- значит отказаться от карьеры нотариуса. Странное дело. Две высшие профессиональные добродетели уже предсуществуют в атмосфере нотариальных контор. Мало кто из писцов дважды получал выговоры за уклонение от этих добродетелей. При повторении такого проступка писец был бы уволен за неспособность к делу. Ответственность начинается с должности второго писца. Он в конторе является кассиром, ведет реестр, хранит печать, дает бумаги на подпись и в определенные часы регистрирует или сличает акты. Третий писец уже меньше смеется, чем другие, второй -- совсем не смеется: большую или меньшую дозу веселости он влагает в выговоры младшим писцам, он более или менее язвителен; но на плечах своих он уже чувствует судейскую тогу. Однако иной из вторых писцов еще не чурается младших писцов, еще предпринимает вместе с ними загородные прогулки и рискует посещать летний сад "Шомьер"; но это лишь в том случае, если ему не исполнилось двадцати пяти лет, а достигнув этого возраста, второй писец уже подумывает, как ему устроиться где-нибудь в провинции. Он испуган высокой стоимостью нотариальных контор в Париже, он устал от парижской жизни, готов довольствоваться скромной долей и спешит, согласно шутке, вошедшей в поговорку, стать самому себе хозяином и жениться.
   У трудолюбивых членов братства писцов есть особое развлечение, именуемое заседанием. Суть его в том, чтобы, собравшись вместе, потолковать о спорных вопросах юриспруденции, но эти заседания заканчиваются праздничным завтраком, за который платят те, кто навлек на себя штраф. Здесь много говорят, каждый настойчиво защищает собственное мнение, совсем как в палате депутатов, но обходятся без голосования.
   Этим завершается первое превращение. Молодой человек понемножку сформировался, познав в жизни мало утех (семьи, породившие писцов, существуют в большей или меньшей степени своим трудом), с детских лет постоянно слышит назидание: "Постарайся разбогатеть!" С утра до вечера они работают, не выходя из конторы. Писцы не могут предаваться страстям, их страсти полируют асфальт парижских бульваров, их страсти должны иметь завязку, столь же быструю, как и развязка; всякий честолюбивый писец остерегается терять время на романические приключения, фантастические замыслы он похоронил под описями, свои желания он изобразил на подкладном листе бумаги в виде причудливых фигур; он не знает, что значит ухаживать, он считает вопросом чести усвоить те не поддающиеся определению манеры, которые отзываются и бойкостью торгаша и суровостью солдата, -- манеры, которые деловые люди подчеркивают, чтобы придать себе цену или поставить своего рода рогатки, защищающие их от притязаний клиентов и друзей.
   Словом, все эти писцы, смешливые, плутоватые, остроумные, глубокомысленные и проницательные, дослужившись до места делопроизводителя, становятся наполовину нотариусами. Главная забота этого старшего писца -- внушить мысль, что, не будь его, патрон проштрафился бы глупейшим образом. Бывает и так, что он тиранит своего патрона, входит в кабинет, представляет ему свои замечания и выходит оттуда недовольным. По отношению ко многим актам он имеет право жизни и смерти, но есть и такие дела, которые только патрон может вести и решать; вообще же его еще не допускают к особо важным делам. Во многих конторах в кабинет патрона можно попасть только через кабинет старшего писца. В таком случае первые писцы стоят еще ступенью выше. Старшие писцы, подписывающиеся "За нотариуса", именуют друг друга "дорогой мэтр", все они меж собой знакомы, они встречаются, они кутят, не приглашая прочих писцов. Наступает такой момент, когда старший писец помышляет только о собственной конторе; он шныряет всюду, где можно заподозрить существование приданого. Он ведет скромный образ жизни, обедает за два франка, если патрон не приглашает его к своему столу; он напускает на себя солидность, рассудительность. Он заимствует изящные манеры и надевает очки, чтобы придать себе больше важности; он частенько ходит в гости и, посещая какое-нибудь состоятельное семейство, изъясняется таким образом:
   -- Шурин вашего уважаемого зятя сообщил мне, что ваша уважаемая дочь оправилась от недомогания.
   Старший писец в курсе всех родственных связей в буржуазных кругах, подобно тому как французский посланник при дворе немецкого князька знает о связях всех князьков. Такого рода старшие писцы придерживаются консервативных убеждений и являют вид людей высоконравственных; они, конечно, воздерживаются играть в карты на людях, но за это воздержание вознаграждают себя, когда соберутся одни; сборища старших писцов заканчиваются такими ужинами, которые не уступят даже пирам золотой молодежи и эпилог которых решительно препятствует им сделать какую бы то ни было сентиментальную глупость; влюбившийся старший писец -- это больше чем урод, это просто никчемный человек. За последние двенадцать лет из ста старших писцов человек тридцать были увлечены желанием сделать карьеру, они покинули контору, сделались председателями коммандитных товариществ, директорами страховых обществ, поверенными в делах; другие нашли должность, не связанную с финансами, и благодаря этому сохранили свое настоящее лицо, то есть остались почти такими, какими создала их природа.
   После семи-восьми лет работы, достигнув тридцати двух, тридцати шести лет, старший писец на несколько дней теряет спокойствие: в самое сердце поражает его получение высшего звания. Ни в какой иной области -- ни среди духовных особ, ни среди военных, ни при дворе, ни в театре -- не наблюдается такой перемены, которая происходит с этим человеком в единый день, в единый миг. Как только его утвердили нотариусом, его лицо становится деревянным, а он сам еще более нотариусом, чем того требует надеваемая им тога. Он как нельзя более торжественно и величественно обращается к старшим писцам, своим друзьям, которые тотчас же перестают быть для него друзьями. Он совершенно не похож на того, кем был накануне; феномен третьего энтомологического превращения осуществился: он стал нотариусом.
   Стесненные невыгодностью своего положения в столице, которая полна всяческих утех, всех прикрывает своей мантией, а иногда и приподнимает ее весьма соблазнительно на подмостках Оперы, нотариусы, впав в отчаяние оттого, что в своем высоконравственном облачении они, подобно бутылкам замороженного шампанского, искрятся, но холодны, играют, но закупорены, -- основали во времена Империи (о чем обиняками поговаривали в конторах) общество богатых нотариусов, сыгравшее для нотариата ту же роль, какую клапан выполняет в паровой машине. Тайными были собрания, тайными были игравшиеся здесь интермедии, до чрезвычайности потешно было название общества, где председателем избирали наслаждение, где острова Парос, Кифера и даже Лесбос являлись членами дисциплинарного совета и где изобиловали деньги, главный нерв этой таинственной и веселой ассоциации. Чего только не рассказывала история! Будто бы там пожирали детей, завтракали девочками, ужинали матерями, не обращали внимания ни на возраст, ни на пол, ни на то, каков цвет лица у бабушек к утру, после отчаянной игры в бульот. Гелиогабал и прочие римские императоры просто мальчишки по сравнению с великими и важными нотариусами Империи, из числа которых даже самый робкий являлся наутро в контору величественным и холодным, как будто оргия только приснилась ему. Благодаря этому обществу и возможности дать выход всем внушениям злого духа, среди парижских нотариусов было тогда меньше банкротств, чем в годы Реставрации. Эта история, возможно, басня. Теперь парижские нотариусы уже не настолько связаны между собой, как в былые годы, меньше знают друг друга, дух солидарности у них ослабел, ибо конторы слишком часто переходят из рук в руки. Прежде нотариус сидел на своем месте лет тридцать, а теперь в среднем не больше десяти лет. Он только о том и думает, как бы удалиться от дел: он уже не судья, разрешающий противоречия различных интересов, не семейный советник, -- он слишком смахивает на спекулянта.
   Перед нотариусом открыты два пути: ожидать дел или их искать. Нотариус ожидающий -- это нотариус женатый, почтенный, он терпелив, он выслушивает, оспаривает и стремится просветить клиента. Он чувствителен к упадку своей конторы, у него три разных поклона: перед знатным барином он гнется в дугу, богатому клиенту отвешивает низкий поклон, клиентам, состояние которых расстроено, он только кивает головой, а пролетариям просто открывает дверь, не кланяясь. Нотариус, ищущий дел, еще холост, худ, он ходит по балам и праздникам, бывает в свете; он искателен, вотрется куда угодно, переводит свою контору в новые кварталы, не соблюдает оттенков в поклонах и готов кланяться колонне на Вандомской площади. О нем отзываются плохо, но он мстит за себя успехами. Старый нотариус, услужливый и суровый, -- тип, почти исчезнувший. Нотариус, мэр своего округа, председатель совета нотариусов, кавалер какого-нибудь ордена, чтимый всеми нотариусами, кабинеты которых были украшены его портретами, нотариус, от которого веяло духом дореволюционных парламентских советников [Парламентские советники -- судейские чиновники; парламентами до революции 1789 года назывались высшие судебные учреждения], -- это феникс, какого теперь не сыщешь.
   Нотариус мог бы найти отдохновение от дел в супружеской любви, но для него брак еще более тягостен, чем для всякого другого человека. В этом он сходен с королями: он женится не ради самого себя, а ради положения. Равным образом и тесть видит в нем не столько человека, сколько положение. Он женится на ком угодно -- на синем чулке, если дадут ему приданое, на девушке, взращенной благодаря прибылям с горчицы, целебных пилюль, ваксы или зажигалок, и даже на светской даме. Если сами нотариусы оригиналы, то оригиналки и их жены. Они строго судят друг друга, боятся, и не без основания, встречаться одна с другой хотя бы с глазу на глаз, они избегают друг друга или совсем не заводят знакомств. Из какой лавочки ни вела бы своего происхождения жена нотариуса, она желает стать светской дамой и живет в роскоши: у некоторых имеются собственные экипажи, тогда они ездят в Комическую оперу. А если они являются в Итальянскую оперу, то производят там сенсацию, и все высшее общество спрашивает:
   -- Кто такая эта дама?
   Обычно лишенные ума, очень редко наделенные страстным характером, зная, что на них женились из-за денег, и будучи уверены, что, выйдя замуж, они обрели драгоценное спокойствие, эти особы в силу занятости мужа обставляют свое существование эгоистически, но завидным образом; и вот все они жиреют так, что турок пришел бы в восторг. Впрочем, и среди жен нотариусов попадаются очаровательные женщины. В Париже случайность превосходит самое себя: здесь и талантливым людям удается иногда пообедать, здесь по вечерам не все прохожие гибнут под колесами экипажей, и, наконец, наблюдатель, встретивший светскую даму, вдруг узнает, что это жена нотариуса. Полная отчужденность жены нотариуса от конторы теперь наблюдается сплошь и рядом. Нередко они хвалятся тем, что не знают писцов своего мужа ни по имени, ни в лицо. Прошли те патриархальные времена, когда нотариус, его жена, дети и писцы обедали вместе. Теперь эти старинные обычаи вытеснены новыми идеями, занесенными с Альп, объятых революцией: теперь только один старший писец в большинстве случаев живет под кровом нотариальной конторы, но живет особняком -- так удобнее патрону.
   Если нотариус не обладает застывшим, приятно округлым лицом, которое уже известно вам, если он не дает обществу огромной гарантии в том, что являет собой посредственность, если он не колесико механизма, стальное, отполированное, каковым ему надлежит быть, если в его сердце сохранилось нечто от художника, от причуды, страсти, любви, то он пропал: рано или поздно он сходит с рельсов, кончает банкротством и удирает в Бельгию, похоронив свое бытие нотариуса. И тогда он увозит с собою сожаление немногих друзей и деньги клиентов, предоставив жене полную свободу.

-------------------------------------------------------------

   Источник текста: Оноре Бальзак. Собрание сочинений в 24 томах. Том 23: Правда; Москва; 1960.
   Альманах "Французы, изображенные ими самими", т. II, 1840 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru