Саша Черный. Ослиный тормоз


		       Из сборника "Солдатские сказки"


    Притаилась,  стало  быть,  наша  головная  колона  в Альпах в непроходимом
ущелье.  Капказ  не  Капказ,  а  горы  этак  с полтора Ивана-Великого. Облака,
которые  потяжелее,  поверху  цыпаются,  ни  взад, ни вперед. Водопадина сбоку
шумит.  Чего  ж  ей,  дуре,  больше  делать?  Суворов фельдмаршал само собой в
передовой  части. Пока вторая бригада в далекий обход поднебесным путем пошла,
чтобы французу в зад трахнуть, надо было переждать. А что ущелье непроходимое,
Суворову  через правый рукав наплевать. Потому прочие начальники - генералы, а
он - генералиссимус, никаких препятствий не признавал. Где, говорит, древесный
муравей проползет, где орел прочертит, там и мои чудо-богатыри ползком-швырком
взойдут, скатятся. Дыхания хватит, а не хватит, у себя же и займем.

    Сидят  это солдатики под скалами, притихли, как жуки в сене. Не чухнут. За
прикрытием  кое-где костры развели, заслон велик, не видно, не слышно. Хлебные
корочки  на  штыках  поджаривают,  чечевицу  энту  проклятую в котелках варят.
Потому австрийские союзнички наш обоз с гречневой крупой переняли, своим бабам
гусей  кормить послали. Сволота они были, не приведи Бог! А нам своей чечевицы
подсунули,  -  час  пыхтит, час кипит, - отшельник, к примеру, небрезгающий, и
тот есть не станет. Дерьмовый провиант!..

    Ходит  Суворов-князь  по рядам, кому кусок леденца из специального кармана
ткнет,  -  "Соси  за  мое здоровье!" Кого по лядунке хлопнет, пошутит: "Знаешь
меня, кто я таков?".

    - Как  же  нам своего отца не знать! Вас, Ваше Сиятельство, по всей Рассей
последний черемис и тот знает...

    - А может, я вражеский шпиен, под Суворова подзаделался... Ась? Что же ты,
-  спорынья  в  квашне,  сто рублей в мошне, - как зуй на болоте, нос вытянул?
Стой не шатайся, говори не заикайся, ври не завирайся!

    - Разве  ж  шпиен  так по-русски чесать может?.. Да и по глазам кто ж Ваше
Сиятельство сразу не признает...

    - Какие  такие  у  меня глаза? Один плачет, другой дремлет, третий за всех
вас не спит.

    - Такие  глаза, будь здоров во веки веков, - отвечает чудо-богатырь, - что
прикажи  мне  чичас,  батюшка, чтоб я самого себя на шомпол насадил и в костре
изжарил, - и глазом не моргну!

    Ухмыльнулся Суворов в сухой кулачок, треух свой поперек передвинул.

    - Уж ты, сват, лучше не зажаривайся! Авось и живьем пригодишься.

    Обошел  линию,  посты  проверил,  задумался.  Адъютант  любимый  ему чичас
табакерку  на ладошке поднес для прояснения мыслей. Чихнул Суворов, эхо ему за
горой:

    "Будьте  здоровы-с!" Рассмеялся старик: "Обоз в порядке?" - "Так точно, за
вашим шатром расположившись".

    А   тут   лунный   месяц   из-за  гребешков  альпийских  выплыл,  снежинки
перепархивают,  будто  белые  мотыльки  в синьке кипят. Одним словом, красота.
Ветер  на  буйных крылах за гору перемахнул, над хребтом грохочет, в ущелье не
достигает.  Солдат,  значит,  не  подморозит.  Перекрестил Суворов адъютантову
голову  -  "Ступай спать, Христос с тобой!" И пошел к себе в киргизский шатер,
что всегда за им в обозе возили.

    Отвернул вестовой Сундуков кошму, тихим голосом рапортует:

    - Зайчиху я тутошнюю в силок поймал. Жирная, не уколупнешь! С каких харчей
она тут в горах раздобрела, Господь ее знает.

    - Ну  что  ж, - говорит князь Суворов. - И женись на своей зайчихе. Меня в
посаженные отцы позовешь.

    - Никак  невозможно,  Ваше  Сиятельство,  потому  я  ее  зажарил,  аржаной
корочкой нашпиговал. Окажите божескую милость, погрызите хоть лапку. Силы вам,
батюшка,  беречь  надо,  а вы, можно сказать, одним сквозным воздухом изволите
питаться.

    Принахмурился Суворов, сальную свечку поднял, морду вестовому осветил.

    - Смотри,  Васька!..  Загадки  гадки,  а отгадки с души прут. Я раз в году
сержусь, да крепко. Ты что ж поведения моего не знаешь? Турок ты, что ли?

    - Лайтесь, не лайтесь, Ваше Сиятельство! Хоть жареным зайцем меня по скуле
отхлещите, только извольте скушать.

    - Эх  ты,  Васька! Семь в тебе душ, да не в одной пути нет. Даром, что при
мне  состоишь...  Когда  ж  я  своих  солдат  по  скуле  хлестал? Хочь в нитку
избожись,  не  поверю! Я свою солдатскую порцию чечевички съел, сладкая, брат,
пища!  Австрийцы  хвалят, - с нее они такие и храбрые... А жаркое сам съешь, я
тебе повелеваю.

    Взял  Сундуков  зайца  за  задние  лапки,  сало с него так и каплет, прямо
сердце  зашлось.  Вышел на мороз, и первый раз за всю службу приказания самого
Суворова не сполнил: кликнул обозную собачку и шваркнул ей зайца: - "Жри, чтоб
тебя адским огнем попалило!"

    Собачка,  само  собой, грамотная: хряп-хряп, только и разговору. Посмотрел
Сундуков,  слезы  так  бисерным горохом и катятся, к штанам примерзают. Махнул
рукой   и   сел  на  мерзлый  камень  звезды  считать:  какие  русские,  какие
французские...

    Тут-то,   братцы   мои,   и   началось.   Сидит   Суворов,  горные  планты
рассматривает,  -  храбрость  храбростью,  а  без ума бобра не убьешь. И вдруг
музыка:  ослы  энти  обозные  как заголосят - заревут - зарыдают: будто пьяные
чер-ги  на,  волынках  наяривают...  Да  все  гуще  и  пуще!  Обозные  собачки
подхватили в голос, с перебоями, все выше и выше забирают, словно кишки из них
через  глотку  тянут.  Стукнул  Суворов  походным  подстаканником по походному
столику, летит Сундуков, в свечу вытянулся.

    - Что там за светопреставление? Ведьма, что ли, бешеного быка рожает?

    - Никак  нет!.. Ослы поют. Погонщик через переводчика сказывает, будто они
завсегда  в  полнолунную ночь в восторг приходят, кто кого перекричит. Занятие
себе такое придумали, Ваше Сиятельство...

    - Ишь ты, скажи на милость. А у меня, сват, свое занятие: соснуть на часок
надо, тоже и я не двужильный. Дай-ка пакли из тюфячка, уши заткнуть.

    Покрутил  Сундуков  головой...  Ах  ты,  Царица  Небесная!  Ужели русскому
генералиссимусу из-за такой последней твари не спать?.. Ишь, как притомился!

    Паклю подал, вздохнул и на мелких цыпочках прочь вышел.

    Да  разве  ж  против  ослиной  команды  пакля действует? Месяц встал выше,
сияние  на  полную  небесную дистанцию, ослы-стервы только в силу вошли, будто
басы-геликоны мехами раздувают, да с верхним подхватцем...

    Тетку  твою  поперек!  Сел Суворов на койку, щуплые ножки свесил, сплюнул.
Под  пушечный  гром спал, под небесный спал, а тут - хочь воском уши залей, не
всхрапнешь.  Чего  делать? Приказать им в мешки морды завязать? За что ж тварь
мучить,  погонщика  обижать...  Поколеют,  не  солдат  же  в дышла впрягать. И
животная  полезная,  из  жил  тянется,  в  гору ли, с горы ли, - ей наплевать.
Соломы дадут - схряпает, не дадут - солдатскую пуговку пососет. Экая оказия!..
Спасибо  Создателю, ветер над рекой ревет, ослов заглушает. А то бы беда, враг
близко...

    Вынырнул  тихим  манером  Сундуков  из  кошмы, стоит, искоса на начальника
любимого смотрит. Шагнул ближе, в свечу вытянулся.

    - Не извольте. Ваше Сиятельство, беспокоиться, чичас они замолчат.

    - А ты что ж, с обоих концов их соломой заткнешь?

    - Никак нет! Голос у них такой, никакая солома не удержит.

    - Как  же  так  они,  сват, замолчат? Они ж только во вкус вошли - ишь как
наддают, хоть в присядку пляши.

    - Не   извольте  беспокоиться.  Чичас  полную  тишину  Вашему  Сиятельству
предоставлю.

    Ушел  вестовой.  И  что  ж,  братцы,  как  по  отделениям,  в  одном конце
закупорило, в другом... Чуть последний осел сверчком рипнул и - стоп.

    Вынул  Суворов  паклю,  прислушался:  ни  гу-гу.  Ухмыльнулся он, походную
думку-подушку  поправил,  плащем  ножки  прикрыл  и, как малое дитё, ручку под
голову,  - засвистал-захрапел, словно шмель в бутылке. Какой ни герой, а и сам
Илья Муромец, надо полагать, сонный отдых имел.



                                * * *

    Утречком,  чуть  серый день наступил, по горам-скалам до ущелья дотянулся,
скочил  князь  Суворов, сухарик пососал, вестового кликнул. Ледяной воды в рот
набрал, в ладони прыснул, ночную муть с личика смыл и спрашивает:

    - Что  ж,  Василий Панкратьич, ослиный капельмейстер...Как же ты их, свет,
ночью угомонил? Ась? Шаман ты сибирский, что ли?

    - Никак   нет!   А  как  при  лунном  сиянии  позицию  их  мне  разглядеть
потрафилось,  приметил я, что ежели он, стерва-осел, рыдает, в восторг входит,
чичас  он  хвост  кверху  штыком... Нипочем иначе не может. Такой у него, Ваше
Сиятельство,  стало быть, механизм. Ну, тут уж штука нехитрая: по камешку я им
к хвостам вроде тормоза подвязал, они и примолкли...

    Рассмеялся Суворов звонко, так личико морщинками и залучилось.

    - Ах   ты,   ослиный   министр,  чертушка,  милый  человек!  Расскажу  вот
австрийцам,  утиным головам, пусть с зависти полопаются. Разве ж им, козодоям,
за  русской  смекалкой угнаться! Ась? Утешил ты меня по самое горлышко. Чем же
мне  тебя,  сват,  наградить?  Проси  чего хочешь, поднатужься, - ежели только
власти моей хватит, честное слово, не откажу... Ну!

    Вестовой Сундуков осклабился, а сам руку за спину завел.

    - Так  точно,  Ваше  Сиятельство!  Награждение  мое в вашей полной власти,
действительно.  Вчерась  ночью  второй  заяц  в  силок попался, - заяц ничего,
форменный.  Не  спал  я,  для  вас изжарил, старался, авось смилуетесь. Будьте
отцом родным, наградите вашего верного слугу, извольте откушать!

    И зайца из-за спины вытаскивает.

    Насупился было Суворов, посмотрел на вестового и оттаял.

    - Хитрый  ты,  Васька,  до  невозможности!  У лисы ухо срежешь, да ей же и
скормишь...  Счастье  твое, слово дал, солдатское слово не олово. Давай, сват,
походную  вилку-ножик.  Только  чур, половина мне, половина тебе. А то три дня
разговаривать с тобой не буду... Согласен?

    - Так точно, согласен.

    Насупился было и Сундуков, да что ж поделаешь.

    А  ослам  приказал  князь  Суворов по гарнцу чечевицы выдать за то, что им
ночью ради чужого русского старика лунный восторг перешибли.