Джером Джером Клапка
Человек, который жил для других

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Man Who Lived For Others.
    Перевод М. Розенфельд (1912).

Джером К. Джером

Человек, который жил для других

  
   Источник текста: Джером К. Джером - "Во что обходится любезность и другие юмористические рассказы". Второе издание.
   Книгоиздательство "Польза", В. Антик и Ко, Москва, 1912 г.
   Перевод: М. Розенфельд
   OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Афоризмы Уайльда.
  
   В первый раз, когда я его увидел -- т.е. не только увидел, но и поговорил с ним, -- он сидел, прислонившись к ивовому пню, и курил глиняную трубку; Делал он это очень медленно, Но чрезвычайно добросовестно. А после каждой затяжки вынимал трубку изо рта и фуражкой отгонял дым.
   -- Тошнит? -- спросил я из-за дерева, приготовившись в ту же минуту дать стрекача, потому что ответы больших мальчиков за дерзости малышей обыкновенно принадлежат к вещам такого рода, которых полезнее избегать.
   К моему удивлению -- а также и облегчению, ибо при втором взгляде я заметил, что не оценил по достоинству длину его ног -- он, по-видимому, нашел вопрос естественным и уместным и ответил с непритворной искренностью: "Нет еще".
   Мне захотелось чем-нибудь помочь ему -- чувство, которое он, по-видимому, понял, я оценил. Выйдя из своей засады, я уселся рядом с ним и некоторое время молча разглядывал его. Вдруг он спросил: "Ты когда-нибудь пробовал пить пиво?"
   Я признался, что нет.
   -- О, это такая гадость! -- прибавил он с невольным содроганием.
   Забыв из-за горьких воспоминавший прошлого, невзгоды данной минуты, он задымил своей трубкой без должной осмотрительности.
   -- А вы часто пьете? -- осведомился л.
   -- Да, -- мрачно ответил он. -- Все мы, пятиклассники, пьем пиво и курим трубки.
   Бледное лицо его еще более позеленело. Он вдруг вскочил и побежал к забору. Но не дойдя до него, остановился и обратился ко мне -- не поворачивая однако головы:
   -- Если ты, клоп, пойдешь за мной и станешь подглядывать, я тебе колотушек надаю, -- быстро сказали он и скрылся со странным горловым звуком.
   По окончании учебного года он покинул школу, и мы с ним долго не видались. Но как-то раз (в это время мы оба были уже взрослыми молодыми людьми) я наткнулся на него, на Оксфорд-Стрите, я он пригласил меня провести несколько дней у его родных в Сэрри.
   Застал я его бледным и удрученным. Время от времени он вздыхал. Пока мы гуляли по лугу, он значительно повеселел, но лишь только мы приблизились к дверям дома, он вдруг словно опомнился и опять начал вздыхать. За обедом он ровно ничего не ел, выпил только стаканчик вина, да искрошил кусочек хлеба. Меня это встревожило, но его родные -- незамужняя тетка, которая вела хозяйство, две старшие сестры, да подслеповатая кузина, бросившая своего мужа в Индии, -- по-видимому, были в восторге. Они переглядывались, одобрительно кивали головой и улыбались. Разочек он по рассеянностн проглотил корочку хлеба, и они тотчас же приняли огорченный и изумленный вид.
   В гостиной я под прикрытием чувствительного романса, распеваемого кузиной, расспросил тетку.
   -- Что с ним? -- сказал я. -- Он болен?
   Старушка захохотала.
   -- И вы когда-нибудь будете таким, -- лукаво шепнула она.
   -- Когда? -- осведомился я, естественным образом сильно встревожившись.
   -- Когда влюбитесь, -- был ответ.
   -- Так он, значит, влюблен? -- после маленькой паузы спросил я.
   -- А разве вы этого не видите сами? -- ответила она с легким презрением.
   Я был молод, и вопрос меня заинтересовал.
   -- И он ни разу не будет обедать, пока это не пройдет? -- спросил я.
   Она зорко посмотрела на меня, но очевидно решила, что я только глуп.
   -- Подождите, когда придет ваша очередь, -- ответила она, тряхнув локонами.-- Разве пойдет на ум еда тому, кто действительно влюблен!
   Ночью, часов около двенадцати мне почудились шаги в коридоре. Тихонько проскользнув к двери я, открыв ее, я увидел моего приятеля, который в халате и туфлях спускался по лестнице, я подумал, что муки любви подействовали на его психику, и он сделался лунатиком. Частью из любопытства, отчасти же боясь оставить его одного, я наскоро оделся и пошел за ним.
   Он поставил свечу на кухонный стол и прямехонько направился к дверям кладовой, откуда вскоре вынырнул с куском холодной говядины, фунта в два весом, и с кружкой пива, вместимостью около литра. Я удалился в то время, когда он еще разыскивал пикули.
   Я присутствовал на его свадьбе, и мне показалось, что он старается проявить больше восторга, чем может чувствовать человеческое существо. Пятнадцать месяцев спустя я случайно увидел в Times'е объявление, извещающее, что у моего приятеля прибавление семьи, и, возвращаясь со службы домой, зашел поздравить его. Я застал его в передней, где он со шляпой на голове расхаживал взад и вперед, останавливаясь время от времени у стула, за котором стояли тарелка с неаппетитным куском холодной баранины и стакан лимонада. Видя, что кухарка и горничная праздно слоняются но дому, очевидно скучая без дела, и что столовая, где ему было бы гораздо лучше закусывать, совсем убрана и пуста, я в первую минуту не мог понять, зачем он нарочно устраивается так неудобно. Но оставив свои размышления при себе, я осведомился, как здоровье матери и ребенка.
   -- Как нельзя лучше, -- со стоном ответил он. -- Доктор говорит, что это самые благополучные роды за всю его практику...
   -- Рад слышать, -- ответил я. -- Я боялся, что ты очень измучился.
   -- Измучился! -- воскликнул он. -- Милый мой, я сам не знаю, стою ли я на ногах, или на голове. -- (Он и производил такое впечатление) -- Это первый кусок пищи, который я беру в рот за целые сутки.
   В эту минуту наверху лестницы показалась сиделка. Он бросился в ней, опрокинув по дороге лимонад.
   -- Ну что? -- хриплым голосом спросил он.
   -- Всё благополучно?
   Старушка перевела взгляд с него на холодную баранину и одобрительно улыбнулась.
   -- Оба чувствуют себя великолепно, -- ответила она, материнским жестом похлопывая его по плечу. -- Не тревожьтесь.
   -- Я не могу не тревожиться, мистрис Джобстон, -- возразил он, усевшись на верхней ступеньке и прислонившись головой в перилам.
   -- Само собой, -- с восхищением сказала мистрис Джобстон. -- Какой же вы были бы муж, если бы могли.
   Тут меня осенило, почему он в шляпе и закусывает в передней куском холодной баранины.
   На следующее лето они наняли живописный старый дом в Бэкшайре и однажды пригласили меня погостить у них с субботы до понедельника. Дача их лежала близ реки, поэтому я сунул в саквояж фланелевую пару и в воскресенье утром сошел вниз в этом костюме. Он встретил пеня в саду в сюртуке и белом жилете. Я заметил, что он всё косится на меня и, по-видимому, чем-то встревожен. Наконец, когда раздался первый звонок к завтраку, он спросил:
   -- У тебя нет с собой приличного костюма? -- Приличного костюма? -- вскричал я, слегка встревожившись. -- А что, разве мой где-нибудь лопнул?
   -- Нет, не то. -- объяснил он. -- Я хочу сказать костюма, чтобы идти в церковь.
   -- В церковь, -- сказал я. -- Неужели вы пойдете в церковь в такую чудную погоду? Я был уверен, что вы будете играть в теннис или поедете кататься на лодке. Вы всегда так делали раньше.
   -- Ну да, -- ответил он, нервно ударяя по кусту шиповника поднятым с земли прутиком. Это, собственно, не мы сами. Мод и я, видишь ли, тоже предпочли бы другое, но наша кухарка шотландка и строга насчет веры.
   И она требует, чтобы вы каждое воскресенье отправлялись в церковь? -- спросил я.
   -- Не то, чтобы требовала, -- ответил он. -- Но она находит странным, если мы не бываем в церкви, вот мы обыкновенно и ходом каждое воскресенье -- утром и вечером. А днем к нам собираются деревенские девушки, мы поем псалмы -- и прочее в таком роде. Я не люблю оскорблять ничьих чувств, если могу этого избежать.
   Я не высказал ему своего истинного мнения, я только скачал: -- У меня есть костюм, в котором я был вчера. Могу его надеть, если желаешь.
   Он перестал бичевать шиповник и нахмурил чело, по-видимому, он воссоздавал мой костюм в своем воображении.
   -- Нет, -- сказал он, качая головой. -- Боюсь, что он будет шокировать ее. Я знаю, что это моя вина, -- с раскаянием прибавил он. -- Мне надо было предупредить тебя.
   Вдруг ему пришла в голову блестящая мысль.
   -- Может быть, ты согласишься притвориться больным и лечь в постель? -- сказал он. --Только на сегодня.
   Я объяснил ему, что совесть не позволит мне, участвовать в таком обмане.
   -- Так я и думал, -- отозвался он. -- Придется объяснить ей в чем дело. Я ей скажу, что ты потерял чемодан. Мне бы не хотелось, чтобы она дурно думала о нас.
   Некоторое время спустя, умер его десятиюродный брат, оставив ему большое состояние. Он купил имение в Йоркшире и сделался "помещиком" -- и тут-то начались его истинные мытарства.
   С мая до середины августа его жизнь протекала сравнительно мирно -- за исключением незначительного ужения, обычно кончавшегося тем, что он промочит ноги и схватит насморк. Но с ранней осени до поздней весны он, вероятно, находил требуемую, от него работу чересчур утомительной. Это был мужчина плотного сложения с инстинктивной боязнью огнестрельного оружия и шестичасовое странствование по вспаханным полям с тяжелым ружьем на плече и в компании легкомысленных субъектов, стрелявших на вершок от его носа, утомляло и раздражало его. В холодные октябрьские утра он должен был вскакивать с постели в четыре часа, чтобы идти охотиться на лисиц. А зимою -- если только благодетель-мороз не давал ему краткого отдыха, ему приходилось два раза в неделю ездить на охоту с борзыми. Надо полагать, что только благодаря своему маленькому росту и полноте, он отделывался лишь ушибами, ссадинами и легкими сотрясениями спинного мозга, ни разу не причинив себе более серьезного вреда.
   Перед препятствиями он закрывал глаза и скакал быстрее, а в десяти саженях от реки начинал мечтать о мостах.
   Но всё-таки никогда не жаловался.
   -- Раз я помещик, -- говаривал он,-- то и должен себя вести как помещик и принимать горькое наравне со сладким.
   Злой рок пожелал, чтобы случайная спекуляция удвоила его состояние, и ему пришлось сделаться членом парламента и купить яхту. От парламента у него болела голова, а на яхте начиналась морская болезнь. Тем не менее, он каждое лето наполнял ее кучей дорогостоящих гостей, которые наводили на него скуку, и отправлялся на месячное мытарство по Средиземному морю.
   В одну из таких поездов его гости устроили за картами преинтереснейший скандал. Сам он в это время лежал в каюте и ничего не знал о происшествии, но оппозиционные газеты ухватились за эту историю и отныне упоминали о яхте не иначе, как о "плавучем игорном доме", а "Полицейские Известия" поместили его портрет на почетном месте, как портрет главного преступника за неделю.
   Позже он попал в кружок культурных людей, где заправилой был некий толстогубый кандидат. До тех пор его любимым чтением были романы, в духе Корелли, и юмористические журналы. Теперь он начал читать Мередита и научные книги, и всеми силами старался понимать их. Вместо того, чтобы абонироваться в "Gaiety", он абонировался в "Independent-Theatre" и "услаждал свою душу" голландскими Шекспирами. В живописи он любил картины, изображающие хорошенькую поселяночку у дверей коттеджа с молодым человеком, избранником её сердца, или же ребенка и собачку, затеявших какую-нибудь забавную игру. Теперь ему сказали, что эти картины никуда не годятся и заставляли покупать произведения импрессионистов, от которых у него с души воротило: зеленые коровы на красных холмах при розовом лунном свете, или тощие тела, обросшие ярко-красными волосами и с шеями в три фута длины.
   -- Он робко говорил, что, по его мнению, эти картины неестественны, что в природе ничего такого нет, но ему отвечали, что природа не имеет сюда никакого отношения; художник видел предметы именно такими; а что художник видел и изобразил (независимо от состояния, в котором он находился в ту минуту), то и есть истинное искусство.
   Его возили па Вагнеровские празднества и на выставки картин Берн-Джонса. Ему читали всех новейших поэтов. Для него покупали билеты на все пьесы Ибсена. Его ввели во все артистические кружки с духовными интересами. Его дни были сплошным праздником, на котором веселились другие.
   Как-то утром я встретился с ним, когда он выходил из дверей артистического клуба. Вид у него был очень утомленный. Он только что посетил частную выставку картин, днем должен был присутствовать на любительском представлении "Ченчи" -- Шелли; затем ему предстояло три визита в артистические и литературные дома, обед с индийским набобом, ни слова не понимающим по-английски, "Тристан и Изольда" в опере и, наконец, чтобы закончить день, бал у лорда Салисбери.
   ДИ положил ему руку на плечо.
   -- Едем со мной в Эппипг-Форест, -- сказал я. -- В одиннадцать часов туда отправляется омнибус. Сегодня суббота, и там, наверное, будет много публики. Мы с тобой сыграем партию в кегли и постреляем в кокосовые орехи. Ты раньше делал это очень ловко. Там мы позавтракаем, затем к семи часам вернемся в Лондон, пообедаем в Трокадеро, проведем вечер в театре "Empire" и поужинаем в Савойском ресторане. Что скажешь на это?
   Он стоял в нерешительности на ступеньках подъезда; во взгляде сквозило желание согласиться на мое предложение.
   Но в это время к подъезду подкатила его карета, и он словно очнулся от сна.
   -- Нет, голубчик,-- сказал он: -- Что скажут люди?
   И, пожав мне руку, он сел в экипаж, а лакей захлопнул за ним дверцу.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru