Белинский Виссарион Григорьевич
Воскресные посиделки. Книжка для доброго народа русского. Первый пяток

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
   Том 8. Статьи и рецензии 1843--1845.
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
   
   48. Воскресные посиделки. Книжка для доброго народа русского. Первый пяток. Санкт-Петербург. 1844. В тип. Шернакова. В 18-ю д. л. 160 стр.1
   
   Мы уже не раз говорили о необходимых требованиях и о трудности составления книг для простого народа; говорили, что такие книги имеют важное нравственное назначение и потому браться за их составление как-нибудь -- дело более чем бесполезное. Но не так рассуждает промышленность. Для нее довольно того, что какая-нибудь книжка в этом роде имела недавно неслыханный, удивительный успех, и вот она, не справляясь с своими силами, смело берется за перо, придвигает к себе стопу белой бумаги и менее чем в две недели производит на свет книжицу для доброго народа русского, -- и пускает ее почти даром, например, за полдесятка (счет, удобно применяющийся к соленым огурцам) по 25 коп. сер. -- В том-то и вся беда на белом свете, что мы беремся за дела не по силам! У иного стало бы таланта и грамотности столько, чтоб написать заманчивое объявление об овощной лавочке, а он берется за трудное дело назидания и поучения доброго народа русского!..
   Новое произведение в этом роде носит название "Воскресных посиделок". Если вы хотите знать, почему ему дано такое прозвище, то прочтите первую главу этой книжечки: "Посиделки-- обычное дело в наших селах и деревнях. Та и настоящая хозяйка, которая созывает часто молодежь на посиделки", на которых, впрочем, по объяснению сочинителя, не работают, потому что "с девками и молодицами сидят веселые парни и молодцы", которые прямо пришли от Ивана Елкина (так называет сочинитель в своем игривом слоге кабак.). Девки хохочут, а с ними и парни и бабы, потому что "на окне стоит косушка, к которой не раз прикладывались все без изъятия, и от этого у всех ум зашел за разум". Во-первых, это чрезвычайно назидательно для доброго народа русского; а во-вторых, очень правдоподобно, чтоб у 25 душ доброго народа русского ум зашел за разум от одной косушки! После этого какая-то баба стала рассказывать какой-то вздор, потом у пьяного мужика загорелась борода, и он, "схватив старуху за шлык, да ну ее трясти". "За ведьму все вступились" и мужика "избили на чем свет стоит". Мужик с горя пошел к Ивану Елкину, а возвратясь оттуда домой, "избил свою бедную жену, как собаку". По мнению сочинителя, это всё не выдумано насчет доброго народа русского, а истина. Чтоб отклонить реченный народ от такого рода посиделок, сочинитель советует ему, во-первых, играть лучше "в бабки, или лодыжки, в кон и в каташку, и в красно-кудак" (стр. 12), а во-вторых, читать издаваемые им "Посиделки". Чтоб ловко польстить доброму народу русскому и заставить его читать эту книжку, сочинитель говорит, что есть такие люди, к которым можно применить слова: "Не мечите бисера перед свиньями". "Перед вами же, добрые читатели "Посиделок", можно вольною рукою сыпать бисер полезных знаний, потому что вы всё прочтете толково, всё смекнете умно и для своей пользы украситесь такими познаниями, через которые, если вы каждое воскресенье будете брать один листок моей книжечки за пять копеек, вы будете знать много и премного хорошего" (стр. 29).
   После такого ловкого экзордиума автор начинает метать перед добрым народом русским бисер своих познаний и для начала рассказывает притчу о какой-то раззеленой, пушистой березе, которая, когда ее облупили с корней по самые сучья, а потом выпустили из нее сок, заплакала и сказала: "Ах! сколько лет я здесь красовалась!" и залилась слезами пуще прежнего. Чтоб сделать этот замысловатый рассказ поучительным, разносчик Пахом, который "в свете много натолкался", сложил следующие вирши:
   
   Что в пользу, в утеху другим и нам также послужит,
   То портить без жалости, право, грешно.
   Себе и другим вредим мы! Никто об нас не потужит,
   Когда в беду попадем сами,-- другим то будет смешно.
   
   В заключение первой посиделки Иван Штыков, который умел изрядненько слесарить, рассказал изряднехонько, слесарным слогом, впрочем, со слов "Эконома",2 о том, как делать картофельное пиво, и в порыве восторга, чтоб наказать кого-то, кто заврал против картофеля, сложил следующие прекрасные вирши:
   
   Картофель харч благословенный,
   Во время скудости для всех бесценный.
   И хлебом кто нуждается,
   Картофелем нередко пропитается.
   Картошки и вкусны, и сытны, и сладки,
   Поганства в них нет, и лишь гадки
   Те люди, которые мнят,
   Что богом картофель проклят. (Стр. 42).
   
   Во второй посиделке "парень Бывалин" рассказал сказку, из которой, по мнению редактора "Посиделок", добрый русский народ может узнать много и премного хорошего, а именно о том, как один удалый извозчик возил какого-то мошенника под Смольный, к какой-то Глафире Ивановне (стр. 36) и был реченным мошенником обкраден, за что и извозчик и мошенник "теперь роют золото в Сибири" (стр. 37).
   Потом Иван Штыков переделал, на пользу доброго народа русского, изряднехонько, слесарным слогом, известную басню Крылова: "Мышонок в беде", заключив свой рассказ энергическим словцом, в виде поучения: "Знай, дурак, коли мягко стелют, жестко спать" (стр. 48).3
   Столько же поучительна сказка какого-то Степняка "О Юдишне юродивой", которая прикидывалась нищею, но была богата и не воспитала своей внучки Феклушки, а Феклушка "пьяница была старая, распутная девка, которая целый месяц безвыходно жила в кабаке и наконец издохла с перепоя" (стр. 51).
   Соревнование -- великое дело. Трифон, мельник, слушая такую глупую притчу Степняка, сам разразился сказкой "О том, как худо старому жениться на молодой и что из того выходит". Чтоб доказать эту великую истину примером, мельник повествует, как один хороший мужик, Спиридон, оставшись по смерти доброй хозяйки, жены своей, вдовцом, женился на молодой солдатской вдове Дуньке, которая была "красавица лицом, а сатана душою и поведения довольно нечестного". Вследствие чего "Спиридон всякий день пьян и бьет сыновей, дочерей, зятьев и золовок, словно собак" (стр. 55). В заключение Спиридон умер "со стыда и горя, заклиная всякого старого вдовца, у которого есть взрослые дети, никогда на молодой не жениться".
   Конечно, из всего этого можно научиться многому и премногому хорошему. Но это сочинителю кажется недостаточным, и он заставляет старосту Феклиста рассказывать, как в одной деревне Запивухе, где жители очень любили Ивана Елкина (живописное название кабака, принимаемого сочинителем за техническое выражение быта народного), завелся трезвый и добрый парень, который отказался от употребления зелена-вина, за что вся деревня "собралась было бить расчетливого хозяина" (стр. 60); на счастие его, "прикатил в деревню новый приказчик из отставных служивых. Наш парень, по русскому обычаю, бух к нему в ноги. Приказчик собрал сходку, вышел на середину да как крикнет голосом молодецким, так все бороды затряслись" (стр. 60).
   Третья посиделка открывается речью знакомого уже нам разносчика Пахома, который, много натолкавшись на свете, видел где-то два вяза, которые однажды "спросонья стали разговаривать" между собою (стр. 70). "Что они говорили, так вот прислушайте: но наперед надобно православному люду напомнить, что деревья бают не по-нашему и не так, как разговаривают промеж собой куры или галки, или голуби и как изъясняются лошади, коровы, овцы и другой скот (в числе которого и ослы), но что деревья друг друга понимают так, как, например (слушайте, слушайте!), мы понимаем то, что ясно видим во сне. Тогда лицо наше принимает облик нашей души" (?).-- "Точно так и деревья меж собой имеют этот разговор, не всякому понятный, но всё-таки настоящий, истинный" (стр. 71). После такого остроумного и глубоко философского взгляда на филологию вязового языка, вышереченные два вяза начали в бреду болтать (стр. 72). Вяз, который был побольше, болтнул: "Но как можно меня сравнить с другими моими товарищами?-- Я и статнее, и рослее, и дороднее их, и голова моя кудрявее. Вам, дряням, здесь впору валяться и гнить в безвестности. Уроды вы этакие! Недоросли невзрачные!" На это вяз, который был поменьше, хотел также что-то в бреду сказать, но дуб No 1 пробредил следующее: "Полно, дрянь пакостная!" Весьма естественно, что после такого энергического бреда между вязами разговор кончился; вязы продремали до весны, а "когда пробудились от сна и жуки, и букашки, и мурашки, и мухи, и слепни, и черви, то вяз-самохвал от излишней пищи изнежился до того, что стал голым и сердцевина его загноилась". "И истлел вяз и стал он гнить гнилью, на которой взросли другие деревья, а об нем уж больше и в помине не было" (стр. 75).-- Рассказав эту высокопарную чепуху, разносчик Пахом спохватился, что сказал вздор, которого не понять никому, и потому для извинения своего прибавил: "Если кто этой притчи в первый раз не поймет, тот по ленись перечитать ее во второй и в третий раз" (стр. 75). Но всякий должен смекнуть, что разносчик Пахом и сам не понимает того, что говорит, а просто так, хотел поморочить "добрый народ русский".
   Зато Иван Штыков, чтоб спасти честь "Посиделок", которые, по программе редактора, должны научить многому и премногому полезному, сложил поучительную сказку о том, как мужик привез на рынок воз свинины, как у него стали торговать весь воз купчики-голубчики, как зазвали они мужика в харчевню чаи распивать, как мужик, обрадовавшись сдуру, выпил десять стаканов чая и как он, хватившись купчиков-голубчиков и своего воза свинины, не нашел и следов ни того, ни другого. Нравоучение: "Мазурики зорко видят птицу по полету и всегда попадают на тех мужиков, которые падки к чаю с мадерцой" (стр. 79).
   После всего, что было так остроумно говорено в "Посиделках", что же оставалось сказать несчастному Ивану Бывалину? Положение, повидимому, затруднительное, но и Бывалин не промах: он, видно, был когда-то в Петербурге и наткнулся там на Михайловский театр, в котором на ту беду давали пьесу: "Un tissu d'horreurs", {Сплетение, клубок ужасов (франц.).-- Ред.} или, еще вероятнее, прочел повесть г. Погодина, давным-давно напечатанную в его собрании повестей.4 Мысль и пьесы и повести ему, видно, понравилась, и, когда дошла до него очередь на посиделках, он, не заикнувшись, сплел целое уголовное дело, в котором один худой поступок повел за собою вереницу других (стр. 84). Дело в том, что у одного богатого купца была дочь, нареченная Авдотьей, которой отец запретил знаться с девушкою, нареченною Маланьей. Авдотья не послушалась отца и однажды вечером приняла к себе Маланью. Глядь: отец идет. Куда девать Малашку? Ну, полезай под пуховики! Отец, как только пришел к дочери, так тот же час и сел на ее кровать. Слышит, что-то пискнуло. На ту пору отец что-то был весел да и подумал: "верно, мышь где-нибудь", да и ушел. Авдотья глядь под пуховик: Малашка и лежит мертвою. Авдотья к дворнику Селифонту да и говорит: "Схорони, мол, тайно Маланьино тело".-- "Ладно,-- говорит развратный дворник,-- только уговор пуще дзнег: делай всегда то, что я захочу". Бедная поклялась. Селифонт бросил тело в прорубь. Сперва, в силу договора, Селифонт требовал от Авдотьи денег, а потом, чтоб она его ласкала и целовала. Наконец,-- потому что всему на свете есть конец, даже бестолковой сказке,-- Селифонт пировал в кабаке с друзьями и, желая похвастать перед ними, велел позвать Авдотью и заставил ее потчевать их и плясать перед ними. Вследствие этого пьяные еще более напились и заснули. И вдруг у крыльца шум, Авдотья шасть задним ходом из избы, высекла огня, добыла стружек и пакли, зажгла и кинула под навес с сеном, а дверь загородила санями. Кабак сгорел; на его месте лежала груда обгорелых тел, да на скамье сидела Авдотья и бессмысленно глядела на труп отца своего. Несколько дней спустя, палачи (?) высекли молодую девушку на площади плетьми (стр. 90). Тут и дело кончилось.
   Затем староста Феклист выступает на поприще и рассказывает, что в какой-то деревне бургомистр сделал распоряжение, чтоб брать на дрова только валежник и негодный на строение лес, а строевой сберегать и выдавать его только для необходимых нужд по рассмотрению. "Дельно, дельно,-- сказал на это кто-то:-- потомки наши за попечение наше об них пребудут нам всегда благодарны" (стр. 94).
   В довершение поучения, Иван Штыков снова является с своими виршами:
   
   Пошли осла в Москву иль Петербург учиться,
   Всё долгоухим он опять к нам возвратится.
   Когда кто нерадив и будет кто лениться,
   Тот будет, наконец, с сумою волочиться.
   Всегда хвала и честь такому дворянину,
   Который облегчит крестьянскую судьбину,
   и проч. (Зри стр. 95--96).
   
   Начинается четвертая посиделка. Живший в Питере Бывалин повествует: несколько лет пред сим в Москве белокаменной купец получил по билетам 30 000 рублей в Сохранной казне, взял извозчика, приехал к себе домой да по обычаю, весьма естественному у людей, живущих одними деньгами и для денег, забыл свои деньги в санях извозчика. Извозчик приехал домой и, по обычаю извозчиков, даже не заглянул в сани, а обвязал их рогожкой да и поставил в сарай, а сам на лето уехал в деревню. Как вернулся снова к зиме в Москву, видит в санях 30 000 рублей, он -- прямо к купцу. "Я, мол, привез вам на именины подарок (в сказке случилось, что купец как раз в этот день был именинник), только пожалуйте полтинничек на водку". "Купец ну обнимать извозчика да и дал ему 10 000 рублей, а извозчик взял да и сделался огородником под самою Москвою" (стр. 102).
   Коли дело пошло на умилительные гистории, то и Иван Штыков расскажет не хуже Бывалина. Один купец, который был ангельски добр (стр. 105), почему он и наречен в "Посиделках" Незлобиным, поехал вместе с казаком в Москву, а казак на дороге его обобрал да и привязал, кажется, к дереву. На Незлобина наткнулся какой-то проезжий, который на тот случай и сбился с дороги, чтоб отвести купца от смерти. Купец опять стал торговать да вспомнил, что, верно, казак мучится совестью за дурное дело, поехал к казаку, ан глядь: казак в самом деле мучится совестью за дурное дело. Ангельски добрый купец взял да и утешил казака, а казак взял да и отдал ему его добро (стр. 107).
   Но верх повествовательного искусства является в рассказе выступившего на ораторское поприще бондаря Долотова. "Жила-была козочка около поемных лугов, на реке на Волге (не только козочки, но и козы не водятся на поемных лугах!). И у той козочки были три козленочка, беленькие, чистенькие, гладенькие" (да после этого русский бородач, бондарь Долотов, просто Гесснер или, пожалуй, г-жа Дезульер!). Раз она (т. е. козочка), вышед покормиться на лугу, накрепко деткам наказала, чтоб без нее никому двери не отворяли в хлеву, а не то их съест жадный волк. "Вдруг, откуда ни возьмись,-- страшный серый волк, подошел сзади к хлеву и давай выть: "А, детушки, а, милые, отворитесь, отопритесь; ваша мать пришла, молока принесла, полны бока молока, полны рога творога!"" Козлята, хотя и были малы, услышав такую чепуху, прижались в уголок, приложили свои ушки и духу не переводят. Алчный волк сперва кричал, а потом пустил слюну изо рта (т. е., вероятно, плюнул с досады). Злодей с яростью побежал к кузнецу и, вместо того, чтоб в качестве злодея, да еще и алчного, съесть кузнеца, говорит ему грозно: "Кузнец, кузнец, раскуй ты мне язык, словно кленовый лист, а не то всех у тебя овец-передушу". Кузнец, по обряду всех сказочных, т. е. нелепых, кузнецов, вместо того, чтоб пришибить волка, "расплющил на наковальне волку язык, подобно кленовому листу". Волк опять к хлеву да как закричит тоненьким голоском: "А, детушки, а, милые, отворитесь, отопритесь; ваша мать пришла, молока принесла, полны бока молока, полны рога творога!" А козлята,-- заметив из слов врага своего, что он ту же чепуху им говорит, хоть язык у него совершенно в толщину кленового листа,-- притаились. У жадного волка веревкой текла слюна, вследствие чего он и убежал. Пришла мать и пропела детям ту же чепуху, только другим тоном: "Ох вы, детушки, ох вы, батюшки, отопритеся, отворитеся; ваша мать пришла, молока принесла, полон бок молока, полны рога творога, и в копыточках-та всё сливочки!" -- Осторожные крошки опять испугались, вероятно, нескладных речей козочки,а, впрочем, отворили двери, за что "коза была очень благодарна" (стр. 110).
   После этого, откровенно говоря, почти нет надобности долее слушать рассказчиков "Посиделок". После такого умилительного, поучительного, игривого, искусного рассказа кто осмелится занять место рассказчика? Штыков, прежде храбрый воин, а теперь храбрый рассказчик, один имеет смелость подняться на такой подвиг и с удивительною неустрашимостью рассказывает, как мальчишки в одной деревне хотели забить до полусмерти жиденка, как вдруг между мальчишками нашелся заступник, который закричал не тихим голосом: "Православные! что делаете? Мы русские и притом христиане!" -- "При этих словах все ребятишки встрепенулись" (стр. 112). Таким образом жиденок был спасен от смерти и по кончине своего отца принял христианскую веру.
   Тот же Иван Штыков рассказал старый анекдот, рассказываемый в лакейских, как одного солдата, пошехонца, не могли выучить отвечать командиру и как он сострил, сказав, что находится в службе двадцать два года, а отроду имеет два года. Затем кто-то рассказал о квашонке, а другой кто-то какую-то притчу, бог весть о чем (стр. 123 и 127).
   Но вот, наконец, последняя, пятая посиделка. Если вы дослушаете до конца все рассказы первых четырех посиделок, то вам остается слушать только пятую. Здесь Пахом сложил гисторию о том, как хомяк половил голубей с зобами, полными зерен, и, в виде запасного магазина, запер их живыми в свою кладовую, чтоб пороть у птиц зобы и поедать зерна. "Но пленники, пока в плену сидели, весь корм сами в желудках переварили, и, как водится, выкинули!" (стр. 130).
   Затем бондарь Долотов рассказал столько же толковую гисторию, как один мальчик, Тимошка, сгорел в комнате, в которой был заперт умным учителем.
   Трифон, мельник, отличился сказкой о том, откуда и как вышел род Михаилы Ивановича Топтыгина, а Бывалин переделал на свой лад статейку, помещенную недавно во второй книжке "Сельского чтения" г. Заблоцким, о том, что такое год, что такое месяц, сколько дней в году и проч.
   В заключение какой-то староста рассказал не хуже прочих иных сказку о том, что из того бывает, когда мужик свой закон забывает, а девка влюбить его в себя старается (стр. 146). Полагаем, что излишне даже рассказывать содержание этой мужицкой сказки. На расставанье Штыков, повидимому, неутомимейший из всех возможных рассказчиков, говорил честному обществу о том, как приготовлять хорошую солонину, и прежде, чем пожелал доброй ночи своим слушателям, спел им на закуску:
   
   Нечистота в избе, нечистота в пекарне,
   Смердит, воняет, как в хлеву или свинярне;
   И можно ль есть тогда приятно щи и хлеб,
   Коль нет столовых, где в опрятности потреб?
   Неряхам стыд, позор! Так берегитесь, женки,
   Чтоб не дал вам за то (за что?) хозяин ваш погонки.
   Опрятность в хижинах здоровию помога,
   Вонь, сырость, дым и чад ко смерти есть дорога;
   В жилищах чистоту блюдите вы, селяне,
   Вить не чуваши вы, но русские крестьяне.
   Феклист живет умно; он вам пример дает
   Для продолжения множайших жизни лет.
   
   Вот, что называется, чудесно! После этого изложения всего содержания первого пятка "Посиделок" нужно ли еще что-нибудь прибавить? И к чему бы послужили слова наши? Промышленность всегда будет продолжать стряпать книжки и книжечки,-- если не объявления об овощных лавочках, то трактатцы о сыре, масле, сыворотке; если же не трактатцы, то "Посиделки"; да и бог весть, чего еще она не придумает! Читатели подобных книг будут попрежнему читать подобные книги, ибо таким читателям нужен только процесс чтения, как Петрушке бессмертного Чичикова; типографские станки будут попрежнему трещать и двигаться, предавая тиснению изделия промышленности,
   
   Что было,-- есть и будет ввек!5
   
   -- да сбудется реченное поэтом... Но довольно. Грустно быть рецензентом книг, в которых нет ни мысли, ни смысла, ни даже грамотности. Да судят их Ваньки и Петрушки, зевая в барских передних!
   
   1. "Отеч. записки" 1844, т. XXXIII, No 4 (ценз. разр. около 30/III), отд. VI, стр. 88--94. Без подписи.
   Принадлежность рецензии Белинскому установлена В. С. Спи­ридоновым (см. ПссБ, т. XII, стр. 430--438, примеч. 56).
   2. "Эконом. Хозяйственная общеполезная библиотека" -- ежене­дельный журнал, издававшийся с 1841 по 1853 г. И. П. Песоцким, а затем Ю. А. Юнгмейстером сперва выходил под редакцией Ф. В. Булгарина, а впоследствии -- Вл. Бурнашева.
   3. Повидимому, описка: басни "Мышонок в беде" у И. А. Крылова нет. Надо: "Крестьянин в беде".
   4. Очевидно, имеется в виду повесть М. П. Погодина "Преступница", которая первоначально была напечатана в "Моск. вестнике" (1830, No 1, стр. 11--41), затем вошла во вторую часть "Повестей" Пого­дина, изданных в 1832 г.
   5. Цитата из стихотворения H. M. Карамзина "Опытная Соломонова мудрость".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru