Чертков Владимир Григорьевич
Напрасная жестокость

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О том, нужно ли и выгодно ли для правительства делать мучеников из людей, по своим религиозным убеждениям не могущихучаствовать в военной службе?

   Владимир Григорьевич Чертков
   Напрасная жестокость
  
   Изд: "Напрасная жестокость: О том, нужно ли и выгодно ли для правительства делать мучеников из людей, по своим религиозным убеждениям не могущих участвовать в военной службе?" / [Соч.] Владимира Черткова. Лондон: Тип. Вольн. рус. прессы, 1896.
   Источник: http://dlib.rsl.ru/download.php?path=/rsl01003000000/rsl01003554000/rsl01003554120/rsl01003554120.pdf&size=
   Date: 18 января 2010
  
  

Н А П Р А С Н А Я Ж Е С Т О К О С Т Ь.

  

О том, нужно ли и выгодно ли для правительства делать мучеников

из людей, по своим религиозным убеждениям не могущих

участвовать в военной службе?

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Владимира Черткова.

  
  
  
   За последние годы у нас в России по разным тюрьмам, дисциплинарным батальонам и сумасшедшим домам постоянно содержится в строгом заключении некоторое количество людей, провинившихся перед правительством в том, что их религиозные убеждения запрещают им всякое человекоубийство, и что они поэтому не могут по совести принимать участие в военной службе.
   Явление это получает два совершенно различных освещения смотря по тому, с какой точки зрения оно рассматривается.
   С одной стороны дело представляется так: внутренний голос совести запрещает этим людям то, что государственный закон считает для них обязательным. Они ставят выше всего требования свей совести и повинуются им. За это правительство причисляет этих людей к разряду преступников и беспощадно карает их.
   С другой стороны дело представляется совершенно иначе: существующий государственный порядок признается необходимым для блага страны; для порядка этого нужно, чтобы каждый подданный исполнял требования государства; одно из таких требований заключается во всеобщей воинской повинности; и потому для поддержания государственного порядка, необходимо строго карать отказывающихся от нее.
   Примирить эти две диаметрально противоположные точки зрения нет, разумеется, никакой возможности. Но в одном, казалось бы, сторонники обоих взглядов могли бы согласиться, а именно в том, что люди, отказывающиеся по своим религиозным убеждениям от военной службы и готовые за это терпеть не только всякие неудобства и лишения, но даже самые мучительные страдания, во всяком случае, правы ли они или заблуждаются, действуют так единственно из желания добра, проявляя при этом замечательную искренность, добросовестность и самоотвержение; и что поэтому, если для каких либо целей признано необходимым подвергать таких людей правительственному преследованию, то, во всяком случае, следует обращаться с ними как можно мягче, налагая на них наименьшую степень кары, достаточную для достижения этих целей.
   Можно считать таких людей заблудшими, можно в интересах государственного порядка принимать против них соответствующие меры; но даже с правительственной точки зрения, нет никакой надобности причислять их к разряду корыстных злоумышленников и подвергать более тяжким страданиям, нежели требует безопасность государства.
   На самом же деле правительство, несмотря на постоянно повторяющиеся случаи подобных отказов от военной службы, до сих пор как бы вовсе и не допускает возможности возникновения в человеке таких убеждений, при которых ему нельзя было бы по совести участвовать в военной службе. И от этого с самого первого шага отношение правительства к такому человеку становится крайне двусмысленным и неясным, предоставляющим местным властям необычайный произвол и заставляющим их обходить сущность дела вместо того, чтобы, считаясь с действительностью, смело смотреть правде в глаза.
   Если разбойник, ради грабежа, убьет человека, то никто не считает его сумасшедшим, поступок его не боятся предавать гласности и обращаются с ним самим, как с человеком, совершившим то самое, что он совершил. Но если кто откажется от всякого убийства, а потому и от военной службы, то в нем тотчас предполагают психическое расстройство и сажают его на испытание в дом умалишенных; судят его не по существу дала, не за первоначальный и основной его отказ от военной службы, но за каждый последующий отдельный его отказ от исполнения частных требований воинской дисциплины, подвергая его таким образом нескончаемому ряду наказаний, и при этом поступок его стараются тщательно скрыть от людей самым секретным ведением дела и всевозможными замалчиваниями и увертками.
   Такие приемы со стороны правительства не только в высшей степени несправедливы и жестоки, но вместе с тем нецелесообразны с точки зрения интересов caмoго же правительства, тем более, что, в настоящем по крайней мере случае, интересы правительства совпадают с наиболее гуманным и справедливым образом действия.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Недавно умер молодой человек, по имени Евдоким Дрожжин, не могший по своим религиозным убеждениям участвовать в военной службе. Несмотря на то, что он самым решительным образом отказался от поступления в солдаты, с ним, вместо того, чтобы карать его именно за этот отказ, стали поступать так, как будто он вовсе и не отказывался. В течение более двух лет, его подвергали непрерывному ряду угроз, требований, испытаний и наказаний, имевших целью насильственно заставить его сделать то, чего он по совести сделать не мог. Его приговорили к заключению в дисциплинарный батальон и здесь от него стали требовать исполнения военных обязанностей в самых разнообразных формах, т. е. того самого, чего он не мог по совести исполнять, и за отказ от чего он уже нес наказание. Несмотря на то, что он отказался от присяги и солдатства, с ним обращались, как с присягавшим солдатом. Он же по простой последовательности продолжал отказываться от исполнения военных обязанностей. Тогда его стали судить и наказывать опять и опять за все его отдельные отказы от исполнения тех или других требований военной службы. Таким образом он был сначала приговорен к двухлетнему заключению в дисциплинарном батальоне; четыре месяца спустя он был приговорен в продление этого срока на 3 года и заключению в карцер на 4 месяца; через, 4-ре месяца после того, срок был продлен еще на 3 года с заключением в карцер на 4 месяца; наконец месяца через два после этого он был приговорен к продлению срока заключения еще на три года с арестом в карцере на 4 месяца. Так что срок его заключения, вместо первоначальных двух лет, возрос до 11-ти и все продолжал бы возрастать до бесконечности, если бы болезнь и смерть не прекратили его мученической жизни. Не перечисляю здесь целого ряда более мелких наказаний, которым его подвергали; достаточно сказать, что за все время двухлетнего его пребывания в тюрьме и батальоне он находился вне карцера не более, как в течение 50 суток.
   Как говорили мне сами командиры батальона, и роты его, Дрожжин не мог бы физически вынести всего таким путем накопившегося срока своего заключения; к тому же по местным статистическими сведениям известно, что в этом дисциплинарном батальоне уже на третий год содержания в карцере большинство заболевает чахоткой. Так случилось и с Дрожжиным. Вследствие небрежного и бесчеловечного обращения с ним некоторых из его начальников, он простудился, заболел грудью, и после более двухлетнего заключения умер чахоткой.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Этот случай, представляющий лишь один пример того мученичества, которому в настоящее время среди нас подвергаются люди, религиозные убеждения которых не позволяют им участвовать в военной службе, должен, казалось бы, до глубины души возмутить всякого, у кого душа не успела еще окончательно зачерстветь. Но здесь я упомянул об этом случае не столько для того, чтобы обнаружить его жестокость, сколько для того, чтобы указать на всю невыгодность для интересов самого же правительства, такого образа действия.
   Живши в соседстве того дисциплинарного батальона, в котором был заключен Дрожжин, и неоднократно посещавши его самого, я имел случай близко познакомиться с общим настроением по отношению к этому делу как офицеров, так и нижних чинов батальона, которых служебное их положение вынуждало принимать участие в мучениях этого человек. И я должен сказать, что все симпатии большинства были на стороне Дрожжина. Офицеры, говоря о нем, чувствовали неловкость. Они сознавали, что место такого человека во всяком случае не в в о е н н о м тюремном учреждении, и не скрывали своего желания, чтоб его перевели в гражданскую тюрьму. Да и не могло быть иначе: Дрожжин служил для них живым указанием того крайнего предела отречения от требований своей совести и своего разума, до которого доводили их так называемые "обязанности службы", ибо они отлично сознавали невинность мучимого ими человека и всю недостойность своей вынужденной роли его мучителей. Помню, с каким жалким чувством душевного страдания и стыда один из старших офицеров батальона, с которым я ближе, чем с остальными, сошелся, и который, поэтому, был со мною откровеннее других, - признавался мне в том, что, если б только он располагал лучшим образованием, то, конечно, нашел бы для поддержания себя и своей семьи какую нибудь другую деятельность, вместо участия в подобных возмутительных жестокостях. О низших чинах, товарищах Дрожжина по заключению, и говорить нечего: провинившиеся в различных преступлениях против воинской дисциплины, не имевших ничего общего с христианской любовью к ближнему, они отлично понимали, что Дрожжин по чистоте своих стремлений представлял совершенное исключение среди них, и тем с большим уважением относились к нему. Наиболее же чуткие из его товарищей, прониклись к нему горячей любовью, и некоторые из них в большей или меньшей степени даже усвоили его убеждения. Мне известны несколько примеров людей, которые, отслужив свой срок, стали естественными распространителями в разных глухих уголках России тех идей, ради которых страдал и умер их товарищ по заключению.
   С точки зрения собственно пропаганды этих идей ничего, конечно, не может быть желательнее того именно образа действия, который правительство применило к Дрожжину и продолжает применять во всех таких случаях. Как тщательно ни запрятывай подобных "преступников" за стены военных тюрем и карцеров, существование их неизбежно останется известным хотя бы только их страже и ее начальству, т. е. целому кругy людей, в которых человеческая душа никогда не бывает вполне заглушена. А между тем каждый, в ком хоть чуть теплится искра человечности, не может не испытывать самого глубокого сострадания к человеку, хотя бы и заблуждающемуся, но гибнущему единственно за верность своей совести. Всякое мученичество, хотя бы и из ошибочных побуждений, в наше время внушает его свидетелям неотразимое уважение к мужеству, стойкости и самоотвержению мученика и столь же неотразимое внутреннее осуждение того начала, которое нуждается в производстве подобных мучений. Таким путем неизбежно, хотя снаружи часто и незаметно, подтачивается изнутри, в самом корне та именно преданность к государственному началу, ради поддержания которой и предпринимаются подобные меры.
   С своей стороны всецело разделяя убеждения людей, подобных Дрожжину, я, однако, не могу радоваться такому способу совершаемой самим правительством пропаганды этих убеждений. Глубоко веря в неизбежное конечное торжество начал любви, единения и мира между людьми, я думаю, что оно для своего утверждения вовсе не нуждается в мученичестве наилучших служителей этих начал. Напротив того, я уверен, что подобные преследования людей, как бы слишком добрых для своего времени, представляют лишь плоды временного недоразумения, вытекающего из непонимания защитниками правительства своих истинных интересов. Я верю, что, по мере дальнейшего просвещения человечества, недоразумение это разъяснится мирным путем. Кроме того, мне жалко самих мучителей. В самом деле, что может быть ужаснее душевного состояния тех людей, при котором они настолько отказались от всего, что есть лучшего в душе человеческой, что могут преследовать и мучить других людей - братьев за то только, что эти братья их хотят любить, а не убивать своих ближних? И можно ли радоваться такому пути распространения истины, хотя бы самой святой?

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Мне известен другой случай молодого человека, по тем же религиозным убеждениям отказавшегося от поступления на военную службу. Его посадили на испытание в больницу для умалишенных, где, несмотря на всякие угрозы и увещания, он оставался верен самому себе, всячески притом стараясь служить своим товарищам по заключению и своей добротой и радостным расположением духа внушая им живейшую любовь к себе. Тщетно испытав над ним всевозможные способы воздействия, правительственные власти наконец измыслили наиболее жестокий из всех, оставшихся в их распоряжении: они вызвали его старика - отца, которого он давно не видал, напугали этого старика всякими угрозами по отношению к его сыну и, воспользовавшись минутою, когда последний был особенно утомлен непрерывным рядом посещений начальства для расспросов и увещеваний, неожиданно впустили к своему сыну запуганного и убитого горем отца. Вид старика - отца, его отчаяние, слезы и мольбы так подействовали на уже нервно измученного сына, что последний согласился присягнуть. Вот что на следующий день он писал своим друзьям:
   "Почти сейчас все было готово.... Ничего не помню, кроме слов: "единственному своему природному государю". Я стал думать, по какой природе? По телесной - отец, по духовной - Бог.... Пока я думал, присяга кончилась... Как это было отвратительно, подло, тяжело.... После ничего не помню, и сейчас я впадаю в странную тоску, что-то хочется оторвать и бросить. Говорят - я говорил чепуху. Очнулся я ночью в 4 часа. Метался из угла в угол, не верил, что это случилось. Бранил всех, и себя больше всех.... Я никогда не мог понять, каким образом Христос может наказывать слабых людей, когда Его учение - учение любви; теперь понимаю: Он не угрожает геенной огненной, а предупреждает о том, как плохо будет человеку, не верующему в Него.... Как я был силен, свободен. По мере увеличения наказания чувствовал все большую и большую радость. Я жил. Я только жалел людей, не понимающих меня. Жалел и любил. Если бы я умер в это время, я умер бы счастливо и спокойно потому что я был на своем месте. Теперь я тоже умер, только гораздо хуже. Вот это настоящее самоубийство.... Теперь одно мое желание, это жить дольше отца, чтобы иметь возможность вернуть свою свободу, свою совесть. Ненавижу эту подлую ложь...."
   Не говоря о том, как с государственной точки зрения унизительно для самого верховного начала подобное выхватывание у человека невзначай, в минуту его слабости и почти невменяемости, того признания своей преданности этому началу, которое имеет для государства смысл лишь тогда, когда оно искренне, и в торжественной форме присяги выражает добровольное намерение служить верой и правдой, - не говоря об этом, достаточно представить себе все дальнейшее душевное состояние человека, такими приемами заманенного в военную службу, и подумать о том влиянии, которое такой человек, продолжающий внутренно осуждать эту службу, неизбежно должен иметь на своих товарищей, - для того, чтобы понять, какую ошибку с точки зрения своих же собственных интересов делает правительство, подобными уловками привлекая в военную службу таких людей, все внутреннее существо которых возмущается против нее и отрицает ее нравственную законность.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Всем известны состоявшиеся прошлой весною отказы от военной службы целой группы духоборцев, служивших солдатами на Кавказе; но, вследствие распространившихся совершенно превратных сведений об этом деле, не всем известна о нем правда. Сообщения, получаемые высшими властями служебным порядком о побуждениях и поступках людей, провинившихся, подобно духоборцам, перед государственными требованиями, всегда грешат односторонностью и пристрастием преимущественно потому, что в таких непредвиденных случаях местные власти часто делают промахи, которые впоследствии они стремятся оправдать путем бРльшего или меньшего искажения действительных фактов.
   В 40-х годах нынешнего столетия переселенные на Кавказ Императором Николаем I за то, что по своим религиозным убеждениям они отказывались от участия в военной службе, и с тех пор благодаря своей воздержной и трудолюбивой жизни, разбогатев материально, духоборцы с тем вместе ослабели в исполнении сознанных ими религиозных требований и стали, когда этого опять потребовали от них, поступать на военную службу. Для того, чтобы верно понимать их теперешнее поведение, необходимо иметь в виду, что согласились они на военную службу единственно по мотивам корыстным или малодушным, так как во внутреннем сознании своем они никогда не отрекались от своих прежних верований. Поэтому понятно, что малейшего толчка было достаточно для того, чтобы, рано или поздно, вызвать в них сознание непоследовательности и вновь возбудить тот религиозный подъем духа, который побуждал их отцов отказываться от считаемой ими греховной военной службы и терпеть это гонение. Это самое неизбежное возвращение духоборцев к осуществлению в жизни прежних своих нравственных заветов и совершается теперь на наших глазах.
   Некоторые недоброжелатели духоборцев совершенно неосновательно старались придать их отказу от военной службы характер политического восстания. Но лучшим доказательством того, что мотивы их чисто религиозные и не имеют ни малейшего оттенка возмущения против властей, может служить тот факт, что почти одновременно с состоявшимися отказами некоторых духоборцев от продолжения военной службы, единоверцы их, жившие у себя дона, большими массами торжественно сожгли все свое оружие, ясно этим обнаружив, что они положительно ни против кого не злоумышляют, и что решились сознательно подвергнуть себя, свои семьи и свое имущество всем тем тяжелым в мирском отношении последствиям, которые, на Кавказе в особенности, могут вытекать из нежелания прибегать к борьбе и убийству для самозащиты. И потому нельзя не верить чистоте мотивов, руководящих поведением таких людей.
   Казалось бы, что в виду как исключительных условий, которыми со стороны их традиций и воспитания обставлены духоборцы, так и полного бескорыстия и миролюбия, которыми они проникнуты, было бы в высшей степени несправедливо и жестоко карать духоборцев за их отказы от поступления на военную службу или продолжения наравне с обыкновенными военными преступниками.
   А между тем с духоборцами так именно и поступили. Многих из них приговорили к заключению в дисциплинарный батальон, где они оказываются как раз в том самом двусмысленном и безвыходном положении, в котором находился Дрожжин, с тем еще более тяжким условием, что последний по образовательному цензу был избавлен от телесного наказания, тогда как они ему подвергаются. Сердце сжимается при мысли о том, каким страшным и непрерывным истязаниям должны подвергаться в настоящую минуту эти люди, если только они не отступят от того, что считают для себя волею Бога; и еще больший ужас охватывает душу, когда подумаешь о той страшной степени бесчеловечности и озверелости, до которой доводятся те несчастные должностные лица, которые в силу своего официального положения оказываются ближайшими палачами этих мучеников.
   Привожу отрывок из письма некоторых духоборцев, навестивших своих родственников, заключенных за отказ от военной службы в Екатериноградском дисциплинарном батальоне. То, что здесь описано, относится к первым дням пребывания заключенных в батальон.
   " .....Мы видели их по разрешению полковника, который спросил нас: "откуда вы и зачем приехали?" Мы сказали ему: "Из Тифлисской губернии, приехали посетить наших братьев." Он сказал: "Со всеми свидание не позволяется, только с своими родственниками, и на малое время, не боле как на один час." Свидание было стеснительное; но все-таки, благодаря Господа Бога, мы могли узнать на счет их жестокого и немилосердного наказания. Срезают колючие розги по пяти и по шести штук в один пучек, и кладут в растяжку, заходят по одному человеку с той и другой стороны, напоенные водкой, и приступают, как разъяренные хищные звери, которые раздирают смирных и кротких овец. Секут до тридцати ударов так больно, что вся колючка лезет в мясо и рвет его кусками; по окончании этого, сажают в одиночный холодный карцер на одни сутки, а ведь трудно сеченому на морозе; на другой день выпускают и дают им ружья, и ведут на маршировку. Они говорят, как христиане: "Мы не можем исполнять то, что противно заповеди Божьей." Но их, несмотря на их ответ, начинают больше бить и насиловать...... А мы с верой в Господа Бога призываешь Его: да будет воля Твоя над нами, Ты видишь, мы любим свет больше нежели тьму...."

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Главная несправедливость и жестокость правительства, по отношению к людям, подобным Дрожжину и духоборцам, не могущим по совести участвовать в военной службе, состоит в том, что оно заключает таких людей в в о е н н ы е тюремные учреждения вместо того, чтобы помещать их в г р а ж д а н с к и е тюрьмы, как с юридической точки зрения подобало бы поступать с людьми, не повинующимися общему государственному закону.
   В дисциплинарных батальонах к таким заключенным не могут, без особого распоряжения со стороны высшего начальства, относиться иначе, как к обыкновенным нижним чинам, из простой непокорности и упрямства уклоняющимся от исполнения требований военной дисциплины. Поэтому, постоянно возобновляя по отношению к ним эти требования, начальство дисциплинарных батальонов волей неволей находится вынужденным усматривать новое преступление в каждом возобновляемом отказе этих людей от исполнения таких требований, и должно каждый раз приговаривать отказывающегося к новому, добавочному наказанию. А между тем для человека, признающего военную службу противной своей совести, и раз отказавшегося от поступления в солдаты, все дальнейшие отказы от исполнения требований военного начальства никак не могут по справедливости считаться все новыми и новыми преступлениями, ибо на самом деле они являются для всякого искреннего человека лишь неизбежными логическими последствиями его первоначального отказа от военной службы вообще. А ведь за одно и то же преступление даже самый строгий закон признает возможным карать только один раз.
   Если бы за отказ от военной службы сажали провинившегося н е в в о е н н у ю, а в г р а ж д а н с к у ю тюрьму, то он действительно нес бы ни более, ни менее, как ту самую кару, которая была признана соответствующей его преступлению; и, отбыв свой срок, он получал бы свободу наравне со всякими другими преступниками. Заключение же человека, отказавшегося от военной службы, в дисциплинарный батальон, обращая каждое его движение в новое преступление, влекущее за собою новое наказание, возводит первоначальный ограниченный срок его заключения в пожизненный, сверх того, подвергая несчастного нескончаемому ряду жесточайших телесных наказаний и других крайне строгих в этих батальонах дисциплинарных взысканий.
   Такая мера ставит отказывающихся от военной службы в положение наиболее выгодное для наименее добросовестных из них, согласных из опасения худшего наказания внешне исполнять противное их убеждениям, т. е. - лгать. Для наиболее же добросовестных, не согласных обманывать начальство и товарищей, и потому упорно отказывающихся от притворного исполнения солдатских обязанностей, она обращается в особенный вид смертной казни, отличающийся от обыкновенной только большею медлительностью и более мучительными физическими страданиями.
   Такая смертная казнь была совершена над Дрожжиным и другими молодыми людьми, находившимися в подобном же положении; ей же в настоящую минуту подвергаются упомянутые духоборцы, равно как и те отдельные личности, которые за последнее время отказались от поступления в солдаты; и эта же участь, если только правительство не изменит своего образа действия, в будущем предстоит каждому, чья совесть не позволит ему участвовать в военной службе.
   Как ни смотреть на убеждения таких людей, - как на жалкое заблуждение, как на проявление умственного расстройства, или как на верное понимание истины, - во всяком случае несомненно то, что они искренно поступают согласно своим убеждениям, всеми силами стараясь согласовать с ними свое поведение, и не только жертвуя ради этого всякими своими личными интересами и выгодами, но сознательно подвергаясь самым ужасным страданиям и даже смерти. Можно жалеть таких людей, можно желать разубедить их в их заблуждениях, если считать их убеждения таковыми, но пока они не поняли еще своего заблуждения, пока они внутренно продолжают считать свои взгляды справедливыми, - никакой честный человек не может желать и домогаться того, чтобы они, противно своей совести, из одного страха перед физическими страданиями, стали наружно исполнять то, что они внутренно считают для себя грехом. И потому не только несправедливо, но и в высшей степени безнравственно, помещать в военные исправительные учреждения и в военные тюрьмы людей, не могущих по чистой совести исполнять военные обязанности.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Подобное содержание этих людей в военных местах заключения представляет сверх того и крупную ошибку со стороны правительства по отношению к своим же собственным интересам; ибо такою мерою этим людям предлагается на выбор один из двух только исходов: или, пожертвовав своей совестью, стать обманщиком, или же, жертвуя своей жизнью, быть мучениками за то, что они несогласны стать обманщиками.
   А между тем в обоих случаях получаемые от этого результаты даже с государственной точки зрения крайне нежелательны.
   В первом случае, при насильственном принуждении к военной службе людей, считающих ее грехом, образуются воины лицемерные, на которых в критическую минуту рассчитывать нельзя, и неизбежно всюду распространяющие вокруг себя столь нежелательный дух внешней, показной покорности начальству, при внутреннем отвращении к военной службе и осуждении ее.
   Тот самый молодой человек, который, после двухмесячного содержания в военном госпитале для сумасшедших за отказ от присяги, уступил требованиям отца, на вопрос главного доктора больницы, спросившего его после присяги: понял ли он теперь свое заблуждение и отказался ли от него? - отвечал: "убеждения мои не могут измениться, а я солгал, присягая, и презираю себя за свою ложь."
   Во втором случае, при подвергании строгим и мучительным наказаниям людей, не могущих по совести участвовать в военной службе, получается вопиющая несправедливость, отталкивающая всякого добросовестного человека, каковы бы ни были его убеждения; и вместе с тем образуются мученики религиозной идеи, везде и всегда больше всего остального способствующие заразительности и дальнейшему распространению той самой идеи, за которую они так самоотверженно страдают.
   Офицеры и нижние чины дисциплинарных батальонов нисколько не обеспечены больше других людей от такого нежелательного с правительственной точки зрения влияния; и если нравственно тупейшие из них и способны иногда ожесточаться против таких заключенных, являющихся для них представителями каких-то "сентиментальных идей", и своею кротостью обличающие их грубость и жестокость, то большинство военнослужащих, и притом наилучшая их часть, - та самая, которая всегда руководит общественным мнением своей среды, - не может не видеть, что во всех вышеописанных и им подобных случаях благородная роль остается не за мучителями, а за мучимыми.
   И потому, не говоря уже о чувстве справедливости или человеколюбия, в одних интересах собственного престижа, правительству следовало бы изменить свое отношение к людям, из за религиозных убеждений отказывающимся от военной службы.
   В области государственных взглядов нельзя не признать не только нравственно просвещенными, но и крайне мудрыми следующие соображения Императора Александра I, выраженные им в его указах от 27 Ноября 1801 г. на имя Слободоукраинского губернатора и от 9 Декабря 1816 г. на имя Херсонского военного губернатора:
   ...."Разумом и опытами давно уже дознано, что умственные заблуждения простого народа, прениями и нарядными увещаниями в мыслях его углубляясь, единым забвением, добрым примером и терпимостью мало по малу изглаживаются и исчезают. Вот правило, коего местному начальству должно с ними держаться... Не о новом переселении сих людей помышлять теперь надлежит, но об ограждении скорее их самих от всех излишних притязаний за разномыслие их в деле спасения и совести, по коему ни принуждение, ни стеснение никогда участия иметь не могут... Благоустроенное правительство ни в каком случае и ни с кем так не поступает, и церковь православная, сколь ни желала бы обратить сих отпадших от нее чад к себе, может ли одобрить меры гонения, толико противные духу главы ее Христа Спасителя, оставившего последователям своим cиe достопамятное изречение: "аще бы бысти ведали, что есть милости хощу, а не жертвы, николи же убо бысте осуждали неповинных?" Руководясь духом сим, духом истинного христианства, можно всего лучше успеть в достижении желаемой цели по сему предмету.... Отдаление сих людей от православной греко-российской церкви есть, конечно, с их стороны заблуждение, основанное на некоторых погрешительных заключениях их об истинном богослужении и духе христианства. Сие происходит в них от недостатка в просвещении, - ибо "ревность Божию имеют, но не по разуму." Но просвещенному ли правительству христианскому приличествует заблудших возвращать в недра церкви жестокими, суровыми средствами, истязаниями, ссылками и тому подобным? Учение Спасителя Mиpa, пришедшего на землю взыскать и спасти погибшего, не может внушаемо быть насилием и казнями, не может служить к погибели спасаемого, коего ищут обратить на путь истины. Истинная вера порождается благодатию Господнею чрез убеждение, поучением, кротостью, добрыми примерами. Жестокость же не убеждает никогда, но паче ожесточает. Все меры строгости, истощенные над духоборцами в продолжении тридцати лет до 1801 г. не токмо не истребили сей секты, но паче и паче приумножили число последователей ее..."

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Но могут возразить, что при таком отношении к отказывающимся от военной службы все захотят избавиться от нее под предлогом религиозных убеждений; а тогда не будет войска, и, следовательно, всякий государственный строй станет невозможным.
   На это возражение, если продолжать рассматривать вопрос с правительственной точки зрения, ответ состоит в том, чтобы для людей, не могущих по совести поступать в военную службу, заменять эту службу, как это отчасти уже и делалось правительством, какой нибудь другой повинностью в роде постройки зданий, устройства дорог, проведения искусственного орошения и всяких других общественных работ, лишь бы они не были связаны, хотя бы и косвенно, ни с военной, ни вообще с какой либо насильнической деятельностью. В единичных же случаях отказов от военной службы, или при неудобстве организации специальных для этой цели общественных работ, можно было бы назначать отказывающихся на подходящую должность в какое-нибудь из уже существующих правительственных учреждений, в роде служителей в больницах, поездной прислуги на железных дорогах, работников на заводах, или чего-либо подобного.
   В случае же, когда отказывающиеся от военной службы, считая государственные интересы вообще неразрывно связанными с военным делом, по этому самому не признают себя в праве в какой бы то ни было форме служить государству или исполнять правительственные требования, правительство могло бы приговаривать таких людей к отбытию определенного срока тюремного заключения в гражданской тюрьме, но отнюдь не в военной, так как в первом случае, отбыв свой срок, заключенный получал бы свободу, между тем как во втором он оказывался бы в том самом безысходном для себя и нежелательном для правительства положении, в котором, как было указано, находятся подобные заключенные в дисциплинарных батальонах.
   Для того, чтобы повинность или тюремное заключение, заменяющее военную службу, не привлекало к отказу от этой службы людей, побуждаемых ленью, или другими эгоистическими интересами, достаточно было бы назначить срок повинности или заключения с таким расчетом, чтобы тяжесть его несколько превышала тяжесть того срока военной службы, который соответствует семейному положению и образовательному цензу отказывающегося.
   Нет, конечно, никакой надобности разрабатывать здесь предлагаемую меру во всех ее подробностях: для этого у правительства найдется достаточно компетентных сотрудников. Здесь важно только признать и подчеркнуть тот общий принцип, что для людей, не могущих по совести участвовать в военной службе, правительству, в своих же собственных интересах, следовало бы заменить эту службу другою повинностью или тюремным заключением, соблюдая при этом упомянутые условия, необходимые для того, чтобы из отказывающихся не делать мучеников, привлекающих других людей к своим нежелательным для правительства убеждениям.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Приведение в исполнение правительством подобной необходимой меры потребовало бы, конечно, некоторого времени; а между тем слишком тяжелое в настоящую минуту положение страдальцев взывает о немедленном облегчении. И потому необходимо было бы теперь же, не дожидаясь вступления в силу новой меры, внушить начальству дисциплинарных батальонов и тех частей, в которых находятся такие люди, чтобы оно, признав их отказавшимися от военной службы, уже более не старалось насильственно заставлять их против своей совести исполнять частные требования этой службы.
   В дисциплинарных батальонах можно было бы, во избежание нарушения общего течения службы, отделять их, когда их несколько человек, от остальных заключенных в особую палату; когда же случай единичный, то держать отказывающегося в одиночном заключении. Находящихся в распоряжении начальников отдельных частей можно было бы назначать на нестроевые должности; если же они стали бы отказываться даже и от такого участия в военной службе, то подвергать их тюремному заключению, но непременно на один какой нибудь определенный срок, признаваемый соответствующим их отказу от военной службы.
   Главное же то, чтобы за каждый новый отказ от исполнения частных служебных требований, неизбежно вытекающий из их первоначального отказа от военной службы вообще, они не подвергались все новым наказаниям и добавочному тюремному заключению. Такая система сохранения за ними одного первоначального срока заключения вполне достигла бы главных целей, требуемых правительственными интересами: всякая привлекательность положения отказывающихся в глазах остальных военнослужащих была бы устранена; и вместе с тем ближайшее начальство было бы избавлено от теперешней его нравственно мучительной, но вынужденной обязанности совершать нескончаемый ряд истязаний над людьми, следующими требованиям своей совести.
   То обстоятельство, что некоторые люди по своим религиозным убеждениям отказываются от военной службы уже после того, как в течение известного времени исправно исполняли ее требования, - никак не должно служить к более жестокому обращению с ними, чем с отказывающимися при самом призыве.
   Все равно, отказывается ли солдат от продолжения военной службы вследствие того, что раньше, служа, он из малодушия кривил душою, или же вследствие того, что он впервые признал греховность для себя военной службы, - в обоих случаях он находится совершенно в таком же душевном состоянии, как и новобранец, отказывающийся поступить на военную службу потому, что совесть ему ее запрещает. Особенность этого общего им душевного состояния заключается в том, что они не то, что н е х о т я т, но психически н е м о г у т добровольно и по совести исполнять требования военной службы. И потому как тот, так и другой заслуживают со стороны правительства совершенно одинакового отношения.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

   Будучи сам глубоко убежден в несовместимости убийства с христианством, я не только не могу считать нравственно законными какие бы то ни было, хотя бы и самые смягченные, преследования или наказания, направленные против людей, отказывающихся от военной службы, но считаю такие преследования и наказания великим грехом. И потому, если читатель чем либо участвует в преследовании этих людей, виновных только в том, что они, следуя учению Христа, всем желают добра и никого не хотят убивать, то я прежде всего обращаюсь к нему, не как к официальному правительственному лицу, но как брат к брату, обращаюсь к его сердцу, к его душе, умоляя его, во имя всего, что есть в нем Божеского, воздержаться от этого страшного греха.
   Если же читатель, стоя на другой точки зрения, не видит греховности военной службы, или, несмотря на греховность ее, признает ее все-таки необходимой, то я обращаюсь к его рассудку и гуманности, указывая на то, что, даже с точки зрения правительственных интересов, меры, употребляемые против отказывающихся от военной службы, не только не достигают желаемых результатов, но неизменно производят обратное действие. Если такой читатель по своим убеждениям или своему отношению к государству признает необходимым преследовать, как преступников, людей за то, что они хотят быть добрыми и не делать другим, чего себе не желают, то он все-таки не может не согласиться с тем, что на таких людей, из за любви к ближнему готовых принять страшные мучения и даже смерть, следует налагать нижайшую степень кары, какая только совместима с государственными интересами.
   И потому все лица, которые, несмотря на очевидную как нравственную незаконность, так и практическую бесполезность применяемых в настоящее время к таким людям жестоких наказаний, делают распоряжения о наложении их, или принимают участие в исполнении их, - берут на себя тяжелую нравственную ответственность, ровно как и те, кто, будучи в состоянии своим словом хоть сколько нибудь повлиять на смягчение такого порядка вещей, - не делают этого.
   Избави вас Бог, читатель, от такой ответственности.
  
  
   С .-Петербург.
   20 Марта 1896 года.
  

Примечание.

  
   В 1896 эта статья году была прочитана царю, Николаю II. После этого отказывающихся от службы в армии стали ссылать на 18 лет в Якутскую губернию, что для них стало более мягким наказанием по сравнению с отправкой в дисциплинарный батальон на неопределенный срок. Такое положение продержалось до 1904 года, до начала русско-японской войны.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru