Дройзен Иоганн-Густав
История эллинизма. Сочинение И. Г. Дройзена. Перев. Э. Циммермана. Том третий. История эпигонов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Исторія эллинизма. Сочиненіе І. Г. Дройзена. Перев. Э. Циммермана. Томъ третій. Исторія эпигоновъ. N. 1893 г.-- Griechische Geschichte von Adolf Holm. Vierter Band. Die griechisch-makedonische Zeit, die Zeit der Könige und der Bünde. Berlin. Calvary, 1894. Намъ уже приходилось говорить о первыхъ двухъ томахъ сочиненія Дройзена. Въ вышедшемъ недавно переводѣ III тома мы встрѣчаемъ уже знакомыя намъ особенности манеры автора, только здѣсь онѣ сказываются еще рѣзче. И здѣсь онъ, въ сущности, не даетъ совсѣмъ исторіи эллинизма, а просто излагаетъ внѣшнюю исторію эллинистическихъ государствъ за время 280--220 гг. Въ своемъ стремленіи прослѣдить по возможности всѣ ея колебанія и переходы, онъ на каждомъ шагу сталкивается съ крайне скудными источниками, дающими разрозненныя свѣдѣнія относительно самыхъ крупныхъ событій (189, 229); изслѣдователю остается сопоставлять эти свѣдѣнія въ такомъ порядкѣ, чтобы они поясняли, подтверждали, исправляли другъ друга (127), а затѣмъ выводить изъ нихъ дальнѣйшія предположенія (115), оправдываемыя, главнымъ образомъ, тѣмъ доводомъ, что только такъ можно объяснить неясное и неполное въ нашихъ источникахъ (136, 236, 292). Въ то же время авторъ признаетъ, что эти его конструкціи представляются только въ извѣстной степени вѣроятными (231) и что ими далеко не исчерпывается область возможныхъ догадокъ (292). Стараясь связать разрозненные факты въ одно стройное цѣлое, Дройзенъ руководится убѣжденіемъ, что дипломатія III в. стояла на высокой степени развитія (126' 300), и что отдѣльныя событія должны быть непремѣнно разсматриваемы въ связи съ общими отношеніями державъ. Въ виду всего этого весьма естественнымъ представляется меланхолическое признаніе автора: "писать эту исторію, трудъ крайне неблагодарный" (238). И несмотря на это, онъ до того увлекается созданнымъ имъ же самимъ представленіемъ, что, наприм., разбирая вопросъ о результатахъ такъ называемой хремонидовой войны, которая, по его же словамъ, "представляется крайне смутною какъ по своему почину, такъ и по своей политической связи" (115), онъ намѣчаетъ спокойно: "преданія, правда, ничего не говорятъ объ этомъ, но политика той эпохи вполнѣ сознавала, въ чемъ дѣло" (125).
   Исключительное вниманіе автора къ внѣшней исторіи эпохи возбуждаетъ тѣмъ больше сожалѣнія, что въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда онъ отвлекается отъ своего пристрастія, онъ высказываетъ очень мѣткія и вѣрныя сужденія о характерѣ эпохи. Онъ признаетъ, что "сохранившіеся отрывки изъ исторіи государствъ даютъ намъ весьма неполную, смутную картину", но въ то же время настаиваетъ на томъ, что изъ-за мрачныхъ картинъ междоусобій, кроваваго деспотизма, придворной порчи, не слѣдуетъ забывать болѣе свѣтлыя стороны эпохи -- блескъ разцвѣтавшихъ городовъ, великолѣпіе художественныхъ произведеніи, тысячи новыхъ наслажденій, какими украшалась жизнь и, между прочимъ, болѣе благородныя удовольствія отъ возраставшаго обмѣна эстетической литературы" (319). Точно также Дройзенъ справедливо замѣчаетъ, что такъ называемые матеріальные интересы "въ эпоху эллинизма стали силою и главною точкою зрѣнія административнаго искусства" (323), но, несмотря на то, не считаетъ нужнымъ вдаваться въ дальнѣйшія подробности, а ограничивается упоминаніемъ одного факта, да и его касается потому, что "онъ состоитъ въ связи съ событіями политической исторіи" (324); а между тѣмъ, по признанію самого же автора, "имѣется на-лицо не мало матеріала для разныхъ выводовъ, которые освѣщаютъ политико-экономическія и матеріальныя отношенія той эпохи" (235). Далѣе, для автора исторіи эллинизма въ высшей степени важенъ вопросъ, какими путями эллинское вліяніе проникало на востокъ. Дройзенъ вполнѣ справедливо признаетъ ими города, основанные Алексадромъ и его преемниками въ огромномъ количествѣ до самаго отдаленнаго Востока; но, и говоря объ этомъ, ограничивается опять-таки всего нѣсколькими страницами (21--24), а за частностями читатель долженъ обратиться къ написанному 50 лѣтъ назадъ приложенію, гдѣ найдетъ и не внесенные въ текстъ интересные выводы о колоніяхъ Александра (371--374) и колоніяхъ его преемниковъ (440--446).
   Какъ и въ первыхъ томахъ, сужденія Дройзена въ излюбленной имъ сферѣ, исторіи внѣшней политики, далеко не отличаются безпристрастіемъ: слишкомъ ужь сильно увлекается онъ греческою Пруссіей -- Македоніей и ея гогенцоллернами -- антигонидами. Македонія въ его глазахъ -- оплотъ Греціи отъ нашествія сѣверныхъ варваровъ (102, 240, 259), даже когда она, опасаясь набѣговъ, сама побуждаетъ иллирійцевъ или дарданцевъ нападать на грековъ (250--258). Каждый изъ ея царей -- человѣкъ необыкновенныхъ достоинствъ. Политика Антигона I всегда отличалась свѣтлымъ разумомъ (102), онъ многаго добивался, во малаго достигъ (220); это одна изъ политическихъ натуръ, передъ которой преклоняются не только слабые, но и восторженные люди (106); если онъ и велъ съ аѳинами упорную борьбу, то только для того, чтобы "вполнѣ завладѣть ими, тѣмъ болѣе, что въ связи съ Египтомъ, городъ снова, могъ грозить опасностью Македоніи" (123--124). Немногое извѣстно о личныхъ свойствахъ Антигона II, и это немногое "свидѣтельствуетъ, прежде всего, о его чувствахъ справедливости и долга, о необыкновенномъ нравственномъ достоинствѣ" (260); онъ, конечно, далеко не такой ловкій политикъ, какъ знаменитый Филиппъ; усложненія не вызывались имъ, а навязывались ему, и онъ съ трудомъ преодолѣвалъ ихъ (261); несмотря на то, авторъ съ полной увѣренностью утверждаетъ, что всеобъемлющій взоръ Антигона не только вѣрно постигалъ запутанныя западныя дѣла, но принималъ также въ разсчетъ и восточныя" (304).
   Съ гораздо меньшимъ интересомъ относится Дройзенъ къ другой сторонѣ разсматриваемой эпохи,-- къ тому освободительному движенію, которое охватило греческіе города въ III в. Сначала это вызываетъ въ немъ нѣкоторое недоумѣніе. По поводу автономіи іоническихъ городовъ онъ замѣчаетъ: "Наши свѣдѣнія объ эпохѣ до того скудны и безтолковы, что мы скорѣе готовы признать за увѣчье возстановленія городской свободы и отнестись къ ней безучастно; однако не станемъ довѣрять такому предубѣжденію... мощный разцвѣта матеріальныхъ интересовъ, всеобщее благосостояніе, стремленіе къ болѣе раціональному развитію, все это всегда создавало такое положеніе, при которомъ развѣ случайныя внѣшнія обстоятельства, и то лишь ненадолго, удерживаютъ отъ требованія политической независимости... всюду въ греческой жизни новый своеобразный духъ находился уже въ полномъ своемъ развитіи" (167). Въ образованной средѣ всюду проявлялось стремленіе къ конституціи, къ самостоятельности, къ разумному существованію. Подъемъ ахейскаго союза, реформаторскія попытки Агиса и благороднаго Клеомена, новое республиканское правленіе въ Киренѣ, демократія въ Эпирѣ, затѣмъ творческая энергія Филопемена, наконецъ, учрежденіе республики въ Македоніи и идеи движенія гракховъ въ Римѣ -- вотъ наиболѣе выдающіеся моменты въ развитіи достопамятнаго вѣка" (169). "Это движеніе съ поразительною быстротою разорвало ту сѣть, какою македонская политика съ давнихъ поръ уже опутала большую часть Греціи" (171). Извѣстно затѣмъ, какъ изъ высшихъ слоевъ волненіе передалось въ низшіе, гдѣ получило сильную соціалистическую окраску, и какъ стоявшіе до того во главѣ движенія "правящіе классы" испугались "краснаго призрака" и кинулись снова въ объятія Македоніи.
   Совсѣмъ иное отношеніе къ этимъ главнымъ факторамъ политической исторіи эпохи, монархіи и республикѣ, находимъ мы у Гольма, въ четвертомъ и послѣднемъ томѣ его Греческой исторіи. Это замѣтно уже на его оцѣнкѣ пробѣловъ во внѣшней исторіи: всеобщая исторія, по его мнѣнію, теряетъ немного, если остаются неясными столкновенія государей, такъ какъ даже для далекихъ современниковъ было безразлично, кто тутъ побѣждалъ, за то Гольмъ очень сожалѣетъ объ отсутствіи болѣе точныхъ свѣдѣній по исторіи греческихъ республикъ въ III в. (236). Сохранившихся фактовъ оказывается достаточно, чтобы выставить вѣскія возраженія противъ поспѣшныхъ обобщеній Дройзена касательно умственнаго и нравственнаго состоянія Греціи въ концѣ IV в. (75--76); при ближайшемъ разсмотрѣніи обобщенія эти оказываются просто выраженіемъ личнаго настроенія автора, лишеннымъ реальной подкладки. Интересны далѣ замѣчанія о томъ, насколько можно считать вѣрными заключенія о нравственномъ состояніи тогдашнихъ Аѳинъ, выведенныя изъ разсмотрѣнія отрывковъ новой комедіи и сопоставленіе послѣдней съ произведеніями англійскихъ комиковъ эпохи реставраціи (192--3, 202--204); съ фактами въ рукахъ авторъ доказываетъ здѣсь несправедливость строгихъ приговоровъ Дройзена, а за нимъ и Момзена. Для объясненія того, какъ могли такъ грубо ошибаться первоклассные изслѣдователи, авторъ указываетъ на преувеличеніе несомнѣнныхъ ошибокъ аѳинянъ, на пристрастіе этихъ ученыхъ къ монархамъ и антипатію къ республикѣ и, наконецъ, на невѣрную оцѣнку аѳинянъ IV в. (205 -- 206). Такъ же неосновательны, по мнѣнію автора, и сужденія о прогрессивной порчѣ характера аѳинянъ во II в. (634--635). Считая "городскую свободу и послѣ Александра неизсякаемымъ факторомъ благосостоянія народовъ древности" (128), авторъ заботливо слѣдитъ за положеніемъ городовъ Сиріи (145, 164--165) и Малой Азіи (147--149) и особенно за отношеніемъ ихъ къ монархіямъ, въ составъ которыхъ они входятъ; послѣднее онъ формулируетъ такъ: старые греческіе города юридически автономны и "свободны отъ постоя"; города, основанные царями, стремятся къ тому же и автономіи достигаютъ полнѣе, чѣмъ вывода гарнизоновъ (74); но, конечно, фактическое положеніе не всегда соотвѣтствовало юридическому и въ старыхъ городахъ (149). Особенный интересъ выказываетъ Гольмъ къ освободительнымъ стремленіямъ грековъ метрополіи (242--248). Началомъ этого движенія онъ считаетъ Хремонидову войну, въ которой, вопреки Дройзену, видитъ почтенную попытку Аѳинъ разорвать сѣть, накинутую на Грецію Антигономъ (252--253). За неудачей Аѳинъ послѣдовало освобожденіе Мегалополя, а затѣмъ Сикіона и новое усиленіе ахейскаго союза (279--281). Авторъ соглашается съ замѣчаніемъ Дюбуа, что исторія союзовъ показываетъ, насколько сблизились другъ съ другомъ греки со времени Александра (336). Онъ указываетъ прогрессъ въ ихъ политическомъ развитіи: въ V в. въ Греціи было только два значительныхъ государства, Спарта и Аѳины, къ которымъ въ IV в. присоединились Ѳивы; въ III в. Ѳивы упали, за то поднялись и образовали союзы государства, прежде отстававшіе въ развитіи; безъ этого греческая исторія была бы не полна (337). Новая ступень соотвѣтствовала первоначальнымъ задаткамъ народа: эти четыре державы только представители старыхъ племенъ -- дорянъ, іонянъ, ахеянъ и этонянъ. Такимъ образомъ, развитіе III в.-- естественное продолженіе исторіи V и IV ст.; разница только въ томъ, что крупныя общины, прежде не охотно подчинявшіяся Аѳинамъ и Спартѣ, въ III в. сплотились въ союзы (338--339). Роли державъ авторъ тута распредѣляетъ такъ: Аѳины остаются центромъ духовнаго образованія и стремленія къ политической свободѣ, Спарта истощаетъ вполнѣ свою силу, этоняне составляютъ ядро союза мало образованныхъ грековъ Запада, ахеяне сосредоточиваютъ остатки ахейскаго населенія Пелопонеса (348). Значеніе македонскихъ царей для Греціи Гольмъ опредѣляетъ иначе, чѣмъ Дройзенъ: Филиппъ повредилъ ей, но отчасти по винѣ Демосѳена и его партіи; Александръ принесъ Грекамъ гораздо больше пользы, чѣмъ вреда; но преемники его могли только вредить, вмѣшиваясь въ ихъ дѣла и ничѣмъ ихъ за то не вознаграждая; противъ этого вмѣшательства и возставали греки въ періодъ 280--220 г. (339--340). По вопросу о значеніи діадоховъ вообще мы находимъ у Гольма замѣчаніе такого рода: греческимъ городамъ царь нуженъ былъ только для поддержанія между ними мира, но для этого необходима была единая монархія подъ управленіемъ Александра или ему подобнаго преемника (176); самымъ настоящимъ могъ бы быть младшій изъ Діадоховъ, Селевкъ, бывшій моложе самого Александра; одинъ только онъ съумѣлъ бы оцѣнить по достоинству цивилизаторскую мысль Александра и сдѣлаться настоящимъ его ученикомъ (167); но онъ никогда не былъ властителемъ всей монархіи, а подѣлившіе ее діадохи и ихъ преемники только губили грековъ своими безпрерывными столкновеніями, съ ихъ точки зрѣнія вполнѣ естественными; монархическое начало, выразилось въ нихъ почти только тѣневыми сторонами. Вообще, по мнѣнію автора, діадохи Заслуживаютъ признательности, лишь поскольку они содѣйствовали распространенію образованія; особенно крупны въ этомъ отношеніи заслуги селевкидовъ, поощрявшихъ развитіе греческихъ городовъ, центровъ свободы и просвѣщенія; менѣе важны заботы птолемеевъ о развитіи наукъ; всего менѣе сдѣлали въ этомъ отношеніи антигониды. Во всякомъ случаѣ, несмотря на заботы діадоховъ о развитіи греческаго образованія въ Азіи и Египтѣ, не можетъ быть, на взглядъ Гольма, и рѣчи о томъ, что они были источникомъ блага для грековъ метрополіи (113). Задачу, не разрѣшенную ими, принялъ на себя потомъ Г имъ, исполнявшій ее въ болѣе крупныхъ размѣрахъ (177).
   Въ вопросѣ объ отношеніи Гима къ грекамъ Гольмъ тоже значительно расходится съ предшественниками; онъ не считаетъ грековъ 200 г. развращеннымъ народомъ, а римлянъ хитрецами; вмѣшательство Рима было сначала полезно для грековъ и прямо вызывалось ими, такъ какъ имъ нужны были посредники въ ихъ не рѣдкихъ распряхъ и самымъ подходящимъ представлялся римскій сенатъ, со времени Пирра внушавшій имъ большое уваженіе. Впослѣдствіи, конечно, отношеніе измѣнилось, и то, что около 200 г. представлялось настоящимъ благодѣяніемъ для Греціи, стало казаться черезъ столѣтіе тяжелою необходимостью. Владычество Гима создано было главнымъ образомъ тѣмъ притягательнымъ вліяніемъ, какое оказывало на сосѣдей государство, не стремившееся подобно діадохамъ, къ прямому подчиненію ихъ, а напротивъ оставлявшее почти въ прежнемъ видѣ порядки въ протежируемыхъ, государствахъ. Отъ этого такъ и стремились къ союзу съ Римомъ государства, цѣнившія блага Гима (446--448--451). Въ частностяхъ Гольмъ не считаетъ комедіей провозглашеніе свободы на истміяхъ 196 г. (444), оправдываетъ его отношеніе къ Филиппу (479--480) и политику относительно Эвмена и Родоса (486--7, 508--513--4), объясняя неблагопріятные отзывы новыхъ историковъ ихъ предубѣжденіемъ противъ Рима (496). Неясность приговоровъ римлянъ въ спорахъ грековъ авторъ объясняетъ не коварною политикой, а невозможностью для стороннихъ людей разобраться въ уловкахъ діалектики тяжущихся (.518). Значеніе катастрофы 146 г., вызванной гораздо болѣе слабостями, чѣмъ коварствомъ людскимъ, состояло въ томъ, что она доказала грекамъ невозможность отдѣлаться отъ ими же вызваннаго вмѣшательства Рима и заставила ихъ признать его необходимость (519--520). Причиною разрушенія Коринѳа служила, по мнѣнію Гольма, не столько зависть римскихъ капиталистовъ, какъ это думаетъ Момзенъ, сколько важность Акрокоринеа и желаніе дать грекамъ спасительный урокъ; идеальная Греція отъ этого не проиграла ничего (524--525--541). Разсматривая положеніе грековъ подъ владычествомъ Рима, авторъ опять-таки сильно расходится съ Момзеномъ и Марквардтомъ, полемикѣ съ которыми отводитъ рядъ интересныхъ экскурсовъ (542--551, 768--773). Здѣсь онъ доказываетъ, что Греція въ 146 г. вовсе не была обращена въ провинцію, измѣнилось положеніе только нѣсколькихъ общинъ, прочія сохранили съ Римомъ прежнія отношенія, а затѣмъ подвергаетъ остроумной критикѣ Момзеновскую классификацію отношеній подданства, объясняя недостатки ея стремленіемъ втиснуть непремѣнно въ нормы римскаго права отношенія стоящія совсѣмъ въ сторонѣ отъ него (770--771). Между тѣмъ, Марквардтъ, съ точки зрѣнія современнаго государства, увѣряетъ, что Римъ отлично могъ бы отмѣнить въ Сиріи автономію городовъ, смѣстить владѣтелей и ввести управленіе чрезъ посредство не существовавшей еще тогда бюрократіи (555, 556, 767).
   Экскурсы автора приводятъ насъ къ вопросу о томъ, какъ распредѣляетъ онъ по рубрикамъ излагаемый матеріалъ. Здѣсь обнаруживается довольно странное явленіе: въ примѣчанія отнесены не только мелкія указанія и полемика, но и рядъ общихъ замѣчаній, существенно дополняющихъ и объясняющихъ изложеніе въ текстѣ, на которомъ, однако, почти совсѣмъ незамѣтно вліянія выраженныхъ тутъ общихъ воззрѣній автора и который ограничивается однимъ только, правда прекраснымъ, разсказомъ. Мало отражаются также на изложеніи указаннныя авторомъ во введеніи дѣленія эпохи 323--30 гг., равно какъ заключительныя замѣчанія о ходѣ развитія литоратррнаго и политическаго. Съ другой стороны, вѣроятно, увлеченіе автора его повѣствовательнымъ талантомъ и горячо восхваляемою книгой Т. Ренака. объясняетъ слишкомъ крупные размѣры, какіе получилъ разсказъ о войнахъ Митридата (678--730). Далѣе, нельзя не отмѣтить пристрастія автора къ нумизматикѣ, подъ вліяніемъ котораго онъ наполняетъ цѣлыя страницы краткими описаніями монетъ, не указывая на извлекаемые отсюда историческіе выводы, такъ что эти страницы должны представляться читателю чистымъ балластомъ.
   Изложеніе внѣшней исторіи вообще у автора сокращено, сравнительно съ Дройзеномъ, довольно значительно, и въ этомъ его несомнѣнная заслуга; можно только пожалѣть о томъ, что авторъ, увлекаясь полемикой съ отзывами Дройзена о діадохахъ и эпигонахъ, считаетъ нужнымъ давать, наприм., на стр. 488, 528, 538, полные списки даже позднѣйшихъ царей съ аттестаціей каждаго изъ нихъ. Очень также жаль, что авторъ только въ одной III главѣ даетъ сводную характеристику главныхъ личностей эпохи діадоховъ и не пользуется этимъ пріемомъ для послѣдующихъ эпохъ. Нельзя не упрекнуть также автора и за излишнее пристрастіе къ аналогіямъ съ новой исторіей, причемъ нерѣдко дѣлаются сравненія очень натянутыя и во всякомъ случаѣ мало разъясняющія дѣло; нельзя же въ самомъ дѣлѣ сравнивать серьезно діадоховъ съ меровингами (88), сотрапіи Селевка съ департаментами Франціи (142), Агаеокла съ Цезаремъ Борджіа (219), Пирра съ Максимиліаномъ (265). Гораздо удачнѣе, нужно замѣтить, выходятъ у автора сравненія, взятыя изъ древней исторіи, наприм., Пирра и Александра В. (247), атталидовъ и мермнадовъ (358, 378). Но что, на нашъ взглядъ, составляетъ главный недостатокъ труда Гольма, это -- полное невниманіе къ матеріальнымъ интересамъ эпохи, которымъ даже Дройзенъ, при всемъ его увлеченіи исторіей политической, удѣлилъ нѣсколько цѣнныхъ замѣчаній; пробѣлъ этотъ представляется тѣмъ болѣе страннымъ, что авторъ, рядомъ съ сжатымъ изложеніемъ исторіи внѣшней, выдвинулъ въ своей книгѣ на подобающее ей мѣсто исторію культуры, столь тѣсно связанную съ развитіемъ матеріальнаго благосостоянія. Единственное объясненіе этой странности, это -- неясность теоретическихъ взглядовъ автора, сказавшаяся, между прочимъ, и на странныхъ замѣчаніяхъ о вліяніи апоѳеозы на разложеніе язычества (763--781) или о вольныхъ городахъ средневѣковья: "съ внѣшней стороны они -- продуктъ германскаго быта, но съ внутренней -- выраженіе античнаго духа, возставшаго противъ преобладанія сельскаго населенія и его повелителей" (782).
   Въ концѣ-концовъ, несмотря на всѣ высказанныя выше возраженія, мы не можемъ не признать трудъ Гольма за выдающееся явленіе и прекрасное пособіе для ознакомленія съ изображаемою имъ знаменательною эпохой въ исторіи Греціи.

"Русская Мысль", кн.I, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru