Емичев Алексей Иванович
Любовь бедных людей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Библіотека для Чтенія", т. 13, 1835.

   

ЛЮБОВЬ БѢДНЫХЪ ЛЮДЕЙ.

   Въ одномъ изъ тѣхъ губернскихъ городовъ, о которыхъ столица такъ мало имѣетъ понятія, есть прекрасный загородный садъ и умные люди, любящіе гулять въ саду; есть великолѣпная галлерея, въ которой можно танцевать, премилыя женщины, въ которыхъ можно влюбиться, и шампанское, которое можно пить. Я не преувеличиваю.
   За садомъ есть величественное заходящее солнце, и видъ съ террасы на мѣсяцъ и звѣзды безподобенъ. Я съ удовольствіемъ воспоминаю и теперь о прелестныхъ вечерахъ, проведенныхъ въ этомъ саду съ обществомъ любезныхъ и образованныхъ особъ, всегда веселымъ, всегда единодушнымъ, несмотря на различіе возрастовъ и разительную противоположность половъ. Сколько мы здѣсь гуляли! сколько танцевали! О!..... сколько мы здѣсь выпили шампанскаго.
   Особенно помню я одинъ вечеръ и его огромное солнце съ широкими розовыми лучами, которые, отражаясь на облакахъ, такъ восхитительно освѣщали тѣнистыя купы деревъ сада и красивыя лица гулявшихъ въ немъ женщинъ. Эта картина осталась навсегда въ моей памяти. Съ восьми часовъ начали съѣзжаться члены нашего общества. Солнце медленно садилось и уже скрывалось подъ зарею. Галлерею освѣтили. Гости пестрѣли въ залѣ. Дѣвицы, свившись руками, бродили по аллеямъ, преслѣдуемыя молодежью. Вотъ раздалась веселая гармонія кадрили. Всѣ побѣжали въ галлерею. Танцы смѣнялись одни другими. Безконечно длилась несчастная мазурка. Потомъ наступилъ вальсъ, одинъ изъ самыхъ бѣшеныхъ: женщины, пылающія пламенемъ и которыя казались еще красивѣе огромнаго солнца съ широкими розовыми лучами, перелетали изъ однѣхъ рукъ въ другія, какъ легкія волны. Я люблю вальсъ въ губерніи. Наконецъ всѣ были утомлены удовольствіемъ. Надлежало освѣжиться шампанскимъ, котораго прохладительное свойство безпрекословно было признано всѣмъ нашимъ обществомъ. Пили много тостовъ, и за здоровье женщинъ, и за здоровье мужчинъ, помнится, даже и за мое здоровье. Но все это было не ново и приторно.
   -- Нѣтъ, друзья! воскликнулъ Громовъ: это уже не тѣшитъ сердца. Давайте что-нибудь незамысловатѣе. Вотъ мой тостъ: за здоровье того, кто намъ разскажетъ повѣсть.
   -- Браво! закричали собесѣдники.
   Бокалы стукнулись, и опустѣли. Громову, какъ зачинщику, достался первый расказъ.
   -- Хорошо, сказалъ онъ: я разскажу вамъ происшествіе, случившееся въ этомъ саду, на томъ же мѣстѣ, гдѣ мы теперь танцевали. Оно ужасно. Сударыни, вы танцовали по крови и на могилѣ несчастнаго человѣка!
   -- Ахъ! воскликнули всѣ дамы въ испугѣ и прижимаясь другъ къ другу какъ тревожливыя серны, когда услышатъ выстрѣлъ.
   -- Разсказывай! разсказывай!.закричали мужчины, придвигая къ нимъ свои стулья.
   -- Вы не боитесь, сударыни? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ! О, нѣтъ!
   Любопытство блестѣло въ ихъ глазахъ.
   -- Такъ и быть, извольте слушать. Кто не испыталъ въ своей жизни сладостныхъ по страшныхъ свойствъ любви?....
   -- Стой, стой! прервали его нѣкоторые изъ насъ. Выбери себѣ эпиграфъ. Безъ эпиграфа нѣтъ повѣсти въ нынѣшнее голодное время.
   -- Откуда вамъ взять эпиграфъ? возразилъ онъ. Послѣ третьей рюмки шампанскаго я обыкновенно забываю всѣ стихи.
   -- Эпиграфъ! эпиграфъ! кричали мы Громову хоромъ, и одинъ изъ гостей прочиталъ наизусть стихи своего знакомца:
   
   Прощай, поэзія младая!
   И ты состарилась у васъ;
   Теперь широко позѣвая,
   Романы пишемъ на заказъ;
   И стихъ, взлелѣянный на лирѣ,
   Лишь въ эпиграфахъ кажетъ ликъ,
   Какъ на изношенномъ мундирѣ
   Сіяетъ шитый воротникъ.
   
   -- Эпиграфъ! эпиграфъ! раздавались голоса со всѣхъ сторонъ.
   -- Хорошо, сказалъ Громовъ: будетъ и эпиграфъ. Слушайте только и не прерывайте.
   
   "Его ужъ нѣтъ. Младой пѣвецъ
   Нашелъ безвременный конецъ!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Недвижимъ онъ лежалъ, и страненъ
   Былъ томный миръ его чела."
                                                   Пушкинъ.
   
   Кто изъ насъ не зналъ безумнаго волненья страсти, желаній ярыхъ и ненасытныхъ, которыми сопровождается очаровательнѣйшее изъ чувствованій? Свѣтлая какъ звѣзда утра, ароматная какъ весенній вѣтерокъ, любовь поэтизируетъ неопытное сердце, но въ то же время она оковываетъ его тяжелыми цѣпями. Всѣ желанія, которыя внушаетъ она молодому человѣку, овладѣваютъ имъ не для его пользы, а для сильнѣйшаго означенія его рабства. Пусть онъ бѣшенствуеть и горитъ какъ раскаленное желѣзо; пусть кровь его при каждомъ ударѣ артеріи брызжетъ искрами, -- владычица сказала одно перекорное слово, умащенное ласкою, бросила одинъ молящій взглядъ, и неукротимый палъ передъ нею какъ агнецъ передъ силою льва. Изъ этой деспотической власти надъ нами кроткаго и нѣжнаго существа заключаютъ, что любовь возвышаетъ человѣка и становится причиной его улучшенія. Наши старики выражали умное это наведеніе философіи романовъ нѣсколько грубою пословицей -- Перебѣсится, человѣкъ будетъ. Оно такъ: любовь благодѣтельна, говоря вообще: но всегда ли? Если бъ она насъ улучшала, то, такъ какъ люди, съ сотворенія міра и понынѣ, всегда дѣятельно въ ней упражнялись, мы теперь были бъ уже образцами совершенства. Я этого не вижу. Сколько коварства, злобы, неистовствъ пораждала она, и пораждаетъ? Сколько безвременныхъ памятниковъ возникло подъ ея желѣзнымъ скипетромъ? Сколько прекрасныхъ свойствъ души, вмѣсто оживотворенія, потухло въ ядѣ ревности, зачахло въ груди, рожденной для отголосковъ славы? Все было пожертвовано неблагодарной, все,-- даже самая жизнь. Я представлю вамъ разительный примѣръ этого. Въ повѣсти моей вы не услышите, сударыни, ничего отвлеченнаго, несбыточнаго или постигаемаго однимъ только воображеніемъ. Здѣсь все истина, наша, простая, губернская истина. Здѣсь будетъ только три лица, -- бѣдность, дарованье и любовь.
   Въ пятомъ часу утра, когда на дворѣ уже всходило солнце, молодой человѣкъ еще сидѣлъ въ своей комнатѣ, опершись на столъ, загроможденный книгами, бумагами, математическими инструментами и всѣми принадлежностями наукъ. Внимательно разбиралъ онъ чертежи при тускломъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи. Глаза его покраснѣли, и утомленіе видимо разлилось по его блѣдному, но милому и выразительному лицу. Онъ все еще не отрывалъ глазъ отъ пересѣченныхъ линій, какъ тихо отворилась дверь и пріятный женскій голосъ прозвучалъ: "А вы еще не ложились спать?"
   Молодой человѣкъ обернулся.
   -- Ахъ, Лиза! Это ты?
   Она вошла, робко оглядываясь назадъ и отвори въ дверь настежь.
   -- Я. Не стыдно ли вамъ убивать самихъ себя? Посмотритесь въ зеркало: на кого выпохожи? Глаза налились кровью, лице бѣлѣе полотна. Вы безпрестанно худѣете и право... скоро отправитесь на тотъ свѣтъ.
   -- Что все это въ сравненіи съ удовольствіемъ новаго знанія! Ты не поймешь меня; тебѣ смѣшны покажутся мои восторги, но я дышу ими, -- живу, и зато какъ дорого покупаю ихъ! Когда мысль моя не постигаетъ истинъ науки, когда свѣтъ ея становится для меня недоступнымъ, какая бездна мученій поглощаетъ меня! Тогда я не радъ самой жизни. Повѣришь ли? Я не могу равнодушно смотрѣть ни на одно геніяльное твореніе: оно будто живымъ голосомъ смѣется надо мною и, возставая колоссально, вопіетъ: Достигни высоты моей, иты будешь счастливъ! Богъ знаетъ, зависть ли это во мнѣ, или влеченіе скрытаго призванія, только я не могу отвратить себя отъ этой жажды къ новымъ усиліямъ ума и къ новымъ побѣдамъ надъ моимъ невѣдѣніемъ. Я стыжусь самого себя. Мнѣ страшно встрѣтиться съ тѣми, которые выше меня образованіемъ; боюсь, чтобъ они не сказали: Вотъ человѣкъ съ талантомъ, но собственное нерадѣніе причиною его невѣжества. Мнѣ страшно встрѣтиться съ моими грубыми товарищами, которые смѣются надо мною и презрительно называютъ меня ученымъ. Боже мой, Боже мой, что со мною будетъ! Лиза, понимаешь ли ты голосъ славы? Ты должна понимать его: ты такъ часто берешь мои книги: я вижу, что ты ихъ читаешь, что ты, подобно мнѣ, стараешься образовать свой умъ и обогатить плодомъ тайнаго труда бѣдность нашего воспитанія....
   Лиза присѣла подлѣ его стола, потупила взоры и вздохнула. Румянецъ удовольствія или смущенія пылалъ на ея ланитахъ.-- До сихъ поръ я не постигъ еще моего предназначенія. Какая наука не напечатлѣвалась въ умѣ моемъ? Съ первыхъ дней самочувствія во мнѣ играла поэзія: я ощущалъ ее, но не умѣлъ вы" разить словами. Нѣсколько страницъ о стихоразмѣрѣ въ пошлой грамматикѣ Меморскаго подняли и отвалили камень, который заграждалъ мнѣ путь къ поэтическому взрыву, и я ударилъ по струнамъ. Счастливо бы пѣлъ я для себя дома, въ одиночествѣ, но поэзія любитъ привѣф міра, ищетъ отголоска. Я посылалъ стихи свои въ журналы: первыя непечатныя строки вознесли меня до невыразимаго наслажденія. Я восхищался своимъ талантомъ. Въ моемъ самохвальствѣ не было скромности. Но когда, въ обзорѣ словесности за тотъ годъ, обо мнѣ не было сказано ни слова, я будто грянулся о-земь; мои славолюбивыя мечтанія разбились въ дребезги. Однако жъ жаръ воображенія не покидалъ, преслѣдовалъ меня. Я почти наизусть вытвердилъ нашихъ знаменитыхъ поэтовъ; рвался исторгнуть у нихъ громъ моей лирѣ -- и чѣмъ болѣе силился, тѣмъ прискорбнѣе чувствовалъ свое ничтожество. О, какъ мучительно было мое состояніе! Вотъ что въ одинъ изъ этихъ тяжелыхъ часовъ вырвалось изъ души моей....... Слушай, Лиза.
   Онъ началъ читать ей наизусть свои стихи, грустные, но пылкіе и прекрасные. Постепенно одушевляясь, лице и глаза его сами исполнились поэзіи, становились необыкновенно свѣтлы и красивы, и, когда онъ дошелъ до самыхъ сильныхъ мѣстъ поэмы, изъ нихъ дышало тѣмъ неземнымъ могуществомъ вдохновенія, отъ котораго колеблются утесы и таютъ сердца тигровъ.
   Лиза въ безмолвномъ восторгъ слушала юношу. Его огненная поэтическая грусть прожгла ее до глубины души. Повременамъ невольныя слезы откликались на его звучныя жалобы. Стройная, высокая, съ прелестнымъ лицемъ, съ раскинутыми на плеча волосами, какъ нарочно въ бѣломъ платьѣ, и притомъ полуосвѣщенная нерѣшительнымъ свѣтомъ ранняго утра, она казалась геніемъ, соприсутствовавшимъ поэту. Тихій пламень прекрасныхъ глазъ довершалъ ея преобразованіе.
   -- Лиза, тебѣ жаль меня? сказалъ Владиміръ, послѣ краткаго молчанія: ты цѣнишь мою безотрадную горесть? Ахъ, только одну тебя вижу я сострадающею мнѣ! Всѣ другіе смѣются надо мной; говорятъ, что я напрасно убиваю жизнь. Что жъ, можетъ, они и правы? Посмотри, всякой изъ нихъ достигъ порядочной должности безъ ученья, нажилъ состояніе и безчувственно влечется къ могилѣ, гдѣ ни талантъ, ни самъ геній не пересилятъ рока, гдѣ всѣ равны, ученые и невѣжды, гдѣ, на той сторонѣ жизни, уже не раздаются отголоски оставленной славы. Но что жъ мнѣ дѣлать съ своимъ сердцемъ? Оно безпрерывно мечется изъ стороны въ сторону, и нѣтъ силъ остановить его. Не знаю, добрый или злой духъ мутитъ мой умъ и увлекаетъ его къ одной, единственной цѣли всѣхъ желаній. Тщетно ищу я другаго, сильнѣйшаго чувства: нѣтъ его для меня! нѣтъ, и вѣчно не будетъ. Ахъ, Лиза,.что мнѣ дѣлать?
   Лиза все это время, грустно поникнувъ головою, перелистывала одну изъ книгъ, лежавшихъ на столикѣ, и повременамъ читала отдѣльныя мѣста на ея страницахъ. Когда онъ обратился къ ней съ вопросомъ, она тихонько взяла карандашъ, подчеркнула одно слово, быстро закрыла книгу, и убѣжала, безъ отвѣта.
   Изумленный этимъ поступкомъ, который казался ему знакомъ непростительной холодности, молодой человѣкъ съ гнѣвомъ схватилъ книгу и нашелъ страницу, помѣченную своей слушательницей. Лиза, въ отвѣтъ на вопросъ -- что дѣлать? подчеркнула слово -- любить.
   Онъ воспрянулъ, и въ остолбенѣніи смотрѣлъ на дверь, въ которую убѣжала дѣвушка, какъ-будто она сказала ему неслыханную теорему.
   Любить! Это слово еще ни однажды не бывало въ его мысляхъ. Уединенный, холодный для общества, исполненный одного желанія, -- научиться, Владиміръ не думалъ о любви, и, внезапно увидавъ слово "любить", отмѣченное рукой прекрасной дѣвушки, онъ почувствовалъ сильное, но пріятное волненіе: глаза его вспыхнули, на впалыхъ его щекахъ опять появился румянецъ, и это былъ первый взрывъ страсти въ сердцѣ поэта, уже давно готовомъ воспламениться.
   Лиза убѣжала въ свою комнатку, алая какъ маковъ цвѣтъ, обдаваемая жаромъ собственнаго дыханія, трепещущая всѣми членами. Она упала на постель и начала рыдать, со стыда, съ испуга, съ отчаянія отъ смѣлости, на которую рѣшилась. Она давно любила Владиміра, давно природнилась къ нему сердцемъ, жаждущимъ любви. Видя его изнуреніе, сострадая объ немъ и сиротствуя въ домѣ его родителей, она безнамѣренно отдала ему сердце, сначала дружески, потомъ съ любовію; она являлась къ его позднимъ, изнурительнымъ занятіямъ, старалась отвлечь его отъ нихъ, и сама раздѣляла ихъ съ нимъ потаенно, чтобы сдѣлаться достойною его по уму и познаніямъ. Юноша съ благодарностью принималъ заботливость Лизы; иногда скучалъ, долго не видя ея, но въ груди все еще молчало. Теперь сердце отозвалось на призывный голосъ, огонь обнялъ душу и думы перелились въ новую форму.
   Въ глухомъ мѣстѣ, въ лѣсу, течетъ небольшая, но быстрая рѣка. Долго безъименный потокъ журчалъ въ дремучей сторонѣ незнаемо, и только дровосѣкъ пилъ его воду. Пустынная страна безполезно расточала красоты мѣстоположенія; рѣка напрасно струила свои вкусныя воды; луга и долины невпрокъ устилались шелковою травою. Въ эту пустынь, говоритъ преданіе, зашелъ старикъ. Непроходимая чаща утомила заблудшаго; усталый, онъ припалъ къ струямъ рѣки и будто испилъ новую бодрость. Усердно помолясь имени Св. Николая, старецъ уснулъ подъ тѣнистымъ деревомъ, и во снѣ посѣтилъ его святой угодникъ. "Молись, сказалъ онъ: я тебя выведу; здѣсь мое мѣсто." Старецъ проснулся, и увидѣлъ тропинку, которой дотолѣ онъ не примѣчалъ. Постигнувъ чудо, онъ не отошелъ пяти шаговъ, какъ увидѣлъ у ручья, на высокомъ деревѣ, сіяющую икону великаго Святителя. Таковы расказы о чудотворномъ образѣ Св. Николая, который явился на томъ мѣстѣ въ царствованіе Царя Алексѣя Михайловича. Съ того времени рѣчка пріобрѣла имя "Великой"; на пустыхъ берегахъ ея возникло село, на мѣстѣ чудеснаго явленія сооружена часовня, и вотъ уже много лѣтъ, какъ къ Великой-Рѣкѣ притекаютъ тысячи богомольцевъ. Изъ губернскаго города совершается сюда крестный ходъ при большомъ стеченіи народа, и село Великорѣкское разъ въ годъ населяется на три дня тмою жильцевъ. На улицахъ возстаютъ лавки и балаганы, на поляхъ тѣснятся шалаши, въ домахъ гостьба и веселье; вездѣ торговля, движеніе, народъ: самая ночь полна шума и громкой радости.
   Повечеру, когда толпы гуляющихъ бродятъ по берегамъ Рѣки-Великой и мѣсяцъ свѣтитъ сквозь вѣтви рощи, дрожжа на водѣ, и соловьи разливаются на той сторонѣ рѣки, село Великорѣкское, съ его простотою, ближе къ сердцу чѣмъ пышный городъ; оно очаровательно для взора, и внятно убѣждаетъ, какъ прекрасна была патріархальная жизнь людей пастырей. Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, по темной аллеѣ шелъ толстый мужчина съ женщиною къ часовнѣ. Поаллеѣ пробѣгалъ ручей. Между березокъ лежали нищіе, допѣвая житіе Алексѣя, Человѣка Божія. Около часовни бродили женщины, бросали въ бассейнъ деньги, и черпали воду, въ чаяніи исцѣленія, какъ отъ Силоамской купѣли. Толстый мужчина и супруга его вошли въ часовню. Помолясь иконамъ, они неожиданно услышали дѣтскій плачъ. Близость крика принудила ихъ осмотрѣться, и они у колонны увидѣли оставленное дитя. Тщетно добивались они чье оно: несчастная мать исчезла или, можетъ-быть, съ мученіемъ скрывалась вблизи, взирая на уносимаго младенца. Какое нужно было сильное бѣдствіе, чтобъ заставить мать предать дитя свое на волю судьбы, чтобъ, оторвавъ его отъ груди, бросить на голодную смерть у порога часовни! Кто исчислитъ всѣ бѣдствія человѣчества! Подкидышъ была дѣвушка. Зоринъ, вручивъ его женѣ, сказалъ: "Возьми, Анна Ивановна! Это Божій даръ. Вотъ мы хлопотали, какую куклу купить Володѣ: теперь привеземъ ему живую куколку". При крещеніи дѣвушку наименовали Елизаветою.
   Такова исторія Лизы.
   По этому поступку, объ Абрамѣ Ивановичѣ можно бы судить весьма выгодно. Благотворительность есть свойство души благородной; но душа Абрама Ивановича принадлежала къ тому разряду душъ, которыя можно назвать смѣсью: благородное было въ ней перемѣшано съ низкимъ и честность переплеталась подьячествомъ. Болѣе угрюмый чѣмъ ласковый, деспотъ въ исполненіи своихъ намѣреній, часто даже бѣшеный, онъ не любилъ противорѣчія въ домашнемъ быту, и тотчасъ обнажалъ свою власть. Супруга его была женщина тихая, которая въ молодыхъ лѣтахъ потеряла перваго мужа. Оставшись съ десятью рублями наслѣдства и съ двухъ-лѣтнимъ сыномъ, Владиміромъ, она по-необходимости, ради злополучнаго сироты, вступила во вторичный бракъ, и дорого платила слезами за хлѣбъ, доставленный бѣдному ребенку. Богъ имъ не далъ дѣтей, и этотъ нолютка былъ единственнымъ ихъ потомствомъ. Совокупивъ въ немъ всю свою любовь, она великодушно переносила за него всѣ грубости мужа, столько же развратнаго, сколько и жестокаго. Владиміръ возрасталъ подъ надзоромъ материнской любви, и, одаренный прекрасными способностями, съ отличіемъ окончилъ ученье въ гимназіи, единственномъ учебномъ заведеніи нашего города. Отправить его въ университетъ мать не имѣла способовъ. Но это полу-образованіе воскрылило пылкую душу Владиміра и заронило въ нее неодолимое стремленіе къ любознанію. Окруженный невѣжествомъ и, что еще хуже, презрѣніемъ къ просвѣщенію, безъ средствъ, безъ надежнаго наставника, юноша старался самъ собою постичь тайны наукъ, и я уже вамъ сказывалъ, какія переносилъ мученія. Признайтесь, что въ немъ дѣйствовало высшее призваніе. Безъ тайнаго голоса генія, это явленіе было бы необъяснимо въ нашемъ городѣ. Такова была юность бѣднаго Владиміра: предаваясь вполнѣ внутренней жизни, онъ не чувствовалъ тяготы внѣшней. Душа его не содрогалась даже при ласкахъ милаго пріемыша, Лизы, съ которою онъ провелъ семнадцать цвѣтущихъ лѣтъ. Его не поражала постепенно развивающаяся красота дѣвушки. Для него не сыпались искры изъ черныхъ глазъ ея; жаркій румянецъ полныхъ щекъ былъ невнятенъ; холодный взоръ его не примѣчалъ трепета лебединой груди и не юлилъ вокругъ маленькихъ ножекъ, прелестно выглядывавшихъ изъ подъ короткаго платьеца. А эти глаза, эти щеки, грудь, ножки такъ пламенно его любили!
   Положеніе Лизы въ домъ Абрама Ивановича было весьма сомнительно, и повидимому сама она знала его опасность. Обычно проводила она дни за работой, трудясь съ большимъ прилежаніемъ по совѣту Анны Ивановны, которая ей твердила, что послѣ должно будетъ кормиться рукодѣльемъ; и, надобно отдать честь Лизѣ, ея работы были въ большой модѣ. Художественный вкусъ отличалъ ея иголку. Всѣ здѣшнія щеголихи прибѣгали къ ея искусству. По этому случаю она бывала нерѣдко въ хорошихъ домахъ, гдѣ молодые люди позволяли себѣ иногда выражать свои похвалы вздохами. Но прекрасная и искусцая Лиза была холодна какъ осенняя струя, которая блеститъ подъ лучемъ солнца. Съ нѣкотораго времени она сдѣлалась безпокойною; шитье свое перенесла въ комнату Анны Ивановны, -- тогда какъ прежде любила сидѣть въ гостиной одинокою, -- и примѣтно избѣгала всякаго нечаяннаго свиданія съ Абрамомъ Ивановичемъ. Она таилась напрасно: Анна Ивановна, безъ распросовъ, все знала, и сама старалась удалить дѣвушку отъ соблазнителя. Не подслушала ли она ея плача когда въ одинъ изъ осеннихъ вечеровъ, засмотрѣвшись на мѣсяцъ, Лиза была нечаянно сжата въ объятіяхъ Абрама Ивановича? Я этого не знаю. Но Лиза боялась сама открыть свою опасность благодѣтельницѣ, предвидя супружескую ссору, которая вѣроятно кончилась бы ея изгнаніемъ. Съ тѣхъ поръ, не одну полночь проводила она въ слезахъ передъ иконою Небесной Матери Всѣхъ Скорбящихъ. И этотъ Случай, омерзившій въ глазахъ ея Зорина, открылъ ей собственную тайну, которая долго скрывалась въ глубинѣ души: она, краснѣя, созналась сама себѣ, что Владиміръ былъ столькоже милъ, сколько Абрамъ Ивановичъ гадокъ и отвратителенъ. Остальное я вамъ разсказывалъ.
   Темный, какъ ябедное прошеніе, расхаживалъ Абрамъ Ивановичъ по комнатамъ, и, проходя мимо Лизы, угрожалъ ей взглядами. Бурныя его страсти плескали въ груди какъ волны на бурунѣ; все было потоплено,-- и состраданіе, и благородство, и умѣренность. Онъ рѣшился погубить бѣдную дѣвушку. И надобно же было, чтобъ въ это ужасное время Владиміръ отвѣчалъ любовью на любовь сиротки! Сначала Абрамъ Ивановичъ не подозрѣвалъ ничего, кромѣ холодности къ нему,-- обстоятельство, которое отнюдь не казалось ему страннымъ. "Время все передѣлаетъ; перемелется-мука будетъ," говорилъ Зоринъ своимъ фигурнымъ языкомъ, и слѣдилъ за упрямицей. Но внезапная перемѣна во Владимірѣ открыла ему глаза. Владиміръ былъ теперь рѣшительно влюбленный. Въ весьма короткое время онъ вполнѣ постигъ смыслъ волшебнаго слова, подчеркнутаго дѣвушкою въ его книгѣ, и этого блаженнаго смысла жаждала душа его, умаянная удушливыми занятіями. Онъ забылъ свое призваніе, не слышалъ уже дальняго голоса славы, оставилъ всѣ свои намѣренія итти пѣшкомъ въ столицу и искать тамъ вѣнцевъ и отличіи. Лиза была для него гармоніей дивныхъ заоблачныхъ пѣсень, въ которой сливались всѣ другіе звуки души. Всѣ мечты, всѣ надежды сбѣжались въ одно желаніе, -- безпрерывно ее видѣть, быть тамъ, гдѣ она, жить всегда съ ней и для нея. Но этого блага онъ лишился внезапно. Ястребиный взоръ отчима постигъ тайну, -- и началось бѣшеное гоненіе.
   Не давая понять своихъ намѣреній, Абрамъ Ивановичъ прежде всего разстроилъ ихъ свиданія: онъ постарался опредѣлить Владиміра въ такую службу, гдѣ тотъ долженъ былъ находиться съ утра до поздней ночи. Лизу никуда не пускали, даже въ церковь. Въ городѣ всѣ дивились затворничеству семейства Зорина, но такъ какъ оно было въ числѣ незначительныхъ, то объ немъ скоро забыли.
   Какъ быстро разрушилось счастье юноши! Какъ легко погибли его наслажденія! Нѣтъ и тѣни прежнихъ надеждъ. Все предупреждено. Онъ теперь жилъ въ особомъ флигелѣ, удаленномъ отъ главнаго дома Зоринъ сторожилъ Лизу какъ звѣрь.
   Но вы сами знаете, что для любви нѣтъ замковъ, ни дверей, и что съ давняго времени она ходитъ въокна.
   Холодныя осеннія ночи рѣдко освѣщались мѣсяцемъ, и только одинокая звѣздочка кой-гдѣ сверкала между облаковъ. Вечеръ былъ длиненъ и скученъ. Часы тянулись на долгихъ. У дамъ не доставало занятій, чѣмъ бы скоротать время, и со скуки онѣ любезничали съ мужьями,-- что, какъ извѣстно, весьма обыкновенно у насъ въ губерніи. Въ моихъ думахъ о необходимости жениться, я расчитываю на эти осенніе вечера.
   Въ одиннадцать часовъ, въ домѣ Зорина, все смолкло. Въ спальнѣ мелькала лампадка, лія свѣтъ на двери Лизиной комнаты. Сторожкій слухъ Абрама Ивановича готовъ былъ при малѣйшемъ шумѣ воспрянуть. Низкія подозрѣнія овладѣли имъ и тревожили его поминутно. Било полночь. Мелкій дождь сыпался какъ песокъ. Кто-то мелькнулъ черезъ заборъ. Цѣпная собака взлаяла. Черезъ минуту, въ темнотѣ, завидѣлся человѣкъ, который взбирался по углу на крышу, и вотъ оттуда ловко спустился къ окну, цѣпко установясь на закраинѣ. Въ окнѣ отворилась форточка.
   -- Ахъ, Лиза, сколько времени не видались мы! Если бы ты знала какъ я страдаю! Всѣ мои прежнія муки ничего не значатъ. Зачѣмъ ты указала мнѣ на любовь?
   -- Не упрекай, Владиміръ; мнѣ вдвое тяжелѣй твоего. Ты только не видишь меня, а я сколько еще терплю отъ злаго человѣка. Онъ какъ волкъ гоняется за мною; запираетъ меня, бранитъ и угрожаетъ выгнать. Я бы и рада: вѣдь міръ не безъ добрыхъ людей.
   -- Такъ что жъ, Лизанька! уйди отъ него; я женюсь на тебѣ.
   -- Да какъ же я уйду, когда онъ не отпускаетъ? Какъ-то, на дняхъ, вытерпѣвъ брань и заливаясь слезами, я сказала ему." Опустите меня, я буду за васъ Богу молиться." Боже, какой онъ поднялъ крикъ!" Тебя отпустить? Развѣ ты не знаешь, что ты крѣпостная моя? что ты подкидышъ, дѣвка безъ имени, работница моя; что ты околѣла бы съ голоду безъ меня? Змѣя! я отогрѣлъ тебя, а ты чѣмъ мнѣ платишь?..... Упрямствомъ?" прошепталъ онъ мнѣ, стиснувъ зубы. За меня было вступилась добрая твоя матушка, но онъ прогналъ ее. Ахъ, Владиміръ, если бы не любовь жъ тебѣ...... я предалась бы отчаянію.
   -- Лиза! убѣжимъ и обвѣнчаемся.
   -- А чѣмъ же мы будемъ жить?
   -- О, это ничего! Мертвой не безъ могилы, живой не безъ хлѣба. Станемъ работать. Убѣжимъ, душенька.
   -- Я согласна. Когда же, мой милый?
   -- Ужъ если бѣжать, такъ поскорѣе.
   -- А вотъ сейчасъ! вскликнулъ громовой голосъ, и длинный шестъ влѣпился во всю спину Владиміра, такъ, что онъ какъ снопъ грянулся на землю, и едва могъ опомниться, угощаемый пинками.
   -- Такъ-то, молокососъ! у тебя ночныя свиданія! Ты хочешь похищать красавицъ! вотъ я тебя отдѣлаю, молодца,-и каждое слово Абрама Ивановича сопровождалось учащенными ударами.
   Почти полуживымъ дотащился Владиміръ до своей тюрьмы.
   Избитый и огорченный, онъ страдалъ тѣлесно и душевно. Вышедъ уже изъ тѣхъ лѣтъ, когда побои забывались среди ребяческихъ игръ, имѣя уже къ самому себѣ уваженіе, какъ онъ чувствовалъ себя уничиженнымъ! И притомъ страшныя мысли о несчастной Лизѣ бороздили его душу.
   Утренняя заря взглянула къ нему въ окно, а сонъ не спускался еще на глаза, увлаженные слезами.
   Передъ полуднемъ позвали его къ отчиму. Съ трепетомъ,-- не о самомъ себѣ,-- шелъ онъ къ мучителю, и, отворивъ дверь, пошатнулся и припалъ къ стѣнѣ. Онъ увидѣлъ свою Лизу въ пестрядинномъ платьѣ, съ обнаженными ногами, моющую полъ наравнѣ съ другою поломойницей. Ея нѣжныя руки трескались отъ грязнаго кипятка и розовые пальцы, скользя съ ночалки, цѣплялись за суковатый полъ. Слезы крупными градинками падали на открытую грудь. Она не смѣла обратиться къ Владиміру.
   -- Ну, мой же, красавица! Что призадумалась? Даромъ хлѣбомъ нигдѣ не кормятъ. Аль не умѣешь? Видишь, какая нѣженка! А по ночамъ цѣловаться да миловаться такъ твое дѣло. Эй, Степанида! поучи-ка ее хорошенько.
   По грозному велѣнію Зорина, Степанида, толстая поломойница, обмакнувъ мочалку въ кипятокъ сунула ее въ руки Лизѣ; потомъ посыпала на полъ дресвы и велѣла ей крѣпко тереть вѣникомъ, а послѣ скрести ножсмъ.
   -- Что, хороша? спросилъ Абрамъ Ивановичъ Владиміра, выдернувъ его изъ за стульевъ прямо къ Анзѣ. Полюбуйся своей красавицей.
   Но Владиміръ стоялъ молча, съ мутными глазами. Кровь его взволновалась, приступила къ головѣ и хлынула ртомъ къ ногамъ Лизы. Зоринъ вытолкнулъ его вонъ.
   Послѣ обѣда Владиміръ былъ изгнанъ изъ отчимова дома, и даже не простился съ матерью. Вскорѣ и самъ Абрамъ Ивановичъ уѣхалъ съ женою и Лизою въ дальній уѣздъ, гдѣ имѣлъ мельницу.
   Въ это время пріѣхалъ сюда новый губернаторъ съ тремя дочерьми дѣвицами, которыя оживили здѣшнее общество. Заведены благородныя собранія, балы, вечера. По степени веселья усилилось и щегольство, а съ нарядами вспомнили и Лизу. Положеніе ея было приведено въ ясность горничными. Губернатору разсказали судьбу угнетенной и заброшенной въ глушь дѣвушки, и убѣдили его взять ее подъ свое покровительство. Не буду говорить, какого труда стоило благородному человѣку вырвать ее изъ рукъ Зорина. Она была принята въ семейство губернатора на житье, и скоро, своими удивительными способностями, достигла того образованія, той граціозности, которыхъ общество требуетъ отъ женщины. Губернскій нашъ свѣтъ обрадовался новой поклонницѣ, и Лиза, предалась ему со всею пылкостью.
   Безъ состоянія, безъ насущнаго хлѣба, впервые предоставленный самому себѣ, молодой человѣкъ не потерялся. Дѣятельно принялся онъ за службу, и кое какъ содержалъ себя жалованьемъ. Бѣдность и нужда не стѣсняли его, но сердце сердце маялось попрежнему. Онъ не зналъ, ни гдѣ Лиза, ни что дѣлалось выше его круга. Нѣсколько разъ принимался онъ за свои прежніе планы -- путешествовать въ столицу, довершить тамъ свое воспитаніе, искать извѣстности помощію дарованія, и никакъ не могъ отторгнуться отъ мѣстъ, освященныхъ воспоминаніями о Лизѣ. Онъ былъ прикованъ къ этому дому, къ этой улицѣ, къ этой тропинкѣ, ко всему, что только возстановляло въ его умъ образъ этой дѣвушки и счастливаго времени, проведеннаго съ нею. Ни съ кѣмъ не знакомый, чуждаясь людей и веселья, онъ не былъ даже въ числѣ мужчинъ, толкающихся въ собраніяхъ. Уныло и медленно тянулись дни его, какъ нитка изъ кудели старухи. Онъ сталъ ко всему равнодушенъ, всѣмъ пренебрегалъ, и даже по службъ ничего не выигрывалъ.
   Однажды, во время ярмарки, онъ встрѣтилъ на площади губернаторскую карету, въ окнѣ которой показалось прекрасное лице. "Она! непремѣнно она!" воскликнулъ онъ, и бросился за каретой. Вбѣжавъ подъ аркады гостинаго двора, у котораго остановился экипажъ, Владиміръ пробился къ дверямъ одной лавки, наполненной дамами, и сталъ за колонною, ожидая, что она оглянется, Вотъ медленно, съ замѣтною робостью, начала оборачиваться головка, покрытая голубою шляпкою съ зыблющимися перьями: но кто-то изъ подругъ остановилъ ее-разговоромъ. Опять движеніе, и опять помѣха. Нетерпѣливый Владиміръ стоялъ какъ на угольяхъ. Наконецъ головка обернулась, и Владиміръ громко воскликнулъ -- " Лиза!" Онъ протянулъ къ ней руки, но головка была уже на своемъ мѣстѣ. Около стоявшіе съизумленіемъ и насмѣшкою поглядѣли на бѣднаго "чиновника". Въ ихъ высокомѣрномъ взглядѣ было написано-" Какой-то чиновникъ!" Онъ смутился и покраснѣлъ за свое изношенное платье, которое навлекло это презрѣніе на благородное сердце, бившееся подъ нимъ со всею силою чистаго и возвышеннаго чувства. Но что ему до нихъ? Онъ видѣлъ Лизу -- и Божіи свѣчи у образа, висѣвшаго подъ сводомъ корридора, горѣли для него солнцами радости. Какъ тепло молился онъ своему ангелу хранителю!
   Владиміръ прижался къ дверямъ лавки, такъ что его ни какая сила не могла оттереть отъ нихъ: тутъ должно было проходить семейству губернатора. И точно, Лиза прошла мимо его, улыбнулась, мило кивнула головкою,-- и только: до того ли ей было, когда на встрѣчу посыпались привѣтствія разодѣтыхъ ярмарочныхъ кавалеровъ.
   Нѣтъ, эта встрѣча не воскресила радости въ душъ Владиміра. Не весенняя заря мелькнула въ глазахъ Лизы, а холодное сіяніе сѣвера: онъ получилъ только обычную ласку, взоръ свѣтской учтивости.
   Попрежнему онъ опять не видѣлъ Лизы, какъ бы ея не было въ городѣ. Теперь ея любовь, ея сердце, представлялись ему печальнымъ пожарищемъ; онъ видѣлъ только столбъ легкаго дыма, остатокъ угасшихъ огней, а пламя уже не освѣщало горизонта: оно, можетъ быть, давно уже исчезло. О, если бы онъ могъ быть въ-свѣтъ! Онъ вырвалъ бы ее изъ рукъ обольщенія. Но свѣтъ былъ для него недоступенъ. И что бы изъ этого было? Какъ обезоруженный дикарь, онъ съ бѣшенствомъ смотрѣлъ бы только на ватагу обольстителей; его усилія казались бы смѣшными; чудаковъ любятъ дразнить. Нѣтъ, она сама возвратится къ нему, думалъ онъ.
   Напрасно ждалъ юноша. Въ пылкой душѣ его образовалось новое, убійственное чувство, -- ревность. Ужасное чувство! Оно -- безграничная гордость сердца, неугомонный эгоизмъ, рѣка томительныхъ мученій, наважденіе злаго духа, окунающаго каждую мысль въ кипятокъ подозрѣній. Ревнующій готовъ всюду посѣять сѣмена раздора, поссорить со всѣми свою избранную, даже обезславить ее, чтобъ никто кромѣ его не любилъ ея; чтобъ только онъ былъ для ней вѣстникомъ радости. Бываютъ ужасные часы, когда ревнивецъ желаетъ возлюбленной смерти и готовъ самъ умертвить ее. Это потому, что любовь улучшаетъ человѣка.
   Въ комнатѣ губернаторскихъ дочерей, въ одинъ изъ праздныхъ вечеровъ, когда не танцуютъ, не играютъ въ карты, словомъ, когда не знаютъ какъ жить, какъ убить время, дѣвицы сидѣли вокругъ стола,-одна другой милѣе. Впрочемъ въ этотъ вечеръ было засѣданіе тайнаго судилища, гдѣ изрекаются приговоры мужчинамъ всей губерніи.
   -- Какъ я устала на этомъ балѣ! сказала дѣвица высокаго роста, съ черными глазами.
   -- Право? Отчего жъ такъ? спросила другая.
   -- Какъ отчего? меня замучили выборами. Я не сходила съ доски всю ночь.
   -- А мы всѣ объ васъ сожалѣли, возразила третья. Васъ преслѣдовало несчастіе. Надобно знать, кто выбиралъ. Вашъ постоянный кавалеръ былъ этотъ долгоносый Гусакинъ.
   -- Немножко ревности, моя милая. Вамъ самимъ нравится Гусакинъ. Скажите, чѣмъ онъ не мужчина?
   -- Ха, ха, ха! Прекрасенъ какъ Амуръ. И если у Амура былъ такой же длинный носъ.....
   -- Что жъ вы скажете о Радинѣ? прервала Липецкая, молодая и смазливая брюнетка.
   -- Да; онъ не дуренъ, жаль только, что лысъ.
   -- Фи! сказали въ одинъ голосъ всѣ дѣвицы.
   Софія въ это время чертила карандашемъ на бумагѣ какія-то буквы и вдругъ ихъ замарала. Евгенія выхватила у ней бумагу изъ-подъ руки.
   --..... Па..... Па.....произнесла она, стараясь разобрать писаніе Софіи, которая отнимала у нея свою бумагу.
   -- Павлинъ, сказала молодая вдова.
   Софія покраснѣла по уши.
   -- Павлинъ! Павлинъ! воскликнули многія.
   -- Какой у тебя вкусъ! сказала Липецкая. По мнѣ, этотъ Павлинъ самое отвратительное созданіе въ міръ.
   -- Перестань, Саша! сказала ей Софія съ гнѣвомъ.
   -- Такой крошечный! продолжала Липецкая. Ха, ха, ха!.....
   --..... Правда, что это очень гадко, примолвила Евгенія. Мужчина малый ростомъ фи! Въ этомъ одномъ я рѣшительно ослушалась бы маменьки,-если бы она захотѣла выдать меня за маленькаго мужчину..
   -- Очень милъ и Путинъ, сказала ея Софія съ досадою. Онъ еще дитя, и его можно въ два часа сгубить навѣки.
   -- О, нѣтъ! Онъ уже не глупъ, возразила вдова. Не
   надобно довѣрять простодушію. Совѣтница Чирикина можетъ вамъ удѣлить объ немъ достовѣрныхъ свѣдѣній. Ахъ, кстати. Настинька, отчего вы такъ хмурились съ Эминымъ? Оттого ли, что онъ прыгаетъ мазурку по-козлиному? Ха, ха, ха!.....
   -- Онъ такой скушныи, сказала Настинька, надувшись.
   -- А вы, Лиза, кѣмъ недовольны? Или для васъ всѣ равны? Что же вы молчите?
   -- Что ей сказать? подхватила насмѣшливая Липецкая: у ней на устахъ одно имя, Владиміръ. Да она его никому не скажетъ! Прежняя склонность памятна. Старый другъ, лучше новыхъ двухъ.....
   У Лизы выкатились двѣ слезинки, и пали тихо на грудь. Липецкая замѣтила ихъ и бросилась цѣловать ее.
   -- Кто этотъ Владиміръ? тихо спросила вдова у Липецкой.
   -- Какой-то мелкій чиновникъ Губернскаго Правленія, отвѣчала Липецкая съ презрѣніемъ. Сто или двѣсти рублей жалованья..... мѣдью.....
   -- И они любятъ другъ друга! сказала вдова. Эта голь удивительна: она во всемъ хочетъ подражать богатымъ, и не понимаетъ того, что любовь создана не для нищихъ.....
   Липецкая, затыкая свой ротикъ платкомъ, отвѣчала ей:-- Хи, хи, хи!.....
   -- Что жъ мы забыли вѣчнаго угодника, Семена Петровича? громко сказала она, приподнимая головку и смотря на Лизу весело или безстыдно,-- какъ вамъ угодно. Вотъ ужъ истинно прекрасный человѣкъ. Немножко пожилой, да это ничего; зато препріятный и преловкій, какъ не знаю кто. Скажите, кому онъ нравится? кто здѣсь его любить? Отклика не было, но всѣ коварно посмотрѣли на Лизу, которой взоръ утопалъ въ работѣ.
   -- Такъ меня никто не любитъ? воскликнувъ голосъ изъ-за двери, и вошелъ Семенъ Петровичъ.
   -- Ахъ, вы подслушивали насъ! вскричалъ въ одинъ голосъ весь ареопагъ.
   -- Нѣтъ, ей Богу, нѣтъ! Я только-что пришелъ, и слышалъ вашу рѣчь про одного меня.-- Такъ меня никто не любить? продолжалъ Семенъ Петровичъ. Никто! Знаете ли какъ тяжело отзывается это слово въ душѣ?..... А я такъ напротивъ, я все еще люблю. Меня не любятъ! Для кого же жить? Эта мысль, право, сведетъ меня въ могилу..... Надобно признаться, сударыни, что какъ вы ни добры, какъ ни нѣжны, а между вами есть ужасныя мучительницы.....
   -- Помилуйте! воскликнуло собранье: ужели вы страдаете? Кто жъ эта мучительница?
   -- Зачѣмъ называть ее. Ежели она здѣсь, такъ она вѣроятно давно поняла меня: сердце сердцу вѣсть подаетъ.
   Собесѣдницы переглянулись, и опять остановили взоры на смутившейся Лизѣ.
   Послѣ краткаго умолка, разговоръ принялъ другой оборотъ, и когда сотни вопросовъ и отвѣтовъ превратились въ общій шумъ и хохотъ, Семенъ Петровичъ сѣлъ подлѣ старшей хозяйки. Они разговаривали тихо, но въ рѣчахъ и лицѣ Семена Петровича обнаруживалось волненіе.
   -- Отчего я не нравлюсь ей? спросилъ онъ Серафиму Львовну.
   -- Напротивъ, вы ей очень нравитесь. Она понимаетъ ваши достоинства и то счастіе, которое нашла бы въ жизни съ вами. Повѣрьте, несчастія много сократили легкомысленность. Безпріютная сирота, можетъ ли она ручаться за свою будущность? И крѣпко ли теперешнее ея благополучіе? Не будетъ насъ,-- и что съ нею станется? Попрежнему бездомная Лиза, безъ приклона, безъ хлѣба. Вотъ ея собственныя мысли.
   -- Но почему жъ она ненавидитъ меня, бѣжитъ того спокойствія, которое я повергаю передъ пей?
   --..... Какъ вы недогадливы, Семенъ Петровичъ. Почему? Странный вопросъ! Любите ли вы Лизу?
   -- Чрезвычайно.
   -- Рѣшились ли бы вы съ перваго слова жениться на другой?
   -- Безъ-сомнѣнія, нѣтъ.
   -- Такъ примѣните же это къ Лизѣ, и будьте подогадливѣе.
   -- Какъ! она влюблена?
   -- Да; но я въ утѣшеніе вамъ скажу, что ея любовь -- не любовь, а больше сожалѣніе, долгъ, слѣдствіе дѣтскихъ клятвъ юности.
   -- Но, ради Бога, еще одно слово! Кого она любитъ?
   -- Не могу и не хочу этого сказать.
   -- Серафима Львовна! умоляю!
   -- Отвяжитесь! Владим.... Нѣтъ, не скажу! отвѣчала Серафима Львовна, отходя отъ стола.
   Тайна Лизы обнаружилась. Какъ отвратить неожиданное противорѣчіе! Очень легко. Владиміръ служилъ подъ начальствомъ Семена Петровича, и Семенъ Петровичъ давно замѣтилъ необыкновенныя способности, высшую степень образованія и одинокую грусть молодаго человѣка, въ которой онъ даже принималъ участіе: теперь такой прекрасный случай усугубить свое благорасположеніе! Въ головѣ Семена Петровича тотчасъ составился планъ дѣйствій. Побужденія любви такъ же близки къ преступленію, какъ и къ добродѣтели. Ее надобно тащить всегда за руку на высоты нравственности: иначе она забредетъ въ болото.
   Семенъ Петровичъ въ высшей степени обладалъ способностью привлекать къ себѣ не только людей, но и предметы неодушевленные, -- людскіе портфели; онъ умѣлъ приноравливаться ко всякому и заслуживать его довѣренность, самъ оставаясь неразгадаемымъ. Любимецъ женщинъ за расторопность, умѣнье дѣлать покупки въ столицѣ и искусство распоряжать праздникомъ,-- а это въ губернскомъ городѣ большія права на признательность,-- онъ былъ вездѣ какъ домашній человѣкъ. По службѣ онъ также показывалъ отличныя заслуги и тѣмъ пріобрѣлъ доброе расположеніе губернатора. Небольшаго труда стоило ему выпытать Владиміра. Огорченная душа юноши не устояла противъ коварной дружбы, и высказала все, даже тѣ легкіе поцѣлуи, которые такъ невинно печатлѣлись на устахъ его во дни независимыхъ свиданій. Семену Петровичу хотѣлось заставить Владиміра отречься отъ любви и убѣдить, что его надежды невозможны, что исполненіе ихъ было бы пагубно для обоихъ, и что забыть возлюбленную отнюдь не такъ трудно какъ кажется съ перваго взгляда. Семенъ Петровичъ знаетъ это по опыту. Но видя, послѣ первыхъ, осторожныхъ наступленій, непобѣдимое упрямство Владиміра, онъ призналъ необходимымъ увѣрить его, что сама Лиза къ нему охладѣла и что она вовсе объ немъ не думаетъ: онъ ожидалъ, что за мгновеннымъ бѣшенствомъ послѣдуетъ презрѣніе, однакожъ старался, покуда, льстить горячкѣ молодаго человѣка, исподоволь приготовлять его къ удару, и особенно отводить отъ свиданій съ Лизою. Между-тѣмъ онъ дѣйствовалъ и на нее, убѣждая черезъ Серафиму Львовну, и, кажется, успѣвалъ въ предпріятіи. Постепенно тускнулъ въ сердцѣ Лизы свѣтлый оттискъ первыхъ впечатлѣній любви, и минувшіе восторги со стыдомъ прятались за фантастическими картинами новыхъ помышленій. Другіе виды счастія рисовались въ молодомъ воображеніи. Но если не любовь, состраданіе еще роднило ее съ стариннымъ другомъ, и эта цѣпь была довольна крѣпка.
   Однажды, въ полдень, Семенъ Петровичъ посѣтилъ губернаторскихъ дочерей. Серафима Львовна поняла изъ глазъ его просьбу, и удалилась съ сестрами. Лиза, отнявъ глаза отъ работы, съ изумленіемъ увидѣла себя наединѣ съ нимъ и предчувствовала опасность.
   -- А я къ вамъ съ просьбою, Лизавета Абрамовна.
   -- Ко мнѣ? Интересно! объ чемъ?
   -- Объ васъ самихъ.
   -- Обо мнѣ? Интересно знать..... Лиза смѣшавшись твердила все одну рѣчь.
   -- Лизавета Абрамовна, я вамъ скажу просто, безъ возгласовъ: мнѣ безъ васъ жизнь не въ жизнь. Не буду представлять вамъ картины участи, которая васъ ожидаетъ: вы слишкомъ благоразумны, чтобъ не постичь искренности преданнаго вамъ человѣка. Къ чему мнѣ молодечиться? Кажется, я довольно имѣю чувства, чтобъ любить васъ до гроба, и способовъ, чтобъ доставить вамъ спокойствіе.....
   -- Но.....
   -- Не говорите ничего, Лизавета Абрамовна; я все знаю, все, даже то, чего вы не ожидаете: я повѣренный Владиміра.
   Лиза закрыла лице платкомъ.
   -- Не совѣститесь, Лизавета Абрамовна; ваша любовь невинна, какъ ваше сердце. Тогда играла юность, теперь пора обсужденія. Вы хотите знать довѣренность Владиміра? Я не скрою отъ васъ, что онъ любитъ свою Лизу попрежнему и такъ же безумно. Однако жъ, достойна ли эта страсть безусловнаго отвѣта? По моему мнѣнію, нѣтъ. Неопытность не видитъ бездны, въ которую она влечетъ нещадно лучшее созданіе земли. Положимъ, что вы обвѣнчаетесь. Первые дни, -- если только и это возможно, -- пройдутъ въ голубиныхъ воркованьяхъ и ласкахъ; но затѣмъ настанетъ горькая существенность. Безразсудная любовь надѣется прожить безъ хлѣба; но, когда голодъ появится, сильнѣй трескучихъ морозовъ прохолодитъ онъ кипящую кровь и доведетъ до поздняго раскаянія. И это не былъ бы рѣдкій примѣръ: такъ всегда оканчиваются браки по страсти. Вы спросите, почему? Для меня тутъ нѣтъ ничего мудренаго. Слѣпая любовь, не осмотрѣвшись, не поразсудивъ, смѣло вступаетъ въ новую жизнь, веселится, ребячится; но все, что скоро стало нашимъ, такъ же скоро намъ и прискучиваетъ, а отъ скуки примѣчаются обоюдные недостатки, а отъ недостатковъ вниманіе переходитъ къ нуждамъ,-и вотъ тѣ горести, отъ которыхъ возникаетъ злополучіе супружествъ скороспѣлыхъ! Напротивъ, въ бракахъ, сопряженныхъ тихою, благоразумною привязанностью, неразлучно соприсутствуютъ довольство и спокойствіе. Скажите теперь откровенно: что изъ этого подаритъ вамъ Владиміръ?
   -- Ахъ, Семенъ Петровичъ, зачѣмъ такъ пытать меня?
   -- Я говорю истину, безъ малѣйшаго потворства самому себѣ. Я не бѣшеный юноша, чтобъ для гибельной страсти похитить чужую любовь. Кого любишь, тому говоришь правду, для его же спасшія.
   -- Но могу ли я забыть Владиміра, который такъ много страдалъ за меня?
   -- Можете, и должны, Лизавета Абрамовна, если не хотите погубить его: или вы лучше рѣшаетесь погибнуть вмѣстѣ съ нимъ?
   -- Ахъ, чего вы отъ меня требуете!
   -- Вашего и моего счастія, Лизавета Абрамовна! неужели для васъ не довольно тихой, непритворной любви! неужели вамъ надобны бѣшенство, вопіющія клятвы, безразсудныя обѣщанія? Но я вижу, что для меня въ вашемъ сердцѣ нѣтъ и крошечнаго пріюта. Богъ съ вами, будьте счастливы; а я смогу еще вытѣснить грусть благоразуміемъ. Прощайте.
   Онъ взялся за шляпу и думалъ, что его остановятъ; но, ожиданіе не сбылось: видя однѣ безотвѣтныя слезы, онъ медленно вышелъ. Семенъ Петровичъ, какъ онъ ни довѣрялъ своему краснорѣчію, которое было предметомъ удивленія всей губерніи, ясно увидѣлъ, что мораль его ни къ чему не поведетъ: пожара отъ молніи, говорить повѣрье, водой не зальешь. Но способы еще не всѣ истощены; онъ не такой человѣкъ, чтобъ скоро отступиться отъ своихъ намѣреній. Семенъ Петровичъ человѣкъ умный.
   Тщетно ожидалъ Владиміръ свиданія: какъ будто злой духъ предупреждалъ его покушенія; даже явная помощь Семена Петровича осталась безполезною. Зато какъ Семенъ Петровичъ краснорѣчиво утѣшалъ молодаго человѣка! какъ болѣлъ о немъ! При всемъ одноличіи своихъ чувствованій, Владиміръ принималъ участіе друга къ сердцу и платилъ ему искреннею признательностью. Однако безпрерывныя томленія доводили его до отчаянія. Въ помраченныхъ глазахъ уже не свѣтили внутренніе огни; они походили на глаза больнаго, только-что поборовшаго смерть. На желтомъ лицѣ отпечатлѣлась чахотка,-ядъ, нажимаемый совокупнымъ страданіемъ души и тѣла. Какъ тѣнь двигался онъ съ квартиры къ мѣсту службы, и, можетъ-быть, видалъ Лизу, мелькавшую въ экипажахъ, можетъ-быть оживлялся на минуту мимолетнымъ взглядомъ, но изнемогающая отъ ранъ душа требовала болѣе цѣлительнаго бальсама. Семенъ Петровичъ принималъ всѣ мѣры, чтобы еще больше разстроить его, разбивая, будто нечаянно, легковѣрныя надежды. Для него было все равно, излечится ли Владиміръ, или погибнетъ: нѣтъ такого покойника, котораго бы нельзя забыть въ объятіяхъ любимой красавицы.
   -- Ну, мой милый, тебѣ кланяются, сказалъ Семенъ Петровичъ, входя въ комнату Владиміра.
   -- И больше ничего?
   -- Ничего, мой милый. Да чего жъ ты еще хочешь? Благодари, что еще не совсѣмъ забыли.
   -- Ахъ! Не ти было прежде.
   -- Мало ли что было прежде!
   -- Еслибъ я могъ съ нею увидѣться! Еслибъ десять минутъ свободы, высказать ей все, все..... Она возвратилась бы ко мнѣ.
   Семенъ Петровичъ покачалъ головою.
   -- Вы не вѣрите? О, вы не знаете моей Лизы! Она для меня все забудетъ, всѣмъ пожертвуетъ.
   -- Молодой человѣкъ! не ошибись. Женщина выше нашихъ восторговъ; она загадка для самой себя.
   -- Неправда, Семенъ Петровичъ, неправда; моя Лиза не такова. Кто говоритъ, что она перемѣнилась?
   -- Я! возразилъ твердо Семенъ Петровичъ, вперивъ взоръ въ глаза Владиміра.
   Владиміръ на минуту обомлѣлъ.
   -- Я! повторилъ Семенъ Петровичъ: молодой человѣкъ! выслушай. Ты молодъ, безтолковъ; она помужала въ несчастіяхъ, привыкла къ холодному разсудку свѣта. Ты еще слѣпъ; она просвѣтилась и все видитъ ясноТвои ребяческіе восторги безсмысленны; ея понятія уже основательны. Ты еще ни разу не заглядывалъ въ будущность, преданный одному припадку страсти; она давно судитъ о томъ, что ее ждетъ съ твоею бѣдностью. Женщина прежде насъ старѣетъ разумомъ. Странный человѣкъ! Вѣдь вы не голуби, чтобъ питаться размоченной пшеницей."
   -- О, перестаньте; пожалуйста, перестаньте. Moжетъ ли быть, чтобъ она такъ думала? Какъ она плакала, заклинаясь въ вѣчной любви.
   -- Э, мой милый, у женщины слезы близко, а сердце далеко!
   -- Ради Бога, не мучьте меня, Семенъ Петровичъ! Я только одного прошу у васъ: доставьте мнѣ случай съ ней видѣться, на одну минуточку, дайте мнѣ наглядѣться на нее, наговориться съ нею.
   Владиміръ палъ передъ нимъ на колѣни, рыдалъ и цѣловалъ его руки. Семенъ Петровичъ сжалился, и въ эту минуту готовъ былъ даже отказаться отъ своихъ намѣреній: но шагъ за порогъ,-эгоизмъ подавилъ благородное чувство. Въ душѣ его мгновенно созрѣлъ злостный умыселъ. Лучше разомъ убить, чѣмъ точить кровь по каплѣ, подумалъ онъ, и воротился.
   -- Мнѣ больно огорчить тебя, Владиміръ, сказалъ онъ: но, рано или поздно, ты узнаешь горькую истину, которую я хотѣлъ скрыть отъ тебя.
   Владиміръ не понималъ его.
   --..... Злополучный! твоя Лиза.....
   Совѣсть перехватила его слова и языкъ запнулся.
   -- Ахъ, говорите поскорѣе; что такое? Ради Бога! здорова ли она, жива ли?
   --..... Не то, совсѣмъ не то.....
   -- Вы шутите надо мной. Она вѣрно покинула свои чертоги и спѣшитъ ко мнѣ? Моя Лиза это сдѣлаетъ.
   --..... Ахъ, нѣтъ! Все не то...
   -- Да что же? Вы ужасаете меня. Вы при водите меня въ бѣшенство. Не издѣвайтесь надо мною.....
   Въ тусклыхъ глазахъ Владиміра появились искры; мозгъ его горѣлъ; въ жилы возвратилась прежняя сила, когда онъ судорожно сжалъ руку Семена Петровича. При такихъ случаяхъ, въ горячкѣ, тотчасъ открываютъ кровь. Семенъ Петровичъ былъ славный фельдшеръ: его сердце не дрогнуло, когда пришло время прошибить душу страдальца ударомъ.
   -- Твоя Лиза, Владиміръ, выходитъ за мужъ, шепнулъ онъ съ усмѣшкою, и устремилъ на него змѣиный взоръ
   Расчетъ быль вѣренъ. Какъ громомъ пораженной, недвижимо стоялъ страдалецъ. Казалось, что летаргія отняла у него всѣ признаки жизни. Его долгое молчаніе удивило Семена Петровича: подходитъ ближе, -- глаза безъ взгляда; беретъ распростертую руку, -- она чуть тепла и не колеблется. Съ трудомъ поднялъ онъ Владиміра и положилъ на диванъ какъ мертвеца; только легкое дыханіе возвѣщало о присутствіи жизни. Кликнувъ людей, Семенъ Петровичъ старался всячески пособить и успѣлъ привести его., въ себя; но въ несвязныхъ рѣчахъ больнаго блуждало безуміе. Ему видѣлись брачные огни, пиры, веселье; потомъ скользили воспоминанія дѣтства, мать, науки, стихи; и когда безумной мечтѣ являлась Лиза, -- какъ нѣжно прощался онъ съ ней, какъ пламенно говорилъ о любви своей! Онъ вскрикивалъ съ бѣшенствомъ -- "Ты идешь за-мужъ!", и падалъ безъ чувствъ. Эта ужасная картина, вмѣсто сожалѣнія, внушила Семену Петровичу новое средство достигнуть своекорыстной цѣли. Съ лучшимъ расположеніемъ духа вышелъ онъ отъ обезумленнаго, чѣмъ вошелъ къ нему.
   Семенъ Петровичъ поспѣшилъ разгласить сумасшествіе Владиміра. Его намѣреніе исполнилось. Молва перебѣгала изъ устъ въ уста и достигала тайнаго назначенія, для котораго была ринута въ толпу. Съ ужасомъ услышала Лиза печальное извѣстіе. "Не я ли, своей вѣтреностью, помрачила его разсудокъ?" думала она. Молва утѣшила ея совѣсть.
   -- Отъ книгъ, батюшка, отъ книгъ! говорилъ уѣздный судья.
   -- Отъ ученья, сударь мой, съ ума спятилъ молодой человѣкъ, восклицалъ городничій съ невыразимою горестью.
   -- До чего добраго доведетъ ученье! молвила Матрена Тимоѳеевна, и сожгла всѣ книги своего Петруши между-тѣмъ какъ онъ былъ въ гимназіи.
   -- Я скажу вамъ правду, Серафима Львовна, сказалъ одинъ помѣщикъ съ таинственнымъ видомъ: говорятъ, что онъ даже писалъ стихи, хотя это строжайше запрещено законами.
   Одинъ только Семенъ Петровичъ зналъ истину, но Лиза совѣстилась спросить его, боясь тѣмъ обнаружить еще не совсѣмъ остывшую любовь къ Владиміру; однако тоска преодолѣла разсужденіе. Семенъ Петровичъ пожималъ плечами и не давалъ удовлетворительнаго отвѣта. Его объясненія были двусмысленны, неточны, уклончивы, какъ-будто онъ самъ нехорошо понималъ сумасшествіе Владиміра.
   -- Скажите, чѣмъ онъ бредитъ? Не винить ли меня въ измѣнѣ? Спрашивала Лиза.
   -- Нѣтъ, объ измѣнѣ я не слыхалъ ни слова, хотя бываютъ минуты, когда онъ говоритъ о васъ безумолкно: какъ ему не вспоминать той, съ которою онъ провелъ все свое дѣтство? Да передъ вами нечего таить истины: мнѣ не слѣдъ охуждать высшее начальство, которое распространяетъ и одобряетъ просвѣщеніе, однако жъ что правда, то не грѣхъ и сказать:вотъ ровно отъ книгъ лишился ума бѣдняжка! Бредъ его совершенно ученый. Онъ все твердитъ о какихъ-то геніяльныхъ твореніяхъ, дѣлаетъ разныя вычисленія, роется въ лексиконахъ и плачетъ, что его мало учили.
   -- Несчастный! не могъ таки бросить глупыхъ мыслей, и погибаетъ жертвою своей безразсудности. Кто его лечитъ? кто за нимъ ходитъ?
   -- Его лечитъ здѣшній врачъ, а я почти неотходно бываю при немъ.
   -- Какъ вы добры! Богъ васъ не оставитъ за это.
   Однимъ словомъ, Семенъ Петровичъ мастерски воспользовался невѣжествомъ толпы, которая всегда рада случаю увѣрить себя во вредности того, что для ней недоступно, и сверхъ-того ясно доказалъ свою сострадательность. Лиза не могла не подумать, что онъ рѣдкій человѣкъ по добродушію. Благородство Семена Петровича еще больше усилило склонность ея къ нему.
   Вскорѣ послѣ этого, здѣсь, въ загородномъ саду, было гулянье. Тогда еще эта галлерея не была выстроена, и благородное общество только расхаживало въ толпѣ народа, пестрѣвшаго на площадкахъ и дорожкахъ. Весело подошла Лиза съ подругами къ тѣнистой рощѣ, которая находится въ концѣ сада; съ ними было много мужчинъ, въ томъ числѣ и Семенъ Петровичъ.
   -- Какъ здѣсь темно! говорили дѣвицы: солнце не проникаетъ въ густоту деревьевъ, и ночью какъ-разъ увидишь въ этомъ лѣсу привидѣніе.
   Кто-то изъ общества сдѣлалъ глупое сравненіе между лѣсомъ и сердцемъ женщины. Я нѣсколько разъ слышалъ такія сравненія въ здѣшней губерніи. Оно подало поводъ къ жаркому разсужденію о любви, въ которомъ мужчины не отличились тонкою вѣжливостью къ прекраснымъ защитницамъ ея православія.
   Пелагея Ѳедоровна доказывала имъ, что всѣ мужчины измѣнники и не стоятъ того, чтобы женщины ихъ любили.
   Семенъ Петровичъ осмѣлился противорѣчить ея мнѣнію и почтеннѣйше представлялъ ея превосходительству.....
   Какъ вдругъ Лиза ахнула, а за ней и всѣ. Дамы разбѣжались въ стороны. Но Лиза была остановлена рукою Владиміра, внезапно вышедшаго изъ рощи. Съ мутными глазами онъ стоялъ передъ ней, вперивъ неподвижный взоръ. Лиза трепетала передъ сумасшедшимъ; но рука его, прижатая къ сердцу, умоляла выслушать.
   -- Лиза, ты разлюбила меня! сказалъ онъ болѣзненно: ты идешь за-мужъ! развѣ это непремѣнно нужно для твоего счастія?
   Она не могла отвѣчать. Она дрожала и проливала тихія слезы.
   Семенъ Петровичъ ужаснулся нечаяннаго свиданія, которое могло опровергнуть всѣ его происки.
   -- Отведите ее! шепнулъ онъ съ устрашеннымъ видомъ Серафимѣ Львовнѣ. Онъ готовъ укусить ее. Вѣдь онъ сумасшедшій.
   И вмѣстѣ съ нею онъ успѣлъ утащить Лизу. Имъ пособили и другіе, оттѣснивъ ее отъ Владиміра; но когда она удалилась, не сказавъ ни слова, Владиміръ бѣшено закричалъ: "Измѣнница! да будетъ проклятъ тотъ часъ, въ который я тебя узналъ!" И проворно побѣжалъ изъ сада, расталкивая народъ.
   -- Сумасшедшій! Сумасшедшій! кричали ему вслѣдъ.
   -- Книги, мой батюшка! книги! съ душевнымъ прискорбіемъ восклицалъ уѣздный судья, тогда какъ Матрена Тимоѳеевна, утирая платкомъ носъ наслѣднику сельца Бурикина, говорила: -- Смотри, Петя! и съ тобой случится то же, если ты не отстанешь отъ своей поганой Латыни.
   -- Не говорила ли я тебѣ, что онъ сумасшедшій! упрекала Серафима Львовна Лизу, возражавшую, что Владиміръ былъ такъ жалокъ и тихъ.
   -- Тишина его всегда предвѣстница припадка, и поэтому-то судятъ о его безнадежности, сказалъ Семенъ Петровичъ.
   Теперь Лиза сама увѣрилась въ помѣшательствѣ Владиміра. Въ ея признательномъ сердцѣ все было ниспровержено. "Онъ сумасшедшій: что же для него любовь моя? Выздоровѣетъ ли онъ? Когда? И жертвовать ли мнѣ своимъ счастіемъ для невѣрнаго ожиданія? Вѣдь любовь ли причиною его помѣшательства? Онъ такъ же былъ близокъ къ безумію во дни своихъ томительныхъ занятій?" Такъ разсуждала она сама съ собою. Несправедливость любитъ оправдываться благоразуміемъ.
   Надежды Семена Петровича вѣнчались успѣхомъ. Чтобъ ускорить ея рѣшимость, онъ прибѣгнулъ къ губернатору, который, зная прекрасныя свойства Лизы и служебныя достоинства Семена Петровича, самъ хотѣлъ соединить ихъ.
   Однажды, вовсе неожиданно, губернаторъ вошелъ къ дочерямъ, и обратясь къ Лизѣ, сказалъ.
   -- Я принесъ тебѣ, милая, радость.
   Лиза благодарила.
   -- Не пора ли тебѣ за-мужъ?
   Отвѣта не было.
   -- Зачѣмъ далеко откладывать? У меня есть на примѣтѣ женихъ славный и во всемъ тебя достойный. Скажи-да, и веселымъ пиркомъ за свадебку. Однимъ словомъ, мой женихъ Семенъ Петровичъ. Согласна ли?
   Опять молчаніе.
   -- Что жъ ты ничего не говоришь, Лиза? Мнѣ кажется, состояніе ваше будетъ обезпечено, а счастіе Богъ пошлетъ: ты вполнѣ заслужила Его Святую милость благонравіемъ. Я буду у васъ посаженымъ отцемъ, а тамъ и крестнымъ..... Всѣ заживемъ припѣваючи. Я увѣренъ, что ты довольно благоразумна, и не откажешься отъ такого жениха. Но здѣсь есть лучшій ходатай чѣмъ я....
   Онъ кликнулъ Семена Петровича, который былъ въ залъ.
   Безъ словъ стоялъ Семенъ Петровичъ передъ Лизою, дожидаясь рѣшенія. Она плакала.
   -- Объ чемъ же ты плачешь? сказалъ губернаторъ: развѣ не согласна?
   -- Воля ваша, отвѣчала Лиза.
   -- Моя воля-твое счастье. Сохрани меня Богъ принуждать тебя! Хочешь, такъ подай жениху руку, а не хочешь, такъ скажи ему. "Вотъ Богъ, а вотъ двери; Семенъ Петровичъ, ступай домой!"
   Но рука Лизы была уже протянута и дрожала подъ поцѣлуями жениха.
   Не нужно объяснять вамъ, сударыни, что Владиміръ вовсе не былъ сумасшедшій, -- несмотря на уваженіе, которое вы можете питать къ мнѣнію уѣзднаго судьи.
   Товарищи Владиміра, покинувъ занятія, балагурили и поглядывали въ окна.
   -- Что жъ это нашъ начальникъ вовсе не ходитъ къ должности? спросилъ одинъ.
   -- Вотъ вопросъ! отвѣчалъ другой: развѣ женихамъ есть время подписывать донесенія и указы?
   -- Какъ! Семенъ Петровичъ женится? На комъ?
   -- Рано дошли до глухаго вѣсти! На губернаторской Лизаветѣ Абрамовнѣ. Да Владиміръ Ивановичъ вѣрно лучше насъ знаетъ это дѣло: вѣдь она его совоспитанница.
   Взглянули, -- а Владиміръ стоялъ блѣденъ какъ смерть. Онъ пошатнулся. "Ему дурно!" вскричали товарищи, подхватили его, уже падавшаго на землю, и отвезли на квартиру.
   Теперь открылась несчастному во всей наготѣ гнусность коварнаго друга. Сердце его замерло, мысли блуждали, темнѣли и вились какъ змѣи вокругъ слабѣющаго разсудка. Упованіе исчезло, надежда была убита. Онъ усматривалъ какой-то позоръ въ своемъ существованіи, видѣлъ себя лишнимъ на пиру, гдѣ для него веселья не было. Зачѣмъ мнѣ жить? думалъ онъ, и впадалъ въ одичалость. Мозгъ его горѣлъ нестерпимо въ раскаленномъ черепѣ. Онъ молился. "Прости, Господи, мой смертный грѣхъ, мое лютое прегрѣшеніе!" шепталъ онъ, повергаясь передъ образомъ Спасителя.
   Въ день брака Лизы, по вечеру, онъ выпросился погулять. Видѣли, какъ онъ что-то спряталъ подъ шинель.
   Сентябрьскій день западалъ въ ночную тму, вечерняя заря уже потухла, и мѣсяцъ выплывалъ на безоблачное небо. Проходящіе мимо загороднаго сада услышали выстрѣлъ. "Ктоэто тѣшится?" подумали они и вошли въ садъ изъ любопытства. Здѣсь, на томъ же мѣстѣ, гдѣ теперь стоитъ эта галлерея, лежалъ человѣкъ съ раскинутыми руками. Обезображенное лице уже облекалось смертью. Изъ праваго бока еще капала кровь на близъ поверженный пистолетъ. Вокругъ трава была исцарапана и на пальцахъ висѣли ея обрывки. Примѣтно было, что ударъ не тотчасъ былъ смертеленъ, и что несчастный долго боролся съ отходящею жизнью. По стиснутымъ зубамъ и обрызганнымъ губамъ можно было судить, какъ продолжительна и ужасна была его борьба. Въ закатившихся глазахъ виднѣлись только бѣлки, прорѣзанные кровавыми жилками. Вытянутый галстухъ свидѣтельствовалъ, что ему было душно и что онъ еще старался облегчить себѣ страшное хрипѣніе смерти. Въ мертвецѣ узнали Владиміра.
   На столѣ самоубійцы нашли письма къ матери и къ Лизѣ. Я прочитаю вамъ послѣднее, которое случайно попалось мнѣ въ руки и никогда не выйдетъ изъ моего портфеля.
   "Прощай, Лиза; прощай навсегда. Я не проклинаю тебя: за гробомъ нѣтъ мщенія. Что ожидаетъ меня тамъ?-- темный ужасъ, но менѣе страшный чѣмъ жизнь моя на землѣ. Я все за тебя перенесъ: побои, безчестіе, стыдъ, я чувствовалъ въ себѣ священный огонь дарованія, и для тебя отказался отъ надеждъ, которыя представляла мнѣ будущность; я перенесъ даже бѣдность, но не могу перенести твоей измѣны; она свыше моего мужества. Я все отдалъ тебѣ,-- мои любимыя занятія, или мечты, даже спокойствіе моей злополучной матери; но не могу оставить тебѣ, на потѣху, жизни, отравленной тобою. Не ты ли вызвала меня на любовь? не ты ли бросила меня въ этотъ адъ, гдѣ я гибну жертвою твоей легкомысенности.....Но я прощаю тебя, Лиза: за гробомъ нѣтъ мщенія. Лиза, Лиза, ты лишаешь меня не одной этой жизни, а обѣихъ вмѣстѣ. Я самоубійца!... Я не смѣю даже думать, чтобы премилосердый Спаситель опочилъ на мнѣ своею благостью. Предаюсь Его Святой волѣ, -- и Богъ съ тобой, Лиза, живи счастливо, кровь моя не помѣшаетъ. Еще одна просьба: не кажись на глаза моей матери: ты убьешь несчастную своимъ присутствіемъ, какъ виновница униженія и погибели ея единственнаго сына. Владимиръ."
   Онъ погребенъ вотъ здѣсь, подъ этимъ поломъ.
   Остальное вы знаете. Многіе изъ васъ конечно помнятъ всѣ подробности происшествія съ Семеномъ Петровичемъ, которое сдѣлало столько шуму, лѣтъ восемь тому назадъ: онъ однажды воротился домой въ полночь,-- жена его уже спала,-- вошелъ къ ней потихоньку, прилегъ, и въ страстныхъ объятіяхъ заключилъ -- холодный трупъ! Подлѣ нея нашли письмо, но родъ ея смерти по сю пору остается загадкою. Тѣло ея не обнаруживало ни какихъ признаковъ отравленія, ни насильственной смерти. Извѣстно только, что, за нѣсколько дней до кончины она сказывала своей горничной, что ее преслѣдуетъ страшное привидѣніе и зоветъ гулять съ собой въ садъ, грозя въ противномъ случаѣ застрѣлить изъ пистолета. Должно полагать, что. въ одну изъ этихъ ужасныхъ фантазій разстроеннаго воображенія, она вдругъ умерла со страху, когда кровавое привидѣніе явилось передъ нею и хотѣло утащить ее въ садъ насильно.....

-----

   Громовъ остановился. Дамы отирали глаза, плакали. Мужчины всѣ спали.

А. ЕМИЧЕВЪ.

"Библіотека для Чтенія", т.13, 1835

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru