Д-Аннунцио Габриеле
Ларь с хлебом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La madia.
    Перевод Илья Л. (1908).

0x01 graphic

Габриеле д'Аннунцио
Gabriele d'Annunzio
(1863-1938)

   Габриеле д'Аннунцио -- итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель. К началу Первой мировой войны был наиболее известным и популярным итальянским писателем.
   В 1915-1918 годах участвовал в боях на фронтах Первой мировой войны, вначале в авиации, затем в пехоте. После войны стал одним из лидеров националистического движения, связанного с фашистскими организациями.
   Д'Аннунцио приветствовал военные акции итальянского фашизма, прославлял его колониальные захваты (сборники статей и выступлений "Держу тебя, Африка", 1936). При фашизме в 1924 году получил титул князя, в 1937-м возглавил Королевскую академию наук. Писатель скончался от апоплексического удара 1 марта 1938 года в своем поместье Виттореале на озере Гарда, в Ломбардии. Режим Муссолини устроил ему торжественные похороны.
   Творчество д' Аннунцио является характерным проявлением декаданса в литературе Италии. В ранних его произведениях возникали темы и образы веризма. Для его романов, драм и стихов характерны иррационализм, эстетство и гедонизм.
   Русский читатель познакомился с творчеством д'Аннунцио в 1893 г. -- первой ласточкой стал перевод "Невинного", выполненный М. Ивановым. Вскоре же лучшим переводчиком д'Аннунцио на русский язык стал поэт Ю. Балтрушайтис, будущий литовский дипломат. На рубеже двух столетий популярность писателя в России приняла характер настоящей мании, отмеченной потоком статей и рецензий, выходом в свет полного (на тот момент) собрания сочинений д'Аннунцио (Киев, 1904), обилием театральных постановок и появлением экранизации. Его влияние также ощущается в поэзии А.А. Блока, Н.С. Гумилёва, К.Д. Бальмонта, ранней прозе М. Горького. В 1908 году в томской газете "Сибирская жизнь" был опубликован перевод его новеллы "La madia" ("Ларь с хлебом").

Ларь с хлебом

   Как только Люк расслышал шум костылей, он открыл свои большие беспокойные и воспламененные глаза и направил их на двери, на пороге которой появился его брат. Все его лицо, носившее на себе следы страдания, изъеденное лихорадкой, покрытое красными пятнами, приняло вдруг выражение жестокости, почти бешенства. Он конвульсивно схватил руки своей матери и хриплым, отрывистым голосом закричал: -- Прогони его! Прогони его! Я не хочу его видеть, никогда, никогда! Ты слышишь?
   Слова застревали у него в горле. Задыхаясь от припадка кашля, он судорожно сжимал руки своей матери и прижимался к её груди: при всяком усилии сорочка его колебалась и приоткрывалась.
   Щеки его напухли, а на лбу засохшие прыщи образовали нечто вроде струпьев, которые при всяком движении надрывались и покрывались кровью.
   Мать старалась его успокоить.
   -- Нет, нет, дитя мое. Ты его больше не увидишь. Я сделаю, как ты хочешь. Я прогоню его. Это твой дом, дитя мое, весь твой. Ты понимаешь меня?
   Люк закашлял ей в лицо.
   -- Нет, сейчас, немедленно же! -- повторял он, свирепо настаивая, приподнимаясь на своей кровати и толкая мать к двери.
   -- Хорошо, дитя мое, сейчас, немедленно.
   Даниэль показался на пороге, опираясь на свои костыли. Это был несчастный бедняга с большой тяжелой головой. Волосы его были так светлы, что казались совершенно белыми. Глаза его были нежны, как глаза ягненка: они были голубого цвета и покрывались длинными светлыми ресницами.
   Он вошел, не издавая ни одного звука: паралич лишил его дара слова -- он был нем. Но он увидел глаза больного, устремленные на него с дикой ненавистью; и стал посреди комнаты, опираясь на свои костыли, стал нерешительно, не осмеливаясь больше сделать ни одного шага.
   Правая нога его, более коротка и скорченная -- слабо, но заметно дрожала.
   Люк сказал своей матери:
   -- Чего ему здесь надобно, этому калеке? Прогони его! Я хочу, чтобы ты его прогнала. Ты слышишь? Сейчас же!
   Даниэль понял, и он посмотрел на свою мачеху, которая уже приподнималась. Он посмотрел на нее такими умоляющими глазами, что у нее не хватило духу употребить против него силу.
   А затем, держа под мышкой один из своих костылей, он сделал свободной рукой жест отчаянья и бросил жадный взгляд на ларь для хлеба, который стоял в углу. Этот взгляд должен был сказать:
   -- Я голоден.
   -- Нет, нет! Не давай ему ничего! -- стал кричать Люк, задвигавшись на кровати и настаивая на своем злом капризе. -- Ничего! Выбрось его вон!
   Даниэль склонил на грудь свою большую голову: он дрожал, глаза его были полны слез. А когда мачеха его положила ему руку на плечо и толкнула его к двери, он разразился рыданиями, но дал себя вывести.
   Он услышал затем, как запирали двери, и, рыдая, остановился в сенях. Его рыдания были сильны и продолжительны.
   С взбешенным жестом Люк сказал своей матери:
   -- Ты слышишь? Он это делает нарочно, чтобы мне было больно.
   А братские рыдания продолжались, прерываемые время от времени странным мычанием -- печальным, как хрипение тяжелораненого и умирающего животного.
   -- Но послушай! Скорее! Сбрось его со всех лестниц!
   Женщина мгновенно вскочила, подбежала к двери и подняла на него свои жесткие руки, которыми не раз уже случалось бить и избивать до полусмерти.
   Люк, приподнявшись на изголовье, повторял:
   -- Еще! Еще!
   Под ударами Даниэль замолчал. Сдерживая плач, он спустился по лестнице и вышел на улицу.
   Он умирал с голоду; он почти ничего не ел вот уже два дня. С большим трудом тащил он за собой свои костыли.
   Мимо прошла кучка уличных мальчишек; они бежали за бумажным змеем, который непрерывно поднимался вверх.
   Некоторые толкнули его, крича:
   -- Эй, ты! Калека!
   Другие дразнили его:
   -- А-ну! Пойдем на перегонки. Ты! Скороход!
   Третьи, насмехаясь над его большой головой, со смехом спрашивали его:
   -- Почем фунт мозгов, эй, калека!
   Один, еще более жестокий, толкнул его костыль и убежал. Костыль упал.
   Немой закачался, затем с трудом поднял его и пошел своей дорогой.
   Крики и смех уличных мальчишек понемногу затихли за рекой. Змей, подобно птице из сказочной земли, витал на голубом прекрасном небе. По набережной шел полк солдат, певших хором. Было чудное время года, как раз после Пасхи.
   Даниэль, внутренности которого пожирал голод, подумал:
   -- Я попрошу милостыню.
   Находившаяся вблизи булочная наполняла весенний воздух приятным запахом свежего хлеба. Прошел человек, одетый в белое, с длинной доской на голове, на которой были выстроены в ряд золотистые хлеба; от них шел еще пар. Подняв морды вверх и махая хвостом, за человеком следовали две собаки.
   Даниэль подумал, что он наверно упадет сейчас от изнеможения. Он говорил себе.
   -- Я должен попросить милостыню; иначе я умру от голода.
   Медленно опускались сумерки. Прозрачное небо было все усеяно змеями, которые кружились по временам в воздухе, опускаясь обратно на землю. Колокола распространяли в звучной атмосфере глубокий и продолжительный звон.
   Даниэль сказал себе:
   -- Я стану у дверей церкви.
   И он потащился к церкви.
   Церковь была открыта. В глубине алтарь, освещенный маленькими вздрагивающими огоньками, похож был на созвездие. Через дверь доносился слабый запах ладана и фимиама. Иногда раздавались сильные звуки органа.
   Даниэль почувствовал вдруг новый прилив слез к глазам; и мысленно он произнес горячую молитву:
   -- О, Господи, Боже мой, помоги мне!
   И орган издал аккорд, от которого колонны задрожали, как музыкальные инструменты; затем посыплись веселые, светлые ноты. Хор певчих подымался все выше и выше. Прихожане и прихожанки по парам и по три человека вместе входили через единственную входную дверь.
   Даниэль еще не осмелился протянуть руку.
   Рядом с ним какой-то нищий начал причитать:
   -- Подайте, Христа ради!
   И тогда немому стало стыдно.
   Он увидел, как мачеха его вошла в церковь, она была вся укутана в длинную черную мантилью.
   И он подумал:
   -- А что, если пока мачеха будет здесь, я пойду домой.
   Мучения голода были так сильны, что он уже не ждал больше. Он быстро побежал на своих костылях -- за хлебом. У выхода какая-то женщина закричала ему:
   -- Эй, калека! Ты хочешь получить первый приз за быстроту, что ли?
   В мгновение ока он был уже у дома, дрожа, задыхаясь. Бесшумно, с величайшими предосторожностями он поднялся по лестнице. Ощупью он стал искать ключ в трещине стены, куда мачеха клала обыкновенно его, когда выходила.
   Он нашел этот ключ, и прежде чем открыть, он посмотрел через дверное отверстие. Люк, по-видимому, спал в своей кровати.
   Даниэль подумал:
   -- Было бы хорошо, если бы я мог взять хлеб, не разбудив его!
   И он повернул ключ, тихо, сдерживая свое дыхание, боясь, что биение сердца его разбудит брата. Ему казалось, что эти биения наполняют весь дом громким, оглушительным шумом.
   -- А что если он проснется? -- подумал Даниэль, почувствовав, что дверь открылась, -- и мороз пробежал у него по телу.
   Но голод придал ему смелости. Он вошел, осторожно передвигая свои костыли, не спуская глаз со своего брата.
   -- А что, если он проснется?
   Брат его лежал на спине, спал, тяжело дыша. Время от времени из губ его вылетало нечто вроде легкого свиста. На столе стояла только одна свеча и бросала на стену длинные двигающиеся тени.
   Подойдя к ларю для хлеба, Даниэль, чтобы превозмочь свой страх, остановился. Он посмотрел на спящего; затем, подложив оба костыля под мышки, он стал стаскивать лежавшее поверх покрывало. Ларь издал сухой треск.
   Люк вздрогнул и открыл глаза.
   И он увидел, что делал его брат; он стал кричать на него, махая, как иступленный, руками.
   -- Ах, ты! Вор! Вор! Помогите! -- он задыхался от бешенства. И в то время, как его брат, наклонившись над ларем, ослабленный мучительным голодом, дрожащей рукой искал кусок хлеба, он спрыгнул с кровати и бросился на него, чтобы помешать ему взять что-нибудь.
   -- Вор, вор! -- кричал он в исступлении.
   Как исступленный, он набросил тяжелое покрывало на шею Даниэлю, который отчаянно вырывался, подобно птице, попавшей в силок. Но он крепко держал пойманного; он совершенно потерял сознание того, что он делал; всеми своими силами он тянул за покрывало, как бы желая обезглавить своего брата.
   Покрывало трещало, впивалось в живое мясо на затылке, раздробляло шейные связки, рвало мускулы и нервы; так что, наконец, с ларя свесилось одно только неподвижное тело, не подававшее никаких признаков жизни.
   Тогда, при виде убитого калеки невероятное сумасшествие овладело душой братоубийцы.
   Шатаясь, он два-три раза обошел комнату. Свеча бросала вокруг темные тени и наполняла ее ужасами; он хватал в охапку скатерти, покрывала, тащил их все к себе, укутался в них с головы до ног, покрыл ими даже лицо свое и бросился затем на кровать.
   В царящей вокруг тишине слышно было только его скрежетание зубов, подобное звукам напильника о железо.

Илья Л.
"Ларь с хлебом" Габриэль д'Аннунчио (Перев. с итальянского для "Сиб. Ж.")

------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сибирский вестник. 1908. No 48. С. 2.
   Исходный текст здесь: Переводы итальянской литературы в периодике Сибири. Хрестоматия. -- Томск: Издательство Томского университета, 2018.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru