Духовская Варвара Федоровна
Отрывок из моих воспоминаний

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Через Великий Океан.
    Из Сан-Франциско в Японию.

Отрывок из моих воспоминаний.
Через Великий Океан.
Из Сан-Франциско в Японию.

В. Духовская

С.-Петербург.
1900.

[]

Дозволено цензурою 4 Мая 1900 г. С.-Петербургь.
Типография А. Бенке, новый переулок No 2.

   10-го Июня 1893 года назначен был день нашего выезда из Америки на пароходе "Peru" линии "The Pacific Mail", избранной нами из числа нескольких линий, совершающих рейсы через Тихий Океан.
   Позавтракав в этот день раньше обыкновенного, мы отправились на пристань. Дорогою нам попалась навстречу живая реклама индийского цирка; -- множество cow-boys, амазонок и фермеров; -- одного только Buffaloe-Bill не доставало между ними. Наткнулись мы и на другой курьез: посреди одной улицы стояла огромная повозка, или платформа, на которой перевозится с одного места на другое трехэтажный деревянный дом. Подъехав к пристани, я с ужасом заметила на одном заборе надпись: "Sure death" (верная смерть); но взглянув дальше, успокоилась: оказалось, что это лишь реклама нового средства для истребления насекомых.
   На пароходе "Peru" -- нашей плавучей квартире на 18 дней -- мы встречены были русским консулом, Арцимовичем, и вице-консулом, родом американцем, который поднес мне букет из никогда не виданных мною розовых цветов, носящих название "American Beauties" (американские красавицы). Начальник местной сыскной полиции все время ходил около нас с двумя своими помощниками, рослыми детинами; они явились по распоряжению правительства, на случай, если бы пришлось оградить мужа от американских анархистов. Два репортера американских газет протискались-таки к нам, и пришлось иметь с ними целое interview. Пока я пошла в каюту, чтобы достать им мою фотографическую карточку, китаец "boy" -- на востоке называют "boy" (мальчик) всю китайскую и японскую прислугу, без различия возраста -- стал бегать по палубе, ударяя в "гонг" (медный диск), указывая этим всем провожающим, что им пора уходить. Реморкер с трудом вытащил "Peru" из множества окружавших его пароходов, и мы двинулись в дальнее плавание.
   Как только мы вышли из залива, стало немилосердно качать. В половину шестого гонг позвал нас к обеду, за которым я с трудом досидела до конца. После обеда, покачиваясь во все стороны добрела я до каюты и легла на узкую койку. Всю ночь я не могла уснуть от качки и духоты, так как иллюминатор приказано было затворить; вода с шумом в него стучала. Утром, с помощью пароходной горничной, я перебралась в другую каюту, на нижней палубе, где, говорят, меньше качает. Весь день я не вставала и чувствовала себя очень скверно; -- а в перспективе были еще две недели подобного мученья! Горничная, мистрис Бургер, жившая долго в Панаме, старательно ухаживала за мною и принесла мне утром отвратительный "beaf tea" и чай с коньяком, но я в рот ничего не могла взять. Вся наша компания была также больна.
   Пароход "Peru" построен, собственно, для линии, поддерживающей сообщение с Панамой. В предыдущий рейс он заходил в Гонолулу на Сандвичевых островах; на этот же раз он, совершенно случайно, пошел в Японию. На нем всего лишь сто кают. Пассажиров 1-го класса, вместе с нами, 25 человек; 3-й класс наполнен преимущественно китайцами, играющими весь день в кости. Вся прислуга на пароходе, в том числе и повар, китайцы, но maître d'hôtel мулат. Китайцы плохо понимают по-английски и всем, даже дамам, говорят "Sir" (сударь). Прислуживают они, однако, весьма хорошо и за столом стараются примечать привычки каждого пассажира и приноравливаются к ним. Какая разница с грубой американской прислугой! Во время обеда они одевают сверх синего балахона белые рукава. В 31/2 часа утра начинается уже чистка парохода. "Воу'и", убирая каюты, закручивают свои косы вокруг головы; косы их, удлиненные еще черными тесемками, висят до самых пят. Во время обеда они прячут кончики в карман, дабы они не путались между ногами.
   В 11 часов происходит "Inspection" (осмотр). Капитан, а за ним гуськом пароходный доктор и мулат обходят все каюты и строго осматривают, все ли в порядке. "Воу'и" видимо боятся этого грозного триумвирата, старательно все прибирают и ищут, нет ли где пыли или крошки на полу. В 8 часов вечера Inspection снова, без всякой церемонии, входит в каюты и, если где-нибудь найдена пылинка, то виновного boy ставят в наказание на 4 часа на палубу. Когда Inspection удаляется, лица китайцев так и сияют.
   В моей каюте сняли верхнюю койку; как будто больше воздуха теперь; но меня все преследует противный китайский специфический запах и тараканов в моей каюте целые легионы. Ложась спать, я охочусь за ними и бросаю их в бумажке в корридор (немного эгоистично!).
   Ужасно бездельная жизнь на пароходе: только едят, пьют и спят. Утром приносят мне чай с лимоном, ягоды и блины, любимое блюдо американцев. Когда чувствую себя сносно, сижу до завтрака в салоне на нижней палубе, а до обеда опять иду к себе в каюту, читаю, играю на мандолине. Наш boy, Хассан, долго недоумевал, откуда раздаются струнные звуки, подошел раз к моей двери, сел на корточки, хохочет от восторга, зовет товарища, и оба эти сына Небесной империи всплескивают руками, приговаривая "very nice" (очень хорошо). По вечерам пассажиры сходятся в салоне, где заставляют нашего спутника, М. И. Шанявского, играть на рояле.
   Ежедневно мы передвигаем часы на полчаса назад. Когда в Петербурге полдень, то здесь 12 часов ночи, и если б прорезать земной шар, то жители Петербурга очутились бы к нам вверх ногами. В 12 часов происходит измерение пространства, пройденного за сутки; делаем мы в час 111/2 узлов.
   В каюте вывешены пароходные правила "Rules and regulations": и) не зажигать спичек, 2) в случае несчастия не бросаться к лодкам, 3) не пугаться, если забьют пожарную тревогу ("fire alarm"); -- это делается раз в неделю для обучения матросов. Начинается эта процедура с рева сирены, потом раздаются с разных концов парохода крики: "fire!" (пожар). Матросы-китайцы, сломя голову, летят на палубу, открывают трубы, выливают воду в океан и при этом громко хохочут.
   Едет с нами компания великосветских немцев-туристов, из Берлина, со стариком бароном Корф во главе. Между ними есть певец, сентиментально распевающий романс: "Mit einer Rose in der Hand bist du geboren" (С розою в руке ты родилась). Другие пассажиры ничего особенного из себя не представляют: -- капитан американского торгового парусного судна, с толстой, довольно вульгарной супругой; молодой мексиканец, attaché посольства в Токио; американский миссионер-методист, возвращающийся в Корею с больной женой и целою ватагою крикливых чад. В воскресенье на зеркале в салоне было приклеено объявление о том, что в и г часов миссионер будет служить обедню в нижнем салоне, так как в верхнем качка слишком чувствительна. Начало обедни boy возвещает ударами в tam-tam. Миссионер читает молитвы и поет гимны вместе с женою; все пассажиры, в том числе и окрещенный китаец-машинист, ему подпевают.
   Становится все холоднее; в каюте всего 13 градусов, просим пустить сильнее паровое отопление. Наступили пасмурные, дождливые дни.
   Наша спутница, А. К. Серебрякова, совсем расхандрилась, все плачет, всего боится и по ночам постоянно будит мистрис Бургер; ей все кажется, что мы сейчас пойдем ко дну. Море ей так опротивело, что она решила никогда более не писать картин, изображающих эту бурную стихию.. Муж ее совсем поседел за это морское путешествие; он, также как и я, очень плохой моряк. Певец-немец уж не мурлыкает "Die Rose"; -- у него, бедного, разлилась желчь, и он беспомощно лежит весь день на палубе в chaise longue, желтее шафрана. Но m-m Beurgier и морю не поддается, все воюет на пароходе, командует китайцами, которые ее зело боятся. Благодаря ей, boy тише колотит в гонг, когда проходит мимо наших кают, сзывая пассажиров к обеду.

* * *

   17-го. Ночью качка была сильнее обыкновенного, вода с шумом вливалась в трюмы, матросы с криками бегали по палубе, взбирались на мачты, -- чистый ад! -- Утром океан немного успокоился; но качка продолжается; ветер нам противный и к тому же сильный туман. Сирена поминутно заунывно ревет. Пароход бросает немилосердно в разные стороны и кряхтит он, точно его всего ломает. "Peru" слишком мал для этого рейса и громадные океанские волны подбрасывают его как скорлупу. Сегодня мы на самом северном пункте нашего путешествия, близь Алеутских островов. К нам на мачту села ласточка, прилетевшая из Камчатки; -- Корф поздравил меня с первою весточкой из нашего нового края. С нами почти что с самого Сан-Франциско летят большие альбатросы; вероятно по ночам они отдыхают на мачтах.
   Вот уж неделю плывем мы, а не встретили еще ни одного судна. Сегодня в первый раз показались вдали белые паруса; все пассажиры и матросы всполошились, раздались радостные крики: "а sail, а sail!" (парус, парус!). Это, вероятно, какой-нибудь хищник, занимающийся ловлей котиков.
   18-го. -- Сегодня прошли мы половину пути. По этому случаю выпили за обедом бутылку шампанского. Провизия становится все хуже и хуже; цыплята, коими нас пичкали без конца, испортились и теперь нас всё угощают устрицами: суп из устриц, vol-au-vent из устриц и т. п. Я питаюсь одним лишь рисом.
   Так скучно нам без газет; вот уже сколько дней мы не знаем, что делается на белом свете!
   20-го. Если это возможно, то еще больше качает. Из буфета доносится звук разбиваемой посуды. Доктор Покровский упал с кресла на палубе. Кругом нас густой молочного цвета туман; неумолкающая сирена еще более расстраивает мои донельзя взвинченные нервы. К вечеру мы прошли 180 меридиан и пропустили целый день: завтра будет прямо 22-е число; сегодня понедельник, а завтра будет среда.
   22-го. Всю ночь была страшная качка; никто не ложился. Я пошла в каюту мужа, одной слишком уж жутко было. Вода с верхней палубы течет на нижнюю, матросы все возятся с парусами.
   23-го. Немного спокойнее. Идем скоро, с попутным ветром, буквально летим на всех парусах, несмотря на туман. Если капитан не придет к сроку в Иокогаму, то должен заплатить 500 долларов штрафа; -- тут и жизнь пассажиров ему нипочем, -- мчится себе в тумане, знать ничего не хочет! -- Проходим близь Камчатки и Курильских островов.
   24-го. Океан совсем успокоился и цвет воды изменился, из темно-серого превратился в ярко-синий. Нас окружают целые стаи летающих рыб; недалеко брызнуло два фонтана, пущенные китами.
   25-го. Сегодня проводим мы третье воскресенье на океане. В верхней кают-компании миссионер читал молитвы, стоя все время на коленях. Сказал он нам проповедь на ту тему, что все мы из разных частей света собрались здесь, чтобы в последний раз вместе помолиться, -- говорил, что на океане он переживает то же ощущение, что и в детстве; ребенком он беспомощно опирался на руку своего отца, теперь же он чувствует себя безопасным в руках Бога, нашего общего Всевышнего Отца; молился он за благополучное окончание нашего путешествия, за здравие Президента Соединенных Штатов, Королевы Виктории, нашего Государя и Германского Императора.
   Днем стало совсем жарко. Китайцы переоблачились в белые балахоны. Чувствуется приближение к Японии. Океан как зеркало. Пассажиры-китайцы лежат в трюме на циновках, в чем мать-природа родила, и обмахиваются бумажными веерами; прекрасный пол их наводит на себя красоту. Китаянки причесываются на целую неделю, смазывая волосы какою-то мазью, от которой они слипаются и принимают вид склеенной массы; -- спят они, положа голову в деревянный треугольник, дабы шиньон не дотронулся до подушки.
   Теперь только узнала я, что на третий день нашего путешествия по Великому океану умер на "Peru" старик-китаец и его тотчас же набальзамировали; тело его везут на родину, в Китай. Тогда я почувствовала запах разных специй; мне сказали, что это китайцы жгут священную бумагу.
   27-го. В 8 часов утра показалась земля, остров Нипон с крутыми вулканическими берегами. Вершина потухшего вулкана Фузиама точно висит в воздухе, выше облаков; -- почти рядом, из другого вулкана идет дым. В Японии в настоящее время пять действующих вулканов; вероятно вследствие этого страна эта подвержена столь частым землетрясениям. Я весь день сижу на палубе, -- так все интересно и необычайно! Даже нестерпимая жара не может согнать меня в каюту.
   Флагами дали знать на телеграфную станцию о приближении "Peru" к Иокогаме. Вот попадаем мы в целую флотилию рыболовных японских джонок; темно-бронзовые тела аборигенов прикрыты слабым намеком па одежду. В 5 часов мы вошли в Иокогамскую бухту. Залив этот совершенно закрытый и в нем всегда полный штиль; поэтому мы обошлись без услуг лоцмана. Проходим мимо двух грозных английских крейсеров и приближаемся к пристани, где поджидают нас Васильев, состоящий при русской Миссии в Токио, японец Омаио, из японской Миссии в Петербурге, которому предписано быть нашим чичероне, и посыльный от Иокогамского губернатора, для перевозки нашего багажа.
   У пристани для нас был приготовлен губернаторский паровой катер, на котором мы и доехали до города. На берегу нас встретил русский консул, князь Лобанов-Ростовский. До гостиницы Grand-Hôtel я доехала с мужем в карете губернатора, запряженной парочкой прелестных пони. Японец-лакей примостился где-то сзади экипажа и поминутно соскакивал и забегал вперед, крича, чтобы нам давали дорогу. Едем европейскими кварталами. Поразила меня масса маленьких колясок на двух колесах с впряженными в них людьми: -- это джинрикша, японские извозчики, почти совершенно голые: на голове у них большая грибообразная шляпа с номером и именем возницы, через плечо перекинуть платок, которым они вытирают струящийся по всему телу пот.
   Crand-Hôtel стоит на самом опасном для землетрясений месте, -- на широкой набережной. Мы заняли большой номер за 4 мексиканских доллара с персоны в сутки, со столом. Окно наше выходит на оживленную набережную. Жара ужасная, хорошо еще, что в отеле устроен сквозняк: над окном всегда раскрыто длинное стекло, такое же стекло имеется над дверью, а через коридор та-же вентиляция проходит на другую сторону отеля.
   Не успели мы войти в номер, как стали появляться китайцы-купцы, сапожники, портные, которые суют нам в руки свои карточки-рекламы. Не устояла я против соблазна и заказала китайскому дамскому портному блузку из шелковой японской материи и киримон, -- род халата с длинными, широкими рукавами.
   К обеду мы сошли в dining-room (столовую); публика очень элегантная, дамы разодеты, точно на бал, кавалеры в смокингах, а мы попросту по-дорожному. Обед очень обильный и вкусный; "boy'и" -- японцы одеты в киримоны и хорошо говорят по-английски, maître d'hôtel [метрдотель] -- обяпонившийся китаец с обрезанной косой; он говорит, что с него за это в Китае голову бы сняли.
   Весь вечер просидели мы на большой веранде, в обществе обитателей отеля; англичан сейчас-же можно узнать по их непринужденным позам: лежат они, развалившись в больших соломенных креслах, странной конструкции, ноги вытянуты во всю длину и, при том, не на кресле, а на ручках, так что нога от ноги находится в пол версте расстояния. Странствующие японские акробаты задали нам перед верандой целое представление; скоро сменил их японский Петрушка.
   Спать легли рано. Ночью проснулась я от сильного сердцебиения: я забыла, что у нас, наконец, есть почва под ногами и испугалась того, что мы стоим на месте. Я разбудила мужа с криком: "отчего машина остановилась?" -- Когда я удостоверилась, что мы на суше, то с облегченным сердцем опять заснула.
   В 5 часов утра меня разбудила зоря, сыгранная горнистом на английском крейсере; слышно также, как на этом крейсере отбиваются склянки (часы). Днем на крейсере военный хор играл английский гимн "God save the Queen" и салютовали с него орудиями, пр случаю дня рождения японского императора. Два американских крейсера также совсем оглушили нас пальбой. Их адмирал живет с семьею в нашем отеле и часто требует хор музыки со своих судов во время table-d'hôte (общего стола).
   Вся наша компания поехала на джинрикша осматривать Иокогаму, а я прохлаждалась у себя в номере. Через спущенную штору мне видно, все, что происходит на улице. Перенеслась я воображением в древний Рим, японцы так похожи на миниатюрных гладиаторов, руки и ноги голые, сандалии придерживаются на ступне ремнем, продетым между большим пальцем; ходят они с перевальцем; стуча деревянными подошвами. Выглядывают они замечательно добродушными, а на самом деле бесконечно хитры; с земли их едва видно, а за себя всегда сумеют постоять. Японки надевают киримон прямо на голое тело, обтягивает он их очень не грациозно, безобразнее всего -- широкий кушак, в который сзади для толщины подкладывается подушка (как в армяках московских купеческих кучеров); чем важнее японка, тем турнюр ее об-емистее. Замужние женщины красят себе зубы в черную краску, в знак того, что бабий век их кончился и что им нечего более прельщать чужих мужчин, коль скоро есть свой собственный властелин.
   Мимо моего окна все мчатся джинрикша; упряжных лошадей здесь мало, на головах их прикреплены губки, смоченные водою, для предохранения от солнечного удара. Как раз напротив помещается биржа джинрикша, около которой примостилась походная кухня. Сидят джинрикша на корточках и палочками ловко подбрасывают себе в рот макароны с разными приправами; порции все микроскопические, как и всё остальное в этой марионеточной стране.
   Вечером решилась я испробовать езду на людях, хотя это очень совестно и обидно за человеческое достоинство. Привели нам десять джинрикша с зажженными китайскими фонарями. Повезли они нас гуськом по японскому и китайскому кварталам; -- чистое здесь Вавилонское столпотворение: улицы ужасно узки и грязны и погружены в кромешную тьму; каждый туземец несет свой собственный ручной фонарь. Джинрикша наши бегут, обливаясь потом, но совсем не запыхиваются. Возница мне попался норовистый: мчится, держа голову к низу, стороны Никакой не держится и только встретившись нос с носом с другим джинрикша, круто бросается в сторону. Проезжая мимо одного колодца, наши джинрикша самовольно остановились и состоящий при колодце японец стал поить их, как лошадей; после этого прыти у них еще прибавилось и у меня несколько раз являлось поползновение выскочить. Примчали они нас к японскому народному театру, где о стульях нет и помину. Полуголая публика сидит на полу, на циновках, скорчившись на корточках, как макаки (обезьяны). Представление заключалось здесь в акробатах, ходящих на каучуковых шарах. Зашли мы и в другой театр, тут же по близости, где разыгрывалась комедия, -- пародия на древних владетелей Японии, грязь и вонь здесь убийственные. Довершили мы наши скитания посещением японского чайного дома. При входе встретили нас несколько мусме (девушек) и, разрешив не снимать ботинок, повели нас по крутой деревянной лесенке в большую комнату, всю застланную циновками, с разбросанными на полу подушками, на которые мы, европейцы, и уселись; мусме же расположились на полу и в молчаливом созерцании друг друга стали мы ждать появления обещанных нам гейш -- танцовщиц. Оказалось однако, что последние были заняты другою партией иностранцев. Мусме, через Омаио, нас все уверяли, что они скоро придут, и усердно потчевали нас горьким зеленым чаем без сахара, отзывавшимся ромашкою, сахарными коврижками, солеными стручками и разными подобными мерзостями. Я умудрилась выкинуть всю эту гадость из окна, на крышу соседняго дома. Любопытство мое не было удовлетворено: так и не дождались мы гейш--по случаю позднего часа пришлось вернуться в отель.
   29-го. Муж съездил в столицу Японии, Токио (всего 40 минут езды по железной дороге) с визитом к нашему посланнику, Хитрово, и вернулся оттуда к обеду вместе с посланником, консулом и безруким князем Голицыным, всемирным путешественником, который возвращается теперь через Сибирь в Россию. Муж пригласил их всех пообедать с нами; стол был роскошно разукрашен цветами.
   30-го выехали мы в Токио, чтобы почти безостановочно следовать дальше во Владивосток и Хабаровск, наше новое, дальнее местожительство.

------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Отрывок из моих воспоминаний : Через Великий океан. Из Сан-Франциско в Японию / В. Духовская. -- Санкт-Петербург: тип. А. Бенке, 1900. -- 11 с.; 25 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru