Lib.ru/Классика: Энник Леон. Жертва эгоизма

**ЖЕРТВА ЭГОИЗМА. *)**

РОМАНЪ

ЛЕОНА ЭННИНА.

*) Леонъ Эннинъ -- начинающій писатель. "Жертва эгоизма" -- его первое произведеніе, сразу замѣченное французской критикой. Немногимъ писателямъ удается обратить вниманіе критики своимъ парнымъ произведеніемъ и -- главное -- тотчасъ попасть въ разрядъ писателей выдающихся. На долю Эннина выпала такая удача: его провозгласили писателемъ талантливымъ. "Давно уже во Франціи начинающій писатель не дебютировать такъ блистательно, какъ г. Эннинъ", говоритъ одинъ французскій критикъ. "Г. Эннинъ можетъ быть спокоенъ, читаемъ мы въ другомъ мѣстѣ,-- успѣхъ за нимъ обезпеченъ... Ему надо только работать, и онъ завоюетъ себѣ блестящую будущность; онъ будетъ стоять въ ряду лучшихъ французскихъ романистовъ... Онъ истинный реалистъ"... и т. д.

I.

-- Да, г. Барбеле, вы правы, я должна подчиняться.

-- Ты доброе дитя, Мишель.

Разговаривали старикъ и молодая дѣвушка. Онъ, небрежно одѣтый, огромный толстякъ, съ сильной одышкой, несъ на рукѣ свой сюртукъ, безпрестанно утираясь платкомъ съ желтою каймою, просунутымъ черезъ одну изъ петлей его бѣлаго жилета, такъ-какъ по лицу его струились крупныя капли пота. Она, высокая, блѣдная, съ очень серьезнымъ выраженіемъ лица, одѣтая въ сѣрое платье съ синими полосками; на головѣ у нея была шляпка изъ толстой соломы; солнечный лучъ, падая ей на лицо, золотилъ ея кожу и оттѣнялъ рыжимъ цвѣтомъ ея густые, гладкіе каштановые волосы.

На дворѣ стояла страшная жара. Собесѣдники подвигались очень медленно.

-- Уфъ! вздохнулъ Барбеле и остановился. Затѣмъ, отойдя въ сторону нѣсколько шаговъ, онъ тяжело опустился на траву въ тѣни орѣховаго дерева. Мишель сѣла подлѣ него. Ея ботинки и подолъ платья были покрыты пылью, яо она, повидимому, не обратила на это никакого вниманія.

Нѣтъ мнѣ ни въ чемъ удачи, сказала она.-- Съ тѣхъ поръ, какъ я себя помню, въ моей жизни непріятность слѣдовала за непріятностью. Право, пояеволѣ приходится вѣрить тѣмъ, кто кричитъ, что все на этомъ свѣтѣ ложь и обманъ. Я помню себя счастливой только въ то время, когда отецъ имѣлъ часовой магазинъ, то-есть, когда я и сестра Полина были дѣтьми. Каждое воскресенье мамаша водила насъ въ Буа-де-Коломбъ къ одной изъ своихъ родственницъ. Тамъ были козы, куры, кролики, цвѣты, огромный пѣтухъ, ѣвшій изъ вашихъ рукъ -- большой мой пріятель -- и попугай, никогда насъ некусавшій. Помню также, разъ вечеромъ отецъ, желая позабавить насъ, заставилъ бить всѣ часы, имѣвшіеся въ магазинѣ; мы съ сестрою прыгали отъ восторга... Помните вы мою матушку?

-- Да, Мишель.

-- Она умерла въ суботу въ восемь часовъ утра. Мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ. Представляется мнѣ, какъ она лежитъ на кровати, съ закрытыми глазами, съ искривленнымъ ртомъ; ея длинныя, худыя руки вытянулись поверхъ одѣяла. Ей обрѣзали волосы во время болѣзни. Она плакала передъ смертью, потому что папа грубо обошелся со мною. Тяжело, должно быть, умирать, если приходится плакать о тѣхъ, кого оставляешь...

-- Отецъ никогда не занимался мною, продолжала она послѣ нѣкотораго молчанія,-- такъ-же какъ и Полиной; въ этомъ отношеніи мнѣ нѣтъ причины ревновать ее. Развѣ изрѣдка онъ перебросится съ нами словомъ. Видите-ли, крестный, онъ на насъ смотритъ, какъ на своихъ слугъ, только намъ не надо платить жалованья за наши услуги. Никогда ни на одну изъ насъ не посмотрѣлъ онъ со вниманіемъ. Передъ отходомъ ко сну онъ цѣлуетъ насъ въ лобъ, но дѣлаетъ это въ силу привычки. Конечно, каждый любитъ по-своему, но его любовь рѣшительно ничѣмъ не выражается. Съ той поры, какъ онъ оставилъ торговлю и поселился въ Мулино, онъ видится съ нами урывкомъ только за обѣдомъ. Дольше мы бываемъ съ нимъ лишь въ тѣ дни, когда онъ приглашаетъ къ себѣ гостей на обѣдъ. Цѣлый день онъ сидитъ взаперти въ своей комнатѣ, куда намъ запрещено входить. Очевидно, онъ нимъ не довѣряетъ. Не знаю, чему приписать такое благоволеніе, но только однажды онъ рѣшился сообщить намъ, что ему удалось устроить приборъ для управленія воздушнымъ шаромъ. Я восторженно привѣтствовала его открытіе. Но вопросъ, суждено-ли его изобрѣтенію быть примѣненнымъ къ практикѣ?

Подулъ легкій вѣтерокъ. Барбеле, растянувшись на спинѣ, вперилъ свои глава въ небесное пространство. Его огромный животъ колыхался; коротенькія ноги скрылись въ густой травѣ. Жара настолько тяготила его, что ему трудно было говорить.

-- Жофренъ очень умный человѣкъ, сказалъ онъ лѣниво.

-- Да, прошептала Мишель, -- но только онъ совсѣмъ раззорится.

-- Въ самомъ дѣлѣ?

-- Я въ этомъ увѣрена, отвѣчала она.-- Вы знаете онъ страдаетъ маніей изобрѣтательности. Прежде, чѣмъ онъ занялся воздушными шарами, онъ нѣсколько лѣтъ отыскивалъ средство искуственно воспроизводить алмазы. Онъ даже случайно сдѣлалъ одинъ: помните...

-- Да, я помню.

-- Боже мой, какъ разсердился онъ, когда понялъ, что онъ не въ состояніи воспроизвести другой! Сестра и я, мы дрожали отъ страха; мы думали, что онъ сошелъ съума -- до такой степени онъ измѣнился... Да, крестный, меня страшитъ будущее: у отца скоро не будетъ ни копейки денегъ. Можетъ быть, это къ худшему, а можетъ и къ лучшему. Достовѣрно одно, что онъ не умретъ съ голода: дядя Клерамбо въ прошломъ году оставилъ мнѣ и Полинѣ сто тысячъ франковъ, на которые отецъ не имѣетъ никакого права. Половина этой суммы принадлежитъ мнѣ со вчерашняго дня, когда мнѣ исполнился двадцать одинъ годъ. Полина еще несовершеннолѣтняя; но она получитъ въ свое распоряженіе принадлежащую ей половину черезъ мѣсяцъ... потому что выйдетъ замужъ.

-- Странно! Твой отецъ, такимъ образокъ, можетъ быть только твоимъ наслѣдникомъ... Надо-бы его пристроить куда-нибудь. Я готовъ уступить ему мѣсто полицейскаго комисара въ Исси. Какая жалость, что ты не настоящая дочь мнѣ!

-- О, у меня очень грустный характеръ, отвѣчала она.-- Вѣроятно, я скоро наскучила-бы вамъ.

-- Никогда! никогда! отвѣчалъ Барбеле.-- Хочешь, я усыновлю тебя?

Они весело посмотрѣли другъ на друга. Старикъ уже сидѣлъ и пріятно улыбался.

-- Который часъ? спросила Мишель.

-- Пять часовъ; у насъ есть еще время. Званые обѣды у васъ всегда бываютъ поздно.

-- Вѣрно я кажусь вамъ несносной нюней, сказала Мишель.-- Дѣйствительно, я совсѣмъ расклеилась послѣ тифа, который я вынесла три года тому назадъ... Ахъ, зачѣмъ я тогда не умерла! Право, было-бы лучше.

-- Полно, Мишель, не говори глупостей.

Онъ сказалъ это серьезнымъ тономъ.

-- Что ни говорите, крестный, отвѣчала она,-- а я все таки повторю, что мнѣ ни въ чемъ нѣтъ удачи. Смѣйтесь надо мной, пожимайте плечами, утѣшайте меня банальными фразами, -- можете все это продѣлывать, -- но, надѣюсь, вы не станете увѣрять меня, что я родилась въ рубашкѣ. Не везетъ мнѣ! Право, зачѣмъ я родилась на свѣтъ? Зачѣмъ умерла моя мать, когда я такъ сильно нуждаюсь въ ней? Зачѣмъ не умерла я сама? Вы единственный человѣкъ на свѣтѣ, который любитъ меня. И я не умѣю угодить вамъ. Ахъ, зачѣмъ я влюбилась въ жениха моей сестры?

Она зарыдала.

-- Ты обѣщала мнѣ быть разсудительной, сказалъ онъ нѣжно, и, не зная, какъ утѣшить ее, онъ поцѣловалъ ее. Но видя, что она продолжаетъ плакать, хотя уже безъ рыданій, онъ нашелся сказать ей только:

-- Всѣ наши горести преходящи.

Онъ замолчалъ, понявъ, какъ глупа его фраза. Онъ боялся, что еще болѣе раздражилъ молодую дѣвушку, но, къ его удивленію, она, сбросивъ мѣшавшую ей шляпку, заговорила почти весело.

-- Очень возможно, отвѣчала она, -- но только черезъ очень долгое время. Я не дитя. Развѣ я не благоразумна? Дѣвушки моихъ лѣтъ не влюбляются уже слегка. Въ первый разъ я встрѣтила его у абата Роша, и онъ мнѣ не понравился. Мнѣ показалось некрасивымъ его имя: "Октавъ Блезо"; онъ аптекарь, а вы знаете, сколько анекдотовъ ходитъ насчетъ аптекарей. Меня, обыкновенно. упрекаютъ за холодность, съ какой я отношусь къ людямъ незнакомымъ. Теперь я ненавижу себя за эту холодность; не будь ея, онъ, можетъ быть, избралъ-бы меня. Мало-по-малу я привыкла къ нему: онъ добръ и любезенъ. Мнѣ стали пріятны его посѣщенія, и, наконецъ, я полюбила его. Мнѣ кажется, онъ долго не рѣшался, которой изъ насъ отдать предпочтеніе... Любопытно прослѣдить, какъ дѣйствуютъ въ насъ страсти. Когда мнѣ было пятнадцать лѣтъ, всѣ молодые мужчины вселяли во мнѣ отталкивающее чувство... Въ это время я прочла "Отелло" Шекспира и стала бредить неграми. Они казались мнѣ достойными любви, симпатіи; я видѣла въ нихъ героевъ, способныхъ на самые великодушные подвиги, видѣла непонятую, неоцѣненную расу... Вы смѣетесь... Я также смѣялась, когда у меня открылись глаза. Достаточно мнѣ было увидѣть негра,-- онъ гдѣ то былъ поваромъ, -- чтобы совершенно излечиться отъ моего увлеченія. Не правда-ли, крестный, я жалка?

Она произнесла послѣднія слова грустнымъ тономъ.

Прошло нѣсколько секундъ въ молчаніи. Барбеле, увидя, что Мишель настолько успокоилась, что можетъ выслушать его хладнокровно, заговорилъ съ нею самымъ дружескимъ тономъ. Онъ поблагодарилъ ее за оказанное ему довѣріе, онъ не упрекалъ ее за любовь къ сестриному жениху, не убѣждалъ пожертвовать этой любовью для младшей, менѣе опытной сестры. Онъ разсказалъ ей, что самъ потерялъ нѣжно-любимую восемнадцати-лѣтнюю жену, черезъ три мѣсяца послѣ сватьбы. Тяжело ему было переносить это горе, но онъ перенесъ. Онъ говорилъ такъ убѣдительно, съ такой искренней симпатіей къ молодой дѣвушкѣ, что растрогалъ ее. Онъ не успѣлъ еще окончить своей рѣчи, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ послышался громкій возгласъ:

-- Ахъ, ты, косой чортъ, вотъ я тебя!

Мишель вскочила; приподнялся и полицейскій комисаръ. Они оба весело улыбнулись.

Великолѣпный заяцъ сидѣлъ на заднихъ лапахъ и беззаботно чистилъ свою мордочку. Какой-то дѣтина на деревянной ногѣ прицѣлился въ него комкомъ земли, бросилъ его и, когда заяцъ сталъ улепетывать, разсмѣялся и закричалъ:

-- Ага, лопоухій, удираешь! Посмотрю я, такимъ-ли красавцемъ ты будешь выглядѣть въ концѣ сентября? Улепетывай, улепетывай!

-- Г. Аристидъ Пупеляръ, сказалъ Барбеле,-- здраствуйте!

-- Какъ ваше здоровье? спросила Мишель.

Онъ поклонился.

-- Аристидъ Пупеляръ, отвѣчалъ онъ, -- хорошее имя для литератора, но хуже, чѣмъ Непонусенъ Лемерсье: съ такимъ именемъ, какъ у этого разбойника, нѣтъ надобности въ талантъ. Но я предпочитаю свое. Впрочемъ, Аристидъ мнѣ несовсѣмъ нравится: я-бы желалъ болѣе новаго имени, напримѣръ, Эрнестъ, Гюставъ; да, Гюставъ Пупеляръ... Но, чортъ возьми, я болтаю и забылъ о порученіи: уже часъ, какъ васъ ждутъ къ обѣду. Всему виною моя разсѣянность... Идемъ-же: лучше поздно, чѣмъ никогда.

-- Какой любопытный типъ этотъ Пупеляръ, прошепталъ Барбеле на ухо Мишели.

Она утвердительно кивнула головой.

-- Когда я оставилъ баракъ Жофрена, ожидали только Блезо, говорилъ Аристидъ въ то время, какъ они шли по дорогѣ въ Мулино.-- Абатъ Рошъ былъ уже тамъ; онъ умаляется съ каждымъ днемъ; вѣроятно, тому причиной полнѣйшее отсутствіе желаній. Судите, ему ввѣрили окончить воспитаніе молодого человѣка, имѣющаго сто тысячъ дохода. Кстати, сегодня утромъ пришелъ ко мнѣ мой другъ Сегюрола... вы знаете, музыкантъ, разсказывающій грустныя исторіи, а всѣ слушатели его помираютъ со смѣху. Я зашелъ къ вашему отцу сказать, что не могу сегодня у него обѣдать, потому что у меня Сегюрола. Вашъ отецъ отвѣчалъ: "приведите его"... Вы увидите мою жену; она одѣта очень оригинально...

Но, видя, что его спутники, занятые каждый своими мыслями, не расположены поддерживать разговора, Аристидъ замолчалъ. Любуясь живописной мѣстностью, они молча дошли до Мулино. Жофренъ, въ сильномъ раздраженіи и досадѣ, ожидалъ ихъ у дверей.

II.

Кухарка отворила двери столовой. Гости, съ нетерпѣніемъ ожидавшіе приглашенія къ обѣду, поднялись всѣ разомъ. Жофренъ предложилъ свою руку г-жѣ Пупеляръ, красивой брюнеткѣ; Октавъ Блезо взялъ подъ руку Мишель; Сегюрола повелъ Полину. Абатъ Ротъ, чистенькій, какъ новая монета, съ тщательно выбритымъ подбородкомъ, подошелъ къ своему воспитаннику, мальчику лѣтъ пятнадцати, одѣтому но послѣдней модѣ, и сказалъ ему:

-- Г. Ласаль, мы будемъ сосѣдями за обѣдомъ: я просилъ, чтобы васъ посадили подлѣ меня.

-- Я предпочелъ-бы ея сосѣдство, отвѣчалъ флегматически мальчикъ, показывая на Мишель.

Абатъ пожалъ плечами.

Аристидъ и Барбеле замыкали шествіе.

Въ саду послышался дѣтскій смѣхъ; Аристидъ направился туда и чрезъ минуту кричалъ:

-- Обѣдать, дѣти, обѣдать!

Вскорѣ онъ вошелъ въ столовую, предшествуемый малютками: дѣвочкой и мальчикомъ, веселыми, какъ птицы, но плохо и неопрятно одѣтыми. Аристидъ звалъ ихъ "своимъ отродьемъ".

Между тѣмъ Жофренъ усаживалъ своихъ гостей.

-- Будьте любезны, г-жа Пупеляръ, садитесь подлѣ меня съ правой стороны; Полина сядетъ съ лѣвой; г. Блезо рядомъ съ Полиной; Мишель напротивъ меня, между абатомъ Рошемъ и Барбеле; г. Сегюрола подлѣ г-жи Пупеляръ. Что-же касается васъ, молодой человѣкъ, обратился онъ къ Гюи Ласалю,-- вы сядете подлѣ абата, а, чтобы вы не скучали, подлѣ васъ помѣстится м-ль Жоржета Пупеляръ. Аристидъ, садитесь между своими дѣтьми.

Всѣ усѣлись. Гюи насупилъ брови и презрительно посмотрѣлъ на свою крошечную сосѣдку; ему не понравилось, что Жофренъ относился къ нему, какъ къ мальчику. Г-жа Пупеляръ, шурша своимъ голубымъ шелковымъ платьемъ, усаживалась церемонно и съ ужимками.

Столъ, накрытый блестящей бѣлой скатертью, освѣщался писѣвшей надъ нимъ лампой съ фарфоровымъ колпакомъ. Свѣтъ падалъ ровно и симетрично, освѣщая десертъ, разставленный на столѣ) и бутылки съ винами. Стѣны и углы оставались въ полутьмѣ, изъ-за которой выдѣлялся большой буфетъ краснаго дерева.

По буржуазному обычаю, Мишель разливала по тарелкамъ супъ; кухарка, длинная, сухая, ровная, какъ доска, дѣвушка, разносила его обѣдавшимъ.

Абатъ Ротъ перекрестился, закрылъ глаза, глубоко воздохнулъ и прочелъ про себя молитву.

Сперва никто не говорилъ; всѣ съ жадностію набросились на супъ. Дѣти Пупеляровъ обжигали себѣ ротъ, захлебывались и кривили свои маленькія рожицы.

Но супъ былъ съѣденъ. Передъ Жофреномъ кухарка поставила великолѣпную щуку, апетитно убранную разными принадлежностями къ соусу. Все общество восторженно привѣтствовало лакомое блюдо.

-- Ну, ужь, извините, коли будетъ не вкусно: рыба совсѣмъ спарилась. Вотъ, что значитъ опаздывать къ обѣду, сказала кухарка съ горечью.

-- Успокойтесь, Констансъ, всѣ знаютъ, что не ваша вина, если мы поздно сѣли за столъ, отвѣчала ей Мишель.

За рыбой развязались языки. Начался разговоръ; каждый спѣшилъ разсказать, какъ онъ провелъ сегодняшній день. Одинъ Жофренъ углубился въ свои думы, которыя были заняты его работами въ кабинетѣ. Повидимому, онъ забылъ о самомъ обѣдѣ.

Октавъ Блезо занялся исключительно своей невѣстой: онъ жалъ ей ногу подъ столомъ, заставляя ее краснѣть. Мишель предугадывала эту игру и готова была заплакать, но, призвавъ на помощь свою энергію, заговорила съ Барбеле. Полицейскій комисаръ разсказалъ ей, что наканунѣ одинъ изъ его агентовъ арестовалъ семнадцатилѣтнюю дѣвушку, рѣдкую красавицу, которая пожелала избавиться отъ своей шестимѣсячной сестры и оружіемъ для этого избрала булавку: она непрестанно колола булавкой несчастную малютку, страданія которой доставляли ей удовольствіе.

Мало-по-малу разговоръ сдѣлался общимъ, причемъ весело болтавшихъ дѣтей заставили замолчать. Вечерняя свѣжесть входила въ комнату черезъ открытыя окна; все небо было усѣяно звѣздами.

Мишель безпрестанно посматривала на Октава Блезо, который очень тихо что-то разсказывалъ Полинѣ, растрепанной розовенькой блондинкѣ; она была въ платьи съ четырехугольнымъ вырѣзомъ, открывавшимъ ея блестящую кожу. Сегюрола морщилъ лобъ, стараясь припомнить какую-нибудь ужасную исторію, которая могла-бы произвести впечатлѣніе на общество. Барбеле издали забавлялъ г-жу Пупеляръ разсказомъ о пьесѣ, которую онъ недѣлю тому назадъ видѣлъ въ палерояльскомъ театрѣ. Въ это время часы мрачно пробили девять. Всѣ встрепенулись, за исключеніемъ абата Роша, съ апетитомъ уписывавшаго утку съ свекольнымъ соусомъ.

-- По-мнѣ нѣтъ лучше имени, какъ Жозефъ, сказалъ онъ, обращаясь къ Аристиду.-- Вы хорошо сдѣлали, назвавъ имъ вашего сына.

-- Да, въ особенности припоминая исторію жены Пентефрія, отвѣчалъ Аристидъ.

Абатъ поморщился, всѣ остальные расхохотались. Заговорилъ и Жофренъ, объявившій, что онъ отдаетъ предпочтеніе имени Жюстена.

-- О, нѣтъ, какое имя можетъ сравниться съ именемъ "Корали"? сказала нѣжнымъ голосомъ, кокетливо покачивая головой, г-жа Пупеляръ.-- Въ нашей фамиліи, изъ-вѣка-въ-вѣкъ, всегда давали имя Корали.

Полина Жофренъ въ свою очередь замѣтила, что лучшее имя "Октавъ": оно такъ идетъ влюбленному.

-- Ты права, Полина, нѣтъ лучшаго имени на землѣ, какъ Октавъ, подтвердила Мишель дрожащимъ голосомъ.

Барбеле пристально посмотрѣлъ на нее; чтобы скрыть свое смущеніе, она обратилась къ абату съ вопросомъ, какого святого онъ наиболѣе чествуетъ.

Абатъ, смаковавшій бургонское вино, неохотно отвѣчалъ:

-- Пьеръ, Жанъ, Кризостомъ, Огюстенъ, Грегуаръ, Пій.

Изъ женскихъ именъ онъ избралъ имя Маріи, "потому что такъ звалась мать Христа", добавилъ онъ.

Втеченіи двадцати минутъ имена перебрасывались между собесѣдниками, точно мячи; наконецъ, всѣмъ надоѣло такое препровожденіе времени, и снова водворилось молчаніе. Жофренъ еще ранѣе всталъ съ своего мѣста и подошелъ къ окну; въ поднебесья онъ увидѣлъ темную точку, обратившую его вниманіе; онъ перевѣсился черезъ окно; затѣмъ обернулся съ блестящимъ взоромъ, блѣднымъ лицомъ, и хрипло проговорилъ:

-- Воздушный шаръ! воздушный шаръ!

Всѣ подбѣжали къ окнамъ. Въ воздухѣ по теченію вѣтра плылъ аэростатъ, казавшійся фантастическимъ видѣніемъ при лунномъ освѣщеніи. Удаляясь, онъ все уменьшался и уменьшался; вотъ онъ кажется не болѣе птицы, парящей высоко въ воздушномъ пространствѣ, наконецъ, совсѣмъ скрывается изъ виду. Онъ уже скрылся, а Жофренъ, блѣдный, съ искаженнымъ отъ волненія лицомъ, съ стиснутыми зубами, все еще слѣдитъ за нимъ своимъ воображеніемъ. Когда-же, возвратясь на свое мѣсто, онъ услышалъ, что за его столомъ говорятъ о пустякахъ, и никто не заикается объ аэростатѣ, Жофренъ съ презрѣніемъ посмотрѣлъ на всѣхъ этихъ людей, собравшихся сюда только затѣмъ, чтобы истреблять хлѣбъ и мясо, за которые онъ заплатилъ, и пить вино, счетъ за которое имъ еще не погашенъ. Въ немъ проявилась сильная ненависть къ нимъ, и онъ охотно прогналъ-бы ихъ всѣхъ, не исключая и своихъ дочерей. Онъ болѣе не могъ прикоснуться къ пищѣ, у него пропалъ апетитъ, нервы его возбудились до крайности, руки тряслись, какъ въ лихорадкѣ. Ему даже пришла въ голову идея наплевать въ лицо всѣмъ этимъ людямъ, хотя они были единственными существами на землѣ, относящимися симпатично къ его непомѣрному эгоизму. Видя, какъ каждый изъ нихъ разрѣзалъ ростбифъ и автоматически клалъ отрѣзанные куски въ ротъ, Жофренъ готовъ былъ закричать:-- "Я запрещаю вамъ глотать эти куски, мнѣ принадлежащіе, потому что вы слишкомъ глупы!"

Но скоро бѣшенство прошло въ немъ, и онъ уже съ презрѣніемъ, смѣшаннымъ съ жалостью, сталъ смотрѣть на этихъ простаковъ, которые могутъ совершенно безучастно относиться къ научнымъ вопросамъ, на этихъ глупцовъ, считающихъ его маньякомъ, мономаномъ, дон-Кихотомъ, сражающимся съ вѣтряными мельницами. Прошло еще немного времени, и онъ уже пріятно улыбался при мысли, что вскорѣ имя его покроется ореоломъ славы, на него упадетъ золотой дождь, и Франція съ гордостью провозгласитъ его открытіе. Ему уже слышались аплодисменты, онъ видѣлъ уже восторгъ толпы, когда онъ, Жофренъ, бывшій часовой мастеръ, подымается на аэростатѣ, управляемомъ по его произволу...

Увлеченный своими мечтами, онъ не слышалъ "ужаснаго" разсказа Сегюролы, произведшаго сильное впечатлѣніе на все общество, впрочемъ, кромѣ абата, немного вздремнувшаго, и Гюи, неспускавшаго глазъ съ Мишели: мальчикъ влюбился.

Но вотъ успокоилось волненіе, произведенное разсказомъ музыканта, и публика принялась за десертъ. Затѣмъ Жофренъ предложилъ своимъ гостямъ отправиться въ гостиную и тамъ пить кофе. Его предложеніе было встрѣчено съ энтузіазмомъ. Барбеле разбудилъ абата Роша, и тотъ съ ужасомъ увидѣлъ, что его юный воспитанникъ предложилъ свою руку Мишели. Платье г-жи Пупеляръ шумѣло, а сама она хохотала, и ея смѣхъ раздражалъ Жофрена.

Когда всѣ усѣлись въ гостиной, и мужчины получили разрѣшеніе курить, оптимисты не замедлили провозгласить, какъ пріятно человѣческое существованіе. На каминѣ горѣли свѣчи въ канделябрахъ. Мишель и Полина подавали кофе, и то одна, то другая спрашивала:

-- Сколько вамъ кусковъ сахара?.. Чего вы хотите, коньяку или шартрезу?

Сегюрола бросалъ направо и налѣво печальные взгляды; онъ горѣлъ желаніемъ, чтобы его пригласили съиграть на фортепьяно; Аристидъ развалился въ креслѣ и внимательно слѣдилъ, какъ дымъ его сигары расходился въ воздухѣ. Жофренъ и Барбеле заговорили о политикѣ.

-- Маршалъ какъ разъ на своемъ мѣстѣ, съ убѣжденіемъ сказалъ полицейскій комисиръ.

-- Да, да, онъ храбрый солдатъ, отвѣчалъ Жофренъ.

Этимъ и окончилась ихъ политическая бесѣда; ничего болѣе они придумать не могли. Проглотивъ свою чашку кофе, абатъ снова заснулъ, съежившись въ креслѣ. Г-жа Пупеляръ встала съ намѣреніемъ отвести дѣтей спать; Сегюрола поспѣшилъ въ ней и сталъ ее упрашивать, чтобы она уговорила мужа прочесть свои стихи. Онъ надѣялся, что вслѣдъ за этимъ его самого попросятъ съиграть на фортепьяно. Это послужило сигналомъ: дамы подошли къ Аристиду.

-- Мы не смѣемъ васъ безпокоить, г. Пупеляръ, но будьте любезны, прочтите ваши стихи.

Желая отмстить имъ, Аристидъ сказалъ, что онъ можетъ прочесть одно стихотвореніе, но такое, что его нельзя читать въ присутствіи дѣвицъ.

-- Онѣ уйдутъ со мною, объявила г-жа Пупеляръ.

-- Браво! воскликнули мужчины.

Женщины удалились, взявъ слово съ Сегюролы, что, по возвращеніи ихъ, онъ съиграетъ на фортепьяно.

-- Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ восхищенный музыкантъ.

Абатъ продолжалъ спать. Аристидъ объявилъ, что стихи его не болѣе, какъ шутка, озаглавленная "Рогоносцы", и что они очень длинны.

-- Тѣмъ лучше, провозгласили слушатели.

Дѣйствительно, остроумные и пикантные стихи Аристида безпрестанно прерывались рукоплесканіями, которыя долго не смолкали, когда окончилось чтеніе.

-- Очень радъ, что вамъ понравились мои стихи, господа, сказалъ авторъ.

-- Да, да, прелесть, я не могу удержаться отъ смѣха, сказалъ Барбеле, пожимая руку Аристиду.-- Вы далеко пойдете; изучайте только Корнеля, мой другъ, изучайте Корнеля.

Жофренъ нашелъ тоже, что произведеніе не лишено остроумія. Что касается абата, то онъ слышалъ только двѣ заключительныя строки.

-- Вы отлично выразили христіанское чувство, сказалъ онъ, подходя къ Аристиду; -- никакое веселье не бываетъ глубокимъ.

Затѣмъ, обратившись къ Гюи, прибавилъ:

-- Вы слышали, молодой человѣкъ? Съумѣйте-же извлечь изъ этого для себя пользу.

Сегюрола, между тѣмъ, усѣлся за фортепіано и сталъ перебирать клавиши.

-- Полно тебѣ! закричалъ ему Аристидъ, но музыкантъ не унимался и продолжалъ что-то наигрывать, мѣшая разговору о любви, который завязался между Блезо и Аристидомъ.

Полгода тому назадъ, въ собраніи_аптекарей азъ числа свободныхъ мыслителей, Блезо провозгласилъ, что онъ охотно сдѣлался-бы мусульманиномъ, чтобы имѣть сераль. Теперь-же онъ выражалъ самыя скромныя мысли, опасаясь будущаго тестя, и, во время чтенія Аристидомъ стиховъ, не раскрылъ рта для одобренія, изъ боязни, что Жофренъ можетъ счесть его слишкомъ нескромнымъ.

-- Любовь, любовь! кричалъ Аристидъ; -- не говорите мнѣ объ этой гадости; любовь -- язва человѣчества. Стоитъ-ли любить, чтобы потомъ увидѣть любимую женщину, сморщившуюся, какъ выжатый лимонъ? Я ненавижу манекеновъ съ сѣдыми волосами, потому что они представляютъ собою карикатуру. Красивыхъ старцевъ вовсе нѣтъ. Слѣдуетъ всѣмъ умирать въ пятьдесятъ лѣтъ отъ роду.

При послѣднихъ его словахъ отворилась дверь, и г-жа Пупеляръ спросила:

-- Можемъ мы войти? Окончили вы ваши гадости?

-- Входите, входите!

Онѣ вошли, всѣ три красивыя, каждая въ своемъ родѣ, и совсѣмъ непохожія другъ на друга. Сегюрола заигралъ похоронный маршъ. Онъ игралъ шумно, съ пафосомъ, съ разнаго рода своими вставками, но едва-ли кто-нибудь изъ присутствующихъ понялъ, что онъ играетъ, но, когда онъ кончилъ, со всѣхъ сторонъ раздались восклицанія:

-- Прелестно, прелестно!

Сегюрола чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ отъ поздравленій. Желая произвести еще большій эфектъ, онъ простился съ своими слушателями, подъ ложнымъ предлогомъ, что онъ будетъ участвовать въ концертѣ у герцогини X., почему долженъ немедленно вернуться въ Парижъ.

Пробило десять часовъ. Аристидъ вышелъ первымъ, за нимъ другіе. Когда хотѣлъ уходить Барбеле, Жофренъ остановилъ его, сказавъ:

-- Останься, мнѣ надо переговорить съ тобою.

III.

Пюи Жофренъ родился въ 1827 году въ Парижѣ отъ матери-модистки и неизвѣстнаго отца (такъ было записано въ книгахъ мзріи, но отцомъ его былъ нѣкто Кордонье). Его отдали на выкормъ въ семью каменщика Пансерона, и тамъ малютка получилъ прозвище "Лю", подъ которымъ долго былъ извѣстенъ въ своей жизни. Черезъ годъ, послѣ отдачи Лю въ семью каменщика, рабочій получилъ письмо, что родители отданнаго ему мальчика не могутъ болѣе платить за его содержаніе. Погорѣвалъ каменщикъ, всплакнула его жена, но добрые люди кончили тѣмъ, что оставили у себя ребенка. До восьми лѣтъ Лю росъ почти на улицѣ въ компаніи уличныхъ ребятъ, шаля и бѣгая цѣлый день. Впростая на волѣ, мальчикъ пріобрѣлъ здоровье. Наконецъ, насталъ день, когда его отдали въ школу. Лю учился прилежно. Въ восемь часовъ утра акуратно онъ отправлялся изъ дому, съ котомкой, въ которой несъ книги и завтракъ; въ четыре также акуратно онъ возвращался изъ школы. Его пріемная мать нерѣдко спрашивала учителя, какъ учится ея малецъ, и тотъ постоянно отвѣчалъ:

-- Я имъ доволенъ. Вашъ сынъ, г-жа Пансеронъ, учится хорошо, онъ пойдетъ далеко.

И, въ самомъ дѣлѣ, Лю былъ мальчикъ неглупый, болѣе развитый, чѣмъ обыкновенно бываютъ дѣти его возраста; онъ также былъ практиченъ не по лѣтамъ. Его быстрый взглядъ подмѣчалъ все, и память у него была острая. Одинъ недостатокъ кидался у него въ глаза: угрюмость, что, однаксжь, не помѣшало ему въ тринадцать лѣтъ знать столько-же, сколько зналъ его учитель. Въ четырнадцать лѣтъ онъ былъ настолько шустрый малый, что прямные родители стали побаиваться, какъ-бы онъ не надѣлалъ имъ хлопотъ. Слѣдовало подумать, куда-бы его пристроить. Собрался семейный совѣтъ, и Лю былъ предложенъ вопросъ: "чѣмъ онъ желаетъ быть?"

-- Я хочу быть часовымъ мастеромъ, отвѣчалъ онъ, не задумываясь.

Старшіе засмѣялись. Эхъ, куда хватилъ мальчуганъ! Легко сказать: часовымъ мастеромъ! Почему-же не королемъ Франціи? И того, и другого одинаково трудно достигнуть ему, бѣдняку. Пока смѣялись надъ нимъ, Лю не повелъ бровью. Его хотѣли прельстить малярнымъ мастерствомъ, но онъ твердилъ свое:

-- Хочу быть часовымъ мастеромъ.

Пріемные родители сначала сердились на него, но, наконецъ, согласились съ его предложеніемъ, что онъ самъ попытается поступить въ ученіе къ часовщику.

-- И у часовыхъ дѣлъ мастеровъ есть работники и мальчики, сказала тетка Пансеронъ, на что ея мужъ согласился безъ возраженія.

Отправился на поиски маленькій Жофренъ. Подойдя къ первому часовому магазину, онъ смѣло отворилъ дверь и спросилъ:

-- Не нуждаетесь-ли вы въ подмастерья?

-- Нѣтъ, отвѣчали ему, захлопывая подъ носомъ дверь.

Онъ заходилъ въ пятнадцать магазиновъ, но вездѣ получалъ одинъ и тотъ-же отвѣтъ: "нѣтъ!" Вездѣ, благодаря его грубой, поношеной одеждѣ, на него смотрѣли подозрительно. Онъ уже приходилъ въ отчаяніе; ноги отказывались ему служить; онъ сильно усталъ; онъ хотѣлъ уже вернуться домой, какъ, проходя по улицѣ Тилейль, увидѣлъ небольшую лавочку часовыхъ дѣлъ мастера. Надежда снова озарила его. Онъ вошелъ туда. Въ лавкѣ находился человѣкъ лѣтъ сорока, прилаживавшій простые деревенскіе часы.

-- Не нуженъ-ли вамъ подмастерье? спросилъ его Жофренъ.

-- Нуженъ, цѣлыхъ двѣ недѣли я ищу подходящаго.

Лю поблѣднѣлъ отъ волненія.

Подлѣ конторки сидѣла маленькая дѣвочка, играя въ куклы. Лю обратилъ теперь и на нее вниманіе.

-- Ноэми, Ноэми, иди сюда! закричалъ часовой мастеръ.

Красивая тридцатилѣтняя женщина не заставила себя ждать.

-- Что тебѣ нужно? спросила она и, увидѣвъ мальчика, стала разсматривать его.

Пока она занималась имъ, Лю подумалъ: "современенъ я женюсь на малюткѣ и наслѣдую хозяину".

-- Онъ очень милъ, сказала жеяа часового мастера.-- Сколько тебѣ лѣтъ, мой другъ?

-- Четырнадцать, сударыня, отвѣчалъ Лю.

-- Ты, кажется, здоровъ?

-- Да, сударыня.

-- Ты учился часовому мастерству?

-- Нѣтъ, сударыня, но я скоро выучусь.

-- Какъ тебя зовутъ?

-- Люи Жофренъ.

-- Гдѣ твои родители?

-- Они умерли.

И Лю быстро изобрѣлъ сказку. Лошадь понесла, отецъ его упалъ изъ экипажа и убился; горесть свела въ могилу его мать... Кстати онъ присочинилъ еще, что, во время нашествія непріятелей на Францію, въ Пикардіи была убита казаками его тетка, такъ-что теперь онъ совсѣмъ сирота.

Разсказъ его произвелъ такое дѣйствіе, что дѣвочка бросила свою куклу, часовой мастеръ сказалъ: "бѣдный ребенокъ!", а Ноэми спросила растроганнымъ голосомъ:

-- Ты у кого живешь?

-- У моей кормилицы.

-- Приходи завтра съ твоей кормилицей, и мы потолкуемъ... Ты намъ нравишься, но, понимаешь, должны-же мы знать, съ кѣмъ имѣемъ дѣло.

-- О, сударыня, благодарю васъ.

-- Прощай!

-- До свиданія!

Въ восторгъ, не чувствуя болѣе усталости, Лю почти побѣжалъ домой.

-- Нашелъ! закричалъ окт., входя въ комнату.-- Нашелъ мѣсто у часового мастера, г. Клерамбо, въ улицѣ Тилейль.

И онъ разсказалъ о своихъ поискахъ.

На другой день между г-жею Пансеронъ, съ одной стороны, и г. и г-жею Клерамбо, съ другой, было рѣшено, что Люи Жофренъ поступитъ въ магазинъ въ качествѣ ученика, что онъ будетъ обѣдать въ магазинѣ, но впродолженіи года не будетъ получать никакого жалованья. Но если онъ выучится окончательно ремеслу и ранѣе, то ему будетъ назначено содержаніе.

Черезъ шесть мѣсяцевъ мальчикъ вполнѣ освоился съ новымъ дѣломъ и отлично изучилъ ремесло. Онъ умѣлъ понравиться хозяйкѣ, оказывая ей много мелкихъ услугъ, одѣвался всегда опрятно и прилично, умѣлъ угодить покупателямъ и добился расположенія м-ль Сесиль Клерамбо. Мысль, что онъ женится на ней и наслѣдуетъ своему хозяину, не оставляла его ни на минуту. Женитьба на Сесили стала теперь цѣлью его жизни.

У Пансероновъ былъ сынъ Викторъ, старше Лю шестью годяки. Разъ г-жа Пансеропъ прибѣжала въ часовой магазинъ вся заплаканая. Онъ объявила, что съ Викторомъ сдѣлалось дурно.

-- Твой братъ умираетъ, бѣги скорѣй, сказала она.

Лю вскочилъ со слезами, но это были слезы радости: ему сейчасъ представилось, что экономія, собранная Пансеронами, перейдетъ въ его карманъ. Онъ бросился на шею къ своей кормилицѣ и зарыдалъ.

-- Иди къ твоей матери, она нуждается въ тебѣ, прошептала ему г-жа Клерамбо и сунула ему въ руку двадцать франковъ. Онъ получилъ хорошее вознагражденіе за пролитыя имъ слезы.

Лю вышелъ вмѣстѣ съ пріемной матерью, рыдавшей и утиравшей слезы цвѣтнымъ коленкоровымъ платкомъ.

-- Бѣдный Викторъ! говорила она сквозь слезы, идя дорогой.-- Когда я увидѣла, что онъ, мой голубчикъ, лежитъ на полу, у меня помутилось въ глазахъ, и я думала, что и сама сейчасъ помру. У него были и ротъ, и глаза открыты... Я схватила его на руки и положила на свою кровать... откуда и силы у меня взялись... впрочемъ, онъ, бѣдняжка, былъ легокъ, какъ пухъ, несмотря на то, что онъ высокій дѣтина... Кто-то побѣжалъ за отцомъ... Онъ на работѣ... Что-то скажетъ онъ, когда придетъ?.. А я-то? Нашла время болтать у тетки Руселъ! Господи, какое несчастье! Неужели и на небѣ пропало милосердіе! Бѣдный Викторъ!

"Чего она хнычетъ о такомъ негодяѣ? думалъ въ это время Викторъ.-- На что онъ былъ годенъ? Только даромъ хлѣбъ ѣлъ. Для всѣхъ насъ было-бы лучше, еслибъ онъ умеръ раньше.," Сколько денегъ можетъ быть у Пансероновъ? Самъ-то кремень, хорошій работникъ... вѣрно отложилъ малую толику. Пожалуй, тысячъ двѣнадцать... а десять навѣрное... Эти денежки будутъ моими... А дочка хозяина будетъ моей женой... непремѣнно будетъ!"

Придя домой, они застали Пансерона. Честный работникъ наклонился надъ Викторомъ, шепча: "Мой сынъ! мой сынъ!"

-- Не позвать-ли доктора? спросила его жена, совсѣмъ потерявшая голову.

-- Зови.

Но врача уже позвали другіе. Онъ вошелъ, осмотрѣлъ Виктора и сказалъ, что тотъ умеръ.

-- Ты одинъ у меня остался, сжимала несчастная мать въ своихъ объятіяхъ Лю;-- ты не умрешь?

Лю вовсе не желалъ умирать.

-- Ты будешь нашей поддержкой въ старости, сказалъ ему Панссронъ.

Мечты Люи Жофрена осуществились. Когда ему исполнилось двадцать лѣтъ, онъ былъ уже женатъ на Сесили Клерамбо. Онъ доказалъ свою удивительную способность къ работѣ и разширилъ дѣла своего хозяина такъ, что тотъ изъ признательности отдалъ за него свою дочь. Жофренъ изобрѣлъ систему часовъ съ мѣднымъ циферблатомъ, украшеннымъ рисунками на эмали. Эти часы онъ самъ возилъ въ провинцію, по городамъ и селамъ, и продавалъ ихъ не только сотнями, но даже тысячами. Эти-то часы и создали хорошее матеріальное положеніе его тестю.

Сесиль обожала своего мужа и не замѣчала, что онъ совершенно равнодушенъ къ ней. Первый разъ она замѣтила это черезъ три года супружества, когда, забеременѣвъ, она съ восторгомъ объявила ему объ этомъ.

-- На этотъ разъ ничего, но, пожалуйста, чтобы этого болѣе не повторялось,

Однакожъ, ему привелось быть отцомъ двухъ дѣтей, къ которымъ онъ не чувствовалъ никакого расположенія. Ставъ самъ хозяиномъ часового магазина, онъ повелъ свои дѣла очень ловко, но уже и въ это время въ его головѣ роилась масса проектовъ, его одолѣвали думы объ открытіяхъ и изобрѣтеніяхъ, которыя, по его разсчету, способны были принести ему миліоны.

Съ Барбеле Жофренъ познакомился за нѣсколько мѣсяцевъ до рожденія Мишели. Барбеле служилъ въ полицейской префектурѣ и жилъ въ одномъ домѣ съ Жофреномъ. Часто встрѣчаясь, сосѣди познакомились, и Жофренъ почувствовалъ необычайную привязанность къ своему новому знакомому. Онъ пригласилъ его быть крестнымъ отцомъ Мишели, звалъ его къ себѣ завтракать и обѣдать каждое воскресенье. Жофренъ ничего не дѣлалъ, не посовѣтовавшись съ своимъ закадычнымъ другомъ; подносилъ ему подарки, такъ, напримѣръ, подарилъ ему великолѣпные часы, стоимостью, по крайней мѣрѣ, въ 500 франковъ. Жофренъ до такой степени ухаживалъ за своимъ другомъ, что, наконецъ, Барбеле испугался. Необычайная привязанность къ другу Жофрена возбудила даже ревность въ Сесили. Однакожъ, увлеченіе Жофрена вскорѣ прошло. Барбеле, впрочемъ, продолжалъ часто бывать у своего прежняго друга, но его тянула сюда любовь къ крестницѣ. Къ тому-же и г-жа Жофренъ измѣнила о немъ свое мнѣніе. Нелѣпая ревность заставляла ее ненавидѣть этого, въ сущности, очень добраго человѣка; теперь-же она отъ души смѣялась надъ этой ревностью и сдѣлала Барбеле своимъ повѣреннымъ. Ему жаловалась она на холодность своего мужа, котораго она обожала, а онъ не только не любилъ ее, но даже и не уважалъ. "Не любитъ онъ меня, плакала бѣдная женщина,-- но за что-же онъ не терпитъ и дѣтей?" Въ присутствіи Барбеле, умиравшая Сесиль простила своему мужу. Барбеле-же она поручала своихъ дѣтей, изъ которыхъ младшей, Полинѣ, было семь лѣтъ, когда она умерла.

Взглянувъ серіозно на свои обязанности къ порученнымъ ему дѣтямъ, Барбеле выхлопоталъ себѣ мѣсто полицейскаго комисара въ Исси, когда Жофренъ, покончивъ съ торговлей, удалился въ Мулино съ 300,000 франковъ капитала.

Когда гости разошлись послѣ обѣда, и сестры удалились въ свою комнату, онѣ обѣ предались мечтамъ, предметомъ которыхъ былъ счастливый аптекарь. Полина легла, но Мишель ходила по комнатѣ. Вдругъ она невольно остановилась. До слуха ея донеслись громкіе голоса ея отца и Барбеле, очевидно, спорившихъ между собою. Мишель стала прислушиваться.

-- Такъ ты не хочешь? кричалъ Жофренъ.

-- Говорю тебѣ, что не могу, отвѣчалъ Барбеле.-- Куда ты размоталъ свое состояніе?

-- Я не размоталъ, а потерялъ. На театрѣ Шатле, гдѣ я былъ акціонеромъ, я потерялъ двѣсти тысячъ франковъ. Въ дѣлахъ не всегда бываетъ удача.

-- Сколько у тебя осталось? спросилъ Барбеле послѣ непродолжительнаго молчанія.

-- Шесть тысячъ франковъ.

-- Сколько стоили тебѣ работы?

-- Сорокъ тысячъ франковъ.

-- Слушай, Жофренъ, я знаю твое положеніе такъ-же. хорошо, какъ и ты самъ. Зачѣмъ-же ты меня обманываешь? Въ Шатле ты потерялъ не болѣе шестидесяти тысячъ франковъ. Мнѣ это извѣстно.

-- А, ты въ этомъ увѣренъ?

-- Да.

-- Видать, что ты полицейская крыса.

-- Лучше быть полицейской крысой, чѣмъ грабителемъ.

-- Грабителемъ?

-- Развѣ ты не ограбилъ своихъ дѣтей?

-- Ограбилъ?.. Что я не воръ -- доказательство у тебя въ жилетномъ карманѣ: часы, которые я тебѣ подарилъ.

-- Не желаешь-ли ты, чтобы я возвратилъ ихъ тебѣ?

-- Пустяки!

-- Бери!

Послышался звукъ съ силой брошенныхъ на полъ и разбившихся часовъ.

-- О, о! Ты сердишься? кричалъ Жофренъ.-- Что сдѣлали. тебѣ бѣдные часы?

-- Прощай.

-- Желаю никогда съ тобою не встрѣчаться.

-- Сволочь!

-- Сволочь, но не дуракъ.

Послышались удалявшіеся шаги, и уличная дверь со стукомъ затворилась.

Огорченная, дрожащая Мишель не могла тронуться съ мѣста. Она не уиидитъ болѣе Барбеле. Она приноситъ несчастіе расположеннымъ къ ней людямъ. Этого только недоставало. Ни въ чемъ удачи! Когда-же, наконецъ, придетъ эта удача? Можетъ быть, послѣ ея смерти. А еще говорятъ, что женщинѣ стоитъ открыть ротъ, и жареныя перепелки сами влетятъ туда.

-- Полина! Полина! позвала она, но счастливая невѣста уже крѣпко спала.

Долго еще Жофренъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Онъ забылъ о неудачной попыткѣ занять денегъ у Барбеле, о ссорѣ съ своимъ бывшимъ другомъ, о своихъ дѣтяхъ,-- забылъ онъ обо всемъ: его умъ парилъ въ облакахъ.

IV.

-- Ну, ну, нечего отчаиваться, не все еще потеряно, говорилъ самъ себѣ Жофренъ, выходя изъ дома на слѣдующее утро: -- сегодня или завтра я получу отвѣтъ министра. Къ тому-же у меня есть привилегія на мое изобрѣтеніе. Не надо унывать. Съ двадцатью тысячами франковъ можно сдѣлать много. Никто не знаетъ затруднительнаго положенія моихъ финансовъ, и всѣ средства занять деньги хороши, когда убѣжденъ, что ихъ отдашь. Сегюрола, абатъ Рошъ и Пупеляръ не откажутъ мнѣ въ нѣсколькихъ тысячахъ франковъ. Эй, извощикъ, по часамъ -- No 1-й, въ улицу св. Екатерины! крикнулъ онъ громко проѣзжавшему фіакру и поѣхалъ прежде всего къ великому музыканту.

Онъ засталъ его за фортепьяно. На диванѣ лежалъ какой-то пьяный господинъ съ блестящимъ пунцовымъ галстухомъ, черными волосами и горбатымъ носомъ. Онъ пѣлъ, или лучше, завывалъ самымъ ужаснымъ образомъ. Сегюрола представилъ его Жофрену какъ князя Коголинатеско, валахскаго изгнанника. Пѣніе прекратилось, но пѣвецъ не удостоилъ Жофрена даже поклономъ, и послѣдній, терпѣливо выслушавъ краткую біографію знаменитаго иностранца, обязательно сообщенную музыкантомъ, отвелъ его въ сторону и сказалъ вполголоса:

-- Я имѣю къ вамъ просьбу, очень серьезную: не можете-ли вы мнѣ одолжить небольшую сумму,-- мнѣ крайне нужно,-- это вопросъ жизни и смерти. Я уже сегодня бѣгалъ повсюду, по нигдѣ ничего не досталъ. Я вспомнилъ о васъ. Если это васъ не затруднитъ, то дайте мнѣ денегъ.

Сегюрола молча отворилъ одинъ изъ ящиковъ комода и, вынувъ банковый билетъ въ пятьдесятъ франковъ, подалъ Жофрену, глаза котораго заблистали.

-- У меня всего за душою сто франковъ, сказалъ онъ просто,-- позвольте мнѣ съ вами подѣлиться.

-- Благодарю васъ, отвѣчалъ Жофренъ дрожащимъ голосомъ, -- но пятидесяти франковъ мнѣ мало. Я хотѣлъ у васъ просить тысячу франковъ, десять тысячъ.

-- Я никогда въ жизни не видалъ тысячи франковъ.

Жофренъ обвелъ взглядомъ комнату Сегюролы. Низенькая въ шестомъ этажѣ подъ самой крышей, она была очень печальная. Обои въ одномъ мѣстѣ отвисли отъ сырости; на каминѣ и комодѣ валялись груды нотныхъ тетрадей; три стула, фортепьяно, желѣзная кровать безъ занавѣсей, столъ о трехъ ножкахъ и старый изорваный диванъ составляли все убранство комнаты; въ углу виднѣлись кувшинъ съ водой и умывальный тазъ.

-- До свиданія, сказалъ Жофренъ.

-- До свиданія, отвѣчалъ музыкантъ:-- я очень сожалѣю, что не богатъ.

Они пожали другъ другу руки.

Какъ только дверь затворилась за Жофреномъ, музыка снова раздалась въ маленькой комнатѣ. Машинально выбивая палкой тактъ, Жофренъ спустился по лѣстницѣ, разочарованный, мрачный.

-- Куда теперь? спросилъ извощикъ.

-- Въ Исси, большая улица, церковный домъ.

И пока кучеръ, недовольный такимъ длиннымъ концомъ, бранился себѣ подъ носъ и немитосердно стегалъ еле двигавшуюся бѣдную клячу, Жофренъ упрекалъ себя въ израсходованныхъ деньгахъ на прежнія его изслѣдованія до изобрѣтенія способа управлять шарами, и будущее представлялось ему столь-же страшнымъ, сколько, нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, оно ему улыбалось. Онъ старался побороть свое уныніе, но тщетно. Оно овладѣло имъ всецѣло, и онъ въ глубинѣ своей души кричалъ съ отчаяніемъ: денегъ! денегъ!-- какъ утопающій взываетъ о помощи. О, отчего у него не было прежняго состоянія, которое онъ расточилъ, не понимая, не сознавая его цѣны? Къ какому знатному богачу, покровителю науки, могъ онъ обратиться? Нѣтъ, теперь исчезли всѣ вельможи-меценаты. На кого онъ могъ надѣяться, кто могъ дать ему денегъ? Онъ мысленно перебиралъ всѣхъ своихъ старыхъ пріятелей, съ которыми онъ знался въ то время, когда онъ былъ часовщикомъ. Но, увы, ихъ оставалось очень мало, и къ тому-же, гдѣ ихъ найти, какія обезпеченія имъ представить, ибо безъ обезпеченія немыслимъ былъ заемъ. А онъ не имѣлъ ничего. Домъ въ Мулино ему не принадлежалъ.

Проклятье! Ему оставалось только обратиться съ просьбою къ первому встрѣчному, къ его мяснику, къ лавочнику, къ извощику. О, зачѣмъ онъ не купилъ домъ въ Мулино? Какая глупая экономія понудила его нанять этотъ домъ? И еще Барбеле ему совѣтовалъ лучше купить. Барбеле мерзавецъ, скряга! Какъ онъ низко надсмѣялся надъ нимъ. По счастью, у него оставались еще абатъ Рошъ и Пупеляръ, истинные, вѣрные друзья, люди съ сердцемъ, которые, конечно, вспомнятъ, какъ гостепріимно онъ принималъ ихъ у себя. Пупеляръ долженъ былъ имѣть много денегъ: онъ только-что издалъ томъ стихотвореній и уже давно говорилъ, что получитъ значительную сумму, какъ только его книга появится на окнахъ книжныхъ магазиновъ. "Спасенъ, я спасенъ!" утѣшалъ себя Жофренъ.

Но какая безконечная улица Вожираръ! Фіакръ катился такъ тихо, что Жофренъ крикнулъ дремавшему кучеру, рябому старику, съ сѣдой бородой:

-- Я васъ взялъ не для того, чтобъ вы спали.

Тотъ открылъ глаза и равнодушно посмотрѣлъ прежде на Жофрена, потомъ на небо, мостовую и свою клячу.

-- Буржуа, отвѣчалъ онъ: -- я староста извощиковъ, масонъ и республиканецъ. Не вамъ меня учить.

-- Ну, ну, живѣе! Вы получите хорошую на-водку.

-- Это дѣло другое. Съ этого надо было и начать.

Онъ хлопнулъ бичомъ, и кляча побѣжала крупной рысью.

Вскорѣ экипажъ остановился. Жофренъ поднялъ голову. Передъ нимъ возвышался церковный домъ Неси. Уже! Сердце его сильно забилось. "Я у него спрошу три тысячи франковъ; надо быть благоразумнымъ", подумалъ онъ. Но вдругъ въ умѣ его мелькнула мысль, и все его существо преисполнилось радостью, столь рѣдко выпадающей на долю человѣка.

-- Я забылъ пятьдесятъ тысячъ франковъ Мишели, сказалъ онъ самъ себѣ.

Лицо его просіяло. Его счастье было такъ велико, что онъ сталъ громко икать, самъ того не замѣчая. Онъ вынулъ изъ кармана золотой и отдалъ его извощику.

-- Сдачи не надо, это все вамъ, сказалъ онъ.

Староста наемныхъ фіакровъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ и любезно отвѣтвилъ:

-- Благодарю, буржуа.

И онъ медленно уѣхалъ.

Впервые въ своей жизни Жофренъ почувствовалъ въ своемъ сердцѣ что-то въ родѣ смутной отцовской любви къ своей дочери Мишели, которую онъ надѣялся ограбить по праву сильнаго, по праву хитрѣйшаго и по той простой причинѣ, что она всегда безпрекословно повиновалась ему. Впрочемъ, ея деньги принадлежали ему, -- не его-ли она дочь? Ну, слава-богу, онъ, наконецъ, былъ спокоенъ: онъ нашелъ деньги. Но все-же абатъ Рошъ и Пупеляръ могли округлить сумму. Излишекъ въ деньгахъ никогда не вредитъ; предварительные опыты, можетъ быть, увлекутъ его далѣе, чѣмъ онъ думалъ. Не надо было ничѣмъ брезгать. но какъ это, чортъ возьми, онъ забылъ о деньгахъ Мишели? Наконецъ, успѣхъ его открытія теперь обезпеченъ! Впередъ, впередъ!

Онъ позвонилъ. Абатъ Рошъ самъ отворилъ ему дверь,

-- Очень радъ васъ видѣть, г. Жофренъ, сказалъ онъ;-- вы застаете меня въ самомъ затруднительномъ положеніи. Я имѣю многое вамъ разсказать и даже попрошу у васъ совѣта.

Проводивъ гостя въ большую, высокую комнату, съ чисто-выбѣленными стѣнами, нѣсколькими плетеными стульями и золоченымъ распятіемъ на малиновомъ бархатномъ фонѣ, въ дубовой рамѣ, абатъ началъ безконечныя сѣтованія на своего новаго воспитанника, Гюи Ласаля, который не уважалъ его священнаго сана, издѣвался надъ нимъ, курилъ цѣлые дни папиросы и пугалъ его своимъ преждевременнымъ развратомъ. Онъ зналъ все. говорилъ обо всемъ и читалъ все, даже самыя запрещенныя, самыя дурныя книги.

-- И все это еще ничего, воскликнулъ, наконецъ, патеръ: -- онъ вчера утромъ ушелъ и не возвращался до сихъ поръ. Онъ вернется, я объ этомъ не безпокоюсь, но что онъ дѣлалъ, гдѣ онъ былъ все это время въ адскомъ Парижѣ, полномъ соблазновъ и нечестивыхъ трущобъ? Вспомните, г. Жофренъ, что я не только его наставникъ, но и духовникъ. Гдѣ онъ ночевалъ, несчастный ребенокъ?

-- Ее знаю. Дома, въ своемъ семействѣ, или въ гостинницѣ. Абатъ покачалъ головой.

-- Нѣтъ, продолжалъ онъ, -- Гюи не настолько цѣломудренъ. Нѣтъ, онъ разсчитываетъ на мою слабость, онъ думаетъ, что я не увѣдомлю его почтеннаго отца о такой безумной, преступной выходкѣ. Но на этотъ разъ я ему не спущу.

-- Отчего вы не отошлете его къ родителямъ?

-- Увы, это невозможно. Еслибъ я это сдѣлалъ, его отецъ, которому я многимъ обязанъ, не захотѣлъ-бы меня болѣе знать. А г-жа Ласаль обѣщала мнѣ новое облаченіе и новую хоругвь въ церковь. И вы хотите, чтобъ я его прогналъ! Нѣтъ, это немыслимо.

Наступило молчаніе. Абатъ Рошъ задумчиво чесалъ себѣ носъ, а Жофренъ мысленно искалъ лучшаго предлога перейти къ вопросу о займѣ. Наконецъ, онъ рѣшилъ, что церемониться съ абатомъ нечего:

-- Кстати, любезный другъ, сказалъ одъ, -- не можете-ли вы мнѣ одолжить три тысячи франковъ?

-- Три тысячи?

-- Да; я отдамъ вамъ ихъ черезъ двѣ недѣли. Мой стряпчій живетъ въ улицѣ Ришелье, мнѣ сегодня не время идти къ нему.

-- Но гдѣ-же мнѣ взять три тысячи франковъ?

-- Не знаю, гдѣ хотите, отвѣчалъ Жофренъ и подумалъ: "ничего, не церемонься, ты можешь мнѣ отказать. Я тебѣ позволю не имѣть этихъ денегъ. Еслибъ ты зналъ, какъ я смѣюсь надъ твоими тремя тысячами! У меня дома пятьдесятъ тысячъ. Но все-же я тебя болѣе не позову обѣдать".

-- Мои бѣдные недовольны мною, продолжалъ абатъ; -- жалованья мнѣ не хватаетъ; у меня дырявые башмаки и заштопанные чулки. Бѣдность Іова въ сравненіи съ моей -- богатство. По дѣлать нечего, надо быть покорнымъ Провидѣнію. Такова воля божія.

-- Развѣ у васъ нѣтъ въ церкви кружки для душъ, пребывающихъ въ чистилищѣ? спросилъ онъ.

-- Есть. Но я не имѣю права дотронуться до этихъ денегъ: деньги усопшихъ душъ намъ не принадлежатъ.

Жофренъ язвительно улыбнулся и всталъ.

-- До свиданія, сказалъ онъ.-- Не прикидывайтесь такимъ несчастнымъ, я на васъ нисколько не сержусь. Я обращусь къ своему стряпчему, вотъ и все. Впрочемъ, если до завтра какая-нибудь богатая ханжа сдѣлаетъ вамъ подарокъ, то предупредите меня. Мнѣ разсказывали, что у васъ всегда есть подъ рукой такая старуха. Ну, до свиданія. Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ.

И Жофренъ, выйдя изъ церковнаго дома, направился пѣшкомъ. Абатъ смѣлъ ему отказать въ такой бездѣлицѣ -- въ трехъ тысячахъ франковъ! Хорошо, что его дочь, которая ни въ чемъ не могла ему отказать, имѣла пятьдесятъ тысячъ франковъ. Слава Богу! Онъ теперь понималъ пользу быть отцомъ! Да, всякій человѣкъ долженъ имѣть дѣтей! Безъ дѣтей не было-бы полнаго счастья!

Вниманіе его было возбуждено надписью на старомъ, полуразвалившемся заборѣ, окаймлявшемъ паркъ Носи съ его замкомъ въ развалинахъ: "Продается мѣсто. Уплата съ разсрочкой".-- "Я куплю эту землю, потомъ, впослѣдствіи, думалъ Жофренъ: -- фундаментъ замка долженъ еще годиться, а его не поставятъ въ счетъ. Да и землю можно будетъ купить задаромъ. Паркъ дастъ мнѣ болѣе дровъ, чѣмъ мнѣ когда-нибудь сжечь. Да, это хорошая афера". И онъ уже воображалъ себя владѣльцемъ роскошнаго замка, членомъ академіи, съ красной ленточкой въ петлицѣ, миліонеромъ, всѣми уважаемымъ, катающимся на рысакахъ и въ дорогихъ экипажахъ. А дочери! Онъ теперь не думалъ объ нихъ. Онѣ не имѣли ничего общаго съ его успѣхомъ. Онъ шелъ скоро, сіяя радостью, торжествомъ, эгоизмомъ. Дѣйствительно, не принадлежалъ-ли ему весь свѣтъ? Не для него-ли сіяло солнце? Не для него-ли зеленѣла и цвѣла природа? Небо, главное, небо -- не было-ли въ полной его власти? Право, какъ человѣкъ иногда бываетъ глупъ, отчаявается, считаетъ себя погибшимъ, а стоитъ только ударить ногой -- и въ землѣ найдено сокровище, или пошарить въ карманѣ -- и тамъ окажутся забытые банковые билеты. Прочь уныніе, отчаяніе! Умъ и трудъ съ терпѣніемъ и постоянствомъ всегда одерживаютъ въ-концѣ-концовъ побѣду. Всѣ жалующіеся на судьбу только праздные дураки! Несчастенъ только тотъ, кто самъ этого хочетъ.

Наконецъ, Жофренъ вошелъ въ селеніе Мулино. Вскорѣ онъ увидитъ пятьдесятъ тысячъ франковъ, о которыхъ онъ такъ вздыхалъ въ послѣдніе дни. Ему казалось, что онъ давно голодалъ, и вдругъ до него долеталъ запахъ прекраснаго, утонченнаго кушанья, которое тотчасъ ему подадутъ. Онъ громко произнесъ имя своей дочери: Мишель. Теперь, взвѣшивая все хладнокровно, онъ находилъ, что былъ совершенно неправъ, жалуясь на рожденіе этого ребенка, столь добраго, покладистаго, послушнаго, настоящей божьей коровки, созданной на гордость отца. Эта мысль такъ ему понравилась, что онъ засмѣялся, и смѣхъ обдалъ холодомъ его спинной хребетъ. Но... но послѣ успѣха его новаго шара, отчего ему снова не заняться изобрѣтеніемъ брильянта? Онъ и прежде почти что напалъ случайно на это открытіе! Да, да, для бывшаго часовщика, два подобныя изобрѣтенія что-нибудь да значили!

Рядомъ со всѣми этими мыслями и образъ Пупеляра не выходилъ у него изъ головы. Застанетъ-ли онъ его дома, и этотъ добрый, но скучный Пупеляръ дастъ-ли ему денегъ?

Наконецъ, онъ достигъ домика, занимаемаго поэтомъ, и нетерпѣливо позвонилъ. Дверь отворила сама г-жа Пупеляръ и проводила гостя въ кабинетъ мужа въ мезонинѣ, веселую, небольшую комнату, украшенную картинами, японскими статуетками, двумя книжными шкапами, письменнымъ столомъ и большимъ диваномъ, покрытымъ тунискимъ ковромъ.

Аристидъ очень обрадовался Жофрену и, закуривъ трубку, воскликнулъ, сіяя удовольствіемъ:

-- Я ликую.

-- Можно спросить, отчего? спросилъ Жофренъ, также просіявъ: счастливые люди легко раскошеливаются.

-- Моя книга имѣетъ большой успѣхъ! Первое изданіе разошлось въ три дня, второе въ недѣлю, третье... послѣдуетъ за предыдущими.

-- Поздравляю, никто не заслуживаетъ успѣха болѣе васъ.

-- Вотъ посмотрите, сколько я получилъ поздравленій, воскликнулъ Пупеляръ, указывая на груду писемъ, прижатыхъ большимъ преснанье.

-- Каково!

-- Я, конечно, получилъ и нѣсколько анонимныхъ ругательныхъ.писемъ, но я ихъ не сохранялъ. Они по праву принадлежали..

-- Отдавайте цезареви...

-- Цезарю... мы другъ друга понимаемъ. Но вѣдь жизнь состоитъ изъ отравъ и противоядій. Позвольте мнѣ теперь прочитать вамъ нѣсколько писемъ совсѣмъ иного рода.

-- Да, да, я послушаю съ удовольствіемъ.

И поэтъ самодовольно сталъ читать самыя лестныя письма отъ извѣстныхъ литераторовъ и критиковъ. На закуску онъ при берегъ небольшое посланіе, начертанное крупнымъ, разгонистымъ, геніальнымъ почеркомъ:

"Любезный г. Пупеляръ,

"Въ мірѣ существуютъ двѣ силы, производящія безусловное, нравственное давленіе -- перо и мечъ. Мечъ доказываетъ право сильнаго, перо подтверждаетъ право слабаго. Мысль для своего торжества не нуждается ни въ чьей помощи, мечъ не можетъ обойтись безъ союзниковъ. Отсюда ихъ существенное различіе, и это различіе осѣняетъ блескомъ разсвѣта душу Шекспира и мракомъ ночи чело Бонапарта, проводитъ бездну между Атилой и Вольтеромъ, Эсхиломъ и Карломъ XII.

"Ваша книга, какъ океанъ, полна горечи. Живите и работайте.

"Я другъ вашихъ юныхъ порывовъ.
Викторъ Гюго".

Жофренъ разсмѣялся,

-- А я знаю, чему вы смѣетесь -- послѣднимъ словамъ: "я другъ вашихъ юныхъ порывовъ".

-- Вѣдь вамъ...

-- Сорокъ лѣтъ. Вы совершенно правы. Но вѣдь онъ не папа непогрѣшимый, и все-же, признайтесь, пріятно получить такое письмо.

-- Конечно, и я извиняюсь, если обидѣлъ васъ своимъ смѣхомъ.

-- Нисколько, и въ доказательство мы сейчасъ выпьемъ за мой успѣхъ. Идетъ?

-- Да.

Пупеляръ направился къ двери, но Жофренъ крикнулъ ему самымъ непринужденнымъ тономъ:

-- А вы не знаете, Аристидъ: у меня есть до васъ дѣло.

-- Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше, мы поговоримъ за бутылкой.

Оставшись одинъ, Жофренъ составилъ свой планъ дѣйствій. Конечно, Пупеляръ не долженъ былъ нуждаться въ деньгахъ. Сколько слѣдовало у него спросить... пять... шесть тысячъ? Нѣтъ, это много. Онъ не богатъ, иначе не жилъ-бы въ Мулино, и г-жа Пупеляръ не стряпала-бы сама.

Аристидъ вернулся со стаканами и бутылкой пива.

-- Отличное пиво, воскликнулъ онъ, откупоривая; -- Файта мнѣ отпускаетъ по дружбѣ.

-- Только полстакана, сказалъ Жофренъ;-- я никогда ничего не пью на тощій желудокъ.

-- За ваше здоровье!

-- За вашъ успѣхъ!

Они чокнулись.

-- А за сколько вы продали книгу? спросилъ Жофренъ.

Аристидъ закашлялъ. Потомъ съ смущеннымъ, задумчивымъ видомъ, онъмолча обтеръ пѣну съ усовъ.

-- Теперь, когда книга расходится, сказалъ онъ, наконецъ,-- я могу вамъ сознаться, что я издалъ ее на свой счетъ. Вы знаете, бѣднымъ писателямъ очень трудно добиться издателя, а изъ гордости мы всегда хвастаемся, что издатели на-расхватъ покупаютъ наши книги. Вотъ и я вамъ совралъ. Еще стаканчикъ!

-- Нѣтъ, благодарю.

Жофренъ вспыхнулъ отъ внутренней, затаенной злобы. И у этого не было ни гроша, и этотъ его обманулъ. Неужели и Мишель ему откажетъ? Онъ всталъ и тихо пошелъ къ дверямъ. Онъ долго сидѣлъ, положивъ одну ногу на другую, такъ что верхняя затекла. Нѣтъ, нѣтъ! Это было невозможно! Мишель не могла ему ни въ чемъ отказать. Развѣ дочь смѣетъ не дать денегъ своему отцу? Однако, какой-то смутный страхъ овладѣлъ имъ при одной мысли, что зданіе, столь основательно возведенное въ его умѣ, могло рушиться.

Онъ не слышалъ, что говорилъ поэтъ, какъ онъ жаловался на несносныхъ дѣтей, разсказывая ихъ шалости и повторяя ихъ глубокомысленныя замѣчанія. Устремивъ глаза на солнечный лучъ, игравшій въ золоченой рамѣ картины, Жофренъ терзался тысячами мучительныхъ сомнѣній, вѣчно сопровождающихъ неудачу первыхъ попытокъ въ какомъ-нибудь предпріятіи. Такія жгучія страданія не могли продолжаться. Надо было покончить съ этимъ дѣломъ, которое терзало его душу съ самаго утра быстро слѣдовавшими одинъ за другимъ ударами молота. Вдругъ Жофренъ хлопнулъ себя по лбу.

-- Чортъ возьми, я забылъ, воскликнулъ онъ: -- меня ждутъ дома. До свиданія, не безпокойтесь.

И почти бѣгомъ, съ опасностью сломать себѣ шею, словно воръ, преслѣдуемый полиціей, онъ спустился съ лѣстницы, перешелъ улицу и, отворивъ дверь своего дома, закричалъ задыхающимся голосомъ:

-- Мишель, Мишель!

-- Что, папа? спросила она изъ своей комнаты.

-- Хорошо! Не сходи! воскликнулъ онъ.-- Я приду къ тебѣ.

И, поднимаясь по лѣстницѣ, онъ бранилъ себя, что не принесъ ей подарка. Подарокъ всегда смягчаетъ сердце. но какъ-бы то ни было она должна-же дать ему свои пятьдесятъ тысячъ франковъ.

Дочь вышла къ нему навстрѣчу на площадку. Лицо его сіяло удовольствіемъ.

-- Здравствуй, дитя мое, сказалъ онъ, цѣлуя ее въ обѣ щеки.

Мишель, взглянула на него съ удивленіемъ. Онъ такъ не цѣловалъ ее уже нѣсколько лѣтъ.

-- Гдѣ Полина? продолжалъ Жофренъ.

-- Она пошла гулять съ Констансъ.

-- Тѣмъ лучше! Свѣжій воздухъ дастъ ей, бѣдной, алыя щечки. Отчего ты не пошла съ нею?

-- Не знаю, не хотѣлось.

-- У тебя глаза красные.

-- Я ихъ только-что терла.

-- Войдемъ въ твою комнату, хочешь? Мнѣ надо съ тобою переговорить.

Голубая комната дремала, освѣщенная нѣжнымъ, почти грустнымъ солнечнымъ свѣтомъ, мирно падавшимъ на двѣ кровати съ бѣлыми занавѣсками. Жофренъ посмотрѣлъ въ синѣвшее надъ каминомъ зеркало и почувствовалъ очень прелестное внутреннее щекотаніе.

-- Садись, Мишель, въ кресло, сказалъ онъ, опускаясь самъ на стулъ подлѣ нея.

Нѣсколько секундъ онъ молчалъ, а дочь смотрѣла на него, изумленная и обрадованная неожиданной перемѣной отца.

-- Отгадай, о чемъ я думалъ, идя сюда по алеѣ, сказалъ онъ, наконецъ, -- держу пари, что ты никогда не отгадаешь.

Она молча покачала головой. Длинный, легкій пеньюаръ, сѣрый, съ желтыми, полосами окутывалъ всю ея фигуру, обнаруживая только ея ноги въ черныхъ бархатныхъ туфляхъ. Она была очень хороша и симпатична, въ ея непринужденной позѣ, съ роскошными волосами, еле-собранными въ длинной, бѣлой сѣткѣ, среди которыхъ блестѣла желтая роза. Яркій свѣтъ, проникавшій въ окно, озарялъ блескомъ ея алыя губы и виднѣвшіеся между ними бѣлые зубы.

-- Ну, я думалъ, что твоя добрая мать на небесахъ вѣрно недовольна мною.

Мишель вздрогнула. Неужели это говорилъ съ нею отецъ? И, чтобы сказать что-нибудь, она спросила:

-- За что?

-- За то, что я никогда не выказывалъ тебѣ и Полинѣ той любви, которой вы обѣ такъ достойны.

Глубоко тронутая словами отца, Мишель хотѣла сказать что-то въ его оправданіе, но онъ ее перебилъ:

-- О, я знаю, ты доброе дитя, Мишель!

Молодая дѣвушка вспомнила, что за нѣсколько дней передъ тѣмъ Барбеле сказалъ ей ту-же самую фразу, и не могла не спросить себя, почему она, которую всѣ находили такой доброй, была такъ несчастлива? Она подумала также, что, вѣроятно, крестный отецъ никогда болѣе не придетъ къ ней. Но Жофренъ продолжалъ говорить, и она его жадно слушала.

-- Ты не можешь себѣ представить, какъ маѣ больно вспомнить, что я былъ такъ холоденъ къ тебѣ и твоей сестрѣ. Прости, Мишель! Ты меня прощаешь?

-- Прощаю-ли я тебя? Еще-бы, отъ всего сердца.

Она встала и горячо поцѣловала его. Ей хотѣлось плакать. Она не подумала, что искреннее раскаяніе не приходитъ вдругъ, въ одну минуту. Она такъ мало знала жизнь. Неудержимая жажда вылить свою душу овладѣла ею, радостное чувство колыхало ея грудь. Теперь, когда отецъ ее любитъ, ей будетъ легче страдать. Наканунѣ, думая о неминуемомъ разстройствѣ дѣлъ Жофрена, она сказала себѣ: быть можетъ, онъ самъ вернется, когда онъ будетъ несчастепъ. Ея надежда сбылась ранѣе, чѣмъ она думала, и чувство удовольствія наполнило все ея существо. Она ощущала легкую дрожь, по пріятную, отрадную, и тотчасъ забыла всѣ свои горькія мысли и упреки.

-- Садись мнѣ на колѣни, сказалъ Жофренъ, -- точно ты еще маленькая, розовенькая, бѣлокуренькая дѣвочка, которую я не съумѣлъ любить. Вѣдь въ дѣтствѣ у тебя были такіе-же свѣтлые волоса, какъ у Полины. Какъ жаль, что у меня нѣтъ даже дагеротипнаго твоего портрета, я-бы такъ хотѣлъ тебѣ показать, какая у тебя тогда была милая, серьезная рожица.

Она ничего не отвѣчала, но ея любовь къ отцу до того мгновенно усилилась, что, обнявъ его, она стала плакать и цѣловать его. А Жофреву было очень тяжело держать на колѣняхъ такую большую дѣвушку, и, чтобъ облегчить себѣ тяжесть, онъ обхватилъ ее рукою за талію. Но Мишель вскочила. Никогда еще ни одинъ мужчина, даже отецъ, не обнималъ ее за талію, и она почувствовала какое-то необъяснимое ощущеніе. Эта совершенно естественная отцовская ласка показалась ей странной, чудовищной и менѣе извинительной, еслибы то-же позволилъ себѣ Октавъ Блезо. Конечно, виноватъ въ этомъ былъ самъ Жофренъ. Зачѣмъ онъ такъ долго не ласкалъ ее? Однако, она тотчасъ оправилась отъ своего смущенія и снова сѣла на колѣни къ отцу.

-- Я тебѣ сдѣлалъ больно? спросилъ онъ.

-- Немножко, отвѣчала она.

Тогда онъ сталъ удивительно деликатенъ во всѣхъ своихъ движеніяхъ. Его тѣло представляло только нѣжныя округленія каждый разъ, когда приходило вѣсоприкосновеніе съ тѣломъ дочери. Голосъ его былъ мягкій, сердечный. Они стали вспоминать прошедшее, смотрѣли другъ другу въ глаза, радостно улыбались: примиреніе было полное. Жофренъ постоянно повторялъ: "Мишель! Мишель!" -- словно имя его дочери было для него слаще меда. А она совершенно забыла прежнюю холодность отца, быстро стушевавшуюся его теперешними ласками.

Наконецъ, ей повезло, и счастье, такъ долго отворачивавшееся отъ нея, ей улыбнулось. Она была такъ счастлива, что не вспомнила о сестрѣ, которую ждало такое-же счастье. Она сдѣлала странный комплиментъ отцу: "Какія у тебя красивыя руки", а Жофренъ поцѣловалъ ея руки. Потомъ, замѣтивъ, что ноги старика дрожатъ отъ усталости, она вскочила и бросилась въ кресло, которое пододвинула къ его стулу. Тысячи нѣжныхъ мыслей тѣснились въ ея умѣ. Влюбленный въ нее человѣкъ невольно почувствовалъ-бы ревность, видя ея блестящіе глаза, красныя пятна, выступившія у нея ни тѣлѣ, слушая безумный лепетъ ея столь долго сдержанной дочерней привязанности.

-- О, какой у меня добрый отецъ! Я этого и не подозрѣвала! Какъ ты умѣлъ хорошо представляться холоднымъ, злой папа. Ты не замѣчалъ, какъ я молча страдала. Но какая я несчастная, что у меня есть сестра, которую ты будешь такъ-же любить, какъ меня, вдругъ воскликнула она съ эгоистичной горечью.

По какому-то необъяснимому чуду, она перевела на отца всю свою любовь къ Октаву Блезо.

-- Мама должна быть довольна, если она насъ теперь увидитъ, съ чувствомъ сказала она.

Гордое сознаніе побѣды, одержанной надъ дочерью, наполняло блаженствомъ сердце Жофрсна. Лицо его, обыкновенно столь сумрачное и непроницаемое, сіяло яркимъ блескомъ. Онъ даже упрекалъ себя, что такъ долго холодно обращался съ дочерью, но это продолжалось только минуту,-- столь глубоко въ немъ вкоренилось равнодушіе,-- несли онъ хоть мгновенно ощутилъ это сознаніе, то лишь потому, что былъ очень уменъ, всегда ставилъ себя на высоту обстоятельствъ и понималъ, какая мысль могла войти въ голову другому человѣку въ подобномъ-же положеніи. Онъ былъ внѣ себя отъ удовольствія, что обошелъ Мишель такъ дешево, только прикинувшись нѣжнымъ отцомъ.

-- Ты не знаешь, продолжала она:-- теперь я могу все тебѣ сказать, какъ я ненавидѣла твои занятія. Признайся, они-то и отнимали тебя у насъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ, ты ошибаешься.

Жофренъ радостно потиралъ себѣ руки. Разговоръ самъ собою принималъ нужный ему оборотъ.

-- Разскажи мнѣ, что возвратило намъ твою любовь?

-- Хорошо, я попробую. Нѣтъ, просто, я исповѣдуюсь тебѣ во всемъ чистосердечно. Тѣмъ хуже для абата Роша. Но ты не слишкомъ удивляйся тому, что услышишь. Мое поведеніе въ отношеніи васъ обѣихъ до того странно, что нѣкоторыя части моего разсказа тебѣ покажутся ужасно-томными. Послѣ смерти вашей матери, моей бѣдной Сесиль, я рѣшился сдѣлать васъ богатыми и нажилъ комерческими предпріятіями триста тысячъ франковъ. Помнишь, когда мы переѣхали изъ улицы Тилейль въ Мулино? Вотъ тогда я имѣлъ круглую сумму въ триста тысячъ, но потомъ она мнѣ показалась недостаточной. Никогда не слѣдуетъ пускаться въ рискованныя предпріятія, если нѣтъ въ карманѣ миліона. Я не стану тебѣ надоѣдать разсказомъ о моей борьбѣ съ наукой, о моихъ безсонныхъ ночахъ, неустанномъ трудѣ, отчаяніи, страданіяхъ. Знай только, что первые мои опыты не привели ни къ чему. Странно сказать, меня такъ поразила моя неудача, что весь свѣтъ мнѣ опротивѣлъ, даже ты и твоя сестра, ради которыхъ я трудился. Ни ваши хорошенькія личики, ни ваши ласки, ни ваша дѣтская веселость не могли побороть моей тоски. Я сдѣлался вполнѣ жертвою своихъ изслѣдованій. Я пересталъ быть человѣкомъ -- какъ-же мнѣ было оставаться отцомъ? Однако, по временамъ, мысль, что вы въ домѣ, что вы ростете и хорошѣете, какъ молніей осѣняла мой умъ... Вѣдь, не правда-ли, это, очень странно? Впрочемъ, къ чему говорить о прошломъ! Я его плохо помню; теперь, когда я снова сталъ не рабомъ, а свободнымъ человѣкомъ, хочешь знать, Мишель, отчего я теперь люблю тебя болѣе, чѣмъ когда-либо? Потому что я сдѣлалъ важное открытіе. Успѣхъ моихъ изслѣдованій возвратилъ тебѣ отца. Пойдемъ наверхъ, я тебѣ кой-что покажу.

Ока послѣдовала за нимъ наверхъ въ очень свѣтлую комнату. На длинномъ сосновомъ столѣ лежали громадные чертежи. Въ углу за кресломъ что-то колыхалось, прикрытое зеленой тафтой. Жофренъ съ сверкающими глазами ударилъ по столу.

-- Я изобрѣлъ способъ управлять шарами, сказалъ онъ: -- модель сдѣлана, вонъ она подъ тафтой. Я тебѣ вскорѣ покажу, если ты будешь умница.

Мишель отвѣчала безмолвной улыбкой. Но онъ лихорадочной рукой собралъ въ кучу всѣ чертежи на столѣ.

-- Ты первое лицо, вошедшее въ эту комнату, втеченіи многихъ лѣтъ. Ты видишь, какъ я тебя люблю и какъ тебѣ довѣряю. Я не поступлю так-же съ твоей сестрою: маленькія дѣвочки всегда любопытны и закидываютъ васъ нескромными вопросами.

Потомъ, положивъ руку на груду чертежей, онъ торжественно сказалъ:

-- Это золото въ слиткахъ, это брильянты, которыми можно обить весь домъ и обшить всѣ наши одежды. Какой я былъ прежде дуракъ, что добивался найти средства дѣлать брильянты. На золото можно достать брильянтовъ, я мое изобрѣтеніе дастъ мнѣ болѣе золота, чѣмъ я могъ-бы его сдѣлать. О, дочь моя, ты молода, ты счастлива, ты увидишь статуи, которыя благородные люди воздвигнутъ мнѣ послѣ моей смерти.

Мишель съ изумленіемъ смотрѣла на отца. Онъ совершенно преобразился и не походилъ на себя: глаза его метали огонь, его лобъ покрылся морщинами, ротъ судорожно сжался, и смѣхъ торжества осѣнялъ все его лицо.

-- Что ты на это скажешь? спросилъ онъ.

-- Мы будемъ богаты, очень богаты? спросила она въ свою очередь.

-- Да, отвѣчалъ Жофренъ.

Мишель ему не повѣрила, но она была олицетворенной добротой, и хотѣла воспользоваться его необыкновеннымъ витузіазмомъ для добраго дѣла.

-- Ты такъ счастливъ, что я рѣшаюсь обратиться къ тебѣ съ просьбою...

-- Съ какой?

-- Обѣщай, что ты ее исполнишь.

-- Обѣщаю.

-- Помирись съ моимъ крестнымъ отцомъ Барбеле.

Эта просьба какъ-бы обдала холодной водой Жофрена, но онъ тотчасъ отрезвился и отвѣчалъ:

-- Хорошо. Я пойду къ нему на недѣлѣ и помирюсь.

Сдѣлавъ эту уступку, онъ счелъ себя вправѣ уже видѣть въ дочери должницу. Долгъ платежомъ красенъ. Тѣмъ хуже для Мишели, если она себя поставила въ положеніе его должницы. И видя, что она сіяла радостью, онъ рѣшился разомъ покончить дѣло. Но вдругъ имъ овладѣло тревожное чувство, въ горлѣ у него пересохло, и онъ понялъ всю опасность наступившей критической минуты. Вся его судьба зависѣла отъ одного слова его дочери. Она могла сдѣлать его счастливѣйшимъ человѣкомъ на землѣ или погубить на-вѣки. Онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и такъ поблѣднѣлъ, что Мишель съ безпокойствомъ протянула къ нему рука.

-- Ты страдаешь? спросила она.

Съ необычайнымъ усиліемъ Жофренъ поборолъ свою слабость. Въ одну минуту прежняя твердость возвратилась къ нему, и, принявъ на себя маску отчаянія, онъ оттолкнулъ дочь.

-- Мнѣ стыдно! Мнѣ стыдно себя! воскликнулъ онъ,-- я подлецъ... Не смотри ни, меня такъ нѣжно!.. Ты не знаешь, что я сдѣлалъ: я тебя разорилъ, мое дитя! У насъ нѣтъ теперь ни одного сантима.

Онъ закрылъ лицо руками, но сквозь пальцы зорко слѣдилъ за дочерью.

-- Я тебя разорилъ, совсѣмъ разорилъ, бѣдное дитя мое, повторялъ онъ.

Мишель бросилась передъ нимъ на колѣни.

-- Это небольшое несчастье! Не отчаявайся... умоляю тебя... не заставляй меня плакать.

Изъ сожалѣнія къ отцу она хотѣла обмануть его и доказать, что вѣритъ въ его открытіе.

-- Ну, полно, папа, продолжала она,-- поцѣлуй меня. Успокойся, вѣдь мы вскорѣ будемъ богаты.

И, въ свою очередь, она указывала ему на лежавшіе на столѣ чертежи.

-- Это вѣдь золото въ слиткахъ и брильянты, которыми можно осыпать всѣ наши одежды, всѣ стѣны этого дома.

Тогда Жофренъ вскочилъ и, остановясь передъ нею, воскликнулъ съ поблѣднѣвшими губами:

-- Такъ ты даешь мнѣ свои деньги? Ты мнѣ ихъ даешь?

-- О какихъ деньгахъ ты говоришь? прибавила она.

Жофренъ не хотѣлъ дать ей время одуматься и сказалъ поспѣшно, стараясь вырвать налетомъ, сгоряча, ея согласіе:

-- Ты мнѣ даешь свои деньги? Мнѣ ихъ страшно нужно. Будь у тебя въ головѣ хоть какой геніальный планъ, но безъ денегъ ничего не подѣлаешь. Я зналъ, что ты мнѣ не откажешь! Добрая Мишель, какъ тебя теперь будетъ обожать твой отецъ. Твоя мать гордилась-бы тобою, еслибъ она была въ живыхъ. Поцѣлуй меня, еще, еще! Какъ я счастливъ!... Ты, кажется говорила, что тебѣ хотѣлось шубу на зиму. Ты и сестра получите шубы и прекрасныя. Чортъ возьми, какъ я доволенъ!

Отворивъ ящикъ въ столѣ, онъ вынулъ ластъ гербовой бумаги и прибавилъ:

-- Вотъ, напиши мнѣ довѣренность.

Мишель подумала, что отецъ ея сошелъ съума. Но все-же она взяла перо, которое онъ обмакнулъ въ чернила.

-- Какую довѣренность? Для чего?

-- На полученіе твоихъ денегъ, которыя ты мнѣ только-что дала. Подпиши... только подпиши.

Она, не подписывая и пристально смотря на отца, повторила:

-- На полученіе денегъ, которыя тебѣ только-что дала?

-- Да, да, ты мнѣ дала пятьдесятъ тысячъ, который тебѣ оставилъ дядя Клерамбо.

Перо вывалилось изъ руки Мишели, и она поникла головой. Глухое рыданіе вырвалось изъ ея груди. Она только теперь поняла, чего добивался отъ нея отецъ, и какую постыдную комедію онъ разъигралъ съ нею, чтобъ ее ограбить.

Неужели онъ думалъ, что она такъ глупа? О!.. Но она слетѣла съ такой высоты, что не могла сразу собраться съ мыслями. Отчего онъ просто, открыто не спросилъ у нея денегъ, не унижаясь до постыдныхъ ласокъ? Горе, страшное горе душило ее. Прошедшее снова открывало ей свои хладныя объятія, и еще новое страданіе присоединялось ко всѣмъ прежнимъ -- сознаніе, что ея отецъ низкій, подлый человѣкъ. Несчастная могла только прошептать дрожащимъ голосомъ:

-- О, папа, папа!

Жофренъ не спускалъ съ нея глазъ и повторялъ:

-- Подпиши, подпиши!

-- Нѣтъ!

Дикая злоба овладѣла Жофреномъ:

-- Ты издѣваешься надо мною! воскликнулъ онъ.-- Зачѣмъ-же ты меня кормила обѣщаніями? Развѣ ты не слышишь, что мнѣ надо денегъ для моего изобрѣтенія? Безъ твоихъ пятидесяти тысячъ все пропало. Подпиши, Мишель, подпиши, дитя мое! На что тебѣ эти пятьдесятъ тысячъ, отдай ихъ мнѣ.

Но она снова оттолкнула перо, которое онъ поднялъ съ полу и подалъ ей. Она молча плакала. Кровь хлынула къ лицу Жофрена, но онъ вынулъ платокъ и съ видимымъ спокойствіемъ сталъ обтирать глаза дочери. Она отвернула голову.

-- Подпиши, я прошу, я умоляю тебя, повторилъ онъ еще разъ.

-- Нѣтъ!

-- Отчего?

-- Оттого, что ты хочешь взять нашъ послѣдній кусокъ хлѣба. Еслибы дѣло шло только обо мнѣ, то я не стала-бы сопротивляться, но вѣдь мы всѣ останемся безъ куска хлѣба.

-- Отчего?

-- Оттого...

Она хотѣла прямо сказать, что не вѣрила въ его изобрѣтеніе. Жофренъ это понялъ.

-- Ты боишься, что я не успѣю въ своемъ предпріятіи?

-- Можетъ быть.

-- Но я навѣрно успѣю.

-- Чѣмъ ты мнѣ это докажешь?

-- Да чѣмъ тебѣ доказать, кромѣ моего убѣжденія? Подпишешь ты или нѣтъ?

-- Нѣтъ!

Онъ вдругъ перемѣнилъ свой тонъ и обращеніе.

-- Я приказываю тебѣ подписать.

-- Не могу. Проси у меня всего, чего хочешь, только не этого, не этого.

-- Да, чортъ возьми, мнѣ только это и нужно. На кой мнѣ дьяволъ все остальное, что ты могла-бы мнѣ дать? Подпиши!

-- Нѣтъ!

Она продолжала плакать. Жофренъ пришелъ въ бѣшенство.

-- Ты не выйдешь отсюда, пока ни исполнишь моего приказанія.

-- Хорошо.

-- Дура, неужели ты умѣешь только распускать нюни? Мнѣ нужны твои деньги, слышишь? И я ихъ получу. Перестань ревѣть.

Онъ схватилъ ея обѣ руки и судорожно сжалъ.

-- Мнѣ больно, прошептала она.

Боясь, чтобъ она не закричала отъ боли, онъ выпустилъ ее изъ своихъ когтей.

Мишель стала еще болѣе плакать. Жофренъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Онъ едва переводилъ дыханіе. Злоба душила его. Вдругъ онъ подошелъ къ ней и сказалъ прежнимъ мягкимъ, нѣжнымъ тономъ:

-- Послушай... неужели ты можешь отказать въ этихъ деньгахъ твоему отцу? Прости меня за слова, которыя вырвались у меня сгоряча... Я виноватъ... Но, признайся, что и ты виновата... не желая исполнить моей просьбы.

Она ничего не отвѣчала. Онъ поднялъ руки къ потолку и воскликнулъ съ мрачной гордостью:

-- Быть геніемъ и имѣть такихъ дѣтей!

Потомъ онъ бросился на нее, схватилъ ее за голову, повернулъ къ себѣ и закричалъ во все горло, внѣ себя отъ злобы:

-- Посмотри на меня, проклятая! Развѣ ты не боишься меня? Развѣ ты не видишь, что бездна отдѣляетъ меня, какимъ я былъ за минуту, и какимъ я сталъ теперь? Выбирай, который тебѣ болѣе любъ!

-- Ни тотъ, ни другой! отвѣчала она.

Онъ замахнулся и ударилъ ее по щекѣ.

Дрожа всѣмъ тѣломъ отъ стыда и негодованія, съ пылающей щекой и сверкающими глазами, она только прошептала:

-- О, папа, папа!

Жофренъ вышелъ изъ комнаты, хлопнувъ дверью. Но черезъ минуту онъ вернулся.

-- Ступай къ себѣ въ комнату и не смѣй выходить безъ моего позволенія, сказалъ онъ повелительно.

Мишель прошла мимо него. Она не плакала.

Очутившись въ своей комнатѣ и заперевъ за собою дверь, она прежде всего посмотрѣлась въ зеркало: слава-богу, щека не распухла! Октавъ Блезо, прійдл вечеромъ, не замѣтитъ этого уродства и не посовѣтуетъ ей приложить арники!.. Не бѣжать-ли ей лучше изъ отцовскаго дома? Но куда? Кто ее пріютитъ? Барбеле? Но онъ старый холостякъ. Пупеляры? Но они узнаютъ, что она получила оплеуху! Она опустилась въ изнеможеніи на кресло. Она не чувствовала даже ненависти къ отцу. Среди общей тишины, окружавшей ее, раздавались вдали удары молота въ кузницѣ. "Не везетъ, не везетъ!" Этотъ унылый припѣвъ она повторяла уже много лѣтъ при каждомъ новомъ несчастьи. Когда она сказала: "не везетъ", ею овладѣвала мрачная апатія, и всякая мысль о сопротивленіи исчезала, какъ въ безпомощномъ животномъ, котораго ведутъ на бойню.

V.

На слѣдующее утро въ восемь часовъ Жофренъ вышелъ изъ своей спальни. Констансъ подметала лѣстницу.

-- Скажите дочерямъ, что я не обѣдаю дома, сказалъ онъ.

Потомъ онъ пришелъ въ кухню, гдѣ на буфетѣ, сіявшемъ чистотою, были уже приготовлены для его дочерей чашка шеколада и стаканъ молока. Мишель и Полина еще не появлялись, но слышно было, что онѣ встали и разговаривали.

Дождь шелъ ливнемъ; небо казалось громадной, сѣрой, небѣленой скатертью. Мостовая исчезла подъ жидкой грязью, среди которой пестрѣли свѣтлыми пятнами остатки моркови и кочерыжки капусты.

Жофренъ открылъ большой семейный зонтикъ, засучилъ панталоны и смѣло зашлепалъ по грязи.

Констансъ тщетно кричала ему вслѣдъ:

-- Вы промокнете до костей.

-- Не въ первый разъ, отвѣчалъ онъ,

Онъ отправился въ Исси и не успѣлъ еще сдѣлать пятидесяти шаговъ, какъ былъ уже весь въ грязи. Выраженіе лица его было очень серьезно; видно было, что въ головѣ его кишѣли самыя глубокія мысли, такъ-что на лбу у него набѣжали морщины. По обыкновенію, на немъ былъ черный сюртукъ и такія-же панталоны. Онъ, вѣроятно, немного спалъ ночью, и его глаза были очень красны, а подъ ними виднѣлись черныя полосы. Дойдя до дома, на двери котораго красовалась мѣдная доска съ надписью: Полицейскій комисаръ, онъ позвонилъ.

Старая служанка съ распущенными волосами и гребенкой въ рукахъ отворила дверь:

-- А, это вы г. Жофренъ?

-- Здравствуйте, Маделена. Г. Барбеле дома?

-- Онъ спитъ. Дайте мнѣ зонтикъ и оботрите хорошенько ноги.

Сиплый голосъ послышался издалека:

-- Кто тамъ?

-- Не отвѣчайте, сказалъ Жофренъ:-- я самъ доложу о себѣ.

Онъ вошелъ въ спальню Барбеле.

-- Это я, сказалъ онъ.

-- А, это ты? отвѣчалъ полицейскій комисаръ.

Онъ оттолкнулъ подушку и присѣлъ на кровати. Чего отъ него хотѣлъ Жофренъ? Развѣ они наканунѣ не поссорились навѣки? На кой чортъ онъ его безпокоилъ? Барбеле едва не соскочилъ съ кровати и не выгналъ въ шею Жофрена; его остановила только мысль о Мишели, которую онъ такъ любилъ.

-- Хочешь протянуть мнѣ руку? Я пришелъ извиниться, сказалъ Жофренъ.

-- Извиняйся.

-- Охотно. Я во всемъ виноватъ. Прежде всего вотъ часы, возьми ихъ, пожалуйста, обратно, а потомъ, старый другъ, я сердечно сожалѣю обо всемъ, что произошло между нами.

-- Хорошо, я согласенъ забыть. Правда, я полицейскій комисаръ, но знай впредь, что я не принадлежу къ той породѣ полицейскихъ, которые помогали государственному перевороту 2 декабря. Я не палачъ, помни это, и въ другой разъ не мѣшай порядочныхъ людей съ сволочью. Какъ здоровье Мишели?

-- Благодарю, она совсѣмъ здорова.

-- А Полина?

-- И Полина также.

-- Я приду къ тебѣ обѣдать въ будущее воскресенье. Это будетъ тебѣ наказаніемъ.

-- Пріятное наказаніе.

-- Мишель знаетъ, что ты пошелъ сюда?

-- Нѣтъ.

Жофренъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Онъ чувствовалъ, что отношенія между нимъ и Барбеле все еще были натянуты и рѣшился ловкимъ маневромъ возвратить себѣ то уваженіе, которое прежде питалъ къ нему его старый другъ. Зная страстную любовь Барбеле къ книгамъ, онъ остановился передъ громаднымъ книжнымъ шкафомъ изъ пеполированаго грушеваго дерева и сказалъ:

-- А, ты купилъ новыя книги? Покажи мнѣ.

Барбеле всталъ, накинулъ халатъ, надѣлъ туфли на босую ногу и, съ торжествующимъ видомъ открывъ шкафъ, вынулъ недавно имъ пріобрѣтенное старинное изданіе одной изъ поэмъ Лафонтена, которое стоило шестьсотъ франковъ.

-- Чортъ возьми! промолвилъ Жофренъ, которому въ сущности не было никакого дѣла до Лафонтена.

Но вдругъ онъ замѣтилъ какую-то книгу, и двѣ слезы показались на его глазахъ.

-- Посмотри. Барбеле! воскликнулъ онъ, вытаскивая книгу.

-- Знаю, отвѣчалъ библіоманъ, взглянувъ на книгу, но не на Жофрена: -- это описаніе путешествій въ воздушныхъ шарахъ Фонвіеля. Вотъ, что тебя интересуетъ, пріятель! А книга вовсе нерѣдкая, я ее купилъ за два франка. Возьми ее, если хочешь.

-- Благодарю.

И Жофренъ подумалъ: "еслибы г. Фонвіель зналъ меня, то онъ описалъ-бы въ своей книгѣ мое изобрѣтеніе, а не путешествія въ шарахъ".

Потомъ со смиреннымъ видомъ онъ спросилъ, не можетъ-ли Барбеле найти ему какое-нибудь административное мѣсто, потому что онъ не имѣетъ болѣе ни сантима и не хотѣлъ быть въ тягость дочерямъ.

-- Ты не шутишь? спросилъ съ удивленіемъ полицейскій комисаръ.

-- Нѣтъ.

-- Такъ я тебя поздравляю съ этой рѣшимостью. Дай мнѣ руки. Ты, чортъ возьми, честный человѣкъ, но...

Онъ остановился и почесалъ въ головѣ.

-- Но что?

-- Ты болѣе не намѣренъ заниматься шарами?

Жофренъ окинулъ его взглядомъ съ головы до ногъ и отвѣчалъ:

-- Я не намѣренъ спеціально заниматься шарами, потому что я достигъ своей цѣли: я нашелъ способъ ими управлять.

-- Ты въ этомъ убѣжденъ?

-- Да, честное слово. Я послалъ свои чертежи министру. Рано или поздно ихъ разсмотрятъ. Я терпѣливъ. Осуществленіе моего плана только вопросъ времени.

-- И денегъ.

-- И денегъ, ты правъ. Вотъ, для чего мнѣ мужно мѣсто... чтобы жить... покуда.

-- А если министръ откажетъ?

Глаза Жофрена заблистали. Это правда -- ему могли отказать.

Онъ даже этого ждалъ. Тысячи другихъ изобрѣтателей получали отказы.

-- Посмотримъ, что-нибудь придумаемъ, отвѣчалъ онъ.

Потомъ внѣ себя отъ злобы и чувствуя необходимость вылить всю свою желчь, накипѣвшую въ немъ отъ его бѣдности, воскликнулъ:

-- Деньги, деньги! Еслибъ у меня были деньги... но у меня ихъ нѣтъ. Я сожалѣю, что ты не видалъ, какъ я повсюду вчера, третьяго-дил, просилъ Христа-ради денегъ. Ты съ. отвращеніемъ отвернулся-бы отъ меня. Довольно я получилъ оплеухъ! Никто меня не пожалѣлъ. У дураковъ рука желѣзная, и они бьютъ сплеча. О, деньги, деньги! Мнѣ надо много денегъ... а у меня нѣтъ ни сантима. Мы всѣ, изобрѣтатели, въ такомъ положеніи. Мы работаемъ цѣлые годы, днемъ и ночью, изощряемъ свой умъ, губимъ свое здоровье, сѣдѣемъ, все надѣясь на успѣхъ. Наконецъ, въ одно прекрасное утро околѣваемъ на соломѣ. Тогда газеты поднимаютъ крикъ, друзья волнуются, публика принимаетъ интересъ въ изобрѣтеніи, и съ нимъ знакомятся по оставшимся бумагамъ. Чортъ возьми!

Жофренъ съ сжатыми кулаками, сверкающими глазами и злобнымъ выраженіемъ лица сталъ ходить по комнатѣ. Онъ не могъ сидѣть на мѣстѣ. Какая-то невидимая сила побуждала его двигаться. Но все-же онъ, наконецъ, опустился на стулъ.

-- Счастье еще, продолжалъ онъ съ тѣмъ-же ожесточеніемъ:-- если первый встрѣчный мошенникъ не украдетъ у насъ, изобрѣтателей, нашу славу. Толпа уже такъ создана: она часто болѣе занимается актеромъ, чѣмъ авторомъ пьесы. Мертвецы не могутъ пользоваться своимъ геніемъ. Я плюю на безсмертіе. Слава -- значитъ поклоненіе живому, а не мертвому, который не слышитъ въ могилѣ похвальныхъ рѣчей. Я не живу химерами, я не похожъ на тѣхъ человѣколюбивыхъ барановъ, которые завѣщаютъ міру свое изобрѣтеніе. Я открылъ то, чего не могли открыть другіе, и потому имѣю право ѣсть и пить, какъ хочу. Я тебя спрашиваю, какая польза въ геніи, если онъ самъ не пользуется плодами своихъ способностей? Талантливые люди должны-бы сдѣлать стачку, и мы увидѣли-бы, что тогда станется съ міромъ. Глупъ и мраченъ будетъ міръ безъ тѣхъ геніальныхъ произведеній, которыя часто совершенно тщетно стараются ему разъяснить... Другъ мой, я не сахарный херувимъ и не шутъ, а бывшій часовщикъ, комерсантъ. Я изобрѣлъ средство управлять шарами, и я продамъ свой товаръ или никому его не дамъ. Нѣтъ, прошло время глупыхъ бредней; мы живемъ въ практическій вѣкъ, непризнающій идилическехъ нѣжностей и заоблачныхъ наградъ. Когда народится министръ, способный интересоваться прогресомъ во всѣхъ отрасляхъ, ты мнѣ его покажи. Чортъ возьми, если отыскиваютъ пѣвцовъ для оперы, то могли-бы заняться мною. Слушай, вотъ мой ультиматумъ: если я умру прежде, чѣмъ мнѣ подадутъ руку помощи или чѣмъ я найду средство примѣнить на практикѣ мое изобрѣтеніе, я его закопаю въ землю, я его уничтожу. Тѣмъ хуже будетъ странѣ. Это ея вина...

Барбеле перебилъ его:

-- У тебя буйная голова, ты революціонеръ.

Жофренъ расхохотался.

-- Я этимъ горжусь, отвѣчалъ онъ.

Потомъ, боясь, что злобная вспышка завлекла его за границы приличія, онъ успокоился, стараясь загладить смыслъ вырвавшихся у него словъ.

-- Барбеле, воскликнулъ онъ вдругъ, потирая руки;-- что ты скажешь, когда утромъ, высунувъ носъ изъ окна, ты увидишь на небѣ нѣсколько шаровъ, летящихъ по различнымъ направленіямъ?

-- Я скажу: да здравствуетъ Жофренъ!

-- И подумать, что еслибы были деньги, то я могъ-бы завтра... но, нѣтъ, съ неба не свалятся тысячные банковые билеты.

-- Не всякой можетъ быть Данаей! замѣтилъ съ усмѣшкой полицейскій комнеаръ.

-- По несчастью. О, какъ я завидую женщинамъ!

-- Отчего?

-- Оттого, что онѣ могутъ продать себя.

-- О, Жофренъ! воскликнулъ Барбеле съ негодованіемъ.

-- Какъ бы то мы было, продолжалъ бывшій часовщикъ, почесывая себѣ бедра;-- еслибы кто-нибудь мнѣ предложилъ круглую сумму, я раздѣлилъ-бы съ нимъ славу своего изобрѣтенія. Какое свинство быть бѣднымъ, а я еще самъ виноватъ въ своей бѣдности. И, однако, чортъ возьми, мое изобрѣтеніе сдѣлано! Оно существуетъ! Какая жалость, что у тебя лѣтъ двадцати пяти или хоть пятнадцати тысячъ франковъ! Какая досада, что тебѣ негдѣ ихъ занять!

Онъ взялъ карандашъ и положилъ руку на чистый листъ бумаги, лежавшій на столѣ.

-- Знаешь, что, мой старый другъ, я тебѣ объясню мою систему, тебѣ одному, такъ-какъ я вѣрю твоей честности. Но дай мнѣ слово, что ты никому не скажешь.

Барбеле далъ слово, и Жофренъ началъ чертить и объяснять свою систему воздушнаго шара, основанную на двухъ парусахъ, прикрѣпленныхъ сверху къ вертящемуся кольцу на вершинѣ шара, а внизу въ корзинѣ. Но, когда дойдя до изобрѣтенной имъ машины, приводящей въ движеніе эти паруса, Жофренъ вдругъ замѣтилъ, съ какимъ серьезнымъ вниманіемъ его слушалъ полицейскій комнеаръ, имъ тотчасъ овладѣлъ духъ подозрѣнія. Онъ быстро зачеркнулъ карандашомъ нарисованный чертежъ и воскликнулъ:

-- Однако, какой я дуракъ! Вѣдь это должно тебѣ надоѣдать?

И, скомкавъ бумагу, онъ сунулъ ее въ карманъ.

-- Нисколько, отвѣчалъ Барбеле;-- твоя система очень любопытна, а какой-же ты изобрѣлъ руль?

Жофренъ отвѣчалъ съ намѣреніемъ его обмануть:

-- Мой руль третій парусъ.

Потомъ онъ прибавилъ:

-- Который часъ?

Онъ сердился на себя, что такъ довѣрился Барбеле. Развѣ онъ не могъ держать языкъ за зубами? Какихъ денегъ могъ онъ ожидать отъ полицейскаго комисара? Ни сантима. Однако, онъ все-же хотѣлъ попытать и тутъ счастья.

-- Если ты мнѣ найдешь нужную сумму, сказалъ онъ, -- то ты увидишь, что я не отплачу тебѣ за это черною неблагодарностью: я не только раздѣлю съ тобою выгоды предпріятія, но и самую славу изобрѣтенія. Но, ради Бога, сохрани въ тайнѣ все, что я тебѣ сказалъ. Для насъ, изобрѣтателей, важнѣе всего тайна, окружающая наши работы.

Барбеле ему обѣщалъ все, что онъ хотѣлъ, и они стали говорить о постороннихъ предметахъ, но какъ-то невольно Жофренъ постоянно возвращался къ своимъ дѣламъ и выходилъ изъ себя. Однако, съ полицейскимъ комисаромъ онъ былъ очень любезенъ, стараясь загладить ихъ недавнюю ссору и овладѣть имъ всецѣло. Главное, ему было необходимо мѣсто, какое-нибудь мѣсто, въ полицейской префектурѣ въ Исси или гдѣ-нибудь въ другомъ кварталѣ.

Между тѣмъ, въ Мулино, въ маленькомъ домикѣ Жофрена, Полина и Мишель вышли изъ своей комнаты, первая выпила молоко, вторая шеколадъ, и обѣ свѣженькія, хорошенькія сѣли къ окну. Мишель, смотря на дождь, барабанившій въ стекла, мечтала, а Полина читала газету.

-- Еще новое преступленіе, воскликнула она вдругъ: -- мужчина и женщина убили вдвоемъ другую женщину въ подвалѣ. Мишель! Мишель!

-- Что?

-- Эти убійцы стоятъ гильотины, непрандя-ли?

-- Да.

-- Какъ можно быть такимъ злымъ, чтобъ убить кого нибудь?

-- Да!

-- Ты только говоришь: да, да. Развѣ тебя не возмущаютъ убійства? У меня ворочаютъ всю внутренность такіе ужасы.

-- И у меня также.

Полина продолжала читать, а Мишель думала объ Октавѣ Блезо. Теперь онъ вѣрно повѣрялъ свои большія книги за конторкой въ аптекѣ. Придетъ-ли онъ вечеромъ, несмотря на дождь?

-- Какія скучныя газеты: все толкуютъ о политикѣ, воскликнула, наконецъ, Полина и, бросивъ газету, подошла къ сестрѣ и поцѣловала ее.

-- О чемъ ты думаешь, Мишель? сказала она, ласкаясь къ ней, какъ ребенокъ.-- Что съ тобой? Ты очень перемѣнилась въ послѣднее время... Или ты меня болѣе не любишь? Или я тебя чѣмъ-нибудь обидѣла, этакая взбалмошная?

-- Нѣтъ, Полина, съ чего ты это взяла?

-- Такъ поцѣлуй меня, когда любишь.

Мишель поцѣловала ее въ обѣ щеки.

-- Ну, ты довольна?

-- Слава-богу! Но что это? У тебя начинается флюсъ.

Мишель покраснѣла. Сестра замѣтила у нея на щекѣ слѣды пощечины.

-- Я наткнулась на дверь.

-- Какая ты неловкая, произнесла Поляна.

Черезъ минуту она вдругъ воскликнула, быстро мѣняя предметъ разговора:

-- Мнѣ надо непремѣнно тебя выдать замужъ.

Мишель вздрогнула. Неужели сестра отгадала ея сокровенныя мысли?

-- Я не хочу выйти замужъ, отвѣчала она.

-- Отчего?

-- Такъ.

-- А если я найду прекраснаго жениха, очень...

-- Напрасно будешь стараться.

-- Развѣ ты любишь кого-нибудь?

-- Я? Вотъ глупость! Я люблю? Кого? Зачѣмъ? Для чего?.. Я довольна своей судьбой... Къ тому-же я не оставлю отца одного.

-- Ты его возьмешь къ себѣ.

-- Мнѣ выйти замужъ? Мнѣ выйти замужъ? Какія у тебя, Полина, иногда глупыя мысли! Во-первыхъ, я никогда не выйду замужъ за перваго встрѣчнаго. Мнѣ уже двадцать одинъ годъ, и я имѣю опредѣленныя мысли о бракѣ. Я хочу, чтобы мой мужъ меня истинно любилъ. А покажи мнѣ кого-нибудь, кто желалъ-бы на мнѣ жениться. Ты, вѣрно, никогда на меня не смотрѣла хорошенько. Я не уродъ, я это знаю; но женщины, какъ я, не симпатичны, ихъ не любятъ. Нѣтъ, пожалуйста, не говори мнѣ о сватьбѣ.

-- Какъ ты горячишься, Мишель, какъ ты горячишься!

-- Кто виноватъ? Скорѣе я пойду въ монахини, чѣмъ выйду замужъ. Ты ножешь-ли себѣ представить, чтобы вдругъ въ нашъ домъ повадился ходить незнакомый человѣкъ, сталъ-бы говорить мнѣ всякія глупости и въ одинъ прекрасный день повелъ-бы меня въ церковь? Фи! У меня морозъ пробѣгаетъ по кожѣ... Къ томуже я никого не люблю. Вѣдь ты не замѣтила, чтобъ я къ кому-нибудь питала нѣжную страсть? Не правда-ли? Ты выходишь замужъ, ты любишь, ты любима. Это совсѣмъ. иное дѣло. Но я никого не люблю, меня никто не любитъ, и мысль о бракѣ мнѣ ненавистна. Перемѣнимъ лучше разговоръ. Полина, займемся чѣмъ-нибудь... Хочешь, пойдемъ въ садъ собирать цвѣты? Букеты въ вазахъ за каминѣ уже завяли, а по дождю такъ весело бѣгать.

-- Прекрасная мысль! отвѣчала Полина въ восторгъ.

И молодыя дѣвушки, подобравъ свои пеньюары, надѣвъ деревянные башмаки и взявъ зонтики, побѣжали въ садъ съ веселымъ смѣхомъ. Черезъ четверть часа снѣ возвратились въ столовую съ грудой всевозможныхъ цвѣтовъ, пропитанныхъ дождемъ.

-- Что съ тобой? вдругъ спросила Мишель, замѣтивъ, что сестра поблѣднѣла и зашаталась.

-- Мнѣ что-то дурно.

-- Хочешь пить?

-- Да.

-- Но въ саду ты не жаловалась.

-- Нѣтъ... я вдругъ теперь почувствовала.

Мишель пошла за стаканомъ, чтобы приготовить сахарной воды.

-- Я лучше лягу на постель, сказала Полина.

-- Конечно. Я сейчасъ приду.

Полина вышла изъ комнаты, шатаясь. Черезъ минуту Мишель принесла ей сахарную воду. Она лежала на постели въ совершенномъ изнеможеніи.

-- Меня вырвало молокомъ, сказала она.-- Позови Констансъ.

-- Констансъ! крикнула Мишель.-- Сестрѣ нездоровится. Пойдите сюда. Ты-бы лучше совсѣмъ легла въ постель, прибавила она.

-- Нѣтъ, не стоитъ.

Но рвота возобновлялась нѣсколько разъ, и Полина была принуждена лечь въ постель. Она чувствовала жгучую боль въ желудкѣ.

Жофренъ вернулся домой только въ пять часовъ. Дождь уже пересталъ. Мишель встрѣтила его въ передней и объявила, что Полина больна. Это извѣстіе, повидимому, не очень его удивило. Только лобъ его сморщился.

-- Посылали за докторомъ? спросилъ онъ.

-- Нѣтъ еще.

Онъ былъ очень недоволенъ. Зачѣмъ не сбѣгали за докторомъ Ланьо? Мишель никогда не умѣетъ распорядиться.

-- Я сейчасъ пошлю Констансъ.

-- Не надо.

Онъ хотѣлъ прежде самъ взглянуть на больную. Глупо было посылать за докторомъ за пустяками. И безъ того довольно безпокоятъ бѣдныхъ докторовъ. Онъ пошелъ въ комнату дочери. У нея былъ легкій бредъ. Ей казалось, что на нее нападали бѣшеныя собаки. Она была очень красна. Глаза ея опухли. Жофренъ пощупалъ у нея пульсъ.

-- У нея маленькій жаръ, сказалъ онъ.-- Ее рвало?

-- Да, много.

-- Во что?

-- Констансъ выбросила.

Онъ перевелъ дыханіе.

-- Напрасно, сказалъ онъ, -- я понимаю, что это. Нѣтъ ничего опаснаго. Хочешь ѣсть, Полина?

-- Нѣтъ, папа.

-- Хочешь пить?

-- Да... очень.

-- Прикажи, Мишель, согрѣть вина.

Онъ отошелъ къ камину и задумался. Мишель сѣла у постели.

-- Попробуй заснуть, сказала она.

-- Мишель, поди сюда, сказалъ Жофренъ, -- мнѣ надо съ тобой поговорить.

Онъ былъ взволнованъ; виски у него сильно стучали. Онъ отвелъ дочь въ маленькую, туалетную комнату молодыхъ дѣвушекъ, подалѣе отъ Полины, и гнѣвно набросился на нее:

-- Ты, просто дура! Я внѣ себя отъ злобы.

-- Отчего?

Онъ говорилъ рѣзко, отрывисто. Мишель ничего не понимала.

-- Мы опозорены! продолжалъ онъ.-- Это низко, подло. Я задушу собственными руками г. Блезо. Ты и твоя сестра меня недостойно обманули. Кто тебѣ позволилъ оставлять Полину наединѣ съ ея женихомъ... Завтра я пойду къ мэру и велю ихъ поскорѣе выкликать. Чего ты разинула ротъ, словно я говорю по-китайски. Вишь, какая невинная голубка, ничего не понимаетъ. Ну, не прикидывайся!.. Полина беременна.

-- О! воскликнула Мишель въ испугѣ.-- Что ты говоришь?

-- Я говорю правду.

-- О, папа!

-- Ты оставляла ихъ когда-нибудь на-единѣ? Отвѣчай, да или нѣтъ?

-- Иногда, но...

-- Но, но... тутъ нѣтъ никакого но, черезъ недѣлю мы уѣдемъ изъ Мулино. Укладывай вещи. Боже-мой, отъ чего зависитъ честь цѣлаго семейства! О, женщины, женщины! Я ему задамъ, вашему аптекарю. Пускай только придетъ,

-- Полина очень больна.

-- Очень больна! Что ты съума сошла?

-- Но лучше-бы послать за докторомъ?

-- Да, да, за докторомъ... вѣроятно, за твоимъ Ланьо. Это величайшій сплетникъ на свѣтѣ. Онъ тотчасъ всѣмъ разскажетъ, что младшая дочь г. Жофрена не могла дождаться сватьбы и родитъ весною, а ты, если не въ томъ-же положеніи, то, благодаря лишь случайности.

-- О, папа!

-- Горе Полинѣ!

И онъ хотѣлъ броситься къ постели, на которой дремала больная, но Мишель его остановила.

-- Завтра, послѣ завтра, когда она поправится, ты поговоришь съ нею, произнесла она умоляющимъ голосомъ, -- пожалѣй ее сегодня. Подумай, что она можетъ совсѣмъ занемочь, если узнаетъ, что ты знаешь ея вину.

-- Хорошо, отвѣчалъ онъ, -- я отложу съ ней разсчетъ, но ей отъ меня дешево не отдѣлаться.

Въ эту минуту Полина открыла глаза. Грудь ея судорожно подымалась. Съ обнаженными плечами и распущенными волосами, она оперлась на одну руку и нагнула голову надъ тазомъ, который держала передъ нею сестра. Холодный потъ крупными каплями выступалъ у нея на лбу.

-- Бѣдная Полина, промолвила Мишель,-- бѣдная Полина!

А Полина плакала, стонала, жаловалась на нестерпимую боль. Густая слизь покрывала бѣлыя края таза.

Между тѣмъ, Жофренъ вышелъ изъ комнаты и приказалъ никого не принимать, даже Октава Блезо.

Спустя три дня, на разсвѣтѣ, при первыхъ лучахъ солнца Полина умерла.

Однако, только Богу извѣстно, какъ за ней ухаживали отецъ и сестра. Впродолженіи ея краткой болѣзни, Жофренъ мало-помалу притихъ и былъ очень добрымъ, нѣжнымъ отцомъ, сидѣлъ съ нею ночи, приготовлялъ ей лекарства и почти уже не говорилъ о чести семейства, которую онъ ставилъ на такой недосягаемый пьедесталъ.

Сначала Мишель не хотѣла вѣрить виновности сестры, но на второй день ея болѣзни, поворачивая Полину, она случайно дотронулась до ея живота, и та страшно вскрикнула. Мишель, ничего не понимавшая относительно беременности, подумала, что предположенія отца были справедливы. Она никогда не видывала предсмертной агоніи во всемъ ея роковомъ величіи. Смерть сестры ужасно на нее подѣйствовала. Такія зрѣлища даромъ не проходятъ. Вдругъ Полина вся задрожала, зубы ея стиснулись, какая-то внутренняя буря потрясла ея тѣло, дыханіе у нея сперлось, она застонала и перестала двигаться. Бѣдная Полина!

Когда его дочери не стало, Жофренъ сказалъ Мишели, что къ его величайшему несчастью и отчаянію первые симптомы болѣзни Полины ввели его въ заблужденіе, что она нисколько не была беременна, и что его терзали укоры совѣсти, зачѣмъ онъ не дозволилъ позвать доктора. А, значитъ, и Полинѣ подъ конецъ не повезло! "Когда-же судьба перестанетъ меня преслѣдовать! подумала Мишель.-- Какая злая, какая слѣпая судьба погубила эту добрую, хорошенькую, милую Полину!"

Черезъ нѣсколько часовъ послѣ смерти Полины, Констансъ побѣжала сообщить грустную вѣсть Барбеле и Октаву Блезо. Барбеле не могъ придти въ себя отъ изумленія и ужаса.

Онъ тотчасъ прибѣжалъ въ домъ Жофрена. Бывшій часовщикъ молча пожалъ ему руку. Мишель съ крикомъ бросилась къ нему на шею. Всѣ трое подошли къ постели. Они плакали...

-- Послали-ли сказать мэру? спросилъ, наконецъ, полицейскій комисаръ, приходя въ себя.

-- Нѣтъ еще.

-- Принеси мнѣ метрики твою и твоей жены, я пойду объявить объ ея смерти. Не безпокойся ни о чемъ. Я займусь похоронами. Какія ты хочешь?

-- Дѣлай, какъ знаешь.

-- Будь спокоенъ. Ты знаешь, вѣроятно, ее отвезутъ завтра... по причинѣ теплой погоды.

-- Уже? сказалъ Жофренъ.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, какъ-бы не желая, чтобы видѣли его слезы.

Между тѣмъ, пришелъ Октавъ Блезо, блѣдный, убитый. Онъ плакалъ навзрыдъ всю дорогу. Отвороты его сюртука были совершенно мокры. Жофренъ позволилъ ему поцѣловать Полину. Такъ его не пускали въ домъ три дня для того, чтобы показать невѣсту мертвой! Онъ не могъ стоять на ногахъ -- такъ судорожно подымалась у него грудь.

Полицейскій врачъ выдалъ свидѣтельство о смерти; абатъ Рошъ прочиталъ отходныя молитвы. Приглашенія на похороны были разосланы во-время. Вечеромъ въ девять часовъ въ комнатѣ Полипы собрались Жофренъ, Мишель, Октавъ Блезо и г-жа Пупеляръ, чтобы просидѣть послѣднюю ночь съ покойницей.

Ночь была теплая. Къ одиннадцати часамъ стало такъ душно въ комнатѣ, что пришлось открыть оба окна.

Всѣ молчали. Мишель сидѣла у окна противъ аптекаря. Первая мысль, сознательно усвоенная молодой дѣвушкой, едва не свела ее съума. Теперь, когда Полина умерла, почему ей не выйти замужъ за Октава Блезо, конечно, по окончаніи траура? Долго преслѣдовала ее эта мысль, она выворачивала ее на всѣ сгороны съ Лихорадочнымъ трепетомъ и, гнѣвно протестуя въ глубинѣ своей совѣсти, старалась, но тщетно, изгнать ее изъ своей головы. Бѣдная молодая дѣвушка не понимала, что съ ней дѣлалось. До какого униженія она дошла, какъ страшно она пала, если подобныя мысли овладѣвали ею всецѣло въ такія минуты! Она не подозрѣвала, что нельзя повелѣвать своимъ мыслямъ, и что люди невиновны, когда невольно подпадаютъ вліянію всепоглощающей мысли. Мишель ужасно страдала, но ея усталое, испитое лицо не выдавало ея внутренней роковой борьбы. Она не смѣла уже смотрѣть на неподвижныя черты сестры; она боялась, что онѣ гнѣвно содрогнутся -- такъ овладѣвала ею все болѣе и болѣе безумная надежда, столь вѣроятная, возможная, реальная. Чѣмъ энергичнѣе пыталась она оттолкнуть отъ себя эту надежду, тѣмъ могущественнѣе она царила въ ея умѣ, ослабѣвшемъ отъ горя.

Мало-по-малу она совершенно забыла близость покойницы, видѣла себя въ квартирѣ аптекаря въ Вожирарѣ, то въ спальнѣ, съ улыбкой застегивая корсетъ, то въ аптекѣ, гордо возсѣдая за конторкой. Она мысленно перебрала всю мебель, находившуюся въ квартирѣ Блезо: кровать, шкафъ съ зеркаломъ, стулья, обитые фигурной матеріей, на которой красовались собаки, голуби, кошки. Она ничего не сознавала изъ окружающаго и даже промолвила въ глубинѣ своего сердца: придетъ день, когда я его упрекну, что онъ когда-то предпочелъ мнѣ Полину. Эта счастливая мечта такъ потрясла ее, что она вскочила и едва не вскрикнула: "побейте меня, дайте мнѣ пощечину, какъ отецъ -- я низкое, подлое созданіе! Я люблю Октава и желаю, какъ можно скорѣе, выйти за него замужъ. Нѣтъ болѣе преградъ! Растопчите меня подъ ногами!.." Но она удовольствовалась тѣмъ, что, высунувшись въ окно, стала жадно вдыхать ароматичный ночной воздухъ.

Въ безмолвной тишинѣ пробило на церкви Исси три часа. Мишель отошла отъ окна и снова приблизилась къ постели. Могучій образъ Октава Блезо выпустилъ ее изъ своихъ когтей. Она упала на колѣни передъ умершей сестрой и горячо молилась. Мало-по-малу она стала спокойнѣе.

Какъ только взошло солнце, главная улица Мулино наполнилась всевозможными звуками. Пѣтухи неистово кричали: "кукерику, кукерику!"; воробьи щебетали въ громадныхъ вязахъ, отбивая другъ у друга самокъ; коровы мычали, требуя корма; тяжелыя башмаки рабочихъ, торопившихся на фабрику или на поле, громко раздавались на тротуарахъ; колеса телѣгъ шумно катились по мостовой; лавочники безъ сюртуковъ лѣниво отворяли двери своихъ лавокъ; сосѣдки здоровались изъ оконъ, перекрикиваясь черезъ улицу. Все начинало жить. Утро было прекрасное. Вдругъ среди общаго шума и гама раздались пронзительные. веселые звуки шарманки.

Въ комнатѣ умершей Октавъ Блезо вздрогнулъ и горько заплакалъ. Констансъ выбѣжала на улицу и сунула шарманщику франкъ, прося его прекратить серенаду. Онъ взялъ деньги, отошелъ на десять домовъ и упорно продѣлалъ одну за другой веселыя пьесы своего репертуара.

Между тѣмъ, плотникъ привезъ на телѣжкѣ гробъ Полины. Подмастерье слѣдовалъ за нимъ. Они внесли гробъ въ голубую комнату и поставили на два стула передъ каминомъ. Потомъ они сошли въ кухню, и Констансъ угостила ихъ виномъ. Они съ удовольствіемъ выпили, стараясь все-же, изъ приличія, выразить соболѣзнованіе горю, постигшему семейство г. Жофрена.

Въ 8 часовъ г-жа Пупеляръ ушла домой переодѣться и разбудить мужа. Барбеле занялъ ея мѣсто. Вскорѣ явились погребальщики. Ихъ было четыре: трое большого роста и одинъ маленькаго, съ едва пробивавшейся бородкой. Ихъ сопровождалъ распорядитель похоронъ, толстый, круглый человѣчекъ, въ черныхъ чулкахъ и башмакахъ. Войдя въ комнату умершей, они низко поклонились съ одинаковой гримасой; погребальщики положили на комодъ свои клеенчатыя шляпы, а распорядитель, съ треуголкой подъ мышкой, подошелъ къ Барбеле и спросилъ съ достоинствомъ:

-- Вы отецъ умершей?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ полицейскій комнеаръ.

Тогда онъ обратился къ рыдавшей Мишели:

-- Вы, вѣроятно, близкая родственница?

Въ эту минуту полъ задрожалъ отъ стукотни внизу. Жофренъ, Мишель и Барбеле переглянулись съ испугомъ; распорядитель похоронъ счелъ нужнымъ ихъ успокоить:

-- Не тревожьтесь, это обиваютъ переднюю и устраиваютъ подъѣздъ.

Потомъ, снова обращаясь къ Жофрену, онъ спросилъ:

-- Вы, конечно, отецъ умершей?

Жофренъ молча кивнулъ головой.

-- Въ такомъ случаѣ пора проститься съ...

Не зная, какъ окончить фразы, онъ просто указалъ рукой на покойницу. Этотъ жестъ былъ такъ краснорѣчивъ, что погребальщики, выстроившіеся въ рядъ подлѣ своихъ шляпъ, задвигались.

Барбеле схватилъ за руку Жофрева. Мишель, едва державшаяся на ногахъ, бросилась на трупъ Полины и съ отчаяніемъ его обняла.

Погребальщики смотрѣли по сторонамъ. Имъ становилось скучно.

Барбеле выпустилъ руку Жофрена и подошелъ къ Мишели. Онъ хотѣлъ оттащить ее отъ постели и увести въ другую комнату, но она сопротивлялась и среди громкихъ рыданій бормотала:

-- Нѣтъ... подождите... дайте мнѣ поцѣловать ее еще разъ.

Распорядитель похоронъ промолвилъ на ухо Барбеле:

-- Она очень растрогана. Оставьте ее. Намъ еще есть время. Молодыя дѣвушки всегда тяжело разстаются съ покойниками.

Мишель тихо опустилась на полъ. Она была въ обморокѣ.

-- Жофренъ, г. Блезо, помогите мнѣ вынести ее! воскликнулъ Барбеле.

Но ни Жофренъ, ни аптекарь не шелохнулись. Они какъ-бы замерли. Распорядитель нетерпѣливо сѣмѣнилъ ногами. Наконецъ, онъ сказалъ одному изъ погребальщиковъ:

-- Барбару, помогите вынести барышню.

Барбару подошелъ къ Мишели и,-- разъ, два, три, -- словно имѣлъ дѣло съ покойницей, онъ поднялъ ее за ноги.

-- Пухъ! Она не тяжелѣе пуха, красотка! сказалъ онъ.

Мишель вынесли въ сосѣднюю комнату. Октавъ Блезо и Жофренъ машинально послѣдовали за ною. Дверь затворилась.

-- Отрубей! воскликнулъ распорядитель похоронъ.-- За дѣло! Насъ оставили, наконецъ,-- въ покоѣ.

-- Отруби! Отруби!

Стали искать. Куда они дѣлись, чортъ возьми! Всегда то, что нужно, куда-нибудь запропастится!

-- Вотъ отруби! сказалъ Барбару, входя въ комнату и держа въ рукахъ мѣшокъ;-- какая славная погода сегодня.

Маленькій погребальщикъ отвѣчалъ:

-- Да, славная погода. Веселѣе отправлять на тотъ свѣтъ людей, когда солнце свѣтитъ. А то въ дождь я всегда кашляю и тогда ни къ чорту не гожусь.

И онъ плюнулъ на паркетъ. Потомъ, обращаясь къ одному изъ своихъ товарищей, очень юному и сухощавому, онъ прибавилъ:

-- Право, странно, Маленго, какъ ты походишь на свою сестру.

-- Можетъ быть.

Барбару молча сыпалъ отруби въ гробъ. Сильный запахъ хлора стоялъ въ комнатѣ. Маленго заткнулъ себѣ носъ,

-- Нѣтъ, я никогда къ этому не привыкну, сказалъ онъ.

Барбару назвалъ его лѣнтяемъ. Распорядитель сдѣлалъ ему выговоръ:

-- Послушайте, Маленго, вѣдь не посылать-же для васъ за букетомъ фіалокъ! Вы, сударь, какіе употребляете духи, или изволите предпочитать лавандовую воду?

Когда Барбару высыпать всѣ отруби, онъ и остальные его товарищи принялись разглаживать ихъ по гробу. Смѣшно было смотрѣть на нихъ, перегнувшихся въ три погибели; полы ихъ черной, длинной одежды оттопыривались, точно хвосты птицъ, и сами они, сунувъ головы въ гробъ, казалось, клевали тамъ что-то.

Подлѣ, на простынѣ, долженствовавшей служить саваномъ, лежалъ неподвижно трупъ Полипы.

Дверь отворилась, и вошла Констансъ, чтобы бросить послѣдній взглядъ на приготовленія. Потомъ,-- разъ, два, три,-- и бѣдную Полину положили на отрубяное ложе. Маленго, понимавшій экономію, несмотря ни его молодые года, потушилъ свѣчу на ночномъ столѣ.

Теперь оставалось только, по обычаю, предупредить семейство, что оно могло проститься въ послѣдній рязъ съ покойницей прежде, чѣмъ ее вынесутъ изъ дома. Распорядитель медленными, торжественными шагами направился въ комнату, гдѣ Жофренъ, Барбеле и Октавъ Блезо суетились вокругъ Мишели, еще лежавшей безъ чувствъ. Онъ ударялъ три раза въ дверь прежде, чѣмъ войти, и сказалъ съ достоинствомъ:

-- Желаете взглянуть въ послѣдній разъ?

Жофренъ и Октавъ послѣдовали за нимъ. Въ комнатѣ умершей погребальщики разговаривали, стоя у открытаго окна. Солнечный лучъ проникалъ черезъ ихъ головы и золотисто отражался на груди Полины. Она казалась перерубленной пополамъ этимъ лучезарнымъ свѣтомъ; голова ея, утонувшая въ подушкахъ, казалась тѣмъ мрачнѣе, что яркимъ блескомъ сіяла нижняя половина савана. Аптекарь упалъ на колѣни. Жофренъ всталъ подлѣ гроба. Глаза его были сухи, лобъ изрытъ морщинами. Онъ безмолвно, неподвижно смотрѣлъ на лицо дочери. Впродолженіи пяти минутъ онъ отдался ей вполнѣ въ нервномъ одуряющемъ порывѣ. Какая-то непонятная, таинственная бесѣда тогда произошла между живымъ отцомъ и мертвой дочерью. Что они говорили другъ другу? Просилъ ли онъ у нея прощенія, прощенія за какое-нибудь низкое, подлое преступленіе? Давалъ-ли онъ ей послѣднее приказаніе не обвинять его передъ лицомъ всеправеднаго Бога? Можетъ быть.

Вдругъ онъ нагнулся къ Полинѣ, пристально посмотрѣлъ на нее, поцѣловалъ ее въ лобъ и сказалъ Октаву Блезо.

-- Поцѣлуйте и вы ее.

Аптекарь повиновался, и они оба вышли изъ комнаты.

Тотчасъ, до ихъ удаленіи, покойницу покрыли саваномъ и стали привинчивать крышку гроба. Когда Барбеле явился, чтобы сказать Полинѣ послѣднее прости, было поздно. Она уже совершила второй переходъ цо дорогѣ къ могилѣ. Погребальщики снесли гробъ въ переднюю и поставили на платформу, а сами удалились въ сосѣдній кабачокъ, гдѣ выпили по бутылкѣ вина. Распорядитель-же похоронъ торжественно сталъ расхаживать въ своей треуголкѣ передъ подъѣздомъ, обтянутымъ бѣлымъ коленкоромъ съ черными каймами.

Мало-по-малу прибывали гости. Позже всѣхъ явились, по праву близкаго сосѣдства, Пупеляры съ дѣтьми, весело рѣзвившимися, какъ-будто ихъ привели на пикникъ, а не на похороны. Прошло четверть часа, и около двадцати человѣкъ собралось въ гостиной. Нѣкоторые изъ нихъ были въ такомъ игривомъ настроеніи, что улыбка у нихъ пропадала лишь при видѣ гроба, освѣщеннаго совершенно безполезно шестью восковыми свѣчами. Снявъ шляпу передъ покойницей, всѣ проходили въ гостиную, чтобы поздороваться съ семействомъ. Жофренъ молча пожималъ каждому руку; Мишель подставляла дамамъ свою щеку. Потомъ всѣ садились, и някто не зналъ, что дѣлать, что говорить, куда дѣть ноги и руки, но все-же на всѣхъ лицахъ была приличная траурная физіономія. Въ сущности, эта была единственная минута во весь день, когда гости вели себя прилично, ибо не успѣли поставить гробъ на дроги, усыпанныя букетами и вѣнками, какъ всѣ лица просіяли -- такъ свѣтло было небо и блестяще солнце.

Погребальное шествіе двинулось. Мужчины и женщины составили отдѣльныя группы. Жофренъ шелъ первый подъ руку съ Барбеле. За ними Октавъ Блезо, Аристидъ съ сыномъ. Гюи Ласаль, Сегюрола, садовникъ Николя и другіе. Около пятнадцати женщинъ сопровождали Мишель, г-жу Пупеляръ и ея дочь, которыя плакали, какъ грѣшницы Магдалины. Маленькая брюнетка такъ всхлипывала, что ее можно было принять за болѣе близкую родственницу покойной, чѣмъ Мишель. Всѣ разговаривали въ одинъ голосъ: "О, какая прекрасная погода! Какое солнце! Еслибъ я зналъ, то взялъ-бы зонтикъ! О всемъ нельзя подумать, и тѣмъ лучше. Не надъ чемъ было-бы смѣяться!-- Хороши эти свиньи депутаты, славную кашу заварили!-- Какъ, свиньи? Они хотятъ счастія Франціи!"

Старшая изъ дѣвицъ Тири, ближайшихъ сосѣдокъ Жофрена, жаловалась, что она не успѣла выпить кофе, и боялась, что у нея будутъ судороги въ животѣ. Меньшая ея сестра, пятидесятилѣтняя дѣва, трогательно вспоминала похороны своей матери и увѣряла, что, даже еслибъ она вышла замужъ, чего Боже избави, то никогда не любила-бы своихъ дѣтей такъ, какъ любила мать. Продавщица колоніальныхъ товаровъ съ угла улицы Мулино распространялась о достоинствахъ покойной. Какая она была тихая, добрая, милая, никогда громко не кричала, всѣмъ была довольна и еще за недѣлю до смерти купила у нея четверть фунта медовыхъ лепешекъ! Другая сосѣдка, маленькая, толстенькая вдова, хотѣла вернуться домой, ибо забыла на плитѣ жарившуюся говядину, и до того хныкала о потерянномъ обѣдѣ, что продавщица колоніальныхъ товаровъ пригласила ее обѣдать къ себѣ послѣ похоронъ.

Гюи Ласаль предлагалъ Сегюролѣ познакомить его съ очень красивой кокоткой, походившей на Мишель. Музыкантъ отказывался, но былъ очень тронутъ любезностью юяоши.

-- Ее зовутъ Пакита, и она славная музыкантша, прибавилъ Гюи;-- она мнѣ вчера играла "Миньону" и "Бѣлую Даму".

-- Я люблю только Вагнера, отвѣчалъ холодно музыкантъ.

Наконецъ, погребальное шествіе вступило въ Исси и медленно двигалось въ толпѣ. Солнце свѣтило такъ ярко, что всѣ, даже Жофренъ, шли въ шляпахъ изъ боязни солнечнаго удара. Шумъ и гамъ многолюдной улицы вывели изъ забытья Мишель, которая во всю дорогу не поднимала глазъ съ земли, не рѣшаясь смотрѣть на тѣ мѣста, гдѣ она такъ весело бѣгала съ Полиной. Но и теперь, едва взглянувъ по сторонамъ на суетившуюся толпу мужчинъ и женщинъ, равнодушно снимавшихъ шляпы передъ гробомъ и кланявшихся, она снова поникла головой. Она увидала въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя Октава Блезо. Мысли, преслѣдовавшія молодую дѣвушку ночью въ комнатѣ покойницы, снова овладѣли ею. Рѣшительно, она принадлежала аптекарю, была его собственностью. Къ чему-же ей было сопротивляться? Почему Октаву было не жениться на ней, разъ что Полины нѣтъ на свѣтѣ? Бывали случаи и смѣшнѣе. Но все-же образъ Полины являлся передъ ея глазами, какъ-бы укоряя ее, что она пользуется ея смертью для своего счастья, Полина, Полина, вѣчно Полина, она теперь была въ одно и то-же время и любимой, оплакиваемой сестрой и безжалостнымъ, неумолимымъ врагомъ. Два противоположныя чувства боролись въ душѣ молодой дѣвушки, и ни то, ни другое не могло одержать побѣды.

Колокола церкви Исси уныло гудѣли. "И къ чему они звонятъ, думала Мишель: -- они не разбудятъ Полины. Какое глупое изобрѣтеніе эти колокола! Они также равнодушно стали-бы звонить на свадьбѣ Октава, еслибы смерть не помѣшала. Динь, день! Бунъ, бумъ! Въ ушахъ даже звенитъ".

Одинъ изъ погребальщиковъ подошелъ къ Жофрену и сказалъ:

-- Когда вамъ понадобятся вѣнки, то я вамъ совѣтую покупать ихъ у Монфурни въ улицѣ Булонь. Скажите только мое имя, Маленго, и вы получите вѣнки гораздо дешевле.

Гробъ остановился передъ церковью. Въ отворенную дверь виднѣлись свѣчи, горѣвшія передъ алтаремъ, выстроенныя въ рядъ, какъ часовые. Погребальщики набросились на гробъ и внесли его въ церковь, гдѣ было хорошо и прохладно. Всякій съ нетерпѣніемъ ждалъ минуты, когда можно будетъ усѣсться. Раздался шумъ стульевъ, и всѣ гости легко вздохнули. Славу-богу, наконецъ-то. Патеры говорили правду, что путь на небо усѣянъ терніями. Теперь, развалившись на мягкихъ подушкахъ, свободно протянувъ ноги и расправляя грудь, всѣ отдыхали. Мишель едва можно было узнать. Жофренъ казался поглощеннымъ своимъ горемъ.

Абатъ Рошъ въ черномъ облаченіи, вышитомъ серебромъ, и предшествуемый пѣвчими и служкой, несшимъ крестъ, встрѣтилъ гробъ. Раздались звуки органа и тихое, дребезжащее, гнусливое пѣніе. Гробъ поставили на катафалкъ, и началось отпѣваніе.

Новые гости прибывали каждую минуту, и Полина уже не казалась забытой всѣми. Въ послѣднемъ ряду стульевъ помѣстились два подрядчика, пріятели Жофрена. Они, очевидно, хорошо позавтракали, много выпили и теперь, нисколько не церемонясь, весело болтали, смѣялись, кашляли, плевали, въ надеждѣ, что органъ и пѣвчіе заглушатъ ихъ голоса. Иногда органъ умолкалъ на секунду, и ихъ болтовня обрывалась на полусловѣ, но снова начнпаласъ съ прежнимъ жаромъ, какъ только органистъ продолжалъ свою заунывную мелодію. Впереди Аристидъ дѣлалъ мысленно отмѣтки изъ всего видѣннаго на случай, если понадобится описать похороны. Сынъ его игралъ платкомъ. Сегюрола, убаюканный органомъ, сочинялъ мрачныя мелодіи. Гюи не спускалъ глазъ съ Мишели. Барбеле и Октавъ Блезо плакали. Жофренъ думалъ о своемъ шарѣ, Мишель объ аптекарѣ.

Вдругъ все умолкло: органъ, гнусливое пѣніе, веселые голоса подрядчиковъ. Абатъ Рошъ сошелъ со ступеней престола и, подойдя къ гробу, посреди мертваго молчанія произнесъ:

-- Dominus vobiscum!

-- Et cum spiritu tuo, отвѣчали пѣвчіе и органъ.

Служба была кончена. Погребальщики подняли гробъ и понесли. Когда Поливу въ послѣдній разъ пронесли мимо Мишели, послѣдняя протянула руку и нѣжно ударила по крышкѣ гроба. Этой безмолвной лаской она хотѣла сказать: мужайся, бѣдная, какъ ты должна страдать! Она воображала, что Полина ее услышитъ.

Гробъ поставили снова на дроги, и шествіе двинулось къ кладбищу. Теперь впереди шло духовенство съ крестомъ. Половина обитателей окрестныхъ домовъ стояли въ дверяхъ. Нѣсколько жандармовъ въ синихъ панталонахъ и сѣрыхъ фуражкахъ сидѣли у воротъ своей казармы, куря трубки. Жофренъ имъ поклонился. Это удивило Барбеле, но старый часовщикъ объяснилъ:

-- Я иду съ тобою, и они тебя знаютъ.

Никогда въ Исси не хоронили столькихъ покойниковъ, какъ въ этотъ день. Куда ни посмотришь, вездѣ виднѣлись группы погребальщиковъ, толстыхъ, худощавыхъ, высокихъ, маленькихъ, съ блестящими бляхами на груди. Передъ кабачкомъ стояли маленькія носилки, на которыхъ, обыкновенно, носятъ гробики мертворожденныхъ дѣтей. Носильщики, вѣроятно, играли въ пикетъ въ кабакѣ. Сегюрола, отличавшійся трагическимъ темпераментомъ, ликовалъ, смотря на все это. Но у самой рѣшетки кладбища онъ едва не расхохотался во все горло. Сѣдой могильщикъ сидѣлъ на камнѣ и читалъ "Права человѣка". Это ужь было слишкомъ! Права человѣка... у воротъ кладбища! Да, въ глубинѣ могилъ были сокрыты эти права человѣка!

Спустя четверть часа, Полина покоилась подъ свѣжей землей.

Абатъ Рошъ произнесъ страшное: requiescat in pace; гости разошлись, и подъ пялящимъ солнцемъ, среди могилъ, передъ грудой уже полузявявшихъ вѣнковъ, остались только Мишель и Октавъ Блезо колѣнопреклоненные, Барбеле задумчивый и Жофренъ непроницаемый.

VI.

Въ блестящей, чистой кухнѣ дѣвицы Тири варили варенье въ сверкающемъ мѣдномъ тазу.

Вдругъ раздался звонокъ. Меньшая Жозефина пошла отворить дверь. На порогѣ стоялъ Жофренъ. Онъ былъ въ глубокомъ траурѣ, съ крепомъ на шляпѣ. Онъ былъ блѣднѣе обыкновеннаго и упирался на палку.

-- Я вамъ очень благодаренъ, сказалъ онъ,-- за то, что вы обезпокоились и пожаловали на похороны моей бѣдной Полины. Я хотѣлъ на этой-же недѣлѣ васъ поблагодарить.

Онъ говорилъ медленно, какъ человѣкъ, пораженный ужаснымъ горемъ. Послѣ смерти дочери, онъ ходилъ съ трудомъ, словно несчастье отшибло у него руки и ноги. Онъ не покидалъ ни на минуту Мулино, и его мрачное, задумчивое лицо возбуждало невольное сожалѣніе во всякомъ, кто его видѣлъ.

-- Войдите, милости просимъ, сказала Жозефина, протягивая ему руки,-- позвольте мнѣ вамъ помочь.

-- Очень вамъ благодаренъ, отвѣчалъ Жофренъ, -- я усталъ и ослабъ.

-- Бѣдный добрякъ, прошептала старая дѣва и провела его за руку въ садъ, гдѣ подъ тѣнью деревъ было очень прохладно.

-- Подумайте, вѣдь нельзя, потерявъ такого ребенка, какого потерялъ я, не чувствовать страшнаго потрясенія.

-- Увы, справедливо говорятъ: добры; уходятъ, злые остаются

Они усѣлись въ саду, и вскорѣ къ нимъ присоединилась старшая сестра, Элиза Тири.

-- Какъ вамъ нравится нашъ садъ? спросила одна изъ нихъ.

-- Очень хорошъ. Помните, я былъ тутъ въ послѣдній разъ съ Полиной?

-- Знаете, что, г. Жофренъ, сказала Жозефина, -- вамъ надо быть благоразумнѣе и не такъ сожалѣть... я знаю... что... надо любить своихъ дѣтей и послѣ ихъ смерти... но вѣдь не надо губить себя.

-- Что мнѣ теперь жизнь? прошепталъ Жофренъ и обтеръ глаза платкомъ.

-- Какой вы послѣ этого человѣкъ! Въ васъ нѣтъ ни на грошъ энергіи: все только плачете. Вамъ надо-бы пойти въ церковь: одна религія можетъ утѣшить несчастнаго.

-- Это правда.

-- Обѣщайте мнѣ, что вы пойдете къ обѣднѣ въ воскресенье.

-- Обѣщаю.

-- Вотъ это хорошо, я довольна вами.

-- Но, г. Жофренъ, вы, кажется, забываете, что у васъ осталась другая дочь, замѣтила Элиза Тири.

Старый часовщикъ покачалъ головой.

-- Вамъ надо развлечься, продолжала Элиза, -- вотъ, напримѣръ, приходите къ намъ сегодня чай пить, у насъ будутъ гости.

-- Я не желалъ-бы, чтобы чужіе видѣли мои слезы.

-- Но мы васъ, именно, и приглашаемъ, чтобы вы не плакали, замѣтила Жозефина.

Онъ пожалъ ей руку.

-- Вы слишкомъ добры, право, слишкомъ...

-- Значитъ, мы васъ ждемъ. У насъ будутъ капитанъ съ женою и мировой судья Бульяръ.

-- Г. Бульяръ? повторилъ Жофренъ, закрывая глаза.-- Я, кажется, у васъ его видалъ?

-- Конечно. Вы придете?

-- Да, благодарю васъ.

-- Надѣюсь, вы приведете и милую Мишель? сказала Жозефина.

-- Мишель? промолвилъ Жофренъ съ сверкающимися глазами, -- Да, вашу хорошенькую Мишель, повторила Элиза.

На лицѣ стараго часовщика выразилось минутное колебаніе, но потомъ онъ воскликнулъ, вскакивая со стула:

-- Никогда, никогда!

Старыя дѣвы смотрѣли на него съ изумленіемъ и любопытствомъ.

-- Чѣмъ васъ прогнѣвала бѣдняжка? сказала Элиза.-- Она такая нѣжная, такая любящая.

-- Жаль ее бѣдную, прибавила Жозефина,-- она теперь всегда будетъ одна. Ей также необходимо развлеченіе. Вѣдь вы должны быть къ ней снисходительны... Мы у васъ не спрашиваемъ вашихъ тайнъ,-- мы на это не имѣемъ права, -- но если вы желаете спросить нашего совѣта, мы съ удовольствіемъ и искренно вамъ скажемъ свое мнѣніе.

Жофренъ все думалъ. Онъ жаждалъ высказать что-то, но чувство стыдливости его останавливало. Можетъ быть, онъ боялся сдѣлать ужасную, непоправимую ошибку? Онъ не слыхалъ, что говорили старыя дѣвы. Наконецъ, онъ сказалъ:

-- Не говорите мнѣ никогда о Мишели.

-- Отчего? спросили старыя дѣвы въ одинъ голосъ.

Жофренъ провелъ рукою по лбу. Что-то его душило.

-- Вы замѣтили, какъ кратковременна была болѣзнь Полины? спросилъ онъ рѣзко.

-- Да, отвѣчали снова хоромъ дѣвицы Тири.

-- Въ три дня она умерла, продолжалъ Жофренъ, не сводя глазъ съ своихъ слушательницъ:-- въ три дня. Это вамъ не кажется страннымъ?

-- Моя двоюродная сестра умерла скоропостижно ночью въ постели, замѣтила Жозефина.

-- Я думаю, что Полину отравили, сказалъ Жофренъ глухимъ голосомъ.

Старыя дѣвы вздрогнули. Морозъ пробѣжалъ по ихъ кожѣ. Они не ожидали ничего подобнаго, хотя и предчувствовали, что старый часовщикъ хотѣлъ имъ повѣрить какую-то тайну.

Жофренъ теперь сравнительно успокоился и прибавилъ:

-- Я убѣжденъ, что моя бѣдная Полина отравлена. Ока очень страдала.

-- Какъ вы можете это думать? воскликнули обѣ дѣвицы Тири.-- Кто-же могъ ее отравить?

-- Мишель, сказалъ тихо Жофренъ.

Старыя дѣвы вскочили. Онѣ едва не расплакались. Преступленіе, вдругъ открытое передъ ними, ихъ ужасало. Онѣ забыли, что Жофренъ былъ отецъ той, которую онъ обвинялъ. Они не замѣтили, какъ возмутителенъ былъ этотъ доносъ въ устахъ отца. Мишель, одна Мишель, предстала имъ въ роковомъ, но блестящемъ ореолѣ.

-- Пойдемте въ комнату, сказала Жозефина:-- насъ здѣсь могутъ подслушать.

Жофренъ послѣдовалъ за ними. Онъ шелъ теперь гораздо тверже. Доносъ, казалось, облегчилъ его физическія страданія, и онъ наслаждался погодой, солнцемъ, садомъ, точно дута его освободилась отъ тяжелаго бремени, и онъ честно совершилъ тяжелый долгъ -- отмстилъ за Полину. Хотя Мишель была его единственной дочерью, укоры совѣсти его не мучили, и онъ подумалъ: "дѣвицы Тири страшныя сплетницы; мировой судья будетъ у нихъ сегодня; черезъ недѣлю Мишель посадятъ въ тюрьму. А! она не хотѣла мнѣ дать свои пятьдесятъ тысячъ! Хорошо, я ихъ теперь получу".

Онъ остановилъ дѣвицъ Тири въ дверяхъ гостиной.

-- Я ухожу, сказалъ онъ; -- ради Бога, никому ни слова о томъ, что у меня сорвалось нечаянно съ языка. Если я подвергаю себя пыткѣ жить съ Мишель, то это потому, что я не желаю ея наказанія. Можетъ быть, она еще раскается -- и все-же я отецъ ея.

-- Какъ вы несчастны! воскликнула Жозефина;-- будьте спокойны, мы не выдадимъ вашей тайны. Я никогда не подумалабы этого о Мишели.

-- И я также, прибавила Элиза, -- однако...

Она не окончила своей фразы; но уже въ своемъ умѣ подъискивала груды аргументовъ противъ молодой дѣвушки.

Жофренъ принялъ свою прежнюю походку человѣка, страждущаго эгоизмомъ.

-- Нѣтъ, рѣшительно не ждите меня, сказалъ онъ, уходя.

Но онъ вдругъ остановился. Удивительная мысль его осѣнила. Онъ вынулъ двадцати франковую монету и, отдавая ее Элизѣ Тири, сказалъ:

-- Прикажите на эти деньги молиться за душу... не Полины... а Мишели.

-- Вы хорошій человѣкъ, сказала старая дѣва, взявъ деньги,-- и Господь васъ вознаградитъ.

Онъ удалился, провожаемый взглядами обѣихъ старыхъ дѣвъ, невольно прослезившихся.

Черезъ пять минутъ Элиза уже торопилась къ абату Рошу, чтобъ повѣдать ему страшную исторію и спросить его совѣта, что имъ дѣлать. А вечеромъ за чаемъ она-же спокойно разсказала мировому судьѣ, что ихъ сосѣдка, молодая дѣвушка, Мишель Жофренъ, отравила свою сестру.

Два дня спустя, разнесся слухъ въ Мулино, что полицейскій комисаръ Барбеле подалъ въ отставку. Этотъ слухъ былъ справедливъ, и вскорѣ всѣ узнали, зачѣмъ онъ подалъ въ отставку.

Однажды, во время обѣда, въ домъ Жофрена явилось три полицейскихъ агента и арестовали Мишель по обвиненію въ убійствѣ ея сестры, Полины. Жофренъ защищалъ свою дочь, какъ левъ, бросившись на полицейскихъ и перебивъ всю посуду, находившуюся на столѣ. Но его связали и оставили въ углѣ комнаты, а Мишель, несмотря на ея крики и клятвы, что она невинна, отвезли въ тюрьму Сен-Лазаръ.

По дорогѣ Мипіель плакала и жаловалась, но, однажды запертая въ тюремной кельи, она утихла отъ усталости и изнеможенія. Всегда основной чертой ея характера были умственная апатія, баснословное упрямство и невозмутимая покорность судьбѣ. Но обвиненіе въ убійствѣ сестры, арестъ, долгое путешествіе изъ Мулино и, наконецъ, заточеніе въ тюрьмѣ потрясло весь ея организмъ и возбудило ея нервы.

"Я въ тюрьмѣ, говорила она себѣ:-- я... я... За что?.. Мнѣ не везетъ! Нѣтъ ни въ чемъ удачи!" Она думала о Полинѣ, которую по увѣренію полиціи она отравила. Неужели Полина умерла отъ отравы? Это невозможно, это была ошибка! Она думала объ отцѣ... О, какъ онъ ее защищалъ отъ полицейскихъ!.. Она теперь ему прощала все. Она сожалѣла, что не отдала ему пятидесяти тысячъ дяди Клерамбо. Но отчего-же онъ просто но сказалъ ей: "Мишель, мнѣ нужны твои деньги". Снова она мысленно возвратилась къ Полинѣ. Бѣдная Полина! Мысли ея приняли какой-то мягкій, сантиментальный характеръ. Она дала себѣ обѣщаніе, какъ только ее выпустятъ -- а это будетъ очень скоро -- украсить могилу сестры роскошными цвѣтами. Она уже видѣла себя въ цвѣточномъ магазинѣ, она выбирала букетъ изъ бѣлыхъ розъ. Но что это? Передъ нею предсталъ грозный образъ Октава Блезо. Онъ вырвалъ у нея букетъ и бросилъ на улицу. Боже мой, онъ вѣрилъ, что она отравила Полину! Нѣтъ, нѣтъ! Мысли у нея спутались, все исчезло изъ ея глазъ. Одно только она сознавала, что Октавъ Блезо на-вѣки погибъ для нея. Ей теперь нечего было и думать о свадьбѣ. Онъ никогда не захочетъ жениться на женщинѣ, сидѣвшей въ тюрьмѣ. "Онъ погибъ для меня, погибъ на вѣки", повторяла она, и мрачное отчаяніе овладѣло ею. Что-то надломилось у нея въ сердцѣ, и она почувствовала страшную пустоту. Мысль о смерти, которой она всегда такъ боялась, казалась ей теперь единственнымъ спасеніемъ. Да, да, она желала умереть. И что такое смерть, какъ не освобожденіе? Она увидитъ Полину и мать. Онѣ ее, можетъ быть, ждутъ. Жить безъ Октава Блезо стало для нея немыслимо. Вся ея ненависть къ жизни происходила отъ невозможности быть его женою. Онъ былъ неприступнымъ утесомъ, о подножіе котораго разбивались, какъ морскія волны, всѣ ея мечты и желанія. А теперь могли ее, сколько угодно, допрашивать: виновны вы? да или нѣтъ? Она готова была отвѣтить: да.

Она теперь чувствовала жгучую потребность жаловаться, рисоваться передъ своими собственными глазами, какъ великая, геройская жертва, способная перенести не одну пытку до роковой минуты казни. Любовь къ Октаву Блезо казалась ей болѣе величественной, болѣе прекрасной религіей, чѣмъ католицизмъ. Ее не пугали уже ни позоръ, ни гильотина, ни безчестіе своего имени. Она въ тысячный разъ повторяла: не везетъ, не везетъ! Но теперь въ этомъ роковомъ крикѣ было что-то усладительное. Вступая въ непонятную сдѣлку съ своей совѣстью, она увѣряла себя, что это добровольное самоубійство не было противно Богу, такъ-какъ ему должна была предшествовать долгая, мучительная агонія по пути, усѣянному терніями. Она гордилась своей жертвой, гордилась, какъ ребенокъ, какъ безумная; эта гордость засѣла у нея въ горлѣ, подобно чудовищной икотѣ, такъ странно слилась съ ея болѣзненной любовью, что она сама не могла ихъ отличить. Она только считала себя достойной всякаго удивленія и сознавала на своемъ челѣ мученическій ореолъ.

Эти чувства поддерживали ее во все время предварительнаго слѣдствія, которое тянулось три мѣсяца. На всѣ вопросы относительно сестры, она отвѣчала одно: не знаю. Вотъ все, чего могли отъ нея добиться. Это была ея система защиты. Она говорила мало, но не отказывалась отъ отвѣтовъ и ѣла съ апетитомъ.

Прошло еще два мѣсяца, и въ началѣ февраля разъигралась обычная драма въ асизномъ судѣ. И какое блестящее было представленіе! Постановка не оставляла желать ничего лучшаго; актеры были прекрасные, костюмы почти новые, подсудимая -- красавица, такъ что драма имѣла всю пикатность пьесы "à femme". Отдѣленные отъ публики рѣшеткой судьи, украшенные почетнымъ легіономъ, сидѣли, развалясь, къ своимъ красныхъ мантіяхъ, съ неумолимыми, зѣвающими лицами. На лѣво виднѣлись присяжные, въ темныхъ сюртукахъ и туго накрахмаленныхъ рубашкахъ, одни съ бородами, другіе чисто выбритые; далѣе прокуроръ, также въ красной мантіи, направо секретарь, потомъ Мишель въ траурѣ послѣ Полины, съ откиднымъ воротничкомъ и густыми волосами, собранными на затылкѣ въ сѣтку. По сторонамъ ея и позади неподвижно возвышались жандармы, замуравленные въ своихъ мундирахъ. Далѣе пестрѣла толпа свидѣтелей, журналистовъ, адвокатовъ, привилегированныхъ посѣтителей на особыхъ мѣстахъ, разряженныхъ, надушенныхъ дамъ и всевозможныхъ зѣвакъ. А надъ ихъ головами по карнизу стѣнъ повторялось несмѣтное количество разъ "jus, lex", неразлучныя, какъ влюбленные голубки, и невольно думалось -- смотря на эти "jus, lox, jus, lex" -- эшафотъ и гильотина. Еще-же выше, на потолкѣ, среди золоченныхъ украшеній, грозили всѣмъ и каждому мечъ и вѣсы.

При такой внушительной обстановкѣ показывали свидѣтели, въ томъ числѣ и бѣдный Барбеле, который изъ чувства долга и уваженія къ принятой присягѣ, чистосердечно разсказывалъ все ему извѣстное, даже тайную любовь Мишели къ аптекарю; громилъ прокуроръ; декламировалъ съ трогательнымъ краснорѣчіемъ молодой адвокатъ и торжественно резюмировалъ предсѣдатель, указывая устрашеннымъ присяжнымъ, что преступленіе не могъ совершить никто иной, какъ Мишель, побуждаемая гнусной корыстью и адскимъ сластолюбіемъ. Правосудіе не имѣетъ права быть снисходительнымъ, иначе оно перестанетъ быть безпристрастнымъ -- были послѣднія слова почтеннаго судьи, и они произвели потрясающее впечатлѣніе на присяжныхъ и публику. Еслибы не былъ вынесенъ смертный приговоръ, всѣ лица выразили-бы грустное разочарованіе: иначе не стоило безпокоиться.

Присяжные не долго совѣщались. Они сказали: "да," по всѣмъ вопросамъ. Мишель казалась мертвой, но слушала всей душой, и закрыла глаза при чтеніи приговора. Судорожный трепетъ пробѣжалъ по толпѣ. Судьи, въ свою очередь, удалились. Возвратясь-же въ залу черезъ нѣсколько минутъ, предсѣдатель объявилъ:

-- Имѣя въ виду, что отравленіе наказуется смертью, Мишель Жофренъ приговаривается къ смертной казни.

Въ толпѣ раздалось, какъ эхо: смерть, смерть!

Тогда предсѣдатель обратился къ Мишели съ послѣднимъ торжественнымъ вопросомъ:

-- Имѣете-ли вы что сказать противъ примѣненія закона?

Грустнымъ, тихимъ, еще болѣе, чѣмъ когда-нибудь, музыкальнымъ голосомъ она отвѣчала:

-- Да... мнѣ не везетъ... не везетъ.

Предсѣдатель нашелъ возможнымъ съострить:

-- Не всѣмъ везетъ.

Потомъ онъ открылъ кодексъ и прочелъ медленно:

-- Всякому, приговоренному къ смерти, отрубаютъ голову.

Въ толпѣ раздались крики. Барбеле вскочилъ и, въ испугѣ, безмолвно указывалъ на Мишель. Кровь хлынула у нея изъ носа и текла по губамъ и подбородку. Она тронула руками лицо, хотѣла вытащить платокъ изъ кармана, зашаталась и упала. Жандармы ее вынесли. Потомъ увидали, что у ея ногъ передъ скамьей была также лужа крови.

На другой день послѣ присужденія Мишели къ смертной казни кто-то, встрѣтивъ ея отца, назвалъ его г. Жофреномъ. Старикъ разсердился.

-- Я не хочу, чтобы меня болѣе называли Жофреномъ, воскликнулъ онъ.-- У Жофрена были двѣ дочери, а у меня нѣтъ ни одной.

Бывшій часовщикъ проклиналъ Мишель, сожалѣлъ, что онъ не помогъ полиціи при ея арестѣ, не признавалъ ее своей дочерью и спрашивалъ у Барбеле:

-- Не знаешь-ли ты, кто былъ любовникомъ моей жены и отцомъ Мишели? По крайней мѣрѣ, утѣшительно, что это не ты.

Барбеле едва снова съ нимъ не разсорился. Однако, Жофренъ продолжалъ жить въ томъ-же домѣ въ Мулино. Онъ не хотѣлъ выѣзжать ради своихъ бумагъ и своего изобрѣтенія. Теперь, когда онъ былъ наслѣдникомъ своихъ обѣихъ дочерей, онъ подъ шумокъ дѣлалъ заказы подрядчикамъ по возможно-дешевымъ цѣнамъ на матеріалы, необходимые для изготовленія его шара. Онъ обдѣлывалъ свои дѣла тайно, незамѣтно.

Несмотря на все это, Мишель его безпокоила: онъ чувствовалъ необходимость видѣть ее, поговорить съ нею. Поэтому онъ, наконецъ, согласился на просьбу Барбеле посѣтить ее въ Ларокетской тюрьмѣ, куда ее перевели, какъ приговоренную къ смерти. Но по дорогѣ ему стало страшно. Какую роль принять ему на себя передъ дочерью? Осыпать ее упреками или вовсе не сердиться? Страшное желаніе бѣжать изъ Парижа куда-нибудь подалѣе въ глушь овладѣло имъ. Но онъ поборолъ это безпокойное чувство, вошелъ въ кофейню, выпилъ рюмку коньяку и, сѣвъ въ фіакръ, заснулъ отъ усталости и безсонной ночи, проведенной за работой. На площади Ла-Рокетъ онъ проснулся и, выходя изъ экипажа, молча протянулъ деньги извощику, но тотъ спросилъ:

-- Хотите, я вамъ покажу мѣсто, гдѣ работаетъ гильотина?

-- Да, отвѣчалъ бывшій часовщикъ.

-- Вонъ пять камней, очень гладкихъ и длинныхъ. Встаньте на подножку, и вы лучше увидите. Ну, что, видно?

-- Да.

-- Ну, вотъ тутъ и ставятъ гильотину.

-- А! произнесъ Жофренъ.

И, отвернувшись отъ извощика, онъ вошелъ въ тюрьму. Его тотчасъ провели въ келью дочери.

Увидавъ отца, Мишель бросилась къ нему на шею. Сторожа удалились, и только за дверью слышны были мѣрные шаги часового.

Молодая дѣвушка была въ прежнемъ черномъ платьи. Отецъ замѣтилъ, какъ она похудѣла и измѣнилась. Ея лобъ и виски были восковой блѣдности. Черносинія кольца окружали ея глаза. Губы ея побѣлѣли. Волосы уже ей остригли. Долго она плакала на груди отца.

Холодый потъ выступилъ на плѣшивой головѣ и лбѣ Жофрена. Они оба молчали. Мишель рыдала. Наконецъ, она сказала:

-- Поцѣлуй меня.

Онъ колебался.

-- Я хочу, чтобы ты меня поцѣловалъ, прибавила она: -- поцѣлуй меня, умоляю тебя.

Онъ прикоснулся губами къ ея волосамъ,-- этого ей не было достаточно,-- и она сухо сказала:

-- Такъ ты меня считаешь виновной?

Онъ ничего не отвѣчалъ, она перестала его ласкать.

-- Я больна, промолвила она:-- ты видишь, я еле стою.

Онъ пододвинулъ ей стулъ. Черезъ минуту она спросила нѣжно:

-- Если ты думаешь, что я виновна, зачѣмъ ты меня отбивалъ у полиціи?

Дико блестѣвшіе глаза Мишели безпокоили Жофрена. Она пронзительно впивалась въ него, какъ-бы стараясь проникнуть въ его сердце, черезъ кору его холодности.

Онъ перемѣнилъ тактику, сѣлъ подлѣ нея и спросилъ вполголоса:

-- Насъ не подслушиваютъ?

-- Не думаю.

-- Все-же надо быть осторожными.

И вдругъ этотъ непостижимый человѣкъ схватилъ ее за голову и сталъ цѣловать.

-- О, папа, милый папа!

Она закрыла глаза и почти безъ чувствъ упала ему на руки. Неожиданная радость лишила ее послѣднихъ силъ. Потомъ она хотѣла оправдаться передъ нимъ.

-- Меня несправедливо осудили... Клянусь тебѣ, я невинна... Судьи ошиблись... но тѣмъ лучше...

Жофренъ ее перебилъ:

-- Такъ ты любила Октава?

Блѣдныя щеки Мишели покрылись слабымъ румянцемъ.

-- Бѣдное дитя мое! прибавилъ онъ.-- А касація?

-- Я отказалась ее подписать.

Онъ продолжалъ, не придавая никакой важности ея словамъ:

-- Тебѣ холодно?

-- Нѣтъ, папа.

-- Ты была нездорова... у тебя шла кровь изъ носа.

-- Это ничего, папа -- ты видишь, это все прошло.

Онъ говорилъ очень мягко, но между ними было что-то натянутое, враждебное. Оба казались смертельно-блѣдными, несчастными.

-- Развѣ Полина, дѣйствительно, была отравлена? спросила, наконецъ, Мишель.

-- Да.

-- Мышьякомъ?

-- Да.

-- Но кто ее отравилъ? Кто?

Молчаніе Жофрена, повидимому, говорило; ты. Сердце Мишели сжалось, и она воскликнула:

-- Клянусь, что я не виновна. Ты мнѣ вѣришь?

Онъ добродушно замѣтилъ:

-- Но кому-же другому было ее отравить?

Вдругъ въ головѣ Мишели произошла страшная буря. Она вспомнила чудовищную холодность отца къ ней и сестрѣ, гнѣвъ на нее за отказъ въ выдачѣ ему пятидесяти тысячъ дяди Клерамбо, пощечину, начало болѣзни Полины, и все это говорило противъ Жофрена.

Онъ снова спокойно повторилъ:

-- Да, кому-же другому?

Она едва не отвѣтила: ты убійца. Но что-то ее удержало. Слезы текли по ея щекамъ. Она снова открыла ротъ и хотѣла воскликнуть: это ты убилъ Полину, ты, ты. Но лицо отца привело ее въ ужасъ: она похолодѣла, какъ мраморъ.

Жофренъ вскочилъ и стоялъ неподвижно передъ нею. Онъ чувствовалъ, что его тайна ей извѣстна. Безумный страхъ овладѣлъ имъ. Погибель казалась ему столь неминуемой, что онъ едва не бросился на Мишель и не задушилъ ее. По счастью, онъ былъ способенъ на низкія, а не на безумныя преступленія. Онъ думалъ бѣжать, скрыться, но боялся Мишели. Онъ стоялъ, мрачный, убитый; его точила злоба, зачѣмъ онъ послушался Барбеле и, какъ дуракъ, пришелъ сюда. Теперь кончены были его планы. Безмолвная тишина царила въ келіи. Сторожъ вошелъ, посмотрѣлъ и удалился, увидавъ, что все обстояло благополучно.

Наконецъ, Жофренъ прошепталъ глухимъ, едва слышнымъ голосомъ:

-- Мнѣ нужны были деньги... ты знаешь на что... Я недостойный человѣкъ.

Мишель хотѣла отвѣчать, но онъ перебилъ ее:

-- Не говори. Я тебѣ запрещаю говорить. Тебя могутъ услышать. Если ты не послушаешься, я разможжу тебѣ голову стуломъ,

-- Оставь меня... уходи, произнесла Мишель повелительно.

Жофренъ, совершенно оправившись отъ смущенія, не двинулся. Онъ посмотрѣлъ на часы:

-- Мнѣ всего осталось десять минутъ говорить съ тобою.

Страхъ совершенно притупилъ его умъ, и ему казалось, что онъ могъ обойти Мишель всякой глупостью.

-- Не выдавай меня!.. Я несчастный... ты святая... Поклянись, что ты меня пощадишь... Тебя вѣдь простятъ... Я добьюсь твоего прощенія... Я пойду къ маршалу!.. Онъ меня приметъ... Мое изобрѣтеніе всему виною... Оно меня сдѣлало преступнымъ... Конечно, я никогда не былъ образцовый человѣкъ...

Онъ хотѣлъ ее поцѣловать. Она отшатнулась.

-- Ты права: я недостоинъ тебя.

Онъ опустился на колѣни передъ своей дочерью.

-- Я понимаю твое самопожертвованіе... Ты отгадала... и не хотѣла ничего отвѣчать судьямъ... Милый, дорогой ребенокъ... Несчастная мученица! Въ тебѣ нѣтъ ничего отцовскаго... Ты наслѣдовала всему отъ матери... Я низкій... подлый. Клянись, что ты меня не выдашь...

-- Уходи... Клянусь... отвѣчала Мишель.

Онъ всталъ и пробормоталъ еще что-то непонятное.

-- Хочешь сдѣлать мнѣ большую услугу? спросила вдругъ Мишель.

-- Да.

Она вынула изъ кармана два маленькіе кусочка завернутой бумаги и подала ему.

-- Пошли по адресу послѣ моей смерти.

-- Ты желаешь, чтобъ я еще къ тебѣ пришелъ?

-- Нѣтъ.

И, побуждаемая какимъ-то безумнымъ порывомъ она протянула въ послѣдній разъ обѣ руки своему отцу, своему прошлому.

Жофренъ поспѣшно вышелъ изъ тюрьмы и, нанявъ фіакръ, крикнулъ:

-- Въ Монмартръ.

По дорогѣ онъ вынулъ изъ кармана записки, давныя ему дочерью, и прочелъ ихъ. Первая была къ Барбеле:

"Я вамъ прощаю. Вашъ маленькій другъ, почти уже мертвый, Мишель".

Вторая записка, менѣе лаконичная, была адресована аптекарю:

"Октавъ,

"Я сожалѣю отъ всего сердца, что ваше имя замѣшано въ моемъ процесѣ. Когда меня не станетъ, вспоминайте обо мнѣ безъ горечи... я васъ искренно любила... мнѣ кажется, что я сдѣлала-бы васъ счастливымъ... Не я убила Полину... Прощайте... Я умираю отъ отчаянія, что не могу быть вашей женой.

Мишель".

Жофренъ просіялъ. Его дочь умирала отъ любви къ Октаву, значитъ, ей не для чего было выдавать своего папу. "Личный интересъ, подумалъ онъ: -- вотъ что руководитъ всякимъ".

Онъ изжевалъ обѣ записки и, скатавъ маленькими шариками, бросилъ на мостовую. Спустя часъ, онъ нанялъ себѣ нумеръ въ небольшой гостинницѣ въ Монмартрѣ, съ цѣлью скрыться отъ полиціи, еслибы Мишель измѣнила своему обѣщанію.

По уходѣ отца, Мишель впала въ обычную апатію. Мысль выдать его не приходила ей въ голову. Но отчего она не подозрѣвала его ранѣе?.. Какого отца далъ ей Богъ!.. Она пожалѣла, что довѣрила ему письма, и со слезами повторяла про себя ихъ содержаніе. Потомъ преступленіе отца перестало ее удивлять. Онъ предсталъ передъ нею въ такомъ ореолѣ грязи и безчестія, что она даже не старалась очистить его образъ. Мало-по-малу, она слова предалась всецѣло Октаву Блезо. Она вспоминала его манеры, черные усы, гладко причесаные волоса, голубые галстухи и жалѣла о немъ всей силой своего воображенія. Она даже почувствовала что-то въ родѣ материнской заботы о немъ. Онъ теперь герой романа, его аптека, вѣроятно, полна посѣтителями, можетъ быть, ея процесъ положитъ начало его извѣстности и богатству. Наконецъ, она съ ревностью подумала, что онъ когда-нибудь женится на другой.

Черезъ нѣсколько минутъ дверь отворилась, и вошелъ абатъ Рошъ. Онъ долго сидѣлъ у нея, увѣщевая и исповѣдывая ее. Она смиренно созналась во всѣхъ своихъ грѣхахъ, но, на вопросъ абата, отравила-ли она Полину, отвѣчала:

-- Не я ее убила.

Абатъ вздрогнулъ:

-- Если не вы, то кто-же?

Она поникла головой и ничего не отвѣчала.

Абатъ взглянулъ на ея хорошенькую головку, которую на слѣдующій день отсѣчетъ палачъ, и необъяснимое чувство жалости овладѣло его сердцемъ.

-- Дитя мое, мужайтесь, сказалъ онъ; -- Богъ васъ не оставитъ... Васъ ждетъ небесная награда.

-- Я надѣюсь, отвѣчала Мишель.

Послѣ ухода патера, Мишели подали обѣдъ. Она не могла ѣсть. Нервы ея были очень возбуждены. Она находилась въ какомъ-то восторженномъ состояніи. Когда наступилъ часъ ложиться спать, она съ радостью растянулась въ постели. Ея совѣсть теперь была спокойнѣе. Она говорила себѣ: "наконецъ-то, я получила право умереть. Отецъ приказалъ мнѣ спасти его". Она забыла, что уже давно рѣшилась умереть, и предалась вполнѣ романической сторонѣ своего положенія. "Я исполню свой долгъ до конца думала она:-- мой отецъ будетъ мнѣ хоть чѣмъ-нибудь обязанъ..! онъ меня никогда не любилъ." Эта идея казалось ей столь возвышенной, что она дрожала отъ восторга. Потомъ ея мысль, снова мысль объ ея любви къ Октаву, стала брать перевѣсъ. Но мало-по-малу все у нея въ головѣ спуталось, и она заснула.

Вдругъ она услышала звонъ колоколовъ, шумный, веселый. Она узнала, что это колокола церкви въ Исси. Она открыла глаза. Передъ нею главная улица Исси. Медленно двигалась веселая свадебная процесія. Въ невѣстѣ Мишель узнала себя. Ее велъ Жофренъ въ праздничной одеждѣ. Сзади шелъ ея женихъ Октавъ Блезо и разговаривалъ съ Полиной. Потомъ слѣдовали Барбеле, Пупеляры и другіе знакомые. Всѣ весело болтали и смѣялись. Она спрашивала себя, какъ воскресла Полина, и была счастлива давно желаннымъ блаженствомъ. Ей только было стыдно, что они шли пѣшкомъ, точно деревенская свадьба, и она подумала, отчего отецъ поскупился нанять кареты. Но Октавъ Блезо весело говорилъ: "черезъ часъ Мишель будетъ моей женой!"

Пробило четыре часа. Мишель проснулась. Кто-то шевелился подлѣ нея.

-- Что? Что надо? спросила она.

-- Это я, дитя мое, сказалъ абатъ Рошъ:-- мужайся.

Мишель со страхомъ оглянулась. При мерцающемъ свѣтѣ фонаря она увидѣла шестерыхъ мужчинъ. Она знала только двухъ: своего духовника и директора тюрыіи. Остальные были: секретарь апеляціоннаго суда, полицейскій комнеаръ, начальникъ вѣдомства полиціи исполнительной и палачъ.

-- Одѣвайтесь, сказалъ директоръ тюрьмы: -- будьте мужественны.

Мишель упала снова на постель. Но черезъ секунду, дрожа всѣмъ тѣломъ, обезумѣвъ отъ страха и не замѣчая присутствія чужихъ мужчинъ, она соскочила съ кровати въ одной рубашкѣ и начала быстро одѣваться.

VII.

Передъ тюрьмой, Ларокетская площадь очищена отъ толпы полицейскими сержантами. Гильотина свободно дышетъ въ ожиданіи своей работы. Она возвышается, красная, спокойная, слишкомъ низкая и сухощавая для предназначеннаго ей рокового дѣла. Толпа ежеминутно прибываетъ изъ всѣхъ окрестныхъ улицъ; ее едва сдерживаютъ жандармы и отрядъ конной республиканской гвардіи. Каски блестятъ при уныломъ мерцаніи фонарей. На небѣ гаснутъ звѣзды. Порой слышно ржаніе лошадей. Толпа шумитъ, смѣется, остритъ. Отъ времени до времени какой-нибудь смѣльчакъ громко поетъ на мотивъ комической лѣсенки: "Ей отрубятъ голову, ей отрубятъ голову"! Общій хохотъ поднимается со всѣхъ сторонъ. Прислонившись къ стѣнѣ лавки башмачника, стоятъ Барбеле, нервно курящій сигару, Пупеляръ, Сегюрола и Гюи Ласаль. Тамъ и сямъ на мрачномъ фонѣ чернаго муравейника пестрѣютъ замаскированные посѣтители публичныхъ баловъ. Изъ-подъ верхняго платья торчатъ трико, фольга, мишура. Въ первомъ ряду возвышается надъ зрителями бѣлая шапка арлекина, на манеръ сахарной головы.

Мало-по-малу разсвѣтаетъ послѣдній день масляницы. Сѣрое небо желтѣетъ. Фонари гаснутъ по примѣру звѣздъ. На подножку гильотины входитъ помощникъ палача и старательно отираетъ капли росы съ перекладины.

Вдругъ съ унылымъ скрыпомъ широко отворяется дверь Ларокетской тюрьмы. Жандармы съ шумомъ обнажаютъ сабли. Въ толпѣ раздаются крики: молчать! молчать! Все стихаетъ. Только громкое ржаніе какой-то жандармской лошади нарушаетъ гробовое безмолвіе. Одинъ изъ зрителей снимаетъ шляпу.

Въ дверяхъ появляется палачъ. За нимъ идутъ четыре его помощника, потомъ Мишель, съ опущенными глазами, обнаженной шеей и связанными на спинѣ руками. Голова ея уже ей не принадлежитъ. Она вспоминаетъ, что когда-то видѣла на улицѣ большую афишу, и ея губы лепечутъ: Прекрасная Елена!.. Прекрасная Елена! Въ своемъ черномъ платьѣ и съ обрѣзанными волосами она кажется поэтичной, прелестной музой, приговоренной къ смерти. Одинъ изъ помощниковъ палача поддерживаетъ ее... Абатъ Рошъ ей что-то говоритъ. Онъ подастъ ей распятіе. Она прикладывается. Неожиданно она видитъ страшный ножъ, пятится, хочетъ бѣжать и падаетъ на колѣни... Палачъ ее схватываетъ, несетъ нѣсколько шаговъ и бросаетъ на подъемную доску. Раздается ударъ тяжелый, глухой... Всякій слыхалъ такіе удары на бойнѣ.

Потокъ крови хлынулъ по ступенямъ гильотины и побѣжалъ по мостовой.

Въ это самое время на Монмартрѣ Жофренъ спалъ въ своемъ нумеръ. Наканунѣ онъ просидѣлъ весь вечеръ въ театрѣ Folies dramatiques, гдѣ давали "Les Cloches de Corneville", и вернулся домой черезъ бульвары.

Въ десять часовъ онъ всталъ, одѣлся, вышелъ на бульваръ Клиши и, купивъ газету, помѣстился въ маленькомъ ресторанѣ.

-- Бифштексъ съ картофелемъ, крикнулъ онъ лакею и, развернувъ газету, сталъ читать.

Черезъ нѣсколько минутъ ему принесли бифштексъ. Онъ положилъ газету на столъ подлѣ тарелки и принялся ѣсть. Но вдругъ его глаза примѣтили что-то. Поднятая вилка засверкала въ воздухѣ, глаза окаменѣли. Потъ выступилъ у него на лицѣ; колѣни затряслись. Онъ прочиталъ:

-- "Сегодня утромъ въ 4 ¹/₂ часа окончилась на Ларокетской площади ужасная драма, нѣсколько мѣсяцевъ поглощавшая вниманіе Парижа и всей Франціи: Мишель Жофренъ заплатила головой за преступленіе...

Онъ не могъ читать далѣе. Вилка выпала изъ его руки, онъ скомкалъ газету и сунулъ въ карманъ. Какой-то громкій голосъ ему кричалъ: Ты спасенъ! Ты спасенъ! Она ничего не сказала.

Радостное чувство наполнило его сердце, слезы выступили у него на глазахъ. Онъ увидалъ передъ собою высоко на голубомъ небѣ свой шаръ, свободно поднимавшійся, неспускавшійся, летавшій то направо, то налѣво, по его волѣ, какъ прирученный орелъ. Онъ слышалъ оглушительныя рукоплесканія толпы далеко внизу у его ногъ, на землѣ. Пушечные выстрѣлы раздавались въ его честь. Облака кружились вокругъ него, какъ флаги, развѣваемые вѣтромъ. Осѣненный солнцемъ, онъ носился среди планетъ на волшебномъ послушномъ драконѣ. Онъ былъ царь воздушнаго пространства, укротитель стихій. Онъ не боялся теперь ничего, ни человѣческаго правосудія, ни смерти.

Никакой укоръ совѣсти не щемилъ его душу. Лицо его стало снова неподвижнымъ, безчувственнымъ. Сгорая любопытствомъ дочитать разсказъ о казни дочери, онъ вынулъ изъ кармана газету, разгладилъ ее и прочелъ съ первой строки до послѣдней совершенно хладнокровно. Когда онъ дошелъ до извѣстія, что тѣло выдали семейству, онъ подумалъ: "о какомъ семействѣ тутъ говорятъ? Кажется я и семейство Мишели одно и то-же. Вѣроятно, Барбеле отъ моего имени потребовалъ останки своей крестницы".

Потомъ онъ спокойно продолжалъ завтракать. Послѣ бифштекса онъ съѣлъ цвѣтной капусты, сыра и фруктовъ. Его изобрѣтеніе теперь всецѣло занимало его умъ. Онъ любилъ его безумнѣе, чѣмъ мужчина -- женщину, игрокъ -- карты, мать -- своего ребенка.

Окончивъ завтракъ и заплативъ лакею, онъ вышелъ изъ ресторана и направился на Итальянскій бульваръ. Онъ шелъ, гордо поднявъ голову, очень скоро. Взглядъ его и походка были спокойные, рѣшительные. Внутреннее довольство придавало блескъ его глазамъ и румянецъ щекамъ. По-временамъ онъ останавливался передъ магазинами, соблазненный великолѣпными выставками на окнахъ. Его заинтересовали какія-то статуетки; онъ нашелъ даже, что одна изъ нихъ очень походила на покойную его жену въ юности.

Четверть часа спустя, Жофренъ усѣлся въ кофейнѣ "Римъ" передъ маленькимъ столикомъ, на которомъ тотчасъ появилась чашка кофе и графинчикъ коньяку. Онъ окружилъ себя газетами и пробѣжалъ ихъ всѣ, сладостно вкушая описанія казни Мишели. Потомъ онъ сталъ медленно пить кофе и прихлебывать коньякъ; отъ времени до времени звонъ монетъ на сосѣднихъ столахъ напоминалъ ему, что у него было сто тысячъ франковъ, выработанныхъ имъ въ потѣ лица, съ опасностью жизни. Въ кофейнѣ было очень жарко. Какое-то сладкое оцѣпепѣніе овладѣло тѣломъ Жофрена; онъ хотѣлъ снять пальто, но полѣнился -- такъ хорошо было сидѣть на мягкой подушкѣ, прислонясь къ мягкой спинкѣ дивана. Руки и ноги у него тяжело висѣли, но онъ ощущалъ пріятное самозабвеніе. Рядомъ курили прекрасную сигару; запахъ ея подѣйствовалъ на его нервы; онъ захотѣлъ также курить и потребовалъ сигаръ. Онъ теперь пилъ коньякъ маленькими глотками, прищелкивая языкомъ, разводя его слюной. Винные пары поднимались ему въ голову и начинали его опьянять самымъ пріятнымъ образомъ. Въ зеркалѣ, висѣвшемъ напротивъ, отражалась его лысая голова въ клубахъ дыма. Постоянная бѣготня лакеевъ, мерцаніе бѣлыхъ передниковъ, звуки шаровъ на биліардѣ и костей домино, шумъ дверей окружали его одуряющей атмосферой. Онъ незамѣтно опорожнилъ графинъ коньяку, и уже всѣ лица въ кофейнѣ виднѣлись ему черезъ легкую колыхавшуюся дымку.

Образъ дочери и шаръ его болѣе не преслѣдовали. Глаза его блуждали повсюду, по закоптѣлому потолку, по бронзовымъ люстрамъ, по шляпамъ, висѣвшимъ на крючкахъ, по платью посѣтителей. Этотъ человѣкъ, обыкновенно, столь трезвый, чувствовалъ неутолимую жажду. Онъ спросилъ пива, думая освѣжиться. Наконецъ, онъ вышелъ изъ кофейни. Ноги его тяжело ступали. Онъ не чувствовалъ холода, но холодъ все-же на него дѣйствовалъ. Ноги, особенно ноги, были невыносимы: точно свинцовыя гири были привязаны къ его подошвамъ.

Вскорѣ жажда стала снова терзать его. Онъ зашелъ въ кофейню Регенства. И такимъ образомъ онъ провелъ весь день. Онъ все переходилъ изъ одной кофейни въ другую и все пилъ, пилъ. Ни разу мысль возвратиться домой въ Мулино не приходила ему въ голову. Въ 6 ¹/₂ часовъ онъ вошелъ въ кофейню "Кардинала" и, увидавъ на столѣ абсентъ, потребовалъ рюмку. Усѣвшись на стулъ у двери, онъ покачивался, дико смотря на всѣхъ присутствующихъ, ежеминутно зажигая спички и закуривая сигару, которая все гасла. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ толстый рыжій юноша. Жофренъ вдругъ воспылалъ къ нему любовью, какъ нѣкогда къ Барбеле, къ Пупеляру. Широко раскрывъ свои пересохшія губы и чувствуя необходимость излить свое сердце, онъ сказалъ:

-- Сегодня утромъ отрубили голову моей дочери.

Рыжій юноша засмѣялся, качая головой.

-- Честное слово, прибавилъ Жофренъ.

Кто-то видѣлъ его черезъ нѣсколько времени у Бребана. Онъ обѣдалъ за особымъ столомъ, но ничего не ѣлъ, а безъ устали пилъ. Отъ Бребана, побуждаемый фантазіей пьянаго человѣка, онъ зашелъ къ парикмахеру и приказалъ коротко остричь себѣ бороду, какъ онъ носилъ ее всегда до смерти Полины. Потомъ онъ снова пошелъ бродить по бульварамъ, оступаясь на каждомъ шагу.

Небо было покрыто черными тучами. Приготовлялась гроза. Толпа кишѣла на тротуарахъ между блестяще-освѣщенными магазинами и газовыми фонарями. Экипажи сновали, встрѣчались, перегоняли другъ друга. Неописанный, глухой, безконечный шумъ и гамъ наполняли атмосферу. Жофрену стало тошно смотрѣть на эту суетню. Онъ свернулъ въ улицу Раше. Илюминованный подъѣздъ Folie Bergère заманилъ его, и онъ вошелъ. Обширная красная зала, освѣщенная газовыми рожками, толпа мужчинъ и женщинъ въ шумныхъ, пестрыхъ туалетахъ, сцена, на которой ломались акробаты, оркестръ, гремѣвшій безъ устали, привели въ тупикъ Жофрена. Онъ не могъ ничего разобрать. Окружавшая его вѣчно двигавшаяся публика со смѣхомъ указывала на него пальцами, но его пьянство было столь серьезно, что никто не позволялъ себѣ ни малѣйшей съ нимъ шутки. Увидавъ въ сторонѣ буфетъ, онъ пошелъ пить. На сценѣ показались балетныя танцовщицы и стали порхать, какъ золотыя бабочки. Жофренъ опустился на диванъ и закрылъ глаза. Изъ всего оркестра, шумно игравшаго увертюру Сирены, онъ слышалъ только высокія нотки флейты и громовый голосъ тромбона.

-- Предложите мнѣ стаканъ пива, произнесъ надъ самымъ его ухомъ слащавый женскій голосъ.

Онъ открылъ глаза. Передъ нимъ стояла женщина въ черномъ бархатномъ платьи, обрисовывавшемъ ея громадныя бедра. Густой слой пудры покрывалъ ея толстыя щеки; полуобнаженная шея выказывала чудовищныя груди, окаймленныя кружевами. Она повторила свою просьбу. Привлеченный обнаженнымъ тѣломъ Жофренъ погладилъ ее по шеѣ. Она улыбнулась. Онъ всталъ и отошелъ. Она закричала: "старый шутъ!"

Въ эту минуту раздались рукоплесканія. Жофренъ поднялъ голову. Подъ потолкомъ висѣлъ акробатъ въ трико, уцѣпившись зубами за летучій трапезъ. Передъ глазами Жофрена мелькнулъ его шаръ, освѣщенный заходящимъ солнцемъ. Вокругъ него громко болтали, смѣялись, назначали свиданія. Вдругъ онъ узналъ Гюи Ласаля, обнимавшаго за талію одну изъ красавицъ, сидѣвшихъ за буфетомъ. Жофренъ повернулся къ нему спиною, сѣлъ передъ сценой на скамейку, спросилъ пива и задремалъ.

Когда онъ очнулся, на сценѣ шла пантомима. Актеръ, переодѣтый обезьяной, умиралъ среди плачущей толпы. Съ его маски текла кровь. Жофренъ вспомнилъ о Мишели. Она предстала передъ нимъ съ отрубленной головой, во всемъ ужасѣ казненной жертвы правосудія. Красныя стѣны залы окружали его какъ-бы океаномъ крови. Онъ дотронулся до скамейки -- рука его была мокрая. Онъ вздрогнулъ. Онъ допилъ стаканъ залпомъ и почти выбѣжалъ на улицу. Свѣжій воздухъ его немного успокоилъ. Онъ забылъ Мишель и кровь, въ которую, какъ ему показалось, онъ погрузилъ руку. Возвратиться въ Мулино -- вотъ мысль, которая теперь всецѣло имъ овладѣла. Онъ отправился, изъ экономіи, пѣшкомъ, хотя и шагалъ не очень твердо.

Миновавъ церковь Магдалины и площадь Согласія, Жофренъ перешелъ на лѣвый берегъ Сены. Онъ шелъ, не думая, не сознавая ничего. Однако, онъ не сбивался съ пути и только едва не плакалъ, какъ ребенокъ, отъ постоянныхъ столкновеній и ушибовъ. То онъ едва не попалъ подъ экипажъ, то наткнулся на кучу песку, то ударился о ставень, то столкнулъ съ тротуара здоровеннаго рабочаго, который ударилъ его изо всей силы кулакомъ. Но онъ все-же шелъ, стиснувъ зубы и бормоча какія-то безсвязныя слова, среди которыхъ постоянно повторялись: "шаръ, Мишель, Полина". У городскихъ укрѣпленій онъ зашелъ въ кабачекъ и еще выпилъ коньяку. Послѣ этого онъ уже не различалъ домовъ и только инстинктивно продолжалъ путь, держась линіи газовыхъ фонарей.

Между тѣмъ поднялся сильный вѣтеръ. Онъ засталъ Жофрена въ главной улицѣ Исси и неудержимымъ порывомъ сорвалъ у него шляпу. Деревья въ паркѣ громко стонали, со всѣхъ сторонъ поднялся шумъ, трескъ. Съ крыши какого-то дома слетѣла труба съ такимъ грохотомъ, словно весь домъ разрушился. Крупныя капли дождя щекотали обнаженную лысину пьянаго Жофрена. Онъ остановился, схватилъ себя за голову и тогда только замѣтилъ, что у него не было шляпы. Онъ вернулся и сталъ искать упорно, безумно. Но вдругъ на черномъ небѣ блеснула молнія, раздался громъ. Жофренъ оступился и упалъ въ канаву, но не пришелъ въ отчаяніе, а выбрался снова на дорогу. У него хватало энергіи бороться съ ураганомъ. Онъ обхватилъ руками первое попавшееся дерево и сталъ ждать, самъ не зная чего.

Грозя разразилась съ дождемъ и градомъ. Вокругъ было все темно. За предѣлами Исси уже не было болѣе фонарей. Мокрый до костей, и нѣсколько отрезвленный испугомъ, Жофренъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Всю его внутренность ворочало. Наконецъ, холодный потъ выступилъ у него на лбу, и его вырвало. Онъ самъ не зналъ, сколько времени онъ стоялъ въ грязи и водѣ. Когда вѣтеръ немного спалъ, и гроза утихла, хотя дождь не переставалъ, онъ продолжалъ свой путь въ Мулино.

Онъ шелъ тихо, сгорбившись, шлепая по лужамъ, натыкаясь на камни и деревья; онъ такъ страдалъ отъ внутренняго огня, пожиравшаго его желудокъ, что даже не жаловался, не стоналъ. Казалось, оскорбленная природа хотѣла отомстить этому роковому человѣку за убійство дочерей.

Очутившись передъ дверью своего дома, онъ глубоко вздохнулъ, съ трудомъ нашелъ замокъ и, отперевъ его, поднялся по лѣстницѣ въ свою комнату. Тамъ онъ зажегъ свѣчу, снялъ мокрое платье и надѣлъ ночную рубашку и халатъ. Тутъ овладѣло имъ желаніе увидѣть свой шаръ. Онъ взялъ свѣчу и пошелъ въ мезонинъ. Тамъ все было въ прежнемъ порядкѣ: на столѣ разложены бумаги, въ углу колыхался шаръ, словно живой. Жофренъ снялъ покрывавшую его тафту. Шаръ немного приподнялся. Онъ былъ такъ малъ, что его можно было принять за дѣтскую игрушку. Жофренъ сѣлъ въ кресло противъ него. Надежда, гордая, самолюбивая, наполняла все его существо. Сердце его мѣрно билось. Безмолвное созерцаніе шара было для него какимъ-то услаждающимъ блаженствомъ. Онъ заснулъ.

На слѣдующее утро въ 11 часовъ страшный звонокъ разбудилъ Жофрна. Онъ вздрогнулъ отъ холода, но всталъ и, подойдя къ окну, осторожно пріотворилъ его, чтобы взглянуть, кто осмѣливался его безпокоить. Онъ едва не упалъ отъ испуга: жандармъ стоялъ верхомъ у его двери. Звонокъ повторился. Жофренъ еле дышалъ. Вдругъ послышался голосъ Жозефины Тири:

-- Не стоитъ звонить, никого нѣтъ въ домѣ.

-- Я привезъ письмо отъ министра г. Жофрену, отвѣчалъ жандармъ.

-- Суньте подъ дверь.

Послышалось звяканье сабли, потомъ наступило безмолвіе, снова загремѣла сабля, и, наконецъ, раздался топотъ лошади по мостовой.

Жофренъ сбѣжалъ по лѣстницѣ въ сѣни, взялъ письмо и поспѣшно прочелъ его. Директоръ департамента внутренней торговли увѣдомлялъ его по приказанію министра, что послѣдній находилъ невозможнымъ оказать содѣйствіе чисто-частному предпріятію.

"Чортъ возьми, подумалъ Жофренъ,-- развѣ это для меня новость!.. По счастью, я принялъ свои мѣры... Плевать мнѣ на деньги министра... А этотъ директоръ -- просто болванъ... У меня сто тысячъ франковъ... А вѣдь Мишель была все-же славная дѣвушка!.. Но теперь надо заняться шаромъ и энергичнѣе... Да, мнѣ надо придумать себѣ новую фамилію... Мнѣ нельзя по-старому называться Жофреномъ".

Онъ задумался.

-- Нашелъ, почти громко произнесъ онъ: -- я назову себя Рожеле.

И, возвращаясь къ себѣ въ комнату, онъ все повторялъ:

-- Рожеле... да... Рожеле... Рожеле!

"Дѣло", No 12, 1878

Оставить комментарий Энник Леон (перевод: Без указанию переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1878 Обновлено: 15/04/2024. 186k. Статистика. Повесть: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: La Dévouée: les héros modernes. Текст издания: журнал "Дѣло", No 12, 1878.

Энник Леон Жертва эгоизма

ЖЕРТВА ЭГОИЗМА. *)

ЛЕОНА ЭННИНА.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

Энник Леон
Жертва эгоизма

**ЖЕРТВА ЭГОИЗМА. *)**