Чуковский Корней Иванович
Литературные черепки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Волны", No 1 / 1912 г.

Литературные черепки

   В повседневную речь и в литературный обиход давно вошло и упрямо держится выражение: "реветь белугой". Между тем, это бессмыслица. Белуга -- рыба. Ее дело снабжать нас зернистой икрой и исполнять это почетную обязанность молча, а подавать голос, да еще реветь, ей никак не полагается.
   Маститый П.Д. Боборыкин, большой знаток языка, объясняет это в одном из своих рассказов ("Не первые, не последние!" изд. Вольф, 1912 г., стр. 83).
   "Михрютка вдруг лег на все четыре лапы и в грязь и завыл, да так необыкновенно: "реветь белугой" -- как у нас говорят; есть такой морской зверь, белуха (не белуга --рыба), в род тюленя: он, когда высовывает морду из воды и набирает воздуху, то производит длинный, жалобный звук. Да, запел белухой Михрютка...".
   Таким образом, с молчаливой и степенной белуги снимается тяготеющее над ней столько лет несправедливое обвинение в нарушении общественной тишины и спокойствия.
   Почтенный П. Д. Боборыкин сыграл в этом вопиющем деле благородную роль.
   Его ждет в потомстве тройная слава -- Вольтера, Золя, Короленки!

* * *

   Еще менее извинительно весьма обычное смешение -- подвижника и сподвижника. Первый -- просто деятель, герой, второй -- участник в общем деле. Различие между этими понятиями весьма легко провести, и, однако, их часто смешивают.
   Едва ли не первый согрешил этим смешением не кто иной, как сам Пушкин.
   Бедный писатель говорит о Ломоносове ("Мысли на дороге"):
   -- "Между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения".
   Пушкин, и ах -- какой пассаж!
   Не робейте же, маленькие! Стройте мосты через океан, или разъезжайте на телефонах, ревите белугой или пишите селедкой!..

* * *

   Умилительна скромность М. Арцыбашева. Вот человек, который себя не ценит!
   Он заставляет своих героев (роман "У последней черты") говорить о сочинениях... г. Арцыбашева.
   -- "У писателя Арцыбашева есть полуфантастический, иронический рассказ"... Тут следует краткое изложение рассказа.
   Такая скромность трогает до слез.
   Ведь, г. Арцыбашев мог написать и так: "У гениального писателя Арцыбашева есть потрясающе-талантливый рассказ". Однако, он этого не сделал.
   Его герои могли бы цитировать -- хотя бы Шекспира... Но мы догадываемся, что ненавидящий всякую нескромность г. Арцыбашев нарочно не хотел помогать прославлению этого несносного английского комедианта, который, как известно, отчаянно рекламировал себя.

* * *

   И отходят заграницу,
   Убегают поезда,
   В Парму, в Ялту, в Капри,
   В Ниццу.
   
   -- вдохновенно поет на страницах "Голоса Севера" какой-то стихотворец.
   Поедем в Капри!
   Капри, как известно, остров и отрезан от материка тридцатью километрами "хорошей воды".
   От самого знаменитого из древних его обитателей, императора Тиберия, до одного знаменитого из нынешних, Максима Горького, никто и мечтать не смел о мосте через весь Неаполитанский залив.
   Пришел поэт из "Голоса Севера", увидел и ... построил мост.
   Вроде крыловского, на котором провалились два журналиста и портной.
   И думает, что такой мост выдержит целый поезд.

* * *

   Прелестные анекдоты о знаменитом английском художнике Уистлере находим в очерках д-ра Рихарда Эртели. Как известно, Уистлер поражал публику не только новизной и дерзостью своего искусства, но и своей наружностью, о которой он так заботился, что его прозвали "тщеславнейшим из художников". Туалет, примерка платья, завивка у парикмахера -- все это играло в его жизни очень крупную роль. Маленький, гибкий, подвижный, с удивительно нежным цветом лица, художник, как уверяли злые языки -- не без основания, если судить по портрету Больдини, -- не пренебрегал и румянами, и не вполне естественный румянец щек, и густые брови, и холеные пушистые усы, и "мушка под нижней губой", все это стушевывалось перед сверкающими, искрящимися глазами, во взгляде которых было что-то демоническое, гипнотизирующее. Недаром один недоброжелательный критик сравнил их с глазами змеи, прячущейся в траве. В левом глазу художник носил плотно вдвинутый монокль без оправы. Черные, как смоль, волосы его были художенственно завиты в мелкие локоны, когда они поседели, Уистлер стал красить их, оставляя лишь одну серебряную прядь, кокетливо ниспадающую на лоб. Этим седым локоном Уистлер очень гордился и, в торжественных случаях, как уверяют, перевязывал его пестрой шелковой ленточкой.
   Все было оригинально в этом человеке, начиная с его бамбуковой тросточки, длинной и тонкой, с которой он не расставался, даже, кажется, клал ее с собою в постель, и до его дома в Челси, в котором меблирована была одна только спальня. Остальные комнаты стояли пустыми, заваленным лишь ящиками со всевозможными драгоценностями -- серебром, фарфором и бронзой. Мастерская Уистлера поражала простотою убранства -- в ней не было даже и стульев. Когда художник, уже под семьдесят лет, вздумал жениться, друзьям, которых он пригласил на ужин, пришлось сидеть -- на подушках. Эти чудачества многие объясняли исключительным пристрастием Уистлера к декоративности, пропитывающей все его творчество. Но, наряду с этим, в художнике несомненно, жило безраничное тщеславие, самовлюбленность и гордыня непомерная. Он не только готов был вызвать на бой и Бога, и мир, но и к людям был недобр и неприветлив. Друзей он преследовал едкими насмешками и злобной иронией. Над врагами беспощадно издевался, книг в руки не брал и говорил только себе. Уайльд однажды сказал ему: "Как странно: когда мы с вами вдвоем, мы, в сущности, говорим только о себе" -- "Простите -- возразил Уистлер, -- мы говорили обо мне". Это удивительно характерно.
   И, при всем этом, в Уистлере было что-то чарующее. Где бы он ни появился, он моментально становился притягательным центром. В квартале, где он жил, его знал в лицо каждый ребенок, и на улице мальчишки бегали за ним толпами.
   Чрезвычайно характерна для Уистлера его классическая тяжба с Рескиным, оскорбившим его очень резкой, даже грубой, критикой его картины "Фейерверк в Греморинских садах", выставленной в 1877 году в Гросвенорской Галерее. Рескин глубоко возмущался ею, называя "бесстыдством и мошенничеством", требовал 200 гиней за то, что публике швырнули в лицо "горшок с красками". Уистлер имел неосторожность привлечь критика к суду, который, при несочувствии его искусству судьи и прокурора, превратился в суд над ним самим. Допрос велся, нельзя сказать, чтобы без пристрастия. Например:
   -- Сколько времени вы употребили, чтобы наляпать этот ноктюрн? -- вопрошает прокурор.
   -- Позвольте, -- Уистлер встает и требует, чтобы прокурор взял обратно неуместное слово. Тот соглашается.
   -- Один день. Пожалуй, на другое утро положил еще несколько штрихов.
   -- И за два дня работы вы требуете 200 гиней?
   -- Нет, я требую их за труд целой жизни.
   Ноктюрн предъявляется на рассмотрение присяжным. Судья требует пояснений.
   -- Где же тут мост? Неужели вы утверждаете, что вы правильно изобразили мост?
   -- У меня и не было намерения дать правильное изображение моста.
   -- А эти фигурки должны изображать людей?
   -- Как вам будет угодно.
   -- А там внизу, это -- лодка?
   -- Очень рад, что вы нашли тут лодку. Моя идея было только дать известную гармонию красок.
   -- А вон там, в углу, что за золотой значок, уж не водопад ли?
   -- Это фейерверк.
   -- Вы что же -- думаете, что убедили меня в красоте этой картины? -- почти кричал негодующий прокурор.
   Уистлер долго испытующе смотрит на него и отвечает:
   -- Нет, знаете ли, это было бы так же безнадежно, как если бы композитор стал петь свои мелодии на ухо глухому.
   Выслушав показания многих известных художников и художественных критиков, выступивших свидетелями с обеих сторон, присяжные окончательно сбились с толку и не решились высказаться определенно. Вместо 1000 фунтов за убытки, которых домогался Уистлер, они приговорили Рескина к уплате одного только фартинга (очень мелкая монета): 400 же фунтов судебных издержек, которые приходилось платить Рескину, были собраны по подписке. Таким образом, не только судьи, но и публика стала на сторону "художественного папы" Рескина и бедный Уистлер только пережил несколько неприятных часов и ничего не добился.

* * *

   Известный критик С. А. Андреевский читал лекцию "О вырождении рифмы". Поэт Н. М. Минский выслушал лекцию и молвил:
   
   Рифма вырождается!..
   Утешайтесь!
   В Москве нарождается
   Балтрушайтис!
   
   В Москве тогда, действительно, "нарождался" декадентский стихотворец Юргис Балтрушайтис, знаменитый своими искусными рифмами.
   Но еще более он был знаменит своею причудливой фамилией.
   Однажды он подошел к А. И. Куприну познакомиться:
   -- Балтрушайтис! -- сказал он.
   -- Спасибо, я уже набальтрушался! -- ответил Куприн.

* * *

    В одном обществе состязались в рифмах. Критик К. Чуковский произнес такой стихотворный экспромт:
   
   Судьбу доверив Паркам,
   Иду я как-то парком,
   И слышу: там, где тополи
   Листами нежно хлопали,
   Раздался поцелуй.
   С симптомами аффекта
   Целует даму некто,
   Она ж, полна апатии,
   Сливаясь с ним в объятии,
   Сидит под сенью струй,
   В тревоге и досаде
   Прижался я к ограде,
   И черный ворон, каркая,
   Кричит, чтоб шел из парка я,
   Чтоб не мешал любить
   Лежат пред ними вишни:
   Для них они излишни...
   Ах, руку вы засуньте-ка,
   Чтоб вишни взять из фунтика
   И деву накормить...

* * *

   Известному поэту С. предложили написать недостающие строки к такому двустишию:
   
   Предо мною лампа
   И чернильница.
   Она написал:
   Я танцую там па,
   Где родильница.

* * *

   К знаменитому в свое время адвокату Л.А. Купернику пришел однажды еврей за советом:
   -- Лев Абрамович! Я недавно приехал из Шклова в Кишинев -- ничего мне за это не будет?
   -- Конечно, нет. Ведь Шклов и Кишинев в черте оседлости. Вы вправе ездить, сколько хотите.
   -- Да, но это было ночью.
   -- Все равно. И ночью, и днем можете ездить, сколько угодно.
   -- Но видите ли, об этом никто не знал!
   -- Какое же кому дело? Вы совершеннолетний и никому не обязаны отчетом.
   -- Но, понимаете, ведь я же сбежал из арестантский роты.
   -- С этого бы, черт возьми, и начали!

К. Чуковский

   Первая публикация: Волны, No 1 / 1912 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru