Голубая фигура Жана Буше взметнулась от трапеции под самым куполом, ринулась вниз, и через несколько секунд сетка мягко и заботливо подкинула молодого акробата в воздух.
-- Элля! -- крикнул он, кланяясь публике.
И навстречу его звонкому тенору партер и галерея бросили волну аплодисментов. Четыре раза еще выходил кланяться Жан Буше, а после четвертого вышел напудренный шталмейстер и деревянным голосом объявил:
-- Антракт!
Ряды в партере пустели. Зрители шли в конюшни и в курилку.
-- Европа! -- завистливо произнес человек с большой бородой, в кепке и в зеленом галстуке. -- У них каждый мускул куда надо пригнан. Разве наш так прыгнет? Либо пузом об сетку, либо ногой об воздух запнется.
-- У них в самом нутре техника, -- согласился зритель в рыжем пальто с рваным карманом. -- Может, его с малолетства били, прежде чем прыгать начал. У них с этим строго. Заграница. А наш что? Ему семилетку кончать неохота -- вот он и прыгает.
И они прошли за кулисы перед только что прошмыгнувшими туда двумя школьницами в синих беретах. Одна -- с толстой русой косой, другая -- с черными веселыми кудряшками.
-- Типичный Фербенкс, -- взволнованно шептала коса. -- И, наверное, влюблен в какую-нибудь ихнюю приезжую графиню.
-- У них это нельзя, -- сочувственна сказали кудряшки. -- У графини муж и даст ему по морде. Акробаты влюбляются в наездниц.
Публика долго ходила по цирковой конюшне, мешала лошадям жевать овес и в упор рассматривала разгримированных актеров. Из боковой уборной вышел Жан Буше -- в коричневом изящном пальто, в темной, хорошо выглаженной шляпе и желтых, сверкающих ботинках.
-- Клавочка, родненькая, -- тихо пискнула коса, -- ты же знаешь по-французски... Заговори...
Кудряшки густо покраснели и тонким голосом выдавили:
-- By зет... француа?
-- Вуй, -- солидно ответил Жан Буше и пошел к выходу.
Когда он проходил мимо человека с зеленым галстуком, тот солидно откашлялся, мотнул бородой и почему-то произнес:
-- Пардон.
-- Вуй, -- так же солидно произнес Жан Буше и вышел.
Он долго шел по плохо освещенным улицам и тихонько насвистывал, чему-то весело улыбаясь. В узеньком тупичке он остановился около маленького одноэтажного деревянного домика и постучал в освещенное окошко. Окошко раскрылось, в темноту высунулась старушечья голова в вязаном платке, и Жан Буше тихо сказал:
-- Это я, мамаша. Откройте.
-- Андрюшечка... -- ласково и нежно запел старушечий голос. -- Иди, родненький, заждалась я тебя... Думала, уж не придешь...
-- Ну что вы, мамаша, -- улыбнулся акробат, входя в комнату. -- Сама лепешки с творогом обещала, и вдруг -- не приду. Спекла, старая?
-- С хрустом, родненький. Как в детстве любил... Поджаристые... Кушай, золотко!
Через десять минут Жан Буше сидел за столом и с подчеркнутым аппетитом ел пресные и невкусные лепешки. Есть ему не хотелось, но мать такими радостными глазами смотрела за каждым куском, что акробат потянулся за третьей лепешкой.
-- Кувыркаешься все, Андрюшечка? -- грустно спросила она.
-- Кувыркаюсь, мамаша. Ты не бойся. Привык.
-- И жалованье аккуратно платят?
-- Аккуратно, мамаша.
-- Ну, и это хорошо, -- печально пожевала старушка губами. -- И за присылы тебе спасибо. Балуешь меня, старуху. Таким страхом жалованье зарабатываешь, а на меня, старую, тратишься...
-- Хватает, мамаша, не беспокойся. Ты вот только что... -- акробат немного замялся и виновато посмотрел на мать, -- когда в цирк ко мне придешь, так по фамилии не спрашивай. А скажи так: где, мол, здесь Жан Буше? Поняла?
-- Это что же такое будет?
-- Фамилия моя теперь. Буше и еще Жан. Это, мамаша, для дела нужно. Ежели я, скажем, Андрей Савелкин -- одна мне цена, а ежели я Буше -- другая.
-- Оно конечно, -- кивнула старуха, -- Савелкин для представления не годится. Поняла, Андрюшенька.
И вдруг с тихой тревогой, смахнув робкую слезинку, спросила:
-- А как же ты по-ихнему объясняешься-то, Андрюшенька? Тяжело, поди?
-- Да нет, мамаша. Ежели надо "да" сказать, говорю "вуй". А ежели наоборот -- произношу "нон".
-- Вуй, -- протянула старушка и улыбнулась. -- Чудеса!
Акробат зевнул и посмотрел на пальто.
-- Пойду, мамаша. Спасибо за лепешки.
-- А то, может, здесь переспишь, Андрюшенька? -- попросила мать. -- Чего тебе в номера-то свои шлепать. Блохи еще там... Я тебе на диванчике уж постелила...
В номерах ждали товарищи. Уезжавший завтра укротитель устраивал ужин. Акробат вздохнул и с растяжкой сказал:
-- Ладно, мамаша. Пересплю.
Он быстро разделся, лег, натянул на голову одеяло и, подогнув на неудобном диванчике ноги, уснул. Старушка потушила лампу, на цыпочках подошла к дивану, нежно поправила подушку и пошла закрывать окно.
-- Марья Егоровна, -- спросил чей-то голос под окном, -- к тебе сынок, говорят, прибыл? У тебя сейчас?