Брандес Георг
И. С. Тургенев

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Георгъ Брандесъ.

НОВЫЯ ВѢЯНІЯ.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ И КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ,

СЪ ПРИЛОЖЕНІЕМЪ
автобіографіи Г. Брандеса и его характеристики.

ПЕРЕВОДЪ
Э. К. Ватсона.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. No 8.
1889.

   Для того, чтобы вполнѣ оцѣнить Тургенева, нужно быть знакомымъ съ русскимъ языкомъ и вполнѣ посвященнымъ въ исторію русской литературы и общества; но для того, чтобы признать въ немъ крупный талантъ,-- это не представляется необходимостью. Этому писателю обязаны образованные классы въ германскихъ и романскихъ странахъ почти всѣмъ тѣмъ, что имъ извѣстно о внутренней жизни славянскаго племени. Ни одного русскаго поэта не читали до сихъ поръ въ Европѣ такъ много, какъ его; его можно даже считать скорѣе писателемъ международнымъ, чѣмъ русскимъ.
   Онъ, по содержанію своихъ произведеній, открылъ передъ нами новый міръ; но произведенія его собственно вовсе не нуждались въ этомъ побочномъ интересѣ, такъ какъ Европа чтитъ въ немъ художника, а не право писателя.
   Хотя, помимо его родины, почти никто не читалъ его въ оригиналѣ, однако критика поставила его всюду, даже въ тѣхъ странахъ, которыя стоятъ на особенно высокой степени художественнаго развитія, на одинъ уровень съ лучшими литераторами данной страны. Большинство могло читать его лишь въ переводахъ, которые, безъ сомнѣнія, должны были ослабить впечатлѣніе, производимое его твореніями. Но великія достоинства подлинника такъ сильно сказывались въ этихъ, болѣе или менѣе удачныхъ переводахъ", что читатель легко мирился съ невозможностью понять всѣ тонкости подлинника. Великіе поэты вообще производятъ особенно глубокое впечатлѣніе благодаря своему слогу, такъ какъ при помощи послѣдняго они сходятся, такъ сказать, лицомъ къ лицу съ своимъ читателемъ. Тургеневъ производилъ болѣе глубокое впечатлѣніе, чѣмъ кто либо, хотя не русскій читатель не въ состояніи былъ оцѣнить всей прелести его слога, не могъ судить о томъ, выражается ли онъ въ рѣзкой или изящной формѣ: отъ него ускользало большинство остроумныхъ выраженій и оборотовъ, онъ не улавливалъ смысла многихъ намековъ, и, наконецъ, ему не приходилось сравнивать свои взгляды и представленія о личностяхъ и мнѣніяхъ въ Россіи съ изображенной Тургеневымъ дѣйствительностью. И тѣмъ не менѣе Тургеневъ одержалъ побѣду на художественномъ ипподромѣ, хотя ему пришлось состязаться съ ядромъ на ногѣ; онъ восторжествовалъ на вели кой аренѣ, хотя ему пришлось сражаться шпагой съ обломаннымъ концомъ.
   Онъ населилъ для насъ Россію живыми существами; ему мы обязаны тѣмъ, что знакомы съ основными свойствами духовной натуры русскихъ женщинъ и мужчинъ. Хотя онъ покинулъ Россію, когда ему было всего 36 лѣтъ отъ роду, и съ тѣхъ поръ уже никогда не жилъ въ ней осѣдлымъ гражданиномъ, а бывалъ только наѣздомъ, онъ во всѣхъ своихъ произведеніяхъ изображалъ намъ почти исключительно обитателей этой страны, а нѣмцевъ и французовъ -- или на половину обрусѣлыми, или же только въ соприкосновеніи ихъ съ русскими. Онъ желалъ изображать лишь такихъ людей, съ особенностями которыхъ онъ былъ знакомъ съ юныхъ лѣтъ. Намъ, собственно, нѣтъ никакого дѣла до того, что мало-по-малу, во время его продолжительной отлучки изъ Россіи и при натянутыхъ отношеніяхъ между славянофилами и западниками въ Россіи, въ нѣкоторыхъ кружкахъ вошло въ обычай умалять его знакомство съ отечествомъ его и относиться къ нему, какъ къ какому-то западному европейцу. Еслибъ онъ былъ хоть немножко менѣе космополитъ, то сочиненія его не получили бы такого обширнаго распространенія во всемъ цивилизованномъ мірѣ, какъ мы видимъ то теперь.
   Онъ рисовалъ передъ нами картины лѣса и степи, весны и осени, всяческихъ сословій, общественныхъ классовъ и различныхъ степеней цивилизаціи. Онъ рисовалъ и княгинь, и крестьянъ, и помѣщиковъ, и студентовъ, и молодыхъ дѣвушекъ съ прекрасной душой, со всѣми преимуществами славянскаго племени, и красивыхъ, холодныхъ, эгоистическихъ кокетокъ, которыя, повидимому, по своему безсердечію, болѣе невмѣняемы въ Россіи, чѣмъ гдѣ-либо. Онъ представилъ намъ богатую психологію цѣлаго племени, ко печно, не безстрастно, но такъ, что внутреннее волненіе его никогда не въ состояніи замутить прозрачности и ясности изложенія.
   По всѣмъ произведеніямъ Тургенева проходитъ широкая и глубокая струя грусти. При всей правдивости и безличности его манеры изложенія и хотя онъ никогда не пестрилъ своихъ романовъ и повѣстей стихотвореніями, всѣ его творенія производятъ лирическое впечатлѣніе. Въ лихъ сказывается глубокое чувство, и при томъ чувство почти всегда печальное; но это печаль странная, своеобразная, въ которой нѣтъ и капли раздраженія. Тургеневъ никогда не отдается цѣликомъ чувству, послѣднее у него всегда какъ будто прикрыто дымкой, и тѣмъ не менѣе ни у одного европейскаго романиста не замѣчается столько грусти, какъ у него. Великіе меланхолики латинскаго племени, какъ напр. Леопарди или Флоберъ, вносятъ въ свой слогъ твердыя, даже жесткія очертанія; нѣмецкая печаль сказывается въ рѣзко-юмористическихъ или же въ патетическихъ, сантиментальныхъ формахъ. Тургеневская же меланхолія, по существу своему, чисто-славянская; она происходитъ въ прямомъ направленіи отъ меланхоліи славянскихъ народныхъ пѣсенъ.
   Выражаясь точнѣе, меланхолія эта -- меланхолія мыслителя. Тургеневъ глубоко заглянулъ въ суть вещей и пришелъ къ тому убѣжденію, что всѣ идеалы человѣчества -- справедливость, разум ность, доброта, всеобщее счастіе -- оставляютъ природу совершенно равнодушной и никогда сами по себѣ не въ состояніи будутъ получить значеніе высшей силы. Въ одномъ изъ послѣднихъ своихъ произведеній, собраніи "Стихотвореній въ прозѣ", онъ высказалъ какъ бы исповѣдь вѣры своей, подъ видомъ сновидѣнія ("Природа"):
   "Мнѣ снилось, что я вошелъ въ огромную подземную храмину съ высокими сводами. Ее наполнялъ какой-то тоже подземный ровный свѣтъ.
   "По самой серединѣ храмины сидѣла величавая женщина въ волнистой одеждѣ зеленаго цвѣта. Склонивъ голову на руку, она казалась погруженной въ глубокую думу. Я тотчасъ понялъ, что эта женщина -- сама природа -- и мгновеннымъ холодомъ внѣдрился въ мою душу благоговѣйный страхъ.
   "Я приблизился къ сидящей женщинѣ -- и отдавъ почтительный поклонъ:-- "О, наша общая мать!" -- воскликнулъ я.-- "О чемъ твоя дума? Не о будущихъ-ли судьбахъ человѣчества размышляешь ты? Не о томъ ли, какъ ему дойти до всевозможнаго совершенства и счастія?
   "Женщина медленно обратила на меня свои темные, грозные глаза. Губы ея шевельнулись -- и раздался зычный голосъ, подо" ный лязгу желѣза.
   -- "Я думаю о томъ, какъ бы придать большую силу мышцамъ ногъ блохи, чтобы ей удобнѣе было спасаться отъ враговъ своихъ. Равновѣсіе нападенія и отпора нарушено. Надо его возстановить.
   -- "Какъ -- пролепеталъ я въ отвѣтъ.-- Ты вотъ о чемъ думаешь? Но развѣ мы, люди, не любимыя твои дѣти?
   "Женщина чуть чуть наморщила брови: -- Всѣ твари мои дѣти -- промолвила она -- и я одинаково о нихъ забочусь и одинаково ихъ истребляю".
   Его грусть въ одно и то же время -- грусть патріота, пессимиста и гуманиста. При всемъ своемъ кажущемся космополитизмѣ онъ былъ патріотъ, но патріотъ, грустящій о своемъ отечествѣ и сомнѣвающійся въ немъ. Изъ-за этого онъ подвергался многимъ нападкамъ и даже насмѣшкамъ. Достоевскій пытался выставить его въ смѣшномъ видѣ въ своихъ "Бѣсахъ", подъ видомъ Кармазинова. Но дѣло въ томъ, что онъ не раздѣлялъ восторговъ своихъ болѣе наивныхъ и невѣжественныхъ соотечественниковъ передъ народомъ, какъ таковымъ. Онъ находилъ, что народъ этотъ до сихъ поръ сдѣлалъ еще слишкомъ мало.
   Когда авторъ этихъ строкъ въ первый разъ очутился на римскомъ форумѣ, онъ сказалъ самъ себѣ: "здѣсь каждая пядь земли имѣетъ за собою больше исторіи, чѣмъ все русское государство". По всей вѣроятности Тургеневъ, хотя и будучи русскимъ, говорилъ себѣ нѣчто подобное. Онъ въ одномъ мѣстѣ своихъ сочиненій говоритъ о томъ непріятномъ ощущеніи, которое онъ испыталъ на одной изъ большихъ всемірныхъ выставокъ, когда онъ увидѣлъ, какъ незначительна доля Россіи въ промышленныхъ изобрѣтеніяхъ человѣчества. Сочиненія его показываютъ, что исторія развитія его отечества въ новое и новѣйшее время далеко не въ состояніи была внушить ему довѣріе.
   Онъ началъ свою литературную карьеру съ того, что сталъ выражать свое негодованіе противъ крѣпостного права въ такой формѣ, которая разрѣшалась тогдашней цензурой. Если у него и была какая-нибудь наклонность къ патетическому, декламаторскому, къ рѣзкимъ эффектамъ, -- во всякомъ случаѣ эта наклонность не могла быть сильна,-- то цензурныя условія, безъ сомнѣнія, въ значительной мѣрѣ смягчили ее, и въ этомъ можно даже усмотрѣть, пожалуй, нѣкоторое полезное дѣйствіе цензуры. Желая возбудить состраданіе къ крѣпостнымъ, показать всю безправность, въ которой они проводили всю свою жизнь, и представить картину той грубости, которая, не прибѣгая даже къ мѣрамъ внѣшняго насилія, замучивала ихъ часто до смерти, -- онъ въ своихъ "Запискахъ Охотника", среди разсказовъ о знакомствѣ своемъ съ какимъ-нибудь помѣщикомъ или докторомъ, передавалъ и такого рода исторіи: исторію мельничихи, напр., которая, будучи дѣвушкой, провинилась въ черной неблагодарности и пожелала выйти замужъ, не смотря на то, что помѣщица ея, очень добрая дама, терпѣть не могла женатой и замужней прислуги, и за то. что не хотѣла порвать отношеній къ своему возлюбленному, насильно была отдана замужъ за другого, послѣ того какъ ея Не труша былъ подведенъ подъ красную шапку; или напр. исторію о глухонѣмомъ великанѣ дворникѣ Герасимѣ, возлюбленная котораго ради шутки была выдана госпожей замужъ за пьяницу, и которому пришлось утопить свое послѣднее утѣшеніе и единственнаго своего товарища на свѣтѣ, маленькую, жалкую собаченку, только за то, что Муму своимъ лаемъ иногда мѣшала заснуть госпожѣ, боровшейся съ безсонницей послѣ слишкомъ сытнаго ужина. Обѣ эти исторіи разсказаны совершенно просто, безъ всякихъ комментаріевъ и разсужденій. Это вопіющее безсердечіе вызываетъ со стороны автора только иронію, а иронія эта опять таки исчезаетъ подъ общимъ, грустнымъ тономъ.
   Особенное богатство и особенную оригинальность придаетъ основному тону Тургенева то обстоятельство, какъ я упоминалъ уже выше, что онъ былъ въ одно и то-же время и пессимистъ, и человѣкъ гуманный, что онъ любилъ тотъ родъ людской, о которомъ онъ былъ такого невысокаго мнѣнія и отъ котораго онъ ждалъ столь многаго. Онъ былъ глубоко убѣжденъ въ томъ, что въ Россіи ничего не удается; любовная исторія между русскимъ мужчиною и русской женщиной немыслима для него иначе, какъ съ неблагопріятнымъ исходомъ, вслѣдствіе ли непостоянства мужчины или холодности женщины; всякіе порывы и возвышенныя стремленія со стороны русскаго человѣка или превышаютъ силы того, кто ихъ обнаруживаетъ, или же разбиваются о равнодушіе тѣхъ, ради которыхъ они дѣлаются. И все же онъ вновь и вновь возвращается къ изображенію дряблой любви и безплодныхъ стремленій въ Россіи. Для него Россія -- та страна, гдѣ все разбивается, страна всеобщаго кораблекрушенія; и основное чувство его -- это то самое горькое и печальное чувство, которое испытываетъ очевидецъ кораблекрушенія, сознающій, что главными виновниками послѣдняго являются сами потерпѣвшіе. Это сильная, но тихая скорбь, сдержанная въ своихъ проявленіяхъ. Никакой другой крупный и плодовитый писатель не производилъ меньше шума, чѣмъ онъ.
   Въ этой его манерѣ писать есть что-то аристократическое. Тургеневъ принадлежалъ къ очень хорошему дворянскому семейству, и на немъ, какъ писателѣ, осталась извѣстная печать благородства происхожденія. Не то, чтобъ онъ налагалъ эту печать внѣшнимъ образомъ на свои произведенія, какъ-то дѣлали напр. лордъ Байронъ или князь Пюклеръ; напротивъ, въ его сочиненіяхъ не найдется ничего такого, что прямо напоминало бы о знатности происхожденія; но читатель выноситъ то впечатлѣніе, что авторъ былъ человѣкъ прирожденно утонченный и что онъ постоянно жилъ въ самомъ лучшемъ обществѣ. Онъ былъ джентльменъ, и въ его твореніяхъ сказывается та житейская опытность джентльмена, которая вообще отсутствуетъ у германскихъ поэтовъ. Но эта опытность не сдѣлала его холоднымъ или циничнымъ, какъ мы это нерѣдко видимъ у французскихъ писателей. Хотя онъ въ своей манерѣ разсказывать никогда не погрѣшаетъ противъ хорошаго тона, однако его тонъ -- вовсе не топъ свѣтскаго человѣка; даже презрѣніе его не представляется презрѣніемъ холоднымъ. Въ тонѣ его постоянно сказывается душа.
   Довольно трудно опредѣлить въ немногихъ словахъ, что именно дѣлаетъ Тургенева первокласснымъ писателемъ. Во-первыхъ, онъ обладаетъ въ высшей степени свойствомъ истиннаго поэта -- создавать живыхъ людей. Онъ не только съ поразительною правдивостью и живостью изображаетъ внѣшнюю жизнь своихъ героевъ, но и повседневную ихъ внутреннюю, духовную жизнь, такъ что мы получаемъ возможность ознакомиться съ ними вполнѣ и всесторонне. Но особенно ощутительнымъ дѣлаетъ его превосходство -- ощущаемая читателемъ тѣсная связь между интересомъ, который питаетъ поэтъ къ изображаемымъ имъ личностямъ или отношеніемъ его къ разсказанному, и тѣмъ впечатлѣніемъ, которое производятъ на самого читателя выводимыя авторомъ личности. Отношеніе поэта къ своимъ героямъ -- это именно тотъ пунктъ, на которомъ должна обнаружиться всякая слабая сторона его, какъ человѣка или какъ художника. Каковы бы ни были рѣдкія достоинства поэта, но если онъ требуетъ удивленія нашего для того, что недостойно удивленія, если онъ желаетъ заставить насъ уважать человѣка, или сострадать женщинѣ, когда мы сами не идемъ къ нему въ этомъ отношеніи на встрѣчу,-- то онъ самъ себѣ вредитъ и самъ себя ослабляетъ. Если романистъ, за которымъ мы нѣкоторое время добровольно слѣдовали, вдругъ окажется одареннымъ меньшимъ критическимъ чутьемъ, чѣмъ мы, то онъ не можетъ произвести на насъ надлежащаго впечатлѣнія. Если онъ выставляетъ вамъ какое-нибудь лицо способнымъ расположить къ себѣ всѣ сердца, между тѣмъ какъ мы, въ его изложеніи, не находимъ въ этомъ лицѣ ничего особеннаго: если онъ старается изобразить намъ это лицо болѣе даровитымъ и остроумнымъ, чѣмъ оно представляется намъ; если онъ заставляетъ это лицо совершить болѣе смѣлый поступокъ, чѣмъ какой мы могли бы ожидать отъ него, или объясняетъ его образъ дѣйствій такими великодушными побужденіями, которыхъ мы не замѣчаемъ и въ которыя мы поэтому не можемъ вѣрить; если онъ позволяетъ себѣ произвольныя, невѣрныя оцѣнки, или возмущаетъ насъ холодностью, или раздражаетъ насъ своимъ морализированіемъ,-- то у читателя моментально является представленіе о недостаткѣ художественнаго чутья у такого писателя, ему слышится какъ бы фальшивый тонъ и произведеніе это надолго оставляетъ въ немъ непріятное впечатлѣніе.
   Даже при чтеніи такихъ крупныхъ писателей, какъ Бальзакъ, Диккенсъ или Ауэрбахъ, порою испытываешь такое непріятное ощущеніе. Бальзакъ иногда бываетъ грубо восторженъ, Диккенсъ -- ребячески сантименталенъ, Ауэрбахъ -- неестественно наивенъ. Но о Тургеневѣ нельзя сказать ничего подобнаго.
   Задачи, которыя онъ поставилъ себѣ,-- изъ самыхъ трудныхъ. Онъ считаетъ ниже своего достоинства завлекать читателя романтическими характерами и необычайными событіями; онъ брезгливо избѣгаетъ всего мало-мальски нечистоплотнаго. Рѣдко, почти никогда, въ его повѣстяхъ и романахъ случается что-либо необычайное,-- такая катастрофа, какъ разрушеніе дома въ концѣ разсказа "Сельскій Король Лиръ", является единственнымъ исключеніемъ; и хотя ему иногда и приходится касаться низкихъ и грязныхъ характеровъ, и разсказывать о такихъ вещахъ, которыхъ не сталъ бы касаться англійскій романистъ, онъ никогда не доходитъ до того, чтобы распространяться о различныхъ грязныхъ явленіяхъ, какъ то дѣлаютъ иные писатели, разъ навсегда отрѣшившіеся отъ всего условнаго. Онъ, какъ художникъ, былъ рѣшительный, но вполнѣ цѣломудренный реалистъ.
   Онъ отводитъ въ своихъ произведеніяхъ главное мѣсто людямъ слабымъ, обездоленнымъ, заброшеннымъ, лишнимъ. Онъ поэтъ несчастныхъ, и притомъ такихъ, которые съ покорностью несутъ свое несчастіе. Онъ рисуетъ намъ внутреннюю, душевную сторону несчастія. Достаточно, напр., прочесть его "Переписку". Здѣсь мы знакомимся мало-по-малу съ молодой дѣвушкой, живущей гдѣ-то въ глухой деревенькѣ, одинокой, непонятой, осмѣиваемой всѣми окружающими ее и собирающейся уже перейти на положеніе старыхъ дѣвъ. Она уже отреклась отъ всѣхъ радостей жизни. Суженый ея покинулъ ее нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Она не предъявляетъ уже никакихъ притязаній къ жизни, жаждетъ только одного -- покоя, и уже недалека отъ того, чтобъ обрѣсти этотъ покой. Въ это самое время начинаетъ переписываться съ нею одинъ другъ ея дѣтства, руководимый потребностью высказаться, чувствомъ одиночества, бездѣліемъ, а отчасти и участіемъ къ ней. Сначала она отказывается переписываться съ нимъ; но, по полученіи новыхъ посланій, она, наконецъ, даетъ ему разрѣшеніе продолжать. На новое письмо его она отвѣчаетъ уже не коротко, а длиннымъ, обстоятельнымъ посланіемъ. Такимъ образомъ въ душѣ ея зарождается чувство дружбы, которое вслѣдъ затѣмъ не замедлило перейти въ чувство любви. Короткое время они любятъ другъ друга взаимно. Онъ стремится къ ней, дни отъѣзда и прибытія его уже назначены,-- и вдругъ переписка обрывается, онъ позволяетъ похитить себя какой-то танцовщицѣ, изъ-за вульгарныхъ прелестей которой онъ забываетъ все, а она погружается снова, но на этотъ разъ уже гораздо глубже, въ свое прежнее одиночество.
   Сюжетомъ прекрасно выдержанной повѣсти "Несчастная" является жизнь другой молодой дѣвушки, несчастіе которой столь же молчаливо и бѣдно событіями. Самое раннее воспоминаніе ея -- это то, какъ она съ своею матерью, еврейкой, дочерью одного иностранца-художника, обѣдаетъ ежедневно за столомъ помѣщика Колтовскаго. Господинъ Колтовской -- высокій старикъ, отъ кото раго постоянно несетъ пачулей, нюхающій табакъ изъ золотой табакерки и не внушающій ребенку иного чувства, кромѣ страха, даже въ ту минуту, когда онъ протягиваетъ ей для лобызанія свою жесткую, сухую руку съ кружевной манжетой. Ея мать склоняютъ выйти замужъ за противнаго управляющаго, господина Ратча, и въ то же время ребенокъ узнаетъ, что помѣщикъ -- ея отецъ. Но этотъ отецъ никогда не выказывалъ къ ней ни малѣйшей любви, никогда даже не обратился къ ней съ ласковымъ словомъ; онъ съ сухимъ высокомѣріемъ называетъ ее своей маленькой чтицей. Ея мать умираетъ, а нѣсколько лѣтъ спустя умираетъ и старый, безсердечный помѣщикъ. Его братъ и наслѣдникъ выдѣляетъ Сусаннѣ небольшую сумму денегъ, которую забираетъ ея отчимъ. Но вотъ она уже подросла, ея сердце заговорило въ первый разъ и она безъ памяти влюбляется въ своего двоюроднаго брата, молодого офицера, который отвѣчаетъ ей полною взаимностью. но какъ только стало извѣстно объ отношеніяхъ молодого человѣка къ молодой дѣвушкѣ, ихъ спѣшатъ разлучить. Михаила отправляютъ куда-то, и онъ вскорѣ умираетъ. Отецъ его, поспѣшившій прервать эту связь, обращается къ молоденькой племянницѣ своей съ гнусными предложеніями. Наконецъ умираетъ и онъ, завѣщавъ Сусаннѣ небольшую пенсію, которою тоже завладѣваетъ отчимъ. Проходятъ годы, а вмѣстѣ съ ними уходитъ и жизнь. Она сдѣлалась равнодушна ко всему. Вдругъ ея печальная жизнь озарилась новымъ лучомъ свѣта. Молодой человѣкъ пробудилъ въ ея сердцѣ чувство любви и отвѣчаетъ ей взаимностью; но лица, окружающія ее, а въ особенности испорченный до мозга костей сводный братъ ея, забрасываютъ ее въ его глазахъ такими гнусными клеветами, что онъ отстраняется отъ нея и собирается уѣзжать. Она принимаетъ ядъ и умираетъ.
   Или возьмемъ, напримѣръ, "Дневникъ лишняго человѣка". Уже самое заглавіе указываетъ на содержаніе повѣсти. Опасно больной человѣкъ за нѣсколько дней до своей смерти заноситъ въ дневникъ послѣдовательно рядъ самыхъ обыкновенныхъ событій, изъ которыхъ сложилась его "лишняя" жизнь. Однажды ему приходилось любить, но только для того, чтобы извѣдать всѣ муки ревности и всяческія униженія нераздѣленной любви. Елизавета любитъ не его, а молодого, блестящаго петербургскаго князька, временно проживавшаго въ ихъ городѣ. Онъ вызываетъ князя на дуэль, тотъ во время дуэли относится къ нему съ пренебрежительнымъ состраданіемъ, и онъ добивается только того, что любимая имъ дѣвушка стала относиться къ нему, какъ къ дурному человѣку и убійцѣ. Послѣ того какъ князь соблазнилъ и бросилъ Елизавету, онъ возобновляетъ свое предложеніе, но его отвергаютъ съ какимъ-то отвращеніемъ, и Елизавета отдаетъ свою руку другому, столь же благородному, другу, успѣвшему предупредить его. Даже въ этомъ случаѣ онъ оказывается лишнимъ, пятой спицей въ колесницѣ. И все-же между словъ читается, какая это благородная, честная, любящая натура. Въ заключительныхъ строкахъ больной, отъ котораго уже отказались врачи, въ трогательныхъ выраженіяхъ прощается съ жизнью.
   "Яковъ Пасынковъ" -- разсказъ подобнаго же рода. Пасынковъ -- это одинъ изъ тѣхъ русскихъ типовъ, которые особенно охотно выводитъ Тургеневъ. Наружность его довольно невзрачная: онъ былъ высокаго роста, худъ, долговязъ; узкія плечи и впалая грудь придавали ему болѣзненный видъ, а къ тому же у него былъ красный носъ. Но онъ имѣлъ высокій лобъ, мягкій, пріятный голосъ. Очень интересна слѣдующая характеристика его: "Въ устахъ его слова: "добро", "истина", "жизнь", "наука", "любовь", какъ бы восторженно они ни произносились, никогда не звучали ложнымъ звукомъ". Въ исторіи Пасынкова основная тема Тургенева выступаетъ въ двойномъ видѣ. Онъ любитъ молодую дѣвушку, которая не обращаетъ на него ни малѣйшаго вниманія; и когда онъ умираетъ, одинокій и забытый въ сибирской глуши, у него на груди находятъ ладонку, въ которую зашита была записка любимой дѣвушки, совершенно незначительная по содержанію. Для того чтобы нравиться ей, ему недоставало нѣсколькихъ пороковъ, напр. себялюбія и легкомыслія. Но между тѣмъ какъ онъ изнываетъ въ этой безнадежной страсти, онъ и не подозрѣваетъ того, что его любитъ сестра ея. молодая, но некрасивая и неловкая дѣвушка, и любитъ такъ страстно, что она затѣмъ никогда уже не измѣнила его памяти и не вышла замужъ ни за кого другого.
   Но самымъ замѣчательнымъ образцомъ всѣхъ этихъ тонкихъ, столь-же совершенныхъ, сколько простыхъ монографій несчастія является, безъ сомнѣнія, гораздо болѣе поздній разсказъ Тургенева "живыя Мощи". Весь этотъ разсказъ почти не что иное, какъ монологъ, повѣствованіе молодой, когда-то красивой, а теперь исхудавшей, какъ скелетъ, крестьянской дѣвушки о своей жизни. Авторъ находитъ ее лежащею на чердакѣ избы, стоящей особнякомъ. Здѣсь она пролежала, вытянувшись на спинѣ, цѣлыхъ семь лѣтъ, съ тѣхъ поръ какъ она, упавши, причинила себѣ тяжкія поврежденія. Ея лицо страшно исхудало и сдѣлалось какъ бы бронзовымъ, носъ вытянулся и заострился, губы впали, и только бѣлки глазъ и зубы ея поражаютъ своей бѣлизной; на ея лобъ ниспадаетъ нѣсколько прядей жидкихъ, свѣтлорусыхъ волосъ. На одѣяло протянуты двѣ исхудалыя руки, темнобурые мизинцы которыхъ то медленно поднимаются, то снова опускаются. Когда-то она была самой стройной, красивой и веселой дѣвушкой во всемъ околоткѣ, вѣчно смѣющаяся, поющая и приплясывающая. Она разсказываетъ о томъ, какъ ей жилось послѣ приключившагося съ нею несчастія. Она какъ-то вся съежилась, кожа ея потемнѣла, она лишилась способности ходить и стоять на ногахъ, у нея пропалъ аппетитъ. Тщетно ей прижигали спинной хребетъ раскаленнымъ желѣзомъ, тщетно сажали ее въ толченый ледъ. И она разсказываетъ все это почти веселымъ тономъ, безъ малѣйшаго намѣренія вызвать состраданіе слушателя. Возлюбленный ея бросилъ ее и женился на другой, и "слава Богу", говоритъ она,-- "онъ живетъ съ нею очень счастливо" Она находитъ его образъ дѣйствій по отношенію къ нею совершенно естественнымъ и правильнымъ. Она чувствуетъ глубокую признательность къ тѣмъ людямъ, которые не забываютъ ее, въ особенности къ одной маленькой дѣвочкѣ, приносящей ей цвѣты; она не скучаетъ, не жалуется. Бываютъ люди гораздо болѣе несчастные, чѣмъ она, напр. слѣпые, и глухіе; а она превосходно видитъ и отлично слышитъ, слышитъ, какъ кротъ роется подъ землею; обоняніе ея такъ тонко, что до нея доносится даже съ отдаленнаго поля сладкій, но слабый запахъ гречи и запахъ цвѣтущихъ липъ изъ далекаго сада.
   Къ числу крупныхъ происшествій ея жизни принадлежитъ появленіе въ ея комнатѣ курицы, забредшей въ отворенную дверь, воробья или бабочки, влетѣвшихъ въ открытое окно. Съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминаетъ она о появленіи однажды въ ея комнатѣ зайца. Лукерья вспоминаетъ о томъ времени, когда она распѣвала пѣсни; впрочемъ, она поетъ иногда и теперь. Мысль о томъ, что это еле живое существо собирается пѣть вызвала въ авторѣ нѣкоторый ужасъ; и дѣйствительно, ея топкій голосокъ раздался вскорѣ въ еле слышныхъ, но ясныхъ и чистыхъ звукахъ. Она разсказываетъ о тѣхъ странныхъ сновидѣніяхъ, которыя она видитъ во время своего, къ сожалѣнію, крайне рѣдкаго сна: то, напр., ей приснится Іисусъ, идущій къ ней на встрѣчу и протягивающій ей руку, то женщина, которая приближается къ ней, и эта женщина -- смерть; она прошла мимо нея и очень сожалѣла о томъ, что не можетъ взять ея съ собой. Когда посѣтитель выражаетъ свое удивленіе по поводу терпѣнія Лукерьи, та возражаетъ ему, что тутъ нечему дивиться, что она въ сущности ничего не сдѣлала. Вотъ та дѣвушка, которая гдѣ-то далеко за моремъ, вооружившись огромнымъ мечомъ, прогнала враговъ въ море и затѣмъ сказала: "А теперь сожгите меня, потому что я дала обѣтъ умереть за мой народъ на кострѣ", -- та дѣвушка дѣйствительно совершила удивительный подвигъ.-- При прощаніи Лукерья проситъ посѣтителя замолвить передъ матерью своею словечко въ пользу окрестныхъ крестьянъ, обложенныхъ непосильнымъ оброкомъ: ей же самой ничего не нужно и она лично не имѣетъ никакихъ желаній.
   

III.

   Но всемірную славу стяжали имени Тургенева не эти небольшія вещицы: внѣ предѣловъ Россіи, онъ сталъ прежде всего извѣстенъ своими романами и большими повѣстями, каковы напр. "Наканунѣ", "Рудинъ", "Вешнія Воды", "Дымъ", "Отцы и Дѣти". Во всей европейской литературѣ невозможно найти болѣе топкой психологіи, болѣе законченной обрисовки характеровъ, чѣмъ какія мы встрѣчаемъ здѣсь, причемъ -- вещь почти неслыханная въ исторіи новѣйшей литературы -- женскіе и мужскіе образы обладаютъ почти одинаковой степенью совершенства. Съ особой любовью рисуетъ Тургеневъ фигуры молодыхъ дѣвушекъ, пользующихся полнымъ его сочувствіемъ, Елены и Джеммы. Здѣсь рукою художника водитъ любовь, совершенно исключающая, однако, всякое восхваленіе и превознесеніе со стороны поэта. Всякое слово, о нихъ произносимое, опредѣленно, строго разграниченно. Одна по своей мимикѣ, движеніямъ, смѣху, ходу идей и по манерѣ своей любить -- чистокровная итальянка, другая остается въ памяти читателя какъ прекраснѣйшій типъ русской женственности. Только величайшимъ поэтамъ земнаго шара удавалось создавать нѣчто столь жизненное и столь совершенное. И сказывающійся здѣсь культъ красоты не наноситъ ни малѣйшаго ущерба естественности и правдивости. Эти женщины -- не произвольныя созданія фантазіи поэта, составляющія исключительное достояніе области поэзіи, какъ многія женскія фигуры у другихъ поэтовъ. Это не продукты личныхъ мечтаній поэта о женственномъ, не олицетворенія идеала его, а этюды, созданные самымъ тонкимъ пониманіемъ дѣйствительности.
   Создаваніе главныхъ мужскихъ характеровъ, очевидно, стоило Тургеневу гораздо больше труда. Вообще главной задачей поэта считается выдержанность характера, избѣганіе всякаго внутренняго противорѣчія въ немъ. Онъ съумѣлъ положить въ основу своихъ мужскихъ характеровъ непослѣдовательность, причемъ однако характеры не лишаются извѣстной опредѣленности. Изображаемый имъ русскій человѣкъ прежде всего отличается непостоянствомъ своимъ. Подобно тому, какъ въ "Перепискѣ" Алексѣй покидаетъ Марію, такъ точно Рудинъ покидаетъ Наталью, Санинъ (въ "Вешнихъ Водахъ") Джемму, Литвиновъ (въ "Дымѣ") Татьяну, и т. д. Они бросаютъ молодость, свѣжесть, доброту сердечную, красоту, счастіе, ради опьяненія чувствъ и униженія, или же они отступаютъ вслѣдствіе нерѣшительности своей, неувѣренности въ себѣ. Этимъ мужчинамъ, на которыхъ нельзя положиться, страсть которыхъ быстро разгорается и потухаетъ, къ собственному ихъ удивленію, соотвѣтствуютъ еще болѣе неисповѣдимые женскіе характеры. Женщины, близкія къ тому, чтобы полюбить, но въ послѣднюю минуту оказывающіяся не въ состояніи полюбить, какъ напр. Одинцова въ "Отцахъ и Дѣтяхъ", женщины, которыя невольно завлекаютъ мужчинъ, какъ будто готовы отдаться, но затѣмъ вдругъ отстраняются, какъ напр. Ирина въ "Дымѣ", наконецъ холодныя вакханки, въ родѣ Маріи Николаевны, похищающей Санина у Джеммы, -- вотъ съ какими женщинами мы встрѣчаемся у Тургенева.
   Порою эта непослѣдовательность и эта измѣна могутъ показаться недостаточно-мотивированными, какъ напр. въ "Вешнихъ Водахъ", быть можетъ, потому, что Тургеневъ, такъ сказать, считаетъ уже чѣмъ-то знакомымъ, не нуждающимся въ объясненіи, эту черту характера молодыхъ людей Но за то въ повѣсти своей "Рудинъ" онъ подвергнулъ такому основательному и всестороннему обсужденію эту дряблость характера, что слабость этого одного характера можетъ служить достаточнымъ объясненіемъ слабыхъ сторонъ русскаго характера вообще. Здѣсь особенно замѣчательно умѣніе поэта возбудить въ читателѣ немалую симпатію къ фразеру Рудину. Этотъ Рудинъ, разглагольствующій такъ горячо и красиво, имѣющій въ своемъ распоряженіи цѣлую "музыку краснорѣчія", человѣкъ лѣнивый, властолюбивый, любитъ разъигрывать постоянно какую-нибудь роль, живетъ постоянно на счетъ другихъ, холоденъ даже тогда, когда онъ выказываетъ наиболѣе горячности, и оказывается неспособнымъ ни на какое дѣло именно въ ту минуту, когда кажется, что онъ вотъ-вотъ приступитъ къ дѣлу. И въ то-же время Тургеневъ изображаетъ его такимъ, что онъ вызываетъ гораздо больше состраданія, чѣмъ негодованія, причемъ становится вполнѣ понятнымъ, что онъ имѣлъ сильное вліяніе на молодежь.
   Въ болѣе раннихъ произведеніяхъ Тургенева вообще не встрѣчается, по крайней мѣрѣ въ видѣ главныхъ фигуръ, мужчинъ съ твердымъ характеромъ и съ сильной волей. Если ему приходится изображать цѣльнаго человѣка, на котораго женщинѣ приходится смотрѣть снизу вверхъ, то онъ избираетъ для того, какъ бы желая пристыдить своихъ соотечественниковъ, иноземца (въ "Наканунѣ", напр., болгарина), обладающаго именно тѣми качествами, которыхъ не достаетъ русскимъ, даже самымъ лучшимъ. Мужчины, внушающіе удивленіе самому автору, встрѣчаются въ произведеніяхъ Тургенева лишь мимоходомъ; они остаются у него на заднемъ планѣ, или же онъ пользуется ими лишь какъ контрастами, для того чтобы сильнѣе оттѣнить слабохарактерность и отсутствіе цѣльности въ главныхъ своихъ мужскихъ фигурахъ.
   Такова, напр.. личность Покорскаго въ "Рудинѣ", о которомъ Лежневъ отзывается въ такихъ теплыхъ, даже восторженныхъ, выраженіяхъ, и въ которомъ иные, быть можетъ не безъ основанія, усматриваютъ портретъ друга юпости и учителя Тургенева, критика Бѣлинскаго, памяти котораго онъ посвятилъ своихъ "Отцовъ и Дѣтей" и возлѣ котораго онъ передъ смертью изъявилъ желаніе быть похороненнымъ. Вотъ какъ Лежневъ отзывается о Покорскомъ: "Покореній былъ на видъ тихъ и мягокъ, даже слабъ -- и любилъ женщинъ до безумія, любилъ покутить и не дался бы никому въ обиду. Рудинъ казался полнымъ огня, смѣлости, жизни, а въ душѣ былъ холоденъ и чуть-ли не робокъ, пока не задѣвалось его самолюбіе: тутъ онъ на стѣны лѣзъ. Онъ всячески старался покорить себѣ людей... и дѣйствительно имѣлъ вліяніе сильное на многихъ... Покорскому всѣ отдавались сами собой... Эхъ! славное было время тогда, и не хочу я вѣрить, чтобъ оно пропало даромъ... Сколько разъ мнѣ случалось встрѣтить такихъ людей, прежнихъ товарищей! Кажется, совсѣмъ звѣремъ сталъ человѣкъ; а стоитъ только произнести при немъ имя Покорскаго -- и всѣ остатки благородства въ немъ зашевелятся, точно ты въ грязной и темной комнатѣ раскупорилъ забытую стклянку съ духами..."
   Въ первый разъ Тургеневъ сдѣлалъ попытку дать типическое изображеніе силы русскаго характера и умственнаго превосходства, въ модной въ то время формѣ, въ своихъ "Отцахъ и Дѣтяхъ". Личность Базарова ввела, такъ сказать, нигилизмъ въ русскую беллетристику. До сихъ поръ Тургеневъ направлялъ въ своихъ произведеніяхъ остріе противъ славянофиловъ, видѣвшихъ спасеніе Россіи въ отреченіи отъ западно-европейской культуры,-- этотъ великій скептикъ, вѣрящій въ столь немногое, вѣритъ въ европейскую культуру; теперь онъ направилъ его противъ односторонности и бѣдной идеями утилитарности молодого поколѣнія, къ силѣ характера котораго онъ относится, впрочемъ, съ сочувствіемъ и съ удивленіемъ. Романъ этотъ получилъ характеръ событія въ исторіи русскаго общества и въ жизни самого автора, благодаря геніальности, съ какою очерченъ типическій представитель тогдашней молодежи, и благодаря негодованію и недоразумѣніямъ. къ которымъ онъ подалъ поводъ. Это своего рода chef d'oeuvre, который сдѣлался прототипомъ для новѣйшихъ романовъ въ различныхъ странахъ, для изображенія взаимныхъ отношеній и столкновеній стараго и новаго поколѣнія. Въ "Дымѣ" (1867 г.), произведеніи менѣе совершенномъ, съ ѣдкой ироніей выведены болтливые, самозванные преобразователи Россіи. Здѣсь манера Тургенева напоминаетъ манеру норвежскаго поэта Генриха Ибсена, когда тотъ находитъ нужнымъ выводить на сцену фрондеровъ своей родины. Въ "Нови", послѣднемъ по времени изъ крупныхъ произведеній Тургенева (1876 г.) и самомъ многостороннемъ изъ нихъ, авторъ съ глубокой, безпристрастной справедливостью довелъ до конца свое критическое отношеніе къ современному ему русскому обществу. Здѣсь достается не мало различнымъ сословіямъ, поламъ, общественнымъ слоямъ, направленіямъ родины поэта. "Новь" является самымъ обильнымъ и полнымъ выраженіемъ гуманности и житейской мудрости Тургенева, его любви къ свободѣ и къ правдѣ.
   Здѣсь онъ обнаруживаетъ, быть можетъ, болѣе положительнымъ образомъ, чѣмъ гдѣ-либо, свои личныя чувства по отношенію къ Россіи и свое уваженіе къ русской молодежи, хотя иностранцу и могло бы показаться, что онъ цѣнитъ эту молодежь не достаточно высоко Но по крайней мѣрѣ онъ отнесся здѣсь съ полнѣйшимъ безпристрастіемъ къ высокому идеализму ея. Правда, и здѣсь все терпитъ крушеніе, какъ вообще у Тургенева терпятъ крушенія самыя благія намѣренія; по его мнѣнію, ничего не удается въ дорогой ему Россіи. Болѣе старое поколѣніе, съ своимъ сипягинскимъ либерализмомъ, спѣло свою пѣсенку; молодое поколѣніе преисполнено благихъ намѣреній, относится къ дѣлу совершенно безкорыстно, по средства и цѣли его слишкомъ далеко расходятся между собою. Неждановъ желаетъ идти въ народъ, распространять книги и брошюры; но мужики понимаютъ его желаніе сблизиться съ ними по своему, предлагаютъ ему выпить съ ними, и несчастнаго народнаго проповѣдника привозятъ домой мертвецки пьянаго. Не безъ основанія Неждановъ заключилъ незадолго передъ тѣмъ стихотвореніе свое "Сонъ" слѣдующей картинкой:
   
   "И штофъ очищенной всей пятерной сжимая,
   "Лбомъ въ полюсъ упершись, а пятками въ Кавказъ,
   "Спитъ непробуднымъ сномъ отчизна, Русь святая!"
   
   И все же въ этомъ послѣднемъ большомъ произведеніи Тургенева обрисовывается будущность, хотя и въ неясныхъ, очень отдаленныхъ очертаніяхъ. Подготовляютъ ее молодыя дѣвушки, въ родѣ Маріанны и Машуриной, и молодые люди, въ родѣ Маркелова, Соломина и Нежданова.
   Если оглянуться назадъ на жизнь Тургенева, то его невольное, безвыѣздное пребываніе въ деревнѣ съ 1852-го года, вызванное статьей его о Гоголѣ, имѣло рѣшающее вліяніе на всю его жизнь. Когда, два года спустя, съ него снятъ былъ запретъ, онъ покинулъ Россію, и притомъ почти навсегда. Съ тѣхъ поръ онъ жилъ поперемѣнно въ двухъ странахъ, которымъ онъ главнымъ образомъ обязанъ былъ своимъ развитіемъ, въ Германіи и во Франціи (въ Баденъ-Баденѣ и въ Парижѣ). Рѣшающее вліяніе на избраніе имъ мѣста пребыванія своего имѣла, безъ сомнѣнія, горячая, неизмѣнная до самой смерти его, дружба его къ знаменитой пѣвицѣ, г-жѣ Полинѣ Віардо-Гарсіа. Въ теченіе слишкомъ тридцати лѣтъ онъ прожилъ въ качествѣ какъ бы члена семейства Віардо. Такимъ образомъ въ немъ самомъ не замѣтно ни малѣйшаго слѣда того непостоянства въ чувствахъ, которое онъ приписывалъ своимъ соотечественникамъ.
   Его отношенія къ Германіи и къ Франціи были весьма различнаго свойства. Уже въ силу стародавнихъ русскихъ традицій онъ стоялъ, повидимому, ближе къ Франціи, чѣмъ къ Германіи. Онъ еще въ ранней молодости (начиная съ 1840 года) изучалъ въ Берлинѣ философію, филологію и исторію, ставилъ Гёте выше всего, нѣкоторое время увлекался Генрихомъ Гейне, находился въ личныхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ нѣкоторыми нѣмецкими поэтами и писателями (напр. съ Полемъ Гейзе, Эрнстомъ Домомъ, Людвигомъ Ни чемъ), говорилъ по-нѣмецки, какъ нѣмецъ, преклонялся передъ научными заслугами Германіи; даже въ послѣдніе годы своей жизни онъ высказывалъ свое удивленіе передъ германскимъ знаніемъ и духомъ предпріимчивости по поводу пріобрѣтенія Германіей Пергамскихъ художественныхъ сокровищъ. Но тѣмъ не менѣе въ его разсказахъ, какъ и вообще почти во всѣхъ русскихъ романахъ и повѣстяхъ, нѣмцы выставлены въ крайне сатирическомъ, иногда даже въ непріязненномъ свѣтѣ. Мнѣ представляется довольно страннымъ со стороны нѣмецкой критики, что она не хочетъ признать этого, бросающагося въ глаза, факта. Понятно, что одна нація изображаетъ другую безъ особой восторженности. У Шербюлье или Гейзе вы не встрѣтите того, чтобы русская играла красивую роль ("Владиславъ Вольскій", "Въ раю", "Счастіе въ Ротенбургѣ"). Но не смотря на симпатію его къ отдѣльнымъ личностямъ изъ среды нѣмцевъ, въ душѣ Тургенева, повидимому, остался осадокъ безсознательной племенной ненависти.
   Хотя, съ другой стороны, онъ, конечно, не могъ не понимать слабыхъ сторонъ французскаго національнаго характера и пробѣловъ французской культуры, онъ однако довольно легко справлялся и съ тѣми, и съ другими. Онъ чувствовалъ, что въ этомъ, столь преисполненномъ предразсудковъ относительно иноземцевъ, Парижѣ, его вполнѣ понимаютъ и цѣнятъ -- какъ художника. Онъ встрѣчалъ столь же горячихъ поклонниковъ какъ между литераторами старой школы (Меримэ, напр.), такъ и въ сравнительно болѣе молодомъ поколѣніи (Тэнъ, Ожье, Флоберъ, Гопкуры), и наконецъ въ новѣйшей школѣ (Зола, Додэ, Мопассанъ). Съ литературнымъ кружкомъ, сгруппировавшимся вокругъ Флобера, онъ сталъ въ такія дружескія, товарищескія отношенія, въ какихъ онъ никогда не находился ни съ какими литераторами другихъ странъ, не исключая и его родины.
   Отношенія его къ своей родинѣ были болѣе измѣнчиваго характера. Началъ онъ свою литературную карьеру въ качествѣ байроніанца и романтика, но безъ особаго успѣха. Быть можетъ, въ виду такихъ его дебютовъ, въ этотъ первый, юношескій періодъ его литературной дѣятельности, Герцевъ считалъ его аффектированнымъ (я самъ слышалъ отъ людей, лично знакомыхъ съ Тургеневымъ, что онъ былъ на столько аффектированъ, что даже ѣсть не могъ безъ аффектаціи). Бѣлинскій оторвалъ его отъ Байрона, Гейне и романтиковъ и направилъ его на настоящую дорогу. Его скрытый протестъ противъ крѣпостничества и послѣдовавшія отъ того личныя для него непріятности создали ему репутацію ультралиберальнаго писателя. Послѣ появленія въ свѣтъ его "Отцовъ и Дѣтей" на него посыпались даже обвиненія, достаточно нелѣпыя, и порою даже совершенно злостныя, будто онъ измѣнилъ идеаламъ своей молодости. Но во время послѣдняго его пріѣзда въ Россію это прискорбное недоразумѣніе уступило мѣсто болѣе разумному отношенію къ его дѣятельности, и случилось такъ, что эта поѣздка его на родину превратилась въ тріумфальное шествіе. Въ послѣдніе годы своей жизни ему доставалось въ удѣлъ, во всѣхъ цивилизованныхъ странахъ, такое же почтительное преклоненіе передъ его талантомъ.
   Но могло-ли оно доставлять ему радость, это преклоненіе? Врядъ-ли. Оно, конечно, было ему пріятно, но онъ не былъ въ состояніи насладиться имъ вполнѣ, по той простой причинѣ, что оно не въ состояніи было разсѣять его меланхоліи. Эдмонъ Гонкуръ какъ-то встрѣтился, въ мартѣ мѣсяцѣ 1872 года, за обѣдомъ у Флобера съ Тургеневымъ, который былъ въ самомъ скверномъ расположеніи духа, какъ извѣстно, легко распространяющемся въ кружкѣ пріятелей, приближающихся къ зрѣлому возрасту. Вдругъ Тургеневъ обратился къ собравшейся компаніи съ слѣдующими словами:-- "Вы знаете, конечно, что иногда, въ какой-нибудь комнатѣ, вдругъ неизвѣстно откуда появится запахъ мускуса, отъ котораго никакъ не отдѣлаешься. Такъ и мнѣ кажется, будто моя особа постоянно окружена запахомъ тлѣнія, разрушенія, смерти".
   Послѣднія произведенія Тургенева, прелестный и оригинальный разсказъ "Клара Миличъ", содержаніемъ котораго служитъ любимая тема Тургенева, неудачная любовь, и замѣчательное собраніе его "Стихотвореній въ прозѣ", носятъ на себѣ характеръ еще болѣе глубокой меланхоліи, чѣмъ его юношескія произведенія, которыя, здѣсь и тамъ, озаряются, точно молніей, лирически-фантастическимъ элементомъ. Онъ здѣсь въ послѣдній разъ смотритъ прямо въ очи тайнѣ жизни, и съ глубокой душевной грустью пытается объяснить ее глубокомысленной символикой и мечтательностью. Природа жестка и холодна. Пускай же люди, по крайней мѣрѣ, любятъ другъ друга -- и эту самую природу! Мы находимъ въ этихъ "Стихотвореніяхъ въ прозѣ" такую сцену: Тургеневъ ѣдетъ одинъ на пароходѣ изъ Гамбурга въ Лондонъ и въ теченіе цѣлыхъ часовъ держитъ въ своихъ рукахъ лапу маленькой обезьяны, самки изъ породы ауистити, которая была привязана тонкой цѣпочкой къ одной изъ скамеекъ на палубѣ, и металась, и пищала жалобно: геній, способный охватить весь міръ -- рука въ руку съ маленькимъ, человѣкоподобнымъ животнымъ, точно двое родныхъ, двое дѣтей той же матери,-- это болѣе трогательно, чѣмъ иная молитва.
   Людская неблагодарность производила, повидимому, постоянно глубокое впечатлѣніе на Тургенева. Никто изъ читавшихъ его Стихотворенія въ прозѣ" никогда не забудетъ его "Пира у Верховнаго Существа".
   "Однажды Верховное Существо вздумало задать великій пиръ въ своихъ лазоревыхъ чертогахъ. Всѣ добродѣтели были имъ позваны въ гости. Однѣ добродѣтели... Мужчинъ онъ не приглашалъ... однѣхъ только дамъ. Собралось ихъ очень много, великихъ и малыхъ. Малыя добродѣтели были пріятнѣе и любезнѣе великихъ; но всѣ казались довольными -- и вѣжливо разговаривали между собою, какъ приличествуетъ близкимъ родственникамъ и знакомымъ. Но вотъ Верховное Существо замѣтило двухъ прекрасныхъ дамъ, которыя, казалось, вовсе не были знакомы другъ съ дружкой. Хозяинъ взялъ за руку одну изъ этихъ дамъ и подвелъ ее къ другой. "Благодѣтельность" сказалъ онъ, указавъ на первую.-- "Благодарность", прибавилъ онъ, указавъ на вторую.-- Обѣ добродѣтели несказанно удивились: съ тѣхъ поръ, какъ свѣтъ стоялъ -- а стоялъ онъ давно -- онѣ встрѣчались въ первый разъ".
   Какая горечь и какая грусть кроются въ этой остротѣ!
   Меня поражаетъ то, что и моя благодарность къ этому великому благодѣтелю находитъ себѣ выраженіе только теперь, когда онъ уже не можетъ услышать ее.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru