Бунин Иван Алексеевич
Личарда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

   Иван Алексеевич Бунин

ЛИЧАРДА

  
  
   Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
  
  
   Когда после обедни все сгрудились к подножию амвона маленькой церкви, из купола ее почти отвесно падало на толпу бледное апрельское солнце. Потушенные свечи чади­ли, в толпе, разнообразно пахнущей дыханием, волосами и одеждой, стало жарко. Каждому хотелось приложиться по­скорее. Низкий и ладный, чернобородый, плешивый му­жик, выделявшийся из толпы очень черной сермяжной под­девкой и очень белыми, толсто и аккуратно увязанными онучами, хотел пролезть прежде всех. Но священник, дер­жа медный крест обеими руками, поднял его и смотрел ку­да-то через головы, а Агафья, чистая, строгая старушка из дворовых, схватила мужика за рукав. Он покраснел, рва­нулся, что-то заговорил, блестя сердитыми глазами.
   - И слушать не хочу, не пущу не по чину, - ответила Агафья, оттаскивая его в сторону. - Я, брат, к этому глухая.
   Мужик долго глядел на нее, и краска стыда, подавленно­го раздражения не сходила с его лица. Толпа расступи­лась, - и к кресту осторожно приложился миловидный мо­лодой человек с чрезвычайно нежным румянцем, напома­женный, в голубой короткой поддевочке и с дворянским картузом в руке. После него кинулись к священнику без толку, а тот стал совать крест кому попало. Чернобородый мужик приложился все-таки раньше многих и быстро вы­шел в боковую дверь, за оградой же, надевая шапку, кинул­ся бежать по сохнущей дороге сзади барского сада.
   Теплое солнце точно щурилось, улыбалось сквозь блед­ную апрельскую дымку в небе. В голом саду, за соломенным валом, пели дрозды, гудели пчелы, хотя кое-где, среди ко­ричневой листвы, еще серел крепкий горбатый снежок. Агафья вышла из церкви на ту же дорогу, по которой пошел мужик, развязывая носовой платочек с меткой-короной. В платочке были куски просфоры. Она перекрестилась и на ходу стала есть, наклоняясь к ладони, боясь просыпать крошки.
   Мужик ждал в конце вала, на пригретой весенней траве. Увидав Агафью, он сдвинул шапку с потного лба и, разбра­сывая полы, направился прямо к ней. Агафья в страхе оста­новилась.
   - Ты чему мою девку заучаешь? - спросил он, подхо­дя. - Ты что барину ее подводишь? А?
   Агафья хотела что-то ответить, но он сгреб ее за лицо всей пятерней, зажал рот, отламывая голову. Агафья, пыта­ясь вырваться и крикнуть, стала давиться, пускать слюни.
   - Молчи, стерва! - крикнул мужик бешеным шепо­том. - Кто ей вчера гостинцев надавал и водкой напоил? Можешь ты такие греховные дела затевать?
   Разжав правую руку, он левой схватил ее за шиворот, за темный платок вместе с седыми волосами, нагнул, подста­вил под ее лицо коленку и крепко ударил об коленку носом. Ноги Агафьи подломились, но, пока она падала, он успел пе­регнуть ее назад и коротко ткнуть кулаком в зубы. Агафья повалилась, боясь даже плакать. Мужик вытер кулак об из­нанку поддевки и, бледный от злобы, задыхаясь, быстро по­шел назад. Агафья осталась лежать, слабо и уже притворно охая, сплевывая кровь на зеленую траву, по которой, тихо жужжа, ползали еще сонные пчелы.
   Квартировала она у старосты. Староста жил на другом конце деревни, на выезде. Под голой лозинкой, бросаю­щей чуть заметную тень, у порога кирпичной избы, глядев­шей на ровный выгон, на большом камне, накрытом су­ровой скатертью, пили водку и закусывали ситником с тво­рогом и сметаной двое копачей, окапывавших старостину усадьбу, и хозяйка его, Катерина, с дочерью девкой. Ста­роста был в городе, и копачи, угощая Катерину водкой, говорили лишнее, хохотали. Девка, нарумяненная, в кана­реечном платье, стояла на пороге; она наелась раньше всех, но не хотела уходить и, тупо улыбаясь, хлопая белы­ми ресницами, слушала.
   Вдруг все смолкли и подняли головы: из-за избы показал­ся сосед, высокий белобрысый малый Гришка. Он вел Агафью, почти тащил ее, маленькую, со всклоченными во­лосами, и жмурил глаза от смеха.
   - В целости и сохранности! - сказал он, опуская ее под стеной избы на сухую глину. - Сюда, что ль, квартирантку-то вашу определить?
   - Да ба-атюшки, кто ж это нос-то ей расшиб? протянула Катерина, раскрывая и оставляя открытым рот с творо­гом на языке.
   Один из копачей, Демьян, низкорослый, кривоногий, с курчавой серой бородкой и широкоскулый, посмотрел на Агафью, со стоном легшую на глину, бодро играющими глазами.
   - Знать, где воевала, - сказал он. - Где воевала, ста­руха, а?
   - Вот тебе и досводничалась! - жалобно сказала Кате­рина. - Да кто ж это тебя, Петровна? Что ж молчишь?
   Гришка, упершись руками в бока, подмигнул и качнул го­ловой в сторону деревни.
   - Карпуха Большаков, - прошептал он. - За дочь, верно.
   - Значит, ей зеркало теперь надо, - сказал Демьян, рас­сеянно взглянув в зеленеющее поле, в серебристый блеск пригревающего солнца и на лозинку, на суке которой лежал его армяк. - Дашка! - крикнул он девке, стоявшей на поро­ге с радостно выпученными глазами. - Беги, соломки прине­си, ей струшней умирать будя.
   - Ступай скорей, - с притворной строгостью приба­вил другой копач, Тит, гнутый, широкоплечий, с волосатым ободранным носом. - Выпей за работу, - обратился он к Гришке.
   Гришка осторожно взял с краями налитый стаканчик.
   - Значительная старуха, - сказал он, жмурясь от смеха и вытягивая шею, приготовляясь пить.
   - Старушка дружелюбная, старая барская гнида, вер­ная Личарда, - подтвердил Тит, разглядывая чуньки и про­сторные шерстяные чулки Агафьи. - Здорово земляных шмелей послухала!
   - Самый разнесчастный человек! - весело прибавил Демьян. - Мы и ей сейчас поднесем... Верная Личарда, вы­пить хочешь? -- крикнул он. - Забудь горе! Не ешь с Фо­мой, ешь со мной! Захмелеешь, песни зачнешь играть, тан­цевать пойдешь!
   - Что ты ей спокою не даешь, не трожь ее, - сказала Катерина, из приличия нахмуриваясь. - Поднеси, правда. Ей полегчает.
   Демьян пилил стаканчик, вынул из него толстым пальцем кусочек пробки и бережно понес Агафье, одергивая корот­кую рубаху на широком заду и гусем ступая на своих креп­ких выгнутых ногах. Подойдя, он притопнул лаптями и затряс портки. Агафья приподнялась, взяла стакан дрожащей рукой, отпила немного, сморщилась, как от уксуса, и, оти­рая губы, отказалась:
   - Нет, не неволь. Не могу.
   - Допивай, допивай! - крикнул Демьян. - Никак нельзя! Агафья допила и, поправляя платок, сбитый на сторону, опять тихо заплакала, сморкаясь в подол. Дашка подала ей кусок ситника.
   Гришка выпил еще, поблагодарил и ушел. Агафья не под­нимала запухших глаз, плакала и ела, а Демьян бодро заго­ворил, вынимая изо рта трубку:
   - Так-то вот и у нас была в селе такая-то Личарда, свод­ня, греховодница. Взяла и подвела нашему барину одну ба­рышню из города, вроде как в управительницы. Барин у нас никуда, голова толкачом, голая, наденет круглые очки - чи­стый филин, а до женского пола первый любитель. Ну, ко­нечно, и улестил ее, хотел, сказывали, увековечить ее, все именье под нее подписать. А барышня попалась добродуш­ная: развеселая, словоохотливая, так и распускает глаза на кажное слово. Что ей ни скажешь, на все дивится, радуется: "Да что ты? Да что ты? " Вроде дурочки.
   - Видал я ее, - сказал Тит. - Часто, бывало, по селу ха­живала, а не то по саду. Возьмет зонтик кружевной, подхва­тит белую юбочку, - наряжалась, правда, хорошо, и юбка вся в кружевцах, - и ходит по дворам, все, нет ли больных, спрашивает: "Я, говорит, жалостлива и сама из бедного бы­та..." А то по саду с книжкой ходит. Как захолодает, сейчас в сад. Идет с книжкой, уткнется в нее, глаза вылупит и так и жжет, только листики перевертываются.
   - Верно, верно, и до чтения охотница была, - сказал Демьян. - Только приезжает, значит, к барину гость, малый молодой, должно, из военных, а может, и служака какой... Человек капризный, тощий, а до баб тоже разбалован, зёл...
   - Он самый и есть востряк, - сказал Тит.
   - Да. Да и она уж, значит, до мужчин стала распу­щенная...
   - Любила блудничать, - вставила Катерина.
   - Любила, - подтвердил Демьян. - Такой уж природе была. А может, и сам барин был стар по этому делу. Вынесут им, бывало, в сад под яблонку ковер, подушки, лежат и чи­тают. Утром на станке на токарном точит всякую пустякови­ну, кровь себе полирует, после обеда - под яблонку. Она в одну сторону, он - в другую, так и блестит очками из тра­вы, как змей. Покатается, покатается возле ней, да только и всего, только разбередит. А тут кстати помоложе подвернулся... Слухай да догадывайся! - весело и бодро сказал он, обращаясь к Агафье. - Дело до хорошего дойдет: "и ему отдалась до последнего дня..."
   Он засмеялся, подмаргивая, и продолжал:
   - Прякрасно. Значит, запялась она с ним, со служакой с этим. Идешь мимо саду, глянешь - сидит на скамейке, плачет и платочком кружевным утирается... Потом, глядь, повеселела: махнула, значит, на свою судьбу рукой, на отча­янность пошла. Мы весь сад с ту лето окапывали и все это хорошо видели. Сходбища у них была в самой их заветной беседке. Беседка была прямо хоть круглый год живи: столы, стулицы, чистота, пол под желтую одинарную краску, а по бокам черные каемки пропущены. Ну, вот они и повадились туда. Как вечер, как барин в поле, она сейчас проследует в сад, вроде как чтением заниматься, а это и есть самая сустреча их. Он, как заяц, прокрадется через задний вал - и к ней... Ну, только и от него она часто в горьких слезах выхо­дила. Капризен был! Иду раз мимо саду, вижу, стоит в своей куртке плетеной, слюнявит платок в руке, к мослаку при­кладывает, а рука в крови, - бывает, упал, содрал на валу. Брюки синие в земле и в листу... "Здравствуйте, говорю, Чеслав Викентьич!" Запустил он меня матерком и залился в беседку...
   Агафья, все выжимавшая из глаз слезы, вдруг зарыдала, поднялась и, шатаясь, пошла в избу. Дашка, сидевшая на по­роге с широко раскрытыми глазами и раздвинутыми колен­ками, кинула на нее радостный взгляд, вскочила и тоже скрылась в сенцах.
   - Горе, правда! - сказала Катерина. - Он ей весь нос размял.
   Демьян быстро оглянулся.
   - Не горе! - быстрым шепотом сказал он. - Это я ее разжег. Ведь барышню-то она подводила!
   - Да что ты! - в один голос воскликнули хозяйка и Тит.
   - Сейчас умереть! Ведь она из Голицына?
   - Из Голицына, из Голицына, - подтвердила Катери­на. - Говорит, к нам на спокой удалилась, дома дюже много врагов, завистников нажила.
   - Как же, успокоится такая-то! - сказал Демьян. - Я давно об ней наслышан, ведь Голицыно-то от нас пять верст всего. Я ее сразу признал, только говорить не хотел - уго­стить сулилась...
   - Они страшные хитрые черти, эти дворовые, - ска­зал Тит.
   - И, значит, она самая и загубила эту самую барыш­ню? - спросила Катерина.
   - Говорю же тебе - она, - сказал Демьян. - Она и все дело это совостожила. Да ты погоди, что дальше-то бу­дет! Повалялись они, говорю, в беседке в энтой, отдела­лась она, идет по дорожке, поет песню, а сама цветы рвет, хоть, правда, дюже глаза опять заплаканы. А барин-то и вот он. Бросил дрожки за садом и идет прямо к ней с плет­кой. Она - туда, сюда, обмерла от страха да так и осталась на месте. Подходит он тут прямо к ней, скидывает с ней косынку кружевную с плеч, рвет, ногами топчет, скидыва­ет брошку, рвет часы золотые на цепочке, зачал и их топ­тать, только стекла хрустят... Потом за нее принялся: дерет плеткой, и все по морде норовит... Избил, как надо, сшиб с ног не хуже старухи этой - и поскорее прочь, домой, что­бы, дескать, от греха уйти. Прибежал приказчик, кликнул нас, понесли мы ее в контору, а она - безо всяких чувств, лежит, как мертвая, в своем голубеньком платьице, в кру­жевцах, и вся лицо тоже вроде как голубая стала, альни нос блестит. Потом призывает барин кучера Никодима и кричит ему с крыльца: "Немедленно свезть ее и этого су­кина сына на станцию, отыскать его немедленно, он не­бось в саду в лопухах хоронится. Брось их где-нибудь в страшную глубину, в пучину-яругу..." Ну, тем же вечером и оттащил ее в телеге на станцию.
   - Ужли с любовником вместе? - спросила Катерина.
   - Куда тебе! - сказал Демьян, поднимаясь. - Его и след простыл. Ему-то что ж! Он своего добился, обломал ей сучья-ветья, да потуда его и видели.
   - Я эту историю тоже слышал, - сказал Тит, выскре­бывая куском хлеба остатки сметаны из чашки. - Я ее, го­ворю, сколько разов видал. Ее Лизаветой звали. Жидкая, праховая бабенка, а ничего все-таки, аккуратная. Я тогда у попа при молотилке служил. Рабочая пора, самый разгар, я сижу погоняю, а старостишкин сынишка, бедовый дьяво­ленок, все под привод, под лошадей лезет. Раз сказал, два сказал - неймется. Я соскочил, поймал его да маленько за висчонки. Он в голос. Гляжу, бежит эта самая барышня, Лизавета, - по дороге возле гумна с собачкой гуляла, - прямо ко мне: "Как вы смеете, кричит, вас к уряднику на­до. Надо с детьми гуманно обращаться..." Будь в другом месте, я бы ее кнутом шарахнул.
   - Гуманно! - повторил Демьян и засмеялся, снимая с лозинки свой армяк.
   Встал и Тит, перекрестился и, поклонившись хозяйке, пошел вслед за Демьяном отдыхать в ригу. Качая головой, Катерина стала собирать с камня чашки, хлеб, скатерть.
   - Мамушка! - крикнула Дашка, выскакивая на по­рог. - Я боюся! Она пьяная, на всю избу кричит, волосы с себя дерет...
   Катерина, кинув скатерть, вошла в избу. Агафья сидела на лавке и раскачивалась с сиплым воем, глядя, но ничего не видя кровавыми безумными глазами, без платка, с растер­занными седыми волосами, сизая от слез и от натуги.
   - Господи, прости меня, окаянную! - сипло вскрикива­ла она, размахиваясь, широко крестясь и кланяясь двери. - Господи, разрази меня, старую дьяволицу, холопку лютую! Ненавижу вас, мужланы дикие! - завопила она, увидав Ка­терину. - Ненавижу!!
   Не отвечая и улыбаясь, Катерина стала тереть хрен, что­бы привести ее в чувство.
  
   Капри. 27 января. 1913
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru