Борис Зайцев. Рассказы. СПб., изд. "Шиповник", 1906.
Рассказы г. Зайцева вовсе не задаются целью доказать какой-либо тезис, как то часто бывает у Л. Андреева или г-жи Гиппиус; нет в них и повествовательного замысла, мощной логики событий, которая увлекает в первых рассказах М. Горького; нет, наконец, и попыток, как у Ф. Сологуба, проникнуть в психический мир человека, в тайники души. "Идея", "сюжет", "характеры" -- эти три элемента, которые часто считаются самыми существенными для рассказов, совершенно отсутствуют у г. Зайцева. В его рассказах большею частью ничего не происходит, и его действующие лица мелькают как неясные, слабо очертанные тени. Если придерживаться школьных делений, придется сказать, что рассказы г. Зайцева относятся к роду не повествований, но описаний. Для г. Зайцева форма рассказа -- лишь предлог, чтобы нанизать ряд не очень связанных между собой "пейзажей" или "жанровых картинок". Отдельные рассказы объединяются вовсе не тем, что в них выступают одни и те же лица или развертывается единое действие, но исключительно общностью настроения. Рассказы г. Зайцева -- это лирика в прозе и, как всегда в лирике, вся их жизненная сила -- в верности выражений, в яркости образов.
Г. Зайцев, по-видимому, сознает пределы своего дарования, и все его творческое внимание устремлено на частности, на отточенность слога, на изобразительность слов. Среди образов, даваемых г. Зайцевым, есть новые и удачные, являющие знакомые предметы с новой стороны, -- и в этом главная ценность его поэзии. "Палевого оттенка пыль", "жгучими нитями блестят телеграфные проволоки", "смирная церковь", "внимательная, нежная заря", "слюдяно-золотые колосики", "сумеречные отзвуки белых полей" -- такие, и подобные им, определения говорят воображению, как-то убаюкивают, безвольно переливают в душу настроения автора. Заметим, что г. Зайцеву особенно удается передать чувства кроткие и нежные и что, напротив, он сбивается, когда пытается писать в тонах страстных, жгучих или мрачных, жестоких. Однако упорное искание многозначительных образов ведет г. Зайцева и к целому ряду художественных ошибок. Прежде всего он с большой неразборчивостью черпает из произведений прежних писателей. "Вещий мрак", "бледно-зеленый, девственный рассвет", "ночь сторожит нас", "пустая ночь", "звонкость утра", "слушать, как молчит горизонт", "солнечное безумие" -- все это, конечно, метко и красиво, но уже не раз было сказано, иное давно -- у Тютчева и Фета, иное совсем недавно-- у А. Добролюбова, А. Белого, А. Блока... Затем и в собственных образах г. Зайцев порой срывается в претенциозность и надуманность. Говорить, что тело "пышет" под одеялом в "розоватом дыму" (?), что грядущие люди будут "одеты плывучим (?) телом", которое будет "мягко кипеть, пениться", что на козлах "человек", у которого "в мозгах свеже пахнущее (?) дерево", -- это только загромождает воображение не идущими к делу представлениями. Наконец, на некоторых страницах г. Зайцев переходит всякую меру в наборе все новых и новых эпитетов. Буквально при каждом существительном стоит прилагательное, а иногда и два и три. Словно идет ожесточенная охота за эпитетами, но утомленная душа читателя решительно отказывается их воспринимать.
Будем надеяться, что г. Зайцев, писатель еще начинающий, освободится от недостатков своей манеры: научится с большей строгостью относиться к источникам своего вдохновения и сумеет сдержать, по выражению Фета, "широкие размахи неопытной руки, еще не знающей края". Тогда вправе мы будем ждать от него прекрасных образцов лирической прозы, которой еще так мало в русской литературе.
Комментарии
Журн. "Золотое руно". М., 1907. No 1. С. 77-78. Вместо заголовка - выходные данные рецензируемой книги Зайцева.