Десницкий Василий Алексеевич
Предисловие к русскому изданию книги Стефана Цвейга

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Предисловие к русскому изданию
книги Стефана Цвейга
"Врачевание и психика"

   В ряду биографических трилогий, посвященных Ст. Цвейгом историческим личностям, настоящая -- "Врачевание и психика" -- не является лучшей, наиболее удавшейся художнику. Если в других трилогиях ("Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой", "Три мастера: Бальзак, Диккенс, Достоевский", "Борьба с безумием: Гельдерлин, Клейст. Ницше") интересны и "литературны" сами персонажи, взятые писателем, если в них остроумны, хотя нередко спорны и неприемлемы, суждения Ст. Цвейга о творческих особенностях того или иного писателя, его понимание исторического окружения, эпохи "героя", то в новой трилогии, в "романах" жизни Месмера, Мери Бекер-Эдди, Фрейда эти положительные, с читательской точки зрения, предпосылки отсутствуют.
   Здесь взяты и соединены под общим знаком "врачевания и психики" лица специального порядка, интерес к которым поддерживался и поддерживается в буржуазном обществе не столько их значительностью -- положительною или отрицательною-- для развития "науки о душе" и практики врачевания, сколько атмосферой шума и скандала, связанного с их именами. А для современной западно-европейской буржуазной интеллигенции этот интерес является особенно усиленным и подчеркнутым, социально обусловленным, поскольку самая проблематика мышления и творчества избранных Ст. Цвейгом персонажей тесно сомкнута с глубочайшей тягой разлагающегося капиталистического общества ко всему таинственному, мистическому, порочащему творческие усилия разума, движения положительной научной мысли.
   Именно теперь, когда капиталистический мир -- в обстановке нарастания катастрофического кризиса, в атмосфере материального и морального разложения, накануне решающих боев с пролетариатом -- мобилизует все силы для борьбы за свое существование, положение художника или публициста особенно ответственно, если он хочет быть7 в меру своей классовой направленности и революционной сознательности, певцом и провозвестником завтрашнего дня, а не реставратором обреченного на слом здания культуры классового угнетения.
   В процессе становления новой культуры наука и искусство являются действенными средствами и орудиями борьбы буржуазии с революционным пролетариатом.
   Опоэтизированная проповедь свободного проявления непосредственных чувств внеклассового человека, "человека вообще", эстетическая реставрация разнообразнейших форм религиозных верований, идеализация человека первичных, целостных инстинктов, призывы к непосредственному действию, превознесение биологического начала "расы", "голоса крови", культ в поэзии "чистого искусства", поднятие на щит представителей формалистического искусства прошлых эпох -- все эти тенденции характерны для искусства современного капиталистического общества. И все они являются не только сигнализаторами загнивания, распада буржуазной культуры, но и одновременно орудием борьбы, средством фашизации буржуа, разгрузки его от задерживающих моментов гуманистической цивилизации средством "эстетической" отравы революционного пролетариата.
   Те же тенденции -- борьбы с заблуждающимся "разумом" реставрации идеалистических систем мышления, религии, суеверий и мистики, ликвидации завоеваний когда-то смелой буржуазной мысли -- присущи и современной науке капиталистического мира.
   Тема данной трилогии Ст. Цвейга, самый жанр, им избранный, -- художественный показ реальных исторических личностей, стоявших в своей деятельности на острых гранях соприкосновения науки, философии, поэзии, религии и мистики, суеверия й шарлатанства, -- требовали поэтому от него особой четкости в определении своей задачи, максимальной осознанности ее социальной значимости, полного овладения избранной формой изображения действительности.
   Нет сомнения, и в "Врачевании и психике" Ст. Цвейгу не изменил талант превосходного рассказчика, и здесь он выступает как опытный художник-психолог, остроумно подчас вскрывающий "тайну" исключительной своеобразной личности. Но все же нужно признать, что в данном произведении Ст. Цвейг слишком увлекся своим "героем" Фрейдом и его учением, и это внесло в новую работу писателя целый ряд моментов отрицательного порядка, сильно снижающих ценность новой трилогии.
   Ст. Цвейг, надо полагать, неожиданно й для самого себя стал жертвой "ложной" идеи, выражаясь языком Плеханова, оказался в плену той буржуазной идеологии, против которой он, как бы, пытается бороться. То, что хочет в своей книге от кого-то защитить художник-публицист, для современного буржуа ни в какой защите не нуждается. Ст. Цвейг не понял, не доглядел, что нет на арене современной истории как социального явления того трезвого буржуа, смелого рационалиста, позитивиста, с которым он сражается. Современный буржуа -- мистик, он жаждет "тайны" спасения, ему нужно "чудо", он враг точного знания, ибо оно диктует ему неизбежную смерть. И поскольку буржуа еще страстно хочет жить и бороться за сохранение мира классовой эксплоатации, такие только "художественные" произведения как новая книга Ст. Цвейга сплошь и рядом являются для него не ударом врага, а необдуманным подарком друга, той каплей живительной влаги, которую богатому Лазарю подает сжалившийся над ним Лазарь-бедняк, мелкобуржуазный гуманный индивидуалист.
   Такая гуманистическая "жалость" сплошь и рядом охватывает в переходные эпохи, в моменты ликвидации классовых культур, художников-индивидуалистов, стоящих, якобы, вне классов, по существу же выражающих настроения колеблющейся, растерявшейся перед лицом суровой истории мелкобуржуазной интеллигенции.
   Сам Ст. Цвейг заявляет о себе в предисловии к новой трилогии, что ему "дано лишь воплощать идеи в образах", что к своему труду он приступил "исключительно из побуждения образотворчества", что в изображении своих "героев" им не руководили "ни фанатизм убеждения, ни чувство личной благодарности" (последнее в отношении к Фрейду). И читатель, познакомившийся с книгой Ст. Цвейга, по первому впечатлению согласится в этом с автором. Цвейг хотел быть только "художником", хотел дать только "зарисовки" завлекших его лиц и явлений. Ему, с его взглядами на искусство, усвоенными от Фрейда, казалось, что в его творческом процессе притушено сознание, что в бессознательном выявлении своего свободного "я" он дает возведенную в прекрасное объективную реальную действительность.
   В результате его картина действительности и оказалась тесно сомкнутой с устремлениями и настроениями упадочной буржуазии капиталистического Запада. Под знаком "бессознательного" в произведение Ст. Цвейга вошло настоящее классовое буржуазное сознание. Оно и организовало трилогию "независимого" индивидуалиста как художественное произведение, превратив ее, в сущности, в публицистический трактат, в котором нашли свое выражение идеи, характерные для современной западно-европейской буржуазной общественности.
   Это прежде всего мысли о религии, ее сущности, происхождении, ее социальной значимости в классовом обществе. По Ст. Цвейгу, "только страдание создало в человечестве религиозное чувство, мысли о боге". Он осуждает французских материалистов XVIII века за то, что они "выметали, вместе с суеверием, и малейшее зернышко мистики из прозрачной как стекло (и как стекло ломкой) вселенной своего "философского словаря". Поэтому ему так близка "широкая душа средневековья", которая была "способна вместить все непостижимое". Он радуется ("большое счастье!"), что в истории жизни и деятельности Мери Бекер-Эдди он получил возможность "в непосредственной близости, шаг за шагом, проследить возникновение, развитие и распространение одного из мощных движений в области веры". Причем он совершенно не учитывает того, что условия возникновения религиозных верований, сущность их и социальная значимость в доклассовом обществе, на ранних ступенях человеческой культуры совершенно иные, чем в обществе развернутых классовых противоречий, в классовом буржуазном государстве, в эпоху господства "доллара".
   Для изучения социальной психологии буржуазного общества, для вскрытия социального смысла и общественной функции новых религиозных образований в эпоху развитого капитализма история Мери Бекер-Эдди и ее "церкви)) действительно представляет значительный интерес. Но индивидуалистический подход Ст. Цвейга к явлениям идеологического порядка наперед лишает положительной ценности его наблюдения и заключения. Для него весь интерес сосредоточен на личности самой "основательницы)" новой "религии", только в ней, по мнению Ст. Цвейга, нужно искать и видеть причину "великого движения", а не в социальных взаимоотношениях конкретного исторического момента. Это, оказывается, она, Мери Бекер-Эдди, "изолированная анонимная личность", она, которая, якобы, "не опирается ни на какую группу, ни на какую секту", только она "одной" и "единственной" своей мыслью создала "новую религию".
   Ст. Цвейг не закрывает глаз на среду, историческую обстановку, в которой возникают "великие движения", в том числе и религиозные. Показ бытовой стороны описываемых явлений представляет и в трилогии "Врачевание и психика" несомненную ценность для читателя. И в частности особенно любопытен прекрасно сделанный рассказ о жизни и подвигах американской основательницы "Христианской науки", которую Ст. Цвейг, не стесняясь, изображает во всем комизме "деловой американской буржуазной атмосферы". Но, когда он хочет "понять" генезис и смысл движения, условия распространения "новой религии", -он не идет далее понятия "исключительной личности" и благоприятствующих "расовых" условий.
   Так, в представлении Ст. Цвейга, реформационное движение в Германии XVI в. дело Лютера исключительно, "широколобого августинского монаха", который "один единственный, слабый, изолированный... идет в одиночку против гигантской, весь мир объемлющей организации", против всемогущей "католической веры", противопоставив "объединенным силам вселенной... всего лишь внутреннюю мощь своей веры".
   Личность, ее деятельность осмысляет Ст. Цвейг не в плане раскрытия исторического процесса, в котором она участвует; он не понимает общественной жизни как состояние напряженной классовой борьбы. Личность у него "творит из себя", а на вершину достижений ее поднимает "раса", голосом которой она является. Так, Л. Толстой, "этот великолепный ум, этот гений художественного созидания дал, собственно говоря, только свое живое слово, свою образующую силу неоформленной, присущей русскому народу идее борьбы с авторитетом государства". Такие же наивные по форме и социально вредные по существу мы слышим суждения художника-индивидуалиста, когда он говорит о Ганди, договаривающемся с английским правительством о формах и средствах удушения революционных устремлений пролетариата и крестьянства порабощенной Индии. Для Ст. Цвейга -- "Ганди, в конце концов, всего только формулировал наново- активно изначальную сущность пассивности своей расы и ее религий".
   Поэтому вполне естественно, что и успех "христианской науки" Мери Бекер-Эдди Ст. Цвейг объясняет не из социальных отношений в заатлантической республике второй половины XIX века, а из "последних душевных глубин американского народа". "Христианская наука", оказывается, затронула "его исполненный светлой веры, наивный, с такой великолепной легкостью воспламеняющийся оптимизм", предъявила "его энергии, его неукротимому боевому темпераменту вызов -- сделать невозможное здесь на земле возможным". И мы уже нисколько не удивляемся, когда читаем у Ст. Цвейга, что Мери Бекер-Эдди "обогатила человечество", ибо обогащает человечество тот. "кто вновь и опять научает мир новому безумию". Нет, разумеется, решительно никакой надобности серьезно опровергать эту наивную "философию" религии художника- индивидуалиста, теорию благотворности религии для современного общества. Но необходимо самым резким образом охарактеризовать как реакционные суждения Ст. Цвейга о социальной значимости науки и веры для современного общества. В этих суждениях слышатся отзвуки измены современной западно-европейской буржуазии своему прошлому, своей прежней вере в силу человеческого разума. Заканчивая свой очерк о Мери Бекер-Эдди, Ст. Цвейг утверждает: "в пределах истории дула чуждое учености и выучки неистовство человека непосвященного может иметь столь же важное значение для развития идей, как и всякая ученость и премудрость... Даже и заблуждение, в силу своей крайности, способствует успеху. Всякая вера, внушенная человеком человечеству силою его душевного напора, истинная или ложная, ведущая к победе или обреченная на неуспех, расширяет пределы духовного нашего мира и сдвигает в сторону отслужившие вехи". И едва ли сознает сам автор, что своим "свободолюбивым" и "дерзким" пафосом мелкобуржуазного анархического индивидуализма он, в сущности, выполняет ту же социальную функцию, что и официальные представители разных классовых религиозных систем, призывающие современного человека вернуться к первичной простоте и целостности религиозного мироощущения.
   Смыкания Ст. Цвейга с буржуазными настроениями и взглядами, характерными для эпохи загнивания и разложения капитализма, особенно многократны в очерке о Фрейде, поскольку и сам Фрейд, избранный писателем в "герои", является одним из типичнейших представителей буржуазного декаданса эпохи империализма.
   Мелкобуржуазный индивидуалист, Ст. Цвейг приходит в восторг от "дерзновений" Фрейда и ожидает максимальной революционности от его анализа общественных отношений и социальной психологии. И эту грозную революционность он уже нашел. Оказывается, Фрейд в последние годы "попытался применить свой испытанный на индивидууме метод по отношению ко всему человечеству и даже к богу* У него достало мужества итти вперед и вперед, вплоть до последнего nihil (ничто)"...
   И вот вместе с Фрейдом и сам художник посмотрел на современность "глазами психиатра" и усмотрел в ней "явные симптомы душевного расстройства", увидал, что люди нашего века только "боги на протезах", -- "сокрушающее слово", по мнению Ст. Цвейга.
   Нет сомнения, что диагноз поставлен "психиатром" в отношении буржуазии правильно, но обобщение его, применение ко всему человечеству" решительно ничем не оправдано. Фрейд со своими обобщениями не только "психиатр", но и "социолог", и его социология типично буржуазная, насквозь классовая. Он не видит, что в современном обществе наряду с элементами разложения, охватившего эксплоататорские классы, которые предчувствуют свою близкую неизбежную гибель, даны и элементы максимального социального здоровья, что на смену "богам на протезе" идут люди мощного творческого класса, для которых не страшна наука с ее трезвым познанием мира, которым не нужна наивная "вера".
   В проявлениях организованной жестокости, морального разложения, обнаженного эгоизма господствующих классов современного общества и "психиатр", и "художник" видят только "первенство инстинкта над разумом". Для них империалистическая война, унесшая миллионы человеческих жизней, разрушившая громадные материальные ценности, выявившая самые отвратительные и ужасающие формы классово-буржуазной цивилизации, классовой "нравственности", -- только "массовый психоз". По их мнению, именно эта война доказала, что "одного толчка из области бессознательного достаточно, чтобы рушились самые смелые построения человеческого духа и святыни нравственности". Они убеждены, что многолетняя кровавая бойня была жертвой "неистовому и первобытному инстинкту разрушения".
   Порочность "дерзкой" индивидуалистической мелкобуржуазной философии Ст. Цвейга и в том, что он от "личности" с ее болезнями, инстинктами, вместе с Фрейдом, идет прямо к "обществу", что общество в целом и во всех его особях он рассматривает как явление не социологического порядка, а только психологического, биологического. На жизнь общества Фрейд переносит "законы" существования личности, к обществу, расчлененному на классы, он готов применять методы "лечения" индивидуального, в социальных противоречиях он видит только проблему "психотерапии".
   Отсюда -- "пессимизм" Фрейда: "все мы влачим за собой, в своей крови, незримо и бессознательно, древние варварские инстинкты, и никакая культура до конца не может оградить человека от нежданной вспышки этих, ему самому чуждых инстинктов и вожделений". Отсюда--его меланхолические заключения, что "первенство интеллекта где-то ещё далеко".
   Восторгающийся смелостью мысли "психиатра" художник не заметил, что в этом "пессимизме" буржуазного мыслителя есть и оборотная, "положительная" для современной буржуазии сторона. Своим "пессимизмом" Фрейд дает буржуазному обществу оправдание его "морального* бессилия" ("инстинкты непобедимы") и разрешение на какие угодно формы борьбы за свое существование, освобождает его от всех неудобных для данного исторического момента буржуазной наукой установленных законов мышления, норм нравственности и методов социального действия. "Научный пессимизм" Фрейда--превосходное обоснование для фашистских методов непосредственного и ничем не сдерживаемого выявления "независимой" человеческой личности, борющейся, якобы, за свое личное "я", удобная теория, освящающая фашистскую борьбу против "гуманитаристического слюнтяйства" старой буржуазной культуры.
   "Там, в глубине, неведомо от нас, -- повторяет вслед за Фрейдом Ст. Цвейг, -- живет изначальное наше "я", которое наше цивилизованное "я" не знает больше или не желает звать; но внезапно оно выпрямляется во весь рост и прорывает тонкую оболочку культуры". Отсюда и новая 1 постановка вопроса о личной ответственности за "антиобщественные" поступки особи. Ибо, пишет Ст. Цвейг, "в бессознательной нашей сфере существуют тайные течения, влекущие нас обратно, в первобытные Эпохи,* вне оседлости и нравственности", когда "сильный силою своей эгоистической цельности" человек давал "выход своим агрессивным инстинктам в убийстве и пожирании себе подобных, а выход своему половому влечению в пансексуализме и кровосмесительстве".
   Идя вслед за Фрейдом, Ст. Цвейг не заметил, что "биологизация" общественных явлений способна превратить здоровое ядро фрейдовских откровений о наличии "подсознательного" в человеческой психике в великолепное средство оправдания самых цинических и отвратительных форм проявления классового эгоизма и морального разложения буржуазии. Так, например, подход к явлениям половой извращенности с точки зрения наличия в "человеческой природе" древних первичных инстинктов^ подход к ним, как к явлениям "болезни", естественен и законен. Такова должна быть точка зрения врача, имеющего дело с пациентом как отдельной особью человеческого общества.
   Но организованный гомосексуализм Вильгельма, бывшего германского императора, и его друга Круппа, принуждение в дореволюционной германской армии солдат к физическому сожительству с офицерами, педерастия в мужских православных и католических монастырях, мужской светский дом терпимости, организованный когда- то в императорском Петербурге князем Мещерским, редактором и издателем патриотического и реакционного "Гражданина", -- это все проявления только "первичных инстинктов", индивидуальной психологии, до которой дело только врачу-специалисту? Здесь только "прорывы тонкого слоя культуры", а не явления социального порядка, характеризующие определенные формы* классовых отношений и классового господства?..
   Вслед за Фрейдом Ст. Цвейг повторяет, что "изобилие культуры досталось нам не даром, но оплачено неимоверным ограничением нашей свободы в области инстинктов", что "оборотной стороной всякого прироста культурных ценностей в пределах рода является убыль счастья у отдельных лиц", что "мы слишком много отдали обществу и общежитию от цельности своей силы", что порою наше моральное "я" неистово рвется назад, в анархию, в кочевническую свободу, в глубинность первобытной нашей поры".
   Конечно, Ст. Цвейг только "художник", он только дает "образы" увлекших его личностей, но его образы организованы идеями, но художник Цвейг и судит, и оценивает общественные явления, и учит.
   Он заверяет, что "Фрейд... выполнил сокровеннейшую волю эпохи", он приветствует мысль Фрейда, что "личность человека постигается... исключительно по отпечаткам посланных ему судьбою переживаний", вне его воли и сознания и социального действования. И Ст. 'Цвейг поэтому радуется даже тому, что "такие давно уже отмершие, якобы, методы проникновения во внутреннюю структуру человека, как астрология, хиромантия достигают в наши дни неожиданного расцвета", приветствует возрождение всеприемлющей "широты" средневекового человека, надуманного им в реставрационных потугах.
   В конечном счете, трилогия Ст. Цвейга "Врачевание и психика", безоговорочным принятием всех "достижений" Фрейда смыкающая его с реакционными настроениям" буржуазной интеллигенции Западной Европы в значительно большей мере, чем все его прежние произведения, на творческом пути талантливого художника, несомненно, ошибочный шаг. Она в высокой мере показательна для характеристики настроений части мелкобуржуазной интеллигенции капиталистической Европы.
   С другой стороны, она поучительна и для наших "попутчиков", определяющих пути своего сближения с революционным пролетариатом, поучительна она и для молодых пролетарских писателей, разрешающих для себя проблему художественного метода своего творчества. Новая книга Ст. Цвейга учит, что нельзя писателю быть только (^художником", созерцающим мир с высоты какой-то своей1 индивидуалистической воображаемой абсолютной свободы, что нельзя якобы только "эстетически" любоваться "дерзостью" отдельной личности, не вскрывая социального смысла этой дерзости. Ибо такая "дерзость" и такое "незаинтересованное искусство", рыцарем которого хочет быть. Ст. Цвейг, по существу своему не что иное, как формы классового буржуазного отношения к той великой социальной борьбе, которая в наши дни сотрясает весь мир.

В. Десницкий

---------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Собрание сочинений Стефана Цвейга / с предисловием М. Горького и критико-биографическим очерком Рихарда Шпехта. Том 11: Врачевание и психика: Месмер, Мери Бекер-Эдди, Зигмунд Фрейд / перевод В. А. Зоргенфрея; предисловие В. А. Десницкого. -- 1932. -- 349, [1] с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru