Lib.ru/Классика: И. К.. Бентам

**Бентамъ *).**

*) Русская Мысль, кн. VII.

По классификаціи Бентана, въ рядѣ законовъ первое мѣсто занимаютъ законы относительно средствъ существованія. Законъ, въ данномъ случаѣ, по мнѣнію англійскаго мыслителя, могъ бы создать только побужденія (мотивы), т.-е. установить награды и наказанія, которыя побуждали бы людей заботиться о средствахъ къ существованію. Но такъ какъ лучшимъ побужденіемъ въ этомъ отношеніи является голодъ, политическая санкція становится здѣсь излишнею. Законъ можетъ лишь косвенно содѣйствовать средствамъ существованія, охраняя трудъ работника и обезпечивая за нимъ продукты его труда.

Въ случаяхъ же нищеты необходимо вмѣшательство государства. "Эта сторона общества самая мрачная изъ всѣхъ. Какъ длиненъ списокъ бѣдствій, сопутствующихъ нищетѣ, которыя ведутъ, въ концѣ-концовъ, къ смерти въ самыхъ ужасныхъ ея видахъ! Нищета есть центръ, къ которому, въ силу инерціи, тяготѣетъ судьба каждаго смертнаго. Только цѣной непрерывныхъ усилій спасается человѣкъ отъ этой бездны, но и всѣ усилія оказываются нерѣдко недостаточными, и намъ нерѣдко случается видѣть, что самые трудолюбивые, самые добродѣтельные ввергаются въ эту бездну неустранимыми бѣдствіями". Есть два средства, помимо законовъ, которыя въ состояніи устранить до извѣстной степени это зло: бережливость и добровольныя пожертвованія. Но они слишкомъ недостаточны; необходимо организовать государственную помощь. "Законодатель долженъ установить правильный сборъ въ пользу бѣдныхъ. Подъ бѣдными слѣдуетъ разумѣть нуждающихся въ необходимомъ. Изъ этого опредѣленія бѣдности слѣдуетъ, что требованія бѣднаго во имя бѣдности должны брать верхъ надъ требованіями во имя собственности со стороны собственника, имѣющаго излишекъ. Смерть бѣдняка вслѣдствіе безпомощности есть всегда болѣе важное зло, чѣмъ невыполненіе ожиданій собственника вслѣдствіе отнятія у него части его излишка. Количество государственной помощи не должно превышать самаго необходимаго".

Стремленіе къ довольству не нуждается въ предписаніи законовъ. Какъ страданіе, испытываемое при голодѣ, вызываетъ заботу о средствахъ къ существованію, такъ и привлекательность наслажденія порождаетъ стремленіе къ излишку. "Желанія возростаютъ вмѣстѣ съ средствами ихъ удовлетворенія: горизонтъ расширяется по мѣръ того, какъ мы движемся впередъ". Бентамъ защищаетъ вмѣстѣ съ Адамомъ Смитомъ и экономиста" и довольство и роскошь. Роскошь представляетъ излишекъ въ настоящемъ, которымъ можетъ быть устранена нужда въ будущемъ.

Безопасность -- главный предметъ законовъ. Это неоцѣнимое благо составляетъ отличительный признакъ цивилизаціи и есть вполнѣ произведеніе законовъ: безъ законовъ нѣтъ безопасности. "Законъ въ данномъ отношеніи дѣлаетъ то, чего не въ состояніи сдѣлать естественныя чувства сами по себѣ". Имущественная безопасность, наприм., не создана природой. Бентамъ возражаетъ противъ доктринъ Локка, который основываетъ собственность на трудѣ. "Имѣть предметъ въ своихъ рукахъ,-- говоритъ онъ,-- хранить его, обдѣлывать, продавать, измѣнять, употреблять,-- всѣ эти матеріальныя условія не даютъ намъ никакого понятія о собственности. Отношеніе къ предмету, образующее собственность, не матеріальное, а чисто-метафизическое". Бентамъ для опредѣленія собственности вводитъ принципъ ожиданія, напоминающій Эпикура и развитый Юмомъ и Милленъ. Необходимо принять во вниманіе,-- говоритъ онъ,-- что "наслажденія и страданія человѣка не ограничиваются только настоящимъ, какъ у животныхъ, но простираются и на будущее... Эта наклонность смотрѣть впередъ, имѣющая столь замѣтное вліяніе на судьбу человѣка, можетъ бытъ названа ожиданіемъ, ожиданіемъ будущаго. Только благодаря ей смѣняющіеся одинъ за другимъ моменты нашего существованія не отрывочны, а становятся непрерывно-связными частями одного цѣлаго. Ожиданіе есть цѣпь, соединяющая наше настоящее съ будущимъ. Эта цѣпь переходитъ даже за предѣлы нашего личнаго существованія, захватываетъ существованіе грядущихъ поколѣній, а чувства человѣка обнимаютъ всѣ звенья этой цѣпи". Принципъ безопасности долженъ простираться на всѣ эти ожиданія, онъ долженъ ручаться, что грядущія событія, насколько они зависятъ отъ законовъ, будутъ сообразны съ ожиданіями, которыя породилъ законъ. Всякое посягательство на увѣренность въ исполненіи этихъ ожиданій есть своего рода зло, которое мы называемъ страданіемъ отъ обманутаго ожиданія. Собственность, эта вѣтвь безопасности, "есть основа ожиданія, т.-е. ожиданія извлечь извѣстныя выгоды изъ предмета, называемаго нами собственностью вслѣдствіе нашихъ къ нему отношеній". Это ожиданіе, которое создаетъ собственность, можетъ быть произведено только закономъ. Конечно, въ первобытномъ состояніи у людей было естественное ожиданіе пользоваться извѣстными предметами, ожиданіе слабое и преходящее, "порождаемое чисто-физическими обстоятельствами". Въ первобытномъ состояніи собственникъ былъ связанъ съ обладаемымъ предметомъ слабою нитью, теперь же прочною цѣпью. "Собственность и законъ родились вмѣстѣ. Пока не было законовъ, не было собственности. Уничтожьте законы, исчезнетъ собственность". Есть, однако, случаи, когда законъ долженъ "жертвовать частью безопасности во имя безопасности". Жертва, о которой здѣсь идетъ рѣчь, не есть нападеніе на безопасность, а только вычетъ изъ безопасности. "Нападеніе есть ударъ непредвидѣнный, зло неисчислимое, оно подвергаетъ все опасности и производитъ общее безпокойство. Вычетъ же изъ безопасности есть опредѣленное, ожидаемое уменьшеніе ея, которое соотвѣтствуетъ злу перваго порядка, не порождаетъ тревоги, угрожающей гибелью производству". Случаи, въ которыхъ жертва извѣстною частью безопасности необходима для сохраненія остальной, большей ея части, слѣдующіе: 1) Общія государственныя нужды для защиты государства отъ внѣшнихъ враговъ. 2) Общія государственныя нужды для защиты отъ внутреннихъ враговъ или преступниковъ. 3) Общія государственныя нужды для устраненія физическихъ бѣдствій. 4) Пени съ нарушителей безопасности. 5) Экспропріація. 6) Ограниченіе правъ собственности или пользованія собственностью съ цѣлью воспрепятствовать собственнику вредить другимъ или самому себѣ. Внѣ этихъ шести случаевъ собственность, какъ главный факторъ человѣческаго счастья, должна пользоваться абсолютною неприкосновенностью.

Но, быть можетъ, возразятъ, что законы о собственности представляютъ только благо для имущихъ и зло для неимущихъ, что существованіе такихъ законовъ сдѣлаетъ положеніе неимущаго еще болѣе тяжелымъ. "Создавая собственность,-- говоритъ Бентамъ,-- законы создаютъ богатство, но не создаютъ бѣдности: бѣдность есть первобытное состояніе человѣчества. Жизнь изо дня въ день и есть именно то естественное состояніе, въ которомъ находится первобытный человѣкъ, дикарь... Законы, создавая богатство, благодѣтельны и для тѣхъ, кто остается въ первобытной бѣдности, такъ какъ бѣдные всегда болѣе или менѣе пользуются удовольствіями и выгодами цивилизованнаго общества". Отвѣтъ Бентама, какъ извѣстно, не удовлетворилъ Овена. Частная собственность, могъ бы возразить послѣдній, конечно, представляетъ извѣстный прогрессъ, но она не предѣлъ прогресса. "Право собственности,-- говорилъ Беккаріа,-- ужасное право и можетъ быть вовсе не необходимое". "Наслаждаться, и, притомъ, наслаждаться безъ труда,-- отвѣчаетъ Бентамъ,-- таково общее желаніе людей. Это желаніе -- ужасно, такъ какъ оно можетъ поднять всѣхъ неимущихъ противъ имущихъ, но законъ, обуздывающій это желаніе, представляетъ величайшее торжество человѣчества надъ самимъ собой".

Разсуждая о законахъ относительно равенства, Бентамъ понимаетъ равенство въ чисто-матеріальномъ смыслѣ,-- оно означаетъ у него имущественное равенство. Конечно, равенство есть благо, но благо второстепенное. При столкновеніи между равенствомъ и безопасностью колебаніе невозможно: равенство должно уступить. "Если ниспровергнуть собственность съ цѣлью установить имущественное равенство, то это будетъ зло неисправимое. Перспективы мира и согласія, которыя увлекали мечтателей, -- игра воображенія". Человѣкъ преслѣдуетъ, главнымъ образомъ, свою выгоду и соблюдаетъ интересы другихъ только въ томъ случаѣ, если они связаны съ его интересами. Коммунизмъ, нарушая эту естественную связь, уничтожилъ бы всякую доброжелательность и повелъ бы ко враждѣ, а не къ миру и согласію между людьми. Политика, какъ и мораль, должна "регулировать эгоизмъ".

"Эти два соперника: безопасность и равенство, должны ли они находиться между собою въ постоянномъ противорѣчіи, въ вѣчной войнѣ? До извѣстной степени они несогласины другъ съ другомъ,-- говорить Бентамъ,-- но при терпѣніи и искусствѣ они могутъ быть постепенно сближены. Время -- единственный посредникъ между этими противуположными интересами. Подождите, пока не наступитъ моментъ, полагающій конецъ надеждамъ и ожиданіямъ,-- моментъ смерти. Когда собственность остается свободной, по случаю смерти собственника, законъ можетъ вмѣшаться въ ея распредѣленіе чрезъ ограниченіе свободы завѣщаній съ цѣлью предупредить, большое скопленіе собственности въ однѣхъ рукахъ, или же, въ случаѣ, когда умершій не оставилъ по себѣ близкихъ родственниковъ, чрезъ установленіе такого порядка наслѣдованія, который бы споспѣшествовалъ равенству. Такъ какъ при этомъ собственность переходитъ въ новымъ владѣльцамъ, которые не имѣли относительно ея никакихъ ожиданій, то равенство въ ея распредѣленіи будетъ благомъ для всѣхъ, потому что не нарушитъ ничьихъ ожиданій". И затѣмъ онъ добавляетъ: "Мы замѣчаемъ, что у народовъ, у которыхъ земледѣліе, промышленность и торговля находятся въ цвѣтущемъ состояніи, совершается непрерывный прогрессъ къ равенству. Если бы законы не противодѣйствовали этому прогрессу, не поддерживали монополій, не задерживали развитія промышленности и торговли, не дозволяли субституцій, то безъ всякихъ усилій, безъ всякихъ насильственныхъ переворотовъ или потрясеній большія состоянія мало-по-малу дробились бы сами собою и постоянно увеличивалось бы число индивидуумовъ, пользующихся благами умѣреннаго состоянія, потому что таковъ неизбѣжный результатъ противуположныхъ привычекъ, образующихся въ роскоши и бѣдности (съ одной стороны, расточительность, съ другой -- бережливость). Не далеки еще отъ насъ времена феодализма, когда общество раздѣлялось на два класса: съ одной стороны, небольшая группа крупныхъ собственниковъ, которые были все; съ другой -- толпа рабовъ, которые были ничто... Феодальныя пирамиды рушились, раздробились... Отсюда мы можемъ заключить, что безопасность, сохраняя свое значеніе, какъ верховный принципъ, косвеннымъ образомъ ведетъ къ равенству, тогда какъ равенство, будучи признано основою общественнаго строя, уничтожаетъ безопасность". Далѣе Бентамъ рекомендуетъ законодателю бороться съ неравенствомъ, не нарушая безопасности, путемъ вознагражденій, удовлетвореній и т. п. "Законодатели,-- говоритъ онъ,-- обнаруживали довольно часто склонность слѣдовать предписаніямъ равенства, подъ видомъ aequitas, которой придаютъ болѣе широкій смыслъ, чѣмъ справедливости", но эта aequitas практической, распредѣлительной справедливости осталась неразработанною Бентамомъ. Онъ стремился обосновать ее математическими разсчетами и присоединить, какъ побочную вѣтвь, къ нравственной динамикѣ.

------

Мы изложили въ общихъ чертахъ почти всю систему Бентама, говоритъ Гюйо. Мораль, законодательство,-- другими словами, ариѳметика, патологія и динамика,-- всѣ эти науки группируются вокругъ одного центра-максимума наслажденія, пользы или счастья. Это исходный и, вмѣстѣ съ тѣмъ, конечный пунктъ системы. Въ области морали все сводится къ счастью индивидуума; личное счастье способствуетъ увеличенію общей суммы счастья. Законодательство преслѣдуетъ счастье общества, стремясь довести его до максимума, и такимъ образомъ увеличиваетъ счастье индивидуума. Мораль предписываетъ: ищи свое счастье, и переводитъ свое предписаніе въ слѣдующее: ищи свое счастье въ наибольшемъ счастьи наибольшаго числа людей. Политика предписываетъ законодателю: преслѣдуй наибольшее счастье наибольшаго числа людей; но вскорѣ эта формула обращается въ слѣдующую: преслѣдуй счастье каждаго индивидуума.

Прогрессирующее объединеніе всѣхъ интересовъ въ одинъ общій интересъ -- вотъ идея, которая проходитъ черезъ всю систему Бентама. Благодаря этой идеѣ, Бентаму удалось ввести элементъ безкорыстія въ доктрину личнаго интереса и установить въ политикѣ эквивалентъ права. Чувство симпатіи спасло его мораль отъ эгоизма; эгоизмъ спасъ его политику отъ деспотической опеки и коммунизма. Если не уловишь тождества, установленнаго Бентамомъ между эгоизмомъ и симпатіей, говоритъ Гюйо, ничего не поймешь въ его системѣ: она обращается въ рядъ противорѣчій.

Со временъ Эпикура утилитарная доктрина не имѣла такихъ представителей, какъ Бентамъ. Это прочно возведенное зданіе, съ погрѣшностями въ деталяхъ, но не въ общемъ. Бентамъ смѣло можетъ назваться основателемъ современнаго англійскаго утилитаризма.

Теорія англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, ставитъ конечною цѣлью человѣческихъ стремленій -- наслажденіе. Наслажденіе обусловливается присутствіемъ удовольствій. Но развѣ мыслимо преслѣдованіе всѣхъ удовольствій заразъ? Которое же изъ нихъ предпочтительнѣе? Гдѣ же критерій его относительнаго достоинства? Въ этомъ-то и состоитъ главное затрудненіе англійскихъ утилитаристовъ. Вопросъ о нравственномъ критеріи, вытекающій изъ самой постановки утилитарной доктрины, для нихъ вопросъ первой важности. Стремясь разрѣшить его во что бы то ни стало, они принуждены были остановиться на чисто-внѣшнемъ критеріи, измѣряющемъ относительную цѣнность каждаго удовольствія. Бентамъ вводитъ критерій количества, Каждое удовольствіе,-- говорить онъ,-- связано въ нашемъ сознаніи съ извѣстною степенью интензивности, продолжительности, несомнѣнности, отдаленности, плодовитости, чистоты и распространенности. Точная оцѣнка удовольствій можетъ быть произведена путемъ ихъ сравненія во всѣхъ вышеупомянутыхъ отношеніяхъ, которыя суть отношенія количествъ. Перевѣсъ будетъ на сторонѣ наибольшаго удовольствія. Максимумъ наслажденія явится конечною цѣлью, къ которой должны быть направлены всѣ человѣческіе помыслы и желанія.

Ариѳметическая мораль Бентама пользовалась, да и теперь еще пользуется огромною популярностью въ Англіи. Ея кажущаяся простота, математическая точность и практическая цѣлесообразность располагаютъ въ свою пользу умы, неспособные къ отвлеченному мышленію. Утилитаризмъ Бентама создался на почвѣ современной жизни. Онъ вполнѣ отвѣчаетъ духу времени, какъ ученіе Эпикура -- духу античнаго міра. Въ нашъ практическій вѣкъ умѣнье считать ставится на первый планъ. Меркантильная мораль Бентама приспособлена какъ нельзя больше къ меркантильнымъ интересамъ современнаго человѣчества и въ особенности въ Англіи. Нѣтъ науки болѣе распространенной, чѣмъ ариѳметика. На почвѣ математическихъ выкладокъ каждая система пріобрѣтаетъ солидную научную основу. Кромѣ практическаго значенія, мораль Бентама представляетъ не малый интересъ и съ теоретической точки зрѣнія. Критерій количества -- единственный критерій, доступный партизанамъ эгоистической школы; для того, чтобъ поставить конечною цѣлью человѣческихъ стремленій личное счастье, необходимо свести его на цифры, на сумму. Ариѳметическій утилитаризмъ играетъ важную роль въ исторіи эгоистической морали. Эта первоначальная форма англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, заслуживаетъ нашего полнаго вниманія; прежде чѣмъ отвергнуть ее, мы обязаны разсмотрѣть ее со всѣхъ сторонъ. Разъ удовольствіе подвержено критерію количества, въ состояніи ли оно удовлетворить насъ? Пріобрѣтаетъ ли оно тогда характеръ высшей цѣли? Прежде всего, слѣдуетъ замѣтить, что критерій количества есть ничто иное, какъ постулатъ. Онъ предполагаетъ, во-первыхъ, что удовольствіе поддается количественному опредѣленію во всѣхъ отношеніяхъ, и, во-вторыхъ, что количество исчерпываетъ всю цѣну удовольствія. Бентамъ не счелъ нужнымъ доказывать ни перваго, ни втораго положенія. Допустивъ даже первое, мы не въ состояніи опредѣлить, достаточно ли одного количества для оцѣнки удовольствія, какъ конечной цѣли. Почему самая крупная сумма должна явиться конечною цѣлью нашихъ стремленій? Почему наши желанія должны соотвѣтствовать цифрѣ удовольствія, помимо всякихъ другихъ соображеній?

Развѣ конечная цѣль нашихъ желаній не можетъ быть связана съ извѣстнымъ удовольствіемъ, а не съ тѣмъ или другимъ его количествомъ? Но и въ послѣднемъ случаѣ оцѣнка удовольствія съ точки зрѣнія количества не въ состояніи опредѣлить для насъ цѣны конечной цѣли.

Допустимъ, однако, что удовольствія и желанія могутъ быть сведены на почву чисто-количественныхъ отношеній, и посмотримъ, возможно ли подвергнуть ихъ вычисленію. Одно изъ двухъ: или предлагаемый способъ -- грубый эмпирическій разсчетъ, результаты котораго не всегда отличаются точностью, или онъ имѣетъ дѣйствительную научную цѣну, какъ утверждаютъ Бентамъ и Дюмонъ. Путемъ этого разсчета, говорятъ они, можно устранить всѣ недоразумѣнія въ области морали и политики и установить точную оцѣнку вещей. "Настанетъ время,-- предрекаетъ Бентамъ, -- когда вся сущность морали сведется къ небольшому количеству правилъ, которыя будутъ руководить человѣкомъ во всѣхъ затруднительныхъ случаяхъ его жизни. Наступить день, когда мы найдемъ эти правила на страницахъ альманаховъ". Бентамъ признаетъ, что правильная оцѣнка даже самыхъ простыхъ удовольствій представляетъ не мало затрудненій, но еще труднѣе процессъ сравненія ихъ одного съ другимъ. Какъ опредѣлить удовольствіе, получаемое отъ ѣды по отношенію къ удовольствію, получаемому отъ ѣды персика? Трудность значительно возростаетъ, когда дѣло идетъ о сравненіи корзины персиковъ съ блюдомъ устрицъ. Переходя отъ вкусовыхъ удовольствій къ удовольствіямъ высшаго порядка, мы встрѣчаемъ еще больше затрудненій. При сравненіи удовольствій, связанныхъ съ слуховыми впечатлѣніями, мы обязаны прибѣгнуть къ акустикѣ, физіологіи, психо-физикѣ и эстетикѣ. Правильная же оцѣнка духовныхъ наслажденій представляетъ невыполнимую для человѣка задачу. Сверхъ того, не слѣдуетъ забывать, что для точнаго опредѣленія относительной цѣнности удовольствій необходимо ихъ сравнивать во всѣхъ отношеніяхъ, о которыхъ говоритъ Бентамъ, а именно: со стороны ихъ интензивности, продолжительности и т. д. Вполнѣ вѣроятно, что, при сравненіи двухъ удовольствій, на сторонѣ одного можетъ оказаться большая степень интензивности, приближенности, но за то меньшая степень продолжительности, чистоты и т. д. Здѣсь возможны двѣ гипотезы: или между приближенностью, съ одной стороны, и чистотой, съ другой -- между интенсивностью и продолжительностью нѣтъ общей мѣрки, или же она существуетъ. Если ея нѣтъ, тогда вопросъ сводится къ дѣлу личнаго вкуса: каждый можетъ выбирать то, что ему больше нравится. Но тогда гдѣ же научный разсчетъ, обѣщанный Бентамомъ? Гдѣ смыслъ въ его возраженіяхъ пьяницѣ? Въ чемъ же заключается преимущество трезвости передъ пьянствомъ? Съ цифрами въ рукахъ постараемся опредѣлить ихъ относительное достоинство, говоритъ Гюйо. Пьяницу, очевидно, привлекаетъ интензивность удовольствія; обозначимъ ее цифрою 10. Мы взяли эту цифру совершенно произвольно,-- въ математическую точность вкрался уже произволъ. На сторонѣ трезвости въ свою очередь, большая степень продолжительности, которая, превышаетъ, положимъ, въ четыре раза продолжительность удовольствія пьяницы; кромѣ того, на ея сторонѣ чистота и распространенность, которыя могутъ быть нами обозначены,-- опять-таки произвольно,-- каждая цифрою 10.

Мы не беремъ въ разсчетъ приближенности и несомнѣнности, предполагая, что онѣ въ обоихъ случаяхъ равны. Теперь расположимъ цифры въ извѣстномъ порядкѣ к обозначимъ знакомъ + удовольствія, знакомъ -- страданія.

0x01 graphic

Упростилъ ли этотъ разсчетъ сколько-нибудь задачу?

Разъ допущено, что интензивность, продолжительность и т. д.-- вещи несоизмѣримыя, возможно ли подвергать какимъ-либо ариѳметическимъ дѣйствіямъ ихъ числовыя величины?

Взятыя порознь чистота, продолжительность, плодовитость и распространенность удовольствій, сопровождаемыхъ трезвостью, могутъ уступать или равняться степени интензивности удовольствія пьяницы; общая же ихъ сумма будетъ превышать ее. Но какъ же взять эту сумму, не приведя слагаемыхъ къ одному знаменателю? Предположимъ, однако, что между различными свойствами удовольствія существуетъ общая мѣра, что путемъ долгой операціи продолжительность, напримѣръ, можетъ быть сведена къ интензивности,-- какъ же изобразить формулу этой замѣны одного другимъ? Какъ же установить равенство между интензивнымъ удовольствіемъ, съ одной стороны, и болѣе продолжительнымъ -- съ другой? Интензивность удовольствія имѣетъ въ нашихъ глазахъ огромную цѣну, превосходящую сумму продолжительности, чистоты и т. д.; она неотразимо влечетъ къ себѣ наши желанія. Если мы возьмемъ интензивность, равную 30, чистоту, продолжительность, распространенность и плодовитость, сумма которыхъ также равна 30,-- у насъ явится, съ одной стороны, предметъ непосредственнаго интензивнаго желанія, съ другой -- не одинъ, а нѣсколько предметовъ, которыхъ желать одновременно съ одинаковою силой мы не въ состояніи. Разъ желаніе дробится, разъ оно направлено не на одинъ какой-нибудь предметъ, оно теряетъ свою интензивность.

Въ сферѣ удовольствій мы видимъ то же: два умѣренныхъ удовольствія не стоютъ одного, хотя бы ихъ сумма равнялась его числовой величинѣ. Чѣмъ нераздѣльнѣе и интензивнѣе удовольствіе, тѣмъ живѣе возбуждаетъ оно наши желанія.

Пьяница, о которомъ говорить Бентамъ, вполнѣ правъ, предпочитая продолжительности, чистотѣ и т. д. интензивность удовольствія.

Абстрактные принципы математическаго разсчета Бентана непримѣнимы въ дѣйствительности. Онъ не далъ намъ ни одного примѣра, какъ производить эти вычисленія на практикѣ.

Всѣ неудобства, о которыхъ мы до сихъ поръ говорили, продолжаетъ Гюйо, ничто въ сравненіи съ тѣми затрудненіями, которыя встрѣтятся намъ при опредѣленіи и сравненіи удовольствій двухъ различныхъ категорій. Во-первыхъ, поддаются ли удовольствія высшаго порядка количественному опредѣленію? Да, существуютъ различныя степени прекраснаго, истиннаго, высокаго; отсюда слѣдуетъ, что онѣ существуютъ и въ сферѣ умственныхъ, эстетическихъ и нравственныхъ наслажденій. Хотя бы и такъ, -- что же дальше? Развѣ возможно при современномъ состояніи науки опредѣлить ихъ числовую величину?

Попробуемъ примѣнить здѣсь, говоритъ Гюйо, тотъ же способъ, которымъ мы до сихъ поръ пользовались. Предположимъ, что нужно измѣрить величину двухъ духовныхъ наслажденій: удовольствія, сопряженнаго съ чтеніемъ великаго философскаго произведенія, и удовольствія, испытываемаго при ясномъ и точномъ доказательствѣ извѣстной теоремы. Возможно ли установить между ними чисто-количественныя отношенія? Если бы мнѣ было извѣстно, говоритъ Гюйо, состояніе ума даннаго индивидуума въ данный моментъ, я могъ бы предсказать, какое впечатлѣніе произведетъ на него и философское произведеніе, и математическое доказательство. Но былъ ли бы я въ состояніи опредѣлить цифрами количество наслажденія въ томъ или другомъ случаѣ? Какъ свести восторгъ или энтузіазмъ на почву математическихъ выкладокъ? Эстетическія наслажденія такъ же мало поддаются количественнымъ опредѣленіямъ, какъ и умственныя.

Какое количество оперетокъ можетъ доставить намъ такую же степень удовольствія, какъ симфонія Бетховена? Поднимаясь все выше и выше, ютъ прекраснаго къ возвышенному, мы уже не въ состояніи дѣлать никакихъ сравненій. Даже больше: есть случаи, когда красота извѣстной вещи исключаетъ не только математическія опредѣленія, но и возможность всякаго сравненія. Дуэтъ Валентины и Рауля въ Гугенотахъ такъ же прекрасенъ въ своемъ родѣ, какъ дуэтъ Фидесы и Пророка; который же изъ нихъ лучше? Это праздный вопросъ, говоритъ Гюйо. Чѣмъ выше наслажденія, тѣмъ менѣе поддаются они количественной оцѣнкѣ. Между ними существуютъ иногда едва уловимые оттѣнки различій, которые не ускользаютъ отъ человѣческаго сознанія, но не могутъ быть ни въ какомъ случаѣ опредѣлены математическимъ путемъ. Съ другой стороны, бываютъ случаи, когда разница такъ велика, что никакое сравненіе немыслимо. Какъ сравнить, напримѣръ, какое-нибудь духовное наслажденіе съ физическимъ? Какъ бы мы ни старались опредѣлить количество того и другаго наслажденія, между ними всегда останется нѣчто, не поддающееся математическимъ вычисленіямъ.

Если мы не можемъ установить точныхъ отношеній между различными родами удовольствій, говорить Гюйо, какъ же; мы установимъ ихъ между страданіями и удовольствіями? Какъ опредѣлить, напримѣръ, количество страданія, причиняемаго какою-нибудь физическою болью, по отношенію къ удовольствію, испытываемому при чтеніи извѣстной поэмы? Какъ обозначить математическое страданіе: знакомъ --? Но развѣ страданіе отрицательная величина? Наоборотъ, это нѣчто весьма положительное. Когда человѣкъ страдаетъ, онъ испытываетъ не только отсутствіе удовольствій, но и присутствіе какого-то излишка, для обозначенія котораго необходима положительная величина.

Слабая сторона доктрины Бентама особенно ярко сказалась при сравненіи удовольствій и страданій различныхъ категорій. Вовсе не безразлично, какъ думалъ Бентамъ, получаю ли я удовольствія низшаго или высшаго порядка, ощущаю ли я физическія или психическія страданія. Для оцѣнки относительнаго достоинства этихъ удовольствій и страданія мало однихъ количественныхъ отношеній,-- здѣсь необходимъ другой критерій. Преданный ученикъ Бентама, Стюартъ Милль, прекрасно понялъ это.

Теперь мы смѣло можемъ сдѣлать упрекъ по адресу главы англійскаго утилитаризма, говоритъ Гюйо, за то, что онъ не сдержалъ своего слова. Онъ обѣщалъ намъ легкія научный способъ примѣненія ариѳметики къ морали, и далъ намъ сложную, запутанную систему. Но,прежде чѣмъ отказаться отъ критерія количества, предложеннаго Бентамомъ, постараемся, говоритъ Гюйо, сдѣлать послѣднюю попытку. Разумѣется, простой ариѳметическій разсчетъ въ области морали -- слишкомъ грубый способъ вычисленій, могутъ замѣтить бентамисты. Нельзя ли построить науку объ удовольствіи и страданіи на математическихъ данныхъ при помощи теоремъ о пріятныхъ и непріятныхъ ощущеніяхъ, какъ это пытался сдѣлать Фехнеръ въ области психологіи, изучая чувственныя воспріятія цвѣта или тяжести? Удовольствіе или страданіе, каковы бы ни были ихъ различія, существуютъ для насъ по столку, по сколку мы ихъ ощущаемъ,-- вотъ точка ихъ соприкосновенія. Ощущеніе сопровождается извѣстнымъ молекулярнымъ движеніемъ, движеніе въ пространствѣ подчинено законамъ динамики; каждый законъ динамики имѣетъ свою формулу и соотвѣтственную числовую величину; слѣдователю, каждое ощущеніе можетъ быть сведено на почву математическихъ разсчетовъ. Различія въ родахъ, видахъ и источникахъ удовольствій не играютъ въ данномъ случаѣ никакой роли, какъ свойства объекта. Чувствующій субъектъ воспринимаетъ только степень наслажденія; различія въ степеняхъ соотвѣтствуютъ интензивности или силѣ ощущеній, которыя могутъ быть въ свою очередь предметомъ "нравственной динамики".

Самый выдающійся сторонникъ морали а priori -- Бантъ -- оказалъ въ этомъ отношеніи извѣстную услугу бентамистамъ. "Какъ бы ни были разнородны представленія объектовъ,-- говоритъ онъ,-- представленія ли это сознанія, или разума въ противуположность чувственнымъ представленіямъ, чувство наслажденія всегда однородно: сверхъ того, что мы познаемъ его эмпирически, оно возбуждаетъ въ насъ всегда одну и ту же жизненную силу, которая проявляется въ способности желать, и въ этомъ отношеніи оно ничѣмъ не отличается отъ другихъ мотивовъ воздѣйствія на волю, какъ только степенью". Для опредѣленія нашей способности воспріятія, Бантъ употребилъ выраженіе: жизненная сила. Тамъ, гдѣ есть сила, танъ есть мѣсто вычисленію: можно ее вычислить въ связи съ противодѣйствующими и содѣйствующими ей силами. Наслажденіе или страданіе есть взаимодѣйствіе двухъ силъ: воспринимающей и воспринимаемой; оно соотвѣтствуетъ ихъ интензивности. Если противодѣйствіе внутренней силы внѣшнимъ совпадаетъ съ общимъ ходомъ жизнедѣятельности, тогда мы испытываемъ наслажденіе; если оно идетъ въ разрѣзъ съ нимъ, тогда мы страдаемъ. Можно было бы опредѣлить точку перехода страданія въ наслажденіе и наслажденія въ страданіе, какъ мы опредѣляемъ на термометрѣ точку замерзанія воды и обращенія ея въ пары. Когда внутренняя сила беретъ верхъ надъ внѣшними, когда сопротивленіе извнѣ, по сравненію съ ея интензивностью, очень слабо, въ результатѣ получается наслажденіе; когда же напоръ внѣшнихъ силъ подавляетъ внутреннюю, тогда наступаетъ страданіе. Ощущеніе, такимъ образомъ, можетъ быть сведено на отношеніе внутренней силы въ внѣшнимъ. Но и подобная защита математической морали встрѣчаетъ не мало возраженій со стороны Гюйо. Прежде всего, нельзя утверждать положительно, говоритъ онъ, что каждое удовольствіе есть отношеніе внутренней силы къ внѣшнимъ, и сводитъ его на ощущеніе. Въ извѣстныхъ случаяхъ внутренняя сила является какъ бы изолированной отъ всего окружающаго міра, находя источникъ страданія или наслажденія въ нашемъ сознаніи.

Если я, положимъ, испытываю какое-нибудь моральное наслажденіе, продолжаетъ Гюйо, мнѣ кажется, быть можетъ, и ошибочно, что я извлекъ его изъ глубины своей души, что я имъ обязанъ только себѣ. Допустивъ даже, что нѣтъ никакихъ различій въ родахъ удовольствій, что наслажденія и страданія сводятся къ одному, мы не вправѣ уничтожить послѣдняго различія, которое существуетъ между ощущеніемъ, т.-е. взаимодѣйствіемъ вышеозначенныхъ силъ, и чувствомъ (sentiment pur), гдѣ мы не видимъ такого взаимодѣйствія. Есть разница между удовольствіемъ, которое я испытываю въ данный моментъ, и тѣмъ, которое я создаю или думаю, что создаю самъ.

Отъ моральныхъ наслажденій перейдемъ къ умственнымъ. Благодаря новѣйшимъ изслѣдованіямъ въ области психологіи, мы можемъ разсматривать идеи, какъ силы, сводя умственныя наслажденія на отношеніе этихъ силъ. "Но, къ несчастью, идеи-силы не поддаются вычисленію, несмотря на попытки Гербарта. Да, наконецъ, и самое ощущеніе -- физическое наслажденіе или страданіе -- допускаетъ ли оно математическіе разсчеты? Такъ какъ это есть отношеніе внутренней силы къ внѣшнимъ, для опредѣленія его числовой величины необходимо подвергнуть вычисленію всѣ противодѣйствующія силы, что положительно невозможно. Первое препятствіе на пути -- безконечная сложность ощущеній, не поддающаяся опредѣленіямъ нашего ума; второе -- ихъ безконечная измѣняемость. Они слагаются подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій; перемѣните среду -- перемѣнится и характеръ ощущеній. Мы испытываемъ одно и то же удовольствіе въ двухъ различныхъ обстановкахъ неодинаково.

Въ нашемъ сознаніи играетъ большую роль масса незамѣтныхъ впечатлѣній, получаемыхъ часто отъ окружающей среды, и они-то, главнымъ образомъ, ускользаютъ отъ всякихъ математическихъ разсчетовъ. Кромѣ этихъ условій, измѣняющихъ воздѣйствіе на насъ внѣшнихъ предметовъ, въ нашей внутренней жизни совершаются еще болѣе крупныя перемѣны силою привычки. Она притупляетъ всякую живую радость, подавляетъ всякое страданіе. Современная наука показала намъ, какъ непостоянны чувства наслажденія и страданія; подъ вліяніемъ наслѣдственныхъ привычекъ они могутъ увеличиваться въ нѣсколько разъ или ослабѣвать до минимума. Въ силу тѣхъ же привычекъ страданіе становится безразличнымъ или пріятнымъ. Многіе стѣснительные правила и обычаи нашей жизни слагались именно такимъ путемъ. Сверхъ того, слѣдуетъ принять въ разсчетъ еще одно соображеніе. Разъ мы отводимъ столь значительное мѣсто въ нашихъ ощущеніяхъ внутренней дѣятельности, мы обязаны отвести не меньшее сознанію его силы, такъ какъ одно это сознаніе способно преобразить всякое страданіе или наслажденіе.

По изслѣдованіямъ Альфреда Фуле, идея свободы производитъ въ нашемъ сознаніи такія же послѣдствія, какъ и свобода воли, сообщая намъ огромную нравственную силу, которая находится внѣ всякой зависимости отъ различныхъ мотивовъ и импульсовъ. Эта идея свободы, участвуя въ воздѣйствіи нашего сознанія на органы, можетъ парализовать всякое страданіе и наслажденіе, говоритъ Гюйо. Сознавая себя свободнымъ, человѣкъ въ состояніи превозмочь какую угодно боль, убить какую угодно радость: если онъ презираетъ страданіе или наслажденіе, онъ почти не испытываетъ его. Сопротивленіе воли внѣшнимъ ощущеніямъ переводится въ нашемъ организмѣ въ извѣстное количество энергіи, которая снабжаетъ его силой, для болѣе успѣшной борьбы съ воспринимаемымъ страданіемъ или наслажденіемъ. Направля свою волю въ ту или другую сторону, мы можемъ увеличить или уменьшить количество какъ одного, такъ и другаго. При такихъ же условіяхъ, говоритъ Гюйо, здѣсь нѣтъ мѣста математическимъ вычисленіямъ.

Въ особенности ярко выступаетъ воздѣйствіе воли на наши ощущенія при экзальтаціи и стоицизмѣ. Въ моменты экзальтаціи исчезаетъ всякая чувствительность. Мученичество -- высшее наслажденіе для фанатика. Его воля, пренебрегая земными страстями, подавляетъ воспріимчивость организма какъ къ страданію, такъ и къ наслажденію. То же мы видимъ и въ другомъ случаѣ. Презрѣніе стоиковъ къ невзгодамъ и благамъ этой жизни имѣло больше основаній, чѣмъ думалъ Бентамъ. Онъ неправъ, издѣваясь надъ ними, неправъ даже съ утилтарной точки зрѣнія. Да, каждая боль можетъ быть побѣждена до извѣстной степени усиліемъ воли, каждое удовольствіе сведено до нуля.

И такъ, область страданій и наслажденій находится въ тѣсной зависимости отъ нашей воли и въ силу одного этого она не можетъ подлежать разсчетамъ деонтолога. Вѣроятно, сторонники Бентама, продолжаетъ Гюйо, попробуютъ сдѣлать мнѣ еще одно возраженіе. Если при современномъ состояніи науки нельзя опредѣлить точной цѣны каждаго удовольствія, развѣ это исключаетъ ихъ приблизительную оцѣнку? Въ данномъ случаѣ, задача деонтолога сведется къ отысканію среднихъ. Въ среднемъ такая-то степень извѣстнаго ощущенія служитъ источникомъ такого-то наслажденія или страданія. Одна часть исключеній войдетъ въ отдѣльную группу, для которой будетъ найдена своя средняя. Для другой же части, которая обниметъ все, что не можетъ быть ни вычислено, ни предусмотрѣно, будутъ установлены точныя границы средними двухъ первыхъ порядковъ. Другими словами, ариѳметическая мораль Бентама обратится въ нравственную статистику.

Эта наука не въ состояніи опредѣлить, что доставляетъ наибольшую сумму наслажденія для каждаго индивидуума въ каждый данный моментъ; юна можетъ указать только то, что вообще доставляетъ наслажденіе большинству индивидуумовъ. Подобный разсчетъ можетъ быть допущенъ только въ теоріи, на практикѣ же онъ немыслимъ, говоритъ Гюйо.

Каждый человѣческій актъ носитъ специфическій характеръ. Какъ я могу отказаться отъ своего поступка, не зная въ данный моментъ цѣны обѣщаннаго мнѣ удовольствіи? Такая-то вещь, скажутъ мнѣ, доставляетъ наслажденіе большинству людей. А если я принадлежу къ меньшинству, если я исключеніе и, вмѣсто удовольствія, буду испытывать страданіе? Исключенія входятъ въ наши разсчеты, возразятъ мнѣ. По какое мнѣ дѣло до этихъ разсчетовъ, когда въ настоящій моментъ я страдаю, а не наслаждаюсь?

Нравственная статистика не даетъ намъ ничего положительнаго. Средняя, установленная деонтологомъ, является для индивидуума простою вѣроятностью. Оцѣнка удовольствій обращается въ оцѣнку вѣроятностей. Достовѣрно только одно непосредственное интензивное удовольствіе, самое непродолжительное и часто представляющее собой порокъ. Какъ же поставить возможное на ряду съ достовѣрнымъ? Несомнѣнно, что такой же порокъ доставитъ вамъ наслажденіе; возможно, вѣроятно, даже, что его послѣдствія доставятъ вамъ страданіе,-- выбирайте. Для рѣшенія этого вопроса, прежде всего, необходимо, говоритъ Гюйо, установить общую мѣру между дѣйствительнымъ и возможнымъ. Бентамъ не дѣлалъ никакого различія между достовѣрнымъ и вѣроятнымъ, и въ этомъ состоитъ главное затрудненіе его доктрины. "Слѣдуетъ одобрять или порицать поступки, смотря по ихъ тенденціи, увеличить или уменьшить сумму счастья", -- говоритъ онъ. Но, вѣдь, между поступками, возражаетъ Гюйо, есть и такіе, которые непосредственно увеличиваютъ сумму счастья, хотя они и клонятся иногда къ уменьшенію ея впослѣдствіи. Что же общаго между несомнѣннымъ и возможнымъ фактомъ? Гдѣ же ихъ общая мѣра? Сверхъ того, бентамисты не должны забывать, что ихъ мораль,-- мораль личнаго интереса,-- требуетъ не только оцѣнки вѣроятностей для большинства индивидуумовъ, но и для каждаго индивидуума въ отдѣльности. Ставя конечною цѣлью наслажденіе, слѣдуетъ помнить, что каждый понимаетъ его по-своему. Д не могу находить удовольствія въ томъ же, въ чемъ большинство его находитъ. Законъ среднихъ пригоденъ только для посредственности: все, что выходитъ за предѣлы ея, не подлежитъ статистикѣ. Подобная мораль восторжествуетъ лишь тогда, когда стушуются между людьми всякія различія. Но, къ несчастью или счастью, чѣмъ больше прогрессируетъ человѣчество, тѣмъ рѣзче обозначаются индивидуальности, подчиняясь эволюціонному закону дифференціаціи, который управляетъ цѣлымъ міромъ.

Какъ мы ни старались примѣнить на практикѣ критерій количества, данный Бентамомъ, мы принуждены были отказаться отъ своихъ усилій, встрѣчая на каждомъ шагу массу непреодолимыхъ затрудненій, говорить Гюйо. Ученики Бентама вскорѣ поняли практическую несостоятельность его доктрины и во главѣ съ Стюартомъ Миллемъ ввели другой критерій для оцѣнки удовольствій, какъ конечной цѣли нашихъ стремленій.

-----

Покончивъ съ критеріемъ количества и личною моралью, Гюйо приступаетъ къ разсмотрѣнію другой стороны бентамовскуй доктрины. Недостаточно, говоритъ онъ. показать людямъ отдаленный идеалъ и начертать для нихъ абстрактныя правила поведенія. Какъ заставить ихъ повиноваться этимъ правиламъ, какъ осуществить на практикѣ данный идеалъ? О "долгѣ нравственной обязанности" древней философіи здѣсь по можетъ быть и рѣчи,-- ее замѣняетъ санкція. Но въ состояніи ли идеи санкціи играть роль, какъ идея нравственной обязанности, помимо всякаго другаго импульса?-- спрашиваетъ Гюйо. Ваша мораль ни къ чему не обязываетъ,-- говорили Бентаму. "Ваша обязанность,-- возразилъ онъ,-- еще меньше; эгоизмъ -- единственный двигатель, единственная сила".

"Регулировать эгоизмъ", заставить людей подчиняться нравственнымъ правиламъ во имя большой суммы счастья, вотъ въ чемъ состоитъ задача моралиста. Въ теоріи нѣтъ ничего проще, говоритъ Гюйо: я преслѣдую свое счастье; вы мнѣ указываете дорогу и я нахожу его. Такъ дѣло идетъ о каждомъ индивидуумѣ въ отдѣльности, независимо отъ общества, мы не встрѣчаемъ никакихъ препятствій къ осуществленію предписаній утилитарной морали. Но разъ я являюсь членомъ соціальной организаціи, разъ живу и дѣйствую среди людей, преслѣдующихъ такъ же, какъ и я, свои личные интересы, вопросъ значительно осложняется. А что, если наши интересы придутъ въ столкновеніе и между ними завяжется отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть?

Бентамъ вышелъ изъ затруднительнаго положенія, отрицая коллизію интересовъ. Для подтвержденія ихъ солидарности, онъ призвалъ на помощь политическую экономію и чувство симпатіи. Ссылаясь на Адама Смита и "гармонію интересовъ" въ экономическомъ мірѣ, основатель англійскаго утилитаризма проводилъ этотъ принципъ въ сферѣ соціальныхъ отношеній. Разъ люди поймутъ, какая тѣсная связь существуетъ между ихъ интересами,-- говоритъ онъ,-- между ними исчезнетъ всякая вражда, стушуется всякая зависть и наступитъ періодъ всеобщаго мира и человѣческаго братства. Дайте имъ образованіе, посвятите ихъ въ принципы политической экономіи,-- одной изъ самыхъ нравственныхъ наукъ,-- и вы заставите ихъ "дѣлаться добродѣтельными, показавъ имъ ихъ прямую выгоду. Человѣкъ, проникнувшись истинными правилами соціальной экономіи, будетъ находить свое счастье въ счастіи другихъ, свою выгоду въ выгодѣ всего міра. Такъ разсуждаютъ и до сихъ поръ нѣкоторые послѣдователи Бентама. Соціальная экономія въ дѣйствительности, говоритъ Гюйо, по крайней мѣрѣ, съ перваго взгляда, носитъ характеръ оптимистической науки. Сопоставляя общество съ организмомъ, всѣ члены котораго находятся въ тѣсной зависимости другъ отъ друга, при чемъ страданіе одного неизбѣжно влечетъ за собою страданіе всего организма, она предостерегаетъ каждаго индивидуума отъ нарушенія этой гармоніи. Но нѣтъ ли здѣсь оптическаго обмана, который рано или поздно долженъ быть обнаруженъ силою фактовъ?-- спрашиваетъ Гюйо.

Данныя политической экономіи свидѣтельствуютъ намъ о косвенной, болѣе или менѣе отдаленной связи между человѣческими интересами, оставляя въ сторонѣ ихъ непосредственную связь. Несомнѣнно, что причины, дѣйствующія на васъ, должны отразиться и на мнѣ, но, вѣдь, прежде чѣмъ я подвергнусь вліянію этихъ причинъ, сила ихъ дѣйствія можетъ быть ослаблена массою постороннихъ фактовъ. Кромѣ того, не слѣдуетъ забывать, что эта связь носитъ чисто-внѣшній характеръ, обусловливая зависимость интересовъ другъ отъ друга, но не ихъ солидарность. Неужели существованіе подобной зависимости между интересами имущихъ и неимущихъ классовъ исключаетъ возможность ихъ столкновенія? Представители какъ одного, такъ и другаго находятся въ вѣчной оппозиціи, и проповѣдь личнаго интереса тутъ безсильна. Пусть не твердятъ приверженцы Бентама, что "люди въ великомъ соціальномъ предпріятіи играютъ роль сотрудниковъ, а не враговъ", говоритъ Гюйо. Они являются сотрудниками лишь тогда, когда между ними установлена болѣе прочная связь, чѣмъ личные интересы, и остаются врагами до тѣхъ поръ, пока эти интересы выступаютъ на первый планъ. Утилитаристы со временъ Эпикура смотрѣли на человѣческое общество, какъ на обширную ассоціацію людей во имя общихъ интересовъ, нѣчто вродѣ общества взаимнаго обезпеченія. Но ни одна ассоціація въ мірѣ не предполагаетъ полной солидарности интересовъ въ средѣ своихъ членовъ: какъ часто кассиръ, обокравъ кассу, скрывается со своею добычей -- вотъ она солидарность! Докажите ему, что онъ неправъ. Убѣдите его, что, работая на пользу общества, онъ служилъ бы, въ то же время, и своимъ интересамъ. Я согласенъ, возразитъ онъ вамъ, но если меня не накроетъ полиція, я предпочитаю обладать всѣмъ капиталомъ, а не его частью. Разумѣется, существуетъ извѣстная связь между моими и вашими интересами, между моимъ и вашимъ богатствомъ, но это не мѣшаетъ мнѣ польститься на ваше богатство. Сколько я даю, столько и получаю, говорите вы; но, вѣдь, я получу гораздо больше, если присоединю вашу часть къ своей. Выгода можетъ заставить меня войти съ вами въ товарищество, но она не въ состояніи отождествить меня съ вами. Когда наступитъ общая гармонія интересовъ и человѣческое братство, тогда не будетъ ни васъ, ни меня. А до тѣхъ поръ мы два единственныхъ врага; случай сблизилъ насъ, случай насъ разъединитъ; моментъ борьбы насталъ и мы боремся.

Послѣднія данныя науки заставили утилитаристовъ нѣсколько измѣнять свой оптимистическій взглядъ на вещи, говоритъ Гюйо. Соціальная экономія открыла на ряду съ внѣшнею гармоніей интересовъ глухую ихъ борьбу, которая была формулирована Мальтусомъ, Рикардо, Стюартомъ Миллемъ и во Франціи Прудономъ. Если экономическія противорѣчія и должны современенъ разрѣшиться въ гармонію, то, во всякомъ случаѣ, она представляетъ столь отдаленный идеалъ, что въ современномъ обществѣ о ней не можетъ быть и рѣчи. И, конечно, не проповѣдь эгоизма будетъ способствовать объединенію человѣческихъ интересовъ, а другой, болѣе возвышенный принципъ. Разъ на сцену выступаютъ личные интересы, коллизія этихъ интересовъ есть борьба за существованіе. Что могъ бы мнѣ сказать Бентамъ, если бы я, опираясь на законъ Мальтуса, вырвалъ насильно изъ рукъ другихъ пищу, которой я лишенъ въ силу обстоятельствъ?-- спрашиваетъ Гюйо. Эгоистическая мораль тутъ безсильна. Если вы хотите звѣря обратить въ человѣка, продолжаетъ онъ, то поставьте меня выше эгоизма, укажите мнѣ на болѣе возвышенный идеалъ, въ противномъ же случаѣ я останусь звѣремъ и ваши разсужденія о взаимной связи интересовъ не произведутъ на меня никакого впечатлѣнія.

Въ силу фактовъ, бентамисты принуждены были отказаться отъ своего исключительнаго оптимизма. Если въ данный моментъ, говорили они, немыслима полная солидарность интересовъ, объединимъ ихъ посредствомъ силы. Въ борьбѣ выигрываетъ сильный; сила на сторонѣ количества, слѣдовательно, общественный интересъ, имѣя за собой преобладаніе въ количествѣ, подчинитъ себѣ личный. Такимъ путемъ совершится полное объединеніе интересовъ, хотя бы въ силу одного страха. Но возможно ли подобное объединеніе на практикѣ? Могутъ ли нравственныя правила, обращаясь въ предписанія полиціи, имѣть обязательный характеръ?-- спрашиваетъ Гюйо. Совершая воровство или преступленіе, я иду на извѣстный рискъ: у меня есть шансы скрыться отъ преслѣдованій полиція и избѣгнуть наказанія. Что же можетъ остановить меня? Утилитаристы этой школы отводятъ большое мѣсто идеально-организованной полиціи, не считаясь съ ея недостатками въ данный моментъ. По оставимъ въ сторонѣ послѣднее и посмотримъ, возможно ли когда-нибудь осуществленіе подобной организаціи на практикѣ. Хотя на сторонѣ общественнаго интереса и была бы сила, за то на сторонѣ личнаго -- хитрость, ловкость, предпріимчивость. Индивидуумъ въ борьбѣ съ обществомъ уподобился бы карлику, ускользающему изъ рукъ великана. Вся система защиты свелась бы къ опекѣ жандармовъ надъ каждымъ индивидуумомъ. Это повело бы жъ полному стѣсненію индивидуальной свободы. Бентамизмъ, доведенный до крайности, обратился бы въ деспотизмъ Гоббса.

И такъ, партизаны эгоистической школы для достиженія своей цѣли должны дѣйствовать путемъ принужденія. но всякая физическая сила без* сильна въ области морали. Истинная сила, которая исключаетъ всякую тиранію, это -- человѣческая мысль и воля, говоритъ Гюйо. Но, сверхъ меркантильныхъ интересовъ, страха наказанія и надеждъ на награду, Бентамъ вводитъ въ доктрину личнаго интереса чувство симпатіи. Англійская школа отводитъ большое мѣсто этому чувству. Можетъ быть, оно явится примиряющимъ звеномъ между враждующими интересами людей, можетъ быть, оно установитъ нарушенную гармонію и дастъ намъ возможность найти свое счастье въ счастьи человѣчества?-- говоритъ Гюйо. Симпатія есть способность сочувствовать другимъ, страдать и радоваться вмѣстѣ съ ними. Въ области грубыхъ наслажденій, какъ, напримѣръ, утоленіе голода, разность человѣческихъ интересовъ еще велика; но при болѣе высокомъ развитіи чувственной организаціи индивидуумовъ эта разность стушевывается. Подъ вліяніемъ чувства симпатіи, мы, заставляя страдать другихъ, сами испытываемъ страданіе; на насъ невольно отражаются всѣ радости и печали той среды, въ которой мы живемъ. Человѣкъ, прежде всего, эгоистъ и, въ силу этого, онъ долженъ считаться съ удовольствіями и страданіями, связанными съ чувствомъ симпатіи; эти удовольствія и страданія будутъ играть для него роль "нравственной обязанности". Такъ какъ онъ испытываетъ то же, что и другіе, онъ не заставить никого страдать, имѣя въ виду себя. Эгоизмъ, въ силу обстоятельства, обратится въ доброжелательность, благотворительность, станетъ альтруизмомъ, по выраженію Бонга, заимствованному у него современными англійскими бентамистами. Но, вѣдь, есть люди, неспособные симпатизировать всѣмъ безъ исключенія, говоритъ Гюйо, ихъ симпатіи ограничиваются извѣстнымъ кругомъ лицъ, за предѣлами котораго они не считаютъ нужнымъ быть ни доброжелательными, ни благотворительными. Что же можетъ обязывать ихъ въ тѣмъ или другимъ поступкамъ? Разъ возможны подобныя исключенія, симпатическая санкція теряетъ свой общій характеръ. Сверхъ того, она безсильна въ тѣхъ случаяхъ, когда извѣстный поступокъ скрытъ. Я, напримѣръ, совершаю воровство съ цѣлью обогащенія; потерпѣвшее лицо не замѣчаетъ даже убытка въ своемъ бюджетѣ. Фактъ воровства никому неизвѣстенъ,-- слѣдовательно, всѣ вредныя соціальныя послѣдствія устранены; въ результатѣ я обладаю богатствомъ и удвоенною симпатіей окружающихъ лицъ. Какъ докажетъ мнѣ Бентамъ, что я поступилъ опрометчиво? Скрывая преступленіе,-- возражалъ онъ,-- мы испытываемъ вѣчное безпокойство, которое отравляетъ всѣ наши радости... Если желаешь пользоваться уваженіемъ людей, научись уважать себя. Рѣчь идетъ объ уваженіи къ себѣ, о совѣсти, какъ о гарантіи всеобщаго уваженія. Моя совѣсть, по Бентаму, предразсудокъ, но если этимъ предразсудкомъ заражены всѣ, мы должны съ нимъ считаться. Въ этомъ отношеніи Бентамъ сходится съ Эпикуромъ; несправедливость, говорить послѣдній, сама по себѣ не есть зло; но безпокойство, сопутствующее ей -- зло, и вы не можете быть увѣрены, что избѣгнете наказанія. Значитъ, вопросъ сводится къ тому, продолжаетъ Гюйо, можетъ ли преступникъ быть увѣренъ въ своей безопасности, или нѣтъ. Есть случаи, правда, очень рѣдкіе, когда онъ скажетъ, что былъ вполнѣ увѣренъ, что его не накроютъ, какъ, напримѣръ, воръ, нашедшій деньги въ купленной имъ мебели. Что же тогда возразитъ Бентамъ? Храня извѣстную тайну, скажетъ онъ, нельзя довѣриться людямъ, нельзя открыть имъ всю свою тайну... Такъ что же? Тайна только тогда тяжела, когда я скрываю дурной поступокъ, но, вѣдь, въ данномъ случаѣ я считаю себя вполнѣ правымъ, я съ цифрами въ рукахъ ногу доказать свою правоту... А какъ отнесется Бентамъ къ человѣку, поднявшему деньги на улицѣ безъ свидѣтелей, или къ человѣку, который вытащилъ ихъ изъ кармана своего ближняго при такихъ же условіяхъ? Развѣ мораль личнаго интереса можетъ ихъ карать?... А если они умираютъ съ голоду? Нѣтъ, нельзя взывать къ высшему идеалу человѣка, если его отрицаешь: онъ здѣсь безсиленъ. Въ то же время, ни данныя политической экономіи, ни матеріальная сила, ни чувство симпатіи не способствуютъ объединенію человѣческихъ интересовъ. Симпатія вовсе не обязываетъ человѣка отождествлять свои интересы съ интересами ближнихъ. Что же обязываетъ его? Проповѣдь эгоизма не въ состояніи дать намъ отвѣта на этотъ вопросъ. Бентамъ, отрицая совѣсть, не обошелся безъ нея окончательно, но вложилъ въ это понятіе иной смыслъ. У него получилась какая-то странная математическая совѣсть: когда конечный результатъ извѣстнаго поступка хорошо разсчитанъ, тогда онъ нравствененъ, когда плохо, тогда онъ безнравствененъ.

И. К.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1892

Оставить комментарий И. К. (yes@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 14/02/2023. 54k. Статистика. Статья: Публицистика Об авторе Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: "Русская Мысль", кн. VIII, 1892.

И. К. Бентам

Бентамъ *).

И. К.
Бентам

**Бентамъ *).**