Царь Эдипъ. Софокла. Переводъ съ греческаго Ольги Вейесъ, съ предисловіемъ В. А. Грингмута. Изданіе женской классической гимназіи. Москва, 1893 г. Переводъ г-жи Вейссъ Царя Эдипа, хотя и не отличается никакими особенными красотами, вродѣ яркой выразительности стиха или образности его, все же производитъ довольно хорошее впечатлѣніе. Стихъ почти вездѣ выдержанъ, а слогъ, въ достаточной степени легкій и чуждый претенціозности, остается таковымъ до конца. Правда, встрѣчаются нѣкоторыя шероховатости, образчиками которой можетъ послужить слѣдующій примѣръ: на стр. 55:
"Буду въ ихъ словъ правотѣ убѣжденъ"... и т. п.
Но шероховатостей этихъ весьма небольшое количество, и, притомъ, онѣ настолько незначительны по существу, что не могутъ отнять отъ перевода тѣхъ его положительныхъ достоинствъ, которыми онъ, несомнѣнно, обладаетъ. Въ знаменитой трагедіи Софокла столько художественныхъ достоинствъ, имѣющихъ и въ настоящее время глубокій психологическій интересъ, что намѣреніе переводчицы воспроизвести именно ее на русскомъ языкѣ лишній разъ, конечно, ни въ комъ не могло бы возбудить никакого удивленія.
Однако, таковое удивленіе, все-таки, непремѣнно явится у каждаго читателя, пожелавшаго болѣе подробно ознакомиться съ Царемъ Эдипомъ по разбираемому нами изданію женской классической гимназіи. Изъ предисловія г. Грингмута читатель совершенно неожиданно узнаетъ, что истинное значеніе трагедіи Софокла, по нынѣшнимъ временамъ, не столько обще-литературное, сколько публицистическое, такъ какъ ее слѣдуетъ разсматривать, по мнѣнію г. Грингмута, не "съ одной драматической точки зрѣнія (?), но и съ христіанской" (стр. 1). "Эдипъ Софокла,-- говоритъ г. Грингмутъ на стр. 6 своего предисловія,-- есть высшій типъ человѣка, преклонившагося передъ разумомъ своимъ; онъ вмѣстѣ есть и олицетвореніе всего человѣчества, отшатнувшагося отъ Бога вслѣдствіе увлеченія своимъ разумомъ"; и затѣмъ далѣе на той же страницѣ нашъ публицистъ восклицаетъ: "но, вѣдь, таково и человѣчество современное!"
Усматривая главную черту характера Эдипа и вмѣстѣ причину его бѣдствій въ его самонадѣянности, г. Грингмутъ такую же черту приписываетъ и всему человѣчеству, имѣющему несчастіе наполнять собою въ настоящее время всѣ страны земного шара. "Вмѣсто того, чтобы возблагодарить Бога за дарованныя Имъ высокія качества, Эдипъ осуетился въ умствованіяхъ своихъ и вообразилъ, что онъ можетъ поставить себя выше Бога, точь-въ-точь, какъ современное человѣчество" (стр. 7).
Для болѣе полной характеристики современнаго человѣчества г. Грингмутъ не останавливается на подробномъ разсмотрѣніи личности самого Эдипа съ точки зрѣнія его религіозныхъ вѣрованій, но, кромѣ того, становясь на ту же точку, занимается тщательнымъ разборомъ характеровъ Іокасты и Креонта. Выводомъ изъ этихъ глубокомысленныхъ экскурсій нашего публициста въ область древне-греческой морали, будто бы послужившей прототипомъ религіозной морали современнаго человѣчества, является заключеніе весьма рѣшительнаго свойства относительно того, что были и есть "три основныя причины безбожія: легкомысліе, гордость и тупоуміе, олицетворенныя Софокломъ въ Іокастѣ, Эдипѣ и Креонтѣ" (стр. 22).
Желая быть возможно-убѣдительнымъ, г. Грингмутъ не скупится на самые смѣлые эпитеты, которыми громитъ всѣхъ, кто бы вздумалъ не раздѣлять его воззрѣній. Такъ, напримѣръ, на стр. 22, только предугадывая возраженія со стороны своихъ критиковъ, онъ, ни мало не смущаясь, заранѣе называетъ "современными легкомысленными Іоакастами и тупоумными Креонтами" всю ту часть человѣческаго рода, которая осмѣлилась бы повѣрить этимъ критикамъ болѣе, чѣмъ г. Грингмуту.
Г. Грингмутъ совершенно упускаетъ изъ виду то обстоятельство, что, не принадлежа ни къ одному изъ переименованныхъ имъ разрядовъ безбожниковъ, можно держаться какихъ-нибудь другихъ взглядовъ на Царя Эдипа, кромѣ тѣхъ, какіе онъ излагаетъ въ своемъ предисловіи. Не безъинтересно, напримѣръ, было бы узнать, къ типу ли легкомысленныхъ Іокастъ, или къ числу тупоумныхъ Креонтовъ относитъ онъ П. Н. Кудрявцева, автора знаменитаго анализа трагедіи Софокла. Г. Грингмутъ самъ совершенно справедливо признается, что, въ виду блестящихъ достоинствъ этого анализа, ему "совершенно излишне было писать новый разборъ великой драмы Софокла" (стр. 1). Онъ прибавляетъ, что онъ лично "имѣлъ въ виду не превзойти Кудрявцева, ни даже сравняться съ нимъ, а просто дополнить его анализъ" (стр. 1). Однако, на самомъ дѣлѣ, отдавая должное достоинствамъ кудрявцевскаго анализа, нашъ публицистъ не только не дополнилъ его, но и прямо извратилъ самые основные принципы, на которыхъ стоялъ Кудрявцевъ.
Г. Грингмутъ не желаетъ обращать никакого вниманія на истинный трагизмъ положенія Эдипа, этого, по мнѣнію Кудрявцева, дѣйствительно сильнаго человѣка и безупречнаго общественнаго дѣятеля, "не имѣвшаго другой заботы, кромѣ желанія облегчить участь своего народа", обладавшаго, сверхъ того, самымъ человѣческимъ любящимъ сердцемъ и погибшаго въ силу какого-то рокового, ничѣмъ не мотивированнаго и не заслуженнаго обстоятельства. Напротивъ, нашъ публицистъ всю суть видитъ въ самонадѣянности Эдипа, качествѣ вполнѣ анти-христіанскомъ, а потому позволившемъ г. Грингмуту пуститься въ область ни на чемъ не основанныхъ параллелей и публицистическихъ догадокъ. Что же можетъ быть общаго между подобнымъ ребяческимъ толкованіемъ трагедіи Софокла и глубокимъ анализомъ Кудрявцева, который если и не отрицаетъ у Эдипа нѣкоторой самонадѣянности, то отводитъ ей малое, подобающее мѣсто, какъ обычной слабости даровитаго человѣка? Вотъ подлинныя слова Кудрявцева: "Уже съ перваго раза любишь Эдипа если не какъ героя, то какъ человѣка. Онъ плачетъ не за себя, но за участь города, чувствуя свое безсиліе облегчить его бѣдствіе".