Блок Александр Александрович
Мережковский

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.90*6  Ваша оценка:

А. БЛОК

  

Мережковский

  
   Когда-то Розанов писал о Мережковском: "Вы не слушайте, что он говорит, а посмотрите, где он стоит". Это замечание очень глубокое; часто приходит оно на память, когда читаешь и перечитываешь Мережковского.
   Особенно -- последние его книги. Открыв и перелистав их, можно прийти в смятение, в ужас, даже -- в негодование. "Бог, Бог, Бог, Христос, Христос, Христос", положительно нет страницы без этих Имен, именно Имен, не с большой, а с огромной буквы написанных -- такой огромной, что она все заслоняет, на все бросает свою крестообразную тень, точно вывеска "Какао" или "Угрин" на Загородном, и без нее мертвом, поле, над "холодными волнами" Финского залива, и без нее мертвого.
   Кто же автор этих огромных букв и холодных слов? Вероятно, духовное лицо, сытое от благости духовной, все нашедшее, читающее проповедь смирения с огромной кафедры, окруженной эскадроном жандармов с саблями наголо, -- нам, "светским" людям, которым и без того тошно? Кто он иначе? Это в двадцатом-то веке, когда мы, как говорят передовые люди, слава богу, наконец становимся атеистами, наконец-то освобождаем окончательно от всякой религии свои "творческие энергии" для возведения Вавилонской башни науки?
   Если бы Мережковский действительно был таким духовным лицом, не то в клобуке, не то в немецком кивере, не то с митрополичьим жезлом, не то с саблей наголо, -- он бы не возбуждал в нас, светских людях, ничего, кроме презрения, вынужденного молчания или равнодушия. Но в том-то и дело, что он возбуждает в нас еще иные чувства. Он тоже "светский", как будто "наш", хотя и не совсем "наш". Постоянно мы к нему прислушиваемся, постоянно он нас беспокоит, возбуждает в нас злобу, негодование, досаду, радость какую-то, какую-то печаль иногда. Но, будучи тончайшим художником, он волнует нас меньше, чем некоторые другие, менее совершенные художники современности. Будучи большим критиком, даже как будто начинателем нового метода критики в России, он не исполняет нас духом пытливости, он сам не исполнен пафосом научного исследования. При всей культурности, при всей образованности, по которым среди современных художников слова, пожалуй, не найти ему равного, -- есть в его душе какой-то темный угол, в который не проникли лучи культуры и науки. В этом углу -- все темно, просто и, может быть, по-мужицки -- жутко. Может быть, в этот угол проникает какой-нибудь другой свет? Мережковский своими речами и книгами часто заставляет нас думать так. Часто, но не всегда.
   В последнее время особенно неотступно вопрошают Мережковского, в чем его вера? Ясно, есть уже люди, которых влечет задавать эти вопросы не простое любопытство. Уже никого не удовлетворяет "отсылание к пятнадцати томам сочинений"; и когда Мережковский молчит в ответ на прямые вопросы, всё больше негодуют на него, иногда -- святым негодованием; негодуют уже не литераторы, которые все равно редко способны понимать друг друга, а просто люди бескорыстные, которым нужен ответ не для статьи, а для жизни.
   Не потому ли молчит Мережковский, что Имя, Которое он знает, и дело, которому он служит, уходят корнями в тихую темноту, в тот угол его души, где все слишком просто и безглагольно?
   Не знаю, почему многие не хотят верить -- или, точнее, хотят не верить -- Мережковскому. Такова, должно быть, привычка к озлобленному скептицизму. Скептицизм ко всему, что "не мое", ужасно легок; а вот если представить себе, что тихое "дело" свое Мережковский делает в момент почти полного торжества совершенно иных дел, среди людей ему враждебных, в политическом центре России, под свист и ненависть со всех сторон, -- придется призадуматься. Какая уж тут "корысть", когда Мережковский своей деятельностью только множит врагов и мало приобретает друзей? Не верить ему во что бы то ни стало очень легко, потому что в таком случае, кажется, можно сохранить мир со всеми. Оставив совершенно этот легкомысленный и ребяческий прием "доверия" или "недоверия" к писателю, который написал пятнадцать томов и "известен в Европе", придется стать с Мережковским лицом к лицу, вчитаться в него, а это совсем не так легко.
   Поскольку Мережковский моден, постольку публика читает его романы и ломится в религиозно-философские собрания. Очень многим кажется, что он красиво пишет и говорит, и почти никому не приходит в голову, что он тоже человек и что у него тоже есть натруженная и переболевшая многими сомнениями душа. Все слышали о "двух безднах", и почти никто не замечает этих двух бездн в нем самом.
   Когда крестоносцы шли освобождать гроб господень, они знали, конечно, чей это гроб, и все сказания о главе Адама и о древе крестном и все рассказы о благоуханиях лампад и кипарисов и о синем небе Палестины были для них волнующе живы.
   И однако, проходя через Рим и Константинополь, многие из них, конечно, промедлив, оставались здесь, придя в неописуемое волнение от чудес совсем другого порядка, от пестроты зданий, пышности одежд, городского разгула и женской красы.
   Два волнения боролись в них -- "ревность по Дому" и волнение от прелести человеческой, от прелести культуры. Эти самые волнения знаем мы в двадцатом столетии, как они знали в одиннадцатом. Их знает и Мережковский, и яростны они в нем, потому что он, глубоко культурный писатель, до изнеможения говорит о Христе, и только о Нем: точно страж какого-то одинокого храма, вечно простертый перед древлепрославленным ликом, который медленно стирается временем и не может стереться, -- все вновь и вновь возникает на треснувшем дереве ослепительно юный лик; но стража-то в его всенощном бдении посещают соблазны; прекрасная блудница мерещится ему в темноте храма; он боится заглядеться на нее и не может не глядеть.
   Крестоносцы должны были только миновать Рим, пройти мимо "прелести", хотя бы зажмурив глаза. Мережковский хочет взять Рим с собою, ввести всю культуру в религию, потому что его "новое религиозное сознание" не терпит никакой пустоты. Зная это центральнейшее место его учения, уже совершенно забываешь всякую "веру" и "неверие" в него самого, потому что здесь он или превосходит самого себя, или омертвел, как дерзкий воздухоплаватель, погибший среди крыльев воздушного корабля (в одном рассказе А. Белого). И не так важна здесь судьба самого Мережковского, -- омертвел он или только замер в трепете перед тем, что увидел, -- как важно то, что открывается за его словами: это уже не личное, а всечеловеческое дело: надо ли остановиться, запечалиться о старой религии, оглянуться назад, как Орфей? Но тогда Евридика -- культура опять станет тихо погружаться в тени Аида. Или -- надо принять на себя небывалый подвиг: обладать "прекрасной блудницей" культуры так, чтобы союз с нею стал вратами в Новый Иерусалим.
   В этих теснинах духа и стоит Мережковский; может быть, сам для себя он уже решил здесь что-то, но пока это не перестало быть вопросом для всех, до тех пор убийственно неясны и запутаны здесь вопросы о взаимоотношении дела и слова, жизни и схоластики. И сам Мережковский не защищен от нападков таких критиков, как, например, Базаров ("Литературный распад", кн. 2-я) с его отчетливостью и внимательностью. Этот критик среди своих товарищей по "Литературному распаду" производит странное впечатление, так он индивидуален и вдумчив; при всей своей несомненной любви к ценностям вечным и нелюбви к агитационной трескотне перед лицом их, он, однако, подобен им в одном очень важном пункте: позволительно сомневаться в его любви к искусству, пусть он любит его даже больше, чем гг. Луначарский или Стеклов. Между тем, говоря о Мережковском, едва ли можно упустить из виду то, что он художник. А это очень важно.
   Мережковский кричит, что культура -- не проклятая блудница, так же громко, как то, что Иерусалим, сходящий с неба, не есть старая церковь. Между тем люди "позитивной культуры" не слышат его или вежливо делают вид, что услышали; когда же дело доходит хотя бы до полемики, то оказывается, что у очень многих является потребность защищать что-то свое, культурное, -- от религиозных посягательств Мережковского.
   Это -- сложнейший и интереснейший пункт внутренней биографии Мережковского. Казалось бы, совершенно ясно, что он любит всю культуру и стоит за нее, что он не войдет в град небесный, пока не будет оправдано все земное -- от "слезинки ребенка" до Венеры Милосской; и, однако, достойнейшие критики, иногда почти бессознательно, защищают от него что-то, и защищают, может быть, справедливо. Что это значит?
   Я боюсь быть неосторожным и невнимательным, но мне кажется, что Мережковский не просто любит культуру, он еще влюблен в нее. Здесь-то и лежит корень тревоги за нее людей позитивных. Сознательно и бессознательно современные люди больше всего боятся романтизма, "феерий", как говорят они, или того огня, непременное следствие которого -- влюбленность. Ведь влюбленные, кумиротворцы -- самые большие собственники и самые тревожные собственники. Сложнейшее сплетение, томный вихрь чувств иногда заслоняет предмет любви, иногда уничтожает его своею погибельной силой. Потому-то люди, чуждые влюбленности, романтизма, но обладающие силой, так сказать, "позитивной" любви, -- инстинктивно берегут свое сокровище от влюбленности и романтизма.
   Всякий художник -- безнадежно влюбленный. А Мережковский -- художник. О влюбленности его свидетельствуют не только многие образы его романов, но также самые на первый взгляд прозаические страницы его критических статей. Когда он с подробной брезгливостью исчисляет стилистические грехи Леонида Андреева, когда говорит, что "без русского языка и русской революции не сделаешь", когда цитирует два-три стиха (и редко больше) какого-нибудь поэта, когда бросает вдохновенное слово о звездах, видимых днем только в черной воде бездонных колодцев, -- в нем говорит художник брезгливый, взыскательный, часто капризный, каким и должен быть художник. Когда он бранит русских декадентов, иногда сомневаешься, за что он больше бранит их: за то, за что хочет, -- за "мистическое хулиганство", или за то, что они оскорбляют его тонкий, воспитанный на великих классиках вкус? И чем более вникаешь в Мережковского, чем больше уясняешь себе основную страсть его воли, -- тем яснее становится, что он родился художником и художником умрет, хотя бы даже эту черту он сам в себе возненавидел и пожелал истребить.
   Я вовсе не думаю, что быть художником значит быть обреченным на бездействие. Я только понимаю позитивистов, которые боятся художественного пафоса, и верю им, что они действительно любят с благородством прозаическим то, во что влюблен художник Мережковский.
   Влюблен -- значит, стремится обладать безраздельно. И он, больше всех нас "взыскующий града", медлит в Риме и Византии только оттого, что влюблен: он не смеет покинуть культуру, как верную супругу, унося ее образ в сердце, он медлит с нею, потому что ревность любовника открывает ему в ней неверную блудницу, которая изменит ему, лишь только он переступит порог. И сияющие святыни обетованного града постоянно затмеваются чадными факелами безумных, безнадежно-страстных ночей. Только в темном углу сердца, в одинокой спальне, в безглагольных думах горит лампада -- граду обетованному.
   За пышными, блестящими и оспоримыми теориями и построениями стоит вера безглагольная, неоспоримая. Когда Мережковский говорит о луче, о мече, пронизающем мрак, его устами говорит как будто русский раскол с его сверхъестественной простотой и страхом; и потом снова и снова небо его веры как бы застилается мраком, и влюбленное воображение рисует "бледные радуги", не способные рассечь этот мрак.
   Когда-то в букет скорпионовских "Северных цветов" уронил Мережковский четыре стиха, лучшие из всех своих стихов:
  
   Без веры давно, без надежд, без любви,
   О, странно веселые думы мои!
   Во мраке и сырости старых садов --
   Унылая яркость последних цветов.
  
   Здесь как бы навеки дал Мережковский расписку в том, что он художник. Может быть, теперь он старается заслониться от "провокации" этих веселых дум. Не напрасно ли? Жить в наши дни очень больно и очень стыдно; художнику -- особенно. Но, кажется, "веселые думы" и есть тот тяжелый наш крест, который надо нести, пока сам себе не скажешь: "Отдохни!"
  
Оценка: 5.90*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru