Диккенс Чарльз
Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit.
    Перевод под редакцией М. А. Орлова (1909).

   

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

КНИГА 12.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
къ журналу
"ПРИРОДА И ЛЮДИ"
1909 г.

   

ЖИЗНЬ и ПРИКЛЮЧЕНІЯ МАРТИНА ЧОДЗДЬВИТА.

Переводъ "Отечественныхъ Записокь".

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО П. П. СОЙКИНА.

СТРЕМЯННАЯ, 12. СОБСТВ. ДОМЪ.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Глава I. Нѣчто о родословной фамиліи Чодзльвитовъ
   Глава II, въ которой читателю представляются нѣкоторыя особы, съ которыми, если угодно, онъ можетъ короче ознакомиться
   Глава III, въ которой еще нѣкоторыя лица представляются читателю на прежнихъ условіяхъ
   Глава IV, изъ которой читатель увидитъ, что если въ единеніи сила, и если родственную дружбу пріятно видѣть, то фамилія Чодзльвитовъ одна изъ самыхъ сильныхъ и пріятныхъ на свѣтѣ
   Глава V, заключающая въ себѣ полное повѣствованіе о водвореніи новаго ученика мистера Пексниффа въ нѣдра его семейства, со всѣми сопровождавшими его торжествами и великою радостью Пинча
   Глава VI, заключающая въ себѣ, между прочими знаменательными предметами, подробныя свѣдѣнія объ успѣхахъ мистера Пинча въ пріобрѣтеніи дружбы и довѣренности новаго ученика
   Глава VII, въ которой мистеръ Чиви-Сляймъ доказываетъ независимость своихъ мнѣній, а "Синій-Драконъ" лишается одного изъ своихъ членовъ
   Глава VIII. Путешествіе мистера Пексниффа и его очаровательныхъ дочерей въ Лондонъ, и ихъ дорожныя приключеніи
   Глава IX. Лондонъ и пребываніе у мистриссъ Тоджерсъ
   Глава Х, заключающая въ себѣ странныя вещи, отъ которыхъ многія изъ главныхъ событій этой повѣсти должны зависѣть
   Глава XI, въ которой нѣкій джентльменъ оказываетъ особенное вниманіе одной дамѣ -- и многія событія предзнаменовываются
   Глава XII, въ которой многое близко касается мистера Пинча и другихъ. Мистеръ Пексниффъ поддерживаетъ достоинство оскорбленной добродѣтели, и молодой Мартинъ Чодзльвитъ принимаетъ отчаянное намѣреніе
   Глава XIII, описывающая то, что сталось съ Мартиномъ и его отчаяннымъ намѣреніемъ, съ кѣмъ онъ встрѣчался, какія безпокойства его мучили и какія новости онъ услышалъ
   Глава XIV, въ которой Мартинъ прощается съ владычицею своего сердца и поручаетъ ея покровительству одного смиреннаго смертнаго, котораго будущность онъ намѣренъ устроить
   Глава XV. Которой окончаніе "Наil Columbia!"
   Глава XVI. Мартинъ сходитъ съ океанскаго корабля "Скрю" въ Нью-Іоркѣ, въ Соединенныхъ Штатахъ Сѣверной Америки. Онъ дѣлаетъ нѣкоторыя знакомства и обѣдаетъ за общимъ столомъ. Разныя подробности
   Глава XVII. Мартинъ распространяетъ кругъ своего знакомства и увеличиваетъ свой запасъ мудрости. Онъ находитъ прекрасный случай повѣрить на дѣлѣ слова Билля Симмонса
   Глава XVIII занимается торговымъ домомъ Энтони Чодзльвита и сына его, изъ которыхъ одинъ неожиданно удаляется
   Глава XIX. Читатель знакомится еще съ нѣкоторыми лицами и проливаетъ слезу умиленія надъ сыновнею горестью добраго мистера Джонса
   Глава XX, посвященная любви
   Глава XXI. Снова въ Америкѣ. Мартинъ избираетъ товарища и дѣлаетъ покупку. Нѣчто объ Эдемѣ, какимъ онъ кажется на бумагѣ. Тоже о британскомъ львѣ, и о сочувствіи Общества Батертостскихъ Соединенныхъ Сочувствователей
   Глава ХХТІ, въ которой будетъ объяснено, какъ и почему Мартинъ сдѣлался "львомъ" самъ по себѣ
   Глава XXIII. Мартинъ и Ком. вступаютъ во владѣніе своею землею. Нѣкоторыя подробности объ Эдемѣ
   Глава XXIV освѣдомляетъ о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ касательно любви, ненависти, ревности и мщенія
   Глава XXV касается нѣкоторыхъ профессіи и снабжаетъ читателя драгоцѣнными совѣтами насчетъ ухаживанья за больными
   Глава XXVI. Неожиданная встрѣча и многообѣщающая перспектива
   Глава XXVII, показывающая, что старые друзья являются иногда съ новыми лицами, что люди бываютъ склонны кусаться, и что кусающіеся бываютъ иногда сами укушены
   Глава XXVIII. Мистеръ Монтегю дома и мистеръ Джонсъ Чодзльвитъ дома
   Глава XXIX, въ которой одни люди являются скороспѣлками, другіе дѣловыми, а третьи таинственными
   Глава XXX, доказывающая, что перемѣны возможны даже и въ наилучшимъ образомъ организованныхъ семействахъ
   Глава XXXI. Мистеръ Пинчъ увольняется отъ своей должности, а мистеръ Пексниффъ исполняетъ священную обязанность относительно общества
   Глава XXXII разсуждаетъ снова о "Тоджерскихъ" и вновь сгубленномъ цвѣткѣ, кромѣ прежнихъ
   Глава XXXIII. Дальнѣйшія происшествія въ Эдемѣ и оставленіе его. Мартинъ дѣлаетъ одно важное открытіе
   Глава XXXIV, въ которой путешественники ѣдутъ домой и встрѣчаются на пути съ нѣсколькими замѣчательными лицами
   Глава XXXV. Прибывъ на родину, Мартинъ присутствуетъ при церемоніи, изъ которой извлекаетъ утѣшительное заключеніе, что его не забыли въ это отсутствіе
   Глава XXXVI. Томъ Пинчъ отправляется искать счастья
   Глава XXXVII. Томъ Пинчъ, заблудившись, находитъ, что такая бѣда приключилась не съ нимъ однимъ. Онъ мститъ падшему врагу
   Глава XXXVIII. Тайная служба
   Глава XXXIX, заключающая въ себѣ нѣкоторыя дальнѣйшія подробности о хозяйствѣ Пинчей, а также странныя новости изъ Сити, близко касающіяся Тома
   Глава XL. Пинчи дѣлаютъ новое знакомство и пользуются свѣжимъ случаемъ изумляться
   Глава XLI. Мистеръ Джонсъ и его другъ рѣшаются на одно предпріятіе
   Глава XLII. Продолженіе предпріятія мистера Джонса и его друга
   Глава XLIII имѣетъ вліяніе на участь нѣсколькихъ лицъ. Мистеръ Пексниффъ является въ полномъ своемъ могуществѣ и пользуется имъ съ твердостью и великодушіемъ
   Глава XLIV. Продолженіе предпріятія мистера Джонса и его друга
   Глава XLV, въ которой Томъ Пинчъ и сестра его наслаждаются маленькимъ удовольствіемъ въ домашнемъ и безцеремонномъ родѣ
   Глава XLVI, въ которой миссъ Пексниффъ занимается любовью, мистеръ Джонсъ бѣшенствомъ, мистриссъ Гемпъ чаемъ, а мистеръ Чоффи дѣломъ
   Глава XLVII. Заключеніе предпріятія мистера Джонса и его друга
   Глава XLVIII сообщаетъ новости о Мартинѣ, Маркѣ и одной особѣ, извѣстной читателю; выставляетъ сыновнюю любовь въ отвратительномъ видѣ и бросаетъ сомнительный лучъ свѣта на одно очень темное мѣсто
   Глава XLIX, въ которой мистриссъ Гаррисъ, при помощи чайника, поселяетъ раздоръ между двумя подругами
   Глава L сильно удивляетъ Тома Пинча и показываетъ, какія откровенныя объясненія происходили между имъ и его сестрою
   Глава LI проливаетъ новый и болѣе яркій свѣтъ на весьма темное мѣсто и заключаетъ въ себѣ послѣдствіе предпріятія мистера Джонса и его друга
   Глава LII, въ которой все поворачивается кверху дномъ
   Глава LIII. Что Джонъ Вестлокъ сказалъ сестрѣ Тома Пинча и что она ему отвѣчала; что Томъ Пинчъ сказалъ имъ обоимъ, и какъ былъ проведенъ остатокъ того дня
   Глава LIV сильно озабочиваетъ автора, потому-то она послѣдняя
   Послѣсловіе автора
   

Глава I. Нѣчто о родословной фамиліи Чодзльвитовъ.

   Такъ какъ ни одинъ джентльменъ и ни одна дама, имѣющіе какое-нибудь притязаніе на утонченное воспитаніе, не могутъ питать сочувствія къ фамиліи Чодзльвитовъ, не убѣдившись напередъ въ необычайной древности этого почтеннаго рода -- мы на первый случай постараемся успокоить публику извѣстіемъ, что Чодзльвиты несомнѣнно происходятъ по прямой линіи отъ Адама и Евы, и что, съ самыхъ отдаленныхъ временъ, земледѣльческіе вопросы имѣли для нихъ выдающійся интересъ. Еслибъ нашлись люди злонамѣренные и завистливые, которые стали бы увѣрять, что нѣкоторые изъ членовъ этой фамиліи, въ разные періоды ея исторіи, были слишкомъ заражены аристократическою гордостью, мы, конечно, тому не удивимся: слабость этого рода, основанная на преимуществѣ древности происхожденія Чодзльвитовъ предъ остальнымъ человѣчествомъ, кажется намъ не только недостойною порицанія, но и весьма извинительною.
   Лѣтописи всѣхъ древнѣйшихъ извѣстныхъ намъ фамилій непремѣнно заключаютъ въ себѣ сказанія о появлявшихся въ нихъ въ разныя эпохи разбойникахъ и смертоубійцахъ, и чѣмъ древнѣе родъ, тѣмъ болѣе бывало въ исторіи его случаевъ насилія и злодѣйства; а въ древнія времена, два эти развлеченія, заключавшія въ себѣ полезныя для здоровья возбудительныя средства и удобство поправлять разстроенное состояніе, были въ большомъ обыкновеніи у сильныхъ нашего отечества. Съ невыразимымъ удовольствіемъ сообщаемъ нашимъ читателямъ увѣренность, что и Чодзльвиты не хуже другихъ, въ разные періоды исторіи Англіи, дѣятельно занимались кровопролитными заговорами и кровавыми драками.
   Не подвержено ни малѣйшему сомнѣнію, что по крайней мѣрѣ одинъ Чодзльвитъ явился въ Англію съ Вильгельмомъ-Завоевателемъ. Извѣстно также и то, что ни одинъ изъ членовъ этой фамиліи не отличался обладаніемъ большихъ помѣстій, хотя щедрый Норманнъ и не скупился въ раздачѣ земель своимъ сподвижникамъ и любимцамъ -- добродѣтель, весьма обыкновенная у великихъ людей, когда они имѣютъ случай дарить то, что принадлежитъ другимъ.
   Въ этомъ мѣстѣ исторія нашего отечества можетъ пріостановиться, чтобъ поздравить себя съ огромнымъ количествомь храбрости, мудрости, краснорѣчія, добродѣтелей, знатности и истиннаго благородства, доставшихся Англіи отъ вторженія Норманновъ: обо всѣхъ этихъ вещахъ генеалогіи каждой древней фамиліи разсуждаютъ такъ умно и справедливо, что длинные ряды блестящихъ и рыцарскихъ потомковъ имѣютъ полное право гордиться своимъ происхожденіемъ, хотя бы даже Вильгельмъ-Завоеватель и былъ Вильгельмомъ-Завоеваннымъ: обстоятельство это, какъ достовѣрно извѣстно, не сдѣлало бы тутъ большой разницы.
   Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Чодзльвиты были замѣшаны въ знаменитомъ пороховомъ заговорѣ, да едва-ли и самъ архи-измѣнникъ Гэй Фоксъ не былъ отпрыскомъ этого замѣчательнаго древа. Такая догадка отчасти подтверждается наслѣдственными вкусами членовъ этой фамиліи: многіе Чодзльвиты, потерпѣвъ неудачи въ другихъ предпріятіяхъ и не имѣя ни малѣйшей надежды разбогатѣть, принялись, какъ и ихъ предокъ, знаменитый заговорщикъ, торговать углемъ безъ всякой видимой причины; многіе изъ нихъ цѣлые мѣсяцы сряду мрачно сидѣли надъ небольшимъ запасомъ угля, не торгуясь ни съ однимъ покупщикомъ.
   Но приведемъ другое доказательство, которое должно убѣдить самаго невѣрующаго скептика въ соотношеніяхъ фамиліи Чодзльвитовъ съ однимъ изъ достопамятнѣйшихъ событій англійской исторіи.
   Нѣсколько лѣтъ назадъ, одинъ изъ самыхъ почтенныхъ и безукоризненныхъ членовъ этой древней фамиліи имѣлъ у себя темный фонарь самой несомнѣнной древности, фонарь еще болѣе замѣчательный тѣмъ, что видомъ и строеніемъ своимъ онъ весьма походилъ на фонари, употребляемые въ нынѣшнія времена. Достойный джентльменъ, впослѣдствіи умершій, готовъ былъ во всякое время присягнуть, что онъ часто слыхалъ, какъ его бабушка, разсматривая съ почтеніемъ эту фамильную рѣдкость, говорила: "Да, да! Этотъ фонарь былъ у моего четвертаго сына пятаго ноября, когда онъ быль съ Гэемъ Фоксомъ!" Такое замѣчательное изреченіе, какъ и должно было ожидать, глубоко запечатлѣлось въ памяти почтеннаго джентльмена, и онъ имѣлъ привычку повторять его весьма часто. Истинное истолкованіе этихъ словъ и заключеніе, къ которому они ведетъ, должны восторжествовать надъ всякимъ сомнѣніемъ. Почтенная старушка, нѣкогда весьма умная, была между тѣмъ очень слаба и видимо угасала, а потому часто сбивалась въ рѣчахъ и идеяхъ, къ чему обыкновенно приводитъ дряхлость, хотя свѣтлому уму, съ маленькими комментаріями и исправленіями и нетрудно попасть на настоящую стезю. "Да, да" -- говаривала она,-- и въ этихъ двухъ изреченіяхъ нѣтъ никакой замѣтной несообразности;-- "да, да, фонарь этотъ носилъ мой прадѣдъ" -- уже, не четвертый сынъ, а прадѣдъ,-- "пятаго ноября, а онъ былъ Гэй Фоксъ". Приведенный здѣсь анекдотъ выводитъ насъ изъ всякаго недоразумѣнія; онъ такъ сообразенъ съ обстоятельствами, что его даже не стоило бы приводить въ оригиналѣ, еслибъ онъ не доказывалъ, до чего можетъ дойти, при маленькомъ усиліи, приложенномъ не только къ исторической прозѣ, но даже къ выдумкамъ воображенія, замысловатость порядочнаго комментатора.
   Многіе говорили, что въ новѣйшія времена незамѣтно, чтобъ кто нибудь изъ Чодзльвитовъ былъ въ хорошихъ сношеніяхъ съ людьми сильными и важными. Но это только злыя выдумки праздныхъ и завистливыхъ умовъ, потому что и теперь у разныхъ членовъ этой фамиліи хранятся письма, изъ которыхъ ясно видно, что нѣкто Диггори Чодзльвитъ имѣлъ обыкновеніе обѣдать ежедневно у герцога Гомфри. Онъ былъ такимъ постояннымъ гостемъ за столомъ этого вельможи, что гостепріимство и сообщество его милости были ему даже нѣсколько въ тягость; въ письмахъ къ друзьямъ, онъ часто пишетъ, что если они не сдѣлаютъ черезъ сего подателя того-то или того-то, то ему ничего больше не останется, какъ снова обѣдать у герцога Гомфри. Выраженія его всегда отличались изъисканностью и точностью, что ясно обнаруживаетъ привычку жить въ знатныхъ и утонченныхъ обществахъ.
   Носились также слухи, и не нужно доказывать, что они имѣютъ начало въ томъ же источникѣ, будто одинъ мужескаго пола Чодзльвитъ, котораго рожденіе покрыто нѣкоторымъ мракомъ неизвѣстности, былъ человѣкъ весьма низкаго происхожденія. Но чѣмъ это доказать? Когда сынъ того, кому предполагалась извѣстною тайна рожденія его отца, лежалъ на смертномъ одрѣ, ему предложили формально, ясно и торжественно слѣдующій вопросъ: "Тоби Чодзльвитъ, кто былъ твой дѣдъ?" Онъ, при послѣднемъ издыханіи, не менѣе торжественно, ясно и отчетливо отвѣчалъ: "лордъ Пo-Зу". Можно сказать, и даже было сказано (потому что человѣческая злость не имѣетъ предѣловъ), что такихъ лордовъ не существуетъ, и что между титулами угасшихъ фамилій нѣтъ ни одного не только подобнаго, но даже похожаго на него... Но что же изъ этого слѣдуетъ? Отбрасывая теорію нѣкоторыхъ благонамѣренныхъ людей, которые, судя по имени, выводятъ, что дѣдомъ Тоби былъ мандаринъ,-- развѣ трудно понять, что мистеръ Тоби Чодзльвитъ или получилъ свое имя отъ отца искаженнымъ, или забылъ его, или не такъ его выговорилъ, или что даже въ новѣйшія времена Чодзльвиты имѣли геральдическое сношеніе (съ лѣвой стороны) съ какимъ-нибудь неизвѣстнымъ знатнымъ домомъ.
   Изъ хранящихся въ фамиліи документовъ ясно, что въ болѣе близкую къ намъ эпоху Диггори Чодзльвита, о которомъ мы говорили выше, одинъ изъ членовъ ея достигъ большаго богатства и вліянія. Порывшись въ избѣжавшихъ губительнаго дѣиствія моли отрывкахъ его корреспонденціи, находимъ, что онъ постоянно упоминаетъ о дядѣ, отъ котораго онъ ожидалъ весьма многаго, потому что старался снискать его благосклонность приношеніями серебра, посуды, драгоцѣнныхъ вещей, книгъ, часовъ и тому подобнаго. Такимъ образомъ, онъ пишетъ однажды къ ссоему брату, относительно соусной ложки, принадлежавшей этому брату, и которую онъ, Диггори, у него занялъ или пріобрѣлъ другими средствами: "Не сердись, что я разстался съ нею -- она у дяди". Въ другомъ случаѣ онъ выражается въ томъ же родѣ о какой-то серебряной вещи, которую ему поручили отдать въ починку. Потомъ опять: "я уже отдалъ дядюшкѣ все, что у меня было". О томъ, что онъ имѣлъ привычку дѣлать весьма постоянныя, и продолжительныя посѣщенія къ своему дядѣ, явствуетъ изъ слѣдующихъ строкъ: "За исключеніемъ той пары платья, которая теперь на мнѣ, весь мой гардеробъ у дяди". Въ доказательство того, что онъ былъ особою важною, племянникъ упоминаетъ: "Съ нимъ на бездѣлицахъ не сладишь! Какъ онъ всѣмъ интересуется! Это ужасно! И какъ онъ гордъ!" И не смотря на то, незамѣтно, чтобъ почтенный джентльменъ доставивъ своему племяннику какое-нибудь доходное мѣсто при дворѣ или по службѣ.
   Кажется, больше не стоитъ приводить фактовъ, изъ которыхъ бы можно было заключить о важности и положеніи въ свѣтѣ Чодзльвитовъ въ разные періоды ихъ исторіи. Еслибъ это было нужно, то можно нагромоздить цѣлыя горы такихъ доказательствъ, которыя раздавили бы всякаго невѣрующаго. Присовокупимъ въ заключеніе, что многіе члены этой фамиліи, какъ мужескаго, такъ и женскаго пода, упоминаютъ въ дружеской перепискѣ между собою о прекрасныхъ лбахъ, носахъ и подбородкахъ, которыми украшались лица многихъ изъ нихъ. А ничего нѣтъ достовѣрнѣе, что эти примѣты, въ особенности безукоризненно правильные носы, суть необходимая принадлежность людей знатной породы.
   Исторія, къ полному ея удовольствію, а слѣдственно и къ удовлетворенію читателей, уже доказала, что Чодзльвиты имѣли происхожденіе, достаточно важное для того, чтобъ желать болѣе близкаго съ ними знакомства, и что они достаточно дѣятельно участвовали въ распространеніи и размноженіи рода человѣческаго. Теперь исторія довольствуется двумя общими замѣчаніями: во-первыхъ, не признавая даже теоріи Монбоддо, будто-бы человѣческій родъ происходитъ отъ обезьянъ, можно достовѣрно сказать, что люди склонны къ страннымъ продѣлкамъ; а, во-вторыхъ, не заѣзжая въ теорію Блуменбаха, доказывающаго, что потомки Адама имѣютъ много качествъ особенно свойственныхъ свиньямъ, предпочтительно передъ всѣми другими животными,-- читатели увидятъ, что нѣкоторые люди отличаются особенною заботливостью о самихъ себѣ.
   

Глава II, въ которой читателю представляются нѣкоторыя особы, съ которыми, если угодно, онъ можетъ короче ознакомиться.

   Была уже глубокая осень, когда заходящее солнце, пробиваясь сквозь туманъ, господствовавшій впродолженіе всего дня, проглянуло на маленькую Уильтширскую деревню, находящуюся въ небольшомъ разстояніи отъ добраго стараго города Сэлисбюри.
   Подобно внезапному проблеску памяти въ умѣ старика, оно разлило свѣтъ на окрестную страну, которая снова зазеленѣла молодостью и свѣжестью. Мокрая трава заблистала; скудные остатки зелени, разбросанные мѣстами и храбро противившіеся самовластному вліянію рѣзкихъ вѣтровъ и раннихъ морозовъ, оживились; ручеекъ, пасмурный въ продолженіе цѣлаго дня, развеселился улыбкою, и птицы защебетали на обнаженныхъ сучьяхъ, какъ будто воображая, что зима уже прошла и снова настала весна. Флюгеръ шпица старой церкви заблисталъ сочувствіемъ ко всеобщей радости, и отѣненныя ивами окна отразили такіе отблески свѣта, какъ будто въ старомъ строеніи заперто теплоты и свѣта на двадцать жаркихъ лѣтъ.
   Даже тѣ признаки поздняго времени года, которые наиболѣе напоминали о приближающейся зимѣ, украшали ландшафтъ и не затмѣвали его живыхъ чёртъ своимъ скучнымъ вліяніемъ. Павшіе листья, которыми земля была усѣяна, издавали пріятный запахъ и смягчали отдаленный шумъ колесъ и конскаго топота. На неподвижныхъ вѣтвяхъ нѣкоторыхъ деревьевъ висѣли остатки осеннихь плодовъ и ягодъ; другія, украшенныя небольшими клочками покраснѣвшихъ и увядшихъ листьевъ, спокойно ожидали ихъ отпаденія; около иныхъ лежали груды снесенныхъ вѣтромъ и свалившихся яблоковъ, тогда какъ другія, вѣчно зеленыя, стояли сурово и пасмурно, какъ будто напоминая, что природа даритъ долговѣчностью не веселыхъ и чувствительныхъ своихъ любимцевъ, а созданія болѣе суровыя и могучія. А между тѣмъ, красные лучи уходящаго солнца пробивались свѣтлыми путями сквозь мрачныя ихъ вѣтви, какъ будто не желая лишить и ихъ своихъ прощальныхъ отблесковъ.
   Черезъ минуту все померкло; солнце закатилось за длинныя темныя полосы облаковъ, скопившихся на западномъ горизонтѣ; свѣтъ исчезъ. Старая церковь сдѣлалась но прежнему мрачною и холодною; ручеекъ пересталъ улыбаться, птицы замолкли, и пасмурность наступающей зимы надъ всѣмъ воцарилась.
   Задулъ вечерній вѣтеръ, и легкіе высохшіе сучья затрещали подъ его скучные напѣвы; увядшіе листья поддались съ деревьевъ, спасаясь отъ холоднаго преслѣдованія; земледѣлецъ выпрягъ лошадей изъ плуга и, повѣсивъ голову, отправился съ ними домой; огоньки заблистали въ окнахъ деревни.
   Тогда-то явилась во всемъ сіяніи деревенская кузница: веселые мѣха дули на огонь во всѣ щеки; раскаленное желѣзо разсыпало вокругъ себя искры; сильный кузнецъ со своими дюжими помощниками отпускалъ своей работѣ такіе удары, что самой темной ночи было бы любо смотрѣть, а дюжина дѣвочекъ, собравшихся у входа, глазѣла съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто природа создала ихъ собственно для того, чтобъ онѣ торчали вокругъ пылающаго горна какъ столбы.
   Наконецъ, сердито заревѣлъ вѣтеръ. Ворвавшись въ кузницу, онъ закрутилъ искры въ горнѣ и принялся раздувать пламя, какъ будто соперничая съ мѣхами; съ воемъ вынесъ онъ изъ трубы милліоны искръ, и такъ качнулъ старую вывѣску, красовавшуюся надъ дверьми сосѣдняго кабачка, что нарисованный на ней синій драконъ присмирѣлъ больше обыкновеннаго.
   Стыдно было, казалось бы, уважающему себя вѣтру устремлять свою злобность на такія жалкія вещи какъ палый листъ. Однако, надругавшись надъ дракономъ, онъ не побрезгалъ наброситься и на листья, и нанесъ имъ такой страшный толченъ, что они, кувыркаясь, кружась, сталкиваясь, летѣли по воздуху, выдѣлывая самые отчаянные прыжки. Но тирану-вѣтру и этого было мало, онъ не могъ этимъ насытить своей ярости. Онъ накидывался на отдѣльныя кучки листьевъ, подхватывалъ ихъ, преслѣдовалъ и гналъ неумолимо и загонялъ ихъ въ ямы, въ кучи сложеннаго на дворѣ дерева; едва они тамъ укладывались и успокаивались какъ онъ снова выметалъ ихъ оттуда, перепутывалъ ихъ съ прихваченными мимоходомъ древесными опилками и опять принимался ихъ гонять, гонять!..
   Листья, словно испуганные, мчались во весь духъ и старались хоть куда-нибудь схорониться отъ неугомоннаго преслѣдователя, въ какой-нибудь закрытый уголокъ, откуда ему трудно было ихъ добыть; они прятались подъ свѣсы крышъ, цѣплялись за космы сѣна, сложеннаго въ стогъ, влетали въ комнаты черезъ окна, забивались въ изгородь. Наконецъ, воспользовавшись внезапно открывшейся входною дверью въ домѣ мистера Пексниффа, они залетѣли къ нему въ сѣни. Вѣтеръ все мчался по ихъ слѣдамъ, и лишь только мистеръ Пексниффъ пріотворилъ дверь, вѣтеръ дунулъ въ нее съ такою силою, что она ударила почтеннаго джентльмена въ лобъ, и онъ въ одно мгновеніе ока растянулся у крыльца; въ то же самое время, найдя заднюю дверь отворенною, сквозной порывъ погасилъ свѣчу, бывшую въ рукахъ миссъ Пексниффъ, и потомъ, какъ будто радуясь своей продѣлкѣ, закрутился далѣе, черезъ болота и луга, по холмамъ и полямъ.
   Въ то же время мистеръ Пексниффъ, ударившись головою объ уголъ ступени своего крыльца, лежалъ недвижно на улицѣ, вытаращивъ глаза на свою дверь; полученный имъ ударъ былъ изъ тѣхъ, которые зажигаютъ цѣлую иллюминацію искръ въ глазахъ несчастливцевъ, которымъ они достаются, вѣроятно, для ихъ развлеченія. Должно быть, что дверь дома имѣла наружность болѣе поучительную, нежели обыкновенныя двери, потому что онъ лежалъ передъ нею и созерцалъ ее необычайно долго, не думая справиться, ушибся онъ, или нѣтъ. Онъ не откликнулся даже на рѣзкій окликъ миссъ Пекснифффъ, пронзительно закричавшей въ замочную скважину: "кто тамъ?", и даже, когда миссъ Пекснифффъ, пріотворивъ дверь и заслоняя свѣчу отъ вѣтра рукою, оглядывалась на всѣ стороны, онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и даже не показалъ ли малѣйшаго признака желанія быть поднятымъ.
   -- Это ты!-- кричала миссъ Пекснифффъ мнимому шалуну, котораго она подозрѣвала въ ненамѣренномъ ударѣ въ дверь:-- ужъ тебѣ за это достанется!
   Но мистеръ Пекснифффъ, можетъ быть потому, что ему уже значительно "досталось", не отвѣчалъ ничего.
   -- Успѣлъ ужъ увернуться за уголъ!-- продолжала миссъ Пекснифффъ. Она сказала это наугадъ, но, случайно, слова были очень удачно примѣнимы къ случаю. У мистера Пекснифффа, ошеломленнаго ударомъ, такъ все завертѣлось, а потомъ затмилось въ головѣ, что, пожалуй, похоже было на то, что онъ убѣжалъ за уголъ.
   Сказавъ нѣсколько словъ о констэблѣ и висѣлицѣ, миссъ Пексниффъ хотѣла уже снова затворитъ дверь, какъ отецъ ея, приподнявшись на одинъ локоть, охнулъ.
   -- Его голосъ!-- вскричала миссъ:-- батюшка!
   При этомъ восклицаніи, другая миссъ Пексниффъ выскочила изъ комнаты, и обѣ, общими усиліями, поставили несчастнаго джентльмена на ноги.
   -- Па!-- кричали онѣ въ голосъ.-- Па! Говорите же, па! Да не смотрите такъ дико, милый па {Ра, сокращенное papa и "ma", вмѣсто mama, въ общемъ употребленіи въ англійскихъ семействахъ. Примѣч. переводчика.}!
   Но такъ какъ, въ положеніи Пексниффа, ни одинъ джентльменъ не въ состояніи владѣть выраженіемъ своей физіономіи, то и онъ продолжалъ стоять съ разинутымъ ртомъ и вытаращенными глазами; шляпа съ него свалилась, лицо было блѣдно, волосы стояли дыбомъ, платье было въ грязи -- словомъ, вся наружность его была такъ жалка, что обѣ дочери невольно вскрикнули.
   -- О-охъ!-- простоналъ онъ:-- Теперь мнѣ лучше!
   -- Онъ приходитъ въ себя!-- вскричала младшая миссъ.
   -- Онъ заговорилъ!-- воскликнула старшая.
   Съ этими радостными словами, обѣ принялись цѣловать щеки мистера, Пексниффа и втащили его въ домъ. Послѣ этого, младшая Дочь выбѣжала на улицу, подобрала растерянные отцомъ ея во время паденія шляпу, узелокъ, зонтикъ, перчатки и проч., и, наконецъ, затворивъ дверь, обѣ дочери принялись разсматривать раны и ушибы своего отца. И то и другое не было опасно; почтенный джентльменъ ссадилъ себѣ локти и колѣни и получилъ около затылка новую шишку, неизвѣстную френологамъ. Облегчивъ эти ушибы наружными средствами и успокоивъ мистера Пексниффа стаканомъ крѣпкаго грога, старшая дочь начала разливать чай, а младшая принесла изъ кухни дымящееся блюдо съ бараниной и яйцами, а потомъ усѣлась на низкомъ стулѣ подлѣ отца, такъ что глаза ея были наравнѣ съ столомъ.
   Изъ этого скромнаго положенія не должно еще выводить, что младшая миссъ Пексниффъ была такъ молода, чтобъ ей ужъ и нельзя было сидѣть на обыкновенномъ стулѣ по короткости ногъ: она сѣла на маленькій стулъ потому, что ея простодушіе и невинность были необычайны; она сдѣлала это такъ изъ игривости, изъ дѣтской шаловливости, изъ милой рѣзвости. Трудно вообразить себѣ существо болѣе наивное и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе плутоватое; она была такъ свѣжа и такъ безыскусственна, что никогда не носила гребенокъ, ни завивала, ни расчесывала, ни расплетала своихъ волосъ; она просто носила ихъ въ сѣткѣ, изъ подъ которой они вырывались своенравными локонами. Станъ ея быль немножко полноватъ и достигъ уже совершеннаго развитія, а между тѣмъ иногда -- и какъ же это было мило!-- она нашивала фартучекъ. О, младшая миссъ Пексниффъ была дѣйствительно "чудесная штучка", какъ ее назвалъ одинъ молодой провинціальный поэтъ въ стихахъ своихъ.
   Самъ мистеръ Пексниффъ былъ человѣкъ глубоко нравственный, человѣкъ серьезный, съ высокими чувствами и рѣчами: онъ назвалъ свою младшую дочь Мерси, т. е. Жалость, и ужь, конечно, для такого чистосердечнаго существа трудно бы было придумать имя болѣе къ лицу. Имя сестры ея было Черити, т. е. Милосердіе, и также шло къ ней очень хорошо; ея проницательный, здравый разсудокъ, кроткая, но не сердитая важность, составляли самую очаровательную противоположность съ живостью и рѣзвостью младшей сестры. И эти противоположности сходились довольно часто, невольно, почти безъ вѣдома обѣихъ сестеръ.
   Было уже замѣчено, что мистеръ Пексниффъ быль человѣкъ необычайно нравственный, особенно на словахъ и въ перепискѣ. Въ этомъ примѣрномъ человѣкѣ было больше добродѣтельныхъ правилъ, нежели въ прописяхъ любого учителя чистописанія. Нѣкоторые, правда, сравнивали его съ придорожнымъ столбомъ, который только указываетъ дорогу, а самъ по ней не ходитъ; но чего не выдумаютъ зависть и вражда! Онъ всегда носилъ низенькій бѣлый галстухъ, котораго узла не видалъ ни одинъ смертный, потому что онъ завязывался сзади, и выпускалъ длинные, туго накрахмаленные рубашечные воротнички. Волосы съ просѣдью онъ зачесывалъ кверху; былъ полонъ, но не толстъ, сладокъ и масленистъ въ пріемахъ и обращеніи.. Словомъ, вся его наружность, не выключая чернаго фрака, вдовства и болтавшагося на ленточкѣ двойного лорнета -- все невольно вызывало восклицаніе: "Какой высоконравственный человѣкъ мистеръ Пексниффъ!"
   Мѣдная дощечка на дверяхъ объявляла проходящимъ, что здѣсь живетъ "Пексниффъ, архитекторъ"; на карточкахъ своихъ онъ прибавлялъ "и землемѣръ". Правда, никто не могъ припомнить, чтобъ мистеръ Пексниффъ что-нибудь выстроилъ или вымѣрилъ, но познанія его въ этихъ предметахъ не приводили никого въ сомнѣніе.
   Главныя, если не исключительныя занятія мистера Пексниффа состояли въ томъ, что онъ бралъ къ себѣ на воспитаніе юношество; онъ имѣлъ особенный талантъ отыскивать довѣрчивыхъ родителей и опекуновъ молодыхъ людей, которые въ состояніи хорошо платить. Получивъ задатокъ съ молодого человѣка и принявъ его въ свой домъ, г-нъ Пексниффъ отбиралъ его математическіе инструменты (если они были оправлены въ серебро или вообще дорого стоили), приглашалъ его считаться членомъ его семейства и отсыпалъ ему цѣлую кучу комплиментовъ на счетъ его родственниковъ или опекуновъ; потомъ онъ давалъ ему полную свободу въ двухъ комнатахъ, выходившихъ на улицу, гдѣ, въ сообществѣ нѣсколькихъ чертежныхъ столовъ, параллельныхъ линеекъ, туго раздвигавшихся циркулей и двухъ или трехъ молодыхъ джентльменовъ, ему предоставлялось, впродолженіе трехъ или пяти лѣтъ, измѣрять со всѣхъ сторонъ высоту Сэлисбюрійскаго Собора и дѣлать построеніе въ воздухѣ огромнаго количества замковъ, парламентскихъ залъ и публичныхъ зданій. Нигдѣ и никогда, можетъ быть, не сооружалось этого рода строеній въ такомъ множествѣ, какъ подъ надзоромъ почтеннаго Пексниффа,
   -- Даже земныя блага, которыми мы сейчасъ пользовались,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, кончивъ свой чай:-- даже сливки, сахаръ, чай, хлѣбъ, баранина...
   -- И яйца,-- напомнила Черити вполголоса.
   -- И яйца,-- сказалъ отецъ:-- все это имѣетъ свою нравственную сторону. Видите ли, какъ все это приходитъ и уходитъ! Всякое, удовольствіе скоропреходяще: мы не можемъ даже долго ѣсть. Упиваясь невиннымъ напиткомъ, мы получаемъ водяную болѣзнь; отъ крѣпкихъ мы пьянѣемъ. Какое утѣшительное размышленіе!
   -- Не говорите мы пьянѣемъ, па,-- замѣтила старшая миссъ.
   -- Когда я говорю "мы", моя милая,-- возразилъ отець:-- я подразумѣваю все человѣчество; въ морали нѣтъ личностей. Даже и этотъ случай,-- продолжалъ онъ, показывая на выросшую на затылкѣ шишку:-- доказываетъ намъ, что мы ни что иное какъ...-- онъ хотѣлъ было сказать "черви", но вспомнивъ, что у червей нѣтъ на головѣ волосъ, поправился и договорилъ -- жалкая перстъ. Мерси, мой другъ, помѣшай въ каминѣ.
   Исполнивъ приказаніе отца, Мерси сѣла на свой стуликъ и положила цвѣтущую щеку на колѣно къ отцу. Миссъ Черити придвинулась ближе къ камину, какъ будто готовясь къ разговору и смотрѣла отцу въ глаза.
   -- Да,-- заговорилъ мистеръ Пексниффъ:-- мнѣ удалось еще одно предпріятіе: у насъ скоро будетъ новый жилецъ.
   -- Молодой?-- спросила Черити.
   -- Да-а-а, молодой,-- протянулъ мистеръ Пексниффъ.-- Онъ будетъ имѣть случай воспользоваться выгодами лучшаго практическаго архитектурнаго воспитанія, соединенными съ удобствами домашней жизни и постояннымъ сообществомъ съ людьми, которые (какъ ни скромна ихъ доля и ограничены средства) твердо знаютъ свои нравственныя обязанности.
   -- О, па!-- вскрикнула Мерси, поднявъ пальчикъ:-- да это прямо изъ печатнаго объявленія!
   -- Ахъ ты моя птичка, пѣвунья-щебетунья!-- сказалъ отецъ. Но тутъ приходится сдѣлать оговорку. Называя свою дочку птичкою, мистеръ Пексниффъ отнюдь не могъ намекать на ея пѣвческіе таланты, ибо она ими не обладала. Мистеръ Пексниффъ просто на просто любилъ звучныя, гармоничныя слова и фразы, которыя ловко и удачно округляютъ рѣчь, впрочемъ, иной разъ, и не особенно безпокоился о ихъ смыслѣ и значеніи. А произносить такія слова онъ умѣлъ вѣско, многозначительно, производя ими очень прочное впечатлѣніе на слушателей, которые дивились его краснорѣчію и умѣнью находить слова и обороты, украшающія рѣчь.
   -- Хорошъ онъ собою, па?-- спросила младшая сестра.
   -- Глупенькая,-- сказала старшая:-- а великъ ли задатокъ?
   -- Боже мой, Черри!-- вскричала миссъ Мерси:-- какая ты разсчетливая!
   -- Онъ хорошъ собою,-- протянулъ снова мистеръ Пексниффъ ясно и медленно:-- довольно таки недуренъ. Я не жду отъ него немедленнаго задатка.
   Несмотря на различіе своихъ наклонностей, Черити и Мерси открыли глаза болѣе обыкновеннаго при этомъ нежданномъ извѣстіи.
   -- Но что же изъ этого!-- сказалъ Пексниффъ, улыбаясь.-- Развѣ на свѣтѣ ужъ нѣтъ безкорыстія? Неужели мы всѣ, люди, выстроены въ противныхъ и враждебныхъ другъ другу рядахъ? Есть нѣсколько и такихъ, которые ходятъ по серединѣ, помогаютъ нуждающимся и не пристаютъ ни къ одной сторонѣ!
   Въ этихъ филантропическихъ отрывкахъ было нѣчто утѣшительное для сестеръ. Онѣ обмѣнялись взглядами, и лица ихъ и рознились.
   -- О, не будемъ вѣчно разсчитывать, вычислять и задумывать впередъ,-- продолжалъ отецъ, глядя на огонь и улыбаясь болѣе и болѣе:-- мнѣ это наскучило. Если наклонности наши чистосердечно направлены къ добру, то предадимся имъ, хотя бы насъ и ожидалъ въ будущемъ убытокъ вмѣсто барыша. Не такъ ли, Черити?
   Оглянувшись на дочерей и видя, что обѣ онѣ улыбаются, мистеръ Пексниффъ бросилъ имъ по нѣжному взгляду, которымъ младшая была до того тронута, что вдругъ повисла на шею отцу и поцѣловала его разъ двадцать съ самымъ неумѣренно веселымъ смѣхомъ, такъ что даже благоразумная Черити присоединилась къ ней.
   -- Та-та-та! Что это за ребячество!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, отводя рукою Мерси.-- Зачѣмъ смѣяться безъ причины, когда, можетъ быть, придется еще плакать? Что новаго въ домѣ со вчерашняго дня? Джонъ Вестлокь отправился, надѣюсь?
   -- Нѣтъ еще,-- отвѣчала Черити.
   -- А почему же нѣтъ? Его срокъ кончился вчера, и чемоданъ быль готовъ, я самъ видѣлъ.
   -- Онъ ночевалъ въ "Драконѣ",-- возразила старшая миссъ:-- и обѣдалъ съ мистеромъ нинчемъ; они провели вечеръ вмѣстѣ, а Пинчъ возвратился домой очень поздно.
   -- А когда я его встрѣтила на лѣстницѣ, на,-- вмѣшалась Мерси съ своею обычною вертлявостью:-- онъ смотрѣль такимъ чудовищемъ! Глаза красные, тусклые, какъ будто вареные, цвѣтъ лица ужасный, и отъ него нестерпимо несло табачнымъ дымомъ и пуншемъ.
   -- Мнѣ кажется,-- сказалъ Пексниффъ съ видомъ человѣка, кротко переносящаго оскорбленіе:-- что г. Пинчъ могъ бы избрать себѣ лучшаго товарища, а не того, кто меня такъ огорчилъ на прощаньѣ. Мнѣ кажется, г. Пинчъ поступилъ неделикатно; скажу болѣе, я даже не совершенно увѣренъ, чтобъ это было благодарно со стороны мистера Пинча.
   -- Да чего ждать отъ Пинча!-- вскричала Черити, съ презрѣніемъ ударяя на это имя.
   -- Какъ можно такъ выражаться, моя милая,-- возразилъ кротко отецъ:-- развѣ мистеръ Пинчъ не ближній намъ? Вѣдь и онъ составляетъ частицу обширнаго итога человѣчества, мой другъ, и мы имѣемъ право и должны надѣяться, что въ немъ со временемъ разовьются тѣ добрыя качества, обладаніе которыми внушитъ намъ смиренное уваженіе къ самимъ себѣ. Нѣтъ, нѣтъ, оборони Боже, чтобъ я рѣшился сказать, что отъ мистера Пинча нельзя ждать ничего добраго. Но г. Пинчъ оскорбилъ меня и обманулъ мои ожиданія; о немъ я, конечно, буду нѣсколько худшаго мнѣнія, нежели прежде; но о цѣломъ человѣчествѣ -- нѣтъ, о, нѣтъ!
   Въ это время послышался легкій ударъ въ наружную дверь.
   -- Вотъ это животное,-- сказала миссъ Черити:-- я увѣрена, что онъ пришелъ съ Вестлокомъ, чтобъ помочь ему перенести чемоданъ въ дилижансъ. Попомните мои слова, если онъ не за тѣмъ пришелъ.
   Пока она говорила, чемоданъ, какъ можно было разслышать, понесли изъ переднихъ комнатъ, но послѣ нѣсколькихъ словъ поставили на полъ и кто-то постучался въ двери кабинета.
   -- Войдите!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ не строгимъ, а только добродѣтельнымъ тономъ.
   Некрасивый, неповоротливый, весьма близорукій и значительно, преждевременно оплѣшивѣвшій довольно молодой человѣкъ воспользовался этимъ позволеніемъ; видя, что мистеръ Пексниффъ сидитъ спиною къ нему и разсматриваетъ огонь въ каминѣ, онъ въ недоумѣніи пріостановился въ дверяхъ. Онъ былъ далеко нехорошъ собою; но, несмотря на его неуклюжесть, изношенное платье табачнаго цвѣта, сутуловатость и смѣшную привычку вытягивать шею, его нельзя было съ перваго взгляда считать дурнымъ человѣкомъ. Ему было около тридцати лѣтъ, но онъ принадлежалъ къ тому странному разряду людей, которые въ молодости кажутся старѣе и никогда не доходятъ до внѣшней дряхлости, даже въ самой глубокой старости.
   Держась за ручку дверей, онъ смотрѣлъ поперемѣнно то на отца, то на Черити, то на Мерси; но все семейство какъ будто нарочно не обращало на него вниманія, а только пристальнѣе смотрѣло въ огонь,
   -- Извините, мистеръ Пексниффъ, что я васъ обезпокоилъ, но...
   -- Безъ извиненій, мистеръ Пинчъ,-- отвѣчалъ добродѣтельный джентльменъ, не оборачиваясь.--Не угодно ли вамъ сѣсть, мистеръ Пинчъ; да потрудитесь запереть дверь.
   -- Слушаю, сударь,-- отвѣчалъ Пинчъ, не запирая, однако, дверей, а кивая кому то, стоявшему за нимъ:-- Вестлокъ, сударь, узнавъ, что вы возвратились домой...
   -- Мистеръ Пинчъ, мистеръ Пинчъ!-- сказалъ Пексниффъ, повернувшись вмѣстѣ со стуломъ и глядя на него съ видомъ глубокой скорби:-- я не ожидалъ этого отъ васъ, я не заслужилъ этого отъ васъ!
   -- Даю вамъ честное слово, сударь!..
   -- Чѣмъ меньше вы скажете, мистеръ Пинчъ, тѣмъ лучше. Я не жалуюсь -- не оправдывайтесь.
   -- Да выслушайте, сударь, сдѣлайте милость! Вестлокъ, сударь, разставаясь съ вами совсѣмъ, желаетъ оставить за собою только друзей. Вестлокь имѣлъ съ вами маленькія непріятности.
   -- Маленькія непріятности!-- повторила Черити.
   -- Маленькія непріятности!-- отозвалась Мерси.
   -- Милыя мои!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, кротко поднявъ руку. Послѣ торжественной паузы онъ кивнулъ головою Пинчу, какъ будто приглашая его продолжать; но тотъ растерялся до такой степени, что разговоръ вѣрно тѣмъ бы и кончился, еслибъ не выступилъ красивый, недавно возмужалый молодой человѣкъ и не вмѣшался въ него.
   -- Ну, мистеръ Пексниффъ,-- сказалъ онъ съ улыбкою:-- не сердитесь на меня; я очень сожалѣю о нашихъ неудовольствіяхъ и мнѣ весьма жаль, что я васъ огорчилъ. Перестаньте же сердиться!
   -- Я не сержусь ни на кого.
   -- Я тебѣ говорилъ, что онъ незлопамятенъ,-- сказалъ Пинчъ вполголоса:-- я знаю, что онъ не сердится! Онъ это всегда говоритъ.
   -- Такъ дайте же мнѣ вашу руку!-- вскричалъ Вестлокь, подвигаясь впередъ и мигая Пинчу, чтобъ тотъ былъ внимательнѣе.
   -- Гм!-- промычалъ мистеръ Пексниффъ самымъ кроткимъ тономъ.
   -- Такъ вы мнѣ дадите руку?
   -- Нѣтъ, Джонъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ съ самымъ ангельскимъ спокойствіемъ: -- нѣтъ, я не протяну вамъ руки, Джонъ. Я простилъ васъ прежде, нежели вы перестали упрекать меня: я обнялъ васъ въ душѣ, Джонъ, а это лучше, нежели протянуть вамъ руку.
   -- Пинчъ,-- сказалъ юноша, оборачиваясь къ Пинчу, съ сердечнымъ отвращеніемъ къ своему прежнему учителю:-- что я тебѣ предсказывалъ?
   Бѣдный Пинчъ взглянулъ на Пексниффа, не сводившаго съ него глазъ, потомъ на потолокъ, и не отвѣчалъ ни слова.
   -- Что до вашего прощенія, мистеръ Пексниффъ, я не желаю его на такихъ условіяхъ. Я не хочу быть прощеннымъ.
   -- Вы не хотите, Джонъ? Но вы должны, вы не можете отъ этого избавиться. Прощеніе обидъ -- высокое качество, высокая добродѣтель -- она внѣ вашего вліянія! Я васъ простилъ, и вы ничѣмь не можете заставить меня вспомнить зло, которое вы мнѣ дѣлали.
   -- Зло!-- вскричалъ Вестлокь со всѣмъ жаромъ и увлеченіемъ своего возраста: -- вотъ странный человѣкъ! Зло! Я сдѣлалъ ему зло! Онъ даже и не хочетъ вспомнить о пяти стахъ гинеяхъ, которыя онъ извлекъ изъ меня подъ ложными предлогами; или о семидесяти гинеяхъ ежегодной платы за квартиру и столъ, которые не стоятъ и семнадцати! Вотъ мученикъ!..
   -- Деньги, Джонъ, корень всего зла, и мнѣ прискорбно видѣть, что оно пустило уже свои отпрыски въ васъ; но я не хочу помнить объ этомъ. Я не хочу помнить даже о поведеніи одного совратившагося съ истиннаго пути человѣка, который привелъ васъ теперь сюда, чтобъ нарушить сердечное спокойствіе того, кто готовъ бы былъ пролить за него всю кровь свою!
   Голосъ Пексниффа трепеталъ, слышны были всхлипыванья его дочерей; въ то же время въ воздухѣ носились неясные звуки: -- "скотъ! дикарь!"
   -- Прощеніе обидъ,-- продолжалъ Пексниффъ:-- полное и чистосердечное прощеніе прилично уязвленному сердцу, разстерзанной груди. Я съ гордостью говорю: я простилъ его! Нѣтъ! Прошу,-- воскликнулъ онъ громче, видя, что Пинчъ хотѣлъ заговорить:-- не дѣлайте никакихъ замѣчаній; я не въ силахъ выслушать ихъ; можетъ быть, черезъ нѣсколько времени у меня будетъ достаточно твердости, чтобы разсуждать съ вами, какъ будто ничего и не бывало; но не теперь, нѣтъ, не теперь!
   -- Эхъ!-- вскричалъ Джонъ Вестлокъ со всѣмъ презрѣніемъ и отвращеніемъ, какое только можетъ выразить это междометіе.-- Прощайте, сударыни. Пойдемъ, Пинчъ; не стоитъ думать объ этомъ. Я былъ правъ, а ты нѣтъ. Но все это пустяки; ты будешь умнѣе въ другой разъ.
   Сказавъ это, онъ почти насильно вывелъ Пинча изъ кабинета; потомъ оба подняли чемоданъ и направились къ дилижансу, который каждую ночь проѣзжалъ мимо угла одного переулка въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дома Пексниффа. Нѣсколько минутъ шли они молча; наконецъ молодой Вестлокъ разразился громкимъ смѣхомъ, на который однако не отозвался его товарищъ.
   -- Послушай, Пинчъ,-- сказалъ онъ отрывисто, послѣ продолжительнаго молчанія:-- ты удивительно наивенъ! Чертовски простъ и наивенъ!
   -- Что жъ, тѣмъ лучше!
   -- Тѣмъ лучше?-- Тѣмъ хуже!
   -- А между-тѣмъ,-- сказалъ Пинчъ со вздохомъ:-- я далеко не такъ невиненъ, какъ ты говоришь, потому что я жестоко огорчилъ почтеннаго Пексниффа. Какъ онъ скорбѣлъ!
   -- Онъ скорбѣлъ!
   -- Да развѣ ты не видѣлъ, Джонъ, что у него чуть слезы не выступили изъ глазъ? Развѣ ты не слышалъ, что онъ готовъ пролить свою кровь за меня?
   -- Да развѣ тебѣ нужно, чтобъ кто нибудь пролилъ за тебя свою кровь?-- вскричалъ Вестлокъ, видимо раздраженный.-- Проливаетъ ли онъ для тебя что нибудь изъ того, что тебѣ нужно? Дастъ ли онъ тебѣ выгодныя занятія, свѣдѣнія, карманныя деньги? Дастъ ли онъ тебѣ даже хоть баранины въ приличной пропорціи съ картофелемъ и овощами?
   -- Послушай,-- сказалъ Пинчъ со вздохомъ:-- мнѣ кажется, что я ужасный обжора; я не могу скрыть этого отъ себя.
   -- Ты обжора! Почему жъ ты такъ думаешь?
   Вмѣсто отвѣта, Пинчъ вздохнулъ и потомъ продолжалъ:
   -- Джонъ, такъ или иначе, въ глазахъ моихъ нѣтъ ничего хуже неблагодарности; и когда онъ меня въ этомъ упрекаетъ, я дѣлаюсь совершенно несчастливъ.
   -- И ты думаешь, что онъ этого не замѣчаетъ?-- замѣтилъ Вестлокъ презрительно. Послушай, Пинчъ; прежде, нежели я буду продолжать, потрудись исчислить причины, но которымъ ты долженъ быть ему благодарнымъ.
   -- Во-первыхъ, онъ взялъ меня къ себѣ на воспитаніе за гораздо меньшую противь обыкновеннаго цѣну.
   -- Ну, далѣе?-- возразилъ его пріятель, нисколько не тронутый такимъ примѣромъ великодушія.
   -- Далѣе,-- вскричалъ Пинчъ въ отчаяніи: да тутъ все! Моя бѣдная бабушка умерла, вполнѣ счастливая тѣмъ, что оставила меня въ рукахъ такого прекраснаго человѣка; я выросъ въ его домѣ, я его повѣренный, его помощникъ; онъ даетъ мнѣ жалованье, и когда его дѣла поправятся, тогда моя будущность прояснится. Но прежде всего, Джонъ, ты долженъ знать, что я родился для гораздо скромнѣйшей доли и не имѣю никакихъ особенныхъ способностей и дарованій.
   Онъ выговорилъ все это съ такимъ убѣжденіемъ и чувствомъ, что товарищъ его невольно перемѣнилъ тонъ. Такъ какъ они уже пришли къ перекрестку, то спустили чемоданъ на землю и сѣли на него рядомъ.
   -- Послушай, Томъ Пинчъ, мнѣ кажется, ты одинъ изъ лучшихъ ребятъ въ свѣтѣ.
   -- Вовсе нѣтъ; еслибъ ты зналъ Пексниффа столько, сколько я его знаю, ты бы сказалъ это о немъ и былъ бы правь.
   -- Я скажу о немъ все, что тебѣ угодно, и ни слова въ его осужденіе.
   -- Это будетъ для меня, а не для него,-- сказалъ Пинчъ, недовѣрчиво качая головою.
   -- Для кого тебѣ угодно, Томъ, лишь бы это тебѣ нравилось. О! онъ чудный малый! Онъ никогда не выпоражнивалъ въ свои карманы трудовыхъ денегъ, сбереженныхъ твоей бѣдною бабушкою. Вѣдь она была ключницей, не такъ ли, Томъ?
   -- Да, ключницей у одного джентльмена.
   -- Онъ никогда не выманивалъ ея денегъ, ослѣпляя ее перспективою твоего будущаго счастія и богатства, до которыхъ (онъ зналъ это лучше всякаго другого) ты никогда не доживешь! Онъ никогда не спекулировалъ на любовь ея къ тебѣ, на гордость ея при твоемъ воспитаніи, на желаніе ея видѣть тебя джентльменомъ. О нѣтъ, онъ этого никогда не дѣлалъ, Томъ!
   -- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчалъ Томъ, глядя въ глаза своему пріятелю съ нѣсколько недовѣрчивымъ выраженіемъ.
   -- Я говорю то же самое; онъ взялъ плату меньшую той, которую требовалъ, не потому, чтобъ больше нечего было взять, конечно, нѣтъ! Онъ держитъ тебя при себѣ помощникомъ не потому, чтобъ ты былъ ему нуженъ, что твоя вѣра во всѣ его притязанія полезна ему какъ нельзя больше, что твоя честность отражается и на него, что твои занятія, чтеніе старинныхъ книгъ, изученіе иностранныхъ языковъ и прочее, извѣстно далѣе здѣшняго околотка; что слухи объ этомъ достигли даже до Сэлисбюри, и что его, Пексниффа-учителя, считаютъ тамъ человѣкомъ ученымъ и важнымъ. Ты этимъ не дѣлаешь ему никакой пользы, Томъ, безъ всякаго сомнѣнія!
   -- Разумѣется, нѣтъ,-- сказалъ Пинчъ съ смущеннымъ видомъ.
   -- Да вѣдь я и говорю, что смѣшно даже подозрѣвать подобныя вещи.
   -- Это было бы сумасшествіемъ!
   -- Сумасшествіемъ!-- возразилъ молодой Вестлокъ.-- Конечно, сумасшествіемъ. Кто, кромѣ сумасшедшаго подумаетъ, что Пексниффу большая забота, когда по воскресеньямъ говорятъ, что тотъ, кто добровольно играетъ въ церкви на органѣ и готовится къ тому цѣлые вечера, его воспитанникъ? Кто, кромѣ сумасшедшаго, вообразитъ, чтобъ ему было выгодно слышать имя свое во всѣхъ устахъ съ безчисленнымъ множествомъ прибавленій и эпитетовъ, которыми такъ щедро надѣляетъ его твоя благодарность? Кто, кромѣ сумасшедшаго, вообразитъ себѣ, что ты прославляешь его гораздо дешевле и удобнѣе всѣхъ аффишъ? Также безразсудно предполагать, чтобъ онъ не открывалъ передъ тобою всѣхъ сокровеннѣйшихъ мыслей, всѣхъ чувствъ своихъ; чтобъ онъ не былъ необыкновенно щедръ къ тебѣ. И, наконецъ, не правда-ли, надобно быть совершеннымъ чудовищемъ, чтобъ думать, что онъ получаетъ барыши отъ твоихъ природныхъ качествъ, заключающихся въ необыкновенной недовѣрчивости къ самому себѣ и въ самой слѣпой довѣрчивости къ тѣмъ, кто этого вовсе не заслуживаетъ? Какъ ты думаешь, Томъ? Вѣдь все это было бы сумасшествіемъ!
   Пинчъ слушалъ его, какъ остолбенѣлый. Когда товарищъ его кончилъ, онъ глубоко вздохнулъ и пристально смотрѣлъ ему въ глаза, какъ-будто желая прочитать въ нихъ истинный смыслъ его словъ; наконецъ, онъ только что хотѣлъ отвѣчать, какъ вдругъ раздался звукъ рога, и пріятели должны были разстаться. Пинчъ протянулъ руку своему товарищу.
   -- Обѣ руки, Томъ. Я буду писать къ тебѣ изъ Лондона, помни!
   -- Да,-- отвѣчалъ Пинчъ:--пожалуйста, пиши. Прощай, будь счастливъ! Я едва могу вѣрить, что ты уѣзжаешь; мнѣ кажется, что ты пріѣхалъ только вчера. Прощай, прощай, другъ!
   Джонъ Вестлокъ искренно пожалъ ему руки и вскочилъ на свое мѣсто, наверху дилижанса; дилижансъ тронулся и Пинчъ долго смотрѣлъ ему въ слѣдъ.
   -- Чудный, славный малый; жаль только, что онъ такъ жестоко несправедливъ къ Пексниффу!
   

Глава III, въ которой еще нѣкоторыя лица представляются читателю на прежнихъ условіяхъ.

   Было уже сказано о томъ, какъ нѣкій драконъ раскачивался и жалобно покрякивалъ надъ дверьми деревенскаго кабачка. То былъ старый, почтенный драконъ; много зимнихъ бурь, дождей, снѣговъ, слякоти и града превратили его первоначальный ярко синій цвѣтъ въ тускло сѣрый. А онъ все себѣ висѣлъ да висѣлъ, съ самымъ нелѣпымъ видомъ взвиваясь на дыбы и постепенно утрачивая, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, свѣжесть своей окраски. Кто смотрѣлъ на него съ одного бока вывѣски, тому начинало казаться, что онъ исчезаетъ съ этого бока, словно продавливаясь сквозь вывѣску и появляясь потомъ на другой ея сторонѣ.
   Но все же это былъ Драконъ учтивый и почтенный; по крайней мѣрѣ онъ быль таковъ въ свои лучшіе дни. Одну изъ своихъ лапъ онъ все держалъ около носа, словно хотѣлъ сказать:-- "Ничего, это я только такъ, я шучу!" Другую лапу онъ простиралъ, дѣлая жестъ гостепріимнаго приглашенія. Вообще Драконы нашихъ временъ сдѣлали успѣхи въ благонравіи и цивилизаціи. Прежній, древній драконъ требовалъ себѣ на обѣдъ красавицу дѣвицу, притомъ каждый день, съ такой же аккуратностью, съ какою джентльмены требуютъ себѣ горячую булочку; а нынѣшній привлекаетъ къ себѣ холостяковъ да сбивающихся съ пути женатыхъ, а женскій полъ скорѣе отбиваетъ нежели привлекаетъ.
   Однако, посвятивъ нѣкоторую долю вниманія этимъ животнымъ, не будемъ дальше, углубляться въ нѣдра естественной исторіи; намъ нужно знать только одного этого Дракона, поселившагося по сосѣдству съ мистеромъ Пексниффомъ. Это учтивое твореніе не помѣшаетъ намъ продолжать нашу повѣсть.
   Много лѣтъ покачивался и покрякивалъ онъ передъ двумя окнами лучшей спальни кабачка или трактира, которому онъ далъ свое названіе; но никогда, во все время его существованія, не было внутри такой тревоги, какъ на слѣдующій вечеръ послѣ разсказанныхъ нами происшествій; тамъ поднялась такая бѣготня, суетня и хлопоты, какихъ ни одинъ въ свѣтѣ драконъ, гиппогрифъ или единорогъ не запомнитъ съ тѣхъ поръ, какъ этимъ твореніямъ суждено красоваться на вывѣскахъ.
   Причиною всего этого быль внезапный пріѣздъ стараго господина съ молодою дамою на почтовыхъ. Никто не зналъ откуда, никто не зналъ куда они ѣхали; они своротили съ большой дороги и остановились противъ "Синяго Дракона". Старый джентльменъ, вдругъ заболѣвшій въ каретѣ, страдая отъ самыхъ нестерпимыхъ судорогъ и спазмъ, клялся, что онъ ни за что не позволитъ послать за докторомъ и не пріиметъ никакихъ лекарствъ, кромѣ тѣхъ, которыми помогала ему обыкновенно молоденькая дама изъ дорожной аптечки. Онъ совершенно сбилъ съ толку и перепуталъ хозяйку трактира, которая предлагала ему свои услуги; изъ всѣхъ ея предложеній, онъ согласился на одно -- лечь въ постель.
   Онъ былъ очень боленъ и жестоко страдалъ, можетъ статься, потому, что онъ былъ крѣпкій и сильный старикъ, съ желѣзною волей и звонкимъ голосомъ. Но ни опасенія за жизнь, ни боль не перемѣняли его рѣшимости -- не принимать никого. Чѣмъ хуже ему дѣлалось, тѣмъ непреклоннѣе была его настойчивость; онъ объявилъ, что если для него пошлютъ за кѣмъ бы то ни было, мужчиной, женщиной или ребенкомъ, то онъ уйдетъ изъ дома, хотя бы ему пришлось умереть на порогѣ. Видя трудное положеніе старика, хозяйка рѣшилась послать за единственнымъ жившимъ въ деревнѣ медицинскимъ существомъ -- бѣднымъ аптекаремъ, который въ то же время содержалъ мелочную лавочку; разумѣется, его не нашли, и потому хозяйка, все еще внѣ себя отъ хлопотъ, послала того же гонца за мистеромъ Пексниффомъ, какъ за ученымъ и нравственнымъ человѣкомъ, который въ состояніи помогать какъ страждущему тѣлу, такъ и духу. Но и это тайное порученіе не имѣло успѣха: гонецъ объявилъ, что и Пексниффа не было дома. Между тѣмъ, старика уложили въ постель и часа черезъ два ему сдѣлалось на столько лучше, что промежутки между припадками стали гораздо рѣже и наконецъ, постепенно, страданія его кончились, хотя утомленіе было необычайно.
   Въ одинъ изъ промежутковъ отдыха, старикъ, озираясь съ осторожностью и съ видомъ таинственнымъ и недовѣрчивымъ, попытался воспользоваться письменными принадлежностями, которыя онъ вслѣдъ пряности въ себѣ и положить на столъ подлѣ кровати; хозяйка "Синяго Дракона" и молодая дама сидѣли около камина въ той же комнатѣ.
   Хозяйка имѣла самую образцовую наружность трактирщицы; то была полная, плотная, румяная вдова, въ полномъ цвѣтѣ, съ розами на передникѣ, чепчикѣ, свѣжихъ щекахъ и губахъ, свѣтлыми черными глазами и черными какъ смоль волосами; она была не то, чтобъ очень молода, но вы бы присягнули, что на свѣтѣ есть множество молоденькихъ женщинъ, которыя вамъ бы и на половину такъ не понравились, которыхъ бы вы на четверть на столько не полюбили, какъ ее. Сидя у огня, она оглядывалась по временамъ вокругъ себя съ гордостью истинной хозяйки. Комната была обширная, съ низкимъ потолкомъ, покоробившимся поломъ и вовсе не принадлежала къ легкомысленно свѣтлымъ спальнямъ новѣйшаго времени, въ которыхъ нельзя было порядочно сомкнуть глаза. Здѣсь все было устроено такимъ образомъ, чтобъ постоялецъ помнилъ, что ему надобно спать и что онъ здѣсь именно за тѣмъ, чтобъ спать. Видъ и размѣры кровати, комода, стульевъ, занавѣсокъ, словомъ всего, такъ и располагали къ храпѣнію. Даже чучело лисицы, поставленное на комодъ для красы, не обнаруживало ни малѣйшей искры наклонности къ бдѣнію: глаза у нея вывалились и она спала стоя.
   Вниманіе хозяйки "Синяго Дракона" бродило недолго по этимъ предметамъ; оно вскорѣ остановилось на ея сосѣдкѣ, которая съ потупленными глазами сидѣла передъ каминомъ въ молчаливой задумчивости. Она была очень молода, не болѣе семнадцати лѣтъ; пріемы ея обнаруживали робость, но вмѣстѣ съ тѣмъ показывали присутствіе духа и умѣніе владѣть своими душевными движеніями: послѣднее она доказала во время ухаживанья за больнымъ старикомъ. Ростъ ея былъ малъ, станъ легокъ и гибокъ; но всѣ прелести молодости и дѣвственности украшали ея блѣдное лицо. Темные волосы, распустившись во время недавней тревоги, упадали въ безпорядкѣ на затылокъ, но никто не имѣлъ бы духа упрекать ее въ томъ. Платье ея было весьма просто, но прилично и всѣ пріемы ея согласовались съ неизысканностью одежды. Сначала она сидѣла около кровати; но, видя, что больной успокоился и хочетъ заняться, она потихоньку отодвинулась къ камину, во-первыхъ, чувствуя, что старикъ желаетъ избѣгнуть наблюденія, а, во-вторыхъ, и для того, чтобъ втихомолку предаться своимъ чувствамъ, которыя она прежде должна была подавлять.
   -- Часто съ этимъ джентльменомъ бываютъ такіе припадки, миссъ?-- спросила ее шепотомъ хозяйка "Синяго Дракона", уже успѣвая изучить своимъ наблюдательнымъ женскимъ взглядомъ своихъ постояльцевъ.
   -- Я видала его очень больнымъ прежде, но не такъ, какъ въ нынѣшнюю ночь.
   -- И съ вами были всѣ лекарства и рецепты, миссъ? Какая предусмотрительность!
   -- Они заготовлены на подобные случаи. Мы никогда безъ нихъ не путешествуемъ.
   -- О!-- подумала хозяйка:-- Такъ мы имѣемъ привычку путешествовать, и путешествовать вмѣстѣ!..
   -- Этотъ джентльменъ,-- конечно, вашъ дѣдушка,-- начала она послѣ краткаго молчанія:-- отказывается отъ посторонней помощи; онъ навѣрное васъ очень тревожитъ, миссъ?
   -- Дѣйствительно, положеніе его напугаю меня въ этотъ вечеръ. Но... онъ мнѣ не дѣдушка.
   -- Я хотѣла сказать батюшка,-- поправилась хозяйка.
   -- И не отецъ, и не дядя. Мы вовсе не родня другъ другу.
   -- Ахъ, Боже мой! Какъ же я могла такъ ошибиться! Я и не догадаліясь. что всякій джентльменъ, когда онъ боленъ, кажется гораздо старѣе, нежели онъ въ самомъ дѣлѣ... Я бы должна была называть васъ мистриссъ, а не миссъ!
   -- Я уже сказала вамъ, что мы не родня,-- сказала съ кротостью молодая дѣвушка, хотя и съ небольшимъ смущеніемъ. Мы нисколько не родня, даже и не супруги. Вы звали меня, Мартинъ?
   -- Звалъ тебя?-- вскричалъ тревожно старикъ, поспѣшно пряча подъ одѣяло бумагу, которую онъ писалъ.-- Нѣтъ.
   Она подошла шага на два къ кровати, но вдругъ остановилась.
   -- Нѣтъ!-- повторилъ онъ, съ раздраженнымъ удареніемъ.-- Зачѣмъ ты меня спрашиваешь? Еслибъ я и звалъ тебя, то къ чему эти вопросы?
   -- Должно быть заскрипѣла вывѣска, сударь,-- замѣтила хозяйка;-- примѣчаніе, мимоходомъ сказать, не очень лестное для голоса стараго джентльмена.
   -- Что бы ни было, сударыня, все-таки не я. Да что ты стоишь, Мери, какъ будто я зачумленный! Но онѣ боятся меня,-- прибавилъ онъ, откидываясь на подушки:-- даже она! Проклятіе тяготѣетъ надо мною... Да чего мнѣ и ждать!
   -- Да развеселитесь, сударь, оставьте эти больныя фантазіи,-- сказала добродушная хозяйка.
   -- Что такое больныя фантазіи?-- возразилъ онъ.-- Что вы знаете о фантазіяхъ? Кто вамъ говорилъ о фантазіяхъ? Старая пѣсня -- фантазіи!
   -- Да перестаньте, сударь; вѣдь не у однихъ больныхъ свои фантазіи, бываютъ онѣ и у здоровыхъ, да еще какія странныя!
   Какъ ни невинна казалась эта рѣчь, она подѣйствовала на старика, какъ масло на огонь. Онъ поднялъ голову и устремилъ на хозяйку свои черные глаза, которыхъ блескъ еще болѣе увеличивался отъ блѣдности впалыхъ щекъ, а щеки, въ свою очередь, казались еще блѣднѣе отъ длинныхъ развѣвавшихся волосъ и отъ черной бархатной скуфьи, которую носилъ старикъ.
   -- О, ты начинаешь слишкомъ скоро,-- сказалъ онъ тихимъ голосомъ, какъ будто разсуждая съ самимъ собою.-- Однако, ты не теряешь времени и заслуживаешь свою плату; ты вѣрно неисполняешь то, что тебѣ поручено; но кто бы могъ быть твоимъ кліентомъ?
   Хозяйка взглянула съ величайшимъ удивленіемъ на ту, которую онъ называлъ Мери и которая стояла уныло, съ потупленными глазами, потомъ на него; сначала, она отступила невольно, воображая себѣ, что старикъ съ ума сошелъ; но медленность его рѣчи и обдуманность, выражавшаяся въ его рѣзкихъ чертахъ, отклоняли подобное предположеніе.
   -- Кто же бы это былъ? Не думай, чтобъ мнѣ было слишкомъ трудно угадать его,-- продолжалъ старикъ.
   -- Мартинъ,-- вмѣшалась Мери, взявъ его за руку:-- подумайте, что мы здѣсь очень недавно и что даже имя ваше здѣсь неизвѣстно.
   -- А почему же нѣтъ, если ты...-- онъ повидимому готовъ былъ сказать, что она, можетъ быть, разболтала это хозяйкѣ; но вспомнивъ нѣжныя попеченія молодой дѣвушки, онъ остановился и замолчалъ.
   -- Перестаньте, сударь, вы скоро выздоровѣете, все это пройдетъ,-- сказала мистриссъ Лишенъ; (подъ этимъ именемъ "Синему Дракону" разрѣшалось давать убѣжище людямъ и четвероногимъ) -- вы забыли, что окружены здѣсь только друзьями.
   -- О,-- вскричалъ старикъ съ нетерпѣливымъ стономъ:-- зачѣмъ говорить мнѣ о друзьяхъ! Можешь ли ты или кто бы то ни было сказать мнѣ, кто мой друзья и кто враги?
   -- Да, по крайней мѣрѣ, эта молодая миссъ другъ вамъ, въ этомъ я увѣрена!
   -- Она не имѣетъ искушенія быть моимъ врагомъ,-- воскликнулъ старикъ голосомъ, выражавшимъ совершенную безнадежность:-- я полагаю, что она не противъ меня; впрочемъ, Богъ знаетъ! Но оставьте меня, я попробую заснуть; пусть свѣча останется на этомъ мѣстѣ.
   Когда онѣ отошли отъ кровати, онъ вытащилъ изъ подъ одѣяла бумагу, которую писалъ, и сжегъ ее на свѣчѣ; потомъ, погасивъ свѣчу, отворотился съ тяжкимъ вздохомъ, накрылъ себѣ голову одѣяломъ и успокоился.
   Сожженіе бумаги значительно напутало мистриссъ Люпенъ и заставило ее опасаться пожара. Но молодая дѣвушка не показала ни малѣйшаго удивленія, ни любопытства, ни безпокойства, и шепнула хозяйкѣ, что она намѣрена оставаться въ комнатѣ еще нѣсколько времени, прося ее въ то же время не безпокоиться о ней, потому что она привыкла оставаться одна и проведетъ время въ чтеніи.
   Мистриссъ Люпенъ была съ избыткомъ надѣлена любопытствомъ, а потому въ другое время простого намека было бы слишкомъ недостаточно, чтобы заставить ее уйти; но теперь она такъ растерялась отъ всей этой таинственности, что, не говоря ни слова, удалилась въ свою комнату и бросилась въ кресла въ сильномъ волненіи. Въ эту минуту вошелъ мистеръ Пексниффъ и, сладко улыбаясь, пробормоталъ:
   -- Добраго вечера, мистриссъ Люпенъ.
   -- Ахъ, Боже мой, какъ я рада, что вы пришли!
   -- Если я могу быть чѣмъ-нибудь полезенъ, то и я очень радъ, что пришелъ сюда.
   -- Одинъ старый джентльменъ, заболѣвшій въ дорогѣ, былъ такъ плохъ сію минуту, сударь,-- сказала плачевно хозяйка.
   -- О, ему было плохо?-- повторилъ мистеръ Пексниффъ.
   Вѣдь, кажется, нѣтъ ничего особенно оригинальнаго въ этомъ замѣчаніи; но удареніе, съ которымъ онъ его произнесъ, благость, съ которою онъ кивнулъ головою, кроткій тонъ и чувство своего превосходства были такъ увлекательны, что мистриссъ Люпенъ почувствовала себя совершенно утѣшенною. Еслибъ онъ даже сказалъ, что дважды два -- четыре, то и тогда заставилъ бы удивляться своему человѣколюбію и мудрости.
   -- Ну, а каково ему теперь?
   -- Ему лучше; онъ совсѣмъ успокоился.
   -- А, ему лучше и онъ успокоился. Хорошо, очень хорошо!
   -- Должно быть, ему тяжко на душѣ, сударь, потому что онъ говоритъ престранныя вещи; мнѣ кажется, что вы бы ему очень могли помочь добрымъ совѣтомъ.
   -- Надобно постараться помочь ему,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ, покачивая головою, какъ будто не довѣряя своимъ силамъ.
   -- Я боюсь, сударь,-- продолжала хозяйка, оглядываясь, не подслушиваетъ ли ее кто-нибудь:-- я очень опасаюсь, что совѣсть его неспокойна насчетъ его сношеній съ одною молодою, очень молодою дѣвушкою... на которой онъ... не женатъ...
   -- Мистриссъ Люпенъ,-- сказалъ Пексниффъ, поднявъ руку почти съ строгостью:-- вы говорите -- дѣвушка, молодая дѣвушка?
   -- Очень молодая особа,-- повторила мистриссъ Люпенъ, краснѣя и присѣдая: но я такъ встревожена, что не знаю, какъ вамъ ее назвать -- ту, которая съ нимъ...
   -- Ту, которая съ нимъ,-- бормоталъ мистеръ Пексниффъ, грѣясь около камина:-- Ахъ, Боже мой, Боже мой!
   -- Вмѣстѣ съ тѣмъ, я должна вамъ сказать, по чистой совѣсти, что ея видъ и манеры обезоруживаютъ всякія подозрѣнія.
   -- Подозрѣнія ваши, мистриссъ Люпенъ, весьма естественны, и, можетъ быть, безошибочны; я посмотрю на этихъ путешественниковъ.
   Сказавъ это, онъ снялъ съ себя теплый сюртукъ и, пробѣжавъ пальцами въ волосахъ, положилъ одну руку зд пазуху, кротко кивая хозяйкѣ, чтобъ она показала ему дорогу.
   -- Прикажете постучаться?-- спросила мистриссъ Люпенъ, когда они подошли къ дверямъ.
   -- Нѣтъ,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ:-- но потрудитесь войти.
   Они вошли на ципочкахъ; старикъ все еще спалъ, а молодая спутница его продолжала читать у камина.
   -- Я опасаюсь,-- прошепталъ мистеръ Пексниффъ:-- что все это очень сомнительно!
   Въ это время онъ подошелъ ближе къ Мери, которая, услышавъ его шаги, встала. Пексниффъ взглянулъ на книгу и снова прошепталъ хозяйкѣ:-- Да, сударыня, книга хорошая. Я этого и опасался; тутъ что-нибудь да кроется, непремѣнно кроется.
   -- Кто этотъ джентльменъ?-- спросила хозяйку дѣвушка.
   -- Тсъ, не безпокойтесь, сударыня,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ хозяйкѣ, которая собралась было отвѣчать.-- Эта молодая особа извинитъ меня, если я буду отвѣчать ей коротко, что я живу въ этой деревнѣ, можетъ быть, не лишенъ нѣкотораго вліянія, хотя и мало заслуженнаго, и что вы меня сюда вызвали. И здѣсь, какъ вездѣ, смѣю надѣяться, я сочувствую больнымъ и скорбящимъ.
   Съ этими выразительными словами, онъ подошелъ къ кровати, взглянулъ на спящаго, завернутаго съ головою въ одѣяло, и весьма спокойно развалился въ близь стоявшихъ креслахъ, ожидая его пробужденія. Прошло съ полчаса, пока старикъ пошевельнулся; наконецъ, онъ поворотился на другой бокъ, пріоткрылъ свое лицо въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Пексниффъ, и медленно началъ протирать глаза, не замѣчая, впродолженіе нѣсколькихъ минуть, своего нежданнаго посѣтителя.
   Во всемъ этомъ не было ничего необыкновеннаго, кромѣ впечатлѣнія, произведеннаго этимъ на Пексниффа. Онъ судорожно сжалъ руками ручки креселъ; глаза и ротъ его открылись отъ удивленія, волосы поднялись на головѣ, и наконецъ, когда старикъ поднялся на постели и разглядѣлъ его самого съ неменьшимъ душевнымъ волненіемъ, онъ громко воскликнулъ:-- Вы Мартинъ Чодзльвитъ?
   -- Да, я Мартинъ Чодзльвитъ, и Мартинъ Чодзльвитъ желаетъ, чтобъ ты былъ повѣшенъ, прежде, нежели пришелъ тревожить его сонъ. Но что я говорю, этотъ человѣкъ мнѣ приснился!-- сказалъ онъ, отворачиваясь и ложась снова.
   -- Милый братецъ!-- началъ Пексниффъ.
   -- Такъ, вотъ его первыя слова!-- вскричалъ старикъ, всплеснувъ руками.-- Съ первыхъ словъ онъ напоминаетъ о нашемъ родствѣ! Я это зналъ! Всѣ они такъ дѣлаютъ! Близкіе или дальше, у всѣхъ одинъ обычай! Ухъ!... Какой огромный сводъ лжи, плутней, обмановъ, коварства одно названіе родства раскрываетъ переда мною!
   -- Не будьте такъ поспѣшны, мистеръ Чодзльвитъ,-- сказалъ Пексниффъ въ высшей степени чувствительнымъ тономъ, потому что онъ уже оправился отъ удивленія и снова получилъ полную власть надъ своею добродѣтельною особою.-- Вы будете сожалѣть объ этомъ, я знаю, что будете жалѣть.
   -- Ты знаешь!-- отвѣчалъ Мартинъ презрительно.
   -- Да, да, мистеръ Чодзльвитъ. Не воображайте, чтобъ я имѣлъ намѣреніе льстить вамъ; я слишкомъ далекъ отъ этого! Не думайте также, чтобъ я сталъ повторять то непріятное слово, которое васъ сейчасъ такъ сильно взволновало. Для чего я буду это дѣлать? Чего мнѣ отъ васъ ждать? Въ вашихъ рукахъ нѣтъ ничего такого, сколько мнѣ извѣстно, чего бы стоило домогаться, судя по счастію, которое оно вамъ доставляетъ.
   -- Это справедливо,-- пробормоталъ старикъ.
   -- Сверхъ того,-- продолжалъ Пексниффъ, наблюдая за производимымъ имъ впечатлѣніемъ:-- вамъ должно быть ясно, что еслибъ я и хотѣлъ вкрасться въ ваше доброе мнѣніе, то прежде всего ужъ конечно не адресовался бы къ вамъ, какъ къ родственнику, зная напередъ, что одинъ этотъ титулъ былъ бы для меня худшимъ рекомендательнымъ словомъ.
   Мартинъ не отвѣчалъ ни слова, но повидимому соглашался съ нимъ.
   -- Нѣтъ,-- продолжалъ Пексниффъ, держа руку за пазухою, какъ-будто готовясь вынуть оттуда свое сердце по первому востребованію на разсмотрѣніе Мартина Чодзльвита:-- нѣтъ, я пришелъ предложить свои услуги человѣку, совершенно мнѣ чуждому, и не навязываюсь вамъ съ ними теперь, потому что знаю, что вы мнѣ не повѣрите. Видя васъ на этой кровати, я смотрю на васъ какъ на чужого и интересуюсь вами не болѣе того, какъ интересовался бы человѣкомъ совершенно мнѣ постороннимъ, который находился бы въ вашемъ теперешнемъ положеніи. А для васъ, мистеръ Чодзльвитъ, человѣкъ столько же посторонній, сколько вы для меня.
   Сказавъ это, мистеръ Пексниффъ откинулся на спинку кресла, лицо его блистало такою святою радостью и кротостью, что мисстриссъ Люпенъ удивлялась, не видя вокругъ его головы сіянія.
   Настало продолжительное молчаніе. Старикъ съ усиливавшимся безпокойствомъ нѣсколько разъ ворочался съ боку на бокъ; мистриссъ Люпенъ и Мери молча глядѣли на кровать, а Пексниффъ, прищурясь, поигрывалъ своимъ лорнетомъ.
   -- Что?...-- воскликнулъ онъ наконецъ, взглянувъ на кровать.-- Извините, мнѣ показалось, что вы что то сказали, мистриссъ Люпенъ,-- продолжалъ онъ, медленно подымаясь.-- Я, кажется, больше ненуженъ; джентльмену этому лучше, и вы сами можете за нимъ ухаживать. А?
   Этотъ второй вопросительный знакъ былъ вызванъ новою перемѣною положенія старика, обернувшагося лицомъ къ Пексниффу въ первый разъ послѣ того, какъ онъ отъ него отворотился.
   -- Если вы желаете что-нибудь сказать мнѣ, прежде, нежели я уйду, я къ вашимъ услугамъ; но я долженъ требовать напередъ, чтобы вы обращались ко мнѣ, какъ къ человѣку постороннему, совершенно постороннему.
   Чодзльвитъ посмотрѣлъ на него, потомъ, сдѣлавъ знакъ своей молодой спутницѣ удалиться, что она тотчасъ же и выполнила вмѣстѣ съ хозяйкою, и онъ остался глазъ на глазъ съ Пексниффомъ. Долго они смотрѣли другъ на друга; наконецъ, старикъ прервалъ молчаніе.
   -- Такъ вы желаете, чтобъ я обратился къ вамъ, какъ къ человѣку совершенно мнѣ постороннему, не такъ ли?
   Мистеръ Пексниффъ отвѣчалъ только трогательною пантомимою.
   -- Желаніе ваше будетъ исполнено,-- продолжалъ Мартинъ.-- Я, сударь, человѣкъ богатый, не столько, можетъ быть, какъ думаютъ, но все таки богатый. Я не скряга, хотя въ этомъ меня обвиняли и многіе тому вѣрили. Я не нахожу никакого удовольствія въ томъ, чтобъ копить деньги, ни въ томъ, чтобъ обладать ими: демонъ, называющійся этимъ именемъ, не приноситъ мнѣ ничего, кромѣ несчастія.
   Мистеръ Пексниффъ смотрѣлъ въ это время такъ добродѣтельно, что, кажется, масло не растаяло бы у него во рту.
   -- Я не скряга, но и не мотъ,-- продолжалъ старикъ.-- Одни любятъ копить деньги, другіе -- тратить ихъ; я не принадлежу ни къ тѣмъ, ни къ другимъ. Скорби и огорченія -- вотъ все, что мнѣ доставили деньги... Онѣ мнѣ ненавистны.
   Внезапная мысль блеснула въ умѣ Пексниффа и вѣроятно тотчасъ же отразилась на его физіономіи, потому что Мартинъ Чодзльвитъ вдругъ заговорилъ рѣзче и строже.
   -- Вы, вѣроятно, хотите мнѣ присовѣтовать, чтобъ я для своего душевнаго спокойствія избавился отъ источника моихъ страданій и передалъ бы его кому нибудь, кому бремя это не показалось бы столь тяжкимъ, хоть вамъ, напримѣръ? Но, мой добрый христіанинъ, въ этомъ то и состоитъ мое главное затрудненіе. Я знаю, что другимъ деньги дѣлали добро; что черезъ нихъ многіе торжествовали и справедливо хвастались обладаніемъ этого главнаго ключа къ мірскимъ почестямъ и наслажденіямъ. Но кому, какому честному, достойному и безукоризненному существу передамъ я этотъ талисманъ теперь, или послѣ моей смерти? Знаете ли вы такого человѣка? Добродѣтели ваши, безъ сомнѣнія, необычайны; но назовете ли вы мнѣ хоть какую-нибудь живую тварь, которая выдержала бы столкновеніе со мною?
   -- Столкновеніе съ вами?-- отозвался Пексниффъ.
   -- Да, столкновеніе со мною, со мною! Вы слышали о человѣкѣ, котораго главное несчастіе состояло въ томъ, что онъ все къ чему ни касался, обращалъ въ золото. Главное проклятіе моей жизни заключается въ томъ, что золотомъ, которымъ я владѣю, я испытываю металлъ, изъ котораго сдѣланы люди, и нахожу его ложнымъ и пустымъ.
   Мистеръ Пексниффъ покачалъ головою и сказалъ:-- Вы такъ думаете?
   -- Да, я такъ думаю! Послушайте,-- продолжалъ онъ съ возрастающею горечью: -- я, богатый человѣкъ, прошелъ между людьми всѣхъ родовъ и состояній, родственниками, друзьями и чужими; я вѣрилъ имъ, когда былъ бѣденъ, и не ошибался, потому что они меня не обманывали и но дѣлали зла другъ другу. Но разбогатѣвъ, я не встрѣтилъ ни одной натуры, въ которой не отыскалъ бы скрытаго разврата, ждавшаго только случая, чтобъ обнаружиться. Измѣна, обманъ, низкіе помыслы, ненависть къ соперникамъ, истиннымъ или воображаемымъ, изъ за моей благосклонности, или, лучше, для моихъ денегъ; подлость, притворство, корысть, низкопоклонство, или... и тутъ онъ посмотрѣлъ въ глаза своему родственнику -- или наружный видъ честной независимости, худшій изъ всего этого:-- вотъ прелести, которыя мнѣ обнаружило мое богатство. Братъ противъ брата, дитя противъ отца, друзья, попирающіе ногами лица друзей своихъ -- вотъ зрѣлища, сопровождавшія меня на пути моемъ. Разсказываютъ повѣсти -- истинныя или ложныя -- будто-бы бывали богачи, которые, прикидываясь бѣдняками, отыскивали добродѣтель и вознаграждали ее,-- глупцы! Они должны были бы показать себя людьми, которые бы стоили того, чтобы ихъ обмануть, ограбить; чтобъ было изъ чего хлопотать около нихъ мерзавцамъ, которые послѣ, изъ благодарности, готовы на плевать на ихъ могилы, еслибъ имъ только удалось обмануть ихъ! Тогда поиски ихъ кончались бы тѣмъ же, чѣмъ мои, и изъ нихъ вышло бы то же, что изъ меня.
   Мистеръ Пексниффъ, не зная что сказать и разсчитывая, что Мартинъ не дастъ ему говорить, показалъ, что имѣлъ намѣреніе отвѣчать, пока старикъ переводилъ духъ. Онъ не ошибся: замѣтивъ его намѣреніе, Чодзльвитъ прервалъ его.
   -- Выслушайте меня до конца; судите, какую выгоду вамъ доставитъ повтореніе вашего посѣщенія, и потомъ оставьте меня въ покоѣ. Я до такой степени портилъ окружавшихъ меня возбужденіемъ въ нихъ моимъ присутствіемъ корыстолюбивыхъ видовъ; я произвелъ столько семейныхъ раздоровъ; я столько времени былъ горящимъ факеломъ, зажигавшимъ всѣ дурные газы и пары нравственныхъ атмосферъ людей, которые безъ меня были бы безвредны,-- что наконецъ бѣжалъ отъ людей, бѣжалъ отъ всѣхъ, кто меня зналъ, и искалъ себѣ убѣжища, какъ преслѣдуемый всѣми. Молодая дѣвушка, которая сейчасъ была здѣсь... Что?... Ужъ ваши глаза заблистали? Вы ужъ ее ненавидите? Не такъ ли?
   -- Клянусь честью, сударь!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, положивъ руку на сердце и потупляя глаза.
   -- Я забылъ,-- вскричалъ старикъ, устремивъ на него проницательные взоры, которыхъ силу тотъ повидимому чувствовалъ:-- извините, я забылъ, что вы мнѣ чужой! Я изъ эту минуту вспомнилъ объ одномъ Пексниффѣ, моемъ родственникѣ. Молодая дѣвушка эта -- сирота, которую я принялъ и воспиталъ; болѣе года она моя постоянная спутница. Я торжественно поклялся -- и это ей извѣстно -- что не оставлю ей послѣ моей смерти ни одного шиллинга, хотя при жизни моей она и получаетъ отъ меня довольно. Между нами уговоръ, чтобы другъ другу не говорить никакихъ нѣжностей, и называть другъ друга не иначе, какъ христіанскими нашими именами. Она привязана къ моей жизни узами выгоды и потеряетъ многое, когда я умру; она, можетъ-быть, искренно оплачетъ меня, но я объ этомъ мало думаю. Вотъ единственный другъ, котораго я имѣю и какого желаю имѣть. Судите изъ этого разсказа, какія выгоды вамъ отъ меня предстоятъ, оставьте меня и никогда ко мнѣ не возвращайтесь.
   Мистеръ Пексниффъ медленно всталъ и, прокашлявшись приличнымъ образомъ, вмѣсто предисловія, началъ.
   -- Мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Что еще? Ступайте; вы мнѣ надоѣли!
   -- Очень сожалѣю объ этомъ, сударь, но считаю себя обязаннымъ выполнить одинъ долгъ, отъ котораго не откажусь, никакъ не откажусь.
   Съ грустію сообщаемъ читателямъ печальный фактъ, что въ то время, какъ мистеръ Пексниффъ стоялъ подлѣ кровати со всѣмъ достоинствомъ благости и адресовался къ Чодзльвиту, старикъ бросилъ сердитый взглядъ на подсвѣчникъ, какъ будто чувствуя сильное желаніе пустить имъ въ голову своего родственника; однако, онъ удержался и только пальцемъ указалъ ему дверь, давая знать, что этимъ путемъ онъ можетъ выйти изъ комнаты.
   -- Благодарю васъ,-- сказалъ Пексниффъ:-- я ухожу; но прежде нежели васъ оставлю, прошу позволенія говорить; скажу болѣе, мистеръ Чодзльвитъ: я хочу и долженъ быть выслушанъ. Нисколько не дивлюсь тому, что вы мнѣ сказали; все это весьма естественно, и большую часть этого я зналъ напередъ. Я не скажу,-- продолжалъ онъ, вынимая носовой платокъ и мигая, какъ будто невольно, обоими глазами:-- не стану увѣрять васъ, что вы то мнѣ ошиблись. При теперешнемъ расположеніи вашего духа, я бы этого ни за что не сказалъ. Я бы даже желалъ быть иначе созданнымъ, чтобъ быть въ силахъ подавить этотъ невольный признакъ слабости, которой не могу скрыть отъ васъ, но которая меня унижаетъ, и которую я прошу васъ извинить. Мы скажемъ, если вамъ угодно,-- продолжалъ онъ съ нѣжностью:-- что онъ происходитъ отъ табака, нюхательныхъ солей или спиртовъ, луку или чего бы то ни было, кромѣ настоящей причины.
   Здѣсь онъ на минуту пріостановился и закрылъ лицо платкомъ; потомъ, слабо улыбаясь, и придерживаясь за кровать, снова началъ:
   -- Но, мистеръ Чодзльвитъ, забывая о себѣ, я обязанъ своей репутаціи -- я имѣю ее, дорожу ею, и передамъ ее въ наслѣдство моимъ дочерямъ -- я обязанъ сказать вамъ въ пользу другого лица, что поведеніе ваше неправо, безчеловѣчно, противоестественно! Скажу вамъ, не страшась вашего гнѣва, что вы не должны забывать своего внука, молодого Мартина, которому сама природа даетъ право на ваши попеченія. Вы должны позаботиться о будущности этого молодого человѣка, и вы это сдѣлаете! Я думаю,-- сказалъ онъ, глядя на перо и чернильницу:-- что вы уже это сдѣлали. Да благословитъ васъ за это Богъ! Да благословитъ Онъ васъ за то, что вы меня ненавидите! Покойной ночи.
   Сказавъ это, онъ сдѣлалъ рукою торжественною привѣтствіе и, положивъ ее снова за пазуху, удалился. Онъ былъ растроганъ, но шелъ твердо; подверженный слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ, онъ былъ поддержанъ совѣстью.
   Мартинъ лежалъ нѣсколько времени съ выраженіемъ безмолвнаго удивленія, смѣшаннаго съ бѣшенствомъ; наконецъ онъ прошепталъ:
   -- Что бы это значило? Неужели этотъ лживый мальчикъ избралъ его своимъ орудіемъ? Почему же нѣтъ? Онъ былъ противъ меня вмѣстѣ съ прочими,--всѣ они птицы одного полета. Еще заговоръ! О, эгоизмъ, эгоизмъ! Куда не обернись, вездѣ одно и то же.
   Въ это время, блуждающіе глаза его остановились на сожженой бумагѣ.
   -- Еще завѣщаніе составленное и уничтоженное! Ничто не рѣшено, ничего не сдѣлано, а я могъ умереть въ эту ночь! Вижу, на какое гадкое употребленіе эти деньги пойдутъ наконецъ!-- кричалъ онъ, почти метаясь на постели.-- Преисполнивъ горечью всю мою жизнь, онѣ расплодятъ и послѣ смерти моей раздоръ и злыя страсти. Такъ всегда бываетъ. Какіе процессы вырастаютъ изъ могилъ богатыхъ каждый день; сколько является ненависти, обмана, клеветы между ближайшими родственниками! О, эгоизмъ, эгоизмъ! Всякій для себя и никто для меня!
   Эгоизмъ! А развѣ его мало было въ размышленіяхъ и исторіи Чодзльвита?
   

Глава IV, изъ которой читатель увидитъ, что если въ единеніи сила, и если родственную дружбу пріятно видѣть, то фамилія Чодзльвитовъ одна изъ самыхъ сильныхъ и пріятныхъ на свѣтѣ.

   Почтенный мистеръ Пексниффъ, простившись, какъ въ предыдущей главѣ было сказано, съ своимъ родственникомъ, ушелъ домой и не выходилъ цѣлые три дня; иногда только онъ прогуливался далѣе предѣловъ своего сада, въ ожиданіи, не позоветъ ли его больной его родственникъ, движимый раскаяніемъ; онъ рѣшился простить его во что бы ни стало и любить его не смотря ни на что. Но упорство суроваго старика было такъ велико, что онъ и не думалъ каяться. Четвертый день нашелъ мистера Пексниффа еще болѣе удаленнымъ отъ своей христолюбивой цѣли, нежели первый.
   Впродолженіе этого промежутка, онъ посѣщалъ "Дракона" во всякое время дня и ночи, и, платя добромъ за зло, выказывалъ самое искреннее участіе въ выздоровленіи упрямаго страдальца до такой степени, что мистриссъ Люпенъ рѣшительно растаяла отъ его безкорыстной заботливости и пролила много слезъ удивленія и восторга, тѣмъ болѣе, что онъ особенно часто замѣчалъ ей, что онъ сдѣлалъ бы то же самое для всякаго посторонняго, для всякаго нищаго.
   Въ то же время старый Мартинъ Чодзльвитъ оставался взаперти въ своей комнатѣ, не видясь ни съ кѣмъ, кромѣ своей спутницы, и только изрѣдка принимая къ себѣ хозяйку. Но лишь только она входила, Мартинъ притворялся засыпающимъ. Онъ не говорилъ ни съ кѣмъ, кромѣ Мери, и то тогда лишь, когда они оставались наединѣ, хотя мистеръ Пексниффъ, напрягавшій часто попустому всѣ силы своего, слуха при подслушиваніи у дверей, и увѣрялъ, что Мартинъ иногда дѣлается необыкновенно разговорчивымъ.
   На четвертый вечеръ Пексниффъ подошелъ къ прилавку "Дракона" и, не найдя за нимъ мистриссъ Люпенъ, отправился прямо наверхъ, съ христолюбивою цѣлью приложить свое ухо еще разъ къ замочной скважинѣ и узнать, что подѣлываетъ жестокосердый его родственникъ. Случилось такъ, что мистеръ Пексниффъ, проходя но корридору на ципочкахъ къ лучу свѣта, выходившему туда обыкновенно сквозь замочную скважину изъ спальни старика, замѣтилъ, что лучъ этотъ не выходилъ болѣе; полагая, что, можетъ быть, скрытный паціентъ закрылъ его изъ недовѣрчивости изнутри, онъ поспѣшно наклонился, чтобъ въ этомъ удостовѣриться, какъ голова его вдругъ пришла въ столь сильное столкновеніе съ другою головою, что онъ вскрикнулъ отъ боли. Тотчасъ же послѣ этого, онъ почувствовалъ себя схваченнымъ за горло чѣмъ то, пахнувшимъ какъ смѣсь нѣсколькихъ мокрыхъ зонтиковъ, пивной бочки, боченка съ горячимъ пуншемъ и лачки крѣпкаго курительнаго табака. Существо, издававшее такой запахъ, повлекло его внизъ по лѣстницѣ къ. прилавку "Синяго Дракона", и тамъ мистеръ Пексниффъ увидѣлъ себя въ рукахъ какого то незнакомаго джентльмена самой странной наружности, который одною рукою держалъ его, а другою потиралъ себѣ голову и смотрѣлъ на него, Пексниффа, весьма недружелюбно.
   Господинъ этотъ казался весьма грязнымъ и непривлекательнымъ. Про одежду его можно было сказать, что она не доходила ни до какихъ крайностей; пальцы далеко высовывались изъ перчатокъ, и подошвы непристойнымъ образомъ отдѣлялись отъ верхней части сапоговъ; панталоны -- нѣкогда ярко-синяго цвѣта, но отъ времени поблѣднѣвшіе -- далеко не доходили до низу и были такъ туго растянуты между подтяжками и штрипками, что ежеминутно грозили разлетѣться около колѣнъ. Синій сюртукъ военнаго покроя былъ застегнетъ снизу до подбородка; галстухъ неопредѣленнаго цвѣта гармонировалъ съ остальною частью туалета, а шляпа дошла до такою состоянія, что никто не рѣшилъ бы сразу, какого цвѣта она была первоначально, чернаго или бѣлаго. Онъ носилъ усы, густые, взъерошенные, въ самомъ свирѣпомъ и сатанинскомъ вкусѣ, а на головѣ огромные растрепанные волосы. Ensemble этого господина былъ весьма грязенъ, дерзокъ, размашистъ и низокъ.
   -- Ты подслушивалъ у двери, негодяй!-- крикнулъ этотъ джентльменъ.
   Мистеръ Пексниффъ оттолкнулъ его и сказалъ:
   -- Удивляюсь, куда дѣвалась мистриссъ Люпенъ! Знаетъ ла эта добрая женщина, что здѣсь есть человѣкъ, который...
   -- Стой,-- воскликнулъ усатый джентльменъ:-- она объ этомъ знаетъ! Что жъ далѣе?
   -- Что жь далѣе, сударь? Да знаете ли вы, что я другъ и родственникъ этого больного джентльмена? Что я его покровитель, его...
   -- А готовъ поклясться, что не мужъ его племянницы, потому что тотъ сейчасъ только былъ здѣсь.
   -- Что, вы подъ этимъ разумѣете, сударь? Что вы мнѣ разсказываете?
   -- Погодите немножко!-- вскричалъ другой.-- Вы, можетъ быть, тотъ самый родственникъ, который живетъ въ здѣшней деревнѣ?
   -- Да, я тотъ самый родственникъ!-- отвѣчалъ добродѣтельный человѣкъ.
   -- Ваше имя Пексниффъ?
   -- Такъ точно.
   -- Горжусь тѣмъ, что узналъ васъ и прошу вашею извиненія,-- сказалъ усатый, коснувшись рукою шляпы и нырнувъ тою же рукою лотомъ за галстухъ, въ намѣреніи вытащить оттуда воротнички (это было однако безуспѣшно).-- Вы видите во мнѣ, сударь, человѣка близкаго къ тому джентльмену, который наверху. Погодите немного.
   Сказавъ это, онъ коснулся пальцемъ кончика своего носа, какъ-будто собираясь посвятить Пексниффа въ важную тайну. Снявъ шляпу, онъ началъ рыться въ множествѣ лежавшихъ въ ней измятыхъ бумагъ, перемѣшанныхъ съ обрывками табачныхъ листьевъ, и, наконецъ, вытащило грязный конвертъ, пропитанный табачнымъ запахомъ.
   -- Читайте!-- сказалъ онъ, подавая письмо Пексниффу.
   -- Оно адресовано на имя эсквайра Чиви-Сляйма,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Надѣюсь, что вы знаете Чиви-Сляйма?
   Мистеръ Пексниффъ пожалъ плечами, какъ будто желая выразить: "къ сожалѣнію, знаю".
   -- Хорошо, въ этомъ-то и заключается все мое дѣло!-- Усатый джентльменъ еще разъ нырнулъ за рубашечный воротникъ и вытащилъ кончикъ тесемки.
   -- Все это очень странно, мой другъ,-- сказалъ Пексниффъ, покачивая головою и улыбаясь.-- Однако, я очень сожалѣю, что нахожусь вынужденнымъ сказать вамъ, что вы не хоть, за кого себя выдаете. Я знаю мистера Сляйма.
   -- Стой!-- воскликнулъ усачъ.-- Погодите немного!-- Потомъ, уставившись противъ камина спиною къ огню и подобравъ лѣвою рукою полы сюртука, а правою поглаживая усы, онъ началъ:
   -- Понимаю вашу ошибку, но не обижаюсь ею. Почему?-- потому что она мнѣ льститъ. Вы полагаете, что я выдаю себя за Чиви Сляйма? Если есть на свѣтѣ человѣкъ, за котораго бы я желалъ, чтобъ меня по ошибкѣ приняли, то это, конечно, мистеръ Сляймъ. Онъ человѣкъ самаго высокаго и независимаго духа; оригинальный, умный, классическій, даровитый,-- человѣкъ совершенно шекспировскій, если не мильтоновскій, и вмѣстѣ съ тѣмъ самая отвратительная собака, какую я только знаю. Но, сударь, я не имѣю тщеславія желать быть сочтеннымъ за Сляйма. Я готовъ сравнить себя съ каждымъ человѣкомъ во всей вселенной; но Сляймъ -- о, нѣтъ! Сляймъ гораздо выше меня!
   -- Я судилъ по адресу письма.
   -- И вы ошиблись. Знаете ли, мистеръ Пексниффъ, что у всякаго генія свои особенности. Сэръ, особенности моего друга Сляйма заключаются въ томъ, что онъ всегда ждетъ за угломъ; онъ вѣчно за угломъ, сударь, даже и теперь; это ужъ характеристическая черта, которая не должна ускользнуть отъ его историка или біографа; иначе общество не будетъ удовлетворено, никакъ не будетъ удовлетворено.
   Мистеръ Пексниффъ кашлянулъ.
   -- Біографъ Сляйма, кто бы онъ ни былъ, долженъ обратиться ко мнѣ; или, если я отправлюсь туда, откуда никто не возвращается, то къ моимъ душеприказчикамъ. Я собралъ нѣсколько анекдотовъ о немъ. Онъ чертовски краснорѣчивъ, и не далѣе какъ пятнадцатаго числа прошлаго мѣсяца употребилъ одно выраженіе -- такое выраженіе, сударь, что самъ Наполеонъ Бонапарте не постыдился бы произнести его въ рѣчи къ своимъ солдатамъ.
   -- Да скажите мнѣ,-- спросилъ мистеръ Пексниффъ, видимо совсѣмъ сбитый съ толку: -- что же здѣсь надобно мистеру Сляйму?
   -- Во-первыхъ, сударь, вы позволите мнѣ сказать, что я съ негодованіемъ протестую противъ всего, что только кто нибудь рѣшится сказать не въ пользу моего друга Сляйма; во-вторыхъ, я долженъ отрекомендоваться вамъ; имя мое, сударь, Тиггъ. Имя Монтэгю Тиггъ вѣрно извѣстно вамъ, потому что оно тѣсно связано съ главными событіями испанской воины?
   Пексниффъ слегка покачалъ головою.
   -- Все равно. Человѣкъ этотъ былъ мой отецъ, и я ношу его имя, вслѣдствіе чего я гордъ -- гордъ, какъ Люциферъ. Извините меня на минуту: я желаю, чтобъ другъ мой Сляймъ присутствовалъ при нашей бесѣдѣ.
   Съ этими словами, онъ выбѣжалъ къ наружной двери "Синяго Дракона" и почти тотчасъ же возвратился съ товарищемъ, ростомъ ниже его, одѣтымъ въ изношенную синюю камлотовую шинель съ полинялою красною подкладкою. Угловатыя черты лица его посинѣли отъ долгаго ожиданія на холодѣ, а взъерошенные рыжіе бакенбарды и волосы давали его физіономіи вовсе не шекспировское и не мильтоновское выраженіе.
   -- Ну,-- сказалъ мистеръ Тиггъ, треснувъ одной рукою по плечу своего друга, а другою обращая на него вниманіе Пексниффа:-- вы между собою родня, а родные никогда другъ съ другомъ не сходятся, что весьма мудро и неизбѣжно, потому что иначе все человѣческое общество состояло бы исключительно изъ семейныхъ кружковъ и люди надоѣли бы другъ другу до-нельзя. Еслибъ вы были въ хорошихъ отношеніяхъ между собою, я смотрѣлъ бы на васъ, какъ на самую противоестественную чету; во видя васъ, какъ вы есть, я полагаю, что вы оба должны быть чертовски глубокомысленны, и что съ вами до нѣкоторой степени можно разсуждать.
   Здѣсь мистеръ Чиви Сляймъ толкнулъ своего друга изъ подтишка локтемъ и пошепталъ ему что-то на ухо.
   -- Чивъ,-- сказалъ Тиггъ громко:-- я сейчасъ дойду до этого; я буду дѣйствовать подъ своею собственною отвѣтственностью, или вовсе не буду дѣйствовать; такой незначительный заемъ, какъ одна крона, для человѣка твоихъ дарованій, конечно, не встрѣтитъ препятствій со стороны мистера Пексниффа.
   Видя, однако, что добродѣтельный человѣкъ не раздѣляетъ его увѣренности, онъ снова приложилъ палецъ къ носу, давая этимъ почувствовать, что требованіе небольшихъ займовъ есть другая особенность генія друга его Сляйма, и что самъ онъ, Тиггъ, имѣетъ сильное, хотя и безкорыстное сочувствіе къ этой слабости.
   -- О, Чивъ, Чивъ!-- присовокупилъ мистеръ Тиггъ, разсматривая своего пріятеля съ глубокомысленнымъ вниманіемъ:-- ты, клянусь жизнью, представляешь собою странный образчикъ маленькихъ слабостей, овладѣвающихъ великими умами. Еслибъ на свѣтѣ не было телескоповъ, то, наблюдая тебя, Чивъ, я бы готовь былъ убѣдиться, что и на солнцѣ есть пятна! Но какъ ни разсуждай, а свѣтъ будетъ идти по своему, мистеръ Пексниффъ! Гамлетъ правду говоритъ, что сколько ни размахивай Геркулесъ своею палицею вокругъ себя, а все онъ не можетъ запретить кошкамъ кричать по ночамъ на крышахъ, или помѣшать, чтобъ бѣшеныхъ собакъ стрѣляли на улицахъ въ жаркое лѣто. Жизнь наша задача, самая адски мудреная задача! Но объ этомъ нечего говорить, ха, ха, ха!..
   Послѣ такого предисловія, мистеръ Тиггъ раздвинулъ ноги шире, значительно погладилъ усы и продолжалъ:
   -- Я вамъ скажу въ чемъ дѣло. Я самый мягкосердечный человѣкъ во вселенной и не могу выдержать, видя васъ обоихъ, готовыхъ перерѣзать другъ другу глотки, тогда какъ вы ничего отъ этого не выиграете. Мистеръ Пексниффъ, вы довольно дальній родственникъ того, кто тамъ наверху, а мы его племянникъ. Когда я говорю "мы", значить Чивъ. Можетъ быть, что, къ сущности, вы и ближе родня этому старому хрычу, нежели мы; но какъ бы то ни было, а ни вамъ, ни намъ поживы никакой отъ него не будетъ. Клянусь вамъ моею блистательною честью, что я глядѣлъ въ эту замочную скважину, съ малыми промежутками отдыха, съ девяти часовъ сегодняшняго утра, въ ожиданіи отвѣта на самое умѣренное и джентльменское требованіе временнаго пособія -- только пятнадцати гиней, и подъ мое поручительство! А онъ въ это время сидитъ взаперти съ какою то совершенно чужою особою и разливаетъ передъ нею всѣ сокровища своей сердечной довѣренности. Скажу рѣшительно:-- такой порядокъ вещей не долженъ, не можетъ и не будетъ существовать; нельзя этого допустить!
   -- Всякій человѣкъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ:-- имѣетъ право, полное, несомнѣнное право (котораго я ни за какія земныя блага не буду оспаривать) располагать своею собственностью, какъ ему угодно, лишь бы это не было противно нравственности и религіи. Я могу внутренно чувствовать, что мистеръ Чодзльвитъ не питаетъ ко мнѣ той христіанской любви, какая должна бы существовать между нами; не смотря на то, я не могу сказать, чтобъ холодность его ко мнѣ была внѣ всякаго оправданія. Оборони Боже! Кромѣ того, мистеръ Тиггъ, какимъ образомъ воспретить г. Чодзльвиту ту особенную и чрезвычайною откровенность, о которой вы говорите? Я допускаю ея существованіе и оплакиваю ее -- за него самого! Судите же, мой почтеннѣйшій, сами, а мнѣ кажется, что вы говорите попусту.
   -- Что до этого,-- замѣтилъ Тиггь:-- вопросъ, конечно, затруднителенъ.
   -- Безъ сомнѣнія такъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ, и въ это время онъ разсматривалъ своего собесѣдника съ чувствомъ внутренняго сознанія огромной, раздѣляющей ихъ, нравственной бездны:-- безъ сомнѣнія, вопросъ этотъ весьма затруднителенъ, и я далеко не убѣжденъ, чтобъ кто-нибудь имѣлъ право рѣшать его. Добраго вечера, господа.
   -- Вы вѣрно не знаете, что Спотльтоэ здѣсь?-- замѣтилъ мистеръ Тиггъ.
   -- Что за Спотльтоэ?-- спросилъ Пексниффъ, остановись невольно въ дверяхъ.
   -- Мистеръ и мистриссъ Спотльтоэ,-- отвѣчалъ Чиви Сляймъ, эсквайръ, недовольнымъ тономъ:-- Спотльтоэ женился на дочери брата моего отца, не правда ли? Мистриссъ Спотльтоэ родная племянница Чодзльвита, такъ ли? Она нѣкогда была его любимицей, а вы еще спрашиваете, что за Спотльтоэ?
   -- Нѣтъ!-- вскричалъ Пексниффъ, устремивъ глаза въ потолокъ:-- это дѣлается нестерпимо. Жадность этихъ людей ужасаетъ меня!
   -- Да не одни Спотльтоэ здѣсь, Тиггъ,-- сказалъ Чиви Сляймъ, глядя на него и обращаясь къ Пексниффу.-- Энтони Чодзльвитъ и сынъ его также пронюхали объ этомъ и пріѣхали сюда сегодня послѣ обѣда. Я видѣлъ ихъ минутъ пять тому назадъ, стоя за угломъ.
   -- О, Маммонъ, Маммонъ!-- воскликнулъ Пексниффъ, ударивъ себя въ лобъ.
   -- Такъ вотъ, сударь,-- продолжалъ Сляймъ:-- его братъ и еще племянникъ къ вашимъ услугамъ.
   -- Въ этомъ то и состоитъ все дѣло,-- заговорилъ Тиггъ.-- Вотъ настоящая цѣлъ, до которой я добираюсь постепенно, тогда какъ другъ мой Сляймъ попалъ въ нее разомъ, нѣсколькими словами. Мистеръ Пексниффъ, такъ какъ вашъ родственникъ (а Чиви дядя) Мартинъ Чодзльвитъ здѣсь, то необходимо принять нѣкоторыя предосторожности, чтобъ онъ снова не исчезъ, и, что всего важнѣе, надобно всѣми мѣрами противодѣйствовать вліянію на него его любимицы. Это всякій легко пойметъ. Вся родня стекается сюда. Настало время забыть всѣ частные раздоры и несогласія и возстать противъ общаго врага; когда онъ будетъ отбитъ, всякій попрежнему примется хлопотать за себя, и, по мѣрѣ умѣнья, можетъ вытянуть себѣ что нибудь изъ шкатулки завѣщателя. Какъ бы ты ни было, теперь надобно быть осторожнымъ. Подумайте объ этомъ. Вы насъ найдете во всякое время въ "Полумѣсяцѣ-и-Семи-Звѣздахъ" этой деревни, готовыхъ принять благоразумныя предложенія. Гм! Чивъ, мой другъ, посмотри, каково на дворѣI
   Мистеръ Чиви Сляймъ поспѣшно исчезъ, и, какъ легко догадаться, отправился за уголъ. Мистеръ Тиггъ, раздвинувъ ноги донельзя, кивалъ Пексниффу головою и улыбался.
   -- Мы не должны слишкомъ строго осуждать маленькія странности нашего друга Сляйма. Вы видѣли, какъ онъ мнѣ шепталъ на ухо?
   Мистеръ Пексниффъ видѣлъ это.
   -- И слышали мой отвѣтъ?
   Мистеръ Пексниффъ слышалъ его.
   -- Пять шиллинговъ, а?-- сказалъ Тиггъ задумчиво.-- О, что за необыкновенный малый! И какъ онъ умѣренъ!
   Мистеръ Пексниффъ не отвѣчалъ.
   -- Пять шиллинговъ!-- продолжалъ Тиггъ съ прежнею задумчивостью:-- и на условіи возвратитъ ихъ пунктуально на той недѣлѣ. Вы слышали объ этомъ?
   Мистеръ Пексниффъ не слыхалъ этого.
   -- Нѣтъ? Вы меня удивляете! А въ этомъ то и заключаются сливки всего дѣла. Я въ жизнь свою не видалъ другого человѣка, который бы такъ выполнялъ данное обѣщаніе. Вамъ не нужно ли мелкой монеты? Я вамъ дамъ сдачи.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, вовсе не нужно.
   -- Гм! Еслибъ вамъ было нужно, я могу достать. Послѣ этого, онъ началъ посвистывать, но секундъ черезъ десять остановился и посмотрѣлъ пристально на Пексниффа.
   -- Можетъ быть, вы не желаете дать Сляйму пять шиллинговъ взаймы?
   -- Да, я не имѣю такого желанія.
   -- А-га!-- воскликнулъ Тиггъ, какъ будто только сейчасъ догадавшись, что Пексниффъ можетъ имѣть какую нибудь причину не одолжать Сляйма:-- очень можетъ быть, что вы и правы. Но вы, конечно, не обнаружите такого же нехотѣнія въ отношеніи ко мнѣ, и не откажитесь дать мнѣ пять шиллинговъ на тѣхъ же условіяхъ?
   -- Я полагаю, что не могу этого сдѣлать.
   -- Ни даже полкроны? Не можетъ быть!
   -- Ни даже полкроны.
   -- Ну, такъ мы дойдемъ до самой забавной суммы, полутора шиллинга, ха, ха, ха!
   -- И эта сумма встрѣтитъ то же препятствіе.
   Услышавъ это увѣреніе, мистеръ Тиггъ искренно пожалъ ему обѣ руки, увѣряя его весьма серьезно, что онъ одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ и толковыхъ людей, какихъ ему когда либо случалось встрѣчать, и что онъ желаетъ чести покороче съ нимъ познакомиться. Потомъ онъ замѣтилъ, что другъ его Сляймъ имѣетъ нѣкоторые характеристическіе оттѣнки, которыхъ онъ, какъ человѣкъ строгой честности, одобрить не можетъ; и что онъ готовъ извинить ему эти небольшія отступленія вслѣдствіе удовольствія, доставленнаго ему знакомствомъ мистера Пексниффа, которое восхитило его гораздо болѣе, нежели могъ бы обрадовать успѣхъ въ попыткѣ маленькаго займа. Послѣ того, онъ простился съ Пексниффомъ и ушелъ, немножко недовольный, но нисколько не конфузясь претерпѣнною неудачею, какъ слѣдовало джентльмену такого рода.
   Размышленія Пексниффа въ тотъ вечеръ и ночь были неутѣшительны, тѣмъ болѣе, что извѣстія, сообщенныя ему Тиггомъ и Сляймомъ о стеченіи родни Чодзльвита, были совершенно подтверждены послѣ подробнѣйшаго развѣдыванія. Спотльтоэ остановились прямо въ "Драконѣ" и, не теряя времени, принялись за дѣло. Появленіе ихъ тамъ произвело столь сильное впечатлѣніе, что мистриссъ Люпенъ, догадавшись о цѣли ихъ прибытія, побѣжала съ этою вѣстью къ Пексниффу сама, и вотъ отчего, разошедшись съ нею, почтенный джентльменъ не нашелъ ея у прилавка. Энтони Чодзльвитъ съ сыномъ своимъ Джонсомъ поселились скромно въ "Полумѣсяцѣ-и-Семи-Звѣздахъ", темномъ деревенскомъ кабакѣ; а слѣдующій дилижансъ привезъ такую тьму добрыхъ родственниковъ бѣднаго Мартина Чодзльвита, что менѣе чѣмъ въ сутки все помѣщеніе въ "Синемъ Драконѣ" и другихъ кабачкахъ и портерныхъ лавкахъ было занято, и поднялось въ цѣнѣ на сто процентовъ.
   Словомъ, дѣло дошло до того, что "Синій Драконъ" очутился въ осадномъ положеніи; но Мартинъ Чодздьвитъ храбро выдерживалъ нападеніе: онъ не принималъ никого, отсылалъ назадъ всѣ письма, посылки и предложенія, и упорно отказывался отъ капитуляціи. Въ это время, различныя партіи родныхъ сходились между собою въ сосѣдствѣ; но какъ съ давняго времени извѣстно, что вѣтви фамиліи Чодзлъзитовъ никогда не отличались согласіемъ, то и въ теперешнемъ случаѣ страшно было видѣть взгляды, которыми перекидывались между собою, движимыя враждебными интересами отрасли; страшно было слышать слова, которыми онѣ другъ друга честили. Словомъ, всѣ добрыя чувства были погребены, всѣ старые счеты возобновлены, желчь взаимной ненависти и корыстнаго соперничества затопила всѣ сердца.
   Наконецъ, начиная отчаиваться въ успѣхѣ, нѣкоторыя изъ воюющихъ партій начали уже заговаривать между собою въ довольно умѣренныхъ выраженіяхъ и почти всѣ вели себя сносно прилично въ отношеніи къ Пексниффу, изъ уваженія къ его высокой репутаціи и политическому вліянію. Такимъ образомъ, они мало по малу начали соединяться противъ упорства Мартина Чодзльвита, и дошли до того, что согласились -- если только выраженіе это можно примѣнить къ Чодзльвитамъ -- согласились собраться для общаго совѣта въ домѣ Пексниффа въ назначенный день.
   Если мистеръ Пексниффъ когда нибудь смотрѣлъ настоящимъ святымъ, то, конечно, въ этотъ достопамятный день; даже улыбка его провозглашала: "я вѣстникъ мира!" Если когда-нибудь человѣкъ соединялъ въ себѣ кротость агнца съ кротостью голубя, не примѣшивая къ тому ни малѣйшей черты крокодила или змія,-- это, конечно, былъ мистеръ Пексниффъ. А обѣ барышни Пексниффъ!.. Старшая Черити какъ бы всѣмъ своимъ существомъ говорила:-- "Насъ горько обидѣли злые родственники, но мы все и всѣмъ прощаемъ!" -- Мерси же была такъ ясна и младенчески невинна, что зайди она въ такомъ видѣ въ чащу лѣса, птички не испугались бы ее, и начали бы ее ласкать! Вся семья сіяла неописуемою словами благостью духа!
   Но настало время и общество собралось. Когда мистеръ Пексниффъ всталъ съ своего стула, поставленнаго въ концѣ стола, съ обѣими дочерьми по сторонамъ, и указывалъ гостямъ своимъ стулья, глаза и лицо его такъ отсырѣли отъ благодушной испарины, что можно было сказать, что онъ находится въ состояніи влажной добродѣтели! А общество -- завистливое, себялюбивое, бездушное, жестокосердое, недовѣрчивое общество, погрязшее въ своекорыстіи, сомнѣвавшееся во всѣхъ и во всемъ,-- оно вовсе не оказывало расположенія размягчиться или быть усыпленнымъ сладкими рѣчами Пексниффовъ. Настоящіе дикобразы!
   Во-первыхъ, тутъ былъ мистеръ Спотльтоэ, до такой степени плѣшивый и съ такими густыми бакенбардами, что, казалось, онъ будто какимъ-нибудь могучимъ средствомъ удержалъ волосы, исчезавшіе съ головы, и прикрѣпилъ ихъ неразрывными узами къ лицу. Потомъ мистриссъ Спотльтоэ, женщина совершенно поэтической комплекціи, сухая, говорившая своимъ искреннимъ пріятельницамъ, что означенныя бакенбарды были "путеводительною звѣздою ея существованія"; теперь, изъ сильной привязанности къ своему дядюшкѣ Чодзльвиту и отъ удара, нанесеннаго ея чувствамъ подозрѣніемъ въ покушеніи на его завѣщаніе, она могла только проливать слезы и стонать. Потомъ тутъ были Энтони Чодзльвитъ съ сыномъ своимъ Джонсомъ. Лицо старика до того заострилось отъ утомленія и хитрости, что казалось, будто оно прорѣзаетъ ему дорогу въ биткомъ набитой комнатѣ, когда онъ огибалъ отдаленнѣйшіе стулья; а сынъ его Джонсъ, повидимому, такъ хорошо воспользовался уроками и примѣромъ своего отца, что казался годомъ или двумя старѣе его, когда они стояли рядомъ, шептались и подмигивали другъ другу своими красными глазами. Потомъ тутъ была вдова умершаго брата Мартина Чодзльвита, женщина сверхъестественно-непріятная, съ сухимъ и костлявымъ лицомъ, которая готова была показать себя настоящимъ Сампсономъ со стороны твердости характера, и запереть своего свояка въ домъ сумасшедшихъ, гдѣ онъ сидѣлъ бы до тѣхъ поръ, пока не доказалъ бы ей, что онъ ее очень любитъ. Подлѣ нея сидѣли ея три перезрѣлыя дочери, до того измучившія себя тугою шнуровкою, что совершенно исчахли, и выражали даже носами своими, длинными и тонкими, что корсеты ихъ были всегда очень узки. Еще былъ тутъ молодой джентльменъ, внучатный племянникъ Мартина Чодзльвита, весьма смуглый и волосатый, рожденный, повидимому, только для того, чтобъ отражать въ зеркалѣ первую идею и первоначальный очеркъ человѣческаго лица, никогда недорисовываемый. Потомъ была одинокая женщина, кузина, замѣчательная только сильною глухотою и всегдашнею головною болью. Потомъ былъ Джорджъ Чодзльвитъ, веселый холостякъ, имѣвшій притязаніе на молодость и на то, что онъ нѣкогда былъ еще моложе, склонный къ дородности и перекормленный до такой степени, что глаза его вытаращивались и казались вѣчно удивляющимися. Наконецъ, тутъ присутствовали мистеръ Чиви-Сляймъ и другъ его, Тиггъ. Достойно замѣчанія, что хотя всѣ присутствующіе ненавидѣли другъ друга за то, что принадлежали къ той же фамиліи, они всѣ вмѣстѣ, общими силами, ненавидѣли мистера Тигга за то, что онъ не былъ имъ сродни.
   Вотъ каковъ былъ милый родственный кружокъ, собравшійся въ лучшей гостиной мистера Пексниффа и пріятно приготовленный броситься на Пексниффа или кого бы то ни было, кто рискнулъ бы сказать что-нибудь и о чемъ-нибудь.
   -- Я считаю себя необыкновенно счастливымъ,-- началъ мистеръ Пексниффъ, вставъ со стула и обведя взорами общество:-- видя васъ собравшимися здѣсь; позвольте объявить вамъ нашу благодарность за честь, которую вы сдѣлали мнѣ и моимъ дочерямъ. Мы вполнѣ чувствуемъ это и никогда не забудемъ.
   -- Мнѣ очень жаль прерывать васъ, Пексниффъ,-- замѣтилъ мистеръ Спотльтоэ, грозно поглаживая бакенбарды:-- но вы берете на себя слишкомъ много. Неужели вы думаете, что кто-нибудь можетъ имѣть намѣреніе отличать васъ передъ всѣми, сударь?
   Всеобщій одобрительный ропотъ отозвался на это замѣчаніе.
   -- Если вы намѣрены продолжать такъ, какъ начали,-- воскликнулъ Спотльтоэ съ возраетающимъ жаромъ, ударивъ кулакомъ по столу,-- то чѣмъ раньше вы кончите и чѣмъ скорѣе мы разойдсмся, тѣмъ лучше! Я, сударь, понимаю ваше заносчивое желаніе считаться главою этой фамиліи; но я вамъ скажу, сударь...
   -- О, да! Конечно! Онъ скажетъ! Что? Ужъ не онъ ли глаза? Какъ бы не такъ!-- Начиная съ характерной женщины, всѣ напустились на мистера Спотльтоэ, который послѣ тщетныхъ попытокъ быть выслушаннымъ, принужденъ былъ сѣсть, скрестя руки, съ бѣшенствомъ покачивая головою и давая знать пантомимою женѣ своей, что если только негодный Пексниффъ вздумаетъ продолжать, онъ его уничтожитъ.
   -- Я не жалѣю,-- началъ снова мистеръ Пексниффъ: -- по истинѣ не жалѣю объ этомъ маленькомъ замѣшательствѣ. Пріятно чувствовать, что притворство чуждо насъ, и что всякій является здѣсь въ настоящемъ своемъ видѣ и характерѣ.
   Тутъ старшая дочь характерной женщины поднялась со стула и, дрожа всѣмъ тѣломъ, больше отъ злости, нежели отъ робости, изъявила надежду, что нѣкоторые люди, конечно, явятся въ своемъ настоящемъ характерѣ, хотя бы только для новизны, и что когда они будутъ говорить о своихъ родственникахъ, то не должно упускать изъ вида замѣтить всѣхъ присутствующихъ, иначе что-нибудь можетъ дойти до слуха этихъ родственниковъ. Что же касается до красныхъ носовъ, она еще не знала, чтобъ красный носъ безчестилъ кого-нибудь, тѣмъ болѣе, что никто не сотворилъ и не выкрасилъ себѣ носа, но что природа снабдила каждаго изъ насъ этою частью лица безъ нашего спроса; но и въ этомъ случаѣ она имѣетъ большое сомнѣніе, краснѣе ли одни носы другихъ или только въ половину такъ красны. Замѣчаніе это было принято съ рѣзкимъ одобрительнымъ говоромъ со стороны сестеръ ораторши, а миссъ Черити Пексниффъ спросила съ большою вѣжливостью, не на ея ли счетъ пущены были сдѣланныя старою дѣвицею низкія замѣчанія; получивъ въ отвѣтъ пословицу, что "кому шапка впору, пусть тотъ ее и носитъ", она начала злое и исполненное личностей возраженіе, въ которомъ была поддержана сестрою своею Мерси, хохотавшею притомъ отъ всего сердца. Такъ какъ невозможно, чтобъ разность въ мнѣніяхъ между женщинами, въ присутствіи другихъ женщинъ, могла имѣть мѣсто безъ того, чтобъ всѣ не приняли дѣятельнаго участія въ спорѣ, то и характерная женщина съ двумя остальными своими дочерьми, мистриссъ Спотльтоэ и глухая кузина разомъ вмѣшались въ дѣло.
   Двѣ миссъ Пексниффъ были по плечу тремъ миссъ Чодзльвитъ, и какъ всѣ пять,-- говоря фигурнымъ языкомъ нашего времени -- были подъ парами высокаго давленія, то нѣтъ, сомнѣнія, что споръ продолжался бы долго, еслибъ не помогла бѣдѣ высокая храбрость характерной женщины, которая такъ отдѣлала и озадачила мистриссъ Спотльтоэ, что та черезъ двѣ минуты ударилась въ слезы. Она пролила ихъ столько и такъ растрогала ими своего мужа, что этотъ джентльменъ, поднося сжатый кулакъ къ глазамъ Пексниффа, какъ будто кулакъ его былъ рѣдкостью, разсмотрѣніе которой увеличило бы познанія добродѣтельнаго человѣка, и обѣщавъ вытолкать въ пинки Джорджа Чодзльвита, подхватилъ подъ руки свою жену и вышелъ волнуемый негодованіемъ. Эта диверсія развлекла вниманіе сражавшихся и ослабила ссору, которая мало-по-малу затихла.
   Тогда мистеръ Пексниффъ поднялся еще разъ. Въ то же время, двѣ миссъ Пексниффъ смотрѣли такъ, какъ будто не только въ комнатѣ, но даже во всей вселенной не было существъ, извѣстныхъ подъ названіемъ трехъ миссъ Чодзльвитъ; а миссъ Чодзльвитъ съ своей стороны показали такое же невѣдѣніе о существованія двухъ миссъ Пексниффъ.
   -- Весьма горестно,-- сказалъ Пексниффъ, по христіански забывъ о кулакѣ мистера Спотльтоэ:-- что другъ нашъ ушелъ такъ скоро, хотя мы и можемъ взаимно поздравить себя съ этимъ, какъ съ доказательствомъ его довѣрчивости къ тому, что мы скажемъ въ его отсутствіи. Не правда ли, это утѣшительно?
   -- Пексниффъ,-- сказалъ Энтони Чодзльвитъ: -- не будьте лицемѣромъ.
   -- Не быть чѣмъ, почтенный другъ мой?
   -- Лицемѣромъ.
   -- Черити, моя милая, когда я пойду спать, напомни мнѣ, чтобъ я особенно усердно помолился за мистера Энтони Чодзльвита, потому что онъ былъ несправедливъ ко мнѣ.
   Это было сказано самымъ сладостнымъ тономъ и въ сторону, какъ будто только для дочери. Потомъ онъ началъ:
   -- Такъ какъ всѣ наши мысли сосредоточились на нашемъ любезномъ, но жестокосердомъ родственникѣ, который не хочетъ насъ видѣть, вы собрались сегодня какъ будто на поминки, хотя, благодаря Бога, въ домѣ нѣтъ покойника.
   Характерная дама вовсе не была увѣрена, чтобъ за это исключеніе стоило благодарить Бога; напротивъ...
   -- Очень хорошо, сударыня! Но какъ бы то ни было, мы здѣсь; а собравшись, мы должны разсмотрѣть: возможно ли будетъ какими-нибудь позволительными средствами...
   Характерная дама замѣтила, что въ такихъ случаяхъ всѣ средства позволительны, и что Пексниффу это такъ же хорошо извѣстно, какъ и ей самой.
   -- Положимъ, что и такъ, сударыня,-- продолжать Пексниффъ:-- скажемъ, что намъ надобно разсмотрѣть, можно ли какими бы ни было средствами открыть глаза нашему достойному родственнику и ознакомить его съ настоящимъ характеромъ и намѣреніями той молодой женщины, которой странное положеніе, въ отношеніи къ нему, набрасываетъ тѣнь позора на всю фамилію, и которая, какъ намъ извѣстно,-- иначе почему бы ей быть его неразлучною спутницей?-- которая имѣетъ самые низкіе замыслы на его собственность и основываетъ ихъ на его слабости.
   Въ этотъ разъ всѣ, несоглашавшіеся прежде ни въ чемъ между собою обнаружили одно мнѣніе. Боже милосердый! Она осмѣливается имѣть замыслы на его собственность!.. За это характерная дама присудила отравить ее ядомъ; дочкамъ ея показалось достаточнымъ запоретъ несчастною въ тюрьму на хлѣбъ и воду; кузина съ головною болью предлагала Ботани-Бэй, а двѣ миссъ Пексниффъ думали, что довольно было бы ее хорошенько высѣчь.
   -- Теперь,-- сказалъ Пексниффъ, переждавъ этотъ взрывъ:-- я не зайду такъ далеко, чтобъ утверждать, что она дѣйствительно заслуживаетъ всѣ наказанія, къ которымъ ее сейчасъ приговорили; но съ другой стороны, не стану доказывать, чтобъ она была и безукоризненна. Я хотѣлъ замѣтить, что, по моему мнѣнію, должно прибѣгать къ какому-нибудь практическому способу -- внушить нашему почтенному... скажу ли, нашему уважаемому?..
   -- Нѣтъ!-- прервала громко характерная дама.
   -- Я не скажу этого, сударыня:-- итакъ, нашему почтенному родственнику, чтобъ онъ внималъ голосу природы, а не... какъ, бишь, называются эти баснословныя животныя?.. Тѣ, которыя обыкновенно поютъ въ водѣ?.. Я совершенно забылъ это языческое названіе...
   -- Лебеди,-- напомнилъ Джорджъ Чодзльвитъ.
   -- Нѣтъ, не лебеди, а что-то похожее на нихъ.
   -- Устрицы,-- проговорилъ племянникъ съ недоконченною физіономіей.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ съ своею обычною любезностью:-- и не устрицы, хотя идея ваша превосходна. Постойте!.. Сирены, да, да, сирены! Я хотѣлъ сказать, что надобно внушить нашему почтенному родственнику, чтобъ онъ внималъ голосу природы и родства, а не напѣвамъ той сирены, которая опутываетъ его своими сѣтями. Мы должны вспомнить, что у нашего почтеннаго родственника есть внукъ, къ которому я чувствую сильное сердечное влеченіе и котораго весьма желалъ бы видѣть сегодня между нами. Прекрасный молодой человѣкъ, съ большими надеждами! Я хотѣлъ предложить вамъ постараться уничтожить недовѣрчивость почтеннаго мистера Мартина Чодзльвита и тѣмъ доказать наше собственное безкорыстіе.
   -- Если мистеръ Джорджъ Чодзльвитъ желаетъ мнѣ что-нибудь сказать,-- прервала характерная женщина сурово:-- я прошу его обратиться прямо ко мнѣ, а не смотрѣть на меня и моихъ дочерей такъ, какъ будто онъ хочетъ съѣсть насъ.
   -- Что касается до смотрѣнія, мистриссъ Надъ,-- возразила сердито мистеръ Джорджъ: -- я слыхалъ поговорку, что "кошка имѣетъ полную свободу разсматривать монарховъ"; а потому, будучи членомъ этой фамиліи, считаю себя въ правѣ глядѣть на особу, вошедшую въ нее только посредствомъ супружества. Что же до съѣденія васъ, позвольте замѣтить, что я не людоѣдъ, сударыня.
   -- Это еще неизвѣстно!-- вскричала характерная дама.
   -- Во всякомъ случаѣ, еслибъ я даже и былъ людоѣдомъ,-- возразилъ разгоряченный Джорджъ Чодзльвитъ:-- то мнѣ бы показалось, что дама, пережившая трехъ мужей и пострадавшая весьма мало отъ этихъ потерь, должна быть необычайно жестка и вовсе не аппетитна.
   Характерная женщина немедленно встала.
   -- Я прибавлю,-- продолжалъ мистеръ Джоржъ:-- не называя никого по имени, что по моему было бы гораздо приличнѣе, еслибъ особы, втершіяся въ нашу родню, пользуясь нѣкоторыми слабыми сторонами извѣстныхъ членовъ ея до супружества и уморивъ ихъ потомъ, хотя онѣ и каркали надъ ними такъ громко, какъ будто собирались умирать надъ ихъ могилами,-- что такія особы лучше поступили бы, отказавшись отъ роли воронъ относительно живыхъ членовъ этой фамиліи. Я полагаю, что онѣ лучше бы сдѣлали, оставаясь дома, чѣмъ запуская пальцы въ фамильный пирогъ, котораго запаха было бы для нихъ достаточно миляхъ въ пятидесяти отсюда.
   -- Я должна была ожидать этого!-- воскликнула характерная женщина, презрительно озираясь вокругъ и направляясь къ дверямъ вмѣстѣ съ дочерьми:-- я была приготовлена ко всему этому! Да и чего другого можно ожидать въ подобной атмосферѣ?
   -- Не направляйте на меня вашего полу-пенсіоннаго взгляда, сударыня,-- присовокупила миссъ Черити: я не могу его перенести.
   Этотъ молодецкій ударъ мѣтилъ на половинную пенсію, которою характерная женщина пользовалась во время вторичнаго вдовства и до третьяго замужества. Дѣйствіе его было необычайно!
   -- Вступивъ въ вашу родню, жалкая дѣвчонка,-- отвѣчала мистриссъ Надъ:-- я потеряла свои права на благодарность отечества; теперь я чувствую, какъ себя унизила, промѣнявъ признательность соединенныхъ королевствъ Великобританіи и Ирландіи на такое гнусное родство. Теперь, мои милыя, если вы готовы и достаточно наслушались любезностей этихъ молодыхъ дѣвицъ, мнѣ кажется, мы можемъ уйти. Мистеръ Пексниффъ, мы вамъ до крайности обязаны, вы превзошли себя; благодарю васъ за доставленное намъ удовольствіе, очень благодарю! Прощайте.
   Съ этими словами характерная дама вышла вмѣстѣ съ своими дочерьми изъ дома Пексниффа, и всѣ три, движимыя одною мыслію, подняли носы вверхъ на одинаковую высоту, переговариваясь между собою съ презрительнымъ видомъ. Проходя мимо оконъ гостиной, онѣ, для нанесенія рѣшительнаго и послѣдняго удара бывшимъ въ ней, притворились совершенно торжествующими и восхищенными и исчезли изъ вида. Прежде, нежели мистеръ Пекснифъ и оставшіеся собесѣдники успѣли что-нибудь сказать, другая фигура, съ противоположной стороны, быстрыми шагами прошла мимо оконъ и немедленно послѣ того мистеръ Спотльтоэ ворвался въ гостиную. Лицо его горѣло, жирныя капли пота текли съ огромной лысины на бакенбарды, онъ дрожалъ всѣми членами и, запыхавшись, едва переводилъ духъ.
   -- Что съ вами, почтенный другъ мой?-- спросилъ его удивленный Пексниффъ.
   -- О, да! О, конечно! Безъ всякаго сомнѣнія!-- кричалъ тотъ:-- Вы его слушаете? Слушайте дольше! Онъ вамъ скажетъ! Онъ все скажетъ!..
   -- Да въ чемъ дѣло? воскликнуло нѣсколько голосовъ.
   -- Ничего!-- отвѣчалъ Спотльтоэ:-- совершенно ничего! Совершенные пустяки! Спросите только его! Онъ вамъ все скажетъ!
   -- Я не понимаю нашего друга,-- сказалъ Пексниффъ, совершенно озадаченный.
   -- Не понимаетъ! Онъ не понимаетъ!-- кричалъ Спотльтоэ.-- Вы, сударь, хотите сказать, что не знаете, что случилось? Что вы не заманили насъ сюда для исполненія вашихъ замысловъ? Вы, пожалуй, скажете, что не знали о томъ, что мистеръ Чодзльвитъ уѣзжаетъ, и что онъ уже теперь уѣхалъ?
   -- Уѣхалъ!-- было общее восклицаніе.
   -- Да, уѣхалъ,-- отозвался Спотльтоэ.-- Уѣхалъ, пока мы сидѣли здѣсь, и никто не знаетъ куда!.. О, безъ сомнѣнія, никто этого не знаетъ! Хозяйка до послѣдней минуты думала, что они выѣхали прогуляться; она ничего и не подозрѣвала... О, конечно, нѣтъ!
   Прибавя къ этимъ возгласамъ нѣчто въ родѣ ироническаго воя и посмотрѣвъ нѣсколько секундъ на общество, взбѣшенный джентльменъ поднялся снова и ушелъ тѣми же неистовыми шагами.
   Напрасно силился Пехсннффъ увѣрять, что этотъ новый и удачный побѣгъ былъ для него такою же новостью и такимъ же ударомъ, какъ и для всѣхъ прочихъ. Невозможно исчислить всѣхъ взваленныхъ на него обвиненій и энергическихъ комплиментовъ, которыми его на прощаньи надѣлилъ каждый изъ его родственниковъ.
   Нравственное положеніе Тигга сдѣлалось теперь сквернымъ, а глухая кузина, выходя, оскоблила себѣ нѣсколько разъ башмаки о скребку, поставленную на крыльцѣ, въ доказательство, что она отряхаетъ прахъ съ ногъ своихъ, оставляя такое измѣнническое и нечистое мѣсто.
   Что-же касается мистера Пексниффа, то у него оставалось солидное утѣшеніе, что всѣ его родственники и благопріятели возненавидѣли его отнынѣ много покрѣпче, чѣмъ раньше. Онъ, съ своей стороны, обладая крупнымъ капиталомъ христіанской любви, не оставался передъ ними въ долгу, и удѣлилъ изъ этого капитала очень щедрую часть на ихъ долю. Это чрезвычайно его утѣшило,-- фактъ, наглядно свидѣтельствующій о томъ, съ какою легкостью находитъ себѣ утѣшеніе въ житейскихъ треволненіяхъ истинно добродѣтельный человѣкъ.
   

Глава V, заключающая въ себѣ полное повѣствованіе о водвореніи новаго ученика мистера Пексниффа въ нѣдра его семейства. со всѣми сопровождавшими его торжествами и великою радостью Пинча.

   Лучшій изъ архитекторовъ и землемѣровъ имѣлъ лошадь, въ которой враги его находили большое сходство съ нимъ самимъ,-- сходство не наружное, потому что конь былъ костлявъ и тощъ, пользуясь всегда гораздо меньшею, сравнительно съ его житейскими потребностями, порціею, нежели самъ мистеръ Пексниффъ,-- но болѣе въ нравственномъ отношеніи, потому что и конь подавалъ обильныя надежды, которыхъ не имѣлъ обычая выполнять. Онъ всегда какъ-будто приготовлялся бѣжать, а между тѣмъ не бѣжалъ; двигаясь самою медленною, рысью, онъ такъ высоко вскидывалъ ноги, что, глядя на него, всякій былъ увѣренъ, что онъ бѣжитъ по крайней мѣрѣ по четырнадцати миль въ часъ; къ тому же, онъ всегда былъ такъ доволень своею рысью и такъ мало огорчался, когда ему приходилось сравнивать бѣгъ свой съ бѣгомъ гораздо болѣе рысистыхъ коней, что невозможно было не ошибаться. Животное это вселяло въ грудь чужихъ людей живѣйшія надежды, но за то знавшіе его короче рѣшительно приходили въ отчаяніе.
   На этомъ конѣ, запряженномъ въ оконтуженный крытый кабріолетъ, долженъ былъ, въ одно ясное морозное утро, ѣхать мистеръ Пинчъ въ Сэлисбюри, за новымъ ученикомъ мистера Некскиффа.
   О, простосердечный Томъ Пинчъ! Съ какою гордостью ты застегиваешь свой сюртукъ, прозванный какимъ-то шутникомъ "великаномъ", за его многолѣтнюю службу, и съ какою заботливостью и въ тоже время добродушною шутливостью убѣждаешь кучера Сама дать коню ходу, руководимый искреннимъ убѣжденіемъ, что добрая лошадь можетъ идти самымъ рѣзвымъ аллюромъ, и шла бы, еслибъ ей не мѣшали. Кто безъ улыбки смотрѣлъ бы на тебя (улыбки любовной, ласковой, потому что кто-же рѣшился бы насмѣхаться надъ тобою, бѣднягой!), зная, что эта поѣздка расшевелитъ и оживитъ тебя, и видя какъ ты ставишь рядомъ съ собою котелокъ съ ѣдою, чтобы позавтракать потомъ, на досугѣ, когда схлынетъ первый подъемъ твоего одушевленія! Видя какъ ты, при отъѣздѣ, ласково и съ тихою признательностью киваешь головою листеру Пексниффу, стоящему въ своемъ ночномъ колпакѣ у окна, всякій крикнетъ тебѣ въ видѣ напутствія:-- "Помогай тебѣ Боже, Томъ! Пошли тебѣ Богъ уѣхать въ такое тихое и спокойное мѣсто, гдѣ ты могъ бы всегда жить въ мирѣ и не знать горя!"
   Нѣтъ лучше времени для поѣздки или прогулки, какъ ясное холодноватое утро, когда кровь бойко бѣжитъ по жиламъ, разливается по всему тѣлу съ ногъ до головы, и вмѣстѣ съ нею бѣгутъ молодыя надежды. А Томъ поѣхалъ какъ разъ въ одинъ изъ тѣхъ славныхъ зимнихъ деньковъ, которые заткнутъ за поясъ любой лѣтній день, и способны посрамить весну съ ея сѣрымъ холодомъ. Бубенцы издавали яркій звонъ, словно и они, какъ живое существо, ощущали на себѣ бодрящее дѣйствіе чистаго, студенаго воздуха. Деревья сыпали на дорогу вмѣсто листьевъ пушистые клочья инея, которые казались Тому брилліантовою пылью. Трубы встрѣчныхъ домовъ выкидывали изъ себя дымъ прямыми столбами и эти дымовыя колонны вздымались высоко, высоко, словно нарочно улетали подальше отъ земли, не хотѣли обременятъ ее своимъ паденіемъ, видя какъ она прекрасна, какъ разукрасила ее зима. На рѣчкѣ лежалъ такой тонкій и такой прозрачный ледокъ, что вода могла бы -- казалось Тому -- пріостановиться въ своемъ теченіи, еслибъ захотѣла полюбоваться окружающею веселою и свѣжею картиною утра. А для того, чтобы не дать солнцу разрушить это очарованіе, надъ землею повисъ легкій туманъ, такой, какой иной разъ бываетъ въ лунныя лѣтнія ночи.
   Томъ Пинчъ ѣхалъ не скоро, но съ иллюзіей быстраго движенія, что было также хорошо,-- и все, что съ нимъ на пути случалось, приводило его въ восхищеніе: онъ видѣлъ, какъ ему обрадовалась жена шоссейнаго сборщика, и даже самъ сборщикъ, малый крутого нрава, пожелалъ ему добраго утра; маленькія ребятишки весело кричали ему въ слѣдъ "мистеръ Пинчъ, мистеръ Пинчъ!" Даже блестящіе глазка и бѣлыя плечики выглядывали на него изъ оконъ многихъ домовъ; иныя хорошенькія дѣвушки и женщины кланялись и улыбались ему; нѣкоторыя даже посылали ему ручкою поцѣлуи, когда онъ оглядывался назадъ,-- ибо всѣ знали, что бѣдный Пинчъ человѣкъ не опасный и что съ нимъ можно многое себѣ позволить.
   Солнце уже взошло высоко. Томъ Пинчъ продолжалъ ѣхать въ пріятныхъ мысляхъ и ожиданіяхъ, какъ вдругъ онъ увидѣлъ впереди на дорогѣ пѣшехода, путешествовавшаго по одному съ нимъ направленію и громко напѣвавшаго веселыя пѣсни. То былъ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати пяти или шести, одѣтый нараспашку, такъ что концы его краснаго шейнаго платка развѣвались иногда у него за спиною, а по временамъ Пинчъ могъ разсмотрѣть на откидывавшихся отворотахъ воткнутый въ петлю пучекъ рябины. Онъ продолжалъ напѣвать съ такимъ усердіемъ, что разслышалъ стукъ колесъ, не прежде, какъ Пинчъ очутился близехонько за нимъ; тогда онъ обратилъ къ нему кислое лицо и пару весьма веселыхъ глазъ и вдругъ замолчалъ.
   -- Маркъ!-- вскричалъ Томъ Пинчъ, осадивъ лошадь:-- кто бы могъ ожидать встрѣтить тебя здѣсь? Это удивительно!
   Маркъ дотронулся рукою до шляпы и сказалъ плачевнымъ голосомъ, что онъ идетъ въ Сэлисбюри.
   -- Да какимъ молодцомъ ты смотришь!-- продолжалъ Пинчъ, разсматривая его съ большимъ удовольствіемъ.
   -- Благодарствуйте, мистеръ Пинчъ.-- Что же касается до моей молодцоватости, то видите въ чемъ дѣло...-- Тутъ онъ сдѣлалъ особенно печальную мину.
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Въ чемъ дѣло! Всякій можетъ быть въ хорошемъ расположеніи духа, если онъ хорошо одѣтъ. Въ этомъ еще мало толку. Вотъ, еслибъ я былъ теперь въ лохмотьяхъ и очень веселъ, то считалъ бы себя въ большомъ выигрышѣ, мистеръ Пинчъ.
   -- Такъ ты пѣлъ съ горя, потому что хорошо одѣтъ?
   -- Всякое ваше слово можно напечатать, мистеръ Пинчъ,-- возразилъ Маркъ съ широкою улыбкой.
   -- Ты престранный человѣкъ, Маркъ! Я и всегда такъ думалъ, но теперь я убѣжденъ въ томъ. Я тоже ѣду въ Сэлюсбири; не хочешь ли сѣсть со мною? Мнѣ это будетъ очень пріятно.
   Молодой человѣкъ поблагодарилъ Пинча и воспользовался его предложеніемъ. Продолжая ѣхать, они вели между собою такую бесѣду:
   -- Послушай, Маркъ, видя тебя такимъ щеголемъ, я былъ почти увѣренъ, что ты собираешься жениться.
   -- Что-жъ, сударь, я и объ этомъ думалъ; можетъ статься, что и есть возможность быть веселымъ съ женою, когда у дѣтей корь и они покрыты синяками и часто ушибаются. Только я боюсь этого. Я не предвижу себѣ отъ этого ничего добраго.
   -- Можетъ быть, ты ни въ кого не влюбленъ, Маркъ?
   -- Кажется, ни въ кого особенно.
   -- Что-жъ, Маркъ! Бываютъ случаи, что люди женятся и на тѣхъ, кто имъ вовсе не нравится; это зависитъ отъ того, какъ ими смотрятъ на вещи.
   -- Все такъ, но этакъ можно слишкомъ далеко заѣхать, не правда ли?
   -- Можетъ быть.
   И оба они весело засмѣялись.
   -- Дай вамъ Богъ счастья, сударь, хоть вы и мало меня знаете. Мнѣ кажется, что нѣтъ человѣка, который бы такъ, какъ я, сумѣлъ выйти молодцомъ изъ самыхъ крутыхъ обстоятельствъ, которыхъ было бы достаточно, чтобъ привести другого въ отчаяніе. Мое мнѣніе таково, что никто никогда не узнаетъ половину того, что во мнѣ ель, безъ какого-нибудь особеннаго случая; а такіе случаи мнѣ не представляются. Я оставляю "Дракона", мистеръ Пинчъ.
   -- Оставляешь "Дракона!" Послушай, Маркъ... да я внѣ себя отъ удивленія.
   -- Да, сударь! Какая мнѣ польза оставаться въ "Драконѣ"? Это мѣсто вовсе не по мнѣ. Когда я оставилъ Лондонъ и поселился тамъ,-- я изъ Кента, сударь,-- я былъ твердо убѣжденъ, что это самый скучный уголокъ въ цѣлой Англіи. Но, Боже мой! Въ "Драконѣ" скука не живетъ; тамъ такія пѣсни, продѣлки и веселье, что никому не можетъ быть скучно.
   -- Но если молва справедлива, въ чемъ я и убѣжденъ, Маркъ, я думаю, ты самъ причиной по крайней мѣрѣ половины этого веселья и что, когда ты уйдешь, оно пропадетъ.
   -- Можетъ быть, это отчасти и правда; но все-таки тутъ мало утѣшительнаго.
   -- Ну,-- сказалъ Пинчъ, послѣ краткаго молчанія:-- я едва могу понять тебя, Маркъ. Да что же сдѣлалось съ мистриссъ Люпенъ?
   Маркъ пристально смотрѣлъ на дорогу и отвѣчалъ, что это, можетъ быть, до нея и не касается, и что найдется много славныхъ малыхъ, которые будутъ очень рады занять его мѣсто. Онъ знаетъ съ дюжину такихъ ребятъ.
   -- Все это довольно вѣроятно,-- сказалъ Пинчъ:-- но я не думаю, чтобъ мистриссъ Люпенъ имъ очень обрадовалась. Я всегда полагалъ, что ты, Маркъ, составилъ бы славную пару съ мистриссъ Люпенъ, да и всѣ такъ думали, сколько мнѣ извѣстно.
   -- Я никогда не говорилъ ей ничего особенно любезнаго, отвѣчалъ Маркъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ:-- ни она мнѣ, хоть я и не знаю, что случится впередъ. Какъ бы то ни было, по моему, изъ этого не будетъ толку.
   -- Изъ того, что ты будешь хозяиномъ "Дракона"?
   -- Конечно, нѣтъ, сударь: это совершенно разстроило бы такого человѣка, какъ я. Чтобъ я усѣлся спокойно на мѣстѣ на всю свою жизнь, и чтобъ ни одинъ человѣкъ меня не узналъ!
   -- Да знаетъ ли мистриссъ Люпенъ, что ты ее хочешь оставить?
   -- Нѣтъ еще; но она должна узнать. Я сегодня утромъ намѣренъ отыскать себѣ что нибудь новое и приличное,-- отвѣчалъ онъ, указывая головою на городъ.
   -- Въ какомъ родѣ, Маркъ?
   -- Да я думалъ найти себѣ что нибудь по кладбищенской части.
   -- Что ты, Маркъ, Богъ съ тобой!
   -- Это будетъ славное, сырое, червивое занятіе, сударь, и въ немъ веселый человѣкъ найдетъ себѣ извѣстность. Если тутъ не выйдетъ по моему, можно будетъ найти себѣ другого рода дѣло: напримѣръ, у гробового мастера, у тюремщика, которому приходится видѣть много горя, у доктора, вѣчнаго морителя людей, у полицейскаго, у сборщика пошлинъ... Да есть много ремеслъ, которыя дадутъ мнѣ случай доставить себѣ кредитъ и извѣстность.
   Мистеръ Пинчъ былъ до такой степени озадаченъ этими замѣчаніями, что только изрѣдка могъ выговорить одно или два слова и только искоса посматривалъ на веселое лицо своего страннаго пріятеля, вовсе необращавшаго вниманія на его наблюденія. Наконецъ, они подъѣхали къ повороту, недалеко отъ въѣзда въ городъ, и Маркъ сказалъ, что онъ намѣренъ здѣсь сойти.
   -- Но послушай, Маркъ,-- сказалъ мистеръ Пинчъ, только теперь замѣтившій, что у его спутника грудь такъ же открыта, какъ лѣтомъ и сморщивалась отъ каждаго дуновенія холоднаго зимняго вѣтра:-- отчего ты не носишь жилета или фуфайки?
   -- А зачѣмъ бы я сталъ ихъ носить?
   -- Зачѣмъ? Чтобъ согрѣвать грудь!
   -- Богъ съ вами, сударь! Вы меня не знаете. Моя грудь не требуетъ согрѣванія; да еслибъ и требовала, то чего мнѣ ожидать отъ того, что я не ношу жилета или фуфайки? Воспаленія легкихъ, можетъ быть? Что-жъ? Вѣдь быть веселымъ съ воспаленіемъ въ легкихъ чего нибудь да стоитъ.
   На все это Пинчъ отвѣчалъ только частымъ киваньемъ головы, а Маркъ, поблагодаривъ его за услужливость, выскочилъ изъ кабріолета, не давъ ему времени остановиться, и своротилъ въ переулокъ. Концы его краснаго платка и распахнутая одежда развѣвались по прежнему, и онъ, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ кивнуть Пинчу, казался самымъ беззаботнымъ, веселымъ и забавнымъ малымъ въ свѣтѣ. Товарищъ его съ задумчивымъ лицомъ продолжалъ путь въ Сэлисбюри.
   Мистеръ Пинчъ воображалъ себѣ Сэлисбюри самымъ отчаянно-дикимъ и развращеннымъ мѣстомъ; сдавъ лошадь трактирному конюху и замѣтивъ, что часа черезъ два зайдетъ посмотрѣть довольно ли ей дано овса, онъ пошелъ бродить по улицамъ, со смутными мыслями о ихъ таинственности и чертовщинѣ. Маленькому заблужденію его много помогло то, что день его пріѣзда былъ рыночный и онъ увидѣлъ на площади цѣлую тьму телѣгъ, обозовъ, одноколокъ, корзинъ, зелени, мяса, живности и всякой всячины; вокругъ всего этого толпились фермеры и работники, покупщики и продавцы въ самыхъ чудныхъ и разнохарактерныхъ костюмахъ; всѣ эти люди шумно толковали между собою, торговались, платили деньги, сводили счеты и возились съ такими огромными расходными книгами, что когда онѣ были у нихъ въ карманахъ, почти невозможно было вынуть ихъ, не получивъ съ натуги апоплексическаго удара,-- а обратная укладка ихъ въ карманы необходимо доводила до спазмовъ. Тамъ отличались также своими голосами жены фермеровъ, въ мѣховыхъ шапкахъ и красныхъ салопахъ, разъѣзжавшія на коняхъ, очищенныхъ отъ всѣхъ земныхъ страстей, отправлявшихся по желанію всадницъ всюду, безъ желанія узнать для чего, и готовыхъ простоять въ китайской фарфоровой лавкѣ такъ неподвижно, что можно было бы съ безопасностью обложить каждое ихъ копыто цѣлымъ обѣденнымъ или чайнымъ сервизомъ. Множество собакъ сильно интересовалось состояніемъ цѣнъ и покупками своихъ хозяевъ, и вообще Пинчу представилось большое смѣшеніе языковъ, принадлежавшихъ людямъ и четвероногимъ.
   Мистеръ Томъ Пинчъ смотрѣлъ на все съ удивленіемъ и былъ особенно пораженъ выставкою желѣзныхъ и стальныхъ вещей въ одной лавкѣ, пораженъ до того, что рискнулъ купить себѣ карманный ножикъ съ семью лезвеями и безъ единаго острія (какъ впослѣдствіи оказалось). Истощивъ свою наблюдательность на рынкѣ, онъ поспѣшилъ взглянуть на свою лошадь и, убѣдясь, что ей дали овса въ волю, снова отправился гулять по городу и удивляться. Онъ съ изумленіемъ останавливался передъ лавками часовщиковъ и мастеровъ золотыхъ и серебряныхъ дѣлъ, видя въ окнахъ такія сокровища, для пріобрѣтенія которыхъ надобно было бы имѣть чудовищныя богатства; но болѣе всего тронула его книжная лавка съ выставленными въ окнѣ книгами, альбомами, гравюрами, роскошными изданіями и проч. Чѣмъ бы не пожертвовалъ онъ, чтобъ имѣть хоть часть этихъ книгъ на своей узкой полкѣ въ домѣ Пексниффа! Теперь его уже не интересовали ни аптеки, съ множествомъ блестящихъ бутылей, банокъ и стоянокъ, украшенныхъ золотыми ярлыками, ни магазины портныхъ и сапожниковъ: онъ остановился однако, чтобъ прочитать театральную аффишку и смотрѣлъ въ дверь съ нѣкоторымъ трепетомъ, какъ вдругъ увидѣлъ смуглаго джентльмена съ длинными волосами, отдававшаго какому-то мальчику приказаніе сбѣгать къ нему домой и принести его большой мечъ. Услышавъ это, мистеръ Пинчъ остался прикованнымъ къ своему мѣсту отъ удивленія, и навѣрно остался бы въ такомъ положеніи до поздней ночи, еслибъ колоколъ стараго собора не зазвонилъ призыва къ вечернему богослуженію.
   Помощникомъ органиста былъ старинный пріятель Пинча и такой же, какъ онъ, тихій, спокойный малый. На счастіе Тома, самого органиста въ тотъ вечеръ не было въ церкви и помощникъ его оставался одинъ. Томъ помогалъ ему и, наконецъ, совершенно овладѣвъ органомъ, до того заигрался, что всѣ уже вышли изъ собора и привратникъ принужденъ былъ напомнить ему, что пора запирать двери; иначе онъ игралъ бы всю ночь -- такъ восхитили его глубокіе звуки органа, торжественно раздававшіеся подъ сводами стараго сэлисбюрійскиго собора. Было уже поздно, когда Томъ простился съ своимъ пріятелемъ и отправился обѣдать.
   Такъ какъ фермеры, по окончаніи своихъ торговъ, поплелись домой, трактиръ, въ которомъ Пинчъ остановился, совершенно опустѣлъ и ему приготовили обѣдъ въ лучшей комнатѣ, противъ пылающаго камина; онъ съ величайшимъ усердіемъ напалъ на сочный ростбифъ и блюдо съ горячимъ картофелемъ, а когда передъ нимъ поставили кружку лучшаго уильширскаго пива, онъ почувствовалъ себя столь счастливымъ, что по временамъ клалъ ножикъ и вилку, и весело потиралъ себѣ руки. Наконецъ, принявшись за сыръ, онъ вспомнилъ, что пріѣхалъ въ Сэлисбюри за новымъ ученикомъ своего покровителя, Пексниффа, и принялся размышлять, какого рода человѣкъ долженъ быть этотъ новый ученикъ? Черезъ нѣсколько минутъ, дверь отворилась, и въ комнату вошелъ какой-то джентльменъ, внесшій съ собою огромное количество холоднаго воздуха.
   -- Ужасный морозъ, сударь!-- сказалъ онъ, вѣжливо прося Пинча не безпокоиться: -- у меня ноги совсѣмъ окоченѣли.
   Послѣ этого онъ придвинулъ кресла къ серединѣ камина и усѣлся противъ огня.
   -- Вы вѣрно были долго на воздухѣ, сударь?-- спросилъ его Пинчъ съ участіемъ.
   -- Цѣлый день наверху дилижанса.
   -- Вотъ отчего онъ такъ выстудилъ комнату,-- подумалъ Пинчъ.-- Бѣднякъ, видно, что онъ препорядочно промерзъ!
   Пріѣзжій задумался въ свою очередь и сидѣлъ пять или десять минутъ передъ каминомъ не говоря ни слова. Наконецъ онъ поднялся и снялъ съ себя шерстяной шарфъ и теплый сюртукъ, но не сдѣлался оттого нисколько разговорчивѣе, ибо усѣлся снова и, развалившись въ креслахъ, принялся кусать себѣ ногти. Онъ былъ молодъ, не болѣе двадцати одного года, и хорошъ собою, съ смѣлыми черными глазами и живостью во взглядѣ и пріемахъ, составлявшихъ большую противоположность съ робостью Тома Пинча.
   Въ комнатѣ были стѣнные часы, на которые молодой человѣкъ часто поглядывалъ. Томъ также часто дѣлалъ то же самое, отчасти изъ сочувствія къ своему молчаливому товарищу, а отчасти и потому, что новый ученикъ долженъ былъ пріѣхать и отыскать его въ половинѣ седьмого -- время, до котораго оставалось уже недолго. Всякій разъ, когда пріѣзжій заставалъ Тома глядящаго на часы, ему дѣлалось неловко, какъ будто его на чемъ нибудь поймали; замѣтивъ это, молодой человѣкъ сказалъ ему съ легкою улыбкой:
   -- Повидимому, время интересуетъ насъ обоихъ. Дѣло въ томъ, что я долженъ встрѣтить здѣсь одного джентльмена.
   -- И я также.
   -- Въ половинѣ седьмого.
   -- Въ половинѣ седьмого!-- вскричалъ Пинчъ съ изумленіемъ.-- Молодой джентльменъ, котораго я дожидаюсь, долженъ спроситъ здѣсь о нѣкоемъ мистерѣ Пинчѣ.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ другой, вскочивъ со стула.-- А я во все это время заслоняю отъ васъ огонь. Я и не воображалъ, чтобъ вы были мистеръ Пинчъ! Я тотъ самый мистеръ Мартинъ, за которымъ вы пріѣхали; прошу извинить меня. Какъ вы поживаете? Да придвиньтесь ближе къ камину.
   -- Благодарствуйте, благодарствуйте; мнѣ вовсе не холодно, а вы прозябли, и камъ предстоитъ еще холодное путешествіе. Впрочемъ, если вы этого хотите, пожалуй. Я очень радъ,-- продолжалъ Томъ, улыбаясь съ свойственнымъ ему неловкимъ радушіемъ:-- очень радъ, что вы именно тотъ, кого я ожидалъ. Съ минуту назадъ я думалъ, что желалъ бы увидѣть его похожимъ на васъ.
   -- Очень радъ слышать это,-- возразилъ Мартинъ, снова пожимая ему руку:-- увѣряю васъ, что я не ожидалъ удачи, чтобъ мистеръ Пинчъ оказался такимъ, какъ вы.
   -- Будто-бы! Вы не шутите?
   -- Нисколько. Мы съ вами поладимъ какъ нельзя лучше, я въ этомъ увѣренъ: а это для меня не малое утѣшеніе, потому что, сказать вамъ по правдѣ, я не изъ такихъ, чтобъ легко могъ ужиться со всякимъ. Но теперь я совершенно доволенъ. Сдѣлайте одолженіе, потрудитесь позвонить.
   Мистеръ Пинчъ исполнилъ его желаніе.
   -- Еси вы любите пуншъ, то позвольте мнѣ велѣть подать намъ по стакану самаго горячаго, для того, чтобъ завязать нашу дружбу приличнымъ образомъ. Скажу вамъ по секрету, мистеръ Пинчъ, никогда въ жизни не чувствовалъ я такой нужды въ чемъ нибудь тепломъ и утѣшительномъ какъ теперь; но, не зная васъ, я не желалъ, чтобъ вы застали меня за пуншемъ, потому что, знаете, первыя впечатлѣнія дѣйствуютъ сильно и проходятъ не скоро.
   Мистеръ Пинчъ согласился, и пуншъ былъ заказанъ. Черезъ нѣсколько минутъ его подали -- онъ былъ крѣпокъ и горячъ. Выпивъ за здоровье другъ друга, оба сдѣлались откровеннѣе.
   -- Я нѣсколько сродни Пексниффу, знаете?-- сказалъ молодой человѣкъ.
   -- Будто бы?
   -- Да; дѣдъ мой ему двоюродный или троюродный братъ, и потому онъ какъ-то мнѣ приходится.
   -- Такъ ваше имя Мартинъ?-- сказалъ Пинчъ задумчиво.
   -- Ну, да; я бы желалъ, чтобъ моя фамилія была Мартинъ, потому что моя собственная не очень красива, и ее долго подписывать Меня зовутъ Мартиномъ Чодзльвитомъ.
   -- Боже мой!-- вскричалъ Пинчъ, невольно вздрогнувъ.
   -- Васъ, кажется, удивляетъ то, что у меня есть имя и фамилія? Этимъ добромъ надѣлена большая часть смертныхъ,-- возразилъ его товарищъ, поднося стаканъ свой къ губамъ.
   -- О, нѣтъ! Совсѣмъ нѣтъ! Вовсе не то!-- отвѣчалъ Линчъ, вспомнивь, что Пексниффъ особенно наказывалъ ему не говорить новому ученику ни слова о старомъ Мартинѣ Чодзльвитѣ. Бѣдный Томъ совершенно смѣшался, и, чтобъ какъ-нибудь поправиться, также поднесъ свой стаканъ къ губамъ. Оба смотрѣли другъ на друга черезъ свои стаканы и наконецъ опорожнили ихъ.
   -- Десять минутъ тому назадъ я приказывалъ въ конюшнѣ, чтобъ лошадь была готова,-- сказалъ Пинчъ, глядя на часы.-- Не пора ли намъ ѣхать?
   -- Извольте.
   -- Не хотите ли вы править лошадью?
   -- Это зависитъ оттого, мистеръ Пинчъ, какова лошадь,-- отвѣчалъ Мартинъ, смѣясь: -- если она дрянная, то рукамъ моимъ будетъ удобнѣе и теплѣе въ карманахъ.
   Кончивъ счеты съ трактирщикомъ, при чемъ молодой Чодзльвитъ заплатилъ за пуншъ, они одѣлись какъ могли теплѣе и вышли на крыльцо, у котораго уже стоялъ конь мистера Пексниффа.
   -- Нѣтъ, мистеръ Пинчъ, я не буду править, очень вамъ благодаренъ. А между прочимъ, у меня есть съ собою ящикъ: можно ли будетъ взять его съ собою?
   -- О, разумѣется! Дикъ, положи его какъ нибудь въ кабріолетъ.
   Ящикъ былъ не совершенно такихъ размѣровъ, чтобъ его можно было сунуть во всякій уголъ; но конюхъ Дикъ вмѣстѣ съ Чодзльвитомъ кое-какъ уложили его. Мартинъ усѣлся очень спокойно, а Пинчу, который долженъ былъ править и на сторонѣ котораго былъ сундукъ его новаго пріятеля, пришлось такъ скорчиться, что онъ едва могъ смотрѣть впередъ черезъ свои колѣни. Наконецъ они тронулись.
   Вечеръ былъ ясный. Луна серебрила подернутую инеемъ окрестность. Сначала, окружавшая нашихъ путешественниковъ тишина склоняла ихъ къ молчанію; но черезъ нѣсколько времени пуншъ, вмѣстѣ съ свѣжимъ и здоровымъ воздухомъ, развязалъ имъ языки, и они сдѣлались необыкновенно разговорчивы. На половинѣ дороги, они остановились, чтобъ напоить лошадь, и Мартинъ, весьма щедрый отъ природы, заказалъ еще по стакану пуншу, отчего новые пріятели не сдѣлались нисколько молчаливѣе. Главныхъ предметомъ разговора были, разумѣется, мистеръ Пексниффъ и его семейство. Томъ Пинчъ, со слезами на глазахъ, разсказывалъ съ такимъ чувствомъ о благодѣяніяхъ, которыми осыпалъ его Пексниффъ, что всякій, сколько ни будь одаренный чувствомъ долженъ бы былъ боготворить его достойнаго учителя, который, разумѣется, не могъ и предчувствовать подобнаго обстоятельства, иначе бы онъ не отправилъ Пинча за своимъ новымъ ученикомъ.
   Такимъ образомъ, они ѣхали, ѣхали, ѣхали, какъ говорится въ сказкахъ, и наконецъ увидѣли передъ собою огоньки, мѣстечко и церковь его, которой колокольня отбрасывала длинную тѣнь на кладбище.
   -- Славная церковь!-- сказалъ Мартинъ, замѣтивъ, что товарищъ его убавляетъ рыси и безъ того не рысистаго коня.
   -- Не правда ли?-- отозвался Томъ съ гордостью.-- Здѣсь лучшій органъ, какой мнѣ только случалось слышать. Я на немъ играю.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Врядъ ли онъ стоить труда. Много ли онъ вамъ доставляетъ?
   -- Ничего.
   -- Ну, такъ вы странный человѣкъ.
   За этимъ замѣчаніемъ послѣдовало краткое молчаніе.
   -- Когда я говорю "ничего",-- замѣтилъ Пинчъ:-- я подразумѣваю матеріальныя выгоды; но органъ доставляетъ мнѣ величайшее удовольствіе самъ собою и по временамъ счастливѣйшіе часы, какіе я только могу запомнить. Недавно еще, онъ доставилъ мнѣ случай... но васъ это не будетъ интересовать, я думаю?
   -- О, напротивъ! Что же?
   -- Онъ доставилъ мнѣ случай увидѣть одно изъ самыхъ милыхъ и очаровательныхъ личикъ, какія только вы можете вообразить себѣ.
   -- А я таки умѣю это вообразить,-- возразилъ задумчиво Мартины -- или долженъ умѣть, если только у меня есть память.
   -- Она пришла въ первый разъ очень рано утромъ, только что начало разсвѣтать. Когда я увидѣлъ ее сверху, мнѣ показалось сначала, что она какой нибудь духъ, и меня обдало морозомъ; разумѣется, я тотчасъ же опомнился н. къ счастью, не пересталъ ирать на органѣ.
   -- Отчего же къ счастью?
   -- Отчего? Да потому, что она тутъ стояла и слушала. Я былъ въ очкахъ и разсмотрѣлъ ее хорошо; она была прелестна. Черезъ нѣсколько минутъ, она изъ церкви ушла, а я все продолжалъ играть, до тѣхъ поръ, пока она не скрылась совершенно.
   -- Зачѣмъ же это?
   -- Какъ зачѣмъ? Да затѣмъ, чтобъ она думала, что никто ее не видитъ, и когда нибудь возвратилась.
   -- Что жъ, она пришла въ другой разъ?
   -- Разумѣется. На слѣдующее утро и на слѣдующій вечеръ также, но всегда одна и когда въ церкви никого не было. Я вставалъ по утрамъ раньше и сидѣлъ въ церкви позже, для того, чтобъ она находила двери отпертыми и могла слышать органъ. Такимъ образомъ приходила она въ продолженіе нѣсколькихъ дней и всегда слушала. Но теперь ея уже нѣтъ здѣсь и всего вѣроятнѣе, что мнѣ уже никогда не прійдется ее встрѣтить.
   -- И вы ничего больше о ней не знаете?
   -- Ничего.
   -- И вы не слѣдовали за нею, когда она уходила?
   -- Зачѣмъ бы я сталъ ее тревожить? Развѣ мое общество могло быть ей нужно? Она приходила для органа, а не для меня; зачѣмъ же я бы сталъ выгонять ее изъ мѣста, которое ей нравилось? Да, чтобъ доставить ей хотя минутное удовольствіе каждый день, я готовъ для нея играть на органѣ до глубокой старости; я былъ бы счастливъ и доволенъ, еслибъ она думала обо мнѣ, хоть какъ о части музыки; я былъ бы болѣе нежели вознагражденъ, еслибъ она меня смѣшивала съ чѣмъ нибудь, что ей нравится.
   Новый ученикъ не могъ надивиться скромности Пинча и уже, готовъ былъ высказать ему свое мнѣніе, какъ они очутились передъ дверьми дома Пексниффа. Передавъ лошадь, Пинчъ повелъ своего товарища, упрашивая его не говоритъ ни полслова никому о томъ, что онъ ему разболталъ въ приливѣ откровенности.
   Мистеръ Пексниффъ, очевидно, не ожидалъ ихъ ранѣе, какъ еще черезъ нѣсколько часовъ. Онъ былъ окруженъ открытыми книгами и заглядывалъ то въ одинъ, то въ другой томъ съ карандашомъ въ зубахъ и руками, вооруженными самыми чудными математическими инструментами. Миссъ Черити также не ждала ихъ, потому что была сильно занята сооруженіемъ какого-то огромнаго ночного чепчика для бѣдныхъ; миссъ Мерси также была застигнута врасплохъ; она примѣривала юбку на куклу дитяти ихъ сосѣда. Словомъ, трудно застигнуть кого-нибудь врасплохъ болѣе, нежели какъ это случилось теперь съ семействомъ Пексниффа.
   -- Какъ,-- воскликнулъ онъ: -- вы ужъ здѣсь? И при этомъ вопросѣ, озабоченное лицо его приняло выраженіе неожиданной радости.--Здравствуй, мой другъ Мартинъ; очень радъ видѣть тебя въ своемъ смиренномъ жилищѣ!
   Съ этими словами, онъ обнялъ его и трепалъ нѣсколько секундъ по спинѣ правою рукою, какъ будто желая выразить, что чувства его слишкомъ сильны для словъ.
   -- А вотъ мои дочери, Мартинъ, мои единственныя двѣ дочери, которыхъ ты съ самаго дѣтства не видалъ... Охъ, эти семейные раздоры! Что жъ, мои милыя, зачѣмъ же вы краснѣете отъ того, что васъ застали за вашими ежегодными занятіями? Мы было собрались принять тебя, мой другъ, какъ гостя,-- продолжалъ Пексниффъ улыбаясь.-- Но этакъ мнѣ больше нравится, право, больше!
   Обѣ сестры протянули Мартину свои лилейныя руки съ самымъ очаровательно невиннымъ выраженіемъ.
   -- Ну, а какъ ты доволенъ нашимъ другомъ Пинчемъ, Мартинъ?
   -- Какъ нельзя больше, сударь; мы съ нимъ сошлись съ перваго раза.
   -- Что, старый пріятель!-- сказалъ Пексниффъ, глядя на Пинча съ чувствомъ.-- Вѣдь кажется, еще вчера только Томъ Пинчъ былъ мальчикомъ, а ужъ много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы съ нимъ сошлись!
   Томъ Пинчъ не могъ выговоритъ ни слова. Онъ былъ такъ тронутъ, что только пожималъ руку своему учителю.
   -- А между тѣмъ, мы съ Томомъ долго еще будемъ идти по одному пути, вѣрные другъ другу и исполненные надежды. Ну, ну, ну,-- прибавилъ онъ растроганнымъ голосомъ, пожавъ Пинчу локоть:-- полно толковать объ этомъ! Мартинъ, другъ мой, чтобъ ты чувствовалъ себя здѣсь совершенно какъ дома, пойдемъ со мною. Я покажу тебѣ, какъ мы живемъ и какъ тебѣ прійдется жить. Пойдемъ!
   Взявъ свѣчу, онъ уже готовился выйти изъ комнаты съ своимъ молодымъ родственникомъ, какъ вдругъ остановился въ дверяхъ:
   -- Ты пойдешь съ нами, Томъ Пинчъ?
   Томъ не только готовъ бы былъ идти съ нимъ по комнатѣ: онъ пошелъ бы даже на явную смерть для такого человѣка!
   -- Вотъ,-- сказалъ Пексниффъ, отворяя дверь:-- наша маленькая гостиная, которою мои дочери особенно гордятся; вотъ, Мартинъ,-- (отворяя другую дверь) -- комната, куда свалены мои планы и модели, все бездѣлицы! Вотъ мой портретъ, работы Спиллера, и бюстъ, работы Спокера: говорятъ, что послѣдній имѣетъ больше сходства. Вотъ книги по нашей части. Я и самъ кое-что настрочилъ, но ничего еще не издалъ. Теперь пойдемъ наверхъ. Вотъ, (отворяя еще дверь) -- моя комната: я здѣсь занимаюсь, когда семейство мое уже покоится; мнѣ говорятъ, что это вредно, да что жъ дѣлать? Ars longa, vita brevis. Здѣсь ты можешь найти все въ готовности для набрасыванія идей и замѣчаній.
   Послѣднія слова его пояснялись маленькимъ круглымъ столикомъ, на которомъ стояла лампа и было положено нѣсколько листовъ бумаги, карандаши и чертежный инструментъ, такъ что еслибъ какая нибудь архитектурная идея вдругъ озарила умъ его, онъ бы могъ хоть въ полночь вскочить съ постели и набросать ее на бумагу. Наконецъ, онъ пріостановился у одной двери, какъ будто не рѣшаясь вдругъ отворить ее.
   -- Почему жъ нѣтъ?-- сказалъ онъ, рѣшившись наконецъ отпереть. Вотъ комната моихъ дочерей; она чиста, въ ней хорошій воздухъ. Вотъ разныя растенія, книги, цвѣты, птички. Все это бездѣлицы, которыя особенно нравятся молодымъ дѣвушкамъ. (Замѣтимъ мимоходомъ, что птичникъ состоялъ изъ одной клѣтки съ безхвостымъ воробьемъ, взятымъ на этотъ случай изъ кухни).
   -- Вотъ,-- продолжалъ мистеръ Пексниффъ, отворивъ настежъ двери въ знаменитую, выходившую на улицу гостиную:-- вотъ комната, въ которой проявилось таки нѣсколько таланта. Здѣсь мнѣ пришла въ голову идея колокольни, которая со временемъ будетъ выстроена. Мы работаемъ здѣсь, милый Мартинъ. Въ этой комнатѣ образовалось нѣсколько архитекторовъ,-- не такъ ли, Пинчъ?
   Томъ Пинчъ не только вполнѣ согласился,-- онъ даже вполнѣ повѣрилъ тому, что говорилъ учитель.
   -- Вы видите,-- продолжалъ Пексниффъ: -- нѣкоторые слѣды нашихъ дѣяній. Сэлисбюрійскій Соборъ съ сѣвера; вотъ другой видъ съ южной стороны; этотъ съ восточной, а этотъ съ западной. Вотъ тотъ же соборъ съ юго-востока, а вотъ съ сѣверо-запада. Планъ моста. Тюрьма. Сиротскій домъ. Церковь. Пороховой магазинъ по новому проекту. Винный погребъ. Планы, фасады, разрѣзы, всякая всячина. А вотъ,-- присовокупилъ онъ, войдя въ другую большую комнату, въ которой стояли четыре кровати:-- вотъ и ваша комната; ее будетъ раздѣлять съ вами спокойный товарищъ Томъ Пинчъ. Отсюда видъ на югъ,-- очень мило. Вотъ маленькая библіотека мистера Пинча, все пріятно и приспособлено къ дѣлу. Коли ты, мой другъ Мартинъ, найдешь нужнымъ какое нибудь измѣненіе для большаго удобства, прошу сказать объ этомъ; не только друзьямъ, даже совершенно чужимъ людямъ мы даемъ въ этомъ полную свободу.
   Мистеръ Пексниффъ говорилъ правду. Онъ съ самымъ неограниченнымъ либерализмомъ позволялъ ученикамъ своимъ требовать въ этомъ отношеніи всего, что только могло представиться ихъ фантазіямъ. Нѣкоторые джентльмены заходили такъ далеко, что лѣтъ по пяти сряду напоминали о томъ же самомъ, не будучи ни разу остановлены исполненіемъ своихъ просьбъ.
   -- Домашняя прислуга живетъ наверху,-- продолжалъ Пексниффъ:-- вотъ и все. Послѣ этого, выслушавъ съ большою любезностью все, что ему говорилъ молодой другъ его на счетъ будущаго устройства своего вообще, онъ снова привелъ его въ свой кабинетъ.
   Тамъ произошла большая перемѣна. Пиршественныя приготовленія въ обширномъ масштабѣ были уже окончены, и обѣ миссъ Пексниффъ ждали ихъ возвращенія съ гостепріимными взглядами. На столѣ стояли двѣ бутылки столоваго вина, бѣлаго и краснаго, блюдо съ ломтиками поджареннаго хлѣба, другое съ яблоками, третье съ морскими сухарями, тарелка съ тонко нарѣзанными апельсинами, посыпанными сахаромъ, и въ высшей степени пышный слоеный пирогъ домашняго печенія. Такое необычайное великолѣпіе до крайности поразило Тома Пинча, который смотрѣлъ на это, какъ на банкетъ, приготовленный для лорда-мэра.
   -- Мартинъ,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ:-- сядетъ между вами, мои милыя, а Пинчъ подлѣ меня. Выпьемъ за здоровье нашего будущаго товарища, и да будемъ мы счастливы вмѣстѣ! Мартинъ, другъ мой, будьте здоровы! Мистеръ Пинчъ, если ты будешь жалѣть бутылку, то мы поссоримся.
   Стараясь, изъ уваженія къ чувствамъ присутствующихъ, смотрѣть такъ, какъ будто вино не кисло и не заставляетъ морщиться, онъ опорожнилъ свою рюмку.
   -- Теперешній кружокъ нашъ вознаграждаетъ меня за многія неудовольствія и неудачи. Будемте же веселы! Съ этими словами, онъ взялъ морской сухарь:-- только несчастныя сердца никогда не могутъ развеселиться а мы не таковы,-- нѣтъ!
   Въ подобныхъ поощреніяхъ къ веселію проходило время; а мистеръ Пинчъ, можетъ быть, для того, чтобъ увѣрить себя, что все, имъ видимое и слышимое не волшебный сонъ, а праздничная существенность, ѣлъ все съ величайшимъ усердіемъ и особенно примѣтно напалъ на ломтики поджареннаго хлѣба, заставляя ихъ исчезать съ удивительною быстротою. Онъ также не задумывался надъ виномъ; напротивъ, помня рѣчь Пексниффа, атаковалъ бутылку съ такимъ ожесточеніемъ, что при каждой новой рюмкѣ, миссъ Черити, несмотря на свою гостепріимную рѣшимость, останавливала на немъ окаменяющій взглядъ, какъ будто онъ былъ какое нибудь привидѣніе. Самъ Пексниффъ, въ эти мгновенія, не могъ удержаться отъ нѣкоторой задумчивости.
   Мартинъ сразу подружился съ молодыми дѣвицами. Они вспоминали годы своего дѣтства и были очень счастливы. Миссъ Мерси неумѣренно смѣялась всему, что говорилъ Мартинъ, а иногда, глядя на счастливую физіономію мистера Пинча, съ нею дѣлались такіе припадки веселости, что чуть не доходили до истерики. Старшая сестра ея выговаривала ей за этотъ неумѣренный смѣхъ, замѣчая сердитымъ шепотомъ, что тутъ нечему радоваться, и что она скоро потеряетъ терпѣніе съ этимъ плѣшивымъ уродомъ.
   Наконецъ, настало время ложиться спать. Молодыя миссъ встали и, простившись съ Чодзльвитомь весьма дружески, съ отцомъ своимъ весьма почтительно, а съ Пинчемъ весьма снисходительно, отправились въ свою комнату. Пексниффъ непремѣнно хотѣлъ проводить своего новаго ученика въ его комнату для личнаго наблюденія за тѣмъ, что ему можетъ быть удобно, и потому взялъ его подъ руку и снова повелъ въ спальню, а Пинчъ предшествовалъ имъ со свѣчею.
   -- Мистеръ Пинчъ,-- сказалъ Пексниффъ, скрести руки и усаживаясь на одну изъ пустыхъ кроватей:-- здѣсь, кажется, нѣтъ щипцовъ; потрудись спуститься и принести ихъ.
   Пинчъ, радуясь случаю быть полезнымъ, немедленно убѣжалъ.
   -- Ты, мой другъ Мартинъ, извини недостатокъ полировки Тома Пинча,-- сказалъ Пексниффъ съ улыбкою покровительства и сожалѣнія, когда Пинчъ ушелъ.-- Онъ хорошій малый.
   -- Онъ прекраснѣйшій малый, сударь.
   -- О, да! Томасъ Пинчъ хорошій человѣкъ. Онъ очень благодаренъ. Я никогда не раскаивался въ томъ, что пріютилъ Томаса Пинча.
   -- Я полагаю, вы никогда и не будете въ этомъ каяться.
   -- Нѣтъ, надѣюсь, что нѣтъ! Бѣднякъ, онъ всегда радъ сдѣлать все, что можетъ; но у него плохія способности. Ты можешь употребить его въ свою пользу, Мартинъ, если угодно. У Тома одинъ недостатокъ: онъ иногда немножко склоненъ забыться, но это легко остановить. Добрая душа! Съ нимъ легко справиться. Покойной ночи!
   -- Покойной ночи, сударь.
   Въ это время, Пинчъ возвратился со щипцами.
   -- Покойной ночи и тебѣ, Пинчъ, благослови тебя Богъ!
   Призвавъ небесное благословеніе на главы своихъ молодыхъ друзей, Пексниффъ ушелъ къ себѣ въ комнату. Пинчъ и Мартинъ, препорядочно усталые, скоро заснули. Если Мартину что нибудь снилось, до ключа къ его сновидѣніямъ мы доберемся въ послѣдующихъ страницахъ. Что касается до Пинча, ему снились только праздники, церковные органы и серафимы-Пексниффы. Самъ же Пексниффъ, пришедъ къ себѣ, просидѣлъ часа два передъ каминомъ, пристально и въ глубокой задумчивости глядя на огонь. Но наконецъ и онъ заснулъ. Такимъ образомъ, въ спокойные ночные часы, въ одномъ и томъ же домѣ укладывается столько же несообразныхъ и противорѣчащихъ мыслей и фантазій, какъ въ головѣ сумасшедшаго.
   

Глава VI, заключающая въ себѣ, между прочими знаменательными предметами, подробныя свѣдѣнія объ успѣхахъ мистера Пинча въ пріобрѣтеніи дружбы и довѣренности новаго ученика.

   Настало утро. Прелестная Аврора, о которой такъ много было пѣто и писано, уже коснулась своими розовыми перстами кончика носа миссъ Пексниффъ. Богиня имѣла рѣзвую привычку дѣлать это всякій день съ милою Черити, или, говоря прозаически, кончикъ носа очаровательной дѣвушки былъ всегда весьма-красенъ во время завтрака. Странный феноменъ какого-то кислаго и ѣдкаго свойства обнаруживался также въ ея нравѣ, какъ будто нѣсколько лимоновъ было выжато въ нектаръ ея душевнаго расположенія.
   Въ обыкновенныхъ случаяхъ, такое обстоятельство выказывалось тѣмъ, что мистеръ Пинчъ получалъ весьма жидкій, слабо или вовсе неподслащенный чай и весьма малое количество масла. Но на слѣдующее, послѣ описаннаго выше пиршества, утро, Черити позволила ему вполнѣ распоряжаться всѣми съѣстнымъ припасами, такъ что бѣдный Пинчъ совершенно растерялся отъ новой для него свободы и отъ отсутствія тѣхъ признаковъ вниманія, какое раньше оказывали ему при выдачѣ сахара, масла и иныхъ порцій, вниманія, къ которому онъ такъ прочно привыкъ. Было также что-то грозное въ спокойствіи новаго ученика; онъ "безпокоилъ" самого Пексниффа насчетъ хлѣба и масла и даже съ самымъ убійственнымъ хладнокровіемъ овладѣлъ собственными, предназначенными для исключительнаго употребленія Пексниффа тостами {Тоаst -- очень любимый англичанами нарѣзанный ломтями и поджаренный хлѣбъ.}, прежде нежели тотъ успѣлъ опомниться. Онъ, повидимому, дѣлалъ самое обычное дѣло, и ожидалъ, что Пинчъ послѣдуетъ его примѣру; онъ дошелъ даже до того, что спросилъ его, отчего онъ задумался и ничего не ѣстъ,-- слова, заставшія бѣднаго Тома потупить глаза и чувствовать себя, какъ будто онъ какимъ нибудь непростительнымъ поступкомъ нарушилъ довѣренность мистера Пексниффа; словомъ, у несчастнаго Пинча совсѣмъ пропалъ аппетитъ.
   Между тѣмъ, молодыя дѣвушки, несмотря на эти жестокія испытанія, сохранили самое лучшее расположеніе духа, хотя онѣ и дѣлали между собою нѣкоторые особенные тайные знаки. Когда завтракъ началъ приходить къ концу, мистеръ Пексниффъ, улыбаясь, объяснилъ причину общаго удовольствія:
   -- Рѣдко случается, Мартинъ, чтобъ я и мои дочери оставляли наше жилище. Но мы намѣрены сдѣлать это сегодня.
   -- Неужели?-- воскликнулъ новый ученикъ.
   -- Да,-- отвѣчалъ Пексниффъ, показывая ему письмо:-- меня призываютъ въ Лондонъ дѣла по архитектурнымъ занятіямъ, мой другъ Мартинъ; а я давно уже обѣщалъ дочерямъ, что при первой поѣздкѣ возьму ихъ съ собою. Мы отправимся сегодня вечеромъ и возвратимся не ранѣе, какъ черезъ недѣлю.
   -- Надѣюсь, что молодыя дѣвицы останутся довольны своей поѣздкою?-- замѣтилъ Мартинъ.
   -- О, конечно!-- вскричала Мерси, щелкая пальцами.-- Боже, одна мысль о Лондонѣ!
   -- Пылкое дитя!-- сказалъ задумчиво отецъ.-- А между тѣмъ, въ этихъ юношескихъ мечтахъ есть что-то особенное, и какъ рѣдко онѣ сбываются! Я помню, что въ дѣтствѣ я былъ твердо убѣжденъ, что слоны родятся съ цѣлыми замками и башнями на спинахъ. Я потомъ узналъ свое заблужденіе, а между тѣмъ подобныя видѣнія когда-то тѣшили меня. Даже въ то время, когда я открылъ, что пригрѣлъ на груди страуса, а не человѣка-ученика, даже и тогда я утѣшался ими.
   При этомъ ужасномъ намекѣ на Джона Вестлока, Пинчъ поперхнулся своимъ чаемъ. Онъ въ это утро получилъ отъ него письмо, что Пексниффу было извѣстно.
   -- Позаботься, мой милый Мартинъ,-- продолжалъ Пексниффъ съ прежнею веселостью:-- чтобъ домъ нашъ не убѣжалъ въ наше отсутствіе. Мы предоставляемъ въ твое распоряженіе все: для тебя здѣсь нѣтъ ничего завѣтнаго, не такъ какъ юношѣ въ арабской сказкѣ. Какъ онъ тамъ представленъ, м-ръ Пинчъ?.. Кажется, ввидѣ кривого альманаха?..
   -- Это кадендеръ {Арабское названіе странствующихъ монаховъ (дервишей) въ "Тысячѣ и одной ночи".}...-- робко отвѣтилъ Пинчъ.
   -- Ну, календарь и альманахъ, это, я полагаю, одно и то же,-- замѣтилъ м-ръ Пексниффъ, снисходительно улыбаясь.-- Да... Такъ вотъ, Мартинъ, можешь веселиться, мой другъ, и, если угодно, заклать упитаннаго тельца!
   Такъ какъ во владѣніяхъ мистера Пексниффа не паслось ни одного тельца, ни жирнаго, ни тощаго, то послѣднюю часть его рѣчи можно было считать реторическимъ украшеніемъ, послѣ котораго почтенный джентльменъ всталъ и повелъ своего ученика въ теплицу и разсадникъ архитектурнаго генія -- въ свой рабочій кабинетъ.
   -- Посмотримъ,-- сказалъ онъ, роясь между бумагами:-- чѣмъ бы тебѣ заняться во время нашего отсутствія, Мартинъ? Положимъ, что я желалъ бы имѣть идею монумента лондонскому лорду-мэру, или, напримѣръ, гробницы шерифа, или хоть хлѣва, по новой системѣ, для парка вельможи? Помпа, напримѣръ, была бы весьма полезнымъ занятіемъ. Мнѣ даже кажется, что фонарный столбъ изящнаго вида утончаетъ вкусъ и даетъ ему классическое направленіе. Что бы ты сказалъ о художественно разработанномъ шлагбаумѣ?
   -- Какъ вамъ будетъ угодно...
   -- Стой! Знаешь ли что, мой другъ? Такъ какъ ты, навѣрно, честолюбивъ и долженъ хорошо чертить, что ты скажешь о планѣ гимназіи? Можетъ быть, молодой человѣкъ съ такимъ вкусомъ и нападетъ на какую-нибудь идею, хотя, повидимому, и неудобоисполнимую, но которую я, при нѣкоторой обработкѣ, могъ бы привести въ надлежащій видъ? Потому что главное у насъ -- окончательная обработка, которой научаетъ только долговременная опытность. Ха, ха, ха! Въ самомъ дѣлѣ,-- продолжалъ онъ, дружески трепля но плечу своего молодого друга:-- мнѣ бы очень любопытно и забавно было видѣть, что бы ты сдѣлалъ изъ зданія гимназіи?
   Мартинъ взялся за дѣло съ готовностью, и Пексниффъ далъ ему нѣкоторыя наставленія и нужные для выполненія инструменты и матеріалы. Онъ особенно распространялся о магическомъ дѣйствіи нѣкоторыхъ окончательныхъ почерковъ руки опытнаго мастера своего дѣла, что, конечно, было удивительно, потому что враги Пексниффа утверждали, что бывали случаи, будто мастерское введеніе новаго слуховаго окна., или кухонной двери, или полдюжины ступенекъ, превращали планы учениковъ его въ его собственные, за что карманы его вознаграждались деньгами. Но ужъ таково могущество генія!
   -- Когда, для разнообразія, тебѣ вздумается перемѣнить родъ занятій, то Пинчъ покажетъ тебѣ, какъ разбивать планъ сада, или узнать разность уровня дороги между моимъ домомъ и хоть вонь тѣмъ придорожнымъ столбомъ, или что-нибудь въ этомъ же родѣ. Тамъ на дворѣ цѣлыя кучи кирпичей и цвѣточныхъ горшковъ, Мартинъ. Если ты дашь имъ форму чего-нибудь, что мнѣ напомнило бы Церковь св. Петра въ Римѣ или Софійскую Мечеть въ Константинополѣ, мнѣ будетъ это крайне пріятно. А теперь,-- сказалъ Пексниффъ въ заключеніе:-- мы можемъ оставить наши профессіональныя дѣла и обратиться къ частнымъ; теперь пойдемъ потолковать въ мою спальню, пока я буду приготовлять свой чемоданъ.
   Мартинъ послѣдовалъ за нимъ, и они оставались наединѣ болѣе часа, оставя Тома Пинча одного. Когда молодой человѣкь возвратился, Томъ нашелъ его весьма молчаливымъ и недовольнымъ, такъ что, сдѣлавъ ему нѣсколько незначительныхъ постороннихъ вопросовъ, Томъ счелъ неделикатнымъ мѣшать его размышленіямъ и оставилъ его въ покоѣ.
   Еслибъ даже Мартинъ и былъ разговорчивъ, то Тому не пришлось бы этимъ воспользоваться: во-первыхъ, Пексниффъ позвалъ къ себѣ Тома и велѣлъ встать на чемоданъ и представлять изъ себя древнія статуи, пока чемодану не вздумается допустить замкнуть себя; потомъ миссъ Черити просила его завязать ея дорожный мѣшокъ; потомъ миссъ Мерси послала за нимъ, чтобъ онъ уложилъ ей ящикъ; потомъ онъ долженъ былъ составить подробную опись всему багажу Пексниффовъ; потомъ онъ взялся перетащить все на низъ и смотрѣть, какъ всѣ вещи перевезутъ отъ дома до того мѣста, гдѣ останавливается дилижансъ, и, наконецъ, дождаться прибытія дилижанса. Словомъ, дѣяній Тома Пинча въ тотъ день хватило бы любому носильщику; но съ его доброю волей все было ни по чемъ, и когда онъ, наконецъ, утиралъ потъ, сидя на перекресткѣ надъ багажомъ Пексниффовъ, сердце его радовалось при мысли, что онъ угодилъ своему благодѣтелю.
   -- Я почти боялся,-- сказалъ Томъ, вынимая изъ кармана письмо:-- что не успѣю написать его, а это было бы жаль: пересылка по почтѣ стоитъ дорого. Она будетъ рада моему письму, а извѣстно, что Пексниффъ со мною хорошъ попрежнему. Я бы попросилъ Вестлока навѣстить ее, но боюсь, что онъ станетъ говорить ей противъ Пексниффа, а это ее огорчитъ. Кромѣ того, посѣщеніе молодого человѣка могло навлечь на нее непріятности.
   Томъ Пинчъ съ полминуты казался расположеннымъ къ грусти, однакожъ скоро успокоился и продолжалъ свои размышленія:
   -- Джонъ былъ славный, веселый малый; я бы желалъ въ немъ только одного -- чтобъ онъ любилъ Пексниффа. По его мнѣнію, я бы долженъ былъ упасть духомъ, а по моему, я необыкновенно счастливъ, что наткнулся на такого человѣка, какъ Пексниффъ. Должно быть, я родился съ серебряною ложкою во рту. И вотъ, мнѣ опять удача съ новымъ ученикомъ! Я никогда не видалъ такого любезнаго, открытаго, благороднаго малаго какъ этотъ. Да какъ скоро мы сошлись! Онъ родня Пексниффу и толковый малый, такъ что онъ найдетъ дорогу въ свѣтѣ... Да вотъ и онъ; идетъ себѣ по переулку, какъ будто переулокъ со всѣми домами принадлежитъ ему.
   Въ самомъ дѣлѣ, пока Пинчъ говорилъ, Мартинъ подошелъ къ нему, нисколько не озадаченный честью вести подъ руку миссъ Мерси, ни ея трогательными прощаньями. Миссъ Черити шла объ руку съ отцомь вслѣдъ за ними. Такъ какъ дилижансъ уже подъѣзжалъ, Томъ приступилъ, не теряя времени, къ своему покровителю и просилъ его доставить письмо сестрѣ его.
   -- О,-- сказалъ Пексниффъ, разсматривая адресъ письма:-- твоей сестрѣ, Томасъ? Хорошо, хорошо; письмо будетъ передано; не безпокойтесь объ этомъ, мистеръ Пинчъ.
   Онъ произнесъ это обѣщаніе съ такимъ снисходительнымъ и покровительственнымъ видомъ, что Томъ подумалъ, что онъ просилъ слишкомъ многаго, и принялся усердно благодарить его. Обѣ миссъ Пексниффъ очень забавлялись извѣстіемъ о сестрѣ Пинча. О, ужасъ! Одна идея о миссъ Пинчъ! Милосердое небо!
   Томъ радовался ихъ веселости, считая ее знакомъ благорасположенія къ нему, смѣялся, потиралъ себѣ руки и желалъ имъ счастливаго пути. Когда уже дилижансъ тронулся, онъ все кланялся и махалъ рукою вслѣдъ отъѣзжающимъ и былъ такъ восхищенъ любезностью молодыхъ дѣвицъ, что даже не обратилъ вниманія на Мартина, задумчиво прислонившагося къ столбу.
   Молчаніе, наставшее, послѣ шумнаго отправленія дилижанса и голодный вѣтеръ заставляли обоихъ опомниться. Они обернулись и рука объ руку направились къ дому.
   -- Какъ вы печальны,-- сказалъ Томъ:-- что съ вами?
   -- Ничего такого, о чемъ стоило бы говорить: весьма малымъ больше вчерашняго и гораздо больше того, что будетъ завтра, надѣюсь. Я не въ духѣ, Пинчъ.
   -- А я напротивъ. Не правда ли, вашъ предшественникъ, Джонъ, былъ очень любезенъ, написавъ ко мнѣ изъ Лондона?
   -- Можетъ быть,-- отвѣчалъ небрежно Мартинъ:-- я готовъ былъ бы думать, что ему будетъ не до васъ, Пинчъ.
   -- Того же ожидалъ и я, а между тѣмъ онъ держитъ свое слово. Онъ пишетъ:-- "любезный Пинчъ, я часто о тебѣ думаю", и много другого хорошаго...
   -- Онъ долженъ быть чертовски любезный малый,-- замѣтилъ Мартинъ нѣсколько сердито:-- потому что онъ вѣрно думалъ не то, что писалъ.
   -- Отчего же? Вы думаете, что онъ писалъ это съ тѣмъ, чтобъ мнѣ угодить?
   -- Ну, да, можетъ быть! Вѣроятно ли, чтобъ молодой человѣкъ, избавившійся изъ заточенія въ этой гадкой норѣ и наслаждающійся полною свободою въ Лондонѣ, могъ думать о чемъ-нибудь или о комъ-нибудь, что онъ оставилъ за собою здѣсь? Подумайте сами, Пинчъ, натурально ли это?
   Послѣ краткаго молчанія и размышленія, Пинчъ отвѣчалъ покорнымъ голосомъ, что безразсудно ожидать такихъ вещей, и что Мартину это лучше должно быть извѣстно.
   -- Разумѣется, мнѣ это лучше извѣстно.
   -- Я такъ и чувствую,-- сказалъ Пинчъ съ робостью. Послѣ этого, оба снова впали въ глубокое молчаніе, и, не говоря ни слова, дошли до дома. Уже стемнѣло.
   Миссъ Черити Пексниффъ, зная, что остатки отъ вчерашняго пира нельзя взять съ собою въ Лондонъ и что нѣтъ средствъ сохранить ихъ искусственными способами до возвращенія, оставила все на двухъ тарелкахъ въ распоряженіе учениковъ ея отца. Вслѣдствіе чего, они нашли въ кабинетѣ двѣ хаотическія груды остатковъ съѣстныхъ припасовъ, состоящія изъ апельсинныхъ кусочковъ, переломанныхъ ломтиковъ поджаренаго хлѣба, измятыхъ и перемѣшанныхъ съ крошечными остатками слоенаго пирога и нѣсколькихъ цѣлыхъ морскихъ сухарей. Остатки вина изъ двухъ бутылокъ были слиты въ одну; словомъ, новые друзья нашли всѣ средства необычайно роскошно подкрѣпиться.
   Мартинъ Чодзльвитъ смотрѣлъ на все это съ безконечнымъ презрѣніемъ и, вываливъ цѣлую кучу угля въ каминъ, усѣлся противъ него въ самыхъ спокойныхъ креслахъ. Пинчъ, чтобъ найти и себѣ мѣстечко противъ огня, сѣлъ на стуликѣ миссъ мерси и принялся наслаждаться яствами и питіями.
   Еслибъ Діогенъ воскресъ и вкатился съ своею бочкою въ комнату мистера Пексинффа и увидѣлъ Пинча на стуликѣ миссъ Мерси съ рюмкой и тарелкой, онъ не выдержалъ бы и навѣрно бы улыбнулся при видѣ полнаго и совершеннаго удовольствія Тома и наслажденія, съ какимъ онъ дѣлалъ честь объѣдкамъ, запивая ихъ кислою смѣсью краснаго и бѣлаго вина. Нѣкоторые люди потрепали бы его по спинѣ или пожали бы ему руку за урокъ въ простотѣ и неприхотливости. Одни посмѣялись бы вмѣстѣ съ нимъ, а другіе надъ нимъ. Изъ послѣднихъ былъ Мартинъ, который, не въ силахъ будучи удерживаться долѣе, залился громкимъ смѣхомъ.
   -- Вотъ хорошо! Наконецъ-то вы развеселились!-- сказалъ Томъ, весело кивая головою.
   При этомъ поощреніи, молодой Мартинъ расхохотался сильнѣе прежняго.
   -- Никогда въ жизни не видывалъ я такого чудака, какъ вы, Пинчъ.
   -- Неужели? Что жъ, немудрено, что вы меня находите чудакомъ, потому что я вовсе не видалъ свѣта, а ужъ вы вѣрно видѣли многое?
   -- Достаточно для моихъ лѣтъ,-- отвѣчалъ Мартинъ, придвигая стулъ еще ближе къ камину.-- Да что жъ это, чортъ возьми! Наконецъ я долженъ же говорить съ кѣмъ-нибудь откровенно. Я буду откровененъ съ вами, Пинчъ.
   -- Что жъ, хорошо; вы мнѣ докажете этимъ свою дружбу.
   -- Вѣдь я не стою на вашей дорогѣ
   -- Нисколько.
   -- Ну, такъ, чтобъ сократить длинную исторію,-- сказалъ Мартинъ съ нѣкоторымъ усиліемъ надъ собою:-- вы должны знать, что я съ дѣтства воспитанъ для большихъ надеждъ, и что меня научили вѣрить, что я со временемъ долженъ быть очень богатъ. Оно бы такъ и вышло безъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ, которыя я вамъ разскажу и которыя привели меня къ тому, что теперь я лишенъ наслѣдства.
   -- Вашимъ отцомъ?-- спросилъ Пинчъ съ удивленіемъ.
   -- Дѣдомъ. Родителей моихъ давно уже нѣтъ; я ихъ даже не помню.
   -- И я также.
   -- Во всякомъ случаѣ, Пинчъ, весьма натурально любить нашихъ родителей, когда они живы, или чтить ихъ память послѣ ихъ смерти, когда мы ихъ знали. Но такъ какъ я лично не помню ничего о своихъ, вы не удивитесь, если я не буду о нихъ слишкомъ много сантиментальничать. Да, по правдѣ, я этого и не дѣлаю.
   Пинчъ задумчиво смотрѣлъ на огонь. Когда товарищъ его пріостановился, онъ вздрогнулъ и сказалъ:
   -- Разумѣется.
   -- Однимъ словомъ,-- продолжалъ Мартинъ:-- я во всю свою жизнь былъ воспитанъ и лелѣянъ этимъ дѣдомъ. Онъ имѣетъ много очень хорошихъ качествъ, въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія; но вмѣстѣ съ тѣмъ у него два огромные недостатка: во-первыхъ, онъ упрямъ до нельзя, а, во-вторыхъ веллчайшій эгоистъ.
   -- Неужели?
   -- Въ этихъ двухъ отношеніяхъ я не думаю, чтобъ нашелся подобный ему человѣкъ. Вообще, я слыхалъ, что его недостатки свойственны всей нашей фамиліи; можетъ бытъ, это и правда. Все, что я могу сдѣлать, это -- стараться не пріобрѣсти нашихъ наслѣдственныхъ качествъ.
   -- Конечно, это самое лучшее.
   -- Ну, сударь, эгоизмъ дѣлаетъ его взыскательнымъ, а упрямство рѣшительнымъ и непоколебимымъ. Слѣдствія этого -- необычайныя претензіи на почтеніе, покорность, самоотверженіе и прочее отъ меня. Я переносилъ отъ него многое, потому что ему обязанъ (если только можно считать себя обязаннымъ своему родному дѣду), и потому что искренно былъ къ нему привязанъ; не смотря на то, мы часто ссорились, ибо я не всегда былъ въ силахъ выдерживать его капризы. Но теперь, Пинчъ, я дошелъ до самой существенной части моей исторіи:-- я влюбленъ!
   Пинчъ смотрѣлъ на него съ возрастающимъ участіемъ.
   -- Говорю вамъ, я влюбленъ -- влюбленъ въ одно изъ самыхъ милыхъ существъ во всей подсолнечной. Но она въ полной зависимости отъ моего дѣда. И еслибъ онъ узналъ, что она смотритъ благосклонно на страсть мою, она лишилась бы всего. Въ такой любви нѣтъ ничего себялюбиваго, надѣюсь?
   -- Себялюбиваго! Вы поступили благородно:-- любить ее и, зная ея зависимость, даже не открывать ей...
   -- Что вы толкуете, Пинчъ? Не будьте смѣшны, ради Бога. Что вы разумѣете подъ словами "не открывать ей"?
   -- Извините,-- отвѣчалъ Томъ:-- я полагалъ, вы это подразумѣвали, иначе я бы не сказалъ.
   -- Еслибъ я не открылъ ей моей любви, такъ что и проку было бы въ томъ, что я влюбленъ?
   -- Это правда. Я могу подозрѣвать, что она вамъ сказала на ваше объясненіе,-- прибавилъ онъ, глядя на пріятное лицо Мартина.
   -- Не совсѣмъ, Пинчъ,-- возразилъ онъ, слегка нахмурясь:-- потому что у нея какія-то ребяческія понятія о благодарности, обязанности и тому подобномъ; но въ главномъ вы не ошиблись: сердце ея принадлежитъ мнѣ, я въ этомъ увѣренъ.
   -- Я такъ и думалъ; это очень натурально.
   -- Хоть я и велъ себя съ самаго начала съ величайшею осторожностью, я не могъ однакожъ сдѣлать такъ, чтобъ дѣдъ мой, до крайности недовѣрчивый, не возымѣлъ подозрѣнія. Онъ ей не сказалъ ни слова, но напалъ на меня наединѣ и осыпалъ меня обвиненіями, будто я хочу посягнуть на вѣрность и привязанность къ нему (вотъ образчикъ его эгоизма!) молодого творенія, которое онъ вскормилъ собственно съ тѣмъ, чтобъ имѣть надежнаго и безкорыстнаго друга, когда онъ меня женитъ по своему усмотрѣнію. На это я вспыхнулъ немедленно и объявилъ ему наотрѣзъ, что никто кромѣ меня не можетъ и не будетъ располагать моею женитьбой.
   Пинчъ разинулъ ротъ отъ удивленія и смотрѣлъ на огонь пристальнѣе прежняго.
   -- Можно себѣ вообразить,-- продолжалъ Мартинъ:-- что это его кольнуло, и что онъ совершенно ко мнѣ перемѣнился. Слово за словомъ, дошло до того, что я долженъ былъ или отказаться отъ нея, или онъ откажется отъ меня. Теперь, Пинчъ, вы должны знать, что я не только отчаянно влюбленъ въ нее (хоть она и бѣдна, но умъ и красота ея таковы, что она не унизила бы никакой партіи), но что главная черта моего характера состоитъ въ томъ, что я непоколебимо...
   -- Упрямы,-- подсказалъ добродушно Томъ. Но это напоминаніе не было принято такъ хорошо, какъ онъ ожидалъ, потому что молодой человѣкъ возразилъ на это съ нѣкоторою запальчивостью:
   -- Что вы за человѣкъ, Пинчъ!
   -- Извините, я думалъ, что вамъ нужно слово.
   -- Совсѣмъ не нужно мнѣ этого слова; развѣ я вамъ сказалъ, что упрямство составляетъ главную черту моего характера? Я намѣренъ былъ сказать, еслибъ вы дали мнѣ договорить, что главное качество мое -- непоколебимая твердость.
   -- О, да! Конечно, вижу, вижу!
   -- Ну, а будучи человѣкомъ твердымъ, я, разумѣется, не долженъ былъ уступить ни на тысячную долю дюйма.
   -- Разумѣется.
   -- Ну, да. Чѣмъ болѣе онъ упорствовалъ, тѣмъ настойчивѣе дѣлался я самъ.
   -- Такъ и должно.
   -- Въ томъ то и дѣло,-- и такимъ манеромъ я и очутился здѣсь!
   Мистеръ Пинчъ нѣсколько минутъ перемѣшивалъ угли въ каминѣ съ озадаченною физіономіей, наконецъ, сказалъ:
   -- Вы, конечно, знали Пексниффа прежде?
   -- Только по имени. Я никогда не видалъ его, потому-что дѣдъ мой держалъ не только себя, но и меня какъ можно дальше отъ всѣхъ нашихъ родственниковъ. Я разстался съ нимъ недалеко отъ здѣшнихъ мѣстъ, потомъ пріѣхалъ въ Сэлисбюри, гдѣ узналъ, что Пексниффъ беретъ къ себѣ учениковъ, и рѣшился ѣхать къ нему, имѣя нѣкоторый вкусъ къ архитектурѣ вообще, а больше потому, что онъ...
   -- Такой прекрасный человѣкъ,-- прервалъ Томъ, потирая руки:-- о, вы въ этомъ не ошиблись.
   -- Но совѣсти сказать, я объ этомъ мало думаю. Я обратился къ Пексниффу больше потому, что дѣдъ мой его терпѣть не можетъ, а послѣ его самовластнаго обращенія со мной я имѣлъ весьма естественное желаніе идти ему наперекоръ, сколько будетъ возможно! Ну, такъ вотъ почему я теперь здѣсь! Обязательство мое съ молодою дѣвушкою долго не можетъ быть приведено въ исполненіе, потому-что ни ей, ни мнѣ будущность не представляетъ ничего блестящаго, а я не могу думать о женитьбѣ прежде, нежели буду въ состояніи жениться. Я считаю рѣшительно невозможнымъ и противнымъ моей совѣсти погрузиться въ бѣдность, нищету и любовь въ тѣсной комнаткѣ на какомъ-нибудь чердакѣ или въ пятомъ этажѣ!
   -- Не говоря уже о ней,-- замѣтилъ Томъ вполголоса.
   -- Конечно, не говоря уже о ней. Для нея, безъ сомнѣнія, было бы не такъ жестоко подвергнуться такой необходимости: во-первыхъ, она меня очень любитъ, во-вторыхъ, я пожертвовалъ для нея весьма, многимъ, а я могъ бы имѣть лучшіе виды.
   Долго Томъ не могъ выговорить "разумѣется"; наконецъ, однако, чтобъ не раздражить своего товарища, онъ съ трудомъ произнесъ это слово.
   -- Въ этой любовной исторіи есть одно странное обстоятельство,-- началъ снова Мартинъ:-- помните ли вы, Пинчъ, разсказъ вашъ о прекрасной слушательницѣ вашей игры на органѣ?
   -- Какъ не помнить.
   -- Это была она.
   -- Я ждалъ, что вы это скажете,-- вскричалъ Томъ, вскочивъ со стула и пристально глядя на Мартина:-- неужли вы такъ думаете?
   -- Это была она,-- повторилъ молодой человѣкъ.-- Судя по тому, что я слышалъ отъ Пексниффа, она была здѣсь и уѣхала отсюда вмѣстѣ съ моимъ дѣдомъ. Да полно вамъ пить это кислое вино, Пинчъ. Вѣдь съ вами сдѣлается обморокъ!
   -- Да, можетъ быть, оно и нездорово. А вы думаете, что это точно была она?
   Мартинъ кивнулъ головою въ знакъ согласія, и прибавивъ. что будь это нѣсколькими днями ранѣе, онъ увидѣлъ бы ее, онъ раскинулся въ креслахъ и вертѣлся въ нихъ какъ избалованное дитя.
   Сердце Тома было нѣжно; онъ не могъ видѣть равнодушно чужихъ страданій, а тѣмъ болѣе страданій человѣка, къ которому онъ чувствовалъ расположеніе и который, какъ онъ думалъ, платитъ ему тѣмъ же. Каковы бы ни были его мысли нѣсколько минутъ тому назадъ, онъ поспѣшилъ утѣшить своего молодого пріятеля.
   -- Все поправится со временемъ,-- сказалъ онъ:-- я въ этомъ увѣренъ; препятствія, которыя вамъ теперь кажутся такими горькими, только скрѣпятъ вашу сердечную связь на будущее время Я часто слыхалъ и читалъ, что такъ бываетъ всегда, и чувствую, что это правда. Когда обстоятельства идутъ противъ насъ,-- прибавилъ онъ съ добродушною улыбкой, которая, не смотря на его некрасивое лицо, была бы пріятнѣе самаго свѣтлаго взгляда какой-нибудь неземной красавицы:-- надобно принимать ихъ какъ онѣ есть и стараться терпѣніемъ и добрымъ расположеніемъ духа обработать ихъ въ лучшій для насъ видъ. Я не въ состояніи сдѣлать ничего для кого бы то ни было: вы знаете, какъ слабы мои способы, но готовности у меня пропасть. Если я чѣмъ-нибудь могу быть вамъ полезенъ, не считаю нужнымъ увѣрить, что я буду радехонекъ сдѣлать все.
   -- Благодарю, премного благодарю,--возразилъ Мартинъ, пожимая ему руку:-- вы добрѣйшій малый, клянусь честью! Я бы, конечно, не задумался воспользоваться вашею услужливостью, если бы вы могли помочь мнѣ,-- Потомъ, съ нетерпѣніемъ взъерошивъ волосы и посмотрѣвъ на Тома, онъ прибавилъ:-- Знаете, въ этомъ вы такъ же мало можете мнѣ помочь, какъ еслибъ вы были сковорода или кочерга.
   -- Все-же могу сочувствовать вамъ.
   -- А знаете ли, что вы даже въ эту минуту можете оказать мнѣ услугу?
   -- Какую?
   -- Прочитайте мнѣ что нибудь.
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ,-- отвѣчалъ Томъ, съ энтузіазмомъ хватая свѣчу:-- я васъ оставлю на минуту въ потемкахъ и сейчасъ возвращусь съ книгою. Какую вы хотите? Шекспира?
   -- Хоть Шекспира,-- сказалъ его пріятель, зѣвая и потягиваясь.-- Это будетъ кстати; я такъ усталъ отъ сегодняшней хлопотни и новизны всего меня окружающаго, что, кажется, не найдется для меня высшаго наслажденія, какъ быть усыпленнымъ чтеніемъ. Если я засну, вы не разсердитесь?
   -- Нисколько.
   -- Ну, такъ начинайте, когда угодно. Если вы увидите, что я начну засыпать, то не переставайте (разумѣется, если васъ это не утомитъ), потому что пріятно пробуждаться подъ тѣ же звуки, подъ которые засыпаешь. Вы этого никогда не испытывали?
   -- Нѣтъ, никогда.
   -- Ну, такъ мы когда-нибудь попробуемъ, когда будемъ въ духѣ. Итакъ, ступайте; ничего, что я останусь въ потемкахъ.
   Мистеръ Пинчъ поспѣшилъ изъ комнаты и черезъ минуту возвратился съ однимъ изъ драгоцѣнныхъ томовъ, которые стояли на полкѣ подлѣ его кровати. Мартинъ въ то же время соорудилъ себѣ изъ трехъ стульевъ родъ временной софы и растянулся передъ каминомъ въ самомъ удобномъ положеніи.
   -- Только читайте не слишкомъ громко.
   -- Хорошо.
   -- Вамъ не будетъ холодно?
   -- Нисколько.
   -- Ну, такъ я готовъ слушать.
   Пинчъ бережно открылъ книгу, выбралъ по своему вкусу пьесу и принялся читать. Черезъ нѣсколько минутъ пріятель его уже храпѣлъ.
   -- Бѣдняжка,-- сказалъ Томъ тихо:-- такъ молодъ, а ужъ столько натерпѣлся! И какъ благородно съ его стороны, что онъ мнѣ во всемъ открылся. Такъ это была она! Кто бы могъ подумать?
   Вспомнивъ, однако, уговоръ свой съ Мартиномъ, онъ снова принялся за чтеніе и заинтересовался имъ до того, что забылъ снимать со свѣчи и поддерживать огонь въ каминѣ. Послѣднее обстоятельство напомнилъ ему Мартинъ Чодзльвитъ, проснувшись черезъ часъ и вскричавъ:
   -- Да ужъ огонь въ каминѣ давно погасъ. Не мудрено, что мнѣ снилось, будто я замерзъ. Велите принести угольевъ. Что вы за чудакъ, Пинчъ!
   

Глава VII, въ которой мистеръ Чиви-Сляймъ доказываетъ независимость своихъ мнѣній, а "Синій-Драконъ" лишается одного изъ своихъ членовъ.

   На слѣдующее утро Мартинъ принялся трудиться надъ планомъ гимназіи съ такою дѣятельностью и энергіей, что Пинчу представился новый случай удивляться его природнымъ способностямъ и признать его безконечное преимущество надъ собою. Новый ученикъ принялъ весьма благосклонно комплименты Тома. Почувствовавъ истинное расположеніе къ нему, онъ предсказалъ, что они останутся навсегда лучшими друзьями, и что ни одинъ изъ нихъ не будетъ имѣть причины сожалѣть о ихъ знакомствѣ. Мистеръ Пинчъ радовался отъ души и былъ такъ тронутъ увѣреніями въ дружбѣ и покровительствѣ Мартина, что не зналъ, какъ выразить свои чувства. Дружба эта дѣйствительно имѣла много элементовъ прочности, потому что до тѣхъ поръ, пока одна сторона будетъ находить удовольствіе въ томъ, чтобъ пользоваться покровительствомъ (что составляло всю сущность характера новыхъ друзей), близнецы-демоны, зависть и гордость, никогда не возстанутъ между ними.
   Мартинъ и Пинчъ трудились съ большимъ усердіемъ въ слѣдующій вечеръ послѣ отъѣзда семейства Пексниффа -- первый надъ чертежомъ, а второй надъ счетными книгами своего патрона, причемъ Тома развлекала по временамъ привычка его новаго пріятеля громко насвистывать въ то время, когда онъ чертилъ,-- какъ вдругъ оба вздрогнули отъ неожиданнаго появленія въ святилищѣ архитектурнаго генія мохнатой и довольно свирѣпой наружности головы, которая имъ дружески и одобрительно улыбалась.
   -- Я самъ не трудолюбивъ, джентльмены,-- сказала голова:-- но умѣю цѣнить это качество въ другихъ. Клянусь жизнью, я премного благодаренъ другу моему Пексниффу за очаровательную картину, которую вы мнѣ теперь представляете. Вы мнѣ напоминаете Виттингтона, впослѣдствіи трижды лорда-мэра Лондона. Даю вамъ безпорочнѣйшее честное слово, что вы мнѣ сильно напоминаете это историческое лицо. Вы рѣшительно пара Виттингтоновъ, за исключеніемъ кошки, что мнѣ весьма нравится, потому что я вовсе не чувствую привязанности къ кошачьему племени. Имя мое Тиггъ. Какъ вы поживаете?
   Мартинъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на Пинча, а тотъ, не видавъ Тигга ни разу въ жизни, смотрѣлъ вопросительно на Мартина.
   -- Чиви-Сляймъ?-- сказалъ вопросительно мистеръ Тиггъ, цѣлуя свою лѣвую руку въ знакъ дружбы.-- Вы поймете меня, когда я скажу, что я акредитованный агентъ Чиви-Сляйма -- что я посланникъ отъ двора Чива! Ха, ха, ха!
   -- Ну-съ!-- воскликнулъ Мартинъ, вздрогнувъ отъ неудовольствія, услышавъ извѣстное ему имя.-- Чего ему отъ меня надобно?
   -- Если имя ваше Пинчъ...
   -- Нѣтъ, вотъ мистеръ Пинчъ.
   -- А, если это мистеръ Пинчъ,-- сказалъ Тиггъ, снова цѣлуя свою руку и входя въ комнату:-- онъ позволитъ мнѣ сказать ему, что я какъ нельзя болѣе уважаю его характеръ, о которомъ мнѣ много говорилъ другъ мой Пексниффъ, и что я глубоко цѣню ею даровитую игру на органѣ, хотя я самъ и не получилъ никакой шлифовки. Если это мистеръ Пинчъ, беру смѣлость надѣяться, что онъ въ добромъ здоровьѣ и не чувствуетъ неудобства отъ восточнаго вѣтра?
   -- Благодарю васъ,-- отвѣчалъ Томъ,-- я здоровъ.
   -- Это большое утѣшеніе,-- сказалъ Тиггъ.-- Въ такомъ случаѣ я долженъ сказать вамъ, что пришелъ за письмомъ.
   -- За какимъ письмомъ?
   -- За письмомъ,-- прошепталъ Тиггъ,-- адресованнымъ моимъ другомъ Пексниффомъ Чиви-Сляйму, конюшему, и оставленнымъ у васъ.
   -- Онъ не оставилъ мнѣ никакого письма.
   -- Это все равно, хотя другъ мой Пексниффъ и поступилъ не такъ деликатно, какъ бы я долженъ былъ ожидать... А деньги?
   -- Какія деньги?-- вскричалъ Томъ съ изумленіемъ.
   -- Да, да, деньги!-- отвѣчалъ мистеръ Тиггъ, кивая и трепля Тома слегка по груди, какъ будто желая сказать, что онъ видитъ, что они понимаютъ другъ друга, и что объ этомъ обстоятельствѣ нѣтъ нужды говорить при третьемъ лицѣ, а также и то, что онъ будетъ считать за особенную благосклонность, если Томъ вручитъ ему требуемую сумму.
   Но мистеръ Пинчъ былъ очень озадаченъ и сразу объявилъ, что тутъ должна быть ошибка, и что Пексниффъ не давалъ ему никакого порученія относительно мистера Тигга или друга его Чиви-Сляйма. Тиггъ, услышавъ это объявленіе, весьма серьезно просилъ Пинча сдѣлать ему одолженіе, повторить то, что онъ сказалъ; когда Томъ исполнилъ его желаніе самымъ торжественнымъ и толковымъ образомъ, Тиггъ, при каждой запятой, съ недоумѣніемъ кивалъ головою; наконецъ, выслушавъ все, усѣлся на стулъ и обратился къ молодымъ людямъ съ слѣдующей, рѣчью:
   -- Разскажу вамъ, въ чемъ дѣло, джентльмены. Въ здѣшнемъ мѣстечкѣ, въ эту самую минуту, находится совершеннѣйшее созвѣздіе таланта и генія, которое, непростительнымъ нерадѣніемъ друга моего Пексниффа, приведено въ самое затруднительное и ужасное положеніе, какое только возможно въ общественномъ устройствѣ девятнадцатаго столѣтія. Въ здѣшнемъ мѣстечкѣ есть "Синій Драконъ" -- жалкій, неблагородный трактиришка. Въ немъ задерживаютъ за неуплату по счету человѣка, съ которымъ, по выраженію одного поэта, нельзя сравнить ничего, кромѣ его самого. Ха, ха, ха! По счету! Повторяю вамъ: по трактирному счету! Вы вѣрно слышали о "Книгѣ Мучениковъ" Фокса, или о Звѣздной Палатѣ? Не боясь ничьего противорѣчія, ни живыхъ, ни мертвыхъ, скажу вамъ, что другъ мой, Чиви-Сляймъ, задержанный по незаплаченному счету, стоитъ дороже всѣхъ суммъ, которыя когда либо проигрывались на пѣтушьихъ бояхъ!
   Мартинъ и Пинчъ глядѣли другъ на друга, а потомъ на Тигга, который, сложа на груди руки, смотрѣлъ на нихъ съ горькой улыбкой.
   -- Не ошибайтесь во мнѣ,-- сказалъ онъ, протянувъ правую руку.-- Еслибъ это было за что нибудь другое, а не за счетъ, я бы еще перенесъ это и чувствовалъ бы себя въ состояніи смотрѣть на человѣчество съ нѣкоторымъ уваженіемъ; но когда такой человѣкъ, какъ другъ мой Чиви-Сляймъ, задержанъ изъ-за счета -- вещи существенно низкой, можетъ быть намаранной мѣломъ на снѣгѣ или на дверяхъ -- я чувствую, что въ общественномъ механизмѣ ослабѣлъ какой-нибудь такой винтъ неизмѣримой важности, что все человѣческое общество потрясено и нельзя вѣрить ни въ какія нравственныя начала. Короче,-- продолжалъ Тиггъ съ необыкновеннымъ жаромъ:-- когда человѣкъ такого рода, какъ Сляймъ, задержанъ за такую гнусную и презрительную вещь, какъ счетъ, я отвергаю убѣжденіе вѣковъ и не вѣрую ни во что! Да! Я готовъ даже не вѣрить тому, что ни во что не вѣрю, будь я проклятъ!
   -- Очень сожалѣю объ этомъ,-- сказалъ Томъ послѣ нѣкотораго молчанія:-- но мистеръ Пексниффъ не сказалъ мнѣ ни слова, а безъ него я не могу ничего сдѣлать. Не лучше-ли будетъ, сударь, если вы пойдете откуда пришли и сами доставите деньги вашему другу?
   -- Да какъ же я могу это сдѣлать, когда и я самъ задержанъ? И тѣмъ болѣе, когда я, по изумительному нерадѣнію друга моего Пексниффа, не имѣю теперь ни одного шиллинга!
   Томъ подумалъ было напомнить почтенному джентльмену, что есть на свѣтѣ почта, что если бы онъ написалъ кому-нибудь изъ своихъ друзей о своемъ бѣдственномъ положеніи, то письмо дошло бы навѣрно по адресу. Но добродушіе его удержало его отъ такого намека, и онъ спросилъ:
   -- Вы, сударь, сказали, что и васъ задержали?
   -- Подите сюда,-- произнесъ Тиггъ, вставъ со стула.-- Вы, вѣроятно, не разсердитесь, если я открою окно?
   -- Конечно, нѣтъ.
   -- Такъ смотрите:-- видите-ли вы тамъ человѣка въ красномъ шейномъ платкѣ и безъ жилета?
   -- Какъ же, это Маркъ Тэпли.
   -- Маркъ Тэпли? Гм! Этотъ Маркъ Тепли не только имѣлъ вѣжливость проводить меня къ этому дому, но даже ждетъ моего возвращенія. И за такое вниманіе,--продолжалъ Тиггъ, сердито крутя усы:-- я полагаю, что мистриссъ Тэпли лучше бы сдѣлала, еслибъ окормила его въ младенчествѣ!
   Пинчъ позвалъ Марка, и тотъ сразу вбѣжалъ въ комнату.
   -- Послушай, Маркъ, что такое случилось между мистриссъ Люпенъ и этимъ дженльменомъ?
   -- Какимъ джентльменомъ, мистеръ Пинчъ? Кромѣ васъ и того молодого джентльмена, я здѣсь не вижу никакихъ -- а между вами обоими и мистриссъ Люпенъ не произошло ничего непріятнаго, я въ этомъ увѣренъ.
   -- Ну, что ты мелешь, Маркъ! Ты видишь мистера...
   -- Тигга,-- прервалъ Тиггъ.-- Погодите немножко! Я его скоро раздавлю. Всему будетъ свое время!
   -- О, его!-- возразилъ Маркъ съ пренебреженіемъ:-- да, его я вижу! Я бы могъ разсмотрѣть его немножко лучше, еслибъ онъ выбрился и остригся.
   Мистеръ Тиггъ свирѣпо потрясъ головою и ударилъ себя въ грудь.
   -- Въ этомъ нѣтъ нужды,-- замѣтилъ Маркъ.-- Если вы будете бить себя по груди, то не получите никакого отвѣта -- тамъ ничего нѣтъ, а если что и есть, такъ очень скверное.
   -- Послушай, Маркъ,-- вмѣшался Пинчъ, чтобъ предупредить непріязненныя дѣйствія: -- отвѣчай на мой вопросъ. Надѣюсь, что ты въ своемъ умѣ?
   -- Въ умѣ, сударь!-- вскричалъ Маркъ, скаля зубы.-- О, мало толку выходить изъ себя при видѣ такихъ пріятелей, которые ревутъ, какъ львы, если только найдется порода львовъ, которые состоятъ изъ рева и гривы. Вы хотите знать, что приключилось межу нимъ и мистриссъ Люпенъ? Да, между ними есть счетъ. Я даже думаю, что мистриссъ Люпенъ очень дешево отпускаетъ его и его друга, не требуя съ нихъ двойной платы за то, что они своимъ присутствіемъ безчестили "Синяго-Дракона". Это мое мнѣніе, сударь. Да одного взгляда такого человѣка достаточно, чтобъ пиво скислось въ бочкахъ!
   -- Ты не отвѣчаешь на мой вопросъ, Маркъ.
   -- Ну, сударь, что вамъ еще отвѣчать? Онъ со своимъ пріятелемъ остановился въ "Лунѣ-и-Звѣздахъ": они жили тамъ, пока не нагнали порядочнаго счета; у насъ эти господа сдѣлали то же самое. Нагнать счетъ -- вещь очень нетрудная, особенно для такихъ пріятелей. Для него нѣтъ ничего достаточно хорошаго; для него готовы умереть всѣ женщины, по его мнѣнію, и онъ полагаетъ что, мигнувъ имъ разъ, онъ платитъ имъ за все и съ избыткомъ; а мужчины -- видите, созданы только на то, чтобъ ему служить! Но этого мало: сегодня утромъ онъ заявляетъ мнѣ съ своей всегдашней любезностью, что намѣренъ оставить насъ. Вамъ, можетъ быть, нужно приготовить счетъ, сударь?-- говорю я. "Нѣтъ, любезный, не заботься объ этомъ,-- отвѣчаетъ онъ: скажу Пексниффу." -- На такую рѣчь "Синій-Драконъ" -- отвѣчаетъ: благодарствуйте, сударь; вы дѣлаете намъ большую честь; но такъ какъ мы о васъ ничего особенно хорошаго не знаемъ, а мистера Пексниффа нѣтъ дома, то мы готовы предпочесть нѣчто болѣе удовлетворительное. Вотъ въ чемъ все дѣло!
   -- А велика-ли сумма?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Да всего, сударь, три фунта стерлинговъ. Но дѣло не въ томъ, а...
   -- Хорошо, хорошо. Пинчъ, на два слова.
   -- Что такое?-- спросилъ Томъ, удаляясь въ уголъ комнаты вмѣстѣ съ Мартиномъ.
   -- Да попросту вотъ что: стыжусь сказать, что этотъ Сляймъ, о которомъ я не слыхалъ ничего хорошаго, мнѣ родня; я бы не желалъ, чтобъ онъ былъ здѣсь именно теперь, а потому полагаю, что мы отдѣлаемся довольно дешево, заплативъ за него три или четыре фунта. У васъ на это не хватитъ денегъ Пинчъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Это непріятно, потому что и я самъ ничего при себѣ не имѣю. Но если мы скажемъ хозяйкѣ, что заплатимъ ей, я думаю, она намъ повѣритъ?
   -- О, разумѣется, она меня знаетъ.
   -- Такъ пойдемъ туда и скажемъ ей, потому что чѣмъ скорѣе мы отдѣлаемся отъ этихъ людей, тѣмъ лучше. Скажите этому господину, что мы хотимъ сдѣлать.
   Мистеръ Пинчъ сообщилъ эту вѣсть Тиггу, и тотъ съ чувствомъ пожалъ ему руку, увѣряя, что теперь онъ снова вѣруетъ во все и во всѣхъ, и что онъ особенно доволенъ тѣмъ, что видитъ, какъ истинное величіе души сочувствуетъ истинному величію души. Съ этими словами они вышли изъ дому и скоро пришли къ "Синему-Дракону", куда за ними послѣдовалъ Маркъ.
   Розовая хозяйка весьма обрадовалась поручительству Тома Пинча, потому что она готова была избавиться отъ своихъ постояльцевъ на какихъ бы то ни было условіяхъ. Кончивъ это дѣло, Пинчъ и товарищъ его хотѣли уйти, но Тиггъ упросилъ ихъ подождать, говоря, что онъ непремѣнно долженъ имѣть честь представить ихъ другу своему Сляйму. Этотъ отпрыскъ рода Чодзльвитовъ сидѣлъ за недопитымъ стаканомъ грога и глубокомысленно выводилъ мокрымъ пальцемъ колечки по столу. Онъ былъ такъ жалокъ и такъ гадокъ, что въ сравненіи съ нимъ даже Тиггъ могъ показаться человѣкомъ.
   -- Чивъ!-- сказалъ Тиггъ, трепля его по плечу.-- Не найдя друга моего Пексниффа, я устроилъ наше дѣло съ мистеромъ Пинчемъ и его другомъ. Мистеръ Пинчъ и другъ -- мистеръ Чиви-Сляймъ; Чивъ!-- мистеръ Пинчъ и другъ.
   -- Вотъ пріятныя обстоятельства для новыхъ знакомствъ,-- сказалъ Сляймъ, обративъ налившіеся кровью глаза на Пинча.-- Я самое жалкое существо въ свѣтѣ!
   Тиггъ просилъ его не говорить объ этомъ, и послѣ нѣсколькихъ минутъ вышелъ вмѣстѣ съ Мартиномъ. Но Тиггъ такъ убѣдительно просилъ ихъ знаками и прикрикиваніями подождать, что о ни остановились за дверьми
   -- Клянусь,-- вскричалъ Сляймъ, безсмысленно ударивъ по столу кулакомъ:-- что я самая жалкая тварь! Все общество противъ меня въ заговорѣ. Я самый литературный человѣкъ на свѣтѣ и преисполненъ классическаго образованія. Я преисполненъ генія и свѣдѣній! Я преисполненъ новыхъ взглядовъ на всѣ предметы -- а между тѣмъ, посмотрите на меня: я обязанъ двумъ незнакомцамъ за уплату трактирнаго счета!
   Тиггъ дополнилъ стаканъ своего друга и подмигивалъ молодымъ людямъ, что они скоро увидятъ Сляйма въ полномъ блескѣ.
   -- Обязанъ двумъ незнакомымъ за счетъ!-- повторилъ Сляймъ, хлѣбнувъ изъ стакана.-- Прекрасно! А между тѣмъ, толпы бездарныхъ самозванцевъ пріобрѣтаютъ славу! Люди, которые столько же могутъ сравниться со мною, какъ... Тиггъ, беру тебя въ свидѣтели, что я самая загнанная собака въ цѣлой вселенной.
   Провизжавъ, какъ собака въ высшей степени униженная, онъ снова хлѣбнулъ и, пріободрившись, презрительно засмѣялся.
   -- Ха, ха, ха! Я обязанъ чужимъ за уплату трактирнаго счета! А вѣдь у меня есть богатый дядя: такъ или нѣтъ? Я изъ хорошей фамиліи -- такъ или нѣтъ? Я человѣкъ необыкновенныхъ способностей и познаній -- такъ или нѣтъ?
   -- Ты американское алоэ человѣческаго рода, другъ мой Чивъ; алоэ, которое цвѣтетъ только однажды въ сто лѣтъ!
   -- Ха, ха, ха! Я обязанъ чужимъ уплатою кабачнаго счета! Я!.. Двумъ архитекторскимъ ученикамъ, двумъ жалкимъ каменьщикамъ! Какъ ихъ зовутъ? Какъ они смѣли обязывать меня?
   Мистеръ Тиггъ не могъ надивиться благородству характера своего друга.
   -- Я имъ докажу, и пусть знаетъ всякій, что я не принадлежу къ тѣмъ низкимъ, подлымъ характерамъ, съ которыми они встрѣчаются каждый день. Мой духъ независимъ! Душа моя превыше всякихъ низкихъ разсчетовъ!
   -- О, Чивъ, Чивъ! У тебя благородная, независимая натура!-- бормоталъ Тиггъ.
   -- Ступайте вонъ и дѣлайте свое дѣло, сударь!-- вскричалъ сердито Сляймъ.-- Занимайте деньги на путевыя издержки, и пусть тотъ, у кого вы ихъ займете, знаетъ, что у меня независимый духъ, адски гордый духъ! Слышите ли, сударь? Скажите имъ, что я ихъ ненавижу, и что никто больше меня не имѣетъ уваженія къ самому себѣ!
   Послѣ этихъ словъ, голова его вдругъ склонилась на столъ, и онъ заснулъ.
   -- Былъ ли у кого-нибудь такой независимый духъ, какъ у этой необыкновенной твари?-- сказалъ Тиггъ, присоединяясь къ молодымъ людямъ и осторожно затворивъ за собою дверь.-- Былъ ли хоть одинъ Римлянинъ похожъ на друга нашего Чива? Былъ ли на свѣтѣ хоть одинъ человѣкъ съ такими классическими понятіями и съ такимъ увлекательнымъ краснорѣчіемъ? Въ древнія времена его посадили бы на треножникъ, и онъ пророчилъ бы лучше всякой Пиѳіи, еслибъ его только предварительно снабдили джиномъ на счетъ публики.
   Пинчъ замѣтивъ, что товарищъ его уже сошелъ съ лѣстницы, хотѣлъ послѣдовать за нимъ.
   -- Вы уже уходите, мистеръ Пинчъ?-- спросилъ Тиггъ.
   -- Да, я ухожу; не безпокойтесь, не сходите внизъ.
   -- Знаете ли, что я имѣю сказать вамъ два слова, мистеръ Пинчъ? Одна минута разговора съ вами внизу принесетъ большое облегченіе моему сердцу. Могу ли просить васъ сдѣлать мнѣ такое одолженіе?
   -- О, конечно, если вамъ угодно! Спустившись внизъ вмѣстѣ съ Пинчемъ, Тиггъ вынулъ изъ кармана что то похожее на окаменѣлые остатки допотопнаго носового платка и отеръ себѣ ими глаза.
   -- Я сегодня явился передъ вами въ неблагопріятномъ видѣ.
   -- О, ничего,-- отвѣчалъ Томъ:-- не безпокойтесь.
   -- Но я все таки останусь при своемъ мнѣніи. Еслибъ вы, мистеръ Пинчъ, видѣли меня во главѣ моего полка на африканскомъ берегу, я бы показался вамъ другимъ человѣкомъ; тогда вы чувствовали бы ко мнѣ почтеніе, сударь!
   Томъ имѣлъ на счетъ славы нѣкоторыя свои понятія, а почему онъ мало былъ тронутъ картиною Тигга.
   -- Но не въ томъ дѣло! Всякій имѣетъ свои слабости, и я прошу васъ извинить меня. Ну, сударь, вы видѣли моего друга Сляйма?
   -- Безъ сомнѣнія.
   -- И онъ произвелъ на васъ глубокое впечатлѣніе?
   -- Не весьма пріятное, долженъ признаться.
   -- Соболѣзную, но не удивляюсь, потому что таково и мое заключеніе. Но, мистеръ Пинчъ, хотя я человѣкъ грубый и безпечный, а умѣю цѣнить высокій духъ. Слѣдуя за моимъ другомъ, я чту его геній. Особенно же въ отношеніи къ вамъ считаю себя въ правѣ сказать, что умѣю цѣнить высокія качества души. И потому, сударь -- не для меня, а для моего злополучнаго, удрученнаго, независимаго друга -- я прошу у васъ въ взаймы три полкроны. Прошу у васъ трехъ полкронъ, ясно и не краснѣя; я почти требую ихъ отъ васъ. И когда я прибавлю, что возвращу вамъ ихъ по почтѣ на нынѣшней недѣлѣ, то почти увѣренъ, что вы меня осудите за мою умѣренность.
   Пинта вытащилъ изъ кармана старомодный красный сафьяновый кошелекъ, можетъ быть нѣкогда принадлежавшій его покойной бабушкѣ, и вынулъ оттуда единственною полгинею -- все его земное богатство.
   -- Стойте!-- вскричалъ Тиггъ.-- Я только-что хотѣлъ сказать, что для удобнѣйшей пересылки по почтѣ, вы лучше сдѣлаете, давши мнѣ золотомъ. Благодарю васъ. Если я адресую просто: мистеру Пинчу у мистера Пексниффа, то вѣдь оно васъ не минуетъ?
   -- Да, да, у Сета Пексниффа, эсквайра; не забудьте прибавить, эекзапра.
   -- У Сета Пексниффа, эсквайра,-- повторилъ Тиггъ, записывая адресъ тупымъ обломкомъ карандаша.-- Мы сказали на этой недѣлѣ?
   -- Да, или пожалуй въ понедѣльникъ.
   -- Нѣтъ, сударь, извините, не въ понедѣльникъ! Если уже на этой недѣлѣ, то послѣдній ея день суббота. Вѣдь уговоръ, чтобъ на этой недѣлѣ?
   -- Пожалуй, если вы ужъ такъ точны.
   Мистеръ Тиггъ приписалъ и это условіе. Прочитавъ все съ строго нахмуренными бровями и подписавъ свое имя, онъ объявилъ Тому Пинчу, что дѣло кончено. Послѣ чего, пожавъ ему руку съ большимъ чувствомъ, онъ ушелъ.
   Пинчъ боялся насмѣшекъ Мартина надъ его свиданіемъ съ Тиггомъ, а потому отыскалъ молодого Чодзльвита не прежде, какъ давъ время выйти изъ дома Тиггу и Чиви Сляйму. Маркъ и новый ученикъ стояли у окна и также дожидались ухода ихъ.
   -- Я только что хотѣлъ сказать, мистеръ Пинчъ,-- замѣтилъ Маркъ, указывая на Тигга и его друга:-- что прислуживать такимъ людямъ, какъ они, пожалуй, будетъ полюбопытнѣе, нежели рыть могилы.
   -- А оставаться въ "Драконѣ" будетъ, право, лучше того и другого,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- Да теперь уже поздно, сударь; я ухожу завтра утромъ.
   -- Уходишь? Куда?
   -- Въ Лондонъ, сударь.
   -- Зачѣмъ?
   -- Да и самъ еще не знаю. Съ тѣхъ поръ, какъ я вамъ открылся, мнѣ еще ничего путнаго не пришло въ голову. Во всемъ, что я вамъ исчислялъ, можно найти веселую сторону, да что въ этомъ толку! Я, можетъ быть, опредѣлюсь въ услуженіе въ какую ни будь серьезную фамилію; надобно испытать, каково тамъ будетъ весельчаку съ моимъ характеромъ.
   -- Можетъ быть, ты покажешься слишкомъ веселымъ для серьезной фамиліи?
   -- Можетъ быть, и то правда. Тогда надобно будетъ попытать счастья въ службѣ у злого, или завистливаго, или сварливаго семейства. Знаете ли что? Мнѣ кажется, что тотъ больной джентльменъ, который останавливался въ "Драконѣ", былъ бы какъ-разъ господиномъ по мнѣ. Посмотримъ, что будетъ дальше, а надобно приготовиться къ худшему.
   -- Такъ ты рѣшился уйти отсюда?
   -- Сундучокъ мой уже отправился на телѣгѣ, а самъ я пойду завтра утромъ пѣшкомъ, чтобъ заглянуть въ дилижансъ, когда онъ меня обгонитъ. И такъ, прощайте, мистеръ Пинчъ, и вы, сударь. Желаю вамъ всякаго счастья!
   Пожелавъ того же Марку, Пинчъ съ Мартиномъ рука объ руку пошли домой; и Пинчъ сообщилъ своему пріятелю нѣкоторыя подробности о странномъ характерѣ чудака Марка Тэпли.
   Въ то же время Маркъ, чувствуя, что хозяйка "Синяго-Дракона" должна быть не въ духѣ, и, не ручаясь за свои душевныя силы въ случаѣ продолжительнаго свиданія наединѣ съ нею, упорно держался дальніе отъ румяной мистриссъ Люпенъ въ продолженіе всего вечера. Наконецъ, на ночь заперли двери, и, зная, что нельзя избѣгнуть послѣдняго свиданія, онъ приготовилъ свою физіономію и рѣшительно подошелъ къ прилавку, за которымъ сидѣла хозяйка.
   -- Если я посмотрю на нее,-- сказалъ Маркъ самому себѣ:-- я пропалъ, я это чувствую.
   -- Ты рѣшился оставить насъ, Маркъ?-- сказала мистриссъ Люпенъ.
   -- Да, сударыня,-- отвѣчалъ онъ, пристально вперивъ глаза въ полъ.
   -- Я думала,-- продолжала хозяйка съ самою заманчивою разстановкою:-- что тебѣ "Синій-Драконь" нравится?
   -- Совершенно вѣрно-съ.
   -- Такъ зачѣмъ же покидать его?
   Не получивъ отвѣта на этотъ вопросъ, она положила ему деньги въ руку и весьма благосклонно спросила, не хочетъ ли онъ чего нибудь.
   Есть вопросы, на которые нѣтъ возможности отвѣчать. Маркъ невольно взглянулъ на нее и, увидѣвъ передъ собою самую полную, свѣжую, румяную, свѣтлоокую изъ всѣхъ хозяекъ земного шара, растаялъ.
   -- Послушайте, мистриссъ Люпенъ,-- произнесъ онъ, обхвативъ ея полный станъ:-- еедибъ я пожелалъ чего нибудь, что мнѣ больше всего по вкусу, то это конечно васъ,-- и никто бы тому не удивился!
   Мистриссъ Люпенъ отвѣчала, что онъ ее удивляетъ и путаетъ, что она никогда не ожидала отъ него ничего подобнаго.
   -- Да я и самъ объ этомъ прежде не думалъ!-- воскликнулъ Маркъ съ веселымъ удивленіемъ.-- Я всегда ожидалъ, что мы разстанемся безъ объясненій, но ужъ вы такъ созданы, что нельзя бытъ хладнокровнымъ. Надобно вамъ знать, чтобъ не было недоразумѣній, что я отправляюсь не за тѣмъ, чтобъ ужъ вовсе, ни за кѣмъ не волочиться.
   Легкое облачко омрачило веселое лицо хозяйки, но оно тотчасъ же исчезло, и она разсмѣялась.
   -- Если такъ,-- сказала она:-- такъ отними прочь руку.
   -- Ахъ, Боже мой! Зачѣмъ же? Вѣдь это совершенно невинно!
   Хозяйка снова разсмѣялась и замѣтила ему, что онъ безстыдникъ большой руки.
   -- А почти думаю, что это правда!-- отвѣчалъ Маркъ.-- А вамъ скажу...
   -- Такъ говори скорѣе; мнѣ уже пора спать!
   -- Вотъ видите ли, въ чемъ дѣло... Добрѣе васъ я не знаю никого на свѣтѣ; но разберемъ, что бы вышло изъ того, еслибъ я на васъ...
   -- О, вздоръ!
   -- Нѣтъ, не вздоръ... Какъ хотите, а выслушайте меня. Что бы вышло изъ того, еслибъ я на васъ женился? Если я теперь не могу быть спокоенъ и доволенъ милымъ "Синимъ Дракономъ", то развѣ можно надѣяться, чтобъ я и тогда былъ доволенъ имъ? Никакъ. Хорошо. Тогда вы, не смотря на вашъ чудесный нравъ, будете всегда безпокойны, будете воображать, что вы для меня слишкомъ стары, что я прикованъ къ "Дракону", и только думаю о томъ, какъ бы вырваться. А не говорю, что непремѣнно такъ будетъ, но не скажу также, чтобъ этого вовсе не могло случиться, потому что я малый безпокойный и что моя душа требуетъ перемѣнъ. А всегда думалъ, что съ моимъ здоровьемъ и расположеніемъ духа для меня будетъ гораздо почетнѣе быть весельчакомъ тамъ, гдѣ всякій другой повѣсилъ бы носъ съ отчаянія. Можетъ быть, это пустяки; но ужъ я не перемѣнюсь, покуда не испытаю этого. Такъ не лучше-ли будетъ, если я уйду отсюда, тѣмъ болѣе, что я уже высказалъ вамъ такія вещи, за которыя вы не можете смотрѣть на меня прежними глазами. А я до самой смерти буду всегда желать "Синему-Дракону" всего лучшаго!
   Хозяйка присѣла на стулъ въ задумчивости; но послѣ нѣсколькихъ минутъ она подала обѣ руки Марку, который пожалъ ихъ съ большимъ чувствомъ.
   -- Ты добрый человѣкъ,-- сказала она:-- и я увѣрена, что всегда останешься моимъ другомъ.
   -- О, въ этомъ не сомнѣвайтесь! Я бы желалъ посмотрѣть кто будетъ тотъ счастливецъ, за котораго вы вздумали бы выйти замужъ!-- прибавилъ онъ, глядя на нее съ непритворнымъ восторгомъ.
   Мистриссъ Люпенъ разсмѣялась, и, пожавъ ему руку еще разъ, потребовала, чтобы онъ, въ случаѣ надобности, отнесся къ ней, какъ къ лучшему своему другу, и ушла въ свою комнату.
   -- Ну, я не думалъ, чтобъ такъ легко могъ отдѣлаться,-- сказалъ Маркъ, отправляясь спать.
   Онъ всталъ рано утромъ на другой день и къ восходу солнца былъ уже на ногахъ. Но это было безполезно; все мѣстечко поднялось, чтобъ видѣть, какъ Маркъ Тэпли будетъ отправляться: мальчишки, дѣти, собаки, старики, люди занятые и праздношатающіеся, всѣ кричали ему вслѣдъ: "Прощай, Маркъ! счастливаго пути!" -- и всѣ сожалѣли о его уходѣ. Онъ подозрѣвалъ, что, можетъ быть, и сама хозяйка выглядываетъ на него изъ своей спальни, но не имѣлъ духа оглянуться наладь.
   -- Прощайте, прощайте всѣ!-- кричалъ онъ, махая шляпою, надѣтою на трость и проходя скорыми шагами по улицѣ:-- прощайте, прощайте, прощайте! Вотъ обстоятельства, отъ которыхъ люди съ обыкновеннымъ духомъ призадумались бы по неволѣ, но я необыкновенно веселъ, можетъ быть, немножко не такъ, какъ бы я желалъ, но очень близко отъ того. Ура! прощайте, прощайте!
   

Глава VIII. Путешествіе мистера Пексниффа и его очаровательныхъ дочерей въ Лондонъ, и ихъ дорожныя приключенія.

   Когда мистеръ Пексниффъ и его дочери усѣлись въ почтовую карету, она была совершенно пуста, чему они очень обрадовались, потому что видѣли съ внѣшней стороны многихъ пассажировъ, которымъ было препорядочно холодно. Когда всѣ зарыли ноги въ солому, укутавшись выше подбородка и поднявъ рамы кареты, мистеръ Пексниффъ весьма справедливо замѣтилъ, что весьма утѣшительно чувствовать себя въ теплѣ, когда знаешь, что многимъ холодно, что это весьма естественно и весьма умно устроено, не только въ отношеніи почтовыхъ каретъ, по вообще относительно различныхъ отраслей общественной жизни.
   -- Еслибъ всѣмъ было тепло и всѣ одинаковы были сыты,-- замѣтилъ онъ:-- мы лишились бы возможности удивляться людямъ, которые твердо переносятъ холодъ и голодъ. И еслибъ намъ было не лучше многихъ другихъ, то что вышло бы изъ врожденнаго человѣку чувства благодарности, которое,-- присовокупилъ мистеръ Пексниффъ, грозя кулакомъ нищему, бѣжавшему за каретой, -- есть одно изъ святѣйшихъ въ нашей природѣ.
   Дочери слушали эту нравственную рѣчь съ почтеніемъ и улыбались въ знакъ согласія. Чтобъ лучше подогрѣть и сохранить святыя чувства въ груди своей, мистеръ Пексниффъ спросилъ у старшей дочери взятую съ собою бутылку коньяку и тщательно изъ нея освѣжился.
   -- Что такое мы сами?-- сказалъ онъ съ чувствомъ.-- Вѣдь и мы не что иное, какъ кареты: одни ѣдутъ прытко, другіе тихо. Страсти суть наши лошади, а добродѣтель дышло. Мы начинаемъ путь нашъ въ объятіяхъ матери, а оканчиваемъ въ прахѣ могильномъ.
   Мистеръ Пексниффъ проговорилъ все это съ такимъ чувствомъ, что ощутилъ необходимость вновь освѣжиться. Сдѣлавъ это, онъ плотно закупорилъ бутылку и уснулъ на три слѣдующія станціи.
   Человѣчество, засыпающее въ почтовыхъ каретахъ, всегда пробуждается въ дурномъ и сердитомъ расположеніи духа. Мистеръ Пексниффъ, неизъятый изъ этого общаго правила, почувствовалъ сильную наклонность выместить свое неудовольствіе на дочеряхъ, и уже началъ надѣлять ихъ толчками и сердитыми движеніями ногъ, какъ вдругъ карета остановилась, и черезъ небольшой промежутокъ времени отворились дверцы.
   -- Помни же,-- произнесъ рѣзкій голосъ въ потемкахъ:-- что я и сынъ мой садимся внутрь экипажа потому только, что снаружи все уже занято. А потому мы платимъ только то, что слѣдуетъ за наружное мѣсто дилижанса. Ни одного пенни больше.-- Такъ ли?
   -- Такъ, сударь,-- отвѣчалъ кондукторъ.
   -- Есть ли тамъ кто-нибудь?-- спросилъ голосъ.
   -- Три пассажира, сударь.
   -- Ну, такъ я прошу трехъ пассажировъ засвидѣтельствовать нашъ уговоръ.
   Вслѣдствіе чего еще два человѣка влѣзли въ карету, которой торжественный актъ парламента разрѣшалъ вмѣщать въ себя шесть пассажировъ.
   -- Это удачно!-- прошепталъ старшій изъ нихъ, когда карета тронулась.-- Ты большой политикъ, что догадался. Хе, хе, хе! Намъ бы невозможно было сидѣть наверху; я бы умеръ отъ ревматизма!
   Потому ли, что сынъ превзошелъ себя, хлопоча о продолженіи дней своего родителя, или потому, что ему было слишкомъ холодно, онъ только кашлянулъ въ отвѣтъ, а старымъ джентльменомъ овладѣлъ минутъ на пять такой сильный кашель, что Пексниффъ, выведенный изъ терпѣнія, наконецъ, вскричалъ:
   -- Здѣсь не мѣсто, здѣсь рѣшительно не мѣсто для джентльменовъ съ простудою!
   -- Моя простуда въ груди, Пексниффъ,-- отвѣчалъ старикъ послѣ кратковременнаго молчанія.
   По голосу и манерѣ говорившаго, по присутствію его сына и потому, что старикъ зналъ Пексинффа, этотъ догадался тотчасъ же, съ кѣмъ имѣлъ дѣло.
   -- Гм! Я думалъ, что говорю съ чужимъ, а между тѣмъ встрѣчаюсь съ родственникомъ,-- сказалъ Пексниффъ съ своею обыкновенною кротостью. Мистеръ Энтони Чодзльвитъ и сынъ его, мистеръ Джонсъ,-- потому что мы сдѣлались ихъ спутниками, мои милыя -- извинятъ мое поспѣшное замѣчаніе. Я не желаю оскорблять чувства людей, съ которыми связанъ родствомъ. Я могу быть лицемѣромъ, но не скотомъ,-- присовокупилъ онъ рѣзко.
   -- Фу, Пексниффъ,-- отвѣчалъ старикъ:-- что значитъ слово лицемѣръ? Мы всѣ лицемѣры и были лицемѣрами въ тотъ день. Еслибъ мы не были лицемѣрны, то не собрались бы всей родней у васъ. Одно различіе между вами и остальными состояло въ томъ... сказать-ли, Пексниффъ, въ чемъ состоитъ это различіе?
   -- Если вамъ угодно, почтеннѣйшій.
   -- Ну, дѣло въ томъ, что вы дѣйствуете безъ сотоварищей, и потому вамъ легко обмануть всякаго, даже тѣхъ, кто занимается тѣмъ же ремесломъ. Кромѣ того, вы такъ умѣете ханжить... хе, хе, хе! что, глядя на васъ, можно думать, будто вы себѣ вѣрите. Я бы готовъ былъ побиться объ закладъ,-- а этого я никогда не дѣлалъ и не дѣлаю,-- что даже теперь, передъ своими дочерьми, вы поддерживаете роль, которую разыгрываете передъ всѣми. Вотъ я, напримѣръ, если у меня явится какая-нибудь затѣя, то я сообщу ее Джонсу, и мы разсуждаемъ объ ней открыто. Вѣдь вы не обижаетесь, Пексниффъ?
   -- Обижаюсь, почтенный другъ мой!-- вскричалъ Пексниффъ такимъ тономъ, какъ будто кто-нибудь сказалъ ему что-нибудь чрезвычайно лестное.
   -- Вы ѣдете въ Лондонъ, мистеръ Пексниффъ?-- спросилъ сынъ.
   -- Да, мистеръ Джонсъ, мы ѣдемъ въ Лондонъ. Мы вѣрно будемъ пользоваться вашимъ сообществомъ во всю дорогу?
   -- О, лучше спросите объ этомъ отца, я не намѣренъ проговариваться!
   Отвѣтъ Джонса очень позабавилъ Пексниффа. Послѣ того, мистеръ Джонсъ сообщилъ ему, что онъ дѣйствительно ѣдетъ вмѣстѣ съ отцомъ къ себѣ домой въ Лондонъ: ее что съ достопамятнаго дня родственной сходки, они съ отоцмъ оставались въ тѣхъ странахъ, чтобъ высмотрѣть, нельзя-ли сдѣлать какой-нибудь выгодной покупки, потому что у нихъ въ обычаѣ всегда стараться убивать однимъ камнемъ двухъ птицъ.-- Если вамъ все равно, съ кѣмъ ни толковать объ этомъ, то говорите съ отцомъ, а я хочу поболтать съ дѣвушками,-- прибавилъ онъ и усѣлся въ противоположномъ углу кареты, подлѣ прелестной миссъ Мерси.
   Воспитаніе мистера Джонса, начиная съ колыбели, было основано на строгихъ правилахъ умѣнья разсчитывать. Первое, выученное имъ слово, было "барышъ", а второе "деньги". Два только результата не были предусмотрѣны его бдительнымъ родителемъ, а то воспитаніе его было бы совершенно: во-первыхъ, наученный отцомъ своимъ перехитрятъ всякаго, онъ дошелъ до того, что получилъ наклонность перехитрить даже, своего почтеннаго наставника и родителя; во-вторыхъ, пріученный смотрѣть на всѣ вещи, какъ на вопросы, касающіеся собственности, онъ постепенно сталъ привыкать смотрѣть и на отца, какъ на нѣкоторую личную собственность, которою располагать нельзя, а потому ее лучше хранить въ ящикѣ особеннаго устройства, въ просторѣчіи называемомъ гробомъ.
   -- Ну, кузина,-- сказалъ мистеръ Джонсъ:-- такъ вы ѣдете въ Лондонъ?
   Миссъ Мерси отвѣчала утвердительно, щипля за руку сестру и съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха.
   -- Много красавцевъ въ Лондонѣ, кузина!
   -- Будто бы, сударь? Надѣюсь, что они насъ не тронутъ. Послѣ этого отвѣта она напрасно старалась задушить свой смѣхъ въ шали миссъ Черити.
   -- Мерри,-- сказала благоразумная дѣвица:--ты рѣшительно конфузишь меня. Какъ можно быть такою дикою!..
   Отъ этого миссъ Мери захохотала еще сильнѣе.
   -- Я и самъ замѣтилъ дикость въ ея взглядѣ въ тотъ разъ,-- сказалъ Джонсъ, обращаясь къ миссъ Черити:-- но зато ужъ вы были прямо торжественны!
   -- О, старомодная фигура!-- сказала Мерси вполголоса.-- Черри, другъ мой, какъ хочешь, сядь подлѣ него. Я умру, если онъ еще заговоритъ со мною, непремѣнно умру со смѣха!-- Чтобъ предупредить такое гибельное послѣдствіе, она выскользнула изъ своего мѣста и втѣснила туда свою старшую сестру.
   -- Не безпокойтесь о томъ, что меня тѣсните; я люблю, когда меня тѣснятъ дѣвушки. Сядьте ближе ко мнѣ, кузина.
   -- Нѣтъ, благодарствуйте,-- отвѣчала Чсрити.
   -- А вонъ, другая опять смѣется; я не удивляюсь, если она смѣется надъ моимъ отцомъ. Если онъ надѣнетъ свой старый фланелевый колпакъ, я ужъ и не знаю, что она сдѣлаетъ! Это хранитъ мой отецъ, Пексниффъ?
   -- Да, мистеръ Джонсъ.
   -- Такъ наступите ему на ногу; та, которая ближе къ вамъ, у него въ подагрѣ.
   Видя, что Пексниффъ задумался надъ его добродушною просьбой, онъ выполнилъ ее самъ, крича въ то же время отцу:
   -- Батюшка, проснитесь! А то вы опять завизжите отъ удушья. Съ вами никогда не бываетъ удушья, кузина?
   -- Иногда,-- отвѣчала Черити:-- но рѣдко.
   -- Ну, а съ тою?
   -- Не знаю, спросите ее.
   -- Да съ нею нельзя говорить, она такъ смѣется. Послушайте только, какъ она залилась! Однѣ вы разсудительны, кузина.
   -- Мерси немножко вѣтрена, но это пройдетъ со временемъ.
   -- Для этого нужно много времени.
   Потомъ, послѣ нѣсколькихъ замѣчаній насчетъ кареты, всѣ умолкли и не говорили ни слова до самаго ужина.
   Хотя мистеръ Джонсъ проводилъ Черити въ трактиръ и усѣлся подлѣ нея за столомъ, ясно было, что вниманіе его было обращено и на другую, потому что онъ часто искоса поглядывалъ на Мерси и сравнивалъ наружность сестеръ; при чемъ преимущество осталось за полнотою и округлостью младшей сестры. Впрочемъ, онъ не слишкомъ безпокоилъ себя наблюденіями, потому что весьма дѣятельно занимался ужиномъ, при чемъ совѣтовалъ на ухо своей сосѣдкѣ, чтобъ она больше ѣла, потому что платить придется то же самое. Отецъ его и Пексниффъ, вѣроятно, слѣдуя тому же благоразумному правилу, поглощали съ большимъ усердіемъ все, что только было у нихъ подъ рукою, отъ чего физіономіи ихъ приняли жирное выраженіе, пріятное для глазъ.
   Когда уже они не въ силахъ были ѣсть, мистеръ Пексниффъ и Джонсъ потребовали себѣ по стакану горячаго пунша. Проглотивъ животворную влагу, мистеръ Пексниффъ, подъ предлогомъ, чтобъ посмотрѣть готова ли карета, отправился въ буффетъ и дополнилъ тамъ свою бутылочку, чтобъ послѣ на свободѣ освѣжиться въ темномъ экипажѣ.
   Кончивъ дѣла, всѣ усѣлись въ карету на свои прежнія мѣста и снова тронулись впередъ. Мистеръ Пексниффъ, прежде нежели рѣшился заснуть, произнесъ весьма нравственную рѣчь о пищевареніи, на которую слушатели не нашлись что сказать, и захрапѣлъ. Остатокъ ночи прошелъ обыкновеннымъ порядкомъ. Пексниффъ и Энтони Чодзльвитъ кивали другъ другу и стукались по временамъ между собою. Карета ѣхала, останавливалась, потомъ опять ѣхала и опять останавливалась безчисленное множество разъ. Пассажиры входили и выходили; свѣжія лошади замѣняли усталыхъ и тому подобное. Наконецъ, нашихъ путешественниковъ такъ начало трясти по неровнымъ каменьямъ, что Пексниффъ проснулся, выглянулъ изъ кареты и объявилъ, что уже настало утро и они пріѣхали въ Лондонъ. Вскорѣ послѣ того дилижансъ остановился противъ своей конторы. Простившись на-скоро съ Энтони Чодзльвитомъ и его сыномъ и оставя багажъ свой въ конторѣ, мистеръ Пексниффъ подхватилъ подъ руку своихъ дочерей, перебѣжалъ черезъ улицу и потомъ рысью отправился съ ними черезъ переулки, канавки, проходные дворы, получая толчки отъ проходящихъ, убѣгая отъ лошадей и экипажей и ежеминутно боясь быть раздавленнымъ или сбитымъ съ ногъ. Наконецъ, въ одной изъ самыхъ закопченыхъ частей города, семейство остановилось, усталое, запыхавшееся, покрытое потомъ. Мистеръ Пексниффъ объявилъ, что они находятся у монумента; но туманъ былъ такъ густъ, что въ двухъ шагахъ едва была возможность различать предметы. Оглядѣвшись вокругъ себя и убѣдившись въ томъ, что онъ не ошибся, почтенный джентльменъ постучался въ двери весьма чернаго и закоптѣлаго дома, на которомъ мѣдная дощечка гласила: "Коммерческая гостиница для пріѣзжихъ. Мистеръ Тоджерсъ!..
   Повидимому, мистеръ Тоджерсъ еще не всталъ, потому что Пексниффъ звонилъ и стучался нѣсколько разъ, не производя ни на кого ни малѣйшаго впечатлѣнія. Наконецъ, цѣпь и нѣсколько запоровъ отодвинулись съ ржавымъ шумомъ, какъ будто само желѣзо охрипло отъ холодной погоды, и мальчишка съ огромною рыжею головою, крошечнымъ, незамѣтнымъ носомъ и весьма грязнымъ сапогомъ на лѣвой рукѣ, предсталъ предъ нашими пріѣзжими.
   -- Всѣ еще въ постели?-- спросилъ Пексниффъ.
   -- Всѣ еще въ постели!-- отвѣчалъ мальчикъ.-- Я бы лучше хотѣлъ, чтобъ они еще были въ постели, а то всѣ шумятъ, всѣ разомъ требуютъ своихъ сапоговъ. Я думалъ, что вы газетчикъ и удивлялся, отчего вы не просунули газету въ рѣшетку, по обыкновенію. Что вамъ угодно?
   Послѣдній вопросъ былъ предложенъ сурово и недовѣрчиво, но мистеръ Пексниффъ, не замѣчая этого, всунулъ ему въ руку свою карточку и велѣлъ вести себя наверхъ въ комнату, гдѣ есть огонь.
   -- Или, если каминъ топится въ столовой, я отыщу ее самъ. Не дожидаясь отвѣта, онъ опять подхватилъ своихъ дочерей, ввелъ ихъ въ комнату нижняго этажа, гдѣ скатерть была уже накрыта для завтрака. На столѣ стоялъ огромный кусокъ ростбифа, хлѣбъ, масло, тьма чашекъ и соусникъ, словомъ, всѣ принадлежности сытнаго англійскаго завтрака.
   Коммерческая гостиница Тоджерса помѣщалась въ домѣ, въ которомъ во всякое время дня было темно, но въ это утро еще темнѣе обыкновеннаго. Странный запахъ носился въ корридорѣ, какъ будто сосредоточенная эссенція всѣхъ обѣдовъ, приготовленныхъ въ кухнѣ со времени построенія этого дома, пріютилась безвыходно наверху лѣстницы, ведшей въ кухню; въ особенности замѣтенъ былъ сильный запахъ капусты. Столовая внушала всякому инстинктивное убѣжденіе въ присутствіи крысъ и мышей. Главная лѣстница, весьма широкая и темная, ограждалась такими перилами, что они могли бы служить мостами. Въ темномъ углу, на первой площадкѣ лѣстницы, стояли древніе часы, которыхъ циферблатъ видѣли немногіе. Футляръ ихъ былъ весьма массивенъ, черенъ и запачканъ. Наконецъ, вершину лѣстницы освѣщало окно сверху, замазанное и залѣпленное донельзя и смотрѣвшее недовѣрчиво на приходящихъ.
   Мистеръ Пексниффъ и его дочери грѣлись передъ каминомъ около десяти минутъ, какъ вдругъ услышали на лѣстницѣ шаги, и владычица гостиницы поспѣшно пошла въ комнату. Мистриссъ Тоджерсъ была костлявая женщина съ рѣзкими чертами лица, рядомъ локоновъ на лбу, расположенныхъ въ видѣ маленькихъ пивныхъ боченковъ, и чепчикомъ, походившимъ на черную паутину. На рукѣ у нея висѣла корзиночка и связка ключей, а въ другой она держала обгорѣлую сальную свѣчу, которую, разсмотрѣвъ Пексниффа, она поставила на столъ, для того, чтобъ принять его съ большимъ радушіемъ.
   -- Мистеръ Пексниффъ!-- вскричала хозяйка.-- Добро пожаловать! Кто бы могъ ожидать такого посѣщенія! Сколько лѣтъ прошло... Ахъ, Боже мой! Какъ же вы поживаете, мистеръ Пексниффъ!
   -- Такъ же хорошо, какъ и прежде, и попрежнему радъ видѣть васъ. Да вы помолодѣли, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Вы нисколько не перемѣнились, мистеръ Пексниффъ!
   -- А что вы на это скажете?-- спросилъ Пексниффъ, указывая на своихъ дочерей:-- Кажусь ли я отъ этого старѣе?
   -- Это не дочери ваши! Не можетъ быть! Вѣрно вторая супруга и ея сестрица!
   Мистеръ Пексниффъ благосклонно покачивалъ головою и сказалъ:-- Мои дочери, мистриссъ Тоджерсъ, не болѣе, какъ мои дочери.
   -- Ахъ!-- вздохнула хозяйка.-- Я должна вамъ вѣрить поневолѣ. Милыя миссъ Пексниффъ, еслибъ вы знали, какъ меня осчастливилъ вашъ па!
   Она обняла обѣихъ дѣвицъ; потомъ, растрогавшись, а можетъ быть и отъ худой погоды, вынула изъ корзинки носовой платочекъ и поднесла его къ глазамъ.
   -- Ну, моя милая мистриссъ Тоджерсъ,-- сказалъ Пексниффъ: -- хоть я и зналъ, что вы принимаете въ свою гостиницу только мужчинъ, однако, уѣзжая изъ дома, вообразилъ себѣ, что можетъ быть вы сдѣлаете маленькое исключеніе въ пользу моихъ дочерей.
   -- Можетъ быть,-- вскричала мистриссъ Тоджерсъ:-- можетъ быть!
   -- Въ такомъ случаѣ скажу, что я былъ увѣренъ въ этомъ. А знаю, что у васъ есть одна завѣтная комнатка, гдѣ моимъ дочерямъ будетъ очень удобно и откуда имъ не будетъ надобности являться къ обѣду за общій столъ.
   -- Милыя дѣвушки!-- вскричала хозяйка.-- Я должна ихъ еще разъ обнять!
   Мистриссъ Тоджерсъ разнѣжилась отчасти и для того, чтобъ выиграть время на размышленіе, потому что всѣ кровати въ домѣ были уже заняты, кромѣ одной, на которой могъ бы спать Пексниффъ; а потому положеніе хозяйки дѣлалось затруднительнымъ. Даже послѣ вторичныхъ объятій, она не знала на что рѣшиться и глядѣла на обѣихъ сестеръ съ чувствомъ и размышленіемъ.
   -- Кажется, я знаю, какъ все устроить,-- сказала она наконецъ:-- мы поставимъ софу въ маленькой комнаткѣ, въ которую ведетъ моя собственная спальня... О, милыя дѣвицы!
   Послѣ этого, она обняла ихъ въ третій разъ, прибавя, что никакъ не можетъ рѣшить, которая изъ сестеръ больше походитъ на свою покойную мать -- что было весьма немудрено, потому что мистриссъ Тоджерсъ никогда не видала мистриссъ Пексниффъ. Наконецъ, она предложила своимъ гостямъ отправиться съ нею въ ихъ комнаты, тѣмъ болѣе, что джентльмены скоро соберутся завтракать въ столовую.
   Комната, назначенная дѣвицамъ, была въ томъ же этажѣ, какъ столовая. Она имѣла неоцѣненную, по мнѣнію хозяйки, выгоду,-- что въ нее невозможно подсматривать, въ чемъ легко будетъ удостовѣриться, когда туманъ разсѣется. И точно, мистриссъ Тоджерсъ не похвасталась попусту, потому что изъ комнатки открывался видъ на темною коричневую стѣну съ водохранилищемъ наверху, въ двухъ футахъ отъ окна. Спальня соединялась съ этою комнатою посредствомъ дверей, которыя могли отворяться только при помощи большого усилія. Изъ спальни, также фута на два разстоянія, открывался другой уголъ стѣны и другая сторона резервуара.-- Не сырая сторона,-- замѣтила мистриссъ Тоджерсъ:-- та обращена къ мистеру Джинкинсу.
   Въ первомъ изъ святилищъ тотчасъ же затопилъ каминъ головастый молодой привратникъ, котораго хозяйка, за его неловкость и неповоротливость, снабдила оплеухой. Приготовивъ собственноручно завтракъ для молодыхъ миссъ Пексниффъ, мистриссъ Тоджерсъ отправилась предсѣдательствовать въ столовую, гдѣ громко подшучивали надъ мистеромъ Джинкинсомъ, котораго портретъ, нарисованный мѣломъ на подошвѣ, кто-то видѣлъ въ корридорѣ.
   -- Я не буду васъ спрашивать, правится ли вамъ Лондонъ, мои милыя,-- сказалъ Пексниффъ... пріостановившись въ дверяхъ.
   -- Да мы ничего не видали, на!-- вскричала Мерси.
   -- Ровно ничего,-- сказала Черити (оба весьма жалобно).
   -- Правда, правда,-- отвѣчалъ отецъ.-- Дѣла и удовольствія еще впереди. Все въ свое времи!
   Дѣйствительно ли призывали Пексниффа въ Лондонъ архитектурныя дѣла, какъ онъ увѣрялъ Мартина Чодзльвита, мы также увидимъ въ свое время
   

Глава IX. Лондонъ и пребываніе у мистриссъ Тоджерсъ.

   Навѣрно можно сказать, что ни въ какой столицѣ, ни въ какомъ городѣ или мѣстечкѣ нѣтъ такого чуднаго мѣста, какъ то, въ которомъ находилась гостиница Тоджерса. Одинъ только Лондонъ, сжимавшій ее со всѣхъ сторонъ, заслонявшій ее отъ свѣта Божія и коптившій ее своимъ дымомь, можетъ похвастаться подобными мѣстами. Въ сосѣдствѣ Тоджерса вы не можете гулять, какъ во всякомъ другомъ сосѣдствѣ: вамъ придется бродить больше часа по закоулкамъ, проходнымъ дворамъ и подъ тѣсными сводами, прежде нежели вы доберетесь до чего-нибудь, что можно съ нѣкоторою основательностью назвать улицей. Бывали случаи, что люди, приглашенные обѣдать у Тоджерса, путешествовали вокругъ дома до упада, имѣя въ виду даже трубы его, и, наконецъ, найдя рѣшительно невозможнымъ попасть въ это заколдованное мѣсто, возвращались домой въ меланхолическомъ размышленіи. Никто еще не отыскивалъ гостиницы Тоджерса по словесному указанію, хотя бы оно и было дано ищущему въ самомъ близкомъ разстояніи отъ желанной цѣли. Однимъ словомъ, домъ Тоджерса находился въ лабиринтѣ, тайна котораго была извѣстна только немногимъ избраннымъ.
   Около гостиницы Тоджерсъ ютились фруктовщики. Пріѣзжаго прежде всего поражали апельсины съ какими-то подозрительными темными пятнами; они грудами гнили и плѣсневѣли въ ящикахъ и подвалахъ. Крючники цѣлый день таскали сюда съ пристани треснувшіе ящики съ этими фруктами и спускали ихъ въ подвалъ гостиницы, гдѣ вѣчно толкалась цѣлая толпа посѣтителей. Въ окрестностяхъ встрѣчались, въ глухихъ проходахъ, насосы, а рядомъ съ ними пожарныя лѣстницы. Церкви въ этой мѣстности попадались дюжинами; около нихъ были кладбища съ порослью, какая обычно появляется въ сырыхъ мѣстахъ, съ почвою, богатою мусоромъ и перегноемъ. Эти кладбища были столъ же мало похожи на роскошныя зеленыя кладбища просторныхъ мѣстъ, какъ горшки съ цвѣтами на сады. Мѣстами на этихъ мрачныхъ мѣстахъ вѣчнаго упокоенія были деревья, и эти деревья ежегодно роняли и возобновляли свою зелень; но, смотря на чахлыя вѣтви ихъ, можно было подумать, что они съ такой же печалью вспоминаютъ свое дѣтство, какъ птички въ неволѣ. Старые, немощные сторожа охраняли покои мертвыхъ, пока и сами не присоединялись къ мрачной компаніи. Посмотрѣть на нихъ, какъ они спятъ тамъ, внизу, болѣе глубокимъ сномъ, чѣмъ спали наверху, запертые въ ящики иного фасона, чѣмъ тѣ, въ какихъ спали наверху,-- можно было подумать, что разница была для нихъ не велика.
   Вдоль узкихъ проходовъ и проѣздовъ мѣстами потихоньку догнивали массивныя дубовыя двери, съ искуссною рѣзьбою, черезъ которыя встарь неслись звуки веселаго пира. Теперь эти дома сдѣлались складами шерсти, хлопка и другихъ громоздкихъ товаровъ, заглушающихъ всякія звуки и отзвуки. Спертый воздухъ въ сочетанія съ тишиною и запустѣніемъ дѣлали изъ нихъ мѣста, наводившія страхъ. Были въ окрестностяхъ дворы, по которымъ ходили проѣзжіе, а узлы и тюки съ пожитками чердачныхъ жильцовъ то и дѣло поднимались и спускались канатами на блокахъ. Было тутъ, также, великое множество колесъ, но не дѣятельныхъ, рабочихъ колесъ, а колесъ-бродягъ, которыя стояли, вытянувшись рядами вдоль домовъ своихъ хозяевъ-мастеровъ; ихъ было тутъ столько, что казалось, ихъ бы съ избыткомъ хватило на весь городъ, и при проѣздѣ тяжелыхъ возовъ они подымали, отъ сотрясенія, такой адскій стукъ, что наполняли имъ всю окрестность, и заставляли гудѣть колокола на ближайшей колокольнѣ. Въ тупикахъ и недоулкахъ, сосѣднихъ съ Тоджерсомъ, выросъ цѣлый городокъ изъ оптовыхъ складовъ вина и иныхъ товаровъ. Въ нижнихъ этажахъ построекъ было немало конюшенъ, гдѣ бѣдныя лошади, осаждаемыя крысами, то и дѣло гремѣли сбруею, напоминая сказочныхъ духовъ, гремящихъ своими цѣпями.
   Еслибъ начать разсказывать о старыхъ кабачкахъ, разсѣянныхъ въ сосѣдствѣ съ Тоджерсомъ, такъ вышла бы большая книга; а потомъ можно бы сочинить второй, весьма вмѣстительный томъ о посѣтителяхъ этихъ заведеній. Все это былъ мѣстный народъ, обитавшій по сосѣдству, народъ давнымъ давно обрюзгшій, запасшійся и одышкою, и кашлемъ и огромнымъ талантомъ разсказывать разныя исторіи; замѣчательно, что эти розсказни у нихъ шли плавно, несмотря на одышку. Все это были враги новшествъ:-- пара, новыхъ путей сообщеній; а по поводу воздухоплаванія они даже проливали слезы, сѣтуя о грѣхопаденіи и вырожденіи человѣческаго рода, какъ сектанты, усердные посѣтители молитвенныхъ домовъ, что вѣчно жалуются на оскудѣніе въ людяхъ благочестія и сваливаютъ на это всѣ напасти. Впрочемъ, болѣе престарѣлые члены кабацкихъ засѣданій склонны были приписывать порчу нравовъ скорѣе отступленію отъ обычаевъ сѣдой старины; эти почтенные старцы твердили, что въ Англіи добродѣтели исчезли вмѣстѣ съ париками, пудрою и брадобрѣями добраго стараго времени.
   Наконецъ, что касается самой гостиницы Тоджерса -- если говорить о ней только какъ о строеніи, а не какъ коммерческомъ заведеніи -- то она, конечно, заслуживала вниманія. Въ ней, напр., было одно окно на лѣстницѣ, внизу, которое, по преданію, будто бы не отворяли уже болѣе ста лѣтъ. Оно выходило въ грязнѣйшій переулокъ и за истекшее столѣтіе заимствовало отъ этого сосѣдства такую массу нечисти всякаго рода, что отъ нея оставшіеся въ рамѣ осколки стеколъ (тридцать разъ разбитыхъ) невозможно было и вынуть; грязь сцѣпила и слѣпила ихъ лучше всякой замазки. Но особою таинственностью былъ проникнутъ погребъ Тоджерса, въ который можно было входить не иначе какъ черезъ маленькою дверцу въ ржавой рѣшеткѣ. Домъ и погребъ съ незапамятныхъ временъ прекратили между собою всякія сношенія; однако, онъ считался чьею-то наслѣдственною собственностью, и всѣ вѣрили, что онъ биткомъ набитъ всяческими несмѣтными драгоцѣнностями. Но что это было за драгоцѣнности: золото ли, серебро ли, или мѣдь, или бочки съ виномъ или бочки съ порохомъ -- это никто не зналъ, да и знать не хотѣлъ.
   Достоинъ былъ вниманія также и чердакъ дома. На крышѣ была устроена площадка со столбиками и протянутыми между ними истлѣвшими веревками, на которыхъ когда-то производилась сушка бѣлья и одежды. Тутъ стояло нѣсколько ящиковъ изъ подъ чая, съ землею и бренными останками какихъ-то растеній. Кто предпринималъ подъемъ на эту обсерваторію, тотъ прежде всего бывалъ оглушенъ, крѣпко стукнувшись головою о входную дверцу; а вслѣдъ затѣмъ еще натыкался на трубу. Но одолѣвъ эти два препятствія, могъ вознаградить себя интересною панорамою, съ вершины дома Тоджерса. Въ ясный день, поверхъ трубъ и крышъ, открывался видъ на длинную темную полосу:-- тѣнь стоявшаго вблизи памятника; а если повернуться вокругъ собственной оси, то можно было узритъ и самый памятникъ, фигуру съ поднявшимися дыбомъ золочеными волосами, словно, ужасающуюся творящимся крутомъ безобразіямъ. А дальше тѣснились и тянулись башни, шпицы, колокольни, флюгера, каланчи, мачты,-- настоящій лѣсъ!-- кровли, чердаки, слуховыя окна -- вавилонское столпотвореніе! Дыма и гвалта хватило бы на весь міръ.
   Вслѣдъ за этими первыми сильными впечатлѣніями, начинали понемногу выдѣляться второстепенныя мелочи, которыя, неизвѣстно по какой причинѣ, невольно привлекали вниманіе наблюдателя. Ему начинало казаться, что вращающіеся натрубники на сосѣднихъ крышахъ, по временамъ поворачиваются одинъ къ другому для того, чтобы что-то сказать, быть можетъ, подѣлиться впечатлѣніями. Другіе, нагнувшись, словно озлобленно мечтали о томъ, какъ бы устроить такъ, чтобъ уничтожить Тоджерсову гостиницу. Въ одномъ окнѣ, черезъ улицу, какой-то человѣкъ чинилъ перо, и когда онъ, кончивъ дѣло, отходитъ отъ окна, чувствуется какъ бы пробѣлъ въ общей картинѣ. На кровлѣ красильщика треплется какая-то одежда, и кажется зрителю куда интереснѣе, чѣмъ шумящая внизу, въ улицахъ, толпа. А пока зритель сердится на себя за свое разсѣяніе, за то, что его вниманіе привлекаетъ такой вздоръ, шумъ внизу успѣваетъ превратиться въ ревъ, и толпа людей и предметовъ все сгущается, превращаясь во что-то сплошное. Тогда онъ съ оторопью оглядывался вокругъ и возвращался внизъ, часто гораздо поспѣшнѣе, чѣмъ шелъ вверхъ. Потомъ онъ говорилъ съ м-съ Тоджерсъ, что не поторопись онъ спуститься по лѣстницѣ, онъ бы, пожалуй, не выдержалъ, и спустился съ крыши кратчайшимъ путемъ, т. е. внизъ головой.
   Такъ именно утверждали и обѣ барышни Пексниффъ, когда онѣ, вмѣстѣ съ м-съ Тоджерсъ вернулись къ себѣ послѣ посѣщенія этого наблюдательнаго поста, оставивъ юнаго привратника у двери, чтобъ онъ заперъ ее. Будучи одаренъ жизнерадостнымъ темпераментомъ, и увлекаемый свойственной юности склонностью никогда не упускать случая свернуть себѣ шею, онъ нарочно отсталъ отъ дамъ, чтобъ не отказать себѣ въ наслажденіи проѣхаться на животѣ по периламъ лѣстницы.
   На другой день послѣ пріѣзда въ Лондонъ, обѣ миссъ Пексниффъ совершенно подружились съ мистриссъ Тоджерсъ, до такой степени, что хозяйка сообщила своимь молодымъ пріятельницамъ общій очеркъ жизни, характера и поведенія мистера Тоджерса, который, повидимому, весьма скоро разсѣкъ супружескія узы, беззаконно убѣжавъ отъ своего благополучія и поселившись за границей подъ видомъ холостяка.
   -- Нѣкогда вашъ папаша былъ ко мнѣ особенно внимателенъ, мои милыя; но мнѣ было отказано въ благополучіи быть вашею мамою. Вы вѣрно не знаете, для кого эта вещь была сдѣлана?
   Она обратила вниманіе своихъ пріятельницъ на маленькую овальную миніатюру, на которой тускло изображалось ея лицо.
   -- Ахъ, Боже мой, какое сходство!-- закричали въ голосъ обѣ миссъ Пексниффъ.
   -- Да, въ прежнее время многіе были такого мнѣнія, мои милыя,-- сказала мистриссъ Тоджерсъ, жеманно грѣясь передъ каминомъ,-- только я не ожидала, что вы узнаете.
   Онѣ узнали бы вездѣ. Взглянувъ на этотъ портретъ хоть посреди улицы, онѣ бы закричали:
   -- Ахъ, Боже мой, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Хозяйничая здѣсь, поневолѣ перемѣнишься. Тутъ одна только подливка, къ жаркому способна состарить васъ лѣтъ на двадцать.
   -- Неужели?
   -- Нѣтъ на свѣтѣ страсти сильнѣе той, какую торговые джентльмены питаютъ къ хорошему жаркому. И что я изъ-за этого вытерпѣла! Никто не повѣритъ!
   -- Совершенно какъ Пинчъ, Мерри!-- замѣтила Черити.-- Помнишь, какъ онъ любитъ жиръ?
   -- Да, но вѣдь ты знаешь, что мы ему никогда не давали подливки,-- отвѣчала. Мерри.
   -- Вамъ легко ладить съ учениками мистера Пексниффа, мои милыя, потому что имъ ничего не остается, какъ только терпѣть; а вотъ въ торговомъ заведеніи другое дѣло, когда всякій джентльменъ можетъ сказать каждую субботу,-- "Мистриссъ Тоджерсъ, мы уѣзжаемъ оттого, что недовольны сыромъ или чѣмъ нибудь другимъ". Вашъ папа былъ такъ любезенъ, что пригласилъ меня ѣхать вмѣстѣ съ вами сегодня къ какой то миссъ Пинчъ. Она родня тому джентльмену, о которомъ вы сейчасъ говорили, миссъ Пексниффъ?
   -- Ради всего на свѣтѣ, мистриссъ Тоджерсъ,-- возразила веселая Мерри,-- не называйте его джентльменомъ! Черри, Пинчъ -- джентльменъ! Вотъ славно!
   -- Ахъ, какая вы шалунья!-- вскричала мистриссъ Тоджерсъ, обнимая ее весьма ласково.-- Вы презлая насмѣшница, моя милая миссъ!
   -- Онъ самый гадкій, безобразный уродъ, какой только есть на свѣтѣ, мистриссъ Тоджерсъ,-- продолжала Мерси,-- просто чудовище! Самое неловкое, неуклюжее, отвратительное пугало, какое только можно себѣ вообразить. Представьте же себѣ, какова должна быть его сестра.. Я просто расхохочусь ей въ глаза; мнѣ ни за что не выдержать! Одна, мысль о существованіи миссъ Пинчъ уже убійственна,-- каково же видѣть ее!
   Мистриссъ Тоджерсъ премного смѣялась веселости своей милой миссъ Мерси и объявила, что она ея боится -- она такъ взыскательна!
   -- Кто это взыскателенъ?-- вскричалъ голосъ у двери.-- Надѣюсь, что въ нашемъ семействѣ нѣтъ взыскательныхъ! Можно войти, мистриссъ Тоджерсъ?-- И вслѣдъ за тѣмъ, мастеръ Пексниффъ, улыбаясь, вошелъ въ комнату.
   Едва не вскрикнувъ отъ смущенія, мистриссъ Тоджерсъ поспѣшила захлопнуть дверь въ сосѣднюю комнату, гдѣ виднѣлась растрепанная софа, на которой ночевали дѣвицы.
   -- Ну, каково мы сегодня поживаемъ? Какіе у насъ планы на сегодняшній день? Готовы ли мы ѣхать къ сестрѣ Тома Пинча? Хе, хе, хе! Бѣдный Томасъ Пинчъ!-- И при этихъ словахъ Пексниффъ обнялъ одною рукою Мерси, а другою м-съ Тоджерсъ, принявъ ее, быть можетъ, по ошибкѣ за Черити.
   -- А готовы ли мы,-- возразила мистриссъ Тоджерсъ, таинственно кивая головою,-- послать благопріятный отвѣтъ мистеру Джинкинсу?
   -- Джинкинсъ человѣкъ высокихъ дарованій,-- замѣтилъ Пексниффъ.-- Я получилъ очень выгодное мнѣніе о Джинкинсѣ. Я принялъ вѣжливое желаніе Джинкинса представиться моимъ дочерямъ, какъ добавочное доказательство дружескаго расположенія Джинкинса ко мнѣ, мистриссъ Тоджерсъ.
   -- Сказавъ столько,-- возразила хозяйка,-- договорите ужъ и остальное, мистеръ Пексниффъ...
   Мистеръ Пексниффъ объявилъ своимъ дочерямъ, что коммерческіе джентльмены, извѣстные подъ общимъ собирательнымъ именемъ "тоджерскихъ", просятъ обѣихъ миссъ Пексниффъ почтить общій столъ своимъ присутствіемъ къ обѣду въ воскресенье, т. е. завтра. Онъ присовокупилъ, что такъ какъ мистриссъ Тоджерсъ изъявила свое согласіе участвовать въ этомъ приглашеніи, которое онъ, Пексниффъ, принялъ, то имъ не остается ничего, какъ дать свое согласіе. Послѣ того, онъ ихъ оставилъ, чтобъ дать имъ время принарядиться для посѣщенія миссъ Пинчъ и окончательнаго ея пораженія.
   Сестра Тома Пинча была гувернанткою въ одномъ важномъ семействѣ, въ семействѣ одного изъ богатѣйшихъ литейщиковъ земного шара. Оно жило въ Кэмбервеллѣ, въ огромномъ домѣ такой грозной наружности, что, проходя мимо, величайшіе смѣльчаки невольно содрогались. На улицу выходила ограда съ огромными воротами, подлѣ которыхъ была выстроена, громадная будка для привратника исполинскаго роста, радѣвшаго днемъ и ночью о безопасности хозяевъ и ихъ домочадцевъ. Подлѣ воротъ былъ большой звонокъ или, скорѣе, колоколъ, рукоятка котораго сама по себѣ уже стоила удивленія. Когда привратникъ допускалъ посѣтителя войти, онъ звонилъ въ другой такой же исполинскій звонокъ, сообщавшійся съ домомъ, и тогда на главный подъѣздъ выходилъ ливрейный лакей, съ плечомъ до такой степени опутаннымъ аксельбантами и шнурками, что онъ безпрестанно задѣвалъ и зацѣплялъ мимоходомъ за стоявшіе на пути его столы и стулья.
   Къ этому то почтенному жилищу направился мистеръ Пексниффъ съ обѣими дочерьми и мистриссъ Тоджерсъ въ наемномъ экипажѣ.
   Послѣ всѣхъ вышеописанныхъ церемоній, ихъ ввели въ домъ и, наконецъ, въ маленькую комнату съ книгами, гдѣ миссъ Пинчъ давала уроки старшей своей ученицѣ, маленькой, преждевременно созрѣвшей тринадцатилѣтней дѣвочкѣ, у которой отъ родительскихъ наставленій и тугостянутыхъ корсетовъ не осталось ничего дѣтскаго, къ общей радости родныхъ.
   -- Гости къ миссъ Пинчъ,-- возвѣстилъ лакей.
   Миссъ Пинчъ поспѣшно встала со всѣми признаками волненія, доказывавшаго, что у нея бываетъ мало посѣтителей. Въ то же время, молодая ученица вытянулась въ струнку и приготовилась къ наблюденіямъ надъ всѣмъ, что будетъ сказано и сдѣлано. Надобно замѣтить, что хозяйка дома весьма интересовалась натуральною исторіею и привычками породы, называемой гувернантками, и поощряла дочерей своихъ къ доставленію ей свѣдѣній объ этомъ любопытномъ предметѣ.
   Надобно также сообщить читателю горестный фактъ, что миссъ Пинчъ вовсе не была дурна собою, напротивъ, имѣла очень кроткое, привлекательное и добродушное лицо, дышавшее робкою довѣрчивостью, и была хотя малаго роста, но хорошо сложена.. Обѣ миссъ Пексниффъ, собравшіяся увидѣть урода, не могли простить ей своей ошибки и смотрѣли на нее съ неописаннымъ негодованіемъ.
   -- Не тревожьтесь, миссъ Пинчъ,-- сказалъ Пексниффъ, снисходительно взявъ ее за руку.-- Я посѣтилъ васъ вслѣдствіе обѣщанія, даннаго мною вашему брату, Томасу Пинчу. Мое имя,-- успокойтесь, миссъ Пинчъ,-- мое имя Пексниффъ.
   Онъ выговорилъ эти слова такимъ тономъ, какъ будто хотѣлъ сказать:-- "Молодая особа, ты видишь передъ собою благодѣтеля твоего семейства, покровителя твоего брата, который ежедневно питается манною съ моего стола и за котораго имя мое внесено въ небесныя книги. Но я не горжусь этимъ, потому что могу и безъ того обойтись".
   Бѣдная дѣвушка чувствовала и вѣрила всему этому, какъ евангельской истинѣ. Братъ ея часто писалъ къ ней въ полнотѣ сердца о своемъ благодѣтелѣ. Когда Пексниффъ умолкъ, она поникла головою и уронила слезу на его руку.
   -- Томасъ здоровъ,-- сказалъ Пексниффъ,-- онъ вамъ кланяется и посылаетъ это письмо. Нельзя сказать, чтобъ онъ, бѣдный, когда-нибудь отличился въ нашемъ ремеслѣ; но у него много доброй воли, а потому онъ у насъ не лишній.
   -- О, знаю, сударь, что у него много доброй воли,-- отвѣчала сестра Тома,-- я знаю, какъ благосклонно вы ее поддерживаете, и мы вамъ за то вѣчно будемъ благодарны. Мы часто пишемъ объ этомъ другъ другу. Я знаю также, какъ много мы обязаны молодымъ миссъ Пексниффъ,-- присовокупила она, устремивъ на нихъ благодарные взоры.
   -- Мы не должны ничего принимать на себя, на!-- вскричала Черри.-- Мистеръ Пинчъ обязанъ всѣмъ однимъ вамъ, и мы только можемъ радоваться, что онъ за то должнымъ образомъ благодаренъ.
   -- А, хорошо, миссъ Пинчъ!-- подумала ея ученица:-- у васъ есть благодарный братъ, живущій благосклонностью другихъ.
   -- Вы оказали мнѣ большое благодѣяніе вашимъ посѣщеніемъ,-- сказала сестра Пинча со всѣмъ простодушіемъ и улыбкою Тома: я вамъ очень, очень благодарна за то, что вы доставили мнѣ случай видѣть васъ и благодарить васъ.
   -- Очень мило, очень благодаренъ,-- пробормоталъ Пексниффъ.
   -- Я совершенно счастлива,-- продолжала миссъ Пинчъ, которая, какъ и Томъ, имѣла простосердечіе видѣть только лучшую сторону вещей,-- что могу просить васъ сказать моему брату, что мнѣ здѣсь очень хорошо и спокойно, и чтобъ онъ не огорчался тѣмъ, что я предоставлена своимъ собственнымъ силамъ. Пока я буду знать, что онъ доволенъ своей судьбою, и пока онъ будетъ знать, что я счастлива, мы безъ малѣйшаго нетерпѣнія и огорченія готовы перенести гораздо больше того, что намъ досталось горестнаго на долю.
   -- О, да, конечно!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, котораго глаза обратились въ это время на ученицу:-- а какъ вы поживаете, очаровательное дитя?
   -- Очень хорошо, благодарю васъ, сударь,-- отвѣчала холодно молодая невинность.
   -- Какое милое лицо, какія очаровательныя манеры!-- воскликнулъ Пексниффъ, обратясь къ дочерямъ.
   Обѣ дѣвицы были въ восторгѣ отъ отпрыска богатаго семейства, а мистриссъ Тоджерсъ клялась, что она въ жизнь свою не видала ничего и въ четверть столь ангельскаго: "ей только не достаетъ крылышекъ, чтобъ быть настоящимъ херувимчикомъ!"
   -- Если вы будете такъ любезны, мое очаровательное дитя,-- сказалъ Пексниффъ, вынимая свою карточку:-- и отдалите это вашимъ достойнымъ уваженія родителямъ, то скажите имъ, что я съ моими дочерьми...
   -- И мистриссъ Тоджерсъ, па,-- замѣтила Мерри.
   -- И съ мистриссъ Тоджерсъ, изъ Сити, не безпокоимъ ихъ, потому что цѣль нашего посѣщенія -- миссъ Пинчъ, которой братъ у меня служитъ; но что я не могъ оставить ихъ прекрасное жилище, не отдавъ, какъ архитекторъ, полной справедливости вкусу и изяществу понятій его хозяина и тому, что онъ на дѣлѣ доказываетъ познанія въ прекрасномъ искусствѣ, которому я посвятилъ свою жизнь и для котораго я пожертвовалъ состояніемъ. Вы меня этимъ премного обяжете...
   -- Миссисъ свидѣтельствуетъ почтеніе миссъ Пинчъ и желаетъ знать, чему теперь учится молодая миссъ,-- сказалъ внезапно появившійся лакей.
   -- А! Вотъ этотъ молодой человѣкъ возьметъ мою карточку. Передайте ее съ моимъ почтеніемъ, достойнымъ всякаго уваженія хозяевамъ этого великолѣпнаго дома... Однако, мы мѣшаемъ урокамъ. Пойдемте, дѣти.
   Въ это время, мистриссъ Тоджерсъ засуетилась и вытащила изъ своей корзинки карточку своего заведенія, въ которой объявлялось, между прочими условіями коммерческой гостиницы, что Тоджерсъ благодаритъ джентльменовъ, удостоившихъ своимъ посѣщеніемъ гостиницу и проситъ ихъ, если они остались довольны ея столомъ и помѣщеніемъ, рекомендовать ее своимъ друзьямъ и знакомымъ. Мистриссъ Тоджерсъ всучила эту карточку "молодому человѣку", но Пексниффъ съ изумительнымъ присутствіемъ духа овладѣлъ этимъ документомъ и положилъ его въ свой карманъ. Послѣ того, онъ обратился къ миссъ Пинчъ съ большею противъ прежняго снисходительностью и благосклонностью для того, чтобъ лакей зналъ, что видитъ передъ собою не родственниковъ и друзей, а покровителей ея:
   -- Прощайте, Богъ съ вами! Вы можете положиться, что я не оставлю своимъ покровительствомъ вашего брата Томаса. Будьте совершенно спокойны, миссъ Пинчъ.
   -- Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю!
   -- Не нужно, не говорите этого, а то я разсержусь на васъ... Прощайте, прелестное дитя! Какое воздушное созданіе!-- сказалъ Пексниффъ, обращаясь къ ученицѣ миссъ Пинчъ.
   Дочери его долго не могли разстаться съ "воздушнымъ созданіемъ", которое онѣ безпрестанно ласкали. Наконецъ, промелькнувъ мимо миссъ Пинчъ съ надменнымъ полу киваньемъ головы, онѣ послѣдовали за отцомъ.
   Лакею предстояла продолжительная работа проводить гостей миссъ Пинчъ за двери. Восторгъ Пексниффа при видѣ изящной отдѣлки дома былъ такъ великъ, что онъ не могъ не останавливаться нѣсколько разъ и не обнаруживать своего восхищенія громко, въ ученыхъ выраженіяхъ, особенно когда онъ былъ у двери, ведущей въ кабинетъ. Краснорѣчіе его было еще въ полной свѣжести, когда они достигли сада.
   -- Если вы посмотрите, мои милыя,-- сказалъ онъ, наклонивъ голову на бокъ и прищурясь: -- на карнизъ, поддерживающій крышу, и обратите вниманіе на воздушность его постройки, особенно около южнаго угла,-- вы вмѣстѣ со мною почувствуете... Какъ вы поживаете, сударь? Надѣюсь, что вы здоровы?
   Прервавъ свою рѣчь этими словами, онъ весьма вѣжливо поклонился какому то джентльмену среднихъ лѣтъ, стоявшему у окна верхняго этажа, хотя тотъ и не могъ его слышать.
   -- Я не сомнѣваюсь, что это хозяинъ дома, мой милыя; я бы очень радъ былъ съ нимъ познакомиться. Это могло бы пригодиться Смотритъ онъ скда, Черити?
   -- Онъ открываетъ окно, на.
   -- Хе, хе! Онъ замѣтилъ, что я архитекторъ и вѣрно слышалъ, что я говорилъ. Не смотрите вверхъ. Что же касается до этого портика, мои милыя...
   -- Эй! Кто тамъ?-- кричалъ джентльменъ.
   -- Вашъ покорнѣйшій слуга, сударь!-- отвѣчалъ Пексниффъ, вѣжливо снимая шляпу:-- горжусь честью познакомиться съ вами...
   -- Не ходите по травѣ!-- заревѣлъ джентльменъ.
   -- Извините, сударь,-- сказалъ Пексниффъ, не рѣшаясь вѣрить своимъ ушамъ:-- вы сказали?..
   -- Чтобъ вы не ходили по травѣ!-- повторилъ сердито джентльменъ.
   -- Мы не намѣрены безпокоить, сударь...-- началъ съ улыбкою Пексниффъ.
   -- Да, вы безпокоите, и еще хуже того: вы у меня портите садъ! Развѣ вы не видите дорожки? Для чего, вы думаете, она сдѣлана и посыпана пескомъ? Эй, отворить ворота! Выпроводить эту компанію.-- Съ этими словами онъ сердито захлопнулъ окно и исчезъ.
   Пексниффъ надѣлъ шляпу и молча дошелъ до своего экипажа, глубокомысленно разсматривая облака. Усадивъ дочерей и мистриссъ Тоджерсъ, онъ простоялъ въ нерѣшимости передъ каретой, какъ будто неувѣренный, карета это или храмъ? Наконецъ, онъ усѣлся и поглядывалъ, улыбаясь, на своихъ спутницъ. Но дочери его, менѣе спокойныя, разразились потокомъ негодованья. Вотъ говорили онѣ, что значитъ знаться съ такими тварями, какъ Пинчи! Все произошло оттого, что онѣ унизились до посѣщенія этой гадкой дѣвчонки. Онѣ предсказывали это мистриссъ Тоджерсъ. Къ этому онѣ прибавила, что хозяинъ дома, навѣрное, считая ихъ родственниками миссъ Пинчъ, поступилъ какъ слѣдовало и лучшаго ничего нельзя было ожидать. Присовокупивъ, что онъ скотъ, медвѣдь и грубіянъ, онѣ залились слезами.
   Миссъ Пинчъ, можетъ быть, была тутъ и не столько виновата, какъ "херувимчикъ", которая, тотчасъ послѣ ухода посѣтителей, побѣжала съ донесеніемъ въ главную квартиру и подробно описала то, какъ, ей осмѣлились имѣть дерзость поручить карточку, которую послѣ передали лакею, Обида эта, вмѣстѣ съ принятыми въ насмѣшку замѣчаніями Пексниффа на счетъ дома, была главною причиною грубости, съ которою ихъ выпроводили. Бѣдной миссъ Пинчъ жестоко досталось отъ матери "воздушнаго созданія" за то, что она имѣетъ такихъ гадкихъ, неотесанныхъ знакомыхъ; бѣдняжка, со всегдашнею своею покорностью, ушла въ свою комнату въ слезахъ и едва могла утѣшиться письмомъ отъ брата и счастьемъ, что имѣла случай видѣть его покровителя.
   Что касается до Пексниффа, онъ увѣрялъ своихъ слушательницъ въ каретѣ, что доброе дѣло само себя награждаетъ и далъ имъ уразумѣть, что онъ остался бы не менѣе доволенъ, еслибъ его даже выгнали въ пинки. Но молодыя дѣвицы не утѣшались этимъ и въ досадѣ даже готовы были напасть на мистриссъ Тоджерсъ, которой наружности, особенно карточкѣ и корзинкѣ, онѣ втайнѣ приписывали половину своей неудачи.
   Въ этотъ вечеръ, у Тоджерсъ хлопотали больше обыкновеннаго. Вообще, суббота была тамъ самый дѣятельный день, потому что надобно было приготовиться къ воскресенью и раздѣлываться съ коммерческими джентльменами. Рыжій мальчишка обыкновенно надѣлялся въ этотъ вечеръ большимъ количествомъ щелчковъ и пощечинъ и чаще бывалъ дираемь за уши и за волосы, нежели въ простые дни. Въ этотъ вечеръ, мальчикъ, которому часто приходилось бѣгать въ покои мистриссъ Тоджерсъ, рѣдко пропускалъ случай, чтобъ не просунутъ свою красную голову въ комнату молодыхъ миссъ Пексниффъ, которыя сидѣли за своею работой при свѣтѣ нагорѣвшей сальной свѣчи. Пользуясь случаемъ, онъ обыкновенно отпускалъ имъ комплименты или новости насчетъ завтрашняго обѣда.
   -- Барышни, что я вамъ скажу:-- завтра супъ будетъ!-- шепталъ онъ въ одно изъ своихъ шатаній взадъ-впередъ. Она сейчасъ съ нимъ возится. Это, вотъ, должно быть ее и слышно, какъ она плещется?.. Нѣтъ, не то, это не она!..
   Черезъ нѣсколько время онъ снова стукалъ въ дверь и опять шепталъ:
   -- Слушайте, что я скажу: завтра будутъ куры, хорошія куры, славныя!
   Опять черезъ нѣсколько времени онъ шепталъ черезъ замочную скважину:
   -- Завтра рыба. Сейчасъ принесли. Только вы ее не ѣшьте. И, сдѣлавъ это предостереженіе, онъ убѣгалъ.
   Потомъ онъ принесъ салфетку и накрылъ на столъ для ужина. Дѣвицы тайно уговорились съ м-съ Тоджерсъ, что имъ будутъ подавать на ужинъ особую телячью котлетку, и онѣ ее будутъ ѣсть у себя, затворившись. Пользуясь случаемъ позабавить дѣвицъ, онъ вставлялъ въ ротъ свѣчку съ огнемъ и превращалъ свою физіономію въ просвѣчивающій фонарь. Покончивъ съ этимъ номеромъ программы, онъ снова брался за свое дѣло, дышалъ на ножи и протиралъ ихъ. Справивъ и это дѣло, онъ улыбался сестрицамъ и объявлялъ имъ, что скоро будетъ имъ подано угощеніе "съ лукомъ, съ перцемъ, съ телячьимъ сердцемъ".
   -- А развѣ она еще не готова, Бейли?-- спрашивали дѣвицы.
   -- Нѣтъ еще, жарится. Когда я сюда шелъ, она ковыряла ее вилкой, выскребала нѣжные кусочки и ѣла.
   Но не успѣлъ онъ договорить, какъ передъ нимъ предстала м-съ Тоджерсъ, ознаменовывая свое появленіе на сценѣ рукопашнымъ привѣтствіемъ по головѣ, вслѣдствіе котораго малый отлетѣлъ къ стѣнѣ. А м-съ Тоджерсъ стояла передъ нимъ съ блюдомъ въ рукахъ и кричала ему:
   -- Ахъ ты, дрянь мальчишка! Ахъ ты, враль негодный!
   -- Не хуже васъ!-- возражалъ малый, защищая, на всякій случай, свою голову пріемомъ, предложеннымъ Томасомъ Криббомъ.-- Ну-ка, попробуй-ка, ударь еще!
   -- Вы не повѣрите, что это за каналья, этотъ мальчишка!-- говорила м-съ Тоджеръ, ставя на столъ блюдо. Чистая мука съ нимъ! А джентльмены еще подучиваютъ его на разныя штуки. Я боюсь, что его повѣсятъ гораздо раньше, чѣмъ изъ него выйдетъ хоть какой нибудь прокъ!
   -- Видишь ты какъ?-- дерзилъ Бейли.-- А ты-то рада будешь? Сама подставишь стулъ подъ висѣлицу, подсобить меня повѣсить!
   -- Пошелъ прочь отсюда, негодяй!-- вскричала м-съ Тоджерсъ, отворяя дверь.-- Слышишь ты?..
   Онъ сдѣлалъ два-три ловкихъ поворота, чтобъ избѣжать колотушки, и вышмыгнулъ вонъ. Потомъ онъ принесъ еще стаканы, горячую воду и чрезвычайно смутилъ барышенъ, ставъ за спиною ничего не подозрѣвавшей м-съ Тоджерсъ и скорчивъ по ея адресу неимовѣрную рожу. Насытивъ этимъ свою злобу на хозяйку, онъ спустился внизъ, въ подвалъ, и здѣсь, въ компаніи таракановъ и сверчковъ, при свѣчкѣ, долго старался надъ чисткою платья и обуви жильцовъ.
   Настоящее имя этого мальчика было, какъ предполагали, Бенджэминъ, но онъ былъ вообще извѣстенъ подъ множествомъ другихъ именъ. Бенджэмина, напримѣръ, превратили въ дядю Бена, а потомъ просто называли его "дядей". Сверхъ того, "Тоджерскіе" имѣли веселое обыкновеніе давать ему на время имена знамнитыхъ министровъ или злодѣевъ; иногда даже, когда не было современныхъ интересныхъ событій, они рѣшались рыться въ страницахъ исторіи. Такимъ образомъ, онъ бывалъ то Питтомъ, то Юнгомъ Броунриггомъ, или кѣмъ нибудь подобнымъ. Въ эпоху нашей повѣсти, его называли Бэйли-младшимъ.
   У Тоджерсъ по воскресеньямъ обѣдали обыкновенно въ два часа -- время, удобное для всѣхъ; но въ то воскресенье, когда обѣ миссъ Пексниффъ должны были предстать предъ тоджерскими коммерческими джентльменами, время обѣда, для большей чинности, было отложено до пяти часовъ.
   Незадолго до назначеннаго часа, Бэйли-младшій измученный хлопотами, явился въ костюмѣ, который пришелся бы впору на человѣка вчетверо выше его; особенно замѣчательна была чистая рубашка такихъ необъятныхъ размѣровъ, что одинъ изъ джентльменовъ, отличавшійся находчивостью, сразу назвалъ ее "ошейникомъ". За четверть часа до пяти, депутація, состоявшая изъ мистера Джинкинса и другаго джентльмена, мистера Гэндера, постучалась у дверей мистриссъ Тоджерсъ; представленные обѣимъ миссъ Пексниффъ ихъ родителемъ они чинно повели дѣвицъ наверхъ, въ гостиную, столько отличавшуюся отъ гостинныхъ вообще, сколько домъ мистриссъ Тоджеръ отличался отъ другихъ домовъ. Здѣсь то коммерческіе джентльмены дожидались ихъ появленія. Всеобщее восклицаніе: "Слушайте, слушате! и "браво Джинкъ!" раздались, когда вошли Джникинсъ подъ руку съ миссъ Черити, Гэндеръ съ миссъ Мерси и Пексниффъ съ мистриссъ Тоджерсъ.
   Тотчасъ же начались представленія "тоджерскихъ" дѣвицамъ. Тутъ были: джентльменъ любитель лошадей, предлагавшій издателямъ воскресной газеты затруднительные вопросы; джентльменъ-театралъ, собиравшійся нѣкогда явиться на сцену, но удержанный злыми завистниками; джентльменъ-спорщикъ, мастеръ сочинять рѣчи, и джентльменъ литературный, острившій надъ остальными и знавшій слабыя стороны всѣхъ характеровъ, исключая своего собственнаго. Потомъ представлялись джентльмены: вокальный, курящій и хлѣбосольный: нѣкоторые имѣли большую наклонность къ висту и весьма многіе къ бильярду и пари. Всѣ они вмѣстѣ были, разумѣется, народъ торговый и дѣловой. Джинкинсъ былъ модникъ; онъ каждое воскресенье прогуливался въ паркахъ, и зналъ множество каретъ. Онъ таинственно говорилъ о знатныхъ красавицахъ и его даже подозрѣвали, будто онъ нѣкогда имѣлъ связь съ какою то графиней. Гэндеръ слылъ острякомъ. Джинкинсъ, какъ старшій изъ "тоджерскихъ" годами (ему было за сорокъ) разъигрывалъ первую роль, тѣмъ болѣе, что онъ дольше всѣхъ жилъ у мистриссъ Тоджерсъ.
   Долго не являлся обѣдъ, и мистриссъ Тоджерсъ разъ двадцать выбѣгала для освѣдомленія; наконецъ, Бэйли младшій прервалъ общій разговоръ возгласомъ:
   -- Кушать подано!
   Немедленно всѣ отправились въ столовую и усѣлись за столъ, гнувшійся подъ тяжело нагруженными блюдами, мисками, соусниками, бутылками портера, пива, вина и разныхъ крѣпкихъ напитковъ отечественныхъ и чужестранныхъ.
   "Тоджерскіе" принялись за ѣду съ большимъ аппетитомъ, нежели церемоніями. Миссъ Пексниффъ, сидѣвшія по обѣ стороны Джинкинса въ головѣ стола, производили огромный эффектъ. Особенно отличалась миссъ Мерси своими веселыми отвѣтами и возраженіями. Обѣихъ дѣвицъ безпрестанно приглашали выпить вина то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ удивлявшихся имъ джентльменовъ -- словомъ, онѣ были необыкновенно счастливы и рѣшительно объявили, что теперь только чувствуютъ себя дѣйствительно въ Лондонѣ.
   Молодой пріятель ихъ, Бэйли, совершенно благополученъ. Онъ дѣлаетъ имъ знаки, улыбается и, по временамъ, прикладываетъ къ своему носу пробочникъ, давая имъ понять, что скоро настанетъ вакханалія. Дѣйствія этого замѣчательнаго мальчика стоили особеннаго вниманія; онъ нисколько не унывалъ, когда изъ рукъ его выскользали на полъ тарелки или блюда; онъ хладнокровно смотрѣлъ на осколки, не изъявляя никакого признака сожалѣнія. Бэйли не бѣгалъ взадъ и впередъ около обѣдающихъ, какъ дѣлаютъ обыкновенные трактирные слуги; напротивъ, чувствуя невозможность поспѣть на всѣхъ, онъ предоставилъ коммерческихъ джентльменовъ ихъ собственнымъ средствамъ, а самъ рѣдко отходилъ отъ стула Джинкинса, за которымъ онъ уставился, широко раздвинувъ ноги, запустивъ руки въ карманы и наслаждаясь разговоромъ присутствующихъ.
   Десеертъ былъ великолѣпенъ: нѣсколько дюжинъ апельсиновъ, фунты изюма и миндаля и полныя миски орѣховъ доказывали, что тоджерскіе умѣютъ наслаждаться. Потомъ принесли еще вина и огромную миску съ горячимъ пуншемъ, который былъ приготовленъ хлѣбосольнымъ джентльменомъ, приглашавшимъ обѣихъ миссъ Пексниффъ отвѣдать. Какъ онѣ смѣялись! Какъ онѣ закашливались отъ крѣпкаго пунша, когда его нѣжно прихлебывали, и какъ потомъ смѣялись, когда одинъ изъ Тоджерскихъ клялся, что еслибъ не цвѣтъ то можно было бы принять пуншъ за молоко! Напрасно умоляли онѣ Джинкинса разбавить ихъ пуншъ горячею водою. Рѣшительное "нѣтъ!" раздалось со всѣхъ сторонъ, и бѣдныя дѣвицы, краснѣя, мало по малу осушили свои стаканы до самаго донышка!
   Настало время дамамъ уйти. Мистриссъ Тоджерсъ встала, за нею двѣ миссъ Пексниффъ, и вслѣдъ за ними всѣ тоджерскіе. Дамы обхватили таліи другъ другу и вышли изъ столовой. Общій восторгъ провожалъ ихъ. Младшій въ обществѣ джентльменъ жаждетъ крови счастливца Джинкинса. Раздается возгласъ: "Джентльмены, выпьемъ за здоровье дамъ!"
   Энтузіазмъ ужасенъ. Сочиняющій рѣчи джентльменъ встаетъ и разливается потокомъ краснорѣчія. Онъ предлагаетъ тостъ, которому всѣ должны отвѣчать: въ обществѣ ихъ находится человѣкъ, которому всѣ они обязаны благодарностью; съ ними сидитъ джентльменъ, на котораго двѣ прелестнѣйшія и совершеннѣйшія дѣвицы смотрятъ съ благоговѣніемъ, какъ на источникъ ихъ существованія -- "да здравствуетъ и благоденствуетъ мистеръ Пексниффъ!" Всѣ апплодируютъ, всѣ пожимаютъ Пексниффу руки, но особенно восхищенъ младшій въ обществѣ джентльменъ, глубоко чувствующій таинственное влеченіе къ человѣку, который называетъ очаровательное существо въ розовомъ шарфѣ своею дочерью.
   Что сказалъ на это мистеръ Пекинффъ, или лучше, что онъ оставилъ недосказаннымъ въ своемъ отвѣтѣ?-- Ничего. Требуютъ еще пунша и выпиваютъ его. Энтузіазмъ разгарается болѣе и болѣе, и всякій является въ своемъ настоящемъ характерѣ: джентльменъ-театралъ декламируетъ, вокальный джентльменъ поетъ. Тендеръ превосходитъ самого-себя. Онъ встаетъ и предлагаетъ тостъ за здоровье отца тоджерскихъ, здоровье ихъ общаго друга, стараго Джинка! Младшій въ обществѣ джентльменъ произноситъ громовое "нѣтъ!"; но на него никто не обращаетъ вниманія и всѣ пьютъ за здоровье Джинкинса, счастливаго такимъ вниманіемъ.
   Новый запасъ пунша -- новый энтузіазмъ, новыя рѣчи. Пьютъ здоровье каждаго, кромѣ младшаго въ обществѣ джентльмена. Онъ сидитъ въ сторонѣ, облокотясь на столъ, и мечетъ презрительные взгляды на Джинкинса. Гэндеръ предлагаетъ здоровье Бэйли-младшаго. Иногда слышится икота и звукъ разбитыхъ стакановъ. Мистеръ Джинкинсъ объявляетъ, что пора присоединиться къ дамамъ и предлагаетъ окончательный тостъ за здоровье мистриссъ Тоджерсъ. Всѣ серживались на нее довольно часто; но теперь каждый чувствуетъ себя готовымъ умереть для ея защиты!
   Тоджерскіе идутъ къ дамамъ, гдѣ еще ихъ не ожидали, потому что мистриссъ Тоджерсъ спитъ, миссъ Черити приводитъ въ порядокъ свои волосы, а миссъ Мерси граціозно разлеглась на окнѣ. Она поспѣшно вскочила, но Джинккисъ умоляетъ ее не трогаться съ мѣста, потому-что она очаровательна въ томъ положеніи, въ которомъ ее застали. Она смѣется, соглашается, обмахивается вѣеромъ, роняетъ его, и всѣ стремятся поднять его. Какъ настоящая царица красоты, миссъ Мерси жестока и капризна; она посылаетъ однихъ джентльменовъ съ порученіями къ другимъ и забываетъ о нихъ прежде, нежели они успѣваютъ возвратиться съ отвѣтомъ; она изобрѣтаетъ тысячи пытокъ и терзаетъ сердца въ клочки. Бэйли приноситъ чай и кофе. Около Черити небольшой кружокъ поклонниковъ, да и то только тѣ, которымъ не удалось добраться до ея сестры. Младшій въ обществѣ джентльменъ блѣденъ, но спокоенъ и сидитъ въ сторонѣ: его душа не смѣшивается съ шумною толпою. Она чувствуетъ его присутствіе и его обожаніе; онъ замѣчаетъ это по-временамъ въ ея взглядахъ. Берегись Джинкинсъ, не приводи въ ярость человѣка отчаяннаго!
   Пексниффъ послѣдовалъ на верхъ за остальными и усѣлся подлѣ мистриссъ Тоджерсъ. Онъ пролилъ чашку кофе себѣ на ноги, но не чувствуетъ этого -- онъ слишкомъ тронутъ!
   -- Ну, а какъ они тамъ обходились съ вами, сэръ?-- спросила его хозяйка.
   -- Лучше требовать нельзя, и я не могу онъ этомъ вспомнить безъ волненія и слезъ. О, м-съ Тоджерсъ!..
   -- О, Боже, какъ вы чувствительны и слабы душою!-- воскликнула Тоджерсъ.
   -- Я человѣкъ, моя дорогая,-- говорилъ Пексниффъ, утирая слезы, и произнося слова не безъ нѣкотораго затрудненія.-- Да, я человѣкъ, но я въ тоже время отецъ!.. Да... и я вдовецъ. И чувства мои нельзя заглушить, нельзя ихъ запереть какъ маленькихъ дѣтей въ башню! И они все растутъ, и я не могу ихъ задушить подушкою, и какъ я ни давлю на подушку, они все выглядываютъ изъ подъ нея!..
   Тутъ онъ замѣтилъ у себя на колѣнкѣ кусочекъ булки и уставился на него; долго взиралъ на этотъ кусокъ и долго качалъ головою съ какимъ то растеряннымъ и безсмысленнымъ выраженіемъ, точно передъ нимъ была не булка, а злой духъ, и онъ кротко укорялъ его.
   -- Она была красавица, м-съ Тоджерсъ,-- проговорилъ онъ съ поразительною внезапностью, вперивъ въ хозяйку свои стеклянные глаза;-- и у ней, знаете, было небольшое состояніе.
   -- Слыхала я объ этомъ,-- отвѣтила м-съ Тоджерсъ, полная сочувствія.
   -- Это ея дочери,-- продолжалъ Пексниффъ съ наростающимъ волненіемъ чувствъ, указывая перстомъ на юныхъ леди.
   М-съ Тоджерсъ въ этомъ не сомнѣвалась.
   -- Мерси и Черити,-- сказалъ Пексниффъ.-- Да.. Черити и Мерси. Благочестивыя имена, надѣюсь?..
   -- О, мистеръ Пексниффъ, какая у васъ болѣзненная улыбка! Здоровы ли вы?
   Онъ крѣпко схватилъ ее подъ руку и тихонько проговорилъ:
   -- Боленъ... хроническая болѣзнь!..
   -- Колическая?.. Колики?..
   -- Хр-хрроническаи,-- повтори ль онъ, съ трудомъ одолъвал упрямое слово.-- Хроническая. Хроническій недугъ. Я съ самаго дѣтства сталъ его жертвою. И онъ... да... онъ меня сведетъ въ гробъ!..
   -- Храни Богъ!-- вскричала м-съ Тоджерсъ.
   -- Именно такъ, правда!-- подтвердилъ Пексниффъ съ равнодушіемъ отчаянія.-- Да я этому и радъ. А вѣдь вы -- вылитая она, м-съ Тоджерсъ!
   -- Не жмите меня, пожалуйста, м-ръ Пексниффъ.-- Нехорошо. Вдругъ кто нибудь увидитъ!
   -- Въ память о ней!-- воскликнулъ Пексниффъ.-- Дозвольте! Въ честь ея памяти!ю. Въ воспоминаніе голоса изъ за могилы! О, какъ вы на нее похожи, м-съ Тоджерсъ! И какъ все на свѣтѣ глупо!
   -- Вы можете такъ говорить,-- подтвердила леди.
   -- Я въ ужасѣ отъ этого суетнаго и безсмысленнаго свѣта!-- воскликнулъ Пексниффъ съ порывомъ неизрѣченнаго отчаянія.-- Вотъ, хоть бы эта молодежь около насъ! Понимаютъ ли они свою отвѣтственность? Нѣтъ и нѣтъ! Дайте мнѣ вашу другую руку, м-съ Тоджерсъ!
   Леди заколебалась и сказала, было, что ей этого не хотѣлось бы.
   -- Но голосъ, голосъ изъ за могилы, развѣ онъ не оказываетъ на васъ дѣйствія?-- сказалъ Пексниффъ съ нѣжною грустью.-- Благочестиво ли такъ дѣлать, о, моя безцѣнная!
   -- Тише!.. Не надо,-- противилась м-съ Тоджерсъ.
   -- Не и... поймите... не я!-- убѣждалъ Пексниффъ.-- Не думайте обо мнѣ! Это голосъ изъ за могилы! Ея голосъ!
   Надо заключить, что у покойницы м-съ Пексниффъ былъ голосъ для леди черезчуръ грубый и рѣзкій, и притомъ, какъ будто, явственно хмѣльной, если только онъ вообще походилъ на тотъ голосъ какимъ теперь говорилъ м-ръ Пексниффъ. Ну, а можетъ быть, м-ръ Пексниффъ просто заблуждался, принимая свой голосъ за голосъ покойницы.
   -- Сегодняшній день, м-съ Тоджерсъ былъ день радостный и мучительный. Онъ мнѣ напомнилъ о моемъ одиночествѣ. Ну, что я такое не семь свѣтѣ?
   -- Превосходный джентльменъ, м-ръ Пексинффъ, отвѣтила м-съ Тотжерсъ.
   -- Въ этомъ есть извѣстное утѣшеніе,-- со слезами воскликнулъ м-ръ Пексниффъ.-- Но такъ ли это?
   -- Нѣтъ человѣка лучше васъ,-- сказала м-съ Тоджерсъ.-- Я въ этомъ увѣрена.
   М-ръ Пексниффъ улыбнулся сквозь слезы и покачалъ головою.
   -- Вы очень добры,-- сказалъ онъ,-- благодарю васъ. Для меня счастье -- доставлять счастье молодымъ людямъ. Счастье моихъ учениковъ -- моя главная забота. Я ихъ безумно люблю, да и они меня тоже... да... и они тоже... иногда...
   -- Всегда,-- сказала м-съ Тоджерсъ.
   -- Иной разъ они говорятъ, ма-мъ {Англичане часто употребляютъ въ разговорѣ слово мадамъ, и комкаютъ его: ма-амъ, или мамъ.},-- прошепталъ Пексниффъ, придвигаясь къ хозяйкѣ, чтобъ было удобнѣе говорить ей на ухо,-- говорятъ, что ничему у меня не выучиваются. Но когда они говорятъ, что я ничему не выучиваю, и что плату беру чрезмѣрную, они лгутъ!.. Я не хотѣлъ бы объ этомъ говорить; вы поймите меня. Но вамъ, какъ старому другу, я прямо говорю,-- они лгутъ!
   -- Экю негодяи!-- негодовала м-съ Тоджерсъ.
   -- Вы правы, ма-мъ,-- сказалъ Пексниффъ,-- и я уважаю васъ за это замѣчаніе. Я вамъ скажу на ушко еще одно словечко. Родителямъ и опекунамъ... Но, вы понимаете, это секретъ, м-съ Тоджерсъ...
   -- О, понимаю!-- воскликнула леди.-- Строжайшій секретъ!
   -- Такъ, я говорю, родителямъ и опекунамъ,-- повторилъ Пексниффъ, предоставляется удобный случай сочетать всѣ выгоды отличнаго практическаго обученія архитектурѣ съ домашнимь комфортомъ и общеніемъ съ такими людьми, которые, хотя и не блещутъ талантами и способностями, но за то, замѣтьте это, никогда не забываютъ лежащей на нихъ нравственной отвѣтственности.
   М-съ Тоджерсъ смотрѣла на него съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ, обдумывая, что это значитъ. Если припомнить читатель, такова была обычная манера м-ра Пексриффа "зазывать" къ себѣ учениковъ; но теперь это воззваніе казалось неумѣстнымъ. Пексниффъ поднялъ палецъ, какъ бы предупреждая собесѣдницу, чтобъ она не прерывала его.
   -- Такъ вотъ, не знаете ли вы, м-съ Тоджерсъ, какихъ нибудь родителей или опекуновъ, которые стараются куда нибудь сбыть съ рукь молодыхъ людей? Лучше всего бы раздобыть сироту. Нѣтъ ли у васъ на примѣтѣ такого сиротины съ тремя-четырьмя сотнями фунтовъ стерлинговъ?
   Мистриссъ Тоджерсъ подумала и покачала головой.
   -- Если услышите о сиротѣ, у котораго есть три-четыре сотни фунтовъ,-- продолжалъ Пексниффъ,-- такъ пускай друзья этого милаго сироты обратятся письменно, по адресу: Сэлисбери, почтовая контора. Я ужъ о немъ все разузнаю... Только, вотъ, что, м-съ Тоджерсъ,-- продолжалъ онъ, плотнѣе приваливаясь къ ней,-- вы не бойтесь, это хроническая болѣзнь, хроническая... Нельзя бы чего нибудь, капельку, выпить?..
   -- О, Боже! Миссъ Пексниффъ, вашему папенькѣ дурно!-- громко крикнула м-съ Тоджерсъ.
   Мистеръ Пексниффъ сдѣлалъ усиліе надъ собою, и въ то время какъ всѣ пугливо повернулись къ нему, онъ поднялся на ноги и окинулъ всю компанію проникновеннымъ взглядомъ. Потомъ на его лицѣ появилась слабая, болѣзненная улыбка.
   -- Ничего, друзья мои, не безпокойтесь. Не плачьте обо мнѣ. Это хроническій недугъ.
   Сказавъ это, онъ сдѣлалъ попытку скинуть обувь, но пошатнулся и упалъ прямо въ каминъ.
   Младшій членъ компаніи мгновенно выхватилъ его изъ огня, такъ что у него не успѣли даже опалиться волосы. Еще бы!.. Дѣло шло объ ея отцѣ!..
   А она стояла внѣ себя отъ ужаса, и ея сестра тоже. Джинкинсъ утѣшалъ ихъ, и всѣ другіе тоже. Каждый находилъ что нибудь сказать имъ въ утѣшеніе, кролѣ самаго юнаго джентльмена, который съ благороднымъ самоотверженіемъ продолжалъ свою подвигъ спасенія, и поддерживалъ голову м-ра Пексниффа, не обращая ни на что вниманія. Наконецъ, всѣ окружили больного и порѣшили отнести его въ постель. Юный джентльменъ получилъ выговоръ отъ Джинкинса за то, что порвалъ сюртукъ м-ра Пексниффа.-- Ха, ха, ха!.. Ну, да это ничего.
   Всѣ понесли его наверхъ, причемъ юному джентльмену отъ всѣхъ доставалось. Спальня Пексниффа была наверху, и путь предстоялъ не малый, но, мало-по-малу, добрались до туда. По дорогѣ онъ все просилъ у нихъ капельку выпить чего нибудь. Надо полагать такое ужъ было свойство хроническаго недуга. Юный джентльменъ предложилъ было дать ему воды, но за такое предложеніе Пексниффъ наградилъ его самыми позорными прозвищами.
   Дальнѣйшія заботы о немъ приняли на себя Джинкинсъ и Гэндеръ. Они уложили его, какъ сумѣли удобнѣе, на постель, и когда у него проявилось желаніе заснуть, оставили его одного. Но едва они успѣли выбраться на лѣстницу какъ м-ръ Пексниффъ, въ самомъ необычайномъ туалетѣ, выскочилъ на площадку, и изъявилъ намѣреніе прознести поученіе о великихъ задачахъ натуры и человѣческой жизни.
   -- Друзья мои,-- воскликнулъ онъ, перегибаясь черезъ перила лѣстницы,-- будемъ совершенствовать нашъ разумъ взаимными разсужденіями и преніями! Будемъ созерцать существованіе и бытіе! Гдѣ Джинкинсъ?
   -- Я здѣсь,-- отвѣтилъ этотъ джентльменъ.-- А вы идите назадъ, въ постель!
   -- Въ постель!-- отвѣтилъ Пексниффъ.-- Постель! Это голосъ того бездѣльника! Слыхалъ я разглагольствованія! Вы меня скоро разбудили! Я еще хочу поспать. Но если какой нибудь юноша, сирота, пожелаетъ выучить все остальное изъ сборника доктора Уаттса, то ему предоставляется прекрасный случай!..
   Но желающихъ не оказалось.
   -- Ну и прекрасно,-- сказалъ Пексниффъ, помолчавь.-- Отлично, хорошо! Охладительно и усладительно, а особенно для ногъ. Ноги человѣческаго существа великолѣпнѣйшее произведеніе природы, друзья мои. Вы только взгляните на деревянную ногу, и вникните, какая разница между анатоміею природы и анатоміею искусства. Тутъ м-ръ Пексниффъ облокотился на перила, и продолжалъ въ той манерѣ, въ какой обычно поучалъ своихъ питомцевъ:-- Знаете ли, мнѣ очень хотѣлось бы выслушать мнѣніе м-съ Тоджерсъ о деревянной ногѣ, если только ей это не было бы непріятно!
   Такъ какъ послѣ такихъ рѣчей мудрено-было питать какія ни будь дальнѣйшія разумныя надежды, то Джинкинсъ и Гэндеръ снова поднялись по лѣстницѣ и снова уложили его. Но опять, едва они вышли, онъ выскочилъ слѣдомъ за ними, и когда они его снова угомонили, повторилась та же исторія. Какъ только его укладывали и уходили, онъ вскакивалъ съ кровати и вылеталъ на лѣстницу, разражаясь новымъ высоконравственнымъ поученіемъ, которое онъ декламировалъ съ преотмѣннымъ удовольствіемъ, а главное, съ искреннѣйшимъ желаніемъ быть полезнымъ для спасенія ихъ душъ. Эта продѣлка повторилась разъ тридцать, пока они не выбились изъ силъ, и не догадались поставить на стражѣ около недужнаго Бейли-младшаго. Этотъ юноша съ полною охотою взялся за дѣло. Онъ притащилъ къ двери спальни стулъ, свѣчку и свой ужинъ, и неусыпно стерегъ дверь, устроившись около нея съ весьма сноснымъ комфортомъ.
   Когда онъ окончилъ свои приготовленія къ стоянію на стражѣ, они заперли Пексниффа на ключъ снаружи, а стражнику внушили, чтобъ онъ прислушивался, что будетъ твориться внутри комнаты со страждущимъ хроническимъ недугомъ, въ случаѣ же надобности позвалъ ихъ. Мистеръ Бейли скромно завѣрилъ ихъ въ своемъ полномъ пониманіи положенія и успокоилъ насчетъ своей добросовѣстности.
   

Глава X, заключающая въ себѣ странныя вещи, отъ которыхъ многія изъ главныхъ событій этой повѣсти должны зависѣть.

   Посреди всѣхъ этихъ удовольствій, забылъ ли мистеръ Пексниффъ, что онъ пріѣхалъ въ Лондонъ за дѣломъ? Конечно, нѣтъ. Время и теченіе моря не ждутъ никого, говоритъ пословица, но зато всѣ люди должны выжидать время и попутное теченіе, что весьма хорошо было извѣстію Пексниффу. Дочери его такъ знали натуру своего достойнаго отца, что были вполнѣ увѣрены, что онъ шагу не сдѣлаетъ даромъ, хотя въ теперешнемъ случаѣ настоящія его намѣренія и были имъ извѣстны. Все, что онѣ знали, заключалось въ томъ, что отецъ ихъ каждое утро, послѣ ранняго завтрака ходитъ на почту дли освѣдомленія нѣтъ ли къ нему писемъ, кончивъ это дѣло, онъ цѣлый день бывалъ свободенъ.
   Такъ прошло около пяти дней. Наконецъ, какъ-то утромъ, Пексниффъ возвратился съ почты впопыхахъ и, отыскавъ своихъ дочерей, имѣлъ съ ними часа два тайное совѣщаніе, изъ котораго до насъ дошли только слѣдующія слова:
   -- Намъ нѣтъ нужды узнавать, отчего онъ дошелъ до такой перемѣны, мои милыя. Я имѣю касательно этого нѣкоторыя догадки, которыхъ вамъ знать не нужно. Довольно того, что мы не будемъ ни горды, ни злопамятны; если ему нужна наша дружба, она къ его услугамъ. Мы знаемъ свой долгъ, надѣюсь!
   Въ полдень того же дня, одинъ старый джентльменъ вышелъ изъ наемнаго экипажа у почтовой конторы и, сказавъ свое имя, требовалъ письма, оставленнаго собственно для него. Письмо это, запечатанное печатью Пексниффа и надписанное его рукою, дожидалось на почтѣ нѣсколько дней. Оно заключало въ себѣ только адресъ съ "почтеніемъ и искреннею преданностію мистера Пексниффа (не взирая ни на что прошедшее)". Старикъ отдалъ кучеру адресъ, по которому и велѣлъ ему ѣхать въ монументу, гдѣ онъ остановился, отпустилъ экипажъ и направился къ гостиницѣ Тоджерсъ.
   Хотя лицо, поступь и даже суковатая трость старика показывали рѣшимость и непреклонность, которая въ старинные годы посмѣялась бы всякой пыткѣ, однако онъ но временамъ обнаруживалъ нѣкоторое недоумѣніе и съ намѣреніемъ избѣгалъ цѣли своего пути. Наконецъ, отбросивъ всякую тѣнь нерѣшимости, онъ смѣло пошелъ къ дверямъ коммерческой гостиницы и постучался.
   Мистеръ Пексниффъ сидѣлъ въ маленькой комнатѣ хозяйки, и посѣтитель засталъ его читающимъ совершенно случайно превосходное богословское сочиненіе. Онъ извинился въ этомъ передъ старикомъ и сказалъ ему, что, потерявъ надежду на его посѣщеніе, уже приготовился освѣжиться съ дочерьми поставленными на столикѣ виномъ и сухариками.
   -- Ну, что ваши дочери?-- спросилъ старый Мартинъ Чодзльвитъ, кладя шляпу и палку.
   Мистеръ Пексниффъ съ нѣжнымъ волненіемъ отвѣчалъ, что дочери его здоровы и что онѣ хорошія дѣвушки. Онъ присовокупилъ что еслибъ онъ предложилъ мистеру Чодзльвиту сѣсть въ кресла и удалиться отъ сквозного вѣтра иль дверей, то навлекъ бы на себя, можетъ быть, самыя несправедливыя подозрѣнія, а потому онъ удовольствуется только замѣчаніемъ, что въ комнатѣ есть спокойныя кресла, и что изъ двери несетъ холодъ,-- несовершенство, общее почти всѣмъ старымъ домамъ.
   Старикъ усѣлся въ креслахъ и послѣ минутнаго молчанія сказалъ:
   -- Во-первыхъ, позвольте поблагодарить васъ за скорый пріѣздъ вашъ въ Лондонъ, по моей необъяснимой для васъ просьбѣ и, считаю излишнимъ упоминать, на мой счетъ.
   -- На вашъ счетъ!-- вскричалъ Пексниффъ тономъ величайшаго удивленія.
   -- Ну, да, развѣ я ввожу своихъ... своихъ родственниковъ въ расходы для удовлетворенія моихъ прихотей?-- возразилъ старикъ, нетерпѣливо махнувъ рукою.
   -- Прихотей, почтенный мистеръ Чодзльвитъ?
   -- Да, въ теперешнемъ случаѣ это слово не годится, вы правы.
   Мистеръ Пексниффъ внутренно успокоился хотя и самъ не зналъ почему.
   -- Вы правы,-- повторилъ Мартинъ.-- Это не капризъ. Намѣреніе мое основано на разсудкѣ, доказательствахъ и хладнокровномъ сравненіи, чего никогда не бываетъ съ капризами. Сверхъ того, я человѣкъ не капризный и никогда не былъ капризнымъ.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія.
   -- А почему вы знаете?-- возразилъ съ живостію старикъ.-- Вы еще только начнете узнавать это. Вамъ придется испытать и доказать это со временемъ. Вы и ваши должны узнать, что я могу бытъ постояненъ, и что меня нельзя совратить съ пути. Слышите ли?
   -- Совершенно.
   -- Очень сожалѣю,-- снова началъ Мартинъ, пристально глядя на Пекниффа и говоря тихо и мѣрно,-- очень сожалѣю о нашемъ разговорѣ въ послѣднюю нашу встрѣчу, и о томъ, что я такъ свободно изложилъ вамъ тогдашнія мои мысли. Теперешнія мои намѣренія, относительно васъ, совершенно другого рода. Брошенный тѣми, на кого я надѣялся, выслѣживаемый и преслѣдуемый тѣми, кто долженъ бы былъ помогать мнѣ и поддерживать меня, я ищу убѣжища въ васъ. Ввѣряюсь вамъ, какъ союзнику, который долженъ привязаться ко мнѣ узами интереса и ожиданій...-- Онъ произнесъ послѣднія слова съ особеннымъ удареніемъ, хотя Пексниффъ и просилъ его не упоминать объ этомъ,-- и вы должны помочь мнѣ наказать самый низкій родъ подлости, скрытности и коварства.
   -- Благородный человѣкъ!-- воскликнулъ Пексниффъ, хватая протянутую ему руку -- И вы сожалѣете о томъ, что имѣли обо мнѣ несправедливое мнѣніе! Вы, съ вашими сѣдыми волосами!
   -- Сожалѣніе -- естественная принадлежность сѣдыхъ волосъ; я наслѣдовалъ это качество вмѣстѣ съ остальнымъ человѣчествомъ, а потому не будемъ больше говорить объ этомъ. Сожалѣю, что былъ такъ долго разлученъ съ вами. Еслибъ я зналъ васъ прежде и цѣнилъ васъ по заслугамъ, то, можетъ быть, былъ бы счастливѣе.
   Пексниффъ вперилъ взоры въ потолокъ и съ восторгомъ всплеснулъ руками.
   -- Ну, а ваши дочери?-- сказалъ Мартинъ послѣ краткаго молчанія.-- Я ихъ не знаю. Похожи онѣ на васъ?
   -- Носъ моей старшей и подбородокъ младшей, мистеръ Чодзльвитъ, напоминаютъ ихъ покойную мать.
   -- Не въ наружности дѣло, но нравственно?..
   -- Не мнѣ отвѣчать на такой вопросъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ съ удивленіемъ:-- я сдѣлалъ все, что могъ.
   -- Я бы желалъ видѣть ихъ; онѣ гдѣ нибудь тутъ?
   Онѣ дѣйствительно были очень недалеко, потому что подслушивали у дверей съ самаго начала разговора и едва имѣли время удалиться къ себѣ наверхъ. Мистеръ Пексниффъ отворилъ двери и кротко закричалъ имъ наверхъ:
   -- Милыя мои, гдѣ вы?
   -- Здѣсь, милый па!-- отвѣчалъ отдаленный голосъ Черити.
   -- Сойди сюда, мой другъ, и приведи съ собою сестру.
   -- Сейчасъ, милый па!-- вскричала Мерси; и обѣ, до крайности послушныя отцу, сбѣжали по лѣстницѣ, припѣвая что-то.
   Ничто не могло превзойти удивленія обѣихъ миссъ Пексниффъ, когда онѣ нашли у своего отца гостя и когда родитель ихъ сказалъ: Дѣти, мистеръ Чодзльвитъ! Но когда Пексниффъ объявилъ имъ, что онъ другъ съ Чодзльвитомъ, и что почтенный родственникъ его насказалъ ему такъ много добраго и нѣжнаго, что онъ проникнутъ до глубины души, обѣ въ голосъ вскричали: "Ахъ, слава Богу!" и бросились на шею старику. Обнявъ его съ невыразимымъ чувствомъ, онѣ стали по сторожамъ креселъ Чодзльвита, какъ два ангела, готовые наполнить любовію и счастіемъ горестное существованіе стараго Мартина.
   Онъ внимательно смотрѣлъ то на одну, то на другую, то на Пексниффа, стоявшаго съ благочестиво устремленными въ потолокъ взорами.
   -- Какъ ихъ зовутъ?-- спросилъ онъ, поймавъ взглядъ Пексниффа.
   Мистеръ Пексниффъ поспѣшилъ отвѣчать на этотъ вопросъ и присовокупилъ:-- Вы, дѣти, лучше бы написали свои имена. Хотя почеркъ руки вашей и не имѣетъ никакой важности, но родственная любовь можетъ придать ему цѣны. Клеветники подозрѣваютъ, что у Пексниффа въ это время вертѣлись въ головѣ мысли о завѣщаніи его стараго родственника.
   -- Не нужно, дѣти,-- возразилъ старикъ:-- Черити и Мерси, я васъ не такъ скоро забуду, чтобъ имѣть нужду въ напоминаніи. Пексниффъ!
   -- Что угодно?
   -- Вы не имѣете привычки сидѣть?
   -- Да, случается, сударь,-- отвѣчалъ Псксииффъ, стоявшій во все это время.
   -- Почему же вы теперь не сядете?
   -- Можете ли вы сомнѣваться, что я исполню всякое ваше желаніе,-- сказалъ Пексниффъ и немедленно усѣлся.
   -- Послушайте,-- сказалъ Чодзльвитъ: я увѣрень въ честности вашихъ намѣреній; но боюсь, что вы не знаете, что такое капризы старика. Вы не знаете, чего стоитъ слѣдовать его желаніямъ и нежеланіямъ; приноравливаться къ его предразсудкамъ; исполнять его волю, какова бы она ни была; переносить припадки его недовѣрчивости и, несмотря ни на что, быть къ нему внимательнымъ. Когда я вспомню о своихъ недостаткахъ и сужу о ихъ огромности по обиднымъ понятіямъ, которыя имѣлъ о васъ, то едва рѣшаюсь надѣяться на вашу дружбу!
   -- Достойный мистеръ Чодзльвитъ! Какъ можете вы говорить подобныя вещи! Что можетъ быть естественнѣе одной ошибки, когда во всѣхъ другихъ отношеніяхъ вы были совершенно правы, когда вы имѣли столько причинъ смотрѣть на всѣхъ съ самой дурной точки!
   -- Правда, вы очень снисходительны ко мнѣ.
   -- Я всегда говорилъ дочерямъ, что какъ намъ ни горько, что насъ смѣшиваютъ съ низкими корыстолюбцами, но удивляться тутъ нечему! Вы помните, мои милыя?
   -- О, тысячу разъ!-- отвѣчали дочери въ одинъ голосъ.
   -- Мы не жаловались. Иногда только, мы имѣли дерзкую самоувѣренность думать, что со временемъ истина и добродѣтель восторжествуютъ. И когда я видѣлся съ вами въ нашемъ мѣстечкѣ, я, кажется, и самъ сказалъ вамъ, что вы во мнѣ ошибаетесь. Вотъ и все, почтенный другъ мой.
   -- Нѣтъ, не все,-- возразилъ Мартинъ, проведя рукою по лбу:-- вы сказали мнѣ гораздо больше такого, что, вмѣстѣ съ другими обстоятельствами, раскрыло мнѣ глаза. Вы безкорыстно вступились за... я не хочу называть его, вы знаете, кого я подразумѣваю.
   Мистеръ Пексниффъ смутился и смиренно отвѣчалъ: -- совершенно безкорыстно, сударь, могу васъ увѣрить!
   -- Знаю,-- сказалъ спокойно Мартинъ.-- Я въ этомъ увѣренъ. Вы также безкорыстно отвлекли отъ меня эту стаю гадовъ и сами сдѣлались ихъ жертвою; многіе дозволили бы имъ высказать себя передъ мною во всей своей гнусной алчности, чтобъ противоположностью выиграть въ моемъ мнѣніи. Но вы чувствовали за меня, и я вамъ премного благодаренъ. Хотя я и выѣхалъ изъ того мѣста, однако, знаю, что тамъ произошло!
   -- Вы меня удивляете!
   -- Мои свѣдѣнія о вашихъ поступкахъ не ограничиваются этимъ. Въ вашемъ домѣ новый жилецъ?
   -- Да, сударь,-- отвѣчалъ архитекторъ.
   -- Онъ долженъ оставить вашъ домъ.
   -- Для того... для того, чтобъ перебраться къ вамъ?-- спросилъ Пексниффъ съ нерѣшительною кротостью.
   -- Куда онъ хочетъ. Онъ обманулъ васъ.
   -- Надѣюсь, что нѣтъ! Я увѣренъ, что нѣтъ!-- возразилъ Пексниффъ съ жаромъ.-- Я былъ очень хорошо расположенъ къ этому молодому человѣку. Надѣюсь, нѣтъ доказательствъ, что онъ недостоинъ моего покровительства. Обманъ, обманъ! Мистеръ Чодзльвитъ, я считаю себя обязаннымъ, въ случаѣ, если жто правда, отказаться отъ него немедленно!
   -- Вы, конечно, знаете, что онъ уже сдѣлалъ свои выборъ насчетъ женитьбы?
   -- Боже мой!-- вскричалъ Пексниффъ, схватившись за голову обѣими руками и дико глядя на дочерей своихъ.-- Вы меня ужасаете?
   -- Вы еще не знали объ этомъ?
   -- Но, конечно, онъ имѣетъ на то согласіе и одобреніе своего дѣда! Такъ ли, спрашиваю я васъ во имя чести человѣческой природы?
   -- Онъ обошелся безъ меня,-- возразилъ старикъ.
   Негодованіе Пексниффа при этой страшной развязкѣ могло сравниться только съ досадою его дочерей. Какъ? Они пріютили на груди своей змѣю, крокодила, осмѣлившагося располагать своимъ сердцемъ? И этотъ злодѣй ослушался своего добраго, почтеннаго, сѣдовласаго дѣда, которому обязанъ именемъ, воспитаніемъ, всѣмъ? О, ужасъ, ужасъ! Выгнать это чудовище изъ дома было бы слишкомъ снисходительно! Неужели нѣтъ законовъ, которые бы карали за такія преступленія! И какъ низко онъ обманулъ ихъ, извергъ!
   -- Очень радъ, что вы мнѣ такъ горячо сочувствуете,-- сказалъ старикъ, поднявъ руку, чтобъ остановить этотъ потопъ негодованія.-- Мы будемъ считать это дѣло конченнымъ.
   -- Нѣтъ, почтенный другъ мои!-- воскликнулъ Пексниффъ:-- еще неконченнымъ, пока домъ мой не очистится отъ такого оскверненія!
   -- Еще одно обстоятельство,-- началъ Мартинъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Помните вы Мери?
   -- Ту молодую дѣвушку, которая меня такъ сильно интересовала, помните, дѣти?-- замѣтилъ Пексниффъ.
   -- Я разсказалъ вамъ ея исторію...
   -- Которую я передалъ вамъ, мои милыя,-- слова прервалъ Пексниффъ.-- Какъ онѣ были тронуты ею, мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Мнѣ пріятно, что вы такъ хорошо къ ней расположены, дѣти,-- сказалъ старикъ, видимо довольный.-- Я думалъ, что мнѣ придется просить за нее; но въ васъ, я вижу, нѣтъ зависти. Она сирота и ничего отъ меня не получитъ: это ей самой хорошо извѣстно. Надѣюсь, что вы будете, съ нею ласковы!
   Найдется ли на свѣтѣ сирота, которую обѣ миссъ Пексниффъ не прижали бы къ своей нѣжной груди, какъ родную сестру!
   Настало молчаніе, въ продолженіе котораго Чодзльвитъ задумчиво потупилъ взоры. Пексниффъ и дочери его, видя, что старикъ не желаетъ быть прерваннымъ въ своихъ размышленіяхъ, также молчали. Въ продолженіе всего предыдущаго разговора, Мартинъ былъ холоденъ и безстрастенъ, какъ будто онъ заучилъ и съ трудомъ повторилъ свою роль нѣсколько разъ. Онъ выдерживалъ свой характеръ даже тогда, когда выраженія и манера его были наиболѣе ободрительны и жарки. Но теперь, пробудившись отъ задумчивости, онъ видимо оживился и съ большимъ выраженіемъ въ голосѣ сказалъ:
   -- Вы знаете, что объ этомъ будетъ говорить? Вы обдумали это?
   -- Что такое? О чемъ, достойный другъ мой?
   -- О нашемъ новомъ союзѣ съ вами.
   Пексниффъ смотрѣлъ какъ человѣкъ, чувствующій себя превыше всякихъ земныхъ перетолкованій, и отвѣчалъ, качая головою, что безъ сомнѣнія объ этомъ будутъ говорить весьма многое.
   -- Конечно,-- присовокупилъ старикъ.-- Нѣкоторые скажетъ, что я на старости сошелъ съ ума, потерялъ всѣ силы душевныя и снова сдѣлался ребенкомъ. Вы можете перенести это?
   Пексниффъ отвѣчалъ, что подобныя вещи поразили бы его жестоко, но что съ большимъ усиліемъ надъ собою онъ полагаетъ возможнымъ перенести это.
   -- Другіе скажутъ -- я говорю о тѣхъ, которые обманутся въ своихъ надеждахъ -- что вы лгали, притворились, подличали и грязными, низкими путями втерлись въ мое благорасположеніе. Вы и это можете перенести?
   Пексниффъ отвѣчали, что и это будетъ очень жестоко, но что чистая совѣсть и дружба Чодзльвита помогутъ ему перенести клевету.
   -- Большая часть, какъ мнѣ ясно предвидится, будетъ вотъ что разсказывать: что въ доказательство моего презрѣнія къ ихъ гнусной толпѣ, я выбралъ изъ нихъ худшаго, поручилъ ему составить завѣщаніе и обогатилъ его на счетъ всѣхъ остальныхъ; что я ухватился за такой способъ наказанія этихъ гадовъ въ то время, когда послѣднее звено цѣпи, привязывавшей меня къ моему роду, было жестокосердо разорвано... жестокосердо, потому что я любилъ его и полагался на его привязанность; жестокосердо -- потому что онъ бросилъ меня, когда я наиболѣе дорожилъ имъ. Помоги мнѣ Богъ! Онъ могъ покинуть меня безъ малѣйшаго сожалѣнія! Теперь, мистеръ Пексниффъ, скажите мнѣ по совѣсти, взвѣсивъ хорошенько слова мои, въ состояніи ли вы выдержатъ испытанія такого рода?
   -- Любезный мистеръ Чодзльвитъ!-- вскричалъ Пексниффъ въ восторгѣ.-- Для такого человѣка, какимъ вы показали себя сегодня; для человѣка столь обиженнаго, но несмотря на то, до такой степени человѣколюбиваго; для человѣка, столько... я уже и не могу прибрать выраженіи... и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ замѣчательно... словомъ, для такого человѣка, какъ вы, скажу безъ излишней самонадѣянности -- я и мои дочери готовы на всѣ пожертвованія!
   -- Довольно,-- сказалъ Мартинъ.-- Теперь ужъ вы не можете обвинить меня въ послѣдствіяхъ. Когда думаете вы возвратиться домой?!
   -- Когда вамъ будетъ угодно, почтенный другъ мой. Хоть сейчасъ, если вы желаете.
   -- Я ничего не желаю. Будете ли вы готовы возвратиться черезъ недѣлю?
   Именно черезъ недѣлю мистеръ Пексниффъ думалъ кончить свои дѣлишки въ Лондонѣ, а у дочерей его еще сегодня утромъ готово было вырваться желаніе быть дома въ субботу.
   -- Расходы ваши,-- сказалъ Мартинъ, вынимая изъ бумажника банковый билетъ:-- вѣроятно, превосходятъ это. Когда увидимся, вы скажете, мнѣ, сколько я вамъ долженъ. Вамъ не нужно знать, гдѣ я живу теперь -- да у меня и нѣтъ постояннаго жилища. Мы съ вами увидимся скоро. До тѣхъ поръ, чтобъ подробности нашего свиданія остались между нами. О томъ, что вы сдѣлаете, возвратясь домой, прошу васъ не упоминать мнѣ никогда: я въ особенности этого требую. Я вообще не люблю многословія; кажется, я вамъ сказалъ все, что нужно.
   -- Рюмку вина, почтенный другъ мой!-- вскричалъ Пексниффъ, останавливая Мартина,-- Милыя дѣти!
   Сестры бросились угодить своему доброму и несчастному родственнику.
   -- Которая изъ нихъ младшая?-- спросила" старикъ.
   -- Мерси, пятью годами. Говоря какъ артистъ, я дозволяю себѣ замѣтить, что у нея довольно правильное лицо и граціозныя формы.
   -- Она должно быть живого нрава, замѣтилъ Мартинъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Вотъ замѣчательно! Вы опредѣлили ея характеръ, почтенный другъ мой, такъ вѣрно, какъ-будто знали ее съ самаго рожденія. Дѣйствительно, она живого нрава; въ нашемъ скромномъ жилищѣ она поддерживаетъ веселое настроеніе.
   -- Безъ сомнѣнія,-- возразилъ старикъ.
   -- Черити, съ другой стороны, отличается здравымъ разсудкомъ и глубокимъ чувствомъ, если подобнаго рода выраженія могутъ быть извинительны отцу. И какъ онѣ любятъ другъ друга! Позвольте мнѣ выпить за ваше здоровье, мистеръ Чодзльвитъ?
   -- Не думалъ я, съ мѣсяцъ назадъ, что буду пить вино съ вами. Ваше здоровье!
   Нисколько несконфуженный послѣдними словами Мартина, Пексниффъ благодарилъ его съ умиленіемъ.
   -- Теперь пустите меня,-- сказалъ Мартинъ, ставя на столъ рюмку, къ которой едва коснулся губами.-- Добраго утра, дѣти!
   Обѣ миссъ Пексниффъ снова бросились обнимать старика, чему онъ подвергся довольно благосклонно. Кончивъ это, онъ наскоро простился съ Пексниффомъ и вышелъ изъ комнаты, провожаемый до дверей отцомъ и дочерьми, которые дѣлали ему нѣжные знаки и сіяли родственною любовью до тѣхъ поръ, пока онъ не переступилъ за порогъ, хотя Мартинъ во все это время ни разу ни оглянулся назадъ.
   Возвратившись въ комнату мистриссъ Тоджерсъ и оставшись наединѣ съ отцомъ, обѣ дѣвицы изъявили необычайную веселость. Онѣ щелкали пальцами, прыгали, смѣялись и лукаво посматривали на отца.
   -- Еслибъ была хоть малѣйшая возможность придумать причину такой веселости,-- сказалъ онъ съ важностью: я бы не. осуждалъ васъ. Но когда вамъ рѣшительно нечему радоваться... о, дѣйствительно, нечему!..
   Наставленіе это имѣло такъ мало вліянія на Мерси, что она приложила платокъ къ своимъ розовымъ губкамъ и бросилась въ кресла съ признаками крайняго благополучія. Это до такой степени оскорбило Пексниффа, что онъ серьезно началъ ей выговаривать и далъ родительскій совѣтъ исправиться въ уединеніи и созерцаніи. Но въ это время они были прерваны спорящими голосами въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Я вотъ во что не ставлю Джинкинса, мистриссъ Тоджерсъ! воскликнулъ младшій изъ Тоджерскихъ джентльменовъ, щелкнувъ пальцами.
   -- Да, я знаю, что у васъ независимый духъ, сударь,-- отвѣчала хозяйка:-- и что вы никому не уступите. И вы совершенно правы. Я не вижу причины, почему бы вы стали уступать какому бы то ни было джентльмену. Это всякому должно быть извѣстно.
   -- Пусть онъ остерегается!-- вскричалъ младшій изъ "тоджерскихъ" отчаяннымъ голосомъ.-- Никто не долженъ стать на пути потока моего мщенія! Я знаю одного джентльмена, у котораго есть пара пистолетовъ. Если я поѣду къ нему завтра, попрошу ихъ на время и пошлю друга своего къ Джинкинсу, то въ газетахъ напечатаютъ трагедію. Вотъ и все!
   Мистриссъ Тоджерсъ застонала.
   -- Я долго переносилъ это, но наконецъ душа моя возмутилась, и я не въ силахъ терпѣть!
   Конечно, мистеръ Джинкинсъ совершенно неправъ; его нельзя извинить, если онъ дѣлаетъ это съ намѣреніемъ.
   -- Съ намѣреніемъ!-- воскликнулъ младшій джентльменъ.-- Развѣ онъ не прерываетъ меня и не противорѣчитъ мнѣ на каждомъ шагу? Развѣ онъ упускаетъ случай стать между мною и предметомъ, на который я обращу вниманіе? Развѣ онъ не считаетъ долгомъ забывать меня всякій разъ, когда наливаетъ пиво? Развѣ онъ не говоритъ всякій день вздоръ насчетъ своихъ бритвъ съ обидными намеками на тѣхъ, кому нѣтъ нужды бриться больше раза въ недѣлю? Но совѣтую ему беречься! Я его самого скоро отбрѣю, пусть онъ это знаетъ!
   Мистриссъ Тоджерсъ снова застонала.
   -- Впрочемъ,-- сказалъ молодой джентльменъ:-- объ этихъ вещахъ нечего разсказывать дамамъ. Срокъ мой -- недѣля, начиная съ будущей субботы: мы оба не можемъ жить въ одномъ и томъ же домѣ! Если время это пройдетъ безъ кровопролитія, вы можете считать себя счастливою, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Ахъ, Боже мой, Боже мой! Чего бы я не дала, чтобъ предупредить такія вещи! Потерять васъ, сударь, все равно что потерять правую руку: вы такъ любимы и уважаемы всѣми коммерческими джентльменами! Перемѣните ваши мысли, сударь, если не для кого другого, то хоть для меня, сударь!
   -- У васъ останется любимецъ вашъ Джинкинсъ,-- отвѣчалъ онъ угрюмо.-- Онъ утѣшитъ васъ и остальныхъ джентльменовъ въ потерѣ двадцатерыхъ, какъ я! Меня въ этомъ домѣ не понимаютъ.
   -- Ахъ, не уходите съ такимъ мнѣніемъ, сударь! Говорите, что хотите о джентльменахъ; но за что же вы обвиняете коммерческую гостиницу? Вы слишкомъ чувствительны, слишкомъ щекотливы, сударь. Это въ вашемъ духѣ!
   Молодой джентльменъ закашлялъ.
   -- А что до Джинкинса, сударь, ужъ если намъ надобно разстаться, то знайте, что я его вовсе не оправдываю. Я бы желала сама, чтобъ онъ понизилъ голосъ въ моемъ домѣ. Мистеръ Джинкинсъ не такой постоялецъ, которому всѣ должны уступать. Напротивъ...
   Такія и подобныя рѣчи мистриссъ Тоджерсъ смягчили наконецъ младшаго джентльмена, и онъ ушелъ, увѣряя хозяйку въ своемъ всегдашнемъ уваженіи.
   -- Ахъ, Боже мой, миссъ Пексниффъ!-- вскричала она, войдя въ свою комнату и жалобно всплеснувъ руками.-- Что стоитъ быть хозяйкою подобнаго заведенія! Вы вѣрно слышали нашъ разговоръ! Каково вамъ покажется? Этотъ молокососъ самый смѣшной и безтолковый малый, какихъ только я знаю; а между тѣмъ онъ воображаетъ себѣ, что его можно поставить на одну доску съ Джинкинсомъ... съ Джинкинсомъ!
   Мистриссъ Тоджерсъ разсказала много анекдотовъ о молодомъ джентльменѣ и о томъ, какъ ему достается отъ Джинкинса. Пексниффъ слушалъ ее съ строгимъ молчаніемъ. Когда она кончила, онъ сказалъ торжественно:
   -- Мистриссъ Тоджерсъ, позвольте узнать, что вамъ платитъ этотъ молодой джентльменъ?
   -- Около восемнадцати шиллинговъ въ недѣлю.
   Пексниффъ всталъ со стула, скрестилъ руки, взглянулъ на хозяйку и покачалъ головою.
   -- И возможно ли, сударыня,-- сказалъ онъ:-- чтобъ женщина съ вашимъ умомъ, изъ за такой бездѣлицы какъ восемнадцать шиллинговъ въ недѣлю, унижалась до двуличія... даже на одно мгновеніе?
   -- Я должна же стараться, чтобъ они ладили между собою и не оставляли меня, мистеръ Пексниффъ. Барышъ такъ малъ!
   -- Барышъ, мистриссъ Тоджерсъ, барышъ!
   Пексниффъ былъ такъ строгъ, что хозяйка заплакала.
   -- Притворство для барыша! О, вотъ поклоненіе золотому тельцу! О, Ваалъ, Ваалъ! Цѣнить себя ни во что, притворяться, лгать -- за восемнадцать шиллинговъ въ недѣлю! Горестно!
   Восемнадцать шиллинговъ! Ты правъ, добродѣтельный Пексниффъ, совершенно правъ. Добро бы еще за чинъ, за звѣзду, за мѣсто въ парламентѣ, за улыбку министра или за большія деньги! А то за восемнадцать шиллинговъ въ недѣлю! Это жалость, жалость!
   Мистеръ Пексниффъ былъ до того растроганъ своею рѣчью, что вышелъ прогуляться для успокоенія взволнованныхъ чувствъ.
   

Глава XI, въ которой нѣкій джентльменъ оказываетъ особенное вниманіе одной дамѣ -- и многія событіи предзнаменовываются.

   Дня за два или за три до отправленія Пексниффовъ во-свояси, отчего коммерческіе джентльмены были неутѣшны, въ полдень, Бэйли младшій предсталъ передъ миссъ Черити и съ своею обычною любезностью объявилъ ей, что какой-то джентльменъ желаетъ ее видѣть и ждетъ въ гостиной.
   -- Джентльменъ, ко мнѣ!-- воскликнула Черити, прервавъ свою работу -- она была занята обрубливаньемъ носовыхъ платковъ для мистера Джинкинса.-- Кто бы это былъ? Не ошибся ли ты, Бэйли?
   Рыжій пажъ оскалилъ зубы.
   -- Какъ это странно, Мерси! Я даже чувствую большую наклонность не идти къ нему.
   Младшая сестра полагала, что причиною такого замѣчанія была гордость и желаніе кольнуть ее за побѣды надъ тоджерскими коммерческими джентльменами. А потому она очень учтиво отвѣчала, что все это очень странно, и что она также не можетъ постичь причины такого смѣшного посѣщенія.
   -- Рѣшительно невозможно угадать!-- вскричала Черити съ нѣкоторою язвительностью.-- Но тебѣ тутъ не на что сердиться, мой другъ.
   -- Благодарю васъ, сестрица, я и сама это знаю.
   -- Я боюсь, что тебѣ вскружили голову; я рано, ты такая безумная!
   -- Я и сама этого опасаюсь, милая Черити,-- отвѣчала Мерси съ большимъ чистосердечіемъ.-- Каждый день слышишь столько вздору, лести, комплиментовъ и прочаго, что понсволѣ закружится голова. Какъ тебѣ должно быть отрадно и спокойно, милая Черити! Тебя не безпокоятъ эти гадкіе мужчины... Какъ ты это умѣешь дѣлать?
   Такой невинный вопросъ могъ бы повлечь къ бурнымъ послѣдствіямъ, еслибъ Бэйли младшему не пришла фантазія проплясать "лягушечью джиггу". Черити подавила свою досаду и пошла за Бэйли въ гостиную, чтобъ принять таинственнаго обожателя, который тамъ дожидался.
   -- А, кузина!-- воскликнулъ онъ -- Видите, вотъ я и здѣсь. А ужъ вы вѣрно думали, что я пропалъ. Ну, какъ вы себя чувствуете?
   -- Благодарю васъ,-- отвѣчала Черити, протянувъ руку мистеру Джонсу Чодзльвиту.
   -- Ну, хорошо. Васъ не утомила поѣздка въ Лондонъ? А что дѣлаетъ та, другая? Она здорова?
   -- Она не жаловалась ни на какую болѣзнь, сударь. Можетъ быть, вы хотите ее видѣть?
   -- Нѣтъ, нѣтъ кузина! Не торопитесь; въ этомъ нѣтъ нужды. Какая вы жестокая дѣвушка!
   -- Вы этого не можете знать.
   -- Можетъ быть. А что, вы уже думали, что я пропалъ? Не правда ли?
   -- Я вовсе не думала объ этомъ.
   -- Будто? Ну, а другая?
   -- Я не знаю, о чемъ думаетъ моя сестра.
   -- Ну, а смѣялась она надъ этимъ?
   -- Нѣтъ, она даже и не смѣялась.
   -- Она ужасно любитъ смѣяться! Я бы давно къ вамъ пришелъ, еслибъ знала, гдѣ найти васъ. Вы тогда такъ скоро убѣжали!
   -- Нашъ папа очень торопился.
   -- Жаль, что я не успѣлъ спросить, гдѣ онъ остановился. Я бы и теперь не нашелъ васъ, еслибъ не встрѣтился съ нимъ на улицѣ сегодня утромъ. Какой онъ лукавый!
   -- Прошу васъ говорить о моемъ отцѣ съ большимъ уваженіемъ, мистеръ Джонсъ! Я не позволю подобнаго тона даже въ шуткѣ.
   -- Гм... а я позволю вамъ говорить о моемъ отцѣ, какъ вамъ угодно. Въ его жилахъ, вмѣсто крови, течетъ какое то жидкое неблагополучіе. Какъ вы думаете, кузина, сколько ему лѣтъ?
   -- Да, онъ старъ, но прекрасный и препочтенный джентльменъ.
   -- Препочтенный джентльменъ! Гм! Не мѣшало бы ему быть еще почтеннѣе. Но что объ немъ толковать! Я зашелъ къ вамъ за тѣмъ, кузина, чтобъ пригласить васъ прогуляться со мною и показать вамъ здѣшніе виды; а потомъ вы зайдете въ нашъ домъ и освѣжитесь чѣмъ нибудь. Пексниффъ сказалъ, что онъ завернетъ за вами сегодня вечеромъ. Вотъ его записка; я нарочно заставилъ его написать два слова, на случай, если вы не повѣрите. Ничего нѣтъ лучше письменныхъ доказательствъ! Ну, вы приведете съ собою ту?
   Миссъ Черити взглянула на почеркъ отца: "Ступайте съ нимъ", было тамъ сказано: "и да будетъ между нами доброе согласіе, если оно возможно". Послѣ того она вышла, чтобъ приготовиться къ прогулкѣ и объявить эту новость сестрѣ. Вскорѣ она возвратилась вмѣстѣ съ Мерси, которая вовсе не чувствовала расположенія промѣнять блистательныя побѣды надъ тоджерскими коммерческими джентльменами на общество мистера Джонса Чодзльвита и его почтеннаго отца.
   -- Ага,-- вскричалъ:-- вотъ и вы!
   -- Да, страшилище,-- отвѣчала Мерси:-- и я бы очень охотно желала быть въ другомъ мѣстѣ.
   -- Не можетъ быть, чтобъ вы такъ думали!
   -- Оставайтесь при своемъ мнѣніи, страшилище, а я буду при своемъ; мое мнѣніе таково, что вы пренепріятный и прегадкій человѣкъ -- Тутъ она отъ всего сердца засмѣялась.
   -- О, какая вы острая! Да съ вами бѣда!
   -- Что жъ? -- вскричала Мерси:-- Если мы не идемъ сейчасъ же, такъ лучше всего снять шляпку и остаться дома!
   Угроза эта подѣйствовала на Джонса, и онъ, взявъ своихъ кузинъ подъ руки, повелъ за двери. Любезность его, замѣченная Бэйли младшимъ изъ форточки, причинила тому сильный припадокъ кашля, котораго жертвою онъ былъ до тѣхъ поръ, пока Джонсъ и обѣ миссъ Пексниффъ не скрылись за уголъ.
   Мистеръ Джонсъ спросилъ своихъ спутницъ, хорошіе ли онѣ ходоки; получивъ удовлетворительный отвѣтъ, онъ подвергъ ихъ пѣшеходныя способности жестокому испытанію: показалъ имъ столько мостовъ, церквей, улицъ, площадей и публичныхъ зданій, что другому на разсмотрѣніе ихъ понадобился бы годъ. Надобно замѣтить, что мистеръ Джонсъ имѣлъ непреодолимое отвращеніе къ внутренности тѣхъ зданій, за входъ въ которыя надо было платить. Онъ до такой степени держался своего мнѣнія, что когда миссъ Черити упомянула, что онѣ были раза два или три въ театрѣ съ Джинкинсомъ и другими коммерческими джентльменами, то первый вопросъ Джойса былъ:-- а кто же платилъ? Узнавъ, что платили Джинкинсъ и прочіе, онъ рѣшилъ, что этотъ народъ -- чудные олухи, и часто, во время прогулки, неумѣренно смѣялся ихъ простотѣ.
   Послѣ двухчасовой, весьма утомительной, прогулки, и когда уже начало смеркаться, мистеръ Джонсъ сказалъ дѣвицамъ, что намѣренъ сыграть лучшую шутку, какая только ему извѣстна: дѣло состояло въ томъ, чтобъ нанять извозчика на край города за шиллингъ. Къ счастію дѣвицъ, онѣ пріѣхали такимъ образомъ въ жилище своего путеводителя.
   Старинное складочное мѣсто, подъ фирмою "Энтони Чодзльвита и сына", оптовыхъ торговцевъ изъ Манчестера, находилось въ весьма узкой улицѣ, недалеко отъ почты, гдѣ каждый домъ казался темнымъ даже въ самое свѣтлое, ясное лѣтнее утро. Домъ, въ которомъ вели свои дѣла Энтони Чодзльвитъ и сынъ, былъ въ числѣ самыхъ мрачныхъ, ветхихъ, грязныхъ и закопченыхь, какіе только можетъ себѣ вообразить человѣкъ, бывавшій въ торговыхъ частяхъ Лондона. Все въ этомъ домѣ доказывало, что хозяева думаютъ только о дѣлѣ и презираютъ всякую мысль о комфортѣ и роскоши. Въ темныхъ спальняхъ висѣли по стѣнамъ нанизанныя на веревочки полусъѣденныя молью письма; на полу валялись остатки и обрывки негодныхъ товаровъ, старинные образчики, изломанные ящики и тому подобное. Въ единственной пріемной комнатѣ все было основано на тѣхъ же началахъ: тамъ вездѣ валялись старыя бумаги, счеты, ящики, счетныя книги и разныя принадлежности торговыхъ занятій. Маленькій столикъ былъ накрытъ для обѣда, а передъ каминомъ сидѣлъ самъ Энтони Чодзльвитъ; онъ всталъ, чтобъ встрѣтить своихъ прекрасныхъ посѣтительницъ.
   -- Ну, что, привидѣніе, готовъ обѣдъ?-- сказалъ мистеръ Джонсъ, почтительно привѣтствуя этимъ титуломъ своего родителя.
   -- Я думаю, что готовъ,-- отвѣчалъ старикъ.
   -- Да что мнѣ въ томъ, что вы думаете? Мнѣ надобно знать навѣрное!
   -- Я навѣрное не знаю.
   -- Вы ничего навѣрное не знаете! Дайте свѣчу: надо посвѣтить дѣвушкамъ.
   Энтони подалъ ему ветхій конторскій подсвѣчникъ, съ которымъ Джонсъ предшествовалъ дѣвицамъ въ ближайшую спальню, гдѣ онѣ сняли свои шали и шляпки; возвратившись, онъ занялся, въ ожиданіи обѣда, откупориваньемъ бутылки вина и обтачиваньемъ ножа, ворча про себя комплименты отцу. Обѣдъ состоялъ изъ горячей бараньей ноги со множествомъ зелени и картофеля, что все было принесено грязною старушонкой.
   -- Живемъ какъ холостяки, кузина,-- сказалъ Джонсъ, обратясь къ Черити.-- Я увѣренъ, что другая будетъ смѣяться, возвратясь домой, какъ вы думаете? Вы будете сидѣть у меня по правую сторону, а та пусть сядетъ по лѣвую. Послушайте, вы, другая, садитесь сюда!
   -- Вы такое пугало,-- возразила Мерси:-- что у меня пропадетъ аппетитъ, если я сяду подлѣ васъ.
   -- Не шалунья ли она?-- прошепталъ Джонсъ, толкнувъ локтемъ старшую сестру.
   -- Право не знаю,-- сердито возразила Черити.-- Мнѣ надоѣли ваши смѣшные вопросы.
   -- Что тамъ дѣлаетъ мой драгоцѣнный родитель?-- продолжалъ Джонсъ, видя, что отецъ его ходитъ взадъ и впередъ вмѣсто того, чтобъ сѣсть за столъ.-- Чего вы ищите?
   -- Я потерялъ очки.
   -- Да развѣ вы не можете ѣсть и пить безъ очковъ! А гдѣ этотъ соня Чоффи? Эй, дуракъ, не знаешь своего имени, что ли?
   Видно, что онъ не зналъ своего имени, потому что не пришелъ, пока не позвалъ его самъ старикъ Энтони. По этому призыву, медленно отворилась стеклянная дверь маленькой конторки, отдѣленной въ комнатѣ легкою перегородкою, и оттуда выползъ весьма древній старичокъ съ тусклыми глазами и морщинистымъ лицомъ. Онъ былъ такъ же ветхъ и запыленъ, какъ все остальное въ этомъ домѣ; костюмъ его былъ черный, старомодный, весьма изношенный; панталоны подвязаны у колѣнъ порыжѣвшими ленточками, а на нижней части тоненькихъ ногъ были протертые шерстяные чулки того же цвѣта. Казалось, онъ былъ засунутъ съ полстолѣтія назадъ въ чуланчикъ, куда сваливали всякій хламъ, забытъ тамъ, и только теперь кто-то открылъ его.
   Онъ медленно приблизился къ столу и усѣлся на столъ, но потомъ, какъ-будто почуявъ, что тутъ есть чуткіе, и въ добавокъ еще дамы, приподнялся, повидимому, желая поклониться; однако, онъ не сдѣлалъ этого, а снова опустился на стулъ, дышалъ въ свои морщинистыя руки, чтобъ согрѣть ихъ, и сидѣлъ неподвижно, не глядя ни на кого и ни на что, съ глазами ничего невидѣвшими, съ лицомъ, ничего невыражавшимъ.
   -- Нашъ прикащикъ, старый Чоффи,-- сказалъ Джонсъ, представляя его дамамъ.
   -- Онъ глухъ?-- спросила одна изъ нихъ.
   -- Нѣтъ, кажется, нѣтъ. Онъ не глухъ, батюшка?
   -- Онъ никогда не говорилъ этого,-- отвѣчалъ старый Чодзльвитъ.
   -- Слѣпъ?-- спросили дѣвицы
   -- Нѣтъ. Онъ, кажется, не вовсе еще ослѣпъ, батюшка?
   -- Конечно, нѣтъ.
   -- Да что же онъ?
   -- А вотъ я вамъ сейчасъ скажу,-- отвѣчалъ Джонсъ вполголоса своимъ кузинамъ: во-первыхъ, онъ чертовски старъ, что мнѣ не слишкомъ нравится, потому-что, кажется, будто и отецъ мой беретъ съ него примѣръ; во-вторыхъ, онъ чудный старичишка,-- продолжалъ онъ вслухъ:-- и не понимаетъ ничьихъ словъ, кромѣ его,-- тутъ онъ показалъ вилкою на своего почтеннаго родителя.
   -- Какъ странно!-- вскричали обѣ сестры.
   -- Вотъ видите,-- сказалъ Джонсъ:-- онъ всю жизнь свою корпѣлъ надъ счетами и счетными книгами, и, наконецъ, лѣтъ двадцать назадъ, заболѣлъ горячкою. Во все это время (недѣли съ три) онъ былъ какъ одурѣлый, все считалъ и досчитался ужъ не знаю до котораго мильона. Теперь мы мало занимаемся дѣлами, и онъ недурной приказчикъ.
   -- Очень хорошій,-- замѣтилъ Энтони.
   -- Ну, по крайней мѣрѣ, не дорогой и заработываетъ свою соль,-- возразилъ Джонсъ.-- Я ужъ сказалъ вамъ, что онъ не понимаетъ никого, кромѣ моего отца -- онъ такъ давно къ нему привыкъ! Я видалъ, какъ онъ игрывалъ въ вистъ, имѣя партнеромъ моего отца и вовсе не понимая, противъ кого онъ играетъ.
   -- У него нѣтъ аппетита?-- спросила Мерси.
   -- О, извините! Онъ ѣстъ, когда ему даютъ. Но ему все равно, ждать ли минуту или часъ, пока отецъ мой здѣсь; и потому, когда я сильно голоденъ, то думаю о немъ не прежде, какъ поусмирю въ свой собственный желудокъ. Ну, Чоффи! болванъ! хочешь, что ли?
   Чоффи не слыхалъ ничего.
   -- Онъ всегда былъ предрянной старичишка,-- хладнокровно замѣтилъ Джонсъ.-- Спросите его, батюшка.
   -- Хочешь ли ты обѣдать, Чоффи?-- спросилъ старый Энтони.
   -- Да, да,-- отвѣчалъ Чоффи, принимая понемногу видъ живого существа.-- Да, да. Готовъ, мистеръ Чодзльвитъ. Совершенно готовъ, сударь. Готовъ, готовъ, готовъ.-- Сказавъ это, онъ улыбнулся и приготовился слушать; но такъ какъ съ нимъ перестали говоритъ, то свѣтъ жизни начавъ мало-по-малу исчезать съ лица его, и оно стало безсмысленнымъ по прежнему.
   -- Онъ покажется вамъ очень непріятнымъ, потому что давится каждымъ кускомъ,-- сказалъ Джонсъ кузинамъ.-- Вотъ смотрите! Еслибъ я не думалъ позабавить васъ, то не впустилъ бы его сегодня сюда... Какіе лошадиные глаза!
   Жалкій предметъ этой кроткой рѣчи, къ счастію, не понималъ никакихъ замѣчаній на свой счетъ. Но какъ баранина была жестка, а десны старика очень слабы, онъ вскорѣ оправдалъ предсказанія Джонса и поперхивался столько разъ, пытаясь обѣдать, что несказанно забавлялъ мистера Джонса, который увѣрялъ обѣихъ сестеръ, что въ этомъ отношеніи Чоффи превзошелъ даже его отца,-- а это, какъ онъ замѣчалъ, не бездѣлица.
   Странно, что Энтони Чодзльвитъ, самъ уже очень старый человѣкъ, находилъ удовольствіе въ шуткахъ отпускаемыхъ его сыномъ надъ жалкою тѣнью, сидѣвшею за столомъ ихъ. Надобно, однако, отдать ему справедливость, что онъ смѣялся не столько надъ старымъ приказчикомъ, сколько отъ восхищенія, возбуждаемаго въ немъ остроуміемъ Джонса. По той же причинѣ, грубыя выходки молодого человѣка даже насчетъ его самого, наполняли его тайнымъ наслажденіемъ и заставляли потирать руки, какъбудто онъ говорилъ про себя: Я научилъ его, я воспиталъ его; это мой настоящій наслѣдникъ; онъ лукавъ, смѣтливъ и корыстолюбивъ, а потому не промотаетъ моихъ денегъ.
   Чоффи возился такъ долго со своей бараниной, что мистеръ Джонсъ, потерявъ, наконецъ, терпѣніе, вырвалъ у него изъ подъ носа тарелку и посовѣтовалъ отцу намекнуть старичишкѣ, чтобъ онъ лучше жевалъ.
   Энтони исполнилъ его желаніе, и Чоффи, оживившись, снова воскликнулъ:-- Да, да, правда, правда! Онъ преострый малый, Богъ съ нимъ! Подлинно вашъ сынъ, мистеръ Чодзльвитъ! Богъ съ нимъ, Богъ съ нимъ!
   Мистеръ Джонсъ хохоталъ еще сильнѣе и замѣтилъ своимъ кузинамъ, что Чоффи когда-нибудь уморитъ его со смѣха. Послѣ того сняли со стола скатерть, поставили бутылку вина, и мистеръ Джонсъ наполнилъ рюмки своихъ кузинъ, уговаривая ихъ не щадить вина, потому что его много; однако, онъ вскорѣ присовокупилъ, что только пошутилъ и что онѣ вѣрно не примутъ словъ его иначе, какъ за шутку.
   -- Я выпью за здоровье Пексниффа,-- сказалъ Энтони.-- За вашего отца, мои милыя. Ловкій человѣкъ Пексниффъ; смышленъ, только лицемѣръ! Что, сударыни, вѣдь лицемѣръ? Ха, ха, ха! Ну, да, разумѣется. Только онъ ужъ слишкомъ хитритъ. Вотъ вы, мои красавицы, перехитрите хоть что, даже и лицемѣріе -- спросите-ка Джонса!
   -- Васъ ужъ нельзя перехитрить въ заботливости о себѣ,-- замѣтилъ почтительный сынъ своему родителю.
   -- Слышите, милыя?-- вскричалъ восхищенный Энтони.-- Мудро, мудро сказано! Славное замѣчаніе!
   -- Только отъ этого человѣкъ иногда живетъ дольше, чѣмъ нужно,-- шепнулъ мистеръ Джонсъ своей кузинѣ -- Ха, ха! Скажите-ка это той!
   -- Ахъ, Боже мой, можете сказать ей сами,-- отвѣчала Черити съ досадою.
   -- Она такъ любитъ трунить.
   -- Такъ что вамъ о ней заботиться? Я увѣрена, что она объ васъ нисколько не думаетъ.
   -- Будто бы?
   -- Ахъ, Боже мой! Да разумѣется.
   -- А есть еще дѣло, въ которомъ трудно бываетъ перехитрить, батюшка.,-- замѣтилъ Джонсъ послѣ краткаго молчанія.
   -- Что такое?-- спросилъ отецъ, смѣясь заранѣе въ ожиданіи чего-нибудь особенно умнаго.
   -- Торговля; вотъ правило для торговли: поступай съ другими такъ, какъ бы они хотѣли поступить съ тобой. Всѣ другія основанія ложны.
   Восхищенный отецъ захлопалъ въ ладоши; изреченіе сына понравилось ему до того, что онъ поспѣшилъ сообщить его своему ветхому приказчику, который начало потирать руки, кивать дряхлою головою и мигать своими водянистыми глазами.
   -- Прекрасно, прекрасно! Весь въ васъ, мистеръ Чодзльвитъ!-- воскликнулъ онъ слабымъ голосомъ, со всѣми признаками восторга.
   Послѣ того, Чоффи погрузился въ кресла, стоявшія въ темномъ углу около камина, гдѣ онъ обыкновенно проводилъ вечера, и больше его никто не видѣлъ и не слышалъ; его замѣтили только разъ, когда подали ему чай, въ который онъ машинально обмакивалъ свой хлѣбъ. Чоффи какъ-будто замерзалъ для всего окружающаго -- если можно такъ выразиться и только оттаивалъ на время отъ слова или прикосновенія Энтони Чодзльвита.
   Миссъ Черити разливала чай и казалась полною хозяйкой дома, а Джонсъ сидѣлъ къ ней какъ можно ближе, и нашептывалъ нѣжности и комплименты на свой ладъ. Миссъ Мерси, съ своей стороны, безмолвно вздыхала объ обществѣ коммерческихъ джентльменовъ, которые, безъ сомнѣнія, жалѣютъ о ея отсутствіи, и зѣвала надъ какою то газетой. Энтони заснулъ безъ дальнихъ церемоній, а потому Джонсъ и Черити имѣли передъ собою свободное поприще
   Когда убрали чай, Джонсъ вытащилъ грязную колоду картъ и принялся занимать своихъ кузинъ разными фокусами, которыхъ основная идея состояла для него въ томъ, чтобъ заставить кого-нибудь побиться объ закладъ, что нельзя сдѣлать того или другого, а потомъ спроворить фокусъ и выиграть деньги. Мистеръ Джонсъ увѣрялъ, что такія продѣлки въ большомъ употребленіи въ лучшемъ обществѣ и что тамъ проигрываютъ на нихъ большія деньги. Неизлишнимъ будетъ замѣтить, что онъ вполнѣ этому вѣрилъ, потому что плутовство имѣетъ свою простоту такъ же, какъ и невинность; а вездѣ, гдѣ только нужно было теплое вѣрованіе въ то, что мошенничество и хитрость -- главное основаніе какихъ-нибудь дѣлъ, мистеръ Джонсъ былъ легковѣрнѣйшимъ изъ смертныхъ. Къ этому надобно еще прибавить и отличавшее его необычайное нсвѣжество.
   Достойный сынъ почтеннаго Энтони Чодзльвита имѣлъ всѣ наклонности къ тому, чтобъ сдѣлаться первостепеннымъ развратникомъ -- его удерживала только самая скаредная скупость; такимъ образомъ, дурныя страсти его были обуздываемы другого рода порокомъ, какъ противоядіемъ, такъ какъ правила добродѣтели были бы тутъ совершенно безсильны.
   Когда онъ кончилъ всѣ свои штуки картами, сдѣлалось ужо поздно, и такъ какъ Пексниффъ не являлся, молодыя дамы изъявили желаніе возвратиться домой. Но Джонсъ, въ припадкѣ любезности, объявилъ, что никакъ ихъ не отпуститъ безъ того, чтобъ онѣ не вкусили хлѣба съ сыромъ и портера, и даже когда онѣ исполнили его желаніе, онъ не рѣшался позволить имъ отправиться; онъ то упрашивалъ миссъ Черити подождать его немножко, то отпускалъ ей нѣжности по-своему, но, наконецъ, видя старанія свои безплодными, взялъ шляпу и приготовился проводить дамъ въ Тоджерскую; при этомъ, онъ замѣтилъ, что вѣроятно онѣ лучше согласятся идти пѣшкомъ, нежели ѣхать, и что онъ совершенно того же мнѣнія.
   -- Покойной ночи,-- сказалъ Энтони.-- Покойной ночи; поклонитесь отъ меня -- ха, ха, ха!-- Пексниффу. Берегитесь Джонса, мои милыя, онъ малый опасный. Да смотрите, не поссорьтесь за него.
   -- Вотъ хорошо! Ссориться за это животное!-- вскричала Мерси.-- Можешь взять его себѣ, милая Черити; дарю тебѣ свою долю этого страшилища.
   -- Что? Видно я кислый виноградъ, кузина?-- сказалъ Джонсъ.
   Миссъ Черити была чрезвычайно довольна этимъ возраженіемъ и замѣтила Джонсу, что если онъ будетъ такъ жестокь съ ея сестрою, то заставитъ ненавидѣть себя, Мерси, которая дѣйствительно имѣла свою долю добродушія, отвѣчала мистеру Джонсу только хохотомъ. Послѣ того, они вышли изъ дома и дошли до коммерческой гостиницы безъ всякихъ вспышекъ. Мистеръ Джонсъ велъ своихъ кузинъ подъ руки и часто пожималъ вмѣсто одной руки другую и довольно сильно; но такъ какъ онъ во все это время шепотомъ разговаривалъ съ Черити, то ошибки его можно было приписать случаю. Когда двери Тоджерса отворились передъ ними, Мерси поспѣшно вырвалась и побѣжала вверхъ, а Черити и Джонсъ оставались еще минутъ около пяти на лѣстницѣ и продолжали разговаривать. На слѣдующее утро, мистриссъ Тоджерсъ кому-то замѣтила:-- Ясно, что тутъ происходитъ, и я этому очень рада, потому что миссъ Пексниффъ давно пора пристроиться.
   Наконецъ, приблизился день, когда свѣтлое видѣніе, такъ внезапно озарившее Тоджерскую и пронзившее яркимъ лучомъ грудь Джинкинса, должно было исчезнуть; когда этому видѣнію, какъ будто какому-нибудь узлу съ бѣльемъ или боченку съ устрицами, или жирному джентльмену, или вообще всякому прозаическому существу предстояло быть погруженнымъ въ простой почтовый экипажъ и отправиться изъ столицы въ провинцію.
   -- Никогда еще, мои милыя миссъ Пексниффъ,-- сказала имъ мистриссъ Тоджерсъ поздно вечеромъ наканунѣ ихъ отъѣзда:-- никогда еще не видала я джентльменовъ такъ чувствительно растроганныхъ, какъ теперь растроганы коммерческіе джентльмены; они, я думаю, не оправятся раньше, какъ чрезъ нѣсколько недѣль. Вамъ обѣимъ придется отвѣчать за многое.
   Дѣвицы скромно отреклись отъ участія въ такомъ бѣдственномъ состояніи сердецъ Тоджерскихъ джентльменовъ.
   -- А вашъ благочестивый папа! Вотъ также потеря! Да, милыя миссъ Пексниффъ, вашъ папа истинный вѣстникъ мира и любви!
   Находясь въ нѣкоторой неизвѣстности насчетъ того, какого именно рода любви былъ вѣстникомъ мистеръ Пексниффъ, дочери его приняли второй комплиментъ нѣсколько холодно.
   -- Еслибъ я рѣшилась измѣнить довѣренности и попросить васъ оставить на эту ночь отпертою дверь изъ вашей комнаты въ мою, я увѣрена, что вамъ было бы очень интересно; но я этого не сдѣлаю; я обѣщалась мистеру Джинкинсу, что буду молчать, какъ могила.
   -- Что такое, милая мистриссъ Тоджерсъ?
   -- Дорогія мои миссъ Пексниффъ, если вы ужъ непремѣнно хотите знать, такъ нечего дѣлать: мистеръ Джинкинсъ и другіе джентльмены вздумали дать вамъ сегодня ночью серенаду на крыльцѣ. Я бы, по правдѣ сказать, желала, чтобъ они назначили время двумя часами раньше, потому что, когда джентльмены сидятъ поздно, то они пьютъ, а когда они пьютъ, то нельзя, чтобъ музыка ихъ была черезчуръ хороша. Но ужъ они такъ уговорились, и я увѣрена, что вы будете довольны ихъ вниманіемъ.
   Молодыя дѣвицы были сначала такъ заняты этою новостью, что рѣшились не ложиться спать, пока не услышатъ конца серенады. Но черезъ полчаса, онѣ перемѣнили свое намѣреніе и заснули иакъ сладко, что вовсе не обрадовались, когда ихъ вскорѣ послѣ того разбудили жалобные звуки музыки, нарушившей безмолвіе ночи.
   Музыка была очень трогательна... очень. Самый разборчивый вкусъ не могъ бы пожелать ничего болѣе мрачнаго. Вокальный джентльменъ былъ за капельмейстера, Джинкинсъ пѣлъ басомъ, остальные пѣли или играли кто какъ могъ. Младшій джентльменъ выдувалъ свою горесть на флейтѣ. Еслибъ обѣ миссъ Пексниффъ и мистриссъ Тоджерсъ сгорѣли, а серенада была дана въ честь ихъ пепла, то и тогда было бы невозможно выразить сильнѣе неописанное отчаяніе музыки хора, составленнаго изъ коммерческихъ джентльменовъ. То было requiem, панихида, плачъ, вопль, стонъ, рыданіе -- все вмѣстѣ. Флейта младшаго джентльмена слышалась дико, подобно вою порывистаго вѣтра -- онъ былъ музыкантъ ужасный, онъ поражалъ и изумлялъ!
   Джентльмены разыграли нѣсколько пьесъ; мистриссъ Тоджерсъ полагала даже, что можно было бы уменьшить ихъ число. Но даже тутъ, въ торжественныя минуты, когда потрясающіе звуки должны были бы пронзить его насквозь, Джинкинсъ не могъ оставить въ покоѣ младшаго джентльмена. Онъ просилъ его ясно и отчетисто, передъ началомъ второй пьесы, чтобъ онъ не игралъ; да, онъ желалъ, чтобъ младшій джентльменъ не игралъ. Дыханіе младшаго джентльмена слышалось сквозь замочную скважину: онъ не игралъ -- могла-ли флейта выразить чувства, обуревавшія его грудь? Нѣтъ, даже тромбонъ былъ бы слишкомъ нѣженъ!
   Середина приходила къ концу. Литературный джентльменъ сочинилъ пѣснь и положилъ ее на музыку одной старинной баллады. Всѣ запѣли хоромъ, кромѣ младшаго джентльмена, хранившаго грозное молчаніе. Пѣснь призывала Аполлона въ свидѣтели того, что будетъ съ тоджерскими, когда Милосердіе и Жалость покинуть ихъ стѣны; потомъ музыка склонилась на звуки Rule Britannia, и джентльмены мало-по-малу удалились, чтобъ усилить эффектъ хора отдаленіемъ. Наконецъ, коммерческая гостиница успокоилась.
   Мистеръ Бэйли угостилъ отъѣзжающихъ красавицъ своимъ вокальнымъ прощаньемъ не ранѣе, какъ на слѣдующее утро. Вошедъ къ нимъ, когда онѣ укладывали свои вещи въ дорогу, онъ затянулъ жалобную пѣснь щенка, находящагося въ критическихъ обстоятельствахъ.
   -- Такъ вотъ, сударыни, вы ѣдете? Худо!
   -- Да, Бэйли, мы ѣдемъ домой,-- возразила Мерси.
   -- И вы не намѣрены подарить никому изъ нихъ клочка вашихъ волосъ?
   Обѣ сестры засмѣялись
   -- А знаете ли, сударыня, я ухожу отсюда, я не намѣренъ дольше оставаться здѣсь, чтобъ та старая называла меня всякими именами.
   -- Куда же ты пойдешь?
   -- Или въ сапоги съ отворотами, или въ армію.
   -- Въ армію!
   -- Ну, да; почему-жъ не туда? Въ Товерѣ множество барабанщиковъ. Я съ ними знакомъ.
   -- Да тебя застрѣлятъ.
   -- Что-жъ, лучше пускай въ меня попадетъ ядро, нежели полѣно, а она вѣчно поймаетъ что-нибудь въ этомъ родѣ и пуститъ въ меня, когда у джентльменовъ хорошъ аппетитъ. Развѣ я виноватъ, что они истребляютъ ея провизію! Не правда-ли?
   -- Безъ сомнѣнія,-- отвѣчали обѣ.
   -- Ну, видите! Нѣтъ... Да... О!.. Ахъ! Никто не скажетъ, чтобъ я былъ виноватъ, а она такъ думаетъ. Но я не хочу, чтобъ на мнѣ вымещалась каждая дороговизна на рынкахъ. Не хочу оставаться здѣсь. А потому,-- прибавилъ мистеръ Бэйли, осклабя лицо:-- если вы намѣрены дать мнѣ что-нибудь, такъ давайте разомъ, потому что, если вы и пріѣдете сюда въ другой разъ, то ужъ меня не найдете, а другой мальчикъ вѣрно не будетъ стоить ничего, готовъ поручиться!
   Молодыя дѣвицы послѣдовали его совѣту, какъ за себя, такъ и за мистера Пексниффа, и наградили Бэйли-младшаго такъ щедро, что онъ не зналъ, какъ выразить свою благодарность, которая обнаруживалась въ продолженіе цѣлаго дня разнообразными значительными пантомимами и необычайнымъ усердіемъ въ пользу Пексниффа и его семейства.
   Мистеръ Пексниффъ и Джинкинсъ воротились къ обѣду вмѣстѣ, рука объ руку. Джинкинсъ устроилъ себѣ полу праздникъ, чѣмъ несказанно выигралъ передъ остальными джентльменами, которыхъ время, къ несчастью, было занято вплоть до вечера. Пексниффъ потребовалъ бутылку вина, и они сидѣли за нею очень дружно, какъ вдругъ, среди ихъ наслажденія, возвѣстили о приходѣ Энтони Чодзльвита съ сыномъ.
   -- Пришелъ проститься съ вами,-- сказалъ Энтони вполголоса Пексниффу, когда они усѣлись вдвоемъ въ сторонѣ отъ прочихъ.-- Что намъ отдѣляться другъ отъ друга, Пексинффъ? Порознь мы, какъ двѣ половинки ножницъ, а вмѣстѣ можемъ кое-что сдѣлать, а?
   -- Единодушіе всегда восхитительно.
   -- Я ужъ этого не знаю, потому что мнѣ бы не хотѣлось быть заодно съ многими; но вы знаете, какъ я объ васъ думаю.
   Мистеръ Пексниффъ, помня слово "лицемѣръ", отвѣчалъ только двусмысленнымъ движеніемъ головы.
   -- Лестно, очень лестно,-- продолжалъ Энтони:-- я невольно отдавалъ справедливость вашей ловкости, даже въ то время. Но вѣдь мы понимаемъ другъ друга.
   -- О, совершенно!
   Энтони взглянулъ на своего сына, сѣвшаго подлѣ миссъ Черити, потомъ на Пексниффа, и потомъ опять на сына, и такимъ образомъ посматривалъ нѣсколько разъ. Случилось такъ, что взгляды мистера Пексниффа взяли такое же направленіе; но, замѣтивъ это, онъ тотчасъ потупилъ глаза и даже прищурилъ ихъ, чтобъ въ нихъ нельзя было ничего прочесть.
   -- Джонсъ малый смышленный,-- сказалъ старикъ.
   -- Кажется, онъ очень смѣтливъ,-- возразилъ Пексниффъ весьма чистосердечно.
   -- И бережливый.
   -- И бережливый? Не сомнѣваюсь.
   -- Смотрите-ка, какъ онъ смотритъ на вашу дочь.
   -- Полноте, полноте, почтенный сэръ! Молодые люди... молодые люди... нѣсколько сродни другъ другу... больше ничего.
   -- Нѣтъ ли еще чего-нибудь?
   -- Невозможно угадать! Рѣшительно невозможно! Вы меня удивляете...
   -- Да, я это знаю,-- отвѣчалъ сухо старикъ.-- Но вѣдь нѣжность Джонса къ вашей дочери можетъ продлиться, а можетъ и кончиться. Предположивъ, что она продлится, то, такъ какъ мы оба порядочно опушили свои гнѣзда, вѣдь дѣло выйдетъ выгодно для насъ обоихъ.
   Мистеръ Пексниффъ хотѣлъ было отвѣчать съ кроткою улыбкой, но Энтони остановилъ его.
   -- Знаю, что вы хотите сказать: вы никогда объ этомъ въ думали и, какъ отецъ, не можете сразу сказать свое мнѣніе и прочее. Все это хорошо и въ вашемъ духѣ. Мнѣ бы, однако, хотѣлось вести дѣло на-чистоту и устранить всякое недоумѣніе. Благодарю васъ за вниманіе. Мы, кажется, понимаемъ другъ друга.
   Вскорѣ послѣ того, онъ всталъ и подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ сидѣли Джонсъ и дѣвицы. Но такъ какъ дилижансъ отличался своею пунктуальностью, то отъѣзжающимъ надобно было отправиться въ контору, которая была такъ близко, что все общество рѣшилось идти туда пѣшкомъ, тѣмъ болѣе, что вещи были уже отосланы заранѣе. Пришедъ въ контору, Пексниффы нашли ночной дилижансъ совершенно готовымъ и большую частъ тоджерскихъ джентльменовъ, включая и младшаго изъ нихъ, который былъ растроганъ до крайности и погруженъ въ глубокую грусть.
   Ничто не могло сравниться съ отчаяніемъ мистриссъ Тоджерсъ, когда она провожала Пексниффовъ до конторы и прощалась съ ними. Ее поддерживали съ каждой стороны по одному коммерческому джентльмену, и она безпрестанно прикладывала носовой платокъ къ глазамъ. Джинкинсъ, вѣчный камень преткновенія на жизненномъ пути младшаго джентльмена, стоялъ на подножкѣ почтовой кареты и разговаривалъ съ дамами, когда онѣ уже усѣлись; на другой подножкѣ стоялъ Джонсъ, пользовавшійся правомъ родства, между тѣмъ, какъ младшій изъ тоджерскихъ, пришедшій на мѣсто прежде всѣхъ, не могъ выбраться изъ конторы, заваленной чемоданами и узлами и наполненной носильщиками, безпрестанно толкавшими его и суетившимися около багажа путешественниковъ. Наконецъ, передъ тѣмъ, какъ дилижансъ тронулся, младшій джентльменъ, взволнованный и взбѣшенный, хотѣлъ бросить своей красавицѣ тепличный цвѣтокъ, стоившій довольно дорого; онъ попалъ имъ въ кондуктора дилижанса, который прехладнокровно принялъ цвѣтокъ и засунулъ его себѣ въ петлицу, поблагодаривъ напередъ подателя.
   Наконецъ, дилижансъ двинулся. Тоджерскіе осиротѣли. Молодыя дѣвицы предались своимъ грустнымъ размышленіямъ; но Пексниффъ, отбросивъ мірское, сосредоточилъ всѣ свои добродѣтельные помыслы на томъ, что ему предстояло изгнать изъ своего благочестиваго дома обманщика и неблагодарнаго, котораго присутствіе было святотатствомъ передъ его пенатами.
   

Глава XII, въ которой многое близко касается мистера Пинча и другихъ. Мистеръ Пексниффъ поддерживаетъ достоинство оскорбленной добродѣтели, и молодой Мартинъ Чодзльвитъ принимаетъ отчаянное намѣреніе.

   Мистеръ Пинчъ и Мартинъ, нисколько не предчувствуя предстоящей грозы, преспокойно наслаждались въ домѣ Пексниффа и ежедневно сближались между собою болѣе и болѣе. Планъ школы, при замѣчательныхъ способностяхъ Мартина, быстро подвигался впередъ; Томъ былъ отъ него въ восторгѣ, и самъ Мартинъ не могъ не основывать на немъ кой-какихъ воздушныхъ замковъ, а потому трудился охотно и дѣятельно.
   -- Еслибъ изъ меня вышелъ великій архитекторъ, Томъ,-- сказалъ новый ученикъ, разсматривая съ удовольствіемъ свою работу,-- знаете ли, что бы я непремѣнно постарался состроить?
   -- А что?
   -- Ваше счастье.
   -- Нѣтъ! Неужели? Какъ вы добры!
   -- Право, Томъ, и на такомъ прочномъ основаніи, что оно пережило бы и васъ и даже вашихъ внуковъ. Я васъ взялъ бы подъ свое покровительство; а ужъ еслибъ мнѣ только удалось взобраться на верхушку дерева, такъ посмотрѣлъ бы я, кто осмѣлится помѣшать тѣмъ, кого я вздумаю поддерживать, Томъ!
   -- Ахъ, какъ вы меня радуете!
   -- О! Я говорю не шутя,-- возразилъ Мартинъ такимъ непринужденно и величественно снисходительнымъ видомъ, какъ будто онъ уже, дѣйствительно занималъ мѣсто перваго архитектора при всѣхъ европейскихъ государяхъ.
   -- Я боюсь, что меня трудно будетъ вывести въ люди,-- замѣтилъ Томъ, покачивая головою.
   -- Вздоръ, вздоръ! Если я заберу себѣ въ голову и буду говорить, что Пинчъ дѣльный малый и что я доволенъ нничемъ, такт никто и не рѣшится сомнѣваться въ этомъ. Кромѣ того, Томъ, вы во многомъ можете мнѣ быть полезны.
   -- Въ чемъ бы, напримѣръ?
   -- Вы были бы чуднымъ малымъ для выполненія моихъ идей; ты можете слѣдить за дѣломъ въ обыкновенныхъ вещахъ, пока оно не сдѣлается достаточно интереснымъ для самого меня. Мнѣ будетъ тогда очень полезно имѣть при себѣ человѣка съ вашими познаніями, а не какого-нибудь болвана. О, я бы о васъ позаботился тогда; можете положиться, что я не шучу!
   Томъ, никогда недумавшій быть первою скрипкой въ общественномъ оркестрѣ, былъ необычайно доволенъ обѣщаніями своего молодого товарища.
   -- Я бы, разумѣется, женился на ней, Томъ,-- продолжалъ Мартинъ.
   Томъ поблѣднѣлъ и молчалъ.
   -- У насъ было бы множество дѣтей, Томъ, и они бы васъ любили, потому что здѣсь всѣ дѣти очень васъ любятъ.
   Томъ молчалъ; слова замерли на его устахъ.
   -- Я бы, можетъ быть, назвалъ одного сына въ честь вашу -- Томасъ Пинчъ Чодзльвитъ... не дурно?
   Томъ прокашлялся и улыбнулся.
   -- Она бы также васъ полюбила, Томъ.
   -- О!-- слабо отозвался Пинчъ.
   -- Она бы улыбалась, глядя на васъ или говоря съ вами... улыбалась бы весело -- но вы на это не стали бы сердиться. Я никогда еще не видалъ такой свѣтлой улыбки, какъ у нея!
   -- О, конечно, я бы не сталъ на нее сердиться!
   -- Она была бы съ вами такъ же нѣжна, какъ съ ребенкомъ, потому что сознайтесь, вѣдь вы во многомъ еще ребенокъ
   Томъ кивнулъ головою.
   -- Она всегда будетъ къ вамъ добра и рада будетъ васъ видѣть,-- продолжалъ Мартинъ.-- А какъ узнаетъ, что вы за человѣкъ (а объ этомъ она очень скоро узнаетъ), то станетъ давать вамъ кое-какія пустяшныя порученія, будетъ просить у васъ маленькихъ услугъ, которыя вы, конечно, не откажетесь съ удовольствіемъ исполнить. А она потомъ будетъ васъ благодарить и увѣрять васъ, что вы исполнили ея порученіе какъ нельзя лучше. А ужъ обращаться съ вами она, конечно, стала бы лучше, чѣмъ я, да и оцѣнила бы васъ скорѣе и лучше, и, навѣрное, потомъ говорила бы о васъ, какъ о человѣкѣ милѣйшемъ, добрѣйшемъ и чудномъ товарищѣ
   А Томъ все молчалъ, молчалъ.
   -- Мы бы завели органъ у себя дома, въ память прошлаго, на память о томъ, какъ вы играли для нея. Я бы отдѣлалъ у себя въ домѣ особую музыкальную залу, гдѣ-нибудь въ концѣ дома, чтобъ вы могли тамъ сидѣть и играть сколько вамъ угодно, не опасаясь никого обезпокоитъ музыкой. Вы любите играть въ потемкахъ, ну, и тамъ въ залѣ тоже было бы темно. А мы бы сидѣли и слушали васъ каждый вечеръ.
   Видно было, что Тому Пинчу понадобилось сдѣлать большое усиліе, чтобъ встать и пожать своему другу обѣ руки, сохраняя спокойное и ясное выраженіе признательности. Много понадобилось ему воли, чтобъ заставить себя сдѣлать это съ чистымъ сердцемъ; такіе подвиги мужества въ другихъ условіяхъ сопровождались бы трубными звуками во славу героя, хотя эти звуки часто и звучатъ фальшиво. Надо думать, что сцены убійствъ, жестокостей и крови, среди которыхъ раздаются обычно эти трубные звуки дурно подѣйствовали на музыкальный инструментъ, заржавили его, расшатали его клапаны, и онъ началъ фальшивить.
   -- Я вижу доказательство врожденной доброты людей,-- началъ Томъ, по обыкновенію отводя самого себя на задній планъ,-- въ томъ, что каждый, кто бы ни явился сюда, проявляетъ ко мнѣ гораздо болѣе вниманія и ласки, чѣмъ я могъ бы желать, еслибъ былъ даже самымъ требовательнымъ созданіемъ на свѣтѣ. Я не могъ бы выразить какъ это меня удивляетъ и трогаетъ, еслибъ былъ краснорѣчивѣйшимъ человѣкомъ. И повѣрьте мнѣ, я человѣкъ не неблагодарный, и не забуду вашей доброты ко мнѣ и постараюсь вамъ это доказать, когда будетъ къ тому случаи.
   -- Ну, вотъ, и прекрасно,-- сказалъ Мартинъ, положа руки въ карманы и разваливаясь на стулѣ.-- Но вѣдь я пока еще у Пексниффа, и далеко еще не устроилъ своей судьбы... А что, скажите,-- продолжалъ онъ,-- вы сегодня утромъ получили вѣсти отъ этого... какъ его?..
   -- А что,-- повторилъ онъ послѣ короткаго молчанія.-- Вы сегодня слышали о томъ... какъ его зовутъ?
   -- Кого бы это?-- спросилъ Томъ, кротко готовясь заступиться за достоинство отсутствующаго.
   -- Ну, вы знаете... какъ его? Норткей.
   -- Вестлокь,-- возразилъ Томъ громче обыкновеннаго.
   -- Да, Вестлокъ! Я помнилъ, что въ его имени есть что-то, имѣющее связь съ румбомъ компаса и дверью {Игра словъ: -- Northkey -- буквально сѣверный ключъ: Westlock -- западный замокъ. Прим. перев.}. Ну, такъ что-жь говорить Вестлокъ?
   -- Онъ вступилъ во владѣніе своимъ наслѣдствомъ.
   -- Счастливецъ! Хотѣлось бы и мнѣ того же, Больше онъ ничего не пишетъ?
   -- О, нѣтъ, пишетъ; остальное для васъ не важно, но мнѣ очень нравится. Джонъ всегда говорилъ:-- Смотри, Томъ, когда душеприказчики моего отца кончатъ дѣло, я угощу тебя обѣдомъ, и нарочно для этого пріѣду въ Сэлисбюри. Ну, вотъ, въ тотъ день, когда Пексниффъ уѣхалъ, Джонъ писалъ, что дѣла его придутъ очень скоро въ порядокъ и что онъ немедленно подучитъ деньги; а потому онъ просилъ меня написать, когда мнѣ можно будетъ увидѣться съ нимъ въ Сэлисбюри? Я отвѣчалъ ему по почтѣ, что на этой недѣлѣ и что у насъ новый ученикъ, и какой вы славный малый, и какъ мы съ вами подружились. Джонъ и пишетъ на оборотѣ моего письма, что назначаетъ завтрашній дснь, что посылаетъ вамъ поклонъ и что надѣется имѣть удовольствіе обѣдать вмѣстѣ съ вами въ лучшей гостиницѣ города. Вотъ и письмо.
   -- Хорошо, пожалуй, очень ему благодаренъ,-- сказалъ Мартинъ, хладнокровно взглянувъ на письмо.
   Томъ желалъ бы видѣть Мартина нѣсколько болѣе удивленнымъ или обрадованнымъ такому событію; но тотъ не обнаружилъ никакого особеннаго душевнаго движенія, а просто принялся свистать и провелъ черты двѣ на планѣ школы, какъ будто не случилось ничего особеннаго.
   Такъ какъ конь Пексниффа считался животнымъ священнымъ, предназначеннымъ для того, чтобъ возитъ только его, главнаго жреца храма, или особъ, удостоенныхъ его особеннаго вниманія, молодые люди сговорились отправиться въ Сэлисбюри пѣшкомъ, что было гораздо лучше, чѣмъ ѣхать въ кабріолетѣ, потому что погода была очень холодная.
   Именно лучше! Прогулка пѣшкомъ, при которой дѣлаются узаконенныя четыре мили въ часъ, это здоровая, бодрящая прогулка; нѣтъ ни грохота, ни встряски, ни толчковъ, ни скрипѣнья сквернаго стараго экипажа. Развѣ возможно тутъ сравненіе? Сравнивать эти двѣ вещи, значитъ нанести обиду прогулкѣ. Видано ли, чтобъ поѣздка въ телѣжкѣ полировала кровь? Она можетъ возбудить тревожное круговращеніе крови развѣ только въ тома, случаѣ, когда старая колымага грозитъ свихнуть путнику шею; тогда онъ, конечно, почувствуетъ жаръ и въ крови, и въ позвоночникѣ, но едва ли усладительный. Можно-ли сказать, что старый фаэтонъ когда либо укрѣплялъ духъ и энергію, кромѣ, развѣ, тѣхъ случаевъ, когда лошадь понесетъ по скату пригорка внизъ, гдѣ торчитъ по дорогѣ большой камень, и когда сѣдоку, конечно, приходится воспрянуть духомъ, чтобъ мгновенно изобрѣсти способъ выпрыгнуть, не разбившись вдребезги.
   Правда, холодновато, объ этомъ никто и не споритъ. Ну, а въ телѣжкѣ развѣ было бы теплѣе? Въ придорожной кузницѣ ярко вспыхиваетъ и взвивается огонь, словно соблазняя погрѣться; но развѣ онъ меньше соблазнялъ бы, еслибъ на него смотрѣть съ сидѣнья телѣжки? Вѣтеръ дулъ немилосердно и хлесталъ путника по лицу его собственными волосами, если ихъ у него было много, или снѣжною пылью, если волосъ у него не было, и захватывалъ духъ, и словно погружалъ въ ледяную ванну, когда распахивалъ одежду. Но вѣдь то же самое вѣтеръ сдѣлалъ бы съ нимъ и на телѣжкѣ. Развѣ не такъ? Ну, ихъ, эти экипажи!
   Что, тамъ, экипажи! Видывали ли у кого нибудь изъ путешествующихъ на колесахъ и копытахъ такія алыя щеки, и бывали ли они когда нибудь такъ веселы и благодушны? Раздавался ли ихъ веселый смѣхъ въ тѣ минуты, когда вѣтеръ заставлялъ ихъ повертываться къ себѣ спиною, и снова потомъ лицомъ къ нему, когда порывъ проносился мимо? Да вотъ, тамъ кто-то, какъ разъ мчится на двухколескѣ. Взгляните вы на этого человѣка:-- бичъ въ лѣвой рукѣ, а самъ третъ закоченѣлую руку объ окаменѣвшую ногу, и постукиваетъ окаменѣвшими носками сапогъ о подножку. Возможно-ли промѣнять это неподвижное застываніе на живое движеніе, полирующее кровь?
   Кто, ѣдучи въ экипажѣ, сталъ бы такъ заниматься верстовыми столбами? У кого изъ ѣдущихъ могли бы такъ дѣятельно работать глаза, чувства, мысли, какъ у веселаго странствователя на собственныхъ ногахъ? Взгляните, какъ вѣтеръ проносится по песчанымъ буграмъ и прометаетъ на нихъ траву, оставляя послѣ себя полосы. Взгляните кругомъ, на равнину, какъ красивы на ней тѣни въ этотъ зимній день! Таково уже свойство тѣней. Лучшая вещь въ жизни -- это тѣни; онѣ приходятъ и уходять, мѣняются, исчезаютъ такъ-же быстро, какъ и сейчасъ.
   Пройдена еще миля, и начинается снѣгъ, сквозь который вороны, низко летающіе надъ землею, кажутся какими-то чернильными пятнами на бѣломъ фонѣ. Они не сердятся на вѣтеръ и снѣгъ и не требуютъ, чтобъ снѣгъ сыпался не такъ густо, хотя бы имъ предстояло пролетѣть двадцать миль. Но вотъ вдали уже виднѣется и колокольня стараго собора. Шагъ за шагомъ, они вступаютъ, наконецъ, въ улицы, на которыхъ лежитъ отпечатокъ какого-то особеннаго спокойствія, послѣ того, какъ ихъ устлало бѣлымъ снѣгомъ. Когда они подходятъ къ трактиру, гдѣ назначено свиданіе, ихъ свѣжія, румяныя лица даже приводятъ въ конфузъ и въ зависть служителя, встрѣчающаго ихъ со своею блѣдною и блеклою физіономіею.
   Чудный трактиръ! Буфетъ быль просто рощей, наполненной мертвой дичиной и бараньими ногами. За стеклянными дверьми шкафа красовались холодныя индѣйки и куры, благородные ростбифы и куски баранины, сладкіе пироги съ разными вареньями и всякая лакомая всячина. А въ первомъ этажѣ, въ комнатѣ съ опущенными занавѣсами, ярко топился каминъ; передъ нимъ грѣлись тарелки; восковыя свѣчи были разставлены вездѣ, и посерединѣ стоялъ столъ, накрытый на троихъ, но на которомъ было серебра и хрусталя человѣкъ на тридцать: тамъ ожидалъ своихъ гостей Джонъ Вестлокъ -- не тотъ Джонъ Вестлокъ, какимъ онъ былъ нѣкогда у Пексниффа, но настоящій джентльмень, смотрѣвшій теперь гораздо величавѣе, потому что теперь онъ былъ человѣкомъ вполнѣ независимымъ, и зналъ, что въ банкѣ лежитъ порядочная сумма денегъ, принадлежащихъ собственно ему. Но въ другихъ отношеніяхъ, онъ былъ прежній Джонъ Вестлокъ, потому что схватилъ Пича за обѣ руки, лишь только тотъ вошелъ въ комнату, и обнялъ его отъ всей души.
   -- А это,-- сказалъ Джонъ:-- мистеръ Чодзльвить? Очень радъ съ нимъ познакомиться!-- Джонъ былъ малый самаго открытаго характера, а потому, пожавъ другъ другу руки, они сразу сдѣлались пріятелями съ Мартиномъ.
   -- Постой-ка, Томъ,-- вскричалъ старый ученикъ, положивъ руки на плечи мистера Пинча,-- дай взглянуть на себя! Тотъ же, не перемѣнился ни на волосъ!
   -- Да вѣдь немного и времени то прошло,-- возразилъ Томъ Пинчъ.
   -- Мнѣ оно кажется вѣкомъ, да и тебѣ должно было бы казаться тѣмъ же, песъ ты этакій!-- Съ этими словами, Джонъ втолкнулъ своего стараго пріятеля въ самыя спокойныя кресла, и всѣ трое искренно засмѣялись.
   -- Я приказалъ изготовить намъ къ обѣду все, чего намъ нѣкогда хотѣлось, помнишь, Томъ?
   -- Неужели?
   -- Все; смотри же, не смѣйся при слугахъ. Я не могъ удер жаться, когда заказывалъ обѣдъ. Все это такъ похоже на сонъ.
   Тутъ Джонъ ошибался, потому что, вѣроятно, никому не снился такой превосходный супъ, какой имъ вскорѣ потомъ подали, или такіе превосходные соусы и жаркія; однимъ словомъ, существенность въ видѣ обѣда, стоящаго по десяти съ половиною шиллинговъ съ персоны, исключая винъ, превосходила всякое воображеніе. А что до винъ, пусть тотъ, кому можетъ присниться такое холодное шампанское, такой портвейнъ, хересъ или французскія вина -- пусть тотъ ложится въ постель и не слѣзаетъ съ нея.
   Но лучшею, отличительною чертою пиршества было то, что никто такъ не удивлялся всему, какъ самъ Джонъ, который въ полномъ восторгѣ то хохоталъ, какъ сумасшедшій, то старался казаться степеннымъ, чтобъ не показать трактирной прислугѣ, что онъ не привыкъ къ подобной роскоши. Онъ не зналъ, какъ приняться разрѣзывать многіе изъ паштетовъ и по временамъ до того забывалъ свое величіе, что громкія восклицанія и веселый смѣхъ его слышались по всему дому. Молодые люди ѣли, пили и были совершенно веселы и довольны, особенно же, когда они усѣлись втроемъ противъ камина, щелкали орѣхи, запивали ихъ виномъ и откровенно бесѣдовали между собою. Пинчъ вспомнилъ, что ему было нужно сказать слова два своему пріятелю, помощнику органиста, и потому вышелъ на нѣсколько минутъ, чтобъ послѣ не опоздать.
   Мартинъ и Джонъ выпили въ отсутствіе Тома за его здоровье, и послѣдній воспользовался случаемъ сказать своему новому пріятелю, что во все время пребыванія своего у Пексниффа, онъ имѣлъ ни тѣни неудовольствія на Пинча. Послѣ этого, Вестлокъ разговорился о его характерѣ и намекнулъ, что Пексниффъ совершенно понялъ его; онъ нарочно намекнулъ объ этомъ довольно неясно, зная, что Пинчу непріятно, когда о его покровителѣ отзываются дурно, и полагая, что лучше будетъ предоставить новому ученику самому удостовѣриться въ истинѣ.
   -- Да,-- сказалъ Мартинъ:-- невозможно не любить Пинча и не отдавать справедливости его добрымъ качествамъ. Онъ самый услужливый малый, какого только можно вообразить.
   -- Даже слишкомъ услужливый,-- возразилъ Вестлокъ:-- и это можно причесть къ его недостаткамъ.
   -- Да, да, конечно! Съ недѣлю назадъ, былъ тамъ одинъ негодный, какой-то мистеръ Тиггъ, который занялъ у него всѣ сто деньги и, разумѣется, никогда не отдастъ ихъ. Хорошо еще, что вся сумма заключалась въ полгинеѣ.
   -- Бѣднякъ!.. Вамъ, можетъ быть, не случалось замѣчать, что Томъ очень гордъ въ денежныхъ дѣлахъ и ни за что не рѣшится занять денегъ; да онъ скорѣе умретъ, нежели приметъ отъ кого-нибудь денежный подарокъ.
   -- Неужели? Онъ необыкновенно простодушенъ.
   -- Вы, однако,-- продолжалъ Джонъ, глядя съ нѣкоторымъ любопытствомъ на своего собесѣдника:-- такъ какъ вы старѣе и опытнѣе большей части помощниковъ Пексниффа, безъ сомнѣнія, понимаете Тома и видите, какъ легко обмануть его.
   -- Разумѣется,-- возразилъ Мартинъ, протягивая ноги и держа г вою рюмку передъ свѣчкою:-- да и Пексниффу это извѣстно. Дочерямъ его также. А?
   Джонъ Вестлокъ улыбнулся, но не отвѣчалъ.
   -- Между прочимъ,-- продолжалъ Мартинъ:-- какого вы мнѣнія о Пексниффѣ? Каковъ онъ былъ съ вами? Что вы о немъ теперь думаете? Говорите безпристрастно; вѣдь теперь у васъ все съ нимъ кончено?
   -- Спросите Пинча; онъ знаетъ мои мысли объ этомъ предметѣ; они не перемѣнились.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, скажите сами.
   -- Но Пинчъ говоритъ, что я сужу несправедливо.
   -- О, такъ я знаю, въ чемъ дѣло! Не обращайте на меня вниманія, прошу васъ. Скажу вамъ откровенно, онъ мнѣ не нравится. Я живу у него по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, имѣю кой какія способности и знанія въ этомъ дѣлѣ, а потому скорѣе онъ долженъ быть благодаренъ мнѣ, а не я ему. Значитъ, вы можете говорить со мною, какъ будто я не имѣю съ нимъ никакихъ сношеній.
   -- Если вы настоятельно требуете моего мнѣнія...
   -- О, да; вы меня этимъ обяжете.
   -- Такъ я вамъ скажу, что считаю Пексниффа величайшимъ мерзавцемъ въ свѣтѣ.
   -- О,-- возразилъ Мартинъ очень хладнокровно.-- Это довольно строго.
   -- Не строже истины; я готовъ сказать то же самое, безъ малѣйшаго измѣненія ему въ глаза. Одно обращеніе его съ Пинчемъ уже достаточно оправдываетъ мое мнѣніе; но когда я оглянусь назадъ на тѣ пять лѣтъ, которыя прожилъ въ его домѣ, и вспомню лицемѣріе, плутовство, низость, ложные предлоги и святошество для достиженія самыхъ гнусныхъ цѣлей; когда мнѣ представится, сколько разъ я былъ этому свидѣтелемъ и отчасти участникомъ, потому что находился тутъ же, въ качествѣ его ученика,-- клянусь вамъ, я почти готовъ презирать себя!
   Мартинъ допилъ рюмку и смотрѣлъ на огонь камина.
   -- Скажу вамъ просто, что даже теперь, когда между нами все кончено,-- продолжалъ Вестлокъ:-- и когда я съ наслажденіемъ знаю, что онъ меня всегда ненавидѣлъ, что мы вѣчно ссорились, и что я всегда высказывалъ ему свое мнѣніе -- даже теперь, я сожалѣю о томъ, что не послѣдовалъ ребяческому внушенію, которое мнѣ часто приходило на умъ -- не убѣжалъ изъ его дома "куда глаза глядятъ".
   -- Для чего же это?
   -- Чтобъ найти пропитаніе, котораго я не могъ бы отыскать себѣ дома. Тутъ было бы хоть что-нибудь смѣлое. Но довольно; налейте себѣ рюмку и забудемъ о немъ.
   -- Сколько вамъ угодно. Что касается до моихъ сношеній съ нимъ, повторю только то, что говорилъ вамъ прежде. Я поступаю съ нимъ безъ церемоній и не намѣренъ поступать иначе; дѣло въ томъ, что ему, кажется, не хотѣлось бы лишиться меня, потому что я ему нуженъ. Я и прежде такъ думалъ. За ваше здоровье!
   -- Покорно благодарю. За ваше! И пусть новый ученикъ выдетъ такимъ, какъ только можно пожелать лучше!
   -- Какой новый ученикъ?
   -- Благополучный юноша, рожденный подъ счастливымъ созвѣздіемъ,-- возразилъ, смѣясь, Вестлокъ:-- котораго родителямъ или опекунамъ будетъ суждено попасться на удочку его объявленія. Развѣ вы не знаете, что онъ снова напечаталъ объявленіе?
   -- Нѣтъ.
   -- О, какъ же! Я по слогу узналъ его въ газетѣ. Однако, довольно объ этомъ; вотъ идетъ Пинчъ. Не странно ли, что чѣмъ больше онъ любитъ Пексниффа, тѣмъ больше заставляетъ любить самого себя?
   Томъ вошелъ съ радостною улыбкой и снова усѣлся въ теплый уголокъ, потирая руки. Онъ былъ счастливъ, какъ только Томъ Пинчъ могъ быть счастливымъ.
   -- Такъ вотъ,-- сказалъ онъ, глядя на своего стараго пріятеля съ истиннымъ удовольствіемъ:-- наконецъ то ты сталь настоящимъ джентльменомъ, Джонъ!
   -- Стараюсь быть имъ, Томъ, только стараюсь.
   -- Теперь ужъ ты не понесешь своего чемодана къ дилижансу?
   -- Почему-жъ нѣтъ? Надобно, чтобъ чемоданъ былъ очень тяжелъ, чтобъ я не унесъ его отъ Пексниффа, Томъ.
   -- Вотъ!-- вскричалъ Томъ, обратясь къ Мартину:-- я вамъ говорилъ, что онъ вѣчно несправедливъ къ Пексниффу. Но вы его не слушайте; у него закоренѣлое предубѣжденіе противъ Пексниффа.
   -- У Тома вовсе нѣтъ предубѣжденій,-- возразилъ со смѣхомъ Вестлокъ.-- Онъ глубоко знаетъ Пексниффа и всѣ его побужденія.
   -- Разумѣется, знаю. Еслибъ ты, Джонъ, зналъ его столько же, какъ я, то уважалъ бы его, благоговѣлъ бы передъ нимъ. О, какъ ты оскорбилъ его чувства въ тотъ день, когда уѣхалъ отъ насъ!
   -- Еслибъ я зналъ, гдѣ у него находятся чувства, то постарался бы задѣть ихъ; но такъ какъ нельзя было оскорбить того, чего человѣкъ не имѣетъ и чего не щадитъ у другихъ, я боюсь, что не заслуживаю твоего комплимента.
   Пинчъ, не желая продлить непріятнаго для него спора, который могъ бы совратить Мартина, не отвѣчалъ ни слова; но Джонъ Вестлокъ, котораго никакія силы не могли бы заставить замолчать, когда дѣло коснулось достоинствъ Пексниффа, продолжалъ:
   -- Его чувствъ? О, онъ человѣкъ съ нѣжнымъ сердцемъ!.. Его чувствъ! О, онъ человѣкъ добросовѣстный, нравственный, благочестивый!.. Что съ тобою, Томъ?
   Пинчъ въ это время стоялъ ужъ на порогѣ и поспѣшно застегивалъ сюртукъ.
   -- Я не могу этого перенести,-- сказалъ онъ, качая головою:-- нѣтъ. Извини меня, Джонъ. Я тебя очень люблю и былъ радъ, видя, что ты не перемѣнился; но этого я не могу слушать.
   -- Да вѣдь я и прежде говорилъ то же самое; а не самъ ли ты сейчасъ же сказалъ, что радуешься, не находя во мнѣ никакой перемѣны?
   -- Только не въ этомъ. Ты долженъ извинить меня, Джонъ. Это очень дурно. Ты бы долженъ былъ говорить осторожнѣе. И прежде ты былъ неправъ, но теперь я не могу долѣе слушать. Нѣтъ -- какъ тебѣ угодно!
   -- Ну, ты совершенно правъ, Томъ, а я вполнѣ неправъ!-- воскликнулъ Вестлокъ, обмѣнявшись взглядами съ Мартиномъ.-- Какой чортъ потянулъ меня на этотъ разговоръ!.. Ну, извини меня, Томъ.
   -- Ты малый открытый и благородный, Джонъ, а потому мнѣ вдвойнѣ жаль, что ты судишь такъ несправедливо. Передо мною тебѣ нечего извиняться, я отъ тебя не видалъ ничего, кромѣ хорошаго.
   -- Такъ что-жъ, извиниться передъ Пексниффомъ, что ли? Изволь, передъ кѣмъ угодно. Выпьемъ за здоровье Пексниффа!
   -- Благодарю!-- вскричалъ Томъ, съ чувствомъ пожавъ ему руку и наливая полный стаканъ.-- Выпью этотъ тостъ отъ всего сердца, Джонъ. Здоровье мистера Пексниффа, и пусть онъ будетъ счастливъ!
   Джонъ отозвался на эту здравицу или сдѣлалъ видъ, что отозвался; онъ выпилъ за здоровье Пексниффа и пожелалъ ему чего то -- чего именно, нельзя было вполнѣ разслышать. Такъ какъ единодушіе воцарилось снова, всѣ трое опять подсѣли къ огню и весело бесѣдовали между собою до ночи.
   Ничто не могло бы пояснить различіе характеровъ Джона Вестлока и Мартина Чодзльвита лучше, какъ то, какими глазами каждый изъ нихъ смотрѣлъ на Тома Пинча послѣ теперешней маленькой размолвки. Правда, въ глазахъ обоихъ отражалась веселость; но старый ученикъ всячески старался показать Тому, что онъ его любить отъ всей души и что питаетъ къ нему самое искреннее дружество; тогда какъ новый, напротивъ, чувствовалъ только желаніе смѣяться надъ крайнимъ ослѣпленіемъ Пинча. Казалось, по его мнѣнію, мистеръ Пинчъ былъ такъ уже простъ, что съ нимъ не могъ быть другомъ человѣкъ хоть сколько нибудь разсудительный.
   Наконецъ, послѣ весьма пріятнаго вечера, молодые люди пошли спать, потому что Вестлокъ велѣлъ приготовить для гостей своихъ постели. Пинчъ сидѣлъ на кровати съ галстухомъ въ рукѣ, перебирая въ умѣ добрыя качества своего стараго пріятеля; но вскорѣ былъ прерванъ стукомъ въ двери и голосомъ Джона:
   -- Ты еще не спишь, Томъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, войди сюда!
   -- Не хочу тебѣ мѣшать, но я чуть но забылъ объ одномъ порученіи, которое взялъ на себя. Ты знаешь, Томъ, одного мастера Тигга?
   -- Тигга! Джентльмена, который занялъ у меня деньги?
   -- Его самого, Томъ. Онъ просилъ меня поклониться тебѣ и отдать свой долгъ. Вотъ деньги. Этотъ Тиггъ человѣкъ сомнительный, Томъ, и тебѣ лучше избѣгать его. А особенно -- замѣть себѣ -- не давай ему взаймы денегъ, потому что онъ очень рѣдко отдаетъ ихъ.
   -- Будто бы?-- воскликнулъ Пинчъ, принимая съ удовольствіемъ маленькую золотую монету.-- Однако, послушай, Джонъ, надѣюсь, что ты не связываешься съ дурнымъ обществомъ?
   -- Разумѣется, нѣтъ,-- отвѣчалъ Вестлокъ, смѣясь.
   -- Но если Тиггъ таковъ, какъ ты говоришь, такъ зачѣмъ тебѣ самому было съ нимъ знаться?
   -- Я встрѣтился съ нимъ случайно и между нами нѣтъ никакой короткости. На этотъ счетъ ты можешь быть совершенно спокоенъ, даю тебѣ торжественное обѣщаніе.
   -- Ну, если ты такъ говоришь, то я спокоенъ.
   -- Такъ прощай же еще разъ, доброй ночи.
   -- Доброй ночи,-- вскричалъ Томъ: -- и пріятнѣйшихъ сновидѣній.
   Пріятели разстались на ночь. На другое утро, рано, молодые люди завтракали вмѣстѣ, потому что Томъ и Мартинъ хотѣли засвѣтло возвратиться домой, а Джонъ Вестлокъ долженъ былъ въ тотъ же день уѣхать въ Лондонъ. Имѣя въ запасѣ нѣсколько часовъ, онъ проводилъ своихъ пріятелей мили на три и потомъ разстался съ ними. Прощаніе было самое дружеское, и Джонъ, отойдя на нѣкоторое разстояніе, пріостановился на одной возвышенности и оглянулся назадъ. Томъ и Мартинъ шли скорыми шагами, и, повидимому, Пинчъ говорилъ что то очень серьезно; такъ какъ вѣтеръ былъ имъ попутный, Мартинъ снялъ съ себя теплый сюртукъ и понесъ его на рукѣ. Вскорѣ Джонъ увидѣлъ, что черезъ нѣсколько минуть Пинчъ, послѣ слабаго сопротивленія со стороны своего спутника, взялъ у него его теплую одежду и понесъ вмѣстѣ съ своею. Это ничтожное обстоятельство произвело на стараго ученика Пексниффа глубокое впечатлѣніе; онъ, покачавъ головою, смотрѣлъ имъ вслѣдъ, пока они не скрылись за пригоркомъ, и задумчиво воротился въ Сэлисбюри.
   Между тѣмъ, Мартинъ и Томъ продолжали идти и, наконецъ, благополучно прибыли къ дому Пексниффа, гдѣ нашли краткое посланіе отъ почтеннаго джентльмена, извѣщавшаго Пинча о томъ, что все семейство возвратится въ ночномъ дилижансѣ; а такъ какъ онъ долженъ былъ проѣзжать часовъ около шести мимо ихъ мѣстечка, то Пексниффъ просилъ Тома распорядиться, чтобъ кабріолетъ и телѣжка для багажа дожидались дилижанса у придорожнаго столба. Чтобъ встрѣтить своего учителя съ большею торжественностью, молодые люди рѣшились встать пораньше и лично явиться на указанномъ мѣстѣ.
   День, въ который они возвратились изъ Сэлисбюри, былъ самымъ скучнымъ изъ всѣхъ, проведенныхъ ими вмѣстѣ. Мартинъ былъ не въ духѣ; онъ сравнивалъ положеніе Джона Вестлока съ своимъ собственнымъ и съ грустью замѣчалъ всю невыгоду на своей сторонѣ. Томъ, видя скуку и неудовольствіе новаго ученика, также пріунылъ. Часы текли медленно, и оба были рады, когда дождались времени, чтобъ ложиться спать.
   На слѣдующее утро, они поднялись рано и, несмотря на холодную зимнюю погоду, были у придорожнаго столба за полчаса до назначеннаго времени. Небо было черно, дождь лилъ. Мартинъ бѣсился и ворчалъ, и сказалъ, что его утѣшаетъ хоть то, что проклятая кляча (такъ онъ назвалъ коня мистера Пексниффа) порядочно намокнетъ. Наконецъ, послышался вдали стукъ колесъ, и вскорѣ подкатился дилижансъ, разбрызгивая грязь на обѣ стороны. Когда онъ остановился, мистеръ Пексниффъ опустилъ каретною раму и закричалъ Пинчу:
   -- А, мистеръ Пинчъ! Возможно ли, что вы здѣсь въ такую ужасною погоду?
   -- Какъ же, сударь,-- вскричалъ Томъ, спѣша къ своему патрону:-- мы тутъ оба съ мистеромъ Чодзльвитомъ, сударь.
   -- О,-- отвѣчалъ Пексниффъ, глядя не столько на Мартина, сколько на мѣсто, на которомь онъ стоялъ.-- О, дѣйствительно! Потрудитесь посмотрѣть за чемоданами, мистеръ Пинчъ.
   Послѣ того, мистеръ Пексниффъ вылѣзъ изъ экипажа и высадилъ оттуда своихъ дочерей; но ни онъ, ни онѣ не обратили ни малѣйшаго вниманія на Мартина, который подошелъ было, чтобъ помочь дамамъ, но остановился, видя, что самъ Пексниффъ обернулся къ нему спиною. Также точно и въ такомъ же безмолвіи, мистеръ Пексниффъ посадилъ дочерей своихъ въ кабріолетъ, сѣлъ въ него и, взявъ возжи, поѣхалъ домой.
   Растерявшись отъ изумленія, Мартинъ вытаращилъ глаза на дилижансъ, а когда дилижансъ тронулся, то на Пинча и на багажъ; наконецъ, уѣхала и телѣжка. Тогда онъ обратился къ Пинчу:
   -- Не объясните ли вы мнѣ, что это значить?
   -- Что такое?
   -- Обращеніе этого человѣка... то-есть, мистера Пексниффа. Вы видѣли?
   -- Нѣтъ, я ничего не видалъ; я хлопоталъ около чемодановъ.
   -- Все равно, пойдемте скорѣе домой.-- Съ этими словами онъ пошелъ такъ поспѣшно, что Томъ едва успѣвалъ за нимъ слѣдовать. Мартинъ шагалъ по лужамъ и кучкамъ грязи, не разбирая ничего, смотрѣлъ впередъ и по временамъ странно смѣялся. Томъ молчалъ, чтобъ не взбѣсить его еще больше, въ надеждѣ, что мистеръ Пексниффъ обращеніемъ своимъ заставитъ новаго ученика забыть объ ошибкѣ, бывшей, вѣроятно, причиною его невнимательности. Но каково было удивленіе добраго Тома Пинча, когда они вошли въ гостиную, гдѣ Пексниффъ сидѣлъ передъ каминомъ одинъ и пилъ горячій чай, и когда онъ увидѣлъ, что покровитель его, вмѣсто того, чтобъ ласково обратиться къ своему молодому родственнику и оставить его, Пинча, въ сторонѣ, сдѣлалъ совершенно противное и былъ съ нимъ такъ любезенъ и внимателенъ, что Томъ совершенно сконфузился.
   -- Напейтесь чаю, мистеръ Пинчъ, напейтесь чаю,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, мѣшая угли въ каминѣ.-- Вы вѣрно прозябли и промокли. Согрѣйтесь.
   Томъ видѣлъ, что Мартинъ смотрѣлъ на Пексниффа такими глазами, какъ будто ожидалъ, что ему предложатъ присѣсть на теплое мѣсто.
   -- Возьмите стулъ, мистеръ Пинчъ, садитесь,-- продолжалъ Пексниффъ.-- Каково шли дѣла въ нашемъ отсутствіи?
   -- Вы... вы будете очень довольны планомъ школы, сударь; онъ почти конченъ.
   -- Если позволите, мистеръ Пинчъ, мы не будемъ разсуждать объ этомъ предметѣ. Но что вы сами дѣлали, Томасъ, а?
   Пинчъ смотрѣлъ то на учителя, то на новаго ученика, и былъ до того смущенъ, что не могъ выговорить ни одного слова. Пексниффъ, между тѣмъ, ни разу невзглянувшій на Мартина, мѣшалъ въ каминѣ угли необычайно усердно.
   -- Теперь, мистеръ Пексниффъ,-- началъ Мартинъ спокойнымъ голосомъ:-- если вы достаточно согрѣлись и понравились послѣ дороги,-- могу ли узнать, что означаетъ ваше теперешнее обращеніе со мною?
   -- Такъ что же вы дѣлали, другъ мой Томасъ?-- сказалъ Пексниффъ, глядя на Пинча съ еще большею нѣжностью и кротостью.
   Повторивъ этотъ вопросъ, онъ обводилъ взорами стѣны, какъ будто желая удостовѣриться, не было ли тамъ въ прежніе годы оставлено лишнихъ гвоздей.
   -- Мистеръ Пексниффъ,-- снова заговорилъ Мартинъ, слегка постучавъ по столу и подойдя шага на два ближе:-- вы слышали, что я сейчасъ говорилъ. Не угодно ли вамъ отвѣчать? Я васъ спрашиваю,-- прибавилъ онъ,--возвысивъ нѣсколько голосъ:-- что это значитъ?
   -- Я сейчасъ съ вами поговорю, сударь,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ строгимъ тономъ, рѣшившись взглянуть на Мартина.
   -- Вы очень обязательны, но я попрошу васъ отвѣчать немедленно.
   Мистеръ Пексниффъ казался глубоко занятымъ своимъ бумажникомъ, который трясся въ рукахъ его.
   -- Что-жъ?-- сказалъ Мартинъ:-- угодно вамъ говорить? При этихъ словахъ, онъ опять постучалъ по столу.
   -- Вы, кажется, грозите мнѣ, сударь?-- вскричалъ Пексниффъ.-- Мнѣ это грустно, но я нахожусь вынужденнымъ сказать,-- продолжалъ Пексниффъ:-- что угрозы съ вашей стороны только утвердили бы вашу репутацію. Вы меня обманули. Вы обманули человѣка довѣрчиваго и были приняты въ домъ его, предъявивъ ложные поводы и несправедливыя показанія.
   -- Продолжайте,-- возразилъ Мартинъ съ презрительною улыбкою.-- Теперь я васъ понялъ. Что далѣе?
   -- То, сударь,-- воскликнулъ Пексниффъ, вставъ со стула, дрожа всѣми членами и стараясь потирать руки, какъ будто онъ озябли:-- то, сударь, если ужъ вы хотите, чтобъ я высказалъ все въ присутствіи третьяго лица,-- что какъ ни скроменъ этотъ домъ, онъ не долженъ оскверняться присутствіемъ человѣка, который жестоко обманулъ добраго, почтеннаго и благороднаго старца, который скрылъ это отъ меня, ища моего покровительства и зная, что, несмотря на мое смиреніе, я человѣкъ честный и противоборствую пороку. Горько скорблю о вашемъ развращеніи, сударь. Соболѣзную о васъ; но въ домѣ моемъ не должна обитать неблагодарная змѣя! Идите отсюда,-- сказалъ онъ, протянувъ руку.-- Уйди, молодой человѣкъ! Подобно всѣмъ, кто тебя знаетъ, я отрекаюсь отъ тебя!
   Невозможно опредѣлить, съ какимъ именно намѣреніемъ Мартинъ бросился впередъ, услыша эти слова. Довольно будетъ сказать, что Томъ Пинчъ обхватилъ его обѣими руками, а Пексниффъ отскочилъ назадъ съ такою поспѣшностью, что споткнулся, опрокинулся черезъ стулъ и очутился на полу въ сидячемъ положеніи, не дѣлая никакихъ усилій встать и упершись затылкомъ въ уголъ комнаты, который считалъ, можетъ быть, безопаснѣйшимъ для себя убѣжищемъ.
   -- Оставь меня, Пинчъ!-- воскликнулъ Мартинъ, оттолкнувъ его.-- Зачѣмъ ты меня держишь? Неужели ты думаешь, что побои сдѣлали бы его презреннѣе и гаже теперешняго? Неужели ты думаешь, что еслибъ я даже плюнулъ на него, то могъ бы его этимъ унизить? Взгляни на него, Пинчъ, взгляни на него!
   Пинчъ невольно обернулся къ своему покровителю. Сидячее положеніе Пексниффа и испуганная его физіономія вовсе не прибавляли ему наружнаго величія; но все таки это былъ Пексниффъ -- а одного этого было достаточно для возбужденія участія Тома.
   -- Говорю тебѣ,-- продолжалъ Мартинъ:-- вотъ онъ, униженный, гадкій, гнусный мерзавецъ -- онъ валяется тутъ, какъ тряпка для грязныхъ рукъ, какъ матъ для обтиранія грязныхъ ногъ, какъ лживое, пресмыкающееся животное! Но замѣть мои слова, Пинчъ: придетъ день -- и онъ это знаетъ, вижу на его лицѣ -- когда даже ты поймешь его и узнаешь такъ, какъ я его знаю! Онъ отрекается отъ меня! Взгляни на него, Пинчъ, и будь впередъ умнѣе!
   Съ этими словами, онъ указалъ на Пексниффа съ невыразимымъ презрѣніемъ, надѣлъ шляпу и вышелъ изъ дома. Онъ шелъ тактъ скоро, что уже выходилъ изъ деревни, какъ вдругъ услышалъ, что Пинчъ зоветъ его. Оглянувшись, онъ увидѣлъ, что Томъ, запыхавшись, бѣжитъ къ нему.
   -- Ну, что еще?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Ахъ, Боже мой! Боже мой!-- кричалъ Томъ.-- Вы уходите?
   -- Да, ухожу!
   -- Но вы уходите теперь... въ эту ужасную погоду... пѣшкомъ... безъ платья... безъ денегъ?
   -- Да,-- сурово отвѣчалъ Мартинъ.
   -- Но куда? О, куда вы идете?
   -- Не знаю.-- Или нѣтъ, знаю; я ѣду въ Америку.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Обдумайте напередъ хорошенько! Не ѣздите въ Америку!
   -- Я рѣшился -- ѣду въ Америку! Богъ съ вами, Пинчъ! Прощайте!
   -- Возьмите хоть это!-- воскликнулъ Томъ въ мучительномъ безпокойствѣ, всовывая ему въ руки книгу.-- Мнѣ нужно назадъ. Да благословитъ васъ Богъ! Взгляните на листокъ, который я тамъ загнулъ. Прощайте! прощайте!
   Добрякъ пожалъ Мартину руку -- слезы текли по щекамъ его; они поспѣшно разстались и разошлись по противоположнымъ дорогамъ.
   

Глава XIII, описывающая то, что сталось съ Мартиномъ и его отчаяннымъ намѣреніемъ, съ кѣмъ онъ встрѣчался, какія безпокойства его мучили и какія новости онъ услышалъ.

   Съ книгою Тома Пинча подъ мышкой и даже не застегивая своего сюртука, несмотря на проливной дождь, Мартинъ сердито шелъ впередъ, пока не миновалъ придорожнаго столба и не очутился на большой дорогѣ въ Лондонъ. Даже и тогда онъ не убавилъ шага, но началъ одумываться и успокоиваться мало-по-малу.
   Положеніе его было вовсе незавидно. День началъ пасмурно разсвѣтать; густыя облака неслись отъ востока, и изъ нихъ лилъ сильный дождь, превратившій дорогу въ рядъ лужъ, мутныхъ ручейковъ и топкой грязи. Кругомъ ни живой души. Самъ онъ, покинутый всѣми, безъ денегъ, со множествомъ независимыхъ замысловъ въ головѣ, но безъ всякихъ средствъ къ ихъ выполненію. Самолюбіе и гордость его были уязвлены до-нельзя: злѣйшій врагъ не могъ бы пожелать ему ничего худшаго. Къ этому надобно прибавить, что теперь онъ почувствовалъ, что промокъ до костей и прозябъ до самаго сердца
   Въ такомъ горестномъ состояніи тѣла и духа, онъ вспомнилъ о книгѣ Тома Пинча, которую несъ, вовсе не думая о ней. Взглянувъ на корешокъ, онъ увидѣлъ, что это былъ старый томъ "Саламанскаго Студента" на французскомъ языкѣ, и проклялъ безуміе бѣднаго Пинча. Онъ уже готовъ былъ броситъ ее, но вспомнилъ, что Томъ говорилъ ему объ одномъ загнутомъ листкѣ. Отвернувъ его, онъ нашелъ поспѣшно завернутую въ клочекъ бумаги и пришпиленную къ страницѣ полгинею -- немного, но все, что было у добряка! На бумажкѣ было написано карандашомъ: "Мнѣ эта монета право ненужна, я бы не зналъ, что съ нею дѣлать".
   Есть нѣкоторыя лжи, Томъ, на которыхъ люди восходятъ на небо, какъ на свѣтлыхъ крыльяхъ; есть истины -- горькія, холодныя истины -- приковывающія людей къ землѣ свинцовыми цѣпями!
   Мартинъ былъ тронутъ поступкомъ Тома Пинча, показавшимь ему, что онъ не вовсе безъ друзей. Чрезъ нѣсколько минутъ, онъ пріободрился и вспомнилъ, что у него есть еще въ карманѣ золотые часы. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не могъ не подумать, что онъ долженъ быть малый необыкновенно-привлекательный, если произвелъ такое впечатлѣніе на Тома, и что онъ гораздо выше его во всѣхъ отношеніяхъ, а потому безъ труда пробьетъ себѣ дорогу въ свѣтѣ. Оживленный такими мыслями и утвердившись въ намѣреніи искать счастія на чужбинѣ, онъ рѣшился направиться въ Лондонъ и не терять тамъ времени.
   Отойдя миль на десять отъ достопамятнаго жилища Пексниффа, онъ завернулъ въ маленькій кабачекъ, чтобъ позавтракать; тамъ развѣсилъ онъ передъ веселымъ огнемъ камина свое мокрое платье, а самъ развалился въ креслахъ. Теперешнее пристанище его, куда заглядывали только люди самаго смиреннаго разряда, конечно, не походило на роскошный отель, въ которомъ онъ пировалъ наканунѣ; но тѣлесныя нужды примирили его съ нимъ очень скоро, и онъ усердно принялся за ветчину и яйца, запивая все это добрымъ пивомъ, поданнымъ въ оловянной кружкѣ. Очистивъ съ тарелокъ все, онъ потребовалъ еще кружку пива и задумчиво глядѣлъ на огонь.
   Вскорѣ вниманіе его было возбуждено стукомъ колесъ, и черезъ нѣсколько минутъ подъѣхала фура, запряженная четырьмя лошадьми и нагруженная овсомъ и соломою, прикрытыми по возможности отъ дождя. Возничій, напоивъ своихъ коней, вошелъ въ комнату, топая ногами, чтобъ согрѣться, и отряхивая воду съ своего кафтана и шляпы.
   Онъ былъ румяный и дюжій малый, съ добродушною физіономіей. Подсѣвъ къ огню и кивнувъ головою Мартину, онъ замѣтилъ, что очень сырая погода.
   -- Да, очень сыро,-- возразилъ Мартинъ.
   -- Не знаю, можетъ ли быть хуже.
   -- Я тоже.
   Погонщикъ взглянулъ на загрязненное платье Мартина, на мокрые рукава его рубашки и на развѣшанный передъ огнемъ сюртукъ, и сказалъ, грѣя передъ огнемъ руки;
   -- Васъ, сударь, захватило на дорогѣ?
   -- Да.
   -- Ѣхали верхомъ, можетъ быть?
   -- Я бы ѣхалъ, еслибъ у меня была лошадь; но у меня ея нѣтъ.
   -- Худо, сударь.
   -- Бываетъ и хуже.
   Послѣ этого отвѣта, Мартинъ засунулъ руки въ карманы и принялся насвистывать, какъ будто желая показать, что онъ ставить ни во что кислыя гримасы фортуны.
   Погонщикъ съ минуту посмотрѣлъ на него украдкою, наконецъ, рѣшился спросить:
   -- Туда или обратно?
   -- Что значитъ туда?
   -- Къ Лондону, разумѣется.
   -- Туда.-- И Мартинъ засвисталъ еще громче.
   -- Я ѣду туда же,-- замѣтилъ погонщикъ: -- въ Гоунсло, миль десять не доѣзжая до Лондона.
   -- Право?
   -- Да.
   -- Такъ я буду говорить съ тобою безъ обиняковъ. Судя по моему платью, ты, можетъ бытъ, думаешь, что со мною много денегъ?-- У меня ихъ нѣтъ. Все, что я могу тебѣ заплатить, простирается не дальше одной кроны, потому что у меня ихъ всего двѣ. Если можешь везти меня за нее, да на придачу за жилетъ и носовой платокъ, то вези; если нѣтъ -- не нужно.
   -- Коротко и ясно.
   -- Что жъ, мало? Больше мнѣ нечего дать; такъ и дѣло съ концомъ. И онъ засвисталъ снова.
   -- Да развѣ я сказалъ вамъ, что мало?
   -- Ты не сказалъ, что довольно.
   -- Да вы же не дали мнѣ времени говорить. Что до жилета, мнѣ въ немъ нѣтъ нужды, тѣмъ больше, что онъ джентльменскій; а шелковый платокъ другое дѣло -- если вы останетесь мною довольны по пріѣздѣ въ Гоунсло, то я готовъ принять его въ видѣ подарка.
   -- Такъ дѣло слажено?
   -- Извольте.
   -- Допивай же это пиво,-- сказалъ Мартинъ, подавая ему кружку,-- и отправимся.
   Черезъ двѣ минуты, Мартинъ, расплатившись въ корчмѣ, лежалъ уже на связкахъ соломы подъ наметомъ фуры, въ сухомъ мѣстѣ, и только оставилъ спереди небольшое отверстіе, чтобъ ему можно было разговаривать съ новымъ своимъ пріятелемъ погонщикомъ, который поѣхалъ веселою рысцою по дорогѣ въ столицу.
   Имя погонщика было Вилльямъ Симмонсъ, но его большіе звали просто Биллемъ. Молодецкій видъ его происходилъ частью отъ того, что онъ принадлежалъ къ одному обширному заведенію почтовыхъ каретъ въ Гоунсло, куда онъ возилъ содому и овесъ съ одной уильтширской фермы. Онъ добивался мѣста кондуктора дилижансовъ и ждалъ первой вакансіи для своего назначенія. Сверхъ того, онъ былъ малый музыкальный и всегда возилъ съ собою рожокъ, на которомъ, когда разговоръ съ Мартиномъ останавливался, выдувалъ первыя колѣна многихъ мелодій, но всегда обрывался на вторыхъ.
   -- Охъ!-- сказалъ Биллъ со вздохомъ, укладывая въ карманъ свой инструментъ: -- славный былъ музыкантъ Ломми Недъ! Онъ былъ кондукторомъ сэлисбюрійскаго дилижанса.
   -- Онъ умеръ?
   -- Умеръ!-- возразилъ Билль съ презрительнымъ удареніемъ.-- Нѣтъ, нѣтъ! Онъ распорядился умнѣе; его уже нѣтъ въ Англіи; онъ отправился въ Америку.
   -- Въ Америку? Когда?-- вскричалъ Мартинъ съ любопытствомъ.
   -- Да ужъ лѣтъ пять будетъ. Онъ удралъ въ Ливерпуль, не сказавъ никому ни слова, а оттуда поѣхалъ Соединенные Штаты.
   -- Ну, а потомъ?
   -- А потомъ онъ былъ очень радъ, что очутился въ Соединенныхъ Штатахъ, потому что у него не было ни одного пенни.
   -- Что ты подъ этимъ разумѣешь?-- спросилъ Маркинъ нѣсколько гнѣвно.
   -- Что я разумѣю? А вотъ что: тамъ вѣдь всѣ люди равны, такъ ли? Значитъ, оно и все равно, есть ли у человѣка тысяча фунтовъ стерлинговъ, или ничего -- особенно, говорятъ, въ Нью-Іоркѣ, куда высадили Неда.
   -- Въ Нью-Іоркѣ?-- повторилъ задумчиво Мартинъ.
   -- Да, въ Нью-Іоркѣ, который, по его письмамъ, вовсе не похожъ на Старый-Іоркъ. Я ужъ не знаю, какимъ ремесломъ тамъ занимался Недъ; но онъ писалъ своимъ домашнимъ, что онъ и друзья его безпрестанно пѣли "Ale Kolumbia!.." {Американская національная пѣсня начинается словами:-- Hail Columbia! то-есть "Привѣтъ Колумбіи!" а Ale -- названіе крѣпкаго англійскаго пива. Прим. перев.} и кричали противъ президента и тому подобное. Какъ бы то ни было, онъ тамъ составилъ свое счастье.
   -- Неужели, въ самомъ дѣлѣ?
   -- Какъ же. Я знаю это потому, что онъ послѣ потерялъ все, когда тамъ лопнуло двадцать шесть банковъ.
   -- Какъ же онъ былъ глупъ, что не умѣлъ сберечь своихъ денегъ!
   -- Разумѣется; тѣмъ больше, что все это были бумажки; такъ ихъ стоило только завернуть по-осторожнѣе.
   Мартинъ не отвѣчалъ, но вскорѣ уснулъ часа на два. Пробудившись, онъ увидѣлъ, что дождь прекратился,-- а потому подсѣлъ къ погонщику и принялся его разспрашивать о разныхъ подробностяхъ переѣзда Неда черезъ Атлантику и о пребываніи его въ Новомъ Свѣтѣ. Но на эти вопросы Билль отвѣчалъ или наудачу, или говорилъ, что не помнитъ или не знаетъ, такъ что Мартину не удалось заимствовать отъ него никакихъ полезныхъ свѣдѣній.
   Путешественники ѣхали цѣлый день, часто останавливались, чтобъ напоить или накормить лошадей, или по дѣламъ Билля, въ разныхъ мѣстечкахъ, такъ что они прибыли въ Гоунсло около полуночи. Немного не доѣзжая до конюшенъ, гдѣ фура должна была остановиться, Мартинъ слѣзъ съ нея, заплатилъ Биллю крону и почти насильно заставилъ его принять свой шелковый платокъ. Послѣ того, они разстались, и Мартинъ снова очутился одинокимъ на темной улицѣ, не зная, куда приклонить голову.
   Но въ теперешнемъ отчаянномъ случаѣ, равно какъ и во многихъ послѣдующихъ, воспоминаніе о Пексниффѣ дѣйствовало на Мартина, какъ могущественное лекарство: возбуждаемое имъ негодованіе подкрѣпляло его и поощряло къ упорной терпѣливости. Подъ вліяніемъ такого живительнаго средства, Мартинъ направился въ Лондонъ; пришедъ туда въ темную ночь и не зная, гдѣ найти отпертый трактиръ, онъ рѣшился бродить по улицамъ до утра.
   За часъ до разсвѣта, онъ очутился въ одной изъ самыхъ скромныхъ частей огромной столицы. Обратясь къ человѣку въ мѣховой шапкѣ, который отворялъ ставни убогой гостиницы, онъ объявилъ ему, что онъ чужеземецъ и спросилъ, не найдется ли въ домѣ мѣста, гдѣ бы онъ могъ переночевать. Случилось, что тамъ была порожняя комнатка, хотя не изъ щеголеватыхъ, но довольно чистая, и Мартинъ очень обрадовался, когда завалился въ теплую постель.
   Онъ проснулся поздно послѣ обѣда; пока онъ успѣлъ одѣться, умыться и позавтракать, стемнѣло снова. Это пришлось очень кстати, потому что Мартинъ чувствовалъ необходимость разстаться съ своими золотыми часами; а онъ ни за что въ свѣтѣ не пошелъ бы для этого къ ростовщику днемъ.
   Прошедъ тысячи лавокъ ветошниковъ и ростовщиковъ, надъ дверьми которыхъ красовались золотые шары и надписи "Ссужаютъ деньгами", онъ вошелъ въ одну, въ которой былъ рядъ маленькихъ перегородокъ, въ родѣ театральныхъ ложъ, для посѣтителей робкихъ и непривычныхъ, которые бы не желали, чтобъ ихъ видѣли; онъ заперся въ одной изъ этихъ каморокъ, вынулъ свои часы и положилъ ихъ на прилавокъ.
   -- Клянусь жизнью и душой!-- говорилъ лавочнику тихій голосъ въ сосѣдней ложѣ: -- вы должны дать больше; вы должны прибавить хоть бездѣлицу! Пусть будетъ два шиллинга шесть пенсовъ! Убавьте хоть на одну осьмушку унціи съ вашего фунта человѣческаго мяса, лучшій изъ друзей моихъ.
   Мартинъ невольно отшатнулся назадъ, потому что сейчасъ же узналъ голосъ говорившаго.
   -- Вы вѣчно съ вашею трухою,-- сказалъ лавочникъ, свертывая отдаваемую ему вещь, весьма похожую на рубашку.
   -- Пока я буду ходить сюда, никогда не разживусь пшеномъ,-- возразилъ мистеръ Тиггъ.-- Ха, ха! Недурно! Такъ два и шесть, почтеннѣйшій другъ?
   -- Но вѣдь она пожелтѣла отъ долгой службы
   -- Владѣлецъ ея также пожелтѣлъ на безкорыстной службѣ неблагодарному отечеству. Такъ вы даете два и шесть?
   -- Я вамъ даю, какъ сказалъ уже разъ, два шиллинга,-- возразилъ лавочникъ.-- Имя то же?
   -- То же самое,-- отвѣчалъ Тиггъ.-- Мои притязанія на упразднившееся пэрство еще не утверждены палатою лордовъ.
   -- Адресъ прежній?
   -- О, нѣтъ; я перемѣнилъ свою городскую резиденцію изъ Meйфера, No 38, въ Парклэнъ, 1542.
   -- Неужели я это стану записывать?-- сказалъ лавочникъ, о каля зубы.
   -- Вы можете записывать все, что вамъ угодно, почтенный другъ мой, но фактъ остается неизмѣннымъ. Такъ какъ покои для помощника моего буфетчика и для пятаго камердинера чертовски неудобны и неприличны въ Мейферѣ No 38, то я счелъ за лучшее занять роскошное и удобное помѣщеніе въ большомъ домѣ, въ Парклэнѣ, No 1542. Такъ два и шесть, и прошу пожаловать ко мнѣ въ гости!
   Лавочникъ не могъ не разсмѣяться; а самъ мистеръ Тиггъ, желая знать, какое впечатлѣніе произвелъ его разсказъ на сосѣда въ ближайшей ложѣ, протянулъ голову за перегородку и тотчасъ же, при свѣтѣ газоваго рожка, узналъ Мартина.
   -- Вотъ самая необыкновенная встрѣча, какою только можетъ похвастать древняя и новѣйшая исторія!-- воскликнулъ Тиггъ.-- Какъ вы поживаете? Что новаго въ земледѣльческихъ округахъ? Что подѣлываютъ друзья наши П...? Хе, хе! Дэвидъ, будьте къ этому джентльмену какъ можно внимательнѣе; отгь изъ числа моихъ друзей.
   -- Что вы мнѣ дадите за эти часы?-- сказалъ Мартинъ, подавая ихъ лавочнику.-- Мнѣ очень нужны деньги.
   -- Ему очень нужны деньги?-- вскричалъ Тиггъ съ величайшимъ участіемъ.-- Дэвидъ, вы должны дать ему какъ можно больше. Часы охотничьи, золотые, первостепеннаго достоинства, на четырехъ камняхъ, съ горизонтальнымъ рычажкомъ и наивѣрнѣйшемъ ходомъ, въ этомъ я вамъ ручаюсь! Сколько вы дадите моему молодому другу? Дэвидъ, взвѣсьте осмотрительнѣе всѣ качества часовъ и постарайтесь заслужить на будущее время мою рекомендацію.
   -- За нихъ я могу ссудить васъ тремя фунтами стерлинговъ, если вамъ угодно,-- сказалъ Мартину лавочникъ.-- Часы старомодные. Больше нельзя.
   -- Чертовски выгодно!-- воскликнулъ мистеръ Тиггъ.-- Два фунта и двѣнадцать съ половиною за часы, и семь съ половиною шиллинговъ за личное уваженіе. Трехъ фунтовъ достаточно. Мы ихъ беремъ. Имя моего друга Смиви; Чиккипъ Смиви, изъ Гольборна, нумеръ двадцать шестой съ половиною, подъ литерою B, временной жилецъ. Тутъ онъ снова подмигнулъ Мартину, давая знать, что всѣ законныя формы соблюдены, и ему остается только принять деньги.
   Мартину, дѣйствительно, больше не оставалось ничего, а потому онъ взялъ деньги и вышелъ. На улицѣ подошелъ къ нему мистеръ Тиггъ и, взявъ его подъ руку, поздравилъ съ благополучнымъ окончаніемъ дѣла,
   -- Что до моего участія въ немъ,-- сказалъ Тиггъ: -- не благодарите меня, я этого не перенесу.
   -- Да я и не имѣлъ этого намѣренія,-- возразилъ Мартинъ, высвобождая свою руку.
   -- Вы меня премного обязываете, благодарю васъ.
   -- Слушайте, сударь,-- замѣтилъ Мартинъ, кусая себѣ губы: -- городъ такъ обширенъ, чтобъ намъ можно разойтись. Покажите, въ какую сторону вы пойдете, и тогда я направлюсь въ противоположную.
   Мистеръ Тиггъ хотѣлъ говорить, но Мартинъ прервалъ его:
   -- Едва ли нужно вамъ сказывать, что послѣ того, что вы сейчасъ видѣли, мнѣ нечего дать вашему другу, мистеру Сляйму; а ваше общество я вовсе не считаю для себя нужнымъ.
   -- Стойте! Есть одна престаринная, длиннобородая и патріархальная пословица, которая говоритъ: -- будь сперва справедливъ, а потомъ великодушенъ. Прошу васъ не смѣшивать меня съ такимъ человѣкомъ, какъ Сляймъ. Я покинулъ Сляйма и не хочу знать его! Я, сударь, первостепенный тюльпанъ,-- продолжалъ Тиггъ, ударяя себя въ грудь: -- совершенно иныхъ свойствъ и возвращенія, чѣмъ дрянная капуста, называемая Сляймомъ.
   -- Мнѣ совершенно все равно, пустились ли вы бродяжничать сами по себѣ или дѣйствуете въ пользу мистера Сляйма. Я не хочу имѣть съ вами никакихъ сношеній... Да ради самого дьявола, пойдешь ли ты въ которую-нибудь сторону?-- воскликнулъ, наконецъ, Мартинъ, который, несмотря на свою досаду, едва удерживался отъ улыбки, видя, что Тиггъ преспокойно прислонился къ лавочкѣ и очень хладнокровно поправлялъ свои волосы,
   -- Позвольте мнѣ напомнить вамъ, сударь,-- сказалъ мистеръ Тиггъ съ большимъ достоинствомъ: -- что не я, а вы сами превратили сегодняшніе переговоры въ холодное занятіе дѣломъ, тогда какъ я хотѣлъ вести ихъ на дружественномъ основаніи. Вслѣдствіе чего, сударь, я долженъ сказать, что ожидаю отъ васъ платы за комиссію, въ которой оказалъ вамъ свои смиренныя услуги. Послѣ употребленныхъ вами выраженій, сударь, вы, конечно, не рѣшитесь оскорбить меня еще больше, предложивъ мнѣ сумму, превышающую полкроны.
   Мартинъ вынулъ эту монету изъ кармана и бросилъ ее Тиггу. Мистеръ Тиггъ поймалъ ее на лету, взглянулъ на нее, чтобъ удостовѣриться въ ея достоинствѣ; потомъ, засунувъ въ карманъ, пріостановился въ величавомъ раздумьи, какъ будто разсчитывая, какого вельможу изъ своихъ друзей онъ удостоитъ своимъ посѣщеніемъ; наконецъ, онъ поворотилъ за уголъ и скрылся. Мартинъ пошелъ въ противную сторону, и они разстались.
   Мартинъ съ горькимъ чувствомъ униженія проклиналъ свою судьбу, натолкнувшую его въ лавкѣ ростовщика на Тигга. Онъ утѣшался только тѣмъ, что такъ какъ Тиггъ разлучился съ мистеромъ Сляймомъ, то вечернее посѣщеніе его не дойдетъ до слуха его родственниковъ; мыслію о возможности этого уязвлялась его гордость.
   Первымъ дѣломъ его, такъ какъ у него теперь завелись чистыя деньги, было -- удержать за собою комнатку въ гостиницѣ и написать Тому Пинчу (зная, что Пексниффъ это прочтетъ), чтобъ онъ отправилъ его платья въ Лондонъ съ дилижансомъ и чтобъ велѣлъ оставить ихъ въ конторѣ, пока за ними придутъ. Принявъ эти мѣры, онъ принялся развѣдывать объ американскихъ купеческихъ судахъ въ конторахъ разныхъ агентовъ; бродилъ также около доковъ и верфей, въ надеждѣ наткнуться на случай идти на какомъ нибудь суднѣ въ качествѣ суперкарга или бухгалтера, чтобъ не платить за переѣздъ. Но, убѣдившись въ трудности послѣдняго, онъ напечатать въ газетахъ краткое объявленіе, въ которомъ высказалъ свое желаніе въ немногихъ словахъ. Ожидая получить на него двадцать или тридцать благопріятныхъ отвѣтовъ, онъ ограничилъ гардеробъ свои до самаго необходимаго, а все остальное снесъ мало по малу въ лавку ветошника и превратилъ въ деньги.
   Странно -- и ему самому это казалось страннымъ -- какъ скоро и незамѣтно онъ потерялъ свою щекотливость, свое самолюбіе: онъ постепенно сталъ считать въ порядкѣ вещей то, что сначала задѣвало его за живое. Когда онъ шелъ въ лавку ростовщика въ первый разъ, ему казалось, что всѣ прохожіе подозрѣваютъ его намѣреніе; возвращаясь отъ него, онъ думалъ, что всѣ встрѣчные знаютъ, откуда онъ вышелъ. Теперь онъ уже не заботился объ ихъ прозорливости! Сначала ему было совѣстно казаться шатающимся по улицамъ безъ всякой цѣли, бродитъ нѣсколько разъ по одному и тому же мѣсту, или глазѣть въ окно; но вскорѣ онъ сталъ дѣлать это съ совершеннѣйшимъ равнодушіемъ. Сначала онъ думалъ, что за нимъ примѣчаютъ -- онъ стыдился своей смиренной гостиницы; но теперь часто останавливался у дверей, небрежно прислонялся къ деревянному косяку или къ шесту, увѣшенному глиняными горшками и пивными кружками. А между тѣмъ, нужно было всего только пять недѣль, чтобъ дойти до такого забвенія своего джентльменства!
   Между тѣмъ, деньги его быстро убывали, а не было ни одного отвѣта на объявленіе! Что ему было дѣлать! По-временамъ, на него находило мучительное безпокойство, и онъ выбѣгалъ изъ дома, приходилъ куда-нибудь, гдѣ уже бывалъ разъ двадцать -- все съ тою же цѣлью и всякій разъ также безуспѣшно. Онъ уже выросъ изъ возраста каютнаго юнги и быль такъ неопытенъ и несвѣдущъ, что не могъ быть принятъ простымъ матросомъ. Да кромѣ того, его манеры и костюмъ жестоко противорѣчили послѣднему предложенію, хотя онъ и видѣлъ себя вынужденнымъ прибѣгнуть къ нему, потому что теперь, еслибъ онъ даже и рѣшился очутиться въ Америкѣ совершенно безъ денегъ, то у него не доставало средствъ заплатитъ за переѣздъ въ носовой каютѣ и запастись самою скудною провизіею на время плаванія.
   Между тѣмъ, онъ ни разу не поколебался въ своемъ убѣжденіи, что въ Америкѣ составитъ себѣ счастіе, лишь бы ему только удалось попасть туда. Мысль эта манила его тѣмъ сильнѣе, чѣмъ ограниченнѣе дѣлались его средства. Онъ часто думалъ о Джонѣ Вестлокѣ и нарочно шатался цѣлые три дня но всему Лондону, въ надеждѣ встрѣтить его. По несмотря на то, что ему это не удавалось и что онъ не задумался бы занять у него денегъ, онъ не рѣшался написать къ Пинчу, чтобъ узнать, гдѣ онъ можетъ найти Джона Вестлока. Хотя онъ и любилъ Тома по-своему, но гордость его возмущалась при мысли бытъ ему обязаннымъ и сдѣлать бѣднаго Пинча краеугольнымъ камнемъ своею будущаго величія.
   Мартинъ, однако, рѣшился бы, можетъ быть, и на это, еслибъ не случилось одно непредвидѣнное и весьма странное обстоятельство.
   Прошло уже пять недѣль, какъ мы сказали, и положеніе Мартина сдѣлалось дѣйствительно отчаяннымъ, какъ однажды вечеромъ, возвратясь домой и зажигая свѣчу у газоваго рожка, чтобъ удалиться въ свою каморку, онъ услышалъ, что трактирщикъ назвалъ его по имени. Онъ до того удивился этому, ибо тщательно скрывалъ свое имя, что хозяинъ, замѣтившій его волненіе и желая его успокоитъ, сказалъ, что къ нему только "письмо".
   -- Письмо!--вскричалъ Мартинъ.
   -- Мистеру Мартину Чодзльвиту,-- отвѣчалъ хозяинъ, читая адресъ.
   Мартинъ взялъ письмо, поблагодарилъ хозяина и пошелъ наверхъ. Конвертъ не былъ запечатанъ, но тщательно заклеенъ; почеркъ адреса вовсе незнакомый. Мартинъ открылъ письмо и нашелъ въ немъ безъ имени, адреса или какой бы ни было надписи -- банковый билетъ на двадцать фунтовъ стерлинговъ!
   Не нужно сказывать, что Мартинъ былъ до крайности пораженъ и удивленъ; онъ нѣсколько разъ разсматривалъ и банковый билетъ и обложку; поспѣшилъ удостовѣриться, не фальшивый ли билетъ; терялся въ догадкахъ и предположеніяхъ, которыя не привели его ни къ чему, откуда онъ такъ разбогатѣлъ. Наконецъ, онъ рѣшился угостить себя роскошнымъ обѣдомъ въ своей комнатѣ, и, велѣвъ развести въ каминѣ огонь, отправился за закупками.
   Онъ купилъ себѣ холоднаго ростбифа, ветчины, французскую булку и масла, и возвратился домой съ хорошо нагруженными карманами. Комната была вся въ дыму, во-первыхъ, отъ недостатковъ самаго камина, а во-вторыхъ, оттого, что, разводя огонь, забыли вынуть засунутые въ трубу старые мѣшки для охраненія комнаты отъ дождевой воды. Но эту забывчивость кое-какъ поправили; сверхъ того, отворили окно и, чтобъ оно не захлопнулось отъ вѣтра, всунули въ него нѣсколько полѣньевъ. Такимъ образомъ, все было приведено въ порядокъ, и еслибъ дымъ не ѣлъ глаза и не заставлялъ задыхаться, то комфортъ былъ бы восхитительный.
   Маргинъ и не думалъ негодовать на это, особенно же, когда передъ нимъ поставили свѣтлую кружку портера, и служанка вышла, получивъ наставленіе принести чего-нибудь горячаго, когда зазвонятъ въ колокольчикъ. Мясо было завернуто въ театральную афишку, которую Мартинъ разостлалъ на столѣ вмѣсто скатерти; кровать заняла, мѣсто буфета и, когда все было разставлено и приготовлено, онъ придвинулъ старыя кресла къ камину и принялся наслаждаться.
   Мартинъ ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено тихими шагами по лѣстницѣ и легкимъ стукомъ въ двери, отчего окну сообщилось такое сотрясеніе, что полѣнья посыпались на улицу.
   -- Уголья, что ли?-- спросилъ Мартинъ.--Войди!
   -- Извините, сударь,-- отвѣчалъ ему мужской голосъ.-- Вашъ слуга, сударь. Надѣюсь, что вы здоровы?
   Мартинъ вытаращилъ глаза на знакомое лицо посѣтителя, но никакъ не могъ припомнить, гдѣ онъ его видѣлъ.
   -- Тэпли, сударь,-- сказалъ пришедшій:-- тотъ, который нѣкогда былъ въ "Синемъ-Драконѣ".
   -- Дѣйствительно!-- вскричалъ Мартинъ.-- Какъ же ты сюда попалъ?
   -- Прямо по лѣстницѣ, сударь.
   -- Но какъ ты меня отыскалъ?
   -- Да я раза два прошелъ мимо васъ по улицѣ, сударь, если не ошибаюсь; а потомъ, когда глядѣлъ въ окно мясной лавки, такъ и увидѣлъ, что вы тамъ покупаете.
   Мартинъ покраснѣлъ, когда Маркъ указалъ на столь, и сказалъ торопливо:
   -- Ну, а потомъ?
   -- А потомъ я пошелъ за вами, и сказавъ внизу, что вы меня ожидаете, былъ сюда впущенъ.
   -- Развѣ у тебя есть ко мнѣ какое-нибудь порученіе?
   -- Нѣтъ, сударь. Я безъ зазрѣнія солгалъ.
   Мартинъ взглянулъ на него сердито; но веселое и открытое лицо Марка обезоружило его. Сверхъ того, онъ долго жилъ отшельникомъ и радъ былъ услышать дружественный голосъ.
   -- Тэпли,-- сказалъ Мартинъ:-- я буду съ тобою откровененъ. Судя по всему, ты не такой малый, чтобъ рѣшился придти сюда изъ дерзкаго любопытства. Садись. Я радъ тебя видѣть.
   -- Благодарствуйте, сударь; я могу и постоять.
   -- Если ты не сядешь, я не стану съ тобою говорить.
   -- Извольте, сударь,-- и онъ сѣлъ на кровать.
   -- Закуси чего-нибудь.
   -- Когда вы кончите, сударь.
   -- Теперь же, я этого требую.
   -- Хорошо, сударь,-- и онъ важно принялся ѣсть.
   -- Что ты дѣлаешь въ Лондонѣ?
   -- Ничего, сударь.
   -- Какъ такъ?
   -- Я ищу мѣста, сударь.
   -- Жаль мнѣ тебя!
   -- Служить при холостомъ джентльменѣ,-- продолжалъ Маркъ:-- если онъ изъ провинціи, тѣмъ лучше. Если куда-нибудь ѣдетъ -- еще лучше. Насчетъ жалованья никакихъ затрудненій.
   -- Если ты подразумѣваешь меня...
   -- Именно васъ, сударь.
   -- Такъ можешь судить но всему, въ состояніи ли я держать тебя при себѣ. Да кромѣ того, я немедленно отправляюсь въ Америку.
   -- Что жъ, сударь? Америка веселая страна.
   Мартинъ опять бросилъ на него сердитый взглядъ, и опять досада его растаяла.
   -- Богъ съ вами, сударь!-- сказалъ Маркъ.-- Къ чему говорить обиняками, когда можно высказать все въ нѣсколькихъ словахъ! Я слѣдилъ за вами во все продолженіе этихъ двухъ недѣль и вижу довольно ясно, что дѣла ваши поразвинтились. Вотъ, сударь, и я безъ мѣста, да только не имѣю нужды въ жалованьи на цѣлый годъ, потому что нехотя сберегъ кое-что въ "Драконѣ". Я хочу искать приключеній и выйти бодрымъ и веселымъ изъ такихъ обстоятельствъ, въ которыхъ другой упалъ бы духомъ. Вы мнѣ полюбились -- хотите ли взять меня съ собою?
   -- Да какъ же я могу тебя взять?
   -- Когда я говорю взять -- значитъ, позволите ли вы мнѣ сопутствовать вамъ? Потому что такъ или иначе, а я здѣсь не останусь. Вы назвали Америку, и это мѣсто мнѣ по вкусу. Итакъ, если я пойду не на одномъ суднѣ съ вами, то пойду на другомъ; если я пойду одинъ, то не иначе, какъ на самомъ пакостномъ, гниломъ, текучемъ, какое только можно найти. Значитъ, сударь, если я на переходѣ утону, то у дверей вашихъ вѣчно будетъ торчать утопленникъ, который никогда не перестанетъ стучаться, повѣрьте!
   -- Да это сумасшествіе!
   -- Очень радъ, что вы такъ думаете; а все-таки, если я отправлюсь въ Америку, то не иначе, какъ на самомъ гадкомъ, дрянномъ...
   -- Ты вѣрно этого не сдѣлаешь!
   -- Непремѣнно сдѣлаю.
   -- Говорю тебѣ, что нѣтъ.
   -- Хорошо, сударь,-- отвѣчалъ Маркъ съ совершенно довольнымъ видомъ:-- мы на этомъ остановимся. Сомнѣваюсь только въ одномъ:-- будетъ ли мнѣ почетно, если я пойду съ джентльменомъ, который, какъ, напримѣръ, вы, такъ же вѣрно найдетъ себѣ въ свѣтѣ дорогу, какъ буравчикъ въ мягкой сосновой доскѣ?
   Маркъ задѣлъ Мартина за слабую струну.
   -- Что жъ, Маркъ, я надѣюсь, что тамъ дѣла мои пойдутъ на-ладъ; иначе я бы не рѣшился ѣхать. Можетъ быть, у меня на это станетъ способностей.
   -- Разумѣется, сударь; всякій это знаетъ.
   -- Видишь ли, Маркъ,-- сказалъ Мартинъ, опершись на руку подбородкомъ и глядя въ огонь:-- тамъ должны нуждаться въ архитекторахъ со вкусомъ, потому что въ Америкѣ люди безпрестанно переселяются съ мѣста на мѣсто.
   -- Непремѣнно, сударь.
   Взглянувъ на Марка, усердно уписывавшаго говядину, Мартинъ почувствовалъ подозрѣніе, не участвовалъ ли онъ какъ-нибудь въ доставкѣ ему денегъ? Онъ досталъ изъ кармана конвертъ, въ которомъ были присланы билеты, подалъ его Марку и, не сводя съ него глазъ, спросилъ:
   -- Скажи правду. Знаешь ли ты что-нибудь объ этомъ?
   Маркъ вертѣлъ и переворачивалъ конвертъ, подносилъ его къ глазамъ и отдалялъ отъ нихъ, качаль головою и показывалъ такіе несомнѣнные признаки непритворнаго удивленія, что Мартинъ невольно убѣдился въ его невѣдѣніи.
   -- Ну, я вижу, что ты ничего не знаешь. Послушай, Тэпли,-- прибавилъ онъ послѣ минутнаго размышленія:-- я разскажу тебѣ свою исторію, и тогда ты поймешь ясно, съ какого рода судьбою ты намѣренъ связать свою.
   -- Извините, сударь; но напередъ прошу васъ сказать мнѣ, берете ли вы меня? Намѣрены ли вы отказать мнѣ, Марку Тэпли, нѣкогда бывшему въ "Синемъ-Драконѣ"; или возьмете меня съ собою, чтобъ послѣ, когда вы взберетесь на верхушку лѣстницы -- что случится навѣрно -- повести за собою и меня въ почтительномъ отдаленіи? Для васъ, сударь, это не важно, а для меня очень важно. Не угодно ли отвѣчать на мой вопросъ.
   Маркъ былъ тонкій наблюдатель. Пустилъ ли онъ свою стрѣлу наудачу или съ прицѣла, но она попала мѣтко. Мартинъ, необычайно довольный случаемъ играть роль покровителя, особенно послѣ всѣхъ претерпѣнныхъ его самолюбіемъ униженіи, отвѣчалъ снисходительно:
   -- Посмотримъ Тэпли. Ты скажешь мнѣ завтра, остался ли ты при своемъ намѣреніи.
   -- Въ такомъ случаѣ, дѣло слажено, сударь,-- отвѣчалъ Маркъ, потирая руки.-- Теперь, не угодно ли вамъ разсказать свою исторію. Я весь вниманіе.
   Откинувшись въ креслахъ, Мартинъ въ короткихъ словахъ разсказалъ Марку свою исторію, коснувшись только слегка своей любви къ Мери. Но въ этомъ мѣстѣ, противъ своего ожиданія, онъ такъ сильно заинтересовалъ Марка, что тотъ рѣшился прерывать его нѣсколько разъ разспросами, потому что Маркъ видѣлъ молодую спутницу стараго Чодзльвита въ "Синемъ Драконѣ".
   -- Да, сударь,-- сказалъ Маркъ:-- это такая дама, въ которую всякій джентльменъ можетъ съ гордостью влюбиться!
   -- Конечно,-- отвѣчалъ Мартинъ, пристально пядя на огонь:-- ты видѣлъ ее несчастною; а въ прежнія времена...
   -- Правда, она казалась нѣсколько унылою и была блѣднѣе, нежели можно было бы желать. Я думаю, она нѣсколько поправилась послѣ пріѣзда въ Лондонъ.
   -- Ты говоришь, что она была въ Лондонѣ?-- вскричалъ Мартинъ, глядя какъ сумасшедшій на своего собесѣдника.
   -- Да, сударь,--возразилъ Маркъ, съ изумленіемъ поднимаясь съ кровати.
   -- Можетъ быть, она въ Лондонѣ даже теперь?
   -- Вѣроятно; она была здѣсь съ недѣлю назадъ.
   -- Ты знаешь гдѣ?
   -- Да! А вы не знаете?
   -- Дружище!-- вскричалъ Мартинъ, схвативъ его за обѣ руки.-- Я не видалъ ея съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ домъ моего дѣда!
   -- Что жъ!-- воскликнулъ Маркъ, ударивъ кулакомъ по столу такъ, что на немъ заплясали остатки обѣда.-- Если я не родился за тѣмъ, чтобъ быть вашимъ слугою, нанятымъ самою судьбою, такъ на свѣтѣ нѣтъ "Синяго Дракона"!-- Когда я шатался около одного стараго кладбища въ Сити, развѣ я не видалъ вашего дѣда, который также бродилъ около часа времени? Я слѣдилъ за нимъ до тоджерской коммерческой гостиницы и потомъ до его отеля, и предложилъ ему идти къ нему въ услуженіе за мои же деньги -- а молодая дѣвица сидѣла подлѣ него и расхохоталась такъ мило, что любо было смотрѣть. Развѣ вашъ дѣдъ не сказалъ мнѣ тогда, чтобъ я пришелъ за отвѣтомъ на будущей недѣлѣ? Я и пришелъ, а онъ отказалъ мнѣ, говоря, что не намѣренъ никому довѣрятьсяI Что тутъ станешь дѣлать!
   Мартинъ пристально смотрѣлъ на Марка, какъ-будто сомнѣваясь въ томъ, дѣйствительно ли онъ его видитъ. Наконецъ спросилъ его, думаетъ ли онъ, если молодая миссъ еще въ Лондонѣ, что возможно передать ей тайно письмо?
   -- Думаю ли!... Думайте вы, что я могу это сдѣлать!-- вскричалъ Маркъ.-- Садитесь, сударь; пишите.
   Послѣ этого, онъ тотчасъ же очистилъ столъ, сваливъ въ каминъ все, что на немъ было; схватилъ съ полки письменныя принадлежности, придвинулъ кресла, усадилъ въ нихъ насильно Мартина и подалъ ему перо.
   -- Пишите, сударь! За дѣло! Какъ можно нѣжнѣе!
   Мартинъ не нуждался въ такихъ поощреніяхъ. Онъ усердно принялся писать, а Маркъ Тэпли, вступивъ безъ церемоніи въ званіе его камердинера, сбросилъ съ себя верхнюю одежду и началъ приводить въ порядокъ комнатку, бормоча про себя:
   -- Веселая квартира -- утѣшительно; дождь проникаетъ сквозь крышу -- недурно; кровать древняя и вѣрно населена стадами вампировъ -- прекрасный знакъ! Дѣло у насъ пойдетъ чудесно! Дженни, моя красавица!-- закричалъ онъ внизъ:-- принеси моему господину стаканъ горячаго, который тамъ готовился.-- Прекрасно, сударь, продолжайте, продолжайте!... И тому подобное.
   

Глава XIV, въ которой Мартинъ прощается съ владычицею своего сердца и поручаетъ ея покровительству одного смиреннаго смертнаго, котораго будущность онъ намѣренъ устроить.

   Письмо было вскорѣ кончено, запечатано и вручено Марку Тэпли для немедленнаго доставленія. Онъ исполнилъ свое посольство такъ удачно, что возвратился съ отвѣтомъ въ ту же ночь. Маркъ пришелъ къ жилищу стараго Чодзльвита и, пославъ наверхъ письмо Мартина, завернутое въ собственное его рукописное, прошеніе, заключавшееся въ томъ, чтобъ молодая миссъ съ своей стороны попросила стараго Чодзльвита принять Марка Тэпли къ себѣ въ услуженіе; далѣе онъ разсказывалъ, что она сама въ большихъ тороплхъ сбѣжала къ нему и сказала, что встрѣтитъ его молодого барина въ Сентъ-Джемскомъ Паркѣ, въ восемь часовъ завтрашняго утра. Новый господинъ и новый слуга сговорились между собою, что Маркъ долженъ рано утромъ дождаться около отеля и проводить Мери на мѣсто свиданія; потомъ, когда это было устроено, Мартинъ снова взялъ перо и написалъ другое посланіе, котораго содержаніе читатель вскорѣ узнаетъ.
   Мартинъ поднялся до разсвѣта и пришелъ въ паркъ. Утро было холодное, сырое и зловѣщее; облака были такъ же грязны, какъ земля, и перспектива каждой улицы и аллеи задергивалась на близкомъ разстояніи туманомъ, какъ грязнымъ занавѣсомъ. Онъ бѣсился на судьбу и погоду, но въ скоромъ времени увидѣлъ свою возлюбленную и поспѣшилъ къ ней. Оруженосецъ ея, мистеръ Тэпли, тотчасъ же пріотсталъ, прислонился къ дереву и принялся съ сосредоточеннымъ вниманіемъ разсматривать туманныя облака.
   -- Милый Мартинъ!
   -- Милая Мери!-- Больше они не нашли сказать другъ другу ничего, хотя Мартинъ и взялъ ея руку, и они прошли разъ шесть взадъ и впередъ по одной короткой, уединенной аллеѣ.
   -- Если въ тебѣ есть какая-нибудь перемѣна послѣ нашей разлуки,-- сказалъ, наконецъ, Мартинъ, глядя на нее съ гордымъ восхищеніемъ:-- то я нахожу тебя теперь прекраснѣе, нежели когда-нибудь!
   Еслибъ Мери принадлежала къ числу обыкновенныхъ молодыхъ дѣвушекъ, то опровергла бы такое замѣчаніе самымъ интереснымъ и кокетливымъ образомъ. Но она была воспитана въ суровой школѣ; душа ея окрѣпла среди нужды и огорченій, пріучившихъ ее къ постоянству, самоотверженію, твердости и преданности. Судьба не лелѣяла и не баловала ес; привязанность ея къ любимому человѣку были чистая, глубокая и полная. Она видѣла въ немъ человѣка, который для нея лишился дома и богатства, и сталъ скитальцемъ; а потому она считала священнымъ долгомъ внушать ему бодрость и надежду, увѣренная вполнѣ, что никакія искушенія не заставятъ ее сдѣлаться недостойною его любви.
   -- Что сдѣлалось съ тобою, Мартинъ?-- отвѣчала она.-- Ты кажешься болѣе задумчивымъ и безпокойнымъ, нежели былъ прежде.
   -- О, что до этого, милый другъ, тутъ почему удивляться,-- возразилъ Мартинъ, обхвативъ ея станъ; онъ сперва оглянулся, не замѣчаетъ ли кто за ними, но увидѣлъ, что Маркъ разсматриваетъ туманъ тщательнѣе прежняго.-- Жизнь моя, особенно въ послѣднее время, была очень тяжка.
   -- Знаю, знаю. Я никогда не переставала думать о тебѣ...
   -- Надѣюсь и увѣренъ; я претерпѣлъ многое и считаю себя въ правѣ ожидать такого вознагражденія.
   -- Жалкое вознагражденіе!-- сказала Мери съ грустною улыбкой.-- Ты дорого заплатилъ за мое бѣдное сердце; но оно твое и всегда будетъ неизмѣнно твоимъ.
   -- Я въ этомъ увѣренъ, иначе не поставилъ бы себя въ теперешнее положеніе. Не говори, Мери, что бѣдное сердце, потому что я убѣжденъ въ совершенно противномъ. Теперь, милая Мери, я сообщу тебѣ свое намѣреніе, которое удивитъ тебя, но на которое я рѣшился для тебя же.-- Я... прибавилъ онъ съ разстановкою, глядя ей въ глаза: -- я ѣду за границу.
   -- За границу, Мартинъ!
   -- Только въ Америку... Вотъ ты уже и упала духомъ!
   -- Это отъ горестной мысли, что ты рѣшаешься ѣхать туда для меня. Не хочу стараться отговорить тебя; но тебѣ придется переплыть черезъ широкій океанъ, въ далекую, далекую сторону; болѣзни и нужда горьки и дома, но на чужбинѣ онѣ ужасны! Обдумалъ ли ты все это?
   -- Обдумалъ ли!-- вскричалъ Мартинъ со всегдашнею своею запальчивостью.-- Что мнѣ остается дѣлать? Неужели умирать съ голоду здѣсь? Или приниматься за ремесло поденьщика или носильщика, для пріобрѣтенія насущнаго хлѣба? Полно, полно!-- прибавилъ онъ болѣе кроткимъ голосомъ.-- Не унывай, не опускай головы, потому что теперь мнѣ необходимо ободреніе, которое можетъ доставить только твое милое лицо. Ну, вотъ хорошо! Теперь ты снова оправилась.
   -- Я стараюсь оправиться,-- отвѣчала она, улыбаясь сквозь слезы.
   -- Стараться и сдѣлать для тебя одно и то же. Развѣ я этого не знаю?-- вскричалъ Мартинъ весела.-- Вотъ такъ! Теперь я разскажу тебѣ свои воздушные замки, Мери. Видишь ли,-- продолжалъ онъ, играя ея маленькою ручкой:-- дома я не могъ выбраться впередъ -- этому помѣшалъ тотъ, кого я не хочу называть, чтобъ не огорчить тебя; да и мнѣ оно было бы непріятно. Не говорилъ ли онъ чего-нибудь объ одномъ изъ моихъ родственниковъ, котораго имя Пексниффъ? Отвѣчай только на мой вопросъ, безъ дальнихъ распространеній.
   -- Я, къ удивленію своему, слыхала, что это человѣкъ лучшихъ свойствъ, нежели сначала думали.
   -- И я думалъ то же самое.
   -- Что, вѣроятно, мы познакомимся съ нимъ короче, если не посѣтимъ его и не останемся жить съ нимъ и, кажется, съ его дочерьми. Вѣдь у него есть дочери, мой другъ?
   -- Цѣлая пара. Драгоцѣнная пара! Алмазы лучшей воды!
   -- О, ты шутишь!
   -- Есть шутки, въ которыхъ много серьезнаго и которыя заключаютъ въ себѣ вовсе нешуточное отвращеніе. Послушай, Мери, что бы ни случилось и въ какихъ бы тѣсныхъ сношеніяхъ вамъ ни пришлось быть съ его семействомъ, помни одно и не забывай объ этомъ никогда, хотя бы даже наружность и противорѣчила моимъ словамъ:-- Пексниффъ мерзавецъ.
   -- Неужели?
   -- Мерзавецъ на словахъ, въ дѣлахъ, во всемъ; мерзавецъ съ верхняго волоска головы до самаго нижняго атома пятки. О дочеряхъ его скажу только, что онѣ дочери почтительныя и стараются слѣдовать своему отцу. Все это отступленіе отъ главнаго пункта, но оно приведетъ меня къ дѣлу.
   Онъ пріостановился, чтобъ еще разъ взглянуть ей въ глаза; потомъ, убѣдившись, что вблизи нѣтъ никого, и что Маркъ неутомимо наблюдаетъ туманъ, онъ не только взглянулъ на ея губки, но даже горячо поцѣловалъ ихъ.
   -- И такъ, Мери, я отправляюсь въ Америку съ большими надеждами устроиться и возвратиться на родину въ скоромъ времени. Долго ли я буду въ отсутствіи -- неизвѣстно; но я увѣренъ, что недолго. Положись въ этомъ на меня.
   -- А между тѣмъ, милый Мартинъ...
   -- Объ этомъ ты сейчасъ узнаешь. Вотъ, смотри.
   Онъ вынулъ изъ кармана написанное наканунѣ второе письмо, продолжалъ:
   -- Въ домѣ этого негодяя, то есть Пексниффа, живетъ одно странное, простодушное, оригинальное существо, котораго имя Пинчъ -- не забудь, Мери. Онъ очень добръ и честенъ, исполненъ усердія и сердечно мнѣ преданъ -- что я современемъ надѣюсь вознаградить, обезпечивъ его жизнь такъ или иначе.
   -- Ты все также добръ, Мартинъ!
   -- О, объ этомъ не стоитъ говорить! Онъ очень благодаренъ и готовъ мнѣ служить, этого довольно. Я разъ рѣшился разсказать Пинчу свою исторію, и все, что касается до меня и тебя. Это его очень заинтересовало, потому что онъ тебя знаетъ! Не удивляйся, хотя оно тебѣ и къ лицу, но ты слышала его игру на органѣ въ той деревенской церкви; онъ видѣлъ, что ты его слушаешь, и видь твой вдохновилъ его еще больше!
   -- Такъ это онъ игралъ на органѣ? Я ему очень благодарна.
   -- Да, онъ; и ничего за это не беретъ. Удивительный простакъ! Совершенный ребенокъ, но предоброе твореніе, увѣряю тебя.
   -- Я въ этомъ увѣрена,-- отвѣчала Мери очень серьезно.
   -- О, безъ сомнѣнія,-- возразилъ Мартинъ со своею всегдашнею небрежностью.-- Ну, вотъ... Но я лучше прочитаю тебѣ письмо, которое хочу сегодня же отправить къ Пинчу по почтѣ.
   Мартинъ прочиталъ ей письмо со множествомъ замѣчаній, поясненій и отступленій; сущность письма заключалась въ слѣдующемъ: молодой Чодзльвитъ увѣдомлялъ Тома о томъ, что онъ ѣдетъ въ Америку и будетъ адресовать письма къ нему на имя мистриссь Люпенъ въ "Синій Драконъ"; что съ нимъ отправляется Маркъ Тэпли, на котораго онъ случайно наткнулся въ Лондонѣ и который настоятельно желаетъ быть подъ его покровительствомъ; онъ просилъ Тома быть особенно попечительнымъ о Мери, которая будетъ жить вмѣстѣ съ его дѣдомъ у Пексниффа и къ которой письма будутъ также пересылаться черезъ него, Пинча, и что онъ вполнѣ полагается на его благоразуміе и скромность; наконецъ, онъ возвращаетъ ему съ благодарностью золотую монету, которою Томъ ссудилъ его на разставаньи. Послѣднее Мартинъ не дочиталъ до конца, а поспѣшно спрятавъ письмо въ карманъ, вскричалъ:-- "Ну, это пустяки -- тутъ больше ничего нѣтъ!"
   Въ это время подошелъ Маркъ Тэпли и замѣтилъ, что въ городѣ бьютъ часы.
   -- Я бы не сказалъ ни слова, прибавилъ онъ:-- но эта молодая дама просила меня не прослушать часовъ.
   -- Да, это правда; очень благодарна,-- сказала Мери.-- Черезъ минуту я буду готова. Милый Мартинъ, намъ остается очень мало времени; многое хотѣлось бы мнѣ сказать, но это останется до минуты нашего слѣдующаго благополучнаго свиданія. Дай Богъ, чтобъ оно настало скоро и было счастливо! Но на этотъ счетъ я не опасаюсь.
   -- Чего опасаться! Что значитъ нѣсколько мѣсяцевъ? Что значитъ цѣлый годъ? Когда я весело возвращусь назачъ, проложивъ себѣ въ свѣтѣ новую дорогу, оглянусь на теперешнее наше разставанье, немудрено, что оно мнѣ покажется горестнымъ. Но теперь! Клянусь, я не желалъ бы болѣе благопріятныхъ предзнаменованій, потому что тогда я бы чувствовалъ менѣе склонности къ этой поѣздкѣ и не видѣлъ бы въ гей такой необходимости.
   -- Правда, правда. Когда же ты ѣдешь?
   -- Сегодня вечеромъ, въ Ливерпуль. Черезъ три дня отходитъ оттуда судно. Черезъ мѣсяцъ или меньше мы будемъ тамъ. А что такое мѣсяцъ! Сколько мѣсяцевъ прошло съ нашей послѣдней разлуки?
   -- Они долги, когда на нихъ оглянешься, то въ сущности ничего!-- отвѣчала Мери, стараясь казаться веселою.
   -- Разумѣется, ничего! Мнѣ предстоитъ перемѣна мѣста, перемѣна людей, обычаевъ, перемѣна заботъ и ожиданій! Время будетъ летѣть! Я могу перенести все, лишь бы только быть въ безпрестанной дѣятельности, Мери.
   Огорчилась ли она такимъ забвеніемъ о ея собственныхъ чувствахъ?-- Нѣтъ! Она видѣли только мужественный и отважный духъ человѣка, который для нея бросаетъ все и пренебрегаетъ трудами и опасностями, чтобъ доставить ей спокойствіе и счастіе. Сердце, въ которомъ нѣтъ эгоизма, не хочетъ признавать отвратительное присутствіе его въ другихъ.
   -- Прошло четверть часа!-- закричалъ имъ Маркъ.
   -- Сію минуту,-- сказала Мери.-- Еще одно должна я сообщить тебѣ, милый Мартинъ. За нѣсколько минутъ ты желалъ, чтобъ я только отвѣчала на одинъ твой вопросъ; но ты долженъ узнать, что послѣ той разлуки, которой я была несчастною причиной, онъ ни разу не произносилъ твоего имени и всегда былъ со мною ласковъ попрежнему.
   -- Благодарю его за послѣднее и больше ни за что. Подумавъ хорошенько, я могу благодарить его и за первое, потому что не ожидаю и не хочу, чтобъ онъ снова произнесъ мое имя. Можетъ быть, оно впослѣдствіи будетъ съ упрекомъ упомянуто въ его завѣщаніи. Пусть будетъ такъ, если ему угодно!
   -- Мартинъ, если ты когда-нибудь, въ спокойный часъ, у зимняго огонька или на лѣтнемъ воздухѣ, или слушая нѣжную музыку, или вспомнивъ о смерти, о родинѣ, о дѣтствѣ... если въ такія минуты, хоть разъ въ мѣсяцъ, хоть разъ въ годъ, подумаешь о немъ или о тѣхъ, кто тебя обидѣлъ, я увѣрена, ты въ душѣ простишь ихъ!
   -- Еслибъ я считалъ это возможнымъ, Мери, то рѣшился бы не думать о немъ въ такое время, чтобъ послѣ не стыдиться своей слабости. Я родился не для того, чтобъ быть игрушкою чьей бы то ни было, а тѣмъ меньше его: вся моя юность была пожертвована его волѣ и прихотямъ -- этого довольно. Онъ запретилъ тебѣ говорить обо мнѣ, неправда ли? Итакъ, милый другъ, въ первомъ письмѣ, которое ты напишешь мнѣ по почтѣ въ Нью-Іоркь, и во всѣхъ остальныхъ, которыя перешлешь черезъ Пинча, помни, что онъ для насъ не существуетъ, что онъ для насъ умеръ. Теперь -- Богъ съ тобою!
   -- Еще вопросъ, Мартинъ: запасся ли ты деньгами для путешествія?
   -- Запасся ли? Вотъ вопросъ! Какъ же я бы рѣшился идти въ море безъ денегъ?
   -- Но довольно ли ихъ у тебя?
   -- Больше, чѣмъ довольно. Въ двадцать разъ больше. Полные карманы!
   -- Проходитъ полчаса!-- закричалъ Маркъ Тэпли.
   -- Прощай, другъ мой, будь счастливъ!-- воскликнула Мери дрожащимъ голосомъ.
   Маркъ Тэпли отвернулся -- онъ почувствовалъ сильный припадокъ чиханья. Послѣ кратковременной паузы, Мери, съ опущенною вуалью прошла мимо его скорыми шагами. Она пріостановилась, дошедъ до угла, и сдѣлала Мартину прощальный знакъ рукою. Онъ бросился къ ней, но она удвоила шаги, и мистеръ Тэпли послѣдовалъ за нею.
   Когда онъ возвратился въ комнату Мартина, то нашелъ его сидящаго въ грустномъ раздумьи передъ запыленною рѣшеткою камина.
   -- Что, Маркъ?
   -- Что, сударь! Я проводилъ молодую даму до дому. Она посылаетъ вамъ тьму нѣжныхъ желаній и это -- подавая ему кольцо -- на память.
   -- Брильянты!-- вскричалъ Мартинъ, цѣлуя кольцо. Отдадимъ ему справедливость: онъ думалъ о ней, а не о драгоцѣнныхъ камняхъ, и, надѣвая его на мизинецъ, сказалъ:-- Великолѣпные брильянты. Странный человѣкъ мой дѣдъ! Это вѣрно онъ ей подарилъ.
   Маркъ быль совершенно увѣренъ, что она купила кольцо и заплатила за него, можетъ быть, всѣ свои деньги, чтобъ только обожатель ея имѣлъ при себѣ какую-нибудь вещь существенной цѣнности, на случай крайности. Странная непонятливость Мартина въ этомъ случаѣ безъ труда объяснилась Марку, который съ тѣхъ поръ вполнѣ понялъ главную отличительную черту его характера.
   -- Она стоитъ всѣхъ моихъ пожертвованій,-- сказалъ Мартинъ вполголоса:-- вполнѣ стоитъ. Никакія богатства (тутъ онъ провелъ себѣ но подбородку и задумался), никакія богатства не могли бы вознаградить за потерю такого сердца. Не говоря уже о томъ, что, пріобрѣтя ея привязанность, я слѣдовалъ влеченію своихъ собственныхъ желаній и разстроилъ эгоистическіе замыслы другихъ, не имѣвшихъ права думать за меня. Она совершенно достойна -- больше нежели достойна -- всѣхъ пожертвованій, какія я сдѣлалъ. Да, безъ сомнѣнія.
   Эти размышленія могли достичь, а могли и не достичь ушей Марка. Какъ бы то ни было, онъ не спускалъ глазъ съ Мартина и смотрѣлъ на него съ самымъ значительнымъ выраженіемъ лица. Потомъ, когда молодой человѣкъ всталъ и взглянулъ на него, онъ вдругъ отвернулся, какъ-будто забылъ о какомъ-то необходимомъ приготовленіи къ путешествію, и улыбнулся какъ-то особенно странно, между тѣмъ, какъ губы его, казалось, хотѣли выговорить:,"Весело!"
   

Глава XV. Которой окончаніе:-- "Hail Columbia!"

   Ночь темна и пасмурна; люди забрались въ постели или грѣются около каминовъ; нищета дрогнетъ по угламъ улицъ. Земля подъ чернымъ покрываломъ, какъ будто въ траурѣ по вчерашнемъ днѣ. Купы деревьевъ грустно покачиваютъ вѣтвями. Пробилъ часъ! Все безмолвно, все успокоилось, кромѣ быстрыхъ облаковъ, которыя проносятся мимо луны, и осторожнаго вѣтра, слѣдующаго за ними надъ землею.
   Куда такъ спѣшатъ вѣтеръ и облака? Если они, какъ виновные духи, летятъ на страшное совѣщаніе съ подобными имъ силами, то въ какой дикой странѣ вселенной происходить этотъ совѣтъ стихій, послѣ котораго онѣ снова раздѣляются, какъ грозныя привидѣнія?
   Здѣсь! Вдалекѣ отъ тѣсной тюрьмы, называемой землею, на пустыняхъ водъ. Здѣсь онѣ ревутъ, бѣснуются, воютъ на свободѣ.
   Впередъ, впередъ, черезъ несчетныя множества миль пространства, катятся длинныя, бурыя волны. Здѣсь онѣ гонятся другъ за другомъ, сталкиваются, бѣшено настигаютъ другъ друга, борются, и борьба кончается брызгами и пѣною, бѣлѣющею среди ночного мрака. Здѣсь безпрестанно мѣняются ихъ виды, мѣсто и цвѣтъ; постоянно одно -- ихъ вѣчное движеніе. Ночь темнѣетъ; вѣтры бушуютъ сильнѣе, и мильоны сердитыхъ голосовъ дико и гнѣвно кричатъ: "Корабль!..."
   А онъ смѣло несется впередъ; высокія мачты трепещутъ; члены трещатъ отъ напряженія. Онъ идетъ впередъ и -- то является на вершинахъ крутящихся волнъ, то глубоко погружается въ ихъ подвижные овраги. Волны бурно напираютъ на него и отскакиваютъ съ пѣною, и разсыпаются сердитыми всплесками. Хотя онѣ безъ устали движутся и плещутъ всю ночь и нисколько не унимаются разсвѣтомъ, но судно все идетъ впередъ; внутри его горятъ тусклые огоньки; люди тамъ спятъ, какъ-будто подъ ними нѣтъ смертоносной стихіи, которая уже поглотила многихъ, и какъ будто алчная бездна не зіяетъ подъ ними и не отдѣляется отъ нихъ только немногими досками!
   Въ числѣ спящихъ путешественниковъ были Мартинъ и Маркъ Тэпли; непривычное движеніе укачало ихъ въ тяжкую дремоту, и они были нечувствительны къ духотѣ, въ которой лежали, и къ реву, который окружалъ ихъ извнѣ. Уже давно разсвѣло, когда Маркъ пробудился, и первое, что онъ замѣтилъ, открывъ глаза, были его собственныя пятки, глядѣвшія на него сверху.
   -- Ну!-- сказалъ Маркъ, усѣвшись съ большимъ трудомъ послѣ многихъ тщетныхъ попытокъ: -- сколько помнится, я еще первую ночь простоялъ на головѣ.
   -- Вольно же ложиться на палубѣ съ головою подъ-вѣтромъ,-- проворчалъ ему кто-то изъ сосѣдней койки.
   -- Въ другой разъ я этого не сдѣлаю, когда узнаю, на какомъ мѣстѣ карты отыскать эту страну "подъ-вѣтромъ",-- возразили Маркъ,-- А между тѣмъ, и я дамъ добрый совѣтъ: не совѣтую впередъ никому изъ моихъ друзей ложиться спать на кораблѣ.
   Сосѣдъ его сердито заворчалъ и повернулся на другой бокъ.
   -- Потому-что,-- продолжалъ Маркъ въ видѣ монолога, тихимъ голосомъ:-- море вещь самая безтолковая. Оно всегда праздно, потому что не знаетъ, что съ собою дѣлать, и походитъ на бѣлыхъ медвѣдей, которыхъ показываютъ въ звѣринцахъ и которые вѣчно качаютъ головами.
   -- Ты ли это, Маркъ?-- спросилъ слабый голосъ изъ другой койки.
   -- Да, сударь, все, что отъ меня осталось послѣ двухъ недѣль такого путешествія, по милости котораго я очень часто видѣлъ себя кверху ногами, цѣпляясь за что нибудь; въ желудокъ мой попадало очень мало, а изъ него выходило разными путями очень много, такъ что я поневолѣ спалъ съ тѣла. Какъ вы себя чувствуете сегодня утромъ?
   -- Очень дурно. Ухъ! Это несносно!
   -- Почетно не упасть здѣсь духомъ,-- пробормоталъ Маркъ, держась рукою за голову, которая у него жестоко болѣла отъ немилосердой качки:-- хоть это утѣшительно. Добродѣтель сама себя награждаетъ. Молодецкая бодрость также.
   Маркъ былъ правъ. Всѣ пассажиры носовой каюты благороднаго и быстроходящаго пакетбота "Скрю" должны были запасаться бодростью также, какъ и провизіей, потому что хозяева судна не снабжали ихъ этими вещами. Каюта была темная, низкая, душная, со множествомъ устроенныхъ одна надъ другой коекъ, и все это было переполнено мужчинами, женщинами и дѣтьми въ разныхъ степеняхъ нищеты и болѣзни; но теперь въ койкахъ не доставало мѣста, а потому вся палуба была завалена тюфяками и постелями, такъ что не оставалось и слѣда удобства, опрятности и благопристойности. Такого рода обстоятельства не только не допускали взаимной любезности между пассажирами, но, напротивъ, скорѣе могли поощрять каждаго къ грубому эгоизму. Маркъ это чувствовалъ и ободрялся духомъ.
   Тутъ были Англичане, Ирландцы, Валлисцы и Шотландцы -- почти всѣ съ своими семействами и всѣ съ бѣднымъ запасомъ грубой пищи и скудной одежды; тутъ были дѣти всѣхъ возрастовъ, начиная съ грудныхъ младенцевъ. Въ тѣспую каюту тѣснились всякаго рода страданія, порожденныя бѣдностью, болѣзнями, горестями и трудами. А между тѣмъ, всѣ старались помогать другъ другу. Здѣсь старуха хлопотала о больномъ внучкѣ и держала его въ тощихъ рукахъ; тамъ бѣдная женщина, съ ребенкомъ на колѣняхъ, починивала платье другому маленькому творенію и придерживала третье, которое ползало по полу. Далѣе видны были старики, неловко занимавшіеся разными хозяйственными бездѣлками, или молодые люди исполинскихъ статей, которые хлопотали для малютокъ и оказывали имъ нѣжныя услуги, какихъ только можно было бы ожидать развѣ отъ карликовъ. Даже одинъ полу умный, забравшійся въ уголъ, увлекся общимъ примѣромъ и щелкалъ пальцами, чтобъ развеселить одного плачущаго ребенка.
   -- Ну-ка,-- сказалъ Маркъ съ широкой улыбкой одной женщинѣ, которая недалеко отъ него одѣвала троихъ дѣтей:-- передай-ка сюда одного.
   -- Я желалъ бы лучше, чтобъ ты приготовилъ завтракъ вмѣсто того, чтобъ возиться съ людьми, до которыхъ тебѣ нѣтъ никакого дѣла,-- сказалъ Мартинъ съ досадою.
   -- А вотъ она это сдѣлаетъ, сударь. Мы честно раздѣлимъ работу: она приготовитъ чай, а я вымою ея ребятишекъ. Я не умѣю готовить чай, а мальчика нетрудно вымыть.
   Женщина была слабаго и болѣзненнаго сложенія, и потому была очень благодарна Марку, котораго добродушіе она не въ первый разъ испытывала: онъ всякую ночь прикрывалъ ее своимъ теплымъ сюртукомъ, а самъ спалъ на голой палубѣ подъ какою-то попоной. Но Мартинъ, рѣдко выглядывавшій изъ своей койки, взбѣсился на сумасбродство этой рѣчи и выразилъ свое неудовольствіе нетерпѣливымъ стономъ.
   -- Конечно, сударь,-- продолжалъ Маркъ, причесывая одного мальчика:-- ей очень плохо.
   -- Кому плохо?
   -- Да той женщинѣ, сударь, которая отправляется отыскивать своего мужа съ этими тремя маленькими препятствіями и въ такое время года. Зажмурь-ка лучше глаза, молодой человѣкъ, а не то ихъ искусаетъ мыломъ,-- замѣтилъ Маркъ другому мальчику, котораго теперь принимался мыть.
   -- Гдѣ же она сойдется съ своимъ мужемъ?-- спросилъ Мартинъ, зѣвая.
   -- Да я боюсь, что она сама этого не знаетъ,-- отвѣчалъ Маркъ вполголоса,-- Надѣюсь, что они не разойдутся; а если только онъ не будетъ ждать ее на пристани, такъ она пропала.
   -- Какъ же она рѣшилась на такое сумасшествіе?
   Маркъ посмотрѣлъ на него и отвѣчалъ спокойно:-- Я ужъ этого не знаю. Она писала къ нему черезъ кого-то; хорошо, если письмо дошло; а дома ей приходилось очень тяжело. Онъ уѣхалъ въ Америку года два назадъ.
   Вскорѣ бѣдная женщина пришла съ горячимъ чаемъ. Когда завтракъ былъ конченъ, Маркъ перестлалъ постель Мартина и отправился наверхъ, чтобъ вымыть посуду, состоявшею изъ двухъ оловянныхъ кружекъ и бритвеннаго тазика.
   Надобно замѣтить, что Марка Тепли укачивало не менѣе любого пассажира, большого или малаго, на цѣломъ суднѣ. Но рѣшившись, какъ онъ говорилъ "выйти молодцомъ изъ крутыхъ обстоятельствъ", онъ былъ душою носовой каюты и оживлялъ своимъ примѣромъ всѣхъ, хотя ему самому и приходилось по временамъ выбѣгать наверхъ посреди веселаго разговора, когда качка производила на него свое рвотное вліяніе.
   По мѣрѣ того, какъ качка уменьшалась, Маркъ дѣлался полезнѣе слабѣйшимъ пассажирамъ носовой каюты. Лишь только проглядывалъ лучъ солнца, онъ сбѣгалъ внизъ и вытаскивалъ на воздухъ или какую-нибудь женщину, или съ полдюжины ребятишекъ, или другія вещи, которыхъ провѣтриваніе казалось ему полезнымъ. Если хорошая погода вызывала наверхъ тѣхъ, которые рѣдко вылѣзали изъ каюты, и они забирались въ баркасъ или ложились на рострахъ, Маркъ Тэпли не замедлялъ очутиться въ ихъ центрѣ; тамъ онъ передавалъ отъ однихъ другимъ куски солонины и сухарей, разрѣзывалъ карманнымъ ножомъ порціи дѣтямъ, или читалъ присутствующимъ старыя газеты, или отпускать шутки матросамъ и при случаѣ помогалъ ихъ работѣ; словомъ, Маркъ являлся вездѣ, гдѣ только присутствіе его могло къ чему-нибудь служить. Къ концу перехода онъ достигъ такой степени всеобщаго удивленія, что начиналъ уже сомнѣваться, дѣйствительно ли плаваніе на "Скрю" такъ неблагопріятно, что можно причесть его къ числу невыгодныхъ обстоятельствъ жизни.
   -- Если это продолжится,-- говорилъ мистеръ Тэпли:-- то немного будетъ разницы между "Скрю" и "Синимъ-Дракономъ". Кажется, сама судьба рѣшилась не допускать меня ни до чего порядочнаго.
   -- Скоро ли мы дойдемъ, Маркъ?-- сказалъ Мартинъ, подлѣ койки котораго онъ предавался такимъ размышленіямъ.
   -- Говорятъ, что черезъ недѣлю, сударь. Судно наше идетъ хорошо. Не лучше ли вы сдѣлаете, если выглянете наверхъ?
   -- Чтобъ всѣ джентльмены и дамы кормовой каюты увидѣли меня тамъ въ толпѣ нищихъ, нагруженныхъ въ эту гнусную яму! Очень весело!
   -- Но вѣдь никто изъ нихъ васъ не знаетъ и, конечно не станетъ думать о васъ. А вамъ тамъ вѣрно будетъ лучше.
   -- А развѣ ты воображаешь, что мнѣ здѣсь Богъ знаетъ, какъ пріятно?
   -- Всѣ сумасшедшіе дома на свѣтѣ не могли бы представить такого дурака, который сталъ бы утверждать это.
   -- Такъ зачѣмъ же ты меня уговариваешь? Я ложу здѣсь, потому что не хочу быть узнаннымъ впослѣдствіи, въ лучшіе дни, къ которымъ стремлюсь, кѣмъ бы то ни было изъ этихъ гордыхъ своими кошельками гражданъ, какъ человѣкъ, который прибылъ вмѣстѣ съ ними въ носовой каютѣ. Я здѣсь потому, что хочу скрыть свои обстоятельства. Еслибъ у меня было чѣмъ заплатить за переѣздъ въ кормовой каютѣ, я поднялъ бы голову также высоко, какъ и они; не могши этого сдѣлать, я прячусь. Неужели ты думаешь, что на цѣломъ суднѣ нѣтъ ни одного живого существа, которое терпѣло бы вполовину столько, сколько я теперь терплю? Конечно, нѣтъ!
   Маркъ скорчилъ физіономію, какъ будто затрудняясь отвѣчать на такой щекотливый вопросъ; а Мартинъ продолжалъ, снова приготовляясь читать начатую книгу:
   -- Но къ чему тебѣ пояснять эти вещи, которыхъ ты навѣрно не поймешь и не можешь понять! Принеси мнѣ стаканъ воды съ ромомъ, только подмѣшай рому, какъ можно меньше, и дай сухарь. Да попроси свою пріятельницу, чтобъ она постаралась держать своихъ дѣтей потише, чѣмъ въ прошлую ночь.
   Маркъ поспѣшилъ исполнить его желаніе и потомъ снова принялся размышлять; наконецъ, рѣшилъ, что "Скрю" въ качествѣ пыточнаго средства имѣетъ нѣкоторыя рѣшительныя преимущества передъ "Сннимъ-Дракономъ".
   Вскорѣ все засуетилось на быстроходномъ пакетботѣ "Скрю", потому что онъ приближался къ Нью-Іорку. Всѣ принялись готовиться къ переѣзду на берегъ и укладыванію своихъ вещей. Страдавшіе во все продолженіе перехода поправились; здоровые чувствовали себя еще лучше.-- Одинъ американскій джентльменъ изъ кормовой каюты, который во все время былъ завернуть въ мѣхъ и клеенку, неожиданно вылѣзь наверхъ въ самой щегольской и блестящей шляпѣ, и безпрестанно возился съ своимъ чемоданомъ. Потомъ онъ запустилъ обѣ руки въ карманы и прохаживался по палубѣ съ раздутыми ноздрями, какъ-будто уже вдыхая въ себя воздухъ родины. Одинъ англійскій джентльменъ, котораго сильно подозрѣвали въ томъ, что онъ убѣжалъ изъ одного банка, взявъ съ собою нѣчто болѣе, нежели одни ключи отъ его желѣзныхъ сундуковъ, распространялся съ необыкновеннымъ краснорѣчіемъ о правахъ человѣка и безпрестанно напѣвалъ гимнъ "la Marseillaise". Словомъ, близость береговъ Америки произвела на всемъ "Скрю" сильныя впечатлѣнія; вскорѣ, въ свѣтлою ночь, пріѣхалъ туда лоцманъ, который черезъ нѣсколько времени поставилъ пакетботъ на якорь до утра, когда долженъ былъ прибыть пароходъ, чтобъ доставить пассажировъ на берегъ.
   Пароходъ пришелъ на слѣдующее утро и снялъ съ пакетбота весь его живой грузъ. Въ числѣ этого груза быль Маркъ, который попрежнему покровительствовалъ бѣдной женщинѣ и ея тремъ малюткамъ, и Мартинъ, который одѣлся приличнымъ образомъ, но накинулъ на себя старый и грязный плащъ, въ ожиданіи минуты, когда ему придется разстаться съ своими спутниками.
   Пароходъ, котораго весь механизмъ былъ наверху, быстро понесся впередъ, какъ какое-нибудь огромное допотопное чудовище, и вошелъ въ великолѣпный заливъ; вскорѣ пассажиры увидѣли передъ собою нѣсколько возвышенностей и острововъ, и длинный, низменный, далеко раскинутый по берегу городъ.
   -- Такъ вотъ земля свободы, не такъ ли?-- сказалъ мистеръ Тэпли, глядя далеко впередъ.-- Прекрасно. Очень радъ. Всякая земля должна мнѣ понравиться послѣ такого множества воды!
   

Глава XVI. Мартинъ сходитъ съ океанскаго корабля "Скрю" въ Нью-Іоркѣ, въ Соединенныхъ Штатахъ Сѣверной Америки. Онъ дѣлаетъ нѣкоторыя знакомства и обѣдаетъ за общимъ столомъ. Разныя подробности.

   На самомъ рубежѣ "земли свободы" господствовало еще нѣкоторое броженіе. Наканунѣ выбрали одного альдермена. Страсти партій обыкновенно разгараются въ такихъ случаяхъ нѣсколько сильнѣе обыкновеннаго, и потому друзья отверженнаго кандидата сочли за нужное подтвердить великія начала чистоты избранія и свободы мнѣній преломленіемъ нѣсколькихъ рукъ и ногъ, а потомъ преслѣдованіемъ одного ненавистнаго джентльмена по улицамъ, съ намѣреніемъ раскроить ему носъ. Такія добродушныя вспышки національной фантазіи не были такъ значительны, чтобъ могли имѣть серьезныя послѣдствія послѣ цѣлой ночи; но за то онѣ получили новую жизнь въ голосахъ газетныхъ мальчиковъ, которые рѣзко и крикливо провозглашали о нихъ не только на всѣхъ углахъ и перекресткахъ города, но даже на судахъ и верфяхъ, на палубахъ и въ каютахъ парохода, на который налетѣла цѣлая стая этихъ юныхъ гражданъ, лишь только онъ успѣлъ пристать кз берегу.
   -- Вотъ "Нью-Іоркскій Швецъ!" -- кричалъ одинъ.-- Вотъ утренній "Нью-Іоркскій Пронзитель!" -- Вотъ "Нью-Іоркскій Семейный Шпіонъ!" -- Вотъ "Нью-Іоркскій Тайный Подслушиватель!" -- Вотъ "Нью-Іоркскій Грабитель!" -- Вотъ "Нью-Іоркскій Доносчикъ!" -- Вотъ "Нью-Іоркскій Буянъ!" -- Вотъ всѣ нью-іоркскія газеты!-- Вотъ подробности о вчерашнемъ патріотическомъ движеніи, въ которомъ нахлобучили виговъ; объ интересной дуэли на ножахъ въ Арканзасѣ; о разбояхъ въ Алабамѣ: всѣ политическія, торговыя и свѣтскія новости! Вотъ онѣ! Вотъ газеты, газеты!
   -- Вотъ "Швецъ!" -- кричалъ другой.-- Вотъ лучшія свѣдѣнія о рынкахъ и судахъ; подробное описаніе послѣдняго бала у мистриссъ Вайтъ, гдѣ была вся нью-іоркская красота и весь модный свѣтъ, съ собственными подробностями о частной жизни всѣхъ бывшихъ на балѣ дамъ! Вотъ разсказъ о вашингтонскомъ скопищѣ и подробное его повѣствованіе о мошенническомъ поступкѣ государственнаго секретаря, когда ему было восемь лѣтъ отъ роду! Вотъ вѣчно бодрствующій "Швецъ", который все видитъ! Первый журналъ въ Соединенныхъ Штатахъ! Вотъ его двѣнадцати тысячный нумеръ и все еще отпечатываются новые!-- Вотъ "Нью-Іоркскій Швецъ!"
   -- Какими просвѣщенными средствами обнаруживаются кипучія страсти моего отечества!-- сказалъ голосъ надъ самымъ ухомъ Мартина.
   Мартинъ невольно обернулся и увидѣлъ подлѣ себя желтоватаго джентльмена со впалыми щеками, черноволосаго, съ маленькими блестящими глазами и страннымъ, полусердитымъ, полушутливымъ выраженіемъ лица, на которомъ проявлялось грубое лукавство. На головѣ была надѣта шляпа съ широкими полями и руки сложены: все это придавало его особѣ видъ глубокомыслія. Онъ быль одѣтъ въ довольно изношенный долгополый синій сюртукъ, въ коротенькіе широкіе брюки такого же цвѣта и полинялый замшевый жилетъ; безцвѣтные воротнички рубашки выказывались изъ-за шейного платка; онъ стоялъ, прислонившись къ борту парохода со сложенными накрестъ ногами; толстая палка, окованная снизу и украшенная массивнымъ металлическимъ набалдашникомъ, висѣла на шнуркѣ съ его руки. Сблизивъ правый уголъ рта съ правымъ глазомъ, онъ повторилъ:
   -- Вотъ какими просвѣщенными средствами обнаруживаются кипучія страсти моего отечества!
   Такъ какъ онъ глядѣлъ на Мартина, и подлѣ не было никого другого, Мартинъ кивнулъ головою и сказалъ:
   -- Вы говорите о...
   -- О палладіумѣ свободы дома и грозѣ чужеземнаго ига,-- возразилъ джентльменъ, показывая на одного необыкновенно грязнаго, кривого газетнаго мальчишку: -- о томъ, чему завидуетъ свѣтъ, сударь, и о руководителяхъ человѣческаго просвѣщенія. Позвольте спросить васъ,-- прибавилъ онъ, тяжко опустивъ на палубу окованный конецъ своей палки, съ видомъ человѣка, съ которымъ нельзя шутить:-- какъ вамъ нравится мое отечество?
   -- Я не могу отвѣчать на вашъ вопросъ, потому что еще не быль на берегу.
   -- Но развѣ вы не видите этихъ признаковъ національнаго благоденствія?
   Онъ указалъ палкою на суда, стоявшія у верфей, и потомъ махнулъ сю неопредѣленно, какъ будто включая въ свое замѣчаніе землю, воздухъ и воду.
   -- Право, сударь, не знаю,-- возразилъ Мартинъ.-- Да, я думаю, что вижу.
   Джентльменъ бросилъ на него проницательный взглядъ и сказалъ, что ему правится его политика. Онъ прибавилъ, что она натуральна, и что онъ, какъ философъ, любитъ наблюдать предразсудки человѣчества.
   -- Я вижу, сударь,-- продолжалъ онъ:-- что вы привезли обычное количество бѣдности и нищеты, невѣжества и преступленій, чтобъ поселить ихъ въ сердцѣ великой республики. Что-жъ, сударь! Везите такіе грузы изъ старой страны. Говорятъ, когда корабли готовятся тонуть, крысы изъ нихъ выбираются.
   -- Можетъ бытъ, что старый корабль продержится еще года два на водѣ,-- отвѣчалъ Мартинъ, улыбнувшись отчасти замѣчанію джентльмена, а больше манерѣ его произношеніи, потому что онъ дѣлалъ ударенія на всѣ частицы и слоги, предоставляя крупныя слова ихъ собственнымъ средствамъ.
   -- Поэтъ говоритъ, что надежда -- кормилица юнаго желанія,-- замѣтилъ джентльменъ.
   Мартинъ кивнулъ головою.
   -- Однако, она теперь не вскормитъ своего младенца, сударь, вы увидите.
   -- Это докажется временемъ.
   Джентльменъ важно кивнулъ головою и сказалъ:
   -- Какъ васъ зовутъ, сударь?
   Маріинъ сказалъ ему.
   -- Сколько вамъ лѣтъ?
   Мартинъ сказалъ и это.
   -- Какого вы ремесла, сударь?
   Мартинъ отвѣчалъ и на этотъ вопросъ.
   -- Какое ваше назначеніе?
   -- Право,-- отвѣчалъ Мартинъ, смѣясь:-- я еще и самъ этого не знаю.
   -- Да?
   -- Нѣтъ.
   Джентльменъ взялъ свою трость подъ мышку и обозрѣлъ Мартина съ головы до ногъ. Потомъ протянулъ ему правую руку и сказалъ:
   -- Имя мое полковникъ Дайверъ, сударь. Я издатель "Нью-Іоркскаго Буяна".
   Партинъ выслушалъ съ приличною почтительностью.
   -- Вы, я думаю, знаете, что "Нью-Іоркскій Буянь" органъ здѣшней аристократіи, сударь?-- продолжалъ полковникъ.
   -- Такъ здѣсь есть аристократія? Что же ее составляетъ?
   -- Добродѣтель и разумъ, сударь; и необходимое слѣдствіе того и другого въ нашей республикѣ -- доллары.
   Мартинъ слушалъ его съ удовольствіемъ, чувствуя, что при такихъ условіяхъ ему будетъ легко сдѣлаться въ скоромъ времени великимъ капиталистомъ. Въ это время подошелъ къ нимъ капитанъ быстроходнаго "Скрю", чтобъ пожать руку полковнику; видя подлѣ него хорошо одѣтаго незнакомца (потому что Мартинъ сбросилъ свой плащъ), онъ притянулъ руку и ему. Мартинъ чрезвычайно обрадовался этому, потому что ему не хотѣлось бы явиться полковнику Дайверу въ смиренномъ качествѣ пассажира носовой каюты.
   -- Что, капитанъ?-- сказалъ полковникъ.
   -- Что, полковникъ!-- вскричалъ капитанъ.-- Вы смотрите необыкновенно блистательно, такъ что я едва узнаю, что это вы; что фактъ.
   -- Хорошій переходъ, капитанъ?-- спросилъ полковникъ, отводя его въ сторону.
   -- Лихой переходъ, сударь,-- сказалъ или скорѣе пропѣлъ капитанъ, потому что онъ былъ настоящій уроженецъ новой Англіи:-- принимая въ разсчетъ погоду.
   -- Да?
   -- Да, полковникъ. Я сейчасъ послалъ къ вамъ въ контору списокъ пассажировъ.
   -- Нѣтъ ли у васъ свободнаго юнги?-- сказалъ полковникъ почти строгимъ тономъ.
   -- Я считаю, что ихъ наберется цѣлая дюжина, если вамъ нужно, полковникъ.
   -- Малой умѣренной величины могъ бы перенести въ мою контору дюжину шампанскаго, капитанъ,-- замѣтилъ задумчиво полковникъ.-- Такъ переходъ былъ лихой?
   -- Да, полковникъ.
   -- Очень радъ, капитанъ. Если у васъ мало цѣльныхъ бутылокъ, такъ юнга можетъ принести двадцать четыре полубутылки и пройтись два раза. Такъ первостепенный переходъ, капитанъ? Да?
   -- Рервостепенный.
   -- Удивляюсь вашей удачѣ, капитанъ. Можете также прислать мнѣ пробочникъ и съ полдюжины бокаловъ, если угодно. Какъ бы стихіи ни бушевали противъ нашего пакетбота "Скрю", сударь,-- сказалъ полковникъ Мартину,-- а онъ ходокъ первостепенный!
   Капитанъ, у котораго въ это гремя въ одной каютѣ угощался "Нью-Іоркскій Швецъ", а въ другой "Пронзитель", и оба очень роскошно, пожалъ руку полковнику и поспѣшилъ отправить шампанское, зная очень хорошо, что если разгнѣвается "Буянъ", то можетъ сильно повредить ему, объявивъ его на другой же день несостоятельнымъ и разбранивъ впрахъ его "Скрю".
   Полковникъ, оставшись наединѣ съ Мартиномъ, предложилъ ему, какъ англичанину, показать городъ и, если угодно, отрекомендовать ему пристойную гостиницу; онъ пригласилъ его также завернуть въ контору журнала и распить бутылку шампанскаго его же привоза.
   Все это было очень ласково и гостепріимно, а потому Мартинъ согласился охотно. Потомъ, сказавъ Марку, глубоко занятому своею пріятельницей и ея тремя дѣтьми, чтобъ онъ дожидался его въ конторѣ журнала "Буянъ" -- разумѣется, когда кончитъ съ нею и очиститъ багажъ -- онъ пошелъ вмѣстѣ со своимъ новымъ знакомцемъ на берегъ.
   Они прошли мимо печальной толпы переселенцевъ, которые сидѣли на пристани кучками около своихъ сундуковъ и постелей, безъ крова, безъ пристанища, какъ будто свалившись на какую-нибудь новую планету. Потомъ Мартинъ прошелся съ полковникомъ по многолюдной улицѣ, по одну сторону которой были верфи и набережныя, а по другую множество конторъ и магазиновъ; украшенныхъ сплошь и рядомъ черными вывѣсками съ бѣлыми надписями и бѣлыми вывѣсками съ черными надписями; оттуда они своротили въ узкую улицу и потомъ въ другія узкія улицы, пока, наконецъ, не остановились передъ домомъ, на которомъ было изображено огромными литерами: "Журналъ Буянъ".
   Полковникъ, шедшій во все это время съ видомъ человѣка, которому въ тягость собственное его величіе, повелъ Мартина по грязной лѣстницѣ въ комнатку, усѣянную обрѣзками бумаги и обрывками газетъ; тамъ, за старымъ шероховатымъ письменнымъ столомъ, сидѣлъ нѣкто съ перомъ въ зубахъ и огромными ножницами въ правой рукѣ, обрѣзывая листы "Буяна". Фигура эта была такъ забавна, что Мартину стоило большого труда не засмѣяться, хотя онъ и зналъ, что полковникъ Дайверъ наблюдаетъ за каждымъ его движеніемъ.
   Это былъ маленькій молодой джентльменъ самой юношеской наружности съ болѣзненно блѣднымъ лицомъ:-- можетъ быть отъ глубокихъ размышленій, а можетъ быть отъ чрезмѣрнаго жеванія табака, въ чемъ онъ и теперь энергически упражнялся. Воротнички его рубашки были отвернуты внизъ надъ черною лентой; рѣдкіе волосы были не только приглажены и зачесаны назадъ, чтобъ не лишать его узкаго чела наружнаго признака поэзіи, но даже мѣстами выдернуты съ корнемъ; носъ его принадлежалъ къ числу тѣхъ, которые доставляютъ своимъ обладателямъ прозваніе "курносыхъ". Надъ верхнею губою молодого джентльмена были признаки самаго рѣденькаго и мягкаго пуха, которые скорѣе можно было счесть слѣдами съѣденнаго имъ пряника, нежели предзнаменованіемъ усовъ -- такое предположеніе было бы даже весьма натурально, судя по наружности его, обличавшей нѣжный возрастъ.
   Мартинъ съ перваго взгляда вообразилъ, что это сынъ полковника Дайвера, и уже хотѣлъ было начать говорить, что мальчикъ играетъ въ издателя со всею невинностью дѣтства, но полковникъ произнесъ гордо:
   -- Мой военный корреспондентъ, сударь, мистеръ Джефферсонъ Бриккъ!
   Мартинъ невольно вздрогнулъ, что мистеръ Бриккъ съ самодовольствіемъ приписалъ произведенному имъ эффекту; потомъ онъ протянулъ ему руку съ видомъ покровительства.
   -- Я вижу, что вы слыхали о Джефферсонѣ Бриккѣ,-- сказалъ съ улыбкою полковникъ.-- Англія знаетъ Джефферсона Брикка, сударь, Европа также. Когда вы отправились изъ Англіи?
   -- Пять недѣль тому назадъ.
   -- Пять недѣль,-- повторилъ задумчиво полковникъ, усѣвшись на столъ и болтнувъ ногами.-- Позвольте васъ спросить, которая изъ статей мистера Брикка кажется всего ненавистнѣе британскому парламенту и сентъ-джемскому двору?
   -- Клянусь честью,-- возразилъ Мартинъ:-- я...
   -- Я имѣю причины думать, что ваша аристократія трепещетъ имени Джефферсона Брикка. Мнѣ бы хотѣлось узнать отъ васъ самихъ, которая именно изъ его фразъ нанесла смертельнѣйшій ударъ...
   -- Стоглавой гитарѣ развращенія, пресмыкающейся во прахѣ подъ копьемъ разума и изрыгающей нечистую кровь свою до свода вселенной, раскинутаго надъ нами!-- сказалъ мистеръ Бриккъ, надѣвъ маленькую синюю шапочку.
   -- Алтарь свободы, Бриккъ...-- сказалъ Дайверъ.
   -- Долженъ быть иногда орошаемъ кровью, полковникъ!-- подхватилъ Бриккъ, неистово тряхнувъ ножницами.
   Оба смотрѣли на Мартина, ожидая отвѣта.
   -- Клянусь жизнью,-- сказалъ Мартинъ: -- я не могу дать вамъ никакого удовлетворительнаго отвѣта, потому что...
   -- Стойте,-- вскричалъ полковникъ:-- вы хотите сказать, что никогда не читали Джефферсона Брикка, сударь, что никогда не видали журнала "Буянъ" и не знаете о его могущественномъ вліяніи на европейскіе кабинеты -- да?
   -- Я дѣйствительно хотѣлъ это замѣтить.
   -- Хладнокровнѣе, Джефферсонъ, не вспыхивайте. О, Европейцы! Послѣ этого выпьемъ лучше вина! Съ этими словами, онъ принесъ изъ-за двери бутылку шампанскаго и три бокала.
   -- Мистеръ Джефферсонъ Бриккъ предложитъ намъ тостъ,-- сказалъ полковникъ, наливъ вина себѣ и Мартину и передавая бутылку этому джентльмену.
   -- Извольте, сударь!-- вскричалъ военный корреспондентъ.-- Предлагаю выпить въ честь журнала "Буянъ" и его братій -- источника истины, котораго воды черны, потому что составлены изъ типографскихъ чернилъ, но довольно ясны для того, чтобъ въ нихъ отражались будущія судьбы моего отечества!
   -- Языкъ моего друга цвѣтистъ, сударь, да!-- замѣтилъ съ удовольствіемъ полковникъ.
   -- Дѣйствительно, очень цвѣтистъ,-- отвѣчалъ Мартинъ.
   Въ это время полковникъ снова усѣлся на столъ, чему послѣдовалъ и мистеръ Бриккъ. Оба крѣпко принялись за вино и часто поглядывали другъ на друга и на Мартина, который началъ пробѣгать одинъ нумеръ газеты. Когда онъ положилъ его на столъ, что случилось не прежде окончанія его собесѣдниками второй бутылки, полковникъ спросилъ Мартина, что онъ думаетъ о журналѣ?
   -- Да тутъ ужасныя личности.
   Такое замѣчаніе очевидно польстило полковнику.
   -- Мы здѣсь независимы, сударь,-- сказалъ Бриккъ.-- Мы дѣлаемъ, что хотимъ.
   -- Судя по этому образцу,-- возразилъ Мартинъ:-- здѣсь должно быть нѣсколько тысячъ людей въ совершенно противоположномъ состояніи: они поступаютъ такъ, какъ бы имъ вовсе не хотѣлось поступать.
   -- Они уступаютъ могучему духу національнаго наставника,-- сказалъ полковникъ.-- Они иногда сердятся, но вообще мы пользуемся значительнымъ вліяніемъ надъ общественною и частною жизнью нашихъ гражданъ, что принадлежитъ несомнѣнно къ числу облагороживающихъ учрежденій нашего счастливаго отечества.
   -- Позвольте спросить,-- сказалъ Мартинъ послѣ нѣкоторой нерѣшимости: -- часто ли національный наставникъ прибѣгаетъ -- не знаю какъ выразиться, чтобъ не оскорбить васъ-- прибѣгаетъ -- къ поддѣлыванію, напримѣръ, къ печатанію поддѣльныхъ писемъ, увѣряя торжественно, что они были писаны живыми людьми?
   -- Ну, какъ вамъ сказать,-- возразилъ холодно полковникъ.-- Да, иногда.
   -- А поучаемые имъ?..
   -- Покупаютъ ихъ,-- отвѣчалъ полковникъ.
   Мистеръ Джефферсонъ Бриккъ разсмѣялся одобрительно.
   -- Покупаютъ ихъ сотнями тысячъ экземпляровъ,-- продолжалъ полковникъ.-- Мы народъ бойкій и цѣнимъ бойкость.
   -- Такъ поддѣваніе называется по американски бойкостью?-- сказалъ Мартинъ.
   -- Что жъ,-- возразилъ полковникъ:-- называйте, какъ хотите, а я думаю, что поддѣлываніе изобрѣтено не здѣсь, сударь; такъ ли?
   -- Я полагаю, что нѣтъ.
   -- И никакая другая бойкость, я разсчитываю?
   -- Вѣроятно нѣтъ.
   -- Ну, такъ значитъ, что мы получили все это изъ старой страны, а потому новая тутъ нисколько не виновата. Вотъ и все. Теперь, если мистеръ Бриккъ и вы будете такъ добры, что выйдете, то и я послѣдую за вами и замкну дверь.
   Вскорѣ всѣ вышли на улицу. Ясно было, что полковникъ Дайверъ, увѣренный въ своей крѣпкой позиціи и понимая мнѣнія публики, очень мало заботился о томъ, что о немъ думалъ Мартинъ или кто бы то ни было. Его сильно наперченные товары заготовлялись на продажу и продавались выгодно, хотя тысячи его читателей и могли бы забросать его когда нибудь грязью.
   Они прошли съ милю по красивой улицѣ, называемой Broadway, а потомъ, своротивъ въ одну изъ несчетнаго множества боковыхъ улицъ, остановились передъ весьма простымъ домикомъ, съ крыльцомъ, передъ зеленою дверью, на которой была прибита металлическая дощечка съ надписью "Покинсъ".
   Полковникъ постучался у этого дома съ видомъ человѣка, который въ немъ живетъ; ирландская служанка выглянула изъ окна.
   -- Майоръ тутъ?-- спросилъ входя полковникъ.
   -- То-есть баринъ, сударь?-- возразила служанка съ нерѣшимостью, обнаруживавшею, что тамъ, вѣроятно, цѣлая тьма майоровъ.
   -- Баринъ!-- воскликнулъ полковникъ Дайверъ, взглянувъ на своего военнаго корреспондента.
   -- О, унизительныя постановленія этой Британіи!-- отвѣчалъ тотъ.-- Баринъ!..
   -- Что жъ такое въ этомъ словѣ?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Я бы желалъ никогда не слышать его въ своемъ отечествѣ, сударь,-- вотъ и все,-- сказалъ Джефферсонъ.-- Здѣсь нѣтъ господъ.
   -- Только хозяева, не правда ли?-- сказалъ Мартинъ.
   Мистеръ Джефферсонъ Бриккъ послѣдовалъ за издателемъ журнала "Буявъ", не отвѣчая ни слова.
   Полковникъ повелъ ихъ въ одну изъ заднихъ комнатъ нижняго этажа, хорошихъ размѣровъ, но безъ всякаго комфорта; въ ней не было ничего, кромѣ четырехъ бѣлыхъ стѣнъ, плохого ковра, длиннаго обѣденнаго стола, тянувшагося во всю длину, и несмѣтнаго множества оплетенныхъ камышомъ стульевъ. Въ другомъ концѣ этой столовой быль каминъ, и во сторонамъ его стояли двѣ мѣдныя плевальницы огромныхъ размѣровъ. Передъ каминомъ раскачивался въ креслахъ массивный джентльменъ съ шляпою на головѣ, поплевывавшій, для развлеченія, то въ одну, то въ другую плевальницу. Негренокъ въ грязно-бѣлой курткѣ размѣщалъ грязными руками по накрытому грязною скатертью столу тарелки, ножи, вилки и кружки съ водою. Атмосфера комнаты, необычайно жаркая отъ камина, была напитана запахомъ изъ кухни и отъ остатковъ табачныхъ жвачекъ въ плевальницахъ, а потому должна была казаться нестерпимою человѣку непривычному.
   Джентльменъ въ креслахъ занимался своимъ созерцательнымъ состояніемъ, не замѣчая прибытія постороннихъ, пока полковникъ не подошелъ къ камину и не пріобщилъ своего приношенія въ лѣвую плевальницу въ то самое мгновеніе, когда склонялся къ ней майоръ,-- потому что это былъ онъ. Майоръ Покинсъ пріостановилъ дѣйствіе своего огня, взглянулъ вверхъ съ видомъ вялаго утомленія, какъ человѣкъ, неспавшій всю ночь. Это же самое выраженіе Мартинъ замѣтилъ и въ полковникѣ Дайверѣ и въ его военномъ корреспондентѣ.
   -- Что, полковникъ?
   -- Вотъ джентльменъ изъ Англіи, который намѣренъ жить здѣсь, если сумма вознагражденія прійдется ему по нраву,-- возразилъ полковникъ.
   -- Радъ видѣть васъ, сударь,-- замѣтилъ майоръ,-- протянувъ Мартину руку и не шевельнувъ ни однимъ мускуломъ своего лица.-- Вы здѣсь увидите настоящее солнце.
   -- Помнится, мнѣ случалось иногда видать его и дома,-- возразилъ Мартинъ съ улыбкою.
   -- Не думаю,-- сказалъ майоръ съ видомъ стоическаго равнодушія, но съ увѣренностью, недопускавшкю противорѣчія. Рѣшивъ этотъ вопросъ, онъ сдвинулъ шляпу нѣсколько на бокъ для удобнѣйшаго почесыванія головы и лѣниво кивнулъ головою мистеру Джефферсону Бринку.
   Майоръ Покинсъ (уроженецъ Пенсильваніи) отличался огромнымъ черепомъ и весьма широкимъ желтымъ челомъ, почему догадывались, что онъ долженъ быть необычайно мудръ. Взглядъ его быль мутенъ, пріемы лѣнивы, и вообще его считали человѣкомъ, которому нуженъ большой просторъ въ умственномъ отношеніи, чтобъ развернуться.
   Мистеръ Джефферсонъ Бринкъ, принадлежавшій къ числу его почитателей, воспользовался случаемъ шепнуть Мартину на ухо:
   -- Это одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей моего отечества, сударь.
   Майоръ былъ также великимъ политикомъ, причемъ основное правило его было слѣдующее: "пробѣгай перомъ черезъ что бы ни было и всегда будь свѣжъ". Сверхъ того, его считали великихъ патріотомъ, а въ торговыхъ дѣлахъ смѣлымъ спекуяяторомъ. Говоря проще, онъ имѣлъ замѣчательнѣйшій геній для обмановъ и могъ поспорить въ искусствѣ подорвать банкъ, устроить заемъ или землебарышническую компанію (которая бы вовлекла въ разореніе и бѣдствія цѣлыя сотни семействъ) съ любымъ человѣкомъ на всемъ пространствѣ Штатовъ, что и доставило ему репутацію ловкаго дѣльца. Онъ могъ съ величайшею флегмою разсуждать двѣнадцать часовъ сряду объ общественныхъ дѣлахъ, и въ то же самое время пережевать и выкурить больше табака и выпить больше тодди (мятнаго прохладительнаго) и джинъ-грока, нежели какой нибудь джентльменъ изъ его знакомыхъ. Такія качества дѣлали его ораторомъ и человѣкомъ популярнымъ, такъ что народная партія уже промышляла о томъ, чтобъ отправить его въ числѣ своихъ представителей въ Вашингтонъ. Но какъ житейскія дѣла подвержены разнымъ перемѣнамъ обстоятельствъ, то майоръ скрывался по временамъ за неблагопріятнымъ облакомъ, почему въ настоящее время мистриссъ Покинсъ держала гостиницу съ общимъ столомъ, а майоръ Покинсъ "прожевывалъ" большую часть своего времени.
   -- Вы посѣтили наше отечество въ эпоху сильнаго упадка торговли, сударь, сказалъ майоръ.
   -- Въ эпоху ужасающаго кризиса,-- замѣтилъ полковпикъ.
   -- Въ періодъ небывалаго застоя!-- вскричалъ военный корреспондентъ "Буяна".
   -- Очень жаль,-- возразилъ Мартинъ:-- однако, я надѣюсь, что такое невыгодное положеніе не будетъ продолжительно.
   Мартинъ вовсе не зналъ Америки; иначе ему было бы хорошо извѣстно, что если вѣрить ея гражданамъ, взятымъ по одиночкѣ, то она всегда въ застоѣ, всегда въ упадкѣ и всегда въ состояніи, предшествующемъ ужасающему перелому, хотя всѣ вмѣстѣ Американцы готовы поклясться чѣмъ угодно, что отечество ихъ счастливѣйшая и наиболѣе цвѣтущая страна въ цѣломъ свѣтѣ.
   -- Что жъ отвѣчалъ майоръ на вопросъ Мартина:-- мы еще какъ нибудь надѣемся поправиться.
   -- Мы страна упругая,-- замѣтилъ "Буянъ".
   -- Мы юный левъ,-- сказалъ военный корреспондентъ.
   -- Внутри насъ сильныя и живительныя начала,-- замѣтилъ майоръ.-- Не выпьемъ ли мы горькой передъ обѣдомъ, полковникъ?
   Полковникъ охотно согласился, и майоръ Покинсъ предложилъ отправиться въ сосѣдній погребокъ. Потомъ онъ сказалъ Мартину, что узнаетъ отъ мистриссъ Покинсъ всѣ подробности касательно цѣны стола и помѣщенія; а ее будетъ онъ имѣть удовольствіе видѣть черезъ четверть часа за обѣдомъ. Послѣ этого онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, чтобъ освѣжиться выпивкою.
   Въ погребѣ было еще нѣсколько человѣкъ джентльменовъ, жаждавшихъ горькой и довольно неопрятныхъ и между ними одинъ, отправлявшійся на шесть мѣсяцевъ въ западные штаты, въ которомъ Мартинъ узналъ одного изъ своихъ спутниковъ кормовой каюты на "Скрю".
   Черезъ нѣсколько минутъ, всѣ отправились назадъ къ жилищу майора Покинса. Мартинъ шелъ подъ руку съ Джефферсономъ Бриккомъ, а полковникъ предшествовалъ имъ, идучи рядомъ съ майоромъ. Не дойдя нѣсколько шаговъ до дома, они услышали внутри его громкій звонъ колокола. Лишь только донеслись къ нимъ эти звуки, полковникъ и майоръ ринулись впередъ и ворвались въ двери какъ бѣшеные. Мистеръ Бриккъ, высвободивъ руку свою изъ подъ руки Мартина, поспѣшно нырнулъ въ ту же сторону и скрылся.
   -- Милосердное небо!-- подумалъ Мартинъ: -- Ужъ не загорѣлся ли домъ!
   Однако, въ домѣ не было видно ни дыма, ни пламени, никакихъ признаковъ пожара. Мартинъ также прибавилъ шагу, но споткнулся на мостовой, и мимо него пронеслись въ домъ еще три джентльмена, съ встревоженными лицами, стремившіеся также въ двери дома майора Покинса. Будучи не въ силахъ превозмочь свое любопытство, Мартинъ удвоилъ шаги, но и тутъ, несмотря на его торопливость, его чуть не сбили съ ногъ два другіе изступленные джентльмена, которые столкнули его въ сторону и съ неистовствомъ пронеслись мимо.
   -- Гдѣ же?-- закричалъ запыхавшись Мартинъ одному негру, котораго встрѣтилъ въ сѣняхъ.
   -- Въ обѣденной, сударь. Полковникъ удержалъ стулъ подлѣ себя, сударь.
   -- Стулъ!
   -- Для обѣда, сударь.
   Мартинъ вытаращилъ на него глаза и расхохотался отъ души, чему отвѣчалъ негръ, весело оскаливъ свои бѣлые зубы. Потомъ онъ вошелъ въ столовую, гдѣ полковникъ, почти уже кончившій свой обѣдъ, повернулъ для него стулъ спинкою къ столу.
   Общество было многочисленно, человѣкъ восемнадцать или двадцать. Ножи и вилки двигались необыкновенно дѣятельно; говорили весьма мало, и каждый торопился ѣсть, какъ будто ожидая голодной смерти. Живность, составлявшая главную часть припасовъ, исчезала такъ быстро, какъ будто влетала на крыльяхъ въ человѣческіе желудки. Устрицы, приправленныя наперченными пикулями, скользили десятками въ рты присутствующихъ. Самыя ѣдкія пряности съѣдались, какъ варенье, и никто даже не морщился. Огромныя груды неудобоваримыхъ въ желудкѣ припасовъ таяли, какъ ледъ на лѣтнемъ солнцѣ. Зрѣлище было страшное! Пища глоталась цѣлыми кусками, какъ будто джентльмены насыщали не себя, а легіоны безпокойныхъ кикиморъ, подававшихъ имъ покоя ни на одно мгновеніе. Что въ это время чувствовала мистриссъ Покнисъ, неизвѣстно; ей оставалось одно утѣшеніе -- что обѣдъ кончался очень скоро.
   Когда полковникъ кончилъ, а это случилось въ то время, какъ Мартинъ только собирался начать обѣдать, онъ спросилъ его, что онъ думаетъ о присутствующихъ -- замѣтивъ, что они собрались изъ всѣхъ странъ Союза,-- и не желаетъ ли знать о нихъ нѣкоторыхъ подробностей?
   -- Скажите, пожалуйста,-- отвѣчалъ Мартинъ:-- кто эта болѣзненная маленькая дѣвочка прямо противъ насъ, съ круглыми глазами?
   -- Вы говорите о женщинѣ въ синемъ платьѣ, сударь?-- спросилъ полковникъ съ особеннымъ удареніемъ.-- Это мистриссъ Джефферсонъ Бриккъ, сударь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я говорю о дѣвочкѣ, которая тамъ сидитъ, какъ кукла -- прямо противъ насъ.
   -- Это мистриссъ Джефферсонъ Бриккъ.
   Мартинъ взглянулъ на полковника; но лицо послѣдняго было совершенно серьезно.
   -- Боже мой! Такъ можно въ скоромъ времени ожидать молодаго Брикка?
   -- Ихъ уже двое, сударь.
   Мистриссъ Бриккъ сама такъ походила на ребенка, что Мартинъ не могъ выдержать, чтобъ не замѣтить этого полковнику.
   -- Да, сударь,-- возразилъ полковникъ:-- но одни постановленія способствуютъ развитію человѣческой природы, а другія его замедляютъ. Джефферсонъ Бриккъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей моего отечества.
   Разговоръ этотъ происходилъ шопотомъ, потому что мистеръ Бриккъ сидѣлъ по другую сторону Мартина.
   -- Позвольте васъ спросить, мистеръ Бриккъ,-- сказалъ Мартинъ, чтобъ вступить съ нимъ въ разговоръ:-- кто этотъ коротенькій (онъ хотѣлъ сказать "молодой", но удержался) джентльменъ съ краснымъ носомъ?
   -- Про...фессоръ Мюллитъ, сударь.
   -- Чего же онъ профессоръ?
   -- Воспитанія.
   -- То есть, родъ школьнаго учителя?
   -- Онъ человѣкъ съ прекрасными нравственными правилами и необыкновенныхъ способностей, сударь,-- отвѣчалъ военный корреспондентъ.-- На послѣднемъ избраніи президента, онъ счелъ за нужное отвергнуть своего отца, подававшаго голосъ въ пользу противной стороны. Послѣ того, онъ написалъ нѣсколько могущественныхъ памфлетовъ, подписывая ихъ псевдонимомъ Suturb, то есть Brutus, если прочитать наоборотъ. Онъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей нашего отечества, сударь.
   Продолжая свои разспросы, Мартинъ узналъ, что въ числѣ присутствующихъ было не менѣе какъ четыре майора, два полковника, одинъ генералъ и одинъ капитанъ. Тутъ, повидимому, не было ни одного человѣка безъ титула, потому что использовавшіеся военными чинами были или докторы, или процессоры, или преподобные. Изъ дамъ, замѣчательнѣйшими были мистриссъ Покинсъ, весьма костлявая, прямая и молчаливая, и одна старая дѣвица съ зубастою физіономіей. Она отпускала громкія фразы въ пользу независимости женщинъ и даже распространяла свои мнѣніи на публичныхъ лекціяхъ; всѣ остальныя дамы не имѣли въ себѣ ничего отличительнаго, такъ что могли бы помѣняться между собою, не обративъ этимъ на себя ничьего вниманія.
   Нѣкоторые изъ джентльменовъ встали и вышли; другіе, съ болѣе сидячими наклонностями, просидѣли еще цѣлую четверть часа и не вставали съ мѣста, пока не ушли дамы, которыя также не заставили себя ждать.
   -- Куда онѣ идутъ?-- спросилъ Мартинъ на ухо Джефферсона Брикка и глядя на дамъ.
   -- Въ свои комнаты, сударь.
   -- Развѣ не будетъ дессерта или какого-нибудь промежутка для разговоровъ съ ними?
   -- Мы, сударь, народъ дѣятельный и не тратимъ на это времени.
   Такимъ образомъ ушли дамы; мужья и родственники кивнули имъ головами, и тѣмъ кончилось дѣло съ ними. Мартинъ рѣшился послушать разговоръ дѣятельныхъ джентльменовъ, которые теперь толпились около камина и плевальницъ, и сильно работали зубочистками: онъ, какъ иностранецъ, надѣялся почерпнуть изъ ихъ бесѣды какія нибудь свѣдѣнія.
   Разговоръ былъ не очень интересенъ. Главнымъ предметомъ его были доллары, къ которымъ стремились всѣ желанія, чувства и помышленія присутствующихъ. По количеству долларовъ взвѣшивались люди; первую степень уваженія, кромѣ денегъ, занимали всякія средства къ пріобрѣтенію ихъ.-- Все для долларовъ! Вотъ основное правило этихъ великихъ республиканцевъ. Въ ихъ глазахъ, величайшимъ патріотомъ былъ тотъ, кто шумѣлъ и буйствовалъ громче всѣхъ и кто меньше всѣхъ заботился о приличіяхъ. Такимъ образомъ, Мартинъ узналъ въ нѣсколько минутъ, что здѣсь считались блистательными подвиги въ родѣ тѣхъ, что, напримѣръ, люди ходятъ въ совѣщательныя собранія съ пистолетами, шпагами, скрытыми въ палкахъ, и другими такими же миролюбивыми игрушками; что политическіе противники хватаютъ другъ друга за горло, и что очень часто убѣжденія основываются на ударахъ.
   Раза два Мартинъ рѣшался спросить о національныхъ поэтахъ, о театрѣ, литературѣ, искусствахъ.. Но свѣдѣнія этихъ джентльменовъ не выходили за предѣлъ того, что они почерпали въ изліяніяхъ геніевъ, подобныхъ полковнику Дайверу, Джефферсону Брикку и другихъ имъ подобныхъ.
   -- Мы народъ занятой, сударь,-- сказалъ одинъ изъ капитановъ:-- намъ некогда читать пустыхъ сочиненій; хорошо еще, если они попадутся въ газетахъ вмѣстѣ съ другими хорошими вещами, а то какая намъ нужда до вашихъ книгъ!
   Тутъ генералъ, чуть не упавшій въ обморокъ отъ мысли, что можно читать что нибудь, кромѣ газетныхъ политическихъ или торговыхъ извѣстій, спросилъ:-- Не желаетъ ли кто изъ джентльменовъ выпить чего нибудь? Большая часть общества, нашедши мнѣніе его превосходнымъ, отправилась вмѣстѣ съ нимъ въ погребокъ. Оттуда они, вѣроятно, разбрелись ни своимъ амбарамъ или конторамъ; потомъ снова въ погребокъ, чтобъ снова толковать о долларахъ, а потомъ, вѣроятно, каждый уходилъ храпѣть въ нѣдрахъ своего семейства.
   Когда всѣ эти господа вышли, Мартинъ предался грустному раздумью о долларахъ, демагогахъ, хлопотунахъ, погребкахъ и, наконецъ, о своемъ собственномъ положеніи. Онъ усѣлся за опустѣлымъ столомъ и по временамъ тяжко вздыхалъ.
   Надобно замѣтить, что между прочими съ нимъ обѣдалъ человѣкъ среднихъ лѣтъ съ черными глазами и загорѣлою отъ солнца физіономіей, которая обратила на себя вниманіе Мартина своимъ открытымъ и привлекательнымъ выраженіемъ; онъ не могъ узнать о немъ ничего отъ своихъ застольныхъ сосѣдей, которые, повидимому, считали незнакомца гораздо ниже своего вниманія. Онъ не принималъ никакого участія въ разговорахъ около камина и не ушелъ вмѣстѣ съ прочими въ погребокъ. Теперь, слыша, что Мартинъ вздохнулъ въ третій или четвертый разъ, онъ сдѣлалъ какое-то случайное замѣчаніе съ очевиднымъ желаніемъ вступить съ чужеземцемъ въ разговоръ, не навязывая ему своего знакомства нахальнымъ образомъ. Мартинъ былъ ему благодаренъ за такую деликатность и отвѣчалъ на слова его.
   -- Не стану васъ спрашивать,-- сказалъ этотъ джентльменъ съ улыбкою:-- какъ вамъ нравится мое отечество, потому что предвижу заранѣе отвѣтъ вашъ. Но какъ Американецъ и, слѣдственно, какъ человѣкъ, который долженъ начать свою рѣчь вопросомъ, а спрошу васъ, какъ вамъ нравится полковникъ?
   -- Вы такъ откровенны, что я скажу, не задумавшись: онъ мнѣ вовсе не нравится; хотя не скрою отъ васъ, что считаю себя обязаннымъ ему нѣкоторымъ образомъ, потому что онъ привелъ меня сюда и доставилъ мнѣ столъ и помѣщеніе на недорогихъ условіяхъ,-- прибавилъ Мартинъ, вспомнивъ, что, уходя, полковникъ шепнулъ ему объ этихъ вещахъ.
   -- Не очень обязаны,-- возразилъ незнакомецъ сухо.-- Полковникъ имѣетъ привычку посѣщать пакетботы, чтобъ набирать матеріалы для своего журнала и приводить сюда иностранцевъ, имѣя въ виду нѣкоторые проценты, которые хозяйка сбавляетъ съ его еженедѣльныхъ счетовъ. Надѣюсь, что я васъ не оскорбляю?-- присовокупилъ онъ, видя, что Мартинъ покраснѣлъ.
   -- Помилуйте, почтенный сэръ,-- возразилъ Мартинъ, пожимая протянутую ему незнакомцемъ руку:-- нисколько! Сказать вамъ правду... я...
   -- Ну-съ?..-- отвѣчалъ джентльменъ, садясь подлѣ него.
   -- Если говорить откровенно, я не постигаю, какъ этого полковника никто еще не поколотилъ.
   -- Э, его ужъ колотили раза два, Вы, можетъ быть, не знаете, что нашъ Франклинъ, еще за десять лѣтъ до нынѣшняго столѣтія напечаталъ въ весьма строгихъ выраженіяхъ, что тѣ, которыхъ оклевещутъ люди, подобные этому полковнику, могутъ по всѣмъ правамъ отплатить за себя доброю дубиной, потому что законы не могутъ имъ помочь?
   -- А этого не слыхалъ, но думаю, что такія мысли не уронили его памяти, тѣмъ болѣе...
   -- Продолжайте,-- сказалъ, улыбаясь, его собесѣдникъ, какъ будто зная, что именно засѣло у Мартина въ горлѣ.
   -- Особенно потому,-- продолжалъ Мартинъ:-- что, судя по всему, слышанному мною, нужно много смѣлости, чтобъ здѣсь писать о какомъ-нибудь вопросѣ, который не зависѣлъ бы отъ мнѣнія партій.
   -- Вы правы,-- даже такъ правы, что, по моему, ни одинъ сатирикъ не могъ бы дышать здѣшнимъ воздухомъ. Еслибъ здѣсь завтра появился новый Ювеналъ или Свифтъ, его тотчасъ же закидали бы каменьями. Къ несчастью, у насъ много такихъ людей, какъ этотъ полковникъ Дайверъ. Они часто берутъ верхъ и часто бываютъ даже нашими представителями въ глазахъ иностранцевъ. По хотите ли прогуляться?
   -- Очень охотно.
   И они вышли рука объ руку на улицу.
   

Глава XVII. Мартинъ распространяетъ кругъ своего знакомства и увеличиваетъ свой запасъ мудрости. Онъ находитъ прекрасный случай повѣрить на дѣлѣ слова Билля Симмонса.

   Все это время Мартинъ совершенно забывалъ о существованіи Марка Тэпли,-- или, когда онъ представлялся его воображенію, думалъ о немъ, какъ о существѣ, которое можно безъ церемоніи заставить дожидаться. Но теперь, очутившись снова на улицѣ, онъ попросилъ своего спутника завернуть вмѣстѣ, если это не противоречитъ его намѣреніямъ, въ контору "Буяна", чтобъ тамъ свалить съ плечъ одно дѣло.
   -- А говоря о дѣлѣ,-- сказалъ Мартинъ:-- могу ли, въ свою очередь, предложить вамъ вопросъ: живете ли вы постоянно здѣсь или только пріѣзжаете сюда на время?
   -- Я здѣсь бываю только изрѣдка; я взросъ въ Массачусетѣ, гдѣ и живу въ одномъ маленькомъ городкѣ. Я не люблю суматохи здѣшнихъ многолюдныхъ мѣстъ; а познакомившись съ ними короче, не чувствую большой наклонности часто посѣщать ихъ. Вы, вѣроятно, пріѣхали сюда съ намѣреніемъ поправить свои обстоятельства? Мнѣ бы не хотѣлось васъ разочаровывать; но я нѣсколькими годами старѣе васъ, и, можетъ быть, буду даже въ состояніи снабдитъ васъ, какъ человѣка, который еще не вполнѣ знакомъ съ моимъ отечествомъ, нѣкоторыми полезными совѣтами, разумѣется, въ вещахъ незначительныхъ.
   Слова эти были сказаны безъ малѣйшей тѣни навязчивости или докучнаго любопытства, а, напротивъ, съ самымъ открытымъ и непритворнымъ доброжелательствомъ. Мартинъ, немогшій не довѣриться такому ласковому участію, откровенно разсказалъ ему причину, по которой рѣшился пріѣхать въ Америку и даже принудилъ себя къ трудному признанію въ томъ, что онъ бѣденъ. Правда, онъ сказалъ это съ такимъ видомъ, что можно было бы счесть его достаточно снабженнымъ деньгами мѣсяцевъ на шесть, тогда какъ у него едва ли доставало ихъ на шесть недѣль; но все таки онъ сознался въ своей бѣдности и сказалъ, что будетъ благодаренъ за всякій добрый совѣтъ.
   Въ продолженіе своего разсказа, Мартинъ замѣтилъ, какъ лицо его пріятеля вытянулось, когда онъ услышалъ о планахъ, основанныхъ на изящной домашней архитектурѣ. Несмотря на все свое желаніе ободрить молодого переселенца, онъ не могъ удержаться, чтобъ не покачать головою; но тотъ отвѣчалъ ему съ веселымъ видомъ, что хотя теперь и не знаетъ въ Нью-Іоркѣ потребности въ родѣ той, на какую Мартинъ надѣялся, но постарается объ этомъ развѣдать какъ можно поспѣшнѣе, и надѣется не пропустить благопріятнаго случая, если онъ представится. Послѣ того, онъ сообщилъ Мартину, что имя его Бивенъ, что по званію онъ медикъ, но практикуетъ очень рѣдко. Среди такихъ разговоровъ, оба въ скоромъ времени подошли къ конторѣ журнала "Буянъ". Вошедъ въ комнату нижняго этажа, они нашли Марка Тэпли, который развалился на грудѣ багажа и насвистывалъ изо всѣхъ силъ "Rule Britannia". Противъ него, на одномъ чемоданѣ, сидѣлъ сѣдой негръ и глядѣлъ на Марка, выпучивъ глаза, чему тотъ отвѣчалъ задумчивымъ насвистываньемъ. Маркъ, повидимому, только что пообѣдалъ, потому что подлѣ него лежали на носовомъ платкѣ разные объѣдки, карманный ножикъ и оплетенная стклянка.
   -- Я уже боялся, что вы совсѣмъ пропали, сударь!-- вскричалъ Маркъ.-- Надѣюсь, что съ вами все благополучно?
   -- Да, Маркъ. А гдѣ твоя пріятельница?
   -- Та женщина? О, съ нею все ладно!
   -- Нашла она своего мужа?
   -- Да, сударь. По крайней мѣрѣ, его остатки.
   -- Надѣюсь, что онъ не умеръ?
   -- Не совсѣмъ, сударь; но онъ выдержалъ больше горячекъ и лихорадокъ, нежели позволительно живому. Когда она не увидѣла его на пристани, я думалъ, что она сама умретъ, право!
   -- Развѣ его тамъ не было?
   -- Его не было; а была какая то слабая тѣнь, которая приползла къ ней, и столько же походила на ея прежняго мужа, сколько походитъ на васъ ваша тѣнь, когда солнце вытягиваетъ ее по вечерамъ до-нельзя. Но она съ радостью обняла его остатки, какъ будто цѣльнаго, бѣдная!
   -- Онъ купилъ себѣ землю?-- спросилъ мистеръ Бивенъ.
   -- Да, купилъ и поплатился за нее,-- отвѣчалъ Маркъ, качая головою.-- Агенты увѣряли, что тамъ соединены всѣ выгоды; но тамъ было одного только слишкомъ достаточно: воды безъ конца!
   -- Да безъ нея онъ, я думаю, не могъ бы и обойтись,-- замѣтилъ Мартинъ съ досадою.
   -- Конечно, нѣтъ, сударь. А ея было довольно. Не говоря о трехъ или четырехъ тинистыхъ рѣкахъ по близости, на самой фермѣ вода стояла постоянно отъ четырехъ до шести футовъ высоты въ сухое время года. Онъ не могъ сказать, глубоко ли тамъ было въ дождливое время, потому что у него не было такого длиннаго шеста, чтобъ ее вымѣрять.
   -- Возможно ли это?-- спросилъ Мартинъ своего спутника.
   -- Совершенно возможно,-- отвѣчалъ тотъ.-- Вѣрно какой-нибудь участокъ на Миссисипи или Миссури.
   -- Какъ бы то ни было,-- продолжалъ Маркъ:-- онъ пріѣхалъ оттуда, чтобъ встрѣтить жену и дѣтей; сегодня послѣ обѣда они отправились назадъ на пароходѣ, совершенно счастливые, какъ будто на небо. Я и думалъ, что они скоро туда отправятся, судя по глазамъ бѣднаго мужа.
   -- А кто этотъ джентльменъ?-- спросилъ Мартинъ съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ, глядя на негра.-- Вѣрно и онъ изъ твоихъ друзей?
   -- Послушайте, сударь,-- сказалъ Маркъ, отводя Мартина въ сторону:-- вѣдь онъ цвѣтной.
   -- Развѣ я слѣпъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ; когда я говорю "цвѣтной", это значитъ, что онъ изъ тѣхъ, какихъ у насъ рисуютъ на картинкахъ. Онъ "невольникъ".
   -- Невольникъ!-- возразилъ Мартинъ шопотомъ.
   -- Да-съ, не что другое, какъ невольникъ; не глядите на него, пока я буду говорить... Ему прострѣлили ногу, разрѣзали руку; ему сдѣлали нарѣзки на членахъ; онъ носилъ на шеѣ желѣзный ошейникъ, а на кистяхъ и икрахъ желѣзныя кольца. Слѣды этого остались и до сихъ поръ. Когда я началъ обѣдать, онъ снялъ съ себя куртку и испортилъ мнѣ аппетитъ.
   -- Правда ли это?-- спросилъ Мартинъ съ ужасомъ своего новаго пріятеля.
   -- Не имѣю причины сомнѣваться,-- отвѣчалъ тотъ, потупя глаза и грустно качая головою.-- Это часто случается
   -- Богъ съ вами!-- воскликнулъ Маркъ.-- Да я это знаю, потому что онъ разсказалъ мнѣ всю свою исторію. Тотъ господинъ умеръ; другой также, потому что ему одинъ невольникъ раскроилъ голову топоромъ, а самъ потомъ утопился. Тогда этотъ попался къ доброму господину, который позволилъ ему скопить себѣ мало по малу деньжонокъ и откупиться на свободу, которая досталась ему довольно дешево, потому что онъ почти вовсе обезсилѣлъ и заболѣлъ. Потомъ онъ прибылъ сюда и копитъ деньги, чтобъ сдѣлать еще одну покупку: онъ хочетъ купить бездѣлицу -- свою родную дочь. Ура! Да здравствуетъ свобода!
   -- Молчи!-- вскричалъ Мартинъ, зажимая ему ротъ.-- Что онъ тутъ дѣлаетъ?
   -- Ждетъ, чтобъ перевезти наши вещи на телѣжкѣ. Онъ хотѣлъ зайти за ними послѣ, но я задержалъ его за свои собственныя деньги, чтобъ онъ меня развеселилъ. Теперь мнѣ весело! Еслибь я былъ богатъ, то заключилъ бы съ нимъ контрактъ, чтобъ онъ являлся ко мнѣ разъ въ день -- я бы все смотрѣлъ на него.
   Выраженіе лица Марка сильно противорѣчило такой восторженности духа и вовсе не подтверждало искренности его возгласовъ.
   -- Богъ съ вами, сударь,-- прибавилъ Маркъ:-- здѣсь такъ любятъ свободу, что покупаютъ и продаютъ ее и таскаютъ ее за собою на рынкахъ. Въ здѣшней части земного шара, чувствуютъ такую страсть къ свободѣ, что не могутъ не позволять себѣ обходиться съ нею черезчуръ свободно. Все дѣло именно въ этомъ
   -- Прекрасно,-- сказалъ Мартинъ, желавшій перемѣнить предметъ разговора.-- Дойдя до такого заключеніи, Маркъ, ты, можетъ быть, выслушаешь меня. Воть адресъ мѣста, куда нужно отправить вещи. Въ гостиницу мистриссъ Покинсъ.
   -- Мистриссъ Покинсь,-- повторилъ Маркъ:-- слышалъ, Цицеронъ?
   -- Его зовутъ Цицерономъ?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Да, сударь,-- отвѣчалъ Маркъ. Послѣ этого онъ пошелъ впередъ съ частью вещей, а негръ, оскаля зубы изъ-подъ кожанаго чемодана, поплелся съ своею долею земныхъ благъ, принадлежавшихъ нашимъ путешественникамъ.
   Мартинъ и новый знакомецъ его хотѣли продолжать свою прогулку по городу, но послѣдній вдругъ остановился и спросилъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ:-- можно ли положиться на того молодого человѣка?
   -- На Марка? Раумѣется, въ чемъ угодно.
   -- Вы меня не поняли, я думаю, что ему лучше идти съ нами. Онъ честный малый и говоритъ свое мнѣніе такъ откровенно.
   -- Дѣло въ томъ, что онъ еще не привыкъ жить въ свободной республикѣ,-- возразилъ Мартинъ съ улыбкою.
   -- Ему лучше идти съ нами; иначе онъ накличетъ на себя какую нибудь непріятность. Здѣшній штатъ не невольничій; но мнѣ стыдно сказать, что у насъ духъ терпимости гораздо рѣже обнаруживается на дѣлѣ, нежели на словахъ. Мы не отличаемся особенною умѣренностью даже въ разногласіяхъ между собою; но съ иностранцами... нѣтъ, пускай онъ лучше пойдетъ съ нами.
   Мартинъ подозвалъ Марка, и всѣ трое пошли въ одну сторону, а Цицеронъ съ телѣжкою, нагруженною багажемъ, въ другую.
   Они ходили по городу часа два или три, осматривали его съ лучшихъ точекъ, останавливались въ главныхъ улицахъ и передъ публичными зданіями, на которыя указывалъ имъ мистеръ Бивенъ. Начинало смеркаться, и Бивенъ уговорилъ его завернуть хоть на минуту въ домъ одного изъ его пріятелей. Несмотря на свою усталость, Мартинъ почувствовалъ, что неловко будетъ отказаться, и согласился, пожертвовавъ хоть разъ въ жизни своимъ желаніемъ желанію другого.
   Мистеръ Бивенъ постучался у дверей одного весьма красиваго домика, въ окнахъ котораго ярко свѣтились огни. Вскорѣ отперъ двери человѣкъ съ такою широкою, чисто ирландскою физіономіей, что странно было видѣть его порядочно одѣтымъ, а не въ лохмотьяхъ.
   Поручивъ Марка этому человѣку, мистеръ Бивенъ вошелъ въ освѣщенную гостиную и представилъ присутствующимъ мистера Чодзльвита, джентльмена, только что прибывшаго изъ Англіи, съ которымъ онъ недавно имѣлъ удовольствіе познакомиться. Мартина приняли чрезвычайно ласково и вѣжливо, и черезъ пять минуть онъ уже сидѣлъ у камина, ознакомившись какъ нельзя лучше со всѣмъ семействомъ.
   Оно состояло изъ двухъ молодыхъ дѣвицъ -- одной восьмнадцати, а другой двадцати лѣтъ -- весьма тоненькихъ, стройныхъ и весьма хорошенькихъ; матери ихъ, казавшейся старѣе, чѣмъ бы слѣдовало ожидать, и бабушки, маленькой, бодрой старушки съ живыми глазами. Кромѣ того, тутъ были отецъ и братъ молодыхъ дѣвицъ; первый, разумѣется, занимался торговыми дѣлами, а послѣдній былъ студентомъ -- оба, по ласковости обращенія и открытымъ пріемамъ, и даже нѣсколько по наружности, походили на мистера Бивена, который былъ имъ близкій родственникъ; но главное вниманіе Мартина было, разумѣется, обращено на прелестнныхъ дѣвицъ, стройныя ножки которыхъ были обуты въ необычайно маленькіе башмачки и тонкіе до невозможности шелковые чулки, что обнаружило Мартину движеніе ихъ на качающихся креслахъ.
   Мистеръ Чодзльвить чувствовалъ необыкновенную отраду, видя себя у веселаго каминнаго огонька, въ хорошо меблированной комнатѣ, наполненной многими пріятными украшеніями, въ числѣ которыхъ важное мѣсто занимали четыре башмачка, такое же количество шелковыхъ чулокъ -- и почему бы не такъ?-- вмѣстѣ съ заключавшимися въ нихъ ножками. Такое положеніе казалось ему чудовищно восхитительнымъ послѣ плаванія на "Скрю" и засѣданія въ домѣ мистриссъ Покинсъ. Все это сдѣлало его самого необыкновенно любезнымъ; а когда подали чай и кофе съ разными лакомыми принадлежностями, онъ уже былъ въ значительно восторженномъ состояніи и пользовался полнымъ благорасположеніемъ всего семейства.
   Оказалось еще одно восхитительное обстоятельство: все семейство Норрисовъ (такъ назывались его гостепріимные хозяева) было недавно въ Англіи. Но Мартинъ не очень этому обрадовался, узнавъ, что они были весьма коротко знакомы со всѣми важными герцогами, лордами, виконтами, маркизами, герцогинями, графами и баронетами. Однако, когда его спрашивали, совершенно ли здоровъ такой-то лордъ или вельможа, онъ отвѣчалъ: "О, да, какъ нельзя больше"; или когда хотѣли узнать, перемѣнилась ли матушка милорда, герцогиня, онъ говорилъ: "О, нѣтъ! Вы бы узнали ее съ перваго взгляда, еслибъ увидѣли даже завтра!" Такъ же точно, когда молодыя миссъ Норрисъ справлялись о золотыхъ рыбкахъ въ греческомъ бассейнѣ такого-то лорда, и столько ли ихъ, сколько было прежде, онъ послѣ должнаго соображенія важно отвѣчалъ, что ихъ тамъ вдвое больше, и тому подобное. Потомъ дѣвицы припоминали разныя подробности того блестящаго бала, на который ихъ приглашали особенно убѣдительно, и который былъ данъ отчасти въ честь ихъ; разсказывали, что говорилъ мистеръ Норрисъ-отецъ маркизу или мистриссъ Норрисъ-мать маркизѣ; и что говорили милордъ и миледи, когда клялись, что желали бы, чтобъ всѣ Норрисы основали свое постоянное мѣстопребываніе въ Англіи для того, чтобъ имъ можно было постоянно наслаждаться пріятностью ихъ дружбы. Разговоры такого рода заняли значительный промежутокъ времени.
   Мартину казалось нѣсколько страннымъ и даже несообразнымъ, что оба Норриса, останавливаясь съ видимымъ наслажденіемъ на самыхъ мелочныхъ подробностяхъ своихъ знакомствъ съ англійскою аристократіею (съ четырьмя членами которой оба переписывались каждую почту), распространялись вмѣстѣ съ тѣмъ о неописаннихъ преимуществахъ ихъ отечества, въ которомъ не было никакого несправедливаго раздѣленія гражданъ на сословія, и гдѣ все было основано на широкомъ уровнѣ братской любви и естественнаго всеобщаго равенства. Мистеръ Норрисъ-отецъ пустился объ этомъ предметѣ въ такое длинное разсужденіе, что Бивенъ, желая отвлечь его отъ скучной темы, сдѣлалъ ему какой-то случайный вопросъ о хозяинѣ сосѣдняго дома, на что Норрисъ отвѣчалъ, что такъ какъ "этотъ джентльменъ имѣетъ неодобрительныя религіозныя идеи", то онъ не имѣетъ чести быть съ нимъ знакомымъ. Мистриссъ Норрисъ-мать замѣтила, что хотя сосѣди имъ нѣкоторымъ образомъ и могутъ считаться людьми порядочными въ своемъ родѣ, но они недостаточно "милы" для знакомства съ ними, Норрисами.
   Еще одна маленькая черта напечатлѣлась живо въ умѣ Мартина. Мистеръ Бивенъ разсказалъ Норрисамъ о Маркѣ Тэпли и негрѣ; оказалось, что все семейство принадлежало къ партіи приверженцевъ уничтоженія невольничества, что весьма обрадовало Мартина и дало ему смѣлость выразить свое участіе къ злополучію черныхъ. Одна изъ молодыхъ дѣвицъ -- самая хорошенькая и чувствительная -- особенно забавлялась серьезностью, съ которою онъ говорилъ; когда онъ рѣшился спросить о причинѣ ея веселости, она нѣсколько времени смѣялась такъ, что не могла ему отвѣчать. Послѣ такого припадка смѣха, она сказала Мартину, что негры самый уморительный народъ и что тѣмъ, кто ихъ вполнѣ знаетъ, невозможно думать серьезно о такой уродливой части человѣчества. Всѣ остальные Норрисы обоего пола были того же мнѣнія.
   -- Короче,-- рѣшилъ мистеръ Норрисъ-отець:-- между ихъ племенемъ и нашимъ существуетъ природная антипатія...
   -- Которая доводитъ до безчеловѣчнѣйшихъ пытокъ и торговли неродивишимися еще поколѣніями,-- замѣтилъ вполголоса пріятель Мартина.
   Мистеръ Норрисъ-сынъ не сказалъ ничего, но сдѣлалъ кислую мину и отряхнулъ пальцы, какъ Гамлетъ, выпустившій изъ рукъ черепъ Іорика, какъ будто молодой Норрисъ только что дотронулся до негра и къ рукамъ его пристало нѣсколько черноты.
   Чтобъ какъ-нибудь замять этотъ разговоръ, Мартинъ рѣшился не касаться такого опаснаго предмета и снова обратился къ молодымъ дѣвицамъ, каждая часть одежды которыхъ состояла изъ самыхъ изысканныхъ и дорогихъ матеріаловъ, что давало ему поводъ думать, что онѣ обладаютъ большими познаніями во французскихъ модахъ. Оказалось, что онъ не ошибся, хотя свѣдѣнія ихъ не были еще обогащены самыми свѣжими новостями, но были обширны, въ особенности у старшей сестры, которая занималась метафизикой, законами гидравлическаго давленія и правами человѣчества. Все это она имѣла особенный даръ примѣшивать ко всякому предмету разговора, такъ что встрѣчавшіе ее иностранцы неминуемо подвергались черезъ пять минутъ бесѣды съ нею временному затменію разсудка.
   Мартинъ почувствовалъ то же самое съ своимъ собственнымъ разумомъ; чтобъ спасти себя, онъ рѣшился попросить младшую сестру спѣть что-нибудь. Она согласилась охотно и тотчасъ же начался концертъ bravura, выполненный обѣими миссъ Норрисъ. Онѣ пѣли на всѣхъ языкахъ, кромѣ отечественнаго,-- нѣмецкія, французскія, итальянскія, швейцарскія, испанскія аріи, но ни слова на родномъ языкѣ.
   Нѣтъ сомнѣнія, что молодыя миссъ Норрисъ добрались бы, наконецъ, и до еврейскаго языка, еслибъ ирландскій слуга по отворилъ дверей настежъ и не возвѣстилъ громкимъ голосомъ:
   -- Генералъ Флэддокъ!
   -- Боже мой!-- вскричали обѣ сестры.-- Генералъ возвратился!
   При этомъ восклицаніи, генералъ, въ полномъ бальномъ мундирѣ, влетѣлъ съ такою поспѣшностью, что шпага заплелась у него между ногъ, одинъ носокъ попалъ подъ коверъ, и самъ онъ растянулся во всю длину, показавъ удивленному обществу небольшую лысину, сіявшую на макушкѣ его головы. Будучи значительно толстъ и сильно затянутъ въ свой воинственный и парадный костюмъ, онъ никакъ не могъ подняться на ноги, бился на мѣстѣ и выдѣлывалъ своими ногами такія штуки, какимъ вѣрно еще не бывало примѣровъ въ военной исторіи.
   Всѣ бросились поднимать его, и онъ кое-какъ оправился; потомъ, не желая задѣвать за двери своими золотыми эполетами, онъ пошелъ бочкомъ, чтобъ привѣтствовать хозяйку дома. Трудно было бы изъявить радость, болѣе непритворною той, съ которою все семейство Норрисовъ встрѣтило генерала Флэддока! Его приняли съ такимъ восторгомъ, какъ будто Нью-Іоркъ находился съ осадномъ положеніи и ни за какія деньги нельзя было достать другого генерала.
   -- Итакъ, я снова среди избраннѣйшихъ умовъ моего отечества!-- вскричалъ генералъ, пожимая въ третій разъ руки каждаго члена семейства Норрисовъ.
   -- Да, генералъ, вотъ и мы,-- отвѣчалъ мистеръ Норрисъ-отецъ.
   Потомъ всѣ столпились около генерала и принялись разспрашивать его о томъ, гдѣ онъ былъ, что дѣлалъ за границею, а особенно, до какой степени онъ познакомился со всѣми герцогами, лордами, графинями, маркизами и проч.
   -- О, не спрашивайте!-- возразило генералъ, поднявъ руку.-- Я все время былъ между ними, и въ чемоданѣ моемъ есть нѣсколько газетъ, гдѣ мое имя напечатано -- тутъ онъ прибавилъ особенно выразительно -- въ фешенебельныхъ извѣстіяхъ. Но ужъ эта Европа!..
   -- Ахъ!-- вскричалъ мистеръ Норрисъ-отецъ, грустно качнувъ головою.
   -- Ограниченное распространеніе въ этой Европѣ нравственнаго чувства! воскликнулъ генералъ.-- Отсутствіе въ людяхъ чувства собственнаго достоинства!
   -- Ахъ!-- снова отозвались всѣ Норрисы, подавленные печалью.
   -- Ихъ надменность, церемонность, гордость!-- воскликнулъ генералъ, съ сильнымъ удареніемъ на каждомъ словѣ.
   -- О! Слишкомъ справедливо!-- кричало все семейство.
   -- Стойте, стойте, генералъ!-- воскликнулъ мистеръ Норрисъ-отецъ, хватая его за руку.-- Вы вѣрно пришли сюда на "Скрю"?
   -- Да, конечно!-- былъ отвѣтъ.
   -- Возможно ли! Подумайте!-- вскричали обѣ миссъ Норрисъ.
   Генералъ не могъ понять, что такое находятъ необыкновеннаго въ плаваніи его на "Скрю"; также точно онъ нисколько не былъ вразумленъ, когда мистеръ Норрисъ сказалъ, подводя его къ Мартину:
   -- Вашъ спутникъ на пакетботѣ, я думаю?
   -- Мой?-- воскликнулъ генералъ:-- нѣтъ!
   Онъ, точно, никогда не видалъ Мартина; но Мартинъ видѣлъ его и узналъ въ немъ тотчасъ того джентльмена, который передъ концомъ плаванія прохаживался по палубѣ съ раздутыми ноздрями и руками въ карманахъ.
   Всѣ глядѣли на Мартина. Нечего было дѣлать -- истина должна была обнаружиться.
   -- Я, дѣйствительно, прибылъ на одномъ пакетботѣ съ генераломъ, но не въ той же каютѣ,-- сказалъ Maртинь.--Обстоятельства мои требовали строгой экономіи, и я рѣшился на переѣздъ въ носовой каютѣ.
   Еслибъ генерала подвели къ заряженной пушкѣ и заставили самого выпалить, то и тогда лицо его не выразило бы такого изумленія, какъ теперь. Чтобъ онъ, Флэддокъ, ласкаемый иностранными вельможами -- зналъ пассажира носовой каюты пакетбота, человѣка, заплатившаго за свой переѣздъ четыре фунта и десять! И потомъ встрѣтить этого человѣка въ святилищѣ нью-іоркскаго моднаго свѣта, въ нѣдрахъ нью-іоркской аристократіи... Онъ почти наложилъ руку на эфесъ своей шпаги.
   Мертвое молчаніе воцарилось между Норрисами. Если исторія эта разнесется, то въ конецъ осрамитъ ихъ. Тогда въ разныхъ сферахъ моднаго свѣта узнаютъ, что Норрисы, обманутые благородными манерами и наружностью человѣка бездолларнаго, упали до того, что приняли его у себя! О, ангелъ-хранитель великой республики, до чего они дожили!
   -- Вы мнѣ позволите,-- сказалъ Мартинъ послѣ ужаснаго молчанія:-- проститься съ вами. Чувствую, что я причинилъ собою необыкновенное замѣшательство. Но вмѣстѣ съ тѣмъ позвольте оправдать въ вашихъ глазахъ этого джентльмена, который вовсе не зналъ того, что я такъ недостоинъ вашего знакомства.
   Съ этими словами, онъ поклонился Норрисамъ и вышелъ съ совершеннымъ наружнымъ хладнокровіемъ, хотя въ груди его кипѣло и бушевало. Онъ скоро шагалъ по улицѣ, такъ что Маркъ могъ съ трудомъ догнать его. Прошедши нѣкоторое разстояніе, онъ, однако, простылъ столько, что могъ уже смѣяться при воспоминаніи о своемъ приключеніи, какъ вдругъ услышалъ за собою скорые шаги и, обернувшись, увидѣлъ Бивена, который совершенно запыхался, догоняя его.
   Бивенъ взялъ его руку и попросилъ убавить шагу. Послѣ нѣкотораго молчанія, онъ сказалъ:
   -- Надѣюсь, вы не сердитесь на меня?
   -- Что вы хотите сказать?
   -- Вы не думаете, чтобъ я могъ предвидѣть окончаніе нашего посѣщенія.
   -- Безъ сомнѣнія,-- сказалъ Мартинъ.-- Я тѣмъ больше вамъ благодаренъ, что теперь вижу, изъ какого матеріала созданы здѣсь добрые граждане.
   -- Я разсчитываю,-- возразилъ Бивенъ:-- что изъ такого же, какъ и другіе люди.
   -- Правда сказать, я согласенъ съ вами.
   -- Смѣю сказать, что вы могли бы увидѣть таку то же комедію на англійской сценѣ и не счесть ея очень преувеличенною.
   -- Дѣйствительно, такъ!
   -- Разумѣется, здѣсь она смѣшнѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь. Что до меня, я зналъ съ самаго начала, что вы прибыли въ носовой каютѣ, потому что видѣлъ списокъ пассажировъ и не нашелъ тамъ вашего имени.
   -- Тѣмъ болѣе я вамъ за то благодаренъ.
   -- Норрисъ человѣкъ хорошій въ своемъ родѣ,-- замѣтилъ Бивенъ.
   -- Право?-- возразилъ Мартинъ сухо.
   -- О, да! У него много хорошихъ качествъ. Еслибъ вы или кто другой адресовались къ нему въ качествѣ просителя, какъ къ существу высшаго разряда, онъ былъ бы до крайности ласковъ и внимателенъ.
   -- Для находки такого характера не было бы нужды переплывать три тысячи милъ.
   Послѣ этого ни тотъ, ни другой не сказали ни слова вплоть до дома мистриссъ Покинсъ.
   Общій чай или ужинъ былъ уже конченъ; но скатерть, украшенная новыми пятнами, оставалась еще на столѣ, за однимъ концомъ котораго сидѣли мистриссь Бриккъ и двѣ другія дамы. Онѣ очевидно возвратились сейчасъ только домой и пили чай въ шляпкахъ и шаляхъ.
   Дамы эти разсуждали между собою очень громко, когда вошли Мартинъ и Бивенъ; но увидя ихъ, онѣ вдругъ замолчали и сдѣлались необыкновенно жеманны. Казалось, температура воды въ чайникѣ понизилась градусовъ на двадцать отъ холода, заморозившаго ихъ лица.
   -- Вы были сегодня въ собраніи, мистриссъ Бриккъ?-- спросилъ ее Бивенъ, лукаво мигнувъ Мартину.
   -- На поученіи, сударь.
   -- Извините, я забылъ. Вы не бываете въ собраніи, я думаю?
   Дама, сидѣвшая съ правой стороны отъ мистриссъ Бриккъ, благочестиво кашлянула, какъ будто желая сказать:-- Я бываю!
   -- Хороша была рѣчь, сударыня?-- спросилъ се мистеръ Бивенъ.
   Дама набожно подняла взоры и сказала:-- Да.
   -- Какого рода поученія слушаете вы теперь, сударыня?-- спросилъ Бивенъ, обратясь снова къ мистриссъ Бриккъ.
   -- По середамъ -- о философіи души.
   -- А по понедѣльникамъ?
   -- О философіи преступленія.
   -- По пятницамъ?
   -- О философіи овощей.
   -- Вы забыли четверги -- о философіи правительствъ,-- замѣтила третья дама.
   -- Нѣтъ,-- возразила мистриссъ Бриккъ:-- это по вторникамъ
   -- Такъ точно!-- вскричала дама.-- Но четвергамъ о философіи вещества, разумѣется!
   -- Видите, мистеръ Чодзльвитъ, наши дамы вполнѣ заняты!-- сказалъ Бивенъ.
   -- Вы совершенно правы,-- отвѣчалъ Мартинъ:-- время ихъ дѣйствительно должно быть вполнѣ занято семейными заботами дома и этими важными предметами, когда онѣ рѣшаются выйти изъ дома.
   Мартинъ остановился, видя, что дамы, смотрятъ на него вовсе неблагосклонно, хотя онъ и не постигалъ, чѣмъ заслужилъ ихъ неблаговоленіе. Но когда онѣ ушли въ свои комнаты, Бивенъ пояснилъ ему, что эти выспреннія философки считаютъ домашнія хлопоты далеко ниже своего достоинства и почти вовсе не занимаются ими.
   -- Хотя и можно-бъ было спросить,-- продолжалъ Бивенъ:-- не лучше ли было бы, еслибъ онѣ упражнялись вязальными спицами, чѣмъ такими острыми инструментами; но могу поручиться за одно:-- онѣ рѣдко обрѣзываются. Благочестивыя сборища и поученія замѣняютъ намъ балы и концерты. Женщины ходятъ въ эти мѣста для развлеченія, чтобъ взглянуть на наряды и потомъ опять возвращаются домой.
   -- Когда вы говорите "домой", то неужели предполагаете домъ, подобный этому?
   -- Очень часто. Но я вижу, вы утомились, а потому желаю вамъ доброй ночи. Мы потолкуемъ о вашихъ планахъ завтра утромъ. Вы не можете, не чувствовать, что здѣсь нельзя надѣяться на успѣхъ. Надобно вамъ забраться дальніе.
   -- И ѣсть хуже, по старинной пословицѣ?
   -- Ну, надѣюсь, что нѣтъ. Но довольно на сегодняшній день -- покойной ночи!
   Они пожали другъ другу руки и разстались. Лишь только Мартинъ остался одинъ, бодрость любопытства и новизны, поддерживавшая его въ продолженіе цѣлаго дня, исчезла; онъ почувствовалъ себя до такой степени измученнымъ и унылымъ, что не имѣлъ духа встать и отправиться къ себѣ въ спальню.
   Въ теченіе четырнадцати или пятнадцати часовъ сколько перемѣнъ и разочарованій для самыхъ пламенныхъ его надеждъ! Какъ ни новы для него были земля, на которой онъ стоялъ, и воздухъ, которымъ дышалъ, но онъ не могъ не убѣждаться въ будущей неудачѣ своихъ замысловъ, когда припомнилъ все, что видѣлъ и слышалъ въ продолженіе дня. Какія бы мысли онъ ни призывалъ къ себѣ на помощь, онѣ не облегчали души его, но являлись къ нему въ образахъ мучительныхъ и горестныхъ. Самые брилліанты, блестѣвшіе на его пальцѣ, сверкали въ глазахъ его какъ слезы отчаянія и не заключали въ себѣ ни одного луча надежды.
   Онъ сидѣлъ въ грустномъ раздумьи передъ каминомъ, не замѣчая жильцовъ, возвращавшихся одинъ-за-однимъ изъ своихъ конторъ или амбаровъ, или сосѣднихъ погребковъ, и пріостанавливавшихся лѣниво у мѣдныхъ плевальницъ на пути въ свои комнаты, -- пока, наконецъ, не подошелъ къ нему Маркъ Тэпли и не пошевелилъ его за руку, думая, что Мартинъ уснулъ.
   -- Маркъ!-- вскричалъ онъ вздрогнувъ.
   -- Все хорошо, сударь. Постель не очень велика, и можно бы выпить послѣ завтрака всю воду, которую тамъ приготовили для вашего умыванья, но за то вы будете спать безъ качки.
   -- И чувствую себя такъ, какъ будто домъ этотъ былъ на морѣ,-- сказалъ Мартинъ, поднявшись со стула и шатаясь: -- я до крайности рсазстроенъ.
   -- А мнѣ здѣсь превесело. Да и есть причина; клянусь вамъ, я долженъ бы былъ родиться зтѣсь... Берегитесь, когда пойдете по лѣстницѣ: тамъ развѣсили сушить рубашки.
   Мистеръ Тэпли, нисколько неунывавшій, повелъ Мартина наверхъ, въ его спальню, весьма маленькую и очень скудно меблированную комнатку, съ умывальнымъ столикомъ и крошечнымъ рукомойникомъ.
   -- Я думаю, въ здѣшней странѣ моются сухимъ полотенцемъ, какъ будто эти люди больны водобоязнью, сударь,-- замѣтилъ Маркъ.
   -- Еслибъ ты потрудился снять съ меня сапоги, Маркъ,-- я измученъ до смерти.
   -- Вы этого не скажете, сударь, когда выпьете того, чѣмъ я васъ попотчую. Маркъ досталъ большой стаканъ, наполненный доверха кусочками прозрачнаго льда между которыми проявлялись ломтика два лимона и золотистая жидкость очаровательнаго вида.
   -- Что это такое?-- спросилъ Мартинъ.
   Тэпли не отвѣчалъ ни слова, а только обмакнулъ въ жидкость какой-то тростничекъ, который произвелъ между льдинками пріятное броженіе; потомъ подалъ стаканъ Мартину съ выразительной пантомимой.
   Мартинъ взялъ, поднесъ къ губамъ и не отнималъ отъ нихъ, пока не осушилъ до дна.
   -- Что, сударь?-- вскричалъ Маркъ съ торжествующимъ лицомъ.-- Если вы опять будете измучены до смерти, то скажите только первому встрѣчному, чтобъ вамъ принесли кобблеръ -- это дивное изобрѣтеніе называется кобблеръ.
   -- Маркъ, я еще не отказываюсь отъ своихъ замысловъ. Но милосердое небо! Что, если мы останемся въ какой нибудь дикой странѣ безъ вещей и безъ денегъ?
   -- Что-жъ, сударь! Судя по всему, я не знаю, гдѣ намъ въ такихъ обстоятельствахъ быть удобнѣе -- въ дикихъ или ручныхъ краяхъ.
   -- О, Томъ Пинчъ!-- сказалъ Мартинъ задумчиво: -- дорого бы я далъ, чтобъ сидѣть подлѣ тебя и слышать твой голосъ, хоть бы даже въ старой спальнѣ, въ домѣ у Пексниффа?
   -- О, Драконъ, Драконъ!-- весело отозвался Маркъ: -- еслибъ между нами не было воды и не стыдно было возвратиться, можетъ быть, и я сказалъ бы то же. Но я въ Америкѣ, въ Нью-Іоркѣ, а ты въ Уильтширѣ, въ Европѣ... Да, намъ надобно составить себѣ состояніе и добыть прекрасную даму. А когда думаешь лѣзть на монументъ, то не нужно падать на нижнихъ ступеняхъ; иначе никогда не взберешься наверхъ.
   -- Мудро сказано, Маркъ, надобно смотрѣть впередъ.
   -- Но всѣхъ книжкахъ сказано, что тѣ, которые оглядывались назадъ были превращены въ камни. Покойной ночи, сударь, и пріятныхъ сновидѣній.
   -- Они будутъ о родинѣ,-- сказалъ Мартинъ, ложась спать.
   -- И я думаю то же -- шепнулъ Маркъ Тэпли, забравшись въ свою собственную комнату:-- если не прійдетъ время, когда будетъ стоить труда остаться молодцомъ и весельчакомъ въ крутыхъ обстоятельствахъ, такъ я готовъ присягнуть, что я природный Американецъ.
   

Глава XVIII занимается торговымъ долгомъ Энтони Чодзльвита и сына его, изъ которыхъ одинъ неожиданно удаляется.

   Одна перемѣна влечетъ за собою другую -- таковъ законъ природы, который доказывается опытомъ многихъ людей. Теперь мы намѣрены передать съ точностью перемѣны, происшедшія въ покинутыхъ Мартиномъ мѣстахъ.
   -- Что за холодная весна!-- бормоталъ старый Энтони, придвигаясь къ огоньку вечерняго камина.
   -- Вы прожжете себѣ платье, а сукно не слишкомъ дешево,-- замѣтилъ почтительный Джонсъ, прерывая чтеніе вечерней газеты.
   -- Благоразумный малый, разсудительный малый. Никогда не тратился на пустые наряды. Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Можетъ быть, я бы и занимался ими, еслибъ за нихъ не надобно было платить.
   -- А! если бы!.. Однако холодно.
   -- Да нечего мѣшать въ каминѣ. Развѣ вы на старости намѣрены дожить до нужды, что такъ не жалѣете угольевъ?
   -- На это не станетъ времени.
   -- На что не станетъ времени?
   -- Чтобъ я дожилъ до нужды. А хотѣлось бы еще подождать.
   -- Вѣчный эгоистъ!-- проворчалъ его наслѣдникъ вполголоса, сердито взглянувъ на родителя.-- Вотъ ужъ истинный кремень! Онъ готовъ прожить еще двѣсти лѣтъ, и все былъ бы недоволенъ. Я ужъ тебя знаю! Почему бы, продолжалъ онъ тѣмъ же тихимъ голосомъ: -- не передать всего имущества сыну? Такъ нѣтъ! Я бы постыдился на твоемъ мѣстѣ, и радъ бы былъ спрятать свою голову въ уголъ.
   Вѣроятно, мистеръ Джонсъ подразумѣвалъ гробъ или могилу, или кладбище; но сыновняя нѣжность не допустила его выразиться яснѣе. Старый Чоффи, который наслаждался чаемъ вмѣстѣ съ ними, вообразилъ въ своемъ уголкѣ около камина, что Джонсъ говоритъ, а Энтони слушаетъ, и вдругъ вскричалъ:
   -- Да, мистеръ Чодзльвитъ, онъ истинно вашъ сынъ.
   Старикъ не подозрѣвалъ, какую глубокую насмѣшку заключали въ себѣ его слова; но голосъ его пробудилъ изъ раздумья Энтони, и онъ сказалъ съ страннымъ видомъ:
   -- Да, да, Чоффи; Джонсъ осколокъ отъ старой колоды... А теперь очень стара эта колода.
   -- Стара,-- проворчалъ Джонсъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Чэдзльвитъ, вовсе не стара, вовсе не стара,-- прервалъ Чоффи.
   -- О, онъ теперь несноснѣе, нежели когда нибудь!-- вскричалъ Джонсъ съ отвращеніемъ.
   -- Онъ говорить, что ты ошибаешься!-- закричалъ Энтони своему старому приказчику.
   -- Полноте, полноте, отвѣчалъ тотъ: -- я ужъ лучше знаю. Онъ ребенокъ. Да и вы тоже немногимъ больше, какъ ребенокъ. Ха, ха, ха! вы еще мальчикъ въ сравненіи со мною и многими, которыхъ я знавалъ. Не слушайте его!
   Послѣ такого необыкновеннаго порыва краснорѣчія, бѣдная старая тѣнь взяла за руку своего хозяина, и не выпускала ее нѣсколько времени изъ своей руки, какъ будто имѣя намѣреніе защищать Энтони.
   -- Я съ каждымъ днемъ глохну, Чоффи,-- сказалъ ему Энтони со всевозможною кротостью, или вѣрнѣе, съ наименьшею жесткостью, къ какой онъ только былъ способенъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- кричалъ Чоффи: -- совсѣмъ нѣтъ. Да что тутъ за бѣда? Я ужъ двадцать лѣтъ какъ оглохъ.
   -- Я теряю зрѣніе.
   -- Добрый знакъ!-- кричалъ Чоффи.-- Вы прежде видѣли слишкомъ зорко! ха, ха!..
   Онъ трепалъ Энтони по рукѣ какъ ребенка, но какъ тотъ не шевелился и молчалъ, то Чоффи выпустилъ его руку изъ своихъ и мало-по-малу впалъ въ свое прежнее безчувственное состояніе. Джонсъ вытаращилъ глаза на такія непривычныя нѣжности и ворчалъ про себя:
   -- Они уже забавляются такими комедіями недѣли съ три. Никогда еще отецъ мой не обращалъ на эту старую куклу такого вниманія, какъ теперь. Ужъ не за наслѣдствомъ ли вы гоняетесь, мистеръ Чоффи, а?
   Но Чоффи вовсе не думалъ имѣть такія мысли и также мало подозрѣвалъ близость кулака Джонса, который сжалъ его съ особенною любезностью надъ самымъ ухомъ старика. Послѣ того, нѣжный сынъ ушелъ за стеклянную дверь конторы, вытащилъ изъ кармана связку ключей и отперъ потайной ящикъ письменнаго стола, удостовѣрившись напередъ, что оба старика сидятъ попрежнему передъ каминомъ.
   -- Все благополучно,-- бормоталъ Джонсъ, развертывая одну бумагу.-- Вотъ завѣщаніе, мистеръ Чоффи. Тридцать фунтовъ въ годъ на ваше содержаніе, а все остальное его единственному сыну. Нечего нѣжничать. Этимъ ничего не выиграете. Это что?
   Было чему удивиться, конечно. Съ другой стороны стеклянной двери чье то лицо съ любопытствомъ заглядывало въ контору -- не на Джонса, а на бумагу. Глаза этого лица, поспѣшно взяли другое направленіе, когда Джонсъ вскрикнулъ. Потомъ они встрѣтились съ его глазами и показались ему глазами Пексниффа.
   Быстро задвинувъ ящикъ, испуганный Джонсъ, позабывшій, однако, замкнуть его, глядѣлъ какъ шальной на привидѣніе. Оно зашевелилось, отперло двери и вошло.
   -- Что такое?-- вскричалъ Джонсъ, отшатнувшись назадъ.-- Кто тамъ? Откуда? Чего тебѣ?
   -- Мистеръ Джонсъ,-- отвѣчалъ ему голосъ улыбающагося Пексниффа.
   -- Что вы тутъ высматриваете? Что вы пріѣхали въ городъ врасплохъ? Нельзя спокойно читать... газету въ своей комнатѣ, безъ того, чтобъ кто нибудь не встревожилъ. Почему вы не постучались въ дверь?
   -- Я стучался, мистеръ Джонсъ, но никто не слыхалъ. Мнѣ было любопытно узнать, какая часть газеты заинтересовала васъ такъ сильно; но стекло слишкомъ тускло и грязно.
   Джонсъ торопливо взглянулъ на стекло -- оно дѣйствительно было грязно.
   -- Да, какъ вы вдругъ очутились въ Лондонѣ?-- сказало онъ.-- Не мудрено испугаться, когда неожиданно видишь человѣка., котораго считаешь за семьдесятъ миль.
   -- Такъ точно, почтенный мистеръ Джонсъ, потому что человѣческій разсудокъ...
   -- Къ чорту человѣческій разсудокъ! Зачѣмъ вы пріѣхали?
   -- За маленькимъ дѣломъ, которое поднялось неожиданно.
   -- О, только-то? Отецъ въ той комнатѣ. Эй, батюшка! Здѣсь Пексниффъ! Съ этими словами, онъ порядочно тряхнулъ своего уважаемаго родителя.
   Энтони пробудился и привѣтствовалъ Пексниффа съ усмѣшкою -- можетъ бытъ отъ пріятнаго воспоминанія того, что онъ называлъ его лицемѣромъ. Пекснифу принесли чаю, а Джонсъ вышелъ, сказавъ, что у него есть какое-то дѣло въ ближней улицѣ, и что онъ скоро воротится.
   -- Теперь, почтенный сэръ,-- сказалъ Пексниффъ: -- такъ какъ мы "наединѣ", потрудитесь сказать, чѣмъ я могу вамъ служить? Я говорю "наединѣ", потому что нашъ любезный Чоффи, метафизически говоря, нѣмой -- не такъ ли? И онъ сладко улыбнулся.
   -- Онъ не видитъ и не слышитъ насъ.
   -- Вы хотѣли что то замѣтить, почтенный сэръ?
   -- Я и не думалъ ничего замѣчать.
   -- Я хотѣлъ...-- сказалъ кротко Пексниффъ
   -- Вы? Это дѣло другое. Что же?
   Мистеръ Пексниффъ убѣдился сначала въ томъ, что дверь заперта, потомъ установилъ свой стулъ такимъ образомъ, что ее никакъ нельзя было бы отворить, не потревоживъ его, и началъ:
   -- Я еще ничему въ жизни такъ не удивлялся какъ письму, которое вчера получилъ отъ васъ. Я изумился, видя, что вы хотите почтить меня такой довѣренностью, какой не удостоиваете даже мистера Джонса,-- человѣка, которому вы нанесли словесную обиду, только словесную, которую вы желаете загладить. Это меня тронуло, обрадовало и удивило.
   Мистеръ Пексниффъ всегда говорилъ сладко; но тутъ очевидно постарался превзойти самого себя въ медовыхъ звукахъ своего голоса; онъ обдумывалъ свою рѣчь еще въ дилижансѣ.
   Энтони смотрѣлъ на него въ глубокомъ молчаніи и съ совершенно безчувственнымъ лицомъ. Онъ не обнаружилъ никакого желанія ни отвѣчать, ни продолжать бесѣду, хотя Пексниффъ поглядывалъ на дверь, вынималъ часы и всячески старался дать почувствовать, что время коротко, и Джонсъ, вѣроятно, скоро воротится. Но страннѣе всего было то, что вдругъ, совершенно неожиданно, лицо старика приняло сердитое выраженіе, и онъ закричалъ съ досадою, ударивъ по столу кулакомъ:
   -- Да замолчите ли вы, сударь? Дайте мнѣ говорить!
   Пексниффъ кивнулъ ему головою съ покорнымъ видомъ.
   -- Джонсъ посматриваетъ умильно на вашу дочь, Пексниффъ.
   -- Мы говорили уже объ этомъ у Тоджерса, сударь.
   -- Я говорю вамъ,-- повторилъ старикъ Энтони:-- что Джонсу нравится ваша дочь.
   -- Безцѣнная дѣвушка, мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Вы ее лучше знаете,-- вскричалъ Энтони, выдвинувъ впередъ свое безжизненное лицо.-- Вы лжете! Что, вы хотите опять лицемѣрить? а?
   -- Мой добрый сэръ...
   -- Не называйте меня добрымъ сэромъ, да и себя тоже. Еслибъ ваша дочь была тѣмъ, что вы разсказываете, такъ она бы не годилась для Джонса; а она для него годится. Жена могла бы обмануть его, надѣлать долговъ, промотать деньги. Ну, когда я умру...
   Лицо его измѣнилось такъ ужасно, что Пексниффъ радъ былъ смотрѣть въ другую сторону.
   -- Для меня было бы самымъ жестокимъ мученіемъ, еслибъ я, страдая за разныя средства, которыми добылъ себѣ деньги, зналъ еще на придачу то, что ихъ сорятъ по улицамъ. Да, это было бы пыткою нестерпимою!
   -- Любезный мистеръ Чодзльвитъ, оставьте такія фантазіи -- ихъ вовсе не нужно имѣть въ головѣ. Вы вѣрно нездоровы?
   -- Однако, еще не умираю!-- вскричалъ Энтони хриплымъ голосомъ.-- Вотъ, взгляните на Чоффи. Смерть не имѣетъ права свалить меня, а его оставить на ногахъ.
   Мистеръ Пексниффъ такъ испугался старика, что не могъ прибрать ни одной моральной фразы изъ своего обширнаго запаса. Онъ только пробормоталъ, что, по всѣмъ законамъ природы, Чоффи, хотя онъ и мало знаетъ этого джентльмена лично, долженъ отправиться на тотъ свѣтъ прежде.
   -- Подите сюда!-- сказалъ Энтони, кивая Пексниффу, чтобъ тотъ приблизился.-- Джонсъ будетъ моимъ наслѣдникомъ, Джонсъ будетъ богатъ и сдѣлается для васъ лакомымъ кусочкомъ. Вы это знаете. А Джонсъ амурится съ вашею дочерью!
   -- Я и это знаю,-- подумалъ мистеръ Пексниффъ:-- потому что слышалъ уже нѣсколько разъ.
   -- Онъ накопилъ бы безъ нея больше денегъ,-- продолжалъ старикъ:-- но она поможетъ ему сберечь ихъ. Она не слишкомь молода и происходитъ отъ прижимистаго корня. Но не совѣтую вамъ хитрить черезчуръ. Она держитъ его только на ниточкѣ; если вы слишкомъ натянете эту нитку, нитка порвется -- я знаю его нравъ. Но вы человѣкъ глубокій и сумѣете съ нимъ справиться. Что, развѣ я не замѣтилъ, какъ вы закинули ему удочку-то, а?
   Старый Энтони потиралъ себѣ руки, потомъ опять жаловался на холодъ и черезъ минуту погрузился въ прежнюю безчувственность.
   Хотя свиданіе это было весьма неудовлетворительно, но оно снабдило мистера Пексниффа намекомъ, который для него не пропалъ. Этотъ почтенный джентльменъ не имѣлъ еще случая проникнуть въ глубину умственныхъ и душевныхъ качествъ мистера Джонса; а потому онъ считалъ полезнымъ знать рецептъ для пріобрѣтенія такого зятя. Между тѣмъ, Энтони заснулъ, и какъ мистеръ Пексниффъ ни старался шумѣть чашками, тарелками, ножами и тому подобнымъ -- потому что онъ дѣятельно занялся чаемъ -- какъ ни кашлялъ, какъ ни сморкался, ни чихалъ,-- все было напрасно. Мистеръ Джонсъ воротился домой, а Энтони все спалъ.
   -- Каково, онъ снова спитъ!-- вскричалъ сынъ.-- Да какъ онъ храпитъ, послушайте ка!
   -- Онъ громко храпитъ,-- замѣтилъ мистеръ Пексниффъ.
   -- Громко!.. Да онъ храпитъ за шестерыхъ!
   -- Знаете ли, мистеръ Джонсъ,-- не тревожьтесь только!-- а вашъ батюшка значительно ослабѣлъ.
   -- О, будто бы? Но вы не знаете, какъ онъ тугъ. Онъ еще и не думаетъ тронуться.
   -- Меня поразила перемѣна его лица и манеры...
   -- Онъ никогда не былъ лучше теперешняго,-- возразивъ Джонсъ съ задумчивымъ видомъ.-- Что дѣлаютъ тамъ дома? Здорова ли Черити?
   -- Цвѣтетъ, мистеръ Джонсъ, цвѣтетъ.
   -- А та, другая?
   -- Игривая шалунья! Вѣчно прыгаетъ, вѣчно играетъ такая вѣтреная, настоящая бабочка!
   -- Такъ она очень вѣтрена?
   -- То есть, въ сравненіи съ сестрою, мистеръ Джонсъ. Странный шумъ тамъ, мистеръ Джойсъ!
   -- Вѣрно часы испортились. Такъ другая не ваша любимица. Нѣтъ?
   Нѣжный отецъ хотѣлъ отвѣчать; но тотъ же шумъ въ сосѣдней комнатѣ повторился.
   -- Какіе странные часы, мистеръ Джонсъ!
   Онъ былъ бы правъ, еслибъ часы производили эти звуки; но механизмъ другого рода приходилъ въ разрушеніе. Крикъ Чоффи, показавшійся во сто разъ сильнѣе отъ его обычнаго безмолвія, раздался по всему дому. Оглянувшись, они увидѣли Энтони Чодзльвита на полу, а стараго приказчика подлѣ него на колѣняхъ.
   Энтони упалъ со стула въ предсмертномъ припадкѣ и бился на полу. Страшно и отвратительно было смотрѣть на борьбу жизненнаго начала въ этомъ старомъ, изношенномъ тѣлѣ, которое оно не хотѣло покинуть.
   Пексниффъ и Джонсъ подняли старика, поспѣшно отыскали врача, который пустилъ ему кровь и подалъ всѣ медицинскія пособія; но обмороки не прекращались, такъ что не ранѣе какъ въ полночь они уложили стараго Энтони, безчувственнаго, въ постель.
   -- Не уходите,-- шепнулъ Джонсъ, приложивъ помертвѣлыя губы къ уху Пексниффа.-- Слава Богу, что вы были здѣсь, когда онъ занемогъ. А то кто нибудь сказалъ бы, что это моя работа.
   -- Ваша работа!
   -- Мало ли что люди говорятъ! Каково ему теперь?-- спросилъ Джонсъ, отирая свое блѣдное лицо.
   Пексниффъ покачалъ головою.
   -- Я пошутилъ; но я... я никогда не желалъ его смерти. Такъ онъ очень плохъ?
   -- Вы слышали, что говорилъ докторъ
   -- Да они всѣ говорятъ это, чтобъ содрать съ насъ побольше денегъ. Вы не должны уходить, Пексниффъ... Я бы теперь за тысячу фунтовъ не хотѣлъ остаться безъ свидѣтеля.
   Чоффи не говорилъ и не слыхалъ ни слова. Онъ неподвижно сидѣлъ подлѣ кровати и только по временамъ прислушивался. Джонсъ также просидѣлъ всю ночь подлѣ своего отца -- но не тамъ, гдѣ отецъ могъ бы его увидѣть, еслибъ опомнился, а скрываясь за нимъ и стараясь читать мнѣніе Пексниффа въ глазахъ его. Онъ дрожалъ такъ, что тряслась даже тѣнь его, отражавшаяся на стѣнѣ.
   Разсвѣло уже совершенно, когда Джонсъ и Пексниффъ, оставя Чоффи подлѣ стараго Энтони, пошли завтракать.
   -- Если что случится, Пскениффъ, вы должны обѣщать мнѣ оставаться здѣсь до тѣхъ поръ, пока все кончится. Вы должны видѣть, что я поступаю какъ должно.
   -- Я въ этомъ совершенно увѣренъ, мистеръ Джонсъ.
   -- Да, да, но я не хочу, чтобъ другіе сомнѣвались. Никто не долженъ имѣть права говорить противъ меня... Я знаю, что станутъ разсказывать... Какъ будто онъ вовсе не былъ старъ, и какъ будто я зналъ секретъ, чтобъ оставить его въ живыхъ!
   Пексниффъ обѣщалъ исполнить его желаніе, и завтракъ приходилъ уже къ концу, какъ вдругъ имъ предстало видѣніе столь страшное, что Джонсъ вскрикнулъ отъ ужаса, и оба отшатнулись назадъ.
   То былъ старый Энтони, во всегдашнемъ своемъ костюмѣ. Онъ стоялъ подлѣ стола, опираясь на плечо своего приказчика. На безжизненномъ лицѣ его, на окостенѣлыхъ рукахъ, на крупныхъ капляхъ пробившагося на лбу пота, вѣчный перстъ начерталъ уже неизгладимо слово -- смерть!
   Онъ что то говорилъ имъ глухимъ, замогильнымъ голосомъ. Что говорилъ онъ, извѣстно одному Богу. Казалось, онъ произносилъ какія то слова, но они уже не были понятны людямъ.
   -- Ему теперь лучше,-- сказалъ Чоффи:-- гораздо лучше. Я говорилъ ему еще вчера, что это ничего... Да, да, еще вчера... Посадите его только въ старыя его кресла, и все пройдетъ.
   Стараго Энтони усадили въ кресла и придвинули ихъ къ окну; потомъ отворили двери, чтобъ освѣжить воздухъ. Но никакой воздухъ, никакіе вѣтры не вдохнули бы въ него жизни. Еслибъ его зарыли по горло въ золото, то и тогда окоченѣлые пальцы его не могли бы захватить ни одной монеты...
   

Глава XIX. Читатель знакомится еще съ нѣкоторыми лицами и проливаетъ слезу умиленія надъ сыновнею горестью добраго мистера Джонса.

   Мистеръ Пексниффъ ѣхалъ въ наемномъ каорюлетъ, потому что Джонсъ Чодзльвитъ сказалъ: "не жалѣйте издержекъ". Человѣчество вообще одарено злыми языками, а Джонсъ не хотѣлъ допустить противъ себя ни малѣйшаго дурного слова. Онъ рѣшилъ, чтобъ никто не смѣлъ обвинять его въ скупости, когда дѣло шло о похоронахъ его отца.
   Мистеръ Пексниффъ посѣтилъ уже гробовщика и ѣхалъ къ одной почтенной женщинѣ, исполнявшей разныя обязанности при похоронахъ и бывшей притомъ еще повивальной бабкой. Это была мистриссъ Гемпъ, жившая въ домѣ продавца пѣвчихъ птицъ, прямо надъ его лавкой. Къ ней не имѣли обычая стучаться, потому что такія попытки бывали всегда безполезны; а чаще всего, чтобъ привлечь ея вниманіе, нуждающіеся бросали ей по ночамъ въ окна камня, палки, осколки и черепки.
   Въ настоящемъ случаѣ мистриссъ Гемпъ не спала цѣлую ночь, потому что ея совѣта и содѣйствія требовала какая то родильница; наконецъ, кончивъ свое дѣло, она возвратилась домой очень поздно и залегла спать. Окна ея были плотно занавѣшены, и мистеръ Пексниффъ, выйдя изъ кабріолета, не зналъ, какъ къ ной приступиться. Еслибъ птичникъ былъ дома, то еще можно бы было какъ-нибудь добраться до мистриссъ Гемпъ; но онъ куда то вышелъ, ставни его были закрыты и дверь заперта. Мистеръ Пексниффъ дернулъ за звонокъ изо всей силы; дребезжащій голосъ разбитаго колокольчика- отвѣчалъ слабымъ звукомъ, но никто не являлся. Птичникъ былъ также и цирюльникомъ и парикмахеромъ, что объявляла всѣмъ и каждому щегольская вывѣска; но все таки его не было дома, и обстоятельство это нисколько не помогало Пексниффу. Потомъ, въ невинности сердечной, почтенный джентльменъ постучалъ въ двери, придѣланною къ нимъ скобкою. Въ то же мгновеніе, во всѣхъ сосѣднихъ окнахъ показались женскія головы, которыя кричали ему въ голосъ: "Стучите въ окна, стучите въ окна! Иначе вы даромъ потеряете время!"
   Воспользовавшись такимъ совѣтомъ, мистеръ Пексниффъ попросилъ у своего кучера бичъ и вскорѣ пробудилъ мистриссъ Гемпъ отъ пріятнаго сна.
   Одна изъ стоявшихъ на улицѣ замужнихъ женщинъ замѣтила другой:-- онъ блѣденъ, какъ лепешка.
   -- Да такъ и должно быть, если въ немъ только есть душа!-- отвѣчала другая.
   Третья, со сложенными руками, сказала, что лучше бы ему было придти за мистриссъ Гемпъ въ другой разъ, да видно ужь такая ея участь.
   Мистеръ Пексниффъ понялъ съ неудовольствіемъ, что сосѣди мистриссъ Гемпъ воображаютъ себѣ, что онъ пришелъ по дѣлу, катающемуся не окончанія жизни, а, напротивъ, начала ея. Да и сама мистриссъ Гемпъ была въ такомъ заблужденіи, потому что кричала изъ за занавѣсокъ, одѣваясь поспѣшно:
   -- Что, отъ мистриссъ Перкинсъ? Иду!
   -- Нѣтъ,-- рѣзко отвѣчалъ Пексниффъ:-- дѣло другого рода!
   -- Кто же? Мистеръ Вильксъ?-- кричала мистриссъ Гэхнъ.
   -- И не онъ, я его не знаю,-- отвѣчалъ Пексниффъ,-- Одинъ джентльменъ умеръ, и васъ рекомендовалъ мистеръ Моульдъ.
   Мистриссъ Гемпъ выглянула изъ окна съ траурною физіономіею и сказала, что сейчасъ сойдетъ внизъ. Но слова Пексниффа вооружили противъ него всѣхъ: женщины, особенно стоившая со сложенными руками, принялись осыпать его бранью; мальчишки теребили его со всѣхъ сторонъ за платье, такъ что онъ былъ радешенекъ появленію мистриссъ Гемпъ на улицѣ. Она сошла съ лѣстницы въ калошахъ съ деревянными подошвами, съ огромнымъ узломъ и весьма полинялымъ зонтикомъ. Впопыхахъ, она приняла было кабріолетъ за дилижансъ и требовала, чгобъ узелъ ея положили наверхъ; потомъ, усѣвшись съ большими затрудненіями, она безпрестанно вертѣлась, поправлялась и давила мистеру Пексниффу мозоли своими калошами; она успокоилась не прежде, какъ пріѣхалъ къ дому плача, гдѣ она собралась съ духомъ и сказала:
   -- Такъ бѣдный джентльменъ умеръ, сударь? Ахъ, какъ жаль! Что жъ дѣлать! Мы всѣ должны ожидать того же! Ахъ, бѣдняжка!
   Мистриссъ Гемпъ была малорослая, толстая, пожилая женщина, съ коротенькой шеей, хриплымъ голосомъ и влажными глазами, которые она какъ то особенно искусно закатывала подъ лобъ, такъ что видны были одни бѣлки. Она всегда одѣвалась въ старое черное платье, уже значительно порыжѣвшее; шаль и шляпка соотвѣтствовали остальному костюму. Она дѣлала это съ разсчетомъ: во-первыхъ, не желая щегольствомъ показать неуваженіе къ покойнику; а во-вторыхъ, съ намѣреніемъ намекнуть ближайшимъ его родственникамъ или наслѣдникамъ о томъ, что ей бы не мешало подарить новое одѣяніе. Успѣхъ такихъ дипломатическихъ маневровъ былъ очевидный, потому что платья, шали и шляпки мистриссъ Гемпъ красовались на гвоздяхъ по крайней мѣрѣ дюжины лавокъ ветошниковъ Гай-Гольборна. Лицо ея -- и больше, всего носъ -- были красны и опухли; очень трудно было пользоваться ея обществомъ, не чувствуя присутствія спиртуозныхъ напитковъ. Подобно всѣмъ людямъ, достигшимъ въ своемъ ремеслѣ значительной степени совершенства, мистриссъ Гемпъ съ равнымъ усердіемъ встрѣчала смертныхъ при началѣ ихъ поприща и провожала при концѣ его.
   -- Ахъ!-- повторила мистриссъ Гемпъ:-- когда моего бѣднаго Гемпа потребовали на послѣднюю квартиру, и я видѣла его въ госпиталѣ съ мѣдными монетами въ глазахъ, я думала, что упаду въ обморокъ! Но я выдержала...
   Если вѣрить слухамъ, то мистриссъ Гемпъ выдержала это испытаніе съ такою твердостью, что бренные остатки мистера Гемпа достались въ пользу науки. Но это случилось двадцать лѣтъ назадъ, и супруги давно уже разлучились по причинѣ несходства понятій насчетъ нѣкоторыхъ напитковъ.
   -- И съ тѣхъ поръ вы, я думаю, сдѣлались ко всему равнодушны?-- сказалъ мистеръ Пексниффъ.-- Привычка вторая натура, мистриссъ Гемпъ.
   -- Вы можете это говорить, сударь; однако, все начинается съ того, что бываетъ очень тяжело, да тѣмъ и оканчивается. Еслибъ я не поддерживала себя по временамъ капелькой чего нибудь -- а я могу только отвѣдывать -- такъ ужъ знаю, что никакъ бы не могла пройти и половину того, что я прошла.
   Въ такихъ и подобныхъ тому разговорахъ они пріѣхали къ дому, гдѣ встрѣтили мистера Моульда, гробовщика и похороннаго подрядчика. Это былъ маленькій пожилой джентльменъ, плѣшивый и весь въ черномъ. Въ рукахъ его была записная книжка, изъ подъ жилета красовалась массивная золотая цѣпочка отъ часовъ, а лицо съ трудомъ выражало печаль сквозь разлитое по всей физіономіи самодовольствіе. Онъ походилъ на человѣка, который, вкушая самыя изысканныя вина, старается увѣрить всѣхъ, что онъ принимаетъ лекарство.
   -- Ну что, мистриссъ Гемпъ, какъ вы поживаете?-- сказалъ этотъ джентльменъ самымъ сладкимъ голосомъ.
   -- Очень хорошо, сударь, благодарю васъ,-- отвѣчала она, присѣдая.
   -- Вы приложите особенное стараніе, мистриссъ Гемпъ, чтобъ все было сдѣлано какъ можно лучше.
   -- Непремѣнно, сударь; вѣдь вы меня давно знаете,-- и она снова присѣла.
   -- Надѣюсь, что вы постараетесь. Какой трогательный случай, сударь!-- продолжалъ мистеръ Моульдъ, обратясь къ Пексниффу.
   -- Да, мистеръ Моульдъ!
   -- Я, сударь, никогда не видалъ такой сыновней горести. Положительно скажу, что "нѣтъ" никакого ограниченія касательно издержекъ -- никакого! Мнѣ, сударь, заказано поставить всѣхъ моихъ "нѣмыхъ"; а нѣмые нынче дороги, не считая того, что они выпьютъ. Мнѣ велѣно достать серебряныя ручки, украшенныя головками ангеловъ, и не жалѣть страусовыхъ перьевъ: однимъ словомъ, все заказано на самую пышную ногу.
   -- Мой другъ, мистеръ Джонсъ, прекраснѣйшій человѣкъ!
   -- Я много видалъ сыновнихъ чувствъ, мистеръ Пексниффъ, а также и не сыновнихъ. Такова уже наша участь! Но не видалъ ничего, что до такой степени приносило бы честь человѣческой натурѣ.
   -- Пріятно слушать такія мнѣнія, мистеръ Моульдъ.
   -- А что за человѣкъ былъ мистеръ Чодзльвитъ! Что ваши лорды мэры и шерифы! Да, мы его знали; насъ трудно обмануть!-- Добраго утра, мистеръ Пексниффъ.
   Мистриссъ Гемпъ и мистеръ Пексниффъ поднялись по лѣстницѣ. Первая отправилась въ комнату, гдѣ лежалъ покойникъ, отъ котораго не отходилъ Чоффи, самъ едва дышавшій, а Пексниффъ пошелъ къ Джонсу.
   Онъ нашелъ образецъ скорбящихъ сыновей за письменнымъ столомъ, за какою-то бумагой, на которой онъ въ раздумьи чертилъ разныя фигуры. Кресла, шляпа и трость стараго Энтони были убраны съ глазъ; желтыя занавѣски опущены, и самъ Джонсъ казался до такой степени унылымъ, что едва могъ говорить или двигаться.
   -- Пексниффъ,-- сказалъ онъ шепотомъ:-- вы будете распоряжаться всѣмъ, а послѣ разскажите всякому, кто объ этомъ заговоритъ, что все было сдѣлано какъ слѣдуетъ. Вы не имѣете въ виду никого пригласить на похороны?
   -- Нѣтъ, мистеръ Джонсъ.
   -- А если есть, то пригласите. У насъ нѣтъ тутъ ничего секретнаго.
   -- Дѣйствительно, мистеръ Джонсъ, я думаю, что некого пригласить.
   -- Хорошо; такъ вы, я Чоффи и докторъ -- ровно для одной кареты. Намъ нужно взять съ собою доктора, Пексниффъ, потому что онъ зналъ, въ чемъ съ нимъ было дѣло и что нечѣмъ было помочь.
   -- А гдѣ нашъ любезный другъ, мистеръ Чоффи?-- спросилъ Пексниффъ глубоко растроганнымъ голосомъ.
   Но тутъ его прервала мистриссъ Гемпъ, вбѣжавшая въ сердцахъ безъ шляпки и шали, и рѣзко требовавшая нѣкотораго совѣщанія съ Пексниффомъ, котораго вызывала за двери.
   -- Вы можете говорить и здѣсь, мистриссъ Гемпъ,-- сказалъ онъ ей печальнымъ голосомъ.
   -- Мнѣ нечего говорить при тѣхъ, которые плачутъ о покойникѣ, сударь. Меня рекомендовалъ мистеръ Моульдь; а мистеръ Моульдъ имѣлъ дѣла съ самыми высокими лицами въ цѣлой Англіи, сударь. Если же меня рекомендуетъ такой человѣкъ, я не потерплю, чтобъ за мною подсматривали шпіоны; нѣтъ, джентльмены!
   Прежде, чѣмъ ей успѣли отвѣчать, она продолжала, разгораясь болѣе и болѣе:
   -- Охъ, джентльмены! Какъ тяжело оставаться вдовою, когда надобно трудиться, чтобъ не умереть съ голода! Но во всякомъ ремеслѣ есть свои правила, которыхъ не должно нарушать. Есть люди, которые родились такъ, что за ними можно шпіонить, а за другими нельзя!
   -- Если я понялъ ея слова,-- сказалъ Пексниффъ Джонсу:-- ей мѣшаетъ мистеръ Чоффи. Позвать его сюда?
   -- Позовите. Я хотѣлъ сказать вамъ, что онъ тамъ, когда она вошла. Я бы и самъ за нимъ сходилъ, но лучше вамъ сходить, если это для васъ ничею не значитъ.
   Мистеръ Пексниффъ поспѣшно отправился, провожаемый мистриссъ Гемпъ, которая значительно успокоилась, замѣтивъ, что онъ взялъ съ собою бутылку чего то и стаканъ.
   -- Я увѣрена, бѣдный старичокъ сидитъ тамъ, потому что это ему пріятно; но я не буду обращать на него вниманія все равно, какъ еслибъ онъ былъ мухой. Но видите: многіе не привыкли смотрѣть на подобныя вещи, и ихъ лучше и не показывать. А если и ругнешь ихъ какъ нибудь, такъ для ихъ же добра.
   Какими бы эпитетами ни осыпала мистриссъ Гемпъ бѣднаго старика Чоффи, они его не пробуждали. Онъ сидѣлъ подлѣ кровати съ поникнутою головою, въ тѣхъ же самыхъ креслахъ, которыя занималъ во всю предыдущую ночь, и со сложенными руками. Онъ не поднялъ головы и не показалъ ни малѣйшаго признака жизни, до тѣхъ поръ, пока Пексниффъ не взялъ его за руку.
   -- Семьдесятъ,-- сказалъ Чоффи.-- Многіе живутъ до восьмидесяти -- четырежды нуль -- нуль, четырежды два -- восемь = восемьдесятъ. О! Зачѣмъ, зачѣмъ, зачѣмъ не дожилъ онъ до -- четырежды нуль -- нуль, до четырежды два -- восемъ = восемьдесятъ, до восьмидесяти?
   -- Ахъ, какая горесть!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ, овладѣвая бутылкою и стаканомъ.
   -- Зачѣмъ онъ умеръ прежде своего стараго, дряхлаго приказчика!-- сказалъ Чоффи, горестно поднявъ голову.-- Возьмите вы его отъ меня, и что мнѣ тогда останется?
   -- Мистеръ Джонсъ вамъ остается, почтенный другъ мой,-- возразилъ Пексниффъ.
   -- Я любилъ его!-- кричалъ со слезами старикъ.-- Онъ былъ со мною ласковъ. Мы вмѣстѣ учились ариѳметикѣ...
   -- Пойдемте со мною, мистеръ Чоффи, соберитесь съ духомъ.
   -- Да, да, нужно.-- О, Чодзльвитъ и сынъ -- вашъ родной сынь, мистеръ Чодзльвитъ, вашъ родной сынъ, сударь!
   Бѣдный Чоффи послѣдовалъ за Пексниффомъ, взявшимъ его подъ руку; онъ былъ въ обыкновенномъ своемъ безчувственномъ состояніи и позволялъ дѣлать съ собою все, что угодно. Мистриссъ Гемпъ, съ бутылкою на одномъ колѣнѣ и стаканомъ на другомъ, сидѣла на стулѣ и долго покачивала головою; наконецъ, она налила себѣ пріемъ крѣпительнаго и послѣ нѣкотораго раздумья поднесла его къ своимъ губамъ. Потомъ она налила себѣ другой пріемъ, потомъ третій -- глаза ея, вѣроятно отъ грустныхъ размышленій о жизни и смерти, закатились такъ, что зрачковъ вовсе не было видно. Но она все продолжала покачивать головою.
   Бѣднаго Чоффи усадили въ уголокъ, въ которомъ онъ всегда сиживалъ; тамъ онъ оставался, не двигаясь и не говоря ни слова. По временамъ только онъ вставалъ, дѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ, ломалъ себѣ руки въ нѣмой горести, или вдругъ, неожиданно, испускалъ какіе то странные крики. Цѣлую недѣлю всѣ трое не выходили изъ дома. Мистеръ Пексниффъ хотѣлъ было отлучиться вечеромъ, но Джонсъ такъ настоятельно требовалъ безпрестаннаго его присутствія, что онъ рѣшился остаться.
   Джонсъ былъ совершенно подавленъ уныніемъ. Въ продолженіе всѣхъ семи дней, онъ мучился страшнымъ чувствомъ пребыванія его въ домѣ. Шевельнется ли дверь, онъ вздрагивалъ и быстро оборачивался туда съ блѣднымъ лицомъ и испуганными взорами, какъ будто воображая, что рука призрака повернула ея ручку; трещалъ ли огонь, разгораясь въ каминѣ, онъ глядѣлъ черезъ плечо, какъ будто боясь увидѣть какую нибудь страшную фигуру, которая махала на уголья своимъ саваномъ. Малѣйшій шумъ тревожилъ его; разъ ночью, услыша надъ головою шаги, онъ громко закричалъ, что мертвецъ поднялся и прохаживается въ своемъ гробу.
   Джонсъ провалялся всю ночь на тюфякѣ, постланномъ на полу гостиной, потому что остальныя комнаты были отданы мистеру Пексниффу и мистриссъ Гемпъ. Вой собаки передъ окнами исполнилъ его ужасомъ, котораго онъ не могъ скрыть. Часто, среди глубокой ночи, онъ вскакивалъ, подходилъ къ окну и жадно смотрѣлъ, не начинаетъ ли свѣтать; всѣ распоряженія, даже насчетъ дневной пищи, были предоставлены Пексниффу. Этотъ почтенный джентльменъ, думая, что скорбящій сынъ требуетъ утѣшенія и что хорошая пища окажетъ ему неоспоримыя облегченія, воспользовался обстоятельствами и заказывалъ всякій разъ самыя вкусныя кушанья, за которыми всегда слѣдовалъ горячій пуншъ, неминуемо возбуждавшій краснорѣчіе мистера Пексниффа, разливавшееся потоками такихъ религіозныхъ и нравственныхъ разсужденій, которые обратили бы на путь истинный самыхъ закоренѣлыхъ язычниковъ.
   Въ этотъ горестный промежутокъ времени, не одинъ мистеръ Пексниффъ позволялъ себѣ утѣшенія животной природы человѣка: мистриссъ Гемпъ оказывала такую же разборчивость въ пищѣ и отвергала съ презрѣніемъ рубленую баранину; пунктуальность и осмотрительность ея обнаруживались особенно въ благоразумномъ распредѣленіи напитковъ: къ завтраку, ей непремѣнно требовалась добрая бутылка портера, къ обѣду также; потомъ, для связи обѣда съ чаемъ, полбутылки портера, а къ ужину непремѣнно бутылка крѣпкаго, настоящаго брайтонскаго раскачивающаго эля, не считая случайныхъ обращеній къ бутылкѣ, поставленной на каминъ. Помощники мистера Моульда считали также неизбѣжнымъ топить въ винѣ свою горесть и никогда не принимались за дѣло, не приготовившись къ нему напередъ добрыми пріемами подкрѣпительнаго. Короче, вся эта странная недѣля прошла въ домѣ покойника среди омерзительныхъ пированій и наслажденій, въ которыхъ не принималъ участія только бѣдный старикъ Чоффи.
   Наконецъ, насталъ день похоронъ. Мистеръ Моульдъ, держа въ рукѣ рюмку благороднаго портвейна, бесѣдовалъ съ мистриссъ Гемпъ въ конторкѣ со стеклянною дверью: двое нѣмыхъ стояли съ самыми траурными физіономіями у дверей; весь причтъ мистера Моульда былъ занятъ дѣломъ въ домѣ или на улицѣ; перья, шелкъ и ленты развѣвались въ воздухѣ, кони фыркали; словомъ, все что за деньги можно было сдѣлать, какъ мистеръ Моульдъ выражался съ большимъ чувствомъ,-- было сдѣлано.
   -- А что же можетъ сдѣлать больше, нежели деньги, мистриссъ Гемпъ?-- воскликнулъ похоронный поставщикъ, прихлебывая вино
   -- Ничто въ свѣтѣ, сударь,-- отвѣчала она.
   -- Ничто въ свѣтѣ. Вы правы, мистриссъ Гемпъ. Но почему бы, напримѣръ, завелось у людей обыкновеніе тратить больше денегъ при смерти, нежели при рожденіи людей? Какъ вы это рѣшите?
   -- Можетъ быть, потому, что счеты похороннаго подрядчика длиннѣе счетовъ повивальной бабки,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ, укладывая свое вновь пріобрѣтенное черное шелковое платье.
   -- Ха, ха! Вы сегодня утромъ завтракали на чей то счетъ, мистриссъ Гемпъ, а? Но замѣтивъ въ бритвенное зеркальце, что и его физіономія смотритъ слишкомъ весело, мистеръ Моульдъ поспѣшилъ придать ей прискорбное выраженіе.
   -- Благодаря вашей рекомендаціи, сударь, я рѣдко завтракаю на свой счетъ; надѣюсь, что вы и впередъ меня не забудете!
   -- Конечно, если Провидѣнію будетъ угодно. А вотъ, какъ я вамъ рѣшу мой вопросъ: на похороны потому больше тратятъ, что, заплативъ деньги лучшему поставщику, сердце скорбящихъ утѣшается, когда похороны дѣлаются въ наилучшемъ видѣ. Вотъ, посмотрите на сегодняшняго джентльмена, мистриссъ Гемпъ, взгляните только на него.
   -- Прещедрый джентльменъ!
   -- Не въ томъ дѣло, вовсе не щедрый; но джентльменъ огорченный и скорбящій, который деньгами показываетъ свою любовь и почтительность къ покойному родителю. Деньги доставляютъ ему по четыре лошади къ каждому экипажу; бархатныя драпировки; выкрашенныя чернымъ страусовыя перья; у похоронной процессіи черныя мантіи и ботфорты; покойникъ ляжетъ въ отличную могилу и даже могъ бы лежать въ Вестминстерскомъ Аббатствѣ, еслибъ только захотѣлъ его наслѣдникъ. Да, мистриссъ Гемпъ, вотъ какія вещи можно достать за деньги!
   -- Но какое счастіе, что есть такіе люди, какъ вы, которые продаютъ все это, или отпускаютъ на прокатъ!
   -- Разумѣется, мистриссъ Гемпъ, разумѣется!
   Тутъ разговоръ ихъ былъ прерванъ входомъ главнаго нѣмого -- человѣка увѣсистаго, съ носомъ, который аллегорически называютъ бутылочнымъ. Человѣкъ этотъ былъ нѣкогда нѣжнымъ растеніемъ, но расползся въ жирной атмосферѣ похоронъ.
   -- Что, Текеръ,-- сказалъ мистеръ Моульдъ:-- все ли готово внизу?
   -- Прекрасный видъ, сударь! Лошади такъ и рисуются, какъ будто каждая знаетъ, сколько стоятъ перья, которыя у ней на головѣ. Съ этими словами, мистеръ Теккеръ принялся перебирать похоронныя мантіи.
   -- А тутъ ли Томъ съ виномъ и сухариками?
   -- Какъ же, мистеръ Моульдъ.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- сказалъ Моульдъ, взглянувъ на часы и удостовѣрившись въ зеркалѣ насчетъ приличнаго выраженія своей физіономіи:-- мы можемъ приступить къ дѣлу. Дай мнѣ свертокъ съ перчатками, Теккеръ. О, Теккеръ! Что за человѣкъ былъ покойникъ!
   Обязанность мистера Моульда и политика его требовали, чтобъ онъ казался незнакомымъ съ докторомъ, хотя они и были близкіе сосѣди и часто трудились вмѣстѣ. А потому онъ подошелъ къ доктору съ черными лайковыми перчатками, показывая видъ, что никогда въ жизни не видалъ его; а докторъ съ своей стороны смотрѣлъ такъ, какъ будто похоронные поставщики извѣстны ему только по книгамъ.
   -- Что, перчатки?-- сказалъ докторъ.-- Мистеръ Пексниффъ, послѣ васъ.
   -- Я не могъ и думать о нихъ,-- возразилъ мистеръ Пексниффъ.
   -- Вы очень добры, сударь,-- сказалъ докторъ, взявъ себѣ пару.-- Такъ вотъ, сударь, меня подняли въ половинѣ второго.-- Сухарики и вино, а? Который портвейнъ? Благодарствуйте.
   Мистеръ Пексниффъ также выкушалъ вина.
   -- Да, такъ въ половинѣ второго. Какъ только зазвонили въ колокольчикъ, я и выглянулъ въ окно... Мантія, а? Не завязывайте слишкомъ туго. Хорошо.
   Когда мистеръ Пексниффъ облекся въ такую же мантію, докторъ продолжалъ снова:
   -- Такъ я выглянулъ, сударь, какъ я уже говорилъ...
   -- Мы уже совершенно готовы,-- прервалъ Моульдъ вполголоса.
   -- Готовы, а? Хорошо. Мистеръ Пексниффъ, я вамъ доскажу этотъ любопытный случай въ каретѣ. Готовы, а? Нѣтъ дождя, надѣюсь?
   -- Прекрасная погода, сударь,-- возразилъ мистеръ Моульдъ.
   -- Я боюсь сырости; мой барометръ упалъ,-- сказалъ докторъ.-- Значитъ, мы можемъ поздравить себя. Но, увидя въ это время Джонса и Чоффи, достойный врачъ закрылъ себѣ лицо носовымъ платкомъ, какъ будто въ припадкѣ сильной горести, и послѣдовалъ на улицу за всѣми.
   Всѣ принадлежности похоронъ были дѣйствительно великолѣпны. Четыре лошади, запряженныя въ дроги, какъ будто торжествовали при мысли, что умеръ человѣкъ: "они ѣздятъ на насъ, обижаютъ хлыстами и шпорами, увѣчатъ для своей потѣхи -- но они умираютъ, ура! Они умираютъ!"
   Погребальная процессія потянулась по узкимъ и извилистымъ улицамъ Сити; мистеръ Джонсъ выглядывалъ украдкою изъ кареты, чтобъ удостовѣриться въ эффектѣ, производимомъ на толпу такою пышностью; мистеръ Моульдъ шелъ пѣшкомъ съ гордою скромностью; докторъ разсказывалъ мистеру Пексниффу вполголоса свою повѣсть, а бѣдный Чоффи всхлипывалъ въ углу кареты. Но дряхлый старикъ еще съ самаго начала возбудилъ негодованіе мистера Моульда тѣмъ, что оставилъ носовой платокъ въ шляпѣ и отиралъ слезы кулакомъ. Мистеръ Моульдъ говорилъ, что онъ ведетъ себя неприлично и не долженъ бы былъ присутствовать при такихъ важныхъ похоронахъ. Такимъ образомъ, они въѣхали въ ворота кладбища.
   -- Я любилъ его,-- кричалъ старикъ, когда все было кончено, упадая на могилу.-- Онъ всегда былъ хорошъ со мною. О, мой старый другъ и хозяинъ!
   -- Перестаньте, перестаньте, мистеръ Чоффи!-- сказалъ докторъ:-- это нехорошо; здѣсь сыро и почва глинистая.
   -- Мистеръ Чоффи не могъ бы вести себя хуже сегодняшняго на самыхъ простыхъ похоронахъ,-- сказалъ мистеръ Моульдъ, поднимая его.
   -- Будьте мужчиной, мистеръ Чоффи!-- сказалъ Пексниффъ.
   -- Будьте джентльменомъ, мистеръ Чоффи!-- говорилъ Моульдъ.
   -- Клянусь честью, любезнѣйшій другъ мой,-- шепталъ ему докторъ:-- вѣдь это хуже, чѣмъ малодушіе, это эгоизмъ. Вы бы должны были брать примѣръ съ другихъ, мистеръ Чоффи. Вѣдь вы ему нисколько не родня, а у него остался сынъ.
   -- Да, его сынъ, его единственный сынъ!-- кричалъ старикъ, всплеснувъ руками съ какимъ-то особеннымъ увлеченіемъ.-- Его родной, единственный сынъ!
   -- У него голова не въ порядкѣ, знаете?-- сказалъ Джонсъ, поблѣднѣвъ.-- Его нечего слушать... Онъ болтаетъ вздоръ... Но не смотрите на него... Отецъ мой поручилъ его мнѣ; я объ немъ позабочусь.
   Шопотъ восторга послышался между присутствующими, не исключая мистера Моульда и его причта, при такомь великодушіи Джонса. Но Чоффи не сказалъ больше ни слова и вползъ въ карету.
   Сказано было, что Джонсъ поблѣднѣлъ, когда восклицаніе стараго Чоффи обратило на себя общее вниманіе; но безутѣшный сирота тотчасъ же оправился. Однако, наблюдательный глазъ мистера Пексниффа замѣтилъ въ немъ и другія перемѣны: онъ видѣлъ, какъ, по мѣрѣ удаленія отъ дома, Джонсъ болѣе и болѣе успокоивался, и какъ къ нему возвращалось его всегдашнее присутствіе духа, его прежніе взгляды, его прежняя любезность. Теперь, ѣдучи въ каретѣ домой, Пексниффъ не нашелъ на лицѣ его никакихъ слѣдовъ недавней душевной тревоги и безпокойства. Онъ вполнѣ почувствовалъ, что подлѣ него сидитъ настоящій Джонсъ Чодзльвитъ, нисколько не перемѣнившійся отъ смерти отца, а потому мистеръ Пексниффъ снова взялъ на себя роль учтиваго и ласковаго гостя.
   Мистриссъ Гемпъ возвратилась домой и въ ту же ночь была приглашена присутствовать при рожденіи близнецовъ; мистеръ Моульдъ пообѣдалъ очень вкусно и провелъ вечеръ очень весело въ своемъ клубѣ; похоронныя принадлежности были убраны; лошади поставлены въ конюшни; докторъ отправился на свадебный обѣдъ, и отъ всей погребальной пышности остались только длинные счеты похороннаго поставщика.
   

Глава XX, посвященная любви

   -- Пексниффъ!-- сказалъ Джонсъ, снявъ шляпу, чтобъ осмотрѣть, въ порядкѣ ли на ней крепъ:-- а сколько дадите вы приданаго вашимъ дочерямъ?
   -- Любезный мистеръ Джонсъ, что за странный вопросъ?-- вскричалъ нѣжный отецъ.
   -- Странный или не странный, до этого вамъ нѣтъ дѣла,-- возразилъ Джонсъ, глядя на него не очень благосклонно.-- Вы мнѣ только отвѣчайте, а не хотите, такъ и не нужно.
   -- Гм! Отвѣтъ мой, почтенный другъ, зависитъ отъ многихъ соображеній. Вы хотите знать, много ли я имъ дамъ, а?
   -- Ну, да.
   -- Это будетъ въ значительной степени зависѣть отъ того, какого рода мужей онѣ себѣ изберутъ, молодой другъ мой.
   Мистеръ Джонсъ, очевидно, не нашелся, что сказать. Отвѣтъ его собесѣдника былъ глубокомысленъ.
   -- Я требую, чтобъ зять мой имѣлъ большія достоинства,-- заговорилъ Пексниффъ послѣ краткаго молчанія -- Простите, милый мистеръ Джонсъ,-- продолжалъ растроганный родитель:-- если я вамъ скажу, что вы меня избаловали; требованія мои фантастическія, даже какъ будто окрашенныя цвѣтами, которые человѣческій глазъ разсматриваетъ сквозь призму.
   -- Что вы этимъ хотите сказать?-- проворчалъ Джонсъ съ возрастающимъ неудовольствіемъ.
   -- О, вы можете разспрашивать, милый другъ мой! Знаете ли что, мистеръ Джонсъ? Если бъ я могъ отыскать двухъ зятей, похожихъ на васъ, то забылъ бы о себѣ и постарался бы дать моимъ дочерямъ все, что только позволяютъ мнѣ мои слабыя средства.
   Не должно удивляться краснорѣчію Пексниффа, знавшаго высокія добродѣтели Джонса, которыя воспламенили восторгомъ даже похороннаго поставщика съ причтомъ.
   Мистеръ Джонсъ молчалъ и въ задумчивости разсматривалъ окрестные виды. Они сидѣли наверху дилижанса, и Джонсъ сопутствовалъ Пексниффу въ Уильтширъ для перемѣны воздуха и мѣста послѣ недавнихъ тяжкихъ испытаній.
   -- Ну,-- сказалъ онъ, наконецъ, съ самымъ очаровательнымъ прямодушіемъ:-- положимъ, что вы и пріобрѣтете себѣ такого зятя, какъ я, что тогда?
   Мистеръ Пексниффъ взглянулъ на него сначала съ видомъ невыразимаго изумленія; потомъ, переходя постоянно въ состояніе въ родѣ отчаяннаго одушевленія, воскликнулъ:
   -- Я знаю, мужемъ которой онъ хочетъ быть!
   -- Которой же?-- спросилъ Джонсъ сухо.
   -- Моей старшей дочери, моей безцѣнной Черри!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ съ увлажняющимися взорами:-- моей опоры, моего сокровища, мистеръ Джонсъ. Тяжкая предстоитъ мнѣ борьба, но она свершится! Знаю, милый другъ, и приготовленъ къ такой разлукѣ!
   -- Гм! Вы ужъ, я думаю, давно таки къ ней приготовлены?
   -- Многіе старались разлучать меня съ нею, но никому не удавалось. "Не отдамъ своей руки тому, кто не пріобрѣтетъ моего сердца", вотъ ея слова. Въ послѣднее время, не знаю отчего, она чувствовала себя не такъ счастливою, какъ обыкновенно.
   Мистеръ Джонсъ снова разглядывалъ ландшафтъ, потомъ посмотрѣлъ на почтальона, наконецъ, на Пексниффа.
   -- Я полагаю, что вамъ придется въ одинъ изъ этихъ дней разстаться съ другою.
   -- Вѣроятно,-- возразилъ родитель:-- лѣта укротятъ вѣтреность моей безумной птички, и тогда она попадетъ въ клѣтку. Но Черри, мистеръ Джонсъ, Черри..
   -- О, эту уже лѣта достаточно исправили,-- прервалъ Джонсъ:-- безъ всякаго сомнѣнія. Но вы не отвѣчали на мой вопросъ. Впрочемъ, какъ хотите; васъ къ этому никто не принуждаетъ.
   Въ голосѣ его были что то сердито предостерегающее, что дало Пексниффу почувствовать необходимость прямого отвѣта на сдѣланный Джонсомъ вопросъ и дало ему уразумѣть, что съ нимъ нельзя ни шутить, ни увертываться. Помня также совѣтъ стараго Энтони, онъ рѣшился сказать -- распространившись напередъ на счетъ своей довѣренности и привязанности къ Джонсу,-- что еслибъ Богъ послалъ ему такого зятя, какъ онъ, то онъ даль бы дочери приданое въ четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ.
   -- Меня это сильно стѣснитъ и затруднитъ,-- было отеческое его замѣчаніе:-- но таковъ долгъ, и совѣсть моя наградитъ меня. Да, мистеръ Джонсъ, мнѣ будетъ трудно; но судьба... могу сказать, особенное предопредѣленіе -- благословило мои старанія, и я въ состояніи сдѣлать такое пожертвованіе.
   Такая рѣчь дастъ поводъ къ философическому разсужденію о томъ, имѣлъ ли мистеръ Пексниффъ право считать себя подъ особымъ покровительствомъ судьбы. Всю жизнь свою онъ проходилъ по узкимъ закоулкамъ и проселочнымъ путямъ съ крючкомъ въ одной рукѣ и посохомъ въ другой, сгребая въ свой кошель всѣ достойные вниманія кончики и обрѣзки. Теперь, такъ какъ и воробей не упадетъ безъ особаго предопредѣленія, то не мудрено, что оно же наблюдаетъ за паденіемъ камня или палки, которыми въ него бросаютъ. А такъ какъ крючки мистера Пексниффа неминуемо поражали воробьевъ прямо въ голову и сваливали ихъ, то не мудрено, что почтенный джентльменъ могъ считать себя предназначеннымъ собственно къ тому, чтобъ зашибать воробьевъ и класть ихъ въ свой кошель.
   Но мистеръ Джонсъ, никогда не утруждавшій своего ума теоріями, не выразилъ на этотъ счетъ никакого мнѣнія и не сказалъ своему собесѣднику ни одного слова. Онъ молчалъ съ четверть часа и былъ, повидимому, занятъ соображеніями, въ которыя входили четыре правила арифметики, тройное правило во всѣхъ возможныхъ примѣненіяхъ и теорія процентовъ простыхъ и сложныхъ. Результатъ его соображенія былъ, повидимому, удовлетворителенъ, потому что онъ вдругъ воскликнулъ, какъ человѣкъ, вышедшій изъ состояніе тяжкаго недоумѣнія:
   -- Ну, старый Пексниффъ,-- таково было его веселое восклицаніе, когда онъ хлопнулъ своего спутника по плечу, подъѣзжая къ станціи:-- выпьемъ чего ни будь!
   -- Отъ всего сердца!-- отвѣчалъ Пексниффъ.
   -- Попотчуемъ и почтальона.
   -- Разумѣется, если онъ только не вздумаетъ роптать на остановку.
   Джонсъ засмѣялся и проворно соскочилъ съ верха кареты на дорогу. Потомъ онъ вошелъ въ станціонный домъ и велѣлъ подать столько разныхъ напитковъ, что мистеръ Пексниффъ усомнился насчетъ здороваго состоянія его разсудка; но Джонсъ скоро его успокоилъ, сказавъ ему, когда дилижансу нужно было тронуться, и нельзя было ждать дольше:
   -- Я платилъ цѣлую недѣлю за всевозможныя угощенія, такъ что вы наслаждались всѣмъ лучшимъ. За то теперь вы заплатите, Пексниффъ.
   Онъ говорилъ не шутя, потому что, не распространяясь далѣе, взобрался на карету, предоставя своей жертвѣ расплатиться съ хозяиномъ.
   Но мистеръ Пексниффъ былъ человѣкъ кротко терпѣливый, а мистеръ Джонсъ былъ его другомъ. Сверхъ того, уваженіе его къ этому джентльмену основывалось на знаніи его добродѣтелей и отличныхъ качествъ его характера. Пексниффъ вышелъ изъ дверей съ улыбающимся лицомъ и даже рѣшился повторить то же самое на слѣдующей станціи, хотя и не въ такомъ расточительномъ размѣрѣ. Джонсъ былъ во всю остальную часть дороги въ какомъ-то дикомъ, несвойственномъ ему состояніи духа и до того веселъ и даже шумливъ, что Пексниффъ не зналъ что и думать.
   Дома ихъ вовсе не ожидали... о, Боже мой, вовсе нѣтъ. Мистеръ Пексннффъ задумалъ еще въ городѣ, чтобъ сдѣлать своимъ дочерямъ сюрпризъ. Онъ сказалъ Джонсу, что не написалъ имъ ни строчки о своемъ возвращеніи, чтобъ застать ихъ врасплохъ и видѣть, что онѣ будутъ дѣлать, воображая своего милаго "папа" за множество миль отъ себя; вслѣдствіе чего никто не встрѣтилъ ихъ у придорожнаго столба. Но это ничего не значило, потому что у Пексниффа была только дорожная киса, а у мистера Джонса небольшой чемоданъ. Они положили кису на чемоданъ и понесли его вдвоемъ; мистеръ Пексниффъ шелъ на ципочкахъ, какъ будто безъ такой предосторожности милыя дочери его могли по какому нибудь особенному дочернему инстинкту почуять его приближеніе.
   Вечеръ былъ прекрасный; вся природа покоилась въ кроткой тишинѣ сумерекъ. Тысячи ароматовъ разливались въ атмосферѣ отъ весеннихъ почекъ и листьевъ. Погода была такого рода, какой располагаетъ людей къ добрымъ намѣреніямъ и къ сожалѣнію объ утраченномъ прошломъ.
   -- Что за скука!-- замѣтилъ мистеръ Джонсъ, оглядываясь вокругъ себя.-- Тутъ можно сойти съ ума отъ скуки.
   -- Мы скоро будемъ сидѣть при огнѣ камина и свѣчей,-- возразилъ Пексниффъ.
   -- Не мѣшало бы и то и другое, пока мы дойдемъ до дома. Но ради какого дьявола вы молчите? О чемъ вы задумались?
   -- Сказать вамъ правду, мистеръ Джонсъ, я думаю теперь о нашемъ общемъ покойномъ другѣ...
   Мистеръ Джонсъ выпустилъ изъ рукъ чемоданъ и воскликнулъ, грозя своему спутнику кулакомъ:
   -- Бросьте это, Пексниффъ!
   Мистеръ Пексниффъ, не понимая навѣрное, относилось ли это восклицаніе къ чемодану или къ предмету разговора, смотрѣлъ на своего молодого друга съ изумленіемъ.
   -- Бросьте это, говорю вамъ!-- кричалъ Джонсъ въ бѣшенствѣ.-- Слышите! Чтобъ я никогда не слышалъ объ этомъ, разъ навсегда!
   -- Я ошибся,-- возразилъ мистеръ Пексниффъ съ видомъ глубокаго прискорбія.-- Я бы долженъ былъ понимать, что касаюсь нѣжной струны.
   -- Не толкуйте мнѣ о нѣжныхъ струнахъ,-- сказалъ Джонсъ, отирая лобъ рукавомъ.-- Я не хочу, чтобъ вы тутъ каркали о мертвецахъ.
   Мистеръ Пекснифъ выговорилъ: "каркать, мистеръ Джонсъ!"; но молодой человѣкъ прервалъ его еще разъ съ мрачнымъ выраженіемъ лица:
   -- Полноте! Я не хочу слышать объ этомъ. Не совѣтую разговаривать объ этомъ предметѣ ни со мною, ни съ кѣмъ бы то ни было. Ни слова больше! Довольно! Пойдемъ!
   Схвативъ чемоданъ, онъ пошелъ впередъ такъ поспѣшно, что мистеръ Пексниффъ едва успѣвалъ за нимъ слѣдовать. Черезъ нѣсколько минутъ, Джонсъ, однако, успокоился и убавилъ шагу. Очевидно было, что онъ досадовалъ на себя за недавнюю вспышку неудовольствія и не зналъ, какое дѣйствіе она произвела на Пексниффа. А потому, лишь только мистеръ Пексниффъ рѣшался взглянуть на Джонса, то неминуемо встрѣчалъ его испытующіе взоры, что каждый разъ приводило его въ замѣшательство. Но это продолжалось очень недолго; мистеръ Джонсъ засвисталъ, а Пексниффъ аккомпанировалъ ему какимъ то мелодическимъ напѣвомъ.
   -- Что, близко?-- спросилъ Джонсъ черезъ нѣсколько минутъ.
   -- Близехонько, любезнѣйшій другъ мой.
   -- Что онѣ тамъ дѣлаютъ?
   -- Невозможно угадать... вѣтреницы! Ихъ, можетъ быть, нѣтъ дома. Я хотѣлъ -- хе, хе, хе!-- я хотѣлъ предложить вамъ войти съ задняго крыльца, мистеръ Джонсъ, и поразить ихъ, какъ громомъ.
   Трудно было бы рѣшить, появленіе чего могло уподобиться дѣйствію громового удара: чемодана ли, кисы или, наконецъ, самихъ мистера Пексниффа и Джонса. Но такъ какъ молодой человѣкъ изъявилъ свое согласіе, они подкрались со стороны двора и осторожно подходили къ окну кухни, изъ котораго виднѣлся огонь свѣчи и очага.
   Браво, дочери мистера Пексниффа составляютъ его блаженство -- по крайней мѣрѣ одна изъ нихъ. Благоразумная Черити -- подпора, костыль, сокровище своего нѣжнаго родителя -- сидитъ за маленькимъ, бѣлымъ, какъ снѣгъ, столикомъ передъ очагомъ и сводитъ счеты! Посмотрите на эту милую дочь, какъ, съ перомъ въ рукѣ, она обращаетъ въ потолокъ взглядъ, въ которомъ выражается хозяйственная разсчетливость; связка ключей лежитъ подлѣ нея въ корзиночкѣ, и она обдумываетъ ограниченіе домашнихъ издержекъ. Даже луковицы, развѣшенныя въ кухнѣ, улыбаются ей одобрительно, какъ щечки херувимчиковъ. Мистеръ Пексниффъ глубоко растроганъ... онъ плачетъ.
   Но такая слабость только минутна, и онъ старается скрыть ее отъ наблюденія своего друга тщательнымъ приложеніемъ носового платка къ увлажненнымъ глазамъ.
   -- Пріятно, усладительно дли отеческаго сердца! Милая дѣвушка! Что, мистеръ Джонсъ, не пора ли намъ извѣстить ее, что мы здѣсь?
   -- Я полагаю, что вы не имѣете желанія провести всю ночь въ конюшнѣ или въ сараѣ,-- возразилъ Джонсъ.
   -- Конечно, молодой другъ мой; вамъ я хочу оказать гостепріимство совсѣмъ другого рода!-- воскликнулъ Пексниффъ, пожимая ему руки. Потомъ онъ нѣжно вздохнулъ и, подойдя къ окну, закричалъ умилительнымъ голосомъ:
   -- Бу!
   Черри уронила, перо и вскрикнула, по невинность всегда бываетъ отважна, или должна бы быть отважною. Когда Пексниффъ отворилъ двери, она закричала твердымъ голосомъ и съ удивительнымъ присутствіемъ духа:
   -- Кто тамъ? Чего тебѣ нужно? Говори, или я кликну па!
   Мистеръ Пексниффъ открылъ ей свои нѣжныя объятія; она узнала его и тотчасъ же бросилась ему на шею.
   -- Вѣдь я не одинъ, мое милое дитя,-- сказалъ нѣжный отецъ, гладя ее по головѣ.-- Развѣ ты этого не видишь?
   Конечно, нѣтъ. Она не видала никого, кромѣ своего милаго па. Она, однако, вскорѣ разсмотрѣла мистера Джонса и, краснѣя, поздоровалась съ нимъ. Но гдѣ же Мерси? Она наверху читаетъ книгу на кушеткѣ гостиной. О, домашнія заботы не имѣютъ для нея никакой занимательности.
   -- Позови ее сюда, мой другъ Черри,-- сказалъ ей па съ самоотверженіемъ.
   Ее позвали, и она явилась, нѣсколько растрепанная и измятая отъ лежанья на кушеткѣ; но это ее нисколько не портило... о, совсѣмъ нѣтъ!
   -- Ахъ, Боже мой!-- закричала бойкая дѣвушка, расцѣловавъ отца своего въ обѣ щеки и въ кончикъ носа; а потомъ, обратясь къ мистеру Джонсу:-- и вы здѣсь, страшилище? Ну, я очень рада, что вы меня не очень будете тревожить.
   -- Что, все такая же живая?-- возразилъ Джонсъ:-- что за злая дѣвушка!
   -- Да идите, что ли!-- кричала Мерси, толкая его впередъ.-- Я не знаю, что со мною станется, если я часто буду васъ видѣть. Идите же, ради Бога!
   Чуть вмѣшался мистеръ Пексниффъ съ просьбою, чтобъ мистеръ Джонсъ отправился наверхъ. Хотя молодой человѣкъ велъ за руку Черри, однакожъ не могъ удержаться, чтобъ не оглядываться нѣсколько разъ назадъ на ея сестру и чтобъ не отпустить ей нѣсколькихъ любезностей. Въ гостиной былъ еще на столѣ чай, потому что въ тотъ вечеръ молодыя дѣвушки случайно засидѣлись дольше обыкновеннаго.
   Пинча не было дома, а потому обѣ сестры, въ серединѣ между которыми усѣлся Джонсъ, хлопотали сами около чайнаго столика. Всѣ были очень веселы, довольны и говорливы. Мистеръ Пексниффъ, замѣтивъ, что ему очень жаль оставить такой милый кружокъ, извинился тѣмъ, что ему необходимо прочитать нѣкоторыя весьма важныя бумаги, и вышелъ. Не успѣлъ онъ исчезнуть, какъ веселая Мерси, едва удерживая одолѣвавшую ее охоту смѣяться, также скользнула къ дверямъ.
   -- Ну, это что?-- вскричалъ Джонсъ.-- Не уходите.
   -- Вотъ еще!-- возразила Мерси.-- Вамъ, вѣрно, очень хочется, чтобъ я оставалась здѣсь, пугало, не такъ ли?
   -- Разумѣется, клянусь вамъ. Мнѣ нужно съ вами поговоритъ.-- Но такъ какъ Мерси выбѣжала, не обращая на это вниманія, то онъ бросился за нею и, послѣ непродолжительнаго сопротивленія съ ея стороны, привелъ ее назадъ.
   -- Ахъ, какая ты сумасшедшая!-- сказала Черри недовольнымъ голосомъ.-- Право, я тебѣ удивляюсь.
   -- Очень благодарна, моя милая... Да оставьте меня, чудовище!-- Послѣднее восклицаніе Мерси было исторгнуто мистеромъ Джонсомъ, который насильно посадилъ ее подлѣ себя на софу.
   -- Ну,-- сказалъ онъ, обхвативъ за таліи обѣихъ сестеръ:-- теперь у меня обѣ руки заняты, такъ ли?
   -- Одна изъ нихъ посинѣетъ къ завтрему, если вы меня не оставите!-- вскричала игривая Мерси.
   -- Мнѣ ни по чемъ ваше щипанье,-- возразилъ Джонсъ, оскаля зубы.-- Слушайте, кузина Черити...
   -- Ну, что такое?-- отвѣчала она рѣзко.
   -- Мнѣ нужно поговорить серьезно, чтобъ не было недоумѣній. Вѣдь это лучше всего, не такъ ли?
   Обѣ сестры молчали. Джонсъ прокашлялся.
   -- Она вѣдь не повѣритъ тому, что я скажу, кузина, какъ вы думаете?-- сказалъ Джонсъ, робко пожавъ руку Черити.
   -- Право, мистеръ Джонсъ, я не знаю!-- отвѣчала она.
   -- Она всегда любитъ шутить и смѣяться; но я увѣренъ, что вы ей скажете, что я теперь буду говорить безъ всякихъ шутокъ, не такъ ли, кузина?
   Нѣтъ отвѣта.
   -- Вотъ видите, кузина Черити, никто лучше васъ не можетъ доказать ей, какого труда мнѣ стоило добраться до нея у Тоджерса. Я всегда разспрашивалъ о ней, старался узнать, ее и всегда интересовался знать, гдѣ она и что дѣлаетъ. Вѣдь вы ей это разскажете? Надѣюсь, что вы поступите честно?
   Молчаніе попрежнему. Правая рука мистера Джонса ощущала какое то трепетаніе -- миссъ Черити сидѣла по правую его руку. Въ горлѣ у него засохло и горѣло.
   -- Но даже, если вы и не скажете ей ничего, то бѣда небольшая,-- продолжалъ мистеръ Джонсъ.-- Мы съ самаго начала были добрыми друзьями, не такъ ли? Значитъ, мы и впередъ будемъ дружны. Кузина Мерси, вы слышали, что я говорилъ? Хотите ли, чтобъ я былъ вашимъ мужемъ, а?
   Черити вскочила съ мѣста и выбѣжала изъ комнаты, издавая какіе то неопредѣленные звуки.
   -- Пустите меня, пустите меня за нею!-- кричала Мерси, отталкивая своего обожателя и отпуская по его физіономіи нѣсколько звонкихъ ударовъ.
   -- Не выпущу, пока вы не скажете "да"... Вы еще мнѣ не отвѣчали. Хотите меня въ мужья?
   -- Нѣтъ, не хочу. Я тебя терпѣть не могу. Ты страшилище -- я ужъ это сто разъ говорила. Да кромѣ того, я думала, что моя сестра вамъ больше нравится. Всѣ мы думали то же самое.
   -- Да чѣмъ же тутъ я виноватъ?
   -- Виноватъ, разумѣется, виноватъ.
   -- Но въ любви обманъ позволяется.
   -- Какая мнѣ до того нужда? Пустите же!
   -- Скажите "да", и я пущу.
   -- Если я когда нибудь дойду до того, что скажу "да", такъ только затѣмъ, чтобъ ненавидѣть и мучить тебя во всю жизнь.
   -- Ну, кузина, такъ дѣло слажено. Значитъ, теперь мы пара!
   Эта милая фраза заключалась смѣшанными звуками поцѣлуевъ и пощечинъ; послѣ чего прелестная, но весьма растрепанная Мерси вырвалась и убѣжала къ своей сестрѣ.
   Подслушивалъ ли Пексниффъ, что было бы несвойственно человѣку съ его добродѣтелями, или угадалъ о происшедшемъ по вдохновенію, что скорѣе можно предположить, достовѣрно одно, что нѣжный отецъ появился въ дверяхъ комнаты своихъ дочерей, лишь только онѣ успѣли войти туда. Наружность его представляла странную противоположность съ ихъ наружностью: онѣ были разгорячены, встревожены, шумны -- онъ тихъ, спокоенъ и исполненъ мирной кротости.
   -- Дѣти!-- вскричалъ онъ, всплеснувъ руками съ удивленіемъ, заперевъ, однако, напередъ дверь и заслонивъ ее спиною:-- дѣти, дочери! Что это значитъ?
   -- Злодѣй, отступникъ, лгунъ, низкій негодяй! Онъ при мнѣ сдѣлалъ предложеніе Мерси!
   -- Кто сдѣлалъ предложеніе Мерси?
   -- Онъ! Этотъ самый Джонсъ!
   -- Джонсъ сдѣлалъ предложеніе Мерси?-- возразилъ мистеръ Пексниффъ.-- О-го! Неужели?
   -- Вы не можете придумать ничего утѣшительнѣе! Вы хотите свести меня съ ума, папа?-- кричала Черити.-- Онъ сдѣлалъ предложеніе Мерси, а не мнѣ -- понимаете?
   -- Стыдись, стыдись!-- возразилъ съ важностью мистеръ Пексниффъ.-- О, стыдись! Неужели торжество сестры могло тебя разстроить до такой степени? Я удивленъ и огорченъ этимъ. О, зависть, зависть, какая ты ужасная страсть!
   Сказавъ это печальнымъ голосомъ, онъ вышелъ изъ комнаты (не забывъ снова запереть двери) и отправился въ гостиную. Тамъ онъ увидѣлъ своего будущаго зятя и схватилъ его за обѣ руки.
   -- Джонсъ!-- воскликнулъ мистеръ Пексниффъ.-- Джонсъ! Теперь совершилось пламеннѣйшее желаніе моего сердца!
   -- Прекрасно, очень радъ. Однако, знаете, такъ какъ дѣло идетъ не о той, которую вы такъ чрезмѣрно любите, Пексниффъ, то надобно прибавить еще тысячу фунтовъ. Пусть будетъ пять тысячъ. Вѣдь за то ваше сокровище останется при васъ и вы отдѣлаетесь очень дешево.
   При этомъ случаѣ, мистеръ Джонсъ оскалилъ зубы такъ мило, что даже самъ мистеръ Пексниффъ растерялся и смотрѣлъ на молодого человѣка въ нѣмомъ изумленіи. Онъ, однако, скоро поправился и былъ уже готовъ перемѣнить разговоръ, какъ вдругъ послышались скорые шаги, и Томъ Пинчъ, взволнованный донельзя, вбѣжалъ въ комнату.
   Увидя посторонняго, занятаго, какъ казалось, важнымъ разговоромъ съ мистеромъ Пексниффомъ, Томъ сконфузился, но все-таки смотрѣлъ человѣкомъ, пришедшимъ съ важными вѣстями, что служило достаточнымъ извиненіемъ его внезапнаго входа.
   -- Мистеръ Пинчъ,-- сказалъ Пексниффъ:-- извините, если я вамъ скажу, что вы вошли сюда самымъ неприличнымъ образомъ.
   -- Извините, сударь, что я не постучался въ дверь.
   -- Извиняйтесь лучше передъ этимъ джентльменомъ, мистеръ Пинчъ. Я васъ знаю, а онъ не знаетъ... Это мистеръ Джонсъ, мой будущій зять.
   Будущій зять кивнулъ Пинчу головою, не совершенно презрительно, потому что онъ былъ въ духѣ, а такъ, равнодушно.
   -- Позвольте сказать вамъ одно слово, сударь; право, очень нужно,-- сказалъ Томъ мистеру Пексниффу.
   -- Должно быть, что очень нужно; иначе вы не ворвались бы сюда такъ бѣшено,-- отвѣчалъ его учитель.
   -- Очень сожалѣю, сударь, что поступилъ такъ грубо.
   -- Да, мистеръ Пинчъ, грубо.
   -- Чувствую это, сударь; но я такъ удивился, увидя ихъ, и былъ до того убѣжденъ, что и вы удивитесь не меньше моего, что побѣжалъ сюда сколько можно скорѣе. Я сейчасъ былъ въ церкви, сударь, и игралъ на органѣ, какъ вдругъ, оглянувшись, вижу, что мою игру слушаютъ какой то джентльменъ и какая то дама. Я не могъ узнать ихъ въ темнотѣ, а потому всталъ и, подошелъ къ нимъ, спросилъ, не угодно ли имъ сѣсть или взойти наверхъ? Они сказали, что нѣтъ и поблагодарили меня за музыку. "Прекрасная музыка", говорили они,-- продолжалъ Томъ, покраснѣвъ:-- но крайней мѣрѣ она это замѣтила, что мнѣ польстило болѣе всего на свѣтѣ. Но извините... извините, сударь, я самъ не свой и, кажется, отвлекся отъ главнаго предмета.
   -- Вы меня обяжете, если возвратитесь къ нему.
   -- Да, сударь, конечно. У ограды стояла почтовая карета, и они сказали, что остановились нарочно за тѣмъ, чтобъ послушать органъ; потомъ они сказали, то-есть, она сказала: "Вы, кажется, живете у мистера Пексниффа, сударь?" Я отвѣчалъ, что пользуюсь такою честью и взялъ смѣлость присовокупить,-- что совершенно справедливо,-- какъ много я вамъ обязанъ, какъ я вамъ благодаренъ и какъ несказанно вы меня о благодѣтельствовали.
   -- Напрасно, мистеръ Пинчъ, напрасно; вамъ бы не слѣдовало говорить такихъ вещей.
   -- Вотъ, сударь, она спросила меня: "Не эта ли дорога ведетъ къ дому мистера Пексниффа?"
   Мистеръ Пексниффъ вдругъ навострилъ уши.
   -- "Не поворачивая къ "Дракону", сказала она,-- продолжалъ Пинчъ.-- Когда я отвѣчалъ, что она не ошиблась и что мнѣ будетъ очень пріятно проводить ихъ сюда, они отослали карету, а сами пошли со мною пѣшкомъ черезъ луга. Я оставилъ ихъ у переулка, а самъ побѣжалъ сюда, чтобъ предупредить васъ; они будутъ здѣсь меньше, чѣмъ черезъ минуту,-- прибавилъ Томъ, съ трудомъ переводя духъ.
   -- Кто бы это былъ?-- сказалъ мистеръ Пексниффъ въ раздумьи.
   -- Ахъ, Боже мой!-- вскричалъ Томъ:-- я думалъ, что уже сказалъ вамъ, кто они такіе. Я ихь узналъ въ ту же минуту. Тотъ джентльменъ который прошлую зиму захворалъ въ "Драконѣ", а молодая дама, которая около него ухаживала.
   Томъ задрожалъ и отшатнулся назадъ при видѣ дѣйствія, произведеннаго его послѣдними словами на мистера Пексниффа. Опасеніе потерять благосклонность стараго Мартина черезъ то, что въ домѣ его находится Джонсъ; невозможность выпроводить своего будущаго зятя или упрятать его, не обидѣвъ его смертельно; раздоръ, вспыхнувшій въ его собственномъ семействѣ, и невозможность привести его въ приличное положеніе, потому что Черити бѣсновалась до истерики, Мерси была разгорячена, растрепана и къ крайнемъ безпорядкѣ; къ этому всему Джонсъ въ гостиной, а Мартинъ Чодзльвитъ и его питомица чуть не на порогѣ. Такое страшное сцѣпленіе неблагопріятныхъ обстоятельствъ привело великаго архитектора въ совершенное отчаяніе. Еслибъ Томъ былъ Горгоной и вытаращилъ глаза на мистера Пексниффа, то и тогда они не могли бы смотрѣть другъ на тру за съ большею дикостью, съ большимъ ужасомъ.
   -- Боже мой, Боже мой, что я сдѣлалъ! Я думалъ, что обрадую васъ...
   Но въ это время раздался громкій стукъ въ наружную дверь дома.
   

Глава XXI. Снова въ Америкѣ. Мартинъ избираетъ товарища и дѣлаетъ покупку. Нѣчто объ эдемѣ, какимъ онъ кажется на бумагѣ. Тоже о британскомъ львѣ, и о сочувствіи Общества Ватертостскихъ Соединенныхъ Сочувствователей.

   Какъ ни громокъ былъ стукъ, раздавшійся у дверей дома мистера Пексниффа, но его все-таки нельзя было бы сравнить съ шумомъ на американской желѣзной дорогѣ, когда паровозъ несся по ней во всю прыть.
   Домъ мистера Пексниффа на нѣсколько тысячѣ миль оттуда, и наша благополучная хроника снова имѣетъ спутниками независимость и нравственное превосходство Новаго Свѣта. Снова дышетъ она воздухомъ свободы.
   Колеса паровоза стучатъ и дрожатъ; машина высокаго давленія воетъ, какъ живой работникъ, выбивающійся изъ силъ подъ ударами. Взгляните на эту машину: малѣйшее поврежденіе или обезображеніе безчувственнаго металла въ ея механизмѣ будетъ стоить большаго числа долларовъ пени, нежели отнятіе жизни у двадцати человѣкъ.
   Машинистъ паровоза, обративши на себя наше вниманіе, вѣроятно, не тревожился подобными или даже какими бы то ни было размышленіями. Онъ спокойно курилъ, сложивъ руки и скрестивъ ноги; вся наружность его выражала совершеннѣйшую безчувственность; по временамъ только имъ изъявлялъ кроткимъ ворчаніемъ одобреніе удачнымъ выстрѣламъ кочегара, который забавлялся бросаніемъ полѣньевъ въ вагоны, наполненные рогатымъ скотомъ и тянувшіеся за паровозомъ. Невзирая, однако, на его ненарушимое спокойствіе, вагоны неслись довольно быстро; а такъ какъ рельсы были положены на живую руку, то толчковъ и вздрагиваній было достаточно.
   Паровозъ влекъ за собою три большіе вагона: одинъ для дамъ, другой для джентльменовъ, а третій для негровъ; послѣдній былъ выкрашенъ чернымъ, чтобъ въ назначеніи его нельзя было ошибиться. Мартинъ и Маркъ Тэпли сидѣли въ первомъ вагонѣ, который былъ удобнѣе всѣхъ и въ который ихъ впустили вмѣстѣ съ многими другими джентльменами, потому что не набралось достаточнаго количества дамъ для наполненія его. Они сидѣли рядомъ и были заняты серьезнымъ разговоромъ.
   -- И такъ, Маркъ,-- сказалъ Мартинъ, глядя на своего спутника съ безпокойнымъ выраженіемъ лица:-- ты доволенъ тѣмъ, что Нью-Іоркь остался далеко за нами?
   -- Да, сударь, очень доволенъ.
   -- Развѣ тебѣ тамъ не было весело?
   -- Напротивъ, сударь: я не запомню такой веселой недѣли, какъ та, которую мы прожили у Покинса.
   -- Что ты думаешь о нашихъ предположеніяхъ?
   -- Они необычайно блестящи, сударь. Трудно найти какому бы то ни было мѣсту лучшее названіе, какъ Долина Эдема. Гдѣ же поселиться лучше, какъ не въ эдемѣ? А такъ какъ мнѣ говорили, что тамъ бездна змѣй, то нѣтъ сомнѣнія, что намъ будетъ хорошо.
   При этомъ лицо Марка Тэпли засіяло чистѣйшею радостью.
   -- Отъ кого ты это слышалъ?-- спросилъ его сурово Мартинъ.
   -- Отъ одного офицера, сударь.
   -- Чтобъ чортъ тебя побрилъ вмѣстѣ съ ними!-- вскричалъ Мартинъ, смѣясь невольно.-- Отъ какого офицера? Развѣ ты не знаешь, что ихъ здѣсь столько же...
   -- Сколько въ Англіи таракановъ? Ха, ха, ха! Ничего, сударь; я не могу не пошутить. Такъ вотъ, мнѣ это сказалъ одинъ изъ свирѣпыхъ воителей, съ которыми мы обѣдывали у Покинса. "Правда ли", говорилъ онъ, не то, чтобъ совершенію въ носъ, а такъ, какъ будто у него тамъ была какая нибудь затычка: "правда ли, что вы отправляетесь въ Долину Эдема?" Я отвѣчалъ, что это можетъ случиться. "О!" сказалъ онъ: "когда вы тамъ будете ложиться въ постель, то совѣтую класть подлѣ себя топоръ на всякій случай". Я вытаращилъ на него глаза.-- Да что тамъ, мухи что ли?-- говорю я.-- "Получше мухъ".-- Вампиры?-- "Получше".-- Да что же получше?-- "Змѣи", говоритъ онъ, "гремучія змѣи. Вы отчасти правы, сэръ чужестранецъ", продолжалъ онъ: "тамъ есть таки цѣлыя тьмы плотоядныхъ насѣкомыхъ, которыя не гнушаются человѣческою кровью; но на нихъ нечего смотрѣть, они малое общество. А вотъ змѣи вамъ не понравятся", говорилъ онъ. "Если вамъ ночью случится проснуться и увидѣть на кровати змѣю, которая сидитъ, какъ пробочникъ, и смотритъ на васъ,-- такъ рубите ее, какъ можно скорѣе, потому что она, значитъ, хочетъ угостить васъ ядомъ".
   -- Зачѣмъ же ты не сказалъ мнѣ объ этомъ прежде?-- вскричалъ Мартинъ отчаяннымъ голосомъ.
   -- Да я не подумалъ объ этомъ. Слова офицера вошли мнѣ въ одно ухо, а вышли въ другое. Но офицеръ, кажется, принадлежитъ къ другой компаніи, а потому, вѣроятно, онъ хотѣлъ, чтобъ мы отправились въ его эдемъ, а не въ оппозиціонный.
   -- Дай Богъ, чтобъ твоя догадка была справедлива!
   -- Я увѣренъ, что такъ,-- возразилъ Маркъ.-- Впрочемъ, какъ бы то ни было, надобно же намъ жить.
   -- Жить, легко сказать! Но если случится, что мы будемъ спать, когда гремучимъ змѣямъ вздумается подняться пробочникомъ на нашихъ кроватяхъ, тутъ дѣло выйдетъ иначе.
   -- А между тѣмъ, это несомнѣнный фактъ, ужасная истина,-- сказалъ чей то голосъ подъ самымъ ухомъ Мартина.
   Онъ оглянулся и увидѣлъ за собою джентльмена, который положилъ свой подбородокъ на спинку скамейки Мартина и Марка и прислушивался къ ихъ разговору. Онъ казался такимъ же вялымъ и безчувственнымъ, какъ и большая часть видѣнныхъ ими джентльменовъ; щеки его были впалы, какъ будто онъ нарочно втягивалъ ихъ внутрь. Загаръ отъ солнца давалъ его лицу какой-то грязно-желтый отливъ. Глаза его были черны и блестящи но онъ смотрѣлъ не иначе, какъ въ полглаза, какъ будто говоря каждому: "ты бы хотѣлъ надуть меня, но не надуешь!" Локти его покоились на колѣняхъ; въ лѣвой рукѣ онъ держалъ туго скатанный свитокъ табака, а въ правой -- перочинный ножичекъ. Онъ вмѣшался въ разговоръ нашихъ Британцевъ съ величайшею безцеремонностью, вовсе не заботясь о томъ, пріятно ли имъ это будетъ, или нѣтъ.
   -- Это ужасная истина,-- повторилъ онъ, снисходительно кивая головою Мартину:-- тамъ бездна всякихъ гадовъ.
   Мартинь не могъ не нахмуриться отъ неудовольствія; но, вспомнивъ, что "въ Римѣ надобно жить по римски", онъ постарался улыбнуться какъ можно пріятнѣе.
   Новый знакомецъ его былъ въ это время занятъ отрѣзываніемъ свѣжей жвачки, причемъ онъ тихо посвистывалъ. Обдѣлавъ ее по своему вкусу, онъ вынулъ старую жвачку и положилъ ее на спинку скамейки, на которой сидѣли Мартинъ и Маркъ. Потомъ, засунувъ за щеку новую жвачку, воткнулъ кончикъ ножа въ старую, поднялъ ее, оглядѣлъ со всѣхъ сторонъ и замѣтилъ съ самодовольнымъ видомъ: "порядочно изношена". Послѣ того, онъ бросилъ ее въ сторону, сунулъ свитокъ табака въ одинъ карманъ, ножичекъ въ другой, и снова положилъ свой подбородкъ на спинку скамейки; потомъ началъ разсматривать матерію, изъ которой былъ сшитъ жилетъ Мартина, и протянулъ руку, чтобъ его ощупать.
   -- Какъ это у васъ называется?-- спросилъ онъ.
   -- Право, не знаю.
   -- Я разсчитываю, что ярдъ долженъ стоить долларъ, а можетъ быть и больше, а?
   -- Увѣряю васъ, что не знаю.
   -- Въ моемъ отечествѣ, всякій знаетъ цѣну нашихъ произведеній,-- протянулъ джентльменъ.
   Мартинъ не отвѣчалъ и потому снова настало молчаніе.
   -- Ну, а что теперь дѣлаетъ бездушная родительница?-- спросилъ новый его знакомецъ.
   Мартинъ Тэпли, полагая эту фразу новымъ оборотомъ неучтиваго англійскаго вопроса: "здорова, ли ваша матушка?" готовъ быль взбѣситься; но, къ счастью, онъ былъ остановленъ догадливостью Мартина.
   -- Вы говорите о старой странѣ?-- сказалъ онъ.
   -- Э-ге!-- былъ отвѣть.-- Что тамъ дѣлается? Склоняется къ упадку, я разсчитываю, какъ обыкновенно? А здорова ли королева Викторія?
   -- Я думаю, что здорова,-- отвѣчалъ Мартинъ.
   -- Королева Викторія не трепещетъ въ своихъ царственныхъ башмакахъ при мысли о завтрашнемъ днѣ? Нѣтъ?
   -- Я этого не слыхалъ. Да и почему бы?
   -- Ее не проберетъ морозъ, когда она уразумѣетъ то, что здѣсь происходитъ? Нѣтъ?
   -- Я полагаю, что могу присягнуть въ противномъ.
   Странный джентльменъ смотрѣлъ на Мартина, какъ будто соболѣзнуя о его невѣжествѣ и предразсудкахъ, потомъ проговорилъ:
   -- Ну, сударь, вотъ что я вамъ скажу. Въ Соединенныхъ Штатахъ по волѣ всемогущаго Бога нѣтъ ни одной машины съ лопнувшимъ котломъ, которая бы должна была ожидать себѣ такимъ бѣдъ, какъ королева Викторія въ своемъ роскошномъ жилищѣ въ Лондонской Башнѣ, когда она прочтетъ слѣдующее прибавленіе къ "Ватертостской Газетѣ".
   Нѣсколько другихъ джентльменовъ встало съ своихъ мѣстъ и окружило оратора, котораго рѣчь, повидимому, всѣмъ очень понравилась. Одинъ тощій джентльменъ, въ длинномъ бѣломъ жилетѣ и долгополомъ черномъ сюртукѣ, счелъ обязаностью выразить чувства присутствующихъ.
   -- Мистеръ Лафайетъ Кеттль?-- сказалъ онъ, снимая шляпу.
   -- Тш, тш!-- раздалось со всѣхъ стороны
   -- Мистеръ Лафайетъ Кеттль, сэръ?
   Мистеръ Кеттль поклонился.
   -- Отъ имени соединеннаго общества, отъ имени общей нашей отчизны и отъ имени справедливой причины святого сочувствія, которымъ одушевлены мы, благодарю васъ. Благодарю васъ, сударь, отъ имени Сочувствователей; благодарю отъ имени "Ватертосгской Газеты"; благодарю отъ имени осыпаннаго звѣздами знамени Соединенныхъ Штатовъ, за ваше краснорѣчивое и категорическое изложеніе. И если, сударь, мнѣ позволено изъявлять душевное желаніе,-- продолжалъ онъ, толкая въ бокъ Мартина ручкою своего зонтика, чтобъ обратить его вниманіе, потому что Мартинъ слушалъ шептавшаго ему что то Марка: -- то рѣшусь заключить сказанное мною желаніемъ, чтобъ у британскаго льва когти были вырваны благороднымъ клювомъ американскаго орла, и чтобъ ирландская арфа и шотландская скрипка выучились наигрывать тѣ мелодіи, которыми дышетъ всякая раковина на берегахъ зеленой Колумбіи!
   Послѣ этой рѣчи, принятой со всеобщимъ одобреніемъ, тощій джентльменъ сѣлъ, и всѣ присутствующіе приняли весьма важный видъ.
   -- Генералъ Чокъ,-- сказалъ мистеръ Лафайетъ Кеттль: -- вы согрѣваете мнѣ сердце. Сэръ, вы согрѣваете мнѣ сердце! Но британскій левъ здѣсь не безъ представителей, и я бы радъ быль услышать его отвѣтъ на ваши замѣчанія.
   -- Клянусь честью,-- вскричалъ Мартинъ, смѣясь:-- если вы дѣлаете мнѣ такую честь, что считаете мою скромную особу представительницею Британіи, я могу сказать только то, что я никогда не слыхалъ, чтобъ королева Викторія читала вашу газету и что считаю это весьма невѣроятнымъ.
   Генералъ Чокъ снисходительно улыбнулся.
   -- Она къ ней послана, сударь,-- сказалъ онъ:-- послана по почтѣ.
   -- Но если газета адресована въ Лондонскую Башню,-- возразилъ Мартинъ:-- то она врядъ ли дойдетъ по назначенію, потому что королева тамъ не живетъ.
   -- Британская королева, джентльмены, живетъ на Монетномъ Дворѣ, чтобъ заботиться о сбереженіи денегъ,-- сказалъ Маркь Тэпли съ самымъ безстрастнымъ лицомъ.-- У нея есть также покои въ домѣ лорда мэра Лондона, но она ихъ не занимаетъ, потому что тамъ дымны камины.
   -- Маркъ,-- прервалъ Мартинъ:-- я буду тебѣ премного обязанъ, если ты удержишься отъ пустыхъ замѣчаній. Джентльмены, я хотѣлъ сказать, хотя въ этомъ нѣтъ ничего особенно важнаго, что англійская королева не живетъ въ Лондонской Башнѣ.
   -- Генералъ!-- вскричалъ мистеръ Лафайетъ Кеттлъ.-- Слышите?
   -- Генералъ!-- раздалось еще нѣсколько голосовъ.-- Генералъ!
   -- Постойте, джентльмены, молчите!-- сказалъ генералъ Чокъ, протягивая руку съ трогательнымъ добросердечіемъ.-- Я всегда замѣчалъ одно необыкновенное обстоятельство, которое приписываю характеру британскихъ узаконеній и стремленій ихъ подавить народную жажду познаній, которая такъ широко распространена въ неизмѣримыхъ лѣсахъ нашего обширнаго за-атлантическаго материка. Вотъ почему просвѣщеніе Британцевъ отстало такъ далеко отъ просвѣщенія нашихъ быстро шагающихъ на поприщѣ гражданственности земляковъ. Теперешній случай меня заинтересовываетъ и подтверждаетъ мою идею. Когда бы говорите, сударь,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ Мартину:-- что ваша королева не обитаетъ въ Лондонской Башнѣ, то впадаете въ заблужденіе, часто встрѣчающееся между вашими соотечественниками, какъ бы высоки ни были ихъ нравственные и умственные элементы. Но, сударь, вы ошибаетесь: она живетъ въ башнѣ...
   -- Когда она при сенъ-джемскомъ дворѣ,--замѣтилъ мистеръ Кеттль.
   -- Разумѣется, когда при сенъ-джемскомъ дворѣ,--возразилъ генералъ Чокъ тѣмъ же благосклоннымъ тономъ.-- Ваша Лондонская Башня, сударь, настоящая резиденція вашихъ государей; находясь вблизи вашихъ парковъ и конскихъ скачекъ, вашей оперы и королевскихъ замковъ, она естественно должна быть мѣстопребываніемъ празднаго, безпечнаго и роскошнаго двора вашей королевы.
   -- Вы бывали въ Англіи?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Въ печати, но не иначе,-- отвѣчалъ генералъ.-- Мы, сударь, здѣсь народъ читающій, и вы найдете между нами по истинѣ удивительно свѣдущихъ людей.
   -- Нисколько въ этомъ не сомнѣваюсь... Но тутъ Мартинъ былъ прерванъ мистеромъ Кеттлемъ, который шепнулъ ему на ухо:
   -- Вы знаете генерала Чока?
   -- Нѣтъ.
   -- Вы знаете, чѣмъ всѣ его считаютъ?
   -- Однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей въ его отечествѣ?-- возразилъ Мартинъ на удачу.
   -- И это фактъ,-- отвѣчалъ Кеттль.-- Я былъ увѣренъ, что вы о немъ слыхали.
   -- Если не ошибаюсь,-- сказалъ Мартинъ, снова обратясь къ генералу:-- я имѣю удовольствіе пользоваться рекомендательнымъ письмомъ къ вамъ отъ мистера Бивена изъ Массачусетса.
   Генералъ принялъ отъ него письмо, прочиталъ со вниманіемъ, поглядѣлъ нѣсколько разъ пристально на обоихъ Англичанъ и, наконецъ, протянулъ Мартину руку.
   -- Ну, сударь,-- сказалъ онъ:-- такъ вы намѣрены поселиться въ Эдемѣ?
   -- Мнѣ сказали, что въ старыхъ городахъ нечего будетъ дѣлать.
   -- И отрекомендую васъ агенту компаніи: я его знаю, потому что самъ принадлежу къ числу акціонеровъ.
   Такія новости были важны для Мартина. Бивенъ говорилъ ему, что генералъ Чокъ не участвуетъ ни въ какой поземельной компаніи, а потому дастъ ему безпристрастный совѣтъ. Генералъ пояснилъ Мартину, что онъ присоединился къ числу членовъ компаніи только за нѣсколько недѣль назадъ и что не писалъ объ этомъ Бивену.
   -- Мы можемъ рисковать весьма немногимъ,-- сказалъ Мартинъ съ безпокойствомъ:-- у насъ всего нѣсколько фунтовъ. Какъ вы думаете, генералъ, можно ли человѣку моего ремесла надѣяться на успѣхъ спекуляціи, на которую я рѣшаюсь?
   -- Что-жъ?-- возразилъ генералъ съ важностью: еслибъ по предвидѣлось никакихъ выгодъ, то я не сталъ бы бросать свои доллары.
   -- Я говорю о выгодахъ для покупателей, а не для продавцовъ.
   -- Покупателей, сударь?-- замѣтилъ генералъ выразительнымъ голосомъ:-- ну, вы пріѣхали изъ старой страны, въ которой изстари, въ продолженіе цѣлыхъ столѣтій, покланяются золотому тѣльцу. Мы же, сударь, живемъ въ странѣ новой, еще не зараженной застарѣлыми пороками; здѣсь человѣкъ является въ полномъ достоинствѣ и не боготворитъ вашихъ явленныхъ кумировъ. Вотъ, напримѣръ, я; я, сударь, имѣю сѣдые волосы и чувства нравственныхъ началъ. Неужели я, съ своими правилами, положили бы капиталъ въ такое предпріятіе, отъ котораго собратіямъ моимъ, человѣкамъ, не предстояло бы выгодъ?
   Мартинъ старался казаться убѣжденнымъ, но вспомнилъ о Нью-Іоркѣ и нашелъ это труднымъ.
   -- Для чего же, сударь, созданы великіе Соединенные Штаты, какъ не для возрожденія человѣка?-- продолжали генералъ.-- Но вамъ весьма естественно предлагать подобнаго рода вопросы, потому что вы пріѣхали изъ Англіи и не знаете нашей страны.
   -- Такъ вы думаете,-- сказалъ Мартинъ:-- что мы можемъ имѣть нѣкоторыя надежды на удачу?
   -- Нѣкоторыя надежды въ Эдемѣ! Но вамъ нужно видѣться съ агентомъ, сударь, съ агентомъ! Взгляните только на карты и планы и потомъ рѣшайтесь. Эдему еще нѣтъ нужды просить милостыни!
   -- Мѣсто дѣйствительно страшно милое и ужасно здоровое!-- сказалъ мистеръ Кеттль.
   Мартинъ чувствовалъ, что спорить было бы неприлично, не зная навѣрное ничего положительнаго, а потому онъ поблагодарилъ генерала за предложеніе представить его агенту, съ которымъ "заключилъ" увидѣться на другой день. Потомъ онъ просилъ генерала пояснить, кто были Ватертостскіе Сочувствователи и чему они сочувствовали? На это генералъ Чокъ отвѣчалъ съ важностью, что завтра будетъ великое собраніе этого просвѣщеннаго общества и что тогда Мартинъ можетъ воспользоваться случаемъ узнать о немъ подробнѣе; мѣсто засѣданія будетъ въ ближайшемъ городѣ, куда они направляются. "Сограждане мои", прибавилъ генералъ: "призвали меня для предсѣдательствованія надъ ними".
   Поздно вечеромъ путешественники прибыли къ цѣли своего странствія. У самой желѣзной дороги возвышалось огромное бѣлое безобразное строеніе, на которомъ большими буквами было намалевано: "Національный Отель". Передній фасадъ украшался широкою галлереей, на перилахъ которой пассажиры вагоновъ могли видѣть великое множество подошвъ сапоговъ и башмаковъ; изъ-за нихъ являлся дымъ множества сигаръ, но не было замѣтно никакого признака обитаемости. Мало по малу, начали, однако, показываться головы и плечи, что свидѣтельствовало о томъ, что джентльмены, квартирующіе въ отелѣ, наслаждались по своему вечернею прохладой, протянувъ ноги туда, гдѣ джентльмены всѣхъ другихъ странъ имѣютъ привычку показывать свои головы.
   Въ отелѣ былъ обширный буфетъ и обширная зала, въ которой стоялъ длинный столъ, накрытый для ужина. Зданіе украшалось безконечнымъ множествомъ лѣстницъ, коридоровъ, спаленъ и широкихъ галлерей снаружи и внутри, въ каждомъ этажѣ. Внутри строенія былъ четвероугольный дворъ, на которомъ просушивалось бѣлье. Тамъ и сямъ слонялись зѣвающіе джентльмены, запустивъ руки въ карманы; мѣстами виднѣлись группы, занимавшіяся разговорами; но вездѣ, во всемъ, въ наружности, взглядахъ, рѣчахъ, мнѣніяхъ, умахъ являлись только повторенія характеровъ въ родѣ мистера Джефферсона Брикка, полковника Дайвера, майора Нокинса, генерала Чока, мистера Лафайста Кеттля и такъ далѣе, до безконечности. Здѣшніе джентльмены дѣлали то же самое, что и тѣ, говорили то же самое, судили обо всѣхъ вещахъ, основываясь на тѣхъ же началахъ.
   По звукамъ ударовъ въ гонгъ, все это пріятное общество стеклось съ разныхъ сторонъ въ столовую; изъ сосѣднихъ домовъ и амбаровъ присоединились свѣжія толпы джентльменовъ и дамъ, потому что женатые и холостые цѣлой половины города имѣли главное мѣстопребываніе въ отелѣ. Чай, кофе, пряности и всѣ съѣстные припасы уничтожались съ такою же ужасающею быстротою, какъ и у Покинса; насытившіеся джентльмены расходились въ тѣ же мѣста, что и тамъ -- словомъ, существованіе всѣхъ текло и здѣсь въ такомъ же точно порядкѣ, какъ и тамъ.
   -- Ну Маркъ,-- сказалъ Мартинъ, запирая двери своей комнатки:-- намъ теперь надобно посовѣтоваться серьезнѣе, потому что завтра рѣшится наша участь. Такъ ты рѣшился положитъ свои деньги въ общую кассу?
   -- Еслибъ не рѣшился, то не поѣхалъ бы сюда,-- отвѣчалъ мистеръ Тэпли.
   -- Сколько же тутъ всего?
   -- Тридцать семь фунтовъ, десять шиллинговъ и шесть пенсовъ. Такъ говоритъ сохранная казна; я самъ никогда не считалъ ихъ.
   -- Деньги, которыя мы привезли съ собой, убавились до восьми фунтовъ безъ немногихъ шиллинговъ.
   Маркъ улыбнулся и старался смотрѣть такъ, какъ будто онъ не придаетъ никакой важности этому факту.
   -- За кольцо -- ея кольцо,-- продолжалъ Мартинъ, глядя съ горестью на свой палецъ, на которомъ уже не было перстня.
   -- Охъ!-- вздохнулъ мистеръ Тэпли.-- Извините, сударь.
   Мы получили четырнадцать фунтовъ. Такимъ образомъ, твоя доля будетъ гораздо больше моей.
   -- О, сударь, это ничего не значитъ!
   -- Нѣтъ; но выслушай, потому что для тебя это можетъ быть очень важно, а мнѣ доставитъ существенное удовольствіе. Маркъ, ты будешь партнеромъ нашего предпріятія -- равнымъ со мною партнеромъ. Съ моей стороны, въ видѣ дополнительнаго капитала, будутъ приложены мои способности и архитектурныя свѣдѣнія; половина доходовъ, сколько бы ихъ ни набралось, достанется на твою долю.
   Бѣдный Мартинъ! Онъ вѣчно строилъ воздушные замки и не могъ отстать отъ убѣжденія въ томъ, что будетъ покровительствовать Марку и щедро вознаградитъ его за усердіе!
   -- Не знаю, сударь, что мнѣ сказать, чтобъ благодарить васъ,-- возразилъ Маркъ въ разлумыі, происходившемъ не отъ причины, которую предполагалъ Мартинъ.-- Я буду стоять за васъ и не отстану отъ васъ, сколько мнѣ позволятъ мои силы и способности. Вотъ и все.
   -- Ну, любезный, значитъ, мы поняли другъ друга,-- сказалъ Мартинъ съ возрастающимъ величавымъ снисхожденіемъ.-- Теперь мы уже не господинъ и слуга, а друзья и партнеры. Въ Эдемѣ мы примемся за дѣло подъ фирмою "Чодзльвита и Тэпли", такъ ли?
   -- Богъ съ вами, сударь!-- вскричалъ Маркъ.-- Моего имени не нужно упоминать. Я вовсе не знакомъ съ этимъ дѣломъ. Я, сударь, буду просто Ком.--никакъ не иначе!
   -- Какъ хочешь, Маркъ; такъ Чодзльвитъ и Ком.
   -- Благодарствуйте, сударь. Еслибъ какому ни будь джентльмену понадобилось соорудить что нибудь въ родѣ кегельнаго катка, такъ я еще, пожалуй, могъ бы пригодиться.
   -- Ты бы сдѣлалъ это лучше всякаго архитектора въ Соединенныхъ Штатахъ. Однако, принеси-ка сюда пару кобблеровъ; выпьемъ за успѣхъ нашего предпріятія.
   Мартинъ, повидимому, забылъ, что Маркъ уже больше не слуга, а партнеръ; но мистеръ Тэпли повиновался съ обычною своею расторопностью, и на разставаньи они положили между собою отправиться вмѣстѣ къ агенту завтра утромъ.
   Генералъ завтракалъ на другое утро вмѣстѣ съ прочими за общимъ столомъ, и предложилъ Мартину идти къ агенту Эдема тотчасъ же, не теряя времени. Мартинъ согласился, и они пошли.
   Контора была на маленькой площадкѣ, на ружейный выстрѣлъ отъ національнаго отеля. Дверь была отворена, и въ комнаткѣ виднѣлся еще съ улицы самъ агентъ, раскачивавшійся безпечно въ креслахъ, упершись одною ногою въ стѣну и поджавъ другую подъ себя.
   Это быль тощій человѣкъ въ соломенной шляпѣ съ огромными нолями и сюртукѣ изъ какой-то зеленой матеріи. Погода была жаркая, а потому онъ оставался безъ галстуха, съ рубашечнымъ воротникомъ нараспашку, такъ что горло его было совершенно обнажено и когда онъ говорилъ, то въ немъ что-то шевелилось и какъ будто пробивалось вверхъ. Можетъ быть, то были слабыя стремленія правды, старавшейся добраться до его устъ... Если такъ, труды ея не имѣли никогда желаннаго успѣха.
   Пара сѣрыхъ глазъ выглядывала изъ глубокихъ впадинъ головы агента; но только одинъ изъ нихъ былъ одаренъ чувствомъ зрѣнія, другой оставался въ совершенномъ бездѣйствіи. Казалось, будто половина его физіономіи съ неподвижнымъ глазомъ прислушивалась къ тому, что дѣлаетъ другая половина. Такимъ образомъ, каждая сторона его профиля имѣла особенное выраженіе: когда подвижная была въ наибольшемъ одушевленіи, другая оставалась въ самомъ строгомъ и холодномъ состояніи. Длинные черные волосы агента висѣли внизъ по сторонамъ лица; взъерошенныя брови придавали ему выраженіе хищной птицы.
   Таковъ былъ смертный, къ которому приближались Мартинъ, Маркъ и генералъ Чокъ, и котораго послѣдній привѣтствовалъ именемъ Скеддера.
   -- Что, генералъ,-- отвѣтилъ тотъ,-- какъ вы поживаете?
   -- Благополучно и дѣятельно на службѣ моему отечеству и дѣлу сочувствія. Два джентльмена желаютъ съ вами познакомиться, мистеръ Скеддеръ.
   Скеддеръ пожалъ руки обоимъ -- безъ этой предварительной мѣры въ Америкѣ ничего не дѣлается; послѣ того онъ продолжалъ раскачиваться.
   -- Я разсчитываю, что догадываюсь, зачѣмъ они пришли, генералъ, не такъ ли?
   -- Можетъ быть, сударь.
   -- Вы человѣкъ съ языкомъ, генералъ, но говорите слишкомъ много -- и это фактъ,-- сказалъ Скеддеръ.-- Вы говорите ужасно хорошо публично, но въ частныхъ дѣлахъ вамъ бы слѣдовало говорить меньше.
   -- Пусть меня повѣсятъ, если я могу "осуществить" значеніе нашихъ словъ,-- возразилъ генералъ послѣ нѣкотораго размышленія.
   -- Вы знаете, что мы не хотѣли продавать участки нашей земли всякому встрѣчному, но "заключили" предоставлять ихъ только аристократамъ творенія,-- да!
   -- Да вотъ они, сударь, вотъ они!-- вскричалъ генералъ съ каримъ.
   Тутъ генералъ шепнулъ Мартину, что Скеддеръ честнѣйшій малый въ свѣтѣ, и что онъ не рѣшился бы обидѣть его даже за тысячу долларовъ.
   -- Я исполняю свою обязанность; но многіе на меня сердиты за то, что я не продаю имъ участковъ Эдема. Ужь такова человѣческая натура!..
   -- Мистеръ Скеддеръ!-- сказалъ генералъ, принявъ ораторскую осанку.-- Сэръ! Вотъ моя рука и мое сердце. Я уважаю васъ -- прошу извинить меня. Эти джентльмены мои друзья; иначе я не привелъ бы ихъ къ вамъ, зная, что цѣна на участки Эдема теперь низка. Но это особенные друзья!
   Мистеръ Скеддеръ былъ до того доволенъ такимъ объясненіемъ, что рѣшился подняться съ креселъ, чтобъ пожать генералу руку. Но генералъ объявилъ, что не вмѣшивается ни въ какія распоряженія компаніи, а потому усѣлся въ упразднившіяся кресла и принялся въ нихъ раскачиваться.
   -- О-то!-- вскричалъ Мартинъ, взглянувъ на планъ, занимавшій цѣлую стѣну конторы (правда, вся контора была невелика, и въ ней не было ничего, кромѣ плана, нѣсколькихъ геологическихъ и ботаническихъ образчиковъ, двухъ большихъ книгъ, лежавшихъ на скромномъ письменномъ столѣ, и стула).-- О-го! Это что?
   -- Это Эдемъ,-- отвѣчалъ Скеддеръ, ковыряя въ зубахъ зубочисткою, придѣланною къ перочинному ножичку.
   -- Я и не воображалъ, чтобъ это былъ уже городъ.
   -- Право? Однакожъ, это городъ.
   И городъ цвѣтущій, архитектурный! Тамъ были заемные банки, церкви, соборы, площади, факторіи, рынки, отели, магазины, верфи; тамъ была биржа, театръ,-- словомъ, всякаго рода публичныя и частныя зданія, даже до конторы "Эдемскаго Жала", ежедневный газеты. Все это было съ величайшею вѣрностью расчерчено и означено на планѣ.
   -- Боже мой, да это очень важное, мѣсто!-- воскликнулъ съ удивленіемъ Мартинъ.
   -- О, очень важное!-- замѣтилъ агентъ.
   -- Но я боюсь, что мнѣ тутъ нечего будетъ дѣлать,-- сказалъ Мартинъ, глядя на публичныя зданія.
   -- Что жъ! Не всѣ еще выстроены,-- отвѣчалъ агентъ.
   Мартинъ вздохнулъ свободнѣе.
   -- А рынокъ,-- сказалъ онъ, уже отстроенъ, или нѣтъ?
   -- Рынокъ? Дайте посмотрѣть. Нѣтъ еще.
   -- Не дурно было бы начать съ него, а?-- шепнулъ Мартинъ, толкнувъ слегка локтемъ Марка.
   Маркъ, смотрѣвшій съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ то на планъ, то на агента, отвѣчалъ: "Необычайно!"
   Настало мертвое молчаніе, въ продолженіе котораго мистеръ Скеддеръ усерднѣе прежняго заковырялъ въ зубахъ и сдулъ пыль съ мѣста на планѣ, гдѣ былъ назначенъ театръ.
   -- Я полагаю,-- сказалъ Мартинъ, внимательно разсматривая планъ, не обнаруживая трепетаніемъ своего голоса, какъ важенъ будетъ для него отвѣтъ агента:-- я полагаю, что тамъ нѣсколько архитекторовъ?
   -- Тамъ нѣтъ теперь ни одного,-- отвѣчалъ Скеддеръ.
   -- Маркъ, слышишь?-- шепнулъ Мартинъ, дергая своего партнера за рукавъ.-- Но кто же выстроилъ все это? спросилъ онъ громко.
   -- Вѣроятно, публичныя зданія вырастаютъ сами собой на такой плодородной почвѣ,-- замѣтилъ Маркъ.
   Онъ стоялъ въ это время по темную сторону агента; но Скеддерь тотчасъ же перешелъ на другое мѣсто и направилъ на него свой дѣйствующій глазъ.
   -- Пощупайте мои руки, молодой человѣкъ,-- сказалъ онъ Марку.
   -- Зачѣмъ?-- возразилъ тотъ.
   -- Чисты онѣ или грязны?-- продолжалъ Скеддеръ, протягивая къ нему обѣ руки.
   Въ физическомъ смыслѣ, онѣ были рѣшительно грязны. Но такъ какъ Скеддеръ, вѣроятно, говорилъ аллегорически, то Мартинъ поспѣшилъ объявить его руки бѣлыми какъ снѣгъ.
   -- Пожалуйста, Маркъ,-- сказалъ онъ съ нѣкоторою досадою:-- нельзя ли удерживаться отъ замѣчаній подобнаго рода, которыя, какъ бы невинны и незлонамѣренны ни были, все таки неумѣстны и могутъ разсердить людей постороннихъ.
   Мистеръ Скеддеръ не сказалъ ни слова, но прислонился спиною къ плану и ткнулъ разъ двадцать свою зубочистку въ столъ, глядя на Марка съ величайшимъ негодованіемъ.
   -- Вы мнѣ не сказали чьей работы эти строенія?-- рѣшился замѣтить Мартинъ.
   -- Что за нужда, чьей бы они ни были,-- отвѣчалъ сердито агентъ.-- Какое дѣло до того, чѣмъ кончилъ архитекторъ. Можетъ быть онъ очистилъ себѣ цѣлыя груды долларовъ; можетъ быть, ни одного сента. Что жъ!
   -- Всему ты виноватъ, Маркъ!
   -- Можетъ быть,-- продолжалъ агентъ:-- эти растенія не поднялись въ Эдемѣ. Нѣтъ! Можетъ быть, этотъ столь и стулъ сдѣланы не изъ эдемскаго лѣса? Нѣтъ! Можетъ быть, что никто еще туда не поселялся.... Можетъ быть, что нѣтъ и такого мѣста, какъ Эдемъ, во всѣхъ Соединенныхъ Штатахъ... Все можетъ быть!
   -- Надѣюсь, что ты теперь доволенъ успѣхомъ своей шутки, Маркъ!-- сказалъ Мартинъ.
   Но тутъ, къ счастію, вмѣшался генералъ и попросилъ агента доставить его пріятелямъ подробности объ участкѣ въ пятьдесятъ акровъ съ домомъ, который прежде быль проданъ компаніей и потомъ недавно снова достался ей въ руки.
   -- Вы очень щедры, генералъ,-- отвѣчалъ Скеддеръ.-- Уютъ участокъ долженъ бы былъ подняться въ цѣнѣ.
   Онъ ворча раскрылъ свои книги и, обращая постоянно свѣтлую половину своего лица къ Марку, показалъ для прочтенія одинъ листъ. Мартинъ пробѣжалъ его съ жадностью и спросилъ:
   -- Гдѣ же этотъ участокъ на планѣ?
   -- На планѣ?...-- сказалъ Скеддеръ.
   -- Да.
   Скеддеръ обернулся къ плану, разглядывалъ его съ большимъ вниманіемъ, вертѣлъ надъ нимъ зубочистку нѣсколько разъ, а потомъ, какъ будто вдругъ найдя то, что ему было нужно, уткнулъ ее въ самый центръ главной набережной.
   -- Вотъ,-- сказалъ онъ:-- здѣсь!
   Мартинъ взглянулъ на своего Ком. съ блестящими глазами, и Ком. увидѣлъ, что дѣло уже рѣшено.
   Торгъ заключился, однако, не такъ легко, какъ можно было бы ожидать, потому что Скеддеръ былъ не въ духѣ и безпрестанно выискивалъ разныя препятствія: то онъ говорилъ, что надобно имъ подумать и придти недѣли черезъ двѣ, то предсказывалъ Мартину и Марку, что мѣсто имъ не понравится; то предлагалъ имъ отказаться и отпускалъ сердитыя фразы насчетъ безумія генерала. Но наконецъ, заплачена была должнымъ образомъ требуемая сумма, возвышавшаяся до полутораста долларовъ или тридцати фунтовъ стерлинговъ; голова Мартина поднялась дюйма на два ближе къ потолку съ тѣхъ поръ, какъ онъ почувствовалъ себя землевладѣльцемъ благоденствующаго города Эдема.
   -- Если вы останетесь недовольны,-- сказалъ Скеддеръ, давая ему нужныя росписки въ полученіи денегъ: -- то не пеняйте на меня.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- отвѣчалъ Мартинъ весело:-- мы на васъ не станемъ пенять! Генералъ, вы уходите?
   -- Я, сударь, къ вашимъ услугамъ,-- возразилъ генералъ, протягивая ему руку съ величавымъ радушіемъ:-- и желаю вамъ радости отъ вашей новой покупки. Вы теперь, сударь, гражданинъ просвѣщеннѣйшей и могущественнѣйшей страны на цѣломъ земномъ шарѣ. Желаю, чтобъ вы были достойны такой чести!
   Мартинъ поблагодарилъ его и простился съ мистеромъ Скеддеромъ, который усѣлся въ кресла, лишь только генералъ поднялся. Маркъ, идучи къ отелю, оглядывался нѣсколько разъ назадъ; но къ нему была обращена темная сторона лица агента, на которой выражалась только серьезная задумчивость. Выраженіе другой стороны той же самой физіономіи было совершенно противоположно, Скеддеръ вообще смѣялся мало и никогда не смѣялся прямо; но теперь каждая жилка, каждый мускулъ его лица выражали усмѣшку.
   Генералъ шагалъ быстро, потому что было около двѣнадцати часовъ; а въ это время долженствовало открыться великое засѣданіе Ватертостскихъ сочувствователей. Любопытствуя присутствовать при этомъ, Мартинъ не отставалъ отъ генерала и старался держаться за нимъ еще ближе, когда они вошли въ большую залу національнаго отеля, въ которой была воздвигнута изъ столовъ небольшая площадка съ креслами для генерала; мистеръ Лафайетъ Кегтль, въ качествѣ секретаря, важно хлопоталъ около какихъ-то бумагъ.
   -- Что, сударь,-- сказалъ онъ, пожавъ Мартину руку: -- вы скоро увидите зрѣлище, "разсчитанное" для того, чтобъ заставить британскаго льва поджать хвостъ и завыть отъ мученія, надѣюсь!
   Генерала пригласилъ занять кресла какой то малый въ родѣ Джефферсона Брикка, открывшій засѣданіе сильно наперченной рѣчью, въ которой много разъ было упомянуто и родномъ краѣ и о разбитіи цѣпей тиранства.
   Круто пришлось тутъ бѣдному льву Британіи! Негодованіе юнаго воспламененнаго Колумбійца не знало предѣловъ! "Левъ! (кричалъ молодой Колумбіецъ) гдѣ онъ? Кто онъ? Что онъ? Покажите его мнѣ! Подайте его сюда! Сюда, на этотъ священный алтарь (указывая на обѣденный столъ)! Сюда, на прахъ предковъ, смѣшанный съ кровью, которая лилась, какъ вода на нашихъ ровныхъ равнинахъ Чикклбидди-Ликка! Подайте его сюда, этого льва! Я вызываю его на бой одинъ! Я скажу этому льву, что когда рука свободы еще разъ скрутитъ ему гриву и онъ ляжетъ передо мною бездыханнымъ трупомъ, то орлы великой и гордой республики будутъ хохотать. Ха, ха!"
   Рѣчь молодого человѣка, остановившагося послѣ произнесенія ея съ сложенными на груди руками, была принята съ такимъ одобреніемъ, съ такими восклицаніями, что часы башни конной гвардіи въ Лондонѣ должны были содрогнуться, и моментъ средняго полудня перемѣниться въ столицѣ Англіи.
   -- Кто это?-- спросилъ Мартинъ мистера Кеттля.
   Тотъ взялъ клочокъ бумаги и, написавъ что то на немъ, подалъ Мартину, который прочиталъ: "Можетъ быть, человѣкъ замѣчательный не меньше кого бы то ни было въ моемъ отечествѣ".
   Послѣ юнаго Колумбійца заговорилъ другой, такой же и въ томъ же родѣ; и онъ удостоился такого же громкаго и единодушнаго одобренія. Но ни тотъ, ни другой не сочли за нужное сказать, кому сочувствовали члены общества, и какая была причина ихъ сочувствія. Такимъ образомъ, Мартинъ продолжалъ оставаться въ неизвѣстности; наконецъ, лучъ свѣта мелькнулъ ему чрезъ посредство секретаря, когда тотъ началъ читать отчеты дѣйствій и прежнихъ засѣданіи общества. Тогда Мартинъ узналъ, что члены общества сочувствовали одному весьма извѣстному Ирландцу, который оспаривалъ нѣкоторые пункты у правительства Англіи; они дѣлали это потому, что весьма не любили Англіи, а не потому, чтобъ имъ очень нравилась Ирландія; они всегда оказывали большую недовѣрчивость ирландскимъ переселенцамъ и терпѣли ихъ только по той причинѣ, что на нихъ можно было взваливать тяжелыя работы, а простая работа возбуждаетъ въ великой республикѣ больше отвращенія, чѣмъ гдѣ либо. Вскорѣ всталъ самъ генералъ, чтобъ прочитать собранію письмо, приготовленное для знаменитаго Ирландца и написанное собственною его рукою.
   -- Вотъ, друзья и сограждане,-- сказалъ генералъ:-- вотъ, что я ему нишу:

"Сэръ,

   "Обращаюсь къ вамъ отъ имени Ватертостскаго Собранія Соединенныхъ Сочувствователей. Оно, сударь, основано въ великой американской республикѣ! Теперь оно слѣдитъ съ лихорадочнымъ волненіемъ и пламеннымъ сочувствіемъ за благородными усиліями вашими къ священномъ дѣлѣ свободы".
   При словѣ "свобода" и при каждомъ повтореніи его всѣ сочувствователи испускали неистовые возгласы; восклицаніи ихъ повторялись по девяти разъ и потомъ девятью девять разъ.
   "Во имя свободы, сударь -- святой свободы -- обращаюсь я къ вамъ. Отъ имени свободы присылаю вамъ приложеніе къ капиталу вашего общества. Именемъ свободы, сударь, покрываю негодованіемъ и отвращеніемъ то проклятое животное съ окровавленною гривою, котораго жестокость и кровожадная алчность были всегда бичомъ и мученіемъ для цѣлаго свѣта. Нагіе посѣтители острова Робинзона Крузо, летучія жены Питера Уилькинса; запачканныя сокомъ плодовъ дѣти чащи кустарниковъ; даже великаны, издавна взращенные въ рудокопныхъ округахъ Корнвалля -- всѣ свидѣтельствуютъ о его дикихъ и злобныхъ свойствахъ.
   "Я, сударь, говорю о британскомъ львѣ.
   "Преданные свободѣ духомъ и тѣломъ, сердцемъ и душою -- свободѣ, составляющей блаженство каждой улитки нашихъ подваловъ, каждой устрицы, покоящейся въ своемъ жемчужномъ ложѣ, скромнаго червяка, обитающаго въ своемъ сырномъ жилищѣ!-- ея священнымъ, незапятнаннымъ именемъ предлагаемъ вамъ наше сочувствіе. О, сударь, въ нашемъ драгоцѣнномъ и благополучномъ отечествѣ огни ея пылаютъ ярко, чисто и бездымно: если огни эти зажгутся и у васъ, ихъ будетъ достаточно, чтобъ сжарить цѣликомъ британскаго лыа!
   "Имѣю честь быть, во имя свободы, вашимъ искреннимъ другомъ и вѣрнымъ сочувствователемъ.
   Киръ Чокъ, генералъ милиціи Соединенныхъ Штатовъ".
   
   Случилось такъ, что во время чтеніи этого письма, безпрестанно прерываемаго восклицаніями, прибылъ поѣздъ желѣзной дороги и привезъ почту изъ Англіи. Секретарю Кеттлю передали пакетъ, который онъ открылъ въ самомъ разгарѣ возгласовъ и содержаніе котораго значительно его смутило. Лишь только генералъ Чокъ успѣлъ сѣсть, Кеттль поспѣшилъ къ нему и подалъ ему письмо и нѣсколько печатныхъ извлеченій изъ англійскихъ газетъ, который немедленно обратили на себя его вниманіе.
   Генералъ, разгоряченный успѣхомъ своего чтенія, былъ готовь принять какое бы то ни было поджигающее средство; но не успѣлъ онъ пробѣжать предложенные ему документы, какъ наружность его до того измѣнилась отъ гнѣва и бѣшенства, что всѣ обратили на него вниманіе съ непритворнымъ изумленіемъ.
   -- Друзья,-- воскликнулъ генералъ, вставая съ креселъ: -- друзья и сограждане, мы обманулись въ этомъ человѣкѣ!
   -- Въ комъ? -- закричали со всѣхъ сторонъ.
   -- Въ этомъ!-- отвѣчалъ генералъ, показывая на письмо, которое только что публично прочиталъ.-- Я нахожу, что онъ всегда былъ жаркимъ защитникомъ освобожденія негровъ и что даже, теперь продолжаетъ стараться о томъ же самомъ!
   Еслибъ возбудившій негодованіе генерала отсутствующій находился тутъ, то, безъ сомнѣнія, вольные граждане свободной республики растерзали бы его на части. Они изорвали письмо въ клочки, топтали ногами мельчайшіе лоскутки, выли, ревѣли, шипѣли, пока не выбились изъ силъ.
   -- Общество Соединенныхъ Сочувствователей должно быть немедленно распущено,-- сказалъ генералъ, лишь только нашелъ возможность заставить себя выслушать.
   -- Долой общество! Прочь его! Не хотимъ слышать о немъ! Сжечь его журналы и записки! Вычеркнуть его изъ памяти людской!
   -- Но, сограждане,-- сказалъ генералъ:-- у насъ есть капиталъ. Что дѣлать съ капиталомъ?
   Рѣшили наскоро, чтобъ на деньги общества сдѣлать серебряное блюдо и поднести его одному извѣстному судьѣ, который въ присутственномъ мѣстѣ объявилъ всенародно благородное правило, въ силу котораго всякая бѣлая чернь имѣетъ законное право убить любого чернаго; другое серебряное блюдо предназначалось въ подарокъ одному извѣстному патріоту, который торжественно, съ занимаемаго имъ высокаго мѣста въ законодательномъ собраніи, объявилъ, что онъ и друзья его повѣсятъ безъ суда всякаго отмѣнителя невольничества, который осмѣлится посѣтить ихъ. Наконецъ, положили употребить остальныя деньги на усиленіе либеральныхъ и справедливыхъ узаконеній, вслѣдствіе которыхъ считается несравненно противозаконнѣе и опаснѣе учить негра грамотѣ, чѣмъ сжарить его за-живо въ городѣ. Рѣшивъ эти важные пункты, засѣданіе разошлось въ большимъ безпорядкѣ. Такъ кончилось Ватертостское сочувствіе.
   Поднимаясь въ свою комнату, Мартинъ замѣтилъ флагъ республики, поднятый надь крышею отеля.
   -- Хорошъ ты издали,-- подумалъ онъ:-- но не долго останется въ заблужденіи тотъ, кто разсмотритъ тебя поближе.
   

Глава XXII, въ которой будетъ объяснено, какъ и почему Мартинъ сдѣлался "львомъ" самъ по себѣ.

   Лишь только въ "Національномъ Отелѣ" всѣ узнали, что молодой Англичанинъ, мистеръ Чодзльвитъ, купилъ себѣ "мѣстоположеніе" въ Долинѣ Эдема и что намѣренъ отправиться въ этотъ земной рай на слѣдующемъ пароходѣ, какъ вдругъ всѣ почувствовали къ нему необычайное расположеніе. Какъ и почему это случилось, Мартинъ не могъ понять; но не могло быть никакого сомнѣнія въ томъ, что онъ былъ дѣйствительно "львомъ" общины, такъ что ему не давали покоя желавшіе пользоваться его знакомствомъ и обществомъ.
   Первое извѣщеніе о такой перемѣнѣ пришло къ нему въ видѣ слѣдующаго посланія, написаннаго тонкимъ скорымъ почеркомъ на разграфленной бумагѣ:
   
   Національный Отель Понедѣльникъ, утромъ.

"Почтенный сэръ,

   Наслаждаясь преимуществомъ вашего сотоварищества въ вагонѣ желѣзной дороги третьяго дня, я слышалъ нѣкоторыя замѣчанія ваши касательно Лондонской Башни.
   "Будучи секретаремъ Общества Молодыхъ Людей здѣшняго города, увѣдомляю васъ отъ имени членовъ, что Общество выслушало бы съ гордостью лекцію вашу о Лондонской Башнѣ, въ залѣ своего засѣданія, завтра, въ семь часовъ вечера. Такъ какъ надобно ожидать большого выпуска билетовъ по четверти доллара за входъ, то вы много обяжете вашимъ отвѣтомъ и согласіемъ,

почтенный сэръ, преданнаго вамъ Лафайета Кеттля".
"Почтенному мистеру М. Чодзльвиту".

   "Р. S. Общество не намѣрено ограничить вашей публичной лекціи чтеніемъ о Лондонской Башнѣ. Позвольте намекнуть вамъ, что вы доставите большое удовольствіе замѣчаніями о началахъ геологіи или (если это для васъ удобнѣе) критическимъ разборомъ сочиненій вашего даровитаго соотечественника, мистера Миллера".
   Изумленный до крайности такимъ приглашеніемъ, Мартинъ отвѣчалъ на него съ подателемъ и въ вѣжливыхъ выраженіяхъ отказался. Не успѣлъ онъ покончить съ однимъ, какъ тотчасъ же. получилъ другое письмо.

No 47. Бонкеръ-Гилль-Стритъ. Понедѣльникъ утромъ.

   Частное.

"Сэръ,

   "Я взращенъ въ неизмѣримыхъ пустыняхъ, по которымъ нашъ могучій Миссиссипи (или Отецъ Водь) катитъ свои мутныя струи.
   "Я молодь и пламененъ -- потому что дикая пустыня имѣетъ свою поэзію, и каждый крокодилъ, ворочающійся въ тинѣ, есть уже самъ по себѣ эпопея. Я жажду славы. Она главное мое стремленіе.
   "Не знаете ли вы, сударь, какого ни будь члена конгресса Англіи, который бы взялся заплатить за издержки моего путешествія въ ту страну и за прожитіе мое въ ней въ продолженіе шести мѣсяцевъ?
   "Во мнѣ есть что то, убѣждающее меня въ томъ, что такое просвѣщенное покровительство не пропадетъ даромъ. Я увѣренъ, что отличусь блистательнымъ образомъ въ литературѣ или искусствахъ, на каѳедрѣ, въ судѣ или на сценѣ.
   "Если вы не имѣете времени написать къ такому лицу сами, то прошу васъ прислать мнѣ списокъ трехъ или четырехъ особь, на которыхъ вѣроятнѣе всего можно надѣяться, и я напишу къ нимъ по почтѣ. Могу ли также просить васъ доставить мнѣ критическія замѣчанія, возбужденныя въ вашихъ умственныхъ способностяхъ чтеніемъ "Ванна Мистеріи", сочиненія вашего великаго лорда Байрона?

"Вашъ и проч. Потпемъ Смифъ".

   P. S. Адресуйте отвѣтъ на имя Америки Младшаго, у господъ Генкока и Флоби, въ магазинъ сухихъ припасовъ".
   Оба эти письма, вмѣстѣ съ отвѣтами Мартина, были публикованы въ слѣдующемъ нумерѣ "Ватертостской Газеты".
   Не успѣлъ Мартинъ отдѣлаться отъ этой корреспонденціи, какъ пришелъ къ нему хозяинъ отеля, капитанъ Кэджикъ, чтобъ посмотрѣть, каково онъ поживаетъ.
   -- Ну, сударь,-- сказалъ капитанъ:-- вы, я разсчитываю, сдѣлались человѣкомъ знаменитымъ.
   -- Кажется, что такъ.
   -- Наши граждане намѣрены сдѣлать вамъ визитъ.
   -- Силы небесныя! Почтенный капитанъ, я не могу принять ихъ!
   -- Я разсчитываю, что вы должны принять ихъ.
   -- Долженъ -- слово непріятное, капитанъ.
   -- Что-жъ, не я выдумалъ нашь языкъ, не мнѣ его и передѣлывать. А вы должны принять ихъ -- вотъ и все.
   -- Но почему же?
   -- А потому, что я сдѣлалъ уже объявленіе въ буфетѣ.
   Маркъ подтвердилъ эти слова, сказавъ, что онъ самъ видѣлъ письменное объявленіе о томъ, что мистеръ Чодзльвитъ будетъ въ два часа принимать посѣтителей.
   -- Вы вѣрно не захотите лишиться общаго расположенія,-- продолжалъ капитанъ.-- Говорю вамъ, что наши граждане не очень терпѣливы, а газета обдеретъ васъ какъ дикую кошку.
   Мартинъ готовъ былъ взбѣситься, но одумался и сказалъ:
   -- Такъ пусть они приходятъ.
   -- О, они придутъ! Большая зала уже приготовлена нарочно для такого случая.
   -- Но не скажете ли вы мнѣ, зачѣмъ меня хотятъ видѣть? Что я сдѣлалъ и чѣмъ ихъ такъ сильно заинтересовалъ?
   Капитанъ Кэджикъ приподнялъ шляпу обѣими руками, надѣлъ ее снова, провелъ себя рукою по лицу, взглянулъ сперва на Мартина, потомъ на Марка, мигнулъ однимъ глазомъ и вышелъ.
   -- Клянусь жизнью,-- вскричалъ Мартинъ: -- вотъ человѣкъ непонятный! Что ты на это скажешь, Маркъ?
   -- Что, сударь! Я думаю, мы, наконецъ, нашли самаго замѣчательнаго человѣка здѣшней страны. Надѣюсь, что имъ это племя кончится.
   Хотя Мартина и разсмѣшилъ этотъ отвѣтъ, однако, нельзя было отдѣлаться отъ двухъ часовъ. Лишь только они пробили, капитанъ Кэджикъ пришелъ за нимъ, чтобъ вести его въ общую залу; не успѣлъ онъ въ ней очутиться, какъ хозяинъ заревѣлъ внизъ по лѣстницѣ, что мистеръ Чодзльвиттъ "принимаетъ!"
   Съ шумомъ поднялись наверхъ сограждане капитана. Зала вскорѣ наполнилась, и въ отпертыя двери было видно, что свѣжія толпы посѣтителей ждутъ только минуты, когда до нихъ дойдетъ очередь войти "съ визитомъ". Одни за другими, десятки за десятками, валили граждане, и каждый пожималъ Мартину руку. И сколько тутъ было разнохарактерныхъ рукъ! Толстыя и тощія, грубыя и нѣжныя, сухія и потныя, холодныя и горячія. И какія многоразличныя свойства пожиманія! И толпы не переставали валить, и голосъ капитана кричалъ: -- На низу ждутъ другіе! Джентльмены, которые уже познакомились съ мистеромъ Чодзльвитомъ, не угодно ли вамъ очистить мѣсто для другихъ?..
   Невзирая на увѣщанія капитана Кэджика, всѣ они оставались въ залѣ съ вытаращенными на Мартина глазами. Два джентльмена сотрудника "Ватертостской Газеты" пришли нарочно за тѣмъ, чтобъ разсмотрѣть его повнимательнѣе и написать о немъ статью. Одинъ изъ нихъ наблюдалъ верхнюю половину его тѣла, а другой -- нижнюю, оба не пропускали ни малѣйшаго его движенія. Физіономисты и френологи бродили вокругъ его; нѣкоторые изъ послѣднихъ рѣшались даже наскоро ощупывать выпуклости его черепа, послѣ чего тотчасъ-же скрывались въ толпѣ. Другіе, не интересовавшіеся никакою наукою въ особенности, разсуждали подлѣ него вслухъ о его лицѣ, сложеніи, носѣ и волосахъ,-- а голосъ капитала Кэджика раздавался по-прежнему:-- "джентльмены, представленные мистеру Чодзльвиту, да уйдете ли вы отсюда!"
   Мартину не сдѣлалось нисколько не легче, когда они начали уходить: послѣ нихъ повалили въ залу потокъ другихъ джентльменовъ, изъ которыхъ каждый велъ подъ руки двухъ дамъ. Если съ нимъ говорили, то каждый подходившій дѣлалъ тѣ же самые вопросы, тѣмъ же самымъ тономъ -- безъ малѣйшаго зазрѣнія совѣсти, безъ тѣни вѣжливости или деликатности, какъ будто Мартинъ былъ статуею, купленною и поставленною тутъ для ихъ развлеченія. Послѣ этихъ посѣтителей, явились мальчики, которые позволяли себѣ еще больше вольностей, и едва двигавшіеся старики, изъ которыхъ одинъ, съ рыбьими глазами, уставился въ дверяхъ и глядѣлъ на него долго послѣ ухода всѣхъ остальныхъ.
   Мартинъ чувствовалъ себя до того утомленнымъ, измученнымъ, растормошеннымъ, что готовъ былъ упасть на полъ. Но со всѣхъ сторонь являлись письма и посланія, которыя грозили отдѣлать его въ газетахъ, если онъ откажется "принимать"; пока онъ пилъ свой кофе, явились другіе посѣтители, такъ что Мартинъ, выбившись изъ силъ, рѣшился лечь въ постель, льстя себя слабою надеждою хоть тамъ найти покой.
   Онъ сообщилъ свое намѣреніе Марку и уже готовъ былъ ускользнуть, но вдругъ дверь отворилась настежь -- вошелъ пожилой джентльменъ, ведя подъ руку даму, которую также нельзя было считать молодою. Она была весьма высокаго роста, вытянута въ струнку, и ни лицо, ни станъ ея не имѣли, повидимому, способности двигаться. На головѣ ея была огромная соломенная шляпка, а въ рукѣ она держала неизмѣримой величины вѣеръ.
   -- Мистеръ Чодзльвитъ, если не ошибаюсь?-- сказалъ пожилой джентльменъ.
   -- Меня такъ зовутъ.
   -- Сэръ, мнѣ время дорого.
   -- Слава Богу!-- подумалъ Мартинъ.
   -- Я отправляюсь домой, сударь, съ возвращающимся паровозомъ, который тронется немедленно. Вѣдь въ старой странѣ не употребительно слово "тронется"?
   -- О, какъ же, употребительно!
   -- Вы ошибаетесь, сударь; но мы не будемъ распространяться объ этомъ предметѣ, чтобъ не тревожить вашихъ предразсудковъ. Сэръ, мистриссъ Гомини!
   Мартинъ поклонился.
   -- Мистриссъ Гомини, сударь, супруга маіора Гомини, одного изъ избраннѣйшихъ умовь нашего отечества; она принадлежитъ къ одной изъ нашихъ наиболѣе аристократическихъ фамилій. Вы, сударь, можетъ быть, знакомы съ сочиненіями мистриссъ Гомини?
   Мартинъ не могъ этого припомнить.
   -- Вамъ, сударь, надобно еще многому учиться, и остается впереди еще много наслажденій. Мистриссъ Гомини ѣдетъ вмѣстѣ съ своею замужнею дочерью въ одно мѣсто, которое называется Новыми Ѳермопилами и находится на три дня пути не доходя до Эдема. Внимательность, которую вы окажете мистриссъ Гомини, будетъ пріятна маіору и нашимъ согражданамъ. Мистриссъ Гомини, желаю вамъ покойной ночи, сударыня, и счастливаго путешествія!
   Мартинъ едва вѣрилъ своимъ глазамъ и ушамъ; но джентльменъ ушелъ, а мистриссъ Гомини преспокойно принялась пить молоко.
   -- Я совершенно измучена!-- замѣтила она.-- Такіе несносные толчки на этихъ рельсахъ! Все равно, какъ будто они были усыпаны сучками и пильщиками.
   -- Сучками и пильщиками, сударыня?-- сказалъ Мартинъ.
   -- Я разсчитываю, что вы не осуществляете значенія моихъ словъ, сударь. Подымайте!
   Повидимому, слова ея не требовали немедленнаго отвѣта, потому что мистриссъ Гомини, развязавъ ленты своей шляпки, объявила, что намѣрена убрать эту часть своего наряда и потомъ возвратиться немедленно.
   -- Маркъ,-- сказалъ Мартинъ, когда она вышла:-- пощупай меня. Не сплю ли я?
   -- Она не спитъ, сударь,-- возразилъ его камердинеръ:-- это именно такая женщина, которая и днемъ и ночью напрягаетъ свой умъ въ пользу великой республики.
   Мартинъ не успѣлъ отвѣчать, потому что въ это время вошла мистриссъ Гомини, держа въ рукѣ красный бумажный носовой платокъ. Она была безъ шляпки и явилась теперь въ самомъ аристократическомъ и классическомъ чепчикѣ.
   Мартинъ подвелъ ее къ кресламъ, и она сказала:
   -- Откуда васъ окликнули?
   -- Извините мою непонятливость, сударыня; но я усталъ до крайности и не понимаю вашихъ словъ.
   Мистриссъ Гомини покачала головою и улыбнулась съ видомъ сожалѣнія.
   -- Гдѣ вы взрощены?-- сказала она.
   -- Ахъ, вотъ что! Я родился въ Кентѣ.
   -- А какъ вамъ нравится наша страна?
   -- Чрезвычайно, сударыня!-- отвѣчалъ Мартинъ, полузасыпая.
   -- Большая часть чужеземцевъ, въ особенности Британцевъ, приходитъ въ изумленіе отъ того, что они видятъ въ Соединенныхъ Штатахъ!
   -- И не безъ причины, сударыня. Я самъ никогда въ жизни не удивлялся столько, сколько здѣсь.
   -- Наши узаконенія дѣлаютъ здѣсь людей очень бойкими, сударь.
   -- Самые близорукіе наблюдатели могутъ вядѣть это голыми глазами.
   Мистриссѣ Гомини была философкою и писательницею, а потому имѣла сильное пищевареніе; но такая грубая, неблагопристойная фраза была даже ей не по силамъ. Джентльменъ, сидящія наединѣ съ дамою, хотя дверь и была отперта, рѣшается говорить ей о голомъ глазѣ!
   Настало продолжительное молчаніе. Но мистриссъ Гомини была путешественница; мистриссъ Гомини писала критическіе разборы и обозрѣнія: письма мистриссъ Гомини печатались въ газетахъ, гдѣ негодованіе ея выражалось большими буквами, а сарказмы курсивными. Мистриссъ Гомини смотрѣла на всѣ другія государства глазами пылкой республиканки и могла разсуждать о нихъ по цѣлымъ часамъ. А потому мистриссъ Гомини напала, наконецъ, на. Мартина съ тяжкою рѣчью, отъ которой онъ заснулъ, на что она не обратила ни малѣйшаго вниманія.
   Мало нужды до того, что именно говорила мистриссь Гомини. Довольно, если скажемъ, что понятія ея не различались отъ идей большинства ея соотечественниковъ, которые ставить ни во что всѣ другія націи, которые попираютъ ногами мудрые законы своихъ предковъ, доставившихъ ихъ отечеству политическую независимость, и для которыхъ вольность и буйное безначаліе -- синонимы.
   Рѣчь ея навѣяла на Мартына тяжкія сновидѣнія, отъ которыхъ онъ мало по малу пробуждался и. наконецъ, разсмотрѣлъ страшную мистриссъ Гомини, которая неутомимо продолжала высказывать глубокія истины съ какимъ то мелодическимъ сопѣніемъ. Еслибъ удары въ гонгъ не возвѣстили ужина, то, нѣтъ сомнѣнія, Мартинъ рѣшился бы на что нибудь отчаянное; но, къ счастью, раздался этотъ желанный призывъ и онъ, подведя мистриссъ Гомини къ верхнему концу стола, самъ усѣлся за другимъ концомъ, поужиналъ наскоро и ускользнулъ въ свою комнату, пока страшная дама еще занималась своими соусами.
   Трудно дать опредѣлительную идею о свѣжести ума мистриссъ Гомини или объ увлеченіи, съ которымъ она на другое утро за завтракомъ ударилась въ разсужденіе о нравственной философіи. Во весь тотъ день она не отвязывалась отъ Мартина: сидѣла подлѣ него, когда онъ принималъ своихъ друзей, потому что на слѣдующій день былъ другой "пріемъ", еще многочисленнѣе вчерашняго; пускалась въ длинныя теоріи, припоминала безконечные пассажи изъ сочиненій своихъ насчетъ правительства вообще, безпрестанно употребляла свой красный носовой платокъ,-- словомъ, довела Мартина до твердой рѣшимости повѣсить или утопить даму подобную ей, еслибъ такая отыскалась въ Эдемѣ, для мира и спокойствія живущаго тамъ человѣческаго общества.
   Между тѣмъ, Маркъ съ ранняго утра хлопоталъ надъ закупками и приготовленіями разнаго рода провизіи, снадобьевъ и хозяйственныхъ и домашнихъ снарядовъ, которыми ему совѣтовали запастись. Расплата въ отелѣ и за всѣ эти припасы до того ослабила ихъ финансы, что еслибъ капитанъ парохода вздумалъ промедлить еще нѣсколько дней, то нашимъ Англичанамъ пришлось бы увидѣть себя въ такомъ же безпомощномъ положеніи, въ каколгь было большинство отправлявшихся на томъ же пароходѣ въ разныя мѣста переселенцевъ. Эти несчастливцы, завлеченные торжественными печатными обѣщаніями и увѣреніями, прожили цѣлую недѣлю на пароходѣ и уже почти истощили скудный запасъ своей провизіи еще до начала путешествія. Они состояли изъ фермеровъ никогда не видавшихъ плуга, дровосѣковъ, никогда не бравшихъ въ руки топора; строителей, не умѣвшихъ сколотить самаго простого ящика, и тому подобныхъ.
   Настало утро; но пароходъ долженъ былъ тронуться въ полдень. Насталъ полдень -- отправленіе отложили до ночи. Но такъ какъ на землѣ нѣтъ ничего вѣчнаго, не исключая даже промедленій американскаго шкипера, то къ ночи все было готово.
   Измученный и утомленный до нельзя, но "левъ" больше, нежели когда нибудь, Мартинъ направлялся къ набережной, ведя подъ руку мистриссъ Гомини, и взошелъ на пароходъ. Во весь вечеръ, несчастному льву приходилось отвѣчать на письма съ разныхъ сторонъ, требовавшія немедленнаго отвѣта. Половина этихъ посланій была ни о чемъ; другая половина заключала въ себѣ обращенія къ нему разныхъ лицъ, вовсе ему незнакомыхъ, желавшихъ занять у него денегъ.
   Маркъ рѣшился развѣдать о настоящей причинѣ "львинства" своего партнера; а потому онъ, рискуя остаться назади, побѣжалъ въ отель. Тамъ онъ нашелъ капитана Кэджика, сидѣвшаго на галлереѣ и курившаго сигару. Онъ увидѣлъ Марка и закричалъ ему:
   -- Ну, ради предвѣчнаго, что привело васъ сюда?
   -- Я вамъ скажу въ чемъ дѣло, капитанъ. Мнѣ нужно сдѣлать вамъ одинъ вопросъ.
   -- Всякій человѣкъ имѣетъ право дѣлать вопросы.
   -- Что значитъ весь этотъ шумъ, который изъ за него подняли? Ну-ка, капитанъ, скажите.
   -- Наши соотечественники любятъ забавляться.
   -- Но чѣмъ же онъ ихъ позабавилъ?
   Капитанъ смотрѣлъ на него такими глазами, какъ будто вбирался открыть ему великолѣпную шутку.
   -- Вы уѣзжаете?-- сказалъ онъ.
   -- Уѣзжаю, всякая минута дорога.
   -- Наши соотечественники любятъ забавляться.-- сказалъ капитанъ шепотомъ.-- Онъ не похожъ на переселенцевъ вообще, и потому позабавилъ нашихъ значительно.-- Тутъ онъ подмигнулъ ему и разсмѣялся.-- Скеддеръ малый ловкій, а никто еще не уѣзжалъ въ Эдемъ, кому бы удалось воротиться оттуда живому!
   Набережная была близка, и Маркъ слышалъ, какъ звалъ его Мартинъ, крича, что пароходъ уйдетъ, если онъ не поторопится. Поздно было поправить дѣло, а потому Маркъ отпустилъ капитану Кэджику прощальное благословеніе и побѣжалъ во всю прыть на пароходъ.
   -- Маркъ! Маркъ!-- кричалъ Мартинъ.
   -- Здѣсь, сударь!-- отвѣчали Маркъ, вскочивъ съ пристани на пароходъ.-- Никогда еще не было мнѣ и въ половину такъ весело, какъ теперь, сударь! Все благополучно! Долой сходню! Давай ходъ!
   Искры поднялись изъ двухъ трубъ парохода, и онъ понесся по темной водѣ.
   

Глава XXIII. Мартинъ и Ком. вступаютъ во владѣніе своею землею. Нѣкоторыя подробности объ Эдемѣ.

   Случилось, что въ числѣ пассажировъ парохода было нѣсколько человѣкъ въ родѣ нью-іоркскаго пріятеля Мартина, мистера Бивена; въ обществѣ ихъ онъ чувствовалъ себя довольнымъ и счастливымъ. Они по возможности избавляли его отъ навязчиваго краснорѣчія мистриссъ Гомини и обнаруживали въ своихъ разговорахъ столько здраваго разсудка и благородныхъ чувствъ, что Мартинъ былъ ими очень доволенъ.
   -- Еслибъ въ этой республикѣ цѣнили умъ и достоинство,-- говорилъ онъ Мартину:-- то въ ней не было бы недостатка въ людяхъ полезныхъ.
   -- Они дѣйствуютъ здѣсь какъ плохіе плотники, сударь: употребляютъ дрянные инструменты, когда подъ рукою есть хорошіе. А лучше всего то,-- продолжалъ Маркъ: -- что если имъ удается сдѣлать хорошій ударъ, какіе у порядочныхъ мастеровыхъ ежедневны, такъ что о нихъ и не думаютъ,-- то здѣсь поднимаютъ такой шумъ и поютъ такія похвалы, что оглушатъ хоть кого. Замѣтьте мои слова: если кто нибудь платитъ здѣсь свои долги, находя въ торговомъ отношеніи невыгоднымъ не платить ихъ, потому что черезъ это теряется коммерческій кредитъ -- то его превознесутъ въ такихъ громкихъ рѣчахъ, какъ будто съ самаго сотворенія міра никто не возвращалъ взятыхъ взаймы денегъ. Вотъ на чемъ они надуваютъ другъ друга. Я ихъ понимаю!
   -- Ты сдѣлался что то необычайно глубокомысленъ!-- сказалъ Мартинъ, смѣясь.
   -- Можетъ быть потому, что мы теперь ближе къ Эдему,-- подумалъ Маркъ.-- А когда мы прибудемъ туда, я еще, пожалуй, сдѣлаюсь пророкомъ.
   Онъ не высказалъ этихъ чувствъ; но необычайная веселость, которою они его исполняли, и сіяющее радостью лицо его поддерживали бодрость духа Мартина.
   Вскорѣ, они мало по малу начали разставаться со своими спутниками пассажирами. Постепенно города являлись рѣже и рѣже, такъ что по нѣскольку часовъ не было видно никакихъ жилищъ, кромѣ бѣдныхъ хижинъ дровосѣковъ, у которыхъ пароходъ останавливался, чтобъ запасаться топливомъ. Небо, лѣса и вода -- вотъ все, что они видѣли въ теченіе цѣлаго дня, въ продолженіе котораго зной быль нестерпимый.
   Пароходъ двигался среди обширныхъ, пустынныхъ лѣсовъ; деревья росли густо по берегамъ, неслись по теченію рѣки, или высовывали свои сучья изъ тины отмелей. День былъ жаркій, ночь туманная и сырая. Пароходъ шелъ все далѣе и далѣе, такъ что возвращеніе казалось уже невозможнымъ, а надежда увидѣть родину еще разъ была какъ будто несбыточнымъ сновидѣніемъ.
   Немного пассажировъ оставалось на суднѣ. Не слышно было между ними ни одного звука надежды или бодрости; никакіе разговоры не сокращали тяжкихъ, скучныхъ часовъ. Еслибъ путешественники не утоляли по временамъ своего голода, то ихъ можно было бы счесть тѣнями, которыхъ Харонъ везетъ по Стиксу.
   Наконецъ, пароходъ прибылъ къ Новымъ Ѳермопиламъ, куда мистриссъ Гомини хотѣла съѣхать въ тотъ же вечеръ. Мартинъ нѣсколько утѣшился этимъ извѣстіемъ. Марку не было надобности въ утѣшеніи; онъ быль доволенъ.
   Почти наступила ночь, когда пароходъ подошелъ къ пристани; на крутомъ берегу возвышался отель; подлѣ него было нѣсколько деревянныхъ сараевъ, или амбаровъ, и нѣсколько разбросанныхъ лачужекъ.
   -- Вы, вѣроятно, переночуете здѣсь и отправитесь туда завтра утромъ, сударыня?-- сказалъ Мартинъ.
   -- Да куда мнѣ еще отправляться?-- спросила мистриссъ Гомини или "мать новѣйшихъ Гракховъ", какъ ее называли въ газетахъ.
   -- Въ Новые Ѳермопилы.
   -- Да развѣ я еще не тамъ?
   Мартинъ искалъ города глазами и, не найдя ничего, рѣшился сказать объ этомъ писательницѣ.
   -- Да вотъ городъ!-- вскричала она, показывая ему лачужки.
   -- Это?
   -- Ну, да! Каковъ онъ ни есть, онъ будетъ почище Эдема!
   Дочь мистриссъ Гомини, пріѣхавшая на пароходъ вмѣстѣ съ своимъ мужемъ, подтвердила показаніе матери, что сдѣлалъ и зять философки. Мартинъ съ благодарностью отказался отъ приглашенія мистриссъ Гомини, предлагавшей ему посѣтить ея домъ на полчаса, которые пароходъ долженъ былъ тамъ пробыть; проводивъ ее до пристани, онъ возвратился въ задумчивости на пароходъ и грустно смотрѣлъ на перебиравшихся на берегъ переселенцевъ.
   Маркъ стоялъ подлѣ него и по временамъ рѣшался взглядывать ему въ лицо, чтобъ угадать какое дѣйствіе произвели на него слова мистриссъ Гомини. Но выраженіе лица Мартина не давало ему ключа къ его тайнымъ мыслямъ, и они вскорѣ пустились въ дальнѣйшій путь.
   -- Маркъ,-- сказалъ онъ:-- неужели одни только мы отправимся въ Эдемъ?
   -- Да сударь; многіе уже съѣхали отсюда, а другіе съѣдутъ черезъ нѣсколько времени. Что жъ за бѣда? Намъ будетъ просторнѣе!
   -- О, разумѣется! Но я думалъ...
   -- Что, сударь?
   -- Какъ странно, что люди селятся въ такой гадкой дырѣ, какъ хоть эта, когда почти подъ рукою есть мѣста совсѣмъ другого рода.
   Мартинъ говорилъ такимъ тономъ, который очень далеко не былъ исполненъ обычной его самоувѣренности, и какъ будто боялся отвѣта Марка.
   -- Что жъ, сударь, намъ надобно не слишкомъ увлекаться надеждами,-- возразилъ тотъ самымъ кроткимъ голосомъ.-- Вѣдь, даже Эдемъ не совсѣмъ еще отстроенъ.
   -- Ради самого неба,-- воскликнулъ Мартинъ сердито: -- не ставь Эдема на одну доску съ этимъ мѣстомъ. Не съ ума ли ты сошелъ?
   Съ этими словами онъ отвернулся отъ своего Ком. и часа два проходилъ взадъ и впередъ по палубѣ. Во весь вечеръ не сказалъ онъ Марку ни слова, кромѣ "доброй ночи", и даже на другой день не касался вчерашняго предмета, а говорилъ о вещахъ совершенно постороннихъ.
   Но мѣрѣ того, какъ они подвигались впередъ и приближались къ цѣли своего путешествія, скучное однообразіе окрестной страны дѣлалось болѣе и болѣе тягостныхъ. Низменное болото, усѣянное наноснымъ валежникомъ; топь, на которой самыя деревья казались болѣзненными произрастеніями тины, гдѣ зловредныя испаренія поднимались въ видѣ тумановъ и ползли по гладкой поверхности воды, какъ будто ища, кого бы заразить своими смертоносными парами; гдѣ даже солнце, бросая свои жаркіе лучи на разрушающія стихіи порчи и гніенія, усиливало ихъ злокачественное вліяніе и наводило ужасъ. Вотъ куда приближался пароходъ!
   Наконецъ, онъ остановился противъ самого Эдема. Воды всемірнаго потопа оставили это мѣсто какъ будто не больше, какъ съ недѣлю назадъ: до такой степени было пропитано тиною отвратительное болото, носившее такое заманчивое названіе.
   Такъ какъ подлѣ берега было слишкомъ мелко, то нашихъ переселенцевъ свезли, вмѣстѣ съ ихъ вещами, на шлюпкѣ парохода. Между темными деревьями виднѣлось нѣсколько шалашей, изъ которыхъ лучшій едва ли бы можно было сравнить съ самымъ жалкимъ хлѣвомъ; что же до набережныхъ, рынковъ, публичныхъ зданій, то о нихъ не стоитъ и говорить.
   -- Вотъ идетъ Эдемецъ,-- сказалъ Маркъ.-- Онъ поможетъ намъ перебраться. Не унывайте, сударь. Эй, пріятель!
   Житель Эдема приближался къ нимъ очень медленно, среди наступающихъ сумерекъ, опираясь на палку. Онъ былъ блѣденъ и истощенъ; болѣзненные глаза его глубоко ввалились. Грубое синее платье висѣло на немъ лохмотьями; голова была непокрыта, ноги босы. Не доходя до берега, онъ усѣлся на немъ и подзывалъ ихъ къ себѣ знаками. Когда они исполнили его желаніе, онъ подперъ себѣ бокъ рукою, какъ будто въ мучительномъ страданіи, съ усиліемъ перевелъ духъ и съ изумленіемъ принялся ихъ разсматривать.
   -- Незнакомые!-- воскликнулъ онъ.
   -- Совершенно такъ,-- отвѣчалъ Маркъ.-- Какъ вы поживаете, сударь?
   -- Лихорадка совсѣмъ одолѣла меня,-- сказалъ онъ слабымъ голосомъ.-- Я уже нѣсколько недѣль не стоялъ на ногахъ. Это ваше?-- спросилъ онъ, указывая на вещи новоприбывшихъ.
   -- Да, сударь, наше,-- отвѣчалъ Маркъ.-- Не можете ли вы указать на кого нибудь, кто бы помогъ намъ перенести вещи въ... въ городъ?
   -- Старшій сынъ мой сдѣлалъ бы это, еслибъ могъ; но онъ теперь трясется въ лихорадочномъ ознобѣ и лежитъ завернутый въ одѣяла. А младшій умеръ на прошлой недѣлѣ.
   -- Отъ души сожалѣю объ отомъ, сэръ губернаторъ,-- сказалъ Маркъ, пожавъ ему руку.-- Не безпокойтесь о насъ. Пойдемъ-ка со мною, я возьму тебя подъ руку. Вещи наши здѣсь въ безопасности, сударь,-- продолжалъ онъ, обратясь къ Мартину:-- кажется, здѣсь не кому завладѣть ими. Утѣшительно!
   -- Нѣтъ,-- вскричалъ незнакомецъ, стуча палкою въ землю.-- Такихъ людей надобно искать здѣсь, или въ тѣхъ кустахъ, посѣвернѣе. Мы похоронили большую часть изъ нихъ. Остальные ушли; а тѣ, которые остались, не выходятъ изъ дома ночью.
   -- Вѣроятно, ночной воздухъ нѣсколько неблагопріятенъ?
   -- Онъ смертельный ядъ!
   Маркъ не обнаруживалъ ни малѣйшаго неудовольствія; подавъ руку незнакомцу, онъ принялся разспрашивать его о мѣстѣ, гдѣ находится купленная ими земля. Тотъ отвѣчалъ, что она близехонько отъ его сарайчика, и что онъ на время превратилъ ихъ домъ въ хлѣбный магазинъ, но что постарается очистить его къ завтрашнему утру. Потомъ онъ прибавилъ, что недавно еще похоронилъ прежняго хозяина того мѣста своими собственными руками. Это свѣдѣніе было принято Маркомъ съ такимъ же спокойствіемъ, какъ и первое.
   Вскорѣ житель Эдема привелъ ихъ къ жалкой лачужкѣ, грубо выстроенной изъ древесныхъ обрубковъ; дверь или упала или ее снесло вѣтромъ, а потому шалашъ былъ отпертъ настежь темной ночи и дикимъ впечатлѣніямъ окрестныхъ ландшафтовъ. Исключая небольшого запаса, о которомъ имъ говорилъ новый ихъ сосѣдъ, тамъ ничего не было. Онъ далъ имъ грубый факелъ вмѣсто свѣчи; Маркъ воткнулъ его въ щель стѣны и объявилъ, что новое жилище ихъ смотритъ настоящимъ замкомъ. Послѣ того онъ увлекъ Мартина къ пристани, за оставленнымъ тамъ чемоданомъ. Во все время ходьбы ихъ туда и назадъ, Маркъ не переставалъ говорить, чтобъ какъ нибудь ободрить своего главнаго партнера.
   Много найдется людей, которые будутъ стоять твердо въ своихъ разрушенныхъ домахъ, подкрѣпляемые гнѣвомъ и жаждою мщенія, но упадутъ духомъ при видѣ паденія своихъ воздушныхъ замковъ. Когда Мартинъ и Маркъ возвратились въ свою лачужку съ чемоданомъ, первый не выдержалъ, упалъ на землю и громко зарыдалъ.
   -- Богъ съ вами, сударь! Что это вы!-- вскричалъ мистеръ Тэпли съ ужасомъ.-- Не дѣлайте этого, ради Бога, не дѣлайте! Такія средства не помогали еще никогда, да и не помогутъ, ни мужчинѣ, ни женщинѣ, ни ребенку! Перестаньте, или я не выдержу...
   Нѣтъ сомнѣнія, что онъ говорилъ правду, потому что необыкновенное безпокойство, съ которымъ онъ смотрѣлъ на Мартина, вполнѣ подтверждало слова его.
   -- Тысячу разъ прошу тебя, дружище, прости меня!-- отвѣчалъ Мартинъ.-- Это было свыше силъ моихъ, и я бы не вытерпѣлъ, еслибъ даже пришлось лишиться за то жизни!
   -- Вы просите у меня прощенія, сударь? Главный партнеръ проситъ прощенія у своего Ком.? Должно быть, подъ нашей фирмою что нибудь неладно; надо пересмотрѣть книги и счеты. Вотъ во-первыхъ, мы сами. Все здѣсь на мѣстѣ. Вотъ соленая свинина, вотъ сухари. Вотъ виски; онъ пахнетъ необычайно отрадно. Вотъ оловянная кружка: это уже само по себѣ богатство. Вотъ одѣяло. Вотъ топоръ. Кто рѣшится подумать, что мы снабжены не наилучшимъ образомъ? Я чувствую себя какъ кадетъ, отправляющійся служить въ Индію, когда отецъ его предсѣдателемъ Комитета Директоровъ. А когда я приготовлю грогъ, то ужинъ у насъ будетъ самый роскошный, со всѣми рѣдкостями настоящаго времени года.-- Маркъ поспѣшилъ достать воды и приготовить все къ ужину.
   Невозможно было не ободриться въ сообществѣ такого человѣка. Мартинъ сѣлъ на землю подлѣ чемодана, вынулъ ножъ и молча принялся ѣсть и пить.
   -- Вотъ видите, сударь,-- сказалъ Маркъ: -- вашимъ ножомъ и моимъ мы пригвоздимъ простыню поперекъ двери, или того мѣста, гдѣ, по правиламъ высокаго просвѣщенія, должна бы находиться дверь. Потомъ, противъ дыры внизу, я поставлю чемоданъ.-- Желалъ бы теперь знать,-- продолжалъ онъ, сдѣлавъ все по сказанному:-- что помѣшаетъ намъ провести ночь спокойно и удобно, если мы съ вами завернемся въ эти одѣяла.
   Несмотря на веселую болтовню, Маркъ долго не могъ заснуть. Онъ завернулся въ одѣяло, взялъ въ руку топоръ и улегся поперекъ порога двери. Безпокойство и бдительность не допустили его сомкнуть глаза. Новизна ихъ безпомощнаго положенія, опасеніе человѣческаго или животнаго врага, страшная неизвѣстность насчетъ способовъ къ существованію, страхъ смерти, неизмѣримое удаленіе отъ Англіи и тьмы препятствій для возвращенія туда... такія обстоятельства въ состояніи отнять сонъ хоть у кого! Какъ Мартинъ ни старался показать своему товарищу, что онъ спитъ, но Маркъ былъ увѣренъ въ противномъ и нисколько не сомнѣвался, что и онъ предается размышленіямъ, подобнымъ его собственнымъ. Это было хуже всего, потому что уныніе -- первый помощникъ злокачественнаго вліянія вреднаго климата. Никто еще такъ не радовался приближенію утра, какъ Маркъ, пробудившись отъ прерывистаго сна, при видѣ свѣта, проглядывавшаго въ ихъ хижину сквозь прибитую ко входу простыню.
   Онъ тихо вышелъ, потому что теперь товарищъ его спалъ. Умывшись въ рѣкѣ, Маркъ принялся обозрѣвать Эдемъ. Тамъ было всего на все около двухъ десятковъ лачугъ, изъ которыхъ половина казалась необитаемою; всѣ были гнилы и полуразвалились. Самая жалкая и заброшенная носила на себѣ надпись: "Контора Національнаго Банка". Она глубоко погрязла въ глинѣ, такъ что не было никакой надежды къ ея исправленію.
   Тамъ и сямъ замѣтны были усилія очистить почву; что то похожее на поле было обозначено въ одномъ мѣстѣ, и тамъ, среди обгорѣлыхъ пней и золы, росла, въ скудномъ количествѣ кукуруза. Видны были также начала плетня или ограды, недоконченной ни въ одномъ мѣстѣ; обломки и шесты ея развалились и гнили на болотистой почвѣ. Три или четыре тощія собаки, изнуренныя голодомъ; нѣсколько длинноногихъ свиней, отправлявшихся въ лѣсъ для отысканія себѣ пищи; нѣсколько полунагихъ ребятишекъ, выглядывавшихъ изъ хижинъ,-- вотъ всѣ живыя существа, которыхъ онъ увидѣлъ. Удушливый паръ, жаркій и нездоровый, поднимался изъ земли и висѣлъ надъ всѣми окрестными предметами; черная тина выступала изъ впадинъ, остававшихся отъ его ногъ на топкой почвѣ.
   Собственное ихъ владѣніе состояло почти исключительно изъ лѣса. Деревья росли тамъ такъ тѣсно, такъ близко одно отъ другого, что чуть не выдавливали другъ друга; слабѣйшія изъ нихъ, изуродованныя, въ странномъ положеніи, томились, какъ калѣки. Лучшія изъ нихъ страдали также отъ тѣсноты; высоко надъ корнями и стеблями ихъ разрасталась длинная болотная трава, огромные плевелы и чахлый кустарникъ: все это не раздѣлялось между собою по своимъ породамъ, но перемѣшивалось и сбивалось въ кучу, составляя густую чащу, у корней которой была не земля и не вода, а какая-то вязкая гнилая смѣсь.
   Маркъ отправился къ пристани, гдѣ они въ прошлую ночь оставили свои вещи; тамъ онъ нашелъ съ полдюжины мужчинъ, болѣзненныхъ, исхудалыхъ, безпомощныхъ, но охотно помогшихъ ему перенести вещи отъ берега къ ихъ новому жилищу. Говоря объ Эдемѣ, они качали головами и не нашли сказать ему ничего утѣшительнаго. По ихъ словамъ, всѣ, у кого только были средства выѣхать, уѣхали; оставшіеся лишились своихъ женъ, дѣтей, братьевъ, друзей, и много страдали сами. Большая часть имъ была тогда больна; ни одинъ не имѣлъ даже подобія того, чѣмъ былъ былъ прежде. Они чистосердечно предложили Марку свою помощь и совѣты, и, оставя его на время, грустно потащились куда каждому было нужно.
   Въ это время началъ пробуждаться Мартинъ; но онъ много перемѣнился въ одну ночь. Онъ былъ очень блѣденъ и томенъ; говорилъ о боли и слабости своихъ членовъ и жаловался на тусклость зрѣнія и слабость голоса. Усиливая свою дѣятельность по мѣрѣ того, какъ положеніе ихъ становились хуже, Маркъ снялъ дверь съ одного изъ покинутыхъ домиковъ и приладилъ ее къ своему жилищу; потомъ отправился за подмѣченною въ другой опустѣлой хижинѣ грубою скамьею и принесъ ее съ торжествомъ; установивъ эту мебель подлѣ дома, онъ разставилъ на ней оловянную кружку и другія части сервиза, такъ что придалъ всему этому видъ буфета. Весьма довольный такимъ устройствомъ, онъ вкатилъ въ домъ бочку съ мукою и поставилъ ее торчкомъ въ видѣ столика, въ одномъ углу. Сундукъ долженъ былъ служить столомъ для обѣда. Платья, простыни и тому подобное, онъ развѣсилъ по стѣнамъ на гвоздяхъ и колышкахъ. Наконецъ, онъ притащилъ огромную вывѣску (приготовленную Мартиномъ собственноручно въ "Національномъ Отелѣ") и придѣлалъ ее къ самому видному мѣсту дома съ такою же важностью, какъ будто благополучный городъ Эдемъ существовалъ дѣйствительно, и они были завалены работами. На вывѣскѣ красовалась написанная большими буквами надпись: "Чодзльвитъ и Ком. Архитекторы и Землемѣры".
   -- Эти инструменты,-- сказалъ Маркъ, доставъ изъ чертежнаго ящика Мартина два циркуля и воткнувъ ихъ стойкомъ въ косякъ надъ дверьми:-- нужно выставить на открытомъ воздухѣ, въ доказательство того, что мы имѣемъ въ запасѣ все нужное. А теперь, если какому нибудь джентльмену нужно выстроить домъ, то пусть онъ поторопится заказомъ, пока другіе не отобьютъ насъ отъ него.
   Принимая въ разсчетъ жаркую погоду, нельзя не согласиться, что Маркъ сдѣлалъ въ то утро много; но онъ не утомлялся, хотя потъ пробивался изо всѣхъ поръ его тѣла. Онъ снова завернулъ въ домъ и досталъ топоръ.
   -- Здѣсь прямо на дорогѣ стоитъ преуродливое дерево,-- говорилъ онъ:-- лучше его срубить. Печь мы исправимъ послѣ обѣда. Нѣтъ мѣста, въ которомъ было бы такое удобство получать глину, какъ въ Эдемѣ; это очень пріятно!
   Но Мартинъ не говорилъ ни слова. Онъ просидѣлъ все это время, подперши голову обѣими руками, глядѣлъ на катившіяся мимо струи, думая, можетъ быть, что онѣ быстро текутъ въ открытое море, на большую дорогу къ родной Англіи, которой ему уже не суждено видѣть снова.
   Даже сильные удары топора, которымъ Маркъ срубалъ дерево, не могли пробудить его изъ горестнаго раздумья. Видя, что всѣ усилія ободрить своего унывшаго товарища безплодны, Маркъ пріостановилъ работу и подошелъ къ нему.
   -- Не упадайте духомъ, сударь.
   -- О, Маркъ! Что я сдѣлалъ? Чѣмъ заслужилъ такую участь?
   -- Что жь, сударь? Всякій изъ здѣшнихъ жителей можетъ сказать то же самое, и многіе скажутъ, можетъ быть, съ большимъ основаніемъ, нежели вы. Вставайте, сударь, да лучше дѣлайте что нибудь. Не облегчится ли вашъ духъ, еслибъ вы вздумали написать нѣсколько личныхъ замѣчаній Скеддеру?
   -- Нѣтъ, Маркъ, мнѣ уже не до него.
   -- Ну, если не до него, такъ вы, навѣрно, нездоровы, и васъ нужно лечить.
   -- Не заботься обо мнѣ. Хлопочи лучше для самого себя: тебѣ скоро не будетъ другой заботы. Тогда, да поможетъ тебѣ Богъ добраться до родины, и прости меня за то, что я привелъ тебя пода! Мнѣ здѣсь суждено умереть; я почувствовалъ это, лишь только ступилъ ногою на берегъ. Во снѣ или наяву, Маркъ, я думалъ всю ночь только объ этомъ.
   -- Я уже сказалъ, что вы должны быть нездоровы, сударь,-- возразилъ. Маркъ съ нѣжностью:-- теперь я въ этомъ убѣжденъ. У васъ припадокъ лихорадки, свойственной здѣшнимъ рѣкамъ; но Богъ съ вами, это ничего. Значитъ, вы начинаете пріучаться къ здѣшнему климату. А вѣдь это, знаете необходимо.
   Мартинъ молчалъ и покачалъ головою.
   -- Подождите съ полминуты, пока я сбѣгаю къ кому нибудь изъ сосѣдей, чтобъ спросить, чего бы вамъ дать. Они должны объ этомъ знать и ссудятъ насъ навѣрно тѣмъ, что для васъ будетъ лучше; завтра вы будете такъ же бодры и крѣпки, какъ всегда были. Я возвращусь чрезъ минуту, а покуда не унывайте!
   Бросивъ топоръ, онъ поспѣшилъ за лѣкарствомъ, но пріостановился, отойдя на нѣсколько шаговъ, и оглянулся назадъ; потомъ побѣжалъ снова.
   -- Ну, мистеръ Тэпли,-- сказалъ Маркъ, ударивъ себя кулакомъ по груди въ видѣ ободренія;-- теперь дѣла, кажется, смотрятъ такъ худо, какъ только возможно. Другого подобнаго случая показать себя молодцомъ ты, навѣрно, не встрѣтишь во всю жизнь. Итакъ, Тэпли, подобно быть крѣпкимъ теперь или никогда!
   

Глава XXIV освѣдомляетъ о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ касательно любви, ненависти, ревности и мщенія.

   -- Эй, Пексниффъ!-- кричалъ мистеръ Джонсъ изъ гостиной.-- Развѣ тамъ не кому отворить вашу дурацкую дверь?
   -- Сейчасъ, мистеръ Джонсъ, сейчасъ!
   -- Ну, кто бы тамъ ни быль, онъ стучитъ такъ, что можетъ разбудить семерыхъ спящихъ. Мистеръ Джонсъ хотѣлъ, было, сказать, разбудить "мертвыхъ", но не могъ выговорить этого слова.
   -- Сейчасъ, сейчасъ!-- повторилъ Пексниффъ.-- Томасъ Пинчъ, отправляйтесь въ комнату моихъ дочерей и скажите имъ кто тамъ. Скажите имъ только:-- "тише!" Слышите?
   Томъ побѣжалъ исполнить порученіе своего благодѣтеля.
   -- Вы,-- ха, ха, ха,-- вы извините меня, Джонсъ, если я на минуту запру эту дверь?-- сказалъ Пексниффъ.-- Можетъ быть, ко мнѣ пришли по какому нибудь архитектурному дѣлу; я даже увѣренъ, что такъ. Послѣ чего мистеръ Пексниффъ, кротко напѣвая какую то старинную пѣсню, въ садовничьей шляпѣ, съ заступомъ въ рукѣ, отперъ наружную дверь дома и спокойно явился на порогѣ, какъ будто ему показалось, что онъ услышалъ изъ своего вертограда скромный стукъ, но еще не увѣренъ, точно ли это былъ стукъ въ двери.
   Увидя предъ собою джентльмена и даму, онъ отступилъ назадъ, обнаруживъ столько смущенія, сколько можетъ дозволить себѣ сильно удивившійся добродѣтельный человѣкъ. Но потомъ онъ вдругъ узналъ ихъ и воскликнулъ:
   -- Мистеръ Чодзльвитъ! Вѣрить ли мнѣ своимъ глазамъ? Почтенный дорогой сэръ! Вотъ счастливый часъ! Войдите, войдите, прошу васъ! Вы видите меня въ садовничьемъ костюмѣ; но я увѣренъ, что вы за это не разсердитесь. Садоводство -- занятіе древнее. Адамъ былъ первымъ садовникомъ. Но моей Евы уже нѣтъ!
   Говоря это, онъ ввелъ своихъ гостей въ лучшую гостиную, украшенную портретомъ его, произведенія Сновера, и бюстомъ работы Спиллера.
   -- Дочери мои,-- продолжалъ мистеръ Пексниффъ:-- будутъ внѣ себя отъ радости; онѣ такъ ожидали васъ, такъ давно желали видѣть свою прекрасную молодую подругу,-- надѣюсь, что я вижу ее,-- видѣть ее и полюбить! Если лицо служитъ указателемъ сердечныхъ свойствъ, то я не имѣю на этотъ счетъ никакихъ опасеній. Какая привлекательная физіономія, мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Мери,-- сказалъ старикъ:-- мистеръ Пексниффъ льститъ тебѣ, но онъ говоритъ отъ искренняго сердца. Мы думали, что мистеръ...
   -- Пинчъ,-- сказала Мери.
   -- Что мистеръ Пинчъ пришелъ къ вамъ прежде насъ.
   -- Онъ, дѣйствительно, пришелъ прежде васъ, почтенный сэръ,-- возразилъ Пексниффъ, возвысивъ голосъ, чтобъ предупредить Пинча:-- и, вѣроятно, хотѣлъ увѣдомить меня о вашемъ прибытіи, но я попросилъ его постучаться напередъ въ двери моей милой Черити и узнать, каково ей, потому что она не совсѣмъ здорова. Но это не больше, какъ истерическій припадокъ; я спокоенъ за нее. Мистеръ Пинчъ! Томасъ! Подите сюда. Томасъ у меня старинный домашній другъ, мистеръ Чодзльвитъ.
   -- Благодарю васъ, сударь,-- сказалъ Томъ.-- Вы представляете меня въ такихъ выраженіяхъ, которыми я смѣло могу гордиться.
   -- Старый Томъ!-- воскликнулъ его учитель съ чувствомъ.
   Томъ донесъ, что молодыя дѣвицы явятся немедленно, и что все, что въ домѣ есть лучшаго, будетъ сейчасъ готово для освѣженія гостей. Пока онъ говорилъ, старикъ разсматривалъ его внимательно съ меньшею противъ своего обыкновенія суровостью; онъ замѣтилъ также нѣкоторое смущеніе, обнаруженное Томомъ и Мери.
   -- Пексниффъ,-- сказалъ онъ, отводя его къ окну:-- меня сильно поразила смерть брата. Мы многіе годы были съ нимъ чужды другъ друга и я утѣшаюсь тѣмъ, что онъ сдѣлалъ лучше, не основывая никакихъ плановъ на родствѣ со мною. Миръ его памяти! Мы нѣкогда рѣзвились вмѣстѣ; лучше бы было, еслибъ мы оба тогда умерли.
   Видя его въ такомъ кроткомъ расположеніи духа, мистеръ Пексниффъ сталъ меньше опасаться за пребываніе Джонса въ его домѣ.
   -- Извините мое сомнѣніе, сударь,-- возразилъ онъ:-- насчетъ того, что кому нибудь было бы лучше не знать васъ. Но я могу увѣдомить васъ, что мистеръ Энтони, на закатѣ дней своихъ, былъ счастливъ сердечною привязанностью сына -- превосходнаго сына, сударь, образца сыновней любви -- и также одного дальняго родственника. который, несмотря на слабость своихъ средствъ, не зналъ предѣловъ своему усердію.
   -- Какъ такъ?-- вскричалъ старикъ.-- Развѣ вы участвуете въ его завѣщаніи?
   -- Вы еще не совсѣмъ меня поняли,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ съ грустною улыбкою.-- Нѣтъ, сударь, я не участвую въ его завѣщаніи ни я, ни дочери мои -- скажу это съ гордостью. А между тѣмъ я былъ у него по собственной его просьбѣ: онъ понималъ меня! Онъ писалъ ко мнѣ: "Я боленъ, умираю; пріѣзжайте ко мнѣ!" Я пріѣхалъ. Я сидѣлъ подлѣ его кровати и стоялъ подлѣ его могилы. Да, сударь, даже рискуя оскорбить этимъ васъ... Но я не участвую въ его завѣщаніи и никогда не желалъ этого!
   -- Вы назвали сына его образцомъ!-- вскричалъ старый Мартинъ.-- Какъ можете вы говорить такія вещи? Богатство брата моего было источникомъ его злополучія и разливало вокругъ него свое зловредное вліяніе. Оно превратило сына его въ жаднаго наслѣдника, который считалъ дни и часы, приближавшіе отца его къ могилѣ, и проклиналъ ихъ медленность.
   -- Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ, сударь!
   -- Но я самъ это видѣлъ и самъ предостерегалъ моего брата.
   -- Отвергаю это!-- возразилъ Пексниффъ съ жаромъ.-- Скорбящій сынъ теперь въ моемъ домѣ; онъ ищетъ въ перемѣнѣ мѣста душевнаго мира, котораго лишился. Неужели я буду къ нему несправедливъ, когда поведеніе его тронуло даже, гробового мастера и похороннаго подрядчика! Есть одна женщина, мистриссъ Гемпъ, спросите ее. Она видѣла Джонса въ ту трогательную минуту! Разите, но выслушайте!.. Простите меня, почтенный сэръ, за мою горячность, но я честенъ и долженъ говорить правду
   Слезы честности катились изъ глазъ его.
   Старикъ посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ, повторяя про себя: "Здѣсь, въ этомъ домѣ!" Но онъ преодолѣлъ свое удивленіе и сказалъ послѣ краткаго молчанія:
   -- Я хочу видѣть его.
   -- Въ дружественномъ духѣ, надѣюсь?-- возразилъ мистеръ Пексниффъ.-- Простите меня... но онъ подъ кровомъ моего гостепріимства...
   -- Я сказалъ, что хочу его видѣть. Еслибъ я былъ расположенъ недружественно, то сказалъ бы противное.
   -- Конечно, почтенный сэръ, вы бы такъ сдѣлали. Вы олицетворенная откровенность. Онъ сію минуту явится.
   Пексниффъ пошелъ за Джонсомъ и возвратился съ нимъ не ранѣе, какъ черезъ четверть часа. Въ продолженіе этого промежутка, явились обѣ миссъ Пексниффъ, и столъ былъ готовъ для подкрѣпленія силъ путешественниковъ.
   Какъ мистеръ Пексниффъ ни старался внушить Джонсу необходимость вести себя почтительно въ присутствіи дяди, и какъ лукавый Джонсъ ни понималъ это самъ, но все таки наружность и манеры молодого человѣка, когда онъ вошелъ въ гостиную, были весьма непривлекательны. Никакое человѣческое лицо не выражало, можетъ быть, такой смѣси недовѣрчивости и искательства, страха и дерзости, упрямства и старанія казаться смиренникомъ, какъ лицо Джонса въ то время, когда, поднявъ на Мартина потупленные взоры, онъ снова опустилъ ихъ, складывалъ и разводилъ руки и перекачивался со стороны въ сторону, ожидая, чтобъ съ нимъ заговорили.
   -- Племянникъ,-- сказалъ старикъ: -- я слыхалъ, что ты былъ добрымъ сыномъ.
   -- Какъ сыновья вообще, я полагаю,-- отвѣчалъ Джонсъ.-- Не лучше, но и не хуже другихъ.
   -- Ты былъ образцомъ сыновей, какъ мнѣ сказывали,-- продолжалъ старый Мартинъ, взглянувъ на Пексниффа.
   -- Гм! Я былъ всегда такимъ же добрымъ сыномъ, какъ вы добрымъ братомъ.
   -- Твои слова жестоки, но ты огорченъ,-- возразилъ Мартинъ послѣ краткаго молчанія.-- Дай мнѣ руку.
   Джонсъ исполнилъ его желаніе и былъ почти въ своей тарелкѣ.-- Пексниффъ,-- шепнулъ онъ ему, когда всѣ усѣлись вокругъ стола:-- каково я ему отвѣтилъ?
   Мистеръ Пексниффъ толкнулъ его локтемъ, что можно было истолковать выраженіемъ негодованія или согласія, но во всякомъ случаѣ совѣтомъ молчать.
   Даже безпечная веселость и все радушіе почтеннаго мистера Пексниффа не были въ силахъ сблизить и примирить враждебные элементы этого маленькаго общества. Невыразимая зависть и ненависть, посѣянныя въ груди Черити объясненіемъ того вечера, не могли успокоиться и часто обнаруживались съ такою силою, что нѣжный отецъ ея приходилъ въ отчаяніе. Прекрасная Мерси, въ полномъ торжествѣ своей побѣды, до того мучила сестру капризными минами и тысячами прихотей, которымъ она испытывала повиновеніе и покорность своего жениха, что чуть по довела се до припадка бѣшенства и заставила встать изъ-за стола въ порывѣ досады, едва ли слабѣйшемъ того, съ которымъ ока убѣжала въ свою комнату послѣ предложенія, сдѣланнаго Джонсомъ Мерси. Присутствіе Мери Грегемъ (подъ этимъ именемъ старый Чодзльвитъ представилъ свою питомицу семейству Пексниффа), несмотря на ея кротость и спокойствіе, также не порождало непринужденности. Положеніе мистера Пексниффа было до крайности затруднительно: ему предстояло заботиться о сохраненіи мира между своими дочерьми, поддерживать наружный видъ единодушія своего семейства; укрощать возраставшую веселость и безцеремонность Джонса, которыя обнаруживались дерзкими выходками насчетъ Пинча и грубою невѣжливостью къ Мери (по причинѣ зависимости ихъ положенія); стараться не потерять благосклонности своего стараго и богатаго родственника улаживаніемъ и объясненіемъ въ благопріятную сторону тысячи неблаговидныхъ обстоятельствъ того злополучнаго вечера, и все это онъ былъ осужденъ дѣлать одинъ безъ малѣйшей посторонней помощи. Никогда въ жизни не чувствовалъ онъ такого облегченія, какъ въ то время, когда старикъ Мартинъ взглянулъ на часы и объявилъ, что пора идти.
   -- Мы на время заняли себѣ комнаты въ "Драконѣ",-- сказалъ онъ.-- Мнѣ хочется прогуляться туда пѣшкомъ, а такъ какъ ночь темна, то я надѣюсь, что мистеръ Пинчъ согласится посвѣтить намъ до дому?
   -- Почтенный другъ мой!-- вскричалъ Пексниффъ:-- я буду въ восхищеніи... Мерси, дитя мое, принеси мнѣ фонарь.
   -- Да, милая, фонарь,-- сказалъ Мартинъ.-- Но я бы не желалъ безпокоить вашего отца такъ поздно, короче сказать, не хочу этого.
   Мистеръ Пексниффъ взялъ было шляпу, но слова старика были сказаны такимъ положительнымъ тономъ, что онъ пріостановился.
   -- Я возьму мистера Пинча, или пойду одинъ -- что изъ двухъ?
   -- Если ужъ вы такъ рѣшили, то пусть идетъ Томасъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ.-- Томасъ, другъ мой, будьте какъ можно осторожнѣе.
   Томась нуждался въ такомъ совѣтѣ, потому что чувствовалъ такое раздраженіе нервовъ и такъ дрожалъ, что едва былъ въ силахъ держать фонарь. Каково же было его положеніе, когда, по приказанію старика, онъ взялъ Мери подъ руку?
   -- И такъ, мистеръ Пинчъ, вы довольны своимъ теперешнимъ положеніемъ?-- спросилъ Мартинъ на дорогѣ.
   Томъ отвѣчалъ съ большими противъ обыкновеннаго энтузіазмомъ, что онъ столько обязанъ мистеру Пексниффу, что жизни его не хватитъ для доказательства ему своей благодарности.
   -- Давно ли вы знаете моего племянника?
   -- Вашего племянника?
   -- Мистера Джонса Чодзльвита,-- подсказала Мери.
   -- О, да!-- вскричалъ успокоившійся Томъ, потому что ему показалось, что его спрашиваютъ о молодомъ Мартинѣ.-- То есть, я говорилъ съ нимъ въ первый разъ сегодня вечеромъ.
   -- Можетъ быть, половины вашей жизни будетъ достаточно, чтобъ отблагодарить его за благосклонность?-- замѣтилъ старикъ.
   Томъ почувствовалъ, что этотъ намекъ задѣваетъ стороною и его благодѣтеля, а потому молчалъ. Мери также молчала. Старикъ, котораго подозрительность заставляла считать восторгъ Тома въ пользу Пексниффа гнусною продѣлкою добродѣтельнаго архитектора, державшаго у себя Пинча собственно для этого,-- прямо очертилъ бѣдняка мысленно низкимъ, лживымъ льстецомъ. Хотя всѣ трое чувствовали какую то неловкость, но Мартину было непріятнѣе нежели кому нибудь, потому что онъ съ самаго начала почувствовалъ расположеніе къ Тому, котораго простодушіе ему понравилось.
   -- И ты не лучше другихъ,-- подумалъ онъ.-- Ты чуть не обманулъ меня; но труды твои напрасны. Вы, мистеръ Пинчъ, слишкомъ ревностно вздумали подслуживаться своему покровителю!
   Никто не казалъ ни слова въ продолженіе того времени, какъ они шли. Они разстались у дверей "Синиго Дракона". Томъ со вздохомъ погасилъ свѣчу въ фонарѣ и грустно пошелъ назадъ по полямъ. Подходя ко входу черезъ аллею, весьма темною, Томъ увидѣлъ кого то, скользнувшаго мимо его. Подошедъ ко входу, незнакомецъ усѣлся на столбикъ. Томъ удивился и пріостановился на мгновеніе; но онъ тотчасъ же оправился и пошелъ впередъ.
   То былъ Джонсъ, размахивавшій ногами, сосавшій набалдашникъ своей трости и глядѣвшій съ злобною усмѣшкою на Тома.
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнулъ Томъ.-- Кто бы подумалъ, что это вы! Такъ вы за нами слѣдили?
   -- А тебѣ что за дѣло? Убирайся къ чорту!
   -- Вы, кажется, не очень вѣжливы?..
   -- Для тебя достаточно. Что ты за человѣкъ?
   -- Человѣкъ, который не менѣе всякаго другого имѣетъ право на общую вѣжливость,-- отвѣчалъ съ кротостью Томъ.
   -- Лжешь! Ты не имѣешь никакихъ правъ. Еще толкуетъ о правахъ!
   -- Если вы будете продолжать въ такомъ же тонъ,-- возразилъ Томь, покраснѣвъ:-- то заставите меня заговорить о моемъ неудовольствіи. Но я надѣюсь, что ваша шутливость кончилась,
   -- Всѣ вы, собаки, таковы! Когда съ вами говорятъ серьезно, вы увѣряете, что съ вами шутятъ. Но отъ меня этимъ не отдѣлаешься. Теперь, мистеръ Пичъ, или Бичъ, или Стичъ, не угодно ли послушать меня съ минуту?
   -- Мое имя Пинчъ.
   -- Что? Такъ тебя нельзя и назвать иначе? Какъ эти нищіе задираютъ голову!.. Но въ городѣ мы держимъ ихъ лучше.
   -- Мнѣ нѣтъ дѣла до того, что вы дѣлаете въ городѣ. Что вы хотите сказать?
   -- А вотъ что, мистеръ Пинчъ. Совѣтую вамъ держать языкъ на привязи и не вмѣшиваться туда, гдѣ васъ не спрашиваютъ. Я кое что знаю о васъ, почтеннѣйшій, и о вашихъ сладкихъ продѣлкахъ; а потому совѣтую тебѣ забыть объ этомъ, пока я не женюсь на одной изъ дочерей Пексниффа, и не втираться въ милость къ моимъ родственникамъ. Знаешь, когда собаки суются туда, гдѣ имъ не слѣдуетъ быть, то ихъ отхлестываютъ -- вотъ тебѣ добрый совѣтъ. Чортъ возьми, что ты такое, что гуляешь съ ними іо дому и идешь не позади, какъ слуга?
   -- Перестаньте! Лучше сойдите со столбика и пропустите меня.
   -- Не жди этого!-- сказалъ Джонсъ, раздвинувъ ноги шире.-- Что? Ты боишься, что я заставлю тебя проболтаться?
   -- Я не боюсь многаго, надѣюсь; и, конечно, нисколько не боюсь того, что бы вы могли сдѣлать. Я не пересказчикъ и презираю всякую подлость. Прошу васъ, пропустите меня. Чѣмъ меньше я буду говорить, тѣмъ лучше.
   -- Чѣмъ меньше ты скажешь!-- возразилъ Джонсъ, раздвинувъ ноги еще шире.-- Гм! Я желалъ бы я знать, что происходитъ между тобою и однимъ бродягой изъ моей фамиліи?
   -- Я не знаю никакого бродяги изъ вашей фамиліи.
   -- Знаешь!
   -- Нѣтъ. Если вы говорите о внукѣ вашего дяди, такъ онъ не бродяга. Всякое сравненіе между имъ и вами,-- продолжалъ разсерженный Томъ,-- будетъ къ вашей неизмѣримой невыгодѣ.
   -- Будто-бы? А что ты думаешь о его любезной, а?
   -- Не скажу вамъ больше ни слова и не останусь здѣсь ни минуты дольше.
   -- Я уже сказалъ тебѣ, что ты лжешь,-- возразилъ хладнокровно Джонсъ.-- Ты останешься здѣсь, пока я не вздумаю отпустить тебя. Ну, стой, ни съ мѣста!
   Онъ махнулъ палкой надъ головою Тома; но черезъ мгновеніе та же палка надѣлила самого Джонса такимъ ловкимъ ударомъ по лбу, что онъ полетѣлъ въ канаву. Кровь струйкою текла изъ его разсѣченнаго виска. Томъ замѣтилъ это, увидѣвъ, что Джонсъ прижимаетъ платокъ къ раненому мѣсту и шатается.
   -- Вы сильно ушиблены?-- вскричалъ Томъ,-- Очень сожалѣю. Опирайтесь объ меня... можете дѣлать это, не прощая мнѣ, если вы все еще злитесь, хоть я, право, не постигаю за что, потому что никогда ничѣмъ не оскорбилъ васъ.
   Джонсъ не отвѣчалъ и какъ будто не понималъ его словъ. Онъ только взглядывалъ нѣсколько разъ на кровь, окрашивавшую его носовой платокъ. Потомъ онъ взглянулъ на Тома съ такимъ выраженіемъ лица, которое доказывало, что онъ не забудетъ о происшедшемъ.
   Они молча шли къ дому. Джонсъ шелъ впереди, а Томъ печально слѣдовалъ за нимъ, размышляя о томъ, какъ извѣстіе о ихъ ссорѣ огорчитъ его благодѣтеля. Когда Джонсъ постучался въ двери, сердце бѣднаго Тома забилось сильно, забилось сильнѣе, когда отворившая имъ Мерси громко вскрикнула, увидя своего раненаго обожателя,-- еще сильнѣе, когда Томъ послѣдовалъ за ними въ гостиную,-- сильнѣе, чѣмъ когда нибудь, когда Джонсъ заговорилъ:
   -- Все это ничего; я не зналъ дороги, ночь была очень темная, и я наткнулся на сукъ, лишь только встрѣтилъ мистера Пинчъ. Вотъ и все -- пустяки!
   -- Мерси, дитя мое, холодной воды! Сѣрой бумаги! Ножницы! Чистую тряпку! Черити, моя милая, приготовьте перевязку. Ахъ, Боже мой, мистеръ Джонсъ!-- такъ восклицалъ испуганный Пексниффъ.
   -- Оставьте весь этотъ вздоръ; лучше дѣлайте что нибудь, а не то убирайтесь!-- отвѣчалъ его нареченный зять.
   Миссъ Черити, несмотря на призывъ отца, не шевельнула даже пальцемъ и сидѣла на своемъ мѣстѣ съ улыбкою. Мерси сама обмыла рану; мистеръ Пексниффъ держалъ обѣими руками голову паціента; Томъ Пинчъ взболталъ голландскія капли до того, что онѣ просто превратились въ пѣну. Одна Черити не трогалась и не сказала ни слова. Но когда перевязали голову мистера Джонса и всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, мистеръ Пинчъ, сидѣвшій въ грустномъ раздумьи на своей кровати, услышалъ легкій стукъ въ дверь; отворивъ ее, онъ съ величайшимъ изумленіемъ увидѣль передъ собою миссъ Чирити, которая стояла, приложивъ палецъ къ губамъ.
   -- Мистеръ Пинчъ,-- шептала она:-- милый мистеръ Пинчъ! Скажите правду -- вы это сдѣлали? Вы съ нимъ поссорились и ударили его? Я увѣрена.
   Въ первый разъ въ жизни, она говорила съ Томомъ ласково. Онъ не зналъ, что и думать.
   -- Такъ или нѣтъ?-- спросила она съ жадностью.
   -- Онъ вывелъ меня изъ терпѣнія...
   -- Значитъ такъ?-- вскричала Черити, сверкая глазами.
   -- Да... да... Но я хотѣлъ ударить его не такъ сильно.
   -- Не такъ сильно?-- повторила она, сжавъ кулакъ и топнувъ ногою.-- Не говорите этого! Вы поступили храбро и благородно. Чту васъ за это. Если вамъ опять случится съ нимъ поссориться, не щадите его ради всего на свѣтѣ. Ни слова объ этомъ никому! О, милый мистеръ Пинчъ! Съ этой минуты -- я вашъ другъ навсегда.
   Въ доказательство своихъ словъ, она обратила къ нему пылающее лицо, схватила его правую руку, прижала ее къ груди и поцѣловала. По горячности, съ которою это было сдѣлано, даже Томъ понялъ, что она готова поцѣловать всякую руку, какъ бы грязна она ни была, лишь бы только эта рука раскроила голову мистеру Джонсу Чодзльвиту.
   Томъ легъ спать съ непріятными мыслями. Онъ не понималъ, какъ могъ случиться такой страшный раздоръ въ семействѣ Пексниффа, что Черити превратилась въ пламеннаго друга ему, Тому Пинчу; что Джонсъ, поступившій съ нимъ такъ дурно и грубо, великодушно промолчалъ о ихъ ссорѣ; наконецъ, что онъ самъ, облагодѣтельствованный мистеромъ Пексниффомъ, рѣшился поразить человѣка, котораго добродѣтельный архитекторъ называетъ своимъ другомъ. Тому казалось, что сама судьба хочетъ сдѣлать его чернымъ ангеломъ его покровителя. Но, наконецъ, онъ заснулъ, и ему грезилось, будто ему удалось обмануть старика Мартина и похитить его питомицу.
   Должно сознаться, что во снѣ или на яву положеніе Тома относительно Мери Грегемъ, было весьма неловко. Чѣмъ больше онъ ее видѣлъ, тѣмъ больше, восхищался ея красотою, умомъ и любезными качествами, которыя черезъ нѣсколько дней водворили что то въ родѣ добраго согласія даже въ терзаемомъ раздоромъ семействѣ Пексниффа. Когда Мери говорила, Томъ удерживалъ дыханіе и прислушивался съ жадностью; когда пѣла, онъ сидѣлъ какъ околдованный. Она коснулась его органа, и этотъ инструментъ сдѣлался для него вещью болѣе чѣмъ священною.
   Затруднительное положеніе Тома Пинча стало еще опаснѣе отъ того, что между имъ и Мери не произошло ни малѣйшаго разговора касательно молодого Мартина, хотя Пинчъ, помня свое обѣщаніе, и старался доставлять ей къ тому случаи всякаго рода. Рано утромъ и поздно вечеромъ онъ приходилъ въ церковь, являлся въ любимыхъ мѣстахъ ея прогулокъ -- на лугахъ, въ саду, въ деревнѣ,-- вездѣ, гдѣ можно было бы говорить на свободѣ. Но нѣтъ: она тщательно избѣгала такихъ встрѣчъ, или приходила туда не одна. Невозможно было предполагать, чтобъ она питала къ Тому недовѣрчивость или нерасположеніе, потому что она не упускала случая оказывать ему самую деликатную и непритворную ласковость. Неужели же она забыла Мартина или никогда не чувствовала къ нему взаимности? Томъ краснѣлъ при такихъ предположеніяхъ и съ негодованіемъ отвергалъ ихъ.
   Во все это время, старый Мартинъ приходилъ къ Пексниффамъ или уходилъ отъ нихъ по своему чудному обычаю; онъ обыкновенно садился среди всѣхъ, погруженный въ размышленія, и не говорилъ ни съ кѣмъ ни слова. Онъ быль нелюдимъ, но не своенравенъ, не брюзгливъ. Больше всего нравилось ему то, когда вокругъ его всѣ продолжали заниматься, чѣмъ кому хотѣлось, не обращая на него вниманія, оставляя его въ покоѣ за книгою и не стѣсняя себя нисколько его присутствіемъ. Если не обращались съ какими нибудь вопросами прямо къ нему, онъ никогда не обнаруживалъ, что пользуется чувствами слуха или зрѣнія. Невозможно было угадать, кѣмъ именно онъ интересовался, и даже интересовался ли онъ кѣмъ бы то ни было.
   Однажды веселая Мерси, сидѣвшая съ потупленными глазами подъ тѣнистымъ деревомъ на кладбищѣ, куда она скрылась, утомившись многоразличными опытами надъ долготерпѣньемъ своего жениха, почувствовала, что кто то стоитъ передъ нею. Поднявъ глаза, она увидѣла съ удивленіемъ самого старика Мартина. Онъ сѣлъ подлѣ нея на траву и началъ разговоръ слѣдующими словами:
   -- Когда будетъ ваша свадьба?
   -- О, милый мистеръ Чодзльвитъ! Право, не знаю! Надѣюсь, что еще не скоро.
   -- Вы надѣетесь?
   Хотя старикъ произнесъ это весьма серьезно, но она приняла вопросъ его за шутку и начала смѣяться.
   -- Послушайте,-- сказалъ старикъ съ необыкновенною ласковостью:-- вы молоды, хороши собою и, я надѣюсь, добродушны! Хотя вы и вѣтрены и любите вѣтреничать, но вѣдь у васъ есть же сердце.
   -- И еще не отдала его цѣликомъ, могу вамъ сказать,-- возразила Мерси, лукаво кивнувъ ему головою и щипля траву.
   -- Но вы отдали хоть часть его?
   Она разбрасывала вокругъ себя траву, глядѣла въ другую сторону и не отвѣчала ни слова.
   Мартинъ повторилъ вопросъ.
   -- Ахъ, Боже мой, мистеръ Чодзльвитъ! Право, вы должны извинить меня! Какъ вы странны!
   -- Если во мнѣ странно желаніе узнать, любите ли вы молодого человѣка, за котораго выходите замужъ, то согласенъ -- я чудакъ.
   -- Но знаете, онъ такое чудовище!
   -- Такъ вы его не любите? Вы это хотите сказать?
   -- Ахъ, мистеръ Чодзльвитъ! Да я по сто разъ въ день говорю ему, что я его ненавижу... Вы вѣрно сами это слыхали?
   -- Часто.
   -- И это правда, я его ненавижу!
   -- А между тѣмъ выходите за него?
   -- О, да! Но я сказала этому страшилищу,-- милый мистеръ Чодзльвитъ, право, я ему это говорила -- что если выйду за кого, то затѣмъ только, чтобъ мучить и ненавидѣть его во всю жизнь.
   Она догадывалась, что старику не нравился ея женихъ, а потому предполагала, что обворожитъ его такимъ отвѣтомъ. Но, кажется, она ошиблась, потому что Мартинъ, промолчавъ нѣсколько, заговорилъ строгимъ голосомъ, указывая на могилы:
   -- Оглянитесь вокругъ себя, и вспомните, что со дня вашей свадьбы и до того времени, когда вы уляжетесь здѣсь, вамъ противъ него не будетъ никакой защиты. Подумайте и хоть разъ въ жизни говорите и дѣйствуйте, какъ существо разсудительное. Развѣ васъ кто нибудь принуждаетъ къ такому супружеству? Развѣ склонности ваши чѣмъ-нибудь обузданы? Или вамъ лукаво внушили мысль согласиться на этотъ бракъ? Я не хочу сказать кто... ну, кто бы то ни былъ?
   -- Нѣтъ, я не знаю никого, кто бы принуждалъ или склонилъ меня къ этому.
   -- Вы не знаете, такъ ли?
   -- Нѣтъ. Еслибъ кто нибудь вздумалъ принудить меня выйти за него, то я ни за что бы не согласилась.
   -- Мнѣ сказали, что его сначала считали поклонникомъ вашей сестры?
   -- Ахъ, Боже мой! Милый мистеръ Чодзльвитъ, хоть онъ и чудовище, но несправедливо было бы обвинять его за тщеславіе другихъ. А бѣдная Черри ужасно тщеславна.
   -- Такъ тутъ была ея ошибка?
   -- Надѣюсь, что такъ; но бѣдняжка сдѣлалась такъ капризна и завистлива, что на нее невозможно угодить, да и не стоитъ.
   -- Не принуждена, не убѣждена, не завлечена,-- сказалъ задумчиво Мартинъ.-- И я вижу, что это правда. Но, можетъ быть, вы согласились на этотъ бракъ чисто изъ вѣтренности. А?
   -- О, мистеръ Чодзльвитъ, что до этого, увѣряю васъ, мудрено быть вѣтреннѣе и легкомысленнѣе меня! Дѣйствительно!
   Онъ спокойно далъ ей договорить и потомъ сказалъ медленно, но ласково, какъ будто ища ея довѣренности:
   -- Нѣтъ ли у васъ какого нибудь желанія, или не говоритъ ли вамъ что нибудь внутри васъ, что вы можете со временемъ пожелать освободиться отъ этого обѣщанія? Подумайте.
   Миссъ Мерси снова надулась, потупила глаза, щипала траву, подергивала плечами. Нѣтъ! Она не помнитъ, чтобъ это было -- даже увѣрена, что нѣтъ. Она объ этомъ не заботится.
   -- Случалось ли вамъ вообразить, что супружеская жизнь ваша можетъ быть несчастлива, исполнена страданій, горести?
   Мерси снова потупила глаза и начала вырывать траву съ корнемъ.
   -- Ахъ, мистеръ Чодзльвитъ, что за странныя слова! Разумѣется, я буду ссориться съ нимъ; я бы ссорилась со всякимъ мужемъ. Вѣдь женатые всегда ссорятся между собою. А касательно того, что я буду несчастлива, что мнѣ будетъ горько и я буду страдать, то думаю, это случится только тогда, когда онъ будетъ имѣть постоянный верхъ надо мною; я же рѣшилась на совершенно противное. Я изъ него уже сдѣлала настоящаго невольника,-- прибавила она съ хихиканьемъ.
   -- Пусть же будетъ то, чему должно свершиться!-- сказалъ Мартинъ, вставая.-- Я хотѣлъ узнать ваши чувства, и вы мнѣ ихъ обнаружили. Желаю вамъ радости... Радости!-- повторилъ онъ, указывая на калитку, въ которую входилъ Джонсъ. Послѣ чего, не дожидаясь своего племянника, онъ вышелъ изъ ограды въ другія ворота.
   -- О, ты страшный старикъ!-- кричала про себя веселая Мерси.-- Тебѣ только и скитаться по кладбищамъ, чтобъ пугать людей. Не ходи сюда, кащей безсмертный!
   Мистеръ Джонсъ пользовался прозваніемъ кащея. Онъ сердито сѣлъ подлѣ нея на траву и спросиль:
   -- О чемъ толковалъ дядя?
   -- О тебѣ; онъ говоритъ что ты и въ половину меня не стоишь.
   -- О, да, разумѣется! Всѣ мы это знаемъ. Вѣроятно, онъ хочетъ подарить вамъ что нибудь порядочное. Не говорилъ онъ ничего въ такомъ родѣ?
   -- Нѣтъ, не говорилъ!
   -- Скаредная собака! Ну?
   -- Кащей, что ты дѣлаешь, страшилище!
   -- Только обнимаю васъ. Что-жъ тутъ худого?
   -- Премного, если я не считаю этого пріятнымъ. Поди прочь, ступай! Мнѣ и безъ теби жарко!
   Мистеръ Джонсъ оставилъ ее и съ минуту смотрѣлъ на свою невѣсту скорѣе какъ убійца, нежели какъ любовникъ. Но лицо его мало по малу прояснилось, и онъ сказалъ:
   -- Послушай, Мерси!
   -- Что скажешь, дикарь, чудовище?
   -- Когда это кончится? Не могу же я слоняться здѣсь половину жизни, а Пексниффъ говоритъ, что отецъ мой умеръ довольно давно и что это не помѣшаетъ; притомъ мы женимся здѣсь очень тихо и спокойно. А что до того костляваго (то есть, моего дядюшки), онъ еще сегодня утромъ объявилъ Пексниффу, что если ты согласна, такъ онъ и не вмѣшивается. Ну, Мерси, когда же это будетъ?
   -- Навѣрное?
   -- Ну, да -- что ты скажешь о будущей недѣлѣ?
   -- О будущей недѣлѣ! Еслибъ ты сказалъ черезъ три мѣсяца, то я бы удивилась такой наглости.
   -- Но я сказалъ не черезъ три мѣсяца, а на будущей недѣлѣ.
   -- Въ такомъ случаѣ, нѣтъ!-- вскричала миссъ Мерси, вставая и отталкивая своего обожателя.-- Не бывать этому, пока я не захочу сама,-- а я могу не захотѣть еще нѣсколько мѣсяцевъ. Вотъ тебѣ и все!
   Онъ поднялъ на нее глаза почти съ такимъ же зловѣщимъ выраженіемъ, какъ когда взглянулъ на Пинча.
   -- Никакое чудовище, съ заплаткою во весь глазъ, не будетъ имѣть голоса къ этомъ дѣлѣ,-- сказала Мерси.-- Вотъ тебѣ!
   Мистеръ Джонсъ молчалъ попрежнему.
   -- Самое близкое время -- будущій мѣсяцъ; но я не скажу до завтрашняго дня ничего рѣшительнаго: а если это тебѣ не нравится, то не надобно мнѣ тебя вовсе. Если-жъ ты не будешь оставлять меня въ покоѣ и не будешь дѣлать того, что я прикажу, то не надобно мнѣ тебя вовсе. Вотъ тебѣ! Итакъ, оставайся тутъ, страшилище, не ходи за мною!
   Съ этими словами она скрылась за деревьями.
   -- Ну, миледи,--сказалъ Джонсъ, глядя ей вслѣдъ:-- ты со мною за это расплатишься, когда мы будемъ жить вмѣстѣ! Покуда праздникъ на твоей сторонѣ, но придетъ и мое время!
   Когда онъ поворотилъ въ одну аллею, Мерси, ушедшая далеко впередъ, случайно оглянулась.
   -- А,-- воскликнулъ Джонсъ съ злобною улыбкой:-- пользуйся, покуда можно! Суши сѣно, пока солнце свѣтитъ! Наслаждайся своимъ владычествомъ, пока есть еще время, миледи!
   

Глава XXV касается нѣкоторыхъ профессій и снабжаетъ читателя драгоцѣнными совѣтами насчетъ ухаживанья за больными.

   Мистеръ Моульдъ былъ окруженъ своими пенатами; онъ наслаждался семейнымъ счастіемъ. День былъ знойный, окно отворено, ноги мистера Moульда покоились на подоконникѣ, а спина прислонялась къ ставню. На сіяющую голову его былъ наброшенъ платокъ, чтобъ защитить лысину отъ мухъ. Комната благоухала запахомъ превосходно составленнаго пунша, стаканъ котораго стоялъ на кругломъ столикѣ подъ самою рукою мистера Моульда.
   Глубоко въ Сити, въ предѣлахъ Чипсайда, находилось заведеніе похороннаго подрядчика. Комната мистриссъ Моульдъ и дочерей находилась позади лавки и выглядывала окнами на кладбище, маленькое и тѣнистое. Въ этомъ-то внутреннемъ покоѣ сидѣлъ теперь безмятежный мистеръ Моульдъ.
   Спутница его жизни и двѣ дочери окружали его. Дочери были дѣвицы пухленькія, жирненькія и краснощекія, а мистриссъ Моульдъ еще пухлѣе, свѣжѣе и жирнѣе ихъ. Мистеръ Моульдъ глядѣлъ съ нѣжностью на свою супругу, помощницу его по части приготовленія пунша, какъ и во всемъ другомъ. Дочери пользовались также кроткими взглядами отца и улыбались ему какъ херувимчики. Запасы мистера Моульда были такъ изобильны, что даже въ комнатѣ его супруги, даже въ этомъ семейномъ святилищѣ, стоялъ огромный комодъ краснаго дерева, въ ящикахъ котораго хранились саваны, мантіи и другія принадлежности похоронъ. Но хотя обѣ миссъ Моульдъ и были воспитаны въ тѣни этого комода, отрочество ихъ и цвѣтущая юность нисколько не омрачались отъ такого сосѣдства. Съ самаго нѣжнаго возраста, онѣ играли принадлежностями смерти и похоронъ, и даже сами шивали нѣкоторыя вещи.
   Въ домѣ мистера Моульда только смутно слышался шумъ дѣятельности огромной столицы, которыи жужжалъ то сильнѣе, то слабѣе, то вовсе прерывался. Дневной свѣтъ приходилъ къ нему черезъ кладбище, а изъ отдаленной мастерской гробовщика долеталъ до него мелодическій стукъ молотковъ, сколачивавшихъ гробы,-- стукъ, наводившій сладкую дремоту и способствовавшій пищеваренію.
   -- Совершенно какъ жужжаніе насѣкомыхъ,-- сказалъ мистеръ Моульдъ, закрывъ глаза въ сладостной нѣгѣ.-- Это напоминаетъ шумъ оживленной природы земледѣльческихъ округовъ. Точно какъ будто долбитъ дятелъ.
   -- Дятелъ долбитъ дуплистый вязъ,-- замѣтила мистриссъ Моульдъ, намекая словами баллады на родъ дерева, изъ котораго обыкновенію дѣлаются гробы.
   -- Ха, ха, прекрасно милая! Дуплистый вязъ, а? Очень хорошо, и въ газетахъ не найдешь подобнаго замѣчанія.
   Мистриссъ Моульдъ, поощренная такимъ образомъ, хлебнула пунша и передала его дочерямъ, которыя почтительно послѣдовали ея примѣру.
   -- Дуплистый вязъ, ха, ха!-- продолжалъ мистеръ Моульдъ:-- и очень дуплистъ, разумѣется!..
   Въ это мгновеніе кто то постучался въ двери.
   -- Это навѣрно Тэккеръ,-- сказала мистриссъ Моульдъ.-- Я узнаю его по сопѣнію. Войди, Тэккеръ.
   -- Извините сударыня,-- сказалъ Тэккеръ, пріотворивъ двери:-- я думалъ, что хозяинъ нашъ здѣсь.
   -- Ну, онъ здѣсь!-- кричалъ Моульдъ.
   -- О, я васъ и не разглядѣлъ, сударь. Вѣдь, вы вѣрно не захотите подрядиться поставить простой деревянный гробъ съ оловянною дощечкой и на парѣ?
   -- Разумѣется, это слишкомъ просто. Нечего и толковать.
   -- Я и въ такъ и говорилъ, сухарь.
   -- Пусть адресуются къ кому нибудь другому. Удивляюсь, какъ у нихъ достаетъ духа обращаться съ такою дрянью ко мнѣ! Для кого же это?
   -- Дли зятя церковнаго сторожа, сударь.
   -- Ну, еще, пожалуй, если тесть послѣдуетъ за нимъ въ своей треугольной шляпѣ; хоть оно и низко, но будетъ смотрѣть нѣсколько офиціальнѣе.
   -- Мистриссъ Гемпъ внизу, сударь.
   -- Позови ее сюда. Ну, что, мистриссъ Гемпъ?
   Мистриссъ Гемпъ остановилась въ дверяхъ и принялась отвѣшивать присѣданія супругѣ похороннаго подрядчика. Появленіе ея разнесло по комнатамъ особеннаго рода спиртуозные ароматы. Она не отвѣчала на вопросъ мистера Моульда, а все присѣдала передъ мистриссъ Моульдъ, воздѣвь очи и руки кверху, какъ будто благодаря Провидѣніе за цвѣтущее здоровье своей покровительницы. Она была одѣта опрятно, но просто, въ платье, въ которомъ мистеръ Пексниффъ имѣлъ случай видѣть ее.
   -- Есть такія благополучныя творенія, для которыхъ время пятится назадъ,-- сказала она.-- Вы изъ ихъ числа, мистриссъ Моульдъ, потому что всегда молоды и никогда не постарѣете. Какое удовольствіе видѣть вашихъ милыхъ дочекъ, которыхъ я знала, когда еще ни одинъ зубокъ не прорѣзался въ ихъ хорошенькихъ ротикахъ. Ахъ, какія миленькія! Я помню, какъ онѣ тамъ въ лавкѣ играли, бывало, въ похороны! Но это время уже прошло, мистеръ Моульдъ, не правда ли?
   -- Все на свѣтѣ мѣняется, мистриссъ Гемпъ!-- отозвался подрядчикъ.
   -- Многое еще будетъ перемѣнъ впереди, сударь,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ.-- Молодыя дѣвицы съ такими личиками думаютъ уже о чемъ нибудь другомъ, а не объ игрѣ въ похороны, не такъ ли, сударь?
   -- Право, не знаю, мистриссъ Гемпъ,-- отвѣчалъ Моульдъ съ усмѣшкою.
   -- О, да, сударь, вы это знаете!-- продолжала мистриссъ Гемпъ.-- И ваша прекрасная супруга знаетъ, да и я знаю, хотя мнѣ Богь и не далъ дочерей. А въ газетахъ есть кое-что другое, кромѣ рожденій и похоронъ, мистеръ Моульдъ, не правда ли?
   Мистеръ Моульдъ мигнулъ въ это время своей супругѣ, которую посадилъ къ себѣ на колѣни, и сказалъ:-- конечно, мистриссъ Гемпъ, много другого, безъ сомнѣнія. Клянусь жизнью, моя милая, а вѣдь мистриссъ Гемпъ, право, говоритъ недурно, а?
   -- Тамъ говорятъ о свадьбахъ, не правда ли, сударь?-- сказала мистриссъ Гемпъ, между тѣмъ, какъ обѣ дочери покраснѣли и хихикали.-- Богъ съ ними! Вѣдь и онѣ объ этомъ знаютъ. Да и вы знали эти вещи, мистеръ Моульдъ, да и мистриссъ Моульдъ знала о нихъ, когда вы оба были въ ихъ лѣтахъ! Но по моему, вы всѣ теперь однихъ лѣтъ. Что до васъ, сударь, и до мистриссъ Моульдъ, еслибъ у васъ даже были внуки...
   -- О, вздоръ, пустяки, мистриссъ Гемпъ!-- возразилъ похоронный подрядчикъ.-- Чертовски ловко, однако... капитально!-- шепнулъ онъ своей супругѣ.-- Послушай, мой другъ,-- продолжалъ онъ громко:-- по моему можно попотчивать мистриссъ Гемпъ стаканомъ рома. Сядьте, мистриссъ Гемпъ, возьмите стулъ.
   Мистриссъ Гемпъ заняла стулъ, ближайшій къ дверямъ. Устремивъ глаза въ потолокъ, она притворилась совершенно нечувствительною къ тому, что для нея готовится стаканъ пунша; наконецъ, когда одна изъ молодыхъ дѣвицъ принесла ей пуншъ, она изъявила величайшее удивленіе.
   -- Ахъ, мистриссъ Моульдъ,-- сказала она: -- я употребляю его не иначе, какъ когда бываю нездорова и когда нахожу, что моя полбутылка портера ложится тяжело на грудь! Мнѣ и мистриссъ Гаррисъ совѣтуетъ употреблять ромъ только какъ лекарство -- не иначе! Лучшаго счастья желаю всѣмъ присутствующимъ! продолжала она, привставъ съ своего мѣста, и, осушивъ стаканъ безъ дальнихъ предисловій, отерла себѣ губы шалью.
   -- Такъ что же у васъ новаго, мистриссъ Гемпъ?-- спросилъ опять Моульдъ.-- Что дѣлаетъ мистеръ Чоффи?
   -- Мистеръ Чоффи, сударь, таковъ же, какъ всегда: не лучше и не хуже. Я считаю, что тотъ джентльменъ поступилъ очень великодушно, когда написалъ къ вамъ: "пусть печется о немъ мистриссъ Гемпъ до моего возвращенія домой"; но онъ, вообще, поступаетъ чрезвычайно великодушно. Такихъ джентльменовъ, какъ онъ, немного на свѣтѣ.
   -- О чемъ вы хотѣли говорить со мною, мистриссъ Гемпъ?-- сказалъ Моульдъ, желая приступать къ дѣлу.
   -- А вотъ, сударь; благодарю за то, что спросили. Есть, сударь, одинъ джентльменъ у Булля въ Гольборнѣ, который захворалъ и слегъ въ постель. Они наняли къ нему женщину, которая сидитъ тамъ днемъ, а ночью не можетъ, потому что она занята въ другихъ мѣстахъ; ее зовутъ мистриссъ Пригъ. А потому она и говоритъ имъ, чтобъ послали за мною. Мой хозяинъ передалъ мнѣ ихъ приглашеніе, но я безъ васъ не согласилась и ни за что не соглашусь, сударь.
   -- Имъ нужно васъ для ночного сидѣнія?
   -- Съ восьми часовъ вечера до восьми утра, сударь.
   -- А потомъ назадъ? а?
   -- Потомъ на все время къ мистеру Чоффи. Онъ такой смирный и спитъ все это время. Я женщина бѣдная, сударь. Богатые люди ѣздятъ на верблюдахъ, но имъ не пройти сквозь игольное ушко. Я на это надѣюсь, сударь.
   -- Что-жъ, мистриссъ Гемпъ, пожалуй, я не скажу объ этомъ ни слова мистеру Чодзльвиту, когда онъ возвратится, если онъ не спроситъ напрямикъ.
   -- Я думаю то же самое, сударь. А предполагая, что джентльменъ умретъ, я могла бы взять свободу сказать, что знаю одного прекраснѣйшаго похороннаго подрядчика, сударь...
   -- Конечно, мистриссъ Гемпъ, конечно. Дайте ка мистриссъ Гемпъ нѣсколько моихъ карточекъ.
   Мистриссъ Гемпъ приняла карточки и поднялась, чтобъ уйти.
   -- Желаю всякаго счастія вашему счастливому семейству,-- сказала она.-- Еслибъ я была на мѣстѣ мистера Моульда, сударыня, то была бы очень ревнива; а еслибъ была на мѣстѣ мистриссъ Моульдъ, то была бы столько же ревнива.
   -- Та, та, та! Ступайте, мистриссъ Гемпъ, перестаньте!-- кричалъ восхищенный Моульдъ.
   -- А что до молодыхъ дѣвицъ,-- продолжала она, присѣдая:-- такъ ужь я не знаю, какъ онѣ вышли такими, когда ихъ воспитывали такіе молодые родители!
   -- Вздоръ, вздоръ! Ступайте, мистриссъ Гемпъ! -- кричалъ Моульдъ; но въ полнотѣ восторга онъ ущипнулъ свою супругу.
   -- Преостроумная женщина!-- сказалъ онъ, когда мистриссъ Гемпъ вышла.-- И очень наблюдательная -- право, такая женщина, что почти можно рѣшиться похоронить ее даромъ, и похоронить порядочно!
   Мистриссъ Моульдъ и дочери ея были съ нимъ совершенно согласны. Предметъ этихъ замѣчаній вышелъ между тѣмъ на улицу; тамъ мистриссъ Гемпъ почувствовала такое неудобство отъ дѣйствія свѣжаго воздуха, что должна была на нѣсколько минутъ пріостановиться и прислониться къ стѣнѣ. Даже послѣ такой предосторожности, она продолжала свой путь весьма неровными шагами. Несмотря на то, она не сбивалась съ дороги, и пришла прямо въ домъ Энтони Чодзльвига и сына, и легла спать. Отдохновеніе ея продолжалось до семи часовъ вечера; тогда, убѣдивъ стараго Чоффи лечь въ постель, она отправилась по новому приглашенію, зашедъ напередъ домой за узломъ съ припасами, необходимыми во время ночного бдѣнія при больномъ. Она пришла къ Буллю въ Тольборнъ ровно въ восемь часовъ.
   Войдя на дворъ, мистриссъ Гемпъ пріостановилась, потому что трактирщикъ, трактирщица и служанка стояли на порогѣ и съ жаромъ разговаривали съ какимъ то молодымъ джентльменомъ, который, по видимому, или сейчасъ только прибылъ, или сейчасъ собирался отправиться. Первыя слова, дошедшія до слуха мистриссъ Гемпъ, очевидно, касались больного, и она прислушалась со вниманіемъ.
   -- Такъ ему не лучше?-- замѣтилъ джентльменъ.
   -- Хуже!-- отвѣчалъ хозяинъ.
   -- Гораздо хуже,-- присовокупила хозяйка.
   -- О, несравненно хуже!-- воскликнула служанка.
   -- Бѣднякъ!-- сказалъ джентльменъ.-- Жаль, очень жаль. Хуже всего, что я не знаю, гдѣ живутъ его друзья и родственники; извѣстно мнѣ только, что не въ Лондонѣ.
   Трактирщикъ, трактирщица и служанка переглядывались между собою.
   -- Видите,-- продолжалъ джентльменъ: какъ я вамъ вчера еще говорилъ, я дѣйствительно знаю о немъ весьма мало. Нѣкогда мы были школьными товарищами; но съ тѣхъ поръ я видѣлъ его только два раза. Въ обоихъ случаяхъ это было, когда я пріѣзжалъ на недѣлю изъ Уильтшира въ Лондонъ на дѣтскіе праздники... Потомъ я совершенно потерялъ его изъ вида. Письмо съ моимъ именемъ и адресомъ, которое вы нашли на столѣ и которое научило васъ обратиться ко мнѣ, послано ему въ отвѣтъ на другое письмо, которое онъ писалъ ко мнѣ изъ этого дома въ тотъ самый день, когда захворалъ. Вотъ и письмо.
   Хозяинъ прочиталъ его, хозяйка также, а горничная успѣла кой-что пробѣжать, остальное же рѣшилась выдумать.
   -- У него очень мало багажа, говорите вы?-- спросилъ джентльменъ, который былъ не иной кто, какъ нашъ старый пріятель Джонъ Вестлокъ.
   -- Ничего, кромѣ чемодана, да и въ немъ очень немного,-- отвѣчалъ трактирщикъ.
   -- Въ кошелькѣ нѣсколько фунтовъ, однако?
   -- Да, сударь. Я запечаталъ кошелекъ, записавъ, сколько тамъ было, и положилъ его въ шкатулку.
   -- Хорошо,-- сказалъ Джонъ.-- Докторъ говоритъ, что горячка должна идти своимъ путемъ, и что теперь нельзя дѣлать ничего болѣе, какъ давать питье регулярно, и тщательно смотрѣть за нимъ. Надобно ждать, покуда онъ не пріидетъ въ себя. Не придумаете ли вы чего-нибудь лучшаго?
   -- Н... нѣтъ,-- возразилъ трактирщикъ:-- кромѣ...
   -- Что-жъ,-- проговорилъ хозяинъ:-- вѣдь и это не худо знать.
   -- И очень не худо,-- замѣтила хозяйка.
   -- Да и слугъ не надобно забывать, присовокупила служанка умильнымъ шопотомъ.
   -- Все это очень основательно, согласенъ,-- сказалъ Джонъ Вестлокъ.-- Какъ бы то ни было, у васъ есть его деньги на первый случай; а я охотно возьму на себя плату доктору и сидѣлкамъ.
   -- Ахъ!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ.-- Настоящій джентльменъ.
   Восторгъ ея былъ выраженъ такъ громко, что всѣ обернулись. Мистриссъ Гемпъ сочла за нужное двинуться впередъ и рекомендоваться.
   -- Ночная сидѣлка,-- объявила она:-- изъ Кингсгетъ-Стрита, хорошо извѣстная дневной сидѣлкѣ, мистриссъ Пригъ, добрѣйшему существу. Каково теперь бѣдному джентльмену? Мы уже не въ первый разь смѣняемся съ мистриссъ Пригъ, сударыня (она присѣла передъ трактирщицей): -- и часто помогали тамъ, гдѣ другимъ не удавалось. Мы беремъ недорого, принимая въ расчетъ тяжелую должность, сударь,-- прибавила она, адресуясь къ Джону.
   Полагая, что всѣ предварительныя церемоніи уже кончены, мистриссъ Гемпъ присѣла всѣмъ присутствующимъ и попросила, чтобъ ей показали комнату больного. Служанка повела ее по лабиринту коридоровъ и лѣстницъ на самый верхъ, и, показавъ одинокую дверь въ самомъ концѣ одной галлереи, объявила, что больной тамъ. Послѣ чего она убѣжала назадъ сколько возможно поспѣшнѣе.
   Мистриссъ Гемпъ прошла галлерею, сильно разгорячившись, потому что тащила свой узелъ по лѣстницѣ, и постучалась въ дверь, которую ей тотчасъ отворила мистриссъ Пригъ, совершенно готовая уйти и ждавшая себѣ смѣны съ большимъ нетерпѣніемъ. Мистриссъ Пригъ была одной конструкціи съ мистриссъ Гемпъ, но не была такъ жирна; голосъ у нея басистый, какъ мужской, и порядочная борода.
   -- Я уже начинала думать, что вы не пріидете,-- сказала она съ неудовольствіемъ.
   -- Я только заходила за своими вещами. Послѣ чего мистриссъ Гемпъ начала разспрашивать шопотомъ о состояніи больного.
   -- О,-- отвѣчала та громко:-- онъ спокоенъ, но безъ разсудка,
   -- Нѣтъ ли чего-нибудь особеннаго?
   -- Маринованная семга отличная. Напитки хорошіе.
   Мистриссъ Гемпъ обнаружила большое удовольствіе.
   -- Лекарства и все прочее на полкахъ и въ ящикахъ,-- продолжала мистриссъ Пригъ скороговоркою.-- Онъ выпилъ свою бурду въ послѣдній разъ въ семь часовъ. Кресла здѣсь довольно жестки: вамъ понадобится его подушка.
   Мистриссъ Гемпъ поблагодарила се, пожелала доброй ночи и проводила за двери, послѣ чего заперла комнату извнутри, подняла свой узелъ и, обойдя поставленныя передъ дверью ширмы, вошла къ больному.
   -- Немножко скучно, но не такъ дурно,-- замѣтила мистриссъ Гемпъ. Потомъ попробовала кресла и съ негодованіемъ объявила ихъ жесткими, какъ кирпичъ; послѣ чего принялась пересматривать стклянки съ лекарствами, банки, чашки и, кончивъ обзоръ, сняла шляпу и подошла къ кровати паціента.
   То былъ молодой человѣкъ недурной наружности, смуглый, съ длинными черными волосами, которые казались еще чернѣе отъ бѣлизны бѣлья. Глаза его были полуоткрыты, и онъ безпрерывно перекачивалъ голову со стороны на сторону, не шевелясь почти нисколько всѣмъ тѣломъ. Онъ не произносилъ словъ, ко по временамъ выражалъ нетерпѣніе или усталость, а иногда удивленіе; между тѣмъ, голова его продолжала неугомонно, не останавливаясь ни на мгновеніе, метаться но сторонамъ.
   Мистриссъ Гемпъ понюхала табаку и разсматривала его съ видомъ знатока, наклонивъ голову нѣсколько на сторону. Потомъ ей пришло на умъ воспоминаніе о другой, ужасной отрасли ея ремесла: наклонившись къ больному, она укладывала его блуждавшія руки вдоль бедръ, чтобъ видѣть, каково онъ будетъ смотрѣть покойникомъ. Какъ ни отвратительна была такая мысль, женщина эта продолжала удовлетворять своему любопытству,
   -- Ахъ, какой бы это былъ славненькій трупъ!-- сказала мистриссъ Гемпъ, отходя отъ кровати.
   Потомъ онъ развязала свой узелъ, зажгла свѣчу, развела въ каминѣ огонь и поставила чайникъ, чтобъ доставить себѣ комфортъ на ночь. Приготовленія эти заняли столько времени, что пора было подумать объ ужинѣ, а потому она позвонила.
   -- Я думаю, молодая женщина,-- сказала мистриссъ Гемпъ съ добросердечнымъ выраженіемъ вошедшей служанкѣ:-- что мнѣ не мѣшало бы съѣсть кусочекъ маринованной семги, съ хорошенькой вѣткой укропа и съ перцемъ. Да еще, милая, кусокъ свѣжаго хлѣба съ масломъ и сыра, а если есть въ домѣ огурцы, то нельзя ли принести также огурецъ, потому что огурцы полезны въ комнатѣ больного. Можетъ быть, найдете брайтонскій типперъ -- это пиво доктора всегда совѣтуютъ употреблять тѣмъ, кто хочетъ проводить ночи безъ сна. Между тѣмъ, если я позвоню въ другой разъ, то принеси мнѣ джину и воды, не больше, какъ на шиллингъ -- ужъ это моя порція!
   Заказанъ все это, мистриссъ Гемпъ сказала служанкѣ, что будетъ ждать ее у дверей, чтобъ не безпокоить больного, а потому совѣтуетъ ей поторопиться.
   Принесли подносъ со всѣмъ потребованнымъ, не исключая огурца, и сидѣлка принялась наслаждаться.
   Поужинавъ весьма плотно, и оказавъ должное вниманіе брайтонскому пиву и грогу, она влила лекарство въ ротъ больного, стиснувъ ему напередъ горло, чтобъ заставить разинуть ротъ.
   -- Ахъ Боже мой, я чуть не забыла о подушкѣ,-- сказала мистриссъ Гемпъ, вытаскивая ее изъ-подъ головы бѣднаго страдальца.-- Ну, теперь ему будетъ гораздо спокойнѣе! Надобно и мнѣ доставить себѣ побольше комфорта.
   Съ этою цѣлью она устроила себѣ изъ двухъ креселъ временную постель, вытащила изъ узла желтый ночной чепчикъ необъятной величины, кофту и какой то кафтанъ. Нарядившись въ ночной костюмъ, она навязала себѣ кафтанъ рукавами вокругъ шеи, зажгла ночникъ и расположилась спать. Комнатка сдѣлалась страшною, темною и какъ будто наполненною неясными призраками. Отдаленный шумъ улицъ замолкъ. Настало мертвое безмолвіе ночи.
   Тяжелый часъ! Тогда блуждающій умъ носится мрачно въ прошедшемъ и не можетъ отстать отъ горькаго настоящаго! Онъ ищетъ минутнаго покоя среди давно забытыхъ воспоминаній дѣтства и вездѣ находитъ только страхъ и отчаяніе. Тяжкій, тяжкій часъ! Что въ сравненіи съ тобою скитальчество Каина!
   Пылающая голова страдальца неутомимо двигалась со стороны въ сторону. По временамъ слышные стоны выражали усталость, нетерпѣніе, муку и удивленіе. Наконецъ, въ торжественный часъ полуночи, больной заговорилъ; иногда онъ со страхомъ ждалъ отвѣта на свои несвязныя рѣчи, какъ будто постель его была окружена толпою невидимыхъ собесѣдниковъ. Онъ, казалось, отвѣчалъ на ихъ слова и потомъ самъ предлагалъ имъ вопросы.
   Мистриссъ Гемпъ проснулась и сѣла на своемъ ложѣ.
   -- Ну, это что? Замолчи!-- кричала она рѣзкимъ голосомъ.-- Перестань шумѣть!
   Не было замѣтно ни малѣйшей перемѣны въ лицѣ больного; голова его не переставала мотаться, и онъ дико продолжалъ бредить.
   -- Ахъ ты, Боже мой!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ, вылѣзая и вздрагивая отъ нетерпѣнія.-- Мнѣ показалось, что я заснула пріятно. Самъ чортъ въ этой ночи... Какъ холодно вдругь сдѣлалось!
   -- Не пей такъ много!-- кричалъ больной.-- Ты разоришь насъ всѣхъ. Развѣ ты не видишь, что фонтанъ понижается? Посмотри на замѣтку, гдѣ была сверкающая вода сейчасъ только!
   -- Да, сверкающая вода!-- замѣтила мистриссъ Гемпъ.-- Я думаю, что мнѣ не помѣшаетъ чашка чаю. Желала бы, чтобъ ты пересталъ шумѣть!
   Онъ расхохотался; продолжительный смѣхъ его кончился тяжкимъ стенаніемъ. Потомъ онъ вдругъ остановился и съ бѣшенствомъ принялся считать
   -- Одинъ... два... три... четыре... пять... шесть.
   -- Неужели ты не замолчишь, молодой человѣкъ? А скоро ли у меня закипитъ въ чайникѣ вода?
   Въ ожиданіи этого она усѣлась подлѣ камина, разсуждая между чѣмъ насчетъ бреда молодого страдальца и отвѣчая на его вопросы.
   -- Все это составитъ пятьсотъ двадцать одинъ; всѣ они одѣты одинаково, у всѣхъ лица одинаково искривлены -- у всѣхъ, которые вошли въ окно и вышли въ двери!..-- кричалъ онъ въ мучительномъ безпокойствѣ.-- Смотри сюда! Пятьсотъ двадцать два, двадцать три, двадцать четыре. Видишь ли ихъ?
   -- Какъ не видѣть,-- сказала мистриссъ Гемпъ:-- вся эта ватага съ номерами на спинѣ, не такъ ли?..
   -- Дотронься до меня, чтобъ я былъ умѣренъ, что не сплю! Дотронься!
   -- А вотъ я дотронусь, когда чайникъ вскипитъ -- тогда я тебѣ волью въ глотку еще лекарства. Пожалуй, дотронусь и прежде, если ты не угомонишься.
   -- Пятьсотъ двадцать восемь, пятьсотъ двадцать девять, пятьсотъ тридцать -- смотри!
   -- Ну, что тамъ еще?
   -- Они идутъ по четыре въ рядъ, рука объ руку. Что тамъ на рукавѣ у каждаго и на флагѣ?..
   -- Вѣроятно, пауки.
   -- Крепъ! Черный крепъ! Боже милосердый! Зачѣмъ они носятъ его снаружи?
   -- А тебѣ бы хотѣлось, чтобъ крепъ принимали внутрь?-- возразила мистриссъ Гемпъ.-- Ну, ну, полно шумѣть!
   Въ это время, огонь началъ согрѣвать комнату, мистриссъ Гемпъ замолчала и вздремнула. Но вдругъ она пробудилась отъ крика, огласившаго всю комнату знакомымъ ей именемъ:
   -- Чодзльвитъ!
   Звукъ этотъ раздался такъ явственно и былъ исполненъ такого мучительнаго волненія, что она вскочила съ ужасомъ и бросилась къ дверямъ. Она вообразила, что коридоръ полонъ народа и что въ городѣ пожаръ. Но, выглянувъ туда, она не увидѣла ни живой души; открыла окно -- все тихо, ночь темная, видны однѣ только крыши, да трубы. Подходя снова къ камину, она посмотрѣла на больного все тотъ же, но теперь онъ молчитъ.
   -- Мнѣ показалось, что стклянки и банки зазвенѣли,-- сказала мистриссъ Гемпъ.-- Что бы мнѣ такое приснилось? Вѣрно этотъ дрянной Чоффи.
   Она понюхала табаку, приготовила себѣ чай, намаслила хлѣбъ и усѣлась за столъ, лицомъ къ огню.
   Но вдругъ снова, голосомъ еще страшнѣе торо, который разбудилъ ее, кто-то вскрикнулъ:
   -- Чодзльвить! Джонсъ! Нѣтъ!..
   Мистриссъ Гемпъ уронила чашку и быстро обернулась:-- то кричалъ больной.
   Давно уже разсвѣло, когда мистриссъ Гемпъ опять выглянула въ окно. Солнце восходило ярко, всѣ трубы курились веселымъ дымомъ. Улицы становились шумнѣе, и снова зажужжалъ хлопотливый день.
   Мистриссъ Пригъ смѣнила ее пунктуально, проведя спокойною ночь у другого больного. Вестлокъ пришелъ въ то же время, но его не впустили, объявивъ, что болѣзнь заразительна. Явился и докторъ. Онъ важно покачалъ головою -- больше онъ ничего не могъ сдѣлать.
   -- Какова была ночь, а?
   -- Безпокойна, сударь,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ.
   -- Бреду много?
   -- Средственно, сударь.
   -- Безъ всякой связи, вѣроятно?
   -- О, сударь, Богъ съ вами! Пустая болтовня.
   -- Ну,-- сказалъ докторъ:-- надобно, чтобъ ему было спокойно; держите комнату чище и прохладнѣе. Давайте ему питье и хорошенько смотрите за нимъ. Вотъ и все!
   -- Покуда я и мистриссъ Пригъ будемъ ходить за нимъ, все будетъ хорошо, сударь, не боитесь.
   -- Я полагаю,-- сказала мистриссъ Пригъ, когда докторъ вышелъ, сопровождаемый присѣданіями обѣихъ.-- Нѣтъ ничего новаго?
   -- Ровно ничего, моя милая. Онъ только надоѣдаетъ своей болтовней и все вретъ какія то имена. Но на это нечего смотрѣть.
   -- О, разумѣется! У меня и безъ него есть о чемъ думать.
   -- Я сегодня вечеромъ наверстаю вчерашнее, моя милая: пріиду раньше срока. Но, Бетси Пригъ -- что за огурцы!
   

Глава XXVI. Неожиданная встрѣча и многообѣщающая перспектива.

   Ученые могутъ разсуждать о томъ, откуда берется симпатія между птицами и бородами, и почему бываетъ очень часто, что многіе цирюльники торгуютъ птичками. Довольно, если мы скажемъ, что артистъ, въ домѣ котораго жила мистриссъ Гемпъ, занимался бритьемъ и воспитаніемъ пѣвчихъ и другихъ птицъ. Идея его была не оригинальная, потому что Полль Свидльпайпъ -- такъ назывался хозяинъ -- имѣлъ цѣлыя тьмы соперниковъ.
   За исключеніемъ лѣстницы и комнаты его жилицы, весь домъ Полля Свидльпайпа представлялъ собою одно обширное гнѣздо. Боевые пѣтухи обитали въ кухнѣ, фазаны жили на чердакѣ, мохноножки пользовались подваломъ, совы занимали спальню самого хозяина, экземпляры всякаго рода маленькихъ птичекъ щебетали и чирикали въ лавкѣ. Лѣстница же была предоставлена кроликамъ; тамъ, въ ящикахъ и домикахъ всякаго рода, они выростали и плодились до невѣроятности и пріобщали свою долю къ смѣшанному запаху, бросавшемуся въ носъ всякому, кто только рѣшался заглянуть въ цирюльню Свидльпайпа.
   Несмотря на все это, многіе заглядывали туда, особенно по воскреснымъ утрамъ, передъ отправленіемъ въ церковь. Полль Свидльпайпъ брилъ всѣхъ и каждаго за пенни, а стригъ за два пенни; такимъ образомъ, будучи человѣкомъ холостымъ и одинокимъ, и сверхъ того пользуясь связями въ птичьемъ ряду, онъ существовалъ довольно сносно.
   Онъ былъ пожилой человѣкъ маленькаго роста, съ правою рукою насквозь пропитанною мыломъ. Натура Полля имѣла въ себѣ что то птичье -- не орлиное или соколье, а воробьиное. Онъ не былъ, однако, сварливъ, какъ воробей, а напротивъ миролюбивъ, какъ голубь, на воркованье котораго походила даже рѣчь его. Онъ любопытенъ былъ до крайности, но не золъ. Плѣшивая голова его, походившая на голову бритой сороки, была всегда покрыта щегольски расчесаннымъ и завитымъ парикомъ.
   Полль имѣлъ тоненькій, рѣзкій, дребезжащій голосъ и нѣжное сердце; ему никогда не приходила въ голову мысль, что человѣкъ созданъ собственно для стрѣлянья воробьевъ.
   По званію птичника, Полль носилъ обыкновенно плисовый сюртукъ, длинные синіе чулки, высокіе сапоги, шейный платокъ яркаго цвѣта и весьма высокую шляпу. Но предаваясь болѣе тихимъ радостямъ цирюльника, онъ надѣвалъ фартукъ -- не очень чистый -- и фланелевую куртку. Въ этомъ то костюмѣ, обвернувъ вокругъ пояса фартукъ, въ знакъ того, что онъ уже заперъ лавку на ночь, стоялъ онъ на крыльцѣ своего дома, нѣсколько недѣль спустя послѣ описанныхъ въ послѣдней главѣ происшествій.
   Вскорѣ потомъ, намѣреваясь отправиться въ Гольборнъ, онъ поспѣшилъ внизъ но Кингсгетъ-Стриту и набѣжалъ на одного молодого человѣка въ ливреѣ. Юноша, несмотря на свой малый ростъ, казался смѣлымъ и оглянулся на него съ неудовольствіемъ.
   -- Ду...ррракъ!-- воскликнулъ онъ.-- Развѣ ты не можешь смотрѣть, куда идешь... а? На что у тебя глаза то... а? Ну, что?
   Молодой человѣкъ произнесъ это съ выраженіемъ сильнаго гнѣва; но вдругъ досада его превратилась въ удивленіе, и онъ закричалъ болѣе дружескимъ голосомъ:
   -- Какъ! Полли?
   -- Неужели это ты?-- отвѣчалъ Полль.-- Быть не можетъ!
   -- Нѣтъ, не я, а мой старшій сынъ.
   -- Вотъ бы никогда не повѣрилъ! Неужели ты оставилъ свое прежнее мѣсто? а?
   -- Оставилъ ли? Ты понимаешь, что за вещь сапоги съ отворотами, а? Смотри, Полли.
   -- Чу...дес...но!
   -- Ты понимаешь, что такое дутыя пуговки? Если не знаешь въ нихъ толку, такъ лучше не гляди, потому что эти левики сдѣланы только для людей со вкусомъ.
   -- Чу...дес...но!-- повторилъ цирюльникъ.-- Зеленый фрачекъ травяного цвѣта съ золотымъ галуномъ и кокарда на шляпѣ. прелесть!
   -- Надѣюсь,-- возразилъ юноша.-- Ты не читалъ въ газетахъ имени старухи Тоджерсъ?
   -- Нѣтъ; а что? Развѣ она ужъ несостоятельна?
   -- Если еще не обанкрутилась, такъ скоро обанкрутится. Гдѣ ей обойтись безъ меня!.. Ну, а какъ ты поживаешь?
   -- Недурно!.. Ты живешь въ здѣшнемъ концѣ города, или пришелъ нарочно, чтобъ увидѣться со мною? Ты за этимъ дѣломъ очутился въ Гольборнѣ?
   -- У меня въ вашемъ Гольборнѣ нѣтъ ни какого дѣла,-- возразилъ мистеръ Бэйли съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.-- Мои дѣла въ Вестъ-Эндѣ. У меня теперь настоящій губернаторъ, какого не сыщешь. Ты не разглядишь его лица за бакенбардами, а бакенбардъ не разсмотришь потому, что они выкрашены. Вотъ джентльменъ, а? Ты бы, напримѣръ, вздумалъ прекратиться въ кабріолетѣ не правда ли? Ну, а было бы опасно предложить тебѣ такую прогулку. Ты бы упалъ въ обморокъ, если бъ только увидѣлъ, какъ я ѣду легкою рысью.
   Чтобъ дать объ этомъ вѣрное понятіе, мистеръ Бэйли старался показать личнымъ примѣромъ, какою рысью бѣгаетъ конь ею господина.
   -- Знаешь, вѣдь эта лошадь родной дядя Кеприкорна и братъ Каулифдоуэра. Онъ съ тѣхъ поръ, какъ у насъ, успѣлъ уже побывать мордою въ окнахъ двухъ фарфоровыхъ лавокъ. Его бы намъ не продали, еслибъ онъ не расшибъ до смерти своей прежней барыни. Вотъ лошадь то!
   -- О, ты ужъ теперь не будешь покупать себѣ чечотокъ?-- замѣтилъ Полли, глядя на своего юнаго друга съ нѣкоторое грустью.-- Вѣрно нѣтъ?
   -- Полагаю, что нѣтъ. Даже павлинъ былъ бы не по мнѣ. Ну, а что ты теперь дѣлаешь, Полли?-- продолжалъ онъ граціозно снисходительнымъ тономъ.
   -- Да теперь я отправляюсь за своею жилицей.
   -- Женщина!
   Цирюльникъ поспѣшилъ объяснить, что она не молода и не пригожа, а просто сидѣлка, жившая у одного джентльмена нѣсколько недѣль; теперь ее отпускаютъ, потому что джентльменъ женился въ провинціи и возвращается въ городъ вмѣстѣ съ женою.
   -- Такъ я иду за ея сундукомъ къ мистеру Чодзльвиту, недалеко отъ почтовой конторы.
   -- Къ Джонсу Чодзльвиту?
   -- Да, кажется. Ты его знаешь?
   -- Какъ же! Могу сказать, что они даже познакомились черезъ меня.
   -- О?
   -- А! Она недурна; но сестра ея была лучше; та была превеселая. Мы съ нею, бывало, часто смѣялись.
   Мистеръ Бэйли говорилъ объ этомъ, какъ будто онъ уже ступилъ въ гробъ одною ногою и тремя четвертями другой. Полль Свидльпайпъ былъ до того озадаченъ его самоувѣренностью, развязностью, тономъ покровительства, сапогами съ отворотами, кокардою и ливреей, что у него потемнѣло въ глазахъ, и онъ едва вѣрилъ, что передъ нимъ тотъ самый Бэйли-Младшій, изъ Тоджерской Коммерческой Гостиницы, который такъ недавно еще покупалъ у него пташекъ по два пенни за штуку. Цирюльникъ смотрѣлъ съ удивленіемъ на говорившаго съ нимъ въ щегольской ливреѣ грума, который казался ему теперь существомъ совершенно другого разбора, какимъ-то неразгаданнымъ сфинксомъ.
   Мистеръ Бэйли былъ такъ снисходителенъ, что пошелъ съ нимъ рядомъ, а по дорогѣ принялся разсуждать о лошадиныхъ хвостахъ и копытахъ, объ экипажахъ разнаго рода и тому подобномъ. Онъ высказывалъ свои мнѣнія съ большою непринужденностью, замѣчая, что онъ въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ не совсѣмъ согласенъ со многими превосходными авторитетами. Потомъ мимоходомъ, онъ попотчивалъ Полля стаканомъ напитка, составленнаго по собственнымъ его наставленіямъ, секретъ которыхъ онъ узналъ отъ одного члена Клуба-Жокеевъ. Потомъ, такъ какъ у него еще былъ часъ свободнаго времени, и они уже подошли къ дому Джонса Чодзльвита, Бэйли замѣтилъ, что онъ будетъ не прочь отъ знакомства ст мистриссъ Гемпъ.
   Полль постучался въ двери. Мистриссъ Гемпъ отворила ихъ, и птичникъ немедленно представилъ ей своего молодого друга, къ которому она тотчасъ же почувствовала расположеніе, потому что двоякаго рода занятія почтенной женщины заинтересовывали ее равномѣрно въ пользу старыхъ и молодыхъ.
   -- Вы прекрасно сдѣлали, что пришли,-- сказала она Поллю:-- и привели съ собою такого отличнаго молодого человѣка. Но я должна пригласить васъ войти, потому что юная чета еще не пріѣхала.
   -- Они не торопятся,-- замѣтилъ Поллъ.
   -- Да, хоть и летятъ на крыльяхъ любви,-- сказала мистриссъ Гемпъ.
   Мистеръ Бэйли спросилъ, выиграли ли "крылья любви" серебряное блюдо на скачкахъ; но, узнавъ, что дѣло шло не о лошади, изъявилъ значительное неудовольствіе. Мистриссъ Гемпъ была до того удивлена непринужденностью и развязностью юноши, что хотѣла было спросить у Полля, мальчикъ ли это, или взрослый.
   -- Онъ знаетъ мистриссъ Чодзльвитъ,-- сказалъ цирюльникъ.
   -- Да чего онъ не знаетъ! А не помните ли вы, сударь, какъ ея имя?-- спросила она мистера Бэйли.
   -- Черити.
   -- О; нѣтъ!-- вскричала мистриссъ Гемпъ.
   -- Ну, такъ Черри.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Оно начинается съ М.
   -- Э-ге! Значитъ онъ женился на веселой!-- закричалъ Бэйли-младшій, присвиснувъ.
   Мистриссъ Гемпъ попросила его объяснить таинственность этихъ словъ, и Бэйли пустился въ длинный разсказъ, которому сидѣлка внимала съ жадностью. Но онъ былъ прерванъ двойнымъ стукомъ скобы въ наружную дверь, что возвѣстило о прибытіи новобрачной четы. Мистриссъ Гемпъ бросилась отворять и привѣтствовать новую хозяйку этого дома.
   -- Желаю вамъ отъ всего сердца радости и счастья, сударыня,-- сказала она, присѣдая, когда новобрачные вошли въ сѣни:-- и вамъ сударь, также. Ваша супруга, кажется, нѣсколько устала съ дороги, мистеръ Чодзльвитъ? Какая она хорошенькая!
   -- Ну, да, не велика бѣда,-- проворчалъ Джойсъ.-- Что-жъ, свѣтите, что ли!
   -- Сюда, сударыня, если вамъ угодно,-- сказала мистриссъ Гемпъ, поднимаясь по лѣстницѣ со свѣчею.-- Здѣсь, сударыня, еще не устроено какъ нужно; вамъ многое придется передѣлать, когда вы оглядитесь. Бѣдняжка,-- продолжала она про себя:-- ты, однако, не весело смотришь!
   Мистриссъ Гемпъ говорила правду. Смерть, предшествовавшая свадьбѣ, оставила, повидимому, свою тѣнь въ этомъ домѣ. Воздухь былъ душенъ въ темныхъ комнатахъ; глубокій мракъ царствовалъ въ каждомъ уголкѣ. Подлѣ камина, подобно зловѣщему призраку, сидѣлъ дряхлый приказчикъ, устремивъ глаза на погасшіе сучья. Онъ всталъ и взглянулъ на молодую женщину.
   -- А, Чоффи! сказалъ Джонсъ небрежно.-- Ты все еще здѣсь, въ странѣ живыхъ, а?
   -- Въ странѣ живыхъ, сударь, благодаря вамъ,-- сказала мистриссъ Гемпъ.-- Я много разъ говорила ему объ этомъ, сударь.
   Мистеръ Джонсъ не былъ въ отличномъ расположеніи духа; оглянувшись, онъ просто сказалъ:
   -- Вы намъ больше не нужны, мистриссъ Гемпъ.
   -- Я сейчасъ ухожу, сударь,-- возразила сидѣлка.-- Не имѣете ли вы, сударыня, какой нибудь надобности до меня?-- продолжала она, шаря въ своихъ обширныхъ карманахъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала Мерси почти сквозь слезы.--Лучше ступайте, прошу васъ.
   Со вздохомъ, исполненнымъ умильнаго лукавства, поглядывая то на мужа, то на молодую, мистриссъ Гемпъ вытащила, наконецъ, изъ кармана карточку съ надписью "Мистриссъ Гемпъ, повивальная бабка и проч."
   -- Вотъ, моя прекрасная,-- продолжала она ей потомъ: -- возьмите это и спрячьте на случай. Меня знаютъ очень многія дамы. Мое имя Гемпъ, и я живу очень близко отсюда. Возьмите, моя хорошенькая голубка, и не забудьте меня, если понадобится.
   Потомъ, съ множествомъ подмигиваній, киваній, покашливаній и присѣданій, мистриссъ Гемпь, призывая благословеніе небесъ на этотъ домъ, вышла изъ комнаты.
   -- Однако, теперь она вовсе не смотритъ веселою,-- замѣтила мистриссъ Гемпъ шопотомъ своимъ знакомцамъ, стоявшимъ внизу.
   -- Постойте, только дайте ей засмѣяться!-- сказалъ Бэйли-Младшій.
   -- Гм! Посмотримъ, подождемъ,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ съ недовѣрчивостью.
   Послѣ этихъ словъ, мистриссъ Гемпъ надѣла шляпку, а мистеръ Свидльпайпъ взялъ ея сундукъ; Бэйли-Младшій пошелъ съ ними до Кингсгетъ-Стрита и разсказывалъ дорогою о знакомствѣ своемъ съ мистриссъ Чодзльвитъ и ея сестрою.
   Когда дверь дома затворилась, мистриссъ Джонсъ Чодзльвитъ сѣла въ кресла и почувствовала, оглядываясь вокругъ себя въ комнатѣ, что какой то странный морозъ пробѣгаетъ по всему ея тѣлу. Комната была ей давно знакома, но теперь она казалась скучнѣе и пустыннѣе. Она думала, что новое ея жилище посвѣтлѣетъ, чтобъ принять ее.
   -- Что, здѣсь тебѣ не достаточно хорошо?-- сказалъ Джонсъ, слѣдившій за ея взорами.
   -- Да, мѣсто довольно таки скучное,-- возразила Мерси, стараясь походить на прежнюю себя.
   -- Оно сдѣлается еще скучнѣе, прежде, нежели съ нимъ раздѣлаешься, если ты тутъ будешь важничать,-- замѣтилъ Джонсъ.-- Ты нѣжный товаръ, что вздумала хмуриться съ перваго входа въ домъ!-- Гм! Тебѣ было весело, когда ты могла мучить меня по цѣлымъ днямъ. Служанка тамъ внизу. Позвони въ колокольчикъ, чтобъ намъ дали ужинать, пока я буду скидывать сапоги!
   Она встала посмотрѣла ему вслѣдъ, когда онъ пошелъ въ другую комнату, и отправилась исполнять его приказаніе. Въ это время подошелъ къ ней старый Чоффи и тихо положилъ руку на ея руку.
   -- Вы еще не вышли за него?-- сказалъ онъ съ безпокойствомъ.-- Еще не замужемъ за нимъ?
   -- Да, уже съ мѣсяцъ тому назадъ. Боже милосердый, что это значитъ?
   Онъ отвѣчалъ, что ничего, и отвернулся отъ нея. Но она увидѣла, что онъ въ отчаяніи поднялъ трепещущія руки надъ своею головою и слышала, какъ онъ воскликнулъ:
   -- О, горе, горе этому нечестивому дому!
   Вотъ чѣмъ молодую хозяйку привѣтствовало новое ея жилище.
   

Глава XXVII, показывающая, что старые друзья являются иногда съ новыми лицами, что люди бываютъ склонны кусаться, и что кусающіеся бываютъ иногда сами укушены.

   Мистеръ Бэйли-Младшій,-- потому что подъ этимъ даннымъ ему у Тоджерса въ шутку прозвищемъ онъ выступилъ на новое поприще жизни -- мистеръ Бэйли-Младшій, только что достаточно замѣтный взору любопытства, безпечно смотрѣлъ на человѣчество изъ подъ кожанаго передника кабріолета своего господина и тихо проѣзжался взадъ и впередъ по улицѣ Палль-Малль, около полудня, въ ожиданіи своего "губернатора". Лошадь знаменитой породы, имѣвшая Кеприкорна племянникомъ, а Каулифдоуэра братомъ, величаво кусала удила, такъ что морда и грудь ея были покрыты пѣною. Щегольская съ пластинками сбруи изъ патентованной кожи блистала на солнцѣ; пѣшеходы удивлялись; мистеръ Бэйли смотрѣлъ на нихъ снисходительно, но казался совершенно безчувственнымъ.
   Мистеръ Бэйли имѣлъ высокое мнѣніе о достоинствахъ брата Каулифдоуэра, но никогда не высказывалъ ему этого. Напротивъ, онъ имѣлъ обычай, когда правилъ конемъ, обращаться къ нему въ непочтительныхъ, если не обидныхъ выраженіяхъ, причемъ или подергивалъ возками или щелкалъ бичомъ, такъ что продѣлки его не разъ оканчивались въѣздомъ въ какую-нибудь лавку или въ такія мѣста, куда бы ему не хотѣлось попасть.
   Теперь мистеръ Бэйли былъ въ духѣ и потому особенно забавлялся своимъ катаньемъ. Онъ путалъ женщинъ, дразнилъ мальчишекъ, отпускалъ остроты возничимъ фуръ съ угольями и тому подобное. Но вдругъ кто-то позвалъ его изъ одного дома въ Палль-Малль. Онъ быстро подъѣхалъ, вдругъ осадилъ коня и соскочилъ на землю. Минуты съ двѣ продержалъ онъ подъ уздцы дядю Кеприкорна, причемъ каждое движеніе головы коня и каждое фырканье его ноздрей удаляло отъ земли ноги малорослаго грума; наконецъ, два джентльмена сѣли въ кабріолетъ, одинъ изъ нихъ взялъ возжи, и экипажъ поѣхалъ шибкою рысью, такъ какъ Бэйли стоило величайшаго труда занести свою короткую ногу на желѣзную подножку и усѣсться на предназначенное ему позади сѣдалище.
   "Губернаторъ" Бэйли-Младшаго вполнѣ оправдывалъ его энтузіазмъ. На головѣ его, на щекахъ, надъ верхнею губою и на подбородкѣ былъ цѣлый міръ черныхъ, блестящихъ волосъ. Платье его было сшито по новѣйшей модѣ и изъ самыхъ дорогихъ матеріаловъ; дорогія цѣпочки и брилліанты сверкали на груди; пальцы едва сгибались отъ богатыхъ перстней; солнечный свѣтъ отражался, какъ въ зеркалѣ, на его шляпѣ и лакированныхъ сапогахъ. А между тѣмъ, несмотря на перемѣну имени и костюма, все таки это былъ Тиггъ. Хотя онъ уже былъ не Монтегю Тиггъ, но Тиггъ Монтегю, а все таки Тиггъ, тотъ же сатанинскій, лихой, воинственный Тиггъ. Настоящій металлъ Тигга виднѣлся сквозь позолоту, лакъ и новую обдѣлку.
   Подлѣ него сидѣлъ улыбающійся джентльменъ съ дѣловою физіономіею, котораго онъ называлъ Дэвидомъ. Неужели Дэвидъ изъ подъ "Золотыхъ Шаровъ", Дэвидъ-ростовщикъ, Дэвидъ-ветошникь? Не можетъ быть! Онъ самый. Да!
   -- Жалованье секретаря,-- такъ какъ контора теперь уже устроена,-- будетъ состоять изъ восьми сотъ фунтовъ стерлинговъ съ квартирою, отопленіемъ и освѣщеніемъ. Кромѣ того, двадцать пять паевъ. Довольно ли этого?-- сказалъ мистеръ Монтегю.
   Дэвидъ улыбнулся и кивнулъ головою.
   -- А если довольны, Дэвидъ, то я сегодня же предложу это въ комитетѣ, какъ предсѣдатель.
   Секретарь снова улыбнулся и даже засмѣялся.
   -- Капитальная идея!-- сказалъ онъ, потирая носъ угломъ своего секретарскаго портфеля.
   -- Что такое капитальная идея?
   -- Англо-Бенгальское...
   -- Англо-Бенгальское Общество Застрахованія Жизни и Займовъ, конечно, дѣло капитальное; надѣюсь, Дэвидъ.
   -- Капитальное... въ одномъ смыслѣ!-- вскричалъ со смѣхомъ секретарь.
   -- Въ единственномъ важномъ,-- замѣтилъ предсѣдатель: -- что составляетъ нумеръ первый.
   -- А по слѣдующему объявленію, какой же будетъ выплаченный капиталъ?
   -- Цифра два и столько нулей, сколько типографщикъ сумѣетъ вмѣстить за нею въ одну строку.
   При этомъ отвѣтѣ, оба хохотали долго и усердно.
   -- Что вы за молодецъ! воскликнулъ Дэвидъ.
   -- Скажите геній, Дэвидъ, геній.
   -- Клянусь душою, вы точно геній. Я всегда зналъ въ васъ даръ говорливости, но не подозрѣвалъ и половины того, что вы въ сущности.
   -- Я возвышаюсь съ обстоятельствами, Дэвидъ. Это уже само по себѣ доказываетъ геніальность.
   -- Ха, ха!-- воскликнулъ секретарь, фамильярно взявъ его за руку:-- когда я посмотрю на васъ и подумаю о вашемъ имѣніи въ Бенгаліи, которое... ха, ха, ха!
   Полувысказанная идея секретаря казалась не менѣе забавною самому предсѣдателю, потому что онъ отъ души разсмѣялся.
   -- ...Которое удовлетворяетъ всѣмъ притязаніямъ компаніи, когда погляжу на васъ и вспомню объ этомъ, я готовъ умереть со смѣха!
   -- А вѣдь идея блестящая -- моя идея!-- сказалъ Тиггъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, моя!-- возразилъ Дэвидъ.-- Развѣ я не сказалъ, что сберегъ нѣсколько фунтовъ?
   -- Вы сказали. А развѣ я не сказалъ, что добылъ нѣсколько фунтовъ?
   -- Конечно, сказали; но сила не въ томъ. А кто сказалъ, что если мы сложимъ деньги, то можемъ устроить контору и ослѣпить глаза?
   -- А кто сказалъ, что если мы устроимъ контору въ пышномъ размѣрѣ, то можемъ сдѣлать это вовсе безъ денегъ? Будьте разсудительны, способны и справедливы -- кому принадлежала эта вещь?
   -- Ну, тутъ вы, конечно, имѣли преимущество надо мною,-- сознался Дэвидъ.-- Но я не ставлю себя наравнѣ съ вами, а мнѣ еще только хочется доказать, что и я тутъ что-нибудь да значу.
   -- Безъ сомнѣнія, и премного. Вы превосходно устроили дѣловую часть страхового общества во всемъ, что касается цифръ, книгъ, циркуляровъ, объявленій и тому подобнаго -- никто этого и не оспариваетъ, но художественная часть, Дэвидъ? Но изобрѣтательная и художественная часть?..
   -- Принадлежитъ, безспорно, вамъ. Но съ такимъ роскошнымъ житьемъ, съ такимъ наружнымъ великолѣпіемъ, ваша часть чертовски отрадна.
   -- Служитъ ли она англо-бенгальскому дѣлу?
   -- Да.
   -- Могли ли бы вы взять ее на себя?
   -- Нѣтъ.
   -- Ха, ха! Такъ будьте довольны вашимъ положеніемъ и вашими выгодами, любезнѣйшій, да благословляйте день нашего знакомства
   Изъ этого разговора видно, что оба они пустились въ предпріятіе обширныхъ размѣровъ, и что адресовались публикѣ изъ крѣпкой позиціи людей, которымъ нечего терять, а много можно пріобрѣсти; видно также, что основанное на такихъ великихъ началахъ общество благоденствовало.
   Англо-Бенгальское Общество Застрахованія Жизни и Займовъ открылось въ одно утро не затѣею, находящеюся въ младенчествѣ, но прямо взрослою компаніей, которая дѣйствуетъ самостоятельно и ведетъ дѣла направо и налѣво. Отдѣленіе великаго общества находилось въ Вестъ-Эндѣ, въ бель-этажѣ, надъ магазиномъ какого то портного, а главная контора была въ Сити, въ одной новой улицѣ, гдѣ занимало весь верхній этажъ обширнаго дома. Залы конторы блестѣли зеркальными стеклами; проволочныя шторы украшали окна, и въ каждомъ была надпись "Англо-Бенгальское". Надъ дверьми была огромная вывѣска, гласившая: "Контора Англо-Бенгальскаго Общества Застрахованія Жизни и Займовъ"; на самой двери была та же надпись на мѣдной дощечкѣ, всегда ярко вычищенной. Внутри, залы конторы были отдѣланы совершенно наново, въ лучшемъ вкусѣ, съ отличною мебелью, обоями, занавѣсами. На столахъ лежали огромныя дѣловыя книги въ зеленомъ переплетѣ съ красными корешками, календари, указатели, протоколы; тутъ были и ящики для писемъ, и машинки, чтобъ взвѣшивать ихъ, и цѣлые ряды пожарныхъ инструментовъ на случай несчастій; не было недостатка и въ желѣзныхъ сундукахъ для храненіи капиталовъ. Вездѣ были стѣнные часы и мраморные камины. Надписи: "Англо-Бенгальское" и проч. были вырѣзаны же на угольныхъ ящикахъ у каминовъ и вездѣ повторялись, на всѣхъ предметахъ часто, что отъ нихъ рябило въ глазахъ. Этими словами начинались всѣ циркуляры и объявленія, въ которыхъ нѣкто Дэвидъ Кримпль, эсквайръ, секретарь и резидентъ директоръ общества, излагалъ публикѣ всѣ выгоды сношеній съ "Англо-Бенгальскимъ Страховымъ Обществомъ", доказывая какъ нельзя основательнѣе, что никто тутъ можетъ рисковать, кромѣ самого "Общества".
   Скажемъ мимоходомъ, что настоящее имя этого джентльмена было просто Кримпъ, но что онъ нѣсколько измѣнилъ его со вступленіемъ въ обязанности секретаря.
   Но, еслибъ, несмотря на всѣ эти доказательства и подтвержденія, нашелся человѣкъ, который рѣшился бы усомниться въ Англо-Бенгальскимъ Обществѣ, или въ именахъ списка директоровъ, то ему стоило только взглянуть на привратника или швейцара конторы. То было по-истинѣ существо удивительное, въ обширнѣйшемъ красномъ жилетѣ и короткомъ свѣтло-коричневомъ фракѣ съ металлическими пуговицами, имѣвшими надпись, красовавшуюся на всѣхъ вещахъ конторы. Одинъ взглядъ на этого придверника убѣдилъ бы скептиковъ лучше всего писаннаго и печатнаго. Между имъ и директорами не существовало никакихъ откровенностей; никто не зналъ откуда онъ взялся, и никто объ этомъ не спрашивалъ. Это таинственное существо, основывая всѣ притязанія на своей наружности, явилось для занятія вакантнаго мѣста и получило его немедленно на весьма выгодныхъ условіяхъ. Онъ зналъ, что никто не можетъ носить величавѣе его такого неизмѣримаго краснаго жилета, а потому предложилъ себя смѣло и быль принятъ. Наружность его внушала невольную довѣрчивость; но главное заключалось въ его красномъ жилетѣ, безъ котораго Англо-Бенгальское Общество Застрахованія Жизни и Займовъ, вѣроятно, не имѣло бы такого успѣха.
   Соперничествовавшія конторы хотѣли переманить его къ себѣ, но онъ оставался вѣрнымъ Англо-Бенгальской. Былъ ли онъ хитрымъ, глубокомысленнымъ плутомъ или первостепеннымъ простякомъ -- этого никто не могъ проникнуть; но, повидимому, онъ вѣровалъ въ Англо-Бенгальское Общество, всегда казался погруженнымъ въ размышленіе, озабоченнымъ и серьезнымъ.
   Когда подъѣхалъ кабріолетъ, онъ выбѣжалъ на улицу съ непокрытою головою и громко закричалъ: "Посторонитесь, посторонитесь! Мѣсто господину предсѣдателю!" къ удивленію всѣхъ присутствующихъ, которыхъ вниманіе неминуемо обращалось на Англо-Бенгальское. Мистеръ Тиггъ выскочилъ граціозно изъ кабріолета, сопровождаемый въ почтительномъ отдаленіи секретаремъ общества, и поднялся по лѣстницѣ, предшествуемый придверникомъ, который кричалъ: "Позвольте, позвольте! Предсѣдатель джентльмены!" Такимъ же образомъ швейцаръ провелъ его черезъ главную контору, въ которой нѣсколько свежихъ кліентовъ хлопотало о своихъ дѣлахъ, въ святилище, названное "залою засѣданія", котораго двери немедленно затворились за великимъ капиталистомъ.
   Зала эта была украшена турецкимъ ковромъ во весь полъ, письменными столами, софами, мягкими креслами и большимъ портретомъ Тигга Монтегю; эсквайра, въ качествѣ предсѣдателя. Чернильницы, бронзовые колокольчики, перья и всѣ письменныя принадлежности были самыя лучшія, самыя дорогія и самыя щегольскія. Предсѣдатель величаво развалился въ своихъ креслахъ, по правую руку сѣлъ секретарь, а сторожъ въ торжественномъ красномъ жилетѣ установился неподвижно за сѣдалищемъ мистера Тигга Монтегю.
   -- Боллеми!-- сказалъ мистеръ Тиггъ.
   -- Сэръ!
   -- Скажи медику, что я желаю его видѣть.
   Боллеми прокашлялся, поспѣшилъ въ контору и возгласилъ громко: "Господинъ предсѣдатель комитета желаетъ видѣть медицинскаго чиновника! Позвольте, позвольте" Онъ вскорѣ возвратился съ требуемымъ джентльменомъ. Когда двери залы комитета отворились, нѣсколько человѣкъ простодушныхъ кліентовъ вытянуло шеи, поднялось на ципочки и старалось заглянуть въ таинственную залу.
   -- Джоблингъ, почтеннѣйшій!-- сказалъ предсѣдатель: -- здоровы ли вы? Боллеми, можешь выйти. Кримпль, не оставляйте насъ. Очень радъ видѣть васъ, Джоблингъ.
   -- Какъ вы себя чувствуете, мистеръ Монтегю?-- сказалъ медикъ, опускаясь въ кресла и вынимая золотую табакерку. Нѣсколько утомлены занятіями, а? Если такъ, отдохните. Совсѣмъ здоровы? А? Такъ позавтракайте. Въ это время дня очень полезно подкрѣплять гастрическіе соки завтракомъ, мистеръ Монтегю.
   Медикъ, тотъ же самый, который проводилъ бѣднаго Энтони Чодзльвита до кладбища и который потомъ лечилъ паціента мистриссъ Гемпъ въ Буллѣ, улыбался очень нѣжно и мимоходомъ замѣтилъ, что онъ самъ имѣетъ привычку завтракать въ этотъ самый часъ.
   -- Боллеми!-- сказалъ предсѣдатель, позвонивъ въ колокольчикъ.
   -- Сэръ!
   -- Завтракъ.
   -- Не для меня, надѣюсь?-- сказалъ докторъ.-- Но вы сами сознаетесь, мистеръ Монтегю, что въ настоящее время дня завтракъ чрезвычайно полезенъ для здоровья. Мы таки знаемъ нѣкоторыя тайны природы, сударь; мы этому учимся въ унверситетахь.
   Тутъ онъ пустился въ краснорѣчивое разсужденіе о человѣческомъ желудкѣ, гастрическихь сокахъ, разнородныхъ тѣлодвиженіяхъ людей и тому подобномъ.
   -- Позвольте, позвольте!-- возглашалъ Боллеми за дверьми:-- позвольте; это завтракъ въ залѣ комитета!
   -- А,-- сказалъ весело докторъ, прерванный на весьма занимательномъ мѣстѣ своего разсужденія:-- вотъ, мистеръ Монтегю, является то, чѣмъ, дѣйствительно, застраховывается жизнь!
   Вошелъ человѣкъ съ подносомъ, покрытымъ бѣлоснѣжною салфеткой; когда ее откинули присутствующіе увидѣли двухъ жареныхъ холодныхъ каплуновъ, нѣсколько экземпляровъ заливной дичи и отличный салатъ. Явился другой слуга съ бутылкою превосходной мадеры и бутылкою шампанскаго.
   Завтракъ былъ сервированъ на самую роскошную ногу, съ изобиліемъ въ хрусталѣ, серебрѣ и фарфорѣ. Докторъ занялся имъ особенно ревностно, такъ что лицо ею постепенно озарялось новымъ блескомъ и свѣжимъ румянцемъ.
   Мистеръ Джоблингъ пользовался большимъ уваженіемъ въ нѣкоторыхъ кварталахъ Сити. Подбородокъ его возвѣщалъ глубокомысліе, а голосъ внушалъ паціентамъ необычайнаго довѣренность. Шейный платокъ и жабо его были всегда бѣлѣе снѣга; платье лоснилось удивительно; золотая цѣпочка часовъ, украшенная огромными печатками, принадлежала къ числу самыхъ тяжеловѣсныхъ. Никто лучше его не умѣлъ покачивать головою, потирать руки; никто такъ утѣшительно не говорилъ "а!", когда паціенты разсказывали подробности своихъ недуговъ. Онъ имѣлъ всегда въ запасѣ свѣжіе анекдоты, которыхъ дѣйствіе на больныхъ было несомнѣнно. Особенно его любили женщины за нѣжное участіе и чувствительную заботливость, съ которыми онъ около нихъ старался.
   По сношеніямъ своимъ съ торговцами и ихъ семействами, мистеръ Джоблингъ былъ именно такой медикъ, какого требовалось для Англо-Бенгальскаго Общества. Но онъ быль до крайности остороженъ и не старался сближаться съ компаніей болѣе, какъ по званію чиновника, получающаго за труды свои жалованье, и хорошее жалованье, надобно отдать справедливость Англо-Бенгальскому Обществу.
   Если кто-нибудь разспрашивалъ его о дѣлахъ Англо-Бенгальскаго Общества, онъ отвѣчалъ: "Почтенный сэръ, свѣдѣнія мои на этотъ счетъ весьма ограничены. Я медикъ его за извѣстную ежемѣсячную плату, не больше! Я стараюсь заслужить свое жалованье и получаю его очень регулярно, а потому не долженъ говорить объ этомъ обществѣ ничего, кромѣ хорошаго". Если его спрашивали о капиталахъ, онъ отвѣчалъ: "Вѣдь я тутъ не имѣю паевъ, слѣдственно любопытство могло бы съ моей стороны показаться неприличнымъ и неделикатнымъ; а деликатность должна быть первою принадлежностью медика". Если его спрашивали о предсѣдателѣ, онъ говоритъ: "А! Вы не знаете мистера Монтегю? Очень жаль. Настоящій джентльменъ во всѣхъ отношеніяхъ. Говорятъ, что у него въ Индіи большое имѣніе. Онъ живетъ очень роскошно; домъ великолѣпно отдѣланъ, мебель и все, что тамъ есть, все самое дорогое, новомодное, щегольское. Если вы желаете войти съ компаніей въ дѣловыя сношенія, можете быть увѣрены, я засвидѣтельствую, что вы пользуетесь отличнымъ здоровьемъ. Я очень хорошо понимаю человѣческія комплекціи: будьте увѣрены, что ваша теперешняя маленькая болѣзнь принесетъ нашему здоровью больше пользы, чѣмъ цѣлая аптека лекарствъ", и тому подобное, и всѣ оставались отъ него въ восторгѣ.
   -- Вамъ, докторъ, слѣдуетъ за комиссію за четыре страховые контракта и одинъ заемъ, а?-- сказалъ ему Кримпль, пересматривая принесенныя послѣ окончанія завтрака бумаги.
   -- Джоблингъ, любезный другъ, желаю вамъ долголѣтія!-- сказалъ Тиггъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вздоръ!-- возразилъ докторъ.-- Я, право, не долженъ воспользоваться вашею платою за комиссію. Я не рекомендую сюда никого; я говорю только, что знаю. Больше ничего. Никакъ не иначе.
   Тутъ онъ прихлебнулъ вина и началъ расхваливать его качества.
   -- А, говоря о винѣ,-- продолжалъ докторъ:--я не могу не вспомнить о рюмкѣ очаровательнѣйшаго легкаго портвейна, какого мнѣ въ жизнь свою не случалось пить -- это было на однѣхъ похоронахъ. Вы не видали и не знаете этого джентльмена, мистеръ Монтегю, нѣтъ? (Докторъ подалъ ему карточку).
   -- Надѣюсь, что онъ не похороненъ?-- сказалъ Тиггъ, взглянувъ на карточку.-- Если онъ похороненъ, то намъ не желательно пользоваться его обществомъ.
   -- Ха, ха! Нѣтъ еще,-- возразилъ докторъ.-- Но онъ игралъ весьма почетную роль при томъ случаѣ.
   -- О,-- сказалъ Тиггъ, поглаживая усы: -- помню. Однако, нѣтъ... Онъ здѣсь не былъ.
   Въ это время, вошелъ Боллеми и подалъ доктору карточку.
   -- Только заговори о комъ-нибудь...-- замѣтилъ докторъ, вставая.
   -- И онъ явится, а?-- сказалъ Тиггъ.-- Боллеми, сними все со стола и вынеси въ другія двери.-- Мистеръ Кримпль, за дѣло.
   -- Прикажете представить его вамъ?-- спросилъ докторъ.
   -- Вы меня до крайности обяжете,-- отвѣчалъ Тиггъ, снисходительно улыбаясь.
   Докторъ вышелъ и вскорѣ язвился съ мистеромъ Джонсомъ Чодзльвитомъ.
   -- Мистеръ Монтегю,-- сказалъ Джоблингъ:-- позвольте представить вамъ моего друга, мистера Чодзльвита. Мистеръ Чодзльвитъ,-- нашъ предсѣдатель... Странно, какъ силенъ бываетъ примѣръ,-- продолжалъ докторъ, оглядываясь съ улыбкою.-- Я сказалъ теперь нашъ предсѣдатель! Почему я говорю нашъ предсѣдатель? Потому что, знаете, онъ вовсе не мой предсѣдатель: я не имѣю съ Англо-Бенгальскимъ ничего общаго, кромѣ того, что за опредѣленную плату даю ему свое мнѣніе, какъ медикъ, точно такъ же, какъ дѣлаю это ежедневно съ какимъ нибудь Джекомъ Ноксомъ или Томомъ Стайльзомь. Зачѣмъ же я говорю нашъ предсѣдатель? А просто потому, что слышу ежедневно безпрестанныя повторенія этой фразы. Вотъ образецъ подражательности человѣка. Мистеръ Кримпль, вы не нюхаете табаку? Напрасно. Вамъ бы это было полезно.
   Пока докторъ разсуждалъ о силѣ примѣра и нюхалъ табакъ, Джонсъ усѣлся подлѣ стола и чувствовалъ себя весьма не въ своей тарелкѣ: люди низкаго воспитанія и низкихъ свойствъ вообще бываютъ склонны къ благоговѣйному ужасу при видѣ щеголеватыхъ платьевъ и великолѣпной мебели.
   -- Вамъ, джентльмены, нужно разсуждать о дѣлѣ и вамъ время драгоцѣнно,-- сказалъ докторъ:-- мнѣ также, потому что въ той комнатѣ ждутъ меня человѣческія жизни, а послѣ мнѣ нужно посѣтить своихъ больныхъ. Итакъ, прощайте, джентльмены. Но позвольте, мистеръ Монтегю сказать вамъ два слова: тотъ джентльменъ, который теперь сидитъ подлѣ васъ, сдѣлалъ больше для примиренія меня съ нравственною натурою человѣка, нежели кто-нибудь, живой или мертвый. Прощайте.
   Съ этими словами Джоблингъ вышелъ въ контору, чтобъ разсматривать языки и щупать пульсы смертныхъ, желавшихъ счастія застраховать свои существованія въ Англо-Бенгальскомъ Обществѣ Застрахованія Жизни и Займовъ. Мистеръ Кримпль ушелъ также въ скоромъ времени, и потому Джонсъ Чодзльвитъ и Тиггъ остались вдвоемъ.
   -- Я слышалъ отъ нашего друга,-- сказалъ Тиггъ, дружески придвигаясь къ Джонсу:-- что вы думали...
   -- О, онъ не имѣлъ нрава разсказывать этого, потому что я не сообщилъ ему моихъ мыслей.-- прервалъ Джонсъ.-- Если онъ забралъ себѣ въ голову, что я иду сюда для этого, то я не виноватъ и не обязываюсь ни къ чему.
   Джонсъ проговорилъ это довольно обиднымъ тономъ, желая показать свое пренебреженіе къ ненавистнымъ ему щегольскому платью и роскошной мебели.
   -- Если я пришелъ сюда, чтобъ сдѣлать вопросъ или два и взглянуть на какой нибудь документъ, то еще не обязываюсь ни къ чему. Замѣтьте это себѣ, знаете.
   -- Любезнѣйшій,-- вскричалъ Тиггъ, трепля его по плечу,-- я рукоплещу вашей откровенности! Если такіе люди, какъ мы съ вами, будутъ говорить безъ обиняковъ, прямо, то всякое недоумѣніе невозможно. Зачѣмъ мнѣ скрывать отъ васъ то, что вы сами хорошо знаете, но о чемъ толпѣ и не снится? Мы, компаніи, всѣ хищныя птицы -- не иначе. Вопросъ въ томъ, можемъ ли мы служить вамъ, служа въ то же время себѣ; можемъ ли, дѣлая своему гнѣзду двойную подбивку, дать вашему ординарную. Вотъ вся наша тайна! Вы теперь за нашими кулисами. Мы будемъ дѣйствовать съ вами на чистоту, если нельзя дѣйствовать иначе.
   Мы уже замѣтили прежде, что лукавство имѣетъ свою простоту, какъ и невинность, и что во всемъ, гдѣ нужна была вѣра въ плутовство, Джонсъ былъ легковѣрнѣйшимъ изъ смертныхъ. Еслибъ Тиггъ вздумалъ предъявлять притязанія на высокую честность, то будь онъ хоть образцомъ добродѣтели, Джонсъ сталъ бы его подозрѣвать; но когда онъ принялся за дѣло въ духѣ собственныхъ понятій Джонса, молодой человѣкъ началъ чувствовать, что Тиггъ малый пріятный, съ которымъ можно говорить откровенно.
   Джонсъ принялъ болѣе нахальное положеніе на креслахъ и сказали съ улыбкою:
   -- Вы для дѣла человѣкъ недурной, мистеръ Монтегю. Вы умѣете, приниматься за него.
   -- Та, та, та, мистеръ Чодзльвитъ; вѣдь мы не дѣти, а люди взрослые, надѣюсь!
   Джонсъ кивнулъ головою въ знакъ согласія и потомъ, раскинувъ ноги какъ можно шире, сказалъ:
   -- По правдѣ сказать...
   -- Не говорите о правдѣ, она такъ походитъ на мороченье,-- прервалъ Тиггъ, оскаля зубы.
   Очарованный этимъ замѣчаніемъ, Джонсъ продолжалъ:
   -- Ну, такъ дѣло въ томъ...
   -- Лучше, теперь лучше!
   -- Въ томъ, что одна или двѣ изъ старыхъ компаніи поступили со мною худо, когда я имѣлъ съ ними дѣла. Онѣ находили препятствія и дѣлали мнѣ вопросы, на которые не имѣли права, и вели дѣла не по моему вкусу.
   Сдѣлавъ эти замѣчанія, онъ потупилъ глаза и принялся разсматривать коверъ. Мистеръ Тиггъ разсматривалъ его самого съ любопытствомъ.
   Джонсъ молчалъ такъ долго, что Тиггъ рѣшился выручить его:
   -- Не хотите ли рюмку вина?
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Вино не годится за дѣломъ. Вамъ еще можно, а я не долженъ теперь пить.
   -- Что вы за старый дѣлецъ, мистеръ Чодзльвитъ!-- воскликнулъ Тиггъ, откинувшись въ креслахъ, и смотря, прищурясь, на своего собѣседника.
   -- Не то, чтобъ очень старый, однако, не плохой, но теперь я женился. Зелено, скажете вы? Можетъ быть, потому что она молода. Но такъ какъ никто не знаетъ, что можетъ случиться съ этими женщинами, такъ я вздумалъ застраховать ея жизнь. Вѣдь, знаете, надобно же мужу имѣть въ запасъ утѣшеніе на такой случай.
   -- Если только найдется что-нибудь, что будетъ въ состояніи его утѣшить.
   -- Ну, да, если въ состояніи утѣшить. Предполагая, что я вздумалъ бы застраховать ее здѣсь, я могу сдѣлать это легко, дешево и удобно, не тревожа ее, чего бы мнѣ не хотѣлось, потому что женщины сейчасъ вообразятъ, что имъ надобно умереть завтра, только заговори съ ними о такихъ вещахъ
   -- Правда, правда, онѣ такъ просты, эти миленькія вѣтреницы!
   -- Ну, да. Такъ вотъ почему мнѣ бы хотѣлось застраховать ее въ вашемъ обществѣ. Но мнѣ напередъ нужно знать, какого рода фундаментальные капиталы имѣетъ общество, а?
   -- Выплаченный капиталъ,-- сказалъ Тиггъ, показывая на нѣкоторыя бумаги,-- состоитъ теперь...
   -- О, я понимаю насчетъ вашихъ выплаченныхь капиталовъ.
   -- Вы понимаете?
   -- Надѣюсь.
   Тиггъ снова перевернулъ бумаги, потомъ придвинулся ближе къ Джонсу и сказалъ ему на ухо:
   -- Знаю, что вы понимаете, знаю. Взгляните на меня!
   Мистеръ Джонсъ не имѣлъ обычая смотрѣть прямо на кого бы то ни было, однако, онъ исполнилъ требованіе предсѣдателя.
   -- Вы знаете меня? Помните? Видали меня прежде?-- продолжалъ Тиггъ.
   -- Что-жъ, мнѣ показалось сначала, что я гдѣ-то васъ видѣлъ, но я не могъ припомнить гдѣ. Нѣтъ, я и теперь не припоминаю. Не на улицѣ ли?
   -- Не въ гостиной ли мистера Пексниффа?
   -- У Пексниффа! Не тогда ли?..
   -- Да, именно тогда, когда тамъ собрался очаровательный семейный кружокъ, при которомъ присутствовали вы и вашъ многоуважаемый отецъ.
   -- О немъ нечего толковать! Онъ умеръ.
   -- Будто умеръ? Почтенный джентльменъ!.. Такъ онъ умеръ! Вы на него очень похожи...,
   Джонсъ принялъ этотъ комплиментъ не очень пріятно, можетъ быть, и потому, что узналъ въ Монтегю прежняго мистера Тигга. Тотъ замѣтилъ и фамильярно отвелъ Джонса къ окну. Ничто не могло бы быть замѣчательнѣе краснорѣчія и откровенности мистера Тигга, когда онъ заговорилъ:
   -- Перемѣнился я съ того времени? Говорите прямо!
   Джонсъ пристально посмотрѣлъ на его грудь и руки и сказалъ:-- Скорѣе да!
   -- Былъ я тогда казистъ?
   -- Ну, нѣтъ.
   Мистеръ Монтегю показалъ ему на улицу, гдѣ дожидался Бэйли съ кабріолетомъ:
   -- Недурно. Даже очень щеголевато, а? Знаете, кому это принадлежитъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Мнѣ. Нравится вамъ эта комната?
   -- Она должна была стоить бездну денегъ
   -- Правда. И это мое. Зачѣмъ вы,-- шепнулъ онъ Джонсу, подтолкнувъ его локтемъ:-- зачѣмъ вы не хотите брать премій, вмѣсто того, чтобъ платить ихъ? Вотъ что долженъ дѣлать человѣкъ вашего разбора. Присоединитесь къ намъ!
   Джонсъ вытаращилъ глаза.
   -- Много народа на этой улицѣ?-- спросилъ Монтегю.
   -- Очень,-- отвѣчалъ Джонсъ, выглянувъ въ окно.
   -- Есть печатныя вычисленія, сколько людей проходить здѣсь взадъ и впередъ въ продолженіе дня. Я могу вамъ разсказать, сколько заходитъ сюда потому только, что находятъ здѣсь контору, зная о ней столько же, сколько о египетскихъ пирамидахъ. Ха, ха, ха! Присоединитесь къ намъ. Вы можете вдѣлиться дешево.
   Джонсъ смотрѣлъ на него съ удвоеннымъ вниманіемъ.
   -- Я могу васъ увѣдомить,-- продолжалъ Тиггъ:-- сколько изъ нихъ застраховывается, покупаетъ пожизненные доходы, вноситъ и даже навязываетъ намъ свои деньги тысячью разныхъ способовъ. А между тѣмъ, они знаютъ насъ столько же, сколько вы того трубочиста, который тамъ на углу. Ха, ха, ха!
   Лицо Джонса постепенно осклабилось въ улыбку.
   -- Такъ-то!-- вскричалъ Монтегю, трепнувъ его по груди.-- Вы слишкомъ проницательны, а то я бы не сказалъ ни слова! Обѣдайте у меня завтра, въ Палль-Маллѣ.
   -- Хорошо, приду.
   -- Слажено! Постойте минуту. Возьмите эти документы и пересмотрите ихъ хорошенько. Тутъ вы увидите, какъ мастерски мы обработывасмь свои дѣла.
   -- Но развѣ вамъ не приходится выплачивать? А отвѣтственность?
   -- На этотъ счетъ есть разные способы увернуться или отдѣлаться. А отвѣтственность я беру всю на одного себя: я отвѣчаю одинъ! Если же придетъ слишкомъ круто, тогда... онъ шепнулъ Джонсу что то на ухо самымъ тихимъ, невнятнымъ шопотомъ.
   -- Однако, вы смѣлы!-- вскричалъ Джонсъ съ крайнимъ изумленіемъ.
   -- Какъ не быть смѣлымъ, когда за это валится золото въ карманы!-- отвѣчалъ то смѣхомъ предсѣдатель.-- Такъ вы завтра обѣдаете у меня!
   -- Въ которомъ часу?
   -- Въ семь. Вотъ моя карточка. Возьмите документы. О, я вижу, что вы будете изъ нашихъ!
   -- Не знаю: надобно хорошенько осмотрѣться.
   -- Вы разсмотрите и разсудите сколько вамъ угодно,-- сказалъ Монтегю, трепля его по спинѣ.-- Но я вижу, что вы присоединитесь къ намъ. Я убѣжденъ въ этомъ. Вы для того созданы. Боллеми!
   Повинуясь призыву предсѣдатеія и его колокольчика, красный жилетъ явился и получилъ приказаніе проводить мистера Джонса до дверей. Онъ повелъ его, крича: "Позвольте! Позвольте! Джентльменъ изъ залы засѣданія, позвольте!"
   Мистеръ Монтегю, оставшись наединѣ, размышлялъ въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ. Потомъ, возвысивъ голосъ, онъ сказалъ:
   -- Педжетъ здѣсь?
   -- Здѣсь, сударь. И служитель поспѣшно вошелъ и тщательно заперъ за собою двери, какъ будто собираясь договариваться о смертоубійствѣ.
   Мистеръ Педжетъ доставлялъ Англо-Бсигальскому Обществу всѣ нужныя тайныя свѣдѣнія и получалъ за то по фунту стерл. въ недѣлю. Онъ былъ рожденъ для таинственности. То быль маленькій, сухой, тощій старичекъ, который, повидимому, утаивалъ даже свою кровь, потому что, взглянувъ на него, никто не допустилъ бы возможности, чтобъ во всемъ его тѣлѣ набралось унцій шесть крови. Какъ онъ жилъ, гдѣ жилъ и что онъ былъ за человѣкъ -- все это были тайны. Въ засаленномъ бумажникѣ своемъ онъ носилъ карточки, на которыхъ выдавалъ себя то угольщикомъ, то виноторговцемъ, то агентомъ по комиссіямъ, то коллекторомъ. Куда бы онъ ни приходилъ въ Сити, вездѣ говорилъ, что ему тутъ назначено свиданіе, хотя тотъ, кого онъ ожидалъ, никогда не являлся. Онъ по цѣлымъ часамъ сиживалъ на биржѣ, глядя на всѣхъ входившихъ и выходившихъ; то же самое дѣлывалъ онъ въ кофейняхъ, гдѣ останавливался передъ каминомъ и сушилъ мокрый носовой платокъ, оглядываясь по-временамъ черезъ плечо, не идетъ ли тотъ, кого онъ никогда не могъ дождаться. Онъ ходилъ въ порыжѣломъ, изношенномъ, скудномъ платьѣ; спина и ноги его были всегда въ пуху, а бѣлье скрывалось такъ тщательно, что можно было подумать, что онъ никогда не носитъ бѣлья. Одни говорили, что онъ банкроть, другіе, что онъ служитъ съ дѣтства въ какой-то древнѣйшей канцеляріи -- но все это было тайною. Онъ носилъ въ карманахъ кусочки сургуча и какую то іероглифическую мѣдную печатку; онъ часто сочинялъ письма, которыя, повидимому, не доходили ни до кого, потому что онъ укладывалъ ихъ въ потайной карманъ и вынималъ потомъ самъ совершенно пожелтѣвшими. А между тѣмъ, онъ принадлежалъ къ особому классу людей: къ племени, которое существуетъ только въ Сити и котораго отдѣльные экземпляры такъ же глубоко загадочны другъ другу, какъ и остальному человѣчеству.
   -- Мистеръ Педжетъ,-- сказалъ Монтегю, списывая на бумажку адресъ Джонса Чодзльвита съ его карточки:--я бы желалъ имѣть всевозможныя свѣдѣнія о человѣкѣ этого имени. Что бы то ни было, все, что вы о немъ сгребете, доставите мнѣ. Именно мнѣ, мистеръ Педжетъ.
   Педжетъ надѣлъ очки и внимательно прочиталъ имя; потомъ взглянулъ на предсѣдателя и поклонился; потомъ снялъ очки и спряталъ ихъ въ карманъ, а бумажку съ именемъ и адресомъ засунулъ въ свой бумажникъ.
   Онъ вышелъ послѣ другого поклона, не сказавъ ни слова и пріотворивъ двери не шире, какъ сколько было нужно, чтобъ выскользнутъ; потомъ онъ заперъ ихъ съ такою же тщательностью, какъ и въ первый разъ. Предсѣдатель комитета провелъ остатокь утра подписывая разныя бумаги, документы и страховые контракты.
   

Глава XXVIII. Мистеръ Монтегю дома и мистеръ Джонсъ Чодзльвитъ дома.

   Многія причины располагали Джонса Чодзльвита въ пользу объясненнаго ему Тиггомъ замысла, но больше всего три: во-первыхъ, возможность пріобрѣсти деньги; во-вторыхъ, возможность разжиться на чужой счетъ; въ-третьихъ, потому что ему предстояла честь важно засѣдать въ числѣ директоровъ комитета, но ему особенно льстило, ибо онъ жаждалъ власти и наружныхъ почестей, хотя и чувствовалъ, что особа его не изъ тѣхъ, которыя сами собою внушаютъ почтеніе. Джонсъ былъ въ душѣ тиранъ, не хуже любого увѣнчаннаго лаврами завоевателя.
   Но онъ рѣшился дѣйствовать лукаво и осторожно, и наблюдать какъ можно тщательнѣе за Монтегю. Онъ уже начиналъ надѣяться перехитрить ловкаго предсѣдателя, потому что тотъ еще съ самаго начала сказалъ Джонсу, что онъ для нихъ слишкомъ смышленъ.
   Дрожащею рукою, но съ глупымъ желаніемъ корчитъ изъ себя нахала, постучался Джонсъ у дверей своего новаго пріятеля въ Палль-Маллѣ, когда приблизился назначенный часъ. Мистеръ Бэйли выбѣжалъ отворять двери; молодой человѣкъ не зазнался и готовъ былъ признать Джонса, но тотъ забылъ его.
   -- Мистеръ Монтегю дома?
   -- Надѣюсь, что дома и что ждетъ обѣда,-- отвѣчалъ Бэйли съ развязностью стараго знакомца.-- Возьмете шляпу съ собою, или оставите здѣсь?
   Мистеръ Джонсъ предпочелъ оставить ее внизу.
   -- Имя прежнее?-- сказалъ Бэйли, оскаля зубы.
   Джонсъ посмотрѣлъ на него съ нѣмымъ негодованіемъ.
   -- Что, вы не помните старую матушку Тоджерсь? Забыли, какъ я ходилъ съ вашимъ именемъ къ молодымъ дѣвицамъ, когда вы приходили туда волочиться? А теперь времена перемѣнились, не такъ ли? Однако, вы выросли!
   Не дожидая отвѣта на этотъ комплиментъ, Бэйли-Младшій повелъ гостя наверхъ, возвѣстилъ его имя и удалился.
   Нижній этажъ дома занималъ одинъ богатый купецъ, но мистеръ Монтегю пользовался всѣмъ верхнимъ. Жилище было великолѣпное. Комната, въ кокорой хозяинъ принялъ Джонса, была пространна, роскошна и меблирована съ величайшею пышностью, украшена картинами, мраморными и алебастровыми копіями съ древнихъ статуй, фарфоровыми вазами, высокими зеркалами, штофными занавѣсами, роскошными клетками, раззолоченною рѣзьбою и всякаго рода дорогими бездѣлушками. Гости, кромѣ Джонса, были: докторъ Англо-Бенгальскаго Общества, резидентъ-директоръ и два другіе джентльмена, которыхъ Монтегю представилъ Джонсу должнымъ порядкомъ.
   -- Любезный другъ, я въ восторгѣ, что вижу васъ. Джоблинга, вы кажется, знаете?
   -- Надѣюсь, что имѣю эту честь!-- сказалъ докторъ съ самодовольствіемъ, пожимая Джонсу руку.-- Почтенный сэръ, надѣюсь, вы здоровы? Прекрасно.
   -- Мистеръ Нольфь -- мистеръ Чодзльвитъ!-- продолжалъ Монтегю.-- Мистеръ Пипъ -- мистеръ Чодзльвитъ.
   Оба джентльмена были очень рады случаю познакомиться съ мистеромъ Чодзльвитомъ. Докторъ отвелъ Джонса въ сторону и шепнулъ ему:
   -- Люди свѣтскіе, почтенный сэръ. Гм! Мистеръ Вольфъ литераторъ... замѣчательныя статьи въ еженедѣльной газетѣ -- замѣчательныя! Мистеръ Пипъ -- театралъ... о, удивительный человѣкъ!
   -- Ну,-- сказалъ Вольфъ, возобновляя прерванный разговоръ: такъ что сказалъ на это лордъ Нобли?
   -- Да, онъ не зналъ что и сказать,-- возразилъ Пипъ.-- Онъ, сударь, совсѣмъ онѣмѣлъ. Но вы знаете, что за добрый малый этотъ Нобли!
   -- Чудный малый!-- вскричалъ Вольфъ.-- Но вы хотѣли намъ сказать...
   -- О, да! конечно! Сначала онъ онѣмѣлъ, какъ мертвый; но черезъ минуту сказалъ герцогу: -- вотъ Пипъ. Спросите Пипа. Пипъ нашъ общій пріятель. Онъ знаетъ.-- Damme!-- закричалъ герцогъ:-- ну, такъ я обращусь къ Пипу. Ну, Пипъ, кривонога или нѣтъ? Говорите!-- Кривонога, ваша милость, клянусь лордомъ Гарри!-- говорю я.--Ха, ха!-- смѣется герцогъ:-- конечно, такъ! Браво, Пипъ, хорошо сказано, Пипъ. Я готовъ умереть, если вы не козырь, Пипъ!
   Заключеніе этого разсказа доставило всѣмъ большое удовольствіе, которое нисколько не уменьшилось возвѣщеніемъ обѣда. Джонсъ отправился въ столовую вмѣстѣ съ своимъ почтеннымъ хозяиномъ и усѣлся за столъ между имъ и докторомъ. Остальные сѣли кто какъ попало, какъ люди свои, и всѣ принялись воздавать должную справедливость обѣду.
   Обѣдъ былъ такой, какимъ только возможно наслаждаться за деньги или въ кредитъ. Кушанья, вина и фрукты -- самые изысканные. Всѣ принадлежности были какъ нельзя щеголеватѣе -- столовое серебро великолѣпно. Мистеръ Джонсъ мысленно разсчитывалъ цѣны сервиза и серебра, но его прервалъ хозяинъ:
   -- Рюмку вина?
   -- О, сколько угодно!-- отвѣчалъ Джонсъ, осушившій уже нѣсколько рюмокъ.-- Оно такъ хорошо, что отъ него нельзя отказываться.
   -- Прекрасно сказано, мистеръ Чодзльвить!-- кричалъ Вольфъ.
   -- Какъ Томъ Гэгъ, клянусь душою!-- сказалъ Пипъ.
   -- Положительно такъ!-- замѣтилъ докторъ.
   -- Вы находите, что это недурно, надѣюсь?-- сказалъ Тиггъ на ухо Джонсу.
   -- О, чудесно!-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Я считалъ, что сегодня лучше обѣдать запросто, на правда ли?
   -- Какъ, запросто? Развѣ вы всякій день такъ обѣдаете?
   -- Любезный мой, разумѣется, когда я обѣдаю дома. Всегда въ этомъ родѣ. Я не хотѣлъ дѣлать для васъ особенныхъ приготовленій.-- У васъ званый обѣдъ?-- говоритъ сегодня Кримпль.-- Нѣтъ, говорю я:-- не нужно, мы будемъ обѣдать запросто.
   -- Однако, это стоитъ не бездѣлицу!-- воскликнулъ Джонсъ съ удивленіемъ.
   -- Да, разумѣется, но я люблю это" Я всегда такъ трачу свои деньги,-- возразилъ хладнокровно Тиггъ.
   -- Неужели?
   -- Когда вы присоединитесь къ намъ, развѣ не такъ будете облегчаться отъ вашей доли барышей?
   -- Конечно, не такъ.
   -- Что жъ, вы правы! Вамъ это и не будетъ нужно. Одному изъ "Англо-Бенгальскихъ" нужно жить на такую ногу, чтобъ поддерживать связи: мнѣ это правится, такъ я и взялъ эту часть на себя. Вы вѣдь не откажетесь отъ дорогого обѣда на чужой счетъ?
   -- Никогда,
   -- Такъ надѣюсь, что вы часто будете у меня обѣдать?
   -- О, мнѣ все равно! Почему жъ и не такъ?
   -- А я обѣщаю, что никогда не буду говорить съ вами о дѣлѣ за виномъ. О, сегодня утромъ вы были проницательны! Надобно разсказать имъ- эти люди будутъ въ восторгѣ. Пипъ, любезный, у меня есть для васъ маленькій анекдотъ о моемъ пріятелѣ Чодзльвитѣ, который самая тонкая бестія въ свѣтѣ! Клянусь вамъ честію, что это самая тонкая бестія, какую я только знаю!
   Пипъ подтвердилъ страшною клятвой, что онъ въ этомъ убѣжденъ; анекдотъ былъ разсказанъ и выслушанъ присутствующими съ рукоплесканіями въ честь мистера Джонса. Пипъ, движимый духомъ соревнованія, разсказалъ нѣсколько примѣровъ своей собственной тонкости; а Вольфъ, чтобъ не отстать отъ прочихъ, началъ разсказывать основныя идеи нѣкоторыхъ изъ своихъ замысловатѣйшимъ статей.
   -- Свѣтскіе люди, почтенный сэръ,-- шепталъ Джоблингъ Джонсу:-- истинно свѣтскіе люди! Человѣку занятому, какъ я, напримѣръ, не только пріятно, но даже поучительно быть въ такомъ, обществѣ. Тутъ изучаешь характеры, почтенный сэръ, характеры!
   Единодушіе и пріятная гармонія общества значительно поддерживались тѣмъ, что оно нисколько не сомнѣвалось въ связяхъ съ высшимъ сословіемъ обоихъ свѣтскихъ людей, и въ томъ, что ихъ весьма почитали сухопутные и морскіе защитники отечества, а особенно первые потому, что въ малѣйшемъ разсказѣ ихъ не участвовало лицо ниже полковника; количество лордовъ равнялось только количеству клятвъ; даже королевская кровь лилась въ грязныхъ каналахъ ихъ личныхъ воспоминаній.
   -- Мистеръ Чодзльвитъ его не знаетъ, вѣроятно,-- сказалъ Вольфъ, говоря объ одной особѣ высокаго происхожденія.
   -- Нѣтъ,-- возразилъ Тиггъ.-- Но его надобно свести съ ребятами этого разбора.
   -- Онъ очень любилъ литературу,-- замѣтилъ Вольфъ.
   -- Будто бы?
   -- О, да, онъ постоянно подписывался на мою газету. Разъ онъ спросилъ у одного виконта, моего пріятеля... Пипъ его знаетъ. "А какъ зовутъ" говоритъ онъ: "издателя?" -- Вольфъ.-- "А Вольфъ? Кусается, собака, сильно!"
   Тутъ завязался общій разговоръ, при чемъ разъ спросили также мнѣніе Джонса, который былъ вполнѣ согласенъ съ мнѣніемъ Пипа, къ большому удовольствію этого джентльмена. Дѣйствительно, Пипъ и Вольфъ имѣли столько общаго съ мистеромъ Джонсомъ, что они очень сдружились между собою; среди усиленія новаго дружества и при помощи винныхъ паровъ, Джонсъ сдѣлался необычайно разговорчивъ.
   Изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ нашъ молодой человѣкъ, дѣлаясь разговорчивѣе, дѣлался въ то же время пріятнѣе; напротивъ, молчаніе шло къ нему гораздо лучше. Думая, что выказываніе тонкости и глубокомыслія насчетъ которыхъ ему съ начала обѣда наговорили столько комплиментовъ, поставитъ его въ уровень съ остальными, онъ принялся обнаруживать свое глубокомысліе до того, что часто обрѣзывалъ себѣ пальцы своими же бритвами.
   Особенно трунилъ онъ надъ хозяиномъ. Безпрестанно подливая себѣ превосходныхъ винъ и уписывая лакомыя кушанья, онъ смѣялся надъ расточительностью, которая бросала деньги на такія дорогія угощенія. Даже и въ такомъ, болѣе чѣмъ сомнительномъ обществѣ, подобныя выходки должны бы были казаться непріятными, еслибъ Тиггъ и Дэвидъ Кримпль не имѣли намѣренія постичь Джонса насквозь. Они предоставили ему полную свободу, зная, что чѣмъ больше онъ выпьетъ, тѣмъ лучше для нихъ. Такимъ образомъ пока глупый обманщикъ,-- потому что онъ былъ олухомъ при всемъ своемъ лукавствѣ,-- считалъ себя неодолимымъ, онъ обнаруживалъ неусыпной бдительности "Англо-Бенгальцевъ" всѣ свои слабыя и беззащитныя стороны.
   Между тѣмъ, докторъ, проглотивъ обычное количество вина, ускользнулъ. Джентльмены, способствовавшіе такъ много философическимъ его изслѣдованіямъ, имѣли ли они ключъ отъ хозяина, или дѣйствовали но тому, что видѣли и слышали, разыгрывали свои роли какъ нельзя лучше. Они просили Джонса удостоить ихъ чести болѣе близкаго знакомства; обѣщали познакомить его въ высшемъ обществѣ, въ которомъ, по милымъ качествамъ своимъ, онъ непремѣнно долженъ бы былъ блестѣть, и предлагали ему пользоваться неограниченно ихъ услугами. Однимъ словомъ, они ясно говорили ему: "будьте изъ нашихъ!"
   Послѣ кофе, который подали въ гостиной, былъ краткій промежутокъ сильно наперченнаго разговора, почти исключительно поддержаннаго Вольфомъ и Пипомъ. Потомъ заговорилъ Джонсъ: онъ насмѣшливо выхвалялъ мебель; спрашивалъ, заплачено ли за то или другое; что эти вещи стоили первоначально и тому подобное -- говоря все это въ твердой увѣренности, что онъ задѣваетъ за живое Монтегю и обнаруживаетъ въ самомъ блестящемъ видѣ свои собственныя достоинства.
   Потомъ подали пуншъ съ шампанскимъ. Разговоръ сдѣлался шумнѣе и сбивчивѣе; наконець, свѣтскіе джентльмены отправились восвояси неровными шагами, а мистеръ Джонсъ уснулъ на софѣ.
   Такъ какъ не могли вразумить его, что онъ не дома, Бэйли-Младшій получилъ приказаніе нанять какой нибудь экипажъ и отвезти Джонса домой... Было уже около трехъ часовъ утра.
   -- Какъ вы думаете, попался онъ на удочку?-- шепнулъ Кримпль предсѣдателю.
   -- И на крѣпкій крючокъ,-- отвѣчалъ Тиггъ.-- Былъ здѣсь Педжетъ сегодня вечеромъ?
   -- Да. Я выходилъ къ нему. Онъ ушелъ, узнавъ, что у васъ гости.
   -- Зачѣмъ же?
   -- Онъ сказалъ, что прійдетъ къ вамъ рано утромъ, прежде, чѣмъ вы встанете съ постели.
   -- Скажите, чтобъ его привели прямо въ мою спальню.-- Тсс! Вотъ мальчикъ! Ну, мистеръ Бэйли, доставь этого джентльмена благополучно до дома. Гей! Чодзльвитъ! Ало!
   Они съ трудомъ поставили его на ноги, свели съ лѣстницы, надѣли на голову шляпу и всунули въ наемный экипажъ. Мистеръ Бэйли заперъ дверцы, усѣлся на козлы подлѣ кучера и закурилъ сигару съ весьма самодовольнымъ видомъ.
   Пріѣхавъ къ дому, онъ соскочилъ и постучался такъ сильно, какъ можетъ быть, никто еще не стучалъ со времени огромнаго лондонскаго пожара. Отойдя на середину улицы, чтобъ удостовѣриться въ дѣйствіи своего стука, онъ увидѣлъ въ верхнемъ окнѣ тусклый огонекъ, который исчезъ и направился на лѣстницу. Бэйли снова подошелъ къ дверямъ и приложилъ глазъ къ замочной скважинѣ, чтобъ разсмотрѣть особу, которая идетъ со свѣчою.
   То была веселая. Но какъ ужасно, какъ жестоко она перемѣнилась! Теперь она казалась до того измученною и унылою, до того трепещущею и исполненною страха, до того поникшею духомъ и пресмирѣлою, что пріятнѣе было бы видѣть ее къ гробу.
   Она поставила свѣчу на одинъ ящикъ въ сѣняхъ и приложила руку къ сердцу, къ глазамъ, къ пылающей головѣ; потомъ пошла къ дверями такими дикими и оторопѣлыми шагами, что минеръ Бэйли совсѣмъ растерялся.
   -- А-га!-- сказалъ онъ съ нѣкоторымъ усиліемъ, когда она отперла двери.-- Вотъ, вы тутъ, не такъ ли? Что съ вами? Развѣ нездоровы, а?
   Узнавъ Бэйли въ новомъ его нарядѣ, она улыбнулась съ выраженіемъ, которое такъ близко подходило къ прошлому, что добродушный мальчикъ обрадовался. Но потомъ сердце его сжалось снова, когда онъ увидѣлъ слезы на ея потускнѣвшихъ глазахъ.
   -- Не боитесь,-- сказалъ Бэйли.-- Все это ничего. Я привезъ домой мистера Чодзльвита. Онъ не боленъ, а такъ только, немножко расшатался.
   -- Ты отъ мистриссъ Тоджерсъ?-- спросила трепещущая Мерси.
   -- Тоджерсъ? Богъ съ вами! Нѣть! Мнѣ съ Тоджерсами нечего дѣлать. Я давно бросилъ это знакомство. А онъ обѣдалъ у моего губернатора въ Вестъ-Эндѣ. Вы развѣ не знали, что онъ будетъ у насъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала она слабымъ голосомъ.
   -- О, какъ же! Мы таки попировали. Не выходите на улицу, а то простудите себѣ голову. Я его разбужу!-- Послѣ чего онъ отперъ дверцы, опустилъ подножку и тряхнулъ Джонса съ восклицаніемъ: -- Мы пріѣхали домой, мой цвѣточекъ! Пошевеливайтесь, что ли!
   Джонсъ вывалился кое какъ изъ кареты и, шатаясь, добрелъ до крыльца при помощи мистера Бэйли.
   -- Ступайте впередъ съ огнемъ, а мы пойдемъ за вами -- сказалъ ей грумъ предсѣдателя Монтегю.-- Да не. дрожите такъ, онъ вамъ ничего не сдѣлаетъ. Когда мнѣ лишняя капля попадетъ въ голову, я дѣлаюсь необыкновенно любезенъ.
   Она пошла впередъ; мужъ ея и Бэйли, чуть не сбивая другъ друга съ ногъ, добрались, наконецъ, но лѣстницѣ до комнаты, и Джонсъ ввалился въ кресла.
   -- Ну, теперь все благополучно,-- сказалъ мистеръ Бэйли.-- Вамъ не о чемъ плакать! Богъ съ вами... Видите, какъ плотно онъ сидитъ? Точно таганъ.
   Отвратительное животное, въ измятомъ платьѣ, съ взъерошенными волосами и безсмысленнымъ лицомъ, кивало головою, покачивалось всѣмъ тѣломъ и хлопало раскраснѣвшимися глазами; наконецъ, приходя мало по малу въ себя, онъ узналъ жену и погрозилъ ей кулакомъ.
   -- О,-- вскричалъ Бэйли: -- такъ ты съ норовомъ!.. Не совѣтую...
   -- Бэйли, другъ мой, ступай домой, прошу тебя,-- сказала она умоляющимъ голосомъ.-- Джонсъ,-- продолжала Мерси, наклонившись надъ нимъ и робко касаясь рукою его плеча:-- Джонсъ!
   -- Смотри на нее!-- кричалъ Джонсъ, отталкивая ее отъ себя.-- Смотри сюда! Смотри на нее! Вотъ приманка для мужчины!
   -- Милый Джонсъ!
   -- Милый чортъ!-- возразилъ Джонсъ съ яростнымъ жестомъ.-- Ты красивая колодка, можешь прицѣпиться къ человѣку на всю жизнь. Мяукающая, смазливая кошка! Прочь съ глазъ моихъ!
   -- Я увѣрена, что ты этого не думаешь, Джонсъ. Ты бы не сказалъ этого, еслибъ былъ трезвъ.
   Съ притворною веселостью дала она Бэйли какую-то монету, и еще разъ просила его, чтобъ онъ ушелъ. Просьба ея была такъ убѣдительна, что мальчикъ не имѣлъ духа оставаться дольше. Но онъ остановился на низу лѣстницы и прислушивался.
   -- Не сказалъ бы, еслибъ былъ трезвъ!-- вскричалъ Джонсъ.-- Лжешь! Развѣ я не говорилъ того же самаго, когда былъ трезвъ?
   -- Да, часто!-- отвѣчала она сквозь слезы.
   -- Слушай!-- сказалъ Джонсъ, топнувъ ногою.-- Ты заставляла меня нѣкогда переносить свои милыя прихоти; теперь я заставлю тебя переносить свои. Я давно далъ себѣ слово, что сдѣлаю это -- я женился на тебѣ именно для того. Хочу знать, кто господинъ и кто рабъ!
   -- Небу извѣстно, какъ я послушна!-- говорила несчастная, всхлипывая.-- Гораздо больше, чѣмъ когда нибудь воображала!
   Джонсъ засмѣялся въ пьяномъ восторгѣ.-- Что, наконецъ, ты додумалась до этого! Терпѣніе, время еще впереди. У кащеевъ есть когти, моя любезная. Не будетъ ни одной милой выходки на мой счетъ, ни одной милой шуточки, которыми ты надо мною тѣшилась, ни одной милой обиды, которыми ты меня надѣляла, чтобъ я не отплатилъ ихъ тебѣ во сто разъ. Зачѣмъ же бы дернуло меня жениться на тебѣ?.. На тебѣ! прибавилъ онъ съ грубымъ презрѣніемъ.
   Не удастся ли какъ нибудь -- можетъ быть, удастся -- укротить его маленькимъ отрывкомъ одной пѣсенки, которую онъ любилъ, какъ онъ говорилъ. Она этимъ попробовала подѣйствовать на него.
   -- О-го!-- сказалъ онъ:-- ты оглохла, что ля? Ты меня не слышишь? а? Тѣмъ лучше для тебя. Я тебя ненавижу. Ненавижу себя за то, что былъ такъ глупъ, что пристегнулъ себѣ на спину вьюкъ для одного только удовольствія топтать его ногами, когда вздумается. А теперь мнѣ открываются такіе виды, что я могъ бы жениться, гдѣ захочу. Но я этого не хотѣлъ. Я бы долженъ былъ оставаться холостымъ. Да, холостымъ, и жить между друзьями, которыхъ я знаю. Вмѣсто того, я привязанъ къ тебѣ. Зачѣмъ ты показываешь мнѣ свое блѣное лицо, когда я прихожу домой? Развѣ я никогда не долженъ забыть тебя?
   -- Какъ поздно!-- сказала она весело, открывъ ставню, послѣ краткаго промежутка молчанія.-- Совсѣмъ свѣтло, Джонсъ.
   -- Что мнѣ за нужда, совсѣмъ ли свѣтло или совсѣмъ темно!
   -- Ночь прошла скоро, Джонсъ. Мнѣ вовсе не было тяжело сидѣть.
   -- Посиди еще для меня, если смѣешь!
   -- Я читала всю ночь. Я начала, когда ты вышелъ, и читала до твоего возвращенія. Престранная повѣсть, Джонсъ, и книга говоритъ, что истинная. Я разскажу ее тебѣ завтра.
   -- Она истинная, право?
   -- Такъ говоритъ книга.
   -- А сказано ли въ этой книгѣ о томъ, что мужъ рѣшился покорить себѣ жену, переломить ея духъ, скрутить нравъ, раздавить всѣ ея прихоти, убить?-- сказалъ Джонсъ.
   -- Нѣтъ, ни слова,-- отвѣчала она поспѣшно.
   -- А! А между тѣмъ это скоро сдѣлается истинною повѣстью. Я вижу, что книга твоя лжетъ -- она по тебѣ. Но ты глуха... я и забылъ объ этомъ.
   Насталъ еще промежутокъ молчанія; мальчикъ прокрался, было, прочь, когда услышалъ ея шаги, но пріостановился. Она, повидимому, подошла къ мужу и говорила ему кротко, съ нѣжностью: она сказала, что будетъ хорошо относиться къ нему во всемъ; что будетъ узнавать его желанія и повиноваться имъ; что они могутъ быть очень счастливы, если онъ только будетъ съ нею ласковъ. Онъ отвѣчалъ ей ругательствомъ, и...
   Неужели ударомъ?-- Да. Низкій негодяй не задумался ударить ее.
   Не раздалось ни сердитыхъ криковъ, ни громкихъ упрековъ. Даже слезы и всхлипыванія ея были задушены, когда она прижалась къ нему. Она только говорила въ мучительной тоскѣ души: "Какъ ты могъ, какъ ты могъ!" -- и зарыдала, не будучи въ силахъ говорить.
   

Глава XXIX, въ которой одни люди являются скороспѣлками, другіе дѣловыми, а третьи таинственными.

   Можетъ быть, воспоминаніе о видѣнномъ и слышанномъ ночью, можетъ быть, не больше какъ открытіе, что ему нечего дѣлать, а можетъ быть то и другое заставили мистера Бэйли почувствовать необходимость пріятнаго общества въ слѣдующій вечеръ, и онъ рѣшился посѣтить друга своего Полля Свидльпайпа.
   Громкій звонъ колокольчика прервалъ созерцанія Полля Свидльпайпа. разсматривавшаго съ нѣжностью одну любимую сову; онъ вышелъ и сердечно привѣтствовалъ своего молодого друга.
   -- Да ты днемъ смотришь еще бойчѣе, чѣмъ при свѣчахъ,-- сказалъ Полль.
   -- Почти такъ, Полли. Какъ поживаетъ наша общая пріятельница, мистриссъ Гемпъ?
   -- О, недурно! Она дома.
   Случалось, что передъ этимъ Полль правилъ на огромномъ ремнѣ свои бритвы. Взглянувъ на нихъ, мистеръ Бэйли-Младшій погладилъ себя по подбородку.
   -- Да, кстати, Полль, мнѣ нужно побриться, чтобъ казаться женщинамъ еще бравѣе.
   Цирюльникъ отступилъ назадъ; но мистеръ Бэйли снялъ съ себя шейный платокъ и усѣлся на бритвенныя кресла съ величайшимъ достоинствомъ и хладнокровіемъ. Такой самоувѣренности невозможно было воспротивиться. Полль ясно видѣлъ, что подбородокъ его гладокъ, какъ вновь снесенное яйцо, но онъ былъ бы готовъ присягнуть, что у Бэйли-Младшаго борода длиннѣе, чѣмъ у жидовскаго раввина.
   -- Все кругомъ, Полль, прошу тебя. Можешь дѣлать что хочешь съ бакенбардами -- мнѣ все равно.
   Полль взялъ мыльницу и кисточку, вспѣнивалъ мыло въ забавной нерѣшительности и смотрѣлъ на сморщенную рожицу мистера Бэйли который съ величайшимъ хладнокровіемъ ждалъ, скоро ли начнется бритье. Наконецъ, Полль мазнулъ его кисточкой съ мыломъ, но пріостановился; мистеръ Бэйли приглашалъ его знакомъ продолжать, и цирюльникъ намылилъ ему всю физіономію. Мистеръ Бэйли улыбался отъ самодовольствія.
   -- Осторожнѣе на бородавкахъ! Мнѣ ихъ уже не разъ обрѣзывали, Полль!
   Полль Свидльпайпъ повиновался и тщательно соскоблилъ все мыло съ лица своего пріятеля, который корчился и, поглядывая на полотенце, замѣчалъ: "краснѣе, чѣмъ бы мнѣ хотѣлось". Наконецъ, операція кончилась, и мистеръ Бэйли, отирая лицо мокрымъ полотенцемъ, замѣтилъ, что вечеромъ ничто столько не освѣжаетъ человѣка, какъ хорошее бритье.
   Онъ подвязывалъ себѣ галстухъ передъ зеркаломъ, а Полль отиралъ свою бритву, въ ожиданіи слѣдующаго посѣтителя, какъ вдругъ спустилась мистриссъ Гемпъ и завернула къ цирюльнику, чтобъ пожелать ему добраго дня.
   -- А, мистриссъ Гемпъ!-- воскликнулъ Бэйли.-- Мнѣ нечего спрашивать, какъ вы поживали все это время, потому что вы въ полномъ цвѣтѣ -- не правда ли, Полли?
   -- Что за мальчикъ, что за воробей!-- возразила мистриссъ Гемпъ, хотя безъ всякаго неудовольствія.-- Да я бы и за пятьдесятъ фунтовъ не согласилась быть матерью такого сорванца!
   Мистеръ Бэйли взглянулъ на нее снисходительно.
   -- Ахъ, Боже мой!-- прошептала мистриссъ Гемпъ, усаживаясь въ кресла.-- Вотъ, мистеръ Свидльпайпъ, этотъ Булль совсѣмъ овладѣлъ мною. Изъ всѣхъ больныхъ, подлѣ которыхъ мнѣ только случалось сидѣть, тотъ молодой человѣкъ тронулъ меня сильнѣе всѣхъ остальныхъ; у меня сердце не кирпичное! Вѣдь я для этого молодого человѣка уѣзжаю за двадцать миль отсюда!
   -- Какъ вы усердны, мистриссъ Гемпъ! Вы себя совсѣмъ но жалѣете!-- сказалъ Полль.
   -- Правда, мистеръ Свидльпайпъ, да что станешь дѣлать! Я ужъ всегда такова, что думаю о другихъ больше, чѣмъ о себѣ самой. Ужъ у меня такая натура. И мистриссъ Гаррисъ не разъ выговаривала мнѣ за мою мягкость.
   -- Куда же уѣзжаетъ больной?-- спросилъ Полль.
   -- Въ Гартфордширъ, на свою родину,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ.-- Но врядъ-ли это поможетъ!
   -- Развѣ имъ такъ плохъ? Неужели?
   Мистриссъ Гемпъ таинственно покачала головою и сжала губы.-- Есть горячки у души такъ же, какъ и у тѣла,-- замѣтила она.-- Пожалуй, вливай въ себя лекарства; они не помогутъ.
   -- О!?...
   -- Нѣтъ, мистеръ Свидльпайпъ. А если у васъ на душѣ тяжело. Такъ вы будете и во снѣ и на яву бредить о разныхъ вещахъ!
   -- О какихъ же вещахъ? О мертвецахъ?
   Мистриссъ Гемпъ, которую любопытство цирюльника заставило уже проболтаться больше, чѣмъ бы ей хотѣлось, высморкалась необыкновенно выразительно и сказала, что это все равно.
   -- Я отправлюсь съ своимъ больнымъ сегодня, въ вечернемъ дилижансѣ,-- продолжала она.-- Пробуду съ нмъ тамъ день, два, покуда ему не найдутъ другой сидѣлки, и тогда возвращусь назадъ. Вотъ что меня безпокоитъ; но я надѣюсь, что все кончится хорошо.
   Въ продолженіе этого разговора, происходившаго между Поллемъ и мистриссъ Гемпъ, мистеръ Бэйли важно подвязалъ свой галстухъ и кончилъ передъ зеркаломъ туалетъ. Мистриссъ Гемпъ оборотилась къ нему:
   -- Вы, сударь, не были въ Сити съ тѣхъ поръ какъ мы были всѣ трое у мистера Чодзльвита?
   -- Какже, былъ вчера ночью.
   -- Вчера ночью?-- воскликнулъ цирюльникъ.
   -- Да, Полль. Если хочешь, такъ сегодня утромъ, потому что было очень поздно. Онъ обѣдалъ у насъ.
   -- Кого разумѣетъ этотъ сорванецъ, когда говорить "у насъ"?-- сказала мистриссъ Гемпъ съ нетерпѣніемъ.
   -- Кого? Меня и моего губернатора. Онъ у насъ обѣдалъ, и мы были очень веселы,-- такъ веселы, что я долженъ быль отвезти его домой въ наемной каретѣ. Она сидѣла и ждала его.-- Мистеръ Бэйли чуть-было не разсказалъ всего, что онъ видѣлъ и слышалъ, но замолчалъ, вспомнивъ, что это легко дойдетъ до его господина и что Кримпль не разъ совѣтовалъ ему не болтать.
   -- Что, сударь, дружно они живутъ между собою?
   -- О, да.... Довольно.
   -- Очень рада,-- сказала мистриссъ Гемпъ, высморкавшись еще разъ съ особенною выразительностью.
   -- Вѣдь они еще такъ недавно женаты,-- замѣтилъ Полль:-- такъ какъ же имъ не жить дружно.
   -- Конечно,-- возразила сидѣлка съ третьимъ выразительнымъ сигналомъ.
   -- А въ особенности, если ея мужъ таковъ, какъ вы говорили.
   -- Я говорю по тому, что вижу, мистеръ Свидльпайпъ. Избави Богъ, чтобъ я говорила иначе! Но мы никогда не знаемъ того, что спрятано въ сердцѣ у другихъ, увѣряю васъ.
   -- Но вы не хотите сказать...-- началъ Полль.
   -- Нѣтъ, я не хочу сказать ничего, мистеръ Свидльпайпъ. Я говорю только, что въ Буллѣ меня ждутъ, и что время дорого. И она встала, чтобъ уйти.
   Цирюльнику очень хотѣлось посмотрѣть на паціента мистриссъ Гемпъ, а потому онъ предложилъ Бэйли прогулку вмѣстѣ съ нею до Булля, на что тотъ согласился, и они отправились втроемъ.
   Пришедъ въ трактиръ Булля, мистриссъ Гемпъ оставила своихъ провожатыхъ на дворѣ, а сама пошла въ комнату больного, гдѣ мистриссъ Бриггъ занималась его туалетомъ.
   Оцъ такъ исхудалъ, что казалось, будто кости его бренчали, когда онъ шевелился. Щеки его ввалились и глаза были открыты необычайно широко. Онъ сидѣлъ, откинувшись въ креслахъ, какъ мертвецъ и съ трудомъ обратилъ томные глаза къ дверямъ, когда мистриссъ Гемпъ ихъ отворила.
   -- Каково мы теперь поживаемъ?-- сказала мистриссъ Гемпъ.-- Мы смотримъ отлично.
   -- Значитъ, мы смотримъ отличнѣе, чѣмъ мы есть,-- возразила мистриссъ Бриггъ рѣзко.-- Мы вылѣзли изъ кровати задомъ, потому что мы неповоротливы, какъ палка. Никогда не видала я такого человѣка. Онъ даже не хотѣлъ, чтобъ его умыли.
   -- Да она набила мнѣ въ ротъ мыла,-- сказалъ несчастный страдалецъ слабымъ голосомъ.
   -- А развѣ вамъ была нужда разѣвать ротъ?-- отвѣчала мистриссъ Бриггъ.-- Кто тутъ станетъ церемониться за полкроны въ день? Если вы хотите, чтобъ васъ нѣжили, такъ надобно платить.
   -- Охъ!-- стоналъ больной.-- Ахъ, Боже мой!
   -- Вотъ! вскричала мистриссъ Бриггъ.-- Вотъ какъ онъ ведетъ себя все время съ тѣхъ поръ, какъ я подняла его съ постели.
   -- Вмѣсто того, чтобы быть благодарнымъ за всѣ наши заботы...-- замѣтила мистриссъ Гемпъ.-- Стыдитесь, сударь, стыдитесь!
   Тутъ мистриссъ Бриггъ схватила больного за подбородокъ и принялась причесывать щеткою несчастную голову.
   -- Что, и это не нравится!-- сказала она.
   Очень возможно, что это ему не нравилось, потому что щетка была жестка, какъ скребница.
   Пригладивъ волосы такъ нѣжно, обѣ сидѣлки принялись навязывать ему шейный платокъ, уставя рубашечные воротнички такъ, что накрахмаленные кончики ихъ попали ему въ глаза. Потомъ начали надѣвать жилетъ и сюртукъ, причемъ ворочали его безпощадно, каждую пуговку застегивали не въ ту петлю; сапоги его были также надѣты не на ту ногу; словомъ, бѣдный паціентъ чувствовалъ себя очень неловко.
   -- Кажется, что вы не такъ меня одѣли,-- проговорилъ онъ едва слышнымъ голосомъ.-- Я чувствую, какъ будто на мнѣ чужое платье. Я весь скривленъ; вы сдѣлали одну ногу короче другой. Въ карманѣ моемъ бутылка. Зачѣмъ посадили вы меня на бутылку?
   -- Чтобъ бѣсъ сто побралъ!-- вскричала мистриссъ Гемпъ, вытаскивая изъ подъ него бутылку.-- Чуть ли это не моя бутылка, которую я ночью сунула въ его кафтанъ, когда онъ быль повѣшенъ за дверьми, а потомъ и забыла о ней, Бетси... Въ другомъ карманѣ должны быть чай и сахаръ, Бетси, и еще что нибудь.
   Мистриссъ Бетси Приггъ вытащила сказанныя вещи и сальный огарокъ, что все мистриссъ Гемпъ упрятала въ свой собственный карманъ. Послѣ того обѣ почтенныя дамы принялись освѣжаться говядиной и крѣпкимъ элемъ. Среди такихъ занятій засталъ ихъ Джонъ Вестлокъ.
   -- Ужъ готовь и одѣтъ!-- вскричалъ Джонъ, садясь подлѣ больного.-- Славно. Ну, какъ вамъ теперь?
   -- Гораздо лучше. Но очень слабъ.
   -- Немудрено. Впрочемъ, деревенскій воздухъ и перемѣна мѣста освѣжатъ васъ. Что это вы, мистриссъ Гемпъ? Да вы, кажется, имѣете странныя понятія о мужскомъ нарядѣ!
   -- Мистеръ Льюсомъ не очень удобный джентльменъ для переодѣванья,-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ съ достоинствомъ.-- Мы съ Бетси Приггъ можемъ засвидѣтельствовать это хоть передъ лордомъ-мэромъ и его совѣтомъ!
   Джонъ стоялъ въ это время передъ больнымъ и освобождалъ глаза его отъ воротничковъ; больной сказалъ ему шопотомъ:
   -- Мистеръ Вестлокъ! А бы не желалъ, чтобы меня теперь слышали посторонніе. Но я имѣю сообщить вамъ нѣчто особенное и очень странное -- то, что было ужасною тяжестью на моей душѣ въ продолженіе всей этой долгой болѣзни.
   Джонъ обернулся, чтобъ велѣть выйти женщинамъ; но больной удержалъ его за рукавъ.
   -- Не теперь. Я не въ силахъ. У меня теперь не станетъ на это духа. Но могу ли сказать вамъ объ этомъ послѣ? Могу ли написать, если найду это легче и удобнѣе?
   -- Можете ли! Да что же это, Льюсомъ?
   -- Не спрашивайте. Оно ужасно и противоестественно. Страшно подумать... Страшно сказать... Страшно знать... Страшно вспомнить, что помогъ этому. Позвольте поцѣловать вашу руку за добро, которымъ я вамъ обязанъ. Но будьте еще добрѣе и не спрашивайте меня, въ чемъ дѣло!
   Джонъ смотрѣлъ на него съ удивленіемъ. Но видя, какъ онъ похудѣлъ, и, вспомнивъ, что еще недавно мозгъ его пылалъ въ горячкѣ, онъ подумалъ, что воображеніе Льюсома находится и теперь подъ вліяніемъ болѣзни, мучившей его страшными видѣніями. Чтобъ удостовѣриться въ этомъ, онъ отозвалъ въ сторону Мистриссъ Гемпъ, пока Бетси Приггъ окутывала паціента, плащами и шалями. Онъ спросилъ мистриссъ Гемпъ, былъ ли больной въ разсудкѣ.
   -- О, Богъ съ вами, нѣтъ!-- отвѣчала она.-- Онъ и до сихъ поръ ненавидить своихъ сидѣлокъ, а это вѣрный знакъ! Еслибъ вы только слышали, какъ онъ за полчаса капризничалъ со мною и съ Бетси Приггъ, то удивились бы сами.
   Показаніе это подтвердило подозрѣнія Джона, а потому онъ, не принимая въ серьезную сторону словъ Льюсома, помогъ сидѣлкамъ довести его до дилижанса, который уже готовъ былъ тронуться.
   Полль Свидльпайпъ стоялъ у дверей и смотрѣлъ на больного съ особеннымъ любопытствомъ. Исхудалыя руки и блѣдное лицо его произвели на цирюльника сильное впечатлѣніе, такъ что онъ шепнулъ Бэйлю, что не согласился бы даже за фунтъ лишиться подобнаго зрѣлища. Мистеръ Бэйли отвѣчалъ на это, что далъ бы пять шиллинговъ, чтобы только быть подальше отъ него.
   Съ трудомъ уложили въ экипажъ узелъ и зонтикь мистриссъ Гемпъ, которая дружески простилась съ Поллемъ и Бэйли, отвѣсила книксенъ Джону Вестлоку и сказала Бетси Приггъ:
   -- Желаю, чтобъ было побольше больныхъ, моя милая, и желаю встрѣтиться съ тобою въ какомъ нибудь большомъ семействѣ, гдѣ бы одни рождались, а другіе отправлялись!
   Усаживаясь въ карету, мистриссъ Гемпъ чуть не повалилась мимоходомъ на одного джентльмена, проходившаго мимо съ дамою подъ руку.
   -- Осторожнѣе, осторожнѣе!-- говорилъ джентльменъ.-- Что это? Посмотри, милая -- да это мистриссъ Гемпъ!
   -- Ахъ, мистеръ Моульдь! Да и мистриссъ Моульдъ также!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ.-- Кто бы подумалъ, что я встрѣчу васъ здѣсь?
   -- Ѣдете за городъ, а?-- спросилъ похоронный подрядчикъ,
   -- На день или на два, сударь, не больше.-- Тотъ джентльменъ, о которомъ я говорила, сударь!-- прибавила она шопотомъ.
   -- Какъ, и онъ въ каретѣ? Плохо! А вы его рекомендовали... Милая, ты его видишь?
   Мистриссъ Моульдъ почувствовала необыкновенное участіе.
   -- Вотъ, стань сюда. Отсюда ты его разсмотришь. Видишь теперь?
   -- Очень ясно,-- отвѣчала мистриссъ Моульдъ.
   -- Какое странное обстоятельство, моя милая! Онъ смотритъ плохо, однако, а?
   Мистриссъ Моульдь кивнула головой.
   -- А все таки немудрено, что онъ пріидетъ къ намъ. Кто знаетъ! Я уже чувствую, что обязанъ быть къ нему повнимательнѣе. Мнѣ даже кажется, что онъ намъ не чужой. Я даже хочу ему поклониться.
   -- Онъ пристально смотритъ сюда,-- замѣтила мистриссъ Моульдъ.
   -- Такъ я поклонюсь ему. Какъ вы поживаете, сударь? Желаю вамъ добраго дня... Онъ кланяется:-- настоящій джентльменъ! У мистриссъ Гемвъ вѣрно есть въ карманѣ наши карточки. Странно, мой другъ, и очень мило. Я не суевѣренъ, однако, убѣжденъ, что скоро докажу ему свою вѣжливость на дѣлѣ. Я не вижу, почему бы ты не послала ему поцѣлуй рукою, моя милая.
   Мистриссъ Моульдъ исполнила его желаніе.
   -- А, ему очевидно пріятно. Бѣднякъ! Прощайте, мистриссъ Гемпъ! Потъ онъ ѣдетъ, ѣдетъ!
   Экипажъ покатился. Моульдъ съ супругою, весьма довольные, весело продолжали свой путь. Мистеръ Бэйли и Полль также отправились назадъ; послѣдній быль въ восторгѣ отъ бороды мистриссъ Приггъ и объявилъ ее женщиною очаровательною.
   Когда дилижансъ скрылся изъ вида замѣтили Педжета въ самомъ темномъ углу общей комнаты гостиницы Булля. Онъ внимательно поглядывалъ на часы, какъ будто ожидая кого-то съ большимъ нетерпѣніемъ.
   

Глава XXX, доказывающая, что перемѣны возможны даже и въ наилучшимъ образомъ организованныхъ семействахъ.

   Посмотримъ теперь, что происходило въ домѣ мистера Пексниффа съ тѣхъ поръ, какъ очаровательная Мерси вышла замужъ.
   Начнемъ съ него самого. Отцы, во всѣхъ комедіяхъ, отдавъ дочерей своихъ избраннымъ ихъ сердца, поздравляютъ себя съ тѣмъ, что имъ больше не остается сдѣлать ничего, какъ только умереть немедленно. Но мистеръ Пексниффъ, отецъ болѣе мудраго и положительнаго разбора, устроивъ счастіе милой дочери доставленіемъ ей прекраснаго и кроткаго супруга, былъ совершенно различныхъ понятій. Онъ, повидимому, думалъ, что ему теперь только надобно начать жить, и что, лишившись одного утѣшенія, онъ долженъ окружить себя другими.
   Но какъ ни велика была склонность почтеннаго архитектора къ невиннымъ наслажденіямъ, онъ постоянно находилъ себѣ помѣху. Милая Черри, уязвленная предпочтеніемъ, оказаннымъ ея сестрѣ, объявила упорную войну своему дорогому папа. Она явно возмутилась противъ него и неутомимо нападала на своего родителя съ безпримѣрнымъ ожесточеніемъ.
   Отецъ и дочь сидѣли однажды за завтракомъ. Томъ Пинчъ удалился, и они остались вдвоемъ. Мистеръ Пексниффъ сначала нахмурился; но потомъ, разгладивъ чело, взглянулъ украдкою на свое дѣтище. Носъ ея былъ очень красенъ и обнаруживалъ враждебныя приготовленія.
   -- Черри, дитя мое,-- воскликнулъ мистеръ Пексниффъ:-- что встало такое между нами? Что насъ разъединяетъ?
   -- Вздоръ, па!-- отвѣчала очень просто покорная дочь.
   -- Вздоръ!-- повторилъ отецъ трогательнымъ голосомъ.
   -- О, теперь поздно говорить объ этихъ вещахъ... Я знаю имъ цѣну.
   -- Это жестоко! Это очень жестоко! Она мое дитя... Я носилъ ее на рукахъ, когда на ней были еще шерстяныя туфельки много лѣтъ тому назадъ!
   -- Вамъ нѣтъ нужды упрекать меня этимъ, на. Я еще не такимъ множествомъ лѣтъ старше моей сестры, а она замужемъ за вашимъ другомь...
   -- О, человѣческая натура! Бѣдная человѣческая натура! Подумать, что отъ такой причины поселился раздоръ!
   -- Отъ такой причины? Скажите настоящую причину, па, а не то я сама ее выскажу. Замѣтьте, я выскажу!
   Мистеръ Пексниффъ вдругъ перемѣнилъ тонъ.
   -- Ты выскажешь?-- вскричалъ онъ гнѣвно.-- Да. Ты уже сдѣлала это вчера и дѣлаешь всегда. Ты не знаешь приличій; ты на скрываешь своего нрава; ты сто разъ обнаруживала себя при мистерѣ Чодзльвитѣ.
   -- Я! О, конечно! Я мало объ этомъ думаю.
   -- Такъ и я также.
   Дочь отвѣчала ему презрительнымъ смѣхомъ.
   -- А если ужъ мы дошли до объясненія, Черити,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, грозно поднявъ голову:-- такъ скажу вамъ, миссъ, что я не позволю вамъ этихъ пустяковъ! Я не допущу, чтобъ вы такъ дѣйствовали.
   -- А я буду такъ поступать,-- возразила Черити, рѣзко возвысивъ голосъ.-- Да, па, я буду дѣйствовать такъ, какъ мнѣ хочется, и не допущу, чтобъ меня угнетали. Со мною поступили постыднѣе, нежели съ кѣмъ нибудь! (Тутъ она начала всхлипывать). И, можетъ быть, я должна ожидать отъ васъ еще худшаго. Но мнѣ все равно... да!
   Мистсръ Пексниффъ пришелъ въ такое отчаяніе отъ громкаго голоса своей дочери, что, оглянувшись вокругъ себя, схватилъ ее за плечи и затрясъ такъ, что затрепеталъ каждый волосокъ на ея маковкѣ. Она была до того удивлена такимъ нападеніемъ, что оно произвело желанное дѣйствіе.
   -- Я повторю это, если ты еще разъ осмѣлишься говорить такъ громко!-- воскликнулъ онъ, садясь и переводя духъ.-- Что ты разумѣешь подъ тѣмъ, что съ тобою поступили постыдно? Если мистеръ Джонсъ предпочелъ тебѣ твою сестру, я то тутъ чѣмъ виноватъ?
   -- Но развѣ меня не обидѣли? Развѣ не пренебрегли моими чувствами? Развѣ онъ не обратился напередъ ко мнѣ?-- всхлипывала Черити, всплеснувъ руками.-- И о, Боже мой, я дожила до того, что меня трясутъ!
   -- Доживешь до этого и въ другой разъ, если не будешь соблюдать приличія подъ этимъ скромнымъ кровомъ! Ты меня удивляешь. Если Джонсъ о тебѣ не заботился, какъ ты можешь жалѣть о немъ?
   -- А о немъ жалѣть?
   -- Такъ къ чему же ведутъ всѣ твои продѣлки?
   -- Но меня обманули, мой отецъ и сестра были въ заговорѣ противъ меня. Я на нее не сержусь,-- продолжала Черри, смотря сердитѣе, чѣмъ когда нибудь.-- Я сожалѣю о ней, потому что знаю, какая участь ждетъ ее съ этимъ злодѣемъ.
   -- Называй его какъ хочешь, но чтобъ это было кончено.
   -- Нѣтъ, не кончено, не будетъ кончено. Не въ одномъ этомъ мы съ вами не сходимся. Я этого не допущу. Я этому не покорюсь. Знайте, что не покорюсь! Я еще не сошла съ ума и не слѣпа!
   Слова ея поразили мистера Пексниффа. Досада его превратилась въ кротость, и слова сдѣлались ласковыми и льстивыми.
   -- Милая моя,-- сказалъ онъ:-- если въ минуту гнѣва я прибѣгъ къ недоброжелательнымъ средствамъ, чтобъ остановить маленькій взрывъ, вредный для самой тебя -- прошу у тебя прощенія. Отецъ проситъ прощенія у своего дитяти -- этого, я думаю, достаточно для самой звѣрской натуры!
   Но для миссъ Пексниффъ это оказалось недостаточнымъ. Напротивъ, она повторила еще нѣсколько разъ, что она не сошла съ ума, что не ослѣпла, что не допуститъ этого.
   -- Ты заблуждаешься, дитя мое! Но я не хочу разспрашивать, въ чемъ дѣло, не желаю знать этого. Нѣтъ, прошу тебя, каковъ бы ни былъ предметъ твоего заблужденія, не станемъ говорить о немъ!-- прибавилъ мистеръ Пексниффъ, краснѣя и протягивая руку.
   -- Конечно, лучше избѣгать этого, сударь. Но я бы желала избѣгнуть этого вполнѣ, а потому прошу васъ найти мнѣ жилище.
   -- Жилище, дитя мое?
   -- Другое жилище, папа,-- возразила Черри съ возрастающею величавостью.-- Помѣстите меня у мистриссъ Тоджерсь, или гдѣ бы то ни было, на независимой ногѣ; но если то случится, я не хочу жить здѣсь.
   Можетъ быть, воображеніе миссъ Пексниффъ представило ей въ перспективѣ множество тоджерскихъ энтузіастовъ, восторженно желающихъ пасть къ ногамъ ея. Можетъ быть, мистеръ Пексниффъ, при мысли о мистриссъ Тоджерсъ, увидѣлъ легкое средство избавиться отъ безпокойствъ, причиняемыхъ тяжелымъ нравомъ своей дочери.
   Но онъ былъ человѣкъ съ высокими чувствами и до крайности чувствительный. Онъ обѣими руками прижалъ носовой платокъ къ глазамъ и сказалъ:
   -- Одна изъ моихъ птичекъ покинула меня, чтобъ пріютиться на груди чужого; другая хочетъ летѣть къ Тоджерсъ! Что мнѣ остается?... Не знаю, что со мною дѣлается!
   Черити оставалась мрачною и непреклонною, несмотря на эти трогательныя слова.
   -- Но я всегда жертвовалъ счастіемъ своихъ дѣтей своему собственному -- то есть, своимъ счастіемъ счастію моихъ дѣтей. Теперь я не отступлю отъ своихъ старинныхъ правилъ. Если ты можешь быть счастливѣе у мистриссъ Тоджерсъ, нежели въ домѣ твоего отца, ступай къ ней! Не думай обо мнѣ, дитя мое!
   Миссъ Черити, знавшая, что это предложеніе должно было доставить тайное удовольствіе ея родителю, подавила свою собственную радость и принялась договариваться въ условіяхъ. Мистеръ Пексниффъ смотрѣлъ на этотъ предметъ такъ близоруко, что угрожало другое разногласіе, могшее кончитъся новымъ сотрясеніемъ; но постепенно, мало по малу, отецъ и дочь сходились и соглашались между собою, такъ что буря пронеслась мимо. Идея миссъ Черити была такъ благопріятна обоимъ, что мудрено бы имъ было не сладить между собою. Устроили такъ, что планъ ея будетъ немедленно приведенъ въ исполненіе, что разстроенное здоровье Черити и желаніе ея быть ближе къ сестрѣ объяснятъ отъѣздь ея мистеру Чодзльвиту и Мери, отъ которыхъ она часто уходила подъ предлогомъ нездоровья. Согласившись на эти предварительныя условія, мистеръ Пексниффъ далъ ей свое благословеніе со всѣмъ величіемъ человѣка, утѣшающагося мыслію, что добродѣтель сама себя награждаетъ. Такимъ образомъ, отецъ и дочь примирились между собою въ первый разъ послѣ того достопамятнаго вечера, когда мистеръ Джонсъ, отвергши старшую сестру, предложилъ руку и сердце младшей, а мистеръ Пексниффъ оправдалъ его поступокъ на основаніяхъ высокой нравственности.
   Но какъ же случилось, что мистеръ Пексниффъ рѣшился разлучиться съ милою Черри? Что такъ сильно измѣнило взаимныя ихъ отношенія? Отчего миссъ Пексниффъ доказывала такъ шумно, что она въ здравомъ умѣ и что еще не ослѣпла? Невозможно, чтобъ мистеръ Пексниффъ имѣлъ намѣреніе вступить во второй бракъ... или чтобъ дочь его проникла въ тайну такихъ замысловъ своего родителя!
   А вотъ, посмотримъ.
   Мистеръ Пексниффъ, какъ человѣкъ безъ упрека, могъ дозволить себѣ то, чего бы не могли обыкновенные смертные. Онъ зналъ чистоту своихъ собственныхъ побужденій; а имѣя побужденіе, онъ дѣйствовалъ. Но имѣлъ ли онъ сильныя и ощутительныя побужденія ко вступленію во второй бракъ? Да, и множество побужденіи!
   Старый Мартинъ Чодзльвитъ подвергся постепенно важнымъ перемѣнамъ. Онъ сдѣлался, сравнительно, гораздо сговорчивѣе прежняго еще съ того самаго вечера, въ который онъ такъ неожиданно нагрянулъ въ домъ мистера Пексниффа. Характеръ его постепенно смягчился до безчувственнаго равнодушія почти ко всѣмъ, кромѣ Пексниффа. Онъ смотрѣлъ попрежнему, но нравъ его значительно измѣнился. Онъ весь какъ будто поблекъ, такъ что если у него исчезла одна какая нибудь черта характера, то мѣсто ея не являлось другой. Физическія чувства его также ослабѣли: онъ видѣлъ хуже, бывалъ иногда глухъ, не замѣчалъ происходившаго при немъ, и случалось, что по временамъ молчалъ по нѣскольку дней. Мистеръ Пексниффъ замѣтилъ это съ самаго начала; имѣя въ свѣжей памяти Энтони Чодзльвита, онъ видѣлъ въ братѣ его Мартинѣ тѣ же признаки разрушенія.
   Для джентльмена столь нѣжно чувствительнаго, какъ мистеръ Пексниффъ, такое зрѣлище было очень горестно. Онъ не могъ не предвидѣть возможности, что почтенный родственникъ его сдѣлается жертвою людей себялюбивыхъ, и что богатства его попадутъ въ руки недостойныхъ. Такая будущность огорчила его до того, что снь рѣшился прибрать имѣніе старика въ свои собственныя руки, отстраняя отъ него дурныхъ искателей завѣщаній и предоставляя его своимъ стараніямъ. Сначала, онъ испытывалъ понемногу, возможно ли завладѣть волею стараго Мартина и взять надъ нимъ верхъ; видя усилія свои успѣшными, сверхъ ожиданія, мистеръ Пексниффъ уже начиналъ думать, что слышалъ звонъ денегъ стараго Мартина въ своихъ собственныхъ карманахъ.
   Но, размышляя объ этомъ предметѣ, онъ всегда чувствовалъ, что Мери Грегемъ представляетъ его замыселъ значительный камень преткновенія. Что старикъ ни говори, но мистеръ Пекснифъ зналъ, что онъ очень къ ней привязанъ, что онъ доказывалъ это при тысячѣ незначительныхъ случаяхъ, всегда былъ доволенъ, когда Мери подлѣ него, и безпокоился, если отсутствіе ея бывало продолжительно. Мистеръ Пексниффъ не хотѣль вѣрить, чтобъ Мартинъ дѣйствительно поклялся не оставить ей ничего, и очень хорошо зналъ, что беззащитное положеніе сироты тяготило душу стараго Чодзльвита.-- "А что",-- говорилъ мистеръ Пексниффъ:-- "еслибъ я на ней женился?.. Еслибъ, увѣрившись напередъ въ его согласіи,-- а бѣдный джентльменъ уже почти выжилъ изъ ума,-- я женился бы на ней!"
   Мистеръ Пексниффъ живо чувствовалъ прекрасное -- особенно въ женщинахъ. Обращеніе его съ ними было до крайности вкрадчиво, что отчасти входило въ составъ его любезнаго и обходительнаго характера. Прежде еще, чѣмъ зародилась въ головѣ его мысль о второй женитьбѣ, онъ уже много разъ доказывалъ Мери, какъ нѣжно чувствовалъ вліяніе ея красоты. Доказательства этого обожанія бывали, правда, принимаемы съ негодованіемъ, но это ничего не значило. Вскорѣ чувства его разгорѣлись до такой степени, что прозорливая Черри поняла ихъ безъ большого труда. Такимъ образомъ, интересъ и склонность дѣйствовали въ мистерѣ Пексниффѣ заодно.
   Что до мысли отмстить молодому Мартину за его грубыя выраженія при разставаньи съ нимъ, мистеръ Пексниффъ былъ такъ добродѣтеленъ, что его нельзя было подозрѣвать въ козняхъ противъ внука его почтеннаго друга. Насчетъ отказа со стороны Мери, Пексниффъ также нисколько не безпокоился, увѣренный вполнѣ, что она никогда не выдержитъ, если онъ и старикъ Чодзльвить станутъ дѣйствовать противъ нея заодно. Нравственныя правила мистера Пексниффа не заставили его соображаться въ этомъ случаѣ съ желаніями ея сердца: онъ вполнѣ былъ убѣжденъ въ своихъ добродѣтеляхъ и въ томъ, что всякая женщина, какую бы онъ ни избралъ, должна считать подобную честь особеннымъ блаженствомъ.
   -- Что, мой добрый сэръ,-- сказалъ почтенный архитекторъ, встрѣтившись въ саду съ старикомъ Мартиномъ:-- какъ поживаетъ мой безцѣнный другъ въ это очаровательное утро?
   -- Вы говорите обо мнѣ?-- возразилъ старикъ.
   -- А, сегодня онъ глухъ, какъ я вижу... О комъ же иначе, почтенный сэръ?-- прибавилъ онъ вслухъ.
   -- Вы могли говорить о Мери.
   -- Конечно, такъ. Совершенно справедливо. Я могъ говорить о ней, какъ о безцѣнномъ другѣ, надѣюсь...
   -- Надѣюсь, что такъ. Я думаю, она этого стоитъ.
   -- Думаете! Вы думаете, мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Я слышу, что вы говорите, но не могу уловить вашихъ словъ. Говорите громче!
   -- Онъ глухъ, какъ кремень,-- подумалъ Пексниффъ.-- Я говорилъ, почтенный сэръ, что мнѣ приходится разстаться съ моею Черри.
   -- А что же она сдѣлала?
   -- Какіе смѣшные вопросы! Онъ сегодня просто ребенокъ,-- пробормоталъ мистеръ Пексниффъ. Послѣ того онъ прибавилъ нѣжно громкимъ голосомъ:-- она не сдѣлала ничего, почтенный другъ мой.
   -- Что же вы съ нею разстаетесь?
   -- Она нездорова и горюетъ объ отсутствіи сестры: онѣ съ колыбели обожаютъ другъ друга. Я хочу отправить ее въ Лондонъ для перемѣны мѣста.
   -- Очень разсудительно.
   -- Радуюсь, что вы такъ думаете. Надѣюсь, что въ ея отсутствіи я буду пользоваться вашимъ обществомъ въ здѣшнихъ скучныхъ мѣстахъ?
   -- Я не имѣю намѣренія уѣхать отсюда.
   -- Такъ почему, почтенный другъ мой, не хотите вы переселиться ко мнѣ? Я увѣренъ, что въ моемъ смиренномъ домѣ вы найдете больше удобствъ, нежели въ деревенской гостиницѣ! Простите меня, мистеръ Чодзльвитъ, но мнѣ кажется, что какъ бы "Драконъ" ни былъ хорошъ, онъ едва ли мѣсто, приличное для миссъ Грегемъ:
   Мартинъ подумалъ съ минуту и потомъ взявъ Пексниффа за руку, сказалъ:
   -- Вы правы, онъ не мѣсто для нея.
   -- Одинъ видъ кеглей уже долженъ быть непріятенъ для души деликатной.
   -- Конечно, кегли -- забава простонародья.
   -- Такъ почему же не помѣстить миссъ Грегомъ здѣсь? Я здѣсь одинъ, потому что Томаса Пинча не считаю. Нашъ прелестный другъ займетъ комнату моей дочери; вы выберете себѣ какую угодно, а я надѣюсь, что мы не станемъ ссориться!
   -- Вѣроятно, нѣтъ.
   Мистеръ Пексниффъ пожалъ старику руку.-- Мы понимаемъ другъ друга, почтенный сэръ.-- Теперь онъ мой!-- подумалъ онъ съ восхищеніемъ.
   -- Вы предоставляете вопросъ о вознагражденіи на мое усмотрѣніе?-- сказалъ старикъ послѣ краткаго молчанія.
   -- О, не говорите объ этомъ!
   -- Я вамъ говорю, что вы предоставите этотъ вопросъ мнѣ!-- возразилъ Мартинъ съ проблескомъ своего стариннаго упрямства.-- Такъ ли?
   -- Если вы этого непремѣнно желаете...
   -- Желаю, всегда желаю. Я всегда плачу за то, чѣмъ пользуюсь, хоть бы это было даже вамъ. Впрочемъ, послѣ всего, я не оставляю намѣренія разсчитаться съ вами окончательно.
   Архитекторъ не могъ говорить отъ избытка чувствъ. Онъ попробовалъ уронить слезу на руку своего покровителя; но слезы не нашлось на этотъ случай.
   -- Да будетъ день этотъ какъ можно отдаленнѣе!-- воскликнулъ онъ съ благочестіемъ.-- О, сударь, еслибъ вы знали, какое живое участіе принимаю я въ васъ и вашихъ:-- я говорю о вашей прекрасной питомицѣ!
   -- Правда,-- отвѣчалъ старикъ:-- правда. Она нуждается въ участіи. Я худо сдѣлалъ, что воспиталъ ее по своему. Когда, она была ребенкомъ, я радовался при мысли, что сдѣлалъ ей добро, поставя ее между собою и лживыми платами. Но теперь она уже женщина, и я не имѣю такого утѣшенія. У нея теперь нѣтъ другого покровителя, кромѣ ея самой. Дѣйствительно, она нуждается въ деликатномъ участіи. Да, я вижу это!
   -- Но еслибъ была возможность опредѣлить ея положенье, почтенный другъ мой?-- намекнулъ Пексниффъ.
   -- Какъ же это устроить? Что жъ, не думаете ли вы, что я сдѣлаю изъ нея швею или гувернантку?
   -- Оборони Богъ! Но, почтенный сэръ, есть другіе способы: право, есть. Но я теперь такъ взволнованъ, что не желалъ бы продолжать разговора объ этомъ предметѣ. Я даже не знаю, что говорю. Позвольте потолковать объ этомъ въ другой разъ.
   -- Развѣ вы нездоровы?-- спросилъ Мартинъ съ безпокойствомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Но мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ. Я немножко прогуляюсь. Богъ съ вами!
   Старикъ Мартинъ пожалъ ему руку. Мистеръ Пексниффъ поглядѣлъ ему вслѣдъ; въ это время случилось, что Мартинъ оглянулся я дружески кивнулъ Пексниффу, который съ чувствомъ отвѣчалъ на его привѣтствіе.
   -- Было время, и еще недавно,-- подумалъ мистеръ Пексниффъ:-- когда онъ не хотѣлъ даже смотрѣть на меня! Какъ усладительна такая перемѣна! Теперь мнѣ кажется, что я могу обвертѣть его вокругъ своего мизинца, хотя по наружности онъ тотъ же!
   По правдѣ сказать, мистеръ Пексниффъ пріобрѣлъ дѣйствительно большое вліяніе надъ Мартиномъ Чодзльвитомъ. Мартинъ соглашался съ нимъ во всемъ и одобрялъ всѣ его слова и поступки. Старикъ какъ будто для того только избѣгалъ до сихъ поръ сѣтей искателей его богатства, чтобъ сдѣлаться игралищемъ добродѣтельнаго архитектора.
   Съ лицомъ, сіяющимъ отъ убѣжденія въ такой отрадной истинѣ, началъ мистеръ Пексниффъ свою утреннюю прогулку. Утро было лѣтнее, прекрасное. Безмятежный Пексниффъ бродилъ по зеленымъ лугамъ, мимо прозрачныхъ прудовъ, подъ тѣнью раскидистыхъ деревьевъ, на каждой вѣткѣ которыхъ птички привѣтствовали erо веселымъ пѣніемъ.
   Запнувшись случайно за корень одного стараго дерева, мистеръ Пексниффъ пріостановился, чтобъ обозрѣть почву, которую попирали его благочестивыя стопы. И каково было его изумленіе, когда онъ увидѣлъ недалеко отъ себя прекрасную Мери! Сначала, онъ обнаружилъ намѣреніе удалиться отъ нея; но потомъ прибавилъ шагу, чтобъ догнать ее, напѣвая что то такъ мило и такъ невинно, что ему только не доставало крылышекъ, чтобъ казаться птичкою.
   Услышавъ за собою мелодическіе напѣвы, Мери оглянулась. Мистеръ Пексниффъ послалъ ей поцѣлуй рукою и мигомъ очутился подлѣ нея.
   -- Бесѣдуете съ природой?-- сказалъ онъ.-- И я также.
   Она отвѣчала, что прекрасное утро заставило ее зайти дальше, нежели бы ей хотѣлось, но что теперь она намѣрена возвратиться домой. Мистеръ Пексниффъ сказалъ, что онъ быль совершенно въ такомъ же положеніи, и предложилъ ей свою руку.
   Мери отказалась и пошла такъ скоро, что Пексниффъ началъ ей выговаривать.-- Вы мечтали, когда я къ вамъ подошелъ. Зачѣмъ вы теперь такъ жестоки, что бѣжите отъ меня? Неужели вы меня избѣгаете?
   -- Да, васъ, вы это знаете,-- отвѣчала она, обернувшись къ нему вспыхнувшимъ отъ негодованія лицомъ.-- Оставьте меня, ваше прикосновеніе мнѣ непріятно!
   Его прикосновеніе, то цѣломудренное и патріархальное прикосновеніе, которое такъ радовало мистриссъ Тоджерсъ! Мистеръ Пексниффъ сказалъ, что ему горестно слышать такія слова.
   -- Если вы не замѣтили этого прежде,-- сказала Мери:-- то увѣрьтесь изъ моихъ собственныхъ устъ, и если вы благородный человѣкъ, то не обижайте меня болѣе.
   -- Хорошо, хорошо! Но вы уязвляете меня до глубины души. Это жестоко! Однакожъ, я не могу съ вами ссориться, Мери.
   Она залилась слезами.
   Онъ обхватилъ ея станъ, поймалъ другою рукою ея руку, теребилъ ея пальцы и по временамъ цѣловалъ ихъ, говоря:
   -- Я радъ, что мы встрѣтились. Очень радъ! Теперь мнѣ предстоитъ возможность говорить съ вами откровенно. Мери,-- продолжалъ онъ нѣжнѣйшимъ голосомъ, къ какому только былъ способенъ:-- душа моя! Я васъ люблю!
   Странныя существа дѣвушки! Она какъ будто задрожала.
   -- Люблю тебя, жизнь моя!-- продолжалъ онъ страстнымъ голосомъ.-- Люблю болѣе, нежели я считалъ это возможнымъ!
   Она силилась высвободить свою руку, но это былъ такъ же легко, какъ высвободиться изъ объятій разнѣжившагося боа констриктора.
   -- Хоть я и вдовецъ, но меня не стѣсняетъ ничто, несмотря на то, что у меня двѣ дочери. Одна изъ нихъ, какъ вамъ извѣстно, замужемъ. Другая, имѣя въ виду -- почему не сознаться въ этомъ?-- близкую перемѣну положенія своего отца, удаляется изъ моего дома. Я пользуюсь доброю славой, надѣюсь. Наружность моя и манеры не чудовищны, я увѣренъ въ этомъ. Люди любятъ отзываться обо мнѣ хорошо. Мы будемъ счастливы другъ съ другомъ и въ обществѣ нашего почтеннаго мистера Мартина, мой ангелъ! Что вы на это скажете, мой розанчикъ?
   -- Можетъ быть, вы и заслуживаете мою благодарность,-- отвѣчала Мери торопливо:-- примите ее. Но прошу васъ, оставьте меня, мистеръ Пексниффъ.
   Добродѣтельный человѣкъ жирно улыбнулся и притянулъ ее еще ближе къ себѣ.
   -- Если вы намѣрены принудить меня силою идти съ вами и выслушивать ваши наглости,-- сказала Мери съ негодованіемъ:-- то не удержите свободнаго выраженія моихъ мыслей. Вы для меня глубоко ненавистны и отвратительны. Я знаю ваши настоящія свойства и презираю васъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразилъ Пексниффъ сладко.-- Нѣтъ!
   -- Не знаю, какими лукавствами пріобрѣли вы себѣ вліяніе надъ мистеромъ Чодзльвитомъ; но будьте увѣрены, сударь, что онъ узнаетъ обо всемъ!
   Мистеръ Пексниффъ томно поднялъ взоры и тотчасъ же опустилъ ихъ.-- О, право?-- сказалъ онъ съ величайшимъ хладнокровіемъ.
   -- Развѣ недовольно того, что вы изъ дурныхъ, корыстолюбивыхъ видовъ пользуетесь каждымъ его предразсудкомъ и ожесточаете сердце, отъ природы доброе, не допуская истины до его слуха? Развѣ недовольно, что вы въ силахъ дѣйствовать такъ и дѣйствуете? Неужели ко всему этому вы будете еще и со мною такъ грубы, такъ жестоки, такъ подлы?
   Мистеръ Пексниффъ молча и хладнокровно продолжалъ вести ее по прежнему.
   -- Неужели ничто не можетъ васъ тронуть, сударь?
   -- Милая моя,-- замѣтилъ мистеръ Пексниффъ съ безмятежною усмѣшкою: -- привычка наблюдать за своими поступками -- и скажу ли?-- привычка быть добродѣтельнымъ...
   -- Лицемѣромъ!-- прервала Мери.
   -- Нѣтъ, нѣтъ -- добродѣтельнымъ,-- эта привычка научила меня ограждать себя такъ, что меня трудно разстроить. Подобный фактъ любопытенъ, но справедливъ. И она думала,-- продолжалъ онъ, игриво прижимая ее къ себѣ:-- что она можетъ дѣлать такія вещи! Мало же она знаетъ мое сердце!
   Дѣйствительно мало, потому что она готова была предпочесть ласки ящерицы или змѣи нѣжностямъ мистера Пексниффа!
   -- Полноте, полноте!-- продолжалъ онъ:-- Два слова поставятъ насъ опять въ пріятное положеніе. А не сержусь на васъ.
   -- Вы не сердитесь!
   -- Нѣтъ! Я уже сказалъ. Ни вы также?
   Подъ рукою его было сильно бьющееся сердце, которое говорило совершенно противное.
   -- Я увѣренъ, что нѣтъ, и я скажу вамъ почему. Есть два Мартина Чодзльвита, моя миленькая. Если гнѣвъ вашъ дойдетъ до слуха одного изъ нихъ, то повредитъ этимъ другому. А вѣдь вы не захотите вредить ему?
   Она сильно задрожала и взглянула на него съ такимъ гордымъ презрѣніемъ, что онъ невольно отвернулся.
   -- Вспомните, моя прекрасная, что мы можемъ серьезно поссориться. Мнѣ бы не хотѣлось вредить даже лишенному наслѣдства молодому человѣку. Но это такъ легко! О, очень легко! Какъ вы думаете, имѣю я вліяніе надъ нашимъ почтеннымъ другомъ? Что-жъ, можетъ быть, имѣю! Немудрено...
   И онъ кивнулъ ей съ очаровательно шутливымъ видомъ.
   -- Нѣтъ,-- продолжалъ онъ задумчиво.-- Серьезно говоря, моя прелесть, я бы на вашемъ мѣстѣ хранилъ свою тайну тля себя. Мы сегодня утромъ разговаривали съ нашимъ почтеннымъ другомъ, и онъ очень желаетъ, съ безпокойствомъ желаетъ пристроить васъ какъ нибудь. Значить, все равно, скажете ли вы ему о сегодняшнемъ или нѣтъ. А Мартинъ младшій можетъ отъ этого пострадать; мнѣ жаль его, хоть онъ того и не заслуживаетъ. Да.
   Она заплакала такъ горько и съ такимъ непритворнымъ отчаяніемъ, что мистеръ Пексниффъ счелъ благоразумнымъ оставить ея талію и держать ее только за руку.
   -- А что до нашей доли въ этомъ миломъ секретѣ,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ,-- такъ мы лучше промолчимъ о немъ. Вы согласитесь, что такая мѣра благоразумнѣе всего. Я, кажется, слыхалъ -- не помню, когда и гдѣ, что вы съ Мартиномъ младшимъ, будучи еще дѣтьми, очень любили другъ друга. Когда мы женимся, вы вспомните съ удовольствіемъ, что ваша дѣтская привязанность прошла для его же пользы, а не продлилась къ его вреду: тогда мы увидимъ, не можемъ ли какою нибудь бездѣлицей помочь Мартину младшему. Имѣю ли я вліяніе надъ нашимъ почтеннымъ другомъ? А вѣдь можетъ быть, что имѣю! Право...
   Выходъ изъ лѣса, въ которомъ происходили эти нѣжности, быль недалеко отъ дома мистера Пексниффа. Онъ пріостановился и, приподнявъ ея мизинецъ, сказалъ съ игривостью:
   -- Укусить его, а?
   Но не получивъ отвѣта, онъ поцѣловалъ ея пальчикъ: потомъ поклонился къ ея лицу своимъ дряблымъ, обвислымъ лицомъ -- потому что лицо его было дрябло, несмотря на его добродѣтели -- и съ благословеніемъ, которой изъ такою источника должно было доставить ей благополучіе на всю жизнь, позволилъ ей уйти.
   Послѣ этой сцены, мистеръ Пексниффъ былъ разгоряченъ, блѣденъ; онъ казался робкимъ, низкимъ, гадкимъ и потому не рѣшился войти къ себѣ, не поправившись и не успокоившись напередъ. Минуты черезъ двѣ, однако, онъ переступилъ черезъ порогъ своего дома съ такимъ спокойнымъ и добродѣтельнымъ видомъ, какъ будто были верховнымъ жрецомъ лѣтней погоды.
   -- Я приготовилась уѣхать завтра, папа,-- сказала ему Черити.
   -- Такъ скоро, дитя мое?
   -- Вовсе нескоро. Я писала къ мистриссъ Тоджерсъ, и она будетъ ждать меня у дилижанса. Теперь, мистеръ Пинчъ, вы скоро останетесь полнымъ господиномъ вашего времени!
   Мистеръ Пексниффъ только что вышелъ, а Томъ только что пришелъ.
   -- Полнымъ господиномъ?-- повторилъ Пинчъ.
   -- Да, вамъ никто не будетъ мѣшать, надѣюсь. Времена перемѣнчивы!
   -- Какъ, развѣ вы выходите замужъ?
   -- Не совсѣмъ. Я еще не рѣшилась на это, хотя давно могла бы быть замужемъ, еслибь захотѣла.
   -- Разумѣется!-- отвѣчалъ Томъ отъ чистаго сердца.
   -- Нѣтъ,-- сказала Черри.-- Я не выхожу замужъ. Никто не женится, сколько я знаю. Гм! Но я не останусь жить у папа. У меня есть свои причины. Какъ бы то ни было, мистеръ Пинчъ, мы съ вами разстаемся друзьями, потому что я всегда буду любить васъ за вашу смѣлость въ тотъ вечеръ!
   Томъ поблагодарилъ ее за дружбу и довѣренность, хотя таинственность ея словъ сводила его съ ума и не давала ему уснуть чуть ли не всю ночь.
   На другой день, миссъ Черити торжественно положила на столъ гостиной ключи отъ всего хозяйства, граціозно простилась со всѣми и покинула родительскій кровъ.
   

Глава XXXI. Мистеръ Пинчъ увольняется отъ своей должности, а мистеръ Пексниффъ исполняетъ священную обязанность относительно общества.

   Въ знойный день, послѣ обѣда, недѣлю спустя послѣ отъѣзда въ Лондонъ миссъ Черити, мистеръ Пексниффъ, прогуливаясь, вздумалъ забрести на кладбище. Пока онъ бродилъ между могилами, стараясь найти въ эпитафіяхъ какую нибудь трогательную фразу, которая могла бы пригодиться на случай, Томъ Пинчъ, часто игравшій въ церкви на органѣ, принялся и теперь за это упражненіе. Томъ могъ играть когда бы ему ни вздумалось, потому что органъ былъ маленькій и простой, который надувался мѣхами, приводимыми въ движеніе ногами играющаго.
   Мистеръ Пексниффъ не имѣлъ отвращенія отъ музыки, но онъ считалъ ее пустою забавою, которая какъ разъ приходилась по способностямъ Тома Пинча. Но когда Томъ игралъ по воскресеньямъ, покровитель его былъ до крайности снисходителенъ и въ безпредѣльной симпатіи чувствовалъ, будто онъ играетъ самъ и благодѣтельствуетъ этимъ всему приходу. Такимъ образомъ, когда не было возможности найти для Тома какую ни будь работу, Пексниффъ посылалъ его въ церковь, чтобъ доставить ему практику на органѣ, за что Томъ былъ чувствительно благодаренъ.
   Время было очень теплое, и мистеръ Пексниффъ, взглянувъ въ окно церкви, увидѣлъ Тома, играющаго на органѣ съ большимъ чувствомъ. Церковь была прохладна. Старая дубовая крыша, съ поддерживающими ее стропилами, почернѣвшія стѣны и растрескавшійся каменный помостъ,-- все обѣщало освѣженіе. Солнечные лучи проникали вовнутрь только черезъ одно окно, оставляя всю церковь въ заманчивой тѣни. По самымъ соблазнительнымъ мѣстомъ была отгороженная скамья съ мягкими подушками и красными занавѣсами, куда по воскресеньямъ садились сановники мѣстечка, главою которыхъ былъ самъ мистеръ Пексниффъ. Собственное его сѣдалище было въ углу необыкновенно спокойномъ и отрадномъ. Онъ рѣшился войти и отдохнуть.
   Мистеръ Пексниффъ вошелъ очень тихо, отчасти потому, что входилъ въ церковь, отчасти потому, что всегда ступалъ очень нѣжно, и отчасти потому еще, что Томъ игралъ торжественный гимнъ, котораго ему не хотѣлось прерывать. Онъ осторожно отворилъ дверцы спокойнаго святилища, скользнулъ туда и снова заперъ ихъ за собою; потомъ, усѣвшись на своемъ всегдашнемъ мѣстѣ, противъ молитвенника неизмѣримой величины, онъ протянулъ ноги и приготовился слушать музыку. Минутъ черезъ пять, онъ началъ, однако, кивать; потомъ закивалъ еще сильнѣе и вскорѣ заснулъ.
   Но звуки органа раздавались въ ушахъ его и сквозь сонъ: они казались ему какимъ то смѣшаннымъ гуломъ голосовъ. Черезъ нѣсколько времени онъ пробудился и лѣниво открылъ глаза: взглянувъ черезъ перегородку, онъ снова готовъ былъ заснуть, но въ это время убѣдился, что органъ уже не играетъ, но что недалеко отъ него дѣйствительно разговариваютъ тихіе голоса, которыхъ отголоски повторялись подъ сводами церкви. Онъ при поднялся и сталъ прислушиваться.
   Черезъ нѣсколько секундъ онъ чувствовалъ себя уже до такой степени бодрствующимъ, какъ еще не бывалъ никогда въ жизни. Съ величайшею осторожностью отвелъ онъ занавѣску своего загороженнаго мѣста и выглянулъ оттуда.
   Въ церкви были Томъ Пинчъ и Мери. Онъ узналъ ихъ голоса и съ первыхъ словъ понялъ, о чемъ они разсуждали. Онъ принялся слушать съ сосредоточеннымъ вниманіемъ, держа голову такъ, чтобъ при первой тревогѣ можно было нырнуть ею за высокую стѣнку скамьи.
   -- Нѣтъ,-- говоритъ Томъ: -- я получилъ только одно письмо изъ Нью-Іорка. Но не тревожьтесь на этотъ счетъ, потому что, вѣроятно, они теперь въ какомъ нибудь отдаленномъ мѣстѣ, изъ котораго почта ходитъ рѣдко. Онъ даже упоминалъ, что отправляется въ одинъ отдаленный городъ -- въ Эдемъ, знаете?
   -- Меня это очень тревожитъ.-- сказала, Мери.
   -- О, напрасно! Правду говорятъ, что ничто не странствуетъ такъ скоро, какъ дурныя вѣсти. Будьте увѣрены, что еслибъ что нибудь приключилось Мартину, то мы знали бы объ этомъ давнымъ-давно. Я часто хотѣлъ говорить съ вами о немъ, но вы не давали мнѣ къ тому случая,-- прибавилъ онъ съ замѣшательствомъ.
   -- Я иногда почти боялась, что вы можете подумать, что я вамъ не довѣряю, мистеръ Пинчъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я никогда не предполагалъ этого. А если мнѣ и приходило въ голову что нибудь подобное, то я отгонялъ это отъ себя, какъ несправедливое въ отношеніи къ вамъ. Я чувствую, что для васъ должно быть щекотливо ввѣриться мнѣ; но я готовъ пожертвовать жизнью, чтобъ избавить васъ хоть отъ одного безпокойнаго дня, право, готовъ!
   Бѣдный Томъ!
   -- Я иногда боялся, что, можетъ быть, причиняю вамъ неудовольствіе попытками предупредить ваши желанія. Въ другихъ случаяхъ, я думалъ, что ваша собственная добоота заставляетъ васъ удаляться отъ меня.
   -- Неужели?
   -- Съ моей стороны, это было очень смѣшно и самонадѣянно; но я боялся, что вы считаете возможнымъ, что я... что я могу восхищаться вами слишкомъ много для моего собственнаго спокойствія, а потому вы щадили меня и отказывали себѣ въ слабой отрадѣ, которую я бы могъ вамъ доставить. Если такая мысль представлялась вамъ, не останавливайтесь на ней. Меня легко сдѣлать счастливымъ; я останусь доволенъ надолго послѣ того, какъ вы и Мартинъ меня забудете, и существо бѣдное, робкою, неловкое -- вовсе не свѣтскій человѣкъ. Вы можете думать обо мнѣ столько же, какъ о какомъ нибудь старомъ монахѣ.
   -- Добрый мистеръ Пинчъ!-- сказала Мери, протягивая руку.-- Не могу выразить, какъ ваша доброта меня трогаетъ. Я никогда не оскорбляла васъ ни малѣйшимъ сомнѣніемъ и всегда была твердо увѣрена., что вы дѣйствительно таковы, какимъ нашелъ васъ Мартинъ -- даже лучше! Безъ вашей безмолвной дружбы и заботливости, жизнь моя здѣсь была бы несчастлива. Но вы были всегда моимъ добрымъ ангеломъ и всегда внушали мнѣ благодарность, бодрость и надежду.
   -- Я столько же похожъ на ангела, сколько эти каменные херувимчики, которые на могильныхъ плитахъ. Но мнѣ бы хотѣлось знать, почему вы такъ упорно молчали о Матинѣ?
   -- Я боялась повредить вамъ.
   -- Повредить мнѣ?
   -- Повредить вамъ въ глазахъ вашего хозяина.
   -- Пексниффа!-- возразилъ Томъ съ увѣренностью.-- О, его нечего бояться. Онъ лучшій изъ людей! Чѣмъ пріятнѣе мы бы себя чувствовали, тѣмъ счастливѣе былъ бы онъ. О, не опасайтесь Пексниффа. Онъ не шпіонъ!
   На мѣстѣ мистера Пексниффа многіе провалились бы сквозь церковный помостъ и постарались бы вынырнуть не. ближе Калькуты или Америки, еслибъ нашли къ тому малѣйшую возможность. Но онъ только улыбнулся и сталъ прислушиваться внимательнѣе прежняго.
   Повидимому, Мери обнаружила нѣкоторое сомнѣніе, потому что Томъ продолжалъ съ честнымъ жаромъ:
   -- Не знаю, отчего, но всегда мнѣ случается замѣчать, что никто не хочетъ отдать Пексниффу должной справедливости. Вотъ, хоть бы Джонъ Вестлокъ -- чудеснѣйшій малый: онъ быль у него ученикомъ -- я почти готовъ вѣрить, что Джонъ сдѣлалъ бы съ Пексниффомъ Богъ знаетъ что. Да не одинъ Джонъ, а всѣ ученики, которые были при мнѣ,-- всѣ они оставили Пексниффа съ такою же ненавистью. Маркъ Тэпли, изъ "Дракона", ужасно насмѣхался надъ нимъ. Мартинъ также... но я забылъ, что Мартинъ приготовилъ васъ къ непріязненному мнѣнію о Пексниффѣ; вотъ отчего онъ вамъ и не нравится, миссъ Грегемъ.
   И Томъ потиралъ себѣ руки съ большимъ самодовольствіемъ.
   -- Мистеръ Пинчъ,-- сказала Мери:-- вы въ немъ ошибаетесь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- вскричалъ Томъ:-- вы въ немъ ошибаетесь!
   -- Но,-- прибавилъ онъ быстро измѣнившимся голосомъ,-- что такое, миссъ Грегемъ? Что съ вами?
   Мистеръ Пексниффъ медленно приподнялъ голову. Мери сидѣла на скамьѣ, закрывъ лицо руками, и Томъ наклонился къ ней.
   -- Чти съ вами?-- кричалъ Томъ.-- Не оскорбилъ ли я васъ чѣмъ нибудь? Не плачьте. Кто васъ огорчилъ? Прошу васъ, скажите. Я не могу видѣть васъ въ горести.
   -- Еслибъ я могла, я не сказала бы вамъ ни слова, мистеръ Пинчъ. Но ваше ослѣпленіе такъ ужасно, и намъ такъ необходимо нужна осторожность, что я переломлю себя и разскажу вамъ все. У меня сначала не доставало на это духа, хотя я и пришла сюда собственно за тѣмъ, чтобъ высказать вамъ горькую истину.
   Томъ пристально смотрѣлъ на нее, но не сказалъ ни слова.
   -- Человѣкъ, котораго вы считаете лучшимъ изъ людей..-- сказала Мери трепещущимъ голосомъ и съ сверкающими глазами.
   -- Боже мой!-- пробормоталъ Томъ, отшатнувшись назадъ.-- Постойте на минуту. Человѣкъ, котораго я считаю лучшимъ изъ людей... Вы говорите о Пексниффѣ, разумѣется....Да, я вижу, что вы подразумеваете его. Но, ради Бога, не говорите безъ основанія. Что онъ сдѣлалъ? Развѣ онъ дѣйствительно не лучшій изъ людей?
   -- Худшій! Самый лживый, лукавый, низкій, жестокосердый, самый корыстолюбивый, самый безстыдный,-- проговорила взволнованная дѣвушка, дрожа отъ негодованія.
   Томъ всплеснулъ руками.
   -- Какъ назовете вы того,-- сказала Мери:-- кто принялъ меня въ домѣ своемъ какъ гостью, хотя и невольную; кто, зная мою исторію, зная, что я одинока и беззащитна, осмѣлился оскорбить меня при своихъ дочеряхъ такъ, что еслибъ я имѣла брата ребенка, то и тотъ вступился бы за меня немедленно, ко инстинкту?
   -- Кто бы то ни былъ, онъ мерзавецъ!-- вскричалъ Томъ.
   Мистеръ Пексниффъ снова нырнулъ.
   -- Какъ назвать того, кто, когда мой единственный и добрый другъ былъ въ полномъ и бодромъ умѣ, унижался передъ нимъ, но былъ прогнанъ, какъ собака, потому что его понимали; но кто послѣ, когда этотъ другъ слабѣетъ, можетъ снова ползать около него и употреблять пріобрѣтенное надъ нимъ низостями вліяніе только для низкихъ и злыхъ видовъ, и ни для одного, ни для одного честнаго и благороднаго?
   -- Я уже сказалъ, что онъ мерзавецъ.
   -- Но какъ, мистеръ Пинчъ, назовете вы человѣка, который, думая, что ему легче достигнуть своей цѣли, если я сдѣлаюсь его женою, приступаетъ ко мнѣ съ гнусными доказательствами, что когда я соглашусь выдти за него, то Мартинъ, на котораго я навлекла столько несчастій, можетъ надѣяться на нѣкоторое облегченіе своей участи, а если нѣтъ, то ему будетъ еще хуже? Человѣкъ этотъ превращаетъ даже постоянство мое въ пытку мнѣ самой и въ орудіе зла противъ того, кого я люблю! И онъ, разставляя мнѣ эти жестокія сѣти, разсказываетъ о своихъ планахъ сладкими словами и съ улыбающимся лицомъ, среди бѣлаго дня, не выпуская меня изъ своихъ объятій и прижимая къ своимъ губамъ руку,-- продолжала взволнованная дѣвушка, протягивая руку:-- которую я отрезала бы, еслибъ черезъ это могла сброситъ съ себя стыдъ и униженіе его прикосновенія! Кто онъ? Говорите!
   -- Кто бы онъ ни былъ, говорю еще разъ: онъ гнусный, двуличный, презрѣнный злодѣй!-- воскликнулъ Томъ.
   Снова закрывъ лицо руками, какъ будто обезсилѣвъ отъ стыда и горести, бѣдная дѣвушка заплакала навзрыдъ.
   Слезы и рыданія ея пронзали сердце добраго Тома. Онъ старался утѣшить и успокоить ее, истощалъ все свое краснорѣчіе, говорилъ о Мартинѣ съ похвалою и надеждою. Да, несмотря на то, что онъ любилъ ее самъ съ такимъ самоотверженіемъ, какого женщины рѣдко могутъ добиться, онъ не переставалъ говорить о Мартинѣ съ начала до конца. За всѣ богатства Индіи не пропустилъ бы онъ ни одного раза его имени.
   Успокоившись нѣсколько, Мери сказала Тому, что человѣкъ, о которомъ она сейчасъ говорила, былъ Пексниффъ. Потомъ, слово въ слово, сколько могла припомнить, разсказала о происшедшемъ въ лѣсу. Окончивъ, она просила Тома, чтобъ онъ держалъ себя какъ можно дальше отъ нея и быль какъ можно осторожнѣе; потомъ, дружески поблагодаривъ его, ушла, встревоженная шумомъ шаговъ на кладбищѣ, и Томь снова остался въ церкви одинъ.
   Теперь то бѣднякъ почувствовалъ всю горесть, все отчаяніе, которая овладѣло имъ послѣ этого объясненія. Путеводная звѣзда всей его жизни разложилась въ одну минуту въ злокачественные пары. Не то терзало Тома, что Пексниффъ, какимъ онъ его воображалъ, пересталъ существовать, но то, что онъ никогда не существовалъ... Смерть его доставила бы Тому утѣшительное воспоминаніе о томъ, чѣмъ Пексниффъ былъ нѣкогда; но теперешнее открытіе показало ему то, чѣмъ онъ никогда не бывалъ. Такъ какъ ослѣпленіе Тома было не частное, а полное, то и прозрѣніе его было также полно. Его Пексниффъ никогда бы не могъ сдѣлать того, о чемъ онъ сейчасъ только слышалъ. Бѣдный Томъ ясно понялъ, какъ низко упалъ его идолъ, который мнѣніемъ его поставленъ былъ такъ высоко. Но страдалъ не Пексниффъ, а Томъ, котораго усладительныя мечтанія разомъ разсыпались въ прахъ.
   Мистеръ Пексниффъ слѣдилъ за нимъ изъ своей засады съ величайшимъ вниманіемъ. Томъ началъ сперва прохаживаться взадъ и впередъ; потомъ дотронулся до клавишей органа, но мелодія ихъ исчезла; потомъ сошелъ оттуда и сѣлъ; послѣ того поднялся снова, издалъ изъ инструмента грустный, продолжительный аккордъ и подперъ голову обѣими руками.
   -- Меня бы ничто не тронуло,-- сказалъ Томъ Пинчъ вслухъ, вставъ и глядя внизъ съ высоты органа:-- что бы онъ мнѣ ни сдѣлалъ, потому что я часто испытывалъ его терпѣніе и никогда не былъ ему такимъ помощникомъ, какими бы могли быть другіе. Я бы извинилъ тебя, Пексниффъ, и все продолжалъ бы почитать тебя... Но зачѣмъ ты упалъ такъ низко въ моемъ уваженіи? О, Пексниффъ, Пексниффъ! Не знаю, чего бы я не далъ, чтобъ только имѣть о тебѣ прежнее мнѣніе!
   Мистеръ Пексниффъ сидѣлъ на скамейкѣ, пока Томъ разсуждалъ такимъ образомъ. Черезъ нѣсколько минутъ молчанія, онъ услышалъ, что Томъ спускается внизъ, гремя ключами; потомъ увидѣлъ, что онъ медленными шагами выходитъ изъ церкви. Мистеръ Пексниффъ не смѣлъ выйти изъ своей засады, потому что видѣлъ изъ окна Тома, бродившаго взадъ и впередъ между надгробными плитами кладбища. Онъ не поднимался, хотя и зналъ, что Томъ ушелъ, опасаясь, чтобъ ему опять не пришла фантазія прогуливаться между могилами. Наконецъ, онъ рѣшился вылѣзть и пошелъ съ пріятнымъ лицомъ въ ризницу, въ которой одно окно было невысоко отъ земли, такъ что его стоило только перешагнуть чтобъ выйти изъ церкви.
   Мистеръ Пексниффъ былъ въ странномъ состояніи духа. Онъ не торопился идти домой, но какъ будто хотѣлъ выиграть время. Пойдя въ ризницу, онъ открылъ комодъ и посмотрѣлъ на себя въ зеркало пастора. Видя, что волосы его въ безпорядкѣ, онъ причесалъ ихъ щеткою духовной особы. Потомъ, замѣтивъ въ ящикѣ бутылку портвейна и сухарики, досталъ все это и очень хладнокровно принялся наслаждаться; но мысли его были далеко...
   Вскорѣ, однако, раздумье его кончилось. Убравъ бутылку и сухарики, онъ закрылъ комодъ, вылѣзъ изъ окна и пошелъ прямо домой.
   -- Мистеръ Пинчъ здѣсь?-- спросилъ Пексниффъ у служанки.
   -- Только что пришелъ, сударь.
   -- Только что пришелъ, а? И, вѣроятно, пошелъ наверхъ.
   -- Да, сударь, наверхъ. Позвать его, сударь?
   -- Нѣтъ, Дженни, не нужно. А мистеръ Чодзльвитъ гдѣ?
   -- Въ гостиной, сударь, читаетъ книгу.
   -- А, читаетъ книгу? Хорошо. Значитъ, я пойду къ нему.
   Никто еще не видалъ мистера Пексниффа въ болѣе пріятномъ расположеніи духа!
   Но когда онъ вошелъ въ гостиную, гдѣ старикъ сидѣлъ за книгой, лицо его приняло совсѣмъ другое выраженіе. Не то, чтобъ онъ былъ сердитъ, или угрюмъ, или мраченъ; но онъ казался глубоко огорченнымъ. Усѣвшись подлѣ стараго Мартина, онъ уронилъ двѣ слезы горести.
   -- Что такое, Пексниффъ, въ чемъ дѣло?
   -- Мнѣ жаль прерывать васъ, добрый другъ мой; но я долженъ сказать вамъ, что я обманутъ.
   -- Вы обмануты!
   -- О, обманутъ жестоко! Обманутъ человѣкомъ, которому неограниченно довѣрялъ -- обманутъ Томасомъ Пинчемъ, сударь!
   -- О, худо, худо! Очень худо! Неужели? Увѣрены ли вы?
   -- Увѣренъ, почтенный сэръ! Убѣдился собственными глазами и ушами, иначе бы я не повѣрилъ! Не повѣрилъ бы, еслибъ даже огненный змѣй возвѣстилъ мнѣ такую новость съ вершины Сэлисбюрійскаго собора!
   Мартинъ смотрѣлъ на него съ изумленіемъ, просилъ успокоиться и разсказать ему въ подробности объ измѣнѣ Пинча.
   -- Хуже всего то, что дѣло касается также васъ!-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ.-- Не довольно ли, что удары эти падаютъ на меня? Зачѣмъ они должны поражать и друзей моихъ?
   -- Вы меня тревожите и ужасаете, Пексниффъ! Я уже не такъ твердъ, какъ бывалъ прежде.
   -- Ободритесь, благородный сэръ! Мы исполнимъ свою обязанность. Вы узнаете все и будете вполнѣ удовлетворены. Но прежде всего,-- извините меня я долженъ исполнить свой долгъ въ отношеніи къ обществу.
   Онъ позвонилъ, и явилась служанка.
   -- Дженни, пошли пода мистера Пинча.
   Томъ пришелъ, смущенный и унылый; ему не хотѣлось смотрѣть Пексниффу прямо въ глаза. Добродѣтельный архитекторъ взглянулъ на Мартина, какъ будто говоря: "видите" и обратился къ Тому съ слѣдующею рѣчью:
   -- Мистеръ Пинчъ, я оставилъ окно ризницы незатвореннымъ. Потрудитесь сходить и затворить его, а потомъ принесите ко мнѣ ключи отъ священнаго зданія.
   -- Окно ризницы, сударь!-- вскричалъ Томъ
   -- Вы меня понимаете, мистеръ Пинчъ, надѣюсь? Да, мистеръ Пинчъ, окно ризницы! Мнѣ горестно сказать, что, заснувъ въ церкви послѣ продолжительной прогулки, я случайно услышалъ нѣсколько отрывковъ (онъ сдѣлалъ удареніе на этомъ словѣ) разговора, происходившаго между двумя лицами. Одно изъ нихъ, выходя изъ церкви, замкнуло за собою дверь, такъ что я нашелся вынужденнымъ выйти въ окно. Потрудитесь затворить ею и потомъ придите опять ко мнѣ.
   Ни одинъ физіономистъ не рѣшился бы опредѣлить, что выражало лицо Тома при этой рѣчи. Тутъ были и удивленіе, и кроткій упрекъ, но ни тѣни страха или сознаніи виновности, хотя цѣлая бездна сильныхъ душевныхъ движеній вырывалась наружу. Онъ молча поклонился и вышелъ.
   -- Пексниффъ. что это значитъ?-- воскликнулъ изумленный Мартинъ.-- Не слишкомъ ли вы спѣшите, чтобъ послѣ не раскаиваться!
   -- Нѣтъ, почтенный сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ съ твердостью:-- нѣтъ. Но я долженъ исполнить обязанность свою къ обществу, долженъ исполнить ее во что бы ни стало!
   Обязанность мистера Пексниффа не могла быть исполнена до возвращенія Тома. Промежутокъ времени, предшествовавшій приходу молодого человѣка, прошелъ въ серьезной бесѣдѣ между его патрономъ и старымъ Мартиномъ, такъ что, когда Томъ явился, то оба были совершенно приготовлены принять его. Мери оставалась въ своей комнатѣ, потому что Пексниффъ, человѣкъ до крайности деликатный, упросилъ мистера Чодзльвита посовѣтовать ей, чтобы она не выходила еще съ полчаса, чтобъ пощадить ее.
   Войдя въ комнату, Томъ увидѣлъ Мартина, сидящаго у окна, а мистера Пексниффа, стоящаго въ торжественной позѣ подлѣ стола, на которомъ по одну сторону архитектора лежалъ его носовой платокъ, а по другую небольшая (даже очень небольшая) кучка золотыхъ, серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ. Томъ увидѣлъ сразу, что это было его жалованье за текущую четверть года.
   -- Закрыли вы окно ризницы, мистеръ Пинчъ?
   -- Закрылъ, сударь.
   -- Благодарю васъ. Положите ключи на столъ.
   Томъ выполнилъ и это. Онъ держалъ связку за ключъ отъ органа (хотя ключикъ этотъ и былъ изъ самыхъ маленькихъ) и смотрѣлъ на него очень пристально, какъ будто разставаясь съ испытаннымъ другомъ.
   -- Мистеръ Пинчъ! О, мистеръ Пинчъ!-- сказалъ Пексниффъ, г.ачая головою.-- Удивляюсь, какъ вы еще можете смотрѣть мнѣ въ лицо!
   Томъ, однако, не потуплялъ глазъ и стоялъ совершенно прямо, несмотря на то, что былъ нѣсколько сутуловатъ.
   -- Мистеръ Пинчъ,-- продолжалъ Пексниффъ, взявшись за платокъ, какъ будто предчувствуя, что онъ ему скоро понадобится:-- не хочу останавливаться на прошедшемъ. Я хочу пощадить васъ, хочу пощадить и себя!
   -- Благодарю васъ, сударь. Очень радъ, что вы не хотите говорить о прошедшемъ.
   Глаза Тома были не изъ блестящихъ, но онъ смотрѣлъ на Пексниффа очень выразительно.
   -- Довольно и настоящаго,-- сказалъ Пексниффъ, роняя одно пенни: -- а чѣмъ скорѣе оно кончится, тѣмъ лучше. Мистеръ Пинчъ, не хочу отпустить васъ отъ себя безъ объясненія, хоть и могъ бы это сдѣлать; но я дѣйствую не второпяхъ, а по справедливости...-- тутъ онъ уронилъ еще одно пенни.-- Вотъ почему я скажу вамъ то же самое, что говорилъ сейчасъ мистеру Чодзльвиту.
   Томъ взглянулъ на стараго джентльмена, который но временамъ кивалъ головою, какъ будто одобряя рѣшеніе Пексинффа, но не говорилъ ни слова.
   -- Изъ отрывковъ разговора, сейчасъ только разслышанныхъ мною въ церкви, мистеръ Пинчъ,-- продолжалъ Пексниффъ:-- между вами и миссъ Мери... я говорю отрывковъ, потому что дремалъ на значительномъ разстояніи отъ васъ и былъ пробужденъ вашими голосами -- и изъ того, что видѣлъ, я убѣдился, что вы, забывъ всѣ узы долга и чести, пренебрегши священными законами гостепріимства, дерзнули обратиться къ миссъ Грегемъ съ объясненіями и предложеніями любви. О, чего бы я не далъ, чтобъ не бытъ въ этомъ увѣреннымъ!
   Томъ смотрѣлъ на него пристально.
   -- Вы этого не опровергаете?-- спросилъ мистеръ Пексниффъ, уронивъ фунтъ и два шиллинга, и наклонившись съ большимъ усердіемъ, чтобъ поднять ихъ.
   -- Нѣтъ, сударь,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- Нѣтъ?-- возразилъ Пексниффъ, взглянувъ на старика.-- Такъ не угодно ли вамъ сосчитать эти деньги и росписаться въ полученіи ихъ... Вы не опровергаете моихъ словъ?
   Нѣтъ, Томъ не опровергалъ ихъ. Онъ считалъ это недостойнымъ себя. Томъ видѣлъ, что мистеръ Пексниффъ, подслушавъ вѣсть о собственномъ своемъ паденіи, мало заботился о его презрѣніи и прибѣгнулъ къ выдумкѣ, чтобъ избавиться отъ него какимъ бы то ни было способомъ. Онъ понялъ, что Пексниффъ разсчитывалъ на его молчаніе, будучи увѣренъ, что еслибъ онъ даже заговорилъ, то вооружилъ бы только сильнѣе стараго Мартина противъ молодого Мартина и противъ Мери.
   -- Вы находите, что итогъ вѣренъ, мистеръ Пинчъ?
   -- Совершенно вѣренъ.
   -- Въ кухнѣ ждетъ человѣкъ, чтобъ перенести вашъ чемоданъ, куда вамъ будетъ угодно. Мы разстаемся, мистеръ Пинчъ, и отнынѣ мы другъ другу чужды.
   Что то неопредѣленное: сожалѣніе, горесть, старая привязанность, незаслуженная благодарность, привычка -- ничто изъ всего этого въ особенности, а между тѣмъ все это вмѣстѣ -- поразило кроткое сердце Тома.
   -- Не стану говорить, какъ тяжко я огорченъ!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ, проливая слезы.-- Не стану говорить, какъ это огорчаетъ, трогаетъ, разстроивастъ меня; но я могу перенести такія вещи, какъ и всякій другой. Одно, чего я надѣюсь и чего вы должны надѣяться, мистеръ Пинчъ -- иначе тяжкая отвѣтственность ляжетъ на васъ -- это, чтобъ теперешній случай не измѣнилъ моихъ понятій о человѣчествѣ. Надѣюсь и увѣренъ, что этого не будетъ. Можетъ быть, вы сами со временемъ утѣшитесь мыслью, что, несмотря на сегодняшній случай, я думаю не хуже прежняго о моихъ братьяхъ -- людяхъ! Прощайте!
   Сначала, Томъ хотѣлъ было пощадить его; но, услышавъ эти слова, онъ перемѣнилъ намѣреніе и сказалъ:
   -- Вы, кажется, что то оставили въ церкви, сударь.
   -- Благодарю васъ, мистеръ Пинчъ. Право, я не замѣтилъ.
   -- Если не ошибаюсь, это вашъ двойной лорнетъ?
   -- О!-- воскликнулъ Пексниффъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Очень вамъ благодаренъ. Положите его, прошу васъ.
   -- Я нашелъ его,-- сказалъ Томъ съ разстановкою:-- когда затворялъ окно ризницы -- въ отгороженномъ мѣстѣ.
   Такъ и было. Мистеръ Пексниффъ, поднимая и опуская голову, снялъ лорнетъ, чтобъ онъ какъ нибудь не брякнулъ о переборку, а потомъ забылъ о немъ. Томъ, возвращаясь въ церковь и раздумывая о томъ, откуда бы его могли подслушать, обратилъ вниманіе на отпертыя дверцы загородки. Заглянувъ туда, онъ нашелъ лорнетъ. Такимъ образомъ онъ убѣдился -- и по возвращеніи сообщилъ мистеру Пексниффу вѣсть объ этомъ убѣжденіи -- въ томъ, что добродѣтельный архитекторъ наслаждался не одними отрывками разговора его съ Мерси, а цѣлымъ разговоромъ, отъ слова до слова.
   Томъ поднялся въ свою комнату, снялъ съ полки книги, ноты, свою старую скрипку, и спряталъ все это въ чемоданъ. Потомъ онъ уложилъ свой скромный гардеробъ и пошелъ въ рабочій кабинетъ за чертежнымъ инструментомъ Въ кабинетѣ стоялъ старый, оборванный стулъ, изъ подушки котораго конскій волосъ торчалъ комкомъ,-- самый дрянной стулъ, на которомъ Томь сиживалъ многіе годы и съ которымъ вмѣстѣ постарѣлъ онъ. Ученики поступали къ Пексниффу и оставляли его; годы проходили за годами, но Томъ и старый стулъ оставались неразлучными. Часть комнаты, въ которой стояло это сѣдалище, называлась по преданію "уголкомъ Тома". Она досталась ему, во-первыхъ, потому, что въ ней вѣчно господствовалъ сквозной вѣтеръ; а во-вторыхъ, потому, что она была дальше прочихъ отъ камина. На стѣнахъ красовались портреты Тома, въ которыхъ каждый ученикъ считалъ непремѣннымъ долгомъ дать полную волю своей фантазіи.
   Возвратясь въ свою спальню и разстегнувъ чемоданъ и дорожную кису, Томъ одѣлся по дорожному и оглянулся вокругъ себя въ послѣдній разъ. Во всякое другое время, онъ съ грустью покидалъ бы жилище, въ которомъ обиталъ такъ долго, въ которомъ зачитывался за полночь при нагорѣлыхъ сальныхъ огаркахъ, въ которомъ такъ многому учился, такъ часто мечталъ. Но теперь не было Пексниффа; Пексниффъ никогда не существовалъ,-- прежній Пексниффъ превратился въ неолицетворенную идею.
   Человѣкъ, нанятый для переноски его чемодана, со стукомъ поднялся по лѣстницѣ. Томъ зналъ его очень хорошо и любилъ его: онъ былъ конюхомъ въ "Драконѣ". Добрякъ поклонился Тому, хотя въ обыкновенное время онъ только кивалъ ему головою, оскаля зубы. Онъ хотѣлъ показать, что несмотря ни на что, онъ нисколько къ нему не перемѣнился.
   Конюхъ подхватилъ на плечи чемоданъ, какъ будто ему гораздо легче и удобнѣе ходить съ такимъ грузомъ, нежели безъ него, и снова застучалъ по лѣстницѣ. Томъ послѣдовалъ за нимъ съ дорожною кисою. У наружной двери дома стояла Дженни, плакавшая изо всей мочи. Подлѣ крыльца стояла мистриссъ Люпенъ, которая горько всхлипывала и протягивала руку Тому.
   -- Вѣдь, вы будете въ "Драконѣ", мистеръ Пинчъ?
   -- Нѣтъ. Я сейчасъ же иду въ Сэлисбюри. Я бы не могъ тамъ остаться. Перестаньте, мистриссъ Люменъ, не плачьте.
   -- Но приходите въ "Драконъ", мистеръ Пинчъ, хоть на одну ночь... не какъ путешественникъ, знаете, а въ гости ко мнѣ.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ Томъ, отирая глаза.-- Ласки этихъ людей меня совсѣмъ разстроиваютъ! Нѣтъ, милая мистриссъ Люпенъ, я сегодня же ѣду въ Сэлисбюри. Если вы оставите у себя мой чемоданъ, пока я напишу къ вамъ за нимъ, то премного меня обяжете.
   -- Я бы желала, чтобъ у васъ было двадцать чемодановъ, мистеръ Пинчъ! Я бы позаботилась о всѣхъ ихъ.
   -- Благодарю, благодарю. Прощайте будьте счастливы!
   Много и старыхъ и молодыхъ людей обоего пола толпилось подлѣ крыльца. Одни плакали вмѣстѣ съ мистриссъ Люпенъ; другіе бодрились, какъ Томъ; третьи удивлялись мистеру Пексниффу. Добродѣтельный архитекторъ явился наверху крыльца въ то время, какъ Томъ прощался съ хозяйкой "Дракона", и протянулъ руку, какъ будто говоря: "иди съ миромъ!" Когда Томъ повернулъ за уголъ, мистеръ Пексниффъ покачалъ головою, закрылъ глаза, вздохнулъ глубоко и заперъ двери. На основаніи этого, самые ревностные защитники Тома рѣшили, что онъ, навѣрно, сдѣлалъ что нибудь ужасное, иначе старинный покровитель его не былъ бы такъ глубоко тронутъ.
   Томъ не слыхалъ этихъ разсужденій, а быстрыми шагами шелъ впередъ и приближался къ домику шоссейнаго сборщика.
   -- Мистеръ Пинчъ!-- воскликнула жена сборщика.-- Куда это вы такъ поздно съ вашею сумкою?
   -- Я иду въ Сэлисбюри.
   -- А кабріолетъ, сударь? Развѣ съ нимъ что случилось?
   -- У меня нѣтъ его. Я... я оставилъ мистера Пексниффа.
   Сборщикъ, сидѣвшій, по своему обыкновенію, у отвореннаго окна, услышалъ этотъ отвѣтъ и выбѣжалъ на дорогу.
   -- Вы оставили мистера Пексниффа?-- вскричалъ онъ.
   -- Да, оставилъ.
   Сборщикъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на жену.
   -- Такъ вы оставили мистера Пексниффа?-- повторилъ онъ, сложивъ руки на груди и раздвинувъ ноги -- Да мнѣ легче бы было вообразить, что голова сбѣжала съ его туловища.
   -- Да, вчера и я думалъ то же самое,-- возразилъ Томъ.-- Добрый вечеръ!
   Если бъ въ это время не подошла партія воловъ, то шоссейный сборщикъ побѣжалъ бы немедленно въ мѣстечко, чтобъ развѣдать о случившемся.
   Томъ направлялся въ Сэлисбюри. Вечеръ былъ сначала прекрасный, но при закатѣ солнца небо покрылось облаками, и вскорѣ пошелъ сильный дождь. Томъ шагалъ десять долгихъ миль, промокъ насквозь и, наконецъ, усталый, грустный, добрался до того самаго трактира, въ которомъ онъ нѣкогда дожидался молодого Мартина. Бѣдняку не хотѣлось ни ѣсть, ни пить; онъ усѣлся за пустымъ столомъ общей комнаты, въ ожиданіи, пока ему приготовляли постель, перебирая въ умѣ своемъ происшествія этого замѣчательнаго дня и разсуждая о томъ, что ему предстоитъ въ будущемъ. Къ величайшему успокоенію его, вскорѣ пришла служанка съ извѣстіемъ, что спальня готова.
   Комнатка была низкая, заставленная множествомъ столовъ съ разложенныхъ на нихъ сыроватымъ бѣльемъ; изъ сосѣдней прачешной доносился туда сильный запахъ мыльной воды. Маленькія неудобства эти не очень огорчили Тома. Онъ легъ спать въ полномъ убѣжденіи, что Пексниффа никогда не было на всемъ земномъ шарѣ.
   

Глава XXXII разсуждаетъ снова о "Тоджерскихъ" и вновь сгубленномъ цвѣткѣ, кромѣ прежнихъ.

   Рано на слѣдующее утро послѣ отъѣзда миссъ Пексниффъ изъ-подъ родного крова, прибыла она благополучно въ Лондонъ. Мистриссъ Тоджерсъ встрѣтила ее у конторы вечерняго дилижанса и повела въ свое мирное жилище, подъ тѣнь монумента. Мистриссъ Тоджерсъ казалась нѣсколько похудѣвшею отъ хозяйственныхъ заботъ и требованій коммерческихъ джентльменовъ, которые были попрежнему неумолимы насчетъ жирныхъ подливокъ. Несмотря на то, она была съ Черити ласкова и радушна попрежнему.
   -- А что, милая миссъ Пексниффъ, какъ поживаетъ теперь вашъ безцѣнный папа?
   Миссъ Черити сообщила ей по секрету, что ея безцѣнный папа намѣренъ обзавестись новою безцѣнною "мама", и повторила при этомъ случаѣ, что она не слѣпа, не сошла съ ума и не перенесетъ этого.
   Мистриссъ Тоджерсъ пришла въ неописанное негодованіе. Она рѣшила, что мужчины безчестны, недостойны ни малѣйшей вѣры, коварны, и лживы. Она ясно поняла, что предметомъ его привязанности должна быть какая нибудь гадкая интриганка, корыстолюбивая, негодная, злая тварь; услышавъ отъ Черити подтвержденіе такой мысли, она сказала ей со слезами на глазахъ, что сожалѣетъ о ней, какъ о родной сестрѣ.
   -- А вѣдь я только разъ видѣла вашу маленькую сестрицу послѣ ея замужества,-- сказала мистриссъ Тоджерсъ.-- Мнѣ показалось, что она смотритъ такою бѣдненькою! Милая миссъ Пексниффъ, я всегда думала, что вы выйдете за него.
   -- О, слава Богу, нѣтъ! Нѣтъ, нѣтъ, мистриссъ Тоджерсъ... Благодарю васъ. Ни за что въ свѣтѣ!
   -- Смѣю сказать, вы правы,-- возразила мистриссъ Тоджерсъ со вздохомъ -- Я этого всегда опасалась. Но вы не можете вообразить, какое горе постигло нашу коммерческую гостиницу послѣ этой женитьбы!
   -- Боже мой! Что такое?
   -- Ужасно, ужасно! Вы помните младшаго джентльмена, милая миссъ?
   -- Разумѣется, помню.
   -- Вы замѣтили, какъ онъ всегда смотрѣлъ на вашу сестрицу, и что на него находилъ какой то столбнякъ, когда онъ бывалъ подлѣ нея?
   -- Какой вздоръ, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Милая моя,-- возразила мистриссъ Тоджерсъ глухимъ голосомъ: я сама видѣла много разъ, какъ онъ сидѣлъ за обѣдомъ, уткнувъ себѣ ложку въ ротъ и не сводя съ нея глазъ. Я сама видала, какъ онъ, бывало, стаивалъ въ гостиной и глазѣлъ на нее изъ угла. Въ эти минуты онъ походилъ на насосъ для накачиванія слёзъ, а не на человѣка!
   -- Я никогда этого не видала!-- возразила Черити съ нетерпѣніемъ.
   -- Но когда здѣсь за завтракомъ прочитали въ газетахъ извѣстіе о свадьбѣ, такъ я подумала, что онъ сошелъ съ умъ. Онъ такъ страшно заговорилъ о самоубійствѣ, дѣлалъ такія вещи съ своимъ чаемъ, такъ бѣшено кусалъ свой хлѣбъ и такъ упрекалъ мистера Джинкинса, что я не знала, что и думать. Да, я никогда не забуду этого завтрака.
   -- Жаль, что онъ не лишилъ себя жизни, право.
   -- Себя! Да ночью онъ вздумалъ было убивать другихъ. Вечеромъ поздно, джентльмены какъ то заспорили между собою,-- такъ, очень добродушно. Онъ вдругъ вскочилъ, какъ бѣшеный, да еслибъ его не удержали три человѣка, такъ онъ бы навѣрно убилъ мистера Джинкинса сапожною колодкою!
   Лицо миссъ Пексниффъ при этомъ трагическомъ повѣствованіи выражало крайнее равнодушіе.
   -- А теперь,-- продолжала хозяйка:-- онъ сталъ удивительно какой мягкій. Вамъ только стоитъ посмотрѣть на него пристальнѣе, и онъ почти готовъ заплакать. Единственное утѣшеніе его -- въ женскомъ обществѣ. Онъ по воскресеньямъ просиживаетъ подлѣ меня цѣлые дни и говоритъ такъ печально, что и на меня наводитъ уныніе.
   Миссъ Черити выслушала эти горестныя извѣстія съ величайшимъ равнодушіемъ и спокойно спросила, не произошло ли еще чего нибудь новаго въ коммерческой гостиницѣ?
   Мистера Бэйли уже тамъ не было. Ему наслѣдовала какая то старуха, которую веселые постояльцы окрестили именемъ Тамару, взятымъ изъ какой то старинной англійской баллады. Это была маленькая старушка, замѣчательная по своей непонятливости, носившая толстый передникъ и перевязки на рукахъ, которыя нашлись вѣчно нездоровыми. Она очень не любила отворять двери, когда кто нибудь стучался съ улицы, а напротивъ съ большимъ удовольствіемъ запирала ихъ.
   Что до младшаго джентльмена, онъ больше чѣмъ подтверждалъ разсказъ мистриссъ Тоджерсъ. Онъ обнаруживалъ какія то страшныя понятія о "рокѣ" и много говорилъ о "назначеніи" людей, и о томъ, что ему было суждено увянуть въ цвѣтѣ лѣтъ. Онъ былъ очень нѣженъ и плаксивъ, безпрестанно отиралъ глаза, и часто извѣщало мистриссъ Тоджерсъ, что для него солнце уже закатилось, что джаггернаутская колесница раздавила его, и что смертоносное дерево упасъ, растущее на Явѣ, простерло надъ нимъ свои пагубныя вѣтви... Имя его было Моддль.
   Съ этимъ то несчастнымъ Моддлемъ миссъ Пексинффъ обращалась сначала чрезвычайно надменно, не желая наслаждаться изліяніями горести въ честь своей замужней сестры. Бѣдный молодой джентльменъ былъ этимъ дополнительно раздавленъ и сообщилъ свое несчастіе мистриссъ Тоджерсъ.
   -- Даже она отвращается отъ меня, мистриссъ Тоджерсъ!-- говорилъ онъ.
   -- Такъ зачѣмъ же вы не стараетесь казаться повеселѣе, сударь?
   -- Веселѣе! О, когда она напоминаетъ мнѣ о дняхъ, улетѣвшихъ навѣки, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Такъ я бы совѣтовала вамъ удаляться отъ нея.
   -- Но я не могу удаляться. У меня не достаетъ на это силъ. О, мистриссъ Тоджерсъ! Еслибъ вы только знали, какъ много меня утѣшаетъ ея носъ!
   -- Ея носъ, сударь?
   -- Вообще ея профиль, но въ особенности носъ. Онъ такъ похожъ на носъ той...-- (и мистеръ Моддль предался порыву горести) -- той, которая принадлежитъ другому!
   Мистриссъ Тоджерсъ не замедлила передать этотъ разговоръ Черити, которая засмѣялась; однако, въ тотъ же вечеръ сдѣлалась къ мистеру Моддлю гораздо снисходительнѣе, и какъ можно чаще оборачивалась къ нему бокомъ. Мистеръ Моддль быль не менѣе всегдашняго сентименталенъ,-- даже больше; но онъ смотрѣлъ на нее съ влажными взорами, исполненными благодарности.
   -- Ну, что, сударь?-- сказала ему на другое утро мистриссъ Тоджерсь.-- Вы вчера вечеромъ были добрѣе.
   -- Потому только, что она такъ похожа на нее. Когда она говоритъ или улыбается, мнѣ кажется, что я вижу лицо той, мистриссъ Тоджерсъ!
   И эти слова были переданы Черити, которая въ тотъ вечеръ болтала и улыбалась очаровательнѣе, чѣмъ когда нибудь. Потомъ она пригласила мистера Моддля сыграть въ криббеджъ. Они сыграли нѣсколько робберовъ, и Моддль постоянно проигрывалъ: это отчасти можно приписывать его вѣжливости, а отчасти и тому, что глаза его много разъ наполнялись слезами, такъ что онъ принималъ тузовъ за десятки, валетовъ за дамъ и т. д.
   Черезъ недѣлю мистеръ Моддль смотрѣлъ уже другимъ человѣкомъ. Черезъ другую, онъ поцѣловалъ въ коридорѣ щипцы миссъ Пексниффъ, вмѣсто ея руки. Короче, онъ началъ чувствовать, что "назначеніе" миссъ Пексниффъ состоитъ въ томъ, чтобъ его утѣшить, а она принялась размышлять о возможности сдѣлаться мистриссъ Моддль. Онъ былъ молодой джентльменъ съ видами на будущее и "почти" съ достаткомъ. Дѣла смотрѣли очень хорошо.
   Да, сверхъ того, его считали влюбленнымъ въ Мерси, которая нѣкогда шутила надъ нимъ и говорила о немъ, какъ о завоеванномъ сердцѣ. Наружностью, манерами, языкомъ, нравомъ, онъ былъ лучше Джонса. Съ нимъ было бы легко управиться и его можно было бы безъ труда сдѣлать покорнымъ почитателемъ прихотей супруги -- словомъ, онъ походилъ на ягненка, а Джонсъ былъ сущій медвѣдь. Вотъ, что было важнѣе всего!
   Между тѣмъ криббеджъ продолжался, и младшій джентльменъ сталъ рѣшительно предпочитать общество миссъ Пексниффъ обществу мистриссъ Тоджерсъ. Онъ даже началъ уходить изъ своей конторы ранѣе урочныхъ часовъ.
   -- Милая миссъ Пексниффъ,-- говорила мистриссъ Тоджерсъ:-- будьте, увѣрены, что онъ горитъ желаніемъ сдѣлать вамъ предложеніе!
   -- Ахь, Боже мой! Такъ зачѣмъ же онъ его не дѣлаетъ?
   -- Мужчины, милая моя, бываютъ гораздо робче, нежели мы думаемъ. Они такъ нерѣшительны... Я видѣла, что у моего Тоджерса слова висѣли нѣсколько мѣсяцевъ на кончикѣ языка, прежде чѣмъ онъ рѣшился ихъ выговорить.
   Миссъ Пексниффъ подумала, что Тоджерсъ не годился тутъ въ образчики.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, миссъ Пексниффъ!-- продолжала хозяйка:-- вы должны пріободрить мистера Моддля, если хотите, чтобъ онъ заговорилъ. А ужъ онъ непремѣнно заговоритъ.
   -- Право, я не знаю, какого ему еще не достаетъ ободренія, мистриссъ Тоджерсъ. Онъ гуляетъ со мною, играетъ со мною въ карты, приходитъ ко мнѣ и сидитъ со мной.
   -- Прекрасно. Это необходимо.
   -- И онъ садится ко мнѣ очень близко
   -- И это прекрасно.
   -- Смотритъ на меня...
   -- Разумѣется, что смотритъ!
   -- И кладетъ сбою руку на спинку стула или софы, знаете, у меня за спиною.
   -- И это хорошо.
   -- А потомъ онъ начинаетъ плакать.
   Мистриссъ Тоджерсъ согласилась, что онъ могъ бы выдумать что нибудь лучше этого. Однако, она не переставала увѣрять, что если миссъ Пексниффъ покажетъ ему ясно, что онъ можетъ дѣйствовать рѣшительно, то онъ вѣрно одолѣетъ свою робость.
   Отважившись поступать по совѣту мистриссъ Тоджерсъ, миссъ Пексниффъ при первомъ же случаѣ приняла Моддля съ видомъ принужденія. Когда онъ съ отчаяніемъ спросилъ о причинѣ такой перемѣны, она созналась, что для взаимнаго спокойствія ихъ необходимо рѣшиться на что нибудь. Она замѣтила, что они встрѣчались и проводили время вмѣстѣ очень часто и что вкусили сладости взаимныхъ симпатическихъ чувствъ. Она никогда его не забудетъ, никогда не перестанетъ думать о немъ съ чувствами живѣйшей дружбы; но люди начали уже дѣлать свои замѣчанія и болтать. А потому она считаетъ необходимымъ, чтобъ они были другъ для друга не больше, какъ вообще бываютъ между собою въ обществѣ джентльмены и дамы. Она очень рада, что рѣшилась преодолѣть себя и высказать это прежде, чѣмъ чувства ея не сдѣлали такого объясненія невозможнымъ. Она сознавалась, что чувства ея подвергаются теперь тяжкому испытанію, но что испытаніе это необходимо для ея душевнаго мира.
   Моддль, плакавшій при этомъ признаніи больше чѣмъ когда нибудь, заключилъ, что его назначеніе -- сообщать другимъ страданія, доставшіяся ему въ удѣлъ; что онъ, будучи чѣмъ то въ родѣ невиннаго вампира, долженъ погубить миссъ Пексниффъ, какъ жертву нумеръ первый. Миссъ Пексниффъ опровергала это мнѣніе, какъ грѣховное и, наконецъ, довела его до того, что онъ спросилъ: можетъ ли она удовольствоваться сердцемъ? Послѣ нѣкотораго размышленія и разбора оказалось, что миссъ Пексниффъ находитъ это возможнымъ, а потому онъ предложилъ ей свою руку, которая была принята должнымъ образомъ.
   М-ръ Моддль перенесъ свое блаженство съ крайнею умѣренностью. Вмѣсто того, чтобъ торжествовать, онъ сказалъ всхлипывая:
   -- О, какой день! Сегодня я не могу возвратиться въ свою контору. О, Боже мой! Какой испытующій день!
   

Глава XXXIII. Дальнѣйшія происшествія въ Эдемѣ и оставленіе его. Мартинъ дѣлаетъ одно важное открытіе.

   Маркъ Тэпли, оставя Мартина въ архитекторскихъ и землемѣрческихъ конторахъ, и дѣйствительно ободрясь видомъ ихъ общихъ несчастій, поспѣшилъ за пособіемъ своему главному партнеру, поздравляя себя съ завиднымъ положеніемъ, до котораго наконецъ достигъ онъ.
   -- Я иногда думалъ,-- разсуждалъ мистеръ Тэпли:-- что какой-нибудь необитаемый островъ пришелся бы какъ разъ по мнѣ; но тамъ мнѣ пришлось бы заботиться только о себѣ, а такъ какъ я малый неприхотливый, то проку было бы тамъ немного. Теперь же мнѣ приходится думать о своемъ партнерѣ, а онъ именно человѣкъ, какого мнѣ было нужно. Какое счастіе!
   Онъ пріостановился въ нерѣшимости, къ которой лачужкѣ ему направиться.
   -- Право, не знаю, въ которую войти,-- замѣтилъ онъ:-- всѣ такъ привлекательны снаружи и, вѣроятно, не менѣе удобны внутри. Ничего лучшаго не могъ бы пожелать себѣ аллигаторъ въ естественномъ состояніи! Посмотримъ. Гражданинъ, который выходилъ вчера, живетъ подъ водою, тамъ, на углу. Его, бѣдняка, нечего безпокоитъ. Вотъ домъ съ окошкомъ -- но я боюсь, что тамъ слишкомъ горды хозяева. Вотъ другой съ дверью -- можетъ быть, тамъ живутъ не такіе надменные аристократы!
   Онъ подошелъ къ ближайшей хижинѣ и постучался въ двери. Его пригласили войти, и онъ вошелъ.
   -- Сосѣдъ,-- сказалъ Маркъ:-- потому что я сосѣдъ, хоть мы и незнакомы другъ съ другомъ -- я пришелъ съ просьбою. О-го! О-го-го! Сплю я, или нѣтъ?
   Восклицанію этому подало поводъ то обстоятельство, что его назвали по имени и онъ видѣлъ, что на него бросились два мальчика, которыхъ онъ такъ часто мылъ и которымъ такъ части готовилъ ужинъ на быстроходномъ пакетботѣ "Скрю".
   -- Нелжели я вижу свою спутницу съ маленькой дочкой?-- сказалъ Маркъ.-- А это ея мужъ, а это мои маленькіе пріятели!
   Женщина заплакала отъ радости, увидѣвъ Марка; мужъ ея схватилъ его за руку обѣими руками; мальчики повисли на его ногахъ, а больная малютка, протягивая къ нему горящіе пальчики, проговорили хриплымъ голосомъ знакомое и памятное ей имя.
   Маркъ увидѣлъ то же самое семейство, но перемѣнившееся отъ цѣлебнаго воздуха Эдема.
   -- Вотъ утренній визитъ!-- воскликнулъ онъ, переводя духъ.-- Я едва могу опомниться! Постойте... Однако, эти джентльмены не изъ моихъ знакомыхъ. Записаны они въ визитный списокъ здѣшняго дома?
   Вопросъ этотъ касался нѣсколькихъ свиней, которыя забрели въ домъ вслѣдъ за Маркомъ. Такъ какъ онѣ не принадлежали къ дому, то были немедленно изгнаны мальчиками.
   -- Я не суевѣренъ на счетъ жабъ,-- продолжалъ онъ, оглядываясь въ комнатѣ:-- но еслибъ вы, мои маленькіе друзья, могли убѣдить двухъ или трехъ, которыя пользуются вашимъ обществомъ, выйти на чистый воздухъ, то я полагаю, это освѣжило бы ихъ значительно. Жаба прекрасное существо, но я думаю, что за дверьми она смотритъ гораздо привлекательнѣе, чѣмъ въ комнатѣ, а?
   Показывая этою болтовнею, что онъ чувствуетъ себя какъ нельзя лучше, Маркъ пристально осматривался вокругъ. Болѣзненный и блѣдный видъ всего семейства, перемѣнившееся лицо бѣдной матери, малютка, которая на ея колѣняхъ пылала въ лихорадочномъ жару, видъ бѣдности -- все это произвело на Марка глубокое впечатлѣніе.
   -- Какъ вы очутились здѣсь?-- спросилъ хозяинъ дома.
   -- Вчера вечеромъ на пароходѣ,-- отвѣчалъ Маркъ.-- Мы имѣемъ намѣреніе устроить свое состояніе какъ можно скорѣе. Но каково вы всѣ поживаете? Вы смотрите важно!
   -- Мы теперь хвораемъ,-- отвѣчала бѣдная женщина, наклоняясь надъ своимъ ребенкомъ.-- Но намъ будетъ лучше, когда привыкнемъ къ здѣшнему мѣсту.
   -- Разумѣется!-- возразилъ весело Маркъ.-- Нѣтъ никакого сомнѣнія. Мы всѣ будемъ здоровѣе, когда попривыкнемъ. А между тѣмъ, я вспомнилъ, что партнеръ мой немножко нездоровъ. Послушай ка, пріятель, пойдемъ со мною: ты скажешь мнѣ свое мнѣніе о немъ.
   Хозяинъ немедленно всталъ, чтобы идти за Маркомъ куда бы ему ни вздумалось. Мистеръ Тэпли взялъ больную малютку на руки и старался успокоить мать; но онъ ясно видѣлъ, что смерть уже наложила свою руку на бѣдняжку.
   Они нашли Мартина, завернутаго въ одѣяло и лежащаго на землѣ. Онъ былъ повидимому очень боленъ и жестоко трясся всѣмъ тѣломъ, какъ будто его подергивали судороги. Пріятель Марка объявилъ болѣзнь лихорадкою въ сильной степени, съ примѣсью горячки, что было весьма обыкновенно въ тѣхъ мѣстахъ; онъ предсказалъ также, что завтра больному будетъ хуже, потомъ еще и еще хуже, въ продолженіе многихъ дней. Онъ говорилъ, что самъ страдаетъ года два тою же болѣзнью и благодаритъ Бога за то, что остался въ живыхъ.
   -- Да, немного же въ тебѣ осталось живого,-- подумалъ Маркъ, глядя на истощенную фигуру своего пріятеля: "Ура, Эдемъ!"
   Въ чемоданѣ ихъ были кой какія лекарства. Опытный житель Эдема показалъ Марку какъ ихъ надобно употреблять и какимъ образомъ лучше облегчать страданія Мартина, Внимательность его на этомъ не остановилась, потому что онъ безпрепятственно бѣгалъ взадъ и впередъ и всячески помогалъ Марку въ усиліяхъ его сдѣлать жилище ихъ сколько возможно сноснѣе. Онъ не могъ обѣщать имъ въ будущемъ ничего утѣшительнаго. Время года было нездоровое, а мѣсто было само по себѣ могилою. Дитя его умерло въ ту ночь, и Маркъ, скрывъ это обстоятельство отъ Мартина, помогъ несчастному отцу похоронить малютку подъ деревомъ.
   Несмотря на безпрестанныя попеченія о Мартинѣ, который дѣлался своенравнѣе по мѣрѣ того, какъ ему становилось хуже, Маркъ работалъ съ утра до вечера, стараясь, при помощи сосѣдей, сдѣлать что ни будь изъ ихъ земли. Не потому трудился онъ, чтобъ дѣйствительно надѣялся на что нибудь, а собственно за тѣмъ, чтобъ только занять себя такъ или иначе. Онъ ясно видѣлъ, что положеніе ихъ безнадежно и старался крѣпиться, не унывая духомъ.
   -- Я вижу, сударь,-- сказалъ Маркъ однажды вечеромъ Мартыну, пока онъ мылъ бѣлье, послѣ сольнаго дневного труда:-- что мнѣ никогда не дождаться такихъ обстоятельствъ, изъ которыхъ бы можно было "выйти крѣпкимъ". Кажется, судьба рѣшительно отказываетъ мнѣ въ этомъ.
   -- Неужели бы ты желалъ обстоятельствъ хуже теперешнихъ?-- возразилъ Мартинъ со стономъ изъ подъ своего одѣяла.
   -- Да, они легко могли бы быть еще хуже, сударь. Въ ту ночь, какъ мы сюда пристали, я подумалъ себѣ: славно! Все смотрѣло такъ хорошо. Я былъ доволенъ...
   -- А теперь?-- простоналъ Мартинъ.
   -- А теперь! Тутъ то и вопросъ. Въ первое же утро, какъ я вышелъ, на кого я наткнулся? На знакомое семейство, которое всячески намъ помогаетъ до сихъ поръ. Этому не слѣдовало бы быть. Еслибъ, напримѣръ, я наткнулся на змѣю или на толпу сочувствователей съ вывороченными рубашечными воротничками, и изъ меня сдѣлали бы льва -- такъ еще, пожалуй, я бы могъ отличиться. А при теперешнихъ обстоятельствахъ, главная цѣль моего путешествія въ Америку зашиблена. Что дѣлать! Какъ вы себя чувствуете, сударь?
   -- Хуже, чѣмъ когда-нибудь.
   -- Это уже есть нѣчто, но этого мало. Я буду вполнѣ удовлетворенъ только тогда, когда сильно свалитъ меня самого и я буду молодцомъ до самаго конца.
   -- Ради Бога, не говори этого!-- сказалъ Мартинъ съ ужасомъ. Что станется со мною, если ты захвораешь!
   Замѣчаніе это, повидимому, ободрило Марка, потому что онъ продолжалъ свое мытье еще веселѣе.
   -- А знаете ли, сударь, одна вещь утѣшаетъ меня,-- то, что наше мѣсто само по себѣ маленькіе Соединенные-Штаты. Здѣсь есть человѣка два Американцевъ, и они такъ же хладнокровны, какъ будто они живутъ въ самомъ миломъ мѣстѣ земного шара. Они и здѣсь не могутъ не каркать; видно, что они родились именно дли этого.
   Взглянувъ въ это время на двери, Маркъ увидѣлъ тощую фигуру въ синей курткѣ и соломенной шляпѣ, съ коротенькою трубкою во рту и узловатою дубиною въ рукѣ; человѣкъ этотъ безпрестанно курилъ и жевалъ табакъ и плевалъ очень часто, такъ что путь его обозначался слѣдомъ разжеваннаго табака.
   -- Вотъ одинъ изъ нихъ,-- воскликнулъ Маркъ.-- Аннибалъ Чоллопъ.
   -- Не впускай его,-- сказалъ Мартинъ слабымъ голосомъ.
   -- Да онъ войдетъ самъ -- его не остановишь.
   Это оказалось совершенно справедливымъ, потому что Аннибалъ вошелъ. Лицо и руки его были почти такъ же жестки и узловаты, какъ дубина. Голова походила на помело трубочиста. Онъ усѣлся на сундукѣ, не снимая шляпы, скрестилъ ноги и, взглянувъ на Марка, сказалъ, не вынимая изо рта трубки:
   -- Что, мистеръ Ком.! Каково вы себя чувствуете?
   Нужно замѣтить, что Маркъ преважно отрекомендовалъ себя всѣмъ незнакомымъ подъ этимъ именемъ.
   -- Недурно, сударь, недурно,-- отвѣчалъ Маркъ.
   -- А это мистеръ Чодзльвитъ, а? А вамъ каково, сударь?
   Мартинъ покачалъ головою и невольно скрылся подъ одѣяло, видя, что Аннибалъ Чоллопъ собирается плюнуть, и что смотритъ на него.
   -- Не бойтесь за меня, сударь,-- замѣтилъ тотъ снисходительно.-- Меня лихорадка не беретъ.
   -- Да я думалъ не о васъ: я боялся того, что вы хотите...
   -- Я разсчитываю свое разстояніе, сударь, съ точностью до дюйма.
   И онъ немедленно снабдилъ его доказательствомъ такой рѣдкой способности.
   -- Мнѣ потребно два фута въ окружности, и я изъ нихъ не выйду. Разъ я плевалъ на десять футъ въ окружности, но тогда я бился объ закладъ.
   -- И вы его выиграли, надѣюсь?-- сказалъ Маркъ.
   -- Я "осуществилъ" закладъ. Да, сударь.
   Онъ нѣсколько минутъ молчалъ, очерчивая вокругъ себя магическій кругъ. Потомъ, вынувъ изо рта трубку, сказалъ, глядя на Мартина:
   -- А каково вамъ нравится наша сторонка?
   -- Вовсе не нравится,-- отвѣчалъ больной.
   Чоллопъ курилъ, не обнаруживая никакого ощущенія. Наконецъ, почувствовавъ желаніе говорить, замѣтилъ:
   -- Я этому не удивляюсь. Потребна возвышенность разума и особенное приготовленіе. Умъ долженъ быть приготовленъ къ наслажденію свободой, мистеръ Ком.
   Онъ обращался къ Марку, видя, что Мартинъ, желавшій его ухода и доведенный чуть не до изступленія его гнусливымъ голосомъ, ворочается на своемъ безпокойномъ ложѣ.
   -- А думаю, что нужно и нѣкоторое тѣлесное приготовленіе для такого благополучнаго болота, какъ здѣшнее,-- замѣтилъ Маркъ.
   -- Вы считаете это мѣсто болотомъ, сударь?
   -- Нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ.
   -- Чувство совершенно европейское,-- сказалъ гость:-- это не удивляетъ меня. А что сказали бы милліоны вашихъ Англичанъ о такомъ болотѣ въ Англіи?
   -- Я полагаю, они сказали бы, что это необыкновенно гадкое болото, сударь.
   -- Европейское, совершенно европейское понятіе!-- замѣтилъ Чоллопъ съ насмѣшливымъ соболѣзнованіемъ.
   И опять онъ продолжалъ молчать и курить съ совершеннѣйшимъ хладнокровіемъ, какъ будто дома.
   Мистеръ Чоллопъ былъ, разумѣется, "однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей своего отечества"; но онъ былъ и въ самомъ дѣлѣ лицомъ извѣстнымъ. Друзья его въ западныхъ и южныхъ отдаленныхъ странахъ обыкновенно говорили, что онъ "великолѣпный образчикъ нашего отечественнаго сырого матеріала". Его чрезвычайно уважали за либерализмъ, для лучшаго распространенія котораго онъ имѣлъ привычку носить въ своихъ карманахъ пару семиствольныхъ револьверовъ. Кромѣ ихъ, въ числѣ прочихъ игрушекъ, онъ всегда носилъ палку со шпагой, которую называлъ "щекоталкой", и огромный ножъ, который называлъ "реберникомъ". Онъ во многихъ случаяхъ употреблялъ это оружіе съ отличнымъ эффектомъ, что было должнымъ образомъ описано въ газетахъ.
   Мистеръ Чоллопъ былъ человѣкъ скитальческой натуры, и въ менѣе просвѣщенной сторонѣ его просто сочли бы по ошибкѣ разбойникомъ и бродягой. Но доказательства его были вполнѣ оцѣнены въ странахъ, куда его забросилъ жребій, что случается не со всякимъ смертнымъ. Предпочитая отдаленные города и селеніи, по удобствамъ предаваться въ нихъ своимъ "щекотальнымъ" и "ребернымъ* фантазіямъ, онъ переселялся изъ мѣста въ мѣсто и въ каждомъ основывалъ какую нибудь спекуляцію -- большею частію газету, право на которую немедленно перепродавалъ; при такихъ случаяхъ онъ большею частію заключалъ торгъ тѣмъ, что вызывалъ на дуэль, застрѣливалъ, закалывалъ или пришибалъ новаго издателя прежде, чѣмъ тотъ успѣвалъ вступить во владѣніе своею собственностью.
   Спекуляція подобнаго рода привлекла его и въ Эдемъ; но видя, что тутъ нельзя сдѣлать ничего, онъ собирался уѣхать. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ угостилъ бы по своему обыкновенію и Марка за непринужденность его мнѣній, еслибъ селеніе не было въ такомъ жалкомъ состояніи, и еслибъ самъ онъ не приготовлялся оставить его. А потому онъ удовольствовался тѣмъ, что показалъ мистеру Ком. одинъ изъ своихъ револьверовъ и спросилъ его. что онъ думаетъ объ этомъ оружіи
   -- Недавно еще я повалилъ имъ одного человѣка въ Иллинойскомъ-Штатѣ,-- замѣтилъ Чоллопъ.
   -- Неужели?-- возразилъ Маркъ очень спокойно.-- Вы поступили очень свободно, очень независимо!
   -- Я застрѣлилъ его, сударь, за то, что онъ написалъ въ "Спартанскомъ Портикѣ" (трехнедѣльномъ журналѣ), что древніе Аѳиняне ушли впередъ противъ теперешняго Локофоко Предложенія.
   -- А что это такое?
   -- Европеецъ не понимаетъ! Настоящій Европеецъ!
   Покуривъ нѣсколько въ молчаніи, Чоллопъ возобновилъ разговоръ замѣчаніемъ:
   -- Вы теперь и въ половину не чувствуете себя дома?
   -- Нѣтъ, нисколько.
   -- Вамъ не достаетъ вашихъ налоговъ? Податей съ домовъ?
   -- Да и самыхъ домовъ, я думаю.
   -- Здѣсь нѣтъ пошлины на окна, сударь.
   -- Не на что наложить такую пошлину.
   -- Нѣтъ ни пытокъ, ни позорныхъ столбовъ, ни подземныхъ темницъ, ни эшафотовъ.
   -- Одни только револьверы и реберники. А что они такое? Не стоитъ говорить!
   Въ это время прибрелъ туда человѣкъ, встрѣтившій нашихъ Англичанъ на пристани въ ночь прибытія, и заглянулъ въ двери.
   -- Что, сударь?-- сказалъ ейу Чоллопъ.-- Каковы вы поживаете?
   -- Очень плохо.
   -- Мы съ мистеромъ Ком. споримъ, объ одной вещи,-- замѣтилъ Чоллопъ -- Его бы слѣдовало порядочно поддѣть за то, что онъ споритъ между старымъ и новымъ свѣтомъ, я "ожидаю", а?
   -- Что жъ!-- возразила жалкая тѣнь.-- Съ нимъ это и было.
   -- Я только замѣчалъ, сударь,-- сказалъ Маркъ новому посѣтителю:-- что городъ, въ которомъ мы съ вами имѣемъ честь жить, по моему мнѣнію, болотистъ. Какъ вы думаете?
   -- Я разсчитываю, что онъ, можетъ быть, и бываетъ иногда сыръ,-- отвѣчалъ тотъ.
   -- Но не такъ сыръ, какъ Англія, сударь!-- вскричалъ Чоллопъ съ звѣрскимъ выраженіемъ лица.
   -- О, конечно не такъ, какъ Англія, оставляя даже ея узаконенія!-- возразила тѣнь.
   -- Я полагаю, что во всей Америкѣ нѣтъ такого болота, которое бы не зашибло этого маленькаго островишка,-- замѣтилъ рѣшительно Чоллопъ.-- Вы вѣрно заключили торгъ съ Скеддеромъ?-- спросилъ онъ у Марка.
   Маркъ отвѣчалъ утвердительно. Мистеръ Чодлопъ подмигнулъ другому гражданину.
   -- Скеддеръ человѣкъ ловкій, сударь, человѣкъ поднимающійся. Онъ навѣрно пойдетъ вверхъ, сударь. И Чоллопъ снова подмигнулъ другому гражданину.
   -- Будь моя воля,-- сказалъ Маркъ:-- такъ я бы поднялъ его очень высоко, на добрую висѣлицу, можетъ быть.
   Мистеръ Чоллопъ былъ до того восхищенъ ловкостью своего соотечественника, который провелъ Британца, что вскрикнулъ отъ восторга. Но страннѣе всего былъ другой Американецъ; это несчастное, пораженное болѣзнью, едва живое существо столько забавлялось продѣлкою Скеддера, что, повидимому, забыло свои собственныя страданія и отъ души смѣялось, говоря, что Скеддеръ малый смышленный и, вѣроятно, вытянулъ такимъ образомъ груду англійскаго капитала.
   Насладившись этою шуткой, покуривъ и поплевавъ досыта, мистеръ Чоллопъ поднялся.
   -- Я ухожу,-- замѣтилъ онъ.
   Маркъ просилъ его идти осторожнѣе: начинало темнѣть.
   -- А между тѣмъ,-- прибавилъ Чоллопъ сурово:-- я долженъ замѣтить, что вы чертовски остры.
   Маркъ поблагодарилъ за комплиментъ.
   -- Слишкомъ, чтобъ это продлилось. Бьюсь объ закладъ, что васъ исполосуютъ когда нибудь.
   -- За что?-- спросилъ Маркъ.
   -- Вы теперь не въ деспотической землѣ, сударь,-- возразилъ Чоллопъ угрожающимъ тономъ.-- Мы образецъ всѣмъ народамъ и шутить не любимъ.
   -- Что жъ? Я говорилъ слишкомъ свободно?
   -- Я закололъ человѣка и застрѣлилъ человѣка за меньшее. Слыхалъ я, что просвѣщенный народъ избивалъ людей въ пухъ за меньшее. Мы разумъ и добродѣтель земли, сливки человѣческой натуры, цвѣты нравственной силы! Мы зло показываемъ зубы, говорю вамъ!
   Послѣ этой предостерегательной рѣчи, мистерь Чоллопъ вышелъ съ "реберникомъ", "щекоталкой" и семиствольными пистолетами, совершенно готовыми въ дѣло по первому востребованію.
   -- Вылѣзайте изъ подъ одѣяла, сударь,-- сказалъ Маркъ:-- онъ ушелъ. Что это?-- прибавилъ онъ, ставъ на колѣни, чтобъ разсмотрѣть лицо своего партнера и съ нѣжностью взявъ его горячую руку.-- Чѣмъ кончилась вся эта хвастливая болтовня? Онъ меня не узнаетъ!
   Мартинъ былъ дѣйствительно опасно боленъ, очень близко отъ смерти. Онъ долго пролежалъ въ томъ же положеніи и бѣдные друзья Марка, не заботясь о себѣ, безпрестанно ухаживали за нимъ. Маркъ, утомленный тѣломъ и духомъ, работавшій днемъ и часто не спавшій по ночамъ, измученный отъ непривычныхъ трудовъ новой его жизни, окруженный всякаго рода горестными и отчаянными обстоятельствами.-- Маркъ никогда не жаловался и не падалъ духомъ. Если онъ когда нибудь считалъ Мартина безразсуднымъ и себялюбивымъ, твердымъ и дѣятельнымъ только на время и порывами, а потомъ слишкомъ бездѣйственнымъ и унылымъ, то теперь онъ забылъ обо всемъ этомъ: онъ помнилъ только добрыя качества своего спутника и предался ему сердцемъ и рукою.
   Много недѣль прошло прежде, чѣмъ Мартинъ укрѣпился на столько, что могъ двигаться при помощи палки и опираясь на своего Ком.; но выздоровленіе его, за недостаткомъ здороваго воздуха и хорошей пищи, шло весьма медленно. Онъ былъ еще очень изнуренъ и слабъ, когда постигло его несчастіе, котораго онъ больше всего опасался:-- Маркъ занемогъ.
   Маркъ боролся съ болѣзнью, но болѣзнь сражалась сильнѣе его и усилія его были напрасны.
   -- Свалило, сударь, но все таки я бодръ!-- сказалъ онъ однажды утромъ, упадая снова на постель.
   Если друзья Марка усердно ухаживали за больнымъ Мартиномъ, то сдѣлались въ двадцать разъ усерднѣе въ попеченіяхъ своихъ о самомъ Маркѣ. Теперь Мартину пришла очередь трудиться, сидѣть подлѣе больного, бодрствовать и прислушиваться въ теченіе долгихъ, темныхъ ночей ко всякому звуку этой мрачной глуши; выслушивать бѣднаго Марка Тэпли, какъ онъ въ бреду игралъ въ кегли въ "Драконѣ", пускался въ любовныя объясненія съ мистриссъ Люпенъ, добывалъ себѣ "морскія ноги" и "Скрю", странствовалъ съ Томомъ Пинчемъ по дорогамъ Англіи и выжигалъ пни въ Эдемѣ...
   Но когда Мартинъ давалъ ему питье или лекарство, или возвращался въ домъ послѣ какихъ нибудь хлопотъ, мистеръ Тэпли прояснивался и кричалъ: "Мнѣ весело, сударь, мнѣ весело!"
   Когда Мартинъ размышлялъ объ этомъ и глядѣлъ на лежачаго Марка, который ни разу не упрекнулъ его даже изъявленіемъ сожалѣнія, что послѣдовалъ за нимъ, никогда не ропталъ и всегда старался сохранить бодрость и мужество, Мартинъ начиналъ думать, отчего бы человѣкъ этотъ, котораго жизнь не имѣла преимуществъ его собственной жизни, такъ далеко различался отъ него? Ухаживанье за страдальцемъ, котораго онъ недавно еще видѣлъ такимъ бодрымъ и дѣятельнымъ, навело его на невольный вопросъ о томъ, какая разница между нимъ и его Ком.?
   Частое пребываніе въ ихъ домѣ пріятельницы Марка, съ которою они вмѣстѣ плавали по Атлантическому Океану, внушило Мартину мысль, что, помогая тогда ей, Маркъ поступалъ совсѣмъ не такъ, какъ онъ самъ. Иногда приходилъ ему въ голову Томъ Пинчъ, и онъ сознавался, что Томъ въ подобныхъ обстоятельствахъ навѣрно составилъ бы такого же рода знакомство. Какимъ же образомъ Томъ и мистеръ Тэпли, люди столь разнохарактерные, походили другъ на друга въ этомъ отношеніи, и нисколько не были похожи на него?
   Мартинъ быль отъ природы открытаго и великодушнаго характера; но онъ воспитывался въ домѣ своего дѣда, котораго эгоизмъ и подозрительность пристали и къ нему. Мартинъ разсуждалъ еще ребенкомъ: "дѣдушка мой столько заботится о себѣ, что если я не стану дѣлать того же самаго для себя, то обо мнѣ забудутъ". Такимъ образомъ, сдѣлался онъ себялюбивымъ.
   Но онъ никогда и не подозрѣвалъ въ себѣ такого порока. Онъ бы горячо сталъ спорить, еслибъ кто нибудь упрекнулъ его эгоизмомъ. Поднявшись послѣ долгой и тяжкой болѣзни, и сидя подлѣ страдальца, мучащагося тѣмъ же недугомъ, онъ открылъ глаза и понялъ, какъ близко онъ былъ отъ могилы и какое безпомощное, зависимое и жалкое существо его гордое я. Онъ имѣлъ много времени -- цѣлые мѣсяцы, чтобъ размыслить о своемъ собственномъ спасеніи и о крайности, въ которой находился Маркъ. Опасаясь за жизнь своего Ком., онъ невольно спрашивалъ самого себя, исполнилъ ли онъ свой долгъ относительно Марка и заслуживалъ ли его неусыпанныя попеченія и преданность?! Нѣтъ! Онъ чувствовалъ, что часто заслуживалъ порицанія. Углубляясь въ причину, онъ открывалъ, что виновата его себялюбивое я.
   Долгія размышленія въ уединеніи этого отвратительнаго мѣста научили его самосознанію. Онъ понялъ свой главный недостатокъ и постигъ его безобразіе. Эдемъ былъ ужаснымъ мѣстомъ для жестокаго урока; но болота, чаща, злокачественный воздухъ и одиночество -- такіе учители, у которыхъ своя метода выводить доказательства.
   Мартинъ торжественно рѣшился не оспоривать такого убѣжденія, но смотрѣть, какъ на несомнѣнный фактъ, на то, что въ груди его глубоко вкоренился эгоизмъ, и что надобно истребить этотъ недостатокъ. Онъ сомнѣвался въ споемъ характерѣ, а потому рѣшился не говорить Марку ни слова о своемъ раскаяніи и добромъ намѣреніи, и молча наблюдать за собою.
   Послѣ долгой и изнурительной болѣзни (въ нѣкоторые отчаянные періоды которой Маркъ, не могши говорить, писалъ иногда слабою рукою на аспидной доскѣ слово "крѣплюсь!"), онъ началъ обнаруживать нѣкоторые признаки возвращающагося здоровья. Признаки эти появлялись и исчезали на время; но, наконецъ, Маркъ рѣшительно началъ поправляться -- и укрѣплялся съ каждымъ днемъ.
   Когда онъ могъ говорить не утомляясь, Мартинъ рѣшился посовѣтоваться съ нимъ объ одномъ замыслѣ, который, нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, онъ выполнилъ бы, не заботясь ни о чьемъ согласіи.
   -- Дѣло ваше отчаянное,-- сказалъ Мартинъ:-- это ясно. Мѣсто здѣшнее покинуто, и безнадежность его вѣрно уже извѣстна. Нельзя и думать, чтобъ кто нибудь рѣшился купить нашу собственность въ Эдемѣ, еслибъ даже было честно продать ее за какой бы то ни было безцѣнокъ. Мы оставили Англію, какъ сумасшедшіе, и обанкротились. Теперь намъ остается одно: уѣхать отсюда во что бы то ни стало и возвратиться домой. Какъ бы то ни было, но намъ необходимо возвратиться, Маркъ!
   -- Только, сударь? Не больше того?-- отвѣчалъ Маркъ выразительно.
   -- Въ Америкѣ мы можемъ надѣяться на помощь только одного человѣка -- мистера Бивена.
   -- Я думалъ о немъ, когда вы были больны.
   -- Но еслибъ и это оказалось безнадежнымъ, я готовъ даже написать къ моему дѣду и умолить его о помощи. Не попробовать ли напередъ съ мистеромъ Бивеномъ?
   -- Что жъ! Онъ очень пріятный джентльменъ...
   -- Немногіе припасы, на которые мы истратили всѣ свои деньги, можно продать, и тотчась же возвратить вырученныя деньги ему. Но продать ихъ здѣсь невозможно!
   -- Здѣсь, кромѣ мертвецовъ и свиней, не найдете покупателей.
   -- Не написать ли къ нему объ этомъ и не просить ли у него столько денегъ, чтобъ имѣть возможность добраться какъ можно дешевле до Нью-Іорка или какого нибудь другого приморскаго города, откуда мы могли бы отправиться въ Англію, взявъ на себя на суднѣ какую нибудь должность? Я объясню ему всѣ свои обстоятельства и связи, и напишу, что постараюсь заплатить ему даже черезъ моего дѣда, немедленно послѣ возвращенія нашего въ Англію.
   -- Что жъ, сударь, разумѣется! Вѣдь онъ можетъ только сказать нѣтъ, а можетъ быть, скажетъ и да.
   -- Помни,-- воскликнулъ Мартинъ: -- я одинъ виноватъ въ томъ, что мы здѣсь! Значитъ я и долженъ употребить всѣ средства, чтобъ отсюда выбраться. Мнѣ горько подумать о прошломъ. Еслибъ я прежде спросилъ твоего мнѣнія, Маркъ, я увѣренъ, намъ бы не бывать здѣсь.
   Маркъ удивился до крайности, но увѣрялъ съ жаромъ, что они все таки были бы въ Эдемѣ, и что онъ рѣшился, лишь только услышалъ объ этомъ благословенномъ мѣстѣ.
   Мартинъ прочиталъ ему письмо свое къ Бивену, которое онъ заготовилъ уже заранѣе. Оно было написано умно и откровенно и нисколько не скрывало ихъ безпомощнаго положенія, ихъ страданій и крайности. Просьба о пособіи была изложена скромно, но прямодушно. Маркъ былъ очень доволенъ этимъ посланіемъ, и они рѣшились отправить его съ первымъ пароходомъ, который зайдетъ въ Эдемъ за дровами. Не зная настоящаго мѣстопребыванія мистера Бивена, Мартинъ адресовалъ письмо въ Нью-Іоркъ, на имя достопамятнаго мистера Норриса, съ просьбою на обложкѣ о немедленномъ доставленіи Бивену.
   Прошло больше недѣли до появленія парохода. Наконецъ, рано утромъ, ихъ пробудило фырканье высокаго давленія "Олоджа", парохода, названнаго этимъ именемъ въ честь "одного изъ замѣчательнѣйшихъ людей его отечества". Оба поспѣшили къ пристани и благополучно отдали письмо на пароходъ. Потомъ когда ему надобно было отваливать, они, забывшись, остались на сходкѣ, за что капитанъ "Олоджа" пожелалъ просѣять ихъ сквозь сито и объявило, что если они не уберутся со сходни какъ можно проворнѣе, то онъ "выполощетъ ихъ въ питьѣ", чѣмъ онъ выразилъ иносказательно, что намѣренъ утопить ихъ въ рѣкѣ.
   Мартинъ не могъ ожидать отвѣта ранѣе, какъ недѣль черезъ восемь или десять. Въ продолженіе этого времени, чтобъ не оставаться праздными, онъ и Маркъ принялись обрабатывать и очищать свою землю. Какъ ни были недостаточны ихъ земледѣльческія познанія, но все же ихъ больше было у нашихъ друзей, чѣмъ у ихъ сосѣдей, которые воображали, что земледѣльчество -- врожденный даръ человѣка. Маркъ имѣлъ о немъ кой какія практическія понятія, а Мартинъ старался пользоваться его примѣромъ и научаться отъ него.
   Часто по ночамъ, оставаясь одни и ложась спать, они бесѣдовали объ отечествѣ и объ оставшихся тамъ знакомыхъ мѣстахъ и людяхъ -- иногда съ надеждой увидѣть ихъ снова, иногда съ грустнымъ спокойствіемъ безнадежности. Маркъ Тэпли съ удивленіемъ замѣчалъ при этихъ случаяхъ, что Мартинъ странно измѣнился.
   -- Онъ совсѣмъ не тотъ человѣкъ,-- подумалъ онъ однажды ночью -- Онъ и въ половину не думаетъ о себѣ столько, сколько прежде. Испытаю его еще разъ! Спите, сударь?
   -- Лѣтъ, Маркъ.
   -- Думаете объ Англіи, сударь?
   -- Да, Маркъ.
   -- И я также, сударь. Я думалъ о томъ, какъ теперь живутъ мистеръ Пинчъ и мистеръ Пексниффъ.
   -- Бѣдный Томъ?-- сказалъ задумчиво Мартинъ.
   -- Человѣкъ слабодушный, сударь,-- играетъ на органѣ даромъ, нисколько не заботится о себѣ.
   -- Я бы желалъ, чтобъ онъ больше о себѣ заботился... не знаю для чего, впрочемъ. Мы бы, можетъ быть, не любили его тогда и въ половину противъ теперешняго.
   -- Имъ всякій помыкаетъ, сударь,-- намекнулъ Маркъ.
   -- Да. Я это знаю, Маркъ.-- Онъ сказалъ это съ такою грустью, что товарищъ его замолчалъ на нѣсколько минутъ. Потомъ Маркъ заговорилъ со вздохомъ:
   -- Ахъ, сударь! На многое вы рискнули изъ любви къ одной молодой особѣ!
   -- Знаешь ли что, Маркъ,-- отвѣчалъ Мартинъ поспѣшно и съ необыкновеннымъ жаромъ, приподнявшись на постели:-- можешь быть увѣренъ, что она очень несчастлива. Она пожертвовала своимъ душевнымъ спокойствіемъ; она не можетъ бросить все и убѣжать такъ, какъ я. Она должна терпѣть, Маркъ,-- терпѣть, не имѣя возможности дѣйствовать! Я начинаю думать, что ей пришлось перенести больше горя, нежели мнѣ. Клянусь душою, я такъ думаю!
   Маркъ широко открылъ глаза, но не прерывалъ его.
   -- Скажу тебѣ по секрету, Маркъ, такъ какъ мы коснулись этого предмета, что тотъ перстень...
   -- Какой, сударь?
   -- Который она прислала мнѣ на прощаньи, Маркъ. Она купила его -- купила, зная, что я былъ тогда бѣденъ и гордъ (помоги мнѣ Богъ, гордъ!) и что нуждался въ деньгахъ.
   -- Кто вамъ сказалъ, сударь?
   -- Я говорю. Я знаю, что такъ. Я думалъ объ этомъ, дружище, сто разъ, когда ты лежалъ больной. И я взялъ у нея перстень, какъ животное, и носилъ его на своемъ пальцѣ, не подозрѣвая истины! Но поздно; ты слабъ и утомленъ, я знаю. Доброй ночи! Богъ съ тобою, Маркъ!
   -- Богъ съ вами, сударь!-- Но я чисто обманутъ!-- подумалъ мистеръ Тэпли, поворачиваясь на другой бокъ съ счастливымъ лицомъ.-- Это обманъ. Что за слава быть "крѣпкимъ" съ нимъ!
   Время текло. Нѣсколько пароходовъ приходило въ Эдемъ, но отвѣта на письмо не было. Дождь, жаръ, топь и зловредные пары производили по прежнему свое смертоносное дѣйствіе. Пріятельница ихъ давно уже лишилась двоихъ дѣтей; теперь она схоронила послѣдняго.
   Наконецъ пришелъ еще пароходъ и остановился въ Эдемѣ. Маркъ ждалъ его у лачужки дровосѣка; ему подали письмо. Онъ снесъ его Мартину. Съ трепетомъ глядѣли они другъ на друга.
   -- Оно тяжеловѣсно,-- проговорилъ Мартинъ, заикаясь.
   Открыли письмо и оттуда выпала пачка ассигнацій.
   Что каждый изъ нихъ сказалъ, сдѣлалъ или почувствовалъ -- они не помнили. Маркъ бросился изо всѣхъ силъ къ пристани, чтобъ узнать, когда опять пріидетъ пароходъ.
   Ему сказали, что дней черезъ десять или двѣнадцать. Несмотря на то, наши Британцы въ тотъ же вечеръ принялись укладывать свои вещи и къ ночи были готовы.
   Три недѣли протянулись тяжко, мучительно, до возвращенія парохода. На разсвѣтѣ одного осенняго дня, Мартинъ и Маркъ стояли уже на его палубѣ.
   -- Смѣлѣе, мы снова встрѣтимся въ старомъ свѣтѣ!-- кричалъ Мартинъ, махая двумъ стоящимъ на пристани изнуреннымъ фигурамъ.
   -- Или на томъ свѣтѣ,-- подумалъ Маркъ.
   Оставшіеся переселенцы взглянули другъ на друга и на то мѣсто, откуда понесся пароходъ, и скоро скрылись въ утреннемъ туманѣ, густо поднимавшемся отъ болотистой почвы Эдема.
   

Глава XXXIV, въ которой путешественники ѣдутъ домой и встрѣчаются на пути съ нѣсколькими замѣчательными лицами.

   Въ числѣ пассажировъ парохода быль одинъ немощный джентльменъ, сидѣвшій на низкихъ складныхъ креслахъ, протянувъ ноги на высокую мучную бочку. Черные, жесткіе волосы его были раздѣлены проборомъ посерединѣ головы; на подбородкѣ маленькій клочекъ шерсти. Онъ былъ въ бѣлой шляпѣ и безъ галстуха, въ черномъ костюмѣ съ длинными рукавами и коротенькихъ брюкахъ, въ грязныхъ чулкахъ и полусапожкахъ. Ему была лѣтъ около тридцати пяти, и онъ, повидимому, не имѣлъ привычки ни умываться, ни перемѣнять бѣлье. Онъ сидѣлъ подъ тѣнью огромнаго зеленаго зонтика и пережевывалъ заткнутую за щеку жвачку табака.
   Все это еще не доставляло ему права на особенное вниманіе потому что большая часть остальныхъ джентльменовъ была, повидимому, также въ раздорѣ съ прачками и также оставила омовеніе еще съ раннихъ дѣтскихъ лѣтъ. Но этотъ джентльменъ отличался глубокомысленнымъ челомъ, такъ что Мартинъ сразу счелъ его необыкновеннымъ человѣкомъ, что впослѣдствіи оказалось справедливымъ.
   -- Какъ вы поживаете, сударь?-- сказалъ голосъ подъ ухомъ Мартина.
   -- Какъ вы поживаете, сударь?-- отвѣчалъ Мартинъ.
   То былъ высокій и тощій джентльменъ въ шерстяной шапкѣ и широкомъ долгополомъ зеленомъ сюртукѣ съ отороченными чернымъ бархатомъ карманами.
   -- Вы изъ Европы, сударь?
   -- Да.
   -- Вы счастливы, сударь.
   Мартинъ подумалъ то же самое, но вскорѣ убѣдился, что джентльменъ подразумѣваетъ не то, что онъ думалъ.
   -- Вьт, сударь, счастливы, что имѣете случай видѣть нашего Эляйджа Погрема, сударь.
   -- Вашего Эляйджапогрема!-- возразилъ Мартинъ, думая, что это одно слово, и что дѣло идетъ о какомъ нибудь зданіи или тому подобномъ.
   -- Да, сударь.
   Млртинъ старался казаться понимающимъ, но не постигалъ въ чемъ дѣло.
   -- Да, сударь,-- повторилъ джентльменъ.-- Нашъ Эляйджа Погремъ сидитъ теперь подлѣ котла машины, сударь.
   Джентльменъ подъ зонтикомъ приложилъ къ брови указательный палецъ, какъ будто перебирая въ умѣ государственные вопросы.
   -- Это Эляйджа Погремъ?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Да, сударь, онъ самый.
   -- Ахъ Боже мой! Удивляюсь...
   -- Еслибъ котелъ этой машины вздумалъ теперь лопнуть, сударь, то явился бы новый праздникъ въ календаряхъ деспотизма. Да, сударь. Это Эляйджа Погремъ, членъ конгресса, и одинъ изъ нашихъ пер... востепенныхъ умовъ! Вѣдь это че...ло, сударь!
   -- Очень замѣчательное!
   -- Да, сударь. Когда нашъ безсмертный Чиггль дѣлалъ его мраморную статуэтку, которая расшевелила въ Европѣ столько предразсудковъ, онъ сказалъ, что это чело больше нежели смертное. А это случилось до погремскаго вызова, сударь.
   -- Что это за погремскій вызовъ?
   -- Рѣчь, сударь.
   -- О! неужели? Она вызывала...
   -- Весь свѣтъ, сударь. Вызывала весь свѣтъ на состязаніе съ нами, сударь; она развернула наши внутренніе способы къ борьбѣ со вселенною. Вы бы желали познакомиться съ Погремомъ, сударь?
   -- Если вы будете такъ добры...
   -- Мистеръ Погремъ!-- сказалъ ему незнакомецъ (а мистеръ Погремъ слышалъ каждое слово разговора его съ Мартиномъ):-- вотъ джентльменъ изъ Европы, сударь, изъ Англіи, сударь.
   Мистеръ Погремъ машинально протянулъ руку.
   -- Мистеръ Погремъ человѣкъ публичный, сударь,-- сказалъ представлявшій Мартина джентльменъ.-- Когда конгрессъ распущенъ, онъ путешествуетъ, чтобъ ознакомиться съ тѣми свободными Соединенными Штатами, которыхъ онъ даровитый сынъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ, мистеръ Погремъ всталъ, выплюнулъ нѣкоторые слѣды жеванія табака, усѣлся снова и заговорилъ съ Мартиномъ:
   -- Какъ вамъ нравится...
   -- Ваше отечество, вѣроятно?
   -- Да, сударь.
   Толпа пассажировъ окружила его и члена конгресса. Мартинъ слышалъ, какъ новый пріятель его шепнулъ кому-то: Погремъ зашибетъ его до синихъ припадковъ, навѣрное!
   -- Что жъ,-- сказалъ Мартинъ послѣ краткаго размышленія.-- Я по опыту знаю, что вы любите только одного рода отвѣты на такіе вопросы.-- Такъ какъ я не могу отвѣчать по вашему желанію, то лучше желалъ бы не отвѣчать вовсе.
   Мистеръ Погремъ запомнилъ этотъ отвѣтъ, чтобъ послѣ вклеить его въ какую нибудь рѣчь насчетъ иностранныхъ сношеній, и продолжалъ:
   -- Вы изъ Эдема, сударь? Какъ вамъ понравился Эдемъ?
   Мартинъ высказалъ свое мнѣніе въ довольно сильныхъ выраженіяхъ.
   -- Удивляюсь!-- возразилъ Погромъ, оглянувшись на присутствующихъ.-- Удивляюсь ихъ ненависти къ нашему отечеству и его узаконеніямъ!
   -- Ради Бога, сударь!-- вскричалъ Мартинъ.-- Неужели Эдемская Поземельная Компанія, во главѣ которой стоитъ мистеръ Скеддеръ, и все зло, которое она надѣлала,-- неужели же это узаконеніе Америки?
   -- Я разсчитываю, что мнѣніе ваше происходитъ отъ зависти и предразсудковъ, а отчасти отъ неспособности Британцевъ оцѣнятъ высокія установленія нлшего отечества,-- сказалъ Потремъ съ разстановкою.-- Ожидаю, сударь, что въ вашемъ помѣщеніи былъ одинъ джентльменъ, по имени Чоллопь, когда вы жили въ городѣ Эдемѣ?
   -- Да,-- отвѣчалъ Мартинъ.-- Но пріятель мой можетъ лучше меня отвѣчать на вашъ вопросъ, потому что я былъ тогда очень боленъ. Маркъ, этотъ джентльменъ говоритъ о мистерѣ Чоллопѣ.
   -- О, да, какъ же, сударь. Я его видѣлъ,-- замѣтилъ Маркъ.
   -- Великолѣпный образчикъ нашего сырого матеріала, сударь?-- спросилъ его Погромъ.
   -- Дѣйствительно, сударь!
   Погремъ взглянулъ на окружающихъ, которые изъявили уваженіе къ его генію одобрительнымъ ропотомъ. Онъ продолжалъ:
   -- Нашъ соотечественникъ, образецъ человѣка, вышедшаго изъ литейной природы! Онъ истинный сынъ нашего свободнаго полушарія! Онъ зеленъ, какъ горы нашей родины. Можетъ быть, онъ суровъ и дикъ,-- но таковы наши буйволоводцы. Онъ истинное дитя природы и дитя свободы!
   Мистеръ Погремъ далъ своимъ слушателямъ время успокоиться и потомъ сказалъ Марку:
   -- Вы не сочувствуете, сударь?
   -- Сказать правду, сударь, я его не очень любилъ,-- отвѣчалъ Маркъ.-- Онъ казался мнѣ буяномъ; да кромѣ того, я не восхищался его маленькими семиствольными убѣдителями и готовностью употреблять ихъ въ дѣло.
   -- Странно! Удивительно!-- возразилъ Погремъ, поднявъ свой зонтикъ такъ, чтобъ можно было видѣть изъ подъ него всѣхъ присутствующихъ.-- Замѣчаете ли вы постоянною оппозицію, которая господство етъ въ британскихъ умахъ?
   Мартинъ хотѣлъ возражать, но въ это время колоколъ возвѣстилъ обѣдъ. Всѣ о стремились въ каюту. Мистеръ Погремъ заторопился такъ, что забылъ сложить зонтикъ, который засѣлъ въ люкѣ, такъ что его нельзя было ни вытащить назадъ, ни просунуть впередъ. Свѣжій натискъ голодныхъ гражданъ наперъ сзади; зонтикъ смяли и уничтожили, и черезъ нѣсколько секундъ Мартинъ очутился подлѣ Погрема за столомъ. Граждане поглощали съѣстные припасы съ обычною прожорливостью. Самъ мистеръ Погремъ минуты съ четыре валилъ въ себя огромные куски всего, что ему только попадалось подъ руку; онъ обнаруживалъ алчность ворона.
   Послѣ обѣда всѣ вышли наверхъ, зажевали свои жвачки и закурили съ обычнымъ усердіемъ.
   Послѣ скучнаго перехода, продолжавшагося нѣсколько дней, пароходъ прибылъ къ той самой пристани, отъ которой Мартинъ и Маркъ отвалили въ Эдемъ. Капитанъ Кеджикъ, трактирщикъ, стоялъ тамъ и очень удивился, увидя ихъ въ числѣ пассажировъ.
   -- Ну, ради Предвѣчнаго!-- воскликнулъ онъ.-- Вотъ чему я удивляюсь, право!
   -- Надѣюсь, капитанъ, что мы можемъ прожить въ вашемъ домѣ до завтрашняго дня?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Я разсчитываю, что вы можете прожить у меня хоть цѣлый годъ, если вздумаете. Однако, нашимъ не понравится то, что вы воротились сюда.
   -- Отчего же, капитанъ?
   -- Они ожидали, что вы тамъ поселитесь. Обманулись же они
   -- Что вы хотите сказать?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Вадгь бы не слѣдовало принимать ихъ въ тотъ день, нѣтъ!
   -- Любезный другъ, да развѣ я желалъ этого? Развѣ это зависѣло отъ меня? Развѣ не вы же говорили мнѣ, что мнѣ грозить ихъ мщеніе, если я не приму ихъ?
   -- Я ужъ этого не знаю,-- возразилъ капитанъ.
   Послѣ чего онъ пріотсталъ и пошелъ съ Маркомъ, а Мартинъ и Эляйджа Погремъ вошли въ національный отель
   -- Мы воротились живые!-- сказалъ Маркъ
   -- Я ожидалъ не того,-- проворчалъ капитанъ Кеджикъ.-- Наши фешенебли не пошли бы на его "пріемъ", еслибъ это предчувствовали.
   Капитанъ былъ очень недоволенъ тѣмъ, что Мартинъ и Маркъ не умерли въ Эдемѣ. Постояльцы его "отеля" сочувствовали ему вполнѣ. Но, къ счастью Мартина, вниманіе ихъ было развлечено внезапнымъ намѣреніемъ почтить торжественнымъ посѣщеніемъ мистера Эляйджа Погрема.
   Такъ какъ общій вечерній чай уже кончился до прибытія парохода, Мартинъ, Маркъ и Погремъ сѣли за чай отдѣльно; вдругъ Вошла депутація, составленная изъ шести джентльменовъ постояльцевъ и весьма голосистаго мальчика.
   -- Сэръ!-- сказалъ ораторъ депутаціи.
   -- Мистеръ Погремъ!-- рѣзко прокричалъ мальчикъ.
   Ораторъ представилъ мистеру Погрему голосистаго мальчика:
   "Докторъ Джайнри, сударь,-- джентльменъ съ высокими поэтическими началами, сударь. Мы считаемъ его важнымъ пріобрѣтеніемъ, сударь, увѣряю васъ... А вотъ мистеръ Джоддъ, сударь. Мистеръ Идзердъ, сударь. Мистеръ Бибъ, сударь. Полковникъ Гроперъ, сударь. Профессоръ Пайперъ, сударь. Мое имя, сударь, Оскаръ Боффумъ.
   По мѣрѣ того, какъ ораторъ склонялъ эти имена, каждый выступалъ впередъ, кивалъ Погрему головою, пожималъ ему руку и снова отступалъ назадъ.
   -- Сэръ!-- снова началъ ораторъ.
   -- Мистеръ Погремъ!-- кричалъ голосистый мальчикъ.
   -- Не лучше ли, докторъ Джайнри Донкль,-- сказалъ ораторъ со взглядомъ безнадежности:-- если вы возьмете за себя исполненіе возложеннаго на насъ маленькаго, порученія?
   Голосистый мальчикъ этого и желалъ. Онъ выступилъ впередъ.
   -- Мистеръ Погремъ! Сэръ! Горсть вашихъ согражданъ, сударь, услышавъ о прибытіи вашемъ и чувствуя патріотическій характеръ вашъ служить великой республикѣ, желаетъ имѣть пріятность созерцать васъ. А потому, сударь, въ знакъ ихъ уваженія, они желаютъ воспользоваться вашимъ обществомъ въ восемь часовъ, въ дамской общей комнатѣ!
   Мистеръ Погремъ поклонился и отвѣчалъ:-- Сограждане!
   -- Хорошо! Слушайте! Прекрасно!-- громко закричалъ полковникъ Гроперъ.
   Мистеръ Погремъ поклонился Гроперу отдѣльно.
   -- Ваше одобреніе моихъ трудовъ на пользу отечества,-- продолжалъ онъ:-- доходитъ до моего сердца. Во всякое время и во всякомъ мѣстѣ -- въ дамской общей, друзья мои, или на полѣ битвы...
   -- Слушайте, слушайте! Прекрасно! Отлично!-- кричалъ Гроперъ.
   -- Имя Погрема съ гордостью присоединится къ вашимъ именамъ. Пусть будетъ написано на моей гробницѣ: онъ былъ членомъ конгресса и ревностно исполнялъ долгъ свой.
   -- Комитетъ, сударь, будетъ ждать васъ за пять минутъ до восьми!-- прокричалъ голосистый мальчикъ.-- Прощайте, сударь!
   Мистеръ Погремъ пожалъ имъ всѣмъ руки, и они ушли.
   За пять минутъ до восьми часовъ, мистеръ Погремъ освѣжившись и причесавшись такъ, какъ изображено на его статуѣ, отправился въ общую дамскую вмѣстѣ съ комитетомъ. Членъ конгресса былъ встрѣченъ рукоплесканіями джентльменовъ и дамъ и криками: "Погремъ, Погремъ!"
   -- Мы попросимъ васъ, почтенный сэръ, прислониться спиною въ уголъ залы, чтобъ было больше мѣста тѣмъ, которые желаютъ васъ видѣть,-- сказалъ ему Оскаръ Боффумъ. Мистеръ Погремъ исполнилъ его желаніе.
   Начался "пріемъ". Джентльмены приводили дамъ и другихъ джентльменовъ, спрашивали Погрема, что онъ думаетъ о такомъ-то или такомъ политическомъ вопросѣ; смотрѣли на него и смотрѣли другъ на друга. Дамы разсматривали его съ своихъ стульевъ въ лорнеты и говорили вслухъ: "Ахъ, еслибъ онъ заговорилъ! Отчего онъ не говоритъ? Скажите ему, чтобъ онъ говорилъ!" И Эляйджа Погремъ взглядывалъ на дамъ и отпускалъ заговаривавшимъ съ нимъ сенаторскія фразы. Но главною цѣлію общества было, повидимому, то, чтобъ не выпускать Погрема изъ его угла; и онъ стоялъ тамъ, какъ прикованный.
   Шумъ у дверей возвѣстилъ о прибытіи какой то необыкновенной особы. Одинъ пожилой джентльменъ, разгоряченный до крайности, пробился до мистера Погрема и закричалъ изъ всей мочи:
   -- Сэръ! Мистриссъ Гомини!
   -- Эта женщина опять здѣсь,-- сказалъ Мартинъ своему Ком., съ которымъ они стояли въ уютномъ мѣстѣ, удобномъ для наблюденій.
   Всѣ разступились передъ "матерью новѣйшихъ Гракховъ". Мистриссъ Гомини, съ аристократическою походкой, въ классическомъ чепцѣ, съ краснымъ носовымъ платкомъ и сложенными руками, медленно направилась къ восхищенному Погрему. Всѣ умолкли, ожидая чего нибудь необычайно интереснаго.
   Когда прошли первыя привѣтствія, мистриссъ Гомини безжалостно атаковала Погрема вопросами о поданномъ имъ однажды голосѣ, потомъ о тарифѣ, коммерческомъ трактатѣ, о границахъ, ввозѣ и вывозѣ товаровъ, и тому подобномъ. Погрему пришлось круто.
   Въ это время, принесли ей записочку, которую она немедленно прочитала вслухъ. Дѣло состояло въ томъ, что двѣ литературныя соотечествепницы матери новѣйшихъ Гракховъ просили ее представить ихъ знаменитому патріоту, мистеру Погрему.
   Мистриссъ Гомини поспѣшно встала и вышла. Черезъ нѣсколько минутъ, она величественно ввела въ залу двухъ дамъ и представила ихъ члену конгресса: -- Миссъ Топпитъ и миссъ Коджеръ!
   На одной изъ дамъ былъ каштановый парикъ необъятныхъ размѣровъ. На лбу другой, былъ придѣланъ невидимыми средствами массивный камей съ изображеніемъ вашингтонскаго капитолія.
   -- Бытъ представленною Погрему такимъ существомъ, какъ Гомини,-- заговорила миссъ Коджеръ:-- доставляетъ трогательный моментъ по впечатлѣнію, оказываемому имъ на то, что мы называемъ нашими чувствами. Погремъ или Гомини, или всякое дѣятельное начало, которому мы даемъ такое названіе, есть само по себѣ верховный изыскивающій духъ, свѣтъ покинутый, слишкомъ обширный и яркій для входа въ него въ такой непредвидѣнныи кризисъ!
   -- Духъ и вещество,-- сказала дама въ парикѣ:-- скользятъ быстро въ пучину неизмѣримости. Воетъ высокое, и тихо покоится сладостный идеалъ въ шепчущихъ чертогахъ воображенія. Сладостно слышать это. Но тогда смѣется суровый философъ, и видѣніе исчезаетъ...
   Послѣ такихъ предварительныхъ рѣчей, обѣ поочереди поцѣловали руку мистера Погрема, какъ патріотическую пальму. Потомъ мистриссъ Гомини потребовала стульевъ, и всѣ три принялись за Погрема, чтобъ заставить его показаться въ самомъ выгодномъ свѣтѣ. Громкія слова и звучныя фразы сыпались и плескались; голосистый мальчикъ нѣсколько разъ отиралъ слезы, и комитетъ членъ конгресса нашелъ возможность убраться въ постель; докторъ Джайнри прибѣжалъ въ контору газеты и тотчасъ же написалъ стихи въ честь прошедшаго торжественнаго собранія. Стихи начинались четырнадцатью звѣздами и имѣли заглавіемъ "Отрывокъ, внушенный философическою бесѣдою великаго Погрема съ тремя прекраснѣйшими дочерьми Колумбіи".
   На другой день, Мартинъ и Маркъ, продавъ за безцѣнокъ купленныя ими вещи тѣмъ же купцамъ, отъ которыхъ онѣ были взяты, тронулись по пути къ Нью-Іорку. Погремъ ѣхалъ вмѣстѣ, въ томъ же вагонѣ желѣзной дороги.
   Мистеръ Бивенъ извѣщалъ Мартина въ письмѣ своемъ, что въ извѣстное время, въ извѣстной гостиницѣ, въ Нью-Іоркѣ, онъ будетъ ожидать ихъ съ нетерпѣніемъ. Случилось, что срокъ пребыванія его въ городѣ еще не прошелъ, такъ что они нашли своего друга и спасителя, принявшаго ихъ съ сердечною радостью.
   -- Мнѣ, право, стыдно и горько, что я просилъ у васъ денегъ,-- сказалъ Мартинъ.-- Но взгляните на насъ и судите, до чего мы доведены!
   -- Вмѣсто того, чтобъ считать, что я оказалъ вамъ услугу,-- возразилъ Бивенъ:-- я долженъ упрекать себя за то, что былъ невинною причиною вашихъ несчастій. Но я никакъ не воображалъ, что вы рѣшитесь отправиться въ Эдемъ.
   -- Лучше не говорить объ этомъ, почтенный другъ мой; дѣло въ томъ, что я поступилъ, какъ безумный. Маркъ не имѣлъ даже голоса въ этомъ дѣлѣ.
   -- Что жъ! Онъ, кажется, и вообще не часто имѣлъ голосъ, не правда ли?-- возразилъ Бивенъ, смѣясь съ видомъ человѣка, понявшаго и Мартина, и Марка.
   -- Вы правы, къ стыду моему. Но вѣкъ живи и вѣкъ учись мистеръ Бивенъ! Почти умирай и учись -- тогда научишься еще скорѣе.
   -- Теперь,-- сказалъ Бивенъ:-- поговоримъ о вашихъ планахъ Вы намѣрены возвратиться въ Англію?
   -- О, безъ сомнѣнія! И вы также думаете, надѣюсь?
   -- Разумѣется. Я не постигаю, зачѣмъ вы сюда пріѣхали. Вы не знаете, что "Скрю", на которомъ вы прибыли вмѣстѣ съ генераломъ Флэддокомъ, въ здѣшнемъ портѣ?
   -- Неужели?
   -- Да. Объявлено, что онъ завтра уходитъ.
   Такія новости сильно подѣйствовали на Мартина. Онъ зналъ что на "Скрю" ему не найти себѣ никакой должности, а денегъ, вырученныхъ за продажу вещей, не доставало на уплату и четверти доли той суммы, которую онъ уже занялъ; употребить же эта деньги на плату за переходъ онъ не рѣшался. Онъ объяснилъ все это мистеру Бивену.
   -- Ну, видно, что вы изъ Эдема!-- возразилъ тотъ. Возьмите себѣ мѣсто въ передней каютѣ и останьтесь мнѣ должнымъ еще нѣсколько долларовъ. Вотъ и все. Пусть Маркъ сходитъ туда и узнаетъ, много ли тамъ пассажировъ; если въ каютѣ можно помѣститься, не задохнувшись -- идите, вотъ мой совѣтъ. А между тѣмъ, мы съ вами оглядимся здѣсь... Къ Норрисамъ мы не пойдемъ, развѣ если вы этого пожелаете; а потомъ втроемъ пообѣдаемъ.
   Мартину оставалось только благодарить его. Но онъ вышелъ а минуту изъ комнаты и просилъ Марка, чтобъ тотъ непремѣнно взялъ мѣсто на "Скрю", хотя бы имъ пришлось валяться на голой палубѣ, и мистеръ Тэпли обѣщалъ это исполнить
   Послѣ того, оставшись наединѣ съ Мартиномъ, Маркъ сообщилъ ему съ большимъ самодовольствіемъ:
   -- Я надулъ мистера Бивена!
   -- Мистера Бивена?
   -- Поваръ съ нашего "Скрю" вчера женился и останется на берегу; а когда я пришелъ на судно и меня узнали, то подходитъ ко мнѣ метъ {Mate -- помощникъ капитана на купеческихъ судаіъ.} и спрашиваетъ, хочу ли я занять мѣсто повара,-- потому, говоритъ, что всегда варилъ всѣмъ.
   -- Что же ты сказалъ?
   -- Разумѣется, согласился! А жалованье мое, сударь,-- прибавилъ Маркъ съ восхищеніемъ заплатитъ и за ваше мѣсто. Я уже взялъ вамъ каютку. Rule Britannia! Британцы дуютъ домой!
   -- Не видалъ еще я такого малаго, какъ ты!-- воскликнулъ Мартинъ, схвативъ его за руку.-- Но какъ же ты надулъ мистера Бивена?
   -- А вотъ какъ! Мы, знаете, не скажемъ ему объ этомъ ни слова. Возьмемъ у него деньги, но не станемъ тратить ихъ и не станемъ держать ихъ у себя. Мы напишемъ ему записку, объяснимъ въ чемъ дѣло, положимъ туда деньги и оставимъ въ буфетѣ, чтобъ ему отдали, когда мы уйдемъ. Понимаете?
   Мартинъ восхищался не меньше Марка и отъ души согласился на его предложеніе. Они провели вечеръ очень пріятно съ Бивеномъ, ночевали въ отелѣ, оставили тамъ письмо, и на слѣдующее утро отправились на пакетботъ, забывъ всѣ прежнія страданія.
   -- Прощайте, прощайте!--сказалъ Мартинъ ихъ общему пріятелю. Какъ мнѣ отблагодарить васъ за все, что вы для меня сдѣлали?
   -- Если вы когда нибудь сдѣлаетесь человѣкомъ богатымъ и могущественнымъ,-- возразилъ тотъ:-- вы постараетесь, чтобъ правительство ваше заботилось побольше о своихъ поданныхъ, которые отправляются жить за морями. Вы понимаете по опыту, къ чему ведетъ безразсчетная эмиграція, и какое зло можно отвратить безъ большихъ трудовъ!
   Веселѣе, ребята веселѣе! Судно подъ всѣми парусами и бугшпритъ его направляется прямо къ Англіи. Америка остается уже облакомъ за его кормою!
   

Глава XXXV. Прибывъ на родину, Мартинъ присутствуетъ при церемоніи, изъ которой извлекаетъ утѣшительное заключеніе, что его не забыли въ его отсутствіе.

   Въ полдень, въ моментъ полной воды, въ томъ англійскомъ портѣ, куда шелъ "Скрю", бросилъ онъ якорь въ рѣкѣ.
   Путешественники наши съ восторгомъ увидѣли родину. Прошелъ годъ съ тѣхъ поръ, какъ тѣ же шпицы и крыши исчезли за ними въ туманѣ отдаленія. Глядя на знакомые предметы, они удивлялись тому, что все такъ мало перемѣнилось. Годъ тому назадъ, они пускались въ путь бодрые и здоровые, съ надеждами на будущее. Теперь; они возвратились бѣдными, послѣ тяжкихъ страданій, но возвратились "на родину". А слово это имѣетъ глубокое значеніе!
   Высаженные на берегъ съ весьма малымъ запасомъ денегъ и безъ всякаго опредѣленнаго плана на счетъ будущихъ дѣйствій, они отыскали дешевую таверну и принялись угощаться дымящимся бифштексомъ и пивомъ, съ такимъ наслажденіемъ, къ какому могутъ быть способны только люди, пришедшіе съ моря. Насытившись, они расшевелили въ каминѣ уголья, отдернули отъ окна занавѣску и, разсѣвшись въ креслахъ, принялись глазѣть на улицу, поставя между собою по стакану горячаго грога.
   Комната ихъ принадлежала къ числу тѣхъ непостижимыхъ каморокъ, которыя существуютъ только въ тавернахъ и обязаны своимъ изобрѣтеніемъ удобству, съ которымъ архитекторъ могъ напиваться, не прерывая ихъ построенія. Въ ней было больше угловъ, нежели въ черепѣ человѣка упрямаго; тьма чудныхъ ящиковъ и комодовъ, куда нельзя было класть ничего, что бы не было нарочно изобрѣтено для такого помѣщенія. Комната находилась нѣсколько ниже мостовой, такъ что мальчишки находили очень удобнымъ показывать сидящимъ въ ней свои языки, какъ медикамъ.
   Мартинъ и Маркъ смотрѣли на прохожихъ и по временамъ разсуждали о томъ, куда имъ направить первые шаги свои,
   -- Разумѣется, намъ нужно прежде всего видѣть миссъ Мери,-- сказалъ Маркъ.
   -- Разумѣется; но я не знаю, гдѣ она,-- возразилъ Мартинъ.-- Я не имѣлъ духа писать о нашихъ бѣдствіяхъ, а потому не слыхалъ о ней ничего съ тѣхъ поръ, какъ мы выѣхали въ первый разъ изъ Нью-Іорка.
   -- По моему, сударь, мы отправимся прямо къ "Дракону". Вамъ тамъ нечего дѣлать, и вы можете остановиться миль за десять. А я пойду. Мистрисъ Люпенъ и мистеръ Пинчъ разскажутъ мнѣ всѣ новости. Я предлагаю пуститься въ путь пѣшкомъ сегодня же послѣ обѣда. Мы можемъ остановиться, когда устанемъ; продолжать итти, когда поотдохнемъ -- все это будетъ очень дешево.
   -- По неволѣ приходится путешествовать дешево, когда иначе нельзя, дружище.
   -- Тѣмъ больше причинъ не терять времени. А потому, когда вы увидите молодую миссъ и узнаете, въ какомъ расположеніи духа старый джентльменъ, тогда вы увидите, что надобно дѣлать.
   -- Безъ сомнѣнія. ничто не можетъ быть умнѣе.
   Они поднимали къ губамъ свои стаканы, но вдругъ руки ихъ остановились, и взгляды приковались къ одной фигурѣ, которая медленно и въ задумчивости проходила мимо окна.
   Это былъ мистеръ Пексниффъ -- спокойный, безмятежный, но гордый,-- честно-гордый,-- одѣтый особенно тщательно и улыбающійся восхитительнѣе обыкновеннаго.
   Когда онъ прошелъ, кто то изъ шедшихъ по противоположному направленію пріостановился, чтобъ посмотрѣть ему вслѣдъ съ большимъ почтеніемъ, почти съ благоговѣніемъ. Трактирщикъ выскочилъ на улицу, присоединился ко второму лицу, поговорилъ съ нимъ, важно покачалъ головою, и также почтительно посмотрѣлъ вслѣдъ мистеру Пексниффу.
   Мартинъ и Маркъ глядѣли другъ на друга, едва вѣря своимъ глазамъ, и, наконецъ, разсмѣялись.
   -- Надобно развѣдать объ этомъ!-- сказалъ Мартинъ.-- Позови сюда хозяина, Маркъ.
   Мистеръ Тэпли немедленно привелъ головастаго трактирщика.
   -- Послушайте, хозяинъ!-- сказалъ Мартинъ.-- Кто этотъ джентльменъ, который сейчасъ прошелъ и на котораго вы такъ пристально смотрѣли?
   -- Это, джентльмены, великій мистеръ Пексниффъ! Знаменитый архитекторъ, джентльмены!
   Онъ засунулъ руки въ карманы и смотрѣлъ то на одного, то на другого, какъ будто готовясь помочь тому изъ нихъ, кто упадетъ въ обморокъ отъ этого извѣстія,
   -- Великій мистеръ Пексниффъ, джентльмены, прибылъ сюда на закладку новаго, великолѣпнаго публичнаго зданія.
   -- Оно будетъ строиться по его плану?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Великій мистеръ Пексниффъ, знаменитый архитекторъ, джентльмены, получилъ первую премію и будетъ воздвигать строеніе.
   -- Кто кладетъ первый камень?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Нашъ депутатъ пріѣхалъ нарочно для этого. Директоры наши не хотѣли удовольствоваться никѣмъ меньше нашего члена въ низшей палатѣ, который подаетъ голосъ въ пользу джентльменскихъ интересовъ.
   -- Какіе же это интересы?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Какъ? Вы не знаете?-- возразилъ трактирщикъ.
   Дѣло было ясно, что и самъ онъ зналъ не больше. На выборахъ ему всегда говорили, что онъ долженъ взять джентльменскую сторону, и онъ надѣвалъ сапоги съ отворотами и подавалъ свой голосъ.
   -- Когда же будетъ церемонія?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Сегодня,-- потомъ вынувъ часы, трактирщикъ прибавилъ выразительно:-- даже почти сію минуту.
   Мартинъ поспѣшно спросилъ, можно ли будетъ присутствовать при ней, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, увлекъ за собою Марка со всевозможною поспѣшностью.
   Имъ удалось забраться въ благопріятный уголокъ, изъ котораго они могли видѣть все, не опасаясь быть замѣченными Пексниффомъ. Они поспѣли какъ разъ во время, потому что тотчасъ же послышался въ нѣкоторомъ разстояніи большой шумъ, и всѣ обратили взоры къ воротамъ.
   -- Не будетъ ли съ нимъ Тома Пинча?-- шепнулъ Мартинъ Марку.
   -- Врядъ ли Тому сдѣлаютъ такую честь,-- отвѣчалъ тотъ.
   Въ это время вошли процессіей дѣти Человѣколюбивой Школы по два въ рядъ и въ чистомъ бѣльѣ. За ними слѣдовалъ оркестръ музыки, предводительствуемый добросовѣстнымъ барабанщикомъ, который не дозволялъ себѣ ни минуты отдыха. Потомъ вошло множество джентльменовъ съ посохами въ рукахъ и бантиками на груди; за ними слѣдовалъ мэрь съ гильдіей, окружавшій "члена за джентльменскій интересъ", который велъ подъ руку великаго архитектора. Дамы замахали платками, джентльмены шляпами, дѣти человѣколюбія закричали, и членъ за джентльменскій интересъ поклонился.
   Когда возстановилось молчаніе, членъ за джентльменскій интересъ потиралъ руки и озирался съ самодовольствіемъ, по временамъ отпуская мимолетныя замѣчанія мэру или Пексниффу. При каждомъ словѣ, при каждомъ движеніи члена, та или другая изъ дамъ съ восторгомъ махала носовымъ платкомъ. Мистеръ Пексниффъ также возбуждалъ общее любопытство и общій восторгъ.
   Принесли серебряный ушатикъ. Членъ за джентльменскій интересъ, засучивъ рукава, наложилъ въ него извести и всѣ единодушно рукоплескали. Потомъ принесли маленькую вазу съ монетами, которыми членъ забренчалъ, какъ будто готовясь дѣлать заклинаніе. Когда все это было положено въ ямку на нижнемъ фундаментѣ, одинъ классикъ прочиталъ надпись на латинскомъ языкѣ, которая глубоко тронула присутствующихъ. Потомъ опустили приподнятый на таляхъ основной камень, среди веселыхъ восклицаній, и членъ за джентльменскій интересъ ударилъ по нему трижды. Послѣ этого мистеръ Пексниффъ развернулъ свои планы, и всѣ столпились къ нему, чтобъ ихъ разсматривать и ими восхищаться.
   Мартинъ, котораго подергивало во все это время, не могъ удержать своего нетерпѣнія: онъ протолкался впередъ съ прочими и заглянулъ на планы черезъ плечо мистера Пексниффа. Потомъ онъ возвратился къ Марку, кипя бѣшенствомъ.
   -- Что вы? Въ чемъ дѣло, сударь?-- вскричалъ Маркъ.
   -- Бездѣльникъ! Это мое строеніе!
   -- Ваше строеніе, сударь?
   -- Да, мое. Я сочинилъ и составилъ этотъ планъ школы. А этотъ негодяй прибавилъ только четыре окна и перепортилъ все!
   Маркъ едва могъ вѣрить, но долженъ былъ почти насильно удерживать Мартина, пока не простылъ первый порывъ его негодованія. Между тѣмъ, членъ обратился къ присутствующимъ съ рѣчью, въ которой объявилъ, что хотя и часто возвышалъ голосъ свой въ парламентѣ въ пользу интереса джентльменовъ и дамъ, но никогда не говорилъ съ такимъ чистымъ и безпримѣрнымъ восхищеніемъ, какъ теперь, тѣмъ болѣе, что сегодняшній день доставилъ ему случай познакомиться лично съ джентльменомъ -- онъ показалъ на Пексниффа, котораго привѣтствовали громкими криками и который положилъ руку на сердце.
   -- Съ джентльменомъ,-- продолжалъ членъ:-- котораго слава до меня достигла, но котораго глубокомысленной физіономіи я не имѣлъ отличной чести видѣть, и котораго умною бесѣдою я не имѣлъ полезнаго удовольствія наслаждаться.
   Рукоплесканія и крики сильнѣе прежняго.
   -- Друзья мои!--отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ:-- обязанность моя строить, но не говорить: трудиться съ мраморомъ, камнемъ и кирпичемъ, а не словами. Я тронутъ до глубины сердца. Богъ да помилуетъ васъ!
   Слова его произвели энтузіазмъ неописанный. Носовые платки замахали во всѣхъ направленіяхъ. Дѣтямъ человѣколюбія сказали, чтобъ каждый мальчикъ изъ нихъ стремился сдѣлаться Пексниффомъ. Свита мэра, джентльмены съ посохами, членъ за джентльменскій интересъ, огласили воздухъ криками: "ура! Пексниффъ!" которые повторялись до безконечности.
   Короче, всѣ предполагали, что Пексниффъ совершилъ дѣло великое, дѣло невознаградимое. Когда процессія тронулась назадъ, Мартинъ и Маркъ остались вскорѣ почти одни у краеугольнаго камня.
   -- Сравни сегодняшнее положеніе этого человѣка съ нашимъ!-- горько сказалъ Мартинъ.
   -- Богъ съ вами, сударь! За чѣмъ это? Одни архитекторы ловко дѣлаютъ основанія, а другіе умѣютъ строить на этихъ фундаментахъ. Но конецъ поправитъ все -- будьте увѣрены, что поправитъ!
   -- А между тѣмъ...
   -- А между тѣмъ, сударь, намъ еще много дѣла и далеко идти. А потому скорѣе и веселѣе!
   -- Ты лучшій наставникъ въ свѣтѣ, Маркъ, и я постараюсь бытъ недурнымъ ученикомъ! Впередъ! Идемъ, пріятель!
   

Глава XXXVI. Томъ Пинчъ отправляется искать счастья.

   О, какъ угрюмо смотритъ Томъ Пинчъ на городъ Сэлисбюри съ тѣхъ поръ, какъ Пексниффъ его сердца превратился въ пустое сновидѣніе!
   Томъ такъ давно имѣлъ привычку обмакивать Пексниффа своего воображенія въ чай, и намазывать его на свои горячіе тосты, и услаждать имъ свое пиво, что онъ безвкусно позавтракалъ на слѣдующее утро послѣ своего изгнанія. Аппетитъ его не улучшился за обѣдомъ, за которымъ онъ разсуждалъ съ помощникомъ органиста Сэлисбюрійскаго Собора насчетъ своего будущаго.
   Помощникъ органиста объявилъ рѣшительно, что Томъ долженъ непремѣнно отправиться въ Лондонъ, потому что на свѣтѣ нѣтъ другого подобнаго мѣста. Томъ думалъ о Лондонѣ и прежде, соединяя идею о немъ съ помышленіями о своей сестрѣ и о своемъ пріятелѣ, Джонѣ Вестлокѣ, котораго совѣта онъ непремѣнно рѣшился спросить при теперешнемъ переворотѣ своей судьбы. Итакъ, онъ рѣшилъ, что надобно ѣхать въ Лондонъ и твердо вознамѣрился исполнить это намѣреніе. Такъ какъ въ дилижансѣ того вечера не было мѣста, ему пришлось отложить свое путешествіе до слѣдующаго. Онъ написалъ къ мистриссъ Люпенъ, прося доставить его чемоданъ къ старому придорожному столбу, къ которому онъ такъ часто выходилъ встрѣчать Пексниффа, потому что дорога въ Лондонъ пролегала мимо этого памятнаго ему мѣстечка.
   Несмотря на безпокойство о будущемъ и на жалкое состояніе его кошелька, Томъ ощущалъ непривычное чувство свободы, которое его невольно радовало. Его утѣшала мысль, что онъ теперь не зависитъ ни отъ кого и полный хозяинъ своего времени.
   Прошелъ день, и Томъ легъ, наконецъ, спать въ прежней комнаткѣ своей таверны. Наконецъ, вечеромъ слѣдующаго дня, подкатилъ дилижансъ, запряженный четверткою сѣрыхъ коней, съ раззолоченною надписью "Лондонъ". Томъ усѣлся на козлахъ и чувствовалъ себя совершенно другимъ человѣкомъ, тѣмъ болѣе, что и экипажъ и лошади и кондукторъ смотрѣли не скромными провинціалами, а гордыми Лондонцами, для которыхъ Сэлисбюри было ничто.
   Экипажъ быстро покатился по улицамъ, мимо собора, при звукахъ рога, въ который кучеръ трубилъ съ гордостью. Томъ не могъ воспротивиться пріятному ощущенію быстрой ѣзды при прекрасной погодѣ. Четверня сѣрыхъ неслась, какъ будто сочувствуя ему. Фермы, кладбища, деревенскія церкви, поля, луга, мелькали мимо. Вскорѣ подъѣхалъ дилижансъ къ старому столбу, и тамъ была уже мистриссъ Люпенъ, собственною своею особой, привезшая чемоданъ Тома въ своемъ кабріолетѣ, запряженномъ смирнымъ конемъ Дракономъ, которымъ она правила собственноручно.
   -- Ахъ, мистриссъ Люпенъ, какъ вы добры,-- воскликнулъ Томъ, наклонясь къ ней и пожимая ей руку.-- Я вовсе не думалъ, что вы сами будете безпокоиться.
   -- Какое безпокойство, мистеръ Пинчъ!
   -- Да ужъ я васъ знаю. Ну, что новаго?
   Хозяйка "Дракона" покачала головою.
   -- Скажите, что вы меня видѣли,-- сказалъ Томъ:-- и что я смотрѣлъ очень бойко и весело. Скажите, что я прошу ее не унывать, потому что со временемъ все поправится. Прощайте!
   -- Вы напишите, когда пристроитесь, мистеръ Пинчъ?
   -- Когда пристроюсь!-- О, разумѣется. А между тѣмъ, я поклонюсь отъ васъ мистеру Вестлоку... вѣдь вы съ нимъ всегда были дружны! Пойду отыскивать его, потому что, кромѣ Джека, у меня нѣтъ въ Лондонѣ никого. Прощайте!
   -- Прощайте, мистеръ Пинчъ!-- кричала мистриссъ Люпенъ, вытаскивая корзинку, изъ которой торчала длинная бутылка.-- Возьмите. Прощайте!
   -- Вы хотите, чтобъ я отвезъ это въ Лондонъ для васъ, мистриссъ Люпенъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Тутъ кое что вамъ на дорогу. Ну, Джекъ, поѣзжай скорѣе. Все хорошо! Прощайте!
   Она уже отъѣхала на четверть мили и прежде, чѣмъ Томъ успѣлъ опомниться; потомъ обернулась къ шему съ радостнымъ лицомъ и весело сдѣлала ему прощальный знакъ рукою.
   -- Вотъ,-- подумалъ Томъ, когда дилижансъ тронулся:-- тотъ самый столбъ, у котораго я простился со столькими товарищами! Я прежде сравнивалъ этотъ экипажъ съ чудовищемъ, которое приходитъ по временамъ затѣмъ, чтобъ увозить отъ меня моихъ друзей, а теперь я ѣду на немъ самъ, чтобъ искать счастья Богъ знаетъ гдѣ и какъ!
   Томъ съ грустью припомнилъ, какъ онъ хаживалъ по этимъ мѣстамъ вмѣстѣ съ Пексниффомъ; онъ опустилъ голову, и взоры его упали на лежавшую на колѣняхъ корзинку, о которой онъ забылъ на время.
   -- Какое доброе и внимательное существо! Она нарочно велѣла своему Джеку, чтобъ онъ не смотрѣлъ на меня, потому что не хотѣла, чтобъ я бросилъ ему шиллингъ!
   Тутъ глаза Тома встрѣтились случайно съ глазами сосѣда его, кучера. Кучеръ подмигнулъ ему.
   -- Славная женщина для ея лѣтъ, сударь.
   -- Да, конечно.
   -- Лучше многихъ молодыхъ, а?
   -- Многихъ молодыхъ, да.
   -- Я не очень люблю, когда онѣ слишкомъ молоды,-- замѣтилъ кучеръ.
   Такъ какъ вкусы бываютъ различны, то Томъ молчалъ.
   -- Вы рѣдко найдете въ молоденькихъ основательныя понятія насчетъ закусокъ, сударь. Надобно женщинѣ достигнуть зрѣлыхъ лѣтъ, чтобъ сумѣла снарядить такую корзинку, какъ эта.
   -- Ты, можетъ быть, хотѣлъ бы узнать, что въ ней есть?-- сказалъ Томъ съ улыбкою.
   Кучеръ оскалилъ зубы, а Томъ, которымъ овладѣло такое же любопытство, открылъ корзинку. Тамъ была холодная жареная курица, свертокъ съ ломтиками ветчины, хлѣбъ, кусокъ сыра, сухарики, полдюжины яблокъ, масло, ножикъ и бутылка стараго хереса и, сверхъ всего этого, письмо, которое Томъ спряталъ въ карманъ.
   Кучеръ съ такимъ восторгомъ одобрялъ предусмотрительность мистриссъ Люпенъ и такъ усердно поздравлялъ Тома съ благополучнымъ знакомствомъ, что тотъ, сберегая честь хозяйки "Дракона", счелъ за нужное объяснить, что корзинка была чисто платоническою корзинкой, и что мистриссъ Люпенъ привезла ее изъ чистой дружбы. Потомъ онъ предложилъ кучеру раздѣлить съ нимъ припасы по доброму товариществу и приступить къ нимъ, когда мѣстныя обстоятельства дозволятъ, чѣмъ кучеръ остался доволенъ до крайности и чѣмъ пользовался очень усердно во все продолженіе дороги.
   Путешествіе продолжалось быстро и неутомимо при сіяніи луны. Усталые кони смѣнялись свѣжими, и дилижансъ несся дальше и дальше отъ придорожнаго столба Пексниффовыхъ владѣній и все ближе и ближе подвигался къ Лондону. На слѣдующее утро замелькали мимо Тома предмѣстья, загородные дома, фабрики, террасы, площади, ряды домовъ, телѣги, кареты, фуры, ранніе работники, поздніе скитальцы, пьяные гуляки и трезвые носильщики,-- кирпичъ и известь во всѣхъ возможныхъ приспособленіяхъ. Наконецъ, затрясся дилижансъ по городской мостовой, по безчисленнымъ улицамъ, заворотамъ и переулкамъ и остановился на дворѣ одного стариннаго трактира. Томъ Пинчъ, оглушенный и одурѣлый, слѣзъ съ своего сѣдалища и очутился въ Лондонѣ!
   -- Пятью минутами раньше положеннаго времени!-- сказалъ возничій, принимая отъ Тома шиллингъ.
   -- Право, я бы не пожалѣлъ, еслибъ мы пріѣхали пятью часами позже,-- возразилъ Томъ:-- потому что теперь такъ рано, что я не знаю, куда идти и что дѣлать съ собою,
   -- Да развѣ васъ не ожидаютъ?
   -- Кто?
   -- Ну, они.
   Возничій былъ такъ убѣжденъ, что Томъ пріѣхалъ въ Лондонъ для свиданія съ своими друзьями или родственниками, что Томъ не старался его разувѣрить Онъ вошелъ въ общую комнату и крѣпко уснулъ на софѣ около камина. Пробудившись и увидѣвъ, что весь домъ уже на ногахъ, онъ умылся, переодѣлся и отправился отыскивать своего стараго друга Джона.
   Джонъ Вестлокъ жилъ въ Форнивелльсъ Иннѣ, въ Гай Голборнѣ, и черезъ часъ ходьбы Томъ уже поднялся во второй этажъ гостиницы и стоялъ у дверей его комнаты. Томъ не рѣшался стучаться, потому что его устрашала мысль о необходимости разсказать Вестлоку происшедшее между имъ и Пексниффомъ; онъ предчувствовалъ радость Джона при такой вѣсти. Однако, онъ пересилилъ себя и постучался.
   -- Я боюсь, что постучался не довольно смѣло, не по лондонски,-- подумалъ объ; во въ это время кто то заревѣлъ извнутри:-- Войдите!
   Томъ попробовалъ повернуть ручку, и дверь отворилась; тотъ же голосъ кричалъ съ нетерпѣніемъ:-- Что-жъ вы стоите? Войдите, что ли!
   Томъ вошелъ черезъ маленькій коридоръ въ комнату, изъ которой раздавались эти сердитые звуки, и едва успѣлъ взглянуть за джентльмена, сидѣвшаго въ халатѣ и туфляхъ, съ газетою въ рукѣ, за завтракомъ, какъ тотъ кинулся къ нему и обхватилъ его обѣими руками.
   -- Томъ, дружище!-- закричалъ джентльменъ.
   -- Какъ я радъ, что вижу васъ, мистеръ Вестлокъ,-- отвѣчалъ тотъ съ трепетомъ.
   -- Мистеръ Вестлокъ! Это что, Пинчъ? Развѣ ты забылъ мое имя?
   -- Нѣтъ, Джонъ, нѣтъ. Ахъ, какъ ты добръ!
   -- Вотъ чудный малый! Да чѣмъ же ты ожидалъ меня найти? Ну, садись, Томъ; будь тварью разузіною. Что ты подѣлываешь? Какъ я радъ, что тебя вижу!
   -- И я очень радъ, Джонъ, что увидѣлъ тебя!
   -- Разумѣется, что это взаимно. Еслибъ я тебя могъ ожидать, то приготовилъ бы завтракъ получше. А теперь угощайся тѣмъ, что есть: мы вознаградимъ себя за обѣдомъ. Ну, принимайся! Ты долженъ быть голоденъ, какъ охотникъ. Начинай же съ того или другого. А что дѣлаетъ Пексниффъ? Когда ты пріѣхалъ въ городъ? Вотъ кабанья голова. Тутъ только остатки, однако, можно ѣсть. Какъ я радъ, что ты здѣсь!
   Джонъ суетился, говоря эти слова, бѣгалъ взадъ и впередъ, вытаскивалъ все, что у него было съѣстного, ронялъ булки въ сапоги, обливалъ масло кипяткомъ и длѣлалъ безпрестанно промахи въ томъ же родѣ, нисколько не конфузясь.
   -- Ну, кажется, теперь ты проживешь до обѣда, Томъ!-- сказалъ онъ, садясь подлѣ него въ пятидесятый разъ.-- Давай теперь новостей. Во-первыхъ, что дѣлаетъ Пексниффъ?
   -- Не знаю,-- отвѣчалъ Томъ серьезно.
   Джонъ Вестлокъ посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ.
   -- Я не желаю ему зла,-- сказалъ Томъ Пинчъ:-- но и не забочусь о немъ. Я оставилъ его, Джонъ... навсегда!
   -- Добровольно?
   -- Если хочешь, такъ нѣтъ, потому что онъ отказалъ мнѣ. Но я до того времени узналъ, что ошибался въ немъ и не остался бы у него ни за что. Ты былъ правъ, Джонъ; но увѣряю тебя, что мнѣ было больно убѣдиться въ такой истинѣ.
   Томъ ожидалъ, что пріятель его расхохочется при этой вѣсти, но тотъ пощадилъ его чувствительность и молчалъ.
   -- Все это было только сномъ и теперь прошло,-- сказалъ Томъ со вздохомъ.-- Въ другое время я разскажу тебѣ все, но теперь не могу, Джонъ.
   -- Клянусь тебѣ, Томъ,-- возразилъ его пріятель, послѣ краткаго молчанія и съ чувствомъ:-- когда я посмотрю на тебя, какъ глубоко ты огорченъ, то не знаю, радоваться или печалиться тому, что ты сдѣлалъ такое открытіе. Я даже упрекаю себя за то, что смѣялся надъ этимъ.
   -- Дружище!-- сказалъ Томъ, протягивая ежу руку.-- Ты поступилъ очень благородно, что въ такомъ духѣ выслушалъ мое признаніе. Ты не можешь вообразить, какую тяжесть снялъ съ души моей. Ну,-- прибавилъ онъ весело:-- теперь я сердито нападу на кабанью голову!
   Хозяинъ, которому послѣднія слова Тома напомнили объ обязанностяхъ гостепріимства, принялся нагружать тарелку своего гостя всѣми родами неудобосмѣшиваемыхъ яствъ. Томъ позавтракалъ очень плотно и чувствовалъ себя гораздо бодрѣе.
   -- Ну,-- сказалъ Джонъ, глядя съ удовольствіемъ на насыщеніе своего посѣтителя:-- потолкуемъ теперь о твоихъ планахъ. Ты остановишься у меня, безъ сомнѣнія. Гдѣ твои вещи?
   -- Въ трактирѣ. Я не хотѣлъ...
   -- Какое мнѣ дѣло до того, чего ты не хотѣлъ. Ты хотѣлъ, пріѣхавъ сюда, спросить моего совѣта, такъ ли, Томъ?
   -- Разумѣется.
   -- И принять его?
   -- Ну, да; потому что, я увѣренъ, ты дашь добрый совѣтъ.
   -- Прекрасно. Такъ не упрямься съ самаго начала. Значитъ, ты мой гость. Жаль, что у меня нѣтъ дли тебя органа, Томъ!
   -- Обрадовались бы этому твои сосѣди!
   -- Постой. Во-первыхъ, ты сегодня утромъ захочешь увидѣться съ сестрою. Я пройдусь съ тобой по дорогѣ, а потомъ схожу по кой какимъ своимъ дѣламъ и жду тебя здѣсь къ обѣду. Вотъ тебѣ ключъ, Томъ; положи его въ карманъ.
   -- Однако...
   -- Да вѣдь у меня два ключа, и я не отворяю дверей обоими разомъ... Что ты за чудакъ! Ты не желаешь къ обѣду ничего особеннаго, а?
   -- О, конечно, нѣтъ!
   -- Прекрасно. Значитъ, я позабочусь о немъ самъ.
   -- Какія у тебя прекрасныя комнаты, Джонъ!
   -- Что за вздоръ! Холостая квартира, ничего больше. Какъ ты думаешь, не тронуться ли намъ?
   -- Когда тебѣ угодно.
   Джонъ Вестлокъ подалъ ему газету и пошелъ одѣваться. Въ нѣсколько минутъ онъ былъ готовъ, и они вышли. Протекло столько лѣтъ съ того времени, какъ Томъ былъ въ послѣдній разъ въ Лондонѣ; и онъ такъ мало зналъ его тогда, что все интересовало его до крайности. Джонъ Вестлокъ проводилъ его почти до Кембервиля, такъ что невозможно было не найти дома богатаго литейщика, и разстался съ нимъ. Подойдя къ огромному звонку, Томъ скромно дернулъ за ручку. Явился привратникъ.
   -- Здѣсь живетъ миссъ Пинчъ?-- спросилъ Томъ.
   -- Миссъ Пинчъ здѣсь гувернанткой,-- отвѣчалъ привратникъ, оглядѣвъ его съ головы до ногъ.
   -- Ее то мнѣ и надобно. Она дома?
   -- Право, не знаю.
   -- Нельзя ли узнать, прошу васъ.
   Но въ это время показался лакей со множествомъ аксельбантовъ, который закричалъ съ крыльца самаю дома:
   -- Гей, кто тамъ? Сюда, молодой человѣкъ!
   Томъ побѣжалъ къ нему.
   -- Можно мнѣ видѣть миссъ Пинчъ?-- сказалъ онъ.
   -- Она здѣсь.
   -- Я бы желалъ ее видѣть.
   Вниманіе лакея было въ это время остановлено полетомъ голубя, который заинтересовалъ его до такой степени, что онъ не выпускалъ его изъ вида, пока тотъ не скрылся. Потомъ молодой человѣкъ съ аксельбантами пригласилъ Тома слѣдовать за нимъ и ввелъ его въ пріемную.
   -- А имя?-- спросилъ лакей, пріостановившись у дверей.
   -- Скажите, что ея братъ.
   -- Мать?-- протянулъ лакей.
   -- Нѣтъ, братъ. Вы очень обяжете меня, если напередъ скажете, что къ ней пріѣхалъ джентльменъ, а потомъ объявите, что братъ. Она меня не ожидаетъ, и мнѣ бы не хотѣлось испугать ее. Лакей не дослушалъ его рѣчи, затворилъ двери и скрылся.
   -- Ахъ, Боже мой, какъ они невѣжливы! Но, вѣрно, этотъ лакей здѣсь недавно, и съ Руѳью обходятся совершенно иначе.
   Размышленія его были прерваны шумомъ голосовъ въ сосѣдней комнатѣ. Казалось, тамъ спорили или выговаривали кому то съ негодованіемъ. Тому показалось, что о его прибытіи возвѣстили въ самомъ разгарѣ этой домашней бури, потому что вдругъ настала внезапная и неестественная тишина, за которою послѣдовало мертвое молчаніе. Онъ стоялъ у окна въ надеждѣ, что эта семейная ссора не касается его сестры, какъ дверь отворилась, и Руѳь бросилась въ его объятія.
   -- Ахъ, Боже мой, какъ ты перемѣнилась, Руѳь!-- сказалъ Томъ, обнявъ ее и глядя на нее съ гордостью.-- Я бы тебя не узналъ, еслибъ увидѣлъ въ другомъ мѣстѣ. Ты такъ выросла, сформировалась, ты такъ... право, ты такъ похорошѣла!
   -- Если ты такъ думаешь, Томъ...
   -- Всякій долженъ это думать,-- возразилъ Томъ, нѣжно гладя ее но головѣ.-- Тутъ дѣло не о мнѣніи. Но что съ тобою?-- сказалъ онъ взглянувъ на нее пристальнѣе: -- Какъ ты раскраснѣлась! Ты плакала?
   -- Нѣтъ, Томъ.
   -- Какъ нѣтъ? Вздоръ! Развѣ я не вижу? Въ чемъ же дѣло, милая? Я ужъ больше не у мистера Пексниффа; я пріѣхалъ въ Лондонъ, чтобъ здѣсь пристроиться; если ты несчастлива (что мнѣ кажется очень яснымъ, хотя ты и не говоришь этого, чтобъ меня не огорчить), такъ тебѣ не зачѣмъ оставаться въ здѣшнемъ домѣ.
   Кровь Тома начинала разгорячаться. Онъ гордился своею хорошенькою сестрою, гордость всегда щекотлива. Онъ началъ думать, что на свѣтѣ есть нѣсколько Пексниффовъ, и разсердился не на шутку.
   -- Мы поговоримъ объ этомъ, Томъ,-- сказала Руѳь, цѣлуя своего брата, чтобъ его успокоить.-- Я боюсь, что не могу оставаться здѣсь.
   -- Не можешь? Такъ и не останешься, честное слово. Не бывать этому!
   Восклицанія его были прерваны приходомъ лакея, который объявилъ ему, что господинъ его желаетъ съ нимъ говорить и съ миссъ Пинчъ также.
   -- Куда идти?-- сказалъ Томъ.
   Лакей ввелъ ихъ въ сосѣднюю комнату, откуда сейчасъ только раздавался шумъ голосовъ. Тамъ они нашли джентльмена среднихъ лѣтъ, очень надменнаго и надутаго; даму также среднихъ лѣтъ, съ сердитымъ лицомъ, въ составъ котораго несомнѣнно входили крахмалъ и уксусъ, и старшую ученицу миссъ Пинчъ, которая плакала и всхлипывала отъ злости.
   -- Мой братъ, сударь,-- сказала Руѳь Пинчъ, робко представляя его.
   -- О!-- воскликнулъ джентльменъ, внимательно взглянувъ на Тома.-- Вы дѣйствительно братъ миссъ Пинчъ? Извините этотъ вопросъ. Я не замѣчаю никакого сходства между вами.
   -- У миссъ Пинчъ есть братъ, я это знаю,-- замѣтила дама.
   -- Миссъ Пинчъ всегда толкуетъ о своемъ братѣ, вмѣсто того, чтобъ заботиться о моемъ воспитаніи,-- прохныкала ученица.
   -- Софья, молчать!-- сказалъ джентльменъ.-- Сядьте, если вамъ угодно,-- обратился онъ къ Тому.
   Томъ сѣлъ и въ нѣмомъ удивленіи смотрѣлъ на присутствующихъ.
   -- Останьтесь здѣсь, миссъ Пинчъ,-- продолжалъ джентльменъ, слегка взглянувъ черезъ плечо.
   Томъ всталъ, подалъ сестрѣ своей стулъ и снова усѣлся.
   -- Я доволенъ тѣмъ, что вы сегодня посѣтили свою сестру, сударь,-- заговорилъ литейщикъ.-- Мнѣ непріятно сказать вамъ, что мы не очень довольны ею.
   -- Мы ею очень недовольны,-- замѣтила дама.
   -- Я ни за что не хочу учиться у миссъ Пинчъ!-- прохныкала ученица.
   -- Софья, молчать!-- вскричалъ отецъ.
   -- Вы позволите мнѣ узнать, чѣмъ именно вы недовольны?-- спросилъ Томъ.
   -- Да. Я не считаю, чтобъ вы имѣли на это право, но скажу,-- отвѣчалъ джентльменъ.-- Сестра ваша вовсе не умѣетъ внушатъ къ себѣ уваженіе. Несмотря на то, что дочь моя почти выросла предъ ея глазами, я нахожу, что она ее не уважаетъ. Миссъ Пинчъ не имѣетъ въ себѣ ничего, что бы внушало моей дочери уваженіе или довѣренность. Теперь,-- продолжалъ джентльменъ, важно опуская ладонь на столъ:-- я утверждаю, что въ этомъ что нибудь радикально не такъ! Вы, какъ братъ, можетъ быть, станете опровергать.
   -- Извините, сударь,-- возразилъ Томъ:-- напротивъ, я увѣренъ, что тутъ именно что нибудь чудовищно не такъ!
   -- Боже милосердый!-- вскричалъ джентльменъ, озираясь съ достоинствомъ:-- Что же я нахожу! До чего довела слабость миссъ Пинчъ! Что, какъ отецъ, долженъ я былъ чувствовать, когда, желая, чтобъ дочь моя говорила съ приличнымъ выраженіемъ и держала себя вѣжливо, отдаленно съ низшими, я слышу сегодня, что она называетъ свою же наставницу "нищею"!
   -- Да, каково!-- сказала дама.
   -- Какое грубое, низкое, неблагородное выраженіе!-- вскричалъ джентльменъ.
   -- Самое неблагородное!-- воскликнулъ Томъ.
   -- Еслибъ, сударь,-- продолжалъ джентльменъ, понизивъ голосъ для большей выразительности:-- еслибъ я не былъ увѣренъ, что массъ Пинчъ сирота и беззащитная молодая особа, то я бы въ ту же минуту прекратилъ съ нею всѣ сношенія.
   -- Послушайте, сударь!-- вскричалъ Томъ, не, могшій долѣе выдержать:-- пусть такія обстоятельства не имѣютъ на васъ вліянія, прошу васъ. Они не существуютъ, сударь. Она не беззащитна и готова отправиться, не медля ни минуты. Руѳь, мой другъ, надѣнь шляпку!
   -- О, какое милое семейство!-- вскричала дама.-- О, конечно, онъ ея братъ! Нѣтъ никакого сомнѣнія!
   -- Такъ же мало сомнѣнія, какъ и въ томъ, что это дитя воспитано вами, а не моею сестрою. Руѳь, моя милая, надѣнь же шляпу!
   -- Когда вы, молодой человѣкъ,-- надменно сказалъ литейщикъ:-- увѣряете такъ дерзко,-- хоть я и не снисхожу до вниманія къ вашей дерзости,-- что дочь моя воспитана кѣмъ нибудь, кромѣ миссъ Пинчъ, то вы... считаю лишнимъ продолжать. Вы меня понимаете, безъ сомнѣнія.
   -- Сэръ!-- возразилъ Томъ, посмотрѣвъ на него пристально:-- если вы не понимаете моихъ словъ, такъ я объясню ихъ, прося между прочимъ воздержаться отъ неприличныхъ выраженій. Я разумѣлъ то, что никто не въ правѣ ожидать отъ своихъ дѣтей уваженія къ тому, что онъ самъ унижаетъ.
   -- Ха, ха, ха! Какая старая пѣсня!
   -- Очень старая, сударь, но тѣмъ не менѣе справедливая. Ваша гувернантка не можетъ пользоваться довѣренностью и уваженіемъ вашихъ дѣтей, если вы отказываете ей въ этомъ сами.
   -- Надѣюсь, что миссъ Пинчъ надѣваетъ шляпку, милая?
   -- Я увѣренъ, что надѣваетъ,-- отвѣчалъ Томъ, предупреждая жену литейщика.-- А между тѣмъ, обращаюсь къ вамъ, сударь. Я говорю вѣжливо, хотя и не могу сказать того же о вашей манерѣ говорить со мною. Я желаю высказать вамъ всю истину.
   -- Все, что хотите, молодой человѣкъ,-- возразилъ джентльменъ, зѣвая.-- Милая, деньги миссъ Пинчъ!
   -- Когда вы говорите,-- продолжалъ Томъ съ подавленнымъ негодованіемъ:-- что сестра моя не имѣетъ въ себѣ ничего, что бы внушало вашимъ дѣтямъ почтеніе, то я скажу вамъ, что вы не правы: она имѣетъ всѣ нужныя для этого качества. Она воспитана и научена ничѣмъ не хуже какой бы то ни было нанимательницы гувернантокъ. Но если вы ставите ее въ невыгодное положеніе относительно всей прислуги вашего дома, то какъ, если у васъ есть здравый разсудокъ, не можете вы понять, что положеніе ея вдесятеро хуже, относительно вашихъ дѣтей?
   -- Право, недурно! Очень недурно!-- восклицалъ джентльменъ.
   -- Очень дурно съ вашей стороны, сударь; очень дурно, жестоко и неблагородно.
   -- Вы говорите необыкновенно дерзко, колодой человѣкъ!
   -- Я говорю безъ гнѣва, но съ величайшимъ негодованіемъ и презрѣніемъ къ такой манерѣ обращенія и тѣмъ, кто такъ поступаетъ. Мнѣ больше нечего сказать, какъ просить, чтобъ вы позволили мнѣ подождать въ вашемъ саду, пока сестра моя приготовится.
   И, не дождавшись отвѣта, Томъ вышелъ въ сильномъ волненіи.
   Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ простыть, Руѳь присоединилась къ нему. Она плакала.
   -- Не плачь, другъ мой,-- сказалъ Томъ:--они подумаютъ, что ты сожалѣешь, оставляя этотъ домъ. Вѣдь тебѣ не жаль?
   -- Нѣтъ, Томъ. Я давно желала оставить ихъ.
   -- Такъ что-жъ и плакать?
   -- Я жалѣю о тебѣ, Томъ.
   -- Ты должна радоваться за меня, потому что я буду вдвойнѣ счастливъ съ тобою. Подними голову. Вотъ такъ! Теперь мы выходимъ отсюда, какъ слѣдуетъ. И Томъ вышелъ за ворота съ такимъ гордымъ и рѣшительнымъ видомъ, что привратникъ едва узналъ его.
   -- Куда мы идемъ, Томъ?-- спросила Руѳь, когда они прошли нѣкоторое разстояніе.
   Вопросъ этотъ озадачилъ Тома:
   -- Ахъ, Боже мой! Я и самъ не знаю.
   -- Но развѣ ты... развѣ ты не живешь гдѣ-нибудь?-- спросила Руѳь, пристально глядя въ глаза своему брату.
   -- Нѣтъ. Теперь еще нѣтъ. Я пріѣхалъ только сегодня утромъ. Намъ надобно нанять себѣ квартиру.
   Онъ не сказалъ ей, что остановился у Джона, и что не могъ помѣстить ея у него, потому что не хотѣлъ огорчать ее мыслью, что она его обременяетъ. Ему не хотѣлось также привести въ затрудненіе гостепріимнаго Джона Вестлока, оставя ее гдѣ нибудь, пока бы самъ онъ увѣдомилъ своего пріятеля о случившейся перемѣнѣ обстоятельствъ. Поэтому онъ съ твердостью повторилъ -- намъ нужно отыскать себѣ квартиру. Какъ бы ты думала, гдѣ лучше?
   Сестра Тома знала объ этихъ вещахъ не больше его. Она положила въ его карманъ свой маленькій кошелекъ и не сказала ничего.
   -- Я думаю, что въ здѣшнихъ мѣстахъ недорого,-- сказалъ Томъ:-- да и недалеко отъ Лондона. Что ты, напримѣръ, скажешь объ Ислингтонѣ?
   -- Я думаю, что Ислингтонъ прекрасное мѣсто.
   -- Такъ туда?
   -- Если тамъ недорого.
   -- Разумѣется, если недорого. Идемъ!
   Сестра Тома, готова была послѣдовать за нимъ куда бы то ни было. Узнавъ, что Ислингтонъ не тамъ, гдѣ они были, они сѣли въ омнибусъ, тутъ же случившійся, и дорогою разсказывали другъ другу свои приключенія. Много еще осталось у нихъ недосказаннаго, когда они прибыли въ Ислингтонъ.
   -- Ну,-- сказалъ Томъ:-- намъ надобно напередъ найти улицу поскромнѣе, а потомъ заглядывать, нѣтъ ли въ окнахъ билетиковъ.
   Скитаясь взадъ и впередъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, осмотрѣвъ квартиръ съ двадцать, изъ которыхъ ни одна не приходилась по ихъ вкусу или средствамъ, они утомились до крайности. Наконецъ, однако, въ какомъ то странномъ старинномъ домикѣ, въ глухомъ переулкѣ, нашли они двѣ маленькія спальни и треугольною гостиную съ мебелью, что показалось имъ очень удобнымъ. Они немедленно приняли во владѣніе новое жилище, заплативъ за недѣлю впередъ.
   Рѣшивъ этотъ важный пунктъ, Томъ и сестра его отправились къ пекарю, къ мяснику и въ другія лавки, съ боязливымъ безпокойствомъ при помышленіи о хозяйственныхъ заботахъ; они совѣтовались между собою насчетъ своихъ маленькихъ заказовъ и терялись при малейшемъ намекѣ лавочника. Возвратившись въ треугольную гостиную, сестра Тома бѣгала взадъ и впередъ, хлопотала, суетилась, подбѣгала къ брату, чтобъ поцѣловать его,-- и добрый Томъ потиралъ руки и былъ счастливъ, какъ будто весь Ислингтонь принадлежалъ ему.
   Было уже поздно, и Томъ долженъ былъ исполнить обѣщаніе свое Вестлоку. А потому, уговорившись съ сестрою, что они поужинаютъ въ девять часовъ, и въ добавокъ, бараньими котлетами, хоть и не обѣдали, онъ вышелъ, чтобъ разсказать Джону всѣ эти происшествія.
   -- Я сразу семейный человѣкъ,-- думалъ Томъ.-- Еслибъ только удалось какъ нибудь устроиться, найти себѣ какое нибудь дѣло... О, тогда бы мы зажили съ Руѳью! Но нечего унывать, не попытавъ счастья. Клянусь душою,-- разсуждалъ онъ, прибавляя шагу:-- что долженъ думать обо мнѣ Джонъ? Онъ, пожалуй, безпокоится, чтобъ со мною чего нибудь не случилось.
   

Глава XXXVII. Томъ Пинчъ, заблудившись, находитъ, что такая бѣда приключилась не съ нимъ однимъ. Онъ мститъ падшему врагу.

   Злой духъ Тома не навелъ его ни на мошенниковъ, ни на воровъ, ни на какія бы то ни было западня, которыя въ Лондонѣ такъ щедро разставляются людьми смышленными простодушнымъ провинціаламъ. Но онъ заблудился. Стараясь попасть на путь Истинный, онъ заблудился еще хуже.
   Томъ, въ невинной недовѣрчивости къ Лондону, не рѣшался спрашивать у прохожихъ о дорогѣ къ Форнивелльсъ-Инну, и все шелъ далѣе и далѣе, заворачивалъ то въ ту, то въ другую улицу, и, наконецъ, очутился подлѣ самаго "Монумента".
   Сторожъ "Монумента" былъ для Тома такимъ же таинственнымъ существомъ, какъ житель луны. Ему пришла мысль, что это долженъ быть какой нибудь пустынникъ, уединившійся въ каменный столбъ, чтобъ не имѣть ничего общаго съ человѣчествомъ, слѣдственно, человѣкъ надежный, который вѣрно не подшутитъ надъ нимъ и укажетъ ему настоящую дорогу въ Форнивелльсъ-Иннъ.
   Подходя къ нему, онъ вдругъ услышалъ за собою знакомый голосъ:
   -- Ахъ, Боже мой, да это онъ! И при этомъ его спина почувствовала прикосновеніе зонтика.
   -- Миссъ Пексниффъ!-- закричалъ Томъ.
   -- Ахъ, мой милый мистеръ Пинчъ! Что вы здѣсь дѣлаете?
   -- Я сбился съ дороги. Я...
   -- Надѣюсь, что вы убѣжали. Очень натурально, если папа такъ забывается.
   -- Я оставилъ его по согласію съ обѣихъ сторонъ -- не потихоньку.
   -- Онъ женатъ?-- спросила Черри съ судорожнымъ движеніемъ подбородка.
   -- Нѣтъ еще, нѣтъ еще,-- отвѣчалъ Томъ, вспыхнувъ.-- Правду сказать, я и не думаю, чтобъ это случилось, если... если миссъ Грегемъ предметъ его страсти.
   -- Пустяки, мистеръ Пинчъ! Вы не понимаете, къ какимъ уловкамъ такая тварь можетъ прибѣгнуть. О, злой свѣтъ!
   -- Вы не замужемъ?-- намекнулъ Томъ, чтобъ перемѣнить разговоръ.
   -- Н... нѣтъ! Я... но, право, невозможно этого объяснить. Не зайдете ли вы?
   -- Такъ вы здѣсь живете?
   -- Да, покуда, у той дамы, показывая зонтикомъ по направленію къ мистриссъ Тоджерсъ.
   -- Только покуда! Вы скоро возвратитесь домой?
   -- Нѣтъ, благодарю. Нѣтъ, мистеръ Пинчъ. Имѣть мачеху, которая моложе... то-есть, которая почти однихъ лѣтъ со мною! Нѣтъ!..
   -- Я думалъ, по вашимъ теперешнимъ словамъ...
   -- Ахъ, какъ вы пристаете! Неужели же я намекнула?.. Да зайдите же!
   Томъ сказалъ, что ему непремѣнно надобно быть въ Форнивелльсъ-Иннѣ, и что онъ нечаянно очутился у "Монумента". Миссъ Пексниффъ долго жеманилась, когда онъ спросилъ у нея, не знаетъ ни она дорогу къ Форнивелльсъ-Инну; наконецъ, она проговорила:
   -- Одинъ джентльменъ изъ моихъ друзей, то-есть, не больше, какъ знакомый... о, мистеръ Пинчъ, я, право, не знаю, что говорю!.. Вы не воображаете, что между нами дѣло было уже рѣшеное; а если есть что нибудь, то не совсѣмъ еще рѣшено -- онъ сейчасъ идетъ въ Форнивелльсъ-Иннъ по маленькому дѣлу, и, вѣрно, будетъ радъ вамъ сопутствовать, чтобъ вамъ не заблудиться снова. Зайдемте лучше. Вы, можетъ быть, увидите мою сестру Мерси,-- прибавила она съ какимъ то страннымъ выраженіемъ.
   -- Такъ я лучше пойду одинъ, потому что ей вѣрно не нравится тотъ маленькій случай, которымъ вы остались такъ довольны, хотя, право, тутъ была не моя вина.
   -- Она и не слыхала объ этомъ; а еслибъ и знала, то, вѣрно, не очень будетъ на васъ гнѣваться.
   -- Можетъ ли быть?
   -- Я не говорю ничего. Знаю только какія ужасныя вещи обманъ и лукавство -- я видѣла ихъ успѣхъ, да, видѣла... (она улыбнулась очень непріятно) Но зайдите же!
   Слова ея были для Тома загадкою. Какъ онъ ни раздумывалъ -- ему и въ голову не приходила мысль о настоящей горестной судьбѣ бѣдной Мерси: онъ доходилъ не дальше того, что миссъ Черити должна быть не очень добрая сестрица. Любопытствуя узнать что-нибудь больше, онъ пошелъ вмѣстѣ съ нею.
   Когда отворили дверь "Тоджерской", Черити пошла впередъ, прося Тома слѣдовать за собою; она привело, его къ дверямь гостиной.
   -- О, Мерси!-- сказала она, заглянувъ туда:-- очень рада, что ты не ушла домой. Кого, ты думаешь, я встрѣтила и привела къ тебѣ? Мистера Пинча! Вотъ онъ. Что, ты удивляешься?
   Но вѣрно и вполовину не столько удивилась она, сколько удивился Томъ, взглянувъ на нее.
   -- Мистеръ Пинчъ оставилъ папа, моя милая,-- сказала Черити:-- и онъ имѣетъ въ виду другое мѣсто. Я обѣщала, что Огостесь, который идетъ по дорогѣ, проводитъ его куда ему нужно. Огостесъ, дитя мое, гдѣ вы?
   Съ этимъ восклицаніемъ миссъ Пексниффъ выбѣжала изъ комнаты, оставя Тома вмѣстѣ съ Мерси.
   Еслибъ она всегда была его другомъ; еслибъ всегда обходилась съ нимъ съ величайшимъ уваженіемъ и внимательностью; еслибъ она утѣшала его каждое мгновеніе въ теченіе многолѣтняго ихъ знакомства и никогда не оскорбляла его,-- то и тогда честное сердце его не скорбѣло бы больше, какъ въ эту минуту, и не было бы свободнѣе отъ малѣйшей тѣни злопамятства.
   -- Ахъ, Боже мой! Я увѣрена, что меньше всего ожидала бы увидѣть васъ!
   Тому жаль было слушать, что она говоритъ по старому. Онъ ожидалъ не того...
   -- Удивляюсь, что вы пришли сюда для удовольствія видѣть меня. Я никогда не радовалась чрезмѣрно, когда видѣла васъ. Между нами, кажется, никогда не было пріязни, мистеръ Пинчъ.
   Шляпка ея лежала на софѣ, и она очень хлопотала съ лентами, такъ что сама не чувствовала, что дѣлала.
   -- Мы никогда не ссорились,-- сказалъ Томъ. (Онъ былъ правъ, потому что для ссоры нуженъ противникъ такъ же, какъ для дуэли или шахматной игры).-- Я надѣялся, что вы будете рады протянуть руку старому знакомому. Не станемъ припоминать прошлое. Если я васъ когда нибудь обидѣлъ, простите меня.
   Она взглянула на него, уронила шляпку, закрыла свое перемѣнившееся лицо обѣими руками, и горько заплакала.
   -- О, мистеръ Пинчъ!-- сказала она.-- Хоть я никогда не обращалась съ вами хорошо, но я вѣрила, что вы не злопамятны и не можете быть жестоки.
   Теперь она такъ мало походила на прежнюю Мерси, какъ только Томъ могъ этого желать -- даже меньше. Но она говорила ему съ упрекомъ, и онъ не понималъ ея словъ.
   -- Да, мистеръ Пинчъ! Я этого никогда не показывала -- никогда. Но еслибъ меня тогда спросили, кого я считаю человѣкомъ наименѣе способнымъ мстить мнѣ, я назвала бы васъ.
   -- Назвали бы меня?
   -- Да,-- сказала она съ жаромъ:-- я часто такъ думала.
   Послѣ минутнаго размышленія Томъ сѣлъ на стулъ подлѣ нея.
   -- Неужели вы думаете, неужели могли думать,-- сказалъ Томъ:-- чтобъ я говорилъ теперь иначе, какъ въ самомъ прямомъ и буквальномъ смыслѣ? Я могъ оскорбить васъ и много разъ, а вы никогда меня не обижали и не оскорбляли. Какъ же могъ я мстить, еслибъ даже и былъ достаточно золъ для этого!
   Черезъ нѣсколько времени, она поблагодарила его сквозь слезы и рыданія; она сказала, что ни разу еще не была такъ огорчена и такъ утѣшена, какъ теперь. Несмотря на то, она продолжала плакать.
   -- Перестаньте, перестаньте!-- сказалъ Томъ:-- вы всегда бывали такъ веселы...
   -- Ахъ, да, бывала!-- воскликнула она голосомъ, который терзалъ сердце Тома.
   -- И будете опять.
   -- Нѣтъ, никогда, никогда! Если вамъ когда нибудь случится говорить съ старымъ мистеромъ Чодзльвитомъ,-- прибавила она торопливо, глядя ему въ глаза:-- я иногда думала, что онъ васъ любитъ, хоть онъ это и скрывалъ -- обѣщаете ли вы сказать ему, что видѣли меня здѣсь, и что я говорила вамъ, какъ помню то время, когда мы разговаривали съ нимъ на кладбищѣ?
   Томъ обѣщалъ, что скажетъ.
   -- Много разъ послѣ того, когда я желала быть унесенною туда, припоминала я слова его. Я желаю, чтобъ онъ зналъ, какъ справедливы они были, хоть я никому о томъ не говорила и никогда не скажу.
   Томъ обѣщалъ и это. Онъ не говорилъ ей, какъ невѣроятна встрѣча его съ старикомъ, не желая взволновать ее еще больше.
   -- Если вы ему это передадите, милый мистеръ Пинчъ,-- сказала Мерси:-- то скажите, что я посылаю ему эту вѣсть не для себя, а затѣмъ, чтобъ онъ былъ довѣрчивѣе, терпѣливѣе и снисходительнѣе съ другими, которымъ, можетъ быть, случится быть въ моихъ тогдашнихъ обстоятельствахъ. Скажите ему, что еслибъ онъ зналъ, какъ сердце мое трепетало и колебалось въ тотъ день, и какъ мало было нужно, чтобъ остановить меня,-- то онъ пожалѣлъ бы обо мнѣ.
   -- Да, да,-- отвѣчалъ Томъ:-- скажу.
   -- Когда я казалась наиболѣе не достойною его помощи, я была -- я въ томъ увѣрена, потому что часто, часто думала объ этомъ впослѣдствіи -- я была больше всего готова склониться на то, въ чемъ онъ убѣждалъ меня. О, еслибъ онъ хоть немножко промедлилъ! Еслибъ пробылъ со мною только четвертью часа дольше; еслибъ онъ хоть на бездѣлицу простеръ дальше свою снисходительность къ тщеславной, безразсудной, жалкой дѣвушкѣ, то, можетъ быть, онъ бы спасъ ее! Скажите ему, что я его не осуждаю и благодарна за то усиліе, которое онъ для меня сдѣлалъ: но просите его, ради Бога, ради юности, ради жалости, просите, чтобъ онъ никогда этого не забывалъ, если ему встрѣтится другой подобный случай!
   Хотя Томъ не вполнѣ понялъ ея слова, но могъ приблизительно угадать ихъ значеніе. Тронутый до глубины души, онъ взялъ ее за руку и сказалъ, или хотѣлъ сказать нѣсколько словъ утѣшенія. Она чувствовала и поняла ихъ все равно, какъ будто они были высказаны. Впослѣдствіи, онъ былъ не совсѣмъ увѣренъ, дѣйствительно ли она хотѣла стать передъ нимъ на колѣна и благословлять его.
   Онъ замѣтилъ, что былъ не одинъ, когда она вышла изъ комнаты. Тамъ была мистриссъ Тоджерсъ, которая грустно качала головою. Томъ никогда ея не видалъ, но догадался, что она должна быть хозяйка дома; онъ прочелъ въ глазахъ ея непритворное состраданіе, которое и пріобрѣло ей отъ него доброе мнѣніе.
   -- А, сударь! Вы изъ старыхъ друзей?-- сказала она.
   -- Да,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- А между тѣмъ,-- продолжала мистриссъ Тоджерсъ, осторожно затворяя двери:-- она вѣрно не сказала вамъ, въ чемъ ея горе?
   Томъ былъ пораженъ этимъ замѣчаніемъ, потому что оно было справедливо.
   -- Да, не сказала!
   -- И никогда не скажетъ, еслибъ вы даже видѣлись каждый день. Она ни разу мнѣ не жаловалась, ни разу не сказала ни одного слова упрека, или объясненія Но я знаю, я знаю!-- проговорила мистриссъ Тоджерсъ со вздохомъ.
   Томъ грустно кивнулъ головою.-- И я также,-- сказалъ онъ.
   -- Я увѣрена, что никто не можетъ разсказать и половины того, что этой молодой бѣдняжкѣ приходится терпѣть. Хоть она постоянно посѣщаетъ меня, чтобъ облегчить свое сердце, не чувствуя этого сама, и говоритъ: "мистриссъ Тоджерсъ, сегодня мнѣ очень грустно; я думаю, что скоро умру" и потомъ плачетъ -- а все таки я не знаю отъ нея ничего больше. А она считаетъ меня добрымъ другомъ.
   Мистриссъ Тоджерсъ могла бы даже сказать "лучшимъ другомъ". Коммерческіе джентльмены и подливка подѣйствовали на ея нравъ; прибыль -- хотя ей и немногимъ приходилось разжиться -- твердо завладѣла вниманіемъ мистриссъ Тоджерсъ. Но въ какомъ то закоулкѣ ея груди, на много ступеней вверхъ, въ уголкѣ, который легко можно пропустить безъ вниманія, была потайная дверь съ словомъ "женщина", написаннымъ на ней; дверь эта отворилась настежь отъ прикосновенія Мерси и дала ей убѣжище.
   Она быстро хорошѣла въ глазахъ Тома, потому что добро уцѣлѣло въ ней, несмотря на своекорыстныя стремленія.
   Въ это время вошла миссъ Пексниффъ вмѣстѣ съ своимъ другомъ.
   -- Мистеръ Томасъ Пинчъ! Мистеръ Моддль,-- сказала Черити съ очевидною гордостью.-- А гдѣ моя сестра?
   -- Ушла, миссъ Пексниффъ,-- отвѣчала мистриссъ Тоджерсъ
   -- Ахъ,-- вздохнула Черити, взглянувъ на Тома.
   -- Она много перемѣнилась съ того времени, какъ стала женою дру... съ тѣхъ поръ, какъ замужемъ, мистриссъ Тоджерсъ!-- замѣтилъ Моддль.
   -- Милый Огостесъ,-- шепнула ему Черити,-- право, я слышала то же самое уже пятьдесятъ тысячъ разъ. Какъ вы прозаичны!
   За этимъ послѣдовало нѣсколько незначительныхъ нѣжностей, къ которымъ подавала поводъ миссъ Пексниффъ, если не предавалась имъ исключительно и нераздѣльно. Какъ бы то ни было, но мистеръ Моддль былъ на отвѣты медленнѣе, нежели бываютъ юные обожатели, и смотрѣлъ очень уныло.
   Онъ остался въ томъ же расположеніи духа, когда вышелъ съ Пинчемъ на улицу, и вздыхалъ такъ отчаянно, что страшно было слушать. Чтобъ какъ нибудь ободрить его, Томъ сказалъ, что желаетъ ему радости.
   -- Радости!-- воскликнулъ Моддль.-- Ха, ха, ха.
   -- Что за необыкновенный молодой человѣкъ!-- подымалъ Томъ.
   -- Презрѣніе еще не запечатлѣло васъ своимъ клеймомъ. Вы заботитесь о томъ, что съ вами станется?-- спросилъ Моддль.
   Томъ сознался, что этотъ предметъ имѣетъ для него нѣкоторую занимательность.
   -- А для меня нѣтъ,-- возразилъ Моддль.-- Стихіи могутъ принять меня, когда имъ угодно. Я готовъ.
   Томъ заключилъ изъ этихъ и подобныхъ тому выраженій, что онъ долженъ быть ревнивъ; а потому онъ былъ очень доволенъ, когда разстался съ нимъ у воротъ Форнивелльсъ-Инна.
   Прошло уже два часа послѣ обѣденнаго времени Джона Вестлока; онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, безпокоясь о безопасности Тома. Столъ былъ накрытъ, вина разставлены, и обѣдь наполнялъ воздухъ очаровательными ароматами.
   -- Ради Бога, Томъ, куда ты пропалъ? Твой чемоданъ здѣсь. Снимай скорѣй сапоги и садись!
   -- Мнѣ жаль, что я не могу остаться, Джонъ,-- возразилъ запыхавшійся Томъ Пинчъ.
   -- Не можешь остаться!
   -- Ты сядешь за обѣдъ, а я разскажу тебѣ причину. Я самъ не долженъ ѣсть; иначе у меня не будетъ аппетита для котлетъ.
   -- Да, дружище, здѣсь нѣтъ котлетъ!
   -- Нѣтъ. Но въ Ислингтонѣ есть.
   Джонъ Вестлокъ быль совершенно озадаченъ этимъ отвѣтомъ; онъ поклялся, что не съѣстъ куска, пока Томъ не объяснитъ, въ чемъ дѣло. Томъ сѣлъ и разсказалъ ему все. Вестлокъ слушалъ съ величайшимъ любопытствомъ.
   Онъ такъ хорошо понималъ Тома и такъ уважалъ его чувства, что не могъ спросить, почему онъ принялъ эти мѣры, не посовѣтовавшись съ нимъ напередъ? Онъ вполнѣ одобрилъ намѣреніе Тома возвратиться немедленно въ Ислингтонъ и добродушно предложилъ ему ѣхать вмѣстѣ въ кабріолетѣ, въ которомъ можно было отвезти его чемоданъ. Вестлокъ на-отрѣзъ отказался отъ предложенія Тома ужинать съ ними, но назначилъ для этого завтрашній день.
   -- А теперь, Томъ,-- сказалъ онъ ему на дорогѣ:-- я намѣренъ сдѣлать тебѣ вопросъ, на который жду прямого отвѣта. Не нужно ли тебѣ денегъ? Я увѣренъ, что нужно.
   -- Нѣтъ... право.
   -- Ты меня обманываешь!
   -- Нѣтъ. Очень тебѣ благодаренъ, но я не шучу: у сестры моей есть немного денегъ, да и у меня также. А кромѣ того, добрая мистриссъ Люпенъ подала мнѣ въ письмѣ ассигнацію въ пять фунтовъ съ просьбою, чтобъ я взялъ ихъ взаймы, и тотчасъ же уѣхала.
   -- Да будетъ благословенна каждая ямочка ея пріятнаго лица! Однако, помни, Томъ, я жду своего времени!
   Они разстались у дверей новой резиденціи Тома. Джонъ Вестлокъ, сидя въ кабріолетѣ, отчасти успѣлъ разглядѣть цвѣтущее и хлопотливое существо, которое выскочило, чтобъ поцѣловать Тома и помочь ему возиться съ чемоданомъ.
   Она была премилое, превеселое твореніе. Самый картофель находилъ видимое наслажденіе посылать къ ней свой паръ; пѣна на портерѣ старалась привлечь ея вниманіе; но она не видѣла ничего, кромѣ Тома.
   Сидя противъ нея за ужиномъ и видя, какъ она ему улыбается, Томъ чувствовалъ, что никогда въ жизни не былъ счастливѣе теперешняго
   

Глава XXXVIII. Тайная служба.

   Идучи по Сити съ своимъ сантиментальнымъ спутникомъ, мистеромъ Моддлемъ, Томъ Пинчъ заглянулъ въ лицо и коснулся изношеннаго рукава Педжета, таинственнаго человѣка Англо-Бенгальскаго Общества Застрахованія Жизни и Займовъ. Мистеръ Педжетъ, разумѣется, исчезъ изъ воспоминанія Тома, потому что Томъ его не зналъ и никогда не слыхалъ его имени.
   Мистеръ Педжетъ могъ пройти мимо Тома десять тысячъ разъ, могъ знать въ подробности его лицо, имя, занятія и характеръ; а между тѣмъ не подозрѣвать нисколько, чтобъ Томъ принималъ участіе въ какомъ нибудь изъ его таинствъ. Томъ, разумѣется, могъ дѣлать то же самое съ нимъ. Но въ ту минуту, какъ они встрѣтились, оба думали объ одномъ и томъ же человѣкѣ; онъ не выходилъ изъ ихъ мыслей и былъ тѣсно связанъ съ ихъ дневнымъ приключеніями, хотя съ каждымъ въ особенномъ родѣ.
   Почему Томъ думалъ о Джонсѣ Чодзльвитѣ, не требуетъ объясненія. Почему онъ былъ въ мысляхъ Педжета,-- другое дѣло.
   Но такъ или иначе, а милый и достойный сирота игралъ роль въ таинственномъ существованіи Педжета. Мистеръ Педжетъ неусыпно и неутомимо интересовался малѣйшими его дѣйствіями. Онъ наблюдалъ за приходомъ его въ Контору Общества, въ которомъ онъ былъ водворенъ въ званіи директора, и за выходомъ его оттуда; слѣдилъ шаги по улицамъ; слушалъ, когда онъ говорилъ; сидѣлъ въ кофейняхъ и записывалъ его имя въ свою огромную записную книжку; писалъ о немъ для самого себя памятныя записки и потомъ сожигалъ, когда они опятъ попадались ему руки.
   И все это было совершенною тайною, которою Педжетъ тщательно хранилъ для себя, и которой Джонсъ нисколько не подозрѣвалъ.
   Таинственныя манеры этого человѣка обезоруживали подозрѣніе: онѣ заставляли думать, что не онъ наблюдаетъ за кѣмъ нибудь, а напротивъ, что онъ полагаетъ, будто за нимъ слѣдятъ другіе. Джонсъ встрѣчалъ его на улицахъ или около крыльца конторы, или у ея дверей; но ему и не грезилось, чтобъ этотъ человѣкъ медленно опутывалъ его ноги большою сѣтью.
   Мистеръ Педжетъ сдѣлалъ таинственно измѣненіе въ употребленіи своего времени и въ образѣ своей загадочной жизни. До сихъ поръ онъ каждое утро постоянно являлся на Корнишѣ; теперь его постоянно видѣли въ Гольборнѣ, выходящимъ изъ Кингегстстрита. Оказалось, что онъ каждое утро ходитъ бриться къ Поллю Свидльпайпу, цирюльнику и птичнику. Теперь, повидимому, онъ назначали свиданіе никогда неприходившему лицу въ лавкѣ цирюльника; онъ дожидался по цѣлымъ часамъ, спрашивалъ себѣ иногда перо и чернилъ, вытаскивалъ свою записную книжку и очень усердно хлопоталъ за нею иногда около часа времени. Мистриссъ Гемпъ и Свидльпайпъ дѣлали много глубокомысленныхъ предположеній насчетъ таинственнаго посѣтителя; наконецъ, они остановились на одномъ -- что это былъ обанкрутившійся спекулянтъ.
   Онъ назначалъ свиданія человѣку никогда неприходившему и въ другомъ мѣстѣ. Однажды его видѣли въ буфетѣ трактира "Траурная Лошадь", сборнаго мѣста похоронныхъ подрядчиковъ, гдѣ онъ не требовалъ себѣ ничего, говоря, что каждую минуту ждетъ одного джентльмена. Но джентльменъ этотъ былъ такъ безчестенъ, что не являлся, а потому Педжетъ пришелъ и на другой день съ такимъ раздувшимся бумажникомъ, что въ буфетѣ его сочли человѣкомъ съ большимъ состояніемъ. Послѣ того онъ каждый день повторялъ свои посѣщенія и писалъ такъ много, что опорожнилъ въ два присѣста огромную чернильницу. Хотя онъ никогда не имѣлъ привычки разговаривать много, но будучи въ числѣ постоянныхъ посѣтителей, онъ познакомился съ ними и потомъ подружился съ Тэккеромъ, помощникомъ мистера Моульда, а потомъ съ самимъ Моульдомъ, который откровенно называлъ Педжета длинноголовымъ человѣкомъ, сухою соленою рыбой, напилкомъ, теркою и тому подобное, и дѣлалъ его предметомъ многихъ забавныхъ выходокъ.
   Въ то же самое время Педжетъ говорилъ въ конторѣ Англо-Бенгальскаго Общества, что у него тайная болѣзнь печени, и что ему надобно прибѣгнуть къ доктору. Его передали Джоблингу. Хотя Джоблингъ и не могъ добраться до того, чѣмъ именно страдаетъ его печень, но Педжетъ говорилъ, что печень его собственная, что она болитъ, и что ему это лучше извѣстно. Такимъ образомъ, онъ сдѣлался паціентомъ доктора Джоблинга; разсказывая ему о признакахъ своей болѣзни, онъ разъ по десяти въ день являлся въ его комнатѣ.
   И всѣмъ этимъ занимался Педжетъ постоянно и скрытно; бдительность его не утомлялась ни на мгновеніе; онъ не пропускалъ ни одного слова, ни одного поступка Джонса; замѣчалъ все, что онъ оставилъ недосказаннымъ и недодѣланнымъ. По всѣмъ этимъ признакамъ было несомнѣнно, что Педжетъ таилъ какой то замыселъ.
   Утромъ того самаго дня, въ который приключилось такъ много Тому Пинчу, Педжетъ внезапно явился въ Палль-Маллѣ, передъ домомъ мистера Монтегю, ровно въ девять часовъ -- обыкновенное время его появленія въ томъ мѣстѣ. Онъ позвонилъ украдкою, вошелъ въ двери и заперъ ихъ самъ, какъ будто не довѣряя прислугѣ.
   Мистеръ Бэйли, возвѣстившій о немъ безъ отлагательства, воротился съ приглашеніемъ слѣдовать за нимъ въ комнату его "губернатора" Предсѣдатель Англо-Бенгальскаго Общества одѣвался и принялъ Педжета, какъ дѣлового человѣка, который часто ходитъ, и котораго принимаютъ во всякое время.
   -- Что, мистеръ Педжетъ?
   Педжетъ поставили шляпу на полъ и кашлянулъ. Бэйли вышелъ и заперъ дверь; но онъ этимъ не удовольствовался, попробовалъ ручку, осмотрѣлъ всю дверь и подошелъ шага на два къ стулу, за которомъ сидѣлъ мистеръ Монтегю.
   -- Что новаго мистеръ Педжетъ?
   -- Я думаю, сударь, что у насъ есть, наконецъ, новости.
   -- Очень радъ. Я ужъ думалъ, что вы потеряли слѣдъ.
   -- Нѣтъ, сударь. По временамъ онъ простывалъ, что дѣлать!
   -- Вы сама истина, мистеръ Педжетъ. Каковъ успѣхъ?
   -- Это уже зависитъ отъ вашего соображенія,-- отвѣчалъ тотъ, надѣвая очки.
   -- А вы что о немъ думаете? Вы довольны?
   Педжетъ медленно потеръ себѣ руки, оглядѣлся вокругъ, погладилъ себя по подбородку и сказалъ:-- Да, да, я думаю, что дѣло хорошее. Хотите сейчасъ же приняться?
   -- Непремѣнно.
   Мистеръ Педжетъ медленно и съ разстановками придвинулъ два стула, положилъ на одинъ свой бумажникъ, потомъ развязалъ его, вытащилъ одну записку, показалъ ее Монтегю, и самъ молча усѣлся на другой стулъ. Въ продолженіе предварительныхъ церемоній, Тиггу стоило большихъ усилій преодолѣть свое нетерпѣніе.
   -- Я бы не желалъ, чтобъ вы такъ любили записывать, мой превосходный другъ,-- сказалъ Монтегю съ кислою улыбкой: -- Лучше объяснять дѣло на словахъ.
   -- Я не люблю словъ. Мы никогда не знаемъ, кто насъ слушаетъ.
   Мистеръ Монтегю хотѣлъ возражать, но Педжетъ подалъ ему бумагу и сказалъ съ скрытнымъ восторгомъ:-- Начнемъ съ начала, сударь. Возьмите сперва эту.
   Предсѣдатель взглянулъ на нее съ холодною улыбкою; но, по прочтеніи нѣсколько строчекъ, выраженіе лица его начало перемѣняться и сдѣлалось къ концу бумаги серьезнымъ и исполненнымъ вниманія.
   -- Нумеръ второй,-- сказалъ Педжетъ, взявъ отъ него первую бумагу и подавая вторую.-- Прочитайте нумеръ второй, сударь; онъ интересенъ.
   Тиггъ Монтегю откинулся въ креслахъ и взглянулъ на своего агента съ такимъ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ безпокойствомь, что Педжетъ счелъ нужнымъ повторить свое приглашеніе. Мистеръ Монтегю продолжалъ чтеніе и прочиталъ нумеръ второй, третій, четвертый и такъ далѣе.
   Всѣ эти документы были писаны рукою Педжета на обложкахъ старыхъ писемъ или на клочкахъ бумаги, какіе ему случалось находить подъ рукою. Какъ эти обрывки ни казались грязны, но въ нихъ заключалось много весьма важнаго, если указателемъ ихъ значенія можно было принять лицо предсѣдателя.
   По мѣрѣ усиленія любопытства и ощущеній Монтегю, увеличивалось тайное наслажденіе Педжета. Онъ съ торжествомъ взглядывалъ на чтеца и, наконецъ, когда тотъ читалъ послѣднюю бумагу, онъ всталъ и подошелъ къ окну съ самодовольнымъ видомъ.
   -- И это послѣдній, мистеръ Педжетъ?-- сказалъ Монтегю, съ усиліемъ переведя духъ.
   -- Да, сударь, послѣдній!
   -- Вы удивительный человѣкъ!
   -- Я думаю, что дѣло хорошее,-- возразилъ Педжетъ, собирая свои бумаги.-- Это стоило мнѣ труда.
   -- Трудъ вашъ будетъ хорошо вознагражденъ, мистеръ Педжетъ.-- Педжетъ поклонился.
   -- Тутъ нѣкто оставилъ такой слѣдъ своего копыта, какого я никакъ не ожидалъ. Могу поздравить себя съ тѣмъ, что вы такъ мастерски умѣете вести тайныя дѣла.
   -- Меня, сударь, не интересуетъ ничто, въ чемъ нѣтъ тайны. Я даже лишился части удовольствія, которое доставило мнѣ это развѣдываніе, оттого, что сообщилъ его вамъ.
   -- Безцѣнная комплекція! Мнѣ послышалось, однако, что кто то постучался; не выглянете ли вы въ окно, чтобъ посмотрѣть, нѣтъ ли кого у наружной двери?
   Мистеръ Педжетъ спряталъ свой бумажникъ, осторожно отвелъ штору, выглянулъ въ окно и сказалъ.
   -- Мистеръ Джонсъ Чодзльвить.
   -- Я такъ и думалъ!
   -- Мнѣ уйти?
   -- Я думаю, что лучше. Однако, постойте! Останьтесь здѣсь, мистеръ Педжетъ.
   Странно было видѣть, какъ Монтегю вдругъ поблѣднѣлъ, измѣлился въ лицѣ и взглянулъ почему-то на бритвы
   Доложили о мистерѣ Чодзльвитѣ.
   -- Ведите его сюда сейчасъ же. Мистеръ Педжетъ, не оставляйте насъ наединѣ. Помните! Клянусь Богомъ,-- прибавилъ онъ шопотомъ:-- кто знаетъ, что можетъ случиться!..
   Сказавъ это, онъ поспѣшно схватилъ головную щетку и началъ причесываться, какъ будто туалетъ его и не быль прерванъ. Мистеръ Педжетъ удалился къ камину и началъ сушить передъ огонькомъ свой носовой платокъ. Онъ простоялъ такимъ образомъ все время, изрѣдка только взглядывая черезъ плечо на присутствующихъ.
   -- Милый мистеръ Чодзльвитъ!-- вскричалъ Монтегю, когда Джонсъ вошелъ.-- Вы поднимаетесь вмѣстѣ съ жаворонками. У васъ энергія выше человѣческой, милый Чодзльвитъ!
   -- Гм! Я бы радъ былъ не вставать съ жаворонками, еслибъ могъ. Но у меня безсонница, а потому лучше быть на ногахъ, чѣмъ валяться съ боку на бокъ да считать часы,-- отвѣчалъ Джонсъ угрюмо, садясь на стулъ.
   -- Безсонница? Что это такое? Я рѣшительно не понимаю этого слова, хоть и часто его слышу.
   -- А это кто? А! Старый... какъ его! Онъ смотритъ по обыкновенію, какъ будто хочетъ спрятаться въ трубу.
   -- Ха, ха, ха, дѣйствительно, такъ!
   -- Чего ему здѣсь нужно? Развѣ онъ не можетъ уйти?
   -- О, пусть его остается! Онъ здѣсь какъ старая мебель. Онъ приходилъ съ донесеніемъ и ждетъ приказаній.
   -- Онъ какъ будто боится меня, а?
   -- Кажется, такъ! Вы ядъ для него. Педжетъ, дайте мнѣ полотенце!
   Тиггу было такъ же мало нужды въ полотенцѣ, какъ Джонсу въ томъ, чтобъ вздрогнуть. Но Педжетъ принесъ полотенце и снова удалился къ камину.-- Видите, любезнѣйшій,-- продолжалъ Тиггъ: -- вы слишкомъ... Что съ вашими губами? Какъ онѣ побѣлѣли!
   -- У меня къ завтраку быль устрицы съ уксусомъ. Гдѣ-жъ онѣ бѣлы?-- прибавилъ Джонсъ, проворчавъ ругательство и натирая себѣ губы платкомъ.-- Я не думаю, чтобъ онѣ были бѣлы.
   -- Теперь нѣтъ. Теперь прошло.
   -- Говорите, что вы хотѣли сказать, и оставьте мое лицо гь покоѣ!-- вскричалъ Джонсъ сердито.-- Пока я могу показывать зубы, нѣтъ нужды до цвѣта моихъ губъ.
   -- Совершенно справедливо! Я хотѣлъ сказать, что вы слишкомъ скоры и дѣятельны для нашего пріятеля. Онъ для васъ очень робокъ, но хорошо дѣлаетъ свое дѣло. О, прекрасно! Такъ что же такое безсонница?
   -- Къ чорту безсонницу!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, зачѣмъ же?
   -- Безсонница -- если кому не спится или худо спится; вотъ и все!
   -- Вотъ что! И тогда ему снятся ужасныя вещи, и онъ вскрикиваетъ страшнымъ образомъ; а когда ночью догоритъ свѣча, то онъ мучится, и много тому подобнаго. Понимаю...
   Они промолчали нѣсколько времени. Потомъ Джонсъ заговорилъ:
   -- Теперь мы кончили съ этимъ ребячествомъ, и я хочу поговорить съ вами серьезно. Я недоволенъ дѣлами.
   -- Недовольны?-- возразилъ Тиггъ.-- Деньги прибываютъ хорошо.
   -- Прибываютъ хорошо, но худо выходятъ. До нихъ не легко добраться. У меня мало власти; все въ вашихъ рукахъ. Вы забрали себѣ всѣ права по какимъ-то законамъ, а мнѣ не остается ничего. Что толку въ томъ, что я имѣю голосъ, когда его всякій разъ заглушаютъ? И не хочу этого терпѣть,-- знайте.
   -- Нѣтъ?-- сказалъ Тиггъ вкрадчивымъ голосомъ.
   -- Разумѣется, нѣтъ! Я не люблю, чтобъ со мною пускались на продѣлки.
   -- Даю вамъ честное слово...
   -- О, къ чорту ваше слово!-- прервалъ Джонсъ, который дѣлался грубѣе по мѣрѣ того, какъ Монтегю ему вѣжливо возражалъ чего Тиггу отчасти и хотѣлось.-- Нужно, чтобъ я имѣлъ больше власти надъ деньгами. Вы можете взять себѣ всю честь, если хотите; я не стану о ней хлопотать. Еслибъ вы забрали въ вашу честную голову улизнуть съ кассою за границу, такъ мнѣ нечѣмъ и помѣшать вамъ. Нѣтъ, хоть ваши обѣды и хороши, но я не хочу, чтобъ они мнѣ такъ дорого обошлись.
   -- Какъ я несчастливъ, что нахожу васъ въ такомъ расположеніи духа!-- возразилъ Тиггъ съ особенною улыбкою:-- а я хотѣлъ было предложить вамъ -- для вашей же выгоды,-- чтобъ въ рискнули еще нѣсколько.
   -- Будто бы? Ха, ха, ха!
   -- Да. Я намекнулъ вамъ, что у васъ вѣрно есть друзья, которыхъ мы приняли бы съ удовольствіемъ въ число своихъ.
   -- Какъ вы добры! Такъ вы были бы рады принять ихъ?
   -- Въ восторгѣ. Даю вамъ священное слово
   -- И все это будетъ къ моей выгодѣ?
   -- И пребольшой, увѣряю васъ.
   -- Какимъ же образомъ? Скажите!
   -- Сказать?-- возразилъ Монтегю значительно.
   -- Я думаю, что такъ. Странныя вещи дѣлывались и прежде въ страховыхъ обществахъ, а потому я хочу поостеречься.
   -- Чодзльвитъ!-- возразилъ Монтегю, наклонившись впередъ и глядя ему прямо въ лицо.-- Странныя дѣла дѣлались и дѣлаются каждый день, и никто ихъ не подозрѣваетъ. Но вы справедливо говорите, что и мы ведемъ дѣла странно. Иногда мы узнаемъ чуднымъ образомъ самыя удивительныя вещи.
   Онъ сдѣлалъ Джонсу знакъ, чтобъ тотъ поближе придвинулъ свой стулъ. Потомъ, оглянувшись вокругъ себя, какъ будто желая напомнить о Педжетѣ, началъ шептать ему что то на ухо.
   Отъ краснаго цвѣта къ бѣлому; отъ бѣлаго опять къ красному; отъ краснаго къ желтому, потомъ къ холодному, страшному, покрытому потомъ и съ синими пятнами цвѣту:-- вотъ какимъ перемѣнамъ подвергалось лицо Джонса въ продолженіе этого кратковременнаго нашептыванія. Когда онъ, наконецъ, положилъ руку на уста Монтегю, чтобъ ни одинъ звукъ не достигъ до ушей третьяго лица, бывшаго въ комнатѣ,-- рука его была такъ же безкровна и тяжела, какъ рука мертвеца.
   Онъ отодвинулся на стулѣ и представлялъ собою зрѣлище ужаса, ярости и отчаянія. Онъ боялся говорить, смотрѣть, двигаться, оставаться на мѣстѣ.
   Собесѣдникъ его хладнокровно продолжалъ одѣваться и кончилъ свой туалетъ, не говоря ни слова и только по временамъ поглядывая съ улыбкою на произведенное имъ впечатлѣніе.
   -- Такъ вы, мой другъ Чодзльвитъ, не откажетесь рискнуть съ нами еще нѣсколько?-- сказалъ, наконецъ, Тиггъ.
   Блѣдныя губы Джонса съ усиліемъ проговорили: "нѣтъ".
   -- Прекрасно сказано! Знаете ли, вчера еще я думалъ о вашемъ тестѣ; онъ, вѣроятно, положится на ваше умѣнье вести денежныя дѣла, а? Я даже надѣюсь, что онъ присоединится къ намъ, если вы постараетесь. У него есть деньги?
   -- Да, есть.
   -- Такъ вы возьметесь за мистера Пексниффа?
   -- Попробую, сдѣлаю, что могу.
   -- Тысяча благодарностей, мой другъ! Не пойдемъ ли мы? Мистеръ Педжетъ! Пойдемте съ нами, если вамъ угодно.
   Они вышли всѣ трое. Что бы Джонсъ ни чувствовалъ относительно Монтегю, какъ бы онъ ни былъ убѣжденъ, что пойманъ, запертъ, окованъ и упалъ въ глубочайшую бездну гибели и разоренія; какія бы мысли ни толпились тогда въ его головѣ,-- онъ не имѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія, чтобъ отъ слѣдовавшей за ними изношенный фигуры зависѣла его участь.
   

Глава XXXIX, заключающая въ себѣ нѣкоторыя дальнѣйшія подробности о хозяйствѣ Пинчей, а также странныя новости изъ Сити, близко касающіяся Тома.

   Что за миленькое существо Руѳь! Какъ она счастлива своимъ владычествомъ въ треугольной гостиной и двухъ маленькихъ спальняхъ! Какъ она весела, дѣятельна, заботлива! Какъ благополучна тѣмъ, что чувствуетъ себя полною хозяйкою дома, и что хозяйничаетъ, и трудится, и хлопочетъ для своего брата!
   А Томъ?.. О, Томъ смотрѣлъ на нее съ гордостью, съ восторгомъ, съ самою искренною нѣжностью. А между тѣмъ, она владычествовала вовсе не деспотически. На другой день послѣ водворенія ихъ въ Ислингтонѣ, она спросила Тома, чего онъ желаетъ къ обѣду, и намекнула о котлетахъ, которыя вчера за ужиномъ имѣли такой успѣхъ; Томъ принялся подшучивать надъ этимъ безъ малѣйшей жалости.
   -- Я не знаю, Томъ,-- сказала она, краснѣя:-- я не совершенно увѣрена въ себѣ; но, можетъ быть, если попробовать, мнѣ удастся какъ нибудь сдѣлать пуддингъ съ говядиною.
   -- Во всемъ кухонномъ каталогѣ не найдется ничего лучше пуддинга съ говядиною!-- воскликнулъ Томъ.
   -- Конечно; но, если на первый разъ онъ выйдетъ неудачно, ты не разсердишься, Томъ?
   И она пресерьезно смотрѣла въ глаза Тому, а Томъ глядѣлъ на нее, и, наконецъ, тотъ и другая расхохотались.
   -- Такъ дѣлать пуддингъ, Томъ?
   -- Разумѣется. Я увѣренъ, что онъ будетъ превосходенъ; а если и выйдетъ не пуддингъ, то мы можемъ случайно наткнуться на какое нибудь открытіе, и изъ пуддинга составить блюдо, еще неизвѣстное въ поваренномъ искусствѣ.
   Прекрасно! Руѳь перемыла чашки послѣ завтрака, разсказывая анекдоты о литейщикѣ, вычистила старую шляпу Тома, и они отправились вмѣстѣ по лавкамъ для закупокъ. Потомъ, возвратившись домой, Томъ Пинчъ усѣлся писать на одномъ концѣ стола въ гостиной, а Руѳь начала дѣлать нужныя приготовленія къ пуддингу на другомъ концѣ, потому что въ цѣломъ домѣ не было никого, кромѣ одной старухи, и во избѣжаніе хозяйственныхъ дрязгъ они должны были дѣлать все для себя сами. Хозяинъ дома былъ какой то таинственный человѣкъ, который выходилъ рано по утрамъ и почти не показывался на глаза своимъ постояльцамъ.
   -- Что ты пишешь, Томъ?-- спросила сестра его.
   -- Да видишь ли, моя милая, я забочусь, какъ бы мнѣ найти себѣ какую нибудь должность; а потому хочу написать, къ чему я способенъ, чтобъ послѣ Вестлокъ показалъ кому нибудь изъ своихъ друзей.
   -- Ты бы сдѣлалъ то же самое и для меня, Томъ,-- возразила Руѳь, потупя глазки. Мнѣ очень пріятно хозяйничать у тебя, Томъ, и заботиться о тебѣ; но вѣдь мы не такъ богаты...
   -- Мы не такъ богаты, однако, можемъ быть бѣднѣе. Но мы съ тобою не разстанемся -- вздоръ! Лучше намъ оставаться вмѣстѣ; мы будемъ гораздо счастливѣе. Вѣдь намъ нужно очень немногое, не правда ли?
   -- Конечно, немногое, но надобно имѣть и то.
   -- Вздоръ, пустяки!-- воскликнулъ Томъ съ необычайною энергіей.-- Будемъ трудиться! Мой пріятель Джонъ Вестлокъ чудеснѣйшій малый и очень смѣтливъ. Я съ нимъ посовѣтуюсь. Мы съ нимъ потолкуемъ. Я увѣренъ, что ты полюбишь Джона, когда его узнаешь. Ну, полно же, не плачь. А, такъ ты дѣлаешь пуддингъ? Посмотримъ!
   -- Ты увидишь, что выйдетъ настоящій мясной пуддингъ. Ты въ этомъ самъ сознаешься!
   И она снова принялась за дѣло, суетилась, хлопотала, смѣялась, бѣгала взадъ и впередъ, въ кухню и изъ кухни, такъ что Томъ никакъ не могъ продолжать писать и только любовался на свою миленькую домоправительницу. Но вдругъ она, выбѣжавъ за двери, остановилась и сильно покраснѣла. Томъ также вздрогнулъ, потому что не спускалъ съ нея глазъ, и очень удивился, увидя въ комнатѣ Джона Вестлока.
   -- Что за благодать, Джонъ! Да какъ ты вошелъ?
   -- Прошу извиненія,-- отвѣчалъ Джонъ:-- а въ особенности у миссъ Пинчъ; но я встрѣтилъ на улицѣ какую то старушку, которая сказала мнѣ, чтобъ я вошелъ сюда. Такъ какъ ты не слыхалъ моего стука, и дверь была отперта, то я рѣшился войти, не думая, что помѣшаю вашимъ хозяйственнымъ упражненіямъ.
   -- Мистеръ Джонъ Вестлокъ,-- сказалъ Томъ.-- Моя сестра.
   -- Надѣюсь, что сестра моего стариннаго друга забудетъ непріятное впечатлѣніе моего внезапнаго прихода?-- сказалъ Джонъ.
   -- Сестра моя, можетъ быть, чувствуетъ себя въ расположеніи сказать и тебѣ то же самое.
   Разумѣется, Джонъ отвѣчалъ, что это вовсе ненужно, и протянулъ ей руку; но она не подавала ему своей руки, потому что рука миссъ Пинчъ была вся въ мукѣ и въ тѣстѣ. Обстоятельство это заставило всѣхъ разсмѣяться, и всѣ почувствовали себя снова въ своей тарелкѣ.
   -- Очень радъ, что тебя вижу,-- сказалъ Томъ.-- Садись же.
   -- Съ тѣмъ только условіемъ, чтобъ миссъ Пинчъ продолжала дѣлать пуддингъ, какъ будто здѣсь нѣтъ никого посторонняго.
   -- Безъ сомнѣнія, она будетъ продолжать, но только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ ты остался съ нами и помогъ намъ съѣсть этотъ пуддингъ.
   Сердце затрепетало у бѣдненькой Руѳи, когда Томъ произнесъ это приглашеніе. Что, если пуддингъ выйдетъ неудачный! Но Джонъ, не подозрѣвая ея безпокойства, согласился очень охотно и усѣлся, отпустивъ еще нѣсколько шутокъ на счетъ пуддинга и своего нетерпѣнія насладиться имъ; а она, между тѣмъ, краснѣя, снова принялась за дѣло.
   -- Я пришелъ къ тебѣ гораздо раньше, нежели думалъ, Томъ. Разскажу тебѣ, какъ это случилось, и ты навѣрно останешься доволенъ. Ты писалъ это для меня?
   -- Ахъ, Боже мой, нѣтъ!-- вскричалъ Томъ, забывшій о листкѣ бумаги, который онъ держалъ въ рукахъ -- Тутъ только начало описанія меня самого: "Молодой человѣкъ тридцати пяти лѣтъ, изъ провинціи" -- вотъ и все.
   -- Я думаю, что тебѣ не будетъ нужды дописывать, Томъ. Но какимъ образомъ я до сихъ поръ не зналъ, что у тебя есть въ Лондонѣ друзья?
   Томъ смотрѣлъ во всѣ глаза на свою сестру, а та сама глядѣла съ неменьшимъ вниманіемъ на него.
   -- Въ Лондонѣ друзья?-- отозвался Томъ.
   -- Ну, да,-- отвѣчалъ Бестлокъ.
   -- Нѣтъ ли въ Лондонѣ друзей у тебя, милая Руѳъ?
   -- Нѣтъ, Томъ!
   -- Радъ слышать, что я ихъ имѣю, но я никогда и не подозрѣвалъ этого. Они должны быть народъ удивительно скрытный, Джонъ.
   -- А вотъ, суди самъ. Сижу я за завтракомъ сегодня утромъ, какъ вдругъ кто то постучался въ мою дверь...
   -- И ты закричалъ очень громко: войдите!
   -- Разумѣется. Тотъ, кто постучался и вошелъ, не такъ какъ одинъ молодой человѣкъ тридцати пяти лѣтъ изъ провинціи, который въ такихъ же обстоятельствахъ уставился противъ дверей и глядѣлъ вокругъ себя... Когда онъ вошелъ, я увидѣлъ человѣка чужого, наружности серьезной, дѣловой, солидной, но вовсе мнѣ незнакомой. "Мистеръ Вестлокъ?" -- говоритъ онъ.-- Такъ, сударь.-- "Позволите переговорить съ вами два слова?" -- Не угодно ли сѣсть?-- я говорю.
   Тутъ Джонъ пріостановился и поглядѣлъ на столъ, за которымъ сестра Тома, прислушиваясь внимательно, продолжала хлопотать около пуддинга.
   -- Ну, Томъ, такъ пуддингъ и сѣлъ...
   -- Что?
   -- Онъ сѣлъ...
   -- Ты сказалъ, что пуддингъ сѣдъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразилъ Джонъ, слегка покраснѣвъ:-- мой гость. Что за вздоръ!.. Ну, Томъ, усѣвшись, онъ удивилъ меня до крайности, начавъ разговоръ слѣдующими словами: "Вы, сударь, конечно, знакомы съ мистеромъ Томасомъ Пинчемъ?"
   -- Быть не можетъ?-- воскликнулъ Томъ.
   -- Увѣряю тебя, именно этими словами.-- "Не знаете ли, сударь, гдѣ онъ теперь?" -- говоритъ онъ.-- Въ Лондонѣ.-- "Я слыхалъ мимоходомъ, что онъ оставилъ свое мѣсто у мистера Пексниффа; правда ли это?" -- Правда.-- "Не нуждается ли онъ въ другомъ мѣстѣ?" -- Да...
   -- Разумѣется,-- сказалъ Томъ, кивая головою.
   -- Я увѣрилъ его въ томъ же самомъ. Прекрасно! Онъ и продолжалъ: "Я думаю, сударь, что могу услужить ему".
   У Руѳи опустились руки.
   -- Руѳь, милая! Слышишь? "Я думаю, что могу услужить ему!" -- вскричалъ Томъ въ крайнемъ изумленіи.
   -- Разумѣется, что я просилъ его продолжать,-- сказалъ Вестлокъ.-- Онъ отвѣчалъ, что ему остается немногое договорить; такъ и вышло, что одинъ изъ его друзей нуждается въ секретарѣ и библіотекарѣ; что жалованье будетъ, правда, небольшое, только сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ, безъ квартиры и стола, но за то и обязанность легкая. Вотъ и все.
   -- Благодать небесная!-- вскричалъ Томъ.-- Сто фунтовъ въ годъ! Джонъ, дружище! Руѳь! Сто фунтовъ въ годъ!
   -- Но самое удивительное въ томъ,-- продолжалъ Джонъ, положивъ руку на плечо Тома, чтобъ утишить порывъ его восторга:-- самое странное, миссъ Пинчъ, то, что я вовсе не знаю этого человѣка, и что онъ въ глаза не знаетъ Тома.
   -- Да какъ ему знать меня, если онъ лондонецъ!
   -- А когда я замѣтилъ, что онъ, вѣроятно, извинитъ мою нескромность, если я спрошу, кто прислалъ его ко мнѣ, какимъ образомъ онъ узналъ о перемѣнѣ положенія моего пріятеля, и почему онъ полагаетъ, что онъ способенъ занять это мѣсто -- онъ сухо отвѣчалъ, что не имѣетъ права входить ни въ какія подробности.
   -- Ни въ какія подробности!-- повторилъ Томъ, съ трудомъ переводя духъ.
   -- "Вы должны знать",-- продолжалъ этотъ чудакъ,-- прибавилъ Вестлокъ:-- "что всякому, кто только бывалъ въ сосѣдствѣ мистера Пексниффа, достоинства мистера Томаса Пинча извѣстны такъ же хорошо, какъ церковный шпицъ или какъ "Синій Драконъ".
   -- "Синій Драконъ"!-- возразилъ Томъ съ ужасомъ.
   -- Да, подумай! Онъ говорилъ о "Синемъ Драконѣ" такъ же свободно, какъ Маркъ Тэпли, честное слово! Я глядѣлъ на него во всѣ глаза, когда онъ еще прибавилъ съ улыбкою: -- "Вѣдь вы знаете "Синій Драконъ", мистеръ Вестлокъ; вы тамъ останавливались раза два". Каково?
   Томъ замѣтилъ, что ничего не можетъ быть непостижимѣе этого обстоятельства.
   -- Непостижимо" -- повторилъ Вестлокъ.-- Я испугался этого человѣка, несмотря на то, что говорилъ съ нимъ среди бѣлаго дня. Увѣряю тебя, что я чуть не счелъ этого посѣтителя существомъ сверхъестественнымъ. Наконецъ, онъ подалъ мнѣ свою карточку... Вотъ, читай.
   -- "Мистеръ Фипсъ",-- прочелъ Томъ вслухъ.-- "Аустинъ Фрайерсъ". Это звучитъ чѣмъ-то страшнымъ {Austin Friars -- Августинскіе-Монахи,-- часть Лондона.}.
   -- Фипсъ еще имя не страшное,-- возразилъ Джонъ.-- Онъ ждетъ насъ къ себѣ сегодня утромъ.
   -- Томъ,-- сказала Руѳь послѣ краткаго молчанія:-- можетъ быть, мистеръ Вестлокъ знаетъ больше, нежели намѣренъ намъ сообщить.
   -- Право нѣтъ!-- отвѣчалъ Джонъ съ жаромъ.-- Увѣряю васъ, миссъ Пинчъ, что я знаю нисколько не больше того, что сообщилъ вамъ.
   -- Но вы могли бы знать больше, еслибъ захотѣли,-- сказала Руѳь, усердно занявшись пуддингомъ.
   -- Нѣтъ, право, нѣтъ. Вы поступаете очень невеликодушно, миссъ Пинчъ, что не хотите мнѣ вѣрить, тогда какъ я питаю самую неограниченную увѣренность въ томъ, что вашъ пуддингъ будетъ неподражаемъ.
   Она разсмѣялась, но потомъ всѣ трое принялись обсуживать эти чудныя вѣсти какъ можно серьезнѣе. Какъ они ни разсуждали, но ясно было, что тутъ положительное обстоятельство только одно: Тому предстоитъ получать жалованья сто фунтовъ въ годъ. Томъ Пинчъ, взволнованный до нельзя, хотѣлъ идти къ мистеру Фипсу немедленно, но Вестлокъ посовѣтовалъ подождать съ часъ времени, въ продолженіе котораго Томъ принарядился какъ можно щеголеватѣе при помощи своей сестры, которая съ необыкновеннымъ искусствомъ и проворствомъ исправляла иголкою всѣ маленькія погрѣшности его костюма.
   -- Томъ,-- сказалъ Вестлокъ, когда они вышли на улицу:-- я начинаю думать, что ты чей нибудь сынъ.
   -- И я тоже думаю,-- отвѣчалъ Томъ спокойно.
   -- То есть, кого нибудь изъ значительныхъ людей.
   -- Богъ съ тобойI Отецъ мой и мать были люди вовсе незначительные.
   -- Ты ихъ хорошо помнишь?
   -- Помню ли? О, разумѣется! Особенно мать. Да вѣдь я тебѣ разсказывалъ нашу исторію, и въ ней, право, нѣтъ ничего романтическаго, Джонъ.
   -- Прекрасно!-- возразилъ Джонъ въ спокойномъ отчаяніи.-- Значитъ, ничѣмъ нельзя объяснить посѣщенія сегодняшняго утра. Лучше и не пробовать.
   Несмотря на то, они пробовали разгадать этотъ трудный вопросъ, пока не дошли до Аустинъ-Фрайерса, гдѣ, пройдя очень темный коридоръ въ первомъ этажѣ, въ задней половинѣ дома, увидѣли въ одномъ уголку маленькую стеклянную дверь, на стеклѣ которой была надпись: "мистеръ Фипсъ". Около двери, нѣсколько въ сторонѣ, стоялъ впотьмахъ старый буфетъ, имѣвшій очевидныя злоумышленія на ребра посѣтителей; старый матъ, совершенно изношенный и невидимый никому, лежалъ тутъ какъ будто нарочно за тѣмъ, чтобъ заставлять спотыкаться кліентовъ мистера Фипса.
   Мистеръ Фипсъ, услышавъ сильный ударъ человѣческой шляпы о дверь его конторы, былъ по всегдашнему обычаю извѣщенъ о прибытіи посѣтителя. Отворивъ дверь, онъ замѣтилъ, что нѣсколько темно.
   -- Достаточно темно, чтобъ сбыть съ рукъ добраго человѣка,-- шепнулъ Вестлокъ Тому.
   Томь уже начиналъ было думать, не заманили ли ихъ сюда за тѣмъ, чтобъ превратить въ начинку для пироговь, что, по его понятіямъ, было въ Лондонѣ вещью обыкновенною, но, взглянувъ на мистера Фипса, маленькаго, худенькаго и смирнаго напудреннаго старика, онъ успокоился.
   -- Войдите,-- сказалъ мистеръ Фипсъ.
   Они вошли въ маленькую старую потемнѣвшую контору, въ одномъ углу которой было на полу огромное черное пятно, какъ будто въ незапамятные годы тутъ зарѣзанъ былъ какой нибудь конторщикъ и, вмѣсто крови, истекъ чернилами.
   -- Я привелъ моего пріятеля, мистера Пинча, сударь,-- сказалъ Джонъ Вестлокъ.
   Они усѣлись, и мистеръ Фипсъ посмотрѣлъ на Тома съ нѣкоторымъ любопытствомъ, но безъ малѣйшаго участія. Послѣ краткаго молчанія мистеръ Фипсъ спросилъ Вестлока, сообщилъ ли онъ его предложеніе мистеру Пинчу?
   Джонъ отвѣчалъ утвердительно.
   -- И вы считаете, что стоитъ труда заняться имъ, мистеръ Пинчъ?
   -- Я считаю это особеннымъ счастіемъ, сударь, и очень обязанъ вамъ за ваше предложеніе,-- сказалъ Томъ.
   -- Не мнѣ, сударь; я дѣйствую по порученію.
   -- Въ такомъ случаѣ, сударь, я обязанъ тому джентльмену, которому угодно было обратить на меня вниманіе и котораго одобреніе и надѣюсь заслужить. Онъ найдетъ меня старательнымъ и точнымъ въ исполненіи того, что на меня будетъ возложено. Въ этомъ я могу поручиться, сударь, и мистеръ Вестлокъ также.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія,-- сказалъ Джонъ.
   Мистеръ Фипсъ слушалъ очень хладнокровно и, повидимому, не спѣшилъ возобновлять разговора. Наконецъ, онъ заговорилъ:
   -- Я долженъ вамъ сказать, что моего пріятеля теперь нѣтъ въ городѣ.
   -- Когда же онъ сюда пріѣдетъ?-- спросилъ Томъ съ робостью.
   -- Не знаю, право, не знаю; но это совершенно все равно, потому что дѣло идетъ между вами и мною. Я могу вамъ указать, въ чемъ будетъ состоять ваша обязанность, а жалованье буду выплачивать еженедѣльно, здѣсь въ конторѣ, между четырьмя и пятью часами вечера.
   -- Какое же время назначается для моей обязанности?-- спросилъ Томъ съ прояснившимся лицомъ.
   -- Отъ половины десятаго утра до четырехъ часовъ, или около этого.
   -- Въ какомъ мѣстѣ?
   -- Въ Темплѣ.
   Томъ былъ въ восторгѣ.
   -- Можетъ быть, вы желаете посмотрѣть мѣсто?-- спросилъ мистеръ Фипсъ.
   -- О, мнѣ все равно! Я только желалъ знать, если вы позволите, могу ли я считать это дѣло конченнымъ?
   -- Конечно, можете. А между тѣмъ, не будете ли вы свободны черезъ часъ? Тогда вы нашли бы меня въ Фліэтъ-Стритѣ, около Темпль-Гета, а?
   Разумѣется, что Томъ былъ свободенъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ мистеръ Фипсъ, вставая.-- Такъ я вамъ черезъ часъ покажу ваше мѣсто, и вы приметесь за дѣло завтра же утромъ. Итакъ черезъ часъ. Я увижу тогда и васъ, мистеръ Вестлокъ? Прекрасно. Идите осторожнѣе. Здѣсь нѣсколько темно.
   Съ этимъ замѣчаніемъ онъ выпроводилъ ихъ за двери. Выйдя на улицу, оба пріятеля смотрѣли другъ на друга съ изумленіемъ, потому что свиданіе съ мистеромъ Фипсомъ не объяснило имъ ровно ничего.
   Завернувъ на нѣсколько времени въ жилище Вестлока и посвятивъ нѣсколько минутъ кабаньей головѣ, пріятели отправились въ назначенное мѣсто. Хотя время еще не прошло, но они нашли мистера Фипса у Темпль-Гета, и онъ изъявилъ имъ свое удовольствіе за точность. Потомъ онъ повелъ ихъ по разнымъ закоулкамъ и дворамъ на одинъ дворъ, темнѣе прочихъ, и поднялся по общей лѣстницѣ въ какой то домъ. Онъ вынулъ изъ кармана связку ржавыхъ ключей, остановился у старой двери верхняго этажа и прехладнокровно принялся выбивать соръ изъ одного ключа, стуча имъ о перила.
   -- Вамъ надобно будетъ сдѣлать для этого ключа втулочку, чтобъ дырка не засаживалась,-- сказалъ онъ, оглянувшись на Тома и продувъ ключъ.-- Да я полагаю, что и замокъ будетъ отворяться легче, если вы смажете его масломъ.
   Томъ поблагодарилъ его за эти драгоцѣнные намеки, а мистеръ Фипсъ отворилъ дверь, которая подалась весьма неохотно и съ самымъ нестройнымъ скрипомъ. Потомъ, вынувъ изъ скважины ключъ, онъ передалъ его Тому.
   -- Ого,-- сказалъ мистеръ Фингъ:-- какъ здѣсь пыльно.
   Онъ былъ правъ и могъ бы даже сказать, что очень пыльно, потому что пыль лежала толстымъ слоемъ на всемъ; а въ одномъ мѣстѣ, гдѣ лучъ свѣта пробивался въ щель ставня, она крутилась и вертѣлась, какъ исполинское колесо бѣлки. Мистеръ Фипсъ открылъ ставни, и пріятели наши увидѣли покрытую плѣсенью мебель, полинялые обои, заржавѣлый каминь и полную золы рѣшетку -- все это было въ самомъ заброшенномъ и запущенномъ видѣ. Въ этомъ этажѣ были двѣ комнаты; въ наружной или первой изъ нихъ, была маленькая лѣстница, ведшая наверхъ, въ другія двѣ комнаты, омеблированныя какъ спальни. Ни въ верхнихъ, ни въ нижнихъ комнатахъ не было недостатка въ хорошей и удобной, хотя и старомодной, мебели; но одиночество и запустѣніе сдѣлали все это какъ будто негоднымъ ни для какого употребленія и придали этому мѣсту печальный, унылый характеръ.
   Всякаго рода мебель, разбросанная въ безпорядкѣ, перемѣшивалась съ ящиками, корзинами и разнохарактернымъ хламомъ. На полу всѣхъ комнатъ валялись груды книгъ, которыхъ количество доходило, можетъ быть, до нѣсколькихъ тысячъ томовъ: однѣ лежали связками, другія были завернуты въ бумагу, или просто какъ ни попало; ни одной не было на полкахъ, окружавшихъ стѣны.
   -- Вотъ, мистеръ Пинчъ,-- сказалъ Фипсъ:-- надобно привести все это въ порядокъ, составить каталоги и расположить на полки. Я думаю, что не худо будетъ начать съ этого.
   Томъ потиралъ себѣ руки при мысли о занятіи, которое такъ сходствовало съ его вкусомъ.
   -- Такой трудъ, сударь, будетъ для меня чрезвычайно интересенъ,-- сказалъ онъ: -- увѣряю васъ. Онъ займетъ меня до прибытія въ Лондонъ мистера...
   -- Мистера...?-- повторилъ Фипсъ, какъ будто спрашивая, зачѣмъ Томъ остановился.
   -- Я забылъ, что вы не сказали мнѣ имени того джентльмена.
   -- О,-- вскричалъ Фипсъ, надѣвая перчатки: -- не сказалъ? Дѣйствительно не сказалъ. Такъ точно! Онъ скоро сюда пріѣдеть. Не сомнѣваюсь, что вы останетесь довольны другъ другомъ. Желаю вамъ успѣха. Вы не забудете запереть дверь? Она замкнется сама, стоитъ только прихлопнуть. Такъ съ половины десятаго, знаете. Скажемъ, отъ половины десятаго и до четырехъ, или до четырехъ съ половиною -- смотря по тому, какъ вы найдете удобнѣе -- иногда немножко раньше, иногда немножко позже. Не забудьте: мистеръ Фипсъ, Аустинъ-Фрайерсъ... Вы вѣрно не забудете прихлопнуть дверь, разумѣется?
   Мистеръ Фипсъ проговорилъ все это такъ спокойно и непринужденно, что Тому оставалось только потирать руки и улыбаться въ знакъ согласія. Потомъ мистеръ Фипсъ вышелъ очень хладнокровно.
   -- Онъ ушелъ!-- воскликнулъ Томъ.
   -- И вѣрно не намѣренъ возвратиться,-- возразилъ Вестлокь:-- а потому ты въ должности, Томъ.
   Во всемъ этомъ было столько страннаго и непонятнаго, что Томъ стоялъ, какъ вкопанный, съ шляпою въ одной рукѣ и ключемъ въ другой, совершенно озадаченный и сбитый съ толку. Джонъ усѣлся на одну кипу книгъ и смотрѣлъ на него. Наконецъ, онъ расхохотался, чему послѣдовалъ и Томъ. Насмѣявшись досыта, что случилось нескоро, они принялись оглядываться вокругъ себя повнимательнѣе, чтобъ какъ нибудь найти ключъ къ занимавшей ихъ загадкѣ. Они пересмотрѣли множество книгъ, но на нихъ было много разныхъ именъ, и легко поняли, что книги были куплены на аукціонахъ и собраны сюда въ разныя времена; разумѣется, изъ всѣхъ этихъ надписей имъ невозможно было угадать, которая именно принадлежала хозяину библіотеки. Наконецъ, Джону пришла въ голову счастливая мысль спросить у сторожа, чьи это комнаты; онъ выбѣжалъ, но вскорѣ возвратился съ отвѣтомъ: мистера Фипса, изъ Аустинъ-Фрайерса.
   -- Послушай, Томъ,-- сказалъ Вестлокъ.-- Мнѣ кажется, все дѣло въ томъ, что этотъ Фипсъ чудакъ, что ему извѣстенъ Пексниффъ, котораго онъ, разумѣется, презираетъ; что онъ слыхалъ о тебѣ, понялъ, какъ ты ему можешь быть полезенъ, и, наконецъ, рѣшился пригласить тебя по своему оригинальному обычаю.
   -- Но почему же такъ оригинально?
   -- Почему? У всякаго свои причуды, а мистеръ Фипсъ ходитъ въ шелковыхъ чулкахъ и пудрится!
   Томъ, бывшій въ такомъ состояніи духа, въ которомъ утѣшаетъ всякое объясненіе, каково бы оно ни было, согласился съ своимъ пріятелемъ. Потомъ онъ закрылъ ставни, и оба вышли изъ комнаты. Томъ, соображаясь съ наставленіями Фипса, прихлопнулъ дверь, удостовѣрился, что она дѣйствительно замкнулась, и положилъ ключъ въ карманъ.
   Пріятели сдѣлали большой обходъ на возвратномъ пути въ Ислингтонъ, потому что время ихъ было свободно. Томъ съ восхищеніемъ останавливался противъ оконъ магазиновъ и лавокъ, выбѣгалъ на середину многолюдныхъ улицъ, рискуя быть раздавленнымъ экипажами и фурами, чтобъ лучше разглядѣть какую нибудь церковь или публичное зданіе; потомъ возвращался къ своему пріятелю съ радостнымъ лицомъ, не слыша напутственныхъ благословеній проводниковъ телѣгъ или кучеровъ; словомъ, онъ бы давнымъ-давно надоѣлъ всякому спутнику, кромѣ Джона Вестлока, который былъ очень доволень, видя его до такой степени заинтересованнымъ.
   На рукахъ Руѳи не были ни муки, ни тѣста, когда она приняла своего брата и его пріятеля въ треугольной гостиной. Хорошенькое личико ея сіяло чистѣйшею радостью, и каждый взглядъ ея дышалъ самымъ искреннимъ радушіемъ.
   Столъ былъ уже накрытъ къ обѣду -- очень просто, разумѣется, безъ серебра и фарфора, но это нисколько не мѣшало полному успѣху пуддинга, первому удачному опыту Руѳи въ поваренномъ дѣлѣ. Пуддингъ былъ хорошъ; Джонъ Вестлокь и Томъ рѣшили единогласно, что миссъ Пинчъ, навѣрно, изучала поваренное искусство долгое время и втихомолку.
   Удивительно, какъ они находили предметы для разговора, потому что онъ не прерывался ни на одну минуту. И надобно замѣтить, что ихъ занимала не одна веселая и безпечная болтовня, потому что они были очень серьезны, когда Томъ разсказалъ о свиданіи своемъ съ дочерьми мистера Пексниффа и о перемѣнѣ, которую онъ нашелъ въ младшей.
   Джонъ Вестлокъ былъ очень заинтересованъ участью Мерси; онъ разспрашивалъ Тома о ея замужествѣ, не за того ли джентльмена она вышла, котораго онъ привозилъ съ собою обѣдать въ Сэлисбюри, и въ какомъ родствѣ Томъ былъ съ ея мужемъ, узнавъ, что Мерси была не за тогдашнимъ новымъ ученикомъ Пексниффа. Томъ отвѣчалъ очень подробно на всѣ его вопросы; разсказалъ, какъ Мартинъ отправился за границу, и что объ немъ давно уже нѣтъ никакихъ извѣстій; какъ Маркъ Тэпли изъ "Дракона" поѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ; какъ мистеръ Пексниффъ прибралъ къ рукамъ стараго Мартина Чодзльвита, и какими низкими средствами онъ добивался руки бѣдной Мери. Но Томъ не сказалъ ни одного слова, не проговорилъ ни одного намека касательно того, что затаилось въ его собственномъ сердцѣ -- въ этомъ честномъ, благородномъ, вѣрномъ и далекомъ отъ малѣйшей тѣни себялюбія сердцѣ!
   

Глава XL. Пинчи дѣлаютъ новое знакомство и пользуются свѣжимъ случаемъ изумляться.

   Необитаемыя комнаты въ Темпѣ имѣли въ себѣ столько загадочнаго, что Томъ находилъ въ нихъ и въ своихъ новыхъ занятіяхъ какую то особенную прелесть. Каждое утро, запирая за собою дверь въ Ислингтонѣ, Томъ направлялся въ какую то непостижимо обаятельную атмосферу, которая сгущалась вокругъ него сильнѣе и сильнѣе, пока не наставало время возвратиться домой. Тогда она оставалась за нимъ какимъ то фантастическимъ, неподвижнымъ облакомъ.
   Каждый день приходила ему въ голову одна и та же мысль: кто былъ таинственный обладатель библіотеки, которую онъ взялся привести въ порядокъ? Явится ли онъ наконецъ, и что онъ за человѣкъ? Воображеніе Тома не могло остановиться на мистерѣ Фипсѣ, и онъ охотно вѣрилъ словахъ его, когда тотъ говорилъ, что дѣйствуетъ по порученію другого. Какъ онъ ни ломалъ себѣ голову, какія бы догадки ни представлялись уму Джона Вестлока, но все таки ни тотъ, ни другой не выходили изъ прежней неизвѣстности.
   Между тѣмъ, Томъ трудился прилежно: книги располагались по мѣстамъ, каталогъ составлялся, и такъ какъ Томъ позволялъ себѣ иногда прочитывать кое-что (что въ сущности было необходимо для успѣха его обязанности) и бралъ по временамъ книги домой, принося ихъ непремѣнно каждое утро назадъ, то жизнь его текла очень тихо, спокойно и совершенно по его вкусу. Несмотря, однако, на занимательность книгъ и новизну положенія Тома, вниманіе его не было такъ исключительно поглощено ими въ таинственныхъ комнатахъ Темпли, чтобъ его не развлекалъ малѣйшій шумъ шаговъ на дворѣ. Тогда сердце его начинало биться отъ любопытства, онъ прислушивался, думая: "вотъ онъ наконецъ! Теперь-то я его увижу!" -- Но ни чьи шаги не раздавались на его лѣстницѣ, и никто не являлся.
   Мистеръ Фипсъ скорѣе запутывалъ, нежели объяснялъ загадочность его положенія. Когда Томъ пришелъ къ пому за жалованьемъ по истеченіи первой недѣли, онъ сказалъ:
   -- Между прочимъ, мистеръ Пинчъ, вамъ нѣтъ надобности говорить объ этомъ!
   Томъ вообразилъ, что мистеръ Фипсъ намѣренъ сообщить ему желанный секретъ и отвѣчалъ, что онъ совершенно съ нимъ согласенъ, и что онъ можетъ на него положиться. Но такъ какъ Фипсъ возразилъ на это: "Прекрасно, очень хорошо!" и ничего больше, Томъ вздумалъ навести его на положительный отвѣтъ:
   -- Вы хотѣли сказать...
   -- О, нѣтъ, ровно ничего.-- Видя, однако, что Томъ сконфузился, онъ прибавилъ:-- То-есть, что вамъ нѣтъ надобности говорить постороннимъ людямъ о мѣстѣ вашихъ занятій; вы сами увидите, что это будетъ лучше!
   -- Я еще не имѣлъ удовольствія видѣть моего хозяина,-- замѣтилъ Томъ, опуская въ карманъ свое жалованье за недѣлю.
   -- Не видали?-- возразилъ Фипсъ.-- Нѣтъ, кажется, не видали.
   -- Я бы желалъ поблагодарить его и узнать, доволенъ ли онъ моими трудами.
   -- Совершенно справедливо,-- проговорилъ мистеръ Фипсъ, зѣвая.-- Очень похвально. Это дѣлаетъ вамъ честь.
   Томъ рѣшился напасть на него съ другой стороны.
   -- Я скоро кончу съ книгами, сударь. Надѣюсь, что послѣ этого занятія мои не кончатся?
   -- О, нѣтъ! Вамъ еще будетъ много дѣла, много дѣла! Идите осторожнѣе. Здѣсь темновато.
   Вотъ все, что Томъ могъ узнать отъ мистера Фипса. Но теперь случилось другое обстоятельство, которое отвлекло умъ Пинча даже отъ этой таинственной задачи и направило его размышленіе въ другую сторону, еще чуднѣе первой.
   Вотъ какъ это вышило. Томъ имѣлъ привычку вставать рано, и потому, не имѣя теперь органа для утренняго развлеченія, онъ отправлялся прогуливаться до того времени, въ которое должность призывала его въ Темпль. Весьма естественно, что его, какъ провинціала, интересовали больше прочихъ тѣ мѣста Лондона, въ которыхъ больше жизни, больше суеты, больше движенія; и потому онъ чаще всего странствовалъ по рынкамъ, площадяхъ, набережнымъ и особенно любилъ останавливаться на мостахъ и у пристаней пароходовъ. Руѳь часто сопровождала его въ этихъ прогулкахъ. Такимъ образомъ, послѣ завтрака, они выходили изъ дому часовъ около семи утра, когда хозяина ихъ уже не было дома, потому что онъ постоянно выходилъ очень рано, никто не зналъ куда,-- и потомъ, побродивши вмѣстѣ часа два. Томъ отправлялся въ Темпль, а Руѳь домой. Прогулки эти имѣли для обоихъ особенную прелесть, потому что все было для нихъ ново, все полно занимательности, все приводило въ удивленіе.
   Однажды, остановившись противъ пристани, они заглядѣлись на одинь пароходъ, около котораго было больше суеты и возни, нежели около прочихъ. Другой маленькій пароходъ держался подлѣ его борта; пассажиры бѣгали въ хлопотахъ взадъ и впередъ; палуба была загромождена багажомъ, шкафуты завалены; растерявшіяся женщины, очевидно хотѣвшія ѣхать въ Гревзендъ, не слушали увѣреній, что пароходъ отправляется въ Антверпенъ, и упорно упрятывали въ разные уголки свои узлы и корзинки; словомъ, безпорядокъ и суматоха были невообразимые.
   Томъ и Руѳь, которую онъ держалъ подъ руку, стояли у самой рѣшетки пристани и до того заинтересовались антверпенскимъ пароходомъ, что и не замѣтили за собой пожилой женщины, пришедшей съ огромнымъ зонтикомъ и не знавшей, что съ нимъ дѣлать. У зонтика была загнутая ручка. Томъ вскорѣ это почувствовалъ, потому что она захватила его сперва за горло, потомъ за ноги, потомъ пощупала его ребра. Онъ оглянулся и увидѣлъ разсерженную физіономію женщины, ксторая тянулась и поднималась на ципочки, чтобъ взглянуть на пароходы.
   -- Гдѣ констэбли?-- кричала она гнѣвно.-- Еслибъ эти негодяи меньше салили свои бакенбарды, а больше заботились о своей обязанности, то добрымъ людямъ не приходилось бы сходить съ ума въ этой толкотнѣ!
   Ее, дѣйствительно, затолкали порядочно, потому что ей хотѣлось пробиться впередъ, а она была женщина малорослая и жирная. Даже шляпка ея получила видъ треугольной шляпы.
   Томъ, видя ее въ такомъ положеніи, вѣжливо спросилъ, на какой пароходъ она намѣрена попасть.
   -- Развѣ нельзя глядѣть на пароходъ безъ того, чтобъ хотѣть попасть на него? Вѣдь вы же тутъ глазѣете!-- возразила она съ досадою.
   -- Который же изъ нихъ желаете вы видѣть?-- сказалъ Томъ.-- Мы постараемся пропустить васъ впередъ. Только не будьте такъ сердиты.
   Мистриссъ Гемпъ (это была она) нѣсколько поукротилась, и при помощи Тома кое какъ втѣснилась въ уголокъ между Руѳью и рѣшеткою пристани.
   -- А который изъ этихъ движущихся уродовъ Энкворкъ?-- спросила мистриссъ Гемпъ, переводя духъ.
   -- О какомъ пароходѣ вы спрашиваете?-- сказала Руѳь.
   -- Объ экворкскомъ, моя миленькая; я не хочу васъ обманывать. Къ чему мнѣ!
   -- Вотъ антверпенскій паровой пакетботъ, тамъ въ серединѣ,-- отвѣчала Руѳь.
   -- Я бы желала, чтобъ онъ былъ въ брюхѣ Іоны!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ, очевидно смѣшивая пророка съ проглотившимъ его китомъ. Потомъ она положила подбородокъ на желѣзныя перила рѣшетки и, пристально глядя за антверпенскій пароходъ, по временамъ охала и стонала. Добрая Руѳь спросила ее, не провожаетъ ли она кого нибудь изъ своихъ дѣтей или мужа?
   -- О, нѣтъ, мой цыпленочекъ!-- отвѣчала мистриссъ Гемпъ. Потомъ, покачавъ головою, прибавила:-- Не желала бы я быть мужчиной съ такими мыслями въ головѣ, да не знаю, кто бъ и желалъ этого!
   Томъ и сестра его взглянули другъ на друга. Наконецъ, послѣ краткой нерѣшимости, она спросила:
   -- Что же васъ безпокоитъ?
   -- Миленькая моя,-- возразила мистриссъ Гемпъ:-- вы еще не замужемъ?
   Руѳь засмѣялась, покраснѣла и отвѣчала, что нѣтъ.
   -- Ну, вотъ видите! А другихъ много замужемъ. Есть одна премиленькая и молоденькая, которая должна сегодня же утромъ уѣхать на этомъ проклятомъ уродѣ. И мистриссъ Гемпъ снова принялась охать, глядя со вниманіемъ на антверпенскій пароходъ. Но вдругъ она вздрогнула и закричала:
   -- Вотъ она идетъ! Ахъ, бѣдняжка! Какъ будто овечка, которую тащатъ на бойню.
   -- О которой дамѣ вы такъ тревожитесь?-- спросила Руѳь съ участіемъ.
   -- Вотъ!-- стонала мистриссъ Гемпъ:-- Вотъ она идетъ! Она переходитъ по сходню! Ахъ, Боже мой!
   -- Вы говорите о той, которая идетъ съ джентльменомъ, завернутымъ и закутаннымъ такъ, что не видать его лица?
   -- Онъ долженъ скрывать свою рожу! Онъ долженъ стыдиться самого себя! Развѣ вы не видите, какъ онъ ее дернулъ за руку?
   -- Ахъ, вижу, вижу!
   -- Теперь онъ тащитъ ее въ каюту. Отчего не хочетъ онъ оставить ее на чистомъ воздухѣ? Я думаю, что въ немъ сидитъ самъ дьяволъ!
   Сидѣлъ ли въ немъ дьяволъ или нѣтъ, но только закутанный джентльменъ скрылся въ каюту вслѣдъ за дамою, которую онъ насильно туда втолкнулъ.
   Томъ не слыхалъ разговора между мистриссъ Гемпъ и Руѳью, потому что при самомъ началѣ его почувствовалъ, что кто то дернулъ его за рукавъ. Оглянувшись, онъ съ удивленіемъ увидѣлъ подлѣ себя хозяина своей ислингтонской квартиры, который казался имъ такимъ скрытнымъ и котораго имъ такъ рѣдко удавалось видѣть.
   -- Извините мистеръ Пинчъ,-- сказалъ ему тотъ на ухо.-- Я уже слабъ и запыхался, да и глаза мои видятъ худо: вѣдь я по молодъ. Не видите ли вы тамъ на пароходѣ одного джентльмена въ широкомъ плащѣ, съ дамою подъ руку? Дама подъ вуалью и въ черной шали; видите?
   -- Джентльмена въ широкомъ плащѣ,-- повторилъ Томъ:-- а даму въ черной шали? Постойте дайте посмотрѣть!
   -- Да, да!-- вскричалъ тотъ съ сильнымъ нетерпѣніемъ: -- Джентльмена, закутаннаго съ головы до ногъ, какъ будто больной! Онъ, можетъ быть, закрываетъ теперь лицо рукою. Не тамъ! Нѣтъ, нѣтъ!-- прибавилъ онъ, слѣдуя за взорами Тома:-- по тому направленію въ другую сторону! И онъ поспѣшно указывалъ пальцемъ на то мѣсто, гдѣ въ это мгновеніе остановились занимавшія его особы.
   -- Тутъ столько народа и такъ много движенія, что, право, трудно... нѣтъ, я дѣйствительно не вижу такого джентльмена. Вотъ дама въ красной шали!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!-- кричалъ его хозяинъ:-- Не тамъ! Въ другую сторону! Посмотрите на сходный люкъ, лѣвѣе. Они должны быть около трапа... Видите вы ходъ въ каюту? Вотъ, уже звонятъ въ колоколъ! Видите вы трапъ?
   -- Стойте, стойте!-- сказалъ Томъ.-- Вы правы. Вотъ они идутъ. Джентльменъ спускается внизъ, и плащъ тащится за нимъ но ступенькамъ?
   -- Тотъ самый!-- отвѣчалъ хозяинъ, глядя не на пароходъ, а прямо въ глаза Тому.-- Сдѣлаете ли вы мнѣ, сударь, одолженіе,-- пребольшое одолженіе? Передайте ему это письмо! Онъ его ждетъ. Меня послали къ нему; но я старъ и слабъ, такъ что не успѣю сбѣгать на пароходъ и возвратиться. Простите ли вы мою смѣлость и будете ли такъ добры, что исполните мою просьбу?
   Руки его дрожали, а лицо выражало крайнее волненіе и безпокойство. Томъ, который никогда не задумывался, если предстоялъ случай услужить кому нибудь, взялъ письмо, шепнулъ своей сестрѣ, что воротится немедленно, и побѣжалъ на пароходъ, сколько у него было силъ. Ему стояло большого труда попасть на пароходъ, потому что суматоха была страшная; одни валили туда, другіе оттуда; на пароходѣ звонили передъ отплытіемъ, продували машину; крикъ, шумъ, толкотня. Однако, Томъ попалъ на палубу и, не медля ни мгновенія, сбѣжалъ въ каюту, гдѣ нашелъ джентльмена въ широкомъ плащѣ, стоявшаго къ нему спиною въ отдаленномъ углу общей каюты. Услыша за собою шаги Тома, онъ вздрогнулъ и обернулся.
   Каково было удивленіе Тома, когда онъ узналъ въ немъ мужа бѣдной Мерси, Джонса! Томъ разслышалъ едва внятный вопросъ его, какого чорта ему надобно?
   -- Для меня собственно ничего,-- отвѣчалъ Томъ:-- но меня просили передать вамъ это письмо, хотя я и не зналъ, что оно предназначалось для васъ. Вотъ оно!
   Джонсъ взялъ записку, открылъ ее, прочиталъ. Содержаніе ея было весьма краткое, можетъ быть, не больше одной строчки; но оно поразило его, какъ ударомъ молота. Онъ отшатнулся назадъ. Томъ изумился до того, что сталъ, какъ вкопанный. Въ это мгновеніе колоколъ пересталъ звонить, и кто то закричалъ сверху сиплымъ басомъ:-- Нѣтъ ли въ каютѣ кого, кому нужно ѣхать на берегъ!
   -- Я, я ѣду!-- кричалъ Джонсъ.-- Минуту еще! Гдѣ эта женщина? Поди сюда! Мы не ѣдемъ!
   Съ этими словами, онъ отворилъ дверь одной изъ боковыхъ каютъ и вытащилъ оттуда блѣдную и испуганную Мерси. Она не имѣла времени говорить, потому что мужъ бѣшено влекъ ее наверхъ.
   -- Куда мы? Въ чемъ дѣло?
   -- Мы возвращаемся въ Лондонъ.-- отвѣчалъ Джонсъ дико.-- Я перемѣнилъ намѣреніе. Я не могу ѣхать. Не спрашивай, не то я убью тебя и еще кого нибудь, Эй, подождите, постойте! Мы ѣдемъ на берегъ. Слышите? Мы на берегъ!
   Потомъ, несмотря на свою безумную торопливость, онъ злобно взглянулъ на Тома и погрозилъ ему судорожно стиснутымъ кулакомъ; потомъ бѣшено потащилъ жену черезъ палубу на сходню и по ступенямъ пристани, съ жадностію разсматривая лица столпившихся на набережной зрителей; наконецъ, вдругъ обернулся къ Тому и сказалъ ему съ ужаснымъ ругательствомъ:
   -- Гдѣ онъ?
   Прежде, чѣмъ Томъ успѣлъ отвѣчать на этотъ непонятный вопросъ, какой то джентльменъ подошелъ къ Джонсу сзади и поздоровался съ нимъ, назвавъ его по имени. Онъ казался иностранцемъ, съ черными усами и бакенбардами, и обращался къ Джонсу съ вѣжливымъ спокойствіемъ, которое чуднымъ образомъ противорѣчило его бѣшенымъ и отчаяннымъ манерамъ.
   -- Чодзльвитъ, мой любезнѣйшій!-- сказалъ этотъ джентльменъ, приподнявъ шляпу и кланяясь мистриссъ Чодзльвитъ.-- Двадцать тысячъ разъ прошу извинить меня. Очень сожалѣю, что помѣшалъ вашей маленькой семейной прогулкѣ, которая всегда бываетъ такъ пріятна и освѣжительна; но нашъ улей, нашъ улей, любезный другъ... Надѣюсь, вы меня представите!
   -- Это мистеръ Монтегю,-- сказалъ Джонсъ, котораго слова эти, повидимому, задушали.
   -- Самый несчастный и наиболѣе кающійся изъ смертныхъ, мистриссъ Чодзльвитъ! До крайности сожалѣю, что испортилъ вашу прогулку; но всему виноватъ этотъ пчелиный улей, какъ я уже сказалъ моему другу. Вы намѣревались прогуляться на материкъ, любезнѣйшій Чодзльвитъ?
   Джонсъ упорно молчалъ.
   -- Пусть я умру!-- вскричалъ Монтегю:-- а право, мнѣ жаль, клянусь честью, жаль! Но что же сдѣлать, когда въ нашемъ ульѣ предстоитъ возможность дѣлать медъ: вотъ одно мое извиненіе! Что это за чудная женщина, которая безпрестанно присѣдаетъ?-- сказалъ Монтегю, оглянувшись на м-съ Гемпъ.-- Я ея не знаю.
   -- Вотъ эта милая парочка меня знаетъ, сударь!-- Дай Богъ имъ счастья! А какъ вы блѣдны, сударыня! Что это съ вами?
   -- И ты тутъ?-- проворчалъ Джонсъ сердито; но, видя, что мистриссъ Гемпъ угрожаетъ взрывомъ, продолжалъ:-- Вотъ, посмотрите за нею, проводите ее домой, мнѣ некогда! Онъ не сказалъ ни слова больше, но взглянулъ на Монтегю, давая ему понять, что готовъ къ его услугамъ.
   -- Мнѣ очень досадно, что я васъ увлекаю,-- сказалъ Монтегю.
   Джонсъ бросилъ на него зловѣщій взглядъ, который долго не выходилъ изъ памяти Тома.
   -- Клянись жизнью, досадно! Зачѣмъ вы меня къ этому принудили?
   Съ тѣмъ же злобнымъ взглядомъ Джонсъ отвѣчалъ, послѣ краткаго молчанія:-- Вы же довели меня до этого!
   Онъ проговорилъ это, какъ связанный по рукамъ и по ногамъ, который чувствуетъ себя въ полной власти другого, но въ которомъ сидитъ какой то злой, неугомонный демонъ. Даже походка его, когда они пошли вмѣстѣ, казалась походкою человѣка скованнаго; но стиснутые кулаки, судорожно нахмуренныя брови и сжатыя губы, показывали присутствіе того же демона.
   Недалеко отъ пристани дожидался красивый кабріолетъ, въ который сѣли Монтегю и Джонсъ, и уѣхали.
   Вся эта необыкновенная сцена прошла такъ быстро, что Томъ, хотя онъ и былъ тутъ однимъ изъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, готовъ былъ счесть ее сновидѣніемъ. Никто не обращалъ на него вниманія послѣ того, какъ онъ оставилъ пароходъ. Онъ стоялъ за Джономъ и такъ близко отъ него, что невольно слышалъ каждое слово; онъ не сходилъ съ мѣста, держа подъ руку свою сестру, въ надеждѣ воспользоваться удобнымъ случаемъ объяснить свое странное участіе въ этомъ странномъ происшествіи. Но Джонсъ смотрѣлъ въ землю; никто не думалъ о Томѣ, а потому, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ рѣшиться на что нибудь, всѣ ушли.
   Онъ глядѣлъ во всѣ стороны, надѣясь увидѣть своего хозяина; но его давно уже не было. Отыскивая его глазами, онъ замѣтилъ, что чья то рука зоветъ его изъ наемнаго экипажа; поспѣшивъ къ нему, онъ увидѣлъ Мерси. Она говорила ему торопливо, высунувшись за окошко экипажа, чтобъ не услыхала сосѣдка ея, мистриссъ Гемпъ.
   -- Ради самаго неба, что это значитъ?-- сказала Мерси.-- Зачѣмъ онъ вчера ночью приказывалъ мнѣ готовиться къ долгому путешествію и зачѣмъ привели вы насъ назадъ, какъ преступниковъ? Милый мистеръ Пинчъ! Сжальтесь надъ нами! (Она въ отчаяніи всплеснула руками).-- Какова бы ни была эта ужасная тайна, сжальтесь! Богъ наградитъ васъ!
   -- Если я что нибудь могу сдѣлать, положитесь на мое усердіе!-- возразилъ Томъ.
   Она скрылась въ экипажѣ и махнула ему рукою. Выражалъ ли этотъ жестъ упрекъ, горькое признанье, мольбу, горесть или отчаяніе -- того онъ не могъ понять. Мерси уѣхала, а Томъ съ сестрою въ безмолвномъ изумленіи отправился прочь.
   Назначилъ ли въ то утро мистеръ Педжетъ никогда неприходившему человѣку свиданіе на Лондонскомъ Мосту -- неизвѣстно; однако, онъ смотрѣлъ въ это время черезъ парапетъ на пароходную пристань, и вѣроятно, не для своей забавы -- онъ никогда не забавлялся. Значитъ, онъ былъ тамъ за дѣломъ.
   

Глава XLI. Мистеръ Джонсъ и его другъ рѣшаются на одно предпріятіе.

   Контора Англо-Бенгальскаго Общества Застрахованія Жизни и Займовъ была недалеко отъ пристани, и мистеръ Монтегю привезъ своего друга прямо туда.
   Джонсъ сбросилъ съ себя плащъ, не имѣя больше нужды скрываться, скомкалъ его на колѣняхъ и сидѣлъ въ кабріолетѣ такъ далеко отъ своего сосѣда, какъ только позволяло мѣсто. Наружность и манеры его какъ-то странно перемѣнились: онъ казался человѣкомъ выслѣженнымъ и пойманнымъ; но лицо его выражало какое то намѣреніе, отъ котораго оно казалось совершенно другимъ: оно было мрачно, недовѣрчиво, подло; но сильная рѣшимость пробивалась на немъ сильнѣе и сильнѣе, и уничтожала уныніе и боязнь. Физіономія его никогда не была привлекательна, слѣдовательно, теперь еще меньше, чѣмъ когда нибудь; на губахъ его оставались глубокіе слѣды зубовъ; но видно было, что онъ рѣшился на какую то отчаянную крайность. Подъѣхавъ къ конторѣ Англо-Бенгальскаго Общества, онъ уже совершенно пришелъ въ себя, смѣло выскочилъ изъ кабріолета и взбѣжалъ по лѣстницѣ наверхъ въ залу засѣданія.
   Предсѣдатель слѣдовалъ за нимъ и, затворивь за собою двери, раскинулся на софѣ. Джонсъ сталъ у окна и смотрѣлъ на улицу.
   -- Нехорошо, Чодзльвитъ!-- сказалъ, наконецъ, Монтегю.-- Нехорошо, клянусь душою!
   -- Чего же вы отъ меня хотѣли? Чего ждали?-- отвѣчалъ Джонсъ отрывисто.
   -- Довѣренности, любезный другъ, довѣренности.
   -- Гмъ! Вы со мною очень довѣрчивы, не правда ли?
   -- А развѣ нѣтъ? Развѣ я не открылъ вамъ замысловъ, которые составилъ для нашей общей выгоды? И чѣмъ мнѣ отплачено? Намѣреніемъ убѣжать!
   -- Почему вы это знаете? Кто вамъ сказалъ?
   -- Кто сказалъ! Полно, полно. Пароходъ, идущій за границу, переодѣванье, ранній часъ! Еслибъ вы не имѣли намѣренія обмануть меня, зачѣмъ вамъ было возвращаться?
   -- Я возвратился, чтобъ избѣжать безпокойства.
   -- Очень благоразумно.
   Джонсъ не трогался съ мѣста и продолжалъ смотрѣть на улицу.
   -- Теперь, Чодзльвитъ, несмотря на все происшедшее, я буду съ вами откровененъ. Вы слышите? Я вижу только вашу спину.
   -- Слышу. Продолжайте.
   -- Я говорю, что несмотря на все происшедшее, я буду съ вами откровененъ.
   -- Да я уже слышалъ это разъ. Продолжайте.
   -- Вы немножко сердиты, но я, къ счастью, въ самомъ благопріятномъ расположеніи духа. Теперь, посмотримъ, въ какомъ положеніи обстоятельства. Я говорилъ вамъ, что узналъ.
   -- Замолчите ли вы?-- вскричалъ Джонсъ гнѣвно, оглянувшись на дверь.
   -- Прекрасно! Благоразумно! Но если мои открытія сдѣлаются извѣстными, то мнѣ отъ нихъ не будетъ никакой пользы. Видите, какъ я чистосердеченъ! Я вамъ обнаруживаю свои собственныя слабыя стороны. Далѣе. Я сдѣлалъ, или вообразилъ, что сдѣлалъ одно маленькое открытіе и шепнулъ его вамъ на ухо, въ духѣ самой искренней довѣрчивости. Можетъ быть, въ немъ есть что-нибудь, а можетъ быть и нѣтъ ничего. Я имѣю объ этомъ предметѣ свое мнѣніе, а вы свое. Но, мой любезный, вы были слабы; я хочу вамъ доказать именно то, что вы были слабы. Я могу желать воспользоваться этимъ маленькимъ обстоятельствомъ (и правда, я не отрекаюсь -- желаю), но польза моя заключается не въ томъ, чтобъ обратить его противъ васъ.
   -- Что значитъ обратить противъ меня?
   -- О, не станемъ распространяться объ этомъ...
   -- То-есть, сдѣлать меня нищимъ, да?
   -- Вовсе нѣтъ.
   -- Конечно!-- горько пробормоталъ Джонсъ.
   -- Я желаю только, чтобъ вы рискнули съ нами еще часть вашего капитала и чтобъ молчали. Вы обѣщали и должны исполнить свое обѣщаніе. Я говорю прямо: должны. Разсудите сами. Если вы несогласны, то секретъ мой для меня безполезенъ и можетъ также хорошо сдѣлаться собственностью публики: мнѣ же будетъ лучше, потому что это возвыситъ мою репутацію. Да кромѣ того, вы мнѣ нужны, чтобъ служить въ одномъ извѣстномъ вамъ случаѣ въ видѣ приманки. Для васъ это ничего не значитъ. Вы заботитесь объ этомъ человѣкѣ столько же, сколько обо всѣхъ другихъ, и, навѣрно, перенесете всѣ его потери съ благочестивою твердостію. Ха, ха, ха! Вы хотѣли ускользнуть отъ перваго послѣдствія; но вы не можете ускользнуть, увѣряю васъ. Я доказалъ вамъ это сегодня же. Ну, видите, я человѣкъ вовсе не нравственный и меня нисколько не тронетъ ничто изъ того, что бы вы ни сдѣлали,-- никакая маленькая нескромность съ вашей стороны; но, сознаюсь откровенно, я намѣренъ по возможности пользоваться этимъ. Человѣкъ съ вашимъ умомъ легко понимаетъ, что всякій пользуется нескромностями своего сосѣда. Такъ для чего же вамъ дѣлать мнѣ столько хлопотъ? Онѣ должны кончиться или дружественнымъ согласіемъ, или враждебнымъ взрывомъ. Непремѣнно.-- Въ первомъ случаѣ, вамъ нисколько не будетъ хуже. Во второмъ... вы сами знаете, какого рода послѣдствій надобно ожидать.
   Джонсъ отошелъ отъ окна и направился прямо къ Монтегю. Онъ не смотрѣлъ ему въ лицо,-- это было вообще не въ его обычаѣ,-- а на грудь или около того. Онъ говорилъ съ трудомъ, какъ человѣкъ, понимающій то, что онъ пьянъ и что ему надобно говорить ясно и отчетливо.
   -- Лгать не для чего,-- сказалъ онъ.-- Я хотѣлъ уѣхать сегодня утромъ и условливаться съ вами издали.
   -- Разумѣется! Разумѣется! Очень натурально! Я это предвидѣлъ и принялъ свои мѣры.
   -- Не стану спрашивать,-- продолжалъ Джонсъ съ еще большимъ усиліемъ:-- какой чортъ натолкнулъ васъ на вашего посланца. Но я и то у него въ долгу и постараюсь расплатиться съ нимъ по своему. Вѣдь, вы не пожалѣете о такой облѣзлой собакѣ?
   Монтегю очевидно не понималъ, въ чемъ дѣло; но, какъ человѣкъ находчивый, отвѣчалъ:
   -- Разумѣется!
   -- Ваше великое открытіе,-- сказалъ Джонсъ съ дикою усмѣшкой:-- можетъ быть, справедливо, а можетъ быть и ложно. Какъ бы то ни было, смѣю сказать, что я не хуже другихъ людей.
   -- Нисколько! Ни на волосъ! Мы всѣ одинаковы -- или почти одинаковы.
   -- Я желаю знать, ваше ли оно собственное? Въ этомъ вопросѣ нѣтъ ничего страннаго.
   -- Мое!
   -- Хорошо! Извѣстно ли оно кому-нибудь другому?
   -- Никому! Что мнѣ за польза, если оно извѣстно не одному мнѣ?
   Теперь только Джонсъ рѣшился взглянуть на своего собесѣдника и сказалъ съ хриплымъ смѣхомъ, протянувъ ему руку:
   -- Ну, облегчите мнѣ дѣло, и я вашъ! Можетъ быть, выйдетъ еще и лучше отъ того, что я не отправился сегодня утромъ. Такъ ѣхать къ Пексниффу? Когда? Говорите, когда?
   -- Немедленно! Съ нимъ не должно терять времени.
   -- Прекрасно! Мнѣ будетъ весело поймать этого стараго лицемѣра. Я его ненавижу. Ѣхать сегодня вечеромъ?
   -- Конечно, любезнѣйшій! Вотъ что называется дѣлать дѣло! Теперь мы понимаемъ другъ друга.
   -- Поѣдемъ вмѣстѣ, какъ можно важнѣе и со всѣми документами, потому что онъ лукавъ, и его не легко провести. Я его знаю! Съ нимъ надобно поступать тонко. Такъ какъ я не могу везти къ нему вашихъ комнатъ и обѣтовъ, надобно, чтобъ я привезъ васъ самихъ. Такъ ѣдемте сегодня вечеромъ?
   Монтегю обнаружилъ нерѣшительность.
   -- Мы уговоримся по дорогѣ,-- продолжалъ Джонсъ.-- Намъ не должно ѣхать прямо къ нему; мы отправимся куда нибудь въ другое мѣсто и своротимъ къ нему съ дороги. Я его знаю, говорю вамъ.
   -- Но что, если онъ меня узнаетъ?
   -- Онъ узнаетъ! Да развѣ вы не рискуете быть узнаннымъ по пятидесяти разъ въ день? Развѣ я васъ узналъ? Да кто васъ теперь узнаетъ! А еслибъ онъ и узналъ васъ, то развѣ теперешнее положеніе ваше не доказываетъ успѣха вашихъ дѣлъ? Вы сами это знаете, иначе не открылись бы мнѣ. Такъ ѣдете?
   -- Извольте, если вы считаете это непремѣнно нужнымъ,-- отвѣчалъ Монтегю послѣ краткой нерѣшительности.
   Странная горячность, которую Джонсъ обнаружилъ въ послѣдней половинѣ этого разговора и которая усиливалась съ каждымъ его словомъ, нисколько не утихала. Она была вовсе не свойственна ни его характеру, ни нраву, ни теперешнимъ его мрачнымъ обстоятельствамъ; ее нельзя было приписать дѣйствію вина, потому что Джонсъ былъ совершенно трезвъ. Такое буйное состояніе духа сдѣлало его даже нечувствительнымъ къ вліянію крѣпкихъ напитковъ, потому что въ продолженіе дня онъ нѣсколько разъ выпивалъ по значительному количеству безъ малѣйшаго опьяненія.
   Рѣшено было ѣхать ночью, чтобъ не прерывать дневныхъ занятій. Мистеръ Монтегю счелъ нужнымъ ѣхать четверней, по крайней мѣрѣ до первой станціи, чтобъ пустить пыль въ глаза народу; а потому карета, запряженная четырьмя лошадьми, подкатилась къ подъѣзду въ девять часовъ вечера. Джонсъ не ходилъ домой, а послалъ за своимъ чемоданомъ, который принесли въ контору.
   Мистеръ Монтегю былъ очень занять въ продолженіе дня, а потому Джонсъ отправился завтракать къ доктору въ комнату, отведенную наверху для медицинскаго чиновника Англо-Бенгальскаго Общества. Въ прихожей онъ встрѣтилъ Педжета и спросилъ его со смѣхомъ, зачѣмъ онъ отъ него бѣгаетъ и почему его боится? Педжетъ робко отвѣчалъ, что ему надобно идти въ ту сторону по порученію. Монтегю слышалъ этотъ разговоръ, и, когда Джонсъ ушелъ, подозвалъ къ себѣ Педжета и шепнулъ ему на ухо:
   -- Кто отдалъ ему мою записку?
   -- Мой жилецъ, сударь,-- отвѣчалъ Педжетъ тихо.
   -- Какъ это случилось?
   -- Я нашелъ его на пристани. Время не терпѣло, а васъ еще не было: такъ надобно было на что нибудь рѣшиться. Мнѣ показалось, сударь, что если я самъ отдамъ ему письмо, то сдѣлаюсь безполезнымъ. Онъ бы догадался.
   -- Мистеръ Педжетъ, вы алмазъ! Какъ зовутъ вашего жильца?
   -- Пинчемъ, сударь. Мистеръ Томасъ Пинчъ.
   Монтегю подумалъ немного и спросилъ:
   -- Онъ изъ провинціи?
   -- Изъ Уильтшира, сударь.
   Они разстались, не сказавъ другъ другу ни слова больше. Еслибь кто увидѣлъ, какъ при слѣдующей встрѣчѣ мистеръ Педжетъ поклонился мистеру Монтегю, и какъ предсѣдатель Англо-Бенгальскаго Общества отвѣчалъ на этотъ поклонъ, то готовъ бы былъ присягнуть, что они въ жизнь свою не говорили другъ съ другомъ по секрету.
   Между тѣмъ, Джонсъ и докторъ прилежно занимались бутылкою старой мадеры и сухариками, что почтенный врачъ объявилъ чрезвычайно здоровымъ и полезнымъ для желудка. Джонсъ обнаруживалъ какую то дикую, порывистую веселость. Увидя на столѣ ящичекъ съ ланцетами, онъ открылъ его, вынулъ одинъ изъ этихъ блестящихъ ннетрументиковъ и разсматривалъ его съ жадностью.
   -- Добрая сталь, докторъ? Добрая сталь? А?
   -- Да... а, мистеръ Чодзльвитъ. Этимъ можно проворно пустить кровь.
   -- Я думаю, эта вещица имѣла таки практику?
   -- Добрую практику, мистеръ Чодзльвитъ, добрую практику!
   -- А можно ли такою игрушкой перехватить человѣку глотку?
   -- Конечно, конечно. Все зависитъ отъ того, по которому мѣсту черкнете.
   -- Не по тому ли гдѣ теперь ваша рука?
   -- Именно, по немъ, мистеръ Чодзльвитъ.
   Джонсъ въ припадкѣ одушевленія размахнулъ ланцетомъ такъ близко отъ горла доктора Джоблинга, что тотъ невольно отодвинулся и покраснѣлъ. Джонсъ расхохотался громко и дико.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- сказалъ докторъ:-- Это игрушки острыя; ими шутить не должно. Я теперь вспомнилъ объ одномъ примѣрѣ искуснаго употребленія острыхъ инструментовъ. Это было при одномъ смертоубійствѣ, совершенномъ человѣкомъ нашего званія.
   -- О! Какъ же это было?
   -- А вотъ, сударь. Въ одно утро нашли нѣкотораго извѣстнаго джентльмена, въ темной улицѣ, прислонившимся въ стоячемъ положеніи къ углу дома. На жилетѣ его была одна только капля крови -- только одна! А онъ былъ мертвъ и скончался насильственною смертью!
   -- Только одна капля крови!
   -- Да, сударь. Онъ былъ пораженъ въ самое сердце такъ ловко, что умеръ въ то же, мгновеніе и истекъ кровью во внутрь. Подозрѣвали, что одинъ изъ его медицинскихъ друзей завелъ съ нимъ разговоръ, взялъ его за пуговицу, можетъ быть, разговорнымъ манеромъ; ощупалъ рукою мѣсто и замѣтилъ настоящій пунктъ; вынулъ инструментъ, когда уже совершенно приготовился, и...
   -- И сыгралъ съ нимъ шутку,-- подсказалъ Джонсъ.
   -- Точно такъ,-- и съ такимъ искусствомъ, къ какому можетъ быть способна только рука, привыкшая къ операціямъ. Я самъ свидѣтельствовалъ тѣло убитаго вмѣстѣ съ тремя изъ моихъ собратій: мы единогласно рѣшили, что такой ударъ принесъ бы честь любому врачу, но что человѣкъ несвѣдущій могъ бы сдѣлать это не иначе, какъ случайно, при стеченіи самыхъ необыкновенныхъ, счастливыхъ и благопріятныхъ обстоятельствахъ.
   Джонсъ до того заинтересовался разсказомъ доктора, что тотъ, для лучшаго объясненія, сталъ въ углу комнаты и но перемѣни о разыгралъ съ большимъ эффектомъ роль убитаго и роль убійцы. Когда разсказъ и бутылка кончились, Джонсъ быль въ томъ же самомъ живомъ расположеніи духа, какъ и сначала.
   За обѣдомъ то же самое; послѣ обѣда также; въ девять часовъ также. Въ каретѣ была лампочка, и Джонсъ, взявъ колоду картъ и бутылку вина, пошелъ на крыльцо.
   -- Прочь съ дороги, поросенокъ, пошелъ спать!
   Такимъ привѣтствіемъ почтилъ онъ Бэйли-Младшаго, который стоялъ у дверецъ кареты, одѣтый по дорожному.
   -- Спать, сударь? Я также ѣду,-- сказалъ Бэйли.
   -- Неужели вы берете съ собою эту обезьяну?-- сказалъ Джонсъ Монтегю, закуривавшему сигару.
   -- Да, беру.
   Онъ тряхнулъ мальчика за воротъ и грубо оттолкнулъ его въ сторону.. Потомъ расхохотался и сѣлъ въ карсту. Монтегю послѣдовалъ за нимъ, а мистеръ Бэйли взобрался на козла.
   -- Ночь будетъ бурная!-- вскричалъ проводившій ихъ до кареты докторъ, когда они тронулись.
   

Глава XLII. Продолженіе предпріятія мистера Джонса и его друга.

   Предсказаніе доктора Джоблинга насчетъ погоды не замедлило оправдаться. То была одна изъ тѣхъ жаркихъ, безмолвныхъ ночей, въ которыя люди сидятъ у оконъ, прислушиваясь къ грому, который скоро долженъ разразиться, когда они припоминаютъ печальные разсказы о землетрясеніяхъ и ураганахъ, объ одинокихъ путникахъ, застигнутыхъ грозою въ открытомъ полѣ, или объ одинокихъ судахъ, погибшихъ въ морѣ отъ молніи. Молніи и теперь озаряли черный горизонтъ; вѣтеръ ропталъ глухо, но гроза, хотя собиравшаяся быстро, еще не разразилась.
   Было очень темно. Зловѣщія тучи двигались мрачно и медленно по пасмурному небу. Онѣ остановились, и настала торжественная тишина. Потомъ начали падать рѣдкія крупныя капли дождя. Громъ грохоталъ въ отдаленіи.
   Джонсъ сидѣлъ въ углу кареты, сжавъ руками горлышко бутылки; онъ отложилъ въ сторону свою колоду картъ; товарищъ его, но какому то инстинкту погасилъ лампу въ фонарѣ. Переднія рамы били опущены, и оба въ молчаніи выглядывали на окружавшую ихъ окрестность.
   Они уже выѣхали изъ Лондона и встрѣчали только по временамъ пѣшеходовъ или тяжелыя фуры, погонщики которыхъ, очевидно, заботились о томъ, чтобъ куда нибудь укрыться. Около таверны, находившейся подлѣ дороги, столпилась цѣлая куча телѣгь и экипажей; изъ оконъ выглядывали лица; погонщики стояли на крыльцѣ.
   Джонсъ безпокойно сидѣлъ на мѣстѣ; онъ задернулъ окно съ своей стороны и обернулся къ нему плечомъ, но не глядѣлъ на своего товарища, и оба продолжали молчатъ попрежнему.
   Громъ перекатывался, молніи сверкали часто и ярко, дождь лилъ немилосердно. Окруженные то нестерпимымъ свѣтомъ, то совершенною тьмою, путешественники торопились впередъ. Пріѣхавъ на станцію, они потребовали свѣжихъ лошадей, хотя гроза не прекращалась ни на минуту. Казалось, будто гроза понукала ихъ, и они оба чувствовали, что имъ необходимо ѣхать впередъ во что бы то ни стало.
   Сильнѣе и сильнѣе раскатывался громъ; молніи свѣтили ярче и яростнѣе; дождь лился тяжко и неутомимо. Лошади ихъ фыркали, пугались и вздрагивали; но путешественники продолжали ѣхать, какъ будто ихъ тянула невидимая сила. Теперь они ѣхали на парѣ. Мерцающій свѣтъ молніи способствовалъ странному оптическому обману, который быстро представилъ испуганному Монтегю видѣніе, мелькнувшее только на мигъ и исчезнувшее такъ же скоро. Ему показалось, будто онъ видитъ Джонса съ поднятою рукою, въ которой была стиснута бутылка, и будто Джонсъ готовился поразить его бутылкою въ голову. Въ то же мгновеніе онъ замѣтилъ (или думалъ, что замѣтилъ) на лицѣ его страшное выраженіе дикой ненависти и злобы, смѣшанныхъ со страхомъ.
   Монтегю невольно вскрикнулъ такъ громко, что почтальонъ сразу осадилъ лошадей. Джонсъ сидѣлъ, однако, по прежнему, въ углу кареты.
   -- Въ чемъ дѣло?-- сказалъ онъ.-- Развѣ вы всегда такъ просыпаетесь?
   -- Я готовъ присягнуть, что не смыкалъ глазъ!
   -- Такъ зачѣмъ же мы остановились? Лучше ѣхать!
   Джонсъ откупорилъ бутылку зубами и хлебнулъ значительный пріемъ.
   -- Я бы лучше желалъ, чтобъ мы сегодня не пускались въ дорогу,-- сказалъ Монтегю съ замѣтнымъ безпокойствомъ.
   -- Еслибъ вы не промѣшкали цѣлый день, мы могли бы выѣхать гораздо раньше; теперь бы мы спокойно спали въ Сэлисбюри,-- возразилъ Джонсъ.-- Чего же мы ждемъ?
   Тиггъ высунулъ голову за окошко и замѣтилъ, что мальчикъ промокъ до костей.
   -- Чортъ возьми!-- сказалъ Джонсъ.-- Не развѣсить же его здѣсь для просушки.
   -- Я было думалъ посадить его сюда,-- возразилъ Монтегю.
   -- Благодарю! Очень пріятно сидѣть тутъ съ этимъ моченымъ сорванцомъ. Вы, пожалуй, вздумаете посадить сюда и почтальона съ лошадьми? Впередъ! Нечего ждать!
   -- Не слишкомъ скоро!-- вскричалъ Монтегю почтальону.-- Да осторожнѣе! Ты чуть не попалъ въ канаву.
   Съ этой минуты Джонсъ почувствовалъ себя опять въ духѣ, то есть, въ такомъ же буйномъ состояніи духа, какъ въ то время, когда они садились въ карету. Онъ часто прикладывался губами къ бутылкѣ, нескладно ревѣлъ отрывки пѣсенъ и непремѣнно требовалъ, чтобъ молчаливый спутникъ его веселился вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Вы чудеснѣйшій товарищъ, мой милый Чодзльвитъ, и вообще до крайности любезны,-- отвѣчалъ Монтегю съ усиліемъ.-- Но эта ночь... слышите?
   -- И слышу и вижу! Ха, ха, ха.
   Веселость Джонса была такъ необыкновенна и такъ бѣшена; дикость ея до того была подъ стать ужасамъ этой ночи, что Монтегю, трусливый, несмотря на свое нахальство, испугался. Онъ зналъ, что Джонсъ не имѣлъ причины любить его; былъ убѣжденъ, что не спалъ передъ тѣмъ, какъ вырвавшимся у него крикомъ ужаса остановилъ карету, и потому рѣшился наблюдать за своимъ бурливымъ спутникомъ какъ можно внимательнѣе, не мѣшая ему, однако, веселиться.
   Монтегю принялъ твердое намѣреніе скрутить Джонса какъ можно туже, когда онъ опять будетъ въ его полной власти; потому что теперь, казалось, роли перемѣнились, и Джонсъ взялъ верхъ. А потомъ,-- думалъ предсѣдатель Англо-Бенгальскаго Общества:-- когда будетъ забрано все, что можно забрать, я перемахну за океанъ -- тогда на моей сторонѣ будетъ и смѣхъ, и барышъ.
   Такого рода размышленія съ разными варіаціями вертѣлись въ головѣ Монтегю. Товарищъ его забавлялся попрежнему. Они уговорились переночевать въ Сэлисбюри и на другое же утро явиться въ Пексниффу. Мысль надуть этого достойнаго джентльмена приводила въ восторгъ его милаго зятя, такъ что радость его дѣлалась теперь шумнѣе и буйнѣе, чѣмъ бывала когда нибудь.
   Гроза проходила вмѣстѣ съ ночью, но громъ еще угрюмо рокоталъ въ отдаленіи. Молніи, хотя теперь сравнительно безвредныя, все еще сверкали часто и ярко. Дождь не унимался. Къ несчастью нашихъ путешественниковъ, имъ запрягли передъ разсвѣтомъ и на послѣдней станціи застоявшихся лошадей. Съ самаго начала онѣ обнаруживали пугливость и чѣмъ дальше бѣжали, тѣмъ дѣлались неугомоннѣе. Наконецъ, когда молнія озарила что то лежавшее подлѣ дороги, онѣ дико бросились въ сторону, понесли карету подъ гору по скату крутого холма, выбросили почтальона изъ сѣдла, полетѣли въ канаву и опрокинули туда за собою карету.
   Сидѣвшіе внутри кое какъ отворили дверцы и выпрыгнули или, скорѣе, вывалились изъ экипажа. Джонсъ первый поднялся на ноги. Онъ чувствовалъ боль и слабость и, качнувшись къ плетню, ухватился за него, чтобъ не упасть. Голова его кружилась; но мало по малу онъ приходилъ въ себя и вдругъ увидѣлъ Монтегю, лежавшаго безъ чувствъ на дорогѣ, шагахъ въ двухъ отъ лошадей.
   Вх одно мгновеніе, какъ будто слабое тѣло его было вдругъ оживлено какимъ то демономъ, бросился онъ къ лошадямъ; схвативъ ихъ за узду и дергая изо всѣхъ силъ, онъ заставилъ ихъ брыкаться и рваться съ такимъ бѣшенствомъ, что при каждомъ новомъ усиліи съ его стороны подковы ихъ приближались къ головѣ безчувственнаго Монтегю и каждое мгновеніе грозили размозжить ему черепъ. Джонсъ дергалъ ихъ неутомимо и поощрялъ дикими возгласами.
   -- Ну, черти! Го-то! Еще! Еще немножко!
   Замѣтивъ, что почтальонъ поднялся на ноги и бѣжитъ къ нему, онъ удвоилъ усилія.
   -- Гадя Бога!-- кричалъ почтальонъ.-- Джентльменъ... на дорогѣ... его убьютъ!
   Единственнымъ отвѣтомъ ему были тѣ же бѣшеные крики и тѣ же усилія. Почтальонъ бросился къ Монтегю и съ опасностью жизни оттащилъ его въ сторону по грязи и водѣ. Потомъ онъ подбѣжалъ къ Джонсу, обрѣзалъ ножомъ постромки, распуталъ кое какъ лошадей и поставилъ ихъ снова на ноги.
   -- Присутствіе духа, присутствіе духа!-- кричалъ Джонсъ неистово.-- Что бы ты сдѣлалъ безъ меня!
   -- Тому джентльмену было бы плохо безъ меня,-- возразилъ почтальонъ, качая головою.-- Я уже считалъ его мертвымъ.
   -- Присутствіе духа, болванъ, присутствіе духа!-- воскликнулъ опятъ Джонсъ съ громкимъ, хриплымъ хохотомъ.-- Что, ему попало? Какъ ты думаешь?
   Оба обернулись въ ту сторону, гдѣ былъ Монтегю. Джонсъ проворчалъ что то про себя, видя, что онъ сидитъ на землѣ и безсмысленно озирается.
   -- Что такое?-- спросилъ онъ.-- Ушибся кто-нибудь?
   -- Ничего!-- отвѣчалъ Джонсь.-- Ничьи кости не переломаны.
   Они подняли его на ноги, и онъ попробовалъ идти. Монтегю былъ сильно потрясенъ и дрожалъ, но съ нимъ ничего не случилось, за исключеніемъ нѣсколькихъ ушибовъ и царапинъ.
   -- Я бы не далъ шести пенсовъ за голову этого джентльмена еще черезъ пять секундъ, хотя онъ теперь и дешево отдѣлался,-- сказалъ почтальонъ.-- Если вамъ снова придется быть въ такомъ положеніи, сударь, то не дергайте за узду лошадь, которая упала, когда недалеко отъ нея человѣческая голова. Вышло бы худо, еслибъ я не подоспѣлъ во время.
   Джонсъ посовѣтовалъ ему съ проклятіями убираться въ адъ и держать языкъ за зубами. Но Монтегю, слушавшій съ жадностью каждое слово, вдругъ воскликнулъ:-- Гдѣ мальчикъ?
   -- Гм! А забылъ объ этой обезьянѣ,-- возразилъ Джонсъ.-- Куда онъ дѣвался?
   Они принялись искать и скоро увидѣли несчастнаго мистера Бэйля, котораго перекинуло черезъ плетень и который лежалъ на полѣ, повидимому, мертвый.
   -- Я зналъ, что путешествіе будетъ несчастливо!-- вскричалъ Монтегю.-- Взгляните на этого мальчика!
   -- Только-то?-- проворчалъ Джонсъ.
   Но единственнымъ признакомъ жизни, уцѣлѣвшей въ бѣдномъ мальчикѣ, было слабое, едва замѣтное біеніе сердце. Послѣ краткаго спора почтальонъ сѣлъ верхомъ на ту лошадь, которая пострадала меньше, взялъ Бэйли на руки и поѣхалъ въ Сэлисбюри; Монтегю и Джонсъ, поднявъ вдвоемъ чемоданъ и ведя въ поводу другую лошадь, пошли подлѣ него пѣшкомъ.
   -- Ты доѣдешь туда въ нѣсколько минутъ и вышлешь къ намъ на помощь,-- сказалъ Джонсъ почтальону.-- Рысью!
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- воскликнулъ поспѣшно Монтегю:-- мы лучше будемъ держаться вмѣстѣ.
   -- Что вы за цыпленокъ!-- возразилъ Джонсъ.-- Вы боитесь, что насъ ограбятъ?
   -- Я не боюсь ничего,--отвѣчалъ Тиггъ, котораго голосъ противорѣчилъ словамъ.-- Но лучше держаться вмѣстѣ.
   -- Вы минуту назадъ чертовски безпокоились о мальчишкѣ. Развѣ вы не понимаете, что онъ можетъ умереть, если не поторопятся его доставить?
   -- Да, да. Знаю. Но мы будемъ держаться вмѣстѣ.
   Имъ приходилось пройти добрыя три или четыре мили по грязной дорогѣ, съ ношею на рукахъ и ушибами на тѣлѣ. Но они кое какъ добрели до города, усталые и измученные, разбудили всѣхъ въ трактирѣ, послали людей къ своему экипажу и подняли съ постели доктора, чтобъ помочь бѣдному Бэйли. Докторъ осмотрѣлъ его, сдѣлалъ все, что было возможно, но объявилъ, что мальчикъ страдаетъ отъ сильнаго потрясенія мозга и что врядъ ли онъ уцѣлѣетъ.
   -- Я бы охотнѣе лишился тысячи фунтовъ, чѣмъ этого мальчика, въ теперешнихъ обстоятельствахъ,-- говорилъ про себя Монтегю, отправляясь въ свою спальню и получивъ напередъ самъ нѣкоторое пособіе отъ доктора.-- Но возвращусь домой одинъ -- это рѣшено. Чодзльвитъ поѣдетъ впередъ, а я за нимъ, когда мнѣ заблагоразсудится. Эти продѣлки мнѣ не нравятся,-- прибавивъ онъ, отирая свой влажный лобъ.
   Осмотрѣвъ комнату, заглянувъ подъ кровать, въ шкафы, за занавѣски съ необыкновенною осторожностью, хотя было уже совершенно свѣтло, онъ заперъ дверь на замокъ и легъ въ постель. Въ спальню его вела еще другая дверь, которая была замкнута съ другой стороны; съ какимъ мѣстомъ она сообщалась -- этого онъ не зналъ.
   Опасенія и нечистая совѣсть представляли ему эту дверь во всѣхъ сновидѣніяхъ. Ему снилось, что съ нею связана ужасная тайна, даже преступленіе. Неясное видѣніе это смѣшивалось съ другимъ, показывавшимъ ему, что за этою дверью скрывается врагъ, или призракъ, или тѣнь; что ему, для спасенія своего, надобно держать эту дверь запертою, и что онъ, вмѣстѣ съ Педжетомъ и еще однимъ незнакомцемъ съ кровавымъ пятномъ на головѣ (который объявилъ ему, что былъ его школьнымъ товарищемъ и назвалъ настоящее имя одного забытаго съ тѣхъ поръ школьнаго товарища), что они хлопочутъ вмѣстѣ о томъ, какъ бы гвоздями или желѣзными планками заколотить эту дверь наглухо; но, несмотря на всѣ ихъ усилія, дверь не затворяется, а скрытый за нею невидимый врагъ втискивается сквозь нее болѣе и болѣе. Тиггу чудилось, что онъ въ смертельномъ ужасѣ упалъ на колѣни, но что человѣкъ съ кровавымъ пятномъ произнесъ первую букву одного имени; онъ крикнулъ, что все погибло -- и проснулся.
   Джонсъ стоялъ подлѣ него, и дверь была отперта настежь. Когда глаза ихъ встрѣтились, Джонсъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, а Монтегю вскочилъ съ постели и судорожно дергалъ за шнурокъ звонка.
   -- Что вы тутъ дѣлаете?-- воскликнулъ Монтегю.
   -- Ничего,-- отвѣчалъ Джонсъ.-- Моя комната подлѣ вашей, и никто мнѣ не говорилъ, что этой двери нельзя отворять. Я думалъ, что она выходитъ въ коридоръ и вышелъ, чтобъ велѣть подать завтракъ. Въ моей... въ моей комнатѣ нѣтъ звонка..
   Вошедшій въ эту минуту слуга съ сапогами и горячею водою сказалъ, что звонокъ есть и нарочно вышелъ въ комнату Джонса, чтобъ показать, что онъ надъ самою кроватью.
   -- Значитъ, я его не замѣтилъ,-- возразилъ Джонсъ:-- все равно.
   Монтегю согласился, что все равно. Когда Джонсъ вышелъ, посвистывая, въ коридоръ черезъ свою комнату, Монтегю отворилъ роковую дверь, чтобъ взять отъ нея ключъ и замкнуть съ своей стороны; но ключа уже не было. Онъ подтащилъ къ ней столъ и сѣлъ, чтобъ придти въ себя, какъ будто все еще находясь подъ вліяніемъ недавнихъ тяжкихъ сновидѣній.
   -- Дурная поѣздка,-- повторилъ онъ нѣсколько разъ.-- Но я возвращусь въ городъ одинъ. Довольно и этого.
   Предчувствіе или предубѣжденіе Монтегю нисколько не удержало его отъ исполненія злаго умысла, для котораго поѣздка была предпринята. Для этого онъ одѣлся изысканнѣе обыкновеннаго, чтобъ произвести на мистера Пексниффа благопріятное впечатлѣніе. Вскорѣ занятія туалетомъ, пріятное утро и веселые лучи солнца, отражавшіеся на мокрыхъ листьяхъ, развлекли его и онъ оправился достаточно для того, чтобы энергически выругаться и просвистать одинъ куплетъ какой то пѣсни.
   Но, несмотря на это онъ все-таки по временамъ бормоталъ про себя:-- Я возвращусь въ городъ одинъ!
   

Глава XLIII имѣетъ вліяніе на участь нѣсколькихъ лицъ. Мистеръ Пексниффъ является въ полномъ своемъ могуществѣ и пользуется имъ съ твердостью и великодушіемъ.

   Въ ночь грозы, описанной въ предыдущей главѣ, мистриссъ Люпенъ, хозяйка "Синяго Дракона", сидѣла въ грустномъ раздумьи въ своемъ буфетѣ. Громъ, молнія и дождь были въ окрестностяхъ "Синяго Дракона" столько же яростны, какъ и на большой дорогѣ. Изъ уваженія къ молніи, мистриссъ Люпенъ сняла съ камина свѣчу. Рабочая корзинка ея стояла подлѣ; ужинъ былъ готовъ на кругломъ столикѣ, но она не обращала вниманія ни на что, и только но временамъ охала, подперши подбородокъ рукою.
   Вдругъ отворилась наружная дверь, и какой то путешественникъ, подойдя прямо къ буфету, потребовалъ сердитымъ голосомъ бутылку лучшаго стараго пива.
   Онъ имѣлъ причину быть недовольнымъ, потому что промокъ такъ, что врядъ ли могъ бы промокнуть больше, еслибъ даже просидѣлъ цѣлыя сутки подъ водопадомъ. На немъ была грубая матросская фуфайка съ поднятымъ кверху воротникомъ, а на головѣ шляпа изъ крашеной парусины, называемая среди моряковъ зюдвестской, съ широкихъ полей которой вода текла ему на спину, грудь и плечи. Лица нельзя было разсмотрѣть.
   -- Дурная ночь!-- замѣтила добродушная хозяйка.
   Онъ отряхнулся, какъ ньюфаундлэндская собака и сказалъ, что незавидная.
   -- На кухнѣ есть огонь, и тамъ сидятъ добрые люди. Не лучше ли вамъ пойти туда и просушиться?
   -- Нѣтъ, благодарю.
   -- Вы такъ промокли, что можете умереть эти холода.
   -- Меня нелегко уморить; иначе я ужъ давно бы умеръ. Ваше здоровье, сударыня?
   Мистриссъ Люпенъ поблагодарила его; но, поднимая кружку къ губамъ, онъ перемѣнилъ намѣреніе и снова поставилъ ее на столь.
   -- Какъ у васъ называется этотъ домъ? Не "Дракономъ" ли, а?
   -- Да, "Дракономъ".
   -- А! Такъ значитъ, у васъ долженъ быть одинъ малый -- онъ мнѣ сродни -- Маркъ Тэпли. Гей, Маркъ, пріятель! Что жъ ты не являешься?
   Эти слова задѣли мистриссъ Люпенъ за живое. Она обернулась, чтобъ поправить свѣчку, и сказала, продолжая показывать путешественнику спину:
   -- Никто бы меня такъ но порадовалъ, сударь, какъ тотъ, кто бы принесъ мнѣ извѣстіе о Маркѣ Тэпли. Но давно уже онъ уѣхалъ изъ Англіи, и одному Богу извѣстно, живъ ли онъ, бѣдный, или умеръ!
   Она грустно качала головою, и голосъ ея дрожалъ при этихъ словахъ.
   -- Куда эке онъ отправился, сударыня?
   -- Въ Америку. Онъ всегда былъ добръ и сострадателенъ; можетъ быть, онъ теперь валяется гдѣ нибудь въ тюрьмѣ за то, что пожалѣлъ о какомъ нибудь черномъ бѣднякѣ или помогъ ему убѣжать. Да и зачѣмъ онъ поѣхалъ въ Америку? Почему не отправился въ какую нибудь другую, менѣе варварскую страну?
   Мистриссъ Люпенъ заплакала и хотѣла уйти, чтобъ рыдать на свободѣ; но незнакомецъ подбѣжалъ къ ней, обхватилъ ее обѣими руками и принялся обнимать и цѣловать изо всѣхъ силъ.
   -- Маркъ! Кто бы тебя узналъ?-- вскричала она.
   Расцѣловавъ миловидную хозяйку "Синяго Дракона", Маркъ вспомнилъ о своемъ товарищѣ.
   -- Мистеръ Мартинъ Чодзльвитъ за дверьми,-- сказалъ онъ.-- Я оставилъ его подъ навѣсомъ, пока вошелъ сюда, чтобъ посмотрѣть, нѣтъ ли кого здѣсь. Мы хотимъ притаиться на эту ночь, пока не узнаемъ отъ васъ новостей и пока не рѣшимъ, что надобно дѣлать.
   -- Во всемъ домѣ нѣтъ никого, кромѣ всегдашнихъ посѣтителей кухни. Они бы зажгли иллюминацію, еслибъ узнали, что ты здѣсь.
   -- Но имъ не надобно этого знать, безцѣнная душа моя; заприте домъ и погасите въ кухнѣ огонь; а когда все будетъ готово, поставьте свѣчку на окно, и мы войдемъ. Вы разскажите намъ оба всѣхъ старыхъ друзьяхъ. Ну, теперь еще разъ, на закрѣпу!
   И онъ снова принялся обнимать и цѣловать ее; потомъ выбѣжалъ къ Мартину, а мистриссъ Люпенъ поспѣшно начала готовиться для пріема нежданныхъ гостей.
   Вскорѣ повалила изъ кухни честная компанія, увѣряя другъ друга, что часы въ "Драконѣ" врутъ на цѣлыхъ полчаса. Какъ ни были мокры и утомлены Мартинъ и Маркъ, они съ удовольствіемъ глядѣли на лица старыхъ знакомыхъ, которые проходили близко около нихъ, и сообщали другъ другу свои замѣчанія о каждомъ. Наконецъ, они увидѣли желанный огонь на окнѣ.
   -- Вотъ огонь!-- вскричалъ Маркъ.-- Богъ съ нею, какъ она проворна! Ну, сударь, теперь насъ ожидаетъ хорошій ужинъ, доброе вино, мягкія постели!
   Огонь въ кухнѣ запылалъ снова. Столъ былъ накрыть и уставленъ всѣмъ, что было готоваго. Подлѣ были туфли. Ужинъ варился и жарился. Бутылка добраго коньяка и кружка пѣнистаго пива заманчиво красовались на столѣ. Мистриссъ Люпенъ стряпала съ самымъ пламеннымъ усердіемъ.
   Невозможно было удержаться. Мартинъ подбѣжалъ къ ней и обнялъ ее отъ искренняго сердца. Маркъ важно послѣдовалъ его примѣру.
   -- Не думала я,-- сказала мистриссъ Люпенъ, смѣясь и краснѣя:-- хоть и часто говаривала, что молодые джентльмены мистера Пексниффа жизнь и душа "Дракона", а право, я не думала, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ обошелся со мною такъ вольно, какъ обходитесь теперь вы, мистеръ Мартинъ! А еще меньше вообразила бы я, что не буду на это сердиться. Но я такъ рада, что первая привѣтствую васъ дома, съ Маркомъ Тэпли, въ качествѣ...
   -- Въ качествѣ друга,-- подсказалъ поспѣшно Мартинъ.
   -- Въ качествѣ друга,-- сказала хозяйка, повидимому, весьма довольная этимъ названіемъ, а между тѣмъ грозя вилкою Марку, чтобъ онъ держался въ почтительномъ разстояніи -- Не ожидала я этого! Да и не воображала, что мнѣ придется разсказать вамъ первой о здѣшнихъ перемѣнахъ!
   -- О какихъ перемѣнахъ?-- вскричалъ Мартинъ, измѣняясь въ лицѣ.
   -- Она здорова,-- возразила хозяйка:-- и теперь живетъ у мистера Пексниффа. О ней не безпокойтесь -- она такова, какъ вы только можете желать. Вы видите, я все знаю!
   -- Добрая, милая мистриссъ Люпенъ! Я въ восхищеніи, что вы все это знаете! Но въ чемъ же перемѣны? Не умеръ ли кто?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, еще до этого не дошло. Но теперь ужинъ готовь, и я не скажу вамъ ни слова, пока вы съ нимъ не кончите.
   Она объявила это такъ положительно, что имъ оставалось только надѣть туфли, сѣсть и ужинать какъ можно скорѣе. Усталые отъ долгой ходьбы по слякоти и грязи и голодные, они сдѣлали полную честь гостепріимству доброй мистриссъ Люпенъ. Когда имъ казалось, что пора кончить, она опровергала ихъ мнѣнія новыми вкусными перемѣнами, такъ что трапеза продолжалась гораздо дольше, чѣмъ они предполагали. Наконецъ, насытившись до нельзя, они разсѣлись передъ огнемъ очага съ необычайнымъ наслажденіемъ, готовясь слушать вѣсти милой и цвѣтущей хозяйки "Синяго Дракона".
   Часты были ихъ восклицанія при извѣстіи о разлукѣ мистера Пексниффа съ дочерьми и о томъ, что мистеръ Пинчъ оставилъ домъ добродѣтельнаго джентльмена. Но негодованію Мартина не было предѣловъ, когда она разсказала объ общей молвѣ, что мистеръ Пексниффъ совершенно овладѣлъ духомъ и волею стараго Мартина Чодзльвита, и о томъ, какую высокую честь онъ предназначилъ Мери. Услыша послѣднее, Мартинъ сбросилъ съ себя туфли въ одно мгновеніе ока и принялся натягивать мокрые свои сапоги съ неопредѣленнымъ намѣреніемъ куда то немедленно мчаться и сдѣлать что-то съ кѣмъ-то.
   -- Онъ!-- восклицалъ Мартинъ съ бѣшенствомъ -- Этотъ сладкорѣчивый мерзавецъ! Онъ! Маркъ, дай мнѣ другой сапогъ!
   -- Куда вы думаете идти, сударь?-- хладнокровно возразилъ мистеръ Тэпли, просушивая передъ огнемъ подошву сапога.
   -- Куда? Неужели ты думаешь, что я останусь здѣсь?
   Маркъ очень спокойно сознался, что онъ думалъ именно такъ.
   -- Право!-- возразилъ Мартинъ сердито.-- Очень тебѣ благодаренъ. За кого ты меня принимаешь?
   -- За того, кто во сдѣлаетъ ничего необдуманнаго и безразсуднаго. Сапогъ, сударь.
   Мартинъ бросилъ на него нетерпѣливый взглядъ и быстро началъ ходить взадъ и впередъ по кухнѣ, съ сапогомъ на одной ногѣ и чулкомъ на другой... Но вспомнивъ свою эдемскую рѣшимость, онъ вознамѣрился переломить себя и теперь, скинулъ сапогъ, снова надѣлъ туфли и усѣлся попрежнему. Однако, онъ не могъ удержатся, чтобъ не запустить рукъ на самое дно кармановъ, и чтобъ не восклицать по временамъ съ выраженіемъ гнѣва: "Пексниффъ! Этотъ негодяй! Клянусь душою! Право!" и тому подобное.
   -- А что до самого мистера Пексниффа,-- заключила хозяйка, покачивая головою:-- я ужъ и не знаю, что сказать. Кто нибудь отравилъ его душу, я думаю: иначе такой почтенный джентльменъ, о которомъ всѣ такого мнѣнія, не сталъ бы дѣлать зло по доброй волѣ! Что же до мистера Пинча, такъ я прямо скажу, что нѣтъ на свѣтѣ человѣка добрѣе и достойнѣе его. Можетъ быть, самъ старый мистеръ Чодзльвитъ былъ причиною раздора его съ мистеромъ Пексниффомъ. Мистеръ Пинчъ даже мнѣ не хотѣлъ сказать объ этомъ ни слова: онъ гордъ, хоть и тихъ.
   -- Бѣдный Томъ!-- сказалъ Мартинъ со вздохомъ.
   -- Еще хорошо и утѣшительно то, что сестра его живетъ теперь съ нимъ, и что онъ доволенъ своимъ положеніемъ. Вчера онъ прислалъ мнѣ по почтѣ маленькую ассигнацію, которую я всучила ему взаймы; онъ пишетъ, что благодаритъ меня (тутъ она покраснѣла) и что не нуждается въ деньгахъ, потому что нашелъ хорошее мѣсто. Я этому очень обрадовалась.
   -- Какъ вы добры, мистриссъ Люпенъ! Не правда ли, Маркъ?
   -- Да ужъ она всегда такова, сударь... А теперь,-- продолжать мистеръ Тэпли:-- что вы намѣрены дѣлать? Если вы не слишкомъ горды и можете рѣшиться на то, о чемъ говорили дорогой, такъ лучшаго нельзя и придумать. Если вы были неправы передъ вашимъ дѣдомъ (ужъ извините, а, мнѣ кажется, что такъ), то идите къ нему, сознайтесь и обратитесь къ его родственнымъ чувствамъ. Не упирайтесь. Вѣдь онъ гораздо старѣе васъ, и если онъ былъ крутъ, то и вы также. Уступите ему, сударь, уступите!
   Краснорѣчіе мистера Тэпли было не безъ дѣйствія на Мартина, но онъ все еще колебался.
   -- Все это правда, Маркъ,-- возразилъ онъ.-- Но развѣ ты не видишь, что такъ какъ онъ теперь вполнѣ подъ вліяніемъ этого гнуснаго лицемѣра, то въ сущности я прибѣгну съ покорностью не къ дѣду моему, а къ Пексниффу! И если я буду отвергнутъ, то буду отвергнутъ не имъ, а Пексниффомъ -- Пексниффомъ, Маркъ!-- И онъ вспыхнулъ при этой мысли.
   -- Хорошо, сударь; но вѣдь мы напередъ знаемъ, что Пексниффъ плутъ, мошенникъ и мерзавецъ.
   -- Самый подлый мерзавецъ!
   -- Самый подлый мерзавецъ. Значитъ, намъ не будетъ стыдно, если насъ отобьетъ Пексниффъ. Къ чорту Пексниффа! Что онъ такое? Неужели Пексниффъ можетъ пристыдить насъ!-- Пексниффъ!-- продолжалъ Маркъ съ невыразимымъ презрѣніемъ.-- Да что онъ такое? Кто онъ? На что обращать на него вниманіе? Къ тому же, вѣдь мы хлопочемъ не только для себя -- тутъ дѣло идетъ и объ одной молодой особѣ, которая вытерпѣла свою долю горя! Пексниффъ! Я еще не слыхалъ ни о какомъ парламентскомъ актѣ, который былъ бы составленъ Пексниффомъ! Да чего онъ стоитъ?
   Мистеръ Люпенъ испугалась краснорѣчія Марка; а Мартинъ, поглядѣвъ въ задумчивости на огонь, отвѣчалъ:
   -- Ты правъ, Маркъ. Рѣшено, я иду!
   -- Еще слово, сударь. Дѣйствуйте такъ, чтобъ Пексниффъ не могъ сказать противъ васъ ни одного слова. Вамъ даже не должно видѣться съ миссъ Мери. Наша милая хозяйка подготовитъ ее къ тому, что должно случиться, и передастъ ей всякое маленькое, порученіе. Не правда ли, мистриссъ Люпенъ? Вѣдь васъ этимъ вещамъ нечего учить!
   Мартинъ почувствовалъ разсудительность этого совѣта и рѣшился соображаться съ нимъ. Потомъ, потолковавъ еще нѣсколько минутъ, они пошли спать, размышляя о завтрашнемъ днѣ.
   На слѣдующее утро, послѣ завтрака, мистеръ Тэпли направился прямо къ дому знаменитаго архитектора съ письмомъ отъ Мартина къ его дѣду; въ письмѣ Мартинъ просилъ позволенія представиться ему на нѣсколько минутъ. Маркъ подошелъ къ дверямъ съ такимъ неподвижнымъ лицомъ, что самый проницательный физіономистъ не прочелъ бы на немъ ничего, и постучался. Отъ наблюдательности его не ускользнуло, что мистеръ Пексниффъ весьма прилежно прижалъ свои носъ къ стеклу окна гостиной, чтобъ воспользоваться хоть косвеннымъ взглядомъ на своего посѣтителя; а потому мистеръ Тэпли, желая уничтожить замыселъ непріятеля, всталъ на верхнюю ступеньку крыльца и прижался какъ можно плотнѣе къ дверямъ.
   Мистеръ Пексниффъ отворилъ двери съ самымъ веселымъ и довольнымъ выраженіемъ лица.
   -- Какъ вы поживаете?-- сказалъ Маркъ.
   -- О! Тэпли, если не ошибаюсь!
   -- Такъ, сударь. Письмо, сударь. Ждетъ отвѣта.
   -- Ко мнѣ? Такъ "блудный" возвратился?
   -- Я думаю не къ вамъ, сударь. Тутъ написано къ мистеру Чодзльвиту.
   -- О! Да. Благодарю. Отъ кого оно, мой другъ?
   -- Подпись внутри письма, сударь,--возразилъ Маркъ съ величайшею учтивостью. Я видѣлъ, какъ этотъ джентльменъ подписываль письмо, сударь.
   -- И онъ сказалъ, что ждетъ отвѣта, а?
   -- Да, сударь.
   -- Онъ получитъ отвѣтъ, конечно!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, изорвавъ письмо въ мелкіе клочки съ величайшею кротостью и подавая ихъ Марку.-- Будь такъ добръ и передай ему это съ моимъ поклономъ. Добраго утра!-- Послѣ этого онъ удалился и заперъ за собою дверь.
   Маркъ счелъ за лучшее пересилить свои чувства и возвратился къ Мартину въ "Драконъ". Они не ожидали подобнаго пріема и дали пройти часу времени до слѣдующей попытки. Послѣ того они пошли вмѣстѣ къ дому мистера Пексниффа. Мартинъ постучался, а Маркъ приготовился упереться въ дверь плечомъ и ногою, чтобъ нельзя было захлопнуть ее у нихъ подъ носомъ. Но такая предосторожность оказалась излишнею, потому что въ этотъ разъ имъ отворила служанка. Проскользнувъ мимо ея, Мартинъ, въ сопровожденіи своего союзника, отворилъ двери гостиной, вошелъ въ нее и остановился передъ своимъ дѣдомъ, вовсе непредувѣдомленнымъ и непредчувствовавшимъ его прибытія.
   Мистеръ Пексниффъ и Мери были также въ комнатѣ. Увидя своего внука, старикъ поникъ сѣдою головою и закрылъ лицо обѣими руками.
   Это тронуло Мартина до глубины души: увидѣвъ слезы на увядшихъ щекахъ своего прежняго друга, покровителя своего дѣтства, старика, который нѣкогда тактъ любилъ его,-- онъ забылъ свою гордость, самоувѣренность, вспомнилъ о невозвратимомъ, упрекавшемъ его прошломъ, и бросился къ старику, чтобъ схватить его за руку. Но мистеръ Пексниффъ быстро сталь между ними:
   -- Нѣтъ, молодой человѣкъ!-- вскричалъ онъ, ударяя себя по груди и протянувъ другую руку къ своему гостю, какъ крыло, подъ которымъ онъ предлагалъ ему убѣжище.-- Нѣтъ, сударь! Разите сюда, сюда! Но не смѣйте касаться его!
   -- Дѣдушка!-- вскричалъ Мартинъ.-- Выслушайте меня! Умоляю васъ, дайте мнѣ высказать!
   -- Вы хотите, сударь! Вы хотите!-- возразилъ мистеръ Пексниффъ, заслоняя отъ него старика.-- Развѣ не довольно того, сударь, что вы пришли сюда, какъ разбойникъ среди бѣлаго дня: привели съ собою развратныхъ товарищей, которые заслоняютъ собою двери комнатъ и предупреждаютъ возможность свободнаго входа и выхода моимъ домашнимъ?-- Маркъ дѣйствительно занялъ эту позицію и удерживалъ ее съ непоколебимымъ спокойствіемъ.-- Но неужели вы также намѣрены поразить почтенную, престарѣлую добродѣтель? Знайте, что она не беззащитна! Я буду ея щитомъ! Нападай на меня, молодой человѣкъ! Рази, стрѣляй!
   -- Пексниффъ,-- сказалъ старикъ слабымъ голосомъ.-- Успокоитесь.
   -- Не могу и не хочу успокоиться!-- кричалъ мистеръ Пексниффъ.-- Почтенный другъ и благодѣтель мой! Неужели домъ мой не будетъ вамъ безопаснымъ убѣжищемъ?
   -- Посторонитесь,-- сказалъ старикъ, протягивая руку:-- дайте мнѣ взглянуть но то, что и нѣкогда любилъ такъ нѣжно.
   -- Вы должны его видѣть, благородный сэръ! Желаю только, чтобъ вы его видѣли. Вотъ онъ! Смотрите!
   Лицо Мартина не могло не выразить негодованія и презрѣнія, которыя внушалъ ему мистеръ Пексниффъ, но онъ не удостоилъ его ни однимъ словомъ, ни взглядомъ. Мистеръ Пексниффъ сдѣлалъ шагъ въ сторону. Старикъ Мартинъ взялъ руку Мери, шепнулъ ей что то ласково, какъ будто для успокоенія, потомъ кротко отодвинулъ ее за свои кресла и пристально глядѣлъ на внука.
   -- И это онъ!-- сказалъ старикъ.-- О, да, онъ! Говори, что ты хотѣлъ сказать, но не приближайся ко мнѣ
   -- Въ немъ такъ тонко чувство справедливости,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, не обращаясь ни къ кому въ особенности:-- что онъ хочетъ выслушать даже его!
   -- Дѣдушка!-- сказалъ Мартинъ съ чувствомъ.-- Я возвратился къ вамъ послѣ труднаго путешествія, послѣ тяжкой жизни, послѣ тяжкой болѣзни, послѣ отчаянія и лишеній, почти послѣ крайней безнадежности!
   -- Даже разбойники возвращаются назадъ, когда не находятъ успѣха въ своихъ грабительскихъ странствованіяхъ,-- замѣтилъ Пексниффъ.
   -- Безъ этого вѣрнаго и благороднаго человѣка,-- продолжалъ Мартинъ, указывая на Марка:-- который добровольно послѣдовалъ за мною и былъ мнѣ всегда самымъ преданнымъ и вѣрнымъ другомъ:-- безъ него я бы давно умеръ вдали отъ родины, вдали отъ всякой помощи, вдали отъ всякой надежды на то, чтобъ моя горькая участь сдѣлалась извѣстною кому бы то ни было кто бы пожалѣлъ обо мнѣ... О! позвольте мнѣ разсказать о ней вамъ!
   Старикъ взглянулъ на Пексниффа; мистеръ Пексниффъ на него.-- Вы хотѣли сказать что-нибудь, достойный сэръ?-- сказалъ онъ съ улыбкою. Старикъ отвѣчалъ, что нѣтъ.-- Я знаю, что вы думаете, почтенный другъ мой. Пусть онъ продолжаетъ. Интересно наблюдать развитіе своекорыстія въ человѣческой душѣ. Пусть онъ продолжаетъ, достойный сэръ.
   -- Продолжай!-- замѣтилъ старикъ, какъ будто машинально повинуясь словамъ Пексниффа.
   -- Я былъ въ нищетѣ; чужому человѣку обязанъ тѣмъ, что возвратился въ отечество. Знаю, что это обстоятельство говоритъ вамъ противъ меня и даетъ вамъ поводъ думать, что одна только нужда, а не раскаяніе и привязанность приводитъ меня къ вамъ. Дѣдушка, уходя отъ васъ, я заслуживалъ такое мнѣніе, о теперь нѣтъ. Теперь я его не заслуживаю!
   Мистеръ Пексниффъ запустилъ руку за жилетъ и улыбнулся.-- Пусть онъ продолжаетъ, достойный сэръ; и знаю ваши мысли.
   Старикъ снова взглянулъ на Пексниффа и потомъ, какъ будто почерпнувъ изъ его взгляда наставленіе, сказалъ опять:
   -- Продолжай!
   -- Мнѣ остается досказать немногое,-- возразилъ Мартинъ.-- Сходя сюда, я имѣлъ еще тѣнь надежды и буду говорить теперь, потерявъ ее вовсе, или почти вовсе -- но вѣрьте, что скажу правду. Прошу объ одномъ, вѣрьте, что я скажу истину!
   -- Святая истина!-- воскликнулъ Пексниффъ, устремивъ глаза вверхъ:-- какъ часто бываетъ твое имя на устахъ порочныхъ!
   -- Что касается до первой причины, разлучившей насъ,-- сказалъ Мартинъ, спокойно глядя на своего дѣда, но бросивъ одинъ взглядъ на Мери, которая закрыла себѣ лицо руками:-- сердце и душа моя неспособны къ перемѣнѣ. Что бы я ни вытерпѣлъ со времени нашей разлуки, но чувства мои остались тѣ же: я не жалѣю объ этомъ, не стыжусь этого, и знаю, что даже вы не желали бы ни того, ни другого. Я пришелъ сюда, чтобъ просить у васъ прощенія -- не столько изъ надеждъ на будущее, сколько изъ сожалѣнія о прошедшемъ: потому-что я не желаю ничего большаго, какъ средствъ къ существованію. Помогите мнѣ найти честный трудъ, и я буду трудиться, чтобъ жить. Испытайте, упрямъ ли я, надмененъ ли, своеволенъ ли какъ прежде, или переученъ въ суровой школѣ... ДѣдушкаI Пусть говоритъ за меня голосъ природы! Не отвергайте меня за одну вину, какъ бы велика ни была она.
   Когда онъ кончилъ, сѣдая голова старика поникла опятъ, и онъ снова закрылъ себѣ лицо дрожащими пальцами.
   -- Любезнѣйшій сэръ!-- воскликнулъ мистеръ Пексниффъ, наклонясь надъ нимъ.-- Вы не должны уступать такой слабости. Неужели безстыдное поведеніе того, кого вы такъ давно и такъ справедливо оттолкнули отъ себя, можетъ васъ тронуть? Ободритесь. Подумайте обо мнѣ, мой другъ!
   -- Да,-- возразилъ старикъ Мартинъ, взглянувъ ему въ глаза.-- Вы привели меня въ себя.
   -- Что сдѣлалось съ моимъ безцѣннымъ и твердымъ другомъ?-- продолжалъ Пексниффъ съ улыбкою, трепля его съ нѣжностью по рукѣ.-- Неужели мнѣ придется осуждать за слабость такую высокую душу? Я думаю, что нѣтъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Минутное чувство... Ничего больше.
   -- Негодованіе вызоветъ слезу на глаза честнаго человѣка
   Мистеръ Пексниффъ тщательно отеръ свои глаза.
   -- Но намъ предстоятъ высшія обязанности. Ободритесь, мистеръ Чодзльвитъ. Выразить ли ваши мысли?
   -- Да, говорите за меня, Пексниффъ,-- сказалъ старикъ, откинувшись въ креслахъ и глядя на мистера Пексниффа, какъ будто околдованный имъ.-- Благодарю васъ. Вы мнѣ преданы. Благодарю!
   -- Не лишайте меня мужества, сударь,-- возразилъ Пексниффъ, сильно качая головою.-- Чувствамъ моимъ горестно, что я долженъ обращаться къ тому, кого изгналъ изъ своего дома, когда узналъ отъ васъ о его чудовищной неблагодарности. Но вы желаете -- довольно! Молодой человѣкъ! Дверь находится за спиною товарища твоего распутства. Краснѣй, если можешь; уйди не краснѣя, если нѣтъ!
   Мартинъ смотрѣлъ на своего дѣда такъ пристально, какъ будто во все это время царствовало мертвое молчаніе. Старикъ смотрѣлъ съ неменьшимъ вниманіемъ на мистера Пексниффа.
   -- Когда, пораженный въ самое сердце безстыднымъ поведеніемъ вашимъ относительно этого необычайно благороднаго и почтеннаго старца, я говорилъ: "прочь!", то я плакалъ о вашей безнравственности. Не полагайте, что слеза, увлажающая взоръ мой теперь, проливается за васъ. Нѣтъ, сударь, я плачу за него!
   Тутъ мистеръ Пексниффъ, случайно уронивъ слезу на лысую часть головы своего друга, отеръ это мѣсто носовымъ платкомъ и попросилъ извиненія у мистера Чодзльвита.
   -- Да, сударь!-- продолжалъ мистеръ Пексниффъ, одушевляясь болѣе и болѣе:-- онъ не будетъ жертвою вашего коварства. Пока я живъ, вы не сдѣлаете ему никакого зла. Вы можете перешагнуть черезъ мой безчувственный трупъ -- такой человѣкъ, какъ вы, найдетъ въ этомъ удовольствіе; но пока я существую, вы должны напередъ поразить меня! Да, молодой человѣкъ!
   Молодой Мартинъ смотрѣлъ попрежнему кротко и пристально на своего дѣда.-- Неужели вы не дадите мнѣ отвѣта? Неужели не скажете ни слова?
   -- Ты слышалъ, что было сказано,-- возразилъ старикъ, не отвращая взоровъ отъ лица Пексниффа, который одобрительно кивалъ головою.
   -- Но я не слыхалъ вашего голоса, вашей мысли.
   -- Повторите ему,-- сказалъ старикъ Пексниффу.
   -- Я слышу только то, что вы мнѣ говорите, дѣдушка,-- возразилъ Мартинъ, который чувствовалъ себя сильнѣе по мѣрѣ того, какъ замѣчалъ, что Пексниффъ жмется и вертится подъ тяжестью его презрѣнія.
   Еслибъ старикъ хоть на одно мгновеніе отвелъ взоръ свои отъ лица мистера Пексниффа и сравнилъ его наружность съ наружностью своего молодого внука, то могъ бы замѣтить, что безкорыстный защитникъ добродѣтели являлся въ столь же невыгодномъ видѣ, какъ и въ тотъ разъ, когда увольнялъ на всѣ четыре стороны Тома Пинча. Рѣшительно можно было думать, что мистеръ Пексниффъ обладалъ какимъ то особеннымъ качествомъ, которое украшало его враговъ; можетъ быть, то была выходившая наружу часть его внутренней чистоты и сіянія -- но только враги его всегда смотрѣли подлѣ него такъ благородно и мужественно!
   -- Ни слова?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Я вспомнилъ, что мнѣ осталось сказать одно слово, Пексниффъ,-- замѣтилъ старикъ.-- Одно только слово. Ты говоришь о человѣколюбивой помощи одного чужеземца. Кто онъ такой? И какую денежную помощь оказалъ онъ тебѣ?
   Мартинъ оторвалъ изъ записной книжки листокъ и написалъ карандашемъ подробности своего долга мистеру Бивену. Старикъ взялъ бумажку; но глаза его не сходили съ лица мистера Пексниффа.
   -- Прочитайте, Пексниффъ,-- сказалъ онъ.
   Мистеръ Пексниффъ взялъ листокъ, какъ будто онъ былъ рукописною исповѣдью смертоубійства, и прочелъ его вслухъ.
   -- Я думаю, Пексниффъ, что надобно ему заплатить. Я бы не хотѣлъ, чтобъ пострадалъ заимодавецъ, который сдѣлалъ (такъ онъ, вѣроятно, думалъ) доброе дѣло.
   -- Благородное чувство, почтенный сэръ. Совершенно въ вашемъ духѣ. Но, позвольте замѣтить, опасный примѣръ!
   -- Это не будетъ примѣромъ... Но мы потолкуемъ послѣ. Вы мнѣ посовѣтуете, что надобно дѣлать. Больше ничего?
   -- Ничего,-- отвѣчалъ Пексниффъ весело.-- Вамъ остается только оправиться отъ неудовольствія, которое причинилъ вамъ этотъ наглый приходъ, отъ волненій оскорбленныхъ чувствъ, и улыбаться снова.
   -- Вамъ больше нечего сказать?-- спросилъ старикъ, взявъ его за рукавъ съ необыкновеннымъ чувствомъ.
   Мистеръ Пексниффъ отвѣчалъ, что нѣтъ, потому что упреки будутъ безполезны.
   -- Вамъ больше рѣшительно нечего сказать? Вы въ этомъ увѣрены? Нечего присовѣтывать?.. Если что нибудь есть, говорите свободно, что бы то ни было. Я не стану противиться ни чему, что вы потребуете.
   Слезы въ такомъ изобиліи поднялись къ глазамъ мистера Пексниффа, растроганнаго безпредѣльнымъ довѣріемъ его почтеннаго друга, что онъ не скоро могъ оправиться и отвѣчать. Наконецъ, онъ сказалъ съ чувствомъ сердечнаго умиленія, что надѣется заслужить это, но что сказать ему нечего.
   Старикъ посмотрѣлъ на него нѣсколько мгновеній съ тѣмъ безчувственнымъ и неподвижнымъ выраженіемъ, которое бываетъ свойственно дряхлости преклонныхъ лѣтъ; потомъ всталъ съ твердостью и пошелъ къ дверямъ, отъ которыхъ Маркъ посторонился, чтобъ дать ему дорогу.
   Мистеръ Пексниффъ предложилъ ему опереться на его руку. Старикъ сдѣлалъ это. Обернувшись къ Мартину, въ дверяхъ, онъ махнулъ ему рукою и сказалъ:
   -- Ты слышалъ его. Ступай! Все кончено.
   Мистеръ Пексниффъ, уходя вмѣстѣ съ нимъ, пробормоталъ ему нѣсколько словъ одобренія и сочувствія. Мартинъ, пробудившись отъ оцѣпенѣнія, въ которое его повергло заключеніе этой сцены, подошелъ къ невинной причинѣ всѣхъ бѣдъ и прижалъ ее къ своему сердцу.
   -- Милая дѣвушка!-- сказалъ Мартинъ.-- Онъ не измѣнилъ тебѣ. Но какъ онъ упалъ и обезсилѣлъ!
   -- Какъ благородно ты обуздалъ себя! Ты перенесъ такъ много!
   -- Обуздалъ себя! Ты была тутъ и все та же. Чего мнѣ еще не доставало? Видъ мой былъ такимъ мученіемъ для этой собаки, что я торжествовалъ при мысли, что онъ долженъ перенести это. Но скажи мнѣ,-- минуты дороги,-- правда ли, что этотъ негодяй преслѣдовалъ тебя съ своими предложеніями?
   -- Правда, милый Мартинъ. Я даже теперь не совсѣмъ еще отъ нихъ освободилась; но главнымъ источникомъ моихъ мученій было безпокойство о тебѣ. Зачѣмъ оставлялъ ты насъ въ такой ужасной неизвѣстности?
   -- Болѣзнь, огромное разстояніе, опасеніе намекнуть на наше настоящее положеніе и невозможность скрыть его иначе, какъ совершеннымъ молчаніемъ, увѣренность, что истина огорчитъ тебя несравненно больше сомнѣнія и неизвѣстности,-- сказалъ Мартинъ, глядя ей нѣжно въ лицо и потомъ снова прижимая къ сердцу:-- вотъ отчего я писалъ одинъ только разъ. Но Пексниффъ? Можешь смѣло разсказать мнѣ все дѣло, потому что ты видѣла меня лицомъ къ лицу съ нимъ, и я не схватилъ его за горло, когда онъ говорилъ... Что за исторія его предложеній? Извѣстно ли это моему дѣду?
   -- Да.
   -- И онъ помогаетъ ему?
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала она поспѣшно.
   -- Слава Богу! Такъ умъ его не омраченъ хоть въ этомъ!
   -- Я не думаю, чтобъ онъ зналъ о томъ сначала. Этотъ человѣкъ подготовилъ умъ его постепенно и потомъ открылъ свои намѣренія. Я такъ полагаю. Потомъ онъ говорилъ со мною наединѣ.
   -- Мой дѣдъ?
   -- Да, говорилъ наединѣ и сказалъ...
   -- Слова этого мерзавца? Не повторяй ихъ.
   -- Сказалъ, что мнѣ извѣстны его качества, что онъ имѣетъ хорошую репутацію, что стоитъ высоко въ его благорасположеніи и довѣренности. Но, видя мою горесть, онъ прибавилъ, что не хочетъ принуждать меня и не станетъ огорчать меня ни малѣйшимъ напоминаніемъ объ этомъ предложеніи. Онъ и дѣйствительно сдержалъ свое слово.
   -- А Пексниффъ?
   -- Онъ имѣлъ мало случаевъ говорить со мною, потому что я всегда тщательно этого избѣгала. Милый Мартинъ, я должна сказать тебѣ, что ласковость ко мнѣ твоего дѣда не уменьшается нисколько. Онъ со мною необыкновенно кротокъ и добръ. Еслибъ я была его единственною дочерью, то не могла бы имѣть отца болѣе нѣжнаго и заботливаго. Почему эти чувства уцѣлѣли въ немъ, когда онъ такъ холодно отвергаетъ тебя, это для меня тайна непостижимая; но я всегда оставалась ему одинаково преданною. Еслибъ онъ даже въ предсмертную минуту вышелъ изъ своего теперешняго ослѣпленія, другъ мой, я буду подлѣ него, чтобъ напомнить ему о тебѣ!
   Мартинъ глядѣлъ съ восторгомъ на ея одушевленное лицо и прижалъ свои губы къ ея губамъ.
   -- Я не хочу, чтобъ ты его покинула, мой ангелъ, хотя мнѣ и тяжко быть въ разлукѣ съ тобою. Но я боюсь, что вліяніе Пексниффа надъ нимъ усилилось до значительной прочности.
   Она не могла не согласиться съ этимъ.
   -- Доходитъ ли это вліяніе до страха? Боится ли мой дѣдъ объявить при немъ свое мнѣніе? Мнѣ теперь такъ показалось.
   -- И я часто думала то же самое.
   Потомъ она разсказала Мартину объ ослабленіи и дряхлости его дѣда и о томъ, какъ Пексниффъ мало по малу овладѣлъ имъ; о Томѣ Пинчѣ, о Джонсѣ; говорила ему также не мало и о немъ самомъ:-- о такихъ предметахъ любящіе бываютъ такъ же болтливы, какъ члены британскаго парламента.
   Мистеръ Маркъ Тэпли возвѣстилъ опасность. Мартинъ наскоро простился съ Мери; они обмѣнялись нѣсколькими обѣтами и еще кое-чѣмъ; бѣлая ручка протянулась самому Марку, который поцѣловалъ ее съ благоговѣніемъ странствующаго рыцаря. Потомъ еще прощанья, еще поцѣлуи, и черезъ нѣсколько мгновеній Мартинъ и Маркъ стояли снова за дверьми жилища знаменитаго архитектора.
   -- Короткое свиданіе послѣ такой разлуки!-- сказалъ Мартинъ съ грустью.-- Но, оставаясь дольше, мы могли бы очутиться въ непріятномъ положеніи.
   -- О насъ еще нечего думать, сударь. А другая особа очутилась бы въ непріятномъ положеніи, вотъ что было бы хуже. У меня дверь была готова, и еслибъ мистеръ Пексниффъ показалъ голову, то я сплюснулъ бы ее, какъ грецкій орѣхъ.
   Въ это время, прошелъ мимо ихъ какой-то джентльменъ, очевидно направлявшійся къ дому Пексниффа. Услыша что произносятъ имя архитектора, онъ пріостановился и внимательно посмотрѣлъ на нихъ. Подойдя къ "Дракону", они увидѣли у крыльца дорожную карету. Прежде, чѣмъ они успѣли, войти, мистриссъ Люпенъ выбѣжала изъ дверей и, подозвавъ ихъ къ каретѣ, показала на одномъ чемоданѣ надпись: "Чодзльвитъ".
   -- Это мужъ миссъ Пексниффъ,-- сказала она Мартину.-- Я не знала, въ какихъ вы отношеніяхъ съ нимъ, а потому сильно безпокоилась.
   -- Мы не говорили другъ съ другомъ ни разу въ жизни, отвѣчалъ Мартинъ:-- но я не желаю съ нимъ болѣе короткаго знакомства.
   -- Съ нимъ пріѣхалъ одинъ очень красивый джентльменъ,-- продолжала мистриссъ Люпенъ шопотомъ:-- у него чудеснѣйшіе усы и бакенбарды.
   -- Прааво? Ну, такъ мы постараемся не встрѣчаться и съ нимъ. Посѣщеніе наше было безуспѣшно, милая мистриссъ Люпенъ, и мнѣ снова надобно отправляться въ Лондонъ.-- Съ этими словами Мартинъ въ утомленіи опустился въ кресла, стоявшія за ширмами въ буфетѣ "Дракона".
   -- Ахъ, Боже мой, Боже мой!-- восклицала хозяйка.
   -- Да. Одинъ холодный вѣтеръ не составляетъ зимы, такъ же какъ одна ласточка весны.-- Попробую еще разъ. Тому Пинчу удалось. Можетъ быть, и мнѣ удастся. Когда то я бралъ Тома подъ свое покровительство и обѣщалъ составить его счастье,-- продолжалъ онъ съ грустною улыбкой.-- Можетъ быть, теперь Томъ возьметъ меня подъ свое покровительство и научитъ, какъ мнѣ добывать хлѣбъ насущный!
   

Глава XLIV. Продолженіе предпріятія мистера Джонса и его друга.

   Въ числѣ множества другихъ удивительныхъ качествъ мистера Пексниффа было и то, что чѣмъ больше его уличали, тѣмъ больше онъ лицемѣрилъ. Если ему не удавалось въ одномъ мѣстѣ, онъ освѣжалъ и вознаграждалъ себя въ другомъ. Лишь только онъ услышалъ о прибытіи своего зятя, какъ бросился стремглавъ въ гостиную, обхватилъ Джонса обѣими руками и принялся обнимать его
   -- Джонсъ! Другъ мой! А мое дитя -- она здорова?
   -- Ну, опять! Даже со мною! Да перестаньте!
   -- Скажи же мнѣ, что она здорова! Говори же!
   -- Она здорова; съ нею ничего не случилось,-- отвѣчаль зять, высвобождаясь отъ его нѣжностей.
   -- Ничего не случилось? Какъ я слабъ! Но что мнѣ съ собою дѣлать, Джонсъ! А Черри?
   -- По обыкновенію. Она крѣпко держится уксуса. Вы вѣдь знаете, что у нея явился поклонникъ?
   -- О, какъ же! Она сама писала объ этомъ. Да, придется мнѣ разстаться и съ нею! Какъ мы, родители, себялюбивы! Но я увѣренъ, что она будетъ украшеніемъ той обстановки, въ какую будетъ поставлена судьбою.
   -- Ей таки нужно украшать какую нибудь обстановку, потому что сама она не очень украшена,-- возразилъ почтительный зять съ очаровательною откровенностью.
   -- Теперь мои дочери пристроены, и я трудился не напрасно.
   -- Положимъ, что мы станемъ толковать о чемъ нибудь другомъ,-- замѣтилъ Джонсъ сухо:-- такъ, для разнообразія. Согласны вы?
   -- Совершенно. О, злодѣй! Онъ смѣется надъ бѣднымъ старымъ папа. Ну, все равно, потому что его вознаграждаютъ его чувства. Ты вѣдь гостишь у меня, Джонсъ?
   -- Нѣтъ. Со мною есть пріятель.
   -- Приведи своего пріятели!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ въ порывѣ гостепріимства.-- Веди ихъ, сколько бы ни было!
   -- Этотъ пріятель не таковъ, чтобъ его можно было привести, Пексниффъ! Онъ немножко слишкомъ близокъ къ верхушкѣ дерева.
   Добродѣтельный джентльменъ навострилъ уши. Положеніе около верхушки дерева означало величіе, добродѣтель, геній, или отсутствіе всего этого при неизмѣримо важнѣйшемъ качествѣ. Человѣкъ, который могъ смотрѣть на мистера Пексниффа съ высоты, заслуживалъ его смиреннаго и умильнаго почтенія.
   -- Если хотите, я могу посовѣтовать, что вы можете сдѣлать, сказалъ Джонсъ:-- вы можете придти обѣдать съ нами въ "Драконѣ". Вчера вечеромъ намъ было нужно пріѣхать по дѣламъ въ Сэлисбюри и онъ завезъ меня сюда въ своей каретѣ; то есть, не въ своей собственной, потому что та изломалась на дорогѣ -- насъ опрокинуло -- а въ наемной. Но это все равно. Совѣтую быть осторожнѣе. Онъ привыкъ къ лучшему обществу!
   -- Вѣрно какой нибудь молодой вельможа, который занялъ у тебя денегъ за хорошіе проценты, а? Желалъ бы его видѣть!
   -- Занялъ! Можете закрыть лавку, если у васъ наберется хоть двадцатая доля его денегъ! Хорошо, еслибъ у насъ вдвоемъ хватило состоянія на то только, чтобъ купить его мебель, и сервизы, и серебро, и картины! Да такой онъ человѣкъ, чтобъ занимать, этотъ мистеръ Монтегю! Гм! Съ тѣхъ поръ, какъ я попалъ, или сумѣлъ попасть въ члены того страхового общества, котораго онъ предсѣдатель, я таки добылъ... но до этого нѣтъ дѣла,-- поправился Джонсъ, какъ будто вооружившись снова всею осторожностью.-- Вы знаете меня довольно: я не люблю болтать о такихъ вещахъ. Однако, я таки добылъ кое что.
   -- Конечно, милый Джонсъ, такой джентльменъ стоитъ особеннаго вниманія!-- воскликнулъ мистеръ Пексниффъ съ жаромъ.-- Не пожелаетъ ли онъ видѣть церковь? Или, если онъ имѣетъ вкусъ къ изящнымъ искусствамъ -- въ чемъ я нисколько не сомнѣваюсь, судя по твоему описанію -- я могу послать ему нѣсколько портфелей. У насъ есть рисунки Сэлисбюрійскаго Собора. Есть виды этого величественнаго зданія, снятые съ сѣвера, съ юга, съ востока, съ сѣверо-востока.
   Въ продолженіе этого отступленія, Джонсъ покачивался въ креслахъ, запустивъ руки въ карманы и лукаво наклонивъ голову на сторону. Онъ смотрѣлъ на мистера Пексниффа съ такимъ тонкимъ и значительнымъ выраженіемъ, что тотъ остановился и спросилъ его, что онъ хотѣлъ сказать.
   -- Гм!-- отвѣчалъ Джонсъ.-- Пексниффъ, еслибъ я зналъ, куда вы намѣрены дѣвать ваши деньги, то наставилъ бы на путь, какъ удвоить капиталъ въ самый короткій срокъ. Но вѣдь вы лукавы!
   -- Джонсъ!-- вскричалъ тронутый мистеръ Пексниффъ.-- Я не дипломатъ, и сердце у меня на ладони. Большая часть того, что мнѣ удалось скопить въ продолженіе моего долгаго и небезполезнаго поприща, отдана, предназначена и завѣщана одному человѣку, котораго я не хочу называть, котораго нѣтъ нужды называть по имени.-- Тутъ онъ горячо пожалъ руку своего зятя.
   Мистеръ Джонсъ только качалъ головою и смѣялся.-- Нѣтъ,-- сказалъ онъ:-- лучше молчать!
   Но когда Джонсъ объявилъ, что намѣренъ прогуляться, мистеръ Пексниффъ настоялъ на томъ, чтобъ идти вмѣстѣ съ нимъ, замѣчая, что ему можно будетъ при этомъ случаѣ оставить мистеру Монтегю мимоходомъ свою карточку, что онъ и сдѣлалъ.
   Въ продолженіе прогулки, мистеръ Джонсъ казался скрытнымъ и притворялся, будто старается остеречься отъ малѣйшей нескромности. Онъ нисколько не пытался пріобрѣсти довѣренность мистера Пексниффа, а, напротивъ, обходился съ нимъ безцеремоннѣе и грубѣе, чѣмъ когда нибудь. Этимъ онъ совершенно усыпилъ подозрѣнія великаго архитектора, который судилъ о другихъ по себѣ, и, зная, какъ бы самъ онъ поступалъ, думалъ про себя, что еслибъ Джонсъ имѣлъ на него какіе нибудь своекорыстные виды, то, былъ бы навѣрно вѣжливъ и почтителенъ.
   Чѣмъ больше Джонсъ отражалъ его разспросы и домогательства, тѣмъ упорнѣе мистеръ Пексниффъ жаждалъ счастія быть посвященнымъ въ золотыя таинства, которыхъ зять его былъ жрецомъ.
   -- Къ чему,-- говорилъ онъ:-- секреты между родными? Что за жизнь безъ откровенности? Неужели избранный супругъ моей любимой дочери, которую я отдалъ ему съ такою радостію, будетъ таиться отъ меня?-- и т. д.
   Мало по малу, косвенными намеками и отрывистыми фразами -- и все съ прежнею грубостью, радуясь, что онъ заставилъ своего тестя страдать самымъ чувствительнымъ мѣстомъ его существа, карманомъ -- высказывалъ Джонсъ, какъ будто не хотя и невзначай, блестящіе виды Англо-Бенгальскаго Общества. Въ томъ же несговорчивомъ духѣ онъ заставилъ мистера Пексниффа догадываться, что еслибъ онъ не надѣялся подняться въ милости Монтегю тѣмъ, что представитъ ему человѣка, умѣющаго красно говорить, то не довѣрилъ бы ничего своему уважаемому тестю, а держалъ бы его подальше.
   Проведенный этими хитрыми уловками, мистеръ Пексниффъ явился въ "Драконъ" къ обѣду такимъ сладкимъ, кроткимъ, чистосердечнымъ и любезнымъ, какимъ еще никогда не бывалъ. Здороваясь съ великимъ спекуляторомъ и капиталистомъ, онъ выражалъ своею наружностью откровенность сельскаго джентльмена, образованность артиста и филантропію, набожность и доброжелательность человѣка добродѣтельнаго.
   -- Привѣтствую васъ въ нашей скромной деревнѣ, уважаемый сэръ,-- сказалъ онъ Монтегю.-- Мы народъ простой, первозданный, но умѣемъ цѣнить честь вашего посѣщенія, что можетъ засвидѣтельствовать мой милый зять. Какъ странно,-- продолжалъ онъ, пожимая руку предсѣдателя чуть не съ благоговѣніемъ:-- но мнѣ кажется, будто я васъ знаю. Это высокое чело, любезный Джонсъ, эти великолѣпные волосы... вѣроятно, почтенный сэръ, я видѣлъ васъ въ блестящей толпѣ придворныхъ?
   Ничего не могло быть вѣроятнѣе, и потому всѣ согласились.
   -- Я бы желалъ познакомить васъ съ однимъ пожилымъ обитателемъ моего дома, почтенный мистеръ Монтегю, съ дядею этого молодого человѣка. Мистеръ Чодзльвитъ, сударь, гордился бы вашимъ знакомствомъ.
   -- Этотъ джентльменъ здѣсь?-- спросилъ Монтегю сильно покраснѣвъ.
   -- Здѣсь,-- отвѣчалъ Пексниффъ.
   -- Вы не говорили мнѣ объ этомъ ни слова, Чодзльвитъ.
   -- Я не думалъ, что онъ покажется вамъ интереснымъ.
   -- Джонсъ! Милый Джонсъ!-- замѣтилъ мистеръ Пексниффъ съ упрекомъ.
   -- О, вамъ хорошо вступаться за него!-- возразилъ Джонсъ.-- Онъ въ вашихъ рукахъ, и вы разбогатѣете послѣ него.
   -- Ого! Такъ вотъ откуда дуетъ вѣтеръ! Ха, ха, ха!-- вскричалъ Монтегю, и всѣ смѣялись -- въ особенности мистеръ Пексниффъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразилъ этотъ джентльменъ, дружески трепля по плечу своего зятя.-- Не вѣрьте тому, что болтаетъ мой молодой родственникъ.
   -- Клянусь жизнью, мистеръ Пексниффъ!-- вскричалъ Монтегю.-- Въ моихъ глазахъ нѣтъ ничего важнѣе его послѣдняго замѣчанія. Я надѣюсь и увѣренъ, что оно справедливо. По моему, ничего не можетъ быть умнѣе, какъ созидать свои выгоды на слабостяхъ человѣчества.
   -- О, перестаньте! О, стыдитесь!-- восклицалъ мистеръ Пексниффъ. Но всѣ опять засмѣялись -- въ особенности мистеръ Пексинффъ.
   -- Даю вамъ честное слово, что мы такъ дѣйствуемъ,-- сказалъ Монтегю.
   -- О, нѣтъ! Перестаньте! О, стыдитесь! Какъ это возможно? Вы шутите!
   Всѣ снова засмѣялись, и опять мистеръ Пексниффъ смѣялся особенно усердно.
   Все это было очень пріятно, откновенно и прямодушно. Къ обѣду подали совершеннѣйшія произведенія кухни "Дракона"; лучшія и старѣйшія вина явились изъ его погреба на свѣтъ Божій; въ продолженіе разговора, являлись тысячи проблесковъ, обнаруживавшихъ богатства мистера Монтегю и значеніе его въ свѣтѣ. Мистеръ Пексниффъ изъявлялъ сожалѣніе о томъ, что мистеръ Монтегю думаетъ такъ легко о слабостяхъ человѣчества, и когда тотъ повторялъ, что на нихъ то и должно созидать свое состояніе, то мистеръ Пексниффъ восклицалъ каждый разъ: "О, перестаньте! О, стыдитесь! Я увѣренъ, что вы этого не дѣлаете! Можетъ ли это быть?"
   Частыя повторенія этихъ шутливыхъ вопросовъ со стороны мистера Пексниффа привели, наконецъ, разговоръ къ не менѣе шутливымъ отвѣтамъ и намекамъ со стороны Монтегю. Но вдругъ мистеръ Пексниффъ сдѣлался серьезенъ. Онъ объявилъ чуть не со слезами на глазахъ, что завидуетъ своему молодому родственнику, который имѣетъ теперь столько безцѣнныхъ случаевъ быть полезнымъ человѣчеству, потому что, по его мнѣнію, страховое общество, въ которомъ мистеръ Джонсъ одинъ изъ партнеровъ, безъ сомнѣнія учреждено для общаго блага.
   Отъ этого случайнаго замѣчанія разговоръ легко перешелъ къ дѣловому направленію. Вскорѣ явились на столѣ книги, бумаги, документы, объявленія, разнородныя вычисленія и таблицы. Они принялись разсматривать и обсуживать ихъ. Но все таки, когда мистеръ Монтегю распространялся о выгодахъ учрежденія и говорилъ. что оно должно процвѣтать, пока есть на свѣтѣ простаки, мистеръ Пексниффъ кротко возражалъ:-- О, стыдитесь! Вы шутите!
   Судя по всѣмъ даннымъ, невозможно было бы придумать случая удобнѣе теперешняго для выгоднаго взноса значительной суммы, барыши отъ которой предстояли тѣмъ большіе, чѣмъ больше сумма, которую пустили бы въ оборотъ. Капиталъ, который требовался отъ послѣдняго партнера, равнялся почти всей казнѣ мистера Пексниффа, не считая стараго Чодзльвита, на котораго добродѣтельный архитекторъ смотрѣлъ, какъ на деньги, внесенныя въ банкъ, что располагало его еще болѣе рискнуть своимъ собственнымъ запасомъ для ловли описаннаго мистеромъ Монтегю кита. Начавъ вычислять барыши, мистеръ Пексниффъ увидѣлъ, что они необъятны. Дѣло кончилось тѣмъ, что онъ согласился сдѣлаться послѣднимъ участникомъ и директоромъ Англо-Бенгальскаго акціонернаго Общества Застрахованія Жизни и Займовъ, уговорившись съ мистеромъ Монтегю обѣдать черезъ день вмѣстѣ съ нимъ въ Сэлисбюри, чтобъ тамъ довершить сдѣлку окончательно.
   Прошло много времени до этого рѣшительнаго результата, такъ что собесѣдники разстались далеко за полночь.
   Когда мистеръ Пексниффъ вышелъ, Джонсъ угрюмо смотрѣлъ на своего друга, окруженнаго грудою бумагъ и писавшаго что то на продолговатомъ листкѣ.
   -- Такъ вы останетесь въ Сэлисбюри весь послѣзавтрашній день?-- сказалъ Джонсъ.
   -- Вы слышали нашъ уговоръ. Да, притомъ, я бы во всякомъ случаѣ промедлилъ для моего больного мальчика.
   Теперь они, повидимому, снова помѣнялись ролями, потому что мистеръ Монтегю былъ въ духѣ, а Джонсъ казался унылымъ и мрачнымъ.
   -- Такъ я вамъ больше не нуженъ?-- спросилъ Джонсъ.
   -- Мнѣ нужна ваша подпись на этомъ листкѣ для дополнительнаго капитала. И больше ничего,-- возразилъ Монтегю съ улыбкой.-- Если вамъ угодно уѣхать домой, то я справлюсь и одинъ съ мистеромъ Пексниффомъ.
   -- Какъ! Ни на одинъ день пощады? Ни на одинъ день довѣренности?-- сказалъ Джонсъ съ горькимъ упрекомъ.-- Ни даже за всѣ мои сегодняшнія хлопоты?
   -- Сегодняшнія хлопоты составляютъ часть нашего уговора, и это также,-- отвѣчалъ Монтегю, придвигая къ нему бумагу.
   -- Это безпощадно. Давайте сюда.
   Монтегю подалъ. Прождавъ нѣсколько мгновеній, какъ будто въ нерѣшимости подписать на ней свое имя, Джонсъ торопливо обмакнулъ перо и началъ писать. Но не успѣлъ онъ начать, какъ вдругъ отскочилъ отъ стола съ ужасомъ:
   -- Что за дьявольщина? Это кровь!
   Онъ обмакнулъ перо въ красныя чернила и приписывалъ странную важность этой пустой ошибкѣ, глядя на Монтегю, какъ будто подозрѣвая, не онъ ли сыгралъ съ нимъ такую шутку. Потомъ, взявъ другое перо и обмакнувъ его въ настоящія чернила, онъ сперва попробовалъ его на лоскуткѣ бумаги, какъ будто опасаясь, чтобъ оно опять не писало краснымъ.
   -- Теперь довольно черно,-- сказалъ Джонсъ, подписавъ и подавая бумагу Монтегю.-- Прощайте!
   -- Какъ! Ужъ идете?
   -- Я выберусь на большую дорогу завтра утромъ, когда вы еще будете спать, а потомъ поѣду въ городъ въ утреннемъ дилижансѣ. Прощайте!
   -- Вы торопитесь!
   -- Мнѣ нужно сдѣлать кое-что. Прощайте!
   Монтегю посмотрѣлъ ему вслѣдъ съ удивленіемъ, которое постепенно уступило мѣсто самодовольствію.
   -- Все къ лучшему. Теперь выходитъ безъ затрудненія то, чего я желалъ. Я возвращусь въ Лондонъ одинъ.
   

Глава XLV, въ которой Томъ Пинчъ и сестра его наслаждаются маленькимъ удовольствіемъ въ домашнемъ и безцеремонномъ родѣ.

   Тому Пинчу и сестрѣ его пришлось разстаться для дневныхъ занятій вскорѣ послѣ того, какъ разошлись остальныя дѣйствующія лица сцены, происшедшей на пароходной пристани и уже извѣстной нашимъ читателямъ. Но Томъ въ своей одинокой библіотекѣ и Руѳь въ треугольной гостиной думали только объ этомъ въ продолженіе цѣлаго дня.
   Обыкновенное мѣсто встрѣчи ихъ было въ Фоунтенъ-Куртѣ, потому что Томъ всякій разъ, возвращаясь изъ должности мимо фонтана, заглядывалъ въ садъ, бралъ подъ руку свою весело улыбавшуюся сестру, которая всегда его тамъ дожидалась, и они отправлялись домой обѣдать.
   Вѣроятно, въ тотъ достопамятный день Томъ опоздалъ, или она пришла нѣсколько раньше, только дѣло въ томъ, что въ саду Тома не было. Зачѣмъ же она вдругъ покраснѣла и побѣжала внизъ но ступенямъ террасы мимо фонтана? Кто принудилъ ее къ этому?
   Дѣло въ томъ, что въ это время проходилъ мимо мистеръ Вестлокъ. Онъ поспѣшилъ за нею и настигъ ее въ святилищѣ Гарденъ-Курта.
   -- Я чувствовалъ, что это вы,-- сказалъ Джонъ:-- я зналъ, что не могъ ошибиться.
   Какъ она удивилась!
   -- Вы ждете братца. Позвольте остаться съ вами.
   Они прошлись рука объ руку раза три или четыре взадъ и впередъ, разсуждая о Томѣ и его таинственной должности. Все это было очень натурально и невинно. Почему же Руѳь безпрестанно потупляла глазки и краснѣла?
   Вскорѣ, однако, увидѣли они Тома. Она узнала его издали, лишь только онъ успѣлъ показаться. Онъ по обыкновенію глазѣлъ во всѣ стороны исключая той, куда слѣдовало. Еслибъ Джонъ Вестлокъ не побѣжалъ къ нему, онъ, вѣроятно, пошелъ бы домой одинъ.
   -- Что за чудная встрѣча!-- воскликнулъ Томъ.-- Мнѣ бы никогда не приснилось увидѣть васъ здѣсь вмѣстѣ!
   -- Совершенно случайно -- пробормоталъ Джонъ.
   -- Въ томъ то и дѣло, что случайно; иначе тутъ не было бы ничего особеннаго,-- возразилъ Томъ въ полномъ восторгѣ.
   Джонъ сказалъ, что онъ часто скитается по этимъ мѣстамъ и удивляется, какъ не встрѣтился съ миссъ Пинчъ прежде.
   Въ это время, Руѳь зашла съ другой стороны своего брата и взяла его подъ руку
   -- Джонсъ,-- сказалъ Томъ Пинчъ:-- если ты возьмешь другую руку моей сестры, то она будетъ между нами, и мы пойдемъ вмѣстѣ. Я разскажу тебѣ одно любопытное обстоятельство. Мы встрѣтились съ тобою очень кстати.
   -- Послушай, Томъ,-- возразилъ его пріятель, когда они поворотили въ шумную улицу:-- мнѣ хочется сдѣлать тебѣ предложеніе. Что, еслибъ ты и миссъ Пинчъ, если только она согласится сдѣлать такую честь жилищу бѣднаго холостяка,-- что, еслибъ вы сдѣлали мнѣ величайшее удовольствіе и отобѣдали у меня?
   -- Какъ, сегодня?-- вскричалъ Томъ.
   -- Да, сегодня. Вѣдь ты знаешь, отсюда недалеко. Прошу васъ, миссъ Пинчъ, помогите мнѣ уговорить его. Вы поступите очень безкорыстно, потому что мнѣ нечѣмъ угостить васъ.
   -- О, не вѣрь ему, Руѳь! Онъ удивительный хозяинъ. Ему бы слѣдовало быть лордомъ мэромъ Лондона. Что жъ! Какъ ты думаешь? Пойдемъ мы къ нему?
   -- Какъ тебѣ угодно, Томъ.
   -- Ну, такъ значитъ дѣло слажено.
   -- Еслибъ я зналъ это немножко раньше,-- сказалъ Джонъ:-- я бы попробовалъ приготовить пуддингъ -- не изъ соперничества... О, нѣтъ! Но только затѣмъ, чтобы возвысить цѣну того знаменитаго пуддинга.
   Всѣ засмѣялись, и они пошли въ Форнивельзъ-Иннъ.
   Есть удивительно уютныя комнатки въ тѣхъ гостиницахъ, въ которыхъ поселяются холостяки. Джонъ очень чувствительно разсуждалъ о безцвѣтности и неудобствахъ своего образа жизни, но, повидимому, существовалъ очень недурно. Комнаты его могли бы служить образцомъ опрятности и комфорта, и если ему въ нихъ было неудобно, то, конечно, вина была не съ ихъ стороны.
   Введя Тома и его сестру въ лучшую комнату, на столѣ которой стояла ваза съ прекрасными свѣжими цвѣтами, Джонъ Вестлокъ схватилъ шляпу и стремительно выбѣжалъ вонъ; черезъ нѣсколько секундъ, онъ явился снова въ сопровожденіи какой то запыхавшейся женщины въ накрахмаленномъ чепцѣ, съ необыкновенно длинными лентами. Они вмѣстѣ принялись устанавливать столъ, разстилать скатерть, разставлять приборы, хрусталь, бутылки и проч. Вскорѣ потомъ явилось какое то существо въ бѣломъ жилетѣ, съ салфеткою подъ мышкой и въ сопровожденіи другого, несшаго на головѣ продолговатый ящикъ. Общими силами вынули они изъ него горячія вкусныя кушанья и поставили ихъ на столъ, за который хозяинъ и гости усѣлись немедленно.
   Когда обѣдъ кончился, человѣкъ въ бѣломъ жилетѣ, поставивъ на столъ вино и дессертъ, скрылся.
   -- Но говорилъ ли я, что онъ такой хозяинъ, какихъ мало?-- воскликнулъ Томъ.-- Онъ живетъ здѣсь, какъ король, и вѣрно не промѣнялъ бы ни на что своего образа жизни!
   -- Ахъ, миссъ Пинчъ,-- сказалъ Джонъ Вестлокъ.-- Это еще свѣтлая сторона жизни, которую мы ведемъ въ такихъ мѣстахъ. Право, жизнь эта была бы очень незавидна, еслибъ она не просіяла сегодня.
   -- Не вѣрь ему, Руѳь. Онъ притворяется, что недоволенъ!
   Но Джонъ очень серьезно увѣрялъ, что жизнь его такъ пуста, одинока и жалка, какъ только возможно, и что онъ думаетъ оставить эти комнаты, какъ можно скорѣе, потому что онѣ ему смертельно наскучили.
   -- Ну Джонъ, я ужъ не знаю, гдѣ ты найдешь себѣ больше комфорта. Какъ ты думаешь, Руѳь?
   Руѳь замѣтила робко, что, по ея мнѣнію, мистеръ Вестлокъ долженъ быть совершенно счастливъ.-- Но ты забываешь, Томъ,-- прибывала она:-- ты хотѣль разсказать, что случилось сегодня утромъ.
   -- Да, правда,-- возразилъ Томъ и началъ разсказывать подробности происшедшей на пристани сцены, которыя чрезвычайно удивили его пріятеля и заинтересовали до непонятной для Тома степени.-- Вестлокъ говорилъ, что ему, кажется, извѣстна новая ихъ знакомка, и что имя ея должно быть Гемпъ, судя по описанію. Но какого рода было порученіе, сдѣланное Тому его хозяиномъ; почему оно было сдѣлано именно ему, и какая тайна была основаніемъ всего дѣла -- это сильно безпокоило Джона Вестлока, такъ что онъ не переставалъ теряться въ догадкахъ и предположеніяхъ даже послѣ того, какъ Руѳь вышла изъ комнаты, чтобъ оставить своего брата и его пріятеля разсуждать на свободѣ за бутылкою вина.
   -- Я поговорю съ нашимъ хозяиномъ,-- сказалъ Томъ:-- но онъ такой скрытный и таинственный, что врядъ ли скажетъ что нибудь, еслибъ даже зналъ о содержаніи письма.
   -- Можешь присягнуть, что онъ знаетъ.
   -- Ты думаешь?
   -- Я увѣренъ въ этомъ.
   -- Да! Я постараюсь подстеречь какъ нибудь своего хозяина завтра же утромъ и скажу, что онъ дурно одѣлилъ, давъ мнѣ такое непріятное порученіе. Да еще, Джонъ, я думалъ было сходить въ Сити къ этой мистриссъ Тоджерсъ, ты знаешь? Тамъ бы я могъ увидѣть бѣдную Мерси и объяснить ей, какимъ образомъ я принималъ участіе въ этой исторіи.
   -- Конечно, разумѣется,-- отвѣчалъ Вестлокъ послѣ краткаго размышленія.-- Лучшаго ты бы не могъ придумать. По моему, во всемъ этомъ дѣлѣ нѣтъ ничего хорошаго: я даже подозрѣваю. Томъ, что тутъ есть что нибудь очень мрачное и нечистое. Я разскажу тебѣ объ этомъ послѣ, когда наведу кой какія справки
   Слова Вестлока казались Тому очень загадочными, но онъ рѣшился исполнить то, что задумалъ.
   Просидѣвъ и пробесѣдовавъ еще нѣсколько минутъ, оба пріятеля отправились въ другія комнаты, въ которыхъ между тѣмъ Руѳь разсматривала книги, гравюры и разныя бездѣлушки, украшавшія покои Джона Вестлока. Онъ сидѣлъ подлѣ нея за чаемъ, какъ очарованный: такъ хороша и мила была сестра Тома, хозяйничавшая за чайнымъ столикомъ. Когда чай убрали, и Томъ сѣлъ за фортепьяно, наигрывая мелодіи, которыя такъ часто приводили его въ пріятное самозабвеніе за органомъ, Вестлокъ и Руѳь подошли къ окну и молча глядѣли на вечернія сумерки.
   Изъ Форнивельзъ-Инна виды незавидные. Это тихое, уединенное мѣсто, въ которомъ раздается только шумъ шаговъ пѣшеходовъ; въ лѣтніе вечера оно бываетъ даже довольно однообразно и мрачно. Что же придало ему такую прелесть, что Руѳь и Вестлокъ не замѣчали у окна времени, такъ же точно, какъ самъ Томъ, котораго душа изливалась въ усладительныхъ для него звукахъ? Какая сила заключалась въ сгущавшейся мглѣ, которая распространялась надъ жужжаніемъ и хлопотною города, и которая приковывала ихъ къ тому же мѣсту?
   Вечерняя заря угасла. Въ комнатѣ сдѣлалось совершенно темно. Но пальцы Тома бродили по клавишамъ инструмента, и онъ не замѣчалъ ничего. У окна стояла та же пара слушателей. Наконецъ, прикосновеніе легкой ручки къ плечу Тома вызвало его изъ задумчивости; онъ вздрогнулъ и вскричалъ:
   -- Ахъ, Боже мой! Какъ же я былъ невнимателенъ и неучтивъ!
   Томъ и не думалъ, какую внимательность онъ оказалъ!
   -- Послушай, моя милая,-- сказалъ онъ сестрѣ:-- дай намъ услышать твой голосъ. Спой что нибудь.
   Джонъ сталъ просить ее такъ убѣдительно, что даже каменное сердце не выдержало бы, и она согласилась. Но ея сердце было не каменное... о, совсѣмъ нѣтъ!
   Она сѣла за фортепьяно и запѣла пріятнымъ голосомъ любимыя баллады Тома. Она перемѣшивала стройныя мелодіи старины веселыми напѣвами, и потомъ, какъ будто изъ своенравія, снова погружала своихъ слушателей въ задумчивость, снова трогала ихъ до глубины души. Оба забылись, внимая ей, и комната долго оставалась въ совершенной тьмѣ!
   Наконецъ, подали свѣчи, а вмѣстѣ съ тѣмъ было уже время отправляться домой. Джонъ тщательно связалъ букетъ цвѣтовъ, бывшихъ въ вазѣ, и поднесъ ихъ миссъ Пинчъ.
   -- Доброй ночи!-- сказалъ Томъ.-- Какое памятное и восхитительное посѣщеніе, Джонъ! Доброй ночи!
   Но Джонъ хотѣлъ идти вмѣстѣ съ ними.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- возразилъ Томъ.-- Что за вздоръ! Мы и одни дойдемъ до дому.
   Но Джонъ увѣрялъ, что и ему хочется прогуляться.
   -- Будто бы? Я боюсь, что ты говоришь это изъ одной вѣжливости!
   Но такъ какъ Джонъ былъ убѣжденъ въ противномъ, то подалъ руку миссъ Пинчъ, и они вышли всѣ вмѣстѣ.
   Гостепріимный хозяинъ Пинчей, несмотря на всѣ убѣжденія Тома, проводилъ ихъ вплоть до дверей ислингтонской квартиры. Счастливое время, счастливая прогулка, счастливыя мечты!
   Фонтанъ Гемпля весело журчалъ при лунномъ свѣтѣ, когда Руѳь покоилась сладкимъ сномъ, и цвѣты стояли подлѣ нея. Джонъ Вестлокъ, придя домой, очертилъ на намять чей то портретъ... Чей же?..
   

Глава XLVI, въ которой миссъ Пексниффъ занимается любовью, мистеръ Джонсъ бѣшенствомъ, мистриссъ Гемпъ чаемъ, а мистеръ Чоффи дѣломъ.

   Томъ Пинчъ, по окончаніи своей службы на другой день, поспѣшилъ домой, пообѣдалъ и, послѣ краткаго отдыха, отправился вмѣстѣ съ Руѳью къ мистриссъ Тоджерсъ. Томъ взялъ съ собою сестру, чтобъ она какъ нибудь утѣшила бѣдную Мерси, чего добрая дѣвушка и сама пламенно желала.
   Проходя по одной улицѣ въ Сити, недалеко отъ Тоджерской коммерческой гостиницы, Руѳь остановила своего брата передъ окномъ одного обширнаго мебельнаго магазина, чтобъ разсмотрѣть нѣкоторые весьма заманчивые предметы, выставленные у оконъ. Томъ отпустилъ ей нѣсколько весьма ошибочныхъ догадокъ насчетъ цѣнъ разныхъ предметовъ, чему оба сердечно смѣялись; но вдругъ онъ пожалъ ей руку и показалъ на двухъ особъ, смотрѣвшихъ съ большимъ вниманіемъ въ то же окно, близехонько отъ нихъ.
   -- Тсс!-- шепнулъ онъ.-- Вотъ миссъ Пексниффъ съ молодымъ джентльменомъ, за котораго она выходитъ.
   -- Отчего же онъ смотритъ такъ, какъ будто его собираются похоронить?-- спросила его сестра.
   -- Да, онъ всегда такой унылый, но очень учтивъ...
   -- Вѣрно они меблируютъ свой домъ?
   -- Можетъ быть. Мнѣ бы хотѣлось говорить съ ними.
   Казалось, миссъ Пексниффъ взяла несчастнаго Моддля въ плѣнъ и привлекла его къ созернанію мебели, какъ агнца на закланіе. Онъ не противился нисколько, по слѣдовалъ за нею съ кроткимъ самоотверженіемъ; крупныя слезы дрожали на его глазахъ, когда онъ смотрѣлъ на большую двумѣстную кровать, стоявшую около окна.
   -- Огостесъ, мой милый,-- сказала миссъ Пексниффъ:-- спросите цѣну тѣхъ восьми креселъ розоваго дерева и стола.
   -- Можетъ быть, они принадлежатъ другому.
   -- Если такъ, то можно заказать такіе же.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Это невозможно!
   Въ эту минуту Моддль казался совершенно подавленнымъ перспективою своего будущаго блаженства; но, оправясь нѣсколько, онъ вошелъ въ лавку. Возвратясь оттуда немедленно, онъ сказалъ тономъ отчаянія:
   -- Двадцать четыре фунта и десять!
   Миссъ Пексниффъ, обратясь къ нему, замѣтила Тома Пинча и его сестру.
   -- Ахъ, какъ странно!-- вскричала она, оглядываясь вокругъ себя.-- Можно ли было вообразить!-- Мистеръ Огостесъ Моддль,-- миссъ Пинчъ!
   Она была въ это время необычайно благосклонна къ миссъ Пинчъ, даже искренно ласкова -- до того, что дважды поцѣловала ее.
   -- Огостесъ -- мистеръ Пинчъ, вы знакомы. Моя миленькая!-- вскричала миссъ Пексниффъ.-- Я никогда въ жизни не была такъ сконфужена!
   Руѳь просила ее не думать объ этомъ.
   -- Огостесъ, мое дитя, вы...-- Тутъ она пошептала ему что то на ухо.
   -- Двадцать четыре фунта и десять!-- повторилъ страдалецъ Моддль.
   -- О, какой вы чудакъ!-- возразила жеманно миссъ Пексниффъ.-- Я думаю не объ этомъ. Я говорила...
   И она снова начала ему шептать.
   -- Если съ обивкою по тому образчику, что у окна, то тридцать два фунта восемь съ половиною шиллинговъ,-- отвѣчалъ Моддль со вздохомъ.-- Очень дорого.
   Миссъ Пексниффъ игриво положила палецъ на его уста и обнаружила нѣжное замѣшательство. Потомъ она спросила у Тома Пинча, куда они идутъ.
   -- Мы шли къ мистриссъ Тоджерсъ,-- отвѣчалъ Томъ.-- Я надѣялся, что увижу тамъ вашу сестру, которой мнѣ хотѣлось сказать нѣсколько словъ.
   -- О, такъ вамъ не для чего идти, потому то ея тамъ нѣтъ! Мы съ Огостесомъ -- то есть, я хотѣла сказать, съ мистеромъ Моддлемъ -- идемъ къ ней пить чай. Если вамъ угодно, я покажу, гдѣ ея домъ. О немъ вамъ нечего безпокоиться -- его нѣтъ дома!
   -- Увѣрены ли вы въ этомъ?-- спросилъ Томъ сомнительно.
   -- О, совершенно! Теперь мнѣ уже не нужно мщенія!-- прибавила она выразительно.-- Но знаете, я бы попросила джентльменовъ идти впередъ, а я послѣдую за вами съ миссъ Пинчъ. Ахъ, моя миленькая, меня никто еще не заставалъ такимъ образомъ врасплохъ!
   Вслѣдствіе такого распредѣленія, Моддль и Томъ пошли рука объ руку впередъ, а миссъ Пексниффъ и миссъ Пинчъ послѣдовали въ томъ же порядкѣ за ними.
   -- Мнѣ нечего скрывать, милая миссъ Пинчъ, что я вскорѣ соединюсь съ этимъ молодымъ джентльменомъ,-- сказала миссъ Пексниффъ.-- Но скажите, какого вы мнѣнія о немъ? Прошу васъ, говорите чистосердечно.
   Руѳь отвѣчала, что, сколько она можетъ судить, онъ очень хорошій женихъ.
   -- Но мнѣ любопытно знать, замѣтили-ль вы, что онъ нѣсколько меланхолическаго нрава?
   -- Я его такъ мало видѣла...
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Но мнѣ любопытно знать, какъ вы думаете.
   Руѳь созналась, что съ перваго взгляда онъ показался ей нѣсколько задумчивымъ.
   -- Неужели? Вообразите! Всѣ говорятъ то же самое. Мистриссъ Тоджерсъ также; да и самъ Огостесъ сообщилъ мнѣ, что надъ нимъ всѣ въ домѣ подшучиваютъ. Еслибъ я не запретила ему самымъ положительнымъ образомъ, онъ вызвалъ бы еще кого-нибудь на дуэль. А какъ вы полагаете, отчего онъ кажется такимъ грустнымъ?
   Руѳь приписывала это обстоятельство или его портному, или пищеваренію, или его матери, но не рѣшалась высказать своихъ догадокъ.
   -- Знаете ли, моя милая, мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ другіе болтали объ этомъ; но я вашего брата знаю столько времени, что могу говорить съ вами откровенно -- вѣдь я ему три раза отказывала! Мой Огостесъ чрезвычайно чувствителенъ отъ природы, что очень мило, и до сихъ поръ не можетъ оправиться отъ слѣдствій моей жестокости... потому что это было жестоко -- безъ сомнѣнія! Я сама краснѣю, когда вспомню объ этомъ; тѣмъ болѣе, что онъ мнѣ нравился; я чувствовала разницу между имъ и толпою молодыхъ людей, которые являлись ко мнѣ съ своими предложеніями. Какое же, послѣ этого, право имѣла я отказывать ему три раза?-- прибавила она съ такимъ чистосердечіемъ, какого бы не постыдился самъ добродѣтельный мистеръ Пексниффъ.
   -- Безъ сомнѣнія, это были жестокія испытанія его вѣрности.
   -- Милая, я поступала дурно. Но ужъ таковы прихоти, такова безпечность нашего пола! Позвольте мнѣ предостеречь васъ: не испытывайте никогда ничьихъ чувствъ такъ, какъ я испытывала чувства моего Огостеса! Подумайте, каково бы мнѣ было, еслибъ я довела его до самоубійства,-- еслибъ напечатали объ этомъ въ газетахъ?
   Руѳь замѣтила, что совѣсть мучила бы ее за то вѣчно.
   -- Совѣсть! О, невозможно выразить, какъ бы она меня терзала! Я дрожу, когда подумаю объ этомъ. И какія же послѣдствія моихъ прошедшихъ поступковъ? Огостесъ не можетъ быть совершенно увѣренъ во мнѣ до тѣхъ поръ, пока не поведетъ меня къ алтарю. Я вижу это совершенно ясно; я понимаю его безпокойство!
   Руѳь пыталась выразить свою благодарность за такую лестную и безграничную довѣренность; потомъ рѣшилась спросить, скоро ли будетъ ихъ свадьба...
   -- Очень скоро, лишь только домъ нашъ будетъ готовъ. Мы теперь торопимся омеблировать его, какъ можно скорѣе.
   Въ томъ же духѣ довѣренности, миссъ Пексниффъ пустилась разсказывать о своихъ закупкахъ, о томъ, что осталось купить, о платьяхъ, какими она намѣрена обзавестись, гдѣ должна свершиться брачная церемонія и т. д.
   Между тѣмъ Томъ и мистеръ Моддль продолжали идти въ глубукомъ молчаніи, которое, наконецъ, рѣшился прервать Томъ.
   -- Я удивляюсь, какъ въ этихъ тѣсныхъ улицахъ мало несчастій съ пѣшеходами; какъ ихъ не давятъ гораздо чаще.
   Мистеръ Моддль мрачно взглянулъ на него и отвѣчалъ:
   -- Они не хотятъ этого дѣлать!
   -- Вы говорите...
   -- Что есть нѣкоторые люди,-- подхватилъ Моддль съ глухимъ смѣхомъ: -- которыхъ не хотятъ раздавить! Жизнь ихъ какъ будто заколдована. Фуры угольниковъ отступаютъ отъ нихъ, даже кабріолеты отказываются наѣзжать на нихъ. Да, есть такіе люди! Одинъ изъ нихъ знакомъ мнѣ очень коротко.
   -- Клянусь честью,-- подумалъ Томъ: -- этотъ молодой джентльменъ въ опасномъ состояніи разсудка!
   -- Идите, не бойтесь, мистеръ Пинчъ,-- сказала миссъ Пексниффъ, когда они подошли благополучно къ дому мистера Джонса Чодзльвита, видя, что Томъ не рѣшается.
   -- Не лучше ли послать предувѣдомить о себѣ?-- возразилъ онъ.
   -- Какой вздоръ! Я знаю, что его нѣтъ дома, а Мерси не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о томъ, что вы...
   -- Нѣтъ,-- прервалъ Томъ,-- я бы и не хотѣлъ, чтобъ она знала о нашей стычкѣ. Увѣряю васъ, что я не очень горжусь ею.
   -- О, по вы такъ скромны!-- возразила Черити съ улыбкою.-- Однако, ступайте. Ступайте, миссъ Пинчъ, не стойте здѣсь.
   Томъ все-таки колебался, чувствуя себя въ неловкомъ положеніи. Но Черри повела его сестру наверхъ, и онъ послѣдовалъ за ними, не зная самъ, хорошо или дурно онъ дѣлаетъ.
   -- Мерси, мой ангелъ!-- сказала милая миссъ Пексниффъ, отворяя двери гостиной.-- Здѣсь мистеръ Пинчъ и его сестра. Я думала, что встрѣчу васъ здѣсь, мистриссъ Тоджерсъ! Здоровы ли вы, мистриссъ Гемпъ? А вы какъ, мистеръ Чоффи? Хотя и безполезно дѣлать вопросы.
   Почтивъ каждое изъ лицъ, къ которымъ она поочереди адресовалась, кислою рыбкой, миссъ Черити представила имъ мистера Moддля.
   -- А полагаю, что вы видѣли его и прежде,-- замѣтила она шутливо:-- Огостесъ, милое дитя, подайте мнѣ стулъ.
   Милое дитя исполнило приказаніе своей невѣсты и хотѣло удалиться въ уголокъ, чтобъ скорбѣть въ тишинѣ; но миссъ Пексниффъ, сказавъ ему удобослышимымъ шопотомъ своимъ "шалунчикъ!", позволила мистеру Моддлю сѣсть подлѣ себя, чему онъ повиновался съ такимъ сокрошеннымъ видомъ, что ясно выражалъ полными слезъ глазами мысль: "неужели ни одинь добрый христіанинъ не спасетъ меня!"
   Мистриссъ Гемпъ, которой восторги были всегда въ совершенной готовности, пустилась сначала въ краснорѣчивую похвалу Тому Пинчу и его сестрѣ, а потомъ перешла къ разсужденію о приближающемся блаженствѣ миссъ Черити Пексниффъ и мистера Моддля. Потомъ она поднялась и, подойдя къ сидѣвшему въ своемъ уголкѣ старому Чоффи, тряхнула его за плечи:
   -- Вставайте! Нечего спать!-- вскричала она:-- Здѣсь есть гости, мистеръ Чоффи.
   -- Жаль,-- отвѣчалъ старикъ, смиренно озираясь.-- Я знаю, что мѣшаю другимъ. Прошу извинить меня; но мнѣ дѣваться некуда. А гдѣ они?
   Мерси тотчасъ же подошла къ нему.
   -- А, вотъ она!-- сказалъ бѣдный старикъ, нѣжно трепля ее то щекѣ.-- Вотъ она! Она всегда ласкова съ бѣднымъ Чоффи. Бѣдный, старый Чоффи!
   Усѣвшись подлѣ него, Мерси взяла дрожащую руку старика и взглянула на Тома. Грустная улыбка блуждала на ея устахъ, и взоръ несчастной женщины какъ будто говорилъ: "Теперь я ужъ не та -- теперь и я научилась цѣнить привязанность людей, какъ бы зависимо ни было ихъ положеніе!"
   -- Да, да!-- вскричалъ Чоффи ласковымъ голосомъ.-- Да, да! Не думайте о немъ. Хоть и тяжело переносить, но и онъ долженъ умереть когда нибудь. Въ году триста шестьдесятъ пять дней, а въ високосномъ триста шестьдесятъ шесть -- одинъ изъ нихъ онъ умретъ, да, да!
   -- Ахъ, какъ онъ надоѣдаетъ!-- воскликнула мистриссъ Гемпъ.
   -- Его сынъ,-- бормоталъ старикъ, поднявъ руку:-- его сынъ!
   -- Много онъ понимаетъ о сыновьяхъ или дочеряхъ!-- повторила мистриссъ Гемпъ.-- Что, мистеръ Чоффи, ужъ не намѣрены ли вы научить васъ чему ни будь насчетъ двойней.
   Но горькій сарказмъ мистриссъ Гемпъ не тронулъ бѣднаго старика нисколько: онъ не слышалъ его и не думалъ, что разгнѣвалъ свою сидѣлку. Та продолжала смотрѣть на Чоффи съ сердитымъ лицомъ, пока не принесли чай. Мистриссъ Джонсъ попросила мистриссъ Гемпъ разлить его. Она улыбнулась съ пріятностью и принялась за дѣло.
   Еслибъ въ комнатѣ не было достойной мистриссъ Гемпъ, то общество было бы до крайности молчаливо. Миссъ Пексниффъ говорила только съ своимъ Огостесомъ, да и то не иначе, какъ шопотомъ. Огостесъ не говорилъ ничего, а только вздыхалъ и по временамъ давалъ себѣ такого шлепка по лбу, что мистриссъ Тоджерсъ вздрагивала съ невольнымъ восклицаніемъ. Сама она занималась вязаньемъ чулка и говорила рѣдко. Бѣдная Мерси держала за руку добрую Руѳь, слушала ее съ очевиднымъ удовольствіемъ, но сама говорила мало, а только по временамъ улыбалась, цѣловала щеку своей милой собесѣдницы и иногда отворачивалась, чтобъ скрыть слезы, дрожавшія на ея глазахъ.
   Старый приказчикъ впалъ снова въ свое обычное молчаніе. Но вдругъ, черезъ нѣсколько времени, онъ оглянулся вокругъ себя и сказалъ измѣнившимся голосомъ:
   -- Кто лежитъ тамъ наверху? Какой тамъ покойникъ?
   -- Тамъ нѣтъ никакого,-- возразила Мерси.-- Что вы говорите? Мы всѣ здѣсь.
   -- Всѣ здѣсь! Всѣ здѣсь! А гдѣ же онъ -- мой старый хозяинъ? Тотъ мистеръ Чодзльвитъ, у котораго былъ единственный сынъ? Гдѣ онъ?
   -- Тсе, тсс!-- кротко отвѣчала Мерси.-- Вѣдь это давно уже прошло. Развѣ вы не помните?
   -- Помню!-- вскричалъ горестно старикъ.-- Какъ будто я могу забыть объ этомъ!
   Онъ на мгновеніе закрылъ себѣ лицо рукою; но потомъ, обернувшись снова, повторилъ тѣмъ же тономъ вопросъ свой:
   -- Кто лежитъ наверху? Какой тамъ покойникъ?
   -- Никого нѣтъ!-- отвѣчала Мерси.
   Сначала онъ взглянулъ на нее сердито, какъ будто на чужую, которая хочетъ обмануть его; потомъ, всмотрѣвшись въ ея лицо, съ грустнымъ состраданіемъ покачалъ головою.
   -- Вы думаете, что нѣтъ? Но они не хотятъ вамъ сказать. Нѣтъ, нѣтъ, бѣдняжка! Они этого не разскажутъ. Но кто же здѣсь и чему они радуются, если нѣтъ покойника? Нечистое, худое дѣло! Подите, узнайте, кто тамъ!
   Она не отвѣчала, онъ тоже замолчалъ. Но черезъ нѣсколько мгновеній, онъ опять обратился къ Мерси съ прежнимъ вопросомъ, выражая въ лицѣ и голосѣ какой то особенный ужасъ.
   -- Тамъ есть мертвецъ, или кто нибудь умираетъ,-- сказалъ Чоффи.-- Я хочу знать, кто это. Подите, узнайте, узнайте! Гдѣ Джонсъ?
   -- Онъ уѣхать изъ Лондона,-- отвѣчала она.
   Старикъ взглянулъ на нее съ сомнѣніемъ, какъ будто не вѣря ея словамъ; потомъ, вставъ со стула, пошелъ наверхъ, въ ту комнату, гдѣ умеръ старый Энтони Чодзльвитъ. "Нечистое, худое дѣло!" -- шепталъ онъ. Но вскорѣ онъ возвратился, повидимому, нѣсколько успокоенный.
   -- Они не сказываютъ вамъ ничего,-- проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ, садясь подлѣ Мерси и глади ее по головѣ.-- И мнѣ также; но я буду наблюдать; да, да, буду наблюдать. Когда вы не спали, не спалъ и я. Да, да, я не спалъ!-- продолжалъ онъ, сжавъ свою дряхлую морщинистую руку -- Много ночей былъ я наготовѣ!
   Онъ говорилъ ей это, задыхаясь и такъ тихо, что никто изъ присутствовавшихъ не могъ понять его словъ. Всѣ, однако, встревожились его странными рѣчами и собрались вокругъ него.
   -- Ну, сударь!-- вскричала мистриссъ Гемпъ съ негодованіемъ.-- Такъ то вы себя ведете? Кажется, васъ бы нужно окатить ушатомъ холодной воды, чтобъ привести въ разсудокъ! Ужъ не толковали бы вы такихъ вещей, еслибъ были въ рукахъ у Бетси Пригъ! Вамъ нужно шпанскую мушку на голову, да горчицу на спину, чтобъ вытянуть изъ васъ весь этотъ вздоръ. Ну, кто умеръ? Небольшая была бы потеря, еслибъ въ самомъ дѣлѣ "кто нибудь" умеръ!
   -- Онъ успокоился, мистриссъ Гемпъ, не трогайте его,-- кротко вступилась Мерси.
   -- Что вы, мистриссъ Чодзльвитъ! Можно ли такъ баловать эту старую развалину? Онъ меня выводитъ изъ терпѣнія! Такая докучливая тварь!
   Съ этими словами мистриссъ Гемпъ схватила бѣднаго старика за воротъ и принялась трясти взадъ и впередъ съ такимъ усердіемъ, что у него закружилась голова, потемнѣло въ глазахъ, и онъ былъ не въ силахъ сказать ни одного слова.
   -- Вотъ вамъ!-- вскричала сидѣлка, развязывая ему шейный платокъ, потому что лицо несчастнаго почернѣло отъ ея успокоительныхъ средствъ.-- Надѣюсь, вы теперь угомонитесь, Богъ съ вами!
   Никто не рѣшался остановить мистриссъ Темнъ, потому что бѣдный Чоффи былъ формально порученъ ея попеченіямъ, хотя многіе (въ особенности Томъ Пинчъ и сестра его) не могли скрыть своего негодованія.
   -- О, мистеръ Пинчъ!-- сказала миссъ Пексинффъ:-- всему виною это несчастное супружество. Еслибъ моя сестра не поторопилась выйти замужъ за злодѣя, то въ домѣ не было бы мистера Чоффи.
   -- Перестаньте!-- возразилъ Томъ.-- Она услышитъ.
   -- Мнѣ бы очень жаль было, еслибъ она услышала,-- сказала Черри, возвысивъ нѣсколько голосъ: -- потому что не въ моей природѣ огорчать людей, а тѣмъ больше родную сестру. Я понимаю обязанности сестры, мистеръ Пинчъ, и всегда доказывала это на дѣлѣ. Огостесъ, милое дитя, отыщите мой носовой платокъ.
   Огостесъ повиновался и потомъ отвелъ мистриссъ Тоджерсъ въ сторону, чтобъ излить свою горесть въ ея дружественную грудь. Томъ не могъ не понимать низкихъ побужденій Черити и не презирать ихъ. Онъ отвернулся и сказалъ своей сестрѣ, что имъ пора уйти.
   -- Я напишу вашему мужу,-- продолжалъ онъ, обратясь къ Мерси:-- и объясню ему, что совершенно невольно причинилъ ему непріятность; я въ этомъ случаѣ столько же виноватъ передь нимъ, сколько бываетъ почтальонъ въ томъ, что приноситъ письма съ дурными вѣстями.
   -- Благодарю васъ,-- сказала Мерси.-- Вы сдѣлаете доброе дѣло. Да благословитъ васъ небо!
   Она нѣжно простилась съ Руѳью, которая вмѣстѣ съ своимъ братомъ направилась къ дверямъ; но вдругъ они услышали, что дверь съ улицы отворилась, и кто то скорыми шагами поднимается по лѣстницѣ. Томъ остановился въ недоумѣніи и взглянулъ на Мерси.
   -- Это Джонсъ,-- сказала она робко.
   Дверь отворилась, и вошелъ Джонсъ. Мерси вышла къ нему навстрѣчу; но онъ отвелъ ее отъ себя рукою и сказалъ сердито:
   -- Я не зналъ, что у тебя гости.
   -- О, Боже мой!-- вскричала миссъ Пексниффъ, вскочивъ со стула.-- Мы не намѣрены мѣшать вашему домашнему счастью! Это было бы жестоко. Мы, сударь пили чай въ вашемъ отсутствіи; но если вы будете такъ добры, что пришлете намъ счетъ, что все это стоило, мы сочтемъ себя счастливыми и поторопимся вознаградитъ васъ. Огостесъ, мой другъ, пойдемъ. Мистриссъ Тоджерсъ, не хотите ли и вы отправиться вмѣстѣ съ нами? Право, жаль испортить благополучіе, которое этотъ джентльменъ всюду приносить съ собою, особенно въ свой домъ!
   -- Черити! Черити!-- возразила сестра ея съ умоляющимъ взоромъ.
   -- Очень благодарна, милая Мерси, но я не раба его.
   -- Да и не могла бы быть, еслибъ даже хотѣла,--прервалъ Джонсъ.
   -- Что вы сказали, сударь?-- вскричала миссъ Пексниффъ рѣзко.
   -- Вы не слыхали?-- возразилъ Джонсъ, разваливаясь на стулѣ.-- А я повторять не намѣренъ. Если хотите оставаться, оставайтесь; если хотите уйти, ступайте; но если вы остаетесь, то прошу быть повѣжливѣе.
   -- Скотъ!-- воскликнула миссъ Пексниффъ, проносясь мимо его съ величавымъ презрѣніемъ.-- Огостесъ! Онъ не стоитъ вашего вниманія! (Огостесъ въ это время слабо и болѣзненно грозилъ Джонсу кулакомъ.) Пойдемъ отсюда, ребенокъ! Я вамъ приказываю!
   Такое повелѣніе имѣло причиною обнаруженное Огостесомъ желаніе возвратиться и сразиться съ Джонсомъ. Но миссъ Пексниффъ дернула своего жениха за руку, мистриссъ Тоджерсъ толкнула его, и всѣ трое вышли изъ комнаты подъ рѣзкую музыку крикливыхъ возгласовъ Черити.
   Во все это время, Джонсъ не видалъ еще ни Тома Пинча, ни его сестры, потому что они были почти за дверьми, когда онъ вошелъ, а потомъ, пока онъ разговаривалъ съ миссъ Пексниффъ, онъ сидѣлъ къ нимъ спиною и нарочно смотрѣлъ въ другую сторону, чтобъ наружнымъ пренебреженіемъ еще больше взбѣсить оскорбленную милую дѣвушку. Когда она ушла, Мерси робко сказала своему мужу, что Томъ тутъ и желаетъ съ нимъ говорить.
   Лишь только Джонсъ замѣтилъ Тома, то вскочилъ со стула съ яростнымъ ругательствомъ; но гнѣвъ и удивленіе сдѣлали его на мгновеніе нерѣшительнымъ, чѣмъ Томъ воспользовался, чтобъ говорить.
   -- Успокойтесь, сударь,-- сказалъ Томъ:-- хотя то, что я буду говорить, и близко касается вашихъ дѣлъ, однакожъ, я вовсе ихъ не знаю и не желаю знать.
   Бѣшенство отнимало у Джонса языкъ. Онъ держался за ручку отпертой двери и, топая ногою, дѣлалъ Тому знаки, чтобъ онъ убирался.
   -- Такъ какъ вы не можете думать, чтобъ я пришелъ сюда съ намѣреніемъ заслужить вашу благосклонность или найти удовольствіе собственно дли себя, то я совершенно равнодушенъ къ вашему пріему. Но выслушайте меня, если вы еще не лишились разсудка. Я доставилъ вамъ письмо, когда вы собирались уѣхать на пароходѣ...
   -- Да, воръ! Я заплачу тебѣ за это письмо и раздѣлаюсь еще за одинъ старый долгъ!
   -- Полноте, полноте! Къ чему угрозы? Къ чему обидныя слова? Я хочу, чтобъ вы поняли, что я нисколько не причастенъ содержанію письма; что я не знаю объ немъ ничего, что я даже не зналъ, кому долженъ былъ передать его -- вамъ или другому; я получилъ его отъ...
   -- Клянусь Богомъ, я вышибу изъ тебя мозгъ, если ты скажешь еще хоть слово!-- возразилъ Джонсъ, не помня себя отъ ярости и хватая стулъ.
   Томъ, однако, желая кончить начатое, открылъ ротъ, чтобъ говорить; но Джонсъ ринулся на него, какъ бѣшеный, и вѣрно нанесъ бы ему сильный ударъ, еслибъ Мерси не бросилась между ними, умоляя Тома именемъ неба выйти изъ дома. Мучительное безпокойство этой бѣдной женщины, ужасъ Руѳи, прижимавшейся къ нему въ страхѣ, невозможность заставить себя выслушать и, наконецъ, равносильная невозможность устоять противъ напора мистриссъ Гемпъ, которая навалилась на него всѣмъ своимъ удѣльнымъ вѣсомъ,-- все это одолѣло Тома и попятило его къ лѣстницѣ. Такимъ образомъ, Томъ Пинчъ отряхнулъ съ ногъ своихъ прахъ этого дома, не произнеся ни разу имени Педжета.
   Еслибъ имя это хоть разъ было услышано Джонсомъ, еслибъ онъ хоть на мгновеніе могъ почувствовать, какой неподозрѣваемый шпіонъ слѣдить за нимъ, то онъ былъ бы спасенъ отъ свершенія преступленія, котораго исполненіе было недалеко. Но онъ самъ былъ виною своей гибели; онъ самъ вырылъ себѣ яму; мракъ, собиравшійся вокругъ него, былъ тѣнью его собственной жизни.
   Жена его заперла дверь и бросилась передъ нимъ на колѣни, умоляя, чтобъ онъ пощадилъ ее, потому что она вступилась изъ одного страха кровопролитія.
   -- Такъ вотъ кто твои друзья, когда меня нѣтъ!-- сказалъ Джонсъ, злобно глядя на нее.-- Ты хитришь и сплетаешь козни заодно съ ними? Такъ, такъ!
   -- О, нѣтъ! Я не знаю этихъ тайнъ и не имѣю ключа къ ихъ значенію. Я видѣла его до сегодняшняго дня только разъ... только два раза.
   -- Только разъ, только два, а? Которое же изъ двухъ? Два и одинъ, можетъ бытъ? Сколько же разъ, лживая гадина?
   Онъ сдѣлалъ сердитое движеніе рукою, и она поспѣшно поверглась передъ нимъ. Ужасный намекъ, полный жестокой истины!
   -- Сколько же разъ еще?
   -- Ни одного. Въ то утро, сегодня и еще разъ.
   Въ это время начали бить часы. Джонсъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться: повидимому, бой часовъ напомнилъ ему что то затаенное въ его груди.
   -- Не лежи здѣсь. Встань!
   Поднявъ, или лучше дернувъ ее за руку, онъ заговорилъ:
   -- Выслушай меня, сударыня, и не плачь, когда не отъ чего плакать, а ne то я доставлю тебѣ причину къ слезамъ. Если я когда нибудь увижу его опять у себя въ домѣ или узнаю, что ты видѣлась съ нимъ гдѣ бы то ни было, тебѣ будетъ худо. Если ты не будешь нѣма и глуха ко всему, что меня касается, кромѣ того, когда я самъ позволю тебѣ слушать или говорить, тебѣ будетъ худо. Если ты не будешь исполнять моихъ приказаній въ точности, тебѣ будетъ худо. Ну, слушай. Который часъ?
   -- Сію минуту било восемь.
   Онъ пристально посмотрѣлъ на нее; потомъ сказалъ съ разстановкою:
   -- Я ѣхалъ день и ночь, и усталъ. Я потерялъ нѣсколько денегъ, что не поправляетъ меня. Приготовь мнѣ ужинъ въ маленькой комнаткѣ внизу и постель. Я эту ночь просплю тамъ, можетъ быть, и завтрашнюю. Чтобъ въ домѣ все было тихо и спокойно, и не буди меня. Помни: не буди меня, и чтобъ никто меня не будилъ. Я хочу отдохнуть хорошенько.
   Она сказала, что выполнитъ все. Нѣтъ ли еще чего нибудь?
   -- Что? Ты еще разспрашиваешь и вывѣдываешь? Вонь отсюда!
   Когда она вышла, Джонсъ всталъ со стула и началъ ходить взадъ и впередъ но комнатѣ, сжимая правую руку, какъ будто держалъ въ ней что нибудь. Уставъ ходить, онъ опять бросился въ кресла и въ раздумьи разсматривалъ рукавъ своей правой руки, однако, не разжимая ея. Черезъ нѣсколько времени вошла мистриссъ Гемпъ съ извѣстіемъ, что маленькая комнатка готова. Неувѣренная въ пріемѣ, какого ей слѣдовало ожидать отъ Джонса послѣ того, какъ она вмѣшалась въ ссору его съ Томомъ, она сочла за нужное показать большое участіе къ мистеру Чоффи.
   -- Каково ему теперь, сударь?-- спросила она.
   -- Кому?
   -- О, конечно! Васъ здѣсь не было, сударь, когда его такъ странно схватило. Я въ жизнь свою видѣла одинъ только случаю въ родѣ этого, съ однимъ изъ моихъ больныхъ, котораго шестеро едва могли удержать.
   -- Чоффи, а?-- сказалъ Джонсъ небрежно, видя, что она идетъ къ старику.
   -- У него голова такъ и горитъ, сударь. Не мудрено, что онъ говоритъ такія вещи.
   -- Говоритъ! Что онъ говоритъ!
   -- О, мистеръ Чодзльвитъ! Престрашныя вещи! Онъ все спрашиваетъ, какой покойникъ лежитъ наверху.
   -- Покойникъ наверху!-- повторилъ Джонсъ, вскочивъ съ ужасомъ.
   Мистриссъ Гемпъ кивала головою и продолжала:
   -- Да, сударь, таковы именно его слова; а потомъ онъ спрашивалъ, гдѣ мистеръ Чодзльвитъ, у котораго былъ единственный сынъ; потомъ пошелъ самъ наверхъ, смотрѣлъ на кровати, бродилъ по комнатамъ; потомъ сошелъ внизъ и ворчалъ про себя, что дѣло нечистое и тому подобное...
   -- Да, старый дуракъ сошелъ съ ума!
   -- И я думаю то же самое, сударь.
   -- Знаете что?-- сказалъ Джонсъ, сомнительно глядя на предметъ ихъ разговора.-- Я думаю, что не лучше ли запереть его, а?
   Мистриссъ Гемпъ улыбалась и потирала руки.
   -- Не можете ли вы взять на себя заботу объ этомъ старомъ дуракѣ въ какой нибудь комнатѣ наверху?-- спросилъ Джонсъ.
   -- О, конечно, сударь! Поочереди съ одною изъ моихъ пріятельницъ, Бетси Пригъ. Она часто ухаживала за сумасшедшими и знаетъ, какъ съ ними обращаться.
   Мистеръ Джонсъ прохаживался въ это время по комнатѣ, глядя исподлобья на стараго приказчика.
   -- Надобно смотрѣть за нимъ,-- сказалъ онъ:-- а не то онъ что нибудь напакоститъ. Какъ вы думаете?
   -- Очень вѣроятно, сударь.
   -- Прекрасно! Такъ покуда смотрите за нимъ вы; а послѣ -- дня черезъ три, пусть придетъ другая сидѣлка, и мы посмотримъ. Онъ совсѣмъ одурѣлъ... какъ мартовскій заяцъ!
   -- Хуже! Гораздо хуже, сударь!
   -- Хорошо; помните же, что я вамъ сказалъ.
   Оставивъ мистриссъ Гемпъ, онъ спустился въ маленькую комнатку, приготовленную для него, снялъ съ себя сюртукъ и сапоги и поставилъ ихъ за дверьми. Потомъ онъ заперъ дверь изнутри, не вынимая ключа, чтобъ какой нибудь любопытный не вздумалъ подсматривать въ замочную скважину, и сѣлъ за ужинъ.
   -- Ну, мистеръ Чоффи,-- бормоталъ онъ про себя:-- можно управиться и съ вами. Не должно дѣлать ничего въ половину. Когда меня здѣсь не будетъ, можете говорить что угодно, а покуда -- вамъ зажмутъ ротъ. Странно, однако,-- прибавилъ онъ, отодвинувъ нетронутую тарелку и начавъ угрюмо прохаживаться:-- отчего старая собака бредитъ объ этомъ именно теперь!
   Потомъ онъ снова сѣлъ за столъ и принялся ѣсть съ большою прожорливостью -- не какъ человѣкъ голодный, а какъ будто рѣшившійся принудитъ себя ѣсть. Онъ пилъ много, но часто пріостанавливался среды ѣды и питья, снова начиналъ ходить по комнатѣ и потомъ опять съ жадностью ѣлъ и пилъ.
   Стемнѣло. По мѣрѣ воцаренія темноты, казалось, другая мрачная тѣнь, исходя изъ него самого, ложится на его лицо и медленно распространяется по немъ... медленно, медленно, мрачнѣе и мрачнѣе, страшнѣе и страшнѣе.
   Комнатка, въ которой онъ заперся, была внизу въ задней части дома. Она освѣщалась сверху и имѣла въ стѣнѣ дверь, выходившую въ темный коридоръ или закоулокъ, черезъ который рѣдко проходили даже днемъ. Узкій проходъ этотъ выходилъ въ сосѣднюю улицу.
   Комнатка была заброшена давнымъ давно. Когда то жилъ тамъ старыя приказчикъ Чоффи, но Энтони Чодзльвитъ и сынъ посѣщали ее весьма рѣдко. Дверь, выходившая въ закоулокъ, очень давно не была отворяема никѣмъ, но ключъ отъ нея висѣлъ постоянно на гвоздѣ и весь былъ покрытъ ржавчиною. Джонсъ предвидѣлъ это и запасся скляночкою масла и перомъ, которымъ тщательно смазалъ ключъ и замокъ. Потомъ онъ пошелъ къ кровати, легъ на нее и ворочался съ боку на бокъ, чтобъ измять постель.
   Поднявшись, онъ вынулъ изъ чемодана (который велѣлъ внести туда) пару толстыхъ башмаковъ и надѣлъ ихъ; потомъ надѣлъ кожаные штиблеты и пристегнулъ ихъ ремнями; наконецъ, надѣлъ какую то грубую фризовую фуфайку и войлочную шляпу; свою онъ нарочно оставилъ наверху. Одѣвшись такимъ образомъ, онъ взялъ ключъ и сѣлъ у дверей.
   Свѣчи у него не было; время тянулось долго, утомительно и страшно. Звонари сосѣдней церкви изо всѣхъ силъ старались, и колокола гудѣли нестерпимо, какъ будто зная, что онъ ждетъ у дверей и будто сообщая вѣсть объ этомъ по всему городу. Неужели они не замолчатъ?..
   Они умолкли, наконецъ. Настала мертвая тишина, которая была такъ страшна, какъ будто предшествовала ужасному шуму. Стукъ шаговъ за дверьми! Тамъ два человѣка, Джонсъ на ципочкахъ отошелъ назадъ, какъ будто боясь, чтобъ его не увидѣли сквозь дубовую дверь.
   Люди эти прошли мимо, разговаривая (сколько онъ могъ разслышать) о скелетѣ, вырытомъ вчера изъ какой то ямы. "Такъ видишь", говорилъ одинъ другому, заворачивая за уголъ: "смертоубійство не всегда обнаруживается".
   -- Тсс!
   Онъ сунулъ ключъ въ скважину и повернулъ его. Дверь отворилась послѣ нѣкотораго сопротивленія. Онъ выглянулъ, вышелъ и замкнулъ дверь за собою.
   Все было тихо и спокойно... Онъ побѣжалъ.
   

Глава XLVII. Заключеніе предпріятія мистера Джонса и его друга.

   Когда Джонсъ пробирался по улицамъ, вздрагивали ли прохожіе, которые попадались ему навстрѣчу, сами не зная отчего? Нарушался ли невинный сонъ дѣтей неяснымъ ощущеніемъ какой-то преступной тѣни, которая падала на ихъ кроватки? Выли ли собаки, пробирались ли за нимъ голодныя крысы, предчувствуя пиршество, которое онъ имъ готовить?
   Онъ направилъ путь къ западной большой дорогѣ и скоро добрался до нея; потомъ онъ проѣхалъ значительное разстояніе на крышѣ дилижанса, который догналъ его, пока онъ шелъ пѣшкомъ. Когда дилижансъ своротилъ съ его пути, онъ пошелъ или побѣжалъ опять пѣшкомъ черезъ поля и луга и снова очутился на дорогѣ. Наконецъ, онъ увидѣлъ у одной таверны лѣнивый, медленный ночной дилижансъ, который останавливался, гдѣ могъ; Джонсъ сторговалъ себѣ мѣсто снаружи и не сходилъ съ него, пока онъ не прибылъ на разстояніе нѣсколькихъ миль отъ своего назначенія. Такимъ образомъ просидѣлъ онъ на верху дилижанса всю ночь.
   Всю ночь!.. И кто это выдумалъ, что вся природа ночью покоится сномъ! Кто лучше его зналъ, что это вздоръ и глупая выдумка!
   Рыбы спятъ въ холодной чистой водѣ рѣкъ и ручьевъ; это можетъ быть такъ. Птицы покоятся на вѣтвяхъ деревьевъ; животныя тихо спятъ на пастбищахъ или у себя въ стойлахъ; спятъ и люди. Но что-же изъ того, коли торжественная ночь бодрствуетъ, не смыкая глазъ, остается чуткою ко всему такъ же, какъ и дневной свѣтъ. И высокія деревья, и свѣтлый мѣсяцъ, и яркія звѣзды, и узенькія тропы, и широкія дороги,-- все это не знаетъ сна. Ему казалось, что не было такой былинки на лугу, соломинки на нивѣ, которая бы не бодрствовала, и чѣмъ она была неподвижнѣе, тѣмъ, казалось ему, неотступнѣе и настойчивѣе наблюдала за нимъ.
   Но онъ все-таки спалъ. Онъ ѣхалъ среди этихъ божьихъ стражей, онъ спалъ и не мѣнялъ цѣли своей поѣздки. Въ своихъ тревожныхъ снахъ онъ минутами забывалъ о ней, но она сама о себѣ напоминала и будила его; только не могла пробудить его раскаянія, не будила его совѣсти.
   Порою ему снилось, что онъ лежитъ въ своей постели и думаетъ о томъ, какъ свѣтитъ мѣсяцъ, думаетъ о томъ, что вотъ теперь стоитъ ночь, и что слышенъ стукъ колесъ.
   Вдругъ въ дверь просовываетъ голову старый приказчикъ его отца и манитъ его. Онъ послушно встаетъ и видитъ, что на немъ та самая одежда, въ которой онъ теперь былъ одѣтъ. И вотъ онъ идетъ со старикомъ куда-то, и приходятъ они въ какой-то незнакомый городъ. Онъ видитъ улицы и видитъ на домахъ названія этихъ улицъ, но только они написаны какими-то буквами, которыхъ онъ не можетъ понять. Но это его нисколько не смущаетъ, потому что онъ вдругъ вспоминаетъ этотъ городъ и улицы; онъ бывалъ тутъ раньше. Только улицы были какія то особенныя, ступенями; чтобъ перебраться изъ одной улицы въ другую надо было спускаться по маленькой, неловкой лѣстницѣ; около нея была веревка, и надо было за нее держаться; но какъ только онъ брался за эту веревку она начинала крутиться и вертѣться у него въ рукѣ, и онъ отъ этого приходилъ въ ужасъ, и его пронимала дрожь; но онъ сейчасъ же успокаивался.
   Онъ шелъ куда-то на пиршество, и его вдругъ начало сильно безпокоить, что онъ туда явится въ такомъ неподходящемъ костюмѣ.
   Улицы начали наполняться народомъ. Вотъ онъ хлынулъ со всѣхъ сторонъ; все больше и больше людей набирается въ улицахъ, тысячи, милліоны людей; всѣ идутъ по одному направленію куда-то въ безконечную даль, и всюду виднѣются цвѣты; толпы пѣшихъ идутъ въ одну сторону, а навстрѣчу имъ движутся толпы всадниковъ на бѣлыхъ коняхъ. Вдругъ откуда-то явилась ужасная фигура и громко возопила о томъ, что настаетъ послѣдній день для всего міра. Крикъ этотъ подхватили, онъ разросся, онъ сталъ всеобщимъ, и всѣ стали требовать суда и спѣшили въ судъ. Началась безумная давка. Джонсъ и его спутникъ -- безпрестанно принимавшій все новый видъ, не остававшійся однимъ и тѣмъ же и двухъ минутъ подрядъ, хотя Джонсъ видѣлъ, что онъ не отходилъ отъ него ни на мгновеніе -- были оттѣснены куда-то на крыльцо, и оттуда съ ужасомъ смотрѣли на бурную толпу, въ которой было много знакомыхъ лицъ, много и незнакомыхъ, но казавшихся во снѣ знакомыми. Вдругъ изъ густой толпы поднялась мертвая, страшная, багровая голова, и онъ зналъ эту голову, и она громко обвиняла его въ томъ, что еще не случилось, но должно было случиться въ этотъ день. И они сцѣпились и начали бороться. Онъ старался освободить руку, въ которой у него была дубина, чтобы этою дубиною нанести ударъ... Въ эту минуту сознаніе вернулось къ нему, онъ проснулся. Онъ увидалъ, что взошло солнце.
   Восходъ солнца обрадовалъ его. Тишина темной, бдительной ночи путала его своими видѣніями. Мысль о смертоубійствѣ наводила на него невольный ужасъ!
   Да, о смертоубійствѣ! Онъ ѣхалъ за тѣмъ, чтобъ свершить его, и не скрывалъ этого отъ себя.
   -- Высади меня здѣсь,-- сказалъ Джонсъ.
   -- Не доѣзжая города, а?-- замѣтилъ почтальонъ.
   -- А полагаю, что могу выйти, когда мнѣ угодно.
   -- Разумѣется. Мы и не заплачемъ объ этомъ. Слѣзай, только скорѣе, вотъ и все.
   Кондукторъ дилижанса слѣзъ, чтобъ получить деньги. Джонсу показалось, что онъ смотритъ на него съ какимъ то особеннымъ любопытствомъ.
   -- На что ты глазѣешь?-- спросилъ Джонсъ.
   -- Не на красавца,-- возразилъ кондукторъ.-- Если хочешь знать свою судьбу, то можешь утѣшиться тѣмъ, что ты не утонешь. Это отрадно.
   Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ отвѣчать, почтальонъ хлестнулъ его бичомь, кондукторъ вскочилъ на свое мѣсто, и карета умчалась. Джонсъ остался посреди дороги, грозя имъ кулакомъ. Обдумавъ хорошенько, онъ отчасти остался доволенъ тѣмъ, что его приняли за сварливаго простолюдина, и что никто не подозрѣвалъ его инкогнито.
   Вошелъ въ кустарникъ мили за три отъ мѣста, куда онъ направлялся, выдернулъ онъ изъ плетня крѣпкую, толстую, сучковатую дубину и принялся обрѣзывать и обдѣлывать ножомъ ея головку.
   Прошелъ день. Солнце начало заходить.
   Въ это тихое и мирное время два человѣка выѣхали изъ города въ кабріолетѣ, по довольно уединенной дорогѣ. Это случилось въ тотъ самый день, когда мистеръ Пексниффъ уговорился обѣдать въ Сэлисбюри вмѣстѣ съ мистеромъ Монтегю. Теперь, новый акціонеръ Англо-Бенигальскаго Общества возвращался домой, а предсѣдатель сидѣлъ вмѣстѣ съ нимъ для того, чтобъ, отъѣхавъ на короткое разстояніе, возвратиться въ городъ черезъ поля по пріятной тропинкѣ, которую мистеръ Пексниффъ хотѣлъ ему указать. Джонсъ зналъ это, потому что шатался на дворѣ трактира, пока они тамъ обѣдали, и слышалъ ихъ распоряженія.
   Они разговаривали громко и весело, такъ что восклицанія и смѣхъ ихъ можно было слышать издали, несмотря на стукъ колесъ и лшпалиныхъ подковъ. Столбикъ обозначалъ входъ въ кустарникъ по узкой тропинкѣ. Кабріолетъ остановился.
   -- О, мы прибыли слишкомъ споро, слишкомъ скоро!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ.-- Но вотъ то самое мѣсто, почтенный сэръ. Держитесь только тропинки и вы неминуемо пройдете черезъ лѣсокъ. Тамъ тропинка будетъ еще уже; но сбиться съ нея нѣтъ возможности. Когда мы опять увидимся? Надѣюсь, что скоро?
   -- Надѣюсь,-- отвѣчалъ Монтегю.
   -- Добраго вечера!
   -- Добраго вечера!
   Пока мистеръ Пексниффъ былъ въ виду и оборачивался, чтобъ кланяться предсѣдателю, онъ стоялъ на дорогѣ и улыбался. Но когда новый партнеръ его исчезъ, Монтегю сѣлъ на столбикъ съ совершено измѣнившимся выраженіемъ лица.
   Онъ былъ разгоряченъ виномъ, но не веселъ. Замыселъ его удался, но онъ не обнаруживалъ торжества: онъ былъ утомленъ постоянными усиліями выдержать свою роль передъ Пексниффомъ, а можетъ быть, и наступившія вечернія сумерки казались ему чѣмъ-то зловѣщимъ и внушали неопредѣленное предчувствіе близкой бѣды.
   Если извѣстныя намъ жидкости сжимаются и прячутся въ свои стеклянныя жилы передъ дождемъ, вѣтромъ или морозомъ, то почему невозможно, чтобъ кровь человѣческая, по свойствамъ своимъ, не предчувствовала того, что подняты руки для ея пролитія?
   Несмотря на теплый воздухъ, кровь текла вяло и холодно въ жилахъ Монтегю. Его бросило въ дрожь; онъ всталъ со столбика и пошелъ по тропинкѣ, но вдругъ остановился, не рѣшаясь, идти ли по одинокой тропинкѣ, или возвратиться на дорогу.
   Онъ пошелъ по тропинкѣ.
   Лучи заходившаго солнца свѣтили ему прямо въ лицо. Онъ никогда не обращалъ вниманія на пѣніе птичекъ и благоуханіе цвѣтовъ; но теперь оглядывался вокругъ себя съ грустью; теперь взоръ его останавливался на соломенныхъ крышахъ бѣдныхъ хижинъ и на крестѣ шпица деревенской церкви. Потомъ онъ пошелъ дальше, дальше, въ долинку, которая привела его къ лѣску.
   Лѣсокъ былъ густъ и тѣнистъ; тропинка извивалась въ немъ узкимъ слѣдомъ. Монтегю пріостановился: тишина этого мѣста устрашила его.
   Послѣдніе лучи солнца свѣтили туда косвенно, проводя золотые просвѣты по вѣтвямъ и листьямъ; они угасли, и мало по малу воцарились сумерки. Было такъ тихо, что казалось, будто мохъ, покрывавшій старые пни, и тотъ быль проникнутъ этимъ безмолвіемъ. Деревья начали принимать фантастическіе и таинственные образы.
   Монтегю вошелъ въ лѣсъ и медленно углублялся въ него по извилистой тропинкѣ. Иногда слѣдъ его обозначался легкимъ трескомъ какой-нибудь вѣтки, протягивавшейся поперекъ его пути; иногда онъ виднѣлся снова въ какомъ нибудь просвѣтѣ; наконецъ, онъ исчезъ.
   Онъ исчезъ, и никто не видалъ и не слыхалъ его, исключая одного человѣка, который, раздѣляя и отводя передъ собою листья и вѣтви, выскочилъ изъ лѣса съ другой стороны, вскорѣ послѣ того, какъ Монтегю въ немъ скрылся.
   Что оставилъ въ лѣсу этотъ человѣкъ, прянувшій изъ него, какъ изъ ада?
   Трупъ убитаго, павшаго отъ руки его въ густой, одинокой чашѣ!
   Убійца выскочилъ изъ лѣса въ такомъ изступленіи, что листья и вѣтки летѣли передъ нимъ, какъ дождь, и упалъ на траву; но тотчасъ же вскочилъ на ноги и, наклонившись, побѣжалъ вдоль плетня къ дорогѣ. Достигши ея, онъ пошелъ поспѣшно по пути въ Лондонъ.
   Онъ не жалѣлъ о томъ, что сдѣлалъ. Мысль, что объ этомъ узнаютъ, пугала его,-- а когда она его оставляла и прежде? Но онъ не чувствовалъ ни сожалѣнія, ни раскаянія. Пока онъ былъ въ лѣсу, чаща и тишина наводили на него ужасъ; теперь же, когда онъ свершилъ преступленіе и выбрался оттуда, страхъ его страннымъ образомъ останавливался на темной комнаткѣ, изъ которой онъ вышелъ, заперевъ ее на замокъ. Комната эта ужасала его несравненно больше, чѣмъ лѣсъ. Кровавая тайна хранилась для него тамъ, а не въ лѣсу.
   Онъ прошелъ пѣшкомъ миль десять и остановился у таверны, въ ожиданіи дилижанса, который скоро долженъ былъ проѣхать въ Лондонъ и который отправлялся не изъ тѣхъ странъ, гдѣ свершилось преступленіе. Джонсъ сѣлъ на скамью за дверьми, подлѣ какого-то простолюдина, курившаго трубку. Онъ потребовалъ себѣ пива и, отпивъ изъ кружки, предложилъ ее своему сосѣду, который поблагодарилъ его и также выпилъ. Джонсъ не могъ удержаться отъ мысли, что еслибъ человѣкъ этотъ зналъ все, то навѣрно, не рѣшился бы пить изъ одной съ нимъ кружки.
   -- Славная ночь!-- сказалъ новый его знакомецъ:-- чудный былъ закатъ солнца!
   -- Я не видалъ его,-- поспѣшно отвѣчалъ Джонсъ.
   -- Не видалъ?
   -- Какъ же, чортъ возьми, могъ я его видѣть, когда я спалъ!
   -- Спалъ? а-га!-- Простолюдинъ казался нѣсколько удивленнымъ неожиданною раздражительностью Джонса, но не сказалъ ни слова и продолжалъ курить. Черезъ нѣсколько минутъ послышался стукъ въ двери извнутри.
   -- Это что?-- вскричалъ Джонсъ.
   -- Право не знаю.
   Джонсъ подумалъ о комнаткѣ, о возможности, что въ дверь ея стучатся по какому нибудь особенному случаю; объ опасеніяхъ стучащихся, которые рѣшаются, наконецъ, разломать замокъ; о томъ, что, нашедъ комнату пустою, они отворятъ дверь на дворъ, такъ что ему нельзя будетъ войти туда, не показавшись въ своемъ переодѣваньѣ. Это поведетъ къ говору, говоръ къ уликѣ, улика къ смертной казни...
   Стукъ внутри таверны продолжался. Джонсъ не могъ его слушать, заплатилъ за пиво и ушелъ. Онъ скитался по незнакомымъ ему мѣстамъ цѣлый день и ночью очутился на уединенной дорогѣ переодѣтый, въ какомъ то странномъ и смутномъ состояніи духа.
   Но онъ не раскаивался. Онъ такъ ненавидѣлъ Монтегю, такъ былъ имъ подавленъ, что не могъ не желать освободиться отъ его гнета какимъ бы то ни было образомъ. Еслибъ онъ снова очутился въ подобныхъ обстоятельствахъ, онъ не задумался бы повторить преступленіе. Угрызенія совѣсти и раскаяніе не мучили его. Но страхъ его былъ такъ великъ, что онъ самъ былъ какъ будто призракомъ, какъ будто карающею тѣнью, которая его преслѣдовала.
   Вскорѣ подъѣхалъ дилижансъ, и онъ усѣлся наверху, вмѣстѣ съ простымъ народомъ. Онъ боялся, чтобъ сосѣди его не заговорили о томъ, что найденъ трупъ убитаго. Хоть онъ и зналъ, что это невозможно, но невѣдѣніе его спутниковъ ободряло его, и онъ началъ думать, что тѣло никогда не будетъ найдено. Несмотря на то, что въ продолженіе ночи воображеніе окружало его призраками и смутными, безобразными видѣніями, онъ на разсвѣтѣ смотрѣлъ на убійство, какъ на дѣло давно прошедшее, и почти считалъ себя въ безопасности оттого только, что ѣхавшіе съ нимъ не знали еще о преступленіи.
   Въ пять часовъ утра дилижансъ въѣхалъ въ Лондонъ. Джонсъ выскользнулъ изъ своего мѣста позади кареты, не требуя отъ почтальона, чтобъ онъ остановилъ лошадей. Потомъ, входя въ какую нибудь улицу, онъ напередъ заглядывалъ въ нсе, нѣтъ ли тамъ кого нибудь; удостовѣрившись, что она пуста, онъ пробѣгалъ еи быстро и съ тѣми же предосторожностями входилъ въ другую, въ третью улицу. Особенно внимательно осматривалъ онъ въ улицахъ и закоулкахъ около своего дома.
   Проходъ, ведшій въ страшную комнату снаружи, былъ пустъ. Онъ вошелъ въ него на ципочкахъ, притаивъ дыханіе, и прислушался у двери. Никакого звука! Повернувъ ключъ дрожащею рукою, онъ тихо толкнулъ колѣномъ дверь. Но въ это время чудовищный ужасъ овладѣлъ имъ.
   Что если передъ нимъ очутится мертвецъ!
   Онъ озирался со страхомъ, съ мучительнымъ безпокойствомъ -- никого!
   Вошедъ въ комнату, онъ заперся на замокъ и старался запачкать ключъ въ золѣ и пыли, послѣ чего повѣсилъ его на прежній гвоздь. Онъ раздѣлся, связалъ свой костюмъ въ узелокъ, чтобъ при наступленіи ночи бросить его въ рѣку, и замкнулъ его въ комодъ; потомъ легъ въ постель.
   Его мучила нестерпимая жажда; огонь жегъ его внутренность: онъ безпрестанно прислушивался съ напряженнымъ вниманіемъ къ малѣйшему шуму, принимая его каждый разъ за приступъ къ страшному стуку въ дверь; съ ужасомъ вскакивалъ, подходилъ къ зеркалу, и ему казалось, что преступленіе было написано четкими буквами на лицѣ его. Когда онъ ложился снова и завертывался въ одѣяло, ему казалось, что біеніе собственнаго сердца выговариваетъ слова: "убійца! убійца! убійца!"
   Приближалось утро. Въ домѣ началась ходьба, открывали ставни, и по временамъ Джонсу слышались тихіе шаги около дверей. Онъ пробовалъ кликнуть кого нибудь, но во рту его было сухо, какъ будто ротъ былъ полонъ горячимъ пескомъ. Наконецъ, онъ сѣлъ на кровати и закричалъ;
   -- Кто тамъ?
   То была жена его.
   -- Который часъ?
   -- Девять.
   -- Не стучался... не стучался ли кто нибудь сюда вчера? Меня что то безпокоило. Но ты бы не добилась отъ меня отвѣта иначе, какъ разломавъ дворъ.
   -- Нѣтъ, никто не стучалъ,-- отвѣчала она.
   Это было хорошо. Онъ ждалъ ея отвѣта, притаивъ дыханіе.
   -- Мистеръ Педжетъ хотѣлъ тебя видѣть, но я сказала, что ты усталъ и не велѣлъ себя тревожить. Онъ ушелъ, говоря, что все равно. Когда я отворяла окно, чтобъ освѣжить воздухъ, и видѣла, что онъ сегодня очень рано утромъ проходилъ по улицѣ; но еще не былъ здѣсь.
   Педжетъ проходилъ рано утромъ по улицѣ! Джонсъ трепеталъ при мысли, что могъ бы наткнуться на него -- на него, человѣка, который избѣгалъ всѣхъ, заботился только о своихъ собственныхъ секретахъ и ничего не видѣлъ.
   Джонсъ велѣлъ женѣ приготовить завтракъ наверху и одѣлся въ то платье, которое оставилъ за дверьми, когда пошелъ въ первый разъ въ заднюю комнату. Тайный страхъ удерживалъ его у дверей; но, наконецъ, онъ переломилъ себя и пошелъ, напередъ взглянувъ на себя въ зеркало. Ему казалось, что на лицѣ его написана повѣсть преступленія.
   Какъ онъ ни остерегался обнаружить въ себѣ что нибудь особенное, не могъ не прислушиваться и скрыть того, что онъ прислушивается. Ему казалось, что онъ долженъ ожидать чего то; напряженное вниманіе его было пыткою, предшествовавшею приближающаяся карѣ!
   

Глава XLVIII сообщаетъ новости о Мартинѣ, Маркѣ и одной особѣ, извѣстной читателю; выставляетъ сыновнюю любовь въ отвратительномъ видѣ и бросаетъ сомнительный лучъ свѣта на одно очень темное мѣсто.

   Томъ Пинчъ и Руѳь сидѣли за своимъ раннимъ завтракомъ; окно было отворено; на немъ красовались самые свѣженькіе цвѣты и растенія, разставленные собственными руками Руѳи.
   Завтракъ былъ пріятнѣе обыкновеннаго, а онъ всегда былъ пріятенъ. Руѳь нашла себѣ двухъ ученицъ, къ которымъ ходила давать уроки по три раза въ недѣлю; сверхъ того, она разрисовала нѣсколько ширмочекъ, которыя отнесла, втайнѣ отъ Тома, въ лавку, гдѣ рискнула, спросить хозяйку, не желаетъ ли она купить ихъ. Хозяйка не только купила ихъ, но даже заказала еще нѣсколько; а потому Руѳь созналась въ тотъ день во всемъ своему брату и отдала ему вырученныя деньги въ маленькомъ кошелькѣ, нарочно для того связанномъ. Вотъ отчего солнце никогда еще не освѣщало лицъ свѣтлѣе всѣхъ, какія были въ то утро у Тома и Руѳи.
   -- Однако, послушай, моя милая,-- сказалъ Томъ, которому вдругъ пришла въ голову новая мысль:-- что за чудакъ нашъ хозяинъ! Онъ, кажется, и не приходилъ домой съ тѣхъ поръ, какъ запуталъ меня въ эту непріятную исторію. Какую странную, таинственную жизнь ведетъ онъ!
   -- Да, Томъ, это очень странно!
   -- Право, я начинаю сомнѣваться, не кроется ли тутъ чего нибудь дурного. Я непремѣнно объяснюсь съ нимъ, если мнѣ только удастся поймать его когда нибудь!
   Стукъ въ двери.
   -- Кто тамъ?-- воскликнулъ Томъ.-- Что то рано для посѣтителя! Вѣрно Джонъ.
   -- Это... это, кажется, не его стукъ, Томъ,-- замѣтила миленькая Руѳь.
   -- Нѣтъ! Кто бы это былъ? Войдите!
   Лишь только посѣтитель вошелъ, Томъ закричалъ съ знаками величайшей радости:-- Ахъ, благодать небесная!-- и схватилъ его за обѣ руки. Гость былъ тронутъ не меньше его, и они долго пожимали другъ другу руки, и оба не могли выговорить ни слова.
   -- Маркъ Тэпли также!-- воскликнулъ Томъ, подбѣжавъ къ дверямъ и схвативъ за руку еще кого то.-- Любезнѣйшій Маркъ! Войди же. Какъ ты поживаешь? Онъ не постарѣлъ послѣ "Дракона" ни на одинъ день! Какъ ты поживаешь, Маркъ?
   -- Необычайно весело, сударь, благодарю васъ,-- отвѣчалъ Маркъ, раскланиваясь и улыбаясь.
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнулъ Томъ.-- Какъ я радъ, что слышу опять его старый голосъ! Дорогой мой Мартинъ, садись. Моя сестра, Мартинъ. Мартинъ Чодзльвитъ, моя милая. Маркъ Тэпли изъ "Дракона", Руѳь. Вотъ сюрпризъ! Садитесь садитесь!
   Томъ былъ въ такомъ восторженномъ состояніи, что не могъ успокоиться и безпрестанно перебѣгалъ отъ Мартина къ Марку и отъ Марка къ Мартину, пожимая имъ руки и представляя ихъ поочереди своей сестрѣ.
   Потомъ онъ началъ хлопотать и суетиться, чтобъ угостить своихъ пріятелей завтракомъ. Онъ бѣгалъ взадъ и впередъ, рѣзалъ хлѣбъ, оставлялъ его, снова пожималъ имъ руки, снова представлялъ своей сестрѣ; словомъ, онъ не зналъ, что дѣлать, что сказать, какъ выразить свою радость, видя ихъ благополучно возвратившимися на родину.
   Мистеръ Тэпли пришелъ въ себя прежде всѣхъ. Онъ выбѣжалъ въ кухню и вскорѣ воротился оттуда съ кипяткомъ, которымъ наполнилъ чайникъ съ свойственнымъ ему одному хладнокровіемъ.
   -- Садись и завтракай, Маркъ,-- сказалъ Томъ.-- Мартинъ, заставь его сѣсть и завтракать.
   -- О, я уже давно отказался отъ него -- онъ неизлечимъ!-- возразилъ Мартинъ.-- Онъ всегда дѣлаетъ свое. Томъ. Вы бы его извинили, миссъ Пинчъ, еслибъ знали цѣну это му человѣку.
   -- Богъ съ тобою! Она знаетъ все о Маркѣ Тэпли. Я ей все разсказалъ. Не правда ли, Руѳь?
   -- Да, Томъ.
   -- Не все,-- возразилъ Мартинъ вполголоса.-- Лучше о Маркѣ Тэпли извѣстно одному только человѣку, Томъ; не будь Марка, онъ бы не дожилъ до того, чтобъ разсказывать тебѣ объ этомъ.
   -- Маркъ,-- сказалъ Томъ Пинчъ съ особенною энергіею:-- если ты не сядешь сію же минуту, я разбранюсь съ тобою.
   -- Извольте, сударь; нечего дѣлать. Есть глаголы дѣйствительные, и есть глаголы страдательные: я изъ страдательныхъ, сударь.
   -- Что, не довольно еще веселъ?-- спросилъ Томъ съ улыбкою.
   -- Тамъ за моремъ былъ еще веселъ, и не безъ нѣкотораго достоинства, сударь. Но человѣческая природа въ заговорѣ противъ меня. Я не могу дойти до настоящаго, какъ бы мнѣ хотѣлось. Я напишу въ своемъ завѣщанія, чтобъ надъ моей могилой написали: "Онъ былъ человѣкъ, который могъ бы выйти крѣпкимъ, еслибъ имѣлъ къ тому сличай. Но онъ никакъ не могъ дождаться этого случая".
   Оказавъ это, мистеръ Тэпли широко улыбнулся и напалъ на завтракъ съ аппетитомъ, въ которомъ нельзя было замѣтить разрушенныхъ надеждъ и неодолимаго отчаянія.
   Между тѣмъ, Мартинъ придвинулъ свой стулъ поближе къ Тому и его сестрѣ и сообщилъ имъ все происшедшее съ нимъ въ домѣ мистера Пексниффа, разсказавъ въ короткихъ словахъ о бѣдствіяхъ и разочарованіяхъ, которыя претерпѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ выѣхалъ изъ Англіи.
   -- Я не знаю, какъ благодарить тебя за всю твою дружбу, за постоянную привязанность, за безкорыстіе, за попечительность о той, которую я тебѣ поручилъ. Благодарность Мери присоединяется къ моей...
   А Томъ! Какъ онъ вдругъ поблѣднѣлъ и какъ тотчасъ же вспыхнулъ!
   -- Благодарность Мери присоединяется къ моей, и вотъ все, чѣмъ мы можемъ изъявить нашу признательность; но еслибъ ты зналъ, Томъ, что мы чувствуемъ, ты бы оцѣнилъ это!
   А еслибъ они знали, что чувствовалъ Томъ, то, конечно, оцѣнили бы и его; но этого не знала ни одна человѣческая душа!
   Томъ перемѣнилъ предметъ разговора: онъ былъ не въ силахъ выслушивать, какъ произносили ея имя, хотя въ сердцѣ его не было ни капли зависти или горечи.
   Онъ спросилъ Мартина о его замыслахъ насчетъ будущаго.
   -- Они состоятъ въ томъ, чтобъ составить свое счастіе, Томъ,-- отвѣчалъ Мартинъ.-- Я хочу трудиться, чтобъ жить. Я уже пытался разъ въ Лондонѣ, и мнѣ не удалось. Если ты не откажешь мнѣ въ дружескомъ совѣтѣ, то, можетъ быть, подъ твоимъ руководствомъ дѣла мои пойдутъ лучше. Я готовъ дѣлать все, Томъ, что бы то ни было, чтобъ добыть себѣ пропитаніе собственными трудами. Выше этого замыслы мои не заносятся.
   Благородный Томъ. Ему горько было видѣть униженную обстоятельствами гордость своего прежняго товарища!
   -- Твои замыслы не заносятся выше этого!-- воскликнулъ онъ.-- Неправда! Можешь ли ты такъ разсуждать? Они заносятся къ тому времени, когда ты будешь счастливъ съ нею; когда тебѣ придетъ возможность требовать ее; когда ты дойдешь до того, что не будешь убитъ духомъ и перестанешь считать себя бѣднымъ! Тебѣ нуженъ дружескій совѣтъ? Разумѣется, ты получишь его. Мы сейчасъ же пойдемъ къ Джону Вестлоку. Мнѣ есть еще время, такъ что мы завернемъ къ нему; ты останешься толковать съ нимъ, а я пойду въ должность. Я теперь человѣкъ должностной, Мартинъ, прибавилъ онъ съ самодовольною улыбкой:-- и время мнѣ дорого. Твои надежды не заносятся выше этого? Вздоръ! Онѣ занесутся скоро такъ высоко, что оставятъ всѣхъ насъ далеко позади. Я знаю тебя хорошо.
   -- Да; но я немножко перемѣнился съ тѣхъ поръ.
   -- Какіе пустяки! На что тебѣ мѣняться и прикидываться старикомъ? Пойдемъ къ Джону Вестлоку. Ступай съ нами и ты, Маркъ!
   -- Съ вами нѣтъ никакого достоинства быть веселымъ, мистеръ Пинчъ,-- возразилъ Маркъ оскаля зубы.-- Чтобъ заслужить какую нибудь славу въ томъ, чтобъ выйти крѣпкимъ, надобно опять отправиться въ Со...еди...ненные Штаты.
   Томъ засмѣялся и простившись съ сестрою, поспѣшилъ съ друзьями въ Форнивельзъ-Инну, потому что ему оставалось немного времени, а онъ постоянно старался отличаться пунктуальностью въ своей должности.
   Джонъ Вестлокъ былъ дома; но, странно сказать, онъ какъ будто смутился отъ ихъ прихода. Когда Томъ хотѣлъ войти въ ту комнату, гдѣ онъ завтракалъ, Джонъ сказалъ, что тамъ есть посторонній человѣкъ, и заперъ двери. Что за таинственный незнакомецъ!
   Джонъ былъ въ восторгѣ при видѣ Марка Тэпли и принялъ Мартина съ своимъ обычными радушіемъ. Но Мартинъ чувствовалъ, что не внушаетъ ему никакого особеннаго участія; онъ замѣтилъ, что Джонъ Вестлокъ посматривалъ нѣсколько разъ сомнительно, если не съ состраданіемъ, на Тома Пинча. Онъ краснѣлъ при мысли, что понимаетъ причину этого.
   -- Вы, повидимому, заняты,-- сказалъ Мартинъ, когда Томъ, возвѣстилъ Вестлоку о цѣли ихъ ранняго посѣщенія.-- Но если вы позволите мнѣ прійти къ вамъ въ другое время, когда вы назначите, то очень меня обяжете.
   -- Я дѣйствительно занятъ,-- возразилъ Джонъ нѣсколько неохотно:-- но дѣло это такого рода, что оно должно быть извѣстно скорѣе вамъ, нежели мнѣ.
   -- Неужели?
   -- Оно касается одного члена вашей фамиліи и очень серьезно. Если вы будете такъ добры, что останетесь здѣсь, то узнаете все и обсудите сами, какъ оно важно.
   -- А между тѣмъ,-- сказалъ Томъ:-- я уйду безъ дальнихъ церемоній, потому что мнѣ некогда.
   -- Неужели же ты не можешь повременить съ полчаса?-- спросилъ Мартинъ.-- Да что у тебя за должность, Томъ?
   -- Я не могу разсказать тебѣ, въ чемъ она состоитъ, Мартинъ,-- отвѣчалъ Томъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.-- Этого требуетъ мой хозяинъ. Не правда ли, Джонъ? Мнѣ очень непріятно секретничать, но нечего дѣлать.
   Мартинъ сказалъ, что онъ считаетъ себя совершенно удовлетвореннымъ, и что лучше не говорить объ этомъ ни слова, хотъ онъ и не могъ удивляться таинственности Тома, который, между тѣмъ, вышелъ и увелъ съ собою Марка Тэпли, говоря, что Маркъ безъ большой бѣды можетъ проводить его до Флитъ-стрита.
   -- Что же ты намѣренъ дѣлать, Маркъ?-- сказалъ Томъ, когда они вышли на улицу.
   -- Дѣлать, сударь?
   -- Да. Какую жизнь думаешь ты начать?
   -- Да я думалъ, сударь, о супружеской жизни.
   -- Можетъ ли быть, Маркъ?
   -- Право, сударь; я часто объ этомъ размышлялъ.
   -- Да на комъ же?
   -- На комъ?
   -- Ну, да.
   -- Вы не можете догадаться?
   -- Какъ мнѣ догадаться! Я не знаю никого изъ предметовъ твоего предпочтенія, Маркъ, кромѣ, развѣ, мистриссъ Люпенъ?
   -- Что жъ, сударь! А положимъ, что это и она!
   Томъ остановился посреди улицы и смотрѣлъ на своего собесѣдника во всѣ глаза. Но тотъ преодолѣлъ забиравшую его охоту смѣяться и обратилъ къ нему такое холодное, непроницамое лицо, что Томъ всталъ втупикъ. Но мало по малу Маркъ ослаблялъ выраженіе своей физіономіи и, наконецъ сказалъ съ улыбкою:
   -- А еслибъ мы и положили, что я хочу жениться на ней, сударь?
   -- Да я думалъ, что такое супружество несообразно съ твоими мыслями, Маркъ.
   -- Ни думалъ, нѣкогда то же самое, сударь. Но она милое, доброе, чудесное твореніе!
   -- Конечно, такъ! Но развѣ она не всегда была самымъ милымъ, добрымъ, чудеснымъ твореніемъ?
   -- Развѣ не была!
   -- Такъ зачѣмъ же ты не женился на ней прежде? Къ чему было отправляться за моря и рисковать лишиться ея?
   -- Да видите, сударь. Вѣдь вы меня знаете, мистеръ Пинчъ. Вы знаете мою комплекцію и знаете мою слабость. Я комплекціи веселой, а слабость моя та, чтобъ желать быть веселымъ и бодрымъ тамъ, гдѣ бы всѣ упали духомъ. Прекрасно, сударь. Вотъ я и пустился странствовать но свѣту. Сначала пошелъ на пакетботѣ и скоро убѣдился, что на кораблѣ мало чести быть веселымъ. Пріѣзжаю въ Со...еди...ненные Штаты: тамъ, сказать по совѣсти, я началъ было чувствовать, что стоитъ труда поддержать свою бодрость. Что же вышло? Только что я началъ "выходить крѣпкимъ" изъ крутыхъ обстоятельствъ, вижу, что господинъ мой обманулъ меня.
   -- Обманулъ!
   -- Да, сударь, надулъ!-- возразилъ мистеръ Тэпди съ сіяющимъ лицомъ.-- Онъ вдругъ такъ перемѣнился, что я совершенно обмелѣлъ. Что дѣлать! Возвращаюсь домой и прихожу въ отчаяніе. Я и думаю, что если мнѣ не удалось дождаться достаточно крутыхъ обстоятельствъ, то надобно взяться за самыя легкія; а потому лучше всего жениться на миломъ и добромъ твореніи, которое я очень люблю, и которое... которое смотритъ на меня благосклонно.
   -- Чудная у тебя философія, Маркъ! А что же, мистриссъ Люпенъ сказала "да"?
   -- Ну нѣтъ еще, сударь. Но это отчасти и потому, что я еще не говорилъ ей ничего такого. Но мы въ большихъ ладахъ другъ съ другомъ... Все благополучно, сударь.
   -- Ну,-- сказалъ Томъ, остановившись у Темпль-Гета:-- желаю тебѣ радости, Маркъ. Отъ всего сердца! Надѣюсь, что мы съ тобой сегодня увидимся. А покуда, прощай.
   -- Прощайте, сударь! Прощайте, мистеръ Пинчъ.
   Пока Томъ Пинчъ и Маркъ Тэпли бесѣдовали такимъ образомъ, Мартинъ и Джонъ Вестлокъ вели бесѣду совершенно другого рода. Лишь только они остались наединѣ, Мартинъ оказалъ съ усиліемъ, котораго не могъ скрыть:
   -- Мистеръ Вестлокъ, мы видѣлись съ вами только разъ; но вы знаете Тома такъ давно, что я ненньно считаю себя короче знакомымъ съ вами, я не могу говорить съ вами откровенно ни о чемъ, пока не объяснюсь объ одномъ предметѣ, который тяготитъ меня. Мнѣ горько видѣть, что вы считаете меня способнымъ употреблять во зло беззаботность Тома о самомъ себѣ, или его добродушіе, или нѣкоторыя изъ его добрыхъ качествъ.
   -- Я не имѣлъ намѣренія передать вамъ впечатлѣнія такого рода,-- возразилъ Джонъ.-- Но если я это сдѣлалъ, то отъ всей души прошу простить меня.
   -- Вы, однако, держитесь этого мнѣнія?
   -- Вы спрашиваете такъ прямо, что я не могу отречься отъ того, что привыкъ считать васъ человѣкомъ, который, по безпечности характера, недостаточно уважаетъ качества Тома Пинча и не обращается съ нимъ такъ, какъ бы онъ того заслуживалъ.
   Онъ говорилъ спокойно, но съ твердостью, потому что на свѣтѣ не было предмета (кромѣ одного), который касался бы такъ близко сердца Джона Вестлока.
   -- Я научился познавать Тома по мѣрѣ того, какъ сталъ подвигаться къ болѣе зрѣлому возрасту,-- продолжалъ онъ:-- и научился любить его какъ существо, которое несравненно лучше меня самого. Я думалъ при первомъ нашемъ свиданіи, что вы не поняли его и не очень заботились о томъ, чтобъ понять. Обстоятельства, на которыхъ я основывался, были очень незначительны и если хотите очень невинны; но они мнѣ не нравились. Извините меня,-- прибавилъ онъ съ улыбкою:-- но вы сами вызвали на сцену этотъ предметъ.
   -- Совершенно справедливо. Далеко отъ того, чтобъ быть вами недовольнымъ, я высоко цѣню дружбу вашу къ Тому и всѣ доказательства, которыми вы убѣдили его въ ней. Къ чему скрывать,-- сказалъ онъ, сильно покраснѣвъ:-- что, будучи его товарищемъ, я мало цѣнилъ его и не заботился о томъ, чтобъ понять его. Но теперь я отъ всей души сожалѣю о прошломъ!
   Мартинъ проговорилъ это такъ чистосердечно и благородно, что Джонъ протянулъ ему руку, которую Мартинъ пожалъ съ чувствомъ. Съ той минуты исчезла всякая принужденность между обоими молодыми людьми.
   -- Теперь,-- сказалъ Джонъ Вестлокъ:-- если разсказъ мой покажется вамъ утомительнымъ, вспомните, что онъ имѣетъ конецъ, и что конецъ главная часть всей исторіи.
   Послѣ такого предисловія, онъ сообщилъ Мартину всѣ обстоятельства того, какъ онъ присутствовалъ при болѣзни и медленномъ выздоровленіи больного въ Буллѣ; къ этому онъ прибавилъ разсказъ Тома о происшедшемъ на пароходной пристани. Мартинъ не понялъ тутъ ровно ничего, потому что обѣ эти повѣсти не имѣли между собою никакой видимой связи.
   -- Если вы извините меня на одну минуту,-- сказалъ Джонъ, вставая со стула:-- то я сейчасъ же попрошу васъ перейти со мною въ другую комнату.
   Сказавъ это, онъ вышелъ на нѣсколько мгновеній, а потомъ воротился, прося Мартина слѣдовать за собою. Въ слѣдующей комнатѣ былъ еще кто то, вѣроятно, тотъ гость, о которомъ Вестлокъ говорилъ Тому Пинчу.
   То былъ молодой человѣкъ съ черными глазами и волосами, очень блѣдный, исхудалый, и, повидимому, недавно поднявшійся отъ тяжкой болѣзни. Онъ всталъ, когда Мартинъ вошелъ, но сѣлъ снова по желанію Джона Востлока. Глаза его были потуплены; онъ молча взглянулъ только разъ на вошедшихъ молодыхъ людей съ умоляющимъ и смиреннымъ выраженіемъ и потомъ опять опустилъ взоръ.
   -- Имя его Льюсомъ,-- сказалъ Джонъ.-- Онъ былъ очень боленъ, какъ я вамъ говорилъ, но теперь поправился.
   Льюсомъ не двигался и молчалъ по прежнему. Джонъ пріостановился, а Мартинъ, не зная, что сказать, отвѣчалъ, что ему пріятно слышать объ этомъ.
   -- Краткое показаніе,-- продолжалъ Джонъ, пристально глядя на Льюсома:-- которое бы я желалъ, чтобъ вы слышали изъ собственныхъ его устъ, было мнѣ сдѣлано вчера, въ первый разъ. Сегодня онъ повторилъ его безъ малѣйшаго измѣненія въ какой бы то ни было существенной подробности. Я уже говорилъ вамъ, что онъ хотѣлъ сообщить мнѣ тайну; но, колеблясь между болѣзнію и здоровьемъ, между желаніемъ разсказать все и опасеніями, онъ избѣгалъ объясненія до вчерашняго дня. Я никогда не настаивалъ, не имѣя никакого понятія о важности его тайны; но, получивъ отъ него письмо изъ провинціи, въ которомъ онъ писалъ, что дѣло касается человѣка, котораго зовутъ Джонсономъ Чодзльвитомъ, я подумалъ, что найду тутъ какой нибудь ключъ къ разгадкѣ происшествія съ Томомъ Пинчемъ на пароходной пристани. Я приступилъ къ нему съ разспросами и услышалъ то, что вы сейчасъ услышите отъ него самого. Надобно вамъ сказать, что, боясь умереть отъ своей болѣзни, онъ написалъ все на бумагѣ, запечаталъ въ конвертъ и адресовалъ ко мнѣ Бумага эта, вѣроятно, и теперь съ нимъ; онъ не могъ рѣшиться передать ее мнѣ.
   Молодой человѣкъ поспѣшно ощупалъ ее, какъ будто для подтвержденія словъ Вестлока.
   -- Вамъ бы лучше было оставить это въ нашихъ рукахъ,-- сказалъ Джонъ:-- но все равно, не думайте объ этомъ теперь.
   Послѣ краткаго молчанія, Льюсомъ обратился къ Мартину слабымъ, глухимъ голосомъ:
   -- Какъ вамъ родня, мистеръ Энтони Чодзльвитъ, который...
   -- Который умеръ? Онъ былъ родной братъ моего дѣда.
   -- Я боюсь, что его извели... убили!
   -- Боже мой! Кто?
   -- Боюсь, что -- я.
   -- Вы?-- вскричалъ Мартинъ съ ужасомъ.
   -- Не прямо, а косвенно.
   -- Говорите, но говорите всю правду!
   -- Да это истина.
   Мартинъ хотѣлъ прервать его снова, но Джонъ Вестлокъ остановилъ его, говоря кротко:-- Пусть онъ разскажетъ по своему. Льюсомъ началъ:
   -- Я воспитывался, чтобъ быть медикомъ, и въ послѣдніе годы служилъ въ качествѣ помощника у одного доктора, который имѣлъ большую практику въ Сити. Находясь при немъ, я познакомился съ Джонсомъ Чодзльвитомъ. Онъ игралъ главную роль въ злодѣяніи.
   -- Что вы хотите сказать?-- строго спросилъ Мартинъ.-- Знаете ли вы, что онъ сынъ того старика, о которомъ вы сейчасъ говорили?
   -- Знаю.
   Льюсомъ промолчалъ нѣсколько времени.
   -- Я не могу не знать этого,-- продолжала онъ:-- я часто слыхалъ, какъ онъ желалъ, чтобъ отецъ его умеръ; какъ жаловался, что отецъ надоѣлъ ему до смерти. Онъ говаривалъ это въ одномъ мѣстѣ, гдѣ насъ сходилось трое или четверо по ночамъ. Можете судить, что тутъ не могло быть ничего добраго, потому что Джонсъ былъ главою нашего общества. О, еслибъ я умеръ прежде, чѣмъ увидѣлъ его!
   Онъ снова замолчалъ; потомъ опять заговорилъ:
   -- Мы сходились, чтобъ пить и играть -- не на большія суммы, но на суммы, которыя были велики для насъ. Онъ всегда выигрывалъ. Но во всякомъ случаѣ, онъ всегда ссужалъ деньгами проигравшихся -- разумѣется, на проценты: такимъ образомъ, хотя всѣ мы втайнѣ ненавидѣли его, онъ взялъ надъ нами верхъ. Чтобъ умилостивить его, мы шутили надъ его отцомъ. Это начали дѣлать его должники. Я былъ въ числѣ ихъ; и мы всегда провозглашали тосты за старика и скорѣйшій переходъ наслѣдства къ молодому.
   Онъ опять пріостановился.
   -- Разъ, Джобсъ пришелъ туда очень не въ духѣ. Онъ говорилъ, что въ тотъ день старикъ надоѣлъ ему нестерпимо. Мы были съ нимъ только вдвоемъ. Онъ сердито сказалъ мнѣ, что отець его дожилъ до второго дѣтства; что онъ сталъ слабъ, брюзгливъ, несносенъ себѣ и другимъ, что ему пора бы отправиться... Говоря это, онъ смотрѣлъ во всѣ глаза на меня, а я глядѣлъ на него. Но въ тотъ вечеръ онъ не распространился дальше.
   Льюсомъ остановился и молчалъ такъ долго, что Джонъ Вестлокъ сказалъ ему:-- продолжайте. Мартинъ не сводилъ глазъ съ его блѣднаго лица и не могъ произнести ни слова отъ изумленія и ужаса.
   -- Недѣлю или около того спустя, онъ заговорилъ со мною снова. Я опять былъ съ нимъ наединѣ, прежде часа, въ который всѣ мы собрались. Между нами не было уговора; но я думаю, я пришелъ туда, чтобъ встрѣтить его, и увѣренъ, что онъ пришелъ, для того, чтобъ увидѣть меня. Джонсъ былъ уже тамъ, когда я пришелъ, и читалъ газету; онъ кивнулъ мнѣ, не поднимая глазъ и не переставая читать. Я сѣлъ противъ него. Онъ сказалъ, что ему нужно зелье двухъ родовъ: одно, которое дѣйствовало бы немедленно, и другое, которое дѣйствовало бы тихо, не возбуждая подозрѣній; перваго ему было нужно очень немного, а второго больше. Говоря это, онъ не сводилъ глазъ съ газеты. Онъ не употреблялъ другого названія, какъ "зелье", и я также.
   -- Все это совершенно согласно съ тѣмъ, что я уже слышалъ,-- замѣтилъ Джонъ Вестлокъ.
   -- Я спросилъ у него, для чего ему нужны эти зелья? Онъ сказалъ, что не для дурного -- для леченія кошекъ, и что мнѣ нѣтъ нужды до этого. Я отправлялся въ одну отдаленную колонію (я потерялъ это мѣсто по болѣзни, какъ извѣстно мистеру Вестлоку), такъ какое мнѣ было дѣло до того, что онъ хочетъ дѣлать? Онъ могъ бы безъ труда добыть себѣ зелья въ полсотнѣ мѣстъ -- но безъ меня это было бы не такъ легко, какъ при моемъ содѣйствіи. Онъ говорилъ, что эти вещи могутъ ему вовсе не понадобиться, и что теперь ему нѣтъ въ нихъ особенной нужды; но что онъ желалъ только запастись ими на случай... говоря это, онъ все смотрѣлъ газету. Мы начали толковать о цѣнѣ. Онъ долженъ былъ простить мнѣ одинъ маленькій долгъ -- я былъ совершенно въ его власти -- и заплатить мнѣ пять фунтовъ; на этомъ мы остановились, потому что пришли остальные товарищи. Но въ слѣдующій вечеръ, при такихъ же точно обстоятельствахъ, я принесъ ему зелья, и онъ вручилъ мнѣ деньги, говоря, что я долженъ быть сумасшедшій, если воображаю, что онъ сдѣлаетъ изъ нихъ дурное употребленіе. Послѣ того мы не встрѣчались... Знаю только, что вскорѣ умеръ старикъ, отецъ Джонса -- точно какъ будто черезъ меня, и что самъ я страдаю невыносимо... Ничто,-- прибавилъ онъ, съ горестью простирая руки:-- ничто не можетъ сравниться съ моими мученіями! Я заслужилъ ихъ, по терзаюсь ужасно.
   Онъ замолчалъ и поникъ головою. Онъ былъ такъ подавленъ, что никто не рѣшился бы обременятъ ею безполезными упреками.
   -- Пустъ онъ остается подъ рукою, но подальше отъ глазъ!-- сказалъ Мартинъ, отвращая отъ него взоры.
   -- Онъ остановится здѣсь,-- шепнулъ Джонъ.-- Пойдемте со мною!-- Замкнувъ потихоньку дверь за собою, онъ вывелъ Мартина въ другую комнату.
   Мартинъ былъ такъ пораженъ, удивленъ и смущенъ отъ всего слышаннаго, что долго не могъ собраться съ мыслями. Когда же сообразилъ все, Джонъ Вестлокъ сказалъ, что, по его мнѣнію, весьма вѣроятно, преступленіе Джонса извѣстно и другимъ лицамъ, которыя употребляютъ свои свѣдѣнія о немъ для личныхъ выгодъ и держатъ его такимъ образомъ въ рукахъ, чему случайнымъ свидѣтелемъ былъ и Томъ Пинчъ.
   Оба они не знали, кто именно лица, обладавшія такою властію: имъ ясно было, что тутъ долженъ быть замѣшанъ и хозяинъ квартиры Тома Пинча. Но они не имѣли права разспрашивать его; да и самъ онъ (еслибъ они даже нашли его, что, по разсказу Тома, было невозможно) отдѣлался бы, по всей вѣроятности, отвѣтомъ, что ему изъ такого то мѣста поручили воротить Джонса по одному экстренному дѣлу. Вотъ и все.
   Сверхъ того, тутъ предстояли большія трудности и важная отвѣтственность. Разсказъ Льюсома могъ быть несправедливъ и могъ родиться въ разстроенномъ болѣзнью умѣ; допустивъ даже всю справедливость его, развѣ старикъ Энтони Чодзльвитъ не могъ умереть естественною смертью? Мистеръ Пексниффъ былъ во все время при немъ... Это вспомнилъ Томъ, который, воротясь изъ должности, присоединился къ молодымъ людямъ. Дѣдъ Мартина имѣлъ больше всякаго другого право рѣшить то, къ чему слѣдовало приступить; но до него невозможно было добраться, тѣмъ болѣе, что старикъ былъ совершенно въ рукахъ мистера Пексниффа, который, конечно, не сталъ бы стараться губить своего зятя.
   Мартинъ чувствовалъ, что, начавъ дѣйствовать противъ своего родственника, онъ прямо дастъ мистеру Пексниффу поводъ перетолковать его поступки въ такую сторону, какъ будто онъ черезъ это хочетъ попасть въ милость къ своему дѣду. Но, съ другой стороны, обладать такимъ показаніемъ и не принять никакихъ мѣръ къ дальнѣйшимъ развѣдываніямъ -- значило бы выставить нѣкоторымъ образомъ и себя участникомъ преступленія.
   Однимъ словомъ, они не знали, какъ выбраться изъ этого запутаннаго лабиринта, несмотря на смѣлые совѣты Марка Тэпли, которому также открыли всю исторію, и который брался выполнить нѣкоторыя изъ предложенныхъ имъ мѣръ.
   Въ такомъ положеніи дѣлъ, разсказъ Тома о странномъ поведеніи дряхлаго прикащика былъ чрезвычайно важенъ, и они единодушно рѣшили, что только мистеръ Чоффи можетъ окончательно объяснить дѣло, тѣмъ больше, что онъ не имѣлъ никакого сообщенія съ Льюсомомъ, о чемъ они напередъ освѣдомились отъ несчастнаго молодого человѣка. Но нуждаться въ мистерѣ Чоффи и добраться до него -- были двѣ вещи совершенно разныя. Какъ сдѣлать это, не встревоживъ его и не возбудивъ подозрѣній Джонса? Какъ получить нужныя свѣдѣнія отъ человѣка, до такой степени ослабѣвшаго и тѣломъ, и разсудкомъ?
   Первый вопросъ состоялъ въ томъ, кто изъ окружающихъ стараго прикащика имѣетъ надъ нимъ больше вліянія? Томъ сказалъ, что это Мерси; но и онъ и всѣ единодушно отвергли мысль впутать бѣдную молодую женщину въ уголовное дѣло противъ ея жестокосердаго мужа. Не было ли еще кого нибудь? Конечно, мистриссъ Гемпъ!
   Они немедленно схватились за эту мысль. Джонъ Вестлокъ. зналъ мистриссъ Гемпъ и ея квартиру, потому что нанималъ ее и былъ снабженъ карточками почтенной сидѣлки. Рѣшили приняться за нее съ осторожностью и не теряя времени, чтобъ черезъ нее увидѣться какъ нибудь съ мистеромъ Чоффи и при ея ловкомъ содѣйствіи вывѣдать отъ него, что возможно.
   Мартинъ и Джонъ Вестлокъ рѣшились отыскать мистриссъ Гемпъ въ тотъ же вечеръ, гдѣ бы то ни было. Томъ хотѣлъ возвратиться домой, чтобъ не потерять случая поймать мистера Педжета. А мистеръ Тэпли (по собственному его желанію) долженъ былъ остаться въ Форнивельзъ-Иннѣ, чтобъ смотрѣть за Льюсомомъ, что, впрочемъ, было безполезно, ибо несчастный не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія ускользнуть.
   Но прежде, чѣмъ они разошлись, они заставили Льюсома прочитать вслухъ бывшую съ нимъ бумагу, въ которой заключалась его исповѣдь; послѣ того всѣ подписались на ней и съ его согласія замкнули ее въ надежное мѣсто.
   По совѣту Джона, Мартинъ написалъ письмо къ попечителямъ знаменитой школы, смѣло объявляя себя составителемъ плана ея и обвиняя мистера Пексниффа въ томъ, что онъ воспользовался его трудами. Въ этомъ случаѣ, Джонъ обнаружилъ особенное стараніе, говоря, что онъ будетъ считать себя счастливымъ, если ему хоть разъ въ жизни удастся изобличить плутни мошенника Пексниффа.
   Хлопотливый день! Но Мартинъ не имѣлъ еще квартиры. Отказавшись отъ приглашенія Вестлока обѣдать съ нимъ, онъ отправился искать себѣ жилища. Послѣ продолжительной ходьбы ему удалось, наконецъ, нанять двѣ каморки на чердакѣ, съ окнами на дворъ, недалеко отъ Тэмпль Бара. Онъ доставилъ туда свой багажъ, дожидавшійся въ дилижансовой конторѣ, и восхищался при мысли какъ этимъ будетъ удивленъ и доволенъ Маркъ, и отъ столькихъ хлопотъ онъ его избавляетъ. Потомъ пошелъ бродить взадъ и впередъ около Тэмпля, насыщаясь, вмѣсто обѣда, скромнымъ пирогомъ съ мясомъ.
   

Глава XLIX, въ которой мистриссъ Гаррисъ, при помощи чайника, поселяетъ раздоръ между двумя подругами.

   Жилище мистриссъ Гемпъ въ Лингсгетъ-Стритѣ, метафорически говоря, одѣлось въ парадное платье. Оно было выметено и прибрано для пріема посѣтительницы, мистриссъ Бетси Пригъ.
   Комната мистриссъ Гемпъ была не обширна; но посѣтителямъ ея, для ихъ же безопасности надобно было помнить только о кровати, которой размѣры достаточно о себѣ напоминали. Кровать эта, хотя и двуспальная, была довольно низка и походила нѣсколько на палатку; сундукъ мистриссъ Гемпъ не входилъ подъ нее весь, такъ что внѣшняя половина его была значительно опасна для ногъ человѣка чужого. Рама полога, которая не украшалась никакимъ балдахиномъ, имѣла по угламъ какіе то рѣзные деревянные шарики, которые падали при малѣйшемъ къ тому поводѣ, а иногда и безъ всякаго повода, чѣмъ сильно тревожили миролюбивыхъ посѣтителей. По столбамъ кровати были развѣшаны порыжѣвшія платья и разные предметы гардероба почтенной сидѣлки. Вещи эти, отъ долгаго употребленія, такъ освоились съ ея лицомъ, что нѣкоторые нетерпѣливые люди, приходившіе къ ней при сомнительномъ свѣтѣ сумерекъ, были поражены ужасомъ, воображая, что мистриссъ Гемпъ повѣсилась.
   Кресла въ комнатѣ мистриссъ Гемпъ были необыкновенно широки, почему ихъ и было тамъ не болѣе двухъ; они отличались тѣмъ, что сидѣвшіе на нихъ безъ особенной сноровки тотчасъ же начинали соскальзывать. Но малочисленность мебели вознаграждалась цѣлою тьмою ящиковъ, сундуковъ и картонокъ. Всѣ хозяйственные припасы мистриссъ Гемпъ помѣщались въ небольшомъ шкапикѣ около камина, на которомъ постоянно стоялъ чайникъ съ джиномъ. Мистриссъ Гемпъ приготовилась принять свою пріятельницу какъ можно роскошнѣе и нарочно для этого запаслась двумя фунтами ньюкестльской соленой семги. Но, къ удивленію и неудовольствію ея, мистриссъ Пригъ не являлась.
   Послышался звонъ колокольчика. Мистриссъ Гемпъ вышла на крыльцо, но, вмѣсто Бетси Пригъ, показался цирюльникъ и птичникъ, Полль Свидльпайпъ.
   -- Какъ, это вы, мистеръ Свидльпайпъ.
   -- Да, я,-- отвѣчалъ тотъ слабымъ голосомъ
   -- Да что съ вами? Вы бѣлы, какъ мѣлъ! Развѣ Темза загорѣлась, чтобъ сварить свою рыбу? И она спустилась въ цирюльню, гдѣ мистеръ Свидльпайпъ, блѣдный и разстроенный, опустился въ кресла.
   -- Вы помните, -- сказалъ Полль:-- помните молодого Бэйли?
   -- Ну, что сдѣлалось съ этимъ щенкомъ?
   -- Охъ, представьте себѣ! Онъ пропалъ. Его убили!
   Мистеръ Свидльпайпъ повернулся къ полотенцу и отеръ себѣ глаза.
   -- А какой онъ былъ бойкій!-- продолжалъ онъ съ горестью.-- Что за удивительный мальчикъ! Что за веселый мальчикъ! Вотъ, я выбрилъ его въ этихъ самыхъ креслахъ, такъ, для забавы: онъ былъ такой забавникъ! Пусть бы лучше переколѣли всѣ мои птички!
   -- Да съ чего вы взяли, что онъ умеръ?
   -- Я выходилъ въ Сити, чтобъ встрѣтить одного джентльмена, который хотѣлъ купить у меня пару голубей. Мимоходомъ завернулъ, чтобъ выпить пива: тамъ всѣ уже толкуютъ объ этомъ. Напечатано и въ газетахъ...
   -- Вы удивительно разстроены, мистеръ Свидльпайпъ! Вамъ бы приставить съ полдюжины піявокъ къ вискамъ, чтобъ прочистить голову. Ну, о чемъ же тамъ толковали? Что въ газетахъ?
   -- Все объ этомъ!-- кричалъ цирюльникъ.-- Ихъ опрокинуло вмѣстѣ съ его господиномъ на дорогѣ, и его снесли въ Сэлисбюри, гдѣ бѣдняжка былъ при послѣднемъ издыханіи. Для меня эта новость хуже всѣхъ. Но это еще не все. Господинъ его пропалъ безъ вѣсти. А другой директоръ ихъ конторы, Дэвидъ Кримпль, скрылся съ кассою: объ немъ прибиты на всѣхъ стѣнахъ печатныя объявленія съ обѣщаніемъ награды, если кто его поймаетъ. Мистеръ Монтегю тоже упомянутъ въ объявленіи. Одни говорятъ, что и онъ улизнулъ, чтобъ присоединиться къ своему пріятелю за границей; другіе толкуютъ, что онъ еще не могъ уѣхать, а потому его ищутъ вездѣ. Контора ихъ -- просто мошенничество. Но что такое ихъ конторы въ сравненіи съ жизнью? А какой живой малый былъ этотъ Бэйли!
   -- А не слыхать ли чего нибудь о мистерѣ Чодзльвитѣ?
   -- Нѣтъ, ничего интереснаго. Онъ еще не былъ въ спискѣ директоровъ, хотя и говорятъ, что его хотѣли туда включить. Одни думаютъ, что онъ былъ обманутъ; другіе, что онъ былъ самъ изъ числа плутовъ; но противъ его нѣтъ никакихъ доказательствъ. Сегодня утромъ, онъ ходилъ къ лорду мэру и жаловался, что его надули, и что онъ узналъ, будто бы Монтегю былъ вовсе не Монтегю, а кто то другой. Говорятъ, что онъ былъ блѣденъ какъ смерть... отъ своихъ убытковъ. Но пусть онъ умираетъ или воскресаетъ хоть пятьдесятъ разъ! Что мнѣ до него за дѣло! Ахъ, бѣдный Бэйли!
   Въ это время снова зазвонилъ колокольчикъ у дверей, и басистый голосъ мистриссъ Пригъ вмѣшался въ разговоръ
   -- О, вы толкуете объ этомъ? Надѣюсь, что вы наговорились, потому что эта исторія мнѣ вовсе не интересна.
   -- Ахъ, безцѣнная Бетси! Что такь поздно?-- сказала мистриссъ Гемпъ.
   -- Не я виновата, если безпутные люди умираютъ, когда никто этого не ждетъ!-- возразила мистриссь Пригъ нѣсколько язвительно.
   Мистриссъ Гемпъ, надѣясь смягчитъ ея чувства соленою семгой, повела ее къ себѣ наверхъ. Но Бетси Пригъ очевидно ожидала семги; первымъ замѣчаніемъ ея, только что она взглянула на столъ, было:
   -- Я ужъ знала, что у нея не будетъ огурца!
   Мистриссъ Гемпъ измѣнилась въ лицѣ и сѣла на кровать
   -- Богъ съ тобою, Бетси, вѣдь я забыла.
   Мистриссъ Пригъ пристально взглянула на свою подругу и съ видомъ сердитаго торжества вытащила изъ кармана длиннѣйшій огурецъ, три связки рѣдьки, луковицу величиною съ рѣпу и множество разнороднаго горькаго салата. Выложивъ эти произведенія растительнаго царства на столъ, она отрывисто сказала, что ихъ надобно хорошенько приправить уксусомъ.
   -- Да пожалуйста, не насыпь туда табаку, когда будешь нюхать,-- прибавила она.-- Въ кашицу, яблочный компотъ или овсяный супъ можешь сыпать его сколько угодно, это расшевеливаетъ больныхъ; но я не охотница до такихъ возбудительныхъ.
   -- Бетси Пригъ! Можно ли такъ говорить?
   -- Что? Развѣ твои больные не зачихиваются до полусмерти отъ твоего табаку?
   -- Такъ что жъ такое?
   -- Да ничего. Только не отпирайся отъ этого.
   -- Да кто же отпирается, Бетси?
   Мистриссъ Пригъ не отвѣчала.
   -- Кто же отпирается?-- снова спросила мистриссъ Гемпъ грознымъ голосомъ. Немудрено, что послѣ такого вопроса могъ бы послѣдовать рѣшительный разрывъ между подругами. Но Бетси Пригъ была голодна и отвратила на время ссору отвѣтомъ: -- Никто, если ты не захочешь отпираться сама.
   Приготовили чай и салатъ, и пріятельницы начали наслаждаться лакомымъ столомъ; когда трапеза начала подходить къ окончанію, мистриссъ Гемпъ достала двѣ рюмки и чайникъ.
   -- Бетси,--сказала она, наливъ рюмки:-- я хочу предложить тостъ: за здоровье моей любезной Бетси Пригъ!
   -- А я скажу: здоровье моей Сары Гемпъ!
   Съ этой минуты, показались несомнѣнные признаки воспламененія на носахъ обѣихъ подругъ, а можетъ быть и въ нравахъ ихъ.
   -- Ну, Сара, зачѣмъ же я тебѣ нужна?-- спросила Бетси: но, замѣтивъ на лицѣ мистриссъ Гемпъ желаніе дать уклончивый отвѣтъ, она прибавила насмѣшливо:-- Для мистриссъ Гаррисъ, что ли?
   -- Нѣтъ, Бетси Пригъ.
   -- Очень рада, ха, ха, ха!
   -- Чему же ты радуешься?-- возразила мистриссъ Гемпъ съ жаромъ.-- Вѣдь ты не знаешь мистриссъ Гаррисъ, а я знаю ее очень давно, и она очень меня любитъ. Она всегда...
   -- Хорошо,-- прервала холодно мистриссъ Пригъ:-- оказывается, что не для нея, такъ для кого же?
   -- Ты слышала, Бетси.-- возразила мистриссъ Гемпъ, пристально посмотрѣвъ на чайникъ, изъ котораго рюмки наполнились снова:-- объ одномъ больномъ, за которымъ мы ходили поочереди съ тобою въ Буллѣ?
   -- Старый Сноффи?
   Сара Гемпъ бросила на нее пламенный взглядъ и поправила -- "Чиффи!" -- Мистриссъ Пригъ приняла это съ сатанинскимъ смѣхомъ, скрестивъ руки на груди и прищуря лѣвый глазъ.
   Вслѣдствіе такого поведенія Бетси Пригъ, мистриссъ Гемпъ почувствовала необходимость ограничить ее и напомнить о ея настоящемъ положеніи въ свѣтѣ. А потому она приняла на себя видъ покровительницы и объяснила Бетси, что ей предлагали взять на себя уходъ за старымъ Чоффи, который сходитъ съ ума, но что она сказала, что возьмется за это не иначе, какъ избравъ себѣ въ помощницы одну свою знакомую, Бетси Пригъ, на которую можно положиться и которая, подъ ея руководствомъ, будетъ исполнять свою обязанность какъ слѣдуетъ.
   Мистриссъ Пригъ притворилась, будто не слушаетъ ея, и съ тѣмъ же обиднымъ выраженіемъ лица, молча протянула руку къ чайнику. Этого мистриссъ Гемпъ не могла перенести. Она остановила руку своей подруги и сказала съ чувствомъ:
   -- Нѣтъ, Бетси! Надобно пить честно!
   Мистриссъ Пригъ откинулась назадъ, прищурила лѣвый глазъ еще плотнѣе, скрестила руки надменнѣе прежняго и оглядывала свою пріятельницу съ насмѣшливо презрительною улыбкой.
   -- Мистриссъ Гаррисъ, Бетси...-- начала мистриссъ Гемпъ.
   -- Къ чорту мистриссъ Гаррисъ!
   Мистриссъ Гемпъ посмотрѣла на нее съ изумленіемъ, недовѣрчивостью и негодованіемъ, но Бетси Пригъ довершила страшными словами:
   -- А думаю, что такой женщины нѣтъ и на свѣтѣ!
   Произнеся такую ужасную рѣчь, мистриссъ Пригъ трижды щелкнула пальцами подъ носомъ своей подруги, встала съ креселъ и надѣла шляпку.
   Мистриссъ Гемпъ была до того озадачена и поражена словами Бетси Пригъ, что сначала не нашлась, что отвѣчать, а только глядѣла на нее выпуча глаза и съ разинутымъ ртомъ.
   -- Какъ!-- крикнула, наконецъ, мистриссъ Гемпъ.-- Ахъ, ты скверная тварь! Да развѣ я затѣмъ знала мистриссъ Гаррисъ цѣлыя тридцать пять лѣтъ, чтобъ ты говорила, что ея нѣтъ на свѣтѣ? Убирайся вонъ отсюда!
   -- Иду, сударыня, иду!-- отвѣчала Бетси, остановившись на порогѣ.
   -- Убирайся, убирайся!
   -- Знаете ли вы, сударыня, съ кѣмъ говорите?
   -- Съ кѣмъ? Вѣроятно, съ Бетси Пригъ! Я ее хорошо знаю... какъ нельзя лучше. Пошла вонъ!
   -- И ты вздумала взять меня подъ свое начальство? О, какая добрая!.. Ахъ, ты, гнусная!-- воскликнула мистриссъ Пригъ, переходя отъ насмѣшливаго тона къ свирѣпому.
   -- Поди вонъ! Я краснѣю за тебя!
   -- Краснѣй за себя съ своимъ Чоффомъ!
   Въ это время полетѣли со столбовъ кровати деревянныя шишки, приведенныя въ сотрясеніе прикосновеніемъ разъяренной мистриссъ Пригъ; онѣ посыпались на голову мистриссъ Гемпъ и до того оконтузили ее, что она не замѣтила, какъ басистая подруга ея вышла.
   Когда же она опомнилась, то увидѣла въ своей комнатѣ мистера Свидльпайпа и двухъ джентльменовъ.
   -- Что съ вами, мистриссъ Гемпъ?-- кричалъ цирюльникъ.-- У васъ былъ здѣсь такой шумь, что эти два джентльмена не знали, какъ войти къ вамъ!
   Мистриссъ Гемпъ опустилась между тѣмъ въ кресла, всплеснула руками, и, благоухая ароматами, которыми она надушилась изъ чайника, воскликнула въ порывѣ горести:
   -- О, джентльмены! Что я сегодня вытерпѣла отъ Бетси Пригъ!
   Цирюльникъ почесалъ въ головѣ, взглянулъ на чайникъ и выбрался изъ комнаты. Джонъ Вестлокъ сѣлъ въ кресла по одну сторону мистриссъ Гемпъ, а Мартинъ, раположившись на кровать, поддерживалъ ее съ другой стороны.
   -- Вы вѣрно удивляетесь зачѣмъ мы пришли?-- сказалъ Вестлокъ.-- Я вамъ разскажу все, когда вы пооправитесь. Дѣло подождетъ на нѣсколько минутъ. Какъ вы себя чувствуете? Лучше?
   Мистриссъ Гемпъ изобильно проливала слезы и слабымъ голосомъ произнесла имя мистриссъ Гаррисъ.
   -- Вы бы выпили немножко... Джонъ не зналъ, какъ назвать то, что было въ чайникѣ.
   -- Чаю,-- подсказалъ Мартинъ.
   -- Тамъ не чай,-- возразила она.
   -- Вѣроятно, какое нибудь лекарство. Примите.
   Они уговорили мистриссъ Гемпъ выкушать рюмку, на что она согласилась съ тѣмъ только, чтобъ Бетси Пригъ никогда не была призываема помогать ей.
   -- Разумѣется, нѣтъ!-- сказалъ Джонъ.-- Конечно, она не будетъ помогать никому ухаживать за мною.
   -- Подумайте только, что она помогала мнѣ заботиться около вашего пріятеля въ Буллѣ! И она могла бы слышать такія вещи... Охъ!..
   Джонъ взглянулъ на Мартина.
   -- Да,-- сказалъ онъ:-- хорошо, что она не слыхала.
   -- Потому только, что я сидѣла по ночамъ и слышала его бредъ, а она была у него только днемъ. Что бы она сдѣлала, еслибъ знала то, что я знаю! И она еще смѣетъ говорить о мистриссъ Гаррисъ!
   -- Не думайте объ этомъ... Вѣдь вы знаете, что она лжетъ,-- сказалъ Джонъ.
   -- Конечно, лжетъ! О, Бетси Пригъ! Никогда ты не переступишь черезъ мой порогъ, проклятая змѣя!
   -- А вы были къ ней такъ добры!
   -- Это то меня и рѣжетъ, мистеръ Вестлокъ!-- возразила она, протягивая свою рюмку безъ всякаго опредѣленнаго намѣренія, пока Мартинъ наливалъ ее.
   -- И она была приглашена помогать вамъ около мистера Льюсома!-- сказалъ Джонъ.-- И потомъ около мистера Чоффи?
   -- Приглашена разъ, но ужъ этого больше не будетъ, сударь!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, и не должно.
   -- Я не знаю, какъ это случилось,-- сказала мистриссъ Гемпъ съ торжественностью, свойственною извѣстной степени опьянѣнія.-- Вѣдь въ каждомъ семействѣ есть свои тайны, которыя можно повѣрить не всякому, мистеръ Вестлокъ!
   -- Совершенно справедливо! Надѣюсь, что вы найдете себѣ другую помощницу, мистриссъ Гемпъ?
   Она смотрѣла на Джона сквозь слезы, бормоча про себя съ умиленіемъ часто упоминаемое ею имя.
   -- Завтра вечеромъ, сударь,-- сказала она, схвативъ руку Вестлока съ материнскою нѣжностью:-- завтра вечеромъ, въ девять часовъ, назначилъ мнѣ мистеръ Чодзльвитъ время.
   -- Въ девять часовъ,-- повторилъ Джонъ, бросивъ Мартину выразительный взглядъ:-- и тогда мистеръ Чоффи удалится въ безопасное мѣсто?
   -- Его нужно держать побезопаснѣй, сударь,-- отвѣчала она съ таинственнымъ видомъ.-- Кромѣ меня, найдутся еще люди, которые могутъ поздравить себя съ тѣмъ, что отдѣлались отъ Бетси Пригъ. Я не знала этой женщины. Она бы все выболтала!
   -- Выпустила бы его?-- сказалъ Джонъ.
   -- О!-- Сардоническій характеръ этого отвѣта подкрѣпился медленнымъ киваніемъ головы и опущеніемъ внизъ угловъ рта мистриссъ Гемпъ. Она прибавила чрезвычайно величаво:
   -- Но я задерживаю васъ, джентльмены, а время дорого.
   Мистриссъ Гемпъ поднялась съ трудомъ, подкрѣпила себя еще пріемомъ изъ чайника и поставила его на комодъ. Потомъ, надѣвъ порыжѣвшую шляпку, осыпанный табакомъ большой платокъ, калоши, и взявъ зонтикъ, усѣлась снова, объявивъ, что она въ совершенной готовности. Закрывъ глаза при заключеніи этихъ словъ, она забыла раскрыть ихъ, выронила зонтикъ и заснула крѣпкими сномъ.
   Молодые люди смотрѣли другъ на друга съ усмѣшкой. Мартинъ, одолѣвъ охоту смѣяться, шепнулъ Джону Вестлоку:
   -- Что мы теперь станемъ дѣлать?
   -- Останемся здѣсь.
   Мистриссъ Гемпъ бормотала сквозь сонъ: "Мистриссъ Гаррись!"
   -- Будьте увѣрены,-- шепнулъ Джонъ, взглянувъ на нее,-- что вамъ удастся разспросить стараго приказчика. Мы теперь знаемъ столько, что можемъ считать ее въ своихъ рукахъ, благодаря этой ссорѣ. Пусть остережется Джонсъ Чодзльвитъ! А она можетъ теперь спать сколько ей угодно. Мы со временемъ доберемся до того, что намъ нужно.
   

Глава L сильно удивляетъ Тома Пинча и показываетъ, какія откровенныя объясненія происходили между имъ и его сестрою.

   Въ слѣдующій вечеръ Томъ и Руѳь сидѣли за чаемъ, толкуя между собою о разныхъ вещахъ, но нисколько не касаясь разсказа Льюсома, ибо Джонъ Вестлокъ именно требовали отъ Тома, чтобъ онъ не говорилъ объ этомъ ни слова своей сестрѣ и не тревожилъ ея этимъ.
   Хотя Томъ и сестра его были очень разговорчивы, но теперь они были какъ то менѣе обыкновеннаго веселы. Надъ миленькою Руѳью какъ будто лежало какое нибудь облако. Дѣйствительно было такъ. Когда Томъ смотрѣлъ въ другую сторону, ея свѣтлые глаза, взглядывая на него украдкою, блестѣли ярче обыкновеннаго, но потомъ омрачались снова. Когда Томъ молчалъ, выглядывая въ окно, она какъ будто чувствовала желаніе броситься ему на шею; но она вдругъ удерживала себя, а когда онъ оборачивался къ ней, показывала ему смѣющееся лицо и говорила весело. Однимъ словомъ, казалось, ей очень хотѣлось сказать ему что то, но у нея не доставало духа.
   Такимъ образомъ, сидѣли они вдвоемъ: она съ работою, которою не занималась, а онъ съ книгою, которой не читалъ. Въ это время, Мартинъ постучался у дверей. Предчувствуя, что это онъ, Томъ отворилъ двери и вошелъ вмѣстѣ съ нимъ въ комнату. Томъ удивился, видя, что Мартинъ едва отвѣтилъ на его радушное привѣтствіе.
   Руѳь также замѣтила въ ихъ гостѣ какую то странную перемѣну и вопросительно смотрѣла на своего брата. Томъ покачалъ головою и глядѣлъ вопросительно на Мартина.
   Мартинъ не садился, а подошелъ къ окну и стоялъ подлѣ него, глядя на улицу. Вскорѣ онъ оборотился было къ Тому, чтобъ начать говорить, но тотчасъ же отвернулся снова.
   -- Что случилось, Мартинъ?-- спросилъ Томъ съ безпокойствомъ.-- Какія у тебя дурныя вѣсти?
   -- О, Томъ!-- отвѣчалъ Мартинъ тономъ глубокаго упрека.-- Мнѣ больнѣе слышать твое притворное участіе къ моей судьбѣ, чѣмъ переносить твои невеликодушные поступки.
   -- Мои невеликодушные поступки! Мартинъ!
   -- Какъ могъ ты, Томъ, слушать меня, когда я съ такимъ жаромъ и такъ искренно благодарилъ тебя за твою дружбу? Было ли это правдиво, Томъ? Было ли это честно? Было ли, достойно того, чѣмъ ты всегда былъ? И ты отвергъ меня, Томъ!
   Онъ говорилъ это съ такою скорбью; въ словахъ его выражалось столько прошедліей высокой дружбы къ Тому, столько сожалѣнія о потерѣ друга, въ котораго онъ вѣрилъ, что Томъ закрылъ себѣ лицо рукою и не имѣлъ силы ни отвѣчать, ни оправдываться.
   -- Клянусь, я горько жалѣю объ утратѣ мнѣнія, которое имѣлъ о тебѣ,-- продолжалъ Мартинъ:-- и не чувствую ни малѣйшаго гнѣва при воспоминаніи о томъ, какъ ты меня обидѣлъ. Въ такое только время и при такихъ обстоятельствахъ, узнаемъ мы полную мѣру нашей прежней дружбы и привязанности. Да, Томъ, я любилъ тебя, какъ брата!
   Въ это время Томъ нѣсколько оправился.
   -- Мартинъ,-- сказалъ онъ:-- я не знаю, что у тебя на умѣ, и кто внушилъ тебѣ такія мысли; но онѣ ложны. Предостерегаю тебя, что ты со временемъ глубоко пожалѣешь о своей несправедливости. Я по чести могу сказать, что былъ вѣренъ и тебѣ и себѣ самому. Ты будешь очень сожалѣть объ этомъ, Мартинъ. Ты тяжко раскаешься въ своей несправедливости.
   -- Я очень жалѣю и теперь,-- возразилъ Мартинъ.-- До сихъ поръ я не зналъ истиннаго душевнаго огорченія: теперь я его понялъ.
   -- Но, по крайней мѣрѣ, еслибъ я даже дѣйствительно былъ тѣмъ, въ чемъ ты меня обвиняешь, еслибъ, дѣйствительно, никогда не заслуживалъ отъ тебя ничего, кромѣ презрѣнія,-- скажешь ли ты мнѣ, на какомъ основаніи убѣжденъ въ томъ, что я измѣнилъ тебѣ? Не прошу у тебя такого удовлетворенія, какъ милости, Мартинъ, но требую его по праву.
   -- Собственные глаза мои служатъ мнѣ свидѣтелями -- вѣрить ли мнѣ имъ?
   -- Нѣтъ, если они меня обвиняютъ.
   -- Твои слова, твои манеры... Могу ли я вѣрить имъ?
   -- Нѣтъ,-- спокойно отвѣчалъ Томъ:-- нѣтъ, если онѣ меня обвиняютъ; но онѣ не могутъ обвинять меня.
   -- Я пришелъ сюда и обращаюсь къ твоей доброй сестрѣ...
   -- Не къ ней,-- прервалъ Томъ:-- не къ ней! Она тебѣ не повѣритъ.
   -- Я никогда не думалъ обращаться къ вамъ противъ вашего брата, миссъ Пинчъ. Не считайте меня до такой степени неблагороднымъ и бездушнымъ. Я прошу васъ только выслушать, что я пришелъ сюда въ глубокой скорби, а не для упрековъ... Вы не можете вообразить, въ какой мучительной скорби, потому что не знаете, какъ часто я думалъ о Томѣ, въ какихъ безнадежныхъ обстоятельствахъ я обращался мыслями къ нему, къ его дружбѣ; какъ постоянно въ него вѣровалъ!
   -- Полно, полно!-- остановилъ ее Томъ, видя, что она хочетъ говорить.-- Онъ ошибается... Онъ обманутъ. Оставь его. Время поправитъ все.
   -- О, еслибъ небо ниспослало мнѣ такой день!
   -- Аминь!-- отвѣчалъ Томъ.-- Онъ настанетъ.
   Мартинъ промолчалъ нѣсколько и потомъ сказалъ болѣе кроткимъ голосомъ:
   -- Ты избралъ себѣ дорогу, Томъ, и для тебя же лучше, если мы разстанемся. Я не сержусь на тебя.
   -- И я на тебя нисколько.
   -- Я хочу сказать, что ты выбралъ себѣ дорогу и поступилъ, какъ поступили бы очень многіе въ твоемъ положеніи, но чего я бы не ожидалъ отъ тебя. Но какъ тебя винить! Съ одной стороны, тебѣ предстоятъ существенныя выгоды; съ другой, безполезная дружба покинутаго, скитающагося бѣдняка. Тутъ нечего задумываться въ выборѣ, и ты выбралъ. Но я осуждаю тебя за то, Томъ, что ты не имѣлъ смѣлости сознаться мнѣ, прямо и благородно, въ томъ, что ты не устоялъ противъ искушенія; за то, что ты принялъ меня съ притворными чувствами теплой дружбы, ободрялъ къ откровенности, заставилъ вѣрить себѣ, а между тѣмъ давно продалъ себя другимъ. Я не вѣрю, не могу вѣрить, чтобъ ты желалъ мнѣ зла, еслибъ я даже не узналъ случайно, въ чьей ты службѣ. Но я бы помѣшалъ тебѣ, заставилъ бы тебя еще больше кривить душою, могъ бы повредить тебѣ въ милости твоего хозяина, за которую ты такъ дорого заплатилъ... Для насъ обоихъ лучше, что я узналъ то, что ты такъ желалъ сохранить въ тайнѣ.
   -- Будь справедливъ,-- сказалъ Томъ, который съ начала до конца этой рѣчи прямо и кротко смотрѣлъ въ глаза Мартину. Ты забываешь, что еще не сказалъ мнѣ, въ чемъ я передъ тобою виноватъ!
   -- Къ чему?-- отвѣчалъ Мартинъ, махнувъ рукою и направясь къ дверямъ.-- Ты не узналъ бы тутъ ничего новаго для себя, а въ моихъ глазахъ дѣло могло бы показаться хуже, еслибъ я сталь распространяться о немъ. Нѣтъ, Томъ. Прошедшее останется прошедшимъ. Я могу проститься съ тобою здѣсь -- гдѣ ты такъ добръ и ласковъ,-- проститься такъ же искренно, если и не съ тѣми же чувствами, какъ прежде. Желаю тебѣ всего хорошаго, Томъ!... Я...
   -- Ты меня такъ оставляешь? Ты можешь оставить меня такъ?
   -- Я... ты... ты выбралъ себѣ дорогу, Томъ! Я, я надѣюсь, что ты былъ опрометчивъ. Я увѣренъ, что такъ! Прощай!
   И онъ ушелъ.
   Томъ посадилъ на стулъ сестру, и самъ сѣлъ подлѣ нея. Онъ взялъ книгу и началъ читать, или только казался читающимъ. Но, перевертывая листъ, сказалъ:-- Онъ очень пожалѣетъ объ этомъ!-- И слеза скатилась по его щекѣ и упала на страницу.
   Руѳь бросилась къ брату и обвила его шею обѣими руками.
   -- Нѣтъ Томъ! Нѣтъ, нѣтъ! Успокойся, милый Томь!
   -- Я... я спокоенъ. Все поправится.
   -- Такъ дурно, такъ жестоко отплатить тебѣ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Онъ вѣритъ тому, что говоритъ. Не могу понять, что это такое! Но все поправится.
   Она обнимала его еще пламеннѣе и плакала навзрыдъ.
   -- Перестань, перестань,-- сказалъ Томъ:-- зачѣмъ ты скрываешь свое милое лицо?..
   Она не могла больше выдержать.
   -- О, Томъ, милый Томъ, я знаю твою сердечную тайну. Я поняла ее. Но зачѣмъ не сказалъ ты мнѣ ни слова? Ты любишь ее, Томъ!
   Томъ вздрогнулъ и какъ будто хотѣлъ отодвинуть отъ себя сестру. Въ этомъ безмолвномъ жестѣ заключалась вся исповѣдь его души.
   -- И ты,-- сказала Руѳь:-- несмотря на все это, былъ такъ великодушенъ и вѣренъ, такъ кротокъ и добръ, что никогда не измѣнилъ себѣ ни торопливымъ взглядомъ, ни раздражительнымъ словомъ. И обманулся такъ жестоко! О, Томъ, ты любимъ, какъ, можетъ быть, не любимъ ни одинъ братъ! Неужели въ груди твоей будетъ вѣчная горесть? Неужели ты, такъ заслуживающій быть счастливымъ, не имѣешь никакой надежды?
   И все таки она скрывала лицо свое отъ Тома, обнимала его, плакала за него и старалась излить въ его душу все сочувствіе нѣжнаго женскаго сердца.
   Черезъ нѣсколько минутъ братъ и сестра сидѣли рядомъ, и она пристально, спокойно смотрѣла ему въ глаза. Онъ заговорило первый.
   -- Очень радъ, моя милая, что это произошло между нами... не потому, чтобъ я отъ того больше былъ увѣренъ въ твоей нѣжной привязанности, по потому, что душа моя освободилась отъ тяжкаго бремени.
   Глаза Тома заблистали, и онъ нѣжно поцѣловалъ сестру.
   -- Милая дѣвушка,-- сказалъ онъ:-- съ какимъ бы чувствомъ я ни смотрѣлъ на нее (оба они, повидимому, не хотѣли произносить имени этой дѣвушки), я давно, очень давно смотрю на это, какъ на сонъ. Скажи мнѣ, на что ты хочешь, чтобъ я надѣялся?
   Она значительно взглянула на Тома, и онъ продолжалъ:
   -- По собственному ея выбору и доброму согласію, она предназначена Мартину задолго до того, какъ узнала о моемъ существованіи. Ты хотѣла, чтобъ она была моею невѣстой?
   -- Да.
   -- Неужели ты думаешь, что еслибъ она даже никогда не видала Мартина, то могла бы влюбиться въ меня?
   -- Почему же нѣтъ, милый Томъ?
   Онъ покачалъ головою и улыбнулся.
   -- Ты думаешь обо мнѣ, Руѳь,-- и для тебя это извинительно -- ты думаешь какъ о дѣйствующемъ лицѣ романа; полагаешь, основываясь на какомъ то поэтическомъ правосудіи, что я долженъ подъ конецъ жениться на той, кого люблю. Но есть правосудіе выше правосудія поэтическаго, мой другъ. Мнѣ горестно смотрѣть на мои мечты, какъ на сновидѣнія. Но развѣ я имѣю право быть недовольнымъ? Развѣ сестра моя меньше меня любитъ? Развѣ старый пріятель мой Джонъ меньше ласковъ со мною? Неужели слова мои должны быть ѣдки и взгляды сердиты оттого, что мнѣ встрѣтилось въ жизни доброе и прекрасное твореніе, котораго я не могу назвать своимъ? Нѣтъ, Руѳь, источники моего счастія не изсякли оттого, что не можетъ исполниться одно себялюбивое желаніе моего сердца! Она раскроетъ глаза Мартину,-- прибавилъ Томъ съ гордостью.-- Ничто въ свѣтѣ не увѣритъ ея въ томъ, что я измѣнилъ ему. Тайна наша умретъ вмѣстѣ съ нами. Я никогда не думалъ говорить тебѣ о ней, но теперь я радъ, что ты узнала все!
   Никогда еще не гуляли они вмѣстѣ такъ пріятно, какъ въ тотъ вечеръ. Томъ разсказалъ сестрѣ все съ такимъ чистосердечіемъ, съ такими подробностями, что, возвратясь уже домой, они не могли наговориться и засидѣлись за полночь.
   -- Что за проницательность у женщинъ!-- подумалъ Томъ, когда они разошлись на ночь по своимъ комнатамъ.
   Онъ и не подозрѣвалъ, что въ сердце его хорошенькой сестрицы забралось нѣчто, помогшее ей угадать его собственную тайну.
   На слѣдующее утро, послѣ обычной прогулки, Томъ отправился въ Тэмпль.
   -- Сегодня, я думаю, опять не явится другъ мистера Фипса,-- подумалъ онъ, поднимаясь по ступенямъ.
   Нѣтъ еще, потому что дверь была заперта, и Томъ отворилъ ее своимъ ключемъ. Книги были имъ приведены въ совершенный порядокъ. Онъ подклеилъ изорванные листики и обложки и замѣнилъ перепачканные ярлычки опрятными надписями. Библіотека смотрѣла теперь совершенно иначе, и Томъ съ гордостью любовался на плоды трудовъ своихъ.
   Теперь Томъ занимался переписываніемь набѣло каталога, къ которому прилагалъ все стараніе и все искусство свое, чтобъ отдѣлать его на славу. Работая съ неутомимымъ усердіемъ, онъ не могъ не думать о Мартинѣ и о вчерашнемъ свиданіи съ нимъ. Томъ чувствовалъ бы себя гораздо спокойнѣе, еслибъ могъ открыть все Вестлоку; но, зная, что пріятель его пришелъ бы въ неистовое негодованіе и что теперь онъ помогалъ Мартину въ дѣлѣ большой важности, онъ рѣшился молчать, чтобъ не помѣшать имъ.
   Онъ трудился часа два за своимъ каталогомъ, какъ вдругъ услышалъ внизу у входа шаги.
   -- А!-- сказалъ онъ, обернувшись къ дверямъ:-- было время, когда я этимъ тревожился и начиналъ дожидаться; но теперь я ужъ не развлекаюсь такими вещами.
   Шаги поднимались вверхъ по лѣстницѣ.
   -- Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь,-- считалъ Томъ.-- Ну, теперь довольно. Никто еще не переступалъ выше тридцати восьмой ступени.
   Шедшій по лѣстницѣ, дѣйствительно, пріостановился, но только затѣмъ, чтобъ перевести духъ; шаги стали подниматься еще выше. Сорокъ, сорокъ одинъ, сорокъ два и такъ далѣе...
   Дверь отворилась. Томъ съ жадностью и нетерпѣніемъ глядѣлъ на нее. Онъ едва вѣрилъ глазамъ своимъ, когда увидѣлъ фигуру вошедшаго, остановившагося на порогѣ. Онъ думалъ, что передъ нимъ привидѣніе.
   Старый Мартинъ Чодзльвитъ -- тотъ самый, котораго онъ оставилъ у Пексниффа слабымъ, изнемогающимъ.
   Тотъ самый? Нѣтъ, не тотъ; потому что старикъ, несмотря на свою старость, былъ крѣпокъ и твердою рукою опирался на трость, дѣлая Тому знакъ, чтобъ онъ не шумѣлъ. На лицѣ стараго Мартина выражалась непреклонная, торжественная рѣшимость; глаза смотрѣли бодро и свѣтло, и Томъ не зналъ, что думать.
   -- Вы ждали меня давно, Пинчъ.
   -- Мнѣ сказали, что хозяинъ библіотеки долженъ пріѣхать скоро; но...
   -- Знаю. Вамъ не сказали, кто онъ. Я этого желалъ, и доволенъ, что такъ поступали. Я намѣревался видѣться съ вами раньше и уже думалъ, что время настало. Полагалъ, что не могу знать о немъ больше съ худшей стороны, послѣ того, какъ я видѣлъ васъ въ послѣдній разъ. Но я ошибался.
   Онъ подошелъ къ Тому и схватилъ его за руку.
   -- Я жилъ въ его домѣ, Пинчъ, и онъ ползалъ и подличалъ передъ мною дни, недѣли, мѣсяцы,-- вы это знаете. Я позволилъ ему обращаться со мною, какъ съ орудіемъ его воли,-- вы это знаете, вы меня тамъ видѣли. Я перенесъ въ десять тысячъ разъ больше того, что бы могъ вытерпѣть, еслибъ, дѣйствительно, былъ слабымъ и жалкимъ старикомъ, за котораго онъ меня принималъ,-- вы это также знаете. Я видѣлъ, какъ онъ предлагалъ любовь свою Мери,-- вы знаете и объ этомъ -- никто лучше васъ, мой честный Пинчъ, не знаетъ этого. Низкая душа его была передо мною раскрыта много дней сряду, и я ни разу не измѣнилъ себѣ. Я бы никогда не вытерпѣлъ такой пытки, еслибъ не смотрѣлъ впередъ, къ теперешнему времени.
   Онъ пріостановился, слова пожалъ руку Тома, и сказалъ съ большимъ жаромъ:
   -- Заприте дверь, заприте дверь. Онъ не замедлитъ пріѣхать вслѣдъ за мною; но я боюсь, чтобъ онъ не пріѣхалъ слишкомъ рано. Теперь приближается время... (все лицо старика просвѣтлѣло при этихъ словахъ), когда всѣмъ воздастся должное. Я бы за милліоны золотыхъ монетъ не желалъ, чтобъ онъ умеръ или повѣсился! Заприте дверь!
   Томъ исполнилъ его желаніе, не зная, во снѣ ли онъ все это видитъ и слышитъ, или наяву.
   

Глава LI проливаетъ новый и болѣе яркій свѣтъ на весьма темное мѣсто и заключаетъ въ себѣ послѣдствіе предпріятія мистера Джонса и его друга.

   Наступила та ночь, когда старому приказчику предстояло попасть на руки своихъ нянекъ. Джонсъ не забылъ этого, несмотря на то, что всѣ его мысли были поглощены его злодѣяніемъ.
   Онъ не могъ не помнить этого, потому что дѣло шло о его безопасности. Одного слова, одного намека старика было бы для человѣка внимательнаго достаточно, чтобъ зародить подозрѣніе. Имѣя на душѣ убійство и безпрестанно осаждаемый безчисленными страхами и опасеніями, онъ былъ бы готовъ повторить преступленіе, еслибъ черезъ это можно было избѣжать обнаруженія истины,
   Намѣреніе Джонса состояло въ томъ, чтобъ убѣжать, когда поутихнетъ первая тревога, и когда можно будетъ покуситься на это, не возбуждая немедленнаго подозрѣнія. Онъ зналъ, что сидѣлки угомонятъ стараго приказчика и нелегко встревожатся, если на него нападетъ охота болтать.
   -- Ему заткнутъ ротъ, если онъ заговоритъ, и скрутятъ руки, если вздумаетъ писать,-- сказалъ Джонсъ, глядя на него, потому что они были въ комнатѣ одини.-- Онъ для этого достаточно рехнулся!
   Тсс!
   Все онъ прислушивался къ каждому звуку! Онъ слышалъ о разоблаченіи Англо-Бенгальскаго Страхового Общества; о бѣгствѣ Кримпля и Боллеми съ добычею; о своихъ необъятныхъ потеряхъ, къ которымъ могло присоединиться то, что его потребуютъ къ отвѣту, какъ одного изъ партнеровъ... Эти вещи приходили ему на умъ поочереди или всѣ разомъ, до онъ не могъ остановить своихъ мыслей на такихъ до крайности для него важныхъ обстоятельствахъ. Единственною, постоянною мыслью его былъ вопросъ: когда найдутъ трупъ убитаго въ лѣсу?
   Умъ его былъ прикованъ къ этой мысли. Онъ прислушивался ко всякому крику или восклицанію прохожихъ; смотрѣлъ изъ окна на толпы, сновавшія взадъ и впередъ, и старался прочесть въ глазахъ каждаго, не подозрѣваютъ ли его. Чѣмъ больше духъ его тревожился страхомъ обнаруженія преступленія, тѣмъ больше мысли носились около одинокаго трупа, оставленнаго въ лѣсу.
   И все таки онъ не раскаивался. Его тревожили и мучили не угрызенія совѣсти, но страхъ за свою собственную безопасность. Помышленія о томъ, что онъ лишился своего состоянія, усиливали его ненависть къ убитому и даже доставляли ему нѣкоторымъ образомъ торжество удовлетвореннаго мщенія. Но что, если узнаютъ!...
   Онъ тщательно наблюдалъ за старымъ Чоффи и по возможности не отходилъ отъ него. Теперь они оставались наединѣ. Были уже сумерки, и назначенный сидѣлкамъ часъ приближался. Джонсъ угрюмо прохаживался по комнатѣ. Старикъ сидѣлъ въ своемъ углу.
   Всякая бездѣлица тревожила убійцу. Теперь онъ безпокоился объ отсутствіи жены, которая ушла изъ дома вскорѣ послѣ обѣда и еще не возвращалась домой.-- Гдѣ она теперь?-- воскликнулъ онъ съ гнѣвнымъ ругательствомъ.
   -- Она пошла къ своей доброй пріятельницѣ, мистриссъ Тоджерсъ,-- сказалъ старикъ Чоффи.
   -- Такъ! Разумѣется! Вѣчно въ обществѣ этой женщины. А она не изъ его пріятельницъ! Кто можетъ знать, что онѣ вмѣстѣ вздумаютъ затѣять! Позвать ее сейчасъ же домой!
   Старикъ всталъ, какъ будто желая идти за нею самъ, но Джонсъ грубо втолкнулъ его въ кресла и послалъ за женою служанку. Потомъ онъ снова принялся ходить взадъ и впередъ. Служанка воротилась скоро, потому что ей недалеко было идти.
   -- Ну! Гдѣ она? Пришла?
   -- Нѣтъ. Она ушла оттуда часа съ три назадъ
   -- Ушла оттуда! Одна?
   Служанка не знала, потому что не спрашивала.
   -- Проклятая дура! Принеси свѣчи.
   Не успѣла она выйти, какъ старикъ Чоффи, который во все это время не сводилъ глазъ съ Джонса, вдругъ подошелъ къ нему.
   -- Подай ее!-- кричалъ старикъ.-- Давай ее мнѣ! Что ты съ нею сдѣлалъ? Скорѣе! Я на этотъ счетъ не далъ никакого обѣщанія. Что ты съ нею сдѣлалъ?
   Онъ взялъ Джонса за воротъ и довольно крѣпко.
   -- Ты не уйдешь отсюда!-- восклицалъ старикъ.-- У меня станетъ силы, чтобъ закричать сосѣдямъ. Давай ее сюда! Не то я закричу.
   Джонсъ до того былъ испуганъ, пораженъ и убитъ совѣстью, что не имѣлъ смѣлости оттолкнуть отъ себя дряхлаго, едва живого старика. Онъ вытаращилъ на него глаза, не шевеля ли однимъ пальцемъ, и только съ трудомъ рѣшился спросить, что это значитъ.
   -- Я хочу знать, что ты съ нею сдѣлалъ!-- возразилъ Чоффи.-- Ты будешь отвѣчать за каждый волосокъ съ ея головы. Бѣдняжка! Бѣдняжка! Гдѣ она?
   -- Ахъ, ты сумасшедшій старичишка!-- сказалъ Джонсъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ.-- Что за припадокъ нашелъ на тебя?
   -- Немудрено сойти съ ума тому, кто видѣлъ, что произошло въ этомъ домѣ! Гдѣ мой добрый старый хозяинъ? Гдѣ его единственный сынъ, который еще ребенкомъ игралъ у меня на колѣняхъ? Гдѣ она -- та, которая на моихъ глазахъ чахла съ каждымъ днемъ и плакала безсонныя ночи? Она была послѣднею, послѣднею изъ моихъ друзей!
   Видя, что слезы текутъ по морщинистому лицу старика, Джонсъ собрался съ духомъ и оттолкнулъ его.
   -- Развѣ ты не слышалъ, какъ я о ней спрашивалъ, какъ я за нею посылалъ? Какъ могу я дать тебѣ то, чего не знаю, гдѣ найти, сумасшедшій?
   -- Если съ нею что нибудь случилось,-- кричалъ Чоффи:-- помни! Я старъ и рехнулся, но и я бываю въ полной памяти! Если съ нею что нибудь случилось...
   -- Чтобъ чортъ тебя побралъ! Что могло съ нею случиться? Подожди, пока она прійдетъ домой -- она скоро воротится. Довольно ли съ тебя?
   -- Помни! Чтобъ не пострадалъ ни одинъ волосокъ съ ея головы! Я не перенесу этого. Я... я... переносилъ слишкомъ долго, Джонсъ. Я молчу, но я... я... я могу говоритъ. Я... я... могу говорить...-- заикался онъ, снова отправляясь въ свои кресла и бросивъ Джонсу слабый, но угрожающій взглядъ.
   -- Ты можешь говорить, можешь?-- подумалъ Джонсъ.-- Да, да, мы предупредимъ твое краснорѣчіе. Я уже подумалъ объ этомъ.
   Несмотря на эти слова, Джонсъ до того испугался угрозъ стараго Чоффи, что крупныя капли выступили у него на лбу. Онъ подошелъ къ окну. Лавка, бывшая противъ его дома, была освѣщена, и лавочникъ читалъ какой то печатный листокъ вмѣстѣ съ своимъ покупщикомъ. Это подняло всѣ опасенія Джонса:-- неужели они его подозрѣваютъ?
   Стукъ въ двери.-- Что это?
   -- Пріятнаго вечера, мистеръ Чодзльвитъ!-- послышался голосъ мистриссъ Гемпъ.-- Каково поживаетъ сегодня мистеръ Чоффи, сударь?
   Мистриссъ Гемпъ держалась особенно близко отъ дверей и присѣдала больше обыкновеннаго. Она, повидимому, была не такъ развязна, какъ всегда.
   -- Отведите его въ его комнату,-- сказалъ ей Джонсъ на ухо.-- Онъ сильно бредилъ... совсѣмъ рехнулся!
   -- Ахъ, бѣдненькій!-- воскликнула она съ необыкновенною нѣжностью.-- Онъ весь дрожитъ.
   -- Немудрено... послѣ припадка бѣшенства. Уведите его наверхъ.
   Она помогала старику подняться.
   -- Ахъ, вы, мой старый цыпленокъ!-- кричала она утѣшительнымъ и успокоительнымъ голосомъ.-- Пойдемте въ вашу комнату, мой дружокъ. Вотъ такъ! Ступайте съ вашею Сарой.
   -- Пришла она домой?-- спросилъ старикъ.
   -- Сейчасъ придетъ, сударь. Пойдемте, мистеръ Чоффи, пойдемте.
   Онъ молча далъ ей увести себя.
   Джонсъ снова подошелъ къ окну. Тамъ въ лавкѣ все еще читали печатный листокъ, и къ нимъ присоединилось третье лицо. Что бы ихъ такъ сильно интересовало?
   Повидимому, они заспорили между собою, и одинъ, глядѣвшій на бумагу черезъ плечо другого, отступилъ назадъ, чтобъ пояснить что-то жестами...
   Ужасъ! Какъ это похоже на ударъ, нанесенный въ лѣсу!
   Джонсъ отскочилъ отъ окна. Шатаясь, подошелъ онъ къ кресламъ и подумалъ о новорожденной нѣжности мистриссъ Гемпъ къ Чоффи. Не отъ того ли это, что трупъ найденъ? Что она знаетъ объ этомъ? Подозрѣваетъ его?..
   -- Мистеръ Чоффи улегся,-- сказала мистриссъ Гемпъ, воротясь сверху.-- Будьте спокойны, мистеръ Чодзльвитъ!
   -- Садитесь,-- сказалъ Джонсъ хриплымъ голосимъ.-- Гдѣ другая женщина?
   -- Она съ нимъ, сударь.
   -- Хорошо. Его нельзя оставлять безъ присмотра. Онъ напалъ на меня сегодня вечеромъ, какъ бѣшеная собака. Какъ онъ ни старъ, а мнѣ было трудно справиться съ нимъ. Вы... Тсс! Нѣтъ, это ничего. Вы сказывали мнѣ имя другой сидѣлки. Я забылъ его.
   -- И говорила про Бетси Пригъ, сударь
   -- На нее можно положиться?
   -- О, нѣтъ! Да я привела не ее, мистеръ Чодзльвитъ; я привела другую, которая...
   Какъ ее зовутъ?
   -- Мистриссъ Гемпъ смотрѣла на него какъ то особенно, но не отвѣчала.
   -- Какъ ее зовутъ?-- повторилъ Джонсъ.
   -- Ее зовутъ мистриссъ Гаррисъ.
   Странно, съ какимъ усиліемъ мистриссъ Гемпъ произнесла имя, которое такъ часто было на ея устахъ.
   -- Хорошо,-- сказалъ онъ поспѣшно.-- Вы уговорились съ нею насчетъ ухаживанья за нимъ?
   -- Конечно, сударь.
   -- Мы не станемъ спорить объ условіяхъ. Пусть они будутъ попрежнему. Смотрите за нимъ хорошенько; его надобно обуздывать. Онъ сегодня забралъ себѣ въ голову, что жена моя умерла, и напалъ на меня, какъ будто я убилъ ее. Это... это обыкновенная привычка у сумасшедшихъ: они всегда выдумываютъ самыя дурныя вещи на тѣхъ, кого они любятъ. Не такъ ли?
   Мистриссъ Гемпъ согласилась съ легкимъ стономъ.
   -- Держите же его круче, чтобъ онъ не напроказилъ когда нибудь, когда на него найдетъ припадокъ. Да не довѣряйте ему никогда, потому что онъ бредить сильнѣе, когда кажется въ памяти. Но вы все это сами знаете. Теперь я хочу видѣть другую сидѣлку.
   -- Другую особу, сударь?
   -- Да! Скорѣе; мнѣ некогда.
   Мистриссъ Гемпъ попятилась къ дверямъ; но, сдѣлавъ шага три, остановилась въ нерѣшимости.
   -- Такъ вы желаете видѣть другую особу, сударь?
   Но внезапное измѣненіе лица Джонса объявило ей, что онъ дѣйствительно видѣлъ уже другую особу. Прежде, чѣмъ Мистриссъ Гемпъ успѣла оглянуться на двери, ее отвела въ сторону рука стараго Мартина. Чоффи и Джонъ Вестлокъ вошли вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Чтобъ никто не выходилъ отсюда,-- сказалъ старикъ Мартинъ. Этотъ человѣкъ сынъ моего брата. Если онъ двинется съ мѣста или скажетъ хоть слово громкое,-- окно настежь и зовите да помощь!
   -- Какое право имѣете вы распоряжаться здѣсь?-- спросилъ Джонсъ слабымъ голосомъ.
   -- Право твоихъ дурныхъ дѣль. Войдите сюда.
   Неудержимое восклицаніе вырвалось у Джонса, когда пошелъ Льюсомъ.
   Вотъ для чего совершилъ онъ убійство! Вотъ для чего окружилъ себя опасностью, безчисленными страхами, мученіями! Онъ скрылъ свою тайну въ лѣсу, запряталъ ее въ окрававленную землю, и теперь она возстаетъ передъ нимъ! Она извѣстна многимь и взываетъ къ нему устами старика, который какимъ то чудомъ пріобрѣлъ себѣ снова силу и крѣпость!
   Напрасно старался Джонсъ смотрѣть на нихъ презрительно или даже съ своею обычною наглостью. Онъ едва могъ стоять и долженъ былъ опираться на спинку стула.
   -- Я знаю этого негодяя!-- говорилъ онъ, задыхаясь на каждомъ словѣ и указывая дрожащимъ пальцемъ на Льюсома.-- Это величайшій лгунъ, какого только я знаю. Что онъ теперь разсказываетъ? Ха, ха, ха! Да вы и рѣдкіе ребята! Дядя мой еще хуже ребенокъ, нежели былъ въ послѣднее время мой отецъ или чѣмъ теперь Чоффи. А за какимъ дьяволомъ пришли сюда вы?-- прибавилъ онъ, яростно взглянувъ на Вестлока и Марка Тэпли, который вошелъ вслѣдъ за Льюсомомъ:-- да еще вдобавокъ съ двумя полоумными и какимъ-то негодяемъ! Не за тѣмъ ли, чтобъ взять мой домъ приступомъ? Эй! Кто тамъ? Отворить двери и выгнать отсюда этихъ наглецовъ!
   -- Послушайте, почтенный,-- сказалъ Маркъ, выступая впередъ:-- еслибъ не ваше имя, то я одинъ вытащилъ бы васъ на улицу и поднялъ бы такой шумъ, что сюда сбѣжалась бы половина Лондона. И потому совѣтую быть потише. Не старайтесь смотрѣть на меня прямо: это не поможетъ.
   Съ этими словами, Маркъ сѣлъ на подоконникъ и скрестилъ руки съ видомъ человѣка, приготовившагося выполнить что бы то ни было, если оно будетъ нужно.
   Старикъ Мартинъ обратился къ Льюсому:
   -- Онъ ли?-- указывая пальцемъ на Джонса.
   -- Взгляните на него, и вы убѣдитесь въ этомъ.
   -- О, братъ, братъ!-- вскричалъ старикъ Мартинъ, всплеснувъ руками:-- для того ли мы были чужды другъ другу половину нашей жизни, чтобъ ты воспиталъ подобнаго злодѣя, а я сдѣлался орудіемъ его наказанія?
   Онъ сѣлъ въ кресла и промолчалъ нѣсколько минутъ; потомъ, съ возродившеюся твердостью, продолжалъ:
   -- Ты на очной ставкѣ съ этимъ человѣкомъ, чудовище! Слушай, что онъ станетъ говорить. Возражай, молчи, противорѣчь, спорь -- дѣлай что угодно. Мое намѣреніе принято. А ты,-- сказалъ онъ Чоффи:-- изъ любви къ твоему старому хозяину, говори, мой любезный.
   -- Я молчалъ изъ любви къ нему!-- воскликнулъ Чоффи.-- Онъ требовалъ этого, взялъ съ меня обѣщаніе передъ самою смертью. Я бы никогда не сталъ говорить, еслибъ вы сами не знали такъ много. Я часто, очень часто думалъ объ этомъ; иногда это мнѣ грезилось,-- но и тогда не спалъ, а мнѣ снилось это днемъ, наяву. Есть ли такого рода сны?
   Мартинъ отвѣчалъ ему ласково; Чоффи внимательно прислушивался къ его голосу и улыбнулся.
   -- Да, да! Онъ часто говаривалъ со мною такъ! Мы вмѣстѣ учились въ школѣ. Я бы не могъ дѣйствовать противъ его сына, знаете... его единственнаго сына, мистеръ Чодзлвить!
   -- Я бы желалъ, чтобъ ты былъ его сыномъ.
   --Вы говорите совершенно такъ, какъ мой любезный старый хозяинъ!-- воскликнулъ Чоффи съ ребяческимъ восторгомъ.-- Мнѣ почти кажется, что я слышу его, и я снова молодѣю. Онъ всегда былъ со мною ласковъ, и я всегда понималъ его. Хотя зрѣніе мое было тускло, но я могъ его видѣть, да, да! Онъ умеръ, умеръ!
   Чоффи горестно качалъ головою. Въ это мгновеніе, Маркъ, глядѣвшій въ окно, вышелъ изъ комнаты.
   -- Я не могъ дѣйствовать противъ его единственнаго сына,-- сказалъ Чоффи.-- Но онъ часто чуть не доводилъ меня до этого, даже сегодня вечеромъ я едва могъ выдержать. А гдѣ же она? Она еще не пришла!
   -- Ты говоришь о его женѣ?-- спросилъ Мартинъ.
   -- Да.
   -- Она подъ моимъ покровительствомъ и не будетъ присутствовать при томъ, что произойдетъ здѣсь. Она и безъ этого испытала довольно горя.
   Джонсъ чувствовалъ, что онъ погибъ. Земля выскользала изъ-подъ его ногъ. Нѣтъ спасенія!
   Теперь началъ говорить его прежній сообщникъ -- прямую безпощадную истину, со всѣми подробностями, истину, которая возвращала разсудокъ полоумнымъ, истину, которой ничто не могло подавить.
   Джонсъ хотѣлъ опровергать ее, но языкъ его не ворочался. Ему пришла въ голову отчаянная мысль прорваться на улицу и бѣжать,-- но члены его не двигались. И во все это время тихій голосъ Льюсома обвинялъ его ясно и неоспоримо.
   Когда Льюсомъ умолкъ, раздался голосъ стараго приказчика, который слушалъ внимательно, ломая руки.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Неправда! Подождите!-- Истина извѣстна одному только мнѣ!
   -- Можетъ ли это быть?-- возразилъ старый Мартинъ.--Развѣ не ты говорилъ мнѣ на лѣстницѣ, что онъ убійца своего отца?
   -- Да. да! Такъ!-- кричалъ Чоффи въ изступленіи.-- Стойте! Дайте мнѣ время собраться. Это было дурно, ужасно, жестоко; но не такъ, какъ вы полагаете. Постойте, постойте!
   Онъ схватилъ свою голову обѣими руками и безсмысленно озирался вокругъ себя. Но глаза его остановились на Джонсѣ и вдругъ просіяли разсудкомъ и памятью.
   -- Да!-- кричалъ онъ.-- Вотъ какъ это было; теперь я припоминаю все. Онъ... онъ всталъ съ постели передъ тѣмъ, какъ умеръ, и сказалъ мнѣ, что прощаетъ его; онъ спустился вмѣстѣ со мною въ эту самую комнату и, когда увидѣлъ его, единственнаго сына, котораго онъ любилъ,-- языкъ отказался служить ему! Онъ не могъ выговорить того, что онъ зналъ, никто не понялъ его словъ, никто, кромѣ меня. Но я понялъ, я понялъ!
   Старикъ Мартинъ смотрѣлъ на него съ изумленіемъ; всѣ бывшіе съ нимъ также. Мистриссъ Гемпъ, которая держала двѣ трети своего туловища за дверьми, въ готовности къ побѣгу, и одну треть въ комнатѣ, чтобъ пристать къ сильнѣйшей сторонѣ, подалась нѣсколько впередъ и замѣтила съ чувствомъ, что мистеръ Чиффи "самое милое старое твореньице".
   -- Онъ купилъ зелье,-- сказалъ Чоффи, протянувъ руку къ Джонсу съ удивительнымъ огнемъ въ его всегда тусклыхъ глазахъ:-- онъ купилъ зелье, правда, и принесъ его домой. Онъ подмѣшалъ его... смотрите на него!.. подмѣшалъ въ сласти, которыя были въ кружкѣ съ питьемъ его отца, и поставилъ въ выдвижной ящикъ, въ конторкѣ -- онъ знаетъ куда! Тамъ онъ его замкнулъ. Но у него не достало смѣлости, а можетъ быть и сердце его было тронуто... Боже мой! Вѣроятно, что сердце... онъ былъ его единственный сынъ! Онъ не поставилъ кружки на обыкновенное мѣсто, гдѣ мои старый хозяинъ могъ бы взять ее разъ двадцать въ день.
   Дряхлый старикъ трясся отъ сильныхъ ощущеній, которыя въ немъ кипѣли. Но тотъ же свѣтъ горѣлъ въ его глазахъ; рука попрежнему указывала на едва живого Джонса; сѣдые волосы поднялись дыбомъ на его головѣ; онъ казался выросшимъ и вдохновеннымъ:
   -- Теперь я припомнилъ все до послѣдняго слова! Онъ поставилъ кружку въ ящикъ и такъ часто заглядывалъ въ контору съ стеклянными дверьми и такъ секретничалъ, отецъ замѣтилъ ею. Когда онъ вышелъ, отецъ его отперъ ящикъ и досталъ кружку. Мы были вмѣстѣ и разсмотрѣли эту смѣсь -- мистеръ Чодзльвитъ и я. Онъ взялъ ее и выбросилъ; но ночью онъ подошелъ къ моей кровати и плакалъ, и сказалъ, что сынъ хочетъ отравить его. "О, Чоффи!" -- говорилъ онъ мнѣ:-- "о любезный Чоффи! Какой-то голосъ пришелъ въ мою комнату сегодня ночью и сказалъ, что я самъ виноватъ въ этомъ преступленіи; что оно зародилось съ той поры, когда я научилъ его бытъ слишкомъ жаднымъ къ деньгамъ, которыя останутся послѣ меня, такъ что онъ сталъ съ нетерпѣніемъ ожидать моей смерти!" -- Вотъ его слова, его собственныя слова. Если онъ поступалъ иногда жестоко, то дѣлалъ это для собственнаго сына. Онъ любилъ своего единственнаго сына и всегда былъ добръ со мною!
   Джонсъ слушалъ съ удвоеннымъ вниманіемъ. Надежда начала ему улыбаться.
   -- "Онъ не заждется моей смерти, Чоффъ" -- такъ говорилъ мой старый хозяинъ, плача какъ ребенокъ:-- "онъ получитъ деньги теперь. Пусть онъ женится... Ему это по вкусу, хоть мнѣ это и не очень нравится, а мы съ тобою удалимся и будемъ доживать свой вѣкъ потихоньку, съ немногимъ. Я всегда любилъ его: не полюбитъ ли онъ меня тогда?.. Ужасно знать, что мое собственное дитя жадно желаетъ моей смерти. Но я долженъ бы былъ предвидѣть это: я сѣялъ и долженъ пожинать. Пусть онъ думаетъ, что я принимаю это зелье: когда увижу, что онъ будетъ раскаиваться и получитъ все, чего ему нужно, я скажу ему, что узналъ все и что прощаю его. Можетъ быть, онъ послѣ этого лучше воспитаетъ своего сына и самъ станетъ другимъ человѣкомъ, Чоффъ!"
   Бѣдный Чоффи пріостановился, чтобъ отереть слезы. Старый Мартинъ закрылъ себѣ лицо руками. Джонсъ слушалъ смѣлѣе и съ возрастающею надеждою.
   -- Мои добрый старый хозяинъ притворился на другой день, что онъ по ошибкѣ отперъ ящикь конторки однимъ изъ ключей въ связкѣ, который пришелся по замку, и что удивился, видя въ такомъ мѣстѣ свѣжій запасъ своего лекарства отъ кашля, но полагаетъ, что его туда поставили какъ нибудь второпяхъ, когда ящикъ былъ открытъ. Мы сожгли это лекарство, но сынъ его былъ увѣренъ, что старикъ составляетъ изъ него свое питье... онъ знаетъ, что онъ такъ думалъ! Разъ мистеръ Чодзльвитъ хотѣлъ испытать его и замѣтилъ, что питье его имѣетъ какой то странный вкусъ. Джонсъ сейчасъ же всталъ и вышелъ.
   Джонсъ прокашлялся короткимъ, сухимъ кашлемъ, скрестилъ на груди руки и сталъ въ болѣе развязномъ положеніи, хотя все еще не рѣшался смотрѣть ни на кого.
   -- Мистеръ Чодзльвитъ писали къ ея отцу, то есть къ отцу его бѣдной жены,-- продолжалъ Чоффи:-- и просилъ его пріѣхать, чтобъ поспѣшить свадьбою. Онъ началъ хворать съ того времени, какъ приходилъ ко мнѣ ночью, и уже не могъ поправиться. Въ эти немногіе дни онъ перемѣнился такъ много, какъ не могъ бы перемѣниться въ дважды столько лѣтъ.-- "Пощади его, Чоффъ!" -- говорилъ онъ передъ смертью. Больше онъ не могъ сказать ни слова. Я обѣщалъ и старался выполнить свое обѣщаніе. Онъ его единственный сынъ!
   Воспоминаніе о послѣднихъ минутахъ жизни стараго друга отняло языкъ у бѣднаго Чоффи: онъ едва могъ договорить. Показавъ рукою, что старый Энтони, умирая, держалъ его руку, онъ удалился въ уголокъ, въ которомъ обыкновенно предавался своей горести, и замолчалъ.
   Джонсъ взглянулъ нагло на присутствующихъ.-- Ну, что?-- сказалъ онъ послѣ краткаго молчанія.-- Довольны вы? Или у васъ есть еще какіе нибудь заговоры? Этотъ негодяй Льюсомъ выдумаетъ вамъ еще нѣсколько десятковъ сказокъ! Все, что ли? Нѣтъ ли еще чего нибудь?
   Старый Мартинъ смотрѣлъ на него пристально.
   -- То ли вы, чѣмъ казались у Пексниффа, или просто вы шарлатанъ,-- сказалъ Джонсъ съ улыбкою, не рѣшаясь, однако, смотрѣть въ глаза своему дядѣ:-- до этого мнѣ нѣтъ дѣла; но я не хочу видѣть васъ здѣсь. Вы всегда такъ любили вашего брата и такъ часто были здѣсь, что немудрено, если привязаны къ этому мѣсту; но мѣсто это не привязано къ вамъ, и потому лучше его оставить. А что до моей жены, старикъ, пришлите ее сюда немедленно; не то, ей же будетъ хуже. Ха, ха, ха! Вы ведете дѣла свысока! Но человѣка нельзя еще приговорить къ висѣлицѣ за то, что онъ держитъ для своей надобности яду на пенни, и потому, что два старые сумасброда вздумали разыгрывать изъ этого комедіи! Ха, ха, ха! Видите вы дверь?
   Низкое торжество его, боровшееся съ подлостью, стыдомъ и сознаніемъ своей виновности, было такъ отвратительно, что всѣ бывшіе въ комнатѣ невольно отъ него отвернулись. Но въ торжествѣ этомъ было также отчаяніе -- дикое, необузданное отчаяніе, отъ котораго зубы Джонса скрежетали, которое мучило его невыносимо.
   -- Ты слышалъ, старикъ, что я сейчасъ говорилъ,-- сказалъ онъ своему дядѣ дрожащимъ голосомъ.-- Видишь ли ты двери?
   -- А видишь ли ты двери?-- возразилъ Джонсу голосъ Марка Тэпли, раздавшійся изъ нихъ.-- Взгляни туда!
   Джонсъ взглянулъ, и взоръ его пригвоздился къ дверямъ. Кто же былъ на этомъ роковомъ порогѣ?
   Впереди всѣхъ Педжетъ.
   На улицѣ шумъ и суматоха. Окна домовъ открылись настежь; люди останавливались среди улицы и прислушивались съ ужасомъ; на улицѣ крикъ и тревога.
   -- Вотъ онъ, у окна!-- сказалъ Педжетъ.
   Три человѣка вошли вслѣдъ за нимъ, наложили руки на убійцу и скрутили его. Это было сдѣлано такъ скоро, что руки его были въ кандалахъ прежде, чѣмъ онъ успѣлъ разсмотрѣть лицо своего изобличителя.
   -- Убійство!-- сказалъ Педжетъ, окидывая взоромъ удивленную толпу.-- Чтобъ никто не смѣлъ мѣшать!
   -- Убійство, убійство, убійство!-- раздалось на многолюдной улицѣ. Страшное слово это переходило отъ дома къ дому, отражалось камнями мостовой, звучало во всѣхъ устахъ.
   Мартинъ Чодзльвитъ и всѣ бывшіе съ нимъ безмолвно глядѣли другъ на друга.
   Мартинъ заговорилъ первый:
   -- Что это значитъ?
   -- Спросите его, сударь,-- отвѣчалъ Педжетъ.-- Вы съ нимъ знакомы. Онъ знаетъ больше моего, хоть и я знаю очень многое.
   -- Почему вамъ извѣстно многое?
   -- Я недаромъ наблюдалъ за нимъ столько времени; ни за кѣмъ еще не слѣживалъ я такъ усердно, какъ за нимъ.
   Еще одинъ изъ призраковъ грозной истины! Еще одинъ изъ неожиданныхъ образовъ, возставшихъ передъ убійцею! Этотъ человѣкъ -- шпіонъ надъ нимъ; этотъ человѣкъ, сбросившій съ себя личину уклончивости, робости, близорукости, непримѣтливости, превратился въ неутомимаго и неусыпно бдительнаго врага! Джонсъ скорѣе готовъ бы былъ подозрѣвать мертвеца во враждебныхъ противъ него намѣреніяхъ.
   Дѣло кончено, нѣтъ спасенія! Джонсъ упалъ, какъ снопъ вдоль стѣны.
   -- Гдѣ вы наблюдали? Что вы видѣли?-- спросилъ старикъ Мартинъ.
   -- Я наблюдалъ за нимъ днемъ и ночью во многихъ мѣстахъ. Въ послѣднее время я наблюдалъ за нимъ безъ смѣны и отдыха (налившіеся кровью глаза Педжета подтверждали его слова); я не такъ мало думалъ о томъ, къ чему поведетъ моя бдительность, какъ онъ, когда онъ выскользнулъ изъ дома ночью въ томъ платьѣ, которое послѣ связалъ въ узелокъ и бросилъ въ Темзу съ Лондонскаго Моста!
   Джонсъ бился и рвался, какъ въ пыткѣ. Онъ испустилъ стонъ, какъ будто его уязвили какимъ нибудь орудіемъ муки.
   -- Легче, будетъ вамъ шумѣть, милые родственнички!-- сказалъ начальникъ полицейскихъ.
   -- Кого ты называешь родственниками?-- строго спросилъ Мартинъ.
   -- Васъ, въ числѣ прочихъ.
   Мартинъ устремилъ на него испытующій взглядъ. Полицейскій лѣниво сидѣлъ поперекъ стула, положивъ руки на спинку его, и хладнокровно грызъ орѣхи, выбрасывая скорлупы за окно.
   -- Да,-- прибавилъ онъ, кивнувъ головою.-- Вы можете отрекаться отъ своихъ племянниковъ; но Чиви Сляймъ все таки Чиви Сляймъ. Вамъ, можетъ быть, непріятно видѣть члена вашей фамиліи въ такомъ званіи? Меня можно выкупить изъ него. Взгляните на меня! Можете ли вы безъ стыда видѣть въ костюмѣ полицейскаго сыщика человѣка вашей фамиліи, у котораго въ мизинцѣ больше способностей, чѣмъ въ мозгу у всѣхъ остальныхъ. Я взялся за это ремесло именно съ тѣмъ, чтобъ пристыдить васъ; но мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ мнѣ могло посчастливиться взять въ плѣнъ нашего же родственника.
   -- Если распутство твое и твоихъ пріятелей довело тебя до такого состоянія,-- возразили старикъ:-- то не покидай его. Ты живешь честно, надѣюсь, а это чего нибудь да стоитъ.
   -- Зачѣмъ отзываться такъ жестоко о моихъ пріятеляхъ -- они были и вашими избранными друзьями. Не говорите, что вы никогда не пользовались услугами моего пріятеля Тигга,-- мнѣ это лучше извѣстно. Мы ссорились съ нимъ изъ за этого.
   -- Я нанималъ этого негодяя и платилъ ему.
   -- Хорошо, что платили, потому что теперь это было бы поздно. Онъ уже далъ полную росписку.
   Старикъ смотрѣлъ на своего племянника съ любопытствомъ, но не сказалъ ни слова.
   -- Я всегда ожидалъ, что ему придется попасть въ наши руки за какое нибудь плутовство,-- сказалъ Чиви Сляймъ, вынимая изъ кармана свѣжую горсть орѣховъ:-- но мнѣ не снилось, что въ моихъ же рукахъ будетъ приказъ схватить его убійцу.
   -- Его убійцу?
   -- Его или мистера Монтегю,-- сказалъ Педжетъ.-- Это одно и то же лицо, какъ мнѣ сказывали.-- Я обвиняю Джонса Чодзльвита въ умерщвленіи мистера Монтегю, котораго тѣло найдено въ лѣсу вчера ночью. Вы спросите, почему я его обвиняю? Нечего дѣлать, дольше нельзя скрытничать.
   Господствующая страсть Педжета проявилась въ тонѣ сожалѣнія, съ которымъ онъ думалъ о томъ, что открытія его должны сдѣлаться всѣмъ извѣстными.
   -- Я вамъ говорилъ, что наблюдалъ за нимъ,-- продолжалъ онъ:-- мнѣ это поручилъ мистеръ Монтегю, у котораго я быль тогда въ службѣ. Мы имѣли насчетъ его нѣкоторыя подозрѣнія... какія?-- объ этомъ вы сами сейчасъ разсуждали. Началомъ ихъ была ссора съ другою конторой, въ которой была застрахована жизнь его отца и которая имѣла насчетъ смерти его отца столько недовѣрчивости и сомнѣній, что онъ сталъ торговаться съ ними и взялъ половину денегъ вмѣсто всей суммы, чѣмъ еще остался очень доволенъ. Мало по малу, я добрался еще до нѣкоторыхъ обстоятельствъ противъ него. На это нужно было терпѣніе; но таково мое призваніе. Я отыскалъ сидѣлку -- она здѣсь и можете подтвердить мои слова; отыскалъ доктора, похороннаго подрядчика и его помощника, Я развѣдалъ о поведеніи этого стараго джентльмена, мистера Чоффи, на похоронахъ узналъ и о томъ, что бредилъ этотъ человѣкъ (онъ показалъ на Льюсома) во время своей горячки. Я узналъ, какъ этотъ господинъ велъ себя до смерти своего отца, и послѣ нея, и въ минуту смерти... Собравъ и написавъ все это, я доставилъ мистеру Монтегю достаточно матеріаловъ для того, чтобъ онъ могъ упрекнуть его преступленіемъ, которое онъ самъ думалъ, что совершилъ. Это было при мнѣ. Вы видите, каковъ онъ? Тогда онъ смотрѣлъ немногимъ лучше теперешняго.
   Джонсъ метался на полу, какъ будто стараясь зажать себѣ уши своими скованными руками. Всѣ отошли отъ него на другую сторону комнаты, кромѣ Сляйма, который съ прежнимъ хладнокровіемъ щелкалъ орѣхи.
   -- Изъ этого слухового окошка,-- продолжалъ Педжетъ, указывая черезъ узкую улицу:-- я наблюдалъ дни и ночи за нимъ и за всѣмъ, что происходило здѣсь въ домѣ. Оттуда я увидѣлъ, какъ онъ возвратился домой одинъ послѣ путешествія, которое началъ съ мистеромъ Монтегю -- это указало мнѣ, что мистеръ Монтегю достигъ своей цѣли, и мнѣ будетъ легче наблюдать, хоть я и не долженъ былъ выпускать его изъ вида безъ разрѣшенія. Но, стоя у противоположной двери, когда наступила ночь, я вдругъ увидѣлъ какого то простолюдина, который выходилъ изъ задней двери, изъ которой никто никогда не ходилъ. Я тотчасъ же узналъ его походку и немедленно послѣдовалъ за нимъ. Онъ скрылся отъ меня на западной дорогѣ и все пробирался дальше на западъ.
   Джонсъ взглянулъ на него и пробормоталъ страшное ругательство.
   -- Я не могъ понять, что бы это значило. Жена его, къ которой я пришелъ подъ пустымъ предлогомъ, сказала мнѣ, что онъ спитъ -- въ той комнатѣ, изъ которой я самъ видѣлъ, какъ онъ вышелъ -- и что строго запретилъ тревожить себя. Изъ этого я понялъ, что онъ долженъ возвратиться, и я рѣшился поджидать его возвращенія. Я караулилъ на улицѣ, въ закоулкахъ, подъ дверьми -- всю ночь напролетъ; потомъ, у этого самаго слухового окошка простоялъ я цѣлый день; наконецъ, когда опять наступило ночь, я снова очутился на улицѣ: я былъ увѣренъ, что онъ возвратится не иначе, какъ въ такое время, когда опустѣетъ эта часть города. Такъ и вышло. Рано утромъ, ползкомъ, ползкомъ, ползкомъ, тотъ же простолюдинъ возвратился домой. Я простоялъ цѣлый день у окна и, кажется, не смыкалъ глазъ. Ночью, онъ вышелъ изъ дома съ узломъ. Я опять пошелъ за нимъ. Онъ спустился по ступенямъ Лондонскаго Моста и бросилъ свой узелъ въ рѣку. Я началъ чувствовать серьезныя подозрѣнія и сообщилъ это полиціи, которая велѣла...
   -- Выудить узелъ,-- прервалъ Сляймъ.-- Не робѣйте, мистеръ Педжетъ!
   -- Въ узлѣ было платье, которое я видѣлъ на немъ; оно было запачкано въ грязи и занятнано кровью. Извѣстіе объ убійствѣ было получено въ городѣ вчера ночью. Носившаго это платье видѣли около тѣхъ мѣстъ; знали, что онъ шнырялъ по сосѣдству и что слѣзъ съ дилижанса, возвращавшагося изъ той стороны, около того самаго времени, когда я видѣлъ, какъ онъ пришелъ домой. Повелѣніе было отдано, и эти полицейскіе чиновники уже нѣсколько часовъ со мною. Мы выбрали время; видя, что вы входите сюда и видя у окна этого человѣка...
   -- Сдѣлали ему знакъ отворить двери,-- подхватилъ Маркъ, слыша, что дѣло касается его:-- что онъ и исполнилъ съ большимъ удовольствіемъ.
   -- Теперь, покуда, все,-- сказалъ Педжетъ:-- но впереди будетъ еще многое. Вы желали знать факты, джентльмены, теперь вы ихъ знаете, и намъ нечего васъ дольше задерживать. Готовы ли вы, мистеръ Сляймъ?
   -- И очень. Эй, Томъ! Достань карету!
   -- Помощникъ Сляйма вышелъ. Старикъ Мартинъ промедлилъ нѣсколько мгновеній, какъ будто желая сказать Джонсу нѣсколько словъ; но, видя, что онъ въ дикой безчувственности раскачивается съ боку на бокъ, сидя на полу, онъ взялъ подъ руку стараго Чоффи и медленно вышелъ вслѣдъ за Педжетомъ. Джонъ Вестлокъ и Маркъ Тэпли также послѣдовали за ними. Мистриссъ Гемпъ вышла прежде всѣхъ, чтобъ лучше обнаружить свои чувства; походка ея была нѣчто въ родѣ ходячаго обморока -- мистриссъ Гемпъ имѣла всегда наготовѣ по нѣскольку обмороковъ разнаго рода, которые употреблялись смотря по обстоятельствамъ.
   -- Гм!-- ворчалъ Сляймъ, слѣдуя глазами за своимъ дядей.-- Клянусь душою! Онъ также нечувствителенъ къ тому, что такой племянникъ, какъ я, сдѣлался полицейскимъ, какъ и къ тому, что мною должна бы была гордиться вся фамилія! Вотъ награда за то, что я унизилъ свой духъ... такой духъ, какъ мой... до того, что теперь самъ добываю себѣ средства къ существованію. Каково?
   Онъ всталъ со стула и съ негодованіемъ оттолкнулъ его ногою.
   -- И какое существованіе!.. Тогда какъ есть сотни людей, которые недостойны того, чтобъ держать свѣчку передо мной, и которые раскатываются въ каретахъ и живутъ своимъ состояніемъ! Славный свѣтъ, нечего сказать!
   Глаза его встрѣтились съ глазами Джонса, который пристально смотрѣлъ на него и шевелилъ губами, какъ будто шепча что то.
   -- А?
   Джонсъ посмотрѣлъ на полицейскаго, который стоялъ къ нему спиною, и связанными руками своими указалъ на дверь.
   -- Гм!-- сказалъ Сляймъ въ раздумьи.-- Мудрено бы мнѣ было пристыдить его, когда ты уже такъ далеко успѣлъ опередить меня. Я и забылъ объ этомъ.
   Джонсъ повторилъ и взглядъ, и жестъ.
   -- Джекъ!-- сказалъ Сляймъ.
   -- Что нужно?
   -- Ступай внизъ и скажи, когда подъѣдетъ карета. Ну, что?-- прибавилъ онъ, когда подчиненный его вышелъ.
   Джонсъ пытался встать.
   -- Постой, постой,-- сказалъ Сляймъ.-- Это не такъ легко. Ну, теперь поднимайся! Вотъ такъ. Ну, что такое?
   -- Запусти руку въ мой боковой карманъ. Такъ!
   Онъ сдѣлалъ это и досталъ кошелекъ.
   -- Въ немъ сто фунтовъ.-- сказалъ Джонсъ едва слышнымъ голосомъ; лицо его, отъ страха и мучительнаго отчаянія, не имѣло ничего человѣческаго.
   Сляймъ взглянулъ на него, подалъ ему въ руки кошелекъ и покачалъ головою:
   -- Не могу. Не смѣю. Не могъ бы, еслибъ смѣлъ. Мои помощники внизу...
   -- Бѣгство невозможно. Я это знаю. Сто фунтовъ за то только, чтобъ пробыть пять минутъ въ той комнатѣ!
   -- Для чего?
   Лицо его плѣнника, приблизившагося къ нему, было такъ страшно, что онъ невольно отступилъ; но когда Джонсъ прошепталъ ему нѣсколько словъ на ухо, онъ самъ измѣнился въ лицѣ.
   -- Оно со мною,-- сказалъ Джонсъ, поднимая руки къ горлу, какъ будто вещь, о которой онъ говорилъ, была спрятана въ его шейномъ платкѣ.-- Какъ тебѣ объ этомъ знать? Какъ бы ты могъ знать объ этомъ? Сто фунтовъ за то только, что я пробуду въ той комнатѣ пять минутъ! Время проходитъ. Говори!
   -- Это принесло бы больше чести фамиліи,-- замѣтилъ Сляимъ, и губы его дрожали.
   -- Сто фунтовъ за пять только минутъ! Говори!-- кричалъ Джонсъ въ отчаяніи.
   Сляймъ взялъ кошелекъ. Джонсъ пошелъ дикими, колеблющимися шагами къ стекляннымъ дверямъ перегородки.
   -- Стой!-- закричалъ Сляймь, хватая его за полу.-- Ты виноватъ?
   -- Да!
   -- И доказательства, которыя сейчасъ сказывали, справедливы?
   -- Да!
   -- Не рѣшишься... не рѣшишься ли ты помолиться?
   Джонсъ отвернулся, не отвѣчая ни слова, и заперъ за собою дверь.
   Сляймъ прислушивался. Потомъ онъ отошелъ на цыпочкахъ и со страхомъ глядѣлъ на дверь. Послышался стукъ подъѣзжающей кареты.
   -- Онъ собираетъ кое что,-- сказалъ онъ, высунувшись за окно.-- Ступай одинъ во дворъ и смотри хорошенько.
   Одинъ изъ его подчиненныхъ пошелъ во дворъ. Другой остался подлѣ кареты и разговаривалъ съ своимъ начальникомъ, который получилъ, можетъ быть, это званіе вслѣдствіе старинной способности своей стоять за угломъ, что нѣкогда такъ хвалилъ убитый другъ его.
   -- Гдѣ онъ?-- спросилъ полицейскій съ улицы.
   Сляймъ взглянулъ въ комнату и сдѣлалъ головою знакъ, какъ будто онъ видитъ плѣнника.
   -- Ему не выпутаться?
   -- Никакъ!
   Они взглянули другъ на друга. Человѣкъ внизу прошелъ нѣсколько шаговъ и засвисталъ.
   -- Однако, онъ что то медлитъ!-- замѣтилъ онъ.
   -- Я далъ ему пять минутъ. Но время прошло. Я его сейчасъ приведу.
   Заглянувъ въ замочную скважину и прислушавшись, онъ вошелъ къ Джонсу -- отшатнулся назадъ, увидѣвъ лицо своего плѣнника, который стоялъ, прислонившись въ уголъ, съ обнаженною шеей, и дико вытаращилъ на него глаза. Лицо его было мертвенно блѣдно.
   -- Ты пришелъ слишкомъ скоро,-- сказалъ Джонсъ визгливо умоляющимъ голосомъ.-- Я не имѣлъ еще времени. Я не успѣлъ этого сдѣлать. Я... еще пять минутъ... двѣ минуты... минуту только...
   Сляймъ не отвѣчалъ ни слова, всунулъ ему въ карманъ кошелекъ и позвалъ своихъ людей.
   Джонсъ плакалъ, визжалъ, умолялъ и проклиналъ ихъ, боролся, бился, но не могъ стоять на ногахъ. Они увлекли его въ карету и усадили тамъ, но онъ скатился и лежалъ внизу, визжа и кастаясь.
   Сляймъ сѣлъ на козлы, а помощники его помѣстились въ каретѣ подлѣ плѣнника. Случилось, что они проѣхали мимо фруктовой лавки, которой дверь была отворена. Одинъ изъ нихъ замѣтилъ другому, что хорошо пахнетъ персиками.
   Другой кивнулъ въ знакъ согласія, но потомъ наклонился къ Джонсу въ сильной тревогѣ и закричалъ:
   -- Стой! Остановите карету! Онъ отравился! Запахъ выходитъ изъ стклянки, которая у него въ рукѣ!
   Рука Джонса крѣпко и судорожно сжала стклянку, крѣпче, нежели могъ бы живой человѣкъ стиснуть драгоцѣнный, выигранный имъ призъ!
   Они вытащили его на темную улицу; но теперь уже не оставалось никакого дѣла ни суду присяжныхъ, ни палачу. Мертвъ, мертвъ, мертвъ!
   

Глава LII, въ которой все поворачивается кверху дномъ.

   Исполненіе замысла стараго Мартина, который онъ такъ долго скрывалъ въ груди своей, отложилось на нѣсколько часовъ разсказанными сейчасъ происшествіями. Онъ не покидалъ своего намѣренія, несмотря на то, что его сильно поразила первая вѣсть о предполагаемой смерти его брата, которую онъ получилъ отъ Тома Пинча и Джона Вестлока; онъ былъ изумленъ разсказами Чоффи и Педжета и смертью самого Джонса, о которой его тотчасъ же извѣстили. Мистеръ Пексниффъ такъ развернулъ передъ нимъ свой характеръ, что сдѣлался въ глазахъ его воплощеніемъ себялюбія и коварства, и старикъ рѣшился тверже, чѣмъ когда нибудь, вывести его ни чистую воду и доставить торжество его жертвамъ.
   Тотчасъ же послѣ пріѣзда своего въ Лондонъ, онъ посылалъ за Джономъ Вестлокомъ, который немедленно явился и былъ ему представленъ Томомъ. Потомь, не теряя времени, онъ упрочилъ себѣ услуги Марка Тэпли, и всѣ они вмѣстѣ, какъ мы видѣли, были въ Сити, у Джонса. Но старикъ Мартинъ не хотѣлъ видѣть своего внука раньше слѣдующаго дня; онъ поручилъ Марку пригласить его къ себѣ завтра утромъ, въ десять часовъ. Тома онъ не хотѣлъ тревожить, чтобъ не возбудить подозрѣній; но Томъ присутствовалъ при ихъ совѣщаніяхъ и оставался съ ними до ночи, пока не пришло извѣстіе о смерти Джонса. Тогда онъ воротился домой и разсказалъ своей миленькой сестрѣ всѣ чудеса протекшаго дня. На слѣдующее утро, по особенному наставленію стараго Мартина, Томъ долженъ былъ привести съ собою въ Тэмпль и сестру.
   Должно замѣтить, что старикъ Мартинъ не сказалъ никому ни слова о своихъ намѣреніяхъ насчетъ мистера Пексниффа, кромѣ нѣсколькихъ намековъ, которые у него иногда вырывались; глаза его блестѣли болѣе живымъ огнемъ всякій разъ, когда произносилось имя добродѣтельнаго джентльмена. Даже Джону Вестлоку, которому онъ, очевидно, былъ расположенъ довѣрить весьма многое, онъ не далъ никакого объясненія и просилъ его только явиться къ нему на другое утро. Такимъ образомъ, онъ отпустилъ отъ себя всѣхъ.
   Событія такого тревожнаго дня могли бы утомить тѣло и духъ человѣка гораздо моложе его; но онъ просидѣлъ одинъ, въ горестномъ раздумья, до самаго разсвѣта. Даже и тогда онъ не легъ въ постель, а только продремалъ въ креслахъ до семи часовъ, когда, по назначенію, явился къ нему Маркъ.
   -- Ты аккуратенъ,-- сказалъ Мартинъ, отворяя ему двери.-- Войди!
   -- Благодарю, сударь. Что вамъ угодно приказать мнѣ, сударь?
   -- Передалъ ты мое порученіе Мартину?
   -- Какъ же, сударь. Онъ удивился до невѣроятности.
   -- Что-жъ еще сказалъ ты ему?
   -- Очень немногое, сударь.
   -- Однако, все, что тебѣ было извѣстно?
   -- Да мнѣ очень мало было извѣстно, сударь. Я замѣтилъ ему только, что мистеръ Пексниффъ увидитъ, что онъ ошибся, что вы увидите, что ошибались, и что самъ онъ увидитъ, что онъ ошибался.
   -- Въ чемъ?
   -- Касательно его, сударь.
   -- Касательно его и меня?
   -- Да, сударь: въ вашихъ прежнихъ понятіяхъ другъ о другъ. Что до него, я знаю, что онъ сталъ другимъ человѣкомъ -- никто лучше меня не можетъ этого знать. Въ немъ всегда было много добраго; но это доброе обросло какою то коркою. Я и самъ не знаю, кто готовилъ тѣсто для этой корки, но...
   -- Продолжай. Что-жъ ты остановился?
   -- Но... хорошо! Извините, сударь, а я полагаю, что, можетъ быть, не вы ли сами подготовили ее, сударь... Теперь я высказалъ. Помочь нельзя. Мнѣ очень жаль, сударь. Только не вымещайте этого на немъ, сударь, вотъ и все!
   Очевидно было, Маркъ ожидалъ, что его вышлютъ немедленно -- и приготовился къ этому.
   -- Такъ ты думаешь,-- сказалъ Мартинъ:-- что я въ нѣкоторой степени причиною его старыхъ недостатковъ? Такъ?
   -- Да, что дѣлать, сударь! Я уже сказалъ и воротить нельзя. Я, сударь, почитаю васъ столько, сколько человѣку возможно, но я такъ думаю. Извините, я человѣкъ не ученый.
   Легкая улыбка пробивалась на устахъ старика, когда онъ молча и пристально смотрѣлъ на Марка. Потомъ онъ всталъ и нѣсколько разъ въ раздумьи прошелся по комнатѣ.
   -- Ты теперь отъ него?-- спросилъ старикъ.
   -- Прямо отъ него, сударь.
   -- Какъ онъ думаетъ, зачѣмъ?
   -- Онъ не знаетъ, что думать, сударь, и я также. Я разсказалъ ему все, что произошло вчера и что вы приказали являться мнѣ въ семь часовъ, а ему въ десять. Вотъ и все, сударь.
   -- Можетъ быть, онъ думаетъ, что ты намѣренъ оставить его и служить мнѣ?
   -- Я, сударь, служилъ ему въ такихъ обстоятельствахъ, и мы вмѣстѣ натерпѣлись столько горя, что, по моему мнѣнію, онъ никогда не подумаетъ такихъ вещей; да и вы сами, сударь, не подумаете этого.
   -- Поможешь ли ты мнѣ одѣться? Принесешь ли мнѣ изъ трактира завтракъ?
   -- Очень охотно, сударь.
   -- А между прочимъ, когда ты будешь въ комнатѣ, чего бы я желалъ, постоишь ли ты у той двери -- за тѣмъ, чтобъ впускать посѣтителей, когда они будутъ приходить?
   -- Конечно, сударь.
   -- Тебѣ не будетъ надобности обнаруживать удивленіе при ихъ приходѣ,-- подсказалъ Мартинъ.
   -- О, конечно, нѣтъ, сударь!
   Несмотря на то, что Маркъ ручался за это съ такою самоувѣренностью, онъ даже теперь былъ удивленъ до нельзя. Повидимому, Мартинъ замѣтилъ это и, несмотря на серьезность его лица и голоса, та же легкая, едва замѣтная улыбка блуждала на его устахъ, когда онъ взглядывалъ на Марка. Маркъ тотчасъ же принялся исполнять порученія старика и въ хлопотахъ забылъ о своемъ удивленіи.
   Но потомъ, ставъ съ салфеткою за стуломъ старика, когда тотъ совсѣмъ одѣлся и спокойно расположился завтракать, онъ не устоялъ противъ искушенія заглядывать ему въ лицо. Старикъ невольно забавлялся его продѣлками и стараніемъ скрыть мучившее его любопытство. Но лицо Мартина было серьезно и безстрастно; онъ спокойно завтракалъ или показывалъ видъ, что завтракаетъ, потому что ѣлъ и пилъ очень мало и часто погружался въ длинные промежутки раздумья. Кончивъ завтракъ, онъ пригласилъ Марка приняться за него, что тотъ исполнилъ съ весьма степеннымъ и довольнымъ видомъ; самъ мистеръ Чодзльвитъ началъ молча ходить взадъ и впередъ.
   Прибравъ все въ комнатѣ, Маркъ, когда время стало подходить къ десяти часамъ, расположился у дверей. Старикъ усѣлся въ креслахъ, сжавъ обѣими руками свою трость и опершись на нее подбородкомъ.
   Стукъ въ двери. Мистеръ Вестлокь. Маркъ Тэпли поднялъ брови до нельзя, желая дать ему почувствовать, что онъ находится въ неудовлетворительномъ положеніи. Мистеръ Чодзльвитъ принялъ Джона очень ласково.
   Вскорѣ потомъ пришли Томъ Пинчъ и его сестра. Старикъ всталъ и встрѣтилъ ихъ. Онъ взялъ Руѳь за обѣ руки и поцѣловалъ ее въ щеку. Лицо Марка разгладилось.
   Мистеръ Чодзльвитъ усѣлся снова. Вошелъ Мартинъ. Старикъ, едва взглянувъ на него, указалъ ему на отдаленный стулъ. Мистеръ Тэпли опять упалъ духомъ.
   Еще стукъ. Маркъ не закричалъ, не вздрогнулъ и не упалъ въ обморокъ при видѣ миссъ Грегемъ и мистриссъ Люпенъ; но онъ смотрѣлъ на всѣхъ съ такимъ выраженіемъ, которое показывало, что больше этого ничто не можетъ его удивить.
   Старикъ принялъ Мери съ такою же нѣжностью, какъ сестру Тома Пинча. Онъ обмѣнялся дружескимъ взглядомъ съ мистриссъ Люпенъ. Маркъ не удивлялся -- онъ уже истощилъ весь запасъ чувства удивленія.
   Всѣ присутствующіе были до такой степени удивлены, видя здѣсь другъ друга, что никто не рѣшался говорить. Мистеръ Чодзльвитъ прервалъ молчаніе:
   -- Маркъ, отвори двери и стань здѣсь!
   Маркъ повиновался.
   Раздались шаги на ступеняхъ. Мистеръ Пексниффъ. Онъ такъ торопился, что споткнулся раза два или три.
   -- Гдѣ мой уважаемый другъ?-- кричалъ мистеръ Пексниффъ на порогѣ и влетѣлъ въ комнату съ распростертыми объятіями. Старикъ едва взглянулъ на него; но мистеръ Пексниффъ отшатнулся назадъ, какъ будто отъ полнаго заряда электрической батареи.
   -- Здоровъ ли мой уважаемый другъ?
   -- Совершенно.
   Это нѣсколько успокоило взволнованнаго посѣтителя. Онъ всплеснулъ руками, взглянулъ вверхъ съ видомъ благочестивой радости и молча изъявилъ небу свою благодарность. Потомъ онъ окинулъ взоромъ собравшихся въ комнатѣ и съ упрекомъ покачалъ головою -- даже со строгостью!
   -- О, гады!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ.-- О, кровопійцы! Вамъ недовольно того, что вы преисполнили горечью существованіе почтеннаго старца -- нѣтъ? Неужели и теперь -- когда онъ довѣрился хотя и смиренному, но чистосердечному и безкорыстному родственнику,-- неужели и теперь, бездушная саранча (извините, почтенный сэръ, что я употребляю такія сильныя выраженія, но иногда честное негодованіе не знаетъ предѣловъ),-- неужели и теперь, пользуясь его беззащитнымъ положеніемъ, вы стеклись со всѣхъ сторонъ, какъ волки и коршуны вокругъ -- я не скажу падали или мертвечины, потому что мистеръ Чодзльвитъ представляетъ совершенно противное тому и другому -- но вокругъ своей добычи, съ намѣреніями алчными и плотоядными?..
   Онъ пріостановился, чтобъ перевезти духъ и величавымъ жестомъ отмахивалъ ихъ отъ себя.
   -- Орда безчувственныхъ разбойниковъ и грабителей! Прочь отсюда! Оставьте его, говорю вамъ! Прочь, прочь! А вы, мой нѣжный сэръ,-- продолжалъ мистеръ Пексниффъ, обратясь къ старику съ кроткимъ упрекомъ:-- какъ могли вы оставить меня даже на такой короткій періодъ? Вы отлучились, вѣроятно, съ какимъ нибудь благодѣтельнымъ для меня намѣреніемъ, но вы не должны такъ поступать. Я бы серьезно разсердился на васъ, еслибъ могъ на васъ сердиться, другъ мои!
   Онъ пошелъ къ старику съ распростертыми объятіями, чтобъ взять его за руку, но мистеръ Пексниффъ не замѣтилъ, какъ эта самая рука стиснула палку. Когда онъ приблизился, улыбаясь, къ Мартину, тотъ, разразившись разомъ всѣмъ долго подавленнымъ и жегшимъ его негодованіемъ, вскочилъ съ креселъ и сильнымъ ударомъ трости повергъ его на полъ.
   Ударъ былъ направленъ такъ ловко, что мистеръ Пексниффъ полетѣлъ какъ будто вышибленный изъ сѣдла атакою кирасира. Онъ былъ такъ оглушенъ ударомъ и такъ пораженъ новизною этого пылкаго привѣтствія, что не старался даже встать, а лежалъ на полу, озираясь вокругъ себя съ разстроенно смиреннымъ лицомъ, которое было такъ необычайно смѣшно, что ни Маркъ, ни Вестлокъ не могли удержаться отъ улыбки, хотя оба старались предупредить повтореніе удара.
   -- Оттащите его прочь! Уберите его!-- кричалъ старикъ Мартинъ, котораго пылающее лицо ясно обнаруживало намѣреніе не остановиться на одномъ ударѣ.-- Иначе я не удержусь... я слишкомъ долго обуздывалъ себя! Пока онъ близко, я не въ силахъ владѣть собою! Оттащите его!
   Видя, что мистеръ Пексниффъ все еще не рѣшается встать, Маркъ Тэпли буквально оттащилъ его и поднялъ на ноги.
   -- Слушай меня, мерзавецъ!-- сказалъ мистеръ Чодзльвитъ.-- Я призвалъ тебя сюда, чтобъ ты былъ свидѣтелемъ твоихъ злодѣяній! Я призвалъ тебя потому, что видъ каждаго изъ собравшихся здѣсь долженъ рѣзать тебя, какъ напитанный ядомъ ножъ! Что! Постигъ ли ты меня, наконецъ?
   Мистеръ Пексниффъ съ изумленіемъ вытаращилъ на него глаза.
   -- Смотрите на него!-- кричалъ старикъ остальнынь, указывая на Пексниффа.-- Смотрите на него! И потомъ... поди сюда, милый Мартинъ... смотрите сюда, сюда, сюда! И при каждомъ повтореніи этого слова, онъ пламеннѣе и пламеннѣе прижималъ къ сердцу своего внука.
   -- Весь гнѣвъ мой, Мартинъ, былъ въ этомъ ударѣ. Зачѣмъ мы разлучались съ тобою! Какъ могли мы разстаться! Какъ могъ ты бѣжать отъ меня къ нему!
   Мартинъ хотѣлъ отвѣчать, но старикъ остановилъ его.
   -- Я былъ виноватъ не меньше тебя. Мнѣ сегодня сказалъ это Маркъ, но я самъ зналъ объ этомъ гораздо прежде. Мери, мой ангелъ, сюда, сюда!
   Она была блѣдна и дрожала; старикъ посадилъ ее въ свои кресла и сталъ подлѣ нея, держа обѣими руками ея руку. Мартинъ былъ подлѣ него.
   -- Проклятіемъ нашего дома былъ эгоизмъ,-- сказалъ старикъ, кротко глядя на Мери.-- Какъ часто говорилъ я это, не подозрѣвая, что сообщаю свой эгоизмъ другимъ!
   Онъ взялъ подъ руку Мартина и продолжалъ:
   -- Вы всѣ знаете, что я воспиталъ эту сироту для того, чтобъ она ухаживала за мною. Никто изъ васъ не знаетъ, какою постепенностью я дошелъ до того, что сталъ считать ее своею дочерью, потому что она побѣдила меня своимъ самозабвеніемъ, своею нѣжностью, кротостью, терпѣливостью. Качества ея созрѣвали безъ обработыванія, сами собою. Есть родъ себялюбія -- я знаю это по собственному опыту -- которое постоянно наблюдаетъ себялюбіе въ другихъ, подозрѣваетъ всѣхъ, удивляется тому, что они удаляются, и приписываетъ это эгоизму. Такимъ образомъ и я не довѣрялъ окружавшимъ меня -- сначала не безъ причины -- и также точно сомнѣвался въ тебѣ, Мартинъ.
   -- И также не безъ причины,-- отвѣчалъ молодой Мартинъ.
   -- Слушай, лицемѣръ! Слушай, низкая, сладкорѣчивая, лѣнивая тварь? Что? Когда я искалъ его, ты уже разставилъ для него свои сѣти? Когда я лежалъ больной въ домѣ этой доброй женщины и ты вступался за него, ты воображалъ, что онъ пойманъ? Разсчитывая на возвратъ нѣжности моей къ нему -- ты зналъ, что я его любилъ -- ты уже готовилъ его въ мужья одной изъ твоихъ дочерей, не такъ ли? Или, еслибъ это не удалось, ты надѣялся ослѣпить меня своими добродѣтелями? Но я зналъ тебя тогда еще и сказалъ тебѣ это. Говорилъ ли я? Скажи!
   -- Я не сержусь на васъ, почтенный сэръ,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ съ кротостью.-- Я многое могу перенести отъ васъ. Я не стану вамъ противорѣчивъ, мистеръ Чодзльвитъ.
   -- Замѣтьте! Я отдался въ руки этого человѣка на такихъ унизительныхъ условіяхъ, какія только можно было выразить словами. Я исчислялъ ему ихъ при его же дочеряхъ такъ грубо, такъ обидно, съ такимъ выраженіемъ моего презрѣнія къ нему, какъ только было возможно. Еслибъ онъ показалъ хоть тѣнь неудовольствія, я бы еще поколебался. Еслибъ я могъ уязвить его до того, чтобъ хоть на мгновеніе превратить его въ человѣка, я бы оставилъ свое намѣреніе. Еслибъ онъ сказалъ хоть слово въ пользу моего внука, котораго, какъ онъ думалъ, я лишилъ наслѣдства; еслибъ онъ хоть сколько нибудь вступился за того, который былъ обреченъ нищетѣ и ничтожеству -- я бы чувствовалъ къ нему нѣсколько расположенія. Но нѣтъ! Ни одного слова!
   -- Не сержусь на васъ, мистеръ Чодзльвитъ,-- замѣтилъ мистеръ Пексниффъ.-- Я обиженъ, почтенный сэръ; чувства мои уязвлены, но я не сержусь. Нѣтъ!
   -- Задумавъ одинъ разъ испытать его, я рѣшился испытать его до конца; но даже, проникая во всю глубину его закоснѣлой низости, я далъ себѣ слово отдать справедливость малѣйшему проблеску въ немъ какого бы ни было добраго качества Ничего подобнаго не было, сначала до конца. Ни раза! Онъ не можетъ сказать, чтобъ я не далъ ему полной свободы въ его рукахъ. А если онъ это скажетъ, то солжетъ! Но такова его натура.
   -- Мистеръ Чодзльвитъ,-- прервалъ Пексниффъ, проливая слезы.-- Я не сержусь, сударь. Я не могу на васъ сердиться. Но развѣ не сами вы желали того, чтобъ внукъ вашъ -- этотъ жестокосердый молодой человѣкъ -- былъ изгнанъ изъ моего дома? Припомните, мой христіанскій другъ!
   -- Да, я говорилъ это. Я не зналъ другого средства открыть ему глаза, какъ представивъ ему тебя во всей низости твоего характера. Да! Я изъявилъ желаніе, а ты съ жадностью ухватился за него.
   Мистеръ Пексниффъ поклонился съ покорностью.
   -- Несчастный, который убитъ,-- продолжалъ старикъ: -- извѣстный тогда подъ именемъ...
   -- Тигга,-- подсказалъ Маркъ.
   -- Тигга... приходилъ ко мнѣ съ нищенскими просьбами отъ одного изъ моихъ недостойныхъ родственниковъ. Его я употребилъ на то, чтобъ узнать что нибудь о тебѣ, Мартинъ. Отъ него и узналъ, что ты поселился у этого негодяя. Онъ же, встрѣтивъ тебя здѣсь въ городѣ, въ одинъ вечеръ... помнишь гдѣ?
   -- Въ лавкѣ ростовщика,-- сказалъ Мартинъ.
   -- Да; онъ слѣдилъ за тобою до твоей квартиры и далъ мнѣ средство послать къ тебѣ деньги.
   -- Я недавно еще думалъ, что они пришли отъ васъ,-- возразилъ тронутый Мартинъ:-- но тогда я не воображалъ, что вы принимали участіе въ судьбѣ моей. Еслибъ я...
   -- Еслибъ ты это зналъ,-- прервалъ грустно старикъ:-- то показалъ бы только то, что ты недостаточно меня понималъ. Я надѣялся видѣть тебя кающимся и смиреннымъ. Я хотѣлъ, чтобъ нищета заставила тебя обратиться ко мнѣ. Вотъ, чѣмъ я погубилъ тебя, несмотря на то, что я тебя любилъ. Выслушайте меня теперь до конца, друзья мои! Слушай и ты, который обанкрутился карманомъ такъ же, какъ добрымъ именемъ, если вѣрны дошедшія до меня извѣстія! А когда ты меня выслушаешь, то вонъ отсюда и не отравляй дольше моего зрѣнія!
   Мистеръ Пексниффъ положилъ руку на сердце и поклонился.
   Старикъ разсказалъ, какъ съ самаго начала приходила ему мысль о возможности любви между Мартиномъ и Мери; какъ пріятно ему было слѣдить за этою любовью, когда она только что зародилась; какъ онъ сочувствовалъ имъ и съ какимъ удовольствіемъ помышлялъ о счастіи, которымъ будетъ окружена его старость. Потомъ, какъ внукъ его пришелъ объявить, что выборъ его уже сдѣланъ, подозрѣвая, что старикъ былъ намѣренъ женить его на комъ то, хотя онъ и не зналъ, на комъ именно; какъ ему было непріятно, что внукъ его выбралъ именно Мери и что она отвѣчала его любви, потому что самъ онъ черезъ это терялъ удовольствіе, котораго ожидалъ отъ своего плана, и приписывалъ ихъ взаимную склонность ни чему другому, какъ эгоизму. Старикъ разсказалъ, какъ онъ осыпалъ своего внука горькими упреками, забывая, что онъ никогда не добивался его откровенности въ этомъ отношеніи; какъ споръ между ними кончился жесткими выраженіями и они разстались въ сильномъ негодованіи другъ на друга; какъ онъ потомъ продолжалъ любить своего внука и надѣялся, что молодой человѣкъ воротится къ нему; какъ въ ночь своей болѣзни въ "Драконѣ" онъ съ нѣжностью писалъ къ нему, сдѣлалъ его своимъ наслѣдникомъ и объявилъ согласіе свое на бракъ его съ Мери; но послѣ свиданія съ мистеромъ Пексниффомъ, подозрѣніе его возстало съ новою силою, и онъ сжегъ письмо и опять сталь терзаться недовѣрчивостью и сожалѣніями.
   Послѣ того старикъ разсказалъ, что, рѣшившись испыталъ Пексниффа и постоянство его Мери (къ себѣ сколько же, какъ къ своему внуку), онъ составилъ въ умѣ своемъ планъ, при развязкѣ котораго они теперь присутствуютъ; какъ кротость и терпѣніе Мери мало по малу смягчили его сердце; какъ тому же самому способствовали простосердечіе, честь и благородство Тома. Онъ говорилъ о Томѣ Пинчѣ съ слезами на глазахъ, призывалъ на него благословеніе Божіе и сказалъ, что ему онъ обязанъ перемѣною мыслей насчетъ весьма многаго. Тогда молодой Мартинъ подошелъ къ Тому и пожалъ ему руку; это же сдѣлала и Мери, и Джонъ, и мистриссъ Люпенъ, и сестра его, миленькая Руѳь. А сердце Тома было исполнено кроткой, спокойной радости...
   Потомъ старикъ Мартинъ разсказалъ, какъ благородно мистеръ Пексинффъ исполнилъ обязанность свою къ обществу, выгоняя отъ себя Тома Пинча; какимъ образомъ, слыша, что Пексниффъ всегда отзывался о Вестлокѣ съ самой дурной стороны, и зная, что Томь съ нимъ друженъ, онъ прибѣгнулъ, при помощи своего агента, къ маленькой хитрости, которая заставляла Тома ожидать съ такимъ нетерпѣніемъ таинственнаго обладателя библіотеки. Потомъ, онъ обратился къ мистеру Пексниффу (назвавъ его мерзавцемъ) и напомнилъ ему, что онъ предостерегалъ его отъ зла, которое тотъ хотѣлъ сдѣлать Тому; онъ требовалъ отъ него (назвавъ его висѣльникомъ), чтобъ онъ вспомнилъ, какъ отвергъ молодого Мартина, пришедшаго просить давно ожидавшаго его прощенія; какъ безсовѣстно и жестокосердо онъ сталъ между его чувствами и молодымъ человѣкомъ, перемѣнившимся отъ горькаго опыта и страданіи.
   -- За все это,-- прибавилъ старикъ:-- еслибъ мнѣ стоило согнуть только палецъ, чтобъ снять петлю съ твоей шеи, я бы не согнулъ его!
   -- Мартинъ,--сказалъ онъ послѣ краткаго молчанія:-- соперникъ твой былъ неопасенъ, но мистриссъ Люменъ нѣсколько недѣль сряду разыгрывала роль дуэньи: не столько для наблюденія за Мери, сколько за ея поклонникомъ... Притомъ что этотъ скотъ (плодовитость старика въ изъискиваніи прозвищъ мистеру Псксииффу была поистинѣ удивительна), этотъ скотъ заразилъ бы вокругъ нея воздухъ своимъ дыханіемъ и не далъ бы ей сдѣлать шагу на свободѣ... Это что? Рука ея дрожитъ! Попробуй, можешь ли ты взять ее.
   Взять! Молодой Мартинъ схватилъ ея руку, обнялъ ея станъ и прижалъ уста свои къ ея устамъ. Но и тутъ, обнимая юную красоту, онъ не забылъ протянуть руку Тому Пинчу:
   -- О, Томъ! Милый Томъ! Я случайно видѣлъ, какъ ты шелъ сюда. Прости меня!
   -- Простить!-- возразилъ Томъ.-- Я никогда не прощу тебя, если ты скажешь объ этомъ хоть еще слово! Желаю вамъ счастья и радости обоимъ!
   Радости! Не было такой радости на землѣ, какой бы Томъ Пинчъ не пожелалъ имъ!
   -- Извините, сударь,-- сказалъ мистеръ Тэпли, выступая впередъ.--Но вы сейчасъ упоминали имя одной дамы, мистриссъ Люпенъ.
   -- Такъ что же?
   -- Хорошее имя, сударь?
   -- Очень хорошее.
   -- Такъ что почти жаль перемѣнить его на имя Тэпли?
   -- Это будетъ зависѣть отъ нея. Что она думаетъ?
   -- Да она, сударь, думаетъ то же, что и я,-- отвѣчалъ Маркъ съ поклономъ, удаляясь къ миловидной хозяйкѣ:-- а потому можно вмѣсто "Дракона" написать на вывѣскѣ: "Веселый Тэпли". Я это самъ выдумалъ, сударь. Оно и ново, и выразительно, и гостепріимно!
   Все это было такъ пріятно мистеру Пексниффу, что онъ стоялъ съ потупленными глазами, какъ будто цѣлая куча уголовныхъ приговоровъ тяготѣла надъ нимъ. Чувствуя, что старикъ указываетъ ему на дверь, онъ поднялъ шляпу и обратился къ нему;
   -- Мистеръ Чодзльвитъ, сэръ! Вы пользовались мокмъ гостепріимствомъ.
   -- И платилъ за него,-- замѣтилъ старикъ Мартинъ.
   -- Благодарю васъ. Это отзывается вашею обычною откровенностью. Вы платили -- такъ точно. Но вы обманули меня, сударь. Благодарю васъ еще разъ. Я радъ этому. Я вознагражденъ достаточно, видя, что вы снова обладаете своимъ здоровьемъ и способностями. Обманутый обнаруживаетъ этимъ самымъ натуру довѣрчивую. Я довѣрчивъ и благодарю за это Бога. Лучше быть довѣрчивымъ, нежели подозрѣвающимъ, сударь!
   Тутъ мистеръ Пексниффъ поклонился съ горестною улыбкой и отеръ себѣ глаза.
   -- Изъ присутствующихъ здѣсь, сударь, найдется едва ли кто, кѣмъ бы я не былъ обманутъ. Но я давно простилъ ихъ. Я выполнилъ долгъ христіанина. Предоставляю вашей собственной совѣсти рѣшить вопросъ, достойно ли вы поступали, играя роль, которую взяли на себя и принимая въ то же время мое гостепріимство. Совѣсть ваша не оправдаетъ васъ. Нѣтъ, сударь, нѣтъ!
   Произнося послѣднія слова громкимъ и торжественнымъ голосомъ, мистеръ Пексниффъ не забылъ, однако, приблизиться къ дверямъ.
   -- Сегодня,-- продолжалъ онъ:-- меня ударили тростью,-- на которой есть сучки, какъ я имѣю основательную причину думать,-- по головѣ. Но сердце мое было поражено гораздо больнѣе. Вы говорили, сударь, что я обанкрутился карманомъ. Да, сударь, это правда. Неудачная спекуляція и обманъ довели меня до бѣдности въ такое время, когда дочь сердца моего овдовѣла.
   Мистеръ Пексниффъ опять отеръ себѣ глаза и потрепалъ себя по груди.
   -- Я знаю человѣческое сердце, хотя и довѣряю ему,-- такова моя слабость! Развѣ я не знаю, что несчастія мои навлекаютъ на меня такое обращеніе?-- Онъ жалобно взглянулъ на Тома Пинча.-- Развѣ я не знаю, что въ тишинѣ ночи нѣкоторый голосъ будетъ шептать вамъ на ухо: "мистеръ Чодзльвитъ, это было не хорошо!" Подумайте, сударь, что такія вещи могутъ случиться! Когда вы почувствуете, что приближаетесь къ безмолвной могилѣ, вспомните обо мнѣ! Вспомните, что я простилъ вамъ жестокія обиды! Желаю, чтобъ вы нашли въ этомъ обстоятельствѣ утѣшеніе, когда оно вамъ понадобится! Да, сударь, желаю вамъ этого отъ чистаго сердца! Добраго утра, мистеръ Чодзльвитъ!
   Сказавъ эту трогательную рѣчь, мистеръ Пексниффъ вышелъ изъ комнаты. Но его чуть не сшибъ съ ногъ какой то чудовищно-разгоряченный человѣкъ, въ короткихъ плисовыхъ штанахъ и въ весьма высокой шляпѣ; онъ какъ сумасшедшій вбѣжалъ по лѣстницѣ и ворвался прямо въ комнаты мистера Чодзльвита.
   -- Нѣтъ ли здѣсь кого нибудь, кто его знаетъ?-- кричалъ человѣчекъ рѣзкимъ голосомъ.-- О, мои звѣзды! Есть ли здѣсь кто нибудь, кто его знаетъ?
   Всѣ смотрѣли съ изумленіемъ другъ на друга и на человѣчка, который какъ бѣшеный бѣгалъ взадъ и впередъ, крича:-- Есть ли кто ни будь, кто его знаетъ?
   -- Если вашъ мозгъ не опрокинулся еще кверху ногами, мистеръ Свидльпайпъ, то лучше вамъ молчать!-- отозвался въ дверяхъ драгой рѣзкій голосъ, и въ то же время очутилась на порогѣ сильно запыхавшаяся мистриссъ Гемпъ, которая отвѣшивала присѣданья всѣмъ присутствующимъ.
   -- Простите меня, джентльмены и дамы!-- кричалъ цирюльникъ, снявъ шляпу.-- Но... но,-- прибавилъ онъ полуплача, полусмѣясь:-- нѣтъ ли здѣсь кого нибудь, кто его знаетъ?
   Въ это время, нѣкто въ сапогахъ съ отворотами и съ завязанною головою вошелъ шатаясь въ комнату.
   -- Смотрите на него!-- кричалъ пылкій цирюльникъ.-- Вотъ онъ! Это скоро пройдетъ, и все поправится. Онъ такъ же мало мертвъ, какъ я. Не такъ ли, Бэйли?
   -- Конечно такъ, Полль!-- отвѣчалъ мистеръ Бэйли.
   -- У него только кружится голова., но это ничего. Что за мальчикъ!-- кричалъ мягкосердечный Полль, всхлипывая надъ нимъ.-- Какой забавникъ! Я непремѣнно беру его въ долю... пусть будетъ: "Свидльпайпъ и Бэйли"! Онъ получитъ птичную отрасль, а у меня останется бритвенная. Я передамъ ему птицъ, только что онъ поправится. Онъ получитъ моего маленькаго снѣгиря. Что за мальчикъ!.. Извините меня, джентльмены и дамы, но я думалъ, что его здѣсь кто нибудь знаетъ!
   Мистриссъ Гемпъ замѣтила не безъ зависти, что мистеръ Свиддьпайпъ и молодой другъ его возбудили, повидимому, благопріятное впечатлѣніе, и что она какъ будто нѣсколько поупала въ общемъ мнѣніи. Она выступила впередъ и начала было длинную рѣчь словами:
   -- Мистриссъ Гаррисъ...
   Но старикъ Чодзльвитъ прорвалъ ее, обратясь къ Марку съ вопросомъ:
   -- Заплачено этой доброй женщинѣ за безпокойство, которое мы ей причинили?
   -- Я заплатилъ ей щедро, сударь,-- отвѣчалъ Маркъ.
   -- Молодой человѣкъ говоритъ правду, сударь,-- сказала мистриссъ Гемпъ:-- очень вамъ благодарна.
   -- Такъ мы этимъ и кончимъ наше знакомство, мистриссъ Гемпъ,-- возразилъ старикъ Чодзльвитъ.-- А вы, мистеръ Свидльпайпъ... васъ такъ зовутъ?
   -- Такъ, сударь,-- отвѣчалъ расшаркиваясь Полль, принимая отъ старика нѣсколько звонкихъ монетъ, которыя тотъ всунулъ ему въ руку.
   -- Такъ не худо бы, мистеръ Свидльпайпъ, поберечь вашу постоялицу и по временамъ снабжать ее добрымъ совѣтомъ, чтобъ она поменьше придерживалась напитковъ и была почеловѣколюбивѣе съ своими паціентами, да и почестнѣе.
   -- Ахъ, благодать небесная!-- вскричала мистриссъ Гемпъ, закативъ глаза подъ лобъ:-- поменьше напитковъ!.. Она впала въ ходячій обморокъ, и въ такомъ горестномъ состояніи вышла вмѣстѣ съ Поллемъ и Бэйли-Младшимъ.
   Старикъ оглянулся вокругъ себя съ улыбкою, и глаза его остановились на сестрѣ Тома Пинча. Тогда онъ улыбнулся еще веселѣе.
   -- Мы отобѣдаемъ здѣсь всѣ вмѣстѣ,-- сказалъ онъ.-- А такъ какъ намъ, Мартинъ и Мери, есть многое о чемъ поговорить, то вы пока останетесь хозяйничать въ домѣ вмѣстѣ съ мистеромъ и мистриссъ Тэпли; а я хочу посѣтить вашу квартиру, Томъ.
   Томъ былъ въ восторгѣ и Руѳь также. Она хотѣла идти вмѣстѣ съ ними.
   -- Благодарю васъ, моя милая,-- возразилъ старый Чодзльвитъ:-- но мнѣ нужно поговорить съ Томомъ о дѣлѣ. Не пойдете ли вы впереди?
   Хорошенькая Руѳь съ радостью согласилась и на это.
   -- Но вы пойдете не однѣ; надѣюсь, что мистеръ Вестлокъ проводитъ васъ.
   Разумѣется, что Вестлоку того только и хотѣлось!
   -- И вы увѣрены, что ваше время свободно?-- спросилъ его старикъ.
   Какъ будто оно могло быть не свободно!
   Такимъ образомъ, они вышли попарно, рука объ руку. Когда Томъ и мистеръ Чодзльвитъ послѣдовали черезъ нѣсколько минутъ за первою парой, давъ ей пройти довольно далеко, старикъ все улыбался, и, что странно для человѣка съ его привычками -- улыбался довольно лукаво.
   

Глава LIII. Что Джонъ Вестлокъ сказалъ сестрѣ Тома Пинча и что она ему отвѣчала; что Томъ Пинчъ сказалъ имъ обоимъ, и какъ былъ проведенъ остатокъ того дня.

   Весело сверкалъ на ясномъ солнцѣ фонтанъ Темпля, когда Руѳь и спутникъ ея къ нему приблизились.
   Фонтанъ былъ имъ вовсе не по дорогѣ -- почему же они очутились около него? Почему смутились, когда увидѣли себя тамъ?
   -- Что здѣсь за доброе старое мѣсто!-- сказалъ Джонъ, глядя съ непритворною нѣжностью на фонтанъ.
   -- Да, очень пріятно,-- отвѣчала Руѳь.-- Здѣсь столько тѣни!
   О, лукавая Руѳь.
   Погода была прекрасная. Какъ не прогуляться по саду Темпля и около фонтана! Они долго гуляли и долго не хотѣли уйти оттуда.
   Они вышли, но пошли не по улицамъ Лондона, а по какому то волшебному городу съ воздушными улицами, гдѣ всякій грубый шумъ суетливой столицы замѣнялся нѣжною музыкой, гдѣ всѣ были счастливы, гдѣ не было ни времени, ни мѣста!
   Разумѣется, они разговаривали между собою. Они толковали о Томѣ и обо всѣхъ чудныхъ происшествіяхъ того достопамятнаго дня; о расположеніи, которое почувствовалъ къ Тому старый мистеръ Чодзльвитъ и о томъ, какъ ему можетъ быть полезна такая дружба, и многое еще въ томъ же родѣ. Чѣмъ больше они разсуждали, тѣмъ больше боялась веселая, миленькая Руѳь каждой паузы; чтобъ предупредить ее, она готова была разсуждать снова о томъ, что сейчасъ только было предметомъ ихъ бесѣды; а когда у нея не доставало на это духа, она была въ десять тысячъ разъ милѣе и прелестнѣе, чѣмъ когда нибудь.
   -- Я полагаю, что Мартинъ скоро женится,-- сказалъ Джонъ.
   Она полагала то же самое. Никогда еще ни одна очаровательная дѣвушка не выражала своихъ предположеній такимъ слабымъ голосомъ. Но видя, что снова приближается одна изъ страшныхъ паузъ, она, чтобъ не дать водвориться молчанію, поспѣшила замѣтить, что у Мартина будетъ прекрасная жена. Такъ ли думаетъ мистеръ Вестлокъ?
   -- Да, да... о, да!-- отвѣчалъ Джонъ.
   Она изъявила опасеніе, что на мистера Вестлока трудно угодить, потому что онъ говорилъ такъ холодно.
   -- Напротивъ, скажите лучше, что мнѣ нечѣмъ больше угодить. Но я едва ее видѣлъ. Я мало думалъ о ней. У меня сегодня утромъ глаза были не для нея!
   О, благодать небесная!
   Хорошо еще, что они пришли къ цѣли своего пути; иначе она бы не могла идти дальше -- она такъ дрожала!
   Тома не было. Вестлокъ вошелъ вмѣстѣ съ его сестрою въ треугольную гостиную, и они остались наединѣ. Она сѣла на маленькую софу и развязала ленты своей шляпки. Онъ сѣлъ подлѣ нея и очень, очень близко къ ней.
   О, какъ сильно билось ея сердечко!
   -- Милая, милая Руѳь! Еслибъ я любилъ васъ меньше, то давно бы высказалъ вамъ, что я васъ люблю! Я началъ любить васъ съ самаго начала нашего знакомства. На свѣтѣ нѣтъ никого, кто бы былъ мною такъ любимъ, какъ вы, милая Руѳь!
   Она закрыла лицо обѣими ручками. Она была не въ силахъ удержать слезъ радости, гордости, надежды и невинной привязанности. Слезы эти лились въ отвѣтъ Дасону прямо изъ ея свѣжаго, юнаго сердца
   -- Ангелъ! Если это... я почти рѣшаюсь надѣяться, что такъ... если это не огорчаетъ васъ, вы дѣлаете меня невообразимо счастливымъ. Милая, добрая, очаровательная Руѳь! Я знаю цѣну вашего сердца, знаю цѣну вашего ангельскаго характера. Позвольте мнѣ попробовать доказать вамъ, что это правда... вы, Руѳь, сдѣлаете меня счастливѣе...
   -- Не счастливѣе того, какъ я сама теперь,-- говорила она сквозь слезы, и грудь ея сильно волновалась.-- Никто не можетъ сдѣлать меня счастливѣе теперешняго, кромѣ васъ, Джонъ!
   Ручка ея нѣжно упала на его плечо. Она улыбалась сквозь слезы, краснѣла, и прекрасные глаза ея смотрѣли на Джона съ такою чистою радостью!
   Они снова заговорили о Томѣ.
   -- Я надѣюсь, что онъ этому обрадуется!-- сказалъ Джонъ Вестлокъ, и глаза его весело сверкали.
   Руѳь серьезно взглянула на своего обожателя.
   -- Но, другъ мой, вѣдь мнѣ не придется разстаться съ нимъ? Я бы ни за что не могла разстаться съ Томомъ.
   -- Неужели бы я могъ этого требовать?
   -- Я увѣрена, что нѣтъ,-- и свѣтлая слеза сверкнула на ея рѣсницахъ.
   -- Я поклянусь въ этомъ, милая, очаровательная Руѳь. Оставить Тома! Разстаться съ Томомъ! Да можемъ ли мы существовать безъ нашего добраго Тома?
   -- Томъ будетъ такъ счастливъ, такъ радъ!-- воскликнула она, краснѣя и глядя съ благодарностью на Джона Вестлока.-- Но какъ онъ удивится! Я увѣрена, что онъ никогда и не думалъ объ этомъ.
   Разумѣется, Джонъ сталъ ее спрашивать, съ которыхъ поръ она начала думать объ этомъ, и такимъ путемъ вовлеклись въ отступленіе, очень интересное для нихъ, но очень мало интересное для насъ -- по окончаніи котораго они снова возвратились къ Тому.
   -- О, милый Томъ!-- сказала Руѳь: -- Я думаю, что теперь должна разсказать вамъ все. Теперь у меня не будетъ отъ васъ никакихъ секретовъ.
   И она разсказала Джону великую тайну своего брата, и Джонъ выслушалъ ее съ сожалѣніемъ и сочувствіемъ. Потомъ, въ духѣ той же откровенности, онъ разсказалъ ей, что имѣетъ чудеснѣйшій случай получить архитекторское мѣсто въ провинціи, гдѣ онъ можетъ -- если счастіе его будетъ полное -- поселиться вмѣстѣ съ Томомъ и доставить ему занятія по той части, къ которой онъ готовился, такъ что Томъ будетъ жить вмѣстѣ съ ними, нисколько не въ зависимомъ положеніи, и что они будутъ неразлучны и счастливы. Руѳь приняла эту вѣсть съ радостью, и они продолжала мечтать о томъ, какъ они купятъ для Тома отборную библіотеку и купятъ для него органъ, на которомъ онъ будетъ фантазировать сколько душѣ его угодно и т. п. Въ самомъ разгарѣ этой усладительной бесѣды, они были прерваны стукомъ Тома у дверей.
   Хотя Руѳь пламенно желала разсказать своему брату обо всемъ случившемся, но прибытіе брата встревожило ее сильно, потому что она знала, что мистеръ Чодзльвитъ пришелъ вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Что мнѣ дѣлать, Джонъ?-- сказала она съ трепетомъ. Но прежде, чѣмъ Джонъ успѣлъ отвѣчать, а она отодвинуться отъ него на софѣ, вошли Томъ Пинчъ и старикъ Чодзльвитъ.
   Руѳь забыла все и бросилась на шею своему брату, скрыла лицо свое на его груди и могла только сказать, заливаясь слезами:-- О, Томъ! Милый, милый братъ!
   Томъ озирался съ изумленіемъ. Джонъ Вестлокъ стоялъ подлѣ него, протягивая ему руку.
   -- Джонъ!-- вскричалъ Томъ:-- Джонъ!
   -- Да, дружище! Дай руку. Теперь мы братья, Томъ!
   Томъ пожалъ ему руку изо всѣхъ силъ, пылко и нѣжно обнялъ сестру и передалъ ее въ объятія Джона Вестлока.
   -- Не говори, Джонъ. Небо къ намъ очень милосердо. Я...
   Онъ не могъ продолжать и вышелъ изъ комнаты; Руѳь послѣдовала за нимъ. Когда братъ и сестра возвратились, она казалась прелестнѣе, а Томъ добрѣе и правдивѣе, нежели когда нибудь.
   -- Какъ я радъ, что вы выбрали сегодняшній день,-- сказалъ мистеръ Чодзльвитъ Джону съ тою же лукавою улыбкою, какъ и тогда, когда они выходили изъ дома.-- Я думалъ, что выйдетъ такъ. Я этого ожидалъ. Надѣюсь, мы съ Томомъ промедлили достаточно скромный промежутокъ времени. Прошло уже столько лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ я имѣлъ практическія познанія по этой части, что уже начиналъ безпокоиться.
   -- Ваши познанія, однако, значительно обширны,-- возразилъ Джонъ смѣясь:-- если вы посредствомъ ихъ предвидѣли то, что сегодня случилось.
   -- Полноте, мистеръ Вестлокъ, будто бы и нужно было обладать даромъ пророчества, видя васъ вмѣстѣ съ нею! Поди сюда, моя миленькая. Посмотри, что мы сегодня купили вмѣстѣ съ Томомъ, пока вы торговались съ этимъ молодымъ купцомъ.
   Старикъ сѣлъ подлѣ нея и говорилъ ей съ нѣжностью, какъ ребенку.
   -- Вотъ!-- сказалъ онъ, вынимая изъ кармана ящичекъ:-- что за хорошенькое ожерелье. А! Каково оно блеститъ! А вотъ и серьги, и браслеты, и поясъ для твоего стана. Это для тебя, моя душа; и Мери получитъ другой приборъ, точь въ точь такой же, какъ этотъ. Томъ не могъ понять, для чего я покупалъ два ящичка... Что за близорукій Томъ!... А вѣдь хорошенькія вещицы! Попроси мистера Вестлока, чтобъ онъ примѣрилъ ихъ на тебя.
   Мистеръ Вестлокъ приложилъ все свое неловкое стараніе, она краснѣла и улыбалась. Милѣе этого невозможно было ничего придумать!
   -- Брильянты и сама она такъ подъ стать другъ другу,-- сказалъ улыбаясь старикъ:-- что я не знаю, которое изъ нихъ лучше идетъ другому. Мистеръ Вестлокъ могъ бы еще это рѣшить, но на него нельзя полагаться -- онъ подкупленъ. Носи ихъ, моя милая, и помни о нихъ только какъ о знакъ дружбы любящаго тебя старика!
   Онъ потрепалъ ее по щекѣ и сказалъ Тому:
   -- Мнѣ и здѣсь надобно разыграть роль отца, Томъ. Немного отцовъ выдаютъ замужъ двухъ такихъ дочерей въ одинъ день; но надобно же потѣшить фантазію старика, тѣмъ болѣе, что онъ утѣшалъ себя въ жизни немногими фантазіями, которыя клонились бы къ счастію другихъ!
   Послѣ этого они занялись такими пріятными разговорами, что чуть не забыли объ обѣдѣ. За четверть часа до обѣда всѣ сѣли въ наемную карету и поѣхали въ Темпль, гдѣ все было въ совершенной готовности для пріема ихъ.
   Мистеръ Тэпли, уполномоченный безгранично относительно заказыванія обѣда, приложилъ такое стараніе въ пользу общества, что подъ руководствомъ его и мистриссъ Люпенъ пиръ былъ великолѣпный. Мистеръ Чодзльвитъ и Мартинъ настоятельно упрашивали его сѣсть за столъ, но онъ отказался наотрѣзъ, говоря, что при заботахъ о комфортѣ общества ему будетъ пріятно чувствовать себя какъ будто хозяиномъ "Веселаго Тэпли", подъ гостепріимный кровъ котораго стекалось столько любезныхъ людей.
   Обѣдъ прошелъ чрезвычайно пріятно. Маркъ забавлялъ всѣхъ разными анекдотами и замѣчаніями. Всѣ пили за здоровье Тома Пинча, но никто не обращался къ нему ласковѣе и дружественнѣе, какъ Мартинъ и Мери, которыхъ благодарность растрогала добраго Тома до слезъ. Тутъ же присутствовалъ и Фипсъ, который оказался самымъ веселымъ и забавнымъ старикомъ, говорилъ рѣчи, пѣлъ пѣсенки, шутилъ съ Томомъ и преисправно прихлебывалъ вино.
   Общество разошлось поздно вечеромъ. Джонъ пошелъ провожать свою невѣсту и Тома, потому что миленькая Руѳь, припоминая ихъ пріятную прогулку изъ Форнивельзъ-Инна, ни за что не хотѣла ѣхать, а настаивала, что будетъ вдесятеро пріятнѣе воротиться домой пѣшкомъ.
   Когда вернулись домой, Томъ ушелъ изъ комнаты, оставивъ Джона съ сестрою; онъ сказалъ, что ему надо найти какую-то книгу. Выходя, онъ подмигнулъ самому себѣ, считая себя самымъ дошлымъ хитрецомъ.
   -- Имъ хочется побыть наединѣ,-- соображалъ онъ,-- а я ушелъ подъ такимъ естественнымъ предлогомъ, что они будутъ теперь каждую минуту ждать моего возвращенія. Ловко это я придумалъ!
   Но онъ не долго оставался одинь за книгою. Кто-то постучался къ нему.
   -- Можно къ тебѣ?-- раздался за дверью голосъ Джона.
   -- Конечно,-- отвѣчалъ онъ.
   -- Зачѣмъ ты ушелъ, Томъ? Не сиди одинъ. Мы хотимъ разогнать твою меланхолію.
   -- Дорогой мой другъ!
   -- Милый мой братъ!
   -- Мнѣ не угрожаетъ опасность быть въ меланхоліи, другъ мой. Чего мнѣ печалиться, коли я знаю, что ты и Руѳь любите другъ друга. Не могу тебѣ высказать, до чего меня порадовалъ сегодняшній день, хотя долженъ объ этомъ сказать тебѣ! Она дѣвушка бѣдная, безприданница; но я чувствую, что ты знаешь ей цѣну! Притомъ-же то сокровище, которое ты берешь за нею, не уменьшится, не истратится, а деньги вѣдь истратятся.
   -- Да, Томъ, деньги выйдутъ! А ея цѣна?.. Развѣ можно ее знать и не любить! Кто можетъ оставаться равнодушнымъ къ сокровищамъ такого сердца! Еслибъ я не зналъ ея достоинствъ, развѣ я могъ бы чувствовать то упоеніе, въ которомъ я пребываю въ этотъ день? Сегодня день не одной только твоей радости, а скорѣе моей!
   -- Нѣтъ, нѣтъ и моей!
   Этотъ споръ о радости былъ прерванъ приходомъ Руѳи. Женихъ горячо обнялъ ее, а она смотрѣла на брата гордымъ взглядомъ, какъ бы говоря ему:
   -- Смотри, я ему это позволяю, потому что люблю его!
   А Томъ былъ въ восторгѣ. Онъ готовъ былъ цѣлыми часами смотрѣть на нихъ, какъ они обнимаются.
   -- Я сказалъ Тому, моя милая, что мы его отъ себя не отпустимъ. Мы не можемъ потерпѣть въ своей семьѣ такой утраты, какъ Томъ; я такъ ему и сказалъ. Не знаю, чего въ немъ больше:-- разсудительности или самолюбія? Но если онъ съ разсудкомъ, то долженъ понять, что не можетъ стѣснять насъ. Какъ ты думаешь?
   И что-же? Неужели со стороны Тома было неразумно радоваться, глядя на нихъ, на ихъ ласки, на ихъ нѣжное прощанье? Нѣтъ, онъ зналъ, что въ этомъ нѣтъ ничего неразумнаго. Когда онъ потомъ, у себя въ комнатѣ, склонилъ колѣна на молитвѣ, онъ смиренно и радостно благодарилъ то Существо, отъ Котораго исходятъ такія привязанности, которое создало такія сердца!..
   

Глава LIV сильно озабочиваетъ автора, потому-то она послѣдняя.

   Тоджерская была въ праздничномъ нарядѣ. Все суетилось въ ея коммерческихъ палатахъ надъ приготовленіями къ великолѣпному завтраку. Настало благополучное утро, къ которое Гименей долженъ былъ поработить навѣки миссъ Черити Пексниффъ.
   Миссъ Пексниффъ была въ такомъ состояніи духа, которое приличествовало ей самой и приближающемуся торжеству. Она была исполнена снисходительности и милосердія; хоть она подготовила нѣсколько жаровень съ пылающими угольями, чтобъ осыпать ими главы своихъ враговъ, но въ сердцѣ ея не было ни малѣйшей злобы,-- нисколько!
   Миссъ Пексниффъ говорила, что семейные раздоры вещь ужасная; а потому, хотя она никогда не могла простить своего милаго папа, но рѣшилась принять остальную родню. Она замѣчала, что была слишкомъ долго разлучена съ роднею, и что по всей вѣроятности смерть Джонса была праведнымъ наказаніемъ неба за внутренніе раздоры въ семьѣ Чодзльвитовъ.
   Миссъ Пексниффъ написала по этому случаю въ нѣжно извинительныхъ выраженіяхъ къ характерной женщинѣ и ея тремъ красноносымъ дочерямъ, приглашая ихъ присутствовать при брачной церемоніи. Характерная женщина отвѣчала, что она явится непремѣнно и что съ самою чистою радостью будетъ присутствовать при такомъ интересномъ и неожиданномъ, весьма неожиданномъ событіи.Слова эти были нарочно подчеркнуты характерною женщиной.
   Получивъ такой благопріятный отвѣтъ, миссъ Пексниффъ разослала приглашенія къ мистеру и мистриссъ Споттльтоэ; къ холостому кузену, мистеру Джорджу Чодзльвиту; къ одинокой женщинѣ, которая вѣчно страдала зубною болью; къ волосатому джентльмену съ недочерченною физіономіей,-- словомъ, къ уцѣлѣвшимъ лицамъ семейнаго кружка, собиравшагося нѣкогда для семейныхъ совѣщаній въ гостиной мистера Пексниффа.
   Гости еще не начинали собираться, и миссъ Пексниффъ недавно только принялась за свой торжественный туалетъ, какъ вдругъ у монумента остановилась карета. Маркъ Тэпли соскочилъ съ козелъ и помогъ выйти изъ нея старому Чодзльвиту. Карета осталась дожидаться и Маркъ Тэпли также. Мистеръ Чодздьвитъ вошелъ въ Тоджерскую.
   Его ввелъ въ столовую недостойный преемникъ мистера Бэйли-Младшаго. Мистриссъ Тоджерсъ -- она ожидала этого посѣщенія -- явилась немедленно.
   -- Вы, какъ я вижу, нарядились по свадебному, сказалъ старикъ.
   -- Признаюсь вамъ, мистеръ Чодзльвитъ,-- отвѣчала мистриссъ Тоджерсъ:-- мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ свадьба была сегодня; но миссъ Пексниффъ настоятельно этого желаетъ. Ей уже пора выйти замужъ: этого нельзя оспаривать...
   -- Конечно. А принимаетъ ли тутъ участіе сестра ея?
   -- О, Боже мой, нѣтъ! Бѣдняжка! Она не выходитъ изъ моей комнаты съ тѣхъ поръ, какъ узнала все.
   -- Готова она принять меня?
   -- Совершенно готова, сударь.
   -- Такъ не зачѣмъ терять время
   Мистриссъ Тоджерсъ повела его въ свою комнату, гдѣ сидѣла несчастная Мерси въ глубокомъ траурѣ. Подлѣ нея былъ одинъ другъ, вѣрный до конца -- старикъ Чоффи.
   Когда мистеръ Чодзльвитъ сѣлъ подлѣ нея, она взяла его руку и приложила къ губамъ. Она была жестоко разстроена. Онъ былъ также очень тронутъ. Онъ не видалъ ея со времени разговора съ вело на кладбищѣ.
   -- Я судилъ о тебѣ слишкомъ поспѣшно,-- сказалъ онъ:-- даже жестоко; простишь ли ты меня?
   Она снова поцѣловала его руку и благодарила прерывающимся голосомъ.
   -- Томъ Пинчъ разсказалъ мнѣ все, что ты ему поручила передать. Будь увѣрена, что впередъ я буду имѣть гораздо больше вниманія и участія въ дурно направленныхъ и безпечныхъ существахъ.
   -- О, вѣрю, вѣрю! Но вы были такъ снисходительны даже со мною. Вы тогда наблюдали за мною каждый день... ужъ въ этомъ было много внимательности. Можетъ быть, вы бы могли говорить ласковѣе; вы могли бы вызвать мою довѣренность большею кротостью,-- но конецъ былъ бы одинъ и тотъ же.
   Онъ сомнительно и не безъ внутренняго упрека самому себѣ покачалъ головою.
   -- Могли ли слова ваши подѣйствовать на меня, когда я знаю, какъ я тогда была упряма! Въ то время, я никогда не думала, у меня не было ни мыслей, ни чувствъ. Онѣ родились во мнѣ во время моего несчастія. Несчастіе сдѣлало мнѣ много добра: оно перемѣнило меня. Не сомнѣвайтесь во мнѣ по этимъ слезамъ. Я не могу сдержать ихъ. Но въ душѣ благодарю Провидѣніе, увѣряю васъ!
   -- И это правда!-- сказала мистриссъ Тоджерсъ.-- Я вѣрю ей, сударь.
   -- И я также!-- сказалъ старикъ Мартинъ.-- Выслушай, моя милая. Имущество твоего мужа будетъ конфисковано, потому что ово не свободно отъ притязаній потерпѣвшихъ убытки отъ ихъ мошеннической конторы. Все достояніе отца твоего, или почти всё, пропало тамъ же. У него тебѣ жить нельзя.
   -- Я бы не могла возвратиться къ нему!-- сказала она, вспомнивъ, что отецъ былъ главною пружиной ея несчастнаго замужества.
   -- Знаю,-- возразилъ мистеръ Чодзльвитъ.-- Поѣдемъ со мною! Тебя ждетъ ласковый пріемъ всѣхъ, кто меня теперь окружаетъ. Пока здоровье твое не поправится, ты выберешь себѣ какое нибудь уединенное убѣжище по близости Лондона, такъ, чтобъ добрая мистриссъ Тоджерсъ могла тебя навѣщать, когда ей вздумается. Ты страдала много, но ты молода и у тебя впереди есть лучшая и болѣе свѣтлая будущность. Поѣдемъ со мною! Я знаю, что сестра твоя о тебѣ не заботится. Она торопится выйти замужъ и разглашаетъ о своемъ замужествѣ неприличнымъ, дурнымъ образомъ. Оставь этотъ домъ, пока гости еще не собрались. Она намѣрена оскорбить тебя; избавь ее отъ дурного дѣла и поѣзжай со мною!
   Мистриссъ Тоджерсъ, несмотря на нехотѣніе свое разстаться съ несчастною Мерси, присоединила свои убѣжденіи къ просьбамъ старика Мартина. Даже бѣдный Чоффи (разумѣется, не исключенный изъ этого плана) упрашивалъ ее согласиться. Она поспѣшно одѣлась и была уже готова отправиться, какъ вдругъ влетѣла въ комнату миссъ Пексниффъ.
   Она влетѣла такъ внезапно, что очутилась сама въ затруднительномъ положеніи. Туалетъ ея былъ конченъ только относительно головы, убранной подвѣнечными цвѣтами, но остальной костюмъ состоялъ всего на всего изъ спальной холстинной кофты. Она пришла за тѣмъ, чтобъ утѣшить сестру видомъ вышесказаннаго головного убора.
   -- Итакъ, сударыня, вы сегодня выходите замужъ! сказалъ старикъ, глядя на нее очень неблагосклонно.
   -- Да, сударь,-- возразила она скромно -- Я... мой костюмъ... Ахъ, мистриссъ Тоджерсъ!
   -- Я замѣчаю, что ваша деликатность нѣсколько страдаетъ Это не удивительно. Вы избрали несчастный день для своей свадьбы.
   -- Извините, мистеръ Чодзльвитъ,-- возразила Черити, вспыхнувъ отъ злости:-- но если вы имѣете сказать что нибудь на этотъ счетъ, то вамъ лучше обратиться къ Огостесу, который во всякое время будетъ готовъ спорить съ вами. Меня нисколько не касаются обманы, которыхъ жертвою сталъ мой родитель,-- сказала она язвительно:-- а такъ какъ въ такое время я желаю быть въ ладу со всѣми, то я попросила бы васъ сдѣлать намъ честь завтракать съ нами, еслибъ не знала, что васъ противъ меня вооружили. Надѣюсь, я имѣю къ этимъ людямъ естественную привязанность и естественное сочувствіе, но не могу имъ покориться -- этого было бы слишкомъ много.
   -- Вы намекаете на сестру, если не ошибаюсь? Она уѣзжаетъ со мною.
   -- Очень рада, что она дожила, наконецъ, до такого счастія; поздравляю ее. Я не удивляюсь ея огорченію, но я въ немъ нисколько не была виновата, мистеръ Чодзльвитъ.
   -- Послушайте, миссъ Пексниффъ! Мнѣ бы хотѣлось чтобъ вы не такъ разстались съ нею. Вы бы этимъ пріобрѣли себѣ мою дружбу: Вамъ когда нибудь можетъ понадобиться другъ.
   -- Извините, мистеръ Чодзльвитъ,-- возразила Черити съ достоинствомъ:-- но пока Огостесь принадлежитъ мнѣ, я не могу нуждаться ни въ какомъ другѣ. Я не чувствію злобы ни къ кому,-- тѣмъ менѣе въ минуту торжества, и въ особенности къ моей сестрѣ. Напротивъ, я поздравляю ее. Если вы этого не разслышали, не моя вина. Но такъ какъ я обязана быть пунктуальною въ такомъ случаѣ, когда мой Огостесъ имѣетъ право быть нетерпѣливымъ, я должна просить у васъ, сударь, позволенія удалиться.
   Съ этими словами, она исчезла величественно.
   Старикъ Мартинъ молча взялъ подъ руку ея сестру и вывелъ ее изъ дома. Мистриссь Тоджерсъ, въ развѣвавшемся отъ вѣтра праздничномъ нарядѣ, проводила ихъ до кареты, бросилась на прощаньи обнимать Мерси и побѣжала назадъ въ свой закоптѣлый домъ, плача во всю дорогу. У мистриссъ Тоджерсъ было сухое тѣло, но добрая, сострадательная душа!
   Мистеръ Чодзльвитъ такъ внимательно слѣдовалъ за нею взорами, что не взглянулъ на Марка Тэпли, пока она не заперла за собою дверь.
   -- Что, Маркъ, въ чемъ дѣло?-- сказалъ онъ.
   -- Самое удивительное приключеніе, сударь!-- отвѣчалъ Маркь, съ усиліемъ переводя духъ и едва находя силы, чтобъ говорить.-- Вотъ чудеса! Да я чуть ли не вижу нашихъ сосѣдей, сударь.
   -- Какихъ сосѣдей? Гдѣ?
   -- Здѣсь, сударь! Здѣсь, въ городѣ Лондонѣ! Здѣсь, на этой самой мостовой! Вотъ они, сударь! Развѣ я ихъ не знаю!
   Съ этими восклицаніями, мистеръ Тэпли не только указалъ на двухъ опрятно одѣтыхъ мужчину и женщину, стоявшихъ около монумента, но даже бросился обнимать ихъ по очереди, не переводя духа.
   -- Какіе же сосѣди? Гдѣ сосѣди?-- кричалъ старикъ, почти бѣснуясь отъ нетерпѣнія и спѣша отъ кареты къ монументу.
   -- Сосѣди въ Америкѣ! Сосѣди въ Эдемѣ! Сосѣди въ болотѣ, въ кустарникѣ, въ лихорадкѣ! Развѣ не она няньчилась съ нами? Развѣ не онъ помогалъ намъ? Развѣ мы бы не умерли оба безъ нихъ? И они возвратились сюда съ горемъ пополамъ, безъ единаго дѣтища для ихъ утѣшенія! Вотъ какіе это сосѣди!
   И Маркъ какъ сумасшедшій бросался то къ нему, то къ ней, жалъ имъ руки, обнималъ ихъ, бѣгалъ вокругъ нихъ. Лишь только мистеръ Чодзльвитъ узналъ, кто они были, онъ какъ будто заразился бѣснованіемъ Марка и съ чувствомъ самой живой радости пожималъ имъ руки.
   -- Садитесь въ карету!-- кричалъ старикъ.-- Поѣзжайте со мной! Полѣзай на козлы, Маркъ. Домой! Домой!
   -- Домой!-- кричалъ мистеръ Тэпли, схвативъ руку старика въ припадкѣ восторга.-- Совершенно мое мнѣніе, сударь. Домой!... Извините, сударь, но я не въ силахъ выдержать... Успѣха "Веселому Тэпли"! Домой! Ура!
   И они покатили домой.
   Наконецъ, свадебные гости начали собираться въ Тоджерскую. Изъ постояльцевъ гостиницы быль приглашенъ одинъ только мистеръ Джинкинсъ. Онъ явился съ бѣлымъ бантикомъ, пришпиленнымъ на груди. Несчастный Огостесъ не имѣлъ силы гнѣваться даже на него.-- Пусть онъ пріидетъ!-- говорилъ онъ, когда миссъ Пексниффъ настоятельно этого требовала.-- Пусть онъ придетъ! Онъ всегда былъ моимъ камнемъ преткновенія. Пусть онъ будетъ имъ и здѣсь! Ха, ха, ха! О, да, пусть приходитъ Джинкинсъ!
   Онъ пришелъ прежде всѣхъ, не имѣя товарищемъ никого, кромѣ роскошно и церемонно разставленнаго завтрака. Но вскорѣ присоединилась къ нему мистриссъ Тоджерсъ; потомъ явились: холостой кузенъ, волосатый молодой джентльменъ, и мистеръ и мистриссъ Споттльтоэ.
   Мистеръ Споттльтоэ, принимая Джинкинса за благополучнаго смертнаго, почтилъ его поощрительнымъ поклономъ.-- Очень радъ познакомиться съ вами, сэръ.-- сказалъ онъ.-- Желаю вамъ радости.
   Мистеръ Джинкинсъ объяснилъ, что онъ хозяйничаетъ покуда за пріятеля своего, мистера Моддля, который пересталъ жить въ коммерческой гостиницѣ и еще не прибылъ.
   -- Не прибылъ, сударь?-- воскликнулъ Споттльтоэ съ большимъ жаромъ.
   -- Нѣтъ еще.
   -- Клянусь душою! Хорошо онъ начинаетъ. Клянусь жизнью и душою, этотъ молодой человѣкъ начинаетъ недурно! Его еще нѣтъ! Его нѣтъ, чтобъ принять насъ!
   Племянникъ съ недочерченною физіономіей подсказалъ, что онъ, можетъ быть, заказалъ себѣ пару новыхъ сапогъ, которыхъ еще не принесли.
   -- Что вы мнѣ толкуете о сапогахъ, сударь!-- возразилъ Споттльтоэ съ неизмѣримымъ негодованіемъ.-- къ такимъ случаѣ, онъ долженъ бы быль явиться хоть въ туфляхъ, хоть босикомъ! Не извиняйте передо мною вашего друга такимъ жалкимъ и пошлымъ предлогомъ. Сапоги, сударь!
   -- Онъ вовсе не мой другъ; я его никогда и не видалъ.
   -- Прекрасно, сударь. Такъ не толкуйте со мною!
   Въ это время дверь отворилась настежь, и вошла миссъ Пексниффъ, окруженная тремя красноносыми кузинами. Характерная женщина составляла арръергардъ.
   -- Какъ вы поживаете, сударыня?-- сказалъ Споттльтоэ характерной женщинѣ тономъ вызова.-- Я полагаю, сударыня, что вы видите мистриссъ Споттльтоэ?
   Характерная женщина, показывая большое участіе къ здоровью мистриссъ Споттльтоэ, изъявила сожалѣніе, что ее нелегко можно разсмотрѣть: мистриссъ Споттльтоэ была очень тонка и суха.
   -- Во всякомъ случаѣ жену мою легче увидѣть, нежели жениха, сударыня. То есть, если онъ не ограничилъ своей внимательности какою нибудь особенною частью или отраслью этой фамиліи, что было бы очень подъ стать ея всегдашнимъ поступкамъ.
   -- Если вы намекаете на меня, сударь...-- начала характерная женщина.
   -- Позвольте,-- вступилась миссъ Пексниффъ: -- не дѣлайте Огостеса въ такую торжественную минуту его и моей жизни поводомъ къ нарушенію той гармоніи, которую мы съ нимъ больше всего желаемъ сохранить. Огостесъ не былъ еще представленъ никому изъ моей собравшейся здѣсь родни: онъ не желалъ этого.
   -- Въ такомъ случаѣ, я рѣшаюсь замѣтить,-- вскричалъ рьяный Споттльтоэ:-- что человѣкъ, который хочетъ присоединиться къ нашей фамиліи и "не желаетъ" быть представленнымъ ея членамъ, просто дерзкій щенокъ. Вотъ мое мнѣніе о немъ!
   Характерная женщина замѣтила съ большею кротостью, что и она вынуждена быть того же мнѣнія. Три дочери ея закричали въ голосъ: "стыдно!"
   -- Вы не знаете моего Огостеса,-- сказала миссъ Пексниффъ плаксиво:-- право, вы его не знаете! Онъ такъ смиренъ и кротокъ! Подождите только, пока онъ придетъ, и вы навѣрно его полюбите.
   -- Вопросъ: долго ли намъ ждать?-- сказалъ Споттльтоэ, сложивъ руки.-- Я не привыкъ ждать: это несомнѣнный фактъ. И я желаю знать, долго ли полагаютъ заставить насъ дожидаться?
   -- Мистриссъ Тоджерсъ!-- сказала Черити:-- мистеръ Джинкинсъ! Я боюсь, что тутъ какая нибудь ошибка. Я думаю, что Огостесъ пошелъ прямо къ алтарю!
   Такъ какъ это было возможно и до церкви было очень недалеко, мистеръ Джинкинсъ побѣжалъ туда. Мистеръ Джорджъ Чодзльвитъ. холостой кузенъ, послѣдовалъ за нимъ, чтобъ только не оставаться въ виду завтрака, котораго нельзя еще ѣсть. Но они возвратились и принесли съ собою только замѣчаніе церковнаго сторожа, который объявилъ имъ, что по всей вѣроятности пасторъ не намѣренъ ждать до слѣдующаго утра.
   Невѣста встревожилась не на шутку. Милосердое небо! Что могло случиться? Огостесъ! Милый Огостесъ!
   Мистеръ Джинкинсъ вызвался взять наемный кабріолетъ и отыскать его во вновь меблированномъ домѣ. Характерная женщина утѣшала миссъ Пексниффъ увѣреніями, что это образчикъ того, чего ей слѣдовало ожидать; что она этому очень рада, потому что такой случай уничтожаетъ романизмъ всего дѣла. Красноносыя дочери замѣчали съ нѣжностью, что "можетъ быть онъ придетъ". Недочерченный племянникъ намекнулъ, что женихъ могъ упасть съ какого нибудь моста. Ярость мистера Споттльтоэ противилась всѣмъ увѣщаніямъ его супруги. Всѣ говорили разомъ, и миссъ Пексниффъ, ломая себѣ руки въ отчаяніи, искала утѣшенія и нигдѣ не находила его. Но вдругъ Джинкинсъ, встрѣтившій у дверей почтальона, возвратился съ письмомъ и подалъ его невѣстѣ.
   Она открыла письмо, взглянула на него, испустила пронзительный крикъ, бросила его на полъ и лишилась чувствъ.
   Родственники поспѣшили поднять письмо и, глядя черезъ плечо другъ другу, прочли слѣдующее:

"Грэвзендъ. Шкуна "Купидонъ". Пятница ночью.

   "Навѣки оскорбленная миссъ Пексниффъ!
   "Прежде, чѣмъ дойдетъ до васъ эти строки, подписавшійся будетъ... едва-ли не трупомъ... на пути къ Вандименовой Землѣ. Не посылайте въ погоню за мною... я не отдамся живой!
   "Тяжесть... триста тоннъ, по документамъ простите, если я по разсѣянности вмѣсто себя говорю о шкунѣ -- тяжесть, обременяющая мою душу, ужасна! Часто, когда вы старались прояснить мое чело поцѣлуями, я помышлялъ о самоубійствѣ. Часто -- какъ это ни невѣроятно -- я покидалъ такую идею.
   "Я люблю другую. Она принадлежитъ другому. Все, по видимому, принадлежитъ другимъ. На свѣтѣ нѣтъ ничего моего... ни даже моего мѣста, котораго я лишился -- своимъ побѣгомъ.
   "Если вы когда нибудь любили меня, выслушайте мою послѣднюю мольбу -- послѣднюю мольбу злополучнаго и горькаго изгнанника. Передайте приложенный ключъ отъ моего письменнаго столика въ контору. Адресуйтесь къ Боббсу и Чольберри... я хотѣлъ сказать къ Чоббсу и Больберри -- но умъ мой окончательно разстроенъ. Я оставилъ перочинный ножичекъ... съ роговымъ черешкомъ въ вашей рабочей шкатулочкѣ. Онъ вознаградитъ подателя письма за его труды. Да будетъ онъ отъ того счастливѣе, нежели я когда нибудь былъ!
   "О, миссъ Пексниффъ! Зачѣмъ не оставили вы меня въ покоѣ? Развѣ это не было жестоко, жестоко?.. О! Развѣ вы не видѣли моихъ чувствъ? Не видѣли какъ они потоками изливались изъ моихъ глазъ? Развѣ не вы сами упрекали меня въ томъ, что я плакалъ больше обыкновеннаго въ тотъ ужасный вечеръ, когда мы видѣлись съ вами въ послѣдній разъ... въ томъ домѣ, гдѣ я нѣкогда жилъ мирно -- хотя и увядшій душою -- въ обществѣ мистриссъ Тоджерсъ?
   "Но было написано... въ Талмудѣ... что вамъ суждено быть соучастницею моей мрачной и неисповѣдимой судьбы. Не стану упрекать васъ потому что я васъ обидѣлъ. Да вознаградитъ васъ хоть нѣсколько мебель и убранство приготовленнаго для насъ жилища!
   "Простите! Будьте гордою супругой герцогской короны и забудьте меня! Не знайте мученій, съ которыми я подписываюсь... среди бурнаго воя... матросовъ.

Неизмѣнно, навѣки вашъ, Огостесъ".

   Родственники миссъ Пексниффъ, съ жадностью перечитывая это письмо, думали о ней самой такъ же мало, какъ будто она была тутъ лицомъ совершенно постороннимъ. Но миссъ Пексниффъ въ самомъ дѣлѣ лишилась чувствъ. Такая горькая обида, мысль, что она же созвала свидѣтелей, которые присутствовали при этомъ, и, наконецъ, великое торжество характерной женщины и красноносыхъ дочерей ея, которыхъ она намѣревалась уничтожить окончательно,-- такія вещи были не по силамъ миссъ Пексниффъ... и она дѣйствительно лишилась чувствъ.

-----

   Какіе звуки раздаются такъ величаво въ этой темнѣющей комнатѣ?
   Кто этотъ человѣкъ, съ кроткимъ лицомъ, который сидитъ за органомъ? Аэ Томъ! Старый другъ Томъ!
   Голова твоя посѣдѣла преждевременно; но въ звукахъ, которыми ты имѣешь привычку сопровождать вечерніе сумерки, высказывается музыка твоего сердца, исторія твоей жизни.
   Жизнь твоя тиха, спокойна и счастлива, Томъ! Можетъ быть, въ нѣжныхъ аккордахъ которые иногда украдкою долетаютъ до слуха, воспоминаніе твоей прежней любви находитъ себѣ отголосокъ; но воспоминаніе это кротко, подобно тому, какъ намъ представляются давно умершіе: оно не мучитъ и не огорчаетъ тебя, слава Богу!
   Какъ бы тихо ты ни касался инструмента, рука твоя никогда не падаетъ на него и въ половину такъ легко, какъ на голову твоего прежняго тирана, который теперь упалъ очень, очень низко. Никогда инструментъ не отвѣтитъ тебѣ такъ глухо, какъ онъ отвѣчаетъ!
   Гадкій, пьяный попрошайка, пишущій просительныя письма и шатающійся по улицамъ вмѣстѣ съ бранчивою и злою дочерью, преслѣдуетъ тебя. Имя его Пексниффъ. Онъ выпрашиваетъ у тебя денегъ и напоминаетъ тебѣ, что онъ соорудилъ твое счастье прочнѣе своего собственнаго, а потомъ, пропивая полученное отъ тебя пособіе въ тавернахъ, онъ занимаетъ кабачное общество разсказами о твоей неблагодарности, Томъ, и о своихъ щедротахъ, которыми онъ нѣкогда осыпалъ тебя. Онъ показываетъ присутствующимъ свои протертые и разорванные локти, поднимаетъ на скамью свои дырявые башмаки и проситъ присутствующихъ взглянуть на это, напоминая имъ, что ты, Томъ, и хорошо одѣтъ, и живешь спокойно. И все это тебѣ извѣстно, Томъ, и все это ты переносишь!
   Но теперь аккорды твои веселѣе. Маленькія ножки имѣютъ привычку плясать вокругъ тебя подъ ихъ музыку и свѣтлые дѣтскіе глазки смотрятъ тебѣ въ глаза. Есть одно нѣжное твореньице, Томъ,-- ея дитя... не Руѳи, за которою глаза твои слѣдятъ въ рѣзвыхъ играхъ, которая, удивляясь иногда тому, что ты смотришь такъ задумчиво, вскакиваетъ къ тебѣ на колѣни и прижимаетъ свою щечку къ твоей щекѣ. Малютка эта любитъ тебя, Томъ, очень любитъ: заболѣвъ однажды, она избрала тебя въ свои няньки -- она не знала нетерпѣнія, ни дѣтскихъ капризовъ, пока ты быль подлѣ нея, Томъ!
   Но ты опять переходишь къ болѣе серьезнымъ нотамъ, посвященнымъ старымъ друзьямъ и временамъ прошедшимъ. Передъ тобою возстаетъ духъ умершаго старика, который съ восхищеніемъ предупреждалъ твои желанія и никогда не переставалъ чтить тебя. Аккорды твои повторяютъ слова, которыми онъ благословлялъ тебя на смертномъ одрѣ, съ лицомъ спокойнымъ и кроткими!
   А выходя изъ сада, который дѣтскія руки усыпали цвѣтами, ты видишь, что подлѣ тебя садится милая сестра -- та же миленькая Руѳь. Мысли твои, такъ тѣсно связанныя съ ея прошедшимъ и настоящимъ, устремляются въ будущность звучными напѣвами, и лицо твое, Томъ, сіяетъ любовью и упованіемъ. Возвышенная музыка, окружая Руѳь облакомъ мелодій, исключаетъ мысль о земной разлукѣ и уноситъ ее въ небо!
   

Послѣсловіе автора.

   18 апрѣля 1868, за обѣдомъ, который былъ мнѣ предложенъ представятелями печати сѣверо-американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, въ своей застольной рѣчи, я сказалъ, между прочимъ, слѣдующія слова:
   "Я уже раньше выступалъ передъ вами со своимъ словомь и могъ бы теперь не безпокоить васъ вновь; но мнѣ казалось, что я обязанъ при всякомъ удобномъ случаѣ, вездѣ и всегда высказывать чувства признательности за отмѣнно лестный пріемъ, какой мнѣ уже вторично оказывается у васъ въ Америкѣ. Я долженъ, по чести и совѣсти, засвидѣтельствовать о благородствѣ и великодушіи, которыхъ проявленія я здѣсь всюду вижу, о тѣхъ перемѣнахъ во всѣхъ направленіяхъ -- нравственномъ, физическомъ, о перемѣнахъ въ распредѣленіи земельныхъ имуществъ, о возникновеніи новыхъ громадныхъ населенныхъ центровъ, о перемѣнахъ въ складѣ жизни, ея удобствахъ и развлеченіяхъ, наконецъ, о перемѣнахъ въ области печати, безъ прогресса которой не можетъ быть прогресса ни въ чемъ. Я не такъ смѣлъ, повѣрьте мнѣ, чтобы думать, что за эти двадцать пять лѣтъ, самъ я не претерпѣлъ никакой перемѣны, что мнѣ больше нечему поучаться, что мнѣ нѣтъ надобности что-либо перемѣнять во мнѣніяхъ и впечатлѣніяхъ, вынесенныхъ изъ моей первой поѣздки по вашей странѣ. Когда я былъ здѣсь въ минувшемъ ноябрѣ, у меня возникъ одинъ вопросъ, о которомъ я до сихъ поръ молчалъ, и о которомъ теперь прошу позволенія сказать нѣсколько словъ. Печать -- дѣло рукъ человѣческихъ, и какъ таковое подвержено ошибками, ложнымъ сужденіямъ; я, напримѣръ, въ двухъ-трехъ случаяхъ отмѣтилъ нѣкоторыя неточности въ сообщеніяхъ, касавшихся меня лично. Такія сообщенія, появлявшіяся обо мнѣ въ печати, иной разъ изумляли меня болѣе, чѣмъ что-либо иное въ моемъ существованіи. Такъ, напримѣръ, мнѣ приписывалось нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ усердное собираніе матеріаловъ для новой книги объ Америкѣ, которую я, будто бы собираюсь писать; тогда какъ моимъ издателямъ по обѣимъ сторонамъ Атлантическаго океана было очень хорошо извѣстно, что никакія въ мірѣ побужденія не заставляютъ меня приступить къ такой книгѣ. Но что я, дѣйствительно предположилъ и порѣшилъ, въ чемъ желалъ бы, чтобъ вы всѣ были убѣждены,-- такъ это въ томъ, что я въ собственномъ моемъ журналѣ засвидѣтельствую о тѣхъ огромнѣйшихъ перемѣнахъ въ вашей странѣ, о которыхъ я сейчасъ упоминалъ. Я также засвидѣтельствую и о величайшей любезности, вѣжливости, радушіи и внимательности по отношеніи къ моему здоровью и моимъ занятіямъ, о томъ, какъ тепло я былъ принятъ всюду, какъ въ обширнѣйшихъ городахъ, такъ и въ маленькихъ мѣстечкахъ. Эти мои свидѣтельства, пока я живъ, а послѣ моей смерти, пока мои наслѣдники будутъ пользоваться законными правами на мои книги, послужатъ особымъ приложеніемъ къ двумъ моимъ книгамъ, въ которыхъ говорю объ Америкѣ. Я сдѣлаю такъ не только изъ чувства любви и признательности, но и потому, что считаю это дѣломъ правды и чести.
   Говорю все это со всею серьезностью, на какую способенъ, и съ такою же серьезностью повторю это въ печати. А пока будетъ существовать эта книга, эти слова будутъ входить въ ея составъ, будутъ частью ея, и ихъ будутъ читать какъ нѣчто неотдѣлимое отъ моихъ мыслей и впечатлѣній, вынесенныхъ изъ поѣздки по Америкѣ.

Чарльзъ Диккенсъ.

   Май, 1868.

КОНЕЦЪ.

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru