Эйзенштейн Сергей Михайлович
О Маяковском

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эйзенштейн С. М. Избранные произведения: В 6 т.
   М.: Искусство, 1968. Т. 5.
    

[О Маяковском]

   Странный провинциальный город.
   Как многие города Западного края, из красного кирпича. Закоптелого и унылого. Но этот город особенно странный. Здесь главные улицы покрыты белой краской по красным кирпичам. А по белому фону разбежались зеленые круги. Оранжевые квадраты. Синие прямоугольники.
   Это Витебск 1920 года. По кирпичным его стенам прошлась кисть Казимира Малевича.
   "Площади -- наши палитры", -- звучит с этих стен.
   Но наш воинский эшелон[i] стоит в городе Витебске недолго. Наполнены котелки и чайники, и мы грохочем дальше.
   Перед глазами оранжевые круги, красные квадраты, зеленые трапеции мимолетного впечатления о городе...
   Едем, едем, едем...
   Ближе к фронту. И вдруг опять: фиолетовые овалы, черные прямоугольники, желтые квадраты!
   Геометрия как будто та же.
   А между прочим, нет.
   Ибо к розовому кругу снизу пристроен фиолетовый, вырастающий из двух черных прямоугольников.
   Лихой росчерк кисти вверху: султан.
   Еще более лихой вбок: сабля.
   Третий: ус.
   Две строчки текста.
   И в плакате РОСТА пригвожден польский пан[ii].
   Здесь проходит демаркационная линия соприкосновения левых и "левых".
   Революционно левых и последних гримас эстетски "левых".
   И здесь же необъятная пропасть между ними.
   Супрематическое конфетти, разбросанное по улицам ошарашенного города, -- там.
   И геометрия, сведенная до пронзительного крика целенаправленной выразительности, -- здесь.
   До цветовой агитстрочки, разящей сердце и мысль...
   Маяковского я впервые увидел сквозь "Окна РОСТА".

* * *

   Робко пробираемся в здание Театра РСФСР I[iii]. Режущий свет прожекторов. Нагромождение фанеры и станков. Люди, подмерзающие в неотопленном театральном помещении. Идут последние репетиции пьесы, странным сочетанием соединившей в своем названии буфф и мистерию[iv]. Странные доносятся строчки текста. Их словам как будто мало одного ударения. Им, видимо, мало одного удара. Они рубят, как рубились в древности: обеими руками. Двойными ударами.
   Бить так бить... И из сутолоки репетиционной возни вырывается:
   "... Мы австралий-цы..."
   "... Все у нас бы-ло..."
   И тут же обрывается. К режиссеру (из нашего угла виден только его выбритый череп, прикрытый высокой красной турецкой феской)[v], к режиссеру яростно подошел гигант в распахнутом пальто. Между воротом и кепкой громадный квадратный подбородок. Еще губа и папироса, а в основном -- поток крепкой брани.
   Это автор. Это Маяковский.
   Он чем-то недоволен.
   Начало грозной тирады. Но тут нас кто-то хватает за шиворот. Кто-то спрашивает, какое мы имеем право прятаться здесь, в проходах чужого театра. И несколько мгновений спустя мы гуляем уже не внутри, а [вне] театрального здания.
   Так мы видели впервые Маяковского самого...

* * *

   -- Ах вот вы какой, -- говорит громадный детина, широко расставив ноги. Рука тонет в его ручище.
   -- А знаете, я вчера был весь вечер очень любезен с режиссером Ф., приняв его за вас!
   Это уже у Мясницких ворот, в Водопьяном. В ЛЕФе[vi]. И значительно позже. Я уже не хожу зайцем по чужим театрам, а сам репетирую в собственном -- пролеткультовском. Передо мной редактор "Лефа" -- В. В. Маяковский, а я вступаю в это только что создающееся боевое содружество: мой первый собственный спектакль еще не вышел в свет, но дитя это настолько шумливо уже в самом производстве и столь резко очерчено в колыбели, что принято в "Леф" без "экзамена". В "Лефе" No 3 печатается и первая моя теоретическая статья. Мало кем понятый "Монтаж аттракционов"[vii], до сих пор еще приводящий в судороги тех, кто за умеренность и аккуратность в искусстве.
   Резко критикуя "литобработку" (как формировали тогда в "Лефе" слова) текста Островского одним из лефовцев[viii], В[ладимир] В[ладимирович] в дальнейшем пожалеет, что сам не взялся за текст этого достаточно хлесткого и веселого агит-парада Пролеткульта. Так или иначе, премьеру "Мудреца" -- мою первую премьеру -- первым поздравляет бутылкой шампанского именно Маяковский (1923). А жалеть о переделках текста некогда. Слишком много дела. Конечно, с заблуждениями. Конечно, с ошибками. С загибами и перегибами. Но с задором и талантом. "Леф" дерется за уничтожение всего отжившего журналом, докладами, выступлениями. Дел выше горла. И дальнейшие воспоминания о Маяковском сливаются в бесконечную вереницу выступлений в Политехническом музее, зале консерватории. Погромных речей об... Айседоре Дункан[ix], поблекшей прелестью волновавшей загнивших гурманов. Разносов поэтиков из "Стойла Пегаса" или "Домино" и тому подобных поэтических кабачков, расцветавших при нэпе.
   До сих пор неизгладимо в памяти:
   Громкий голос. Челюсть. Чеканка читки. Чеканка мыслей. Озаренность Октябрем во всем.

* * *

   Затем агония Нового ЛЕФа[x], этого хилого последыша когда-то бойкого и боевого ЛЕФа. Вера во вчерашние лефовские лозунги ушла. Новых лозунгов не выдвинуто. Заскоки и зазнайство, в которых не хочется сознаваться. И в центре уже не дух Маяковского, а "аппарат редакции". Длинные споры о лефовской "ортодоксии". Я уже в списке "беглых". Уже имею "нарушения": "посмел" вывести на экран Ленина в фильме "Октябрь" (1927). Плохо, когда начинают ставить чистоту жанрового почерка впереди боевой задачи.
   Не вступая в Новый ЛЕФ, поворачиваюсь к нему спиной. С ним нам не по пути. Впрочем, также и самому Маяковскому. Вскоре Новый ЛЕФ распадается.

* * *

   Мексика. Арена громадного цирка. Бой быков в полном разгаре. Варварское великолепие этой игры крови, позолоты и песка меня дико увлекает. "А вот Маяковскому не понравилось"[xi], -- говорит мне товарищ мексиканец, водивший В[ладимира] В[ладимировича] на это же зрелище...
   На некоторые явления мы, стало быть, глядим по-разному.
   Но в тот же почти вечер мне приносят письмо из Москвы от Максима Штрауха[xii]. По основным вопросам мы смотрим с Маяковским одинаково. Штраух пишет, что В[ладимир] В[ладимирович] смотрел мой деревенский фильм "Старое и новое", посвященный тоже быкам, но... племенным. Смотрел с громадным увлечением и считает его лучшим из виденных им фильмов. Собирался даже слать за океан телеграмму.

* * *

   Телеграмма не пришла: Маяковского не стало. Передо мной забавные, похожие на украинскую вышивку, его зарисовки мексиканских пейзажей. О бое быков мы думали по-разному. Об иных боях -- одинаково.
    

Конец Маяковского

   [...] Величие Маяковского в том, однако, и состоит, что, борясь с призраком смерти в самом малодушном ее аспекте -- возможности лишить себя жизни самому, -- поэт оставляет ее [смерть] не на уровне личного дела и ночного поединка внутри собственной души, но возводит эту тему на материале конкретного повода до высот обобщения на потребу обществу и на то, чтобы перебить ту вредоносную волну, которая начала разливаться в связи и по поводу печального события с Сергеем Есениным. (Смотри помимо Маяковского сплоченные выступления наперекор этому разливу -- групп организованной комсомольской общественности, групп литераторов и критиков -- выступления, сохранившиеся в ряде специальных сборников, относящихся к године катастрофы с Есениным[xiii].)
   Ведь как ни удивительно и как ни странно -- монолитный и зычный Маяковский не избежал в личном характере многих и многих черт интеллигентского неврастенизма.
   И то, как он героически превозмогал и преодол[ева]л их, обращая все в дело "гражданственного служения", нисколько не умаляет, а наоборот, возвышает значение личности того, кто был лучшим поэтом своего и нашего времени.
   Кто помнит Маяковского по эстраде, не мог-не поражаться поразительному самообладанию В[ладимира] В[ладимировича], блистательной его находчивости, беспощадному полемическому мастерству, с которым он "рубал" оппонентов на-право и на-лево (оппонентов, наседавших и справа и слева!).
   И как не вяжется этот громобойный образ трибуна с закулисным обликом перед самим выступлением на таком градусе нервозности, при котором только последовательный атеизм В[ладимира] В[ладимировича], казалось, удерживал его [от] того, чтобы не креститься мелкими крестиками перед выходом на подмостки, как это делают особенно нервные актрисы (иногда предательски бросая из-за кулисы на задник очертания своего крестящегося силуэта. Не забуду в этом плане один из спектаклей... "Адриенны Лекуврер"[xiv] в Камерном театре!).
   Витает ли где-либо навязчивая мысль смерти над боевым арсеналом его стихов?
   Это потребовало бы чрезмерной кропотливости малопроизводительной и еще менее общеполезной работы.
   Напомню лишь по собственному живому воспоминанию, как именно в этой интеллигентской покорности смерти как исходу из противоречий Маяковского при мне как-то совершенно неожиданно при выступлении его в Политехническом музее обвинил вовсе никому не ведомый, даже не молодой товарищ в кожаной куртке, с упреком процитировавши ему в лицо -- с бумажки! -- строчки о том, как шею его "обнимет колесо паровоза".
   С обычным своим полемическим задором и озорством покойный В[ладимир] В[ладимирович] здесь же расшиб своего противника, уже не помню, какой именно аргументацией.
   Но первое, что всплыло мне на память о Маяковском, когда в 1930 году до меня в Париж дошло известие о его трагической кончине, был именно этот упрек вовсе рядового его читателя, но, видимо, с большой остротой слуха нового человека восходящего класса уловившего за много лет вперед звучание того мотива, который с годами разросся до одной из крупнейших трагедий современной русской литературы.
   Я мог вспомнить по поводу этого известия очень многое, ибо много и встречался и сталкивался с Маяковским, начиная с первой встречи еще в Водопьяном переулке, через ЛЕФ, Новый ЛЕФ, с которым я порывал, через более поздние Сокольники и Таганку, если вспоминать его по признаку квартир, или Дому ученых, Политехническому музею, залу консерватории, клубу "Домино" на Тверской, помещению б[ывшего] театра Зон[xv] и бесчисленным заводским аудиториям, если считать по эстрадам, которые были своеобразной хронологией в его личной и боевой биографии.
   Но именно этот стих, прочитанный давным-давно в Политехническом музее кем-то неведомым с помятой бумажки в руках -- немедленно встал передо мной...
   И под этим углом зрения ироническая даже местами "трезвость" (недаром так отчетливо высекающая именно это слово отдельной строкой) статьи "Как делать стихи?" звучит еще более отчетливо и еще более достойна уважения как полное подчинение "собственной темы" теме общественной, как полное отведение этой личной темы за рамки статьи; статьи, целиком предоставленной вопросу целенаправленного служения своему классу стихами и увлекательной картине того, как взволнованная идейность установки расцветает узорами и изломами ритма и облекается системой словесных образов.
   Высказанные здесь соображения должны лишь навести на мысли о том, что исходный поток эмоции, в дальнейшем выковавшийся в один из прекраснейших декларативных документов о служении общественному делу со стороны поэта-гражданина, глубоко связан с темой персональной, мучительной, трагичной.
   И величие поэта в том, что и восторг свой, и страдания, и солнечную озаренность свою наравне с трагедийными элементами психической подспудности он в равной степени вдохновенно облекает в мощную зычность и звонкость покоряющих образов на пользу и в интересах общего дела; "социального заказа"; безоговорочного служения своей социалистической стране.
   И глубина и страстность самого произведения на том и строится, что неразлучно связаны друг с другом и личная эмоциональная тема и революционная сознательность, преображающая ее в ту непреходящую общественную ценность, какой являются стихи на смерть Есенина в общем контексте творений Маяковского.
    

Комментарии

   Рукопись-автограф Эйзенштейна, хранящаяся в его архиве (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 2), имеет несколько дат: "5 апреля 1940 г.", "19 апреля", "16 -- 18 июня" и несколько черновых заглавий: "В. В.", "Конец Маяковского" и др., отражающих работу над заметками о Маяковском. Впервые опубликовано в сокращенном виде в журнале "Искусство кино", М., 1958, No 1, стр. 73 -- 75. Печатается текст авторского подлинника.
   Кроме публикуемого текста в архиве Эйзенштейна сохранились черновые наброски под заглавием "Предсмертное письмо В. В. Маяковского", в которых Эйзенштейн дает стилистический анализ известного письма В. В. Маяковского. В частности, он пишет: "Я думаю, что один из самых величественных и трагических случаев внутренней синхронности, синхронности через образ и тему при кажущейся внешней безотносительности, -- это последнее, что написал Маяковский. Его "Письмо Правительству" перед смертью". Эйзенштейновский анализ письма В. В. Маяковского остался незаконченным.

-----

   [i] ... наш воинский эшелон... -- В 1919 -- 1920 гг. Эйзенштейн служил младшим прорабом в 18 м военном строительстве -- специальной военно-инженерной организации, находившейся в составе Западного фронта.
   [ii] И в плакате РОСТА пригвожден польский пан. -- Плакаты РОСТА (Российского телеграфного агентства) -- агитационно-пропагандистские плакаты, имевшие широкое распространение в годы гражданской войны. Активное участие в их создании принимал В. В. Маяковский. Эйзенштейн описывает один из плакатов В. В. Маяковского, посвященный войне с белополяками.
   [iii] Театр РСФСР I -- был создан в 1920 г. Вс. Мейерхольдом. С 1926 г. стал называться Гос. театром им. Вс. Мейерхольда.
   [iv] ... последние репетиции пьесы, странным сочетанием соединившей в своем названии буфф и мистерию. -- Речь идет о "Мистерии-буфф" В. В. Маяковского.
   [v] ... его выбритый череп, прикрытый высокой красной турецкой феской. -- Имеется в виду Вс. Э. Мейерхольд.
   [vi] ЛЕФ -- Левый фронт искусства -- литературная организация, существовавшая в 1923 -- 1928 гг. В нее входили писатели "левого" направления, бывшие футуристы; возглавлял ЛЕФ В. В. Маяковский, который был и редактором одноименного журнала "Леф".
   [vii] "Монтаж аттракционов" -- статья Эйзенштейна 1923 г., написанная в связи с постановкой в Первом рабочем театре Пролеткульта "На всякого мудреца довольно простоты". См. том II, стр. 269.
   [viii] ... критикуя "литобработку"... текста Островского одним из лефовцев... -- Имеется в виду писатель и драматург Сергей Михайлович Третьяков (1892 -- 1939).
   [ix] Дункан Айседора (1878 -- 1927) -- американская танцовщица, создательница танцев, основанных на древнегреческой пластике. В 1921 -- 1923 гг. жила в СССР; при помощи Наркомпроса организовала в Москве школу танцев, которой потом руководила ее приемная дочь -- Ирма Дункан.
   [x] Новый ЛЕФ -- литературная организация, существовала в 1929 -- 1931 гг. В. В. Маяковский вышел из Нового ЛЕФА в 1930 г.
   [xi] ... Маяковскому не понравилось... -- В. В. Маяковский был в Мексике в 1925 г., за пять лет до поездки туда Эйзенштейна.
   [xii] Штраух Максим Максимович (р. 1900) -- друг и соратник Эйзенштейна по первым театральным и кинематографическим постановкам; ныне -- народный артист СССР. Двадцать восемь писем М. М. Штрауха к Эйзенштейну за 1927 -- 1946 гг. хранятся в архиве Эйзенштейна (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 2257).
   [xiii] ... выступления, сохранившиеся в ряде специальных сборников... -- После самоубийства С. А. Есенина в 1926 г. во многих газетах (особенно в "Комсомольской правде") появились статьи, направленные против "есенинщины" -- богемных настроений среди молодежи и писателей. Появились и отдельные сборники статей на эту тему -- "Против "есенинщины"" (1926), "Упадочные настроения среди молодежи" (1927) и др.
   [xiv] "Адриенна Лекуврер" -- пьеса Э. Скриба, поставленная А. Я. Таировым в Камерном театре в 1919 г. и находившаяся в репертуаре театра почти двадцать лет; в главной роли выступала А. Г. Коонен, создавшая в этом спектакле один из лучших своих сценических образов.
   [xv] Театр Зона -- был основан в 1912 г. в Москве антрепренером Игнатием Сергеевичем Зоном.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru