Девятый год стоит Россия Моей заморскою страной... Н.П.Г.
Мне кажется, что спор о том, может ли быть эмигрантская молодая литература, или не может быть, на этот раз сам собой разрешен в недавно вышедшей книге покойного молодого поэта Н.П.Гронского.
Книга открывается словами: "Помню Россию -- так мало, помню Россию -- всегда"... Это сразу дает нам и возраст, и духовную особь пишущего. Мало помнят, но все же помнят -- десяти лет расставшиеся помнят свою страну -- изгнанники, всегда помнят -- рожденные поэты. Книга открывается -- формулой, ибо короче и полнее о себе и о России человек его поколения сказать не может. Эта цитата, по недостатку места, останется единственной. Пусть читатель, до прочтения книги, поверит на слово, что она редкостной словесной силы. Поэтически -- первокачественная.
Читаем названия: Иоанн Безземельный -- Римляне -- Карл XII -- Эней -- Роланд -- Наполеон -- перед нами школьные годы, т. е. школьные герои поэта. Первый вывод: не зря ходил в школу. Дальше героика недавних времен: поэма Миноносец, трагическая героика не взятых на английский миноносец добровольцев (по страсти, с какой написано, ясно, что в основе -- живое происшествие). Листаем дальше: -- Из первой книги Царств -- Россия -- Август -- Римские дороги -- Савойя -- Моисей -- Дракон,-- по названиям одним ясно: юноша читает, ходит, глядит, думает -- и, наконец, альпийская поэма Белла Донна, лучшая вещь в книге и во всей поэзии эмиграции. К этой поэме отношу читателя, как к сердцевине книги и поэта и самой лирической поэзии. Дальше: Валгалла -- дальше прекрасная поэма Авиатор, как все поэмы Гронского взятая из жизни,-- поэма Финляндия (родина поэта),-- Михаил Черниговский и Александр Невский,-- драматические сцены Спиноза -- и последнее в книге и в его молодой жизни -- Повесть о Сергии Радонежском, о медведе его Аркуде и о битве Куликовской. Книга, начатая Россией, Россией кончается. Россией кончается и его жизнь.
Где же, господа, неизбежное эмигрантское убожество тем, трагическая эмигрантская беспочвенность? Все здесь -- почва: благоприобретенная, пешком исхоженная почва Савойи, почва медонских римских дорог, и в крови живущая отечественная почва тверской земли, и родная, финляндская, и библейская -- Сиона и Синая, и небесная, наконец -- Валгаллы и авионов.
Перед вами, молодые поэты, юноша -- ваш сверстник, ваш школьный товарищ, с вашими же источниками питания: собственной ранней памяти, живого изустного сказа, огромного мирового города, природы, которая везде и всегда, и наиживейшим из всех источников, без которого все остальные -- сушь: самой лирической жилой. Так почему же у вас в стихах метро и бистро, а у него Валгалла -- и Авиаторы -- и Спиноза? Вы жили в одном Париже. И Париж ни при чем.
Верней, Гронскому Париж много дал, потому что Гронский много сумел взять: Национальную библиотеку и Тургеневскую библиотеку, старые соборы и славные площади, и, что несравненно важнее, не только взять сумел, но отстоять сумел: свой образ, свое юношеское достоинство, свою страсть к высотам, свои русские истоки и, во всем его богатстве, мощи и молодости -- свой язык. Взяв у одного Парижа -- все, не отдал другому Парижу -- ничего.
-- "Но это одиночный случай..." Вся лирическая поэзия -- одиночный -- и даже какой одинокий!-- случай. Непрерывная вереница таких одиночных случаев и есть лирическая поэзия. Но если допустить, что есть поэзия не лирическая -- гражданская, скажем, эпическая -- что мешает молодым эмигрантским поэтам соприсутствовать -- издалека -- событиям своей родины? Челюскин был на весь мир и для всего мира, и место действия его, Арктика, равно отдалено от всех жилых мест.-- "О Русь, нижу тебя из моего прекрасного далека!" Но если наше далёко нам кажется непрекрасным, если у нас на него нет глаз, можно ведь и: "О Русь, вижу тебя в твоем прекрасном далёке", распространяя это далёко и на прошлое, и на настоящее, и на будущее. Поэт никогда не жил подножным кормом времени и места, и если Пушкина, к пашей великой, кровной обиде, так и не выпустили за границу, это не помешало ему дать невиденный им Запад -- лучше видевших. Ведь если допустить, что поэт может питаться только от данного места -- своей страны, то неизбежно придется ограничить это его питание и современным ему временем. Тогда, сам собой вывод: Пушкин в Испании не был и в средние века не жил,-- стало быть Каменного Гостя написать не мог.
А -- мечта на что? А -- тоска на что?
Нет, господа, оставим время и место писателям-бытовикам (поэтов-бытовиков -- нет), а сами, поскольку мы поэты, будем поступать как молодой Гронский:
Я -- вселенной гость,
Мне повсюду пир,
И мне дан в удел --
Весь подлунный мир!
И не только подлунный!
Примечания
Впервые: СЗ, 1936, кн. 61.
В период подготовки ГСП его родными Цветаева писала Тесковой: "Но знаете, жуткая вещь: все его последующие вещи -- несравненно слабее ("Беладоины".-- Сост.), есть даже совсем подражательные. Чем дальше (по времени от меня) -- тем хуже. И этого родители не понимают. (Они, вообще, не понимают стихов). Приносят мне какие-то ложно-"поэтические" вещи и восхищаются. И я тоже -- поскольку мне удается ложь. Какие-то поющие Музы, слащавые "угодники", подблоковские татары.-- Жаль.-- О его книге навряд ли смогу написать. Боюсь -- это был поэт -- одной вещи. (А может быть -- одной любви. А может быть -- просто -- медиум.) Я не все читала -- отец не выпускает тетрадь из рук -- но то, что читала,-- не нравится. Нет силы. Убеждена, что Белла-Донна лучшая вещь" (СС-6, 424).
С. 229. "Челюскин был на весь мир..." и т.д.-- "Челюскин" --легендарный советский пароход, названный по имени русского полярного исследователя XVIII в. С.И.Челюскина; в 1933 г. должен был за одну навигацию проплыть весь Северный морской путь из Мурманска во Владивосток; в начале 1934 г. был раздавлен льдами в Чукотском море; участники рейса были спасены советскими летчиками. Цветаева посвятила этому событию ст-ние "Челюскинцы" (1934).
"О Русь, вижу тебя из моего прекрасного далека!" -- Цветаева вспоминает знаменитое "лирическое отступление" Гоголя из XI главы "Мертвых душ": "Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу...", написанное, как известно, в Риме.
С. 230. "Я -- вселенной гость..." -- Парафраз первой строфы ст-ния К. Павловой "Поэт" (1839):