Л-ова С.
Дидро

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Дидро *).

*) А. Collignon: "Diderot. Sa vie, ses oeuvres, за correspondance".

   Въ своихъ Мемуарахъ о жизни и трудахъ Дидро (Mémoires sur la vie et les ouvrages de Diderot),-- говоритъ Коллипьонъ въ предисловіи къ своей книгѣ: Дидро, ею жизнь, сочиненія и переписка,-- Нежонъ жалуется на молчаніе, распространившееся о Дидро послѣ его смерти. "Для тѣхъ, кто заинтересованъ прогрессомъ человѣческихъ знаній,-- говоритъ Нежонъ,-- нѣтъ ничего болѣе печальнаго, какъ общественное равнодушіе къ трудамъ, способствовавшимъ перемѣнѣ господствующаго характера вѣка и давшимъ этому вѣку большое движеніе".
   Теперь, какъ и въ то время, когда ученикъ и другъ Дидро писалъ эти строки,-- продолжаетъ Коллиньонъ,-- было бы несправедливо забывать великихъ писателей и философовъ XVIII вѣка: Дидро, д'Аламбера, Монтескьё, Руссо, Вольтера, Бюффона, Гельвеціуса, Гримма, Кондорсе, Гольбаха и др.
   Необходимо, если не прочесть ихъ съ начала до конца, то, по крайней мѣрѣ, хорошенько познакомиться съ ихъ идеями о вселенной и о человѣкѣ, о Богѣ и о душѣ, о религіи и объ общественныхъ учрежденіяхъ, о морали и эстетикѣ, о добрѣ, о прекрасномъ, о любви, объ истинѣ, объ искусствѣ и жизни, объ условіяхъ индивидуальнаго счастья и соціальнаго прогресса, чтобы прослѣдить въ ея источникѣ всю современную философію.
   Ихъ вліяніе на насъ очевидно. Оно сказывается во всемъ: въ нашихъ законахъ, нравахъ, въ нашемъ языкѣ. Эти великіе люди были болѣе чѣмъ основателами школы, они были преобразователями общества.
   Философы XVIII вѣка преслѣдовали одну общую цѣль: эмансипацію духа (esprit), свободу во всѣхъ отрасляхъ человѣческой дѣятельности и уничтоженіе нетерпимости и религіозныхъ суевѣрій. Энциклопедія была центромъ всѣхъ этихъ усилій. Дидро, которому принадлежитъ первая мысль, организовалъ ее и придалъ ей силу, восторжествовавшую несмотря на всѣ препятствія. Одинъ Дидро въ XVIII вѣкѣ былъ способенъ понять, основать и возвести до факта подобный памятникъ. Никто болѣе него не обладалъ легкостью труда, пылкостью и мощью, необходимыми для того, чтобы довести до конца такое гигантское предпріятіе. Обыкновенно ученые не бываютъ артистами, а люди чувства -- людьми разсудка, но Дидро, ученый и артистъ, скептикъ и вѣрующій, философъ и поэтъ, пылкій и постоянный, соединяетъ въ себѣ самыя разнообразныя качества. Онъ обладаетъ увлекательнымъ краснорѣчіемъ и самымъ тонкимъ анализомъ, глубокою проницательностью и самымъ широкимъ развитіемъ. Такимъ образомъ, Дидро одинъ изъ самыхъ удивительныхъ людей своего вѣка и одинъ изъ исключительнѣйшихъ умовъ, которые когда-либо существовали.
   Съ точки зрѣнія критическаго разума и прогресса знаній, XVIII вѣкъ является одной изъ славнѣйшихъ и изобильнѣйшихъ эпохъ въ нашей исторіи. Ему принадлежатъ самыя благородныя и великодушныя стремленія. Не отступая ни передъ какими послѣдствіями, онъ храбро борется съ различными химерами, которыя такъ всегда мѣшали человѣческому счастью. Наблюденіе и опытъ -- его путеводители. Руководствуясь такими принципами, XVIII вѣкъ возвелъ мораль и политику до положенія независимыхъ наукъ. Онъ положилъ основаніе свободы совѣсти, философекой свободы мысли и права свободнаго изслѣдованія. Онъ преобразовалъ гражданскій кодексъ, смягчилъ законы, сдѣлалъ уголовный кодексъ менѣе жестокимъ, освободилъ рабовъ и положилъ основаніе гражданскому равенству.
   Разсмотримъ поближе эту философію XVIII вѣка, противъ которой такъ много возмущались. Спросимъ самихъ ея враговъ: эта философія XVIII вбыла или нѣтъ воодушевлена любовью къ человѣчеству? Стремилась она или нѣтъ всегда къ одной цѣди -- къ реализаціи справедливости и къ улучшенію человѣческой участи на землѣ?
   Даже Гизо, чувствовавшій мало симпатіи къ научному матеріализму, говоритъ въ IV томѣ своихъ Мемуаровъ. "Много простится этому вѣку симпатіи и искренней, человѣческой вѣры, потому что онъ много любилъ". Независимость ума была въ самомъ дѣлѣ преобладающимъ характеромъ ихъ философіи,-- продолжаетъ Коллиньонъ,-- и, благодаря этой мужественной независимости, дѣло свободы было выиграно. Благодаря ей, наши современные философы -- не скромные рабы теологовъ и не подчиняются болѣе игу Аристотеля и Сорбоны.
   Слѣдуя сами дорогой, указанной Бэкономъ и Декартомъ и расширенной Бейлемъ, Малебраншемъ и Спинозой, философы XVIII вѣка окончательно порвали съ культомъ авторитета и замѣнили его индивидуальнымъ доказательствомъ, основаннымъ на знаніи и разумѣ. "Первый шагъ къ философіи -- это сомнѣніе",-- утверждалъ Дидро наканунѣ своей смерти.
   Таковы труды и побѣды XVIII вѣка. Изучая Дидро, мы увидимъ, каковы были его идеи и доктрины.
   

I.

   Денисъ Дидро родился въ Лапгрѣ, въ Шампани, 5 октября 1713 года. Семейство Дидро запиналось въ Лангрѣ профессіей ноженщика, переходившей отъ отца къ сыну въ теченіе 200 лѣтъ. Его отецъ былъ человѣкъ стараго закала, твердый и строгій. Одѣтый въ рабочій фартукъ, онъ съумѣлъ пріобрѣсти уваженіе всѣхъ своихъ соотечественниковъ. Онъ былъ очень искусенъ въ своей профессіи и даже изобрѣлъ ланцеты какой-то особенной формы.
   "Мой отецъ,-- говоритъ Дидро,-- былъ извѣстенъ своею строгою честностью. Когда онъ умеръ, бѣдные оплакивали его смерть. Во время его болѣзни большіе и маленькіе выказывали участіе. Когда сдѣлалось извѣстнымъ, что онъ приближается къ концу, весь городъ былъ опечаленъ. Его образъ еще передъ моими глазами. Мнѣ кажется, что я его вижу сидящимъ въ креслѣ, съ его спокойною осанкой, съ его яснымъ лицомъ. Мнѣ кажется, что я его еще слышу".
   Денисъ, философъ, старшій въ семьѣ, былъ сначала отчаяніемъ своихъ родныхъ, гордостью которыхъ онъ сдѣлался впослѣдствіи. Отецъ предназначалъ его къ духовному званію. Жизнь Дидро описана просто и искренно его дочерью, m-me де-Вандёль. Она и Пеліонъ -- его лучшіе біографы, всѣ другіе мало прибавили къ нимъ.
   У Дидро была страннаго характера, но прекраснаго сердца сестра, которую онъ прозвалъ экономкой. Не обладая образованіемъ и развитіемъ брата, она походила на него складомъ ума и характера. Живая, веселая, рѣшительная, дѣятельная, не заботящаяся ни о настоящемъ, ни о будущемъ, не поддающаяся вліянію ни людей, ни условій, свободная въ своихъ поступкахъ, еще болѣе свободная на словахъ, она была нѣчто вродѣ Діогена въ юбкѣ. Эта честная дѣвушка не вышла замужъ, чтобы лучше ухаживать за своимъ отцомъ.
   У Дидро былъ также братъ, каноникъ въ лангрскомъ соборѣ, очень набожный и нетерпимый человѣкъ. По смерти философа, онъ потребовалъ его бумаги, чтобъ ихъ сжечь, но, къ счастью для насъ,-- говоритъ Коллиньонъ,-- онѣ были въ Россіи вмѣстѣ съ библіотекой Дениса Дидро. Этотъ нетерпимый братъ понималъ буквально католическій принципъ: внѣ церкви нѣтъ спасенія. "Онъ поссорился съ моимъ отцомъ,-- говоритъ дочь Дидро,-- потому, что онъ не былъ вѣрующимъ, съ моею матерью потому что она была его жена; онъ никогда не хотѣлъ меня видѣть потому, что я была его дочь; онъ не хотѣлъ обнять моихъ дѣтей потому, что они были внуки его брата; и мой мужъ, котораго онъ охотно принималъ прежде, нашелъ его дверь запертой, какъ только женился на мнѣ".
   Вотъ что писалъ Дидро своему брату по поводу терпимости въ 1760 году: "Умъ можетъ соглашаться только съ тѣмъ, что ему кажется истиннымъ; сердце можетъ любить только то, что ему кажется хорошимъ. Принужденіе сдѣлаетъ человѣка притворщикомъ, если онъ слабъ, и мученикомъ, если онъ храбръ. Слабый или храбрый, онъ будетъ чувствовать несправедливость гоненія и вознегодуетъ. Неблагородно желать предписывать законы совѣсти. Нужно ее просвѣщать, а не насиловать. Люди, которые ошибаются, достойны сожалѣнія, а не наказанія. Если можно вырвать волосъ у того, кто думаетъ иначе, чѣмъ мы, можно будетъ и располагать его головой, ибо нѣтъ границъ несправедливости".
   Также какъ и Вольтеръ, Дидро первое образованіе получилъ у іезуитовъ своего родного города. Отъ природы живой, рѣзвый, съ раннимъ развитіемъ, съ характеромъ, легко поддающимся увлеченіямъ всякаго рода, онъ уже въ коллежѣ превосходилъ товарищей знаніями, но былъ недисциплинированъ и неисправенъ. Онъ часто пропускалъ занятія, предпочитая охоту и другія развлеченія.
   Въ противуположность Вольтеру и другимъ великимъ людямъ XVIII вѣка, Дидро навсегда сохранилъ любовь къ своей семьѣ и прекрасное воспоминаніе о своихъ дѣтскихъ годахъ. Позднѣе онъ любилъ вспоминать маленькій домикъ ножевщика въ Лангрѣ, свои дѣтскія радости, вечера, проведенные съ братомъ, аббатомъ, и сестрой, экономкой, веселыя вакаціи и свои первые успѣхи въ коллежѣ, заставившіе плакать отъ радости его старика? отца. Въ 50 лѣтъ Дидро пишетъ своему другу, щ-11е Воланъ: "Самый пріятный моментъ въ моей жизни, и я вспоминаю о немъ, какъ будто это было вчера, это -- когда мой отецъ увидѣлъ меня возвращающимся изъ коллежа, съ руками, полными полученныхъ мною наградъ, и съ плечами, нагруженными вѣнками, которыми меня увѣнчали и которые, будучи слишкомъ широки для моей головы, спустились мнѣ на плечи. Какъ только отецъ меня увидѣлъ, онъ оставилъ свою работу, подошелъ къ двери и началъ плакать. Какая прекрасная вещь, когда плачетъ хорошій и строгій человѣкъ!"
   Между тѣмъ, утомленный постоянно получаемыми выговорами по поводу своихъ выходокъ, молодой Дидро объявилъ однажды отцу, что онъ не хочетъ болѣе учиться. "Ты, значитъ, хочешь быть ножевщикомъ?" -- "Отъ всего сердца". Ему дали рабочій фартукъ и онъ помѣстился около отца, причемъ портилъ все, что ему попадалось въ руки. Такъ продолжалось нѣсколько дней, по прошествіи которыхъ Дидро взялъ свои книги и вернулся въ коллежъ. Съ тѣхъ поръ занятія его не прерывались.
   Такъ какъ Денисъ Дидро подавалъ большія надежды, то іезуиты хотѣли удержать его при себѣ и съ этою цѣлью уговорили его оставить родительскій домъ и уѣхать съ однимъ изъ нихъ, но отецъ, предупрежденный объ этомъ похищеніи, отвезъ сына въ Парижъ и помѣстилъ въ Collège d'Harcourt, гдѣ Денисъ и окончилъ курсъ, считаясь все время хорошимъ ученикомъ и прекраснымъ товарищемъ. Покончивъ съ ученіемъ, Дидро, по желанію отца, помѣстился у прокурора М. Clément de Ris, друга и соотечественника старика Дидро. Будущій философъ пробылъ у него два года, но крючкотворство было ему по душѣ не болѣе теологіи. Все свободное время онъ употреблялъ на изученіе математики, греческаго, латинскаго, итальянскаго и англійскаго языковъ. А!.. Clément de Ris счелъ себя вынужденнымъ извѣстить отца о дурномъ употребленіи, которое сынъ дѣлаетъ изъ своего времени.
   Тогда Денису было предложено сдѣлать выборъ изъ трехъ профессій: доктора, прокурора и адвоката. Онъ отвѣчалъ, что профессія доктора ему не нравится потому, что онъ не хочетъ никого убивать, прокуроромъ онъ не желаетъ быть потому, что эти обязанности трудно честно выполнить, что онъ охотно сдѣлался бы адвокатомъ, если бы не имѣлъ такого непреодолимаго отвращенія къ занятіямъ всю жизнь чужими дѣлами.
   "Но чѣмъ же вы желаете быть?" -- спросилъ Клеманъ де-Ри.-- "Честное слово, ничѣмъ,-- ну, ровно ничѣмъ. Я очень счастливъ, очень доволенъ и не желаю ничего другого".
   Извѣщенный о такомъ отвѣтѣ, отецъ Дидро лишилъ сына всякой денежной помощи. Денисъ Дидро остался вѣренъ самому себѣ, но, не желая быть въ тягость Клеману, онъ ушелъ изъ его дома, нанялъ маленькую комнату, гдѣ и предался своимъ любимымъ занятіямъ. Пока велись небольшія деньги, бывшія у него, онъ занимался только расширеніемъ своихъ знаній, но вскорѣ явилась нужда. Онъ долженъ былъ жить въ конурѣ, обѣдать за шесть су, но ничто не могло его поколебать и въ продолженіе десяти лѣтъ онъ велъ это бѣдное, но свободное существованіе, посвященное наукамъ. Отецъ упорствовалъ въ своемъ отказѣ денежной помощи, но мать, отъ времени до времени, присылала ему небольшую сумму съ служанкой, которая дѣлала пѣшкомъ 60 льё, передавала Дидро деньги, прибавляла къ нимъ свои собственныя скромныя сбереженія и отправлялась обратно. Три раза она доказывала такимъ образомъ свою преданность Дидро. За это время мы видимъ Дениса Дидро то въ хорошей, то въ дурной компаніи, то погруженнаго въ занятія или грустныя размышленія, то опьяненнаго весельемъ. Нужда такъ давила его, что онъ хватался за всякую работу. Между прочимъ, онъ давалъ уроки математики и, въ то же время, самъ занимался ею. Если ученикъ былъ живъ и понятливъ, Дидро давалъ ему урокъ цѣлый день, если же ему попадался глупый мальчикъ, то онъ совсѣмъ не возвращался на урокъ. Ему платили книгами, мебелью, бѣльемъ, деньгами, а иногда и ничѣмъ, какъ придется. Кромѣ уроковъ, Дидро дѣлалъ переводы для книгопродавцевъ, писалъ проповѣди для проповѣдниковъ, а иногда и пастырскія посланія для епископовъ. Наконецъ, онъ попробовалъ быть наставникомъ дѣтей богатаго финансиста Райдона, который предложилъ ему комнату, столъ и 150 франковъ въ годъ. Но черезъ три мѣсяца эта зависимая жизнь сдѣлалась для Дидро невыносимой и онъ вернулся къ свободѣ и нуждѣ.
   Дидро имѣлъ нѣсколько друзей. Его комната принадлежала первому, кто ею завладѣвалъ. Нуждающійся въ постели приходилъ, бралъ у него матрацъ и водворялся въ его конурѣ. Такъ же поступалъ и Дидро. Онъ приходилъ къ товарищу, обѣдалъ у него, писалъ, ужиналъ, спалъ, пока не проходила нужда. Но случалось такъ, что у него не было ни одного экю и, несмотря на всю свою бодрость, Дидро иногда приходилъ въ отчаяніе и рѣшался оставить науки и заняться чѣмъ-нибудь, что могло бы его кормить, но строка Гомера, какая-нибудь задача, мысль Ньютона разстраивали его благоразумные планы. Однажды, пошаривъ въ своихъ карманахъ, Дидро не нашелъ въ нихъ ничего. Не желая надоѣдать своимъ друзьямъ, онъ пошелъ прогуляться, думая разсѣять меланхолію. Можно прогнать тоску, но нельзя прогнать голода, и Дидро вернулся къ себѣ, истомленный ходьбой и изнемогая отъ голода. При входѣ съ нимъ сдѣлалось дурно и хозяйка дала ему немного хлѣба съ виномъ. "Въ этотъ день,-- говорилъ онъ своей дочери,-- я поклялся, если когда-либо буду имѣть что-нибудь, никогда въ жизни не отказывать бѣдняку, и скорѣе отдать все, чѣмъ заставить моего ближняго пережить подобныя страданія".
   "Никогда,-- говоритъ m-me де-Вандёль,-- клятва не была болѣе свято и часто выполняема".
   Къ этому времени относится знакомство Дидро съ одною молодою работницей, m-lle Шампіонъ, которая честною работой жила съ своею матерью. Дидро полюбилъ ее и женился на ней въ 1744 году, несмотря на протестъ своего отца.
   Дидро было тогда 31 годъ и онъ еще ничего не напечаталъ.
   Бракъ былъ заключенъ тайно. Онъ не принесъ счастья Дидро. М-піе Дидро, отличаясь поразительною красотой, была, вмѣстѣ съ тѣмъ, слишкомъ ограниченнаго ума и грубаго воспитанія, чтобы понимать своего мужа. Она была добрая, но мелочная женщина и не могла долго удержать любовь такого человѣка, какъ Дидро. У него было отъ нея четверо дѣтей, изъ которыхъ одна только дочь, m-me де-Вандёль, осталась въ живыхъ. Желая поправить дурныя отношенія съ родными, Дидро отправилъ ее къ своимъ родителямъ въ Лапгръ, что и вызвало желаемое примиреніе съ отцомъ.
   Между тѣмъ, Дидро, чтобы покрыть новые расходы, вызванные его женитьбой, еще усиленнѣе предался литературнымъ занятіямъ. Онъ переводилъ за сто экю съ англійскаго Исторію Греціи въ трехъ томахъ, потомъ Медицинскій словарь и такимъ образомъ кое-какъ поддерживалъ существованіе семьи. "Очень часто,-- говоритъ m-me де-Вандёль,-- когда мой отецъ обѣдалъ въ городѣ, мать моя ѣла одинъ черный хлѣбъ, съ удовольствіемъ сберегая деньги, чтобы на другой день пополнить скромное меню своего мужа. Кофей былъ непозволительною роскошью въ ихъ маленькомъ хозяйствѣ, но она каждый день давала ему шесть су, чтобъ онъ могъ пойти выпить свою чашку въ café de la Régence и посмотрѣть, какъ играютъ въ шахматы".
   Между тѣмъ, Дидро разочаровался въ своей женѣ. Онъ сходился поочередно съ m-me de Prunevaux и съ m-me de Puisieux (другой ужасъ, продолжавшійся десять лѣтъ) и, наконецъ, съ m-lle Воланъ, которая одна оказалась достойной его любви.
   Чтобы покрыть расходы m-lle de Puisieux, Дидро перевелъ Опытъ о заслугѣ и добродѣтели Шефтебюріі и написалъ Les pensées philosophiques (философекія мысли). За каждую изъ этихъ работъ онъ получилъ по 50 луидоровъ. La lettre sur les aveugles (Письмо о слѣпыхъ) было написано по поводу операціи катаракты, сдѣланной Реомюромъ надъ однимъ слѣпорожденнымъ: Дидро хотѣлъ присутствовать при операціи, чтобы наблюдать первыя ощущенія больного, вызванныя свѣтомъ, по Реомюръ допустилъ къ операціи только одну невѣжественную даму, по имени m-me Dupré de Saint Maur. Эта дама, недовольная замѣчаніями Дидро, посадила его въ венсенскую тюрьму черезъ протекцію своего любовника М. д'Аржансонъ.
   По другимъ свѣдѣніямъ, болѣе вѣроятнымъ, Дидро попалъ въ тюрьму по доносу священника его прихода, обвинявшаго его въ безбожіи. Онъ провелъ въ тюрьмѣ 3 мѣсяца и 10 дней. Дидро нашелъ тамъ средство нѣсколько скрасить свою скуку. Отодравъ кусочекъ аспиднаго кампя отъ окна, онъ истолокъ его, развелъ въ винѣ, зубочистка послужила ему перомъ, а разбитый стаканъ -- чернильницей. Имѣя при себѣ томъ Потеряннаго Пая Мильтона, онъ покрылъ его бѣлыя поля и промежутки между строками замѣтками о поэмѣ и размышленіями по поводу своего положенія.
   Во время пребыванія Дидро въ тюрьмѣ, его навѣстилъ тогдашній его другъ Руссо. Дидро далъ ему совѣты относительно того, какъ трактовать вопросъ, предложенный дижонскою академіей: "Способствовало ли возрожденіе наукъ и искусствъ очищенію нравовъ?" Главное мѣсто въ Discours sur l'inégalité (Разсужденіе о неравенствѣ) принадлежитъ также Дидро. Въ то время Дидро и Руссо были еще друзьями; впослѣдствіи, какъ извѣстно, ихъ семнадцати-лѣтняя дружба порвалась. "Настоящую причину ихъ ссоры,-- говоритъ m-me де-Вандёль,-- нельзя разсказать -- это какія-то сплетни, въ которыхъ самъ дьяволъ ничего не разберетъ. Если кто-нибудь понимаетъ что-нибудь въ этой тарабарщинѣ, такъ это Гриммъ, если же и онъ ничего не знаетъ, то никто никогда ничего не пойметъ въ этой исторіи". Въ другомъ мѣстѣ она говоритъ: "Все, что я вижу въ этой исторіи, такъ это то, что мой отецъ далъ Руссо идею Discours sur les arts (Разсужденіе объ искусствѣ), что онъ его просмотрѣлъ, а, можетъ быть, и поправилъ, что онъ нѣсколько разъ давалъ Руссо денегъ". Вѣроятно,-- говоритъ Коллиньонъ,-- вина была съ обѣихъ сторонъ, по все заставляетъ думать, что первый поводъ подалъ недовѣрчивый и подозрительный характеръ Руссо.
   "Порвавъ съ Дидро,-- читаемъ мы въ X книгѣ Confessions (Исповѣдь),-- я всегда сохранялъ въ душѣ привязанность къ нему и даже уваженіе къ нашей прежней дружбѣ, которая долго была искренней съ обѣихъ сторонъ. Я считаю его не столько злымъ, сколько несдержаннымъ и слабымъ. Совсѣмъ другое дѣло съ Гриммомъ, человѣкомъ фальшиваго характера, никогда меня не любившимъ и даже не способнымъ любить, который безъ всякаго повода, только въ силу своей черной зависти, втихомолку былъ моимъ самымъ жестокимъ клеветникомъ".
   Дидро уже 36 лѣтъ, а онъ еще ничего не сдѣлалъ для своей славы. Но съ этихъ поръ Дидро начинаетъ занимать его великое произведеніе, его памятникъ, его главная заслуга передъ потомствомъ, это -- Энциклопедія, въ которой онъ, въ теченіе почти 30-ти лѣтъ, раскрываетъ всю силу своего генія и разнообразіе своихъ удивительныхъ талантовъ.
   Собрать въ одномъ произведеніи всѣ человѣческія знанія, судить прошедшее съ точки зрѣнія современной науки, соединитъ, посредствомъ сообщества, въ одномъ трудѣ самые разнообразные таланты, создать изъ нихъ страшную силу, могущую сломать всѣ сопротивленія прежнихъ взглядовъ,-- такова была мысль, вдохновлявшая Дидро.
   Въ самомъ началѣ, Энциклопедія, это полное резюме идей, къ которымъ пришло человѣческое знаніе въ XVIII вѣкѣ, должна была быть только просмотрѣннымъ и дополненнымъ переводомъ англійскаго словаря Шальмера. Принимаясь за этотъ трудъ, Дидро думалъ только о томіъ, какъ бы прокормить семью, и предпочелъ бы употребить свои таланты на что-либо другое, болѣе подходящее къ его вкусамъ. "На какіе только поступки,-- пишетъ Дидро,-- ни рѣшается человѣкъ ради своей жены и дѣтей, между тѣмъ какъ для самого себя онъ не сдѣлалъ бы ничего подобнаго. Я встрѣчаю на своемъ пути женщину, прекрасную, какъ ангелъ, я имѣю отъ нея четверыхъ дѣтей, и вотъ я принужденъ бросить математику, которую любилъ, Гомера и Виргилія, которыхъ всегда носилъ въ карманѣ, театръ, къ которому чувствовалъ склонность, и я счастливъ, что могъ предпринять Энциклопедію, которой посвятилъ 25 лѣтъ моей жизни". Но, со свойственною ему пылкостью, Дидро скоро увлекся своею идей, расширилъ ее и рѣшилъ сдѣлать изъ Энциклопедіи универсальный сборникъ наукъ того времени. "Мы можемъ сказать,-- писалъ Дидро,-- что если бы древніе создали Энциклопедію, какъ создали столько великихъ вещей, и что еслибъ изъ всей знаменитой александрійской библіотеки уцѣлѣла бы одна эта рукопись, то она могла бы насъ утѣшить въ потерѣ всѣхъ остальныхъ".
   Дидро, сначала при помощи д'Аламбера, а потомъ одинъ былъ архитекторомъ этого коллективнаго сооруженія, въ которомъ онъ разсыпалъ тысячи блестящихъ страницъ. Не довольствуясь отдѣломъ исторіи философіи, онъ написалъ массу статей, отъ которыхъ отказывались всѣ остальные сотрудники. Такъ, онъ одинъ сдѣлалъ описаніе механическихъ искусствъ (ремеслъ). Чтобы честно выполнить эту задачу, Дидро цѣлые дни проводилъ въ мастерскихъ. Приходя, онъ внимательно разсматривалъ машину, заставлялъ объяснять себѣ ея строеніе, затѣмъ мастеръ работалъ при немъ, послѣ чего Дидро самъ садился на мѣсто рабочаго и не разъ удивлялъ окружающихъ своею ловкостью и понятливостью. Такимъ образомъ, онъ хорошо усвоилъ многія ремесла и могъ съ успѣхомъ сдѣлать ихъ описаніе. Д'Аламберъ и Дидро, на которыхъ лежали редакторскія обязанности, постарались привлечь къ сотрудничеству извѣстнѣйшихъ людей того времени, такъ что между авторами Энциклопедіи мы встрѣчаемъ имена Руссо, Вольтера, Бюффопа, Мармонтеля, Гольбаха, Дюкло, Монтескьё, Неккера и т. д.
   Дидро часто упрекаютъ въ недостаткѣ терпѣнія въ вопросахъ, требовавшихъ много времени и размышленія, и забываютъ, что, несмотря на постоянныя преслѣдованія, низость книгопродавцевъ, отступничество нѣкоторыхъ изъ самыхъ лучшихъ сотрудниковъ, онъ имѣлъ упорную храбрость довести до конца это огромное зданіе. И когда въ наше еще время Дидро упрекаютъ въ томъ, что онъ растратилъ свой геній въ тысячи маленькихъ бумагъ и въ тысячи летучихъ листковъ, не оставивъ ни одного крупнаго произведенія, забываютъ одно крупное произведеніе, которое называется Энциклопедіей.
   Въ то время въ наукахъ совершилась большая революція. Къ изученію человѣка и морали начинали прикладывать методъ наблюденія и опыта. Своимъ орлинымъ взглядомъ Дидро подмѣтилъ важность этой философекой революціи и присоединился къ ней всѣми силами своего духа. Но едва вышли два первые тома, какъ, по доносу іезуитовъ, произведеніе было запрещено. Дидро обратился тогда къ Мальзербу, либеральному директору печатнаго дѣла, и къ тому самому министру д'Аржансону, который когда-то посадилъ его въ тюрьму. Печатаніе было снова разрѣшено и продолжалось цѣною уступокъ, которыя д'Аламберъ считалъ необходимыми и которыя приводили въ негодованіе Дидро и Вольтера. Несмотря на всѣ предосторожности, послѣ 7 тома на Энциклопедію опять обрушился ударъ. Въ это-то время Мальзербъ предупредилъ Дидро, что завтра онъ дастъ приказаніе объ арестѣ его бумагъ. "То, что вы мнѣ сообщаете,-- отвѣчаетъ Дидро,-- меня страшно огорчаетъ. Я не имѣю времени перевезти всѣ мои рукописи и, къ тому же, не легко въ 24 часа найти людей, которые согласились бы ихъ взять и у которыхъ онѣ были бы въ безопасности". "Пришлите ихъ ко мнѣ,-- пишетъ Мальзербъ,-- ко мнѣ не придутъ съ обыскомъ".
   И Дидро отправилъ свои рукописи къ директору печатнаго дѣла, который самъ отдалъ приказъ о конфискаціи. Странное время!-- прибавляетъ Каллиньопъ.
   Между тѣмъ, д'Аламберъ, утомленный и обезкураженный постоянными преслѣдованіями, удалился отъ дѣла послѣ изданія восьмого тома, и Дидро остался одинъ какъ разъ въ то время, когда его задача дѣлалась особенно тяжелой и опасной. По доносу генеральнаго адвоката Селье, парламентъ назначилъ коммисаровъ для ареста произведенія, а совѣтникъ Паскье объявилъ открыто, что "достаточно жгли книги философовъ и что пора сжечь ихъ самихъ". Къ этому же времени относится открытіе Дидро передѣлокъ, произведенныхъ, изъ осторожности, книгопродавцемъ Бретономъ при выпускѣ Энциклопедіи. Отчаянію Дидро не было предѣловъ.
   "Вы меня подло обманывали въ продолженіе двухъ лѣтъ,-- пишетъ Дидро Бретону,-- вы убили или заставили убить трудъ двадцати честныхъ людей, которые даромъ посвятили вамъ свое время, свои таланты, свои безсонныя ночи, только изъ любви къ истинѣ и добру". И далѣе: "Вы изувѣчили, изрѣзали въ куски философію, безъ всякаго толку, безъ всякой осторожности и вкуса. Вы сдѣлали насъ безвкусными и плоскими. Вы изгнали изъ вашей книги все, что въ ней было привлекательнаго, интереснаго и новаго. Вотъ результатъ 25-ти лѣтнихъ трудовъ, непріятностей, издержекъ, опасностей и огорченій всякаго рода! Глупецъ остроготъ разрушаетъ все въ одну минуту. Я говорю о томъ мясникѣ, которому вы поручили насъ растерзать. Въ концѣ-концовъ, выходитъ, что презрѣніе, стыдъ, разореніе, поруганіе приходятъ къ намъ отъ главнаго собственника произведенія! Когда нѣтъ энергіи, добродѣтели и храбрости, нужно отдать себѣ справедливость и предоставить другимъ опасныя предпріятія". Въ post scriptum Дидро прибавляетъ: "Вы требуете, чтобъ я пришелъ къ вамъ, какъ прежде, просмотрѣть корректуры. Вы не знаете, чего хотите. Вы не знаете, сколько презрѣнія съ моей стороны вамъ придется переварить,-- я раненъ до могилы".
   "Отъ этого удара,-- говоритъ m-me де-Вандёль,-- мой отецъ чуть не заболѣлъ, онъ хотѣлъ бросить работу, но современемъ, не утѣшившись, успокоился, однако, никогда не могъ говорить объ этомъ равнодушно".
   Наконецъ, 25 іюля 1765 года Дидро могъ написать m-lle Воланъ: "Наконецъ-то я не буду больше ходить въ эту проклятую мастерскую, гдѣ я испортилъ мои глаза для людей, которые не дадутъ мнѣ и палки, чтобы меня вести. Черезъ 8 или 10 дней будетъ окончено предпріятіе, которое меня занимаетъ болѣе 30 лѣтъ, которое не составило мнѣ состоянія, изъ-за котораго я не разъ рисковалъ быть изгнаннымъ изъ отечества и лишиться свободы". И далѣе: "Я отдалъ этой работѣ около 30 лѣтъ. Изъ всѣхъ преслѣдованій, которыя только можно себѣ представить, нѣтъ ни одного, которое бы я не испыталъ: произведеніе было запрещено, мнѣ угрожали разнообразные эдикты короля и аресты парламента. Нашими заклятыми врагами были дворъ, вельможи, военные, не имѣющіе другого мнѣнія, какъ мнѣніе двора, священники, полиція, судьи, писатели, не участвовавшіе въ предпріятіи, свѣтскіе люди и тѣ изъ гражданъ, которые идутъ за большинствомъ. Несмотря на этотъ союзъ, всѣ подписывались. Они хотѣли имѣть произведеніе и погубить авторовъ. Изъ имени энциклопедиста сдѣлали нѣчто вродѣ сквернаго прозвища, придаваемаго людямъ, которыхъ хотѣли выставить передъ королемъ -- какъ опасныхъ подданныхъ, передъ духовенствомъ -- какъ его враговъ, передъ судьями -- какъ людей, которыхъ нужно сжечь, передъ потомствомъ -- какъ дурныхъ гражданъ. Не мудрено, что, среди всѣхъ этихъ безпокойствъ, Энциклопедія при всѣхъ достоинствахъ прекраснаго произведенія имѣетъ недостатки плохого. Такова, какъ она есть, она не безъ заслугъ и не безъ значенія. но какъ повысились бы ея достоинства, еслибъ она была тѣмъ, чѣмъ могла быть!"
   Энциклопедія, составившая состояніе книгопродавцу, въ самомъ дѣлѣ, дала очень мало Дидро. Онъ получилъ 2,500 франковъ за каждый изъ 17 томовъ, составляющихъ произведеніе, и затѣмъ еще сумму въ 10,000 франк. Но что это сравнительно съ тою массой труда, которую онъ положилъ на этотъ огромный словарь въ продолженіе почти тридцати лѣтъ?
   Дидро,-- говорить С.-Бёвъ,-- расточалъ свои огромныя способности всѣми своими порами и въ самыхъ разнообразныхъ формахъ. Вѣчное стѣсненіе и нужда, странная легкость характера, безумная трата жизненныхъ силъ энциклопедическое товарищество постоянно истощали наибольшаго метафизика и артиста изъ всѣхъ геніевъ того времени. Гриммъ въ своей Correspondance littéraire (Литературная переписка), Гольбахъ въ своихъ сочиненіяхъ, Рейпаль въ своей Histoire des deux Indes (Исторіи двухъ Индій) не разъ пользовались услугами Дидро.
   Дидро, добрый по натурѣ, лишенный зависти, расточительный, потому что чувствовалъ себя богатымъ, довольный тѣлъ, что можетъ распространять свои идеи, мало заботился объ употребленіи, которое изъ нихъ дѣлали. Его жизнь проходила въ томъ, что онъ, прежде всего, думалъ и думалъ, затѣмъ высказывалъ свои мысли, излагалъ ихъ въ письмахъ къ своимъ друзьямъ, разбрасывалъ въ журналахъ, въ статьяхъ Энциклопедіи, въ посредственныхъ романахъ, въ замѣткахъ объ общественныхъ условіяхъ. Доброта и великодушная снисходительность Дидро были поразительны. Его время, мысли, жизнь были всегда къ услугамъ другихъ. Однимъ изъ лучшихъ моментовъ его жизни,-- говоритъ Мармонтель,-- было, когда какой-нибудь писатель приходилъ къ нему за совѣтомъ относительно своего произведенія. Если сюжетъ оказывался стоющимъ, нужно было видѣть, какъ Дидро ухватывался за него, проникался имъ, разрабатывалъ его богатства и красоты. Импровизируя, онъ передѣлывалъ произведеніе, послѣ чего хвалилъ его, какъ будто самъ не былъ его авторомъ.
   М-me де-Вандёль разсказываетъ слѣдующій анекдотъ о своемъ отцѣ. Дидро оказалъ какую-то услугу одному бродягѣ, по имени Ривьеръ. Послѣдній, прощаясь, поблагодарилъ Дидро и спросилъ его: "Г. Дидро, знаете ли вы естественную исторію"?-- "Да, немного, я могу отличить алоэ отъ латука и голубя отъ колибри." -- "Знаете ли вы исторію "formica іео"?-- Нѣтъ".-- "Это маленькое, очень ловкое насѣкомое; оно вырываетъ въ землѣ нору въ формѣ воронки, покрываетъ ее сверху тонкимъ слоемъ песку, заманиваетъ туда легкомысленныхъ насѣкомыхъ, схватываетъ ихъ, высасываетъ и потомъ говоритъ имъ: "Г. Дидро, честь имѣю вамъ кланяться". Мой отецъ смѣялся, какъ сумашедшій, надъ этимъ приключеніемъ".
   Съ 1759 года начинается интимная дружба Дидро съ m-lle Воланъ. Въ продолженіе 15 лѣтъ, какъ только они разлучились, онъ писалъ ей раза два-три въ недѣлю и описывалъ мельчайшія событія своей жизни. "Съ вами я чувствую, я люблю, я слушаю, я смотрю". По своемъ возвращеніи изъ Россіи, послѣ 20-ти лѣтней связи, Дидро пишетъ м-Ile Воланъ съ такою же душевною теплотой, какъ и въ первые дни. Его привязанность къ ней была такъ велика и искренна, что онъ охотно провелъ бы всю свою жизнь около нея. Онъ писалъ Фальконету, что онъ предпочелъ бы лишиться свободы, скомпрометировать свою жизнь, перенести всевозможныя несчастія, лишь бы не потерять ее. "Я никогда не причинилъ ей ни малѣйшаго огорченія и предпочелъ бы умереть, чѣмъ заставить ее пролить хоть одну слезу".
   У насъ мало свѣдѣній относительно m-lle Воланъ,-- говоритъ Коллиньонъ.-- Она жила съ своею матерью и сестрой и, кажется, была образованною и умною особой, достойною привязанности, которую она внушала Дидро въ продолженіе болѣе 20 лѣтъ, до самой своей смерти, послѣдовавшей въ 1784 г. за пять мѣсяцевъ до смерти Дидро.
   "Будемъ такъ поступать, мой другъ,-- пишетъ Дидро m-lle Воланъ,-- чтобы наша жизнь была безъ лжи; чѣмъ болѣе я васъ буду уважать, тѣмъ болѣе вы мнѣ будете дороги; чѣмъ болѣе я вамъ проявлю хорошихъ качествъ, тѣмъ болѣе вы меня будете любить. Четыре года тому назадъ вы мнѣ показались прекрасной и я воздвигъ вамъ въ моемъ сердцѣ статую, которую никогда не хотѣлъ бы разбить. Нѣкогда я говорилъ женщинѣ, которую любилъ и въ которой открывалъ недостатки (m-me de-Puisieux): сударыня, берегитесь, вы обезображиваетесь въ моемъ сердцѣ; тамъ есть образъ, на который вы болѣе не походите.
   "Не будемъ дѣлать зла. Будемъ любить другъ друга, чтобы взаимно дѣлаться лучше. Будемъ, какъ прежде, вѣрными цензорами другъ друга. Сдѣлайте меня достойнымъ васъ и внушите мнѣ ту чистоту, откровенность и кротость, которыя вамъ свойственны".
   Дидро гоститъ у барона Додьбаха и вотъ какъ онъ описываетъ свое времяпровожденіе:
   "Онъ отвелъ мнѣ маленькое отдѣльное помѣщеніе, очень покойное, очень веселое и теплое. Здѣсь, между Гораціемъ и Гомеромъ и портретомъ моей подруги, я читаю, размышляю, пишу, вздыхаю, и такъ отъ 6 часовъ утра до часу. Въ половинѣ второго я одѣтъ и схожу въ гостиную, гдѣ уже всѣ собрались. Иногда баронъ заходитъ ко мнѣ; если онъ видитъ, что я занятъ, онъ привѣтствуетъ меня рукой и уходитъ; если же онъ находитъ меня незанятымъ, онъ садится и мы бесѣдуемъ. Хозяйка не стѣсняется съ гостями и ихъ не стѣсняетъ. Гости какъ будто бы у себя, а не у нея.
   "Мы обѣдаемъ хорошо и долго. Столъ сервированъ, какъ въ городѣ, а, можетъ быть, и еще роскошнѣе. Послѣ обѣда дамы удаляются; баронъ располагается на диванѣ, а я дѣлаю, что хочу. Между тремя и четырьмя часами мы беремъ наши палки и идемъ гулять, дамы въ одну сторону, я и баронъ въ другую. Мы дѣлаемъ очень большія прогулки. Ничто насъ не останавливаетъ, ни холмы, ни лѣса, ни овраги, ни пашня. Дорогой мы говоримъ объ исторіи, политикѣ, химіи, литературѣ, физикѣ или о морали. Заходъ солнца и вечерняя свѣжесть гонятъ насъ домой, куда мы никогда не приходимъ раньше семи часовъ. Дамы уже вернулись и переодѣлись. На столѣ свѣчи и карты. Мы отдыхаемъ немного и затѣмъ принимаемся за пикетъ. Баронъ похожъ на ночную сову. Онъ играетъ плохо, но счастливо. Обыкновенно ужинъ прерываетъ нашу игру. Мы ужинаемъ, а выйдя изъ стола, доканчиваемъ партію. Половина одиннадцатаго; мы болтаемъ до 11; въ 11 1/2 мы уже всѣ спимъ, или, по крайней мѣрѣ, должны спать. Завтра мы начинаемъ сначала. Вотъ наша жизнь.
   "Я пишу вамъ, дорогой другъ, даже о самыхъ незначительныхъ событіяхъ. Если я слышу что-нибудь, что мнѣ правится, я запоминаю это, чтобы потомъ подѣлиться съ вами.
   "Я не разъ спрашивалъ себя, почему, съ моимъ мягкимъ, снисходительнымъ, веселымъ характеромъ, я такъ мало созданъ для общества? Это потому, что я не могу быть въ обществѣ, какъ съ моими друзьями, и потому, что мнѣ незнакомъ этотъ холодный, безчувственный языкъ, которымъ говорятъ съ посторонними. Я съ ними или молчаливъ, или нескроменъ. Я настаиваю, мой другъ; у меня нѣтъ ни одного ліарда этой монеты. Я умѣю все сказать, кромѣ bonjour. Я никогда не пойду дальше a, b, c во всѣхъ этихъ разговорахъ, которые переносятъ изъ одного дома въ другой и которые раздаются во всѣхъ кварталахъ въ одинъ и тотъ же часъ".
   Вотъ какъ Дидро описываетъ природу Лангра: "У насъ здѣсь прелестная прогулка; это большая аллея густыхъ деревьевъ, ведущая въ рощу съ деревьями, разбросанными безъ симметріи и порядка. Въ ней находятъ свѣжесть и уединеніе. По грубой лѣстницѣ спускаются къ фонтану, выходящему изъ скалы. Его воды, собранныя въ чашу, вытекаютъ изъ нея и образуютъ первый бассейнъ, онѣ текутъ далѣе и наполняютъ второй, затѣмъ по каналамъ достигаютъ третьяго бассейна и посрединѣ его поднимаются водопадомъ. Чаша и бассейны расположены по скату, одинъ ниже другого, на значительномъ разстояніи. Послѣдній бассейнъ окруженъ старыми липами; онѣ теперь въ цвѣту; между каждою липой сдѣланы каменныя скамейки: сюда я прихожу въ пять часовъ. Мои глаза блуждаютъ по прекраснѣйшему пейзажу въ свѣтѣ. Это цѣпь горъ, перерѣзанная садами и домами, внизу которыхъ змѣится источникъ, орошающій луга. Увеличиваясь отъ водъ фонтана и нѣкоторыхъ другихъ, онъ теряется въ долинѣ. Здѣсь цѣлыми часами я читаю, размышляю, любуюсь природой, мечтаю о моей подругѣ. О, какъ хорошо быть втроемъ съ этою каменною скамейкой! Это rendez-vous -- мое и влюбленныхъ кантона. Они приходятъ сюда вечеромъ, когда конецъ дня прерываетъ ихъ работы и отдаетъ ихъ другъ другу. День долженъ имъ казаться очень долгимъ, а вечеръ очень короткимъ".
   Несмотря на свою бѣдность, Дидро былъ очень расточителенъ. Онъ никогда не отказывалъ себѣ въ книгахъ. У него являлись фантазіи покупать картины, гравюры, миніатюры, а на другой день онъ ихъ отдавалъ кому-нибудь. Не мудрено, что съ такими наклонностями и при тѣхъ обязательныхъ расходахъ, которые у него были, Дидро не могъ ничего скопить.
   Въ 1765 г. онъ рѣшился продать свои книги, чтобы на полученную сумму сдѣлать приданое своей дочери.
   Черезъ посредство Гримма Дидро предложилъ императрицѣ Екатеринѣ купить его библіотеку за 15,000 франковъ. Гриммъ передалъ предложеніе Бецкому. Онъ отвѣчалъ, что императрицѣ непріятно, что такой знаменитый философъ вынужденъ лишить себя своего сокровища, что она согласна купить книги за 15,000 франковъ, но съ однимъ условіемъ, чтобы Дидро оставался хранителемъ библіотеки съ ежегоднымъ пенсіономъ въ 1,000 франковъ. Эта сумма намѣренно не была выплачиваема Дидро въ продолженіе двухъ лѣтъ. По прошествіи этого времени, русскій посланникъ, князь Голицынъ, спросилъ Дидро, получаетъ ли онъ аккуратно свою пенсію. Дидро отвѣчалъ, что онъ объ этомъ и не думаетъ, счастливый уже тѣмъ, что государыня купила его лавку и оставила ему его инструменты. Черезъ нѣсколько времени Екатерина II извѣстила Дидро, что, желая оградить его на будущее время отъ такой неаккуратности, она высылаетъ ему деньги за 50 лѣтъ впередъ. Такимъ образомъ, Дидро получилъ 50,000 фр. Тогда у него явилась мысль поѣхать въ Россію и лично выразить Екатеринѣ свою признательность.
   Людовикъ ХV-й, который раньше воспрепятствовалъ вступленію Дидро въ академію, хотѣлъ теперь воспрепятствовать и его поѣздкѣ въ Петербургъ. "Дидро,-- говорилъ онъ,-- этотъ посланникъ клики философовъ, будетъ развлекать иностранцевъ на мой счетъ. Его нога никогда не была во дворцѣ, а онъ разскажетъ сотни ужасовъ о моей частной жизни. Онъ будетъ дурно говорить обо мнѣ, потому что увидитъ, что этимъ доставляетъ удовольствіе слушателямъ". Ла-Врилльеръ готовъ былъ уже приготовить приказъ объ арестѣ Дидро, но Людовикъ сказалъ ему: "Боже васъ сохрани отъ этого, вы меня поссорите по смерть съ императрицей. Она желаетъ Дидро,-- пускай онъ ѣдетъ".
   Отправляясь въ Петербургъ, Дидро желалъ выразить Екатеринѣ свою благодарность и разсчитывалъ только на аудіенцію по пріѣздѣ и при прощаніи. но тотчасъ по представленіи онъ сдѣлался постояннымъ и необходимымъ гостемъ кабинета императрицы. Въ продолженіе пяти мѣсяцевъ не прошло ни одного дня, чтобъ у него не было долгихъ разговоровъ съ Екатериной II. Она была рада видѣть Дидро и такъ писала Вольтеру: "Я его вижу очень часто. У насъ нескончаемые разговоры. Это необыкновенная голова!... Такое сердце должно было бы быть у всѣхъ людей. Я не знаю, очень ли они (Дидро и Гриммъ) скучаютъ въ Петербургѣ, что касается меня, я разговаривала бы съ ними безъ устали всю мою жизнь".
   Дидро очень цѣнилъ умъ Екатерины и то, что въ ея обществѣ всѣ чувствовали себя свободно. Онъ былъ съ нею вообще откровененъ, а когда не рѣшался сказать что-нибудь, императрица говорила ему: "Продолжайте, между мужчинами все позволяется". Дидро, не стѣсняясь, высказывалъ передъ ней свою любовь къ свободѣ. Однажды, когда онъ былъ очень откровененъ, императрица, выслушавъ его внимательно, сказала: "Я никогда не слышала отъ васъ ничего, что доставило бы мнѣ такое удовольствіе, но посмѣли ли бы вы высказать все это въ Парижѣ"?-- "Нѣтъ, государыня,-- отвѣчалъ философъ,-- но я принесъ душу свободнаго человѣка въ страну, которую называютъ страною рабовъ".
   Екатерина выслушивала съ удовольствіемъ теоріи Дидро о преобразовати Россіи, но не считала практичными реформы, которыя онъ ей предлагалъ. Въ этихъ разговорахъ Дидро не забывалъ, что онъ французъ. Онъ старался доказать Екатеринѣ опасность отъ союза съ королемъ прусскимъ и пользу отъ союза съ Франціей и такъ успѣлъ въ этомъ, что по праву могъ сказать: "Мы чувствуемъ великолѣпнѣйшее негодованіе противъ короля Пруссіи; въ этомъ отношеніи дворъ и философы согласны".
   Дидро вернулся въ Парижъ въ октябрѣ 1774 года, привезя съ собой великолѣпную шубу, муфту и три тысячи рублей, которые Екатерина заставила его взять.
   Несмотря на недолгое пребываніе въ Россіи, петербургскій климатъ оказалъ дурное вліяніе на легкія Дидро. Здоровье его пошатнулось, но онъ надѣялся прожить еще лѣтъ десять, которыя онъ и прожилъ. Попрежнему трудолюбивый, онъ посвящалъ часовъ по 15-ти своему Опыту о царствованіяхъ Клавдія и Нерона (Essai sur les régnés de Claude et de Néron). Часовъ въ пять онъ ходилъ одинъ въ Palais-Royal гулять и мечтать. Когда шелъ дождь, онъ отправлялся въ café de la Régence поболтать и посмотрѣть, какъ играетъ въ шахматы знаменитый Филидоръ.
   Въ февралѣ 1784 года у него появилось сильное кровохарканіе. "Это конецъ,-- сказалъ онъ своей дочери,-- намъ надо разстаться. Я силенъ. Это случится, можетъ быть, не черезъ два дня, но черезъ двѣ недѣли, два мѣсяца, черезъ годъ".
   Дидро поселился сначала въ Севрѣ у своего стараго друга М. Белля, но потомъ переѣхалъ въ Парижъ на улицу Ришелье, въ прекрасное помѣщеніе, полученное имъ отъ Екатерины II. Дидро, жившій всегда въ четвертомъ этажѣ и имѣвшій свою библіотеку въ пятомъ подъ крышей, чувствовалъ себя въ своей новой квартирѣ въ Rez de chaussée, какъ во дворцѣ, но онъ пользовался ею только 12 дней.
   Онъ слабѣлъ съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе. Увѣренный въ своей скорой смерти, но не желая огорчать близкихъ ему людей, Дидро каждый день занимался чѣмъ-нибудь такимъ, что могло бы ихъ обмануть. Онъ приказывалъ размѣщать то новую мебель, то новыя картины. Наканунѣ смерти ему принесли болѣе спокойную кровать. Работники старались получше се поставить. "Мои друзья,-- сказалъ онъ имъ,-- вы слишкомъ хлопочете о вещи, которая не прослужитъ и четырехъ дней". Вечеромъ Дидро принималъ своихъ друзей. Завязался разговоръ о философіи и о различныхъ путяхъ, ведущихъ къ ней. "Первый шагъ къ философіи,-- сказалъ онъ,-- это -- сомнѣніе".
   На другой день, 30 іюля 1784 года, вставъ съ постели, Дидро все утро разговаривалъ съ зятемъ и съ своимъ докторомъ, затѣмъ сѣлъ за столъ завтракать. M-me Дидро спросила его, какъ онъ себя чувствуетъ. Не получая отвѣта, она подошла къ нему, но его уже не было въ живыхъ.
   Подъ конецъ такой содержательной жизни Дидро, читая у Сенеки Трактатъ о краткости жизни, спросилъ себя, не растратилъ ли, не потерялъ ли онъ свою жизнь? Онъ относилъ къ себѣ слова третьей главы: "Просмотри твои дни и твои годы, заставь ихъ отдать отчетъ. Скажи намъ, сколько времени, ты позволилъ похитить у себя кредитору, любовницѣ, покровителю, кліенту? Сколько людей разграбляли твою жизнь, между тѣмъ, какъ ты и не сознавалъ, что ты теряешь. "Я никогда не читалъ эту главу, не краснѣя,-- написалъ Дидро на этой страницѣ изъ Сенеки,-- это моя исторія. У меня нѣтъ сознанія, что я употребилъ и половину моихъ силъ,-- до сихъ поръ я занимался пустяками". Но этимъ сожалѣніямъ писателя и артиста, не успѣвшаго осуществить свой идеалъ, можно противупоставить великодушныя слова философа: "Мою жизнь вовсе не обворовываютъ,-- писалъ онъ m-lle Воланъ,-- я ее даю; и, могу ли я лучше поступить, какъ удѣлить часть ея тому, кто меня настолько уважаетъ, что добивается этого подарка?" И далѣе: "Удовольствіе только для меня одного мало меня захватываетъ и не долго продолжается. Я читаю, размышляю, пишу, слушаю, смотрю и чувствую для себя и для моихъ друзей. Въ ихъ присутствіи я принадлежу имъ. Я постоянно думаю объ ихъ счастьѣ. Поражаетъ ли меня какая-нибудь прекрасная строка, они ее знаютъ. Встрѣчаю ли я какую-нибудь прекрасную черту, я обѣщаю себѣ подѣлиться съ ними. Вижу ли я какое-нибудь восхитительное зрѣлище, незамѣтнымъ образомъ я уже составляю разсказъ для нихъ. Для нихъ я сохранилъ всѣ мои чувства и всѣ мои способности. Въ этомъ, можетъ быть, причина того, что все преувеличивается и немного обогащается въ моемъ воображеніи и въ моихъ словахъ, а они иногда упрекаютъ меня за это, неблагодарные!"
   Дидро,-- говоритъ Гриммъ,-- былъ отъ природы постояненъ въ своихъ симпатіяхъ и имѣлъ всѣ качества и всѣ достоинства, не требовавшія строгой послѣдовательности въ мысляхъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ обладалъ необыкновенною живостью чувствъ и воображенія и постоянною подвижностью мысли, въ чемъ онъ самъ сознавался и приписывалъ это вліянію своей родины. Дидро замѣтилъ, что въ Лангрѣ такія колебанія атмосферы, что въ 24 часа переходятъ отъ холода къ теплу, отъ тишины къ бурѣ, отъ яснаго неба къ дождю; невозможно, чтобы такая измѣнчивость климата не отражалась на душѣ туземцевъ.
   "Жители моей страны,-- говоритъ онъ,-- обладаютъ большимъ умомъ, слишкомъ большою живостью и непостоянствомъ флюгера. Голова на плечахъ обитателя Лангра все равно, что церковный пѣтухъ на верхушкѣ колокольни,-- она не держится долго на одномъ мѣстѣ и, если и возвращается къ нему опять, то не для того, чтобы тамъ остаться. При поразительной быстротѣ движеній, желаній, плановъ, фантазіи, мыслей, у нихъ медленный разговоръ. Что касается меня, то я принадлежу моей странѣ; только пребываніе въ столицѣ и усидчивыя занятія меня немного исправили, но, несмотря на быструю смѣну впечатлѣній, я постояненъ въ моихъ вкусахъ".
   Вотъ забавный разсказъ о посѣщеніи Дидро Тара (Garat).
   Тара искалъ уединенія, чтобы сосредоточиться и написать книгу.
   "Одинъ другъ снабдилъ меня помѣщеніемъ въ прекрасномъ домѣ, въ деревнѣ, которая могла сдѣлать поэта и философа изъ человѣка, способнаго къ этому. Едва я успѣлъ пріѣхать, какъ узнаю, что Дидро помѣщается около меня въ томъ же домѣ. Я не прибавлю ничего, если скажу, что сердце у меня сильно забилось, я забылъ обо всѣхъ своихъ проектахъ относительно прозы и поэзіи и думалъ только о томъ, какъ бы увидѣть великаго человѣка, геніемъ котораго я столько разъ восхищался. Я вхожу къ нему, причемъ онъ не выражаетъ ни малѣйшаго удивленія. Онъ избавляетъ меня отъ неловкихъ фразъ въ извиненіе моего визита и, повидимому, догадывается объ его причинѣ, судя по моему восхищенному виду.
   "Онъ избавляетъ меня также отъ вступительныхъ разговоровъ, которые непремѣнно надо было свести на поэзію и прозу.
   "Едва мы дошли до нихъ, какъ онъ встаетъ, устремляетъ свой взглядъ на меня, но очевидно, что при этомъ совершенно не видитъ меня и начинаетъ говорить, но сначала такъ тихо и скоро, что, несмотря на то, что я около него, я съ трудомъ слышу и понимаю его. Я тотчасъ же догадываюсь, что вся моя роль въ этой сценѣ должна ограничиться нѣмымъ восхищеніемъ и это рѣшеніе мнѣ не дорого стоить. Понемногу его голосъ усиливается и дѣлается яснымъ и звучнымъ. Сначала онъ почти неподвиженъ, но затѣмъ его жесты учащаются и оживляются. Онъ видитъ меня въ первый разъ, но когда мы стоимъ, онъ обхватываетъ меня руками, когда мы сидимъ, онъ хлопаетъ меня по ногамъ, какъ будто это были его ноги. Если въ разговорѣ ему случается употребить слово "законъ", онъ мнѣ рисуетъ планъ законодательства, послѣ слова "театръ" онъ мнѣ даетъ на выборъ пять или шесть плановъ трагедіи и драмы. По поводу картинъ, которыя надо ввести въ театръ, онъ вспоминаетъ, что Тацитъ былъ величайшимъ художникомъ древности, и разсказываетъ мнѣ или переводитъ Лѣтописи и Исторіи. но какъ это ужасно, что варвары похоронили подъ развалинами такое огромное количество художественныхъ произведеній Тацита! Если бы памятники, отрытые въ Геркуланѣ, могли что-нибудь вернуть! Эта надежда приводитъ его въ восхищеніе и онъ, какъ итальянскій инженеръ, излагаетъ нѣсколько осторожныхъ и хорошихъ плановъ относительно раскопокъ. Отъ воспоминаній о развалинахъ древней Италіи онъ переходитъ къ счастливымъ днямъ Леліевъ и Сципіоновъ, когда даже побѣжденные народы съ удовольствіемъ присутствовали на тріумфахъ, одержанныхъ надъ ними. Онъ разыгрываетъ передо мной цѣлую сцену изъ Теренція, напѣваетъ нѣсколько пѣсенъ Горація, поетъ полнымъ голосомъ пѣсню, сочиненную имъ за однимъ ужиномъ, и, наконецъ, разсказываетъ мнѣ очень милую комедію, которую онъ напечаталъ въ одномъ экземплярѣ.
   "Между тѣмъ, масса людей собирается вокругъ насъ. Шумъ отъ придвигаемыхъ и отодвигаемыхъ стульевъ прерываетъ его воодушевленные монологи. Онъ подходить ко мнѣ, какъ къ человѣку, съ которымъ съ удовольствіемъ встрѣчался раньше. Онъ вспоминаетъ даже, что мы вели интересные разговоры о законахъ, драмахъ, исторіи, признается, что онъ много выигралъ въ бесѣдѣ со мной, и предлагаетъ поддерживать связь, цѣну которой онъ сознаетъ. Прощаясь, онъ даетъ мнѣ два поцѣлуя въ лобъ и съ искреннимъ огорченіемъ вырываетъ свою руку изъ моей".
   Этотъ разсказъ былъ напечатанъ въ Меркуріи 15 февраля 1779 г. Дидро очень смѣялся, читая его, и написалъ по этому поводу: "Я еще не прочелъ письма Тара въ Меркуріи по случаю распространившагося слуха, будто я обидѣлся. Авторъ настолько добръ, что встревожился этимъ. Начну съ того, что успокою его. Потѣшный разсказъ о нашей первой встрѣчѣ не лишенъ правды, я узналъ себя въ немъ и посмѣялся надъ тонкою поэтическою ироніей, которой онъ проникнутъ и которая дѣлаетъ его пикантнымъ. Возможно, что меня примутъ за оригинала; но что же изъ этого? Развѣ это такой большой недостатокъ, если человѣкъ, вращаясь постоянно въ обществѣ, съумѣлъ сохранить остатки природы и нѣкоторыми угловатыми сторонами отличается отъ множества однообразныхъ и плоскихъ валуновъ, которыми изобилуютъ морскіе берега? Я уважаю автора Похвалы Суіерію, я вовсе не далекъ отъ того, чтобы полюбить его; и когда ему захочется снова очутиться передъ моделью, милую каррикатуру которой онъ сдѣлалъ, я готовъ его принять и позировать передъ нимъ во второй разъ".
   С.-Бёвъ изображаетъ Дидро съ высоко-поднятою и немного лысою головой, съ большимъ лбомъ, обнаженнымъ на вискахъ, съ огненнымъ взглядомъ, открытою распахнутою шеей, съ "доброю и круглою спиной" и съ руками, простертыми къ будущему.
   Одинъ художникъ того времени, Мишель Ванлоо, сдѣлалъ его портретъ, по Дидро не узналъ себя въ немъ. "Дѣти мои,-- сказалъ онъ,-- я васъ предупреждаю, что это не я. Въ теченіе одного дня я имѣлъ сто различныхъ физіономій, смотря по получаемому мною впечатлѣнію: я былъ ясенъ, печаленъ, мечтателенъ, нѣженъ, порывистъ, страстенъ, энтузіастъ, но я никогда не былъ такимъ, какимъ вы меня видите. У меня былъ большой лобъ, живые глаза, довольно крупныя черты, голова древняго оратора, добродушіе, близко граничившее съ глупостью, и грубость старинныхъ временъ.
   "Только одинъ разъ я былъ хорошо воспроизведенъ,-- это бѣднякомъ, по имени Таранъ, которому я удался, какъ иногда глупцу удается умное слово. Кто видитъ мой портретъ, сдѣланный Тараномъ, видитъ меня. Ессо il vero polichinelle" (Вотъ настоящій паяцъ) {Salon de 1771.}.
   Въ 1780 г., по постановленію города Лангра, мэръ и четыре эшевена написали Дидро и просили его заказать для нихъ свой портретъ. Тронутый такимъ вниманіемъ своихъ соотечественниковъ, Дидро послалъ имъ свой бюстъ изъ бронзы, сдѣланный Гудономъ. Онъ былъ поставленъ въ залѣ ратуши на шкафу, наполненномъ Энциклопедіей и остальными сочиненіями Дидро.
   

II.

   Изъ массы первоклассныхъ писателей того времени,-- говоритъ Тэнъ,-- Дидро былъ единственнымъ истиннымъ художникомъ. Выводимые имъ образы какъ бы сами собою появлялись и развивались.
   Человѣкъ, написавшій Les salons (Салоны), Les petits romans (Маленькіе романы), Les entrentiens (Разговоры), Le paradoxe du cornédien (Парадоксъ комедіанта), въ особенности Le reve de d'Alembert (Мечта д'Аламбера) и Le neveu de Rameau (Племянникъ Рамо), былъ единственнымъ въ свое время. Какъ ни живы и ни блестящи дѣйствующія лица Вольтера, они, все-таки, манекены; ихъ движенія несвободны, изъ-за нихъ всегда виднѣется авторъ, который дергаетъ за шнурокъ. У Дидро этотъ шнурокъ обрѣзанъ. Онъ не говоритъ устами своихъ дѣйствующихъ лицъ, для него они не подвижныя куклы, а независимыя существа, имѣющія свои собственныя страсти, темпераментъ, идеи, философію, языкъ, душу, и иногда, какъ, наприм., въ Le neveu de Hameau, такую оригинальную, сложную, живую и безобразную душу, что она является въ естественной исторіи человѣка чудовищемъ и безсмертнымъ документомъ. "Нѣтъ ничего болѣе сумасшедшаго и глубокаго".
   Въ своихъ романахъ,-- говоритъ Коллиньонъ,-- Дидро является предтечей литературы нашего вѣка. Въ нихъ есть то, что составляетъ красоту современнаго романа: природа, правдивость и наблюдательность.
   Романы Руссо отличаются краснорѣчіемъ и чувствительностью, романы Вольтера -- блестящею философіей, Дидро заставляетъ жить своихъ дѣйствующихъ лицъ.
   Въ La religieuse (Монахиня) Дидро обнажаетъ неприглядныя тайны монастырской жизни. "Во многихъ мѣстахъ,-- говоритъ Дюкро,-- его разсказъ живъ, страстенъ и совсѣмъ не декламатиченъ".
   Племянникъ Рамо -- странный типъ аббата-паразита, обезпечивающаго театральные успѣхи актрисъ. "Иногда Рамо худъ и истощенъ, какъ больной въ послѣднемъ градусѣ сухотки; можно подумать, что онъ не ѣлъ нѣсколько дней или выходитъ изъ затвора; черезъ его щеки можно счесть зубы. Въ слѣдующій мѣсяцъ онъ толстъ и жиренъ, какъ будто онъ не выходилъ изъ-за стола финансиста или былъ заключенъ въ монастырь бернардинцевъ. Сегодня -- въ грязномъ бѣльѣ, въ разорванныхъ штанахъ, прикрытый рубищемъ, почти безъ башмаковъ, онъ идетъ съ опущенною головой и прячется. Такъ и хочется подозвать его и подать милостыню. Завтра -- напудренный, завитой, обутый, хорошо одѣтый, онъ выставляется съ высоко-поднятою головой и вы могли бы принять его приблизительно за честнаго человѣка; онъ живетъ изо дня въ день печальный или веселый, смотря по обстоятельствамъ... Это смѣсь высоты и низости, здраваго смысла и безразсудства... Онъ безъ хвастовства показываетъ свои хорошія качества и безъ скромности -- дурныя".
   Его мораль очень проста: хорошій столъ, хорошая постель, деньги въ карманѣ и "да здравствуетъ мудрость Соломона!" "Что касается меня, то я былъ бы добродѣтеленъ, если бы добродѣтель вела къ богатству; хотѣли, чтобъ я былъ смѣшнымъ и шутомъ, и я сталъ такимъ, а относительно того, чтобы быть порочнымъ, то за это поплатилась бы одна природа; когда я говорю порочнымъ, то это единственно, чтобы говорить на вашемъ языкѣ, потому что если бы мы объяснились, то возможно, что то, что вы называете порокомъ, я назвалъ бы добродѣтелью".
   Этотъ типъ совсѣмъ не исчезъ и между вами всегда найдется много племянниковъ Рамо.
   Jaques le fataliste (Жакъ-фаталистъ) -- рядъ эпизодовъ, между которыми встрѣчаются прекрасныя страницы. "Я очень бы желалъ имѣть Дидро въ моемъ распоряженіи,-- говорилъ Дудонъ m-lle Годаръ,-- чтобъ отмѣтить въ Жакѣ-фаталистѣ страницы, годныя для чтенія. Конечно, въ немъ нужно сдѣлать массу купюровъ, но на два льё въ окружности нѣтъ ни одного экземпляра. Это жаль, потому что тамъ встрѣчаются удивительно живые разсказы и сильные штрихи, напоминающіе прекрасныя гравюры крѣпкою водкой нѣкоторыхъ рѣзкихъ и энергическихъ мастеровъ".
   Писалъ ли кто-нибудь на тему о дружбѣ,-- продолжаетъ Коллипьонъ,-- болѣе нѣжныя страницы, какъ въ этомъ маленькомъ разсказѣ: Le deux amis de Bourbonnel Они любили другъ друга, не подозрѣвая этого. Оливье спасъ жизнь Феликсу, который чуть было не утонулъ. Ни тотъ, ни другой не вспоминали объ этомъ. Сто разъ Феликсъ выручалъ Оливье въ непріятностяхъ, въ которыя этого послѣдняго вовлекалъ его пылкій характеръ, и никогда Оливье не приходило въ голову поблагодарить Феликса; они возвращались вмѣстѣ домой, не разговаривая или разговаривая о чемъ-нибудь другомъ. Феликсъ былъ контрабандистъ. Онъ попался и его присудили къ смертной казни. Оливье освобождаетъ своего друга, а затѣмъ думаетъ, какъ бы убѣжать и самому. "Но солдатъ изъ объѣздной команды штыкомъ пронзилъ ему бокъ, причемъ Оливье и не замѣтилъ этого. Онъ добрался до городскихъ воротъ, но дальше идти не могъ. Жалостливые извощики положили Оливье на телѣжку и довезли до двери его дома за минуту до его смерти. Онъ успѣлъ только сказать своей женѣ: "Жена, подойди, чтобъ я могъ тебя обнять; я умираю, по Феликсъ спасенъ".
   "Дидро былъ неудовлетворительнымъ романистомъ,-- говоритъ Дюкро,-- но прекраснымъ разскащикомъ. Въ своихъ маленькихъ исторійкахъ онъ умѣетъ сдѣлать эскизъ физіономіи, нарисовать жестъ, быстро вставить анекдотъ, и если онъ не создаетъ дѣйствующихъ лицъ, то, по крайней мѣрѣ, заставляетъ ихъ говорить".
   

III.

   Художники и скульпторы того времени считали Дидро своимъ, больше того, онъ былъ между ними мыслителемъ съ общими идеями, философомъ той поэзіи, которая выражается на полотнѣ или на мраморѣ. Дидро имѣлъ у художниковъ большой авторитетъ, онъ давалъ имъ совѣты, поправлялъ ихъ и, съ перомъ въ рукѣ, былъ ихъ гидомъ и учителемъ.
   Другъ Фальконета, котораго онъ, по порученію императрицы Екатерины II, выписалъ въ Петербургъ, чтобы тамъ поставить памятникъ Петру Великому, Дидро, не разъ давалъ ему прекраснѣйшіе и благороднѣйшіе совѣты относительно искусства и нравственныхъ идей, которыя должны руководить художникомъ. Въ своей перепискѣ Дидро старался внушить Фальконету любовь къ славѣ и желаніе безсмертія,-- чувства, которыя, вовсе і:е исключая соревнованія, возвышаютъ душу и вызываютъ вдохновеніе. Человѣкъ работающій долженъ считать міръ и свой трудъ вѣчными. Для художника и для философа потомство все равно, что загробный міръ для человѣка вѣрующаго.
   "Если, по утвержденію всего окружающаго меня вѣка, я могу сказать себѣ, что послѣ меня я оставляю лучшую часть самого себя, что моменты моей жизни, которымъ я придаю значеніе, увѣковѣчены, то смерть мнѣ кажется менѣе горькою".
   Художникъ долженъ быть безкорыстенъ. Съ той минуты, какъ онъ начинаетъ думать о деньгахъ, онъ теряетъ чувство прекраснаго. "Художникъ долженъ имѣть одушевленіе, священный огонь Прометея, демона вдохновенія; тогда къ его ногамъ посыпятся мѣшки съ золотомъ, но они не коснутся его, ибо золото -- не настоящая его награда".
   Какъ художественному критику, Дидро отдавалъ себѣ полную справедливость. "Что касается меня,-- говорилъ онъ,-- у меня высокая душа, отъ времени до времени ко мнѣ приходятъ большія, сильныя мысли и иногда я умѣю ихъ представить въ поразительной формѣ; я умѣю войти въ душу, покорить ее, тронуть, увлечь. Если д'Аламберъ безконечно лучше меня можетъ рѣшить какое-нибудь дифференціальное уравненіе, я лучше его умѣю возвысить сердце, заставить его сильнѣе биться, внушить ему прочную любовь къ добру и истинѣ. Добродѣтель производитъ на меня болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ порокъ. Я тихо отвертываюсь отъ злыхъ и улетаю къ добрымъ. Если въ какомъ-нибудь произведеніи, въ характерѣ, въ картинѣ, въ статуѣ я встрѣчаю прекрасное мѣсто, мои глаза останавливаются на немъ, я вижу только его, вспоминаю только о немъ, остальное я забываю".
   Въ 1764 году Гриммъ предложилъ Дидро написать въ Correspondance littéraire отчетъ о художественныхъ выставкахъ. Вмѣсто одного письма, какъ хотѣлъ этого Гриммъ, Дидро посылаетъ ему цѣлый томъ. Сначала Гриммъ былъ не особенно этимъ доволенъ, но, прочтя эти блестящія страницы, онъ пришелъ въ восхищеніе. "Клянусь моею душой,-- воскликнулъ онъ,-- никто не могъ бы сдѣлать ничего подобнаго, но въ его годы такое напряженіе силъ не можетъ пройти безнаказанно. Онъ взялъ перо и писалъ семнадцать дней съ утра до вечера, наполнивъ своими мыслями болѣе двухъ сотъ страницъ".
   Дидро, которому тогда было за 50 лѣтъ, три года продолжалъ эту работу и, такимъ образомъ, ввелъ въ моду художественныя выставки и просвѣщенную критику искусствъ.
   Какъ примѣръ необыкновенной легкости труда, которую Дидро сохранялъ всю жизнь, Нежонъ приводитъ L'éloge de Richardson (Похвала Ричардсону),-- образцовое произведеніе, написанное Дидро въ 15 часовъ.
   "Не подумайте,-- говоритъ С.-Бёвъ,-- что если онъ пишетъ скоро, то пишетъ опрометчиво. Нисколько, его слогъ совершенно наученъ и полонъ тѣхъ гармоническихъ эффектовъ, которые соотвѣтствуютъ самымъ тонкимъ оттѣнкамъ чувства и мысли. Слогъ Дидро отражаетъ природу и зелень безконечно больше, чѣмъ слогъ Бюффона и Руссо". Дидро ввелъ въ языкъ краски палитры и радуги; онъ умѣетъ видѣть природу изъ мастерской и понимаетъ чувство художника. Онъ развилъ во французахъ вкусъ къ искусствамъ и нашелъ способъ заставить ихъ въ живописи полюбить идею".
   "До сихъ поръ,-- говоритъ m-me Неккеръ,-- я видѣла въ картинахъ только плоскія и безжизненныя краски; воображеніе Дидро придало имъ выпуклость и жизнь; его генію я обязана почти новымъ чувствомъ".
   Въ самомъ дѣлѣ,-- продолжаетъ Коллиньонъ,-- его критика была цѣлая поэма, цѣлое творчество. Въ 1767 году художникъ Верне выставилъ въ салонѣ семь картинъ. Дидро рѣшилъ, что, прежде чѣмъ приступить къ анализу этихъ видовъ и маринъ, онъ долженъ поѣхать въ деревню на берегъ моря и тамъ понаблюдать реальные виды. По возвращеніи онъ ихъ описываетъ, вставляя въ свои описанія разговоры, прогулки, споры разнообразныхъ собесѣдниковъ, которые говорятъ о природѣ, объ искусствѣ, о мірѣ. Мимоходомъ Дидро разсыпаетъ тысячи идей, которыми онъ полонъ; но подъ конецъ вдругъ оказывается, что естественные пейзажи, рисуемые имъ, ничто иное, какъ полотна Верне, которыя ему пришла фантазія такъ описать.
   Дидро говорилъ: "Рисунокъ придаетъ предметамъ форму, а краски -- жизнь. Нѣтъ недостатка въ прекрасныхъ рисовальщикахъ, но мало великихъ колористовъ. То же самое и въ литературѣ. На сто холодныхъ логиковъ приходится одинъ большой ораторъ; на десять большихъ ораторовъ -- одинъ прекрасный поэтъ. Сильное впечатлѣніе вызываетъ быстрое вдохновеніе въ краснорѣчивомъ человѣкѣ, но что бы ни говорилъ Гельвеціусъ, нельзя написать и десять хорошихъ стиховъ подъ страхомъ смертной казни".
   Художникъ меньше интересуется мыслями и чувствами, чѣмъ линіями, пластикой, гармоніей, контрастами красокъ. Дидро, любившій, несмотря на свой приподнятый тонъ, естественное и простое, находилъ, что реализмъ или рабское подражаніе природѣ недостаточны. "Нужно,-- говорилъ онъ,-- чтобы художникъ въ своемъ воображеніи имѣлъ нѣчто болѣе высокое, чѣмъ природа". По его мнѣнію, "сдѣлать добро пріятнымъ, порокъ противнымъ, смѣшное бросающимся въ глаза -- вотъ цѣль человѣка, берущагося за перо или за кисть".
   Дидро сдѣлалъ для искусства то же, что Монтескьё для законовѣдѣнія и Бюффонъ для естественной исторіи. Онъ служилъ посредникомъ между художниками и публикой. Онъ былъ полезенъ художникамъ своего времени тѣмъ, что объяснялъ литературно, т.-е. понятно, достоинства ихъ картинъ. Исторически,-- говоритъ Коллиньонъ,-- Дидро былъ первымъ французскимъ большимъ художественнымъ критикомъ.
   

IV.

   Въ театръ, какъ и въ живопись,-- продолжаетъ Коллиньонъ,-- Дидро старался ввести природу и жизнь. Онъ первый сказалъ, что сцена должна быть открыта не для одной любви королей и королевъ и что другіе граждане имѣютъ такъ же, какъ и они, свои страсти и слезы.
   "Какъ? Развѣ вы не понимаете впечатлѣнія, которое произвела бы на васъ реальная сцена, вѣрные костюмы, разговоры, соотвѣтствующіе поступкамъ, простые поступки, опасности, не заставляющія васъ дрожать за вашихъ родныхъ, друзей, за самихъ себя? Потеря состоянія, страхъ къ неблагородному, послѣдствія нужды, страсть, ведущая человѣка къ разоренію, отъ разоренія къ отчаянію, отъ отчаянія къ насильственной смерти -- вовсе не рѣдкія событія, и вы думаете, что они произвели бы на васъ меньшее впечатлѣніе, чѣмъ баснословная смерть тирана или принесеніе въ жертву ребенка на алтари аѳинскихъ и римскихъ боговъ?"
   Дидро хотѣлъ замѣнить трагедію драмой. "Какое дѣло,-- говорилъ онъ,-- намъ, французамъ XVIII вѣка, до приключеній Агамемнона и Ореста? Я ищу на сценѣ подобныхъ мнѣ соотечественниковъ, а не исключительныя существа, раздираемыя страстями, которыя я не могу ни понять, ни раздѣлить".
   Дидро хотѣлъ, чтобы театръ былъ нравственнымъ руководителемъ. "Я всегда думалъ,-- писалъ онъ,-- что когда-нибудь на сценѣ будутъ обсуждаться важнѣйшіе нравственные вопросы и безъ всякаго вреда для быстраго и сильнаго хода драматическаго дѣйствія".
   Можно сказать, что Дидро предвидѣлъ театръ Дюма-сына.
   Это стремленіе придать театру морализующее вліяніе привело Дидро къ тому, что онъ изъ драмы сдѣлалъ проповѣдь. Его драма имѣетъ значеніе только какъ протестъ противъ условнаго, противъ ложнаго вкуса эпохи, какъ призывъ къ реальности чувствъ, къ прямому наблюденію надъ природой.
   Дидро написалъ двѣ пьесы {Le fils naturel и Le père de famille.} и обѣ съ цѣлью высказать свои теоріи и показать ихъ превосходство. Немудрено, что онѣ не имѣли успѣха. Несмотря на это, Дидро думалъ, что его призваніе быть драматическимъ писателемъ. "Случай,-- говорилъ онъ,-- а еще болѣе нужда располагаютъ нами по своему желанію. Кто знаетъ это лучше меня? Въ этомъ причина того, что въ продолженіе 30-ти лѣтъ я занимался Энциклопедіей и написалъ только двѣ пьесы для театра".
   

V.

   "Я жду съ большимъ нетерпѣніемъ,-- писалъ Вольтеръ Тьеріо,-- появленія размышленій Пантофила (Вселюба) Дидро о Танкредѣ. Это совершенно въ сферѣ дѣятельности его генія; съ высотъ метафизики онъ переходитъ къ ремеслу ткача, а оттуда идетъ въ театръ... Это единственный человѣкъ, способный написать исторію философіи".
   Въ самомъ дѣлѣ, одинъ Дидро зналъ достаточно древность, философовъ которой онъ изучалъ спеціально, чтобы приступить къ ихъ исторіи. Первый шагъ въ этомъ отношеніи во Франціи сдѣлалъ Дидро, и хотя онъ работалъ послѣ Брюккера, но у него есть своя часть оригинальныхъ взглядовъ. "Конечно,-- говоритъ Вилльмэнъ,-- въ его анализѣ греческихъ школъ не найдутъ научной точности, метода изобрѣтательнаго возстановленія, который характеризуетъ нѣкоторыя изслѣдованія по древней философіи, появившіяся въ наше время, но Дидро охватываетъ всѣ періоды греческой философіи, начиная съ системъ Гераклита и Анаксагора включительно до александрійскаго синкретизма и переходя затѣмъ къ работѣ человѣческаго ума въ средніе вѣка, съ первыхъ схоластиковъ и до Вана Гельмонта. Нельзя не поражаться такою громадой знаній и такою дѣятельною прозорливостью!"
   И такъ, какъ историкъ философіи, Дидро пользовался работами Брюккера. Отъ его многочисленныхъ статей въ Энциклопедіи нельзя требовать точной эрудиціи Гассенди и Бейля. Вынужденный быть слишкомъ осторожнымъ и крайне стѣсняемый различными условіями, Дидро не могъ тамъ вполнѣ искренно выражать свои задушевныя мысли.
   Но не вся философія въ изложеніи идей древнихъ. Прежде всего, она наука отношеній и причинъ. Дидро такъ ее и понимаетъ и ищетъ основаніе вещей въ единствѣ человѣческой природы и міровой субстанціи. Вмѣсто того, чтобы подчиниться какой-нибудь изъ многочисленныхъ системъ, которыя онъ такъ хорошо знаетъ, Дидро сохраняетъ свою независимость. Онъ не эклектикъ, какъ Викторъ Кузенъ. Онъ не думаетъ, что въ этомъ отношеніи все уже сдѣлано и что остается только констатировать періодическое возвращеніе тѣхъ же четырехъ системъ. Онъ признаетъ, наоборотъ, что наука безгранична, что она организуется по мѣрѣ своего развитія и что, благодаря прогрессу опытныхъ наукъ, философіи открывается обширный горизонтъ. Дидро одинаково способенъ овладѣть и тонкими отношеніями, и массовыми. Онъ вполнѣ современный мыслитель; онъ не резюмируетъ свое время, онъ его опережаетъ; даже и теперь онъ все еще стоитъ впереди. Не требуйте отъ Дидро системы: его мысль слишкомъ широка, она не вмѣщается ни въ какую систему.
   Наука, въ его глазахъ,-- естественное объясненіе міра. Она сводить цѣпь причинъ къ ея первому звену. И такъ какъ міровое начало обнаруживается пространствомъ и мыслью, то и философія есть, въ одно и то же время, и наука о человѣческомъ духѣ, и наука о физическомъ мірѣ.
   У Дидро, какъ у Гёте, культъ природы, разума и истины.
   Дидро видитъ во вселенной жизненный круговоротъ: "Я останавливаю свой взглядъ на общей массѣ тѣлъ, я вижу все въ дѣйствіи и противодѣйствіи, все уничтожается въ одной формѣ и возобновляется въ другой, изъ чего я заключаю, что матерія разнородна, что въ природѣ существуетъ безконечное количество различныхъ элементовъ, что каждый изъ этихъ элементовъ имѣетъ свою особенную силу, прирожденную, неизмѣнную, вѣчную, неразрушимую, и что эти силы имѣютъ свои притяженія, откуда происходитъ движеніе, или, скорѣе, общее броженіе вселенной".
   Методъ его состоитъ въ наблюденіи надъ природой, въ размышленіи и въ опытѣ. Наблюденіе собираетъ факты, размышленіе ихъ комбинируетъ, а опытъ оживляетъ результатъ комбинаціи.
   Природа одна, и факты, добытые наукой, должны быть соединены такъ, чтобы показывать ея единство.
   Дидро положилъ начало теоріи эволюціи.
   "Природа,-- говоритъ онъ,-- любитъ до безконечности видоизмѣнять одинъ и тотъ же механизмъ. Если наблюдать царство животныхъ, то можно замѣтить, что между четвероногими животными нѣтъ ни одного, функціи и органы (въ особенности низшіе) котораго не были бы совершенно похожи на другое четвероногое. Не слѣдуетъ ли изъ этого, что нѣкогда было только одно животное, прототипъ всѣхъ животныхъ, и что природа только удлиняла, укорачивала, видоизмѣняла, развивала или уничтожала нѣкоторые его органы?
   "Когда замѣчаютъ, какъ послѣдовательныя метаморфозы оболочки прототипа нечувствительнымъ образомъ приближаютъ одно царство къ другому, кто не рѣшится повѣрить, что нѣкогда было только одно существо, прототипъ всѣхъ существъ?"
   Послѣ Аристотеля Дидро былъ однимъ изъ самыхъ синтетическихъ умовъ; аналитическое знаніе самыхъ мельчайшихъ деталей не мѣшало ему подниматься къ общимъ идеямъ, вотъ почему онъ былъ предтечей трансформизма.
   "Органы производятъ потребности,-- говоритъ Дидро,-- а потребности, въ свою очередь, производятъ органы. Наши органы, по его словамъ, могутъ быть разсматриваемы какъ отдѣльныя животныя; они имѣютъ каждый свою отдѣльную жизнь, но законъ непрерывности дѣлаетъ изъ нихъ одну общую жизнь.
   "Организація опредѣляетъ функціи и потребности. Иногда потребности вліяютъ на организацію и это вліяніе можетъ дойти иногда до производства органовъ и всегда до видоизмѣненія ихъ. Какъ въ царствахъ животномъ и растительномъ индивидуумъ начинается, ростетъ, продолжается, погибаетъ и проходитъ, не можетъ ли быть также и съ цѣлыми родами? Нельзя ли заподозрить, что животныя, изъ вѣка вѣковъ, имѣли свои особенные элементы разсѣянными и смѣшанными въ массѣ матеріи? Случилось, что эти элементы соединились (такъ какъ это совершенно возможно), эмбріонъ, образовавшійся изъ этихъ элементовъ, прошелъ черезъ безконечное количество организацій и развитій, протекли милліоны лѣтъ между каждымъ изъ такихъ развитій, возможно, что этотъ эмбріонъ подвергся другимъ развитіямъ и приращеніямъ, намъ неизвѣстнымъ, что у него было или будетъ состояніе постоянное, что онъ удаляется или удалится отъ этого состоянія, благодаря вѣчному погибанію, во время котораго его способности выйдутъ изъ него, какъ вошли, и что онъ исчезнетъ навсегда изъ природы, или, скорѣе, что онъ будетъ существовать, но съ другою формой и съ другими способностями".
   Всѣ царства и всѣ роды соприкасаются на своихъ границахъ. Мраморъ дѣлается изъ плоти, а плоть изъ мрамора. Кусокъ мрамора, обращенный въ прахъ, смѣшивается съ землей и съ растеніями, которыя ростутъ въ черноземѣ и съѣдаются затѣмъ человѣкомъ. Самъ человѣкъ такое же животное, только съ высшею организаціей.
   "Вся душа собаки -- на концѣ ея носа. Вся душа орла -- въ его глазу, душа крота -- въ его ухѣ. Но не такъ относительно человѣка. Между его чувствами существуетъ такая гармонія, что ни одно изъ нихъ не преобладаетъ; онъ сохраняетъ свою автономію, которая служитъ ему для совершенствованія. Вѣчная природа все извлекаетъ изъ самой себя. Она чувствуетъ въ животномъ, прозябаетъ въ растеніи, думаетъ и хочетъ въ человѣкѣ".
   Такимъ образомъ, до Ламарка, до Дарвина Дидро предвидѣлъ трансформизмъ и формулировалъ теорію эволюціи. Нужно констатировать этотъ фактъ и воздать должное Дидро,-- говоритъ Коллиньонъ,-- ибо нѣмецкіе философы, кажется, забываютъ это и приписываютъ себѣ первенство въ этомъ отношеніи. "Во главѣ цивилизаціи,-- говоритъ Геккель,-- стоятъ теперь англичане и нѣмцы, которые открытіемъ и развитіемъ теоріи эволюціи положили основаніе новаго періода интеллектуальной культуры".
   

VI.

   Дидро въ метафизикѣ, въ морали и въ эстетикѣ признаетъ только одинъ законъ: природу и человѣческую организацію, природу безъ румянъ, во всей ея простотѣ, но также и во всей ея силѣ и величіи.
   Его критеріумъ добра такой же, какъ и критеріумъ прекраснаго. Такимъ образомъ, эстетика Дидро соприкасается съ его моралью, которая для него ничто иное, какъ эстетика, приложенная къ жизни.
   Въ статьѣ Le juste (Справедливое) въ Энциклопедіи Дидро говорить такъ: "Свойства поступковъ зависятъ отъ природы человѣка; поступокъ подходитъ или не подходитъ къ природѣ существа, которое его совершаетъ, вслѣдствіе этого поступокъ можетъ быть нравственно дурнымъ или хорошимъ, такъ какъ онъ согласуется съ сущностью объекта, который его совершаетъ, или отклоняется отъ нея.
   "Если мы желаемъ исполнять свои обязанности относительно другихъ, будемъ справедливы и добры: несправедливость, роковая причина всѣхъ несчастій человѣческаго рода, вредитъ не тѣмъ только, кто является ея жертвою; несправедливость, это -- родъ змѣи, которая сначала терзаетъ грудь того, кто ее носитъ. Она рождается изъ стремленія къ богатству или къ почестямъ. Ей сопутствуютъ безпокойство и горе. Привычка къ справедливости и къ добродѣтели, главнымъ образомъ, дѣлаетъ насъ счастливыми, благодаря движеніямъ нашего сердца, но также и благодаря чувствамъ, которыя она вызываетъ у тѣхъ, кто насъ окружаетъ".
   Счастье одного человѣка зависитъ отъ счастья другихъ и права однихъ должны служить границею для другихъ. Такимъ образомъ, общественная польза -- вотъ цѣль и основаніе морали Дидро.
   Въ своей статьѣ Plaisir (Удовольствіе) Дидро возвращается назадъ и развиваетъ идею, что справедливость и добродѣтель тѣсно связаны со счастьемъ.
   Мы всѣ стремимся къ счастью. Разнообразіе путей къ нему указываетъ только на единство цѣли. У насъ есть страсти, которыя вызываютъ потребности, а эти потребности выражаются въ естественномъ желаніи удовольствія. Сами по себѣ страсти не могутъ быть дурны. Наоборотъ, это онѣ указываютъ намъ дорогу къ счастью. Съ этою цѣлью нужно обдумывать наши поступки, т.-е. для развитія и совершенствованія нашего существа заставлять служить разсудокъ, пашу высшую способность, которая вмѣстѣ съ другими способностями только помогаетъ нашему счастью.
   Такимъ образомъ, Дидро, въ сущности, раздѣляетъ моральную доктрину Эпикура, мораль интереса и счастья. Дидро самъ признаетъ Эпикура своимъ учителемъ: "Эпикуръ, единственный изъ древнихъ философовъ, съумѣлъ соединить свою мораль съ истиннымъ счастьемъ человѣка и свои предписанія съ влеченіями и потребностями природы".
   Утилитарное пониманіе слова "страсть" почти всегда казалось низкимъ или, по крайней мѣрѣ, мало благороднымъ. "Люди,-- говорить Дидро,-- которые всегда соединяли съ понятіемъ объ интересѣ представленіе о золотѣ или серебрѣ, возмутились противъ доктрины, дѣлавшей интересъ двигателемъ всѣхъ нашихъ поступковъ; такъ опасно въ философіи отстраняться отъ обыкновеннаго и популярнаго смысла словъ".
   Дидро выступаетъ и въ Философскихъ мысляхъ на защиту страстей, на которыя такъ нападаютъ близорукіе моралисты.
   "Постоянно возстаютъ противъ страстей, объясняя ими всѣ несчастія человѣка, и забываютъ, что онѣ служатъ также и источникомъ всѣхъ его удовольствій. Только страсти, и только большія страсти, могутъ возвысить душу до великихъ дѣлъ. Значитъ, это счастье -- имѣть сильныя страсти? Да, конечно, если между ними существуетъ справедливая гармонія".
   Дидро,-- говоритъ Коллиньонъ,-- возвышаетъ человѣка и своею защитой великодушныхъ страстей возстановляетъ его достоинства.
   По мнѣнію Дидро, идеальная мораль есть та, которая свойственна нормальной и идеальной организаціи человѣка. Но совершенное и абсолютное не существуютъ ни въ человѣкѣ, ни въ созданной имъ морали, такъ какъ она ничто иное, какъ констатированіе и наука прогрессивныхъ отношеній между людьми. Такимъ образомъ, мораль, шагъ за шагомъ, слѣдуетъ за медленнымъ прогрессомъ человѣческаго рода. Сначала она открывается мудрецамъ, затѣмъ понемногу открывается всѣмъ; она улучшается вѣками и смягчается, въ зависимости отъ среды и климата.
   Что касается моральной свободы, то Дидро считаетъ ее пустымъ звукомъ и предразсудкомъ. Въ человѣкѣ, который размышляетъ, есть сцѣпленіе идей, а въ человѣкѣ, который дѣйствуетъ, есть сцѣпленіе поступковъ, самый незначительный изъ которыхъ также вызванъ, какъ закатъ солнца. Воля -- только послѣдній импульсъ, послѣдній результатъ всего того, что было со времени рожденія и до даннаго момента. Что касается общественной морали, то ее резюмируетъ слово: "справедливость".
   Въ своей статьѣ О прекрасномъ Дидро разсматриваетъ главныя мнѣнія, выраженныя по этому поводу. Ни одно изъ нихъ его не удовлетворяетъ и онъ старается пополнить теоріи своихъ предшественниковъ глубокимъ анализомъ понятій, отношеній, порядка и симметріи.
   По его мнѣнію, эти понятія такъ же экспериментальны, какъ и другія. Они вытекаютъ изъ способности чувствовать или думать, а способность эта вызывается нашими потребностями. Прекрасное -- это все то, что вызываетъ въ насъ идею отношеній, относится ли это къ чувству, или къ разуму. Само по себѣ прекрасное относительно.
   Въ статьѣ Le beau (Прекрасное), въ Pensées sur la peinture (Мысли о живописи) и въ Salons (Салоны) Дидро высказываетъ мысль о связи между прекраснымъ и добромъ, между эстетикой и моралью. Почему произведенія искусства древнихъ отличаются высокимъ характеромъ? Потому, что они всѣ посѣщали школы философовъ. Каждое произведеніе скульптуры или живописи должно быть выраженіемъ какой-нибудь большой мысли, должно быть урокомъ для зрителя, въ противномъ случаѣ оно нѣмо. Двѣ вещи необходимы въ искусствѣ: мораль и перспектива.
   29 іюля 1884 года въ Парижѣ и въ Лангрѣ праздновали столѣтній юбилей Дидро, а два года спустя въ каждомъ изъ этихъ городовъ ему воздвигли статую.
   13 іюля 1886 г., при открытіи статуи Дидро въ Парижѣ около Saint-Germain de Pris, Бюхнеръ произнесъ рѣчь, въ которой онъ такъ резюмировалъ роль Дидро:
   "Дидро -- слава не одной Франціи, на него предъявляютъ права всѣ друзья свободной науки и свободной мысли, какой бы странѣ и какому бы языку они ни принадлежали. Дидро -- космополитъ науки и свободной мысли. Онъ писалъ и жилъ для цѣлаго міра. При его жизни имъ такъ же восхищались на берегахъ Невы, какъ и на берегахъ Сены. Широкія теоріи, общіе взгляды Дидро было санкціонированы наукой. Великая доктрина эволюціи, которую онъ предчувствовалъ, была основана Ламаркомъ и Дарвиномъ. Истина -- космополитична, какъ и ея знаменитый защитникъ. Она ни французская, ни нѣмецкая, ни русская, ни итальянская: она истина и принадлежитъ тѣмъ, кто ее можетъ понять и открыть.
   "Нужно вѣрить въ науку, въ опытную философію и въ надежды тѣхъ, кто хочетъ сдѣлать родъ человѣческій болѣе счастливымъ, благороднымъ, болѣе достойнымъ, чѣмъ онъ есть теперь, тогда мысль достигнетъ своей цѣли въ будущемъ человѣчества, т.-е. свободы, просвѣщенія и благосостоянія для всѣхъ".
   Да,-- замѣчаетъ Коллиньонъ,-- Дидро, поистинѣ, заслуживаетъ памятника. Великій двигатель мысли, проницательный, изобильный умъ, онъ заставляетъ смотрѣть далеко по всѣмъ направленіямъ, потому что заставляетъ думать. Оригинальный критикъ, онъ даетъ массу новыхъ идей по живописи, скульптурѣ, въ драматическомъ искусствѣ. Разскащикъ, критикъ, философъ, ученый натуралистъ, журналистъ, энциклопедистъ, онъ высказываетъ все, что видитъ, думаетъ, чувствуетъ, своимъ живописнымъ слогомъ, который въ ту эпоху былъ новъ и оригиналенъ.
   Говорятъ, что Руссо "изобрѣлъ демократію". Она красива, эта демократія Руссо, но великимъ демократомъ прошлаго вѣка былъ Дидро. Онъ имъ былъ по своему рожденію и по любви къ народу, для котораго онъ мечталъ о многихъ реформахъ.
   Дидро настаивалъ на необходимости расширить общественное образованіе. Ему нравилось, какъ это дѣло было поставлено въ Германіи. "Тамъ,-- говорилъ онъ,-- утромъ и вечеромъ есть назначенные часы для дарового общественнаго обученія, но послѣ того школьный учитель за умѣренную плату занимается съ дѣтьми болѣе зажиточныхъ гражданъ". При этомъ Дидро находить, что нужно убавить количество часовъ, отведенныхъ мертвымъ языкамъ.
   По его мнѣнію, въ школахъ должны давать понятіе о всѣхъ знаніяхъ, необходимыхъ гражданину, начиная съ законовѣдѣнія и кончая механическими искусствами, которыя такъ много дали обществу. "Зрѣлище человѣческой промышленности само по себѣ полезно и велико, хорошо знать разнообразныя условія, посредствомъ которыхъ каждый принимаетъ участіе въ благосостояніи общества". Въ одномъ діалогѣ между отцомъ и дочерью послѣ разговора объ обязанностяхъ богатыхъ относительно бѣдныхъ дочь, которую Дидро выводить на сцену, говоритъ: "Мой добрый отецъ задумался; я спросила его, о чемъ онъ думаетъ, но онъ затруднялся отвѣтить, боясь, что его мысли будутъ недоступны моему пониманію, и въ самомъ дѣлѣ я тогда не поняла всей ихъ широты. "Неужели я умру,-- сказалъ онъ мнѣ,-- не увидѣвъ примѣненія того, что уничтожило бы милліоны ежегодныхъ несправедливостей и повело бы къ безконечному количеству добра? Это -- обнародованіе общаго податного тарифа и его распредѣленіе. Такимъ путемъ можно было бы узнать населеніе одной мѣстности, уменьшеніе населенія въ другой, богатство или бѣдность каждаго гражданина. Явилась бы помѣха неравенству распредѣленія. Подати должны падать только на того, кто имѣетъ больше, у кого же меньше, тотъ не долженъ ничего платить. Не говорю уже о томъ, какую узду наложила бы эта публичность на жадность и притѣсненія тѣхъ, кто завѣдуетъ сборомъ податей. Нужно только видѣть, до какой крайности доходитъ это злоупотребленіе въ нашихъ провинціяхъ, въ нашихъ деревняхъ". Этотъ разговоръ продолжался до вечера и мнѣ было непріятно его прервать".
   Такова личность и заслуги Дидро, слава котораго все возростаетъ къ началу XX столѣтія.

С. Л--ова.

"Русская Мысль", кн.X, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru