Булгаков Валентин Федорович
Истинная свобода, No 3, июнь 1920

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Под редакцией Вал. Булгакова и Алексея Сергеенко.
    В приложении можно скачать архивный Word-файл, правильнее отформатированный.

0x08 graphic

  
  

ИСТИННАЯ СВОБОДА

  
  
   РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЙ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ ===========
   ============================= И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ
  

ПОД РЕДАКЦИЕЙ ВАЛ. БУЛГАКОВА И АЛЕКСЕЯ СЕРГЕЕНКО

------------------------------------------------------------------------------------

N 3. ИЮНЬ 1920.

------------------------------------------------------------------------------------

   СОДЕРЖАНИЕ: -- "Горе, вам, богатые"! Федора Страхова. -- Необходимейшее условие для успешности коммунистической жизни. Алексея Сергеенко. -- Из жизни сектантов ново-израильтян в Южной Америке. М. Муратова. -- "Рассказ А. И. Кудрина об его отказе от воинской повинности". Вал. Булгакова. -- Воспоминание о Кудрине ротного командира. Л. Кобранова. -- Воззвание Общины "Трезвая Жизнь" к Союзникам. -- Члены Английской делегации в гостях у друзей Л. Н. Толстого. -- Вести пробуждения. -- Дружеское общение (Письма, мысли, заметки и пр.). -- Новые книги.

------------------------------------------------------------------------------------

  

"Горе вам, богатые!"

  
   Перечитывая разные произведения Л. Н. Толстого, я то и дело во многих из них нахожу пророческие слова, предсказывающие в той или иной форме переживаемое нами время или, по крайней мере, чисто отеческие предостережения от возможности наступления той грубой, насильнической формы жизни, в какой мы продолжаем все еще находиться до сих пор.
   Но ни один из ярких, художественных образов Льва Толстого не поражал меня так своим истинно пророческим духом, как образ "сильного, богатого, гордого пана Агея" в его драматической сцене: "Пан Агей". Это прямо -- притча, в которой как бы иносказательно выражено все то, что с такою точностью сбывается в нашей общественной жизни.
   Вот краткое содержание этой пророческой притчи, написанной Львом Николаевичем.
   Богатый пан Агей, стоя в церкви у обедни, услыхал читавшиеся при нем из Евангелия поразившие его слова: "Горе вам, богатые, ибо вы получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне, ибо взалчите. Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачите и возрыдаете". (Лука, VI, 24--25).
   Не захотев поверить этим, обличающим его дурную жизнь, словам о блаженстве нищих и обнищании богатых, Агей надругался над ними. Он тут же, на глазах всех молящихся в храме, дерзко вырвал из Евангельской книги листы с этими словами и растоптал их ногами.
   За этот кощунственный поступок он был наказан неожиданным для него превращением в нищего.
   Случилось это с ним на охоте во время погони за оленем, когда он, чтобы переправиться через ручей, скинул с себя свое панское платье и затем, не нашедши его при возвращении, заблудился голый, беспомощный в лесу...
  

-- 2 --

  
   Испытав на себе все невзгоды бесприютного и холодного бродяги, он попадает наконец во двор принадлежавших ему раньше богатых палат и видит выглядывающего из окна другого, похожего на него как две капли воды, пана, т. е. самого себя в таком самом виде, в каком он жил неделю тому назад в этих самых палатах.
   Остальное содержание драматической сцены я доскажу уже подлинными словами J1. Н-ча.
   Нищий пан. Батюшки, я сам дома! Другой я в окне. Что же это?
   Пан в окне. Пустите, пустите нищих. Вот им. (Кидает горсть серебра). Пускай слепые попоют, а потом накормите. А пана нищего ведите в хоромы.
   Нищие поют "Лазаря".
   Палата панская. Сидит пан в виде нищего один, обедает, служит ему панская прислуга.
   Нищий пан. Что это значит? Другой "я" в окне, и вид светлый и добрый! И меня защитил и велел сюда отдельно принять. Кончена моя жизнь. Признать меня уже никто не признает. Видно погибнуть мне в нужде. Что это?
   Является Свет, а из Света голос:
   Узнаешь ли ты, пан Агей, пана сильного, богатого и гордого? Как он не поверил слову Евангельскому и сказал, что нельзя богатому обнищать? Узнал ли ты теперь, к чему богатство мира сего и как на него полагаться? Покаялся ли ты в гордости своей?
   Нищий пан. Покаялся и не буду жить по прежнему.
   Голос. Так будь же опять паном и заслужи гордость свою.
   Нищий пан. (Переодевается. Жена входит и обнимает его. Слуги кланяются). Занавес. Картина II-я. Большой стол великолепный. Сидят нищие, и пан с женою служит им.
  

----------

  
   Вся переданная здесь сцена -- это пророческая притча, в сильных, ярких красках изображающая картину пережитого нами, русскими людьми, политического и социального переворота.
   Пан Агей -- это богатые, властвующие классы нашего общества, внезапно очутившиеся в положении неимущих.
   А "голос из Света" -- это голос Льва Толстого, как бы с того света наставляющий нас на должное понимание Евангельских слов о блаженстве нищих и обнищании богатых и, главное, о надлежащем к этому отношении.
   Ведь мы до сих пор ни во что не ставим вышеуказанные, роковые для одних и знаменательные для других Евангельские слова. Мы во главе с нашим правоверным духовенством извращали, перетолковывали их применительно к нашей лживой, развращенной жизни и таким образом не менее кощунственно относились к ним, чем зазнавшийся в своей гордости пан Агей.
   Не мудрено поэтому, что после того, как пророческий смысл этих слов сбылся над нами, мы не только не отнеслись должным образом к этому важному и назидательному для нас событию, не только не смирились и не пообещались "заслужить гордость свою" по примеру пана Агея, но еще многие из нас позволяют себе дерзко мечтать о скорейшем восстановлении своих прежних прав и даже на деле стремятся к осуществлению этих мечтаний в жизни.
   Отдаваясь этим преступным и пагубным для себя мечтаниям, мы забываем, что в том же Евангелии, учением которого мы так легкомысленно пренебрегаем, высказано еще другое пророчество, а именно: "доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все". (Ев. Матф. V, 18).
   И вот если второе это пророчество не менее выполнимо, чем первое, то не миновать разрушиться и тому новому "дому", который мы так самонадеянно собираемся воздвигнуть все на том же зыбком песке. И мы имеем уже не мало данных к тому, чтобы знать, что разрушение этого вторичного, предполагаемого
  

-- 3 --

  
   нами сооружения будет еще более "великое", т. е. более бедственное для нас, нежели первого, ибо подобные разрушения с сопровождающими их все более и более возрастающими ужасами будут повторяться до тех пор, пока мы не смиримся и не покаемся по примеру пана Агея.
   Пора нам, наконец, понять и запомнить, что таков уж божеский закон, что поскольку человек не слушается своего разумного сознания, не внемлет ему непосредственно или через предостерегающие указания на него мудрых и праведных людей, подобных Христу или Льву Толстому, т. е. не идет к истине благороднейшим и кратчайшим путем, постольку он "не мытьем, так катаньем" вынужден бывает приходить к ней дальнейшим, окольным путем страданий, что мы и видим как из приведенной здесь притчи, так и из самой жизни, уже начавшей научать нас своим опытным методом.
   Таков неизменный и неизбежный для нас божеский закон, обеспечивающий нам выполнение освобождающей нас и дающей нам высшее благо истины.

Федор Страхов.

==========

  

Необходимейшее условие для успешности коммунистиче-
ской жизни.

  
   Мне пришлось раз слышать рассказ Петра Алексеевича Кропоткина о его посещении Общины Духоборов в Америке. С присущей Петру Алексеевичу художественностью, живостью и увлекательностью он описал устройство Общины Духоборов, их красивые поселения, рассказал о способах распределения между ними материальных благ, системе управления их Общины и разных особенностях их внутренней жизни. Всегда относясь с большим сочувствием к Духоборам, Петр Алексеевич в этот раз говорил о них с особенным восторгом. Все присутствовавшие были очарованы его сообщением о замечательной организации Духоборов и необычайных хозяйственных результатах, которых они достигли, и все напряженно слушали его, невольно недоумевая, почему Духоборам удалось создать столь блестящую коммуну, тогда как все остальные подобные попытки бывали неудачны. Один из слушателей и спросил:
   -- Чем же, Петр Алексеевич, держится Община Духоборов? Как вы об'ясняете?
   -- Да об'яснение здесь сложное, -- неопределенно проговорил Петр Алексеевич.
   Оживление, с которым он перед этим говорил, вдруг исчезло с его лица.
   -- Ведь состоит Община Духоборов из простых русских крестьян и все растет и развивается. Что же Духоборов об'единяет, что так крепко связывает? -- спросил Петра Алексеевича тот же слушатель.
   -- Да, -- неопределенно произнес Петр Алексеевич.
   Все вопросительно на него смотрели, а он молчал, как будто не желая отвечать. Потом недовольным, почти сердитым голосом быстро сказал:
   -- Держатся Духоборы религиозным давлением, -- и Петр Алексеевич снова замолчал, видимо, больше не намереваясь говорить о Духоборах. На этом и прекратился разговор о них.
   Да, Петру Алексеевичу Кропоткину, считающему, что никакого "духа" нет, а существует только "материя" и доказывающему, что для установления самых прекрасных форм жизни все-таки необходимо применение насилия, неприятно было признать, что такая замечательная организация, как духоборческая, сложилась не благодаря насилию и не под влиянием материальной необходимости, а исключительно на основании религиозных стремлений Духоборов. Как честный и беспристрастный наблюдатель, он не мог этого не подтвердить. Сердито сказан-
  

-- 4 --

  
   ное им слово: "религиозное давление" показывает, как он вообще отрицательно относится к религиозным проявлениям и приложению их к внешнему устройству жизни, но на самом деле определение, данное им религиозным верованиям Духоборов, нисколько не соответствует истинной причине прочности Духоборческой организации. В действительности, религия Духоборов совершенно не является давлением на них и не делает из них рабов. Добровольно соединившись в свою общину, они исповедуют самое свободное миросозерцание и никакие религиозные догмы и суеверия не угнетают их.
   Признание П. А. Кропоткиным того, что успех Общины Духоборов является следствием построения их жизни на религиозных началах, говорит во всяком случае не против религии, а за религию. Признание это лишний раз подтверждает тот наш взгляд, что истинная братская жизнь, а отсюда настоящее коммунальное устройство и возможность истинного общего производства и общего потребления осуществимы только при духовном возрождении людей и религиозном об'единении.
   В. И. Ленин в газете "Коммунистический Субботник" от 11 Апр. 1920 г. дает такое определение коммунистического труда:
   "Коммунистический труд в более узком и строгом смысле слова есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определенной повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчета на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма".
   Нельзя ничего возразить против этого определения коммунистического труда, даваемого Лениным. Самая счастливая, разумная, радостная жизнь установилась бы между людьми, если-бы у них было такое понимание труда, о котором говорит Ленин. Но как сделать, чтобы такое понимание явилось у людей? Смогут-ли они так трудиться и заботиться друг о друге, покуда еще не сделаются достаточно близкими и любящими друг друга по своим внутренним отношениям, покуда не почувствуют общей духовной связи между собою? Отдельные личности, может быть, и смогут проникнуться таким отношением к труду, не определяя истинной сущности своей духовной связи с людьми, а лишь поддаваясь влиянию своих непосредственных чувств. Но ведь даже у этих отдельных личностей всегда может наступить момент, когда они почувствуют неудовлетворение от своего самоотверженного безкорыстного труда, именно вследствие того, что они разумом своим не признали необходимости духовной основы жизни и связи с людьми. Всегда может возникнуть вопрос: "Зачем мне отдавать свои силы, способности, не щадить себя, бескорыстно жертвовать собою для других, если жизнь, как моя, так и всех людей, ограничена материальным животным существованием?" Для того же, чтобы то отношение к труду, о котором говорит Ленин, явилось у большинства, тем более нужна совершенно ясная, определенная разумная, сознательная основа, на которой это отношение могло бы быть построено и прочно устоять при всех трудностях и осложнениях. Такой основой, дающей твердую уверенность в том, что все люди равны, братья, а потому каждый из них ни свои силы, ни способности не должен и не может признавать своими, а все лучшее, что в нем и у него есть, должен отдавать на общую пользу, -- такой единственно незыблемой основой являлась и является только одна истинная, чистая религия. В той мере, в какой стоят Духоборы на ней, и развивается их Община. Только это создало ее, придало ей силу и содействовало ее развитию. Из множества коммунистических организаций, только она одна существует 150 лет и достигла такого необыкновенного расцвета, какого не могла достигнуть ни одна коммунистическая организация, именно вследствие того, что только ей
  

-- 5 --

  
   одной было присуще в самой высокой степени свободное духовное сознание и религиозная связь соединившихся в ней людей.
   Поэтому понятно, почему Община Духоборов является такою, что никакой другой не было и пока нет для сравнения с ней. Понятно, почему Кропоткин, несмотря на свою насильственную теорию и отрицание религии, не может без восхищения отзываться о Духоборческой Общине.
   Понятно, почему когда бывает необходимо привести в доказательство того, что истинная коммунальная жизнь возможна, правильна и радостна, приходится волей-неволей даже тем, кто не хотел бы этого, обращаться к единственно испытанному убедительному примеру -- жизни Духоборов. В подтверждение того, что на Духоборов приходится ссылаться даже тем, кто является противником их религиозных основ жизни, укажу на брошюру Е. А. Преображенского "О крестьянских коммунах", изданной от имени Российской Коммунистической Партии (большевиков)". (Москва, К-во "Коммунист", 1918 г.).
   Происходит разговор между большевиком и коммунистом о возможности и преимуществах жизни коммуной. Крестьянин начинает разговор обращением к большевику:
   -- Много разговоров теперь идет насчет деревенских коммун. Об'ясни нам, что это за коммуны такие и какая от них может быть выгода крестьянству?
   Большевик целым рядом рассуждений излагает сущность коммунальной жизни и доказывает выгоды совместного труда.
   Слова большевика убеждают крестьянина. Но все-таки ему недостаточно слов, он хочет знать, пробовал-ли кто-либо жить так, как говорит большевик, и заявляет:
   -- Но все-таки слова и есть слова, в них силы нет. Пример бы нашим мужикам рассказать, что были-де коммуны и сейчас есть, и дело идет хорошо...
   Желание крестьянина только на руку большевику. Он сейчас же отвечает:
   -- Примеры можно найти, если хочешь.
   И, казалось бы, он приведет множество примеров социалистических опытов коммунальной жизни, как социалист и материалист, он должен был бы привести примеры именно из своей области. Если бы он доказал, что при том материалистическом мировоззрении, которое он исповедует, возможно достижение коммунальной жизни, то он в своих рассуждениях был бы неопровержим. Но, как известно, сделать этого он не мог бы. Необходимого для этого примера нет. А потому он обращается к примеру Духоборов и этим доказывает как раз обратное тому, что лежит в основе его мировоззрения; указывая на опыт Духоборов он подтверждает, что действительная коммунальная жизнь возможна лишь при духовном соединении людей и признании ими религиозной связи между собою. Он вдруг спрашивает крестьянина:
   -- Ты знаешь, кто такие духоборы... Так вот ты и расскажи своим в деревне про этих самых духоборов. Прежде всего то не забудь, что это не знатные иностранцы какие-нибудь, а наши же Тамбовские, Воронежские и Полтавские мужички. Пока было можно, жили они в России на юге и на Кавказе. Имели свое общественное хозяйство, потому что по их вере все должно быть у людей общее. Когда правительство царское слишком сильно стало их преследовать, переехали они в Канаду, в Северную Америку. Там они поселились своими коммунами, завели хозяйство, и теперь есть такие коммуны, которые не знают, куда добро девать. Скота -- излишки, хлеба десятки тысяч пудов. Накоплять деньги по их учению не полагается. Вот и страдает кто другой от недостатков, а наши духоборы от излишков. А заметь, никто у них своего собственного не имеет. Все считается общественным и все участвуют в артельной запашке на товарищеских началах...
   Никакого другого примера большевик крестьянину не привел. Все, что он говорил крестьянину о Духоборах, совершенно правильно, но, по моему убеждению, было бы еще правильнее, если-бы он сделал из этого тот
  

-- 6 --

  
   неизбежный вывод, к которому неминуемо приводит пример Духоборов, а именно тот, что истинное братство и действительное благо, не только духовное, но и материальное, возможны только при религиозном сознании и внутреннем об'единении. Это -- необходимейшее условие для успешности совместного труда и коммунального устройства жизни. И потому кто искренно желает новых форм жизни, тот прежде всего будет стремиться к достижению этого условия.

Алексей Сергеенко.

==========

  

Из жизни сектантов новоизраильтян в Южной Америке.

  
   В истории русского сектантства и старообрядчества известно не мало случаев, когда под влиянием гонений за веру сотни и тысячи людей вынуждены были бросать Россию и пытаться поселиться за границей.
   Одна из таких попыток -- переселение духоборцев в Канаду, совершившееся при поддержке Л. Н. Толстого и его друзей -- довольно полно освещена в печати. Но другие случаи переселения сектантов мало освещались в литературе и проходили почти незамеченными. В частности, почти не обратило на себя внимание начавшееся еще в 1911 году и длившееся вплоть до войны переселение сектантов новоизраильтян, которые решили уехать в Южную Америку и нашли там несколько тысяч плодородной, но совершенно необработанной земли по течению реки Рио-Негро в республике Урагвай. Мне пришлось довольно близко соприкасаться с новоизраильтянами Рязанской и Калужской губернии в то время, когда они уезжали в Урагвай, и собранные мною тогда материалы, а также письма, полученные из Южной Америки, были использованы мною в статье "Переселение новоизраильтян", к которой я и отсылаю тех, кто желал бы получить более подробные сведения об этом движении*). В этой же заметке я хотел бы только поделиться некоторыми сведениями, взятыми мною из писем, полученных из Урагвая еще в 1917 году перед октябрьской революцией, после которой прекратились всякие сношения с Америкой, но привезенными в Москву лишь в марте 1920 г. Выдержкам из этих писем, которые приводятся ниже, я позволю себе предпослать несколько пояснительных замечаний.
  
  
   Новоизраильтяне решили переселиться из России под влиянием двух причин. Несмотря на то, что после 1905 года они стали пользоваться некоторой свободой вероисповедания, все же у них были основания опасаться за свое положение. Местами власти мешали им устраивать молитвенные собрания и делали попытки привлекать наиболее деятельных новоизраильтян к ответственности за "совращение" православных. Миссионеры доказывали, что Новый Израиль должен быть отнесен к числу вредных сект и что администрация сделала ошибку, когда после 1905 года зарегистрировала новоизраильтян, внеся их общину в число тех, за которыми признавалось право на открытое существование. Духовный вождь и руководитель новоизраильтян В. С. Лубков подвергался преследованиям со стороны властей, и новоизраильтяне опасались, что он может быть арестован. Правда, все эти гонения были незначительны по сравнению с тем, что приходилось переживать новоизраильтянам до 1905 года, когда власти причисляли их к так называемым "хлыстам" и жестоко преследовали. Однако, В. С. Лубкову и некоторым видным новоизраильтянам пришла мысль попытаться, по примеру духоборцев, переселить своих последователей за-границу, и наиболее ревностные новоизраильтяне, готовые по слову своего вождя итти на любые страдания, согласились разрушить весь свой хозяйственный уклад и двинуться в далекую сторону, о которой они имели самое смутное понятие.
   --------------------
   *) Ежемесячный журнал, издаваемый В. С. Миролюбивым, 1916 год. N N 2, 3.
  

-- 7 --

  
   Второй причиной, вызвавшей переселение, было давнишнее желание новоизраильтян, разбросанных по разным губерниям России, собраться вместе, соединиться в одном или в нескольких близ лежащих селах, чтобы полнее удовлетворять жажду духовного общения и построить свою жизнь так, как они найдут нужным, чего нельзя было сделать, живя отдельными кучками среди "мирских" людей. В частности многие из них подчеркивали, что такое совместное поселение окажет хорошее воспитательное влияние на детей, которые не будут видеть дурных примеров, никогда не услышат брани, не увидят пьяных и выростут сильными и крепкими духовно людьми.
   В. С. Лубков, задумав организовать переселение новоизраильтян, уехал на поиски подходящей земли в Америку, взяв с собой одного из своих ближайших последователей С. М. Мишина. Результаты поездки не удовлетворили С. М. Мишина, он пришел к выводу, что устраивать переселение не следует, и вернулся в Россию, а В. С. Лубков со свойственной ему настойчивостью продолжал поиски, из Северной Америки поехал в Южную и, в конце концов, выбрав землю в Урагвае, написал своим последователям, чтобы они готовились к переселению. Но в виду того, что денег на переезд всей общины в целом не было и условия поездки были трудные, В. С. Лубков предложил в первую очередь ехать, с одной стороны, молодым и здоровым людям, которые смогут поставить хозяйство колонии, с другой стороны -- наиболее состоятельным новоизраильтянам, которые, ликвидировав своё имущество в России, могли бы привести с собою крупные средства, столь необходимые при устройстве на новом месте. Предполагалось, что остальные поедут потом, после того, как колония окрепнет в материальном отношении. Немедленно после получения письма В. С. Лубкова наиболее ревностные новоизраильтяне стали продавать все, что они имели, и уезжать в Южную Америку, при чем ехали они по большей части группами в несколько семейств каждая. При этом следует заметить, что новоизраильтяне, как и большинство сектантов, в массе люди зажиточные и, распродавая свое имущество, они рисковали своим хозяйственным благополучием. Всего до середины 1914 году переехало 2.000 душ, но, если бы не начавшаяся война, число это было бы значительно больше, т. к. многие собирались ехать, сняв урожай 1914 года. Переехавшие в Урагвай новоизраильтяне попали вначале в довольно тяжелые условия. С одной стороны земля -- плодородная, но никогда раньше непаханная степь -- с трудом поддавалась обработке. С другой стороны, новоизраильтяне вынуждены были очень много задолжать правительству Урагвая, которое давало им в кредит часть земли, семян и инвентаря. Наконец, и внутри самой общины не все обстояло благополучно: многие, переселяясь в Америку, мечтали, что им удастся создать общину, построенную исключительно на началах любви и правды, своего рода Царство Божие на земле. А между тем, по мнению некоторых новоизраильтян, влиятельные и богатые устроились лучше, чем другие, и скоро среди переехавших в Урагвай образовалась группа недовольных и кое-кто из уехавших вернулся обратно. Большинство, однако, решило преодолеть все затруднения и, зная этих сильных духом людей, можно было сказать заранее, что они не отступят ни перед какими препятствиями и добьются своего. Полученные теперь письма, хотя и не дают возможности вполне представить себе многие стороны внутренней жизни общины, однако, показывают, что новоизраильтяне сумели справиться с хозяйственными затруднениями, и в этом отношении их община вполне окрепла, несмотря на тяжелые условия, в которых приходилось начинать жизнь в чужой стране.
   Оба письма, выдержки из которых приводятся ниже, написаны В. С. Лубковым. Одно из них, помеченное 10 марта 1917 г. и адресованное воронежским новоизраильтянам; мне пришлось видеть в копии, другое от 29 июня 1917 года, адресованное рязанским новоизраильтянам, было доставлено мне в подлиннике. В обоих письмах В. С. Лубков убеждает своих оставшихся в России последователей твердо хранить свою веру, не сомневаться в правильности того пу-
  

-- 8 --

  
   ти, по которому они идут, не слушаться маловерных и помнить то, чему он учил их в то время, когда был в России.
   Вместе с тем он сообщает некоторые сведения о жизни переселившихся а Урагвай новоизраильтян.
   ,Мы все здесь живы, -- пишет В. С. Лубков своим воронежским последователям, -- все хорошо пошли по новому, обмылись все. Есть у нас хлеба, скота масса, много разной птицы, простор степей, вечное лето, способствующее быстрому размножению скота и птицы. Более пятисот коров, четыреста подтелков (быков и телят), 600 мулов, 430 лошадей, масса машин. На 200 домов имеем 100 плугов, одни работают сами, а многие -- по двое, у кого нет детей больших -- два хозяина*) одним плугом. Две молотилки паровых по десять сил, 24 сноповязалки, 20 крылаток, 3 пресса паровых -- прессуем люцерну -- сено и пшеничную солому. Намолотили 15.000 мешков пшеницы (10.000 ханег по 100 кил, т. е. 6 пудов каждая). Продали за 6Ґ пез за 100 кил, на русские деньги -- 13 рублей, всего на 65.000 пез**). Заплатили долг и аренду за муку и еще купили 3.000 мешков на год. Сейчас дела лучше пошли -- оставили семян -- 2.500 мешков пшеницы и 700 мешков овса. Земли спахали -- под посев приготовлено 3.000 десятин земли, сеять будем пшеницу и овес...
   "Итак, об нас не горьтесь -- у нас хорошо. По окончании войны, может быть, свободней будет видеться. Пошлю вам гостей с благой вестью... У нас на днях будет праздник -- открытие кооператива большого. Магазин снаряжен на общественные средства, в управление уже избраны семь человек -- будем продавать и накупать все продукты колонистов и продавать товар по дешевой цене".
   В другом месте своего письма В. С. Лубков говорит вскользь и о духовной жизни переселившихся в Урагвай новоизраильтян: -- "Все люди живут на славу жизни Христовой. Собрания два раза в неделю, после проповедуем слово жизни совершенства".
   В другом письме, к рязанским новоизраильтянам, В. С. Лубков сообщает о жизни колонии почти такие же сведения: "Все мы живы, невредимы, около 2.000 душ нас, все мы хорошо устроились тут. Пока временно собираемся 2 раза в неделю. Собрания большие, тысячные, много проповеди, стихов новых и хорошо живем в любви и в мире. Хотя много вернулись обратно, некоторые невыдержали испытание, отпали, лишились благодати, но это неизбежно". Далее В. С. Лубков пишет, что, как только окончится война, он пошлет в Россию нескольких новоизраильтян Урагвая с подробными вестями, а затем, если в России утвердится свобода и восстановится нормальная жизнь, то можно будет поставить вопрос и об обратном переселении на родину всей Урагвайской колонии. "Если свобода утвердится в России -- пишет В. С. Лубков -- "то, быть может, и мы переселимся все туда на родину. Ведь мы ушли благодаря гнету, а, если будет свобода совести, то можно будет жить среди своих народов, которые говорят одним с нами языком".
   Письма В. С. Лубкова не дают полной картины жизни новоизраильтян в Урагвае и до получения более разносторонних сведений следует воздержаться от окончательного суждения о жизни новоизраильской колонии.
   Но уже сейчас можно сказать, что эта небольшая община русских крестьян, очутившихся буквально на другом конце света, лишенных связи с родиной, не знавших языка той страны, в которую они попали, оказалась крепкой и жизне-
  
   *) Слово "хозяин" не совсем вяжется с первоначальными намерениями новоизраильтян вести хозяйство только общественным путем. Возможно, что им не удалось вполне провести общинное начало, и вместе с новыми формами жизни у них уживаются и некоторые старые. Однако, сведения об устройстве колонии новоизраильтян, дошедшие до России, настолько отрывочны и скудны, что трудно составить себе определенное представление об этой стороне жизни новоизраильтян.
   **) Пеза по расчету стоила около 2 рублей. Следовательно, в 1917 году новозираильтяне собрали 60.000 пудов пшеницы на сумму 130.000 рублей по довоенным ценам.
  

-- 9 --

  
   способной. История переселения новоизраильтян лишний раз показывает, как воодушевление и твердая готовность итти до конца увеличивают силы людей и помогают им преодолевать самые большие препятствия.
   М. Муратов.

==========

  

Рассказ Андрея Ивановича Кудрина об его отказе от

воинский повинности.

  

Записан с его слов Вал. Булгаковым.

  
   Рассказ А. И. Кудрина, ныне умершего, записан был В. Ф. Булгаковым в дер. Телятенки (за 3 в. от Ясной Поляны) в сентябре 1910 года, когда Кудрин, освободившись от заключения в арестантских ротах, приезжал повидаться ко Л. Н-чу. К сожалению, Л. Н. как раз в это время отсутствовал в Ясной Поляне, уехав к своей дочери Т. Л. Сухотиной в имение Кочеты. Зная, что Л. Н., переписывавшийся с Кудриным и заочно очень любивший его, будет огорчен, что ему не пришлось повидаться с этим стойким и убежденным человеком, В. Ф. Булгаков попросил Кудрина подробно рассказать историю его отказа, записал эту историю с сохранением особенностей безыскусственного народного языка Кудрина и послал ее по почте Л. Н-чу в Кочеты (вместе со своей статьей по другому вопросу).
   Толстой тотчас откликнулся на эту посылку. В письме от 20 сентября 1910 г. он писал В. Ф. Булгакову: "Спасибо вам, милый В. Ф., за письмо и присылку статейки (я как будто знал ее), и за рассказ Кудрина. И прекрасно вы его записали. И рассказ очень хорош. Я читал его здесь вслух. Он производит сильное впечатление".
   Тогда же Л. Н. писал проживающему в Ницце (Франция) русскому исследователю философии П. П. Николаеву: "С той же почтой, с которой получил ваше письмо, получил замечательно интересный рассказ некоего Кудрина, который за отказ от воинской повинности отбыл арестантские роты и вот рассказывает все им пережитое. Рассказ этот пошлю вам, если есть "опия его у моего друга Черткова".
   Л. Н. исполнил свое обещание и, действительно послал рассказ Кудрина П. П. Николаеву. Николаев же перевел рассказ на французский язык и в 1913 году напечатал его в Женеве отдельной брошюрой, под названием: "RИcit d'AndrИ Ivanovitch Koudrine sur son refus du service militaire, rapportИ d'aprХs ses propres paroles".
   Исключительное внимание Л. Н-ча к рассказу Кудрина выразилось еще в том, что когда в октябре 1910 г. приехал в Ясную Поляну председатель "Общества Мира" кн. П. Д. Долгоруков, Л. Н. вручил и ему копию рассказа с тем, чтобы Долгоруков "использовал его в О-ве Мира". По свидетельству Долгорукова, "рассказ поразил Льва Николаевича своей простотой, искренностью и убежденностью". Долгоруков отказался от мысли использовать рассказ для Общества Мира, "так как антимилитаризм не входит в задачи Общества" (таково было своеобразное понимание нашей либеральной интеллигенцией задач Общества Мира), но, тем не менее, он решил, что рассказ "подлежит опубликованию, благодаря горячему сочувственному отзыву о нем Л. Н. Толстого незадолго до его смерти". В виду этого Долгоруков издал рассказ Кудрина на русском языке в Берлине. ("Что Андрей Иванович Кудрин рассказал Толстому". С предисловием князя П. Д. Долгорукова. Berlin. I. Ladyschnikow Verlag).
   В России рассказ, столь понравившийся Л. Н. Толстому, никогда и нигде не был опубликован. Мы печатаем его полностью, без всяких изменений или сокращений, каких рассказ, к сожалению, не избег даже в обоих заграничных изданиях, как русском, так и французском. Ред.
  
   Родился я в Самарской губернии, Бузулукского уезда, в селе Патровке, в 1884 г. Отец был крестьянин, жил средне, ни бедно -- ни богато. Семья была душ из 12 -- из 13. Отец мой -- молоканин, и до женитьбы, на 18-ом году, я был с ним одних мыслей. После женитьбы я стал вникать в книгу Священного Писания -- Библию, Евангелие. До женитьбы я читал, но легко к этому относился, после женитьбы я стал относиться серьезнее, конечно. Вникая в книги Библию и Евангелие и читая все это и разбираясь более подробно, мои взгляды стали разделяться со взглядами отца. Особенно я стал разделяться со взглядами отца в обрядовой части.
   Вскоре после этого я познакомился с Добролюбовым*). Он шел из Орен-
  
   --------------------
   *) Основатель своеобразной религиозно-мистической секты в народе, вышедший из интеллигентной, литературной среды. Ред.
  

-- 10 --

  
   бургской губ., как странник, и зашел к нам по пути: он слышал, что здесь хутор, на котором живут молокане. В то время, когда он зашел к нам, то его приняли очень хорошо, очень дружелюбно, все наши хуторяне. О нем мы ничего не слыхали и приняли как незнакомого. И он производил очень сильное впечатление. Он много читал -- по Библии, по Евангелию, об'яснял очень много. После всего этого в душе моей что-то зародилось, и я более стал вдумываться в религиозные вопросы и более стал читать, с искренним разбором во всем. Но признаков разделения с отцом я еще никаких не имел. Добролюбов в то время много говорил относительно воинской повинности, -- конечно в отрицательном смысле. Против богатства он много говорил, против всех обрядностей. Главное, он старался об'яснить так, что написано в Евангелии: Бог есть дух и поклоняющиеся ему поклоняются в духе и истине. И вообще он много об'яснял о внутренних озарениях. Такое об'яснение, конечно, на меня сильно повлияло. После того Добролюбов ушел и не был приблизительно так с год. А потом снова заявился к нам. Вот когда он пришел снова к нам, тут мы уже, как сказать, соединились в более тесный союз с ним. Кроме меня там было много таких же друзей и братьев -- примкнувших к нашему союзу, так что между нами образовалось нечто в роде маленький кружек единомышленников.
   Главная цель наших братьев -- это было искать Бога в сердце своем. Между нами были, конечно, беседы, рассуждения по разным вопросам, как, напр., воинская повинность. И вот на одном из таких собраний у нас было решено не участвовать, вообще, в военном учении. Такое решение у нас было в 1905 году. После этого у меня уже сложилось прямое и ясное желание отказаться от воинской повинности. Кроме меня и со мною же вместе должен был отказаться Савелий Шнякин.
   Осенью в 1905 году получили мы повестки явиться в воинское присутствие, на сборный пункт. В воинское присутствие я немного запоздал. Без меня была сделана перекличка, и все призывавшиеся были разбиты по волостям. Волостные же писарь и старшина знали, что я намерен был отказаться, и, наверное, они сказали об этом начальству, и без меня был вынут мой жребий. Вскоре после этого мы с Савелием Шнякиным заявляемся. Когда зашли мы в приемную, нас встретил жандарм или городовой, который следил, чтобы призывавшиеся раздевались и становились в ряд для приемов. Я сказал, что я Кудрин и намерен отказаться от воинской повинности, а потому не буду раздеваться. Он сообщил дальше по начальству. Начальство приказало ввести меня одетым в приемную залу. Вместе со мной завели и С. Шнякина. Он тоже заявил, что он отказывается от воинской повинности. Страха тогда у нас никакого не было. Мы шли очень бодро и даже испытывали такое особенное настроение, бодрое, горячее. Когда нас завели в приемную залу, то волостные сообщили, что Кудрин явился. А Шнякин был не одной со мной волости, и потому власти не обращались к нему, а больше имели со мной дело.
   В это время они прием приостановили, и в зале водворилась тишина. Приемное начальство в это время между собой разговаривало тихо: один с другим сойдутся и переговариваются тихо, как поступить и что. Такие переговоры между ними были -- ну, минут так 15, что-либо, сказать приблизительно. Потом все сели по местам, и один из них вызвал Кудрина. И предложил мне вопрос, почему я запоздал и не явился во время. Я ответил, что ехал сюда с целью отказаться от воинской повинности, а потому и не торопился явиться непременно во время. Он спросил меня, почему я хочу отказаться от воинской повинности. Я ему ответил, что я верю в слова пророка Исайи, который сказал, что настанет время, когда люди перекуют свои мечи на орала и копья на серпы, и не поднимет народ на народ меча и не будут более учиться воевать. "Время это настало, с открытием Иисусом учения о Боге. Иисус сказал, что в законе написано: люби ближняго твоего и ненавидь врага, а я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас и молитесь за обижающих
  

-- 11 --

  
   вас, и гонящих вас. То же самое было и в действиях Иисуса, когда пришли его брать и Петр, обнажив меч, хотел защитить его, которым он отсек ухо рабу первосвященника. Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны его, ибо все, взявшие меч, от меча погибнут. То же самое нам подсказывает совесть, -- совесть и разум: что убивать человека несвойственно, потому, что человек есть образ и подобие Божие". После этого встал воинский начальник и подошел ко мне. Он говорит: ты знаешь, что тебе за это будет? тебя за это повесят. Я ему ответил, что это дело не мое. Мое дело -- любить ближних и исполнять учение Христа. Еще он задал мне такой вопрос: если к моему имению придут воры и похитят что-нибудь, что я могу сделать с ними? Я ему сказал, что если я захвачу его на месте преступления, то, конечно, дам ему выговор, что так делать нехорошо, безнравственно, что нужно трудиться и зарабатывать хлеб своим собственным трудом. Но потом посмотрю, что он взял, и если увижу, что он действительно нуждается, то могу ему в этом помочь, насколько имею возможность.
   После такого ответа он мне ничего не сказал. Ну, больше у нас никаких даже об'яснений не было. Начальство после этого переговаривалось между собой, и сказали нам, что мы можем итти, а наше дело будет передано следователю и будет разбираться законным путем. С. Шнякин, тоже самое, хотел что-то высказать, но ему настояще не дали говорить, сказали, что можете итти. И таким образом мы были отпущены опять домой.
   После этого, 21 февраля, С. Шнякин получил повестку -- явиться в уездное воинское присутствие. Там его стали снова принимать, и о первом отказе не было и речи. Шнякин снова повторил свой отказ. Несмотря на его отказ, его силою приняли и отправили в полк. 21 марта получил и я повестку -- тоже явиться в воинское присутствие. Но в это время как раз было вскрытие рек, и путь испортился, так, что я не мог ехать и пошел в волостное правление и заявил об этом, что я не поеду, потому что ехать невозможно. В волостном правлении мне сказали, что обещаюсь-ли я явиться к 21 апреля? Я сказал, что поеду. И так, значит, до 16 апреля я был дома, а потом, вместе с родителями и с женой, поехали в город. Родители понимали, что я делаю хорошо, но имели ко мне большую жалость. А жена даже желала этого, и вообще была со мной одних убеждений. Она была крестьянка одной со мной деревни, тоже из молокан, и по православному обряду мы с ней не были венчаны.
   21 апреля я явился в воинское присутствие. Там мне предложили раздеться, чтобы меня осмотрел врач. Я сказал, что осматривать меня нечего, я совершенно здоров, а в солдаты я не пойду и оружия не возьму в руки. Воинский начальник стал на меня кричать, чтобы я разделся, и отдал распоряжение, чтобы пришли солдаты и меня раздели. Тогда ко мне подошел врач и стал уговаривать, потому что все равно придут солдаты и разденут. После некоторого разговора с врачем я согласился раздеться, и перед этим сказал такие слова: что я раздеваюсь, но заранее говорю, что для отбытия воинской повинности я не способен ни телом, ни душой. И разделся. Врач осмотрел меня и нашел годным, и сказали мне, что я пойду на службу. После всего этого воинский начальник сказал мне, буду-ли я принимать присягу. Я категорически отказался. Назначили двух солдат и отправили меня в полк, тут-же, в уездном городе Бузулуке. В этом полку я был под надзором одни сутки. Однажды воинский начальник вызвал меня в свою комнату и говорит: -- Кудрин, ты отказываешься от службы. И вот я хочу предложить тебе один вопрос: может быть ты согласишься служить в нестроевой роте? Я сказал, что это все равно: нестроевая рота помогает строевой и совершает одно преступление -- убийства, в котором, сообразно моим религиозным убеждениям, я не могу участвовать. Он мне сказал: -- Если так, то я назначу тебя в самый боевой полк. И назначил меня, кажется -- в 131-й, в Пензенский полк. Полк этот еще не прибыл с Дальнего Востока, и я временно был прикомандирован к Кротоягскому полку, который
  

-- 12 --

  
   стоял в гор. Туле. И туда же меня и отправили, под конвоем с одним солдатом.
   В Бузулуке, когда мы уезжали, офицер предложил мне взять кормовые деньги, по 20 коп. в сутки. Но я отказался и сказал: -- Я ничего не хочу от вас принимать, потому что я не солдат и не хочу быть солдатом, а вы держите меня насильно. Тогда офицер передал эти деньги сопровождающему меня солдатику. Я совсем этими деньгами не пользовался, тратил свои, которые у меня были.
   Из канцелярии нас отправили в полк, который стоял тут же в городе. По приходу в полк нас принял фельдфебель и поместил в казарме, вместе с солдатами, где мы пробыли 4 дня. Был у меня однажды разговор с ротным командиром. Это случилось так. После обеда солдаты вышли на занятия, во двор. А я остался в казарме и сидел на табурете возле окна. В казарме был дневальный, возле дверей и фельдфебель в своей комнате. В это время в казарму заходит ротный командир. Дневальный ему отдал рапорт, а также и фельдфебель что-то рапортовал ему. Ротный командир, немного поговоривши с фельдфебелем, спросил его обо мне: что я за человек и почему я здесь. Я был в вольной форме, в своей одежде, и сидел в фуражке. Ротный командир повернул и идет ко мне. Подошедши, он спросил, почему я сижу и не встал перед ним, как перед начальником. Я сказал, что сижу я потому, что сидел до этого, а не встал потому, что не признаю начальства, которое требует, чтобы перед ним вставали, и всех людей считаю равными. Он стал на меня кричать и назвал меня "толстовцем". Потом он зашел в комнату фельдфебеля и долго с ним о чем-то разговаривал.
   Потом я услышал, что фельдфебель говорит ему обо мне, что я не становлюсь во время поверки в ряды с солдатами и во время молитвы не скидаю шапки. Ротный командир позвал меня к себе и спросил, почему я не становлюсь на поверку и почему не скидаю шапку во время молитвы. Я ответил, что в ряды солдат я не становлюсь потому, что я не солдат и никогда не буду им, а шапки не скидаю потому, что не признаю икон и того моления, которое перед ними излагается солдатами. Ротный командир приказал фельдфебелю, чтоб он пересмотрел мои вещи сейчас же. Когда они развязали мою сумку и стали трясти мое белье, я сказал, что напрасно вы ищите, потому что опасного у меня ничего нет, как, например, бомбы или револьвера. Он мне сказал, что они этого не боятся и что у них оружие у самоих очень много, и показал мне на ряд винтовок.
   После этого он приказал фельдфебелю, чтобы меня отправили в комнату офицеров, чтобы меня изолировать, что-ли, от солдат. Так что в той комнате мне пришлось провести одни сутки. А потом мне сказали, что я буду отправлен в Пензенский полк, который прибыл с Дальнего Востока в г. Харьков. Нас отправили 4-х человек, -- значит, тот солдат, который меня сопровождал, и еще два новобранца.
   По прибытии в Харьков, в Пензенский полк, меня прикомандировали к 11-й роте. В 11-й роте писарь стал заводить меня в книгу. Прежде всего он спросил, какого я вероисповедания. Я сказал, что я свободно верующий. -- Как свободно верующий?! -- спросил он. Я сказал, что верю в полную свободу человека, верю в Бога, который освобождает меня от всех законностей, обрядностей и вот от этой солдатской службы. Тогда писарь сказал мне, что я не могу тебя записывать и что я сообщу командиру полка, который поговорит с тобою лучше, чем я. Я говорю: брат, ничего против этого не имею, и чем скорее будет мое об'яснение с ними, тем для меня лучше.
   Через некоторое время меня вызывают в полковую канцелярию. Там меня позвали в кабинет к командиру полка. Я зашел к нему. Он был один и что-то писал. Потом он спрашивает меня: ты Кудрин? Я говорю: да. -- Скажи, пожалуйста, почему ты отказываешься от воинской повинности? Я ему об'яснил все то же, что я говорил и при отказе в воинском присутствии. Командир
  

-- 13 --

  
   полка говорит, что это очень интересная история. Я, говорит, слышал про такие поступки, но сам никогда не видел таких людей. Потом он говорит, что мне тебя жаль, тебе придется пострадать очень много. Да и теперь я не знаю, что с тобой делать: отправить тебя в тюрьму мне не хотелось-бы, и держать между солдатами тоже тебя нельзя. Потом он спросил: -- Ты, наверное, будешь говорить про свое учение с солдатами? Я говорю, что специально проповедывать не намерен свои убеждения, но в каждом разговоре, конечно, не буду скрывать ничего, потому что мои убеждения такие, что если я что знаю и мне открыто, то я должен сказать и другому, если он желает этого. Потом командир полка приказал отвести меня обратно в роту.
   Это было утром, так приблизительно часов в 10 утра, что-ли. После обеда солдаты вышли на занятия, и ротный командир приказал взять меня. Я сказал, что я заниматься не буду. Но фельдфебель говорит: там как хочешь, а сейчас мне приказано взять тебя. Я не стал противиться и пошел. Занятие солдат было на большом дворе, и та рота, к которой я был прикомандирован, была в самом отдаленном уголке. Мы с фельдфебелем пришли к роте, которой командовал унтер-офицер. Скомандовали: смирно! Солдаты стояли все в ряд. Фельдфебель взял меня за руку и подвел к солдатам. Когда раздалась вторая команда, я выступил и вышел назад. Фельдфебель обратно взял меня за руку и поставил в ряд. Я снова вышел. Тогда подходит ротный командир и стал приказывать мне, чтобы я не выходил из рядов, а слушался бы команды. Я ответил, что не могу заниматься и напрасно вы употребляете усилия, потому что это ни к чему не приведет. Подходит батальонный и говорит: оставить его, он будет нам только мешать. Таким образом я остался в покое.
   После некоторых занятий, в передовой роте послышалось: -- "Здравия желаем, ваше высокородие! Фельдфебель обращается к ротному командиру и сказал, что командир полка прибыл. Таким образом командир полка прошел по всем ротам, со всеми здоровкался и, наконец, с нашей ротой, сюды. Вместе с командиром полка шло очень много офицеров: батальонные, ротные. Потом они постояли немного, поговорили, и командир полка направился ко мне, все остальные за ним. Я стоял возле забора. Командир подошел ко мне и говорит: здорово, Кудрин! Я сказал: здорово, брат! Он, улыбаясь, смотрит на меня, а потом говорит: -- Ну, скажи, Кудрин, -- показывая рукою на занятия солдат: все это зло, по-твоему? Я говорю: -- Конечно, зло! Ведь вы подумайте, ведь все эти люди, для чего они собраны сюда? Дома они, конечно, могли-бы работать, трудиться, а здесь -- что они делают? Прыгают, сигают, вертятся, кружатся... Разве человек создан для таких занятий? И, кроме того, все это учение преподается для того, чтобы научить как можно лучше и аккуратнее убивать человека. В этом и заключается все зло, о котором я сейчас сказал. Командир полка говорит: -- Ну, ладно, я с тобою не буду пускаться в длинные рассуждения по этому. Потом он отдал приказание, чтобы меня поместили на гауптвахту до особого распоряжения. Кроме этого, он спросил меня: ты, кажется, не кушаешь мясное? Я сказал: да. -- А что же ты ешь? Я сказал, что пока у меня сейчас есть деньги, на которые я покупаю себе масло, яйца, булку, и вот этим питаюсь. Тогда он отдал приказание, чтобы мне покупали вермишели, картошку и каши. Назначили там масло, иногда -- коровье, иногда постное и варить все это в отдельном котелке. Сейчас же фельдфебель взял меня и повел на гауптвахту, где я сидел приблизительно месяцев 5.
   В продолжение этого времени меня посещали все офицера. Прямо-так каждый день: то тот идет, то другой, то третий; особенно ротный командир той роты, к которой я был прикомандирован. Он был очень хороший господин. Надо сказать, что сначала полковой командир назначил меня в 11-ую роту, а потом перевел в 13-ую. Сначала я не понимал, почему это, а потом узнал, что ротный командир 11-й роты был суровый господин, а ратный командир 13-й роты был мягкий, хороший господин и, кроме того, был сведущ по Священному Писанию;
  

-- 14 --

  
   мог говорить по Библии, по Евангелию, так что у нас иногда беседы были с ним. Он меня уговаривал, чтобы я поступил к нему в деньщики. Сначала, конечно, чтобы я познакомился в роте так с месяц, а потом он постарается избавить меня от этих занятий, и я буду у него деньщиком все время. Но я от этого отказался. Однажды он вызвал меня в свою дежурную комнату, и мы с ним имели разговоры и, между прочим, я попросил у него, чтобы он разрешил сводить меня в баню и зайти в лавку купить кое-что: чаю, сахара, бумаги, чернил. Он сказал, что я прикажу, тебя поведут. Но вскоре после этого он приходит в ту комнату, в которой я сидел, и поздоровкался со мной. Я тоже поздоровкался, называя его: брат. Тогда он говорит: -- Ну, если ты называешь меня братом, так вот прими от меня подарок как от брата. Я сказал, что подарки, вообще, принимать не очень красивая вещь, но так как ты предлагаешь мне с такими словами, то я, конечно, приму, -- и поблагодарил его за это. И он мне подал -- было завернуто так в газете, и там был чай, на 40 коп. чаю, сахару фунта 2, чернила, бумаги, ручку, перьев. И, конечно, после этого, по его приказанию, меня сводили в баню. Значит, он мне дал все то, что я хотел купить. Да и вообще он ко мне относился очень хорошо.
   Кроме этого ротного, пришел ко мне однажды еще один офицер. Случилось это так. Пришел он и, там, поговорил с другими солдатами, а потом подошел ко мне и стал разговаривать, и, между прочим, предложил мне такой вопрос: -- Кудрин, как ты веруешь, настанет-ли такое время, когда совсем не будет войны? Я, сказал, что верю. Тогда он спросил: как же это может случиться? Я ответил, что случиться это может так, когда люди все придут к полному сознанию того, что война есть зло, не только в нравственном отношении, но даже и в экономическом. Ведь главная сила в войне это есть вот эти мужички, люди, солдаты, которые сами не знают, что делают, а исполняют только приказания властей. А когда эти люди сознают, что война -- вредно, они перестанут участвовать. Я об'яснил ему, что таким путем прекратится война. А он мне сказал: -- А я, говорит, думаю так, что придет время, не будет войны, но только к этому придут не таким путем, не путем сознания, что это зло и что это вредно, а путем техники, что усовершенствуются орудия и, значит, невозможно будет воевать потому, что людей не наготовишься к этому. Он как-то ловко выражался! Например, он сказал, что раньше люди воевали палками и могли убивать десятки людей, а потом, когда устроили ружья, стали убивать сотнями, десятки сотен; а с открытием орудий стали уже убивать тысячами. И вот орудия могут усовершенствоваться до такой степени, что будут убивать сразу: сразу появится войско, и сразу уничтожат его. Я сказал, что это очень страшно будет. -- И вы, наверное, будете готовить еще сухопутные лодки, дня того, чтобы плавать тогда в крови? -- я ему прямо так ответил. Я просто сказал, что это -- нет, это не то учение и не то направление, по которому я иду. Мои убеждения такие, что к этому люди придут только путем любви один к другому.
   После этого дня через два приходит на гауптвахту командир полка. Прошел по всем карцерам, просмотрел всех заключенных солдат и зашел в ту камеру, где я сидел. Когда он зашел, я сидел на койке и не встал перед ним, что я и раньше делал. Но на этот раз он был не в духе, растревоженный. Он, подходя ко мне, сказал: почему ты не встаешь? или у тебя ноги болят? Я сказал, что не могу раболепствовать перед вами. Тогда он приказал посадить меня в темный карцер, в котором я просидел трое суток. Едят там через двое суток в третьи, горячую пищу. Но мне солдаты давали ее постоянно, как только сами едят. Над дверью была решетка сделана, такая, что сквозь нее можно подать стакан кипятку, например. Эта решетка закрывалась таким засовом, деревянным засовом, который поднимался кверху и опускался вниз. И вот, значит, как командир полка ушел с гауптвахты, то один солдат взял винтовку и штыком поднял кверху этот засов, так что в моем карцере сделалось светло. И обыкновенно солдаты делали всегда так: если идет какой-нибудь офицер, они закрывали, а
  

-- 15 --

  
   когда никакого начальства не заходило, то они обыкновенно открывают. Например, так еще: обед бывает. Ну, обед уже нельзя, конечно, подать через такую решетку, то унтер-офицер отворял дверь и подавал мне обед. Конечно, все это скрытно, так, чтобы не заметило начальство.
   После этого, так через некоторое время, было отдано в приказе, что командир полка предал меня к военно-окружному суду.
   Еще был такой разговор с офицером. Меня пустили в отхожее место, обыкновенно конвойных за мной не назначали. И когда я шел через двор, я встретился с одним офицером. Он спросил меня: -- Ну, как, Кудрин, делишки? Я говорю, что, кажется, в приказе есть, отдано, что я иду под суд. Он говорит -- да, наверное, скоро будут тебя отправлять. -- Ну, а как, например, твое духовное состояние, -- он спрашивает меня, -- не боишься-ли ты, не думаешь-ли ты изменить, свое намерение? Я говорю, что нет, никогда это не может быть. Тогда он сказал: -- Ну, с Богом! Не бойся ничего. Главное, будь смелее.
   Так через день меня отправили в Киев, где и был сужден Киевским военно-окружным судом, в арестантские роты сроком на 5 лет.
   По приезде в Киев меня поместили под надзор к воинскому начальнику, где я пробыл дня 4 и, между прочим, был такой случай. Пришел однажды помощник воинского начальника, старик. Там были заключенные солдаты, но все в солдатской форме, и когда пом. воин. нач. зашел в нашу палатку, то фельдфебель скомандовал: смирно! Я сидел в отдаленном уголке. Конечно, команды этой никогда не исполнял. После того, как пом. воин. нач. поговорил с солдатами, он спросил про меня. Фельдфебель об'яснил, что этот человек отказывается от воинской повинности и прислан сюда на суд. Пом. воинск. н-ка потребовал от меня, чтобы я стал в ряды к солдатам. Я отказался и сказал ему, что я христианин и не могу исполнять ваши приказания, которые вы отдаете мне, как солдату. Боже мой, как он тогда затопал ногами, закричал! -- Я, -- говорит, -- сейчас повешу тебя! Двадцать четыре пули в грудь всажу! Я говорю, что ты можешь делать все, что хочешь, а я делаю то, что я хочу. Потом он отдал приказание сейчас же отвести меня в штаб-крепость и в этот же день меня отправили.
   В штаб-крепости я сидел так приблизительно месяц. Там маленькое об'яснение со священником. Это было вечером, под какой-то праздник, не помню. Он пришел с Евангелием в руках и говорил солдатам, что вот, мол, завтра будет праздник, что вы, хотя и не пойдете в церковь, но вы должны приготовиться. Праздник был какого-то святого, не помню. И особенно он много говорил про веру, о том, что нужно солдатам крепко постоять за веру, царя и отечество. И, вообще, ободрял воинов, которые храбро сражаются на войне, защищая веру, царя и отечество. И что если кто-нибудь из солдат бывает убит на войне, то он непременно получит Царство Небесное. Тогда некоторые из заключенных солдатиков подходят ко мне, толкают, говоря: Кудрин, поговори с ним еще. Тогда я подошел и сказал ему: -- Можно с тобою кое-что поговорить, вот про это Евангелие, которое у тебя в руках? Он сказал: -- Пожалуйста, можно. Тогда я взял это Евангелие, раскрыл это место, где было написано: Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, молитесь за обижающих вас. И потом другое место, где Иисус сказал Петру: Вложи меч твой в ножны его, ибо все, взявшие меч, от меча погибнут. -- Так вот, -- я говорю, -- ты сейчас об'яснил, что все солдаты должны сражаться, за веру, царя и отечество, а в Евангелии вот сказано против этого. Так чему же больше верить: твоим-ли словам, которые ты говорил солдатам, или этому месту, которое мы сейчас прочли? Тогда он говорит, что в Евангелии есть, сказано и в ту пользу, как я говорю: в пользу войны, -- и открыл то место, где Иисус спросил учеников, есть-ли у вас меч. Они сказали, что у нас есть два меча. Иисус сказал: довольно. И вот, значит, священник говорит, что вот эти слова служат в пользу того, что я говорил: значит, и Иисус имел предостережение, и ученики его носили мечи. Но я об'яснил это ему в духовном смысле, в том смысле, что меч есть слово Божие. Ну,
  

-- 16 --

  
   он, конечно, возражал мне против этого. Потом я говорю: -- Давайте лучше разберем по-просту, без всяких писаний. Я говорю, ведь за-границей то же самое, есть православные христиане, которые готовятся тоже праздновать этот праздник. Есть такие же заключения, как, например, вот эта штаб-крепость и тоже священник, наверное, пришел к заключенным и говорит те же самые слова, что вот говоришь и ты, чтобы постоять за свою веру, за царя и отечество. Так, вот, значит, выходит ясное противоречие, которого никак нельзя согласовать. Так что вы здесь именем Евангелия и именем своих религиозных учений говорите, чтобы ваши солдаты стояли за своего царя и за свое отечество, а тот священник говорит обратное, чтобы те солдаты стояли за своего царя, за свою веру, за свое отечество. И таким образом вы являетесь главною причиною этого великого зла -- военного, потому что солдаты, как наши, так и те, основываются именно вот на этих об'яснениях: они верят, что действительно если его убьют, то он получит Царство Божие. Но, он больше ничего не стал со мной говорить. Он говорит: -- Мне некогда, сейчас я иду в церковь, так что мне некогда больше разговаривать...
   В штаб-крепости мне уже не давали отдельной пищи, и я сильно изнемог телесно. Давали только черный хлеб и кипяток, и мне показалось на этом очень трудно. А потом я решил есть общую пищу, -- значит, мясную.
   Потом в скором времени меня потребовали на суд, который состоялся 28 ноября 1906 г. На суде сначала прочли обвинительный акт, показание свидетелей. Там было два свидетеля: ротный командир и потом фельдфебель. В показаниях было показано то, что я действительно говорил, то, что я делал, ничего не было преувеличено. Председатель суда спрашивает меня, признаю-ли я себя виновным. Я говорю, что нет. Ну, потом мне было предложено, чтобы я дал пояснения, почему я отказываюсь. Я повторил те же слова пророка Исайи и то же место в Евангелии, где сказано: Любите врагов ваших. И, кроме этого, я еще говорил так, что, будучи христианином, нельзя участвовать в военных действиях, потому, что учение Христа дадено не одному народу и не одному племени, а всем людям, которые живут во всех местах земли, а потому все люди на земле братья, и вы совершаете большое преступление, когда силою заставляете людей, чтобы они воевали между собою. А все эти люди, которые слушают вас и не могут хорошо разобраться во всем этом, идут и бьют один другого. Но я в этом убийстве не могу принимать участия. Конечно, там прокурор говорил после этого. Прокурор высказал такую речь. Он говорил, что, может быть, Кудрин и хорошо жил и все, что он говорит, хорошо, но вы обратите внимание на то, что если бы теперь явилось много таких Кудриных, то что вышло бы? Потом он еще высказал такие слова, что Кудрин своим действием все равно не может остановить войну или военного действия. Ведь на его место заступил бы какой-нибудь Горин, и дело все равно продолжается. И многое другое говорил. После этого защитник говорил еще, тоже офицер. Защитник высказал речь -- ничего, не длинную, но вообще хорошую. Он, например, так говорил: Г.г. судьи, обратите внимание на этого человека, он человек глубоко нравственный; все, что он говорит, он говорит сущую правду. Ведь всеми нами признано учение Христа, и все мы верим в него. Потом он говорил: не удивляйтесь, что со временем мир придет к такому заключению, что войны действительно не будет. Он говорил, что раньше народ был грубый, а потому и законы издавались такие же грубые, а когда люди стали более приближаться к нравственности, и законы все ослаблялись и ослабляются, и не удивительно, что в конце концов и то, и другое придет к конечной точке, и не будет войны. Потом суд пошел в совещательную комнату, ну, и вынесли приговор -- на пять лет. Спустя месяц, меня отправили в тюрьму. В тюрьме я был всего 21 день. Потом освидетельствовал врач, и отправили в арестантские роты.
   В арестантских ротах я пробыл, со дня приговора, 3 года 9 месяцев. Четверть срока -- 15 месяцев -- мне сократили по условному досрочному освобож-
  

-- 17 --

  
   дению. В арестантских ротах я имел очень близкие отношения с политическими, которые отчасти даже повлияли на мои убеждения, так что было время, я чувствовал себя очень слабым в вере, даже в вере в Бога. Были такие времена. В такие времена я прямо-таки страдал. Вообще, чувствовалось раздражение. Откровенно сказать, на судьбу я никогда не пенял, за то, что я сижу в ротах, отказывался от воинской повинности, -- в этом я никогда не раскаивался, но если-бы такое состояние было в то время, когда я отказывался, то по всей вероятности я не отказался бы. Такое состояние менялось, переходило в другое состояние. Вообще, я понял, что это раздражение происходило от того, что я иначе стал смотреть на тех людей, которые меня наказывают. Раньше я смотрел на них, как на братьев, которые делают, сами не знают, что они делают, а потому за это незнание их я прощал им все. И от того, что я прощал им все, у меня на душе было тогда легче и радостнее, и веселее. Вот когда у меня изменились взгляды, когда я сошелся с политическими и убеждения мои больше сошлись со взглядами политическими, то я стал смотреть на людей, наказывавших меня, как на врагов, с которыми нужно бороться другим путем. Раньше я с начальством обращался как с братьями, называя их на "ты". Но потом, когда у меня изменились убеждения, когда я стался ближе с политическими, то я стал называть их на "вы", и титуловал вообще: или ваше высокородие, или ваше благородие. Перед освобождением эти взгляды стали изменяться.
   Частенько мы разговаривали с Петром Калачевым, который тоже отказывался и был помещен там-же, в арестантских ротах, только в другой камере, не со мною вместе. Он много читал сочинений Льва Николаевича и имеет определенные уже, твердые взгляды, так что он мне очень много помогал, в том, что подкреплял меня. Потом нам попадались и книжечки кое-какие Льва Николаевича. Еще когда я сидел на полковой гауптвахте, Лев Николаевич высылал мне книги, после того как я написал ему письмо, но мне этих книг не выдали. В тюрьму книги Льва Николаевича попадали нелегальным путем, по частному адресу, через много рук. Ну, эти книжечки тоже делали свое дело.

==========

  

Воспоминание о Кудрине ротного командира.

  
   В 1906 году в одном из полков, где пишущий эти строки находился на службе в качестве командира роты, появился новобранец, или, выражаясь техническим языком, "молодой солдат", по фамилии Кудрин. Он был из "запоздавших" и прислан в роту по особой секретной бумаге, в которой рекомендовалось обратить на препровождаемого особое внимание и постараться вразумить его, убедив, чтобы он не отказывался от обязанностей военной службы.
   Личность Кудрина меня заинтересовала. Это был далеко не заурядный человек и сильно выделялся из общей группы "сектантов", появление которых среди поступающих в полк молодых солдат было не редкостью. Невысокого роста, худощавый, с грустным, вдумчивым выражением ласковых, добрых глаз, -- Кудрин с первого взгляда далеко не производил впечатление упорствующего и юродствующего, что считалось в полку обыкновенным явлением.
   Кудрин с первых же слов заявил, что он не принадлежит ни к какой секте и ни к какому религиозному толку, что он просто "Божий человек", а все его единомышленники -- "Божьи люди", что он "познал истину" и убедился в необходимости для каждого человека служить Богу и исполнять Его закон, а потому обучаться делу убийства людей своих братьев, так как все люди -- дети одного Бога, он не может и не станет этого делать. В речах Кудрина звучали неподдельная искренность и глубокая убежден-
  

-- 18 --

  
   ность, поэтому я, пригласив его в особую комнату, с глазу на глаз ласково и приветливо повел беседу. Беседы эти потом возобновлялись и, скажу, откровенно, увлекали меня.
   В наших беседах я упирал на то, что служение ближнему есть одна из заповедей Христа, который сказал, "что нет большей любви, как если кто душу свою положит за своих друзей" и что наше назначение, назначение войны заключается не только в том, чтобы любить врага, но и в решимости гибнуть самим от него во благо родины и живущих в ней наших братьев. Поэтому отказ от военной службы по религиозным убеждениям можно рассматривать как крайний эгоизм: "пусть, мол, другие гибнут, а я, оставаясь в стороне, сохраню свою жизнь." Между тем, живя в государстве, я же пользуюсь всеми благами, которые оно предоставляет своим гражданам: охраною личности, свободного труда, пользования результатами труда... Правда, всякая власть, в том числе и государственная, прибегает к насилию и не только угрожает различными наказаниями за нарушение выработанных законодательною властью норм, но и приводит эти угрозы в исполнение, но ведь она вынуждена это делать, иначе угрозы оставались бы лишь пустым звуком и не достигали бы цели. Говоря по совести, возможно-ли практически совершенно отказаться от власти при наличии тех каиновых чувств, которые так живучи на земле? Ведь если бы на земле жили не люди, а ангелы, ну тогда понятно... Человек же не может отрешиться от чувственной природы, от страстей, а потому начальство, исправник, солдат, стражник необходимы. Надо не забывать, что власть есть бремя, и бремя тяжелое и что быть великодушным гораздо легче, чем быть справедливым.
   На это Кудрин возражал, что он не берется быть учителем людей, но за свою жизнь считает себя ответственным перед Богом. Вот он здесь стоят передо мною, видит во мне брата и глубоко скорбит за меня, скорбит за то, что я так далек от истины, что я заблуждаюсь. Он на меня не сердится, не злобствует, а лишь скорбит и жалеет. Он ничего не имеет против тех репрессий, которые я, по долгу моей службы, предприму против него; он ничему, никакому злу, противиться не будет, но от своих верований не уступит, будучи глубоко убежден в их правоте. Ведь надо же с чего-нибудь начать человечеству, иначе в своих греховных стремлениях оно дойдет до ужасающих размеров. Он своей проповедью, своей жизнью докажет многим, убедит многих в своей правоте и будет счастлив пострадать и умереть в сознании, что посеял добрые семена, которые дадут пышные всходы; у него явятся последователи, из которых каждый, по мере своих сил, будет толкать мир к добру и приближать людей к Богу.
   Должен признаться, что его речи производили сильное впечатление и даже как бы гипнотизировали меня не глубиною доводов, не силою аргументации, не логическими построениями мысли, а вдохновенностью слова, горящим взором, искренностью и убежденностью, которые звучали в тоне его голоса и рисовались в естественных, незаученных позах и жестах его тщедушного тела. Мне западали в душу его слова и думалось: вот человек, у которого слово вырывается из сердца и идет прямо к сердцу слушателя.
   С такими речами Кудрин обращался и к солдатам моей роты. На мою просьбу этого не делать, он решительно отказался, заявив, что этого он не может. Тут наступила для меня тяжелая обязанность изолировать праведника. Это было для меня слишком тяжело. Мои ходатайства перед начальством о неприменении к нему репрессивных мер не имели успеха. Тогда я придумал иное средство. Я предложил Кудрину пойти ко мне в деньщики, гарантируя ему полную свободу его убеждений без всяких на-
  

-- 19 --

  
   силий над его совестью. Но он наотрез отказался, мотивируя свой отказ тем, что ему было бы черезчур хорошо и что он тем мог бы вызвать соблазн среди своих единомышленников. Я признался перед ним, что мне слишком тяжело учинить над ним злое дело -- заключить его под арест.
   Когда я это высказал., лицо его озарилось внутренним светом и он задушевным голосом обратился ко мне со словами:
   "Брат мой, не смущайся тем, что обязан делать, это твой долг. Нельзя требовать от человека сразу просветления. Я -- Божий работник, ты тоже, но разница между нами та, что я -- сознательный Божий работник, а ты -- бессознательный. Я -- ствол дерева, а ты листок на этом дереве, или маленькая веточка. Таких много и это дает мне уверенность, что наши труды и жизнь не пройдут даром: настанет время, когда правда Божия и истина засияют на земле ослепительным блеском, исчезнут злоба, насилие -- и люди поймут, что они братья, сыны единого Бога".
   Кудрин был заключен под арест в одиночную камеру. Я в качестве его увещателя получил беспрепятственное право навещать его там и беседовать. Я делал это охотно, меня тянуло к этому человеку, хотелось с ним сблизиться. Сначала он не принимал от меня никаких услуг, но потом мне удалось его убедить принять от меня, "как от брата", небольшие приношения в роде чая, сахара и проч. Он принял. Беседы с Кудриным увлекали меня все больше и больше, но наше общение продолжилось недолго: его перевели в другой город для осуждения в военно-окружном суде. Я вызвался в суд в качестве свидетеля, куда мне очень хотелось поехать, чтобы еще раз увидеть Кудрина и засвидетельствовать пред судом о его если не невинности (формально он обвинялся в неповиновении и отказе от военной службы), то во всяком случае, о его высокой нравственности и отсутствии в его деянии злой воли. Но мне не удалось поехать, так как начальство не отпустило меня, найдя какой-то к тому предлог. Мне же, между прочим, было сказано, когда я пытался настаивать на необходимости поехать, правда, сказано в полу-шутливом тоне, что, мол, кажется, не вы его вразумили, а он вас совратил.
   Впоследствии я узнал, что Кудрин был большим приверженцем учения Льва Николаевича Толстого и имел как с ним, так и с его единомышленниками непосредственные связи.
   Какая судьба постигла Кудрина, мне не известно. Что с ним сталось и где-то он в данное время...

Л. Кобранов.

   Курск, 1918 г.
   10-23 Сентября.
  

==========

  

Воззвание Общины "Трезвая жизнь" к Союзникам.

  
   В начале 1919 г. 14 союзных государств предполагали устроить великий поход на Россию для подавления Советской власти. В нем должны были участвовать: англичане, французы, американцы, бельгийцы, румыны, итальянцы и др.; должны были пойти войска и диких племен: краснокожие и чернокожие, сенегальцы, зулусы, арабы, индусы, австралийцы и др. Громадная армия должна была двинуться с тысячами пушек, танков, удушливыми газами и пр. В виду этого небывалого предполагавшегося нашествия Община "Трезвая Жизнь" выпустила следующее воззвание:
  

Ко всем, идущим войной на Россию.

   От Коммуны "ТРЕЗВАЯ ЖИЗНЬ".
  
   Много лет страдает уже Россия. Народ русский и другие, живущие с ним, народы изнурены долголетней войной и всяким нестроением, связанным с ней. В настоящее время Россия переживает еще более тяжелое время коренного переустройства своего быта, и на это нужны огромные силы.
  

-- 20 --

  
   Прекращение войны совершилось по воле народа. Как только перестал он чувствовать на себе давление царского гнета, загнавшего его в траншеи на бойню, так он побросал оружие и вернулся домой. Заключение Брест-Литовского мира было только признанием стихийно совершившегося факта. Народ русский и стоящая у власти политическая партия не хотят войны. И вот, на наше великое горе, вы вновь нападаете на нас и принуждаете Россию браться за оружие и заводить снова всю ту адскую машину милитаризма, которую совесть народа разбила вдребезги.
   Мы, пишущие вам это обращение, принадлежим к свободно-христианской коммуне "Трезвая Жизнь", тождественной духоборческой коммуне и исповедующей учение Христа в изложении Л. Н. Толстого.
   Мы сами составляем часть рабочего народа. Мы знаем дух народный и знаем, что сознательная часть русского народа всеми силами противится войне. Наша религиозно-нравственная совесть запрещает нам употребление оружия против людей, братьев наших, внушает нам любовь к нашим врагам и в ужасе отступает перед тем учреждением, которое посылает людей на братоубийство. И вот, мы решили обратиться к вам, братья, умоляя вас вложить меч в ножны ваши и протянуть руку и братски пожать нашу, протянутую к вам.
   Зачем ополчились вы на нас, что нужно вам от нас?
   Среди вас есть русские люди. Зачем же идете вы на истребление и мучение таких же, как и вы, русских людей, желающих, как и вы, наверное, в глубине души своей, жить тихой, мирной и трудовой жизнью?
   Между вами есть и чехо-словаки, родные нам по славянской крови, много веков стремящиеся к единению с русским народом. Зачем же обагряете вы руки ваши братской кровью?
   Наконец, на бой с Россией идут европейские, американские, азиатские и африканские народы, и мы с болью в сердце спрашиваем вас:
   Зачем нужна вам наша кровь, наши жизни, наши мучения?
   Вы боитесь надвигающегося на вас коммунистического строя. Но знаете ли вы старую истину, что всякая идея от встречаемого ею сопротивления усиливается в своем напряжении? Дайте и этой идее право свободно развиться. Если новый строй расцветет и окрепнет, то никакая вооруженная сила не справится с ним. Дав ему эту свободу, вы избегнете безмерной траты собственных сил и испытаете на себе его благотворное влияние. Если же коммунистический строй представляет собою уродливое явление, то он не продержится долго и сойдет без пролития крови.
   Одумайтесь, люди, ополчившиеся на Россию! Вы выставляете на своем знамени великие слова о справедливости и свободе. Загляните в глубь души своей, нет-ли в вас других побуждений, влекущих вас на кровавую расправу с жаждущим мира народом? Примите тогда наш братский совет. Постарайтесь уничтожить в себе этот повод и пойдемте рука об руку с нами по пути правды и истинной свободы. Россия обладает неисчеслимыми богатствами. Она поделится с вами своим достоянием. А вы принесете нам ваш долголетний опыт гражданской и технической жизни и свое просвещение.
   Повидимому, вы сами уже стали сознавать великий грех и предчувствовать страшный ужас вашего похода против нас и нового пролития нашей крови, почему вы и сочли нужным обратиться к представителям России с предложением начать мирные переговоры.
   Это показывает, что и ваша душа так же, как и наша, страдает от того братоубийства, которое вот уже столько лет совершается людьми и, главное, христианами, долженствующими любить, а не убивать своих врагов.
   Давайте же думать и всячески заботиться не о продолжении, а о
  

-- 21 --

  
   скорейшем прекращении этого позорящего всех нас и ни к чему хорошему не ведущего братоубийства.
   Да наступит же, наконец, на всей нашей земле мир и благоденствие!
   И да соединятся все народы в одно всемирное братство!
   С таким же братским словом мы обратились и к вождям русской революции, призывая и их к прекращению вооруженной борьбы и к мирному строительству новой жизни.
   Москва, Малая Бронная, 44. 15 Февраля 1919 года.
   По уполномочию общего собрания коммуны "Трезвая Жизнь" подписались за нее следующие члены ее Совета:
   Председатель Совета И. Колосков. Члены Совета: И. Филиппов, И. Трегубов, А. Пантелюшкин, К. Мартынов, А. Сидоров, С. Ширяев, Л. Артамонов. Секретарь Совета А. Андреев.
  

----------

  
   Воззвание это было послано за-границу с П. И. Бирюковым, уехавшим в начале 1919 года в Швейцарию. Оно было доставлено в Москве и Советской власти вместе с другим воззванием, обращенным к Центральному Исполнительному Комитету Советов и Совету Народных Комиссаров, в котором излагалось отношение Общины "Трезвая Жизнь" к тому, что производилось Советской властью. На это последнее воззвание никакого ответа от Советской власти не последовало, оно было обойдено молчанием; по поводу же Воззвания к Союзникам Народный Комиссариат по Иностранным Делам прислал Общине "Трезвая Жизнь" следующее уведомление:
   "Канцелярия Народного Комиссара по Иностранным Делам сообщает, что согласно распоряжения Народного Комиссара -- тов. Чичерина обращение коммуны "Трезвая Жизнь" "Ко всем идущим войной на Россию" было передано 15-го сего месяца (Марта) по беспроволочному телеграфу по-французски, по-немецки и по-английски во все радиостанции мира и всем, всем, всем".
   Кроме того, "Воззвание к Союзникам" было широко распространено за-границей и Павлом Ивановичем Бирюковым. Оно было переведено на французский, немецкий и английский языки; напечатано в Женеве в газете "La Feuille", откуда его перепечатали многие европейские газеты. В своих многочисленных лекциях о России, читанных II. И. Бирюковым в Швейцарии, он всякий раз приводил это воззвание и судя по письмам, полученным им по поводу лекций его воззвание это вызывало большое к себе сочувствие.
   Достигло воззвание и самого главного центра, к которому оно более всего относилось.
   В Женеве в то время находился американец Херон (Herron). Он когда-то состоял близким другом Ернеста Крозби, известного писателя и единомышленника Льва Николаевича в Америке. Вместе с Крозби он устраивал в конце 90-х годов в Америке христианские земледельческие общины и издавал с ним журнал "Social Gospel". После того, мировоззрение его изменилось и он занимался литературно-политической деятельностью, находясь в дружеских отношениях с теперешним президентом Сев.-Амер. Соединенных Штатов Вильсоном и состоя одно время членом мирной конференции Союзников. Одушевленный желанием содействовать прекращению междоусобной войны в России, он выдвинул в конце 1918 г. проэкт особого совещания представителей всех существовавших в то время в России правительств: Советского, Колчаковского, Учредиловского, Кавказского и др., которые должны были с'ехаться на Принцевых Островах и прийти к какому-либо соглашению для прекращения взаимного истребления. Но когда французский премьер-министр Клемансо и другие заправилы европейской политики воспротивились этому совещанию, не желая входить в сношение с Советской властью, то Херон не счел для себя возможным оставаться долее в мирной конференции, вышел из нее и с того времени живет частным человеком в Швейцарии. Несмотря на это, он продолжает поддерживать дружескую переписку с Вильсоном и когда П. И Бирюков дал ему прочесть "Воззвание" общины "Трезвая Жизнь", то он, придав ему большое значение, сказал, что оно должно быть сейчас же доставлено Вильсону. На следующий же день был отправлен в Париж специальный курьер, который и доставил это воззвание президенту Вильсону, участвовавшего в заседаниях мирной Конференции. Через некоторое время Херон получил извещение от секретаря Вильсона, что Воззвание доложено президенту.
   Имело-ли оно влияние и в какой мере на президента Вильсона, нам неизвестно. Вскоре после того союзники отказались от своего, предполагавшегося, чудовищного похода на Россию и вмешательства в русские дела.
  

==========

  

-- 22 --

  

Члены английской делегации в гостях у друзей

Л. Н. Толстого.

  
   26 мая в доме Чертковых, в Лефортовском пер., в Москве, состоялось свидание части членов делегации английских рабочих, прибывшей для ознакомления с условиями жизни Советской России, с группой друзей и единомышленников Л. Н. Толстого.
   Из членов английской делегации присутствовали: Клиффорд Аллен (представитель Независимой Рабочей партии), Бертран Россель и мистрисс Сноуден, жена рабочего, известного английского парламентского деятеля, интересующаяся особенно постановкой дела детского воспитания в России.
   Из друзей и единомышленников Л. Н. Толстого присутствовали: В.Г. Чертков, А. К. Черткова, П. И. и П. Н. Бирюковы, A. П. Сергеенко, В. Ф. Булгаков, В. А. Молочников, К. С. Шохор-Троцкий, М. В. Муратов, И. Н. Колосков и др.
   Английские гости приехали на автомобиле, в сопровождении итальянского корреспондента Артуро Каппа, также изучающего Советскую Россию, и еще одного лица, сопровождающего делегацию по поручению Советского правительства.
   Встреча с англичанами носила самый сердечный характер, в виду того, что как Клиффорд Аллен, так и Б. Россель хорошо известны были собравшимся в доме Чертковых в качестве убежденных антимилитаристов. К. Аллен, письмо которого к Ллойд-Джоржу напечатано по русски в "Ежегоднике О. И. С. за 1918--1920 г.", три или четыре раза отказывался в Англии от воинской повинности и сидел в тюрьме в самых ужасных условиях. Б. Россель прочел в Англии ряд лекций против войны и также подвергался тюремному заключению.
   Беседа началась с того, что когда англичанам представили, в числе других, "главу течения трезвенников" И. Н. Колоскова, то они заинтересовались этим течением, и В. Г. Чертков довольно подробно должен был рассказать англичанам о трезвеннической коммуне.
   -- Каковы основные положения вашего мировоззрения? -- спросили англичане у И. Н. Колоскова.
   -- В настоящее время я разделяю мировоззрение Л. Н. Толстого.
   Англичане поинтересовались, были-ли среди трезвенников отказы от воинской повинности, и, узнав, что были, как при царском строе, так и после, стали расспрашивать об отказах от воинской повинности вообще. Им рассказали подробно о декрете Совнаркома от 4 января 1919 г., о деятельности Об'единенного Совета Религиозных Общин и Групп, об экспертизе Совета по вопросу искренности отказавшихся, о позднейших урезываниях значения декрета специальными циркулярами правительства, о том, как протекают дела об отказах в Народных Судах в Москве и в провинции, наконец -- о преследовании отказавшихся, расстрелах и т. д.
   В свою очередь Кл. Аллен сообщил, что в Англии за время мировой войны было 30000 отказов от военной службы, из них 6000 -- без согласия на замену этой службы какими бы то ни было обязательными работами. Эти 6000 человек содержались в тюрьмах.
   Кл. Аллену задан был вопрос: справедливо-ли было напечатано в одной советской газете, будто бы он сказал в одной речи, что хотя он и отказывался от военной службы в Англии, но он пошел бы служить в Красной Армии. Кл. Аллен заявил, что он этого не говорил. Ему были приписаны слова, сказанные другим членом делегации. Он написал по этому поводу опровержение в газеты, но не знает, было-ли оно напечатано. Кл. Аллен, по его словам, является противником военной службы в какой бы то ни было форме. "Правда, -- сказал он, -- для меня является сложным вопросом, как должно поступать Советское правительство по отношению к полякам, начавшим настоящую войну, но все-таки, если бы я был русским и желал помочь Советскому правительству, то я не пошел бы на войну, а помогал бы Советской власти в другой области, -- например, в экономической".
   От воинской повинности разговор перешел к трудовой повинности и к отказам от нее. Англичане очень этим вопросом интересовались. Им рассказали о случаях отказов от трудовой повинности и сообщили, что собравшиеся отрицательно относятся к ней. Говорилось, что только добровольный труд имеет нравственную, да и практическую тоже, ценность.
   Стали говорить о применении трудовой повинности в крестьянстве и затем перешли вообще к положению крестьянства, которое большинством присутствующих обрисовано было как крайне тяжелое и безотрадное, при том не только с материальной, но и с моральной стороны.
   Коснувшись земельного вопроса, присутствующие отметили то катастрофическое положение, к которому приходит сельское хозяйство, основанное на принудительных методах. Крестьянин старается обрабатывать как можно меньше земли, только для себя. Принятой теперь системе земледелия некоторые из присутствовавших противопоставили систему "единого налога" Генри Джорджа, при пользовании которой освобождение земли от частной собственности совершается не насильственным, а мирным путем, при чем интенсивность труда земледельца не понижается, а повышается.
   Говорили об отсутствии индивидуальной свободы при нынешней режиме, об отсутствии свободы слова, о монополизации сочинений Толстого, составлявших, согласно завещанию автора, общенародную собственность, о невозможности жить в России, не находясь на государственной службе и не подвергаясь в своей деятельности известному давлению со стороны правительства, об "огосударствлении" кооперации и т. д.
  

-- 23 --

  
   -- Мы не имеем оснований жаловаться на установившийся режим, -- говорили присутствующие, -- потому что мы лично, скорее, не потеряли, а выиграли от революции. Если же мы указываем не известные недостатки Советской власти, то потому, что отсюда можно вывести ценные духовные уроки. Недоброжелательства к большевикам, как к людям, у нас ни у кого нет. Мы держимся правила Толстого: "Ненавидь дурное в человеке, а самого человека люби". Нет у нас и никаких оснований желать возвращения старого режима. Но то, что мы говорим о теперешней жизни России, вытекает из нашего общего убеждения, что никакой внешний режим сам по себе не может дать людям счастливого устройства жизни. Необходимость работы каждого человека над самим собой остается всегда в полной силе. Отсюда вытекает и то, что внутреннее достоинство человека, как такового, не должно нарушаться и оскорбляться никем, ни под каким предлогом, и что человек никогда не может быть средством к достижению каких бы то ни было целей, а только -- самодовлеющей целью...
   Англичане спросили, как смотрят единомышленники Толстого на вопрос о блокаде и считают-ли они, что снятие блокады улучшит положение России?
   -- Это вопрос очень сложный, который требует ответа специалистов, -- ответил один из присутствующих, -- а мы, как не специалисты, не можем его решить. Но мы, во всяком случае, думаем, что если нам будут делать добро, то из этого добра ничего, кроме добра, выйти, не может.
   В связи с этим вопросом о международных отношениях, англичанам указано было на ту "наилучшую форму интернационализма", которая заключается в разнообразных мирных отношениях между народами, вне политики. Например, английские квакеры находили возможным, отнюдь не входя в политические споры, распри и несогласия, проявлять в эпоху обоих революций истинное братское отношение к русскому народу: они много и плодотворно работали по призрению детей -- сирот, по устройству детских трудовых колоний, снабжали русских детей сухим молоком английского производства, тратили в России как денежные средства, так и личные силы, -- и перед такой формой взаимного международного общения можно только преклониться.
   Англичане сказали, что они лично знают всех выдающихся вождей английского движения квакеров и передадут им, как высоко ценят их деятельность в России.
   Беседа вообще носила очень серьезный характер и продолжалась около 3-х часов. По окончании ее, обе стороны обменялись выражениями благодарности за сообщенное друг другу, гостей попоили чайком без сахару и со ржаными сухариками, и они уехали. Все присутствовавшие провожали английских друзей за ворота дома. Прощание было так же сердечно, как и встреча.
   Надо думать, что правдивая, об'ективная и внеполитическая оценка современной русской жизни единомышленниками Л. Н. Толстого имела известное значение для членов английской делегации.
  

==========

  

Вести пробуждения.

  
   С. 1-е Грибоедово, Тамбовской губ., Моршан. у., Никольско-Мало-Ломовисской вол. Летом 1919 г. сюда прибыл член Московского О. И. С. Г. Умрихин, привезший с собою много брошюр Л. Н. Толстого и др. книжек. Книжки эти Умрихин давал крестьянам, беседуя затем с ними о прочитанном. В виду того, что идеи, излагавшиеся в книжках, находили себе все более и более сторонников среди населения, то в январе 1920 г. приступлено было к организации местного О-ва истинной свободы в память Л. Н. Толстого. Сначала образовало О-во лишь 9 человек. Постановлено было 3 раза в неделю устраивать чтения и собеседования, открытые для всех желающих. Затем на деревенском театре поставлены были пьесы: "Проезжий и крестьянин" Л. Н. Толстого, "От ней все качества" его же, "Порченный" Семенова. Перед спектаклем пьесы об'яснялись, а кроме того прочитывались лекции на темы: "О церкви" и "Об истинной свободе" (по конспектам лекций, изданным Московским О.И.С.). Далее, деятельность О-ва проявилась в чисто практическом направлении, а именно в сборе хлеба на голодающих. Предполагается устройство земледельческой коммуны, основанной на духе братства и любви. К сожалению, местная власть ставит препятствия к образованию такой коммуны.
   К настоящему времени число членов Грибоедовского О.И.С. возросло с 9 человек до 82 человек.
   Г. Звенигород, Москов. губ. За время марта и апреля месяцев с. г. в Звенигородском у. прочитан был ряд лекций о Толстом и о свободно-христианском мировоззрении членом О. И. С. Вас. Филип. Загорским. Не так давно В. Ф. Загор-
  

-- 24 --

  
   ский был видным политическим деятелем. При Керенским он занимал пост комиссара Юго-Западного фронта и находился в постоянном личном общении с виднейшими деятелями первой революции. Загорский покинул политическую деятельность после того, как на фронте была введена смертная казнь, и он сам, старый и убежденный революционер, стал перед необходимостью подписать 8 смертных приговоров. Впоследствии он глубоко заинтересовался мировоззрением Л. Н. Толстого, в корне отрицавшим всю его прежнюю деятельность, и вступил членом в О.И.С. Не порывая с трудовым народом, В. Ф. Загорский теперь несет ему не проповедь мести и разрушения, а проповедь братства и любви.
   Лекции Загорского состоялись в с. Успенском, дер. Молоденово, с. Назарьеве, с. Иславском, -- все Звенигородского у. В обмене мнениями принимали участие присутствующие крестьяне. Говорили о религии, о смысле жизни, о войне и пр. Однажды выступил священник, который признался, что он считает совершенно справедливыми упреки Загорского, обращенные к православный церкви за ее продажность и подслуживание интересам сильных мира сего, а также за сознательный обман простого народа разными темными суеверными учениями. Священник только обвинял прежнее правительство в том, что оно добилось рядом мер порабощения себе церкви. Как говорил Загорский друзьям, слушатели с жадностью впитывали речи о братстве, любви, взаимном снисхождении и о совершенствовании каждого человека. Иногда крестьяне плакали. "Никогда мне не случалось в прошлое время так трогать крестьян даже речами о земле и т. п., как трогались они, слушая то, что я теперь развивал им в своих речах", -- говорил лектор.
   С. Китово, Нижегородской губ., Сергачского у. В начале апреля 5 местных граждан об'единились в группу, вынеся следующее постановление: "Видя в миру нависшее и не прекращающееся зло, губящее душу и тело, ненависть, вражду людей, удаляющихся от их благ мирной, любовной, братской жизни, -- мы, нижеподписавшиеся, собравшись в числе пяти человек, решили об'единиться в группу для совместного совершенствования наших душ, а отсюда: борьбы с соблазнами, разъединяющими и ведущими людей к ужасным духовным и телесным мучениям". Группа ставит своими целями: 1) Единение, основанное на любви, разуме и совести. 2) Распространение идей свободно-христианского мировоззрения, в духе Л. Н. Толстого. 3) Распространения идеи вегетарианства, воздержания от спиртных напитков и от курения табака, а также об'яснение другим людям вреда мясоедения, курения и пьянства дня души и для тела.
   Мест. Круглое, Гомел. губ., Могилев, у. Духовная жизнь местечка очень оживилась с тех пор, как здесь поселились члены Московского О. И. С. И. О. Перпер (бывший редактор журнала "Вегетарианское Обозрение") и Эсфир Каплан. Как тот, так и другая вступили в теснейшие отношения с населением. С июня 1919 г. Перпер и Каплан прочли длинный ряд лекций в деревне на самые разнообразные темы, в связи с свободно-религиозным пониманием жизни. Так, И. О. Перпер прочел лекции: "Жизнь и учение Л. Н. Толстого", "Сущность земледелия и вегетарианство", "Огородничество и его значение", "Значение деятельности Кн-ва "Посредник" (по поводу 35-летнего юбилея), "Происхождение и значение книги" и др. Э. И. Каплан прочла лекции на темы: "В чем счастье?" (по Толстому), "О взаимопомощи", "Упрощение жизни с религиозно-нравственной, экономической и практической точки зрения", "О хлебном труде", "35-летие "Посредника" и его работники", "Л. Н. Толстой и дети" и др.
   С января 1920 г. лекции Перпера и Каплан приняли систематический характер и происходили почти каждую субботу. Устраивались отдельные лекции и для учащихся местной школы II ступени имени Л. Н. Толстого. Все лекции неизменно сопровождались обменом мнений, а также ответами на вопросы слушателей, очень охотно посещавших все собрания. С наступлением летних работ лекции и собеседования временно прекратились.
   Между прочим, Перпер и Каплан предоставили в распоряжение местных
  

-- 25 --

  
   жителей свою маленькую домашнюю библиотеку. Больше всего требований заявляется на книги Толстого и, вообще, на религиозно-нравственную литературу.
   С. Крутово, Владимир, губ., Ковров, у., Великовской вол. 21 марта здесь состоялось организационное собрание кружка крестьянской молодежи под названием "Кружок Истинной Свободы и Религии". После обмена мнений, собравшиеся поставили своей задачей следующее: 1) Не взирая ни на какие препятствия, итти по мере наших сил к истинному познанию добра и правды. 2) Разрушать всякую церковную, ложную веру и стараться проповедывать людям истинно-христианскую, основанную на началах любви и братства. 3) Искоренять всякие суеверия и предрассудки темных людей. 4) Вести разумную, воздержанную жизнь, дабы примером жизни заражать других окружающих. 5) При помощи проповеди, любви и терпения стараться всеми силами разрушать и ослаблять всякое насилие и зло, а потому и не принимать ни прямого, ни косвенного участия во всем; том, от чего происходит это зло. 6) Памятуя слова Христа: "любите друг друга" и "любите ваших врагов", мы "всепрощение" признаем выше всего, а потому всех лиц, кои насилуют других, мы не злодеями считаем, а лишь несчастными, заблужденными людьми, потерявшими высший дар -- разумения и божеской совести. -- Признавая все вышеизложенное за святое, важное дело и руководствуясь, в нашем познании учением Христа и Л. Н. Толстого, -- мы знаем наверно, что путь наш хотя и труден, но верен, и твердо убеждены в том, что только этот единственный путь приведет человечество к разумной сознательной жизни и даст людям наивысшее благо на земле.
   Кружок избрал из своей среды председателя, его помощника и секретаря,
   Г. Могилев, Гомел. губ. 28 и 30 января с. г. здесь были прочитаны, специально для уездных и городских учителей, две лекции приехавшим из м-ка Круглое И. О. Перпером на темы; "Жизнь и учение Л. Н. Толстого" и "Сущность земледелия и вегетарианство". Учительство с чрезвычайным интересом отнеслось к мнениям и мыслям лектора, остановившегося особенно подробно на педагогических взглядах Толстого. Лектор был буквально засыпан вопросами, на которые и давал посильные ответы.
   Между прочим, одну лекцию о Л. Н. Толстом И. О. Перпер прочел в глухой деревушке Могилевского у. Ратча, где крестьяне ни разу не слыхали лекции, да еще на такую тему. Лекция прослушана была с большим интересом.
   С. Молвитино, Костромской губ., Буйского у. При Молвитинской народной библиотеке учеником местной школы, библиотекарем П. Царевым устроены были чтения для местных жителей, при чем прочитаны были: "Бог", глава из "Пути Жизни" Л. Н. Толстого, и рассказ Толстого "Корней Васильев". После чтения состоялись общие беседы. Из Молвитина пишут по этому поводу: "Самые наши молвитинские плохого поведения люди и то вниматально слушали, и чтение многих заставило призадуматься". В школе, где занимается Царев, образовалась из шести ребят "дружеская семейка" "Дети Истины". Дети беседуют между собою о том, как лучше жить в мире, и начали даже издавать журнал под названием "Дедушка Лев". В добрый час, милые, маленькие братья, дети истины! Это много, много лучше, чем с папиросками в зубах расхаживать по улицам или одеваться в солдатское платье и затыкать револьвер за пояс, подсовываемый вам теми, кто не щадит детской души и не понимает, что именно дети-то ближе всех к добру и истине.
   После Пасхи в Молвитине предполагалось открытие О. И. С. в память Л. Н. Толстого, "потому что велика у народа потребность и стремление познать истину и жить по учению Христа и Толстого". Но сведений об открытии мы пока еще не получили.
   Г. Орехово-Зуево, Москов. губ. В воскресенье 25 апреля с. г. Орехово-Зуевское О. И. С. устроило диспут "толстовцев" с коммунистами (большевиками)" на тему: "С Богом или без Бога?" Диспут явился как бы отголоском московских религиозных диспутов, состоявшихся незадолго перед тем и привлекавших, гро-
  

-- 26 --

  
   мадное количество народа. В защиту религиозного понимания жизни выступали приезжавшие из Москвы В. Ф. Булгаков и А. П. Сергеенко. Им возражали т. т. Королев, Клюев и Галкин. Рабочий театр был переполнен. Несмотря на то, что диспут продолжался, с небольшим перерывом, пять часов, -- публика с неослабным вниманием следила за прениями.
   Дер. Семенково, Орловской губ., Костромского у., Козьмодем. вол. 25 февраля 1920 г. в дер. Семенково образовалось О-во истинной свободы в память Л. Н. Толстого. Его составил кружок в 6 человек. Мысль об образовании О-ва подал приехавший из Москвы и побывавший в тамошнем О-ве "евангельский христианин" Е. Егоров. У О-ва имеется небольшой запас свободно-религиозной литературы, которая с живым интересом читается крестьянами. Учредители О-ва пишут: "Голос великого старца, прозревшего сквозь тьму человеческих заблуждений тот единый свет, которым руководилось и должно руководиться человечество, читается и слышится среди братьев крестьян, жаждущих духовной пищи, ведущей к простой и любовной жизни".
   Г. Смоленск. В конце 1919 г. К. А. Илькевич, при содействии О. И. С. на ст. Донец Смолен, губ., открыл в Смоленске Справочное Бюро и библиотеку-читальню О-ва. Когда среди посетителей библиотеки-читальни оказались люди, выражающие сочувствие идеям истинной свободы, то явилась необходимость в основании в Смоленске О.И.С., что и было сделано кружком единомышленников в начале с. г. Смоленское О-во приняло целиком устав Московского О.И.С. Сначала вся деятельность О-ва заключалась только в том, что функционировала маленькая библиотека О-ва, и с посетителями библиотеки велись беседы. Вначале апреля О-во обратилось к населению города Смоленска с следующим возванием: "О.И.С. обращается ко всем сочувствующим идеям истинного братства, равенства и свободы, выразителями которых являются Христос, Толстой и др. учителя человечества, с призывом войти в общение друг с другом для об'единения и полного обновления всей нашей жизни". После этого число посетителей библиотеки О-ва значительно увеличилось. Нашлись желающие образовать земледельческую общину. Некоторые оказались старыми вегетарианцами. Всех членов О-ва в настоящее время 25 человек, из них 16 -- проживающих в окрестностях города. Адрес О-ва: Интернациональная ул., д. 7.
  

==========

  

ДРУЖЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ

(Письма, мысли, заметки и пр.)

----------

I. С пути насилия на путь истинной свободы.

(Письмо к В. Н. Медведкову).

   Дорогой друг!..
  
   Летом прошлого года мне пришлось присутствовать на вашем докладе о поселении на побережье Черного моря; я тогда же схватился за эту мысль и, если бы не гражданская война, помешавшая мне пробраться на Кавказ, то вероятно я уже давно был бы там. Мне и раньше приходилось работать на земле. Будучи политическим эмигрантом и находясь во Франции, я жил некоторое время в одной огородной коммуне. Но жизнь в ней носила временный характер и среди людей не вполне идейно преданных коммунальной жизни и земледельческому труду. Да вдобавок приходилось жить среди озлобленной атмосферы политической грызни и распри. Хотя в то время эта ненормальность мною мало сознавалась, ибо и я находился в том же политическом угаре. Моей мечтой, как и других эмигрантов, было вернуться в нужный дня Революции момент в Россию, взять браунинг и
  

-- 27 --

  
   стать по одну сторону баррикады. В этом я, конечно, находил всю прелесть и нужность моей жизни, и, конечно, идейная сторона земельного труда меня так же мало интересовала, как и других. В это же время об учении Толстого я имел лишь самые ходячие, обыденные для политической эмиграции понятия. Для меня жизнь его и учение сводились к юродствованию русского барина, и я не считал нужным взять на себя труд и более внимательно ознакомиться с его философией. И если в последние годы я пришел к иному выводу, когда Лев Николаевич превратился в моих понятиях из юродствующего барина в дорогого мне учителя, то это произошло благодаря незначительной случайности одного события в моей жизни. Будучи в Женеве и участвуя в одной первомайской демонстрации, окончившейся столкновением с жандармами, я был арестован и выслан навсегда из пределов Швейцарии. Не имея денег на дорогу, я решил отправиться пешком чрез Юрские горы в Париж, и вот тут-то, будучи наедине с самим собою, столкнувшись лицом к лицу с девственной природой, я почувствовал, что в душе моей растет какое-то необыкновенное, новое чувство радости при виде той прекрасной гармонии, которая кругом, днем и ночью, точно сказка, окружала меня. До сих пор этой красоты природы я еще не знал или, вернее, не понимал. Пред открывшимся для меня новым миром все мои социальные и политические убеждения, злоба, чувство мести на изгнавших меня жандармов отошли далеко назад, как будто-бы я их потерял где-то, влезая на горы. Моя мысль заработала шире, глубже, и я тут-то впервые понял неестественность всей нашей жизни, ненужность и вредность разжигающих злобу и ненависть к людям революционных идей... Радостное пение птиц, суетливая кипучая трудовая беготня насекомых, глухой, деловой шопот деревьев и необ'яснимое человеческому уму пространство. небесных глубин -- мне в тысячу раз более сказали, нежели сотни прочитанных мною книг и слышанных ораторов, трактующих о ненормальности наших жизненных условий и об изменении их тем или иным способом. Это был первый толчек в сторону распознавания добра и зла, толчек, который дал мне начало того искания, которое медленно, но неумолимо, со всей присущей логикой, привело меня, наконец, к тому пониманию жизни, которое так сильно и убедительно выразил дорогой наш Лев Николаевич. Но как можно сравнительно скоро уловить умозрением истинный путь человека и как трудно, -- подчас, кажется, невозможно, -- влить эту живую струю в повседневную нашу жизнь, состоящую из массы дурных привычек, навыков, в особенности в теперешнее время разжигания самых нисших, противных страстей человеческих! И вот, чувствуя, что здесь-то мне предстоит не малая борьба с самим собою, я страстно желал бы войти в более близкое соприкосновение; с дорогими мне последователями учения Света и Разума, чтобы получить от них помощь и подкрепление на моем новом пути.
   С братским приветом Павел Тарымов.
   Село Красное, Рязанск. губ.

----------

II. О СОБСТВЕННОСТИ.

(Из дневника).

  
   Говорили о собственности, о том, как психологически возникает любовь к вещам: выростил сам сад, наблюдал рост каждого растеньица, привык жить с ними, -- вот и является слово: "мое". Естественно это и желательно? Отвечают: "Нет, потому что можно с любовью растить сад и для других, а самому стараться быть свободнее от личной привязанности к вещам". Один из собеседников говорит: "А у меня вот какое отношение к собственности: "Мне все-равно, чья вещь. Но если я вырощу, взлелею сад, а кто-нибудь придет и грубо поломает, испортит плоды моего труда, то мне жаль их"
   -- Тут тоже есть элемент чувства собственности, -- сказал я.
  

-- 28 --

  
   -- Каким же образом?
   -- А вот каким. Представьте, что поломали вырощенный и взлелеянный вами сад, но точно также разрушили и испортили и сад вашего, соседа, им взлелеянный и вырощенный, -- которого же вам сада будет больше жаль?
   -- Моего.
   -- Вот в этом-то и выявляется опять чувство собственности, потому что по существу-то вам должно было бы быть жаль как того, так и другого сада одинаково.
  

* * *

  
   Лучшее средство для борьбы с инстинктом собственности, это -- об'явить свою собственность на весь мир, отказавшись от отдельных кусочков, т.-е. считать весь мир, всю природу, все поля, огороды и имения, какие только охватывает глаз и каких он не охватывает, такими же близкими, родными, любимыми, подлежащими заботе и уходу, как для любого собственника его участок земли. Такой собственник, куда бы он ни приехал, везде он у себя. Где бы он ни очутился, везде его дом. И каждая березка ему дорога, каждая травинка ему родная, урожай или неурожай на любом клочке земли всегда трогает его сердце, нигде он не станет вредить природе и, напротив, повсюду сочтет своим долгом и радостью помочь правильному использованию ее сил.
   Да, все -- твое и все -- ничье. Именно потому все принадлежит тебе, что и ты сам принадлежишь всему. Но и то правда, что ничто не принадлежит тебе, равно как и ты не принадлежишь никому и ничему. И все -- едино. Все -- Божье.

Вал. Булгаков.

----------

III. С ОДРА БОЛЕЗНИ.

(Письмо к А. К. Чертковой).

  
   В настоящее время тяжело моему телу: лежу четыре месяца на спине, не вставая с постели, и это письмо пишу лежа. В марте прошлого года я захворал сыпным тифом. Сердце у меня и до тифа было плохое, а после тифа совсем попортилось. Врач, осматривавший меня вскоре после тифа, ее велел мне заниматься земледельческим трудом, но я не мог его послушаться и все лето работал. Теперь делаются со мной сердечные припадки, и жизнь моего тела висит на волоске. Но на душе легко и радостно. Иногда, впрочем, нападает и грусть, что благодаря своей болезни, обременяешь людей, не можешь помочь в работе старикам отцу и матери, не можешь помочь тетке, оставшейся вдовой с маленькими ребятишками... Но вспомнишь Его, вспомнишь, что нужно жить по Его воле, а не по своей, заглянешь в "Круг чтения", или в "Путь жизни" -- и снова сделается легко и радостно. Хочется за все всех благодарить, и особенно за тот путь, который указал мне Лев Николаевич. Часто вспоминая Льва Николаевича, невольно вспоминаю и всех вас, сподвижников этого угодника Божия. И все вы, как живые, встаете перед моими глазами.
   Заканчивая свое письмо, которое, возможно, будет первым и последним, мне бы хотелось сказать вам, Анна Константиновна, и всем Вашим друзьям и единомышленникам, что работа, приближающая Царство Божие, всегда была нужна и ценна, но особенно она дорога и важна в настоящее тяжелое время, когда всюду царят самое глубокое насилие, ложь и злоба. Не забывайте, что к голосу Любви и Правды Божией, все больше и больше прислушиваются люди. И дай всем вам Бог силу и энергию на служение Ему. И Он в долгу, я знаю, всех вас не оставит.
  

-- 29 --

  
   Желаю вам, Вашему семейству и всем московским друзьям и единомышленникам всего хорошего и радостного.
   Как родную мать любящий Вас Александр Демин.
   29 февраля, 1920 г. Г. Чембар, Пензенской губ.

----------

О русском народе и власти.

(Письмо к К. С. Шохор-Троцкому).

  
   С большим интересом читаю сейчас Герцена, сочинения которого теперь имеют особое значение, как человека, принимавшего живое участие в политических событиях и основательно изучившего Европу во время своих многолетних скитаний. Выводы его по вопросам об исторической ролл России, об отношении Европейской культуры к нам, о призвании русской интеллигенции и взаимоотношении их с русским народом, о невозможности настоящей революции на Западе с его мещанской психологией масс -- совпадают во многом с Достоевским (см. Дневник Писателя VIII--IX т. Маркса изд.) и с последними суждениями Л. Н. Толстого. Между прочим, и у Достоевского, и у Герцена я нашел его подтверждения некоторым своим мыслям о русском народе, которыми делился с вами; впрочем с того времени мне пришлось в убеждениях своих по этому вопросу сделать некоторые поправки. Я по прежнему верю в высокие, своеобразные качества нашего народа, которые у других народностей или отсутствуют, заменяясь другими тоже особенными качествами, или развиты очень слабо, но наши таланты, как зерна, еще остаются зарытыми в землю и много потребуется усилий и страданий со стороны самого народа, чтобы они обнаружились в жизнь, дали всходы. Я разумею здесь не только освобождение от рабства и темноты путем просвещения и внешней культуры, но главным образом -- нравственное развитие сознания, очищение души народной. Отсутствие понимания свободы истинной, стремление к захвату чужого, к обогащению, зависть и желание самому занять место богатого, вообще веками сложившееся устремление в сторону материальную "хлеба насущного" вместе с идеализацией всякого богатства и довольства -- все это должно быть выстрадано и преодолено русским народом прежде, чем он сможет действительно сказать миру новое слово. Будет-ли это именно теперь -- предсказать трудно. Я верю, что будет скоро, как верили и умирали с этой верой многие люди во времена гораздо более безнадежные. Сейчас мы видим в народе полный разгул материализма, спекуляции и рабское подчинение всяким насилиям. Это все-таки шаг вперед: нужно им самим испытать, пройти через определенные соблазны, чтобы освободиться от них; и несомненно многие уже начинают сознавать, что от накопления бумажек и от грабежа помещичьего добра жизнь не стала лучше, что счастье не в этом, что свержение царя, уничтожение земских начальников и урядников нисколько не сделало жизнь свободнее и т. д. К сожалению, естественному ходу вещей может помешать то или иное вмешательство извне. О внешних событиях мы в сущности ничего не знаем. Повидимому, союзники решили поддерживать вокруг нас костер в целях изоляции, а сами тем временем вероятно занимаются приведением в порядок своих дел, расстроенных войною, тушат у себя революционные вспышки, производят дележку добычи, торгуются, заключают условия и договоры на счет будущей эксплоатации России и проч. На все это конечно потребуется не мало времени, а по окончании своих дел вероятно они предпримут какие-либо политические и экономические (вряд-ли военные) меры против Советской России, т.-к. допустить спокойное ее существование для них невозможно. Кое-что уже делается в этом направлении и сейчас через Эстонию
  

-- 30 --

  
   и Финляндию. Впрочем, все это только мои гадания. Могут вмешаться совершенно непредвиденные факторы, и все дело пойдет иначе. Никак не могу понять наших белых. Ведь среди них есть же умные, просвещенные люди, но неужели им не ясно, что они играют подставную роль ширмы для союзного капитала, что за их знаменами, очевидно, не хочет итти русский народ, предпочитая голодать и терпеть всяческие насилия, что если-бы они прекратили совершенно бессмысленное участие в междоусобной войне, то положение союзников сделалось бы совершенно ясным... Очевидно власть, стремление к ней отнимает у людей здоровый рассудок. Ох, уж эти опекуны, благодетели, устроители народной жизни, когда мы, наконец, освободимся от них! Поймут-же когда-нибудь люди ненужность цепей, которые до сих пор они сами же возлагают на себя из-за пустого, детского страха перед воображаемыми разбойниками, которые будто бы стоят за углом, чтобы сейчас же приняться резать и грабить всякого, кто посмеет отказаться от добровольного рабства и помыслить себя свободным. У нас население несколько десятков тысяч и вот был в начале революции момент, когда исчезла полиция и не образовалась еще милиция, так что государственная власть исчезла. И что же? Все ужасы свелись к тому, что несколько баб попользовались несколькими поленьями дров, лежавшими на станции жел. дор. Впрочем, я охотно допускаю и грабежи, и убийства, и воровство, но все это ничто, капля в море сравнительно с делами государства. Я согласен принять, что государственное устройство, как война, раболепие, публичная казнь, было некогда историческою необходимостью, да и сейчас может быть для многих еще требуется государство, как палка, угроза, стимул к деятельности, но неужели не наступило еще время, когда можно было бы постепенно замещать государственность кооперативами, союзами, артелями, общинами; сохранив централизацию разве по необходимости для почты, телеграфа, железных дорог и т. п. учреждений. Это особенно возможно было бы конечно у нас, т. к. и ранее государственность для большинства крестьянского населения почти ничем не выражалась, кроме грубого сыска, поборов да набирания рекрутов, а деревня жила своей собственной жизнью, совершенно чуждой всякой государственности.

В. Сланский.

  

Новые книги.

  

Анри Барбюсс. В огне. (Дневник одного взвода). Издание Петроградского Со-
вета Раб. и Красн. Депутат. Петр. 1919. Цена 3 р. 50 к.

   В книге А. Барбюсса правдиво и просто описывается день за днем жизнь маленькой горсточки людей -- одного взвода французской армии -- во время войны. Оторванные от своего дома и своего обычного дела, эти люди целыми неделями живут, глубоко зарывшиеся в землю, покрытую толстым слоем грязи, с бессильной злобой скребут свое из'еденное насекомыми тело, каждую фразу приправляют крепкой руганью и, точно отчаявшись понять что-нибудь в том, что творится вокруг, стараются только как-нибудь приспособиться к той страшной обстановке, в которую попали, всячески пытаются избежать смерти, голода и холода.
   Та страшная работа разрушения и убийства, в которую они втянуты, как будто освобождает их от соблюдения тех правил поведения, которых они придерживались в обыденной жизни, и они спокойно могут разводить костер мебелью покинутого хозяевами дома, стянуть на обед какую-нибудь живность, и с равнодушием людей, привыкших убивать и ожидающих каждый день смерти, раздевают трупы, чтобы прикрыть свое тело. Достаточно привести хотя бы небольшой отрывок -- жуткий разсказ солдата о том, как он добыл себе сапоги, сняв их с убитого немца, -- чтобы понять, что сделала война с этими людьми:
  

-- 31 --

  
   -- "Паренек лежал задом в ямке, весь согнувшись; его остекляневшие глаза смотрели в небо, а ноги были задраны к верху. Он как бы подставлял их мне, советуя воспользоваться его сапогами. "Что ж, ладно", думаю. Только и работы же он задал мне со стаскиванием его сапог. Полчаса я возился, тянул, поворачивал, встряхивал -- не слезают, а своими похолодевшими лапами парнюга мне помочь не может. Наконец, я так потянул, что ноги мертвеца отклеились по колена, штаны разорвались, и все это очутилось в моих руках. Ну ладно, вот у меня и сапоги да только занятые чужими ногами. Надо было их выпотрошить. Впустили мы лапы в сапоги, и давай вытаскивать кости, куски носков, говядину. Да ты только погляди, какие сапоги-то! Небось, стоило труда!".
   "Так каждый" -- говорит автор -- "по мере сил и разумений, старался бороться с ужасающими неудобствами. Словно каждый, показывая себя, говорит: Вот все, что я сумел, смог и ухитрился сделать в той огромной беде, в которую я попал".
   Сами жалкие и несчастные, эти люди готовы издеваться над теми, кто еще более несчастен, подчас по звериному жестоки, и, однако, чем дальше читаешь книгу, чем больше всматриваешься в лица тех людей, о которых рассказывает А. Барбюсс -- крестьян, фермеров, конторщиков, рабочих, силою событий превращенных в убийц, тем ближе и понятнее они становятся:
   "Все эти люди" -- говорит А. Барбюсс -- "просто люди, обыватели, внезапно оторванные от жизни. Как всякий заурядный обыватель, они невежественны, лишены пыла и огня, полны здравого смысла, который подчас, впрочем, и хромает. Они позволяют руководить собой и делают, что им велят, слабо противясь; они долготерпеливы -- это простые люди, которые еще больше опростились и в которых силою вещей обострились самые элементарные инстинкты: инстинкт самосохранения, эгоизм, цепкая надежда все пережить, радость поесть, попить и поспать. Но иногда крик человечности, глубокий трепет поднимается из безмолвия их великих человеческих душ".
   И, действительно, прислушиваясь к тому, как звучит душа каждого из этих людей, можно ясно услышать отдельные нотки глубокой нежности, самопожертвования, скромного и незаметного мужества, и эти нотки позволяют почувствовать всю красоту страдающей и. обезображенной войною человеческой души.
   Петроградский Совет Рабоч. и Красн. Депутатов издал эту книгу, полагая, что она является необыкновенным по своей силе протестом против той войны, которую принято называть "империалистической". Это совершенно верно, но книга А. Барбюсса имеет неизмеримо большее значение и, если бы теперешние ее издатели это понимали, они вряд ли решились бы выпустить ее в свет.
   А. Барбюсс показал жизнь горсточки тех людей, из которых складывается всякая армия, и сразу обнаружилась ложь всей той словесной шумихи, всей той болтовни о высоких принципах, которой так любят заниматься политические деятели разного рода и за которую должны платить своей кровью другие. Оказалось, что никто из этих покорно гибнущих людей не только сам не желает воевать, но и не понимает, зачем он втянут в войну, и от того война теряет даже тот нравственный смысл, который ей стремятся придать те, кто оправдывает ее ссылкой на разного рода идеалы, будто бы защищаемые на фронте. Та точка зрения, с которой А. Барбюсс подошел к изображению войны, одинаково важна при суждении о каждом явлении общественной жизни. У нас обычно слишком легко обращаются с такими словами, как "армия", "народ", "крестьянство", но очень редко представляют себе при этом тех отдельных живых людей, которые фактически составляют и армию и народ и крестьянство, и к которым по большей части совершенно неприложимы все те речи, которые произносят, и все декреты, которые спокойно пишут те, кто не имеет ни умения, ни мужества видеть жизнь такой, какова она есть. Книга А. Барбюсса наглядно убеждает, что на людей никогда нельзя смотреть, как на пушечное мясо. И этот вывод остается верным не только в приложении к каждой войне, какими бы громкими сло-
  

-- 32 --

  
   вами она ни прикрывалась, но и во всех тех случаях, когда людей пытаются превратить в материал, который стараются использовать для каких-либо целей стоящие у власти и думающие, что они знают путь, которым надо итти, а в действительности просто не ведающие, что творят.
   М. Муратов.

----------

  

"Братство". Повременное издание О-ва истинной свободы в память

Л. Н. Толстого в Киеве. N 1. Сентябрь 1919. 18 стр. Цена 8 руб.

   Во время краткого перерыва междоусобицы, когда Киев числился за Советской властью, нами получен был N 1 журн. "Братство", изд. Киевского О. И. С. Журнал, повидимому, вдохновляется, главным образом, Н. H. Апостоловым, основателем О-ва. Внешность журнала, с красивым силуэтом JI. Н. Толстого на обложке, весьма изящна, а содержание -- довольно разнообразно. Кроме новой версии сказки Л. Н. Толстого "Ассирийский царь Ассаркадон", с примечаниями известного библиографа А. Л. Бем, в номере помещены статьи: "К христианам" (против еврейских погромов) И. И. Горбунова-Посадова, "На самую злую "злобу дня" (о смертной казни) Н. Н. Апостолова, "Человек как социальная ценность" В. Головни, "Л. Толстой и рабочее движение в России" Н. А., "Экономические идеалы Л. Толстого" М. Калины и др. Довольно широко поставлен осведомительный отдел, положено начало "толстовской" библиографии. В разных местах номера вкраплены, так сказать, христианские "лозунги": старые, но великие истины, высказанные величайшими мудрецами.
   Хочется пожелать успеха журналу и разделить вместе с его редакцией доверие к приведенному в одной из статей мнению норвежского писателя Бьернстьерне-Бьернсона: "Толстой, стоя головой выше русской современности, раздираемой дикой революцией и грубой реакцией, олицетворяет в моих глазах окончательное будущее России".
   Вал. Б.
  

"ИСТИННАЯ СВОБОДА"

Религиозно-философский, общественный и литературный журнал,

издаваемый Обществом Истинной Свободы в память Л. Н. Толстого и Трудовой Общиной-
Коммуной "Трезвая Жизнь".

Под редакцией

Вал. Булгакова и Алексея Сергеенко.

Выходит не менее 1 раза в месяц.

  
   Программа журнала: 1 Статьи по религиозно-философским вопросам, 2. Отклики на общественные вопросы. 3. Художественные произведения; рассказы, описания, стихи и пр. 4. Хроника свободно-религиозного движения. 5. Дружеское общение. (Письма, мысли, заметки и проч.) 6. Отзывы о новых книгах.
  
   Журнал служит, прежде всего, делу духовного общения и единения между всеми, интересующимися свободно-религиозным жизнепониманием в духе Л. Н. Толстого, а также, вообще, свободному и непредубежденному исканию истины, где бы и кем бы она ни выражалась, и развитию идеалов истинной свободы, на основе познания человеком своей внутренней природы.
  
   В виду неопределенности и изменчивости цен на бумагу и типографские расходы, подписка на журнал не принимается. Розничные номера высылаются по получении стоимости или налож платежом. Цена N. 1 -- 15 р., N 2 -- 20 р.
  

Цена N 3--25 руб.

Адрес редакции и конторы журнала: Москва, М. Бронная ул., д. 44. Книжн. складу Общины
"Трезвая Жизнь".

Типография "СОВМЕСТНЫЙ ТРУД" "ОБЩИНЫ ТРЕЗВАЯ ЖИЗНЬ". Б. Дмитровка, 28.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru