Дмитриева Валентина Иововна
Школяры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ШКОЛЯРЫ.

(Сцены и характеристики).

I.

   Еще рано, на дворѣ темь, ни зги не видно, а школьный сторожъ, Мосей, уже всталъ, приволокъ со двора старновки и затопилъ печь. Веселый трескъ огня наполнилъ и оживилъ полутемную, холодную школу, и сѣдые клубы морознаго пара, ворвавшіеся въ дверь, проникли во всѣ щели перегородки, за которою жида "учителька", забрались подъ одѣяло и разбудили крѣпко спавшую молодую дѣвушку. Она открыла заспанные глаза, недовольно посмотрѣла вокругъ и, съежившись, опять укрылась одѣяломъ, чтобы "доспать". Но не тутъ-то было: неугомонный Мосей началъ ставить самоваръ и окончательно прогналъ сонъ. Онъ всегда дѣлалъ это шумно и со многими приключеніями: вопервыхъ, вытрясъ самоваръ и уронилъ крышку, которая съ грохотомъ покатилась подъ печку; потомъ принесъ обледенѣлое ведро съ водой и налилъ самоваръ, по обыкновенію забывъ завернуть кранъ,-- холодная вода съ потекла по полу, подъ парты, за перегородку...
   -- О. будь ты неладно!-- ворчалъ Мосей, и съ тряпкой принялся елозить по полу.
   -- Ахъ, ты, Господи!-- вздыхала "учителька", ежась подъ одѣяломъ и затыкая уши, чтобы не слышать этой возни.
   А Мосей снялъ уже съ себя огромный чоботъ и изо всей силы раздуваетъ самоваръ. Искры сыплются, раскаленные угли трещатъ, огонь гудитъ въ трубѣ, пожирая связки соломы, и блѣдно-голубой зимній разсвѣтъ начинаетъ заглядывать въ замерзшія окна.
   -- Александра Митревна! Вставайте!-- кричитъ Мосей, стуча кулаками въ перегородку.
   Александра Дмитріевна молчитъ.
   -- Вставайтежъ, бо ужъ время! Сейчасъ хлопцы будутъ собираться!
   "А вотъ не встану!" думаетъ учительница и съ головой укутывается одѣяломъ.
   Перегородка трещитъ и шатается подъ усердными ударами Мосея.
   -- Да ну бо, вставайте же! И самоваръ уже утекъ! Слышите?
   -- Да слышу, слышу, слышу!-- сердито откликается, наконецъ, Александра Дмитріевна.-- Ну, что это такое, Господи ты Боже мой? Ну что, что?
   -- Какъ что? Вставать надо, вотъ что!
   -- Извергъ ты, Мосей! Еще темно, рано...
   -- Гдѣ же рано, когда свѣтъ во всѣ окна, и хлопцы уже бѣгутъ...
   Дѣйствительно, въ сѣняхъ послышались голоса, смѣхъ и топотъ многихъ ногъ. Надо вставать.
   Ученики, между тѣмъ, собирались. Дверь безпрестанно отворялась и затворялась; ребята въ полушубкахъ, въ шапкахъ, съ подвязанными ушами, съ холщовыми сумками черезъ плечо, въ которыхъ вмѣстѣ съ ломтями хлѣба болтались буквари, толкаясь, переругиваясь, стуча ногами, разсаживались по мѣстамъ. Одни, болѣе аккуратные, обивали у порога снѣгъ съ сапоговъ; другіе, усѣвшись, вынимали изъ сумокъ ломти хлѣба и закусывали; нѣкоторые, побойчѣе, забирались на парты и, отыскавъ щелку, заглядывали за перегородку, что дѣлаетъ "учителька"? Александра Дмитріевна отъ этихъ любопытныхъ взоровъ уже всякія мѣры принимала: завѣшивалась платками, заклеивала бумагой дырки, и все-таки малыши не унимались и находили способы наблюдать за "учителькой".
   -- Сенька, не толкайся!.. Я учителькѣ скажу... Что она дѣлаетъ?.. Умывается... А теперь чай пьетъ... Не замай, говорю!.. Ой, ногу отдавили... Пусти... Здравствуйте, Александра Митревна!
   Послышался смѣхъ, кого-то толкнули, кто-то съ шумомъ упалъ съ парты.
   -- Тише, тише вы!-- крикнула учительница, стуча въ перегородку.
   Шумъ затихъ; ученики занимали свои мѣста, доставали книжки, грифельныя доски и раскладывали ихъ по партамъ. Дежурный, Иванъ Черныхъ, первый ученикъ старшей группы, стеръ съ доски и приготовилъ мѣлки. Всѣхъ учениковъ въ школѣ было около 70 человѣкъ; младшая группа, самая многочисленная -- такъ называемые "звуковики" -- занимала одну половину школы; на другой сторонѣ сидѣли среднее отдѣленіе и старшая группа, изъ которой 8 человѣкъ готовились къ весеннему выпускному экзамену. Это былъ самый серьезный и солидный элементъ школы; они держали себя особнякомъ, шалили умѣренно, наблюдали за порядкомъ и къ звуковикамъ относились свысока.
   Самому старшему изъ нихъ, Ѳедору Будякову, уже 16 лѣтъ. Это высокій, стройный мальчикъ съ черными кудрявыми волосами и красивымъ спокойнымъ лицомъ. Онъ одѣтъ въ новый полушубокъ, подпоясанный зеленымъ шерстянымъ кушакомъ; на ногахъ у него хорошіе сапоги, обильно смазанные дегтемъ. Держится онъ съ большимъ достоинствомъ и разыгрываетъ изъ себя совсѣмъ взрослаго парня. Товарищи зовутъ его "женихомъ", потому что Будяковъ посѣщаетъ уже посидѣлки и ходитъ "на улицу", т. е. участвуетъ въ дѣвичьихъ хороводахъ. Но Будяковъ къ насмѣшкамъ товарищей равнодушенъ и на задиранія ихъ не отвѣчаетъ. Онъ никогда не ругается, не дерется, когда къ нему пристаютъ и дразнятъ его; онъ всегда ровенъ, спокоенъ и молчаливъ съ оттѣнкомъ нѣкотораго высокомѣрія. Отецъ его самый богатый мужикъ въ селѣ и занимается скупкой скота; Ѳедоръ, какъ только получитъ "льготу", т. е. свидѣтельство объ окончаніи курса въ школѣ, тоже будетъ гонять гурты, возить откормленный скотъ въ Москву и наживать деньги. Такъ, по крайней мѣрѣ, всѣ думаютъ, но что думаетъ самъ Ѳедоръ -- неизвѣстно. Онъ всегда молчитъ, и никто не знаетъ, о чемъ онъ думаетъ. Даже когда его ругаютъ "шибаенкомъ" и кричатъ ему вслѣдъ: "что, шкуроѣды, много, небось, съ тятькой денегъ-то награбастали!" онъ и тогда молчитъ и смотритъ вокругъ себя непроницаемымъ взглядомъ. Сама Александра Дмитріевна часто смущается передъ этимъ взглядомъ и никакъ не можетъ понять Будякова и его мыслей. Ѳедоръ же всегда смотритъ такъ, какъ будто понимаетъ ея мысли о немъ, и это еще болѣе ее смущаетъ. Въ школѣ его не любили, задушевныхъ пріятелей у него не было, и только одинъ Макаръ Черлянцевъ почему-то льнулъ къ нему и на занятіяхъ садился всегда рядокъ съ нимъ.
   Макаръ Черлянцевъ былъ некрасивый золотушный парень лѣтъ 15, съ красными гноящимися глазами безъ рѣсницъ, съ землистымъ, отечнымъ отъ плохого питанія лицомъ, съ желтыми жидкими волосами, торчавшими во всѣ стороны на его большой четырехугольной головѣ. Одѣтъ онъ былъ въ старенькій сермяжный зипунъ съ заплатами и прорѣхами, изъ которыхъ выглядывала такая же дырявая синяя рубаха; на ногахъ у него были стоптанные лапти и онучи, перевитыя веревкой. Мать его была бобылка, жила гдѣ-то на околицѣ, въ развалившейся избенкѣ, и зимой ходила "въ кусочки", а лѣтомъ нанималась на поденщину и тѣмъ кое-какъ существовала. Нерѣдко и Макару приходилось надѣвать суму, поэтому онъ посѣщалъ школу неаккуратно и учился уже шестой годъ. Вообще изъ-за школы ему пришлось вынести много непріятностей,-- и одежды не было, и мать его часто била за то, что онъ вмѣсто того, чтобы побираться, сидитъ зря въ училищѣ,-- но, несмотря на всѣ эти препятствія, Макаръ продолжалъ упорно учиться и съ грѣхомъ пополамъ дотянулъ-таки до "льготы". Его тянуло въ школу, и онъ часто убѣгалъ туда изъ дому потихоньку отъ матери. Ему нравилась школьная обстановка, нравилось многолюдство, товарищество; онъ любилъ этотъ веселый гамъ ребячьихъ голосовъ, веселую возню, веселыя игры въ перемѣну, и хотя самъ не принималъ въ нихъ участія; потому что былъ застѣнчивъ, но всегда съ удовольствіемъ наблюдалъ за играющими, стоя гдѣ-нибудь въ сторонкѣ и тихо улыбаясь. Въ эти минуты онъ на время забывалъ всю свою горькую долю и голодное житье, голодную бѣдность, унизительное нищенство подъ окошками .и, глядя на другихъ, мысленно представлялъ себя такимъ же, какъ и всѣ... Но больше всего онъ любилъ Ѳедора Будякова и учительницу; по его мнѣнію, это были самые лучшіе люди на свѣтѣ, и за нихъ онъ пошелъ бы въ огонь и въ воду. Но чувства, которыя онъ питалъ къ этимъ лицамъ, были различны. Учительницу онъ просто любилъ за то, что она была къ нему ласкова, часто оставляла его въ школѣ послѣ занятій, кормила обѣдомъ и поила чаемъ, дарила ему книжки, а однажды даже сшила рубаху; Ѳедора же Будякова онъ не столько любилъ, сколько обожалъ. Все въ Будяковѣ казалось ему необыкновеннымъ и привлекательнымъ, и его красота, и серьезность, и хорошая одежда, но главное то, что Будяковъ такой красивый, богатый, умный, снисходитъ къ нему, не гнушается "водиться" съ нищимъ, въ школѣ садится рядомъ съ нимъ, по улицѣ ходитъ вмѣстѣ и никогда, ни разу, не посмѣялся надъ нимъ и не назвалъ его "побирашкой", какъ другіе ребята... Вотъ этого Макаръ никакъ не могъ понять и за это преклонялся передъ сыномъ шибая.
   По сосѣдству съ Черлянцевымъ и Будяковымъ сидѣлъ Иванъ Черныхъ -- "первый ученикъ" -- худенькій мальчикъ, съ бѣлымъ веснусчатымъ лицомъ, свѣтлыми волосами и свѣтлыми дѣтскими глазами. Ему было уже 12 лѣтъ, но онъ казался совсѣмъ ребенкомъ. Говорилъ онъ тоненькимъ голоскомъ, часто улыбался и при этомъ немножко кривилъ губы, любилъ читать и разсказывать о прочитанномъ, вообще любилъ поговорить и пофилософствовать. Онъ вѣчно что-нибудь разсказывалъ или спрашивалъ, и часто Александра Дмитріевна, гуляя по вечерамъ, слышала знакомый тоненькій голосокъ, доносившійся изъ группы ребятишекъ, собравшихся на завалинкѣ. Это ужъ навѣрное Иванъ Черныхъ повѣствовалъ о чемъ-нибудь -- либо о звѣздахъ, на которыя онъ очень любилъ заглядываться, либо о какой-нибудь занятной книжкѣ, которую дала почитать "учителька", либо просто о разныхъ домашнихъ дѣлахъ и событіяхъ, имѣющихъ особенный интересъ.
   На слѣдующей партѣ сидѣли двоюродные братья -- Сикидины, Григорій и Михаилъ. Они оба были изъ огромной крестьянской семьи, еще не знавшей раздѣла и сохранившей патріархальные нравы и обычаи. Все у Сикидиныхъ было свое, -- хлѣбъ, скотина, холсты, овчины; ребята были сытые, здоровые, одежда на нихъ грубая, во крѣпкая, и на завтракъ въ школу они всегда приносили съ собой огромные ломти сала, или лепешки съ творогомъ, или пшенныхъ блиновъ съ яйцами. Особеннымъ уваженіемъ пользовался Григорій Сикидинъ, хотя онъ и былъ моложе брата. Низенькій, приземистый, съ черными, какъ смоль, густыми волосами, остриженными на подобіе шапки, съ смуглымъ румянымъ лицомъ, густо усѣяннымъ крупными коричневыми веснушками, Григорій отличался необычайной подвижностью и вертлявостью. Онъ не могъ спокойно посидѣть на мѣстѣ, постоянно ерзалъ по скамьѣ, ко всему прислушивался, во все вмѣшивался, все подмѣчалъ, всѣхъ задиралъ и не мало хлопотъ доставлялъ учительницѣ своимъ неугомоннымъ характеромъ. Маленькіе, живые, каріе глазки его такъ и бѣгали по сторонамъ; вздернутый носикъ вѣчно былъ на сторожѣ, какъ у звѣрка; выраженіе лица было плутоватое, задорное и смышленое. Во всѣхъ школьныхъ дѣлахъ, играхъ и проказахъ онъ былъ первымъ затѣйникомъ и заправилой. Завязывалась ли какая-нибудь драка или устраивались кулачки, Гришка, глядь, ужъ тутъ, впереди всѣхъ, и шумитъ, и суетится, разставляетъ "стѣнки", опредѣляетъ условія, судитъ, рядитъ...
   Михаилъ Сикидинъ ничѣмъ не походилъ на своего брата. Это былъ высокій, неповоротливый, здоровенный малый съ лѣнивыми движеніями и равнодушнымъ взглядомъ большихъ голубыхъ глазъ. Все онъ дѣлалъ какъ будто нехотя, учился плохо, читалъ съ запинками и даже подняться со скамьи ему, повидимому, было страшно трудно, такъ неохотно и съ такимъ отвращеніемъ на лицѣ онъ это дѣлалъ. Когда его вызывали къ доскѣ дѣлать задачи, на него просто противно было смотрѣть. Лицо его принимало тупое, животное выраженіе, глаза смотрѣли сонно, мѣлокъ валился изъ рукъ и весь онъ какъ-то опускался и осѣдалъ на земь, точно мѣшокъ. Но такимъ онъ былъ только въ школѣ; выйдя на улицу, Михаилъ совершенно преображался. Уже на крыльцѣ онъ пріободрялся, плотно затягивалъ кушакъ и, нахлобучивъ шапку, изо всѣхъ силъ, чуть не бѣгомъ, спѣшилъ домой. Дома, наскоро поѣвши, онъ сейчасъ же снова одѣвался и бѣжалъ на дворъ осмотрѣть лошадей, коровъ, словомъ "по хозяйству". Къ школѣ и къ ученью Михайло относился равнодушно и давно бы бросилъ это дѣло, если бы не "льгота".
   Рядомъ съ Гришкой сидитъ его закадычный другъ и пріятель, Митька Журавлевъ, по прозванію "Кочетъ", т. е. пѣтухъ. И дѣйствительно, Митька очень похожъ на пѣтуха съ своимъ торчащимъ постоянно кверху рыжимъ хохолкомъ, востренькимъ носикомъ и круглыми желтыми глазами. Онъ тоже очень живой, веселый мальчикъ, плясунъ, пѣсенникъ и мастеръ играть на жилейкахъ. Въ семьѣ у него живутъ очень бѣдно, часто хлѣба не бываетъ и самъ онъ одѣтъ въ какія-то лохмотья, но веселая улыбка до ушей не сходитъ у него съ лица и до всякихъ шалостей онъ большой охотникъ. Съ звуковиками онъ постоянно воюетъ и они его терпѣть не могутъ; учительница уже нѣсколько разъ наказывала его за то, что онъ обижаетъ маленькихъ, но Кочету неймется. Учится онъ хорошо, бойко, но урывками, въ промежуткахъ между пѣснями и шалостями. Когда онъ играетъ на жилейкахъ, его собираются слушать даже взрослые, и тогда Митька на седьмомъ небѣ. Онъ и играетъ, и приплясываетъ, и весь ходитъ ходуномъ. "Ай да Кочетъ! Вотъ такъ Кочетъ!" говорятъ слушатели, а Митькѣ этого и надо, это ему нравится. Онъ любитъ обращать на себя вниманіе, любитъ, чтобы его хвалили, на него глядѣли и не прочь прихвастнуть.
   Былъ у Митьки и еще одинъ талантъ -- онъ отлично читалъ вслухъ и умѣлъ подражать разнымъ голосамъ. Особенно хорошо у него выходили Крыловскія басни, и въ школѣ наступалъ настоящій праздникъ, когда Александра Дмитріевна заставляла Кочета сказать какую-нибудь басню. Уморительныя ужимки Мартышки, примѣряющей очки, умильную ласковость лисы, простодушную глупость медвѣдя -- все это Кочетъ передавалъ въ совершенствѣ, и школа дрожала отъ дружнаго дѣтскаго хохота. Гришка даже визжалъ отъ восторга и больше обыкновеннаго вертѣлся и елозилъ по скамьѣ; звуковики и тѣ навостряли уши, влѣзали на парты, чтобы лучше слышать и видѣть, и старались поближе протиснуться къ Митькѣ.
   Наконецъ, на третьей партѣ сидятъ двѣ дѣвочки -- Таня Шаблыкина и Лиза Родіонова. Таня -- высокая, смуглая, съ широкими черными, сросшимися надъ переносицей, бровями, которыя придаютъ ея лицу трагическое, не дѣтское выраженіе; Лиза -- бѣлокурая, золотушная, плаксивая. Обѣ дѣвочки, затерянныя среди шумной толпы мальчиковъ, держатся особнякомъ и робко жмутся другъ къ другу. Мальчики относятся къ нимъ съ презрѣніемъ, всячески обижаютъ ихъ, иногда колотятъ; особенно Гришка Сикидинъ. Но Таня въ обиду не дается и за подругу стоитъ горой. Когда къ ней очень начинали приставать, она вся ощетинивалась, черныя брови ея сдвигались еще болѣе, глаза разгорались, бѣлые зубы оскаливались и обидчика отходили отъ нея прочь. "У-у! волчиха!" говорили они. Но по большей части она отмалчивалась и ко всякимъ насмѣшкамъ относилась съ презрѣніемъ. Вообще, она была молчалива и скрытна, училась старательно, имѣла красивый почеркъ и любила читать божественныя книжки.
   Лиза была дочь кабатчика и мальчишки дразнили ее "шкаликомъ", чаще же всего "Цаплей" за ея длинный, красный носъ и длинныя, тощія ноги, торчавшія изъ подъ коротенькаго платья. На эти обидныя клички она только сопѣла, а иногда принималась хныкать. Вялая, медлительная, флегматичная, она училась слабо, но зато ей давалась ариѳметика и она дѣлала задачи быстрѣе и лучше "перваго ученика". Александра Дмитріевна называла ее "математикомъ" и всегда заставляла провѣрять задачи, невѣрно сдѣланныя другими. Цапля выходила, предварительно тянула въ себя носомъ и твердо, красиво, безъ единой ошибки, дѣлала задачу. Мальчикамъ это было очень обидно, и они, уязвленные въ своемъ мужскомъ самолюбіи, никакъ не могли примириться съ тѣмъ, что какая-то "паршивая" дѣвчонка, "баба", да еще "Цапля", знаетъ ариѳметику лучше ихъ. Между ними и Лизой шло вѣчное соревнованіе, и Гришка Сикидинъ изо всѣхъ силъ выбивался, чтобы поймать когда-нибудь цаплю въ ошибкѣ. Когда она дѣлала задачи на доскѣ, онъ вертѣлся, шмыгалъ изъ стороны въ сторону, дѣлалъ вслухъ разныя замѣчанія язвительнаго свойства и, наконецъ, не выдергивалъ, вскакивалъ и поднималъ руку въ знакъ того, что желаетъ что-то объяснить.
   -- Александра Митревна, она невѣрно сощела!
   -- Не сощела, а сочла.
   -- Ну, сочла, а только невѣрно!
   -- Въ чемъ же невѣрно? Иди, поправь.
   Гришка бросался къ доскѣ и начиналъ, захлебываясь отъ радостнаго волненія, объяснять ошибку Лизы. Но въ концѣ концовъ онъ спутывался, сбивался и, посрамленный, возвращался на свое мѣсто; оказывалось, что ошибка-то была не у Лизы, а у него... Лиза только молча взглядывала на него своими красными глазами и потянувъ носомъ, продолжала дѣлать задачу, которую и рѣшала блистательно. А обиженный Гришка съ завистью смотрѣлъ на дѣвочку и мысленно давалъ себѣ слово непремѣнно отколотить ее "ужотка", когда кончится ученье, и "волчихи" не будетъ... Таню онъ таки побаивался, потому что она была выше его ростомъ, сильнѣе и не разъ трепала его "за виски".
   

II.

   На школьныхъ часахъ пробило 8, сейчасъ выйдетъ учительница. Всѣ разсѣлись по мѣстамъ, только Кочетъ тихонько пролѣзъ подъ столомъ и что-то малюетъ на доскѣ мѣломъ. Дѣвочки о чемъ-то между собою шушукаются, и Гриша Сикидинъ давно уже поглядываетъ на нихъ, придумывая, чѣмъ бы ихъ донять.
   -- Ныньче Александра Митревна сочиненія будетъ читать!-- наконецъ, говоритъ онъ -- Посмотримъ, чего Цапля написала.
   Цапля заморгала и устремила безмолвный взглядъ на подругу. Таня сейчасъ же выступила на подмогу.
   -- Ты молчи, чубастый, самъ-то небось хорошо написалъ!
   -- Я-то написалъ, а ты чего лѣзешь? Я съ тобой не разговариваю, волчиха зубатая!
   -- А не разговариваешь, такъ и молчи! Больно ты нужонъ!
   -- Будя тебѣ!-- лѣниво говоритъ Михайло Сикидинъ.-- Связался съ бабами...
   И, развернувъ передъ собой истрепанную книжку, онъ начинаетъ глубокомысленно водить по строкамъ корявымъ пальцемъ и читаетъ нараспѣвъ: "и... было... у него... двѣнадцать... сыновей"...
   Тѣмъ временемъ Кочетъ кончилъ свою мазню на доскѣ и объявляетъ: "Ребята, глядите, Цапля!"
   На доскѣ нарисовано какое-то странное существо съ длиннымъ носомъ, отъ котораго книзу тянутся длинныя нити; двѣ черточки, оканчивающіяся пятью коротенькими черточками, изображаютъ растопыренныя руки; въ такомъ же родѣ и ноги. Каррикатура очень не затѣйливая, но школяры ариходятъ въ неописанный восторгъ. Звуковики взбираются на парты; Гришка визжитъ и подскакиваетъ; дружный смѣхъ оглашаетъ школу.
   -- Цапля! Цапля!-- слышатся крики со всѣхъ сторонъ.
   -- Это она, братцы, задачу дѣлаетъ! Ишь, руки-то растопырила!..
   -- Гляди, гляди, эка носище-то! Чистая Цапля!
   Шумъ, хохотъ, возня... Бѣдная Цапля начинаетъ всхлипывать и сморкаться; Таня, при видѣ слезъ обиженной подруги, перетягивается черезъ парту и дергаетъ Гришку за чубъ. Иванъ Черныхъ своимъ тоненькимъ голоскомъ тщетно силится водворить порядокъ. Вдругъ дверь отворяется и входитъ учительница. Кочетъ моментально стираетъ съ доски изображеніе Цапли, шмыгаетъ подъ столъ и, какъ ни въ чемъ не бывало, сидитъ на своемъ мѣстѣ, скорчивъ самую умильную рожицу изъ крыловскаго репертуара. Звуковики, стуча сапогами, перелѣзаютъ черезъ головы товарищей и занимаютъ свои мѣста, потомъ всѣ встаютъ и кричатъ:
   -- Здравствуйте, Александра Митревна!
   -- Что это за шумъ у васъ? Родіонова, ты опять плачешь? Сикидинъ, какъ тебѣ не стыдно? Вѣдь, ты въ старшемъ отдѣленіи, а шалишь, какъ маленькій.
   -- Это не я, Александра Митревна!-- смиренно заявляетъ Сикидинъ.-- Я не балуюсь, а меня Танька сейчасъ за виски дернула!
   -- Таня, что же это ты дѣлаешь?
   Таня молчитъ вся красная, съ насупленными бровями.
   -- Нехорошо. Развѣ тебѣ хочется быть наказанной?
   Таня встаетъ.
   -- А онъ чего дразнится?-- мрачно говоритъ она, уставивъ свои сверкающіе глаза на черный затылокъ Гришки.-- Онъ не дразнись...
   Водворяется тишина. Иванъ Черныхъ прочитываетъ молитву, потомъ всѣ хоромъ поютъ "Достойно". Порядокъ этотъ завелъ въ школѣ дьяконъ, большой любитель и знатокъ пѣнія, я ребятишки очень любятъ пѣть. Особенно выдѣляется чистый и свѣжій дискантъ Кочета, старательно выводящаго каждую ноту; Михайло Сикидинъ гудитъ, какъ шмель, стараясь пѣть басомъ, но вретъ немилосердно; Макаръ Черлянцевъ поетъ съ чувствомъ, закрывъ глаза и вытянувъ шею.
   Кончили пѣть. Учительница заняла свое мѣсто и положила передъ собою тоненькую пачку тетрадокъ.
   -- Сочиненія...-- шепнулъ Гришка, настороживъ свой носикъ.
   -- Александра Митревна, а я ныньче какую пти-и-ицу видѣлъ!-- раздался вдругъ среди тишины пѣвучій голосокъ перваго ученика.
   Гришка сдержанно фыркнулъ и толкнулъ Кочета ногой. У многихъ на лицахъ появилась насмѣшливая улыбка, -- эка что, съ птицей выскочилъ!..
   -- Самъ то ты птица!-- проговорилъ Гришка.
   -- Какую птицу?-- спросила учительница.
   -- Махонькая, вотъ эдаконькая! Да пры-ыгаетъ, да съ-ѣрая, да клюе-етъ!
   Всѣ вдругъ заинтересовываются, и Гришка первый:
   -- Да ты ее гдѣ видѣлъ-то?-- озабоченно спрашиваетъ онъ.
   -- У насъ на дворѣ. Носикъ во-остренькій!
   -- Такъ это овсянка!-- слышатся замѣчанія.
   -- Снигирь!
   -- Ври! У снигиря шея красная!
   -- Перепелка!
   -- Зимой-то? Эка что сказалъ!
   -- Во-ло-бе-ей!-- кричитъ кто-то изъ звуковиковъ.
   Опять шумъ и смѣхъ; учительница стучитъ линейкой по столу, и порядокъ возстановляется. Рѣшили, что птица, должно быть, и въ самомъ дѣлѣ, овсянка, и приступили къ занятіямъ. Александра Дмитріевна задала работу звуковикамъ и среднему отдѣленію, а сама перешла къ старшимъ. Таня вдругъ вся вспыхнула,-- у учительницы въ рукахъ была ея тетрадка, а Гришка исподтишка толкнулъ ее подъ столомъ ногой и прошепталъ: "вотъ она-те сейчасъ задасъ!"
   "Милые мои родители, тятенька и маменька (имя рекъ!) -- начала читать учительница.-- Извѣщаю я васъ при этой оказіи, что живу я, слава Богу, теперича въ Воронежѣ, при мѣстѣ, жалованья получаю 5 рублей въ мѣсяцъ, харчи готовые, а обувка-одежа своя! Хозяева добрые, не обижаютъ, и работы не дюже много! А вамъ посылаю отъ себя въ гостинецъ 12 цѣлковыхъ и прошу я васъ купить корову, безъ коровы-то и вовсе плохо, а сама я живу ничего, въ добромъ здоровьи, чего и вамъ желаю отъ всего сердца. Остаюсь извѣстная вамъ дочь ваша, Татьяна Шаблыкина".
   Форма письма для сочиненія была выбрана не случайно; Александра Дмитріевна, чтобы пріучить дѣтей къ самостоятельнымъ письменнымъ работамъ, часто задавала имъ описать какое-нибудь деревенское происшествіе, свадьбу, пожаръ и т. д., но большинство почему-то всегда писало эти сочиненія въ видѣ писемъ, адресованныхъ на ея имя. Поэтому въ этотъ разъ она заставила дѣтей вообразить себя тѣмъ, чѣмъ они желали бы быть, и описать свое новое житье въ письмахъ къ роднымъ.
   -- Хорошо, Таня!-- сказала учительница, возвращая тетрадку.-- Складно написала, и ошибокъ нѣтъ, только зачѣмъ же "теперича?" Такъ писать нельзя.
   -- "Теперича"!-- фыркнулъ неугомонный Гришка.-- Э-эхъ ты! "Теперь" надо, а не "теперича"!
   -- Подожди, подожди!-- остановила его учительница.-- Сейчасъ и до тебя доберусь!
   Гришка притихъ и сдѣлалъ видъ, что онъ совсѣмъ ничего, сидитъ смирнехонько...
   -- Ну, а ты, Лиза, совсѣмъ плохо написала!-- продолжала Александра Дмитріевна, обращаясь къ Цаплѣ.-- Что ни слово, то ошибка, и придумать ничего не съумѣла! Впрочемъ, правду написала... "Милые мои родители!.. Учусь я плохо, больно трудно учиться. Молитвы больно трудно, и священную исторію, и писать трудно. А задачи ничего, а батюшка все ругается и говоритъ: ты лѣнтяйка. А я не лѣнтяйка, а больно трудно. Больше ничего. Кланяюсь вамъ дочь ваша Лизавета Родіонова". На боку приписка: "а мальчишки здѣсь всѣ злющіе, а лучше всѣхъ Таня Шаблыкина".
   -- Ишь ты, кляуза!-- проворчалъ Гришка, косясь на Цаплю, такъ искренно и наивно излившую свои горести въ письмѣ въ родителямъ.-- Погоди, шкаликъ, я тебѣ дамъ...
   -- Григорій!-- позвала его учительница.
   Гришка вскочилъ, обдергивая на себѣ рубашку.
   "Любезный мой тятенька, Абрамъ Трифонычъ, и любезная маменька, Прасковья Гавриловна! Шлю я вамъ нижайшій поклонъ и прошу родительскаго благословенія, навѣки нерушимаго. Поступилъ я на службу, на залезную дорогу, а только хочу уйтить, потому начальство строгое и больно безпокойно, взыски каждый день, и по васъ я шибко скучился. Возьмите меня опять къ себѣ, въ деревнѣ у пасъ лучше всего, опять я буду съ дѣдушкой лапти плесть, а съ Мишкой буду ѣздить въ ночное. По гробъ любящій сынъ вашъ, Григорій".
   На широкомъ лицѣ Михайла засіяла улыбка, -- конецъ Гришкина "сочиненія" ему очень понравился. Еще бы плохо въ ночное ѣздить!.. Онъ даже крякнулъ отъ удовольствія.
   -- Вотъ ты смѣялся надъ Таней,-- сказала учительница,-- а самъ пишешь "залезная" вмѣсто "желѣзная", и потомъ "уйтить", "скучился"... Развѣ такъ пишутъ?
   -- Это я, Александра Митревна, нечаянно!-- скороговоркой оправдывался Гришка.-- А я умѣю! Право слово, умѣю!
   -- Ну, пойди, на доскѣ напиши, какъ надо.
   Гришка юркнулъ къ доскѣ и, написавъ: "железная", "уйти", остановился. Онъ не умѣлъ написать "соскучился", и ожесточенно зачесалъ въ затылкѣ.
   -- Не такъ, не такъ,-- послышались голоса.-- Ять нужно! Александра Митревна, я знаю! Меня спросите, Александра Митревна!
   -- Тише, тише, по порядку!
   Поднимается нѣсколько рукъ. Учительница вызываетъ Макара Черлянцева, и онъ весь красный отъ удовольствія и гордости выводитъ "со-ску-чился", "уйдти"... Сконфуженный Гришка возвращается на мѣсто.
   -- Что, съѣлъ?-- шепнула ему Таня.
   Гришка молча показалъ ей кулакъ.
   -- Черлянцевъ!-- продолжала учительница и начала читать: "Любезнѣйшей моей маменькѣ отъ любящаго сына, Макара Петровича, письмо. Житіе мое хорошее, живу я въ монастырѣ и, слава Богу, доволенъ. Ѣда хорошая, всего вволю, и въ кельѣ у меня хороши. Ежечасно молю Бога о вашемъ здравіи и прошу я васъ ко мнѣ пріѣхать. Каждый день бываю у заутрени, у обѣдни и у вечерни, а пришедши изъ церкви, читаю Божественное Евангеліе. Очень у насъ хорошо, а объ васъ я часто думаю, кабы и вамъ было такъ же хорошо, какъ я мнѣ. Кланяйтесь отъ меня всѣмъ сосѣдямъ, и учительницѣ нашей, Александрѣ Дмитріевнѣ, нижайшій поклонъ отъ меня, и Ѳедору Гавриловичу Будякову поклонъ, и пишите о себѣ, какъ вы живете. А затѣмъ прощайте. Любящій сынъ Вашъ, Макаръ Петровичъ Черлянцевъ".
   -- Хорошо!-- сказала учительница, отдавая Макару тетрадку.-- Только что же это ты вдругъ отъ насъ въ монастырь захотѣлъ уйдти?
   -- Монахъ! монахъ!-- съ сдержаннымъ смѣхомъ шептали на скамьяхъ, когда Макаръ садился на свое мѣсто. Но Макару это все равно; онъ на седьмомъ небѣ; учительница его похвалила, и счастливый онъ бережно держитъ въ рукахъ свою тетрадку, на которой краснымъ карандашемъ сдѣлана отмѣтка: "хорошо". Макаръ не можетъ наглядѣться на эту отмѣтку и все время держитъ тетрадку такъ, чтобы ему было ее видно.
   Между тѣмъ на партахъ старшаго отдѣленія оживленіе все увеличивалось. Всѣ были возбуждены, заинтересованы и съ нетерпѣніемъ ожидали чтенія слѣдующихъ сочиненій.
   -- Будяковъ!
   Тотъ всталъ величественно, красиво встряхнулъ кудрявой головой и устремилъ на учительницу свои непроницаемые глаза.
   -- Что же это ты такое написалъ, Будяковъ?-- "Итакъ, всѣ вы, страждущіе и неимущіе, и оплакивающіе свою долю, не завидуйте тѣмъ, кого вы называете счастливцами, ибо счастливцевъ нѣтъ на свѣтѣ. Всякій изъ человѣковъ есть жертва бѣдствія, которое ходитъ по людямъ, потрясая слабыхъ, поражая виновныхъ, угрожая мужественнымъ"...
   -- Что это такое?-- съ недоумѣніемъ спросила учительница.-- И откуда ты это взялъ?
   -- Я изъ книги списалъ,-- неохотно отвѣчалъ Будяковъ.
   -- Изъ какой книги?
   Будяковъ молчалъ.
   -- И почему непремѣнно ты выписалъ это? Понравилось тебѣ, что ли?-- допытывалась учительница.
   Будяковъ продолжалъ упорно молчать. Учительница пожала плечами.
   -- Не понимаю ничего! На вотъ твою тетрадку и напиши мнѣ въ слѣдующій разъ, что я задавала. А это не сочиненіе! Эдакъ и звуковики напишутъ изъ книги-то! Можетъ быть, ты пошутить захотѣлъ? Такъ это очень жаль. Въ школѣ не шутятъ, а учатся, и ты не маленькій,-- черезъ нѣсколько мѣсяцевъ кончишь курсъ! Нехорошо, Будяковъ, очень нехорошо!
   Будяковъ взялъ свою тетрадку и, не сказавъ ни слова, сѣлъ.-- "Вотъ такъ, братцы, написа-алъ!" пронесся смѣшливый шопотъ по скамьямъ. Но Будяковъ даже и не оглянулся. Ни слова учительницы, ни насмѣшки товарищей не произвели на него, повидимому, никакого впечатлѣнія.
   Поднялся Михаилъ Сикидинъ. Учительница развернула написанную сквернѣйшимъ почеркомъ, грязную, засаленную тетрадку, всю въ кляксахъ и масляныхъ пятнахъ, съ отпечатками пальцевъ на поляхъ.
   -- Михаилъ, когда же ты будешь держать свои тетрадки почище? Смотри, что у тебя тутъ -- въ руки противно взять.
   -- Я стараюсь, Александра Митревна!-- прогудѣлъ Михаилъ.
   -- Стараешься, а отчего же она такая грязная? Смотри, а здѣсь и листовъ нѣтъ,-- вырваны, скомканы...
   -- Это телокъ изжевалъ...
   Послышался смѣхъ.-- "Онъ, должно, прочитать захотѣлъ!" сказалъ Кочетъ.-- "Нѣтъ, братцы, онъ думалъ, это онучка!" -- "Смотри, Мишка, кабы онъ тебѣ ужотка голову не отжевалъ!
   Михаилъ смущенно ковырялъ пальцемъ столъ.
   -- Тише, тише!-- крикнула учительница.-- Ну, Михаилъ, и ошибокъ у тебя пропасть. Еще больше, чѣмъ у Родіоновой. А вѣдь, если бы не ошибки, хорошо было бы. Складно написалъ, -- я даже и не ожидала отъ тебя... "Письмо дѣдушкѣ, батѣ и матушкѣ отъ крестьянина N -- ской волости, села Козихина, Михаила Сикидина. Построилъ я себѣ ноньче домъ, хорошій, съ тесовой крышей, крыльцо, сараи и погребица есть, 1.000 руб. стоитъ. Еще купилъ лошадь и корову, овецъ, пару свиненковъ буду кормить. Лошадь хорошая, безъ запалу, цыганъ давалъ сотенную, да я не отдалъ. Самому хороша. А корова рыжая, Плотицынскаго завода, три ведра молока даетъ въ день. Дѣдушка, я тебя хочу къ себѣ взять, ты живи со мной, я тебя люблю. А вы, батя съ матушкой, живите съ Сенькой (старшій братъ Михаила), онъ парень смирный и васъ не обидитъ. Все бы мое житье было ничего, да вотъ старшій сынъ у меня бунтуетъ,-- хочу, говоритъ, дѣлиться. А я дѣлиться не хочу. Вотъ и все".
   Сочиненіе Михаила привело всѣхъ въ восхищеніе.-- "Ребята, у него ужъ и сынъ!" -- "Дѣлиться, слышь, хочетъ!" -- "Мишка, а ты его за виски!" -- "А корова-то у него ры-ыжая!" -- "Ты намъ покажи, Мишка, домъ-то!.." Михайло чувствовалъ себя героемъ и самодовольно улыбался во весь ротъ; въ эту минуту ему казалось, что онъ и въ самомъ дѣлѣ владѣлецъ дома съ тесовой крышей, рыжей коровы, лошади и двухъ свиненковъ...
   Когда взрывъ веселости, вызванной чтеніемъ Михайлова письма, улегся, Александра Дмитріевна вызвала Митьку Журавлева. Кочетъ весело вскочилъ. "Милый тятенька, и милая маменька, и милые братцы и сестрицы! Будьте здоровы, и желаю вамъ всякаго благополучія! А я какъ выросту большой, такъ пойду на линію. Заработаю много деньжищъ и сейчасъ куплю тройку лошадей. А еще суконную поддевку и смазные сапоги и всѣмъ по хорошему гостинцу. Тебѣ, тятенька, куплю хорошую шубу, а то старая-то совсѣмъ изорвалась, учителькѣ куплю фунтъ самыхъ хорошихъ жамокъ. А самъ поступлю въ пѣвчіе и буду на клиросѣ пѣть. Нашъ дьяконъ, Иванъ Герасимычъ, говоритъ, у тебя хорошій гоюсъ. Вотъ я я буду пѣвчимъ. Сквозь волнистые туманы пробирается луна. На печальныя поляны льетъ печальный свѣтъ она... Только версты полосатыя попадаются однѣ. Скучно, звучный колокольчикъ утомительно гремитъ..."
   -- За жамки спасибо, а только зачѣмъ же это вдругъ: "сквозь волнистые туманы"?-- улыбаясь, спросила учительница.-- Ужъ это совсѣмъ ни къ чему.
   -- Это онъ отъ радости, Александра Митревна,-- выскочилъ Гришка.-- Пѣвчій!
   Всѣ смѣются. Даже по лицу Ѳедора Будякова скользитъ легкая усмѣшка.
   Остается послѣднее сочиненіе -- Ивана Черныхъ. Первый ученикъ встаетъ и, застѣнчиво улыбаясь, смотритъ на учительницу.
   "Родимый мой тятенька и родимая моя маменька!.. Вотъ въ апрѣлѣ мѣсяцѣ у насъ будетъ послѣдній экзаменъ. И тогда ужъ конецъ ученью. А я хочу еще учиться, потому что очень люблю наше училище и люблю учиться. У насъ въ училищѣ хорошо, весело, ученики хорошіе, и я ихъ всѣхъ очень люблю. И люблю учительницу, Александру Дмитріевну,-- она страсть добрая и всегда разсказываетъ занятныя намъ разныя исторіи. И батюшку люблю, и страсть не хочется мнѣ изъ училища уходить! И слезно я васъ прошу, оставьте еще годикъ походить въ училище. А я за васъ вѣчно буду молить Бога. Покорный сынъ вашъ, Иванъ Черныхъ, ученикъ старшаго отдѣленія Козихинскаго земскаго училища, 2 декабря, 189... года".
   -- Молодецъ "первый ученикъ"!-- воскликнулъ Гришка.-- Ишь какъ ловко написалъ... И число, и годъ! Александра Митревна, ему пятерка?
   Всѣ, исключая Будякова, стоящаго выше подобныхъ мелочей, тянутся къ робко улыбающемуся Ивану и заглядываютъ ему въ тетрадку. "Пятерка, пятерка", несется шепотъ. Всѣ рады, никто не завидуетъ; такъ и надо, чтобы была пятерка, потому что Иванъ -- первый ученикъ!..
   Учительница объявила перерывъ на полчаса. Началась возня, шумъ, гамъ... Пришелъ батюшка, высокій худощавый мужчина лѣтъ 80, съ длинными русыми волосами, которыя онъ по привычкѣ постоянно откидываетъ за уши. Открытое лицо его, съ маленькими смѣющимися глазками и румяными щеками, свидѣтельствуетъ о веселомъ и безхитростномъ нравѣ.
   Батюшка строго грозится на школяровъ и, когда шумъ нѣсколько затихаетъ, говоритъ:
   -- Ну-ка, сочинители! Сочинять-то вы умѣете, а вотъ погляжу, какъ вы по Священной Исторіи. Михаилъ Сикидинъ! Разсказывай мнѣ о прекрасномъ Іосифѣ!
   Михайло встаетъ и начинаетъ: "у Іакова... было... двѣнадцать сыновей..."

В. I. Дмитріева.

"Міръ Божій", No 11, 1897

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru