Ежов Николай Михайлович
Вечное зло

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ВѢЧНОЕ ЗЛО.
(Разсказъ).

I.

   Отставной чиновникъ Иванъ Васильевичъ Голубевъ получилъ письмо отъ своего двоюроднаго племянника, присяжнаго повѣреннаго Макарова. Во время чтенія этого письма у Ивана Васильевича выступилъ на лбу потъ и сами собою зашевелились усы.
   Макаровъ писалъ слѣдующее:
   "Дядя! Я уже рапортовалъ тебѣ о смерти нашего родственника Вишневскаго, съ которымъ мы при его жизни почти незнались. Какъ мы были увѣрены, такъ и случилось: покойный Петръ Андреевичъ оставилъ духовное завѣщаніе въ пользу Елизаветы Николаевны Захаровой и ея дѣтей, то есть на самомъ дѣлѣ, своихъ собственныхъ, прижитыхъ внѣ брака. Елизавета Николаевна представила завѣщаніе въ судъ, и оно было утверждено. Ивашкевичъ, Александръ Петровичъ, въ судѣ былъ и оттуда пріѣхалъ ко мнѣ, какъ бѣшеный. Вообрази, дядюшка, какая штука-то: Вишневскій отказалъ своей сожительницѣ буквально все: деньги, вещи, домъ, имѣніе. А между тѣмъ, недвижимое имущество было родовое, въ силу чего Петръ Андреевичъ не могъ отказывать его постороннему лицу. Такимъ образомъ, завѣщаніе является неправильнымъ, его можно по закону оспаривать, заставить признать недѣйствительнымъ. Понимаешь, чѣмъ все это пахнетъ? Процессомъ, голубчикъ! Мы съ Александромъ Петровичемъ рѣшили завести дѣло, но не одни, а всѣ вмѣстѣ, сообща. Поэтому, намъ, родственникамъ Вишневскаго, необходимо съѣхаться въ Москвѣ и приступить... Ивашкевичъ написалъ письмо нѣкоей Герцбергъ, племянницѣ Петра Андреевича, потомъ къ моему двоюродному брату учителю Старикову, а я съѣздилъ къ нашему милому Коко Вишневскому и взялся увѣдомить тебя. Выгода такого соединенія ясна: если мы проиграемъ дѣло, то издержки падутъ на всѣхъ поровну. Главное, адвоката съ зубомъ надо, а вѣдь онъ сдеретъ! Самъ я рѣшительно отказываюсь вести наши дѣла: провалимся, тогда вы всѣ меня на кусочки разорвете, въ видѣ гонорара. А теперь я буду въ сторонѣ. Да, къ тому-же, у меня свои занятія. Ну-съ, дядюшка, вотъ тебѣ резюме всего вышеизложеннаго: собирайся и къ 14 числу настоящаго мѣсяца непремѣнно пріѣзжай въ Москву, если хочешь заполучить свою долю. Помни, что все имущество Вишневскаго, вмѣстѣ съ капиталомъ, простирается до 600 тысячъ рублей! Но помни, однако, что мы легко можемъ проиграть дѣло. Адвокатъ Елизаветы Николаевны постарается насъ разбить, да еще, пожалуй, найдутся какіе-нибудь важные покровители. Это бываетъ. Какъ человѣкъ судейской практики, я тебя на всякій случай одергиваю, чтобы ты потомъ на меня не пенялъ за убытки. Впрочемъ, рискнуть совѣтую. Ивашкевичъ волкъ травленный, онъ ручается за половину успѣха, говоритъ, что хоть полъ-куша, но мы вырвемъ. Ну, пока до свиданія. Будь здоровъ и укладывай дорожный чемоданъ. Кланяюсь Аннѣ Степановнѣ и цѣлую твоихъ потомковъ. Твой Н. Макаровъ".
   Иванъ Васильевичъ почмокалъ губами и потомъ издалъ ими легкій звукъ, вродѣ фью-фью. Послѣ этого, онъ еще разъ прочиталъ письмо племянника, отеръ лобъ и сказалъ испуганнымъ голосомъ:
   -- Анна Степановна, ты гдѣ!
   -- Здѣсь,-- отвѣтили ему изъ столовой.-- Что тебѣ?
   -- Поди-ка сюда... Поскорѣй, Аннушка!
   -- Иду, иду. Что еще приключилось? Пуговицъ у крахмальной сорочки нѣтъ, что-ли?
   Вошла Анна Степановна, жена Голубева, низенькая и худая женщина съ бѣлокуро-грязнымъ цвѣтомъ волосъ, некрасивая и беременная.
   -- Вотъ исторія-то!-- развелъ руками Иванъ Васильевичъ.-- Племянникъ Николай меня въ Москву зоветъ...
   -- Въ Москву? Это зачѣмъ?
   -- А вотъ, слушай... Просто что-то такое изумительное и, такъ сказать, маловѣроятное! Утка, въ нѣкоторомъ родѣ... Въ столовой никого нѣтъ? Ребятъ нѣтъ?
   -- Нѣтъ никого. Дѣти еще въ училищѣ. Читай, какая у тебя тамъ утка?
   Голубевъ медленно прочиталъ письмо, сложилъ его на-двое, спряталъ въ конвертъ и вопросительно взглянулъ на жену. Анна Степановна была изумлена еще больше.
   -- Ну, что-жъ скажешь?-- спросилъ Иванъ Васильевичъ.
   -- И это правда?
   -- Что правда?
   -- Да вотъ на счетъ наслѣдства-то. Неужто 600 тысячъ рублей!?
   -- Пишетъ. Не знаю...
   Оба помолчали. Иванъ Васильевичъ потоптался на одномъ мѣстѣ и нерѣшительно выговорилъ:
   -- Надо ѣхать.
   -- А на какія деньги?-- спросила послѣ паузы жена.
   -- Гм! Билеты, Аннушка, заложить придется... Четыре ихъ у насъ, вотъ я всѣ въ Москвѣ и тово, рублей за пятьсотъ...
   -- Это сколько-же намъ-то достанется, ежели 600 тысячъ раздѣлить?
   -- Намъ сколько? Гм! Шестеро насъ наслѣдниковъ...
   -- Значитъ, по 100 тысячъ!? Господи, да вѣдь это богатство! Собирайся и поѣзжай, Ваня! Какъ можно скорѣе поѣзжай!
   -- А какъ сорвется? Прощай тогда и билеты...
   -- И то правда! Какже быть? Ахъ, батюшки, вотъ бѣда-то!
   -- Да ужъ надо ѣхать, ничего не подѣлаешь. А то вѣдь такъ можетъ случиться: я не поѣду, а они процессъ выиграютъ и возьмутъ все себѣ... всѣ тысячи себѣ и прикарманятъ! А мнѣ дулю подъ носъ, потому что не поддержалъ компанію.
   -- Ну, такъ поѣзжай! Твори Богъ волю! Деньги-то какія страшенныя: сто тысячъ!!
   Оба сильно взволновались и перемѣнились въ лицѣ. Анна Степановна поблѣднѣла, Иванъ Васильевичъ покраснѣлъ, какъ морковь. Они стояли другъ противъ друга и ничего не видѣли, кромѣ цифры 100,000. Оба думали, соображали, что-то высчитывали и дѣлили. Возможность богатства сразу сбила ихъ съ толку.
   -- Завтра соберусь и двину!-- сказалъ Голубевъ.-- Всякое промедленіе можетъ быть опасно.
   -- Конечно! Ваня, вотъ что: и я съ тобой поѣду!
   -- Аннушка,-- всплеснувъ руками, сказалъ Иванъ Васильевичъ.-- Это невозможно!
   -- Почему-же невозможно?
   -- Во-первыхъ, вспомни свое положеніе, во-вторыхъ -- поѣздка вдвоемъ будетъ стоить очень дорого.
   -- Да вѣдь 100 тысячъ получимъ!
   -- Заладила! А какъ ни мѣдной копѣйки не получимъ, что тогда дѣлать?
   -- Но если Николай Ильичъ пишетъ, значитъ, ужъ вѣрно. Онъ адвокатъ, я думаю. Я тебѣ говорю, адвокатъ онъ или нѣтъ?
   -- Однако, твой адвокатъ дѣлаетъ оговорки: ежели даромъ проѣдешься, такъ не пеняй! Видно, ты плохо слушала, когда я тебѣ читалъ.
   -- Ну, ужъ тамъ читалъ ты или не читалъ, а я поѣду.
   -- Анъ не поѣдешь. На кого семейство оставить, домъ, имущество, огородишко?
   -- Дѣти останутся, кухарка имъ можетъ все сготовить. Оставимъ имъ денегъ дней на пять...
   -- Ты, матушка, совсѣмъ одурѣла! Процессъ можетъ затянуться въ Москвѣ Богъ знаетъ сколько времени, а она говоритъ на пять дней... Фу, песъ возьми! Просто такое плететъ, что противно слушать! Эхъ, Анна Степановна, опомнись, встряхнись! Это письмо просто тебя опьянило. Ишь ты вѣдь: кричитъ, руками махаетъ, а сама бѣлѣе глины! А еще беременная женщина, вразуми тебя угодникъ!
   Но въ отвѣтъ Анна Степановна наговорила мужу столько брани, что тотъ самъ пришелъ въ ярость и затопалъ ногами. Пришли изъ училища дѣти и со страхомъ увидали мать въ слезахъ, а отца, кричащаго на весь домъ и багроваго отъ натуги.
   -- Вотъ передъ Богомъ, вотъ какъ сейчасъ пятница,-- оралъ Голубевъ.-- Ежели-бы ты была не въ своемъ женскомъ положеніи, то тебя-бы слѣдовало за косы взять да объ стѣнку, объ стѣнку!
   -- Мерзавецъ ты!-- отвѣчала Анна Степановна и повернулась къ дѣтямъ.-- Слышите, что говоритъ вашъ отецъ!? Будьте-же свидѣтелями...
   Маленькій мальчикъ, никогда неслыхавшій ничего подобнаго, заревѣлъ. Двѣ дѣвочки постарше молчали и глядѣли изъ угла уморительно выпученными глазами, какъ потревоженные кролики.
   -- А!? Что!? Кто тутъ реветъ!?-- вскинулся на дѣтей Иванъ Васильевичъ и остановился.-- Федюшка, ты что плачешь? Сестры тебя, что-ли...
   Онъ запнулся и вдругъ сообразилъ, что испугало ребятишекъ. Пришла въ себя и Анна Степановна, которая сейчасъ-же отправилась въ спальню, умыла лицо и крикнула кухаркѣ, чтобы подавали обѣдать. Обѣдъ протянулся въ молчаніи. Мальчикъ и дѣвочки боялись говорить, а Иванъ Васильевичъ съ Анной Степановной снова погрузились въ туманныя думы о наслѣдствѣ въ 600 тысячъ, скоро забывъ про обѣдъ, про дѣтскій страхъ и даже про свою брань, хотя такой безобразной сцены у нихъ прежде никогда не случалось. Голубевъ выразился очень мѣтко относительно того, что письмо племянника опьянило Анну Степановну. Мало того, оно опьянило ихъ обоихъ, взбудоражило ихъ души и сердца и отняло у нихъ сдержанность и разсудительность.
   До сихъ поръ Голубевы жили бѣдно, но сытно, безъ лишеній. Иванъ Васильевичъ служилъ бухгалтеромъ у какого-то хлѣботорговца, получалъ въ мѣсяцъ рублей 80, Анна Степановна шила модныя платья и тоже кое-что зарабатывала. При этомъ, у Голубевыхъ былъ свой старенькій домъ и небольшой огородъ. Чего еще нужно для спокойной жизни въ уѣздномъ городѣ? Дни Голубевыхъ проходили однообразно, мирно и даже счастливо, если говорить относительно. Мужъ и жена могли только благодарить Создателя да не забывать свой муравьиный трудъ -- и это они до сихъ поръ исполняли.
   Однимъ словомъ, эта жизнь была похожа на стоячую воду маленькаго, но чистаго пруда. Пейзажъ выглядѣлъ, право, очень милымъ: росли кусты ольхи, въ холодную воду опускались красивыя вѣтки плакучей березы, голубое небо и серебристыя облака глядѣли въ прудъ, какъ въ зеркало. Въ самомъ дѣлѣ, недурно: тихо, сонно, не жарко... такъ и хочется присѣсть на траву и полюбоваться на отраженныя въ водѣ облака и молодыя деревья. И вдругъ въ этотъ прудъ упалъ камень, огромный, какъ жерновъ, взволновалъ всю воду, поднялъ со дна грязную тину, забрызгалъ ею траву, цвѣты и вѣтки плакучей березы. И сейчасъ же все измѣнилось: вода побурѣла, облака перестали отражаться въ разбитомъ зеркалѣ пруда, любоваться стало ужъ нечѣмъ... Надо было ждать, пока грязная тина снова медленно упадетъ на дно, и вода постепенно отстоится. Это, разумѣется, возможно и будетъ. Но скоро-ли?-- вотъ вопросъ.
   Письмо присяжнаго повѣреннаго Макарова было такимъ увѣсистымъ камнемъ, что спокойствіе Голубевыхъ нарушилась, кажется, очень надолго. Трудно согласиться, чтобы они опять вошли въ свою мирную колею. Для этого надо, по крайней мѣрѣ, проиграть процессъ, но тогда останется отчаяніе и постоянное сожалѣніе. При этомъ, злая муха деньголюбія уже укусила обоихъ супруговъ. Странно было, что они оба, привыкнувъ съ юныхъ ногтей къ бѣдности и экономическимъ разсчетамъ, теперь втихомолку погрузились въ разсчеты расточительные, съ планами всевозможныхъ покупокъ, пріобрѣтеній и т. д.
   -- Но только вдругъ все... къ чорту!? неожиданно приходило на умъ Ивану Васильевичу, въ самый веселый моментъ раздумья о радужныхъ ассигнаціяхъ, о тонкомъ голландскомъ бѣльѣ, дорогомъ халатѣ и фескѣ, которую онъ почему-то считалъ верхомъ изящества и барства.-- Да, вотъ именно: все пойдетъ туда, къ рогатому дьяволу!? Но вѣдь это просто...
   Голубева начинала трясти лихорадка отъ ужаса потерять наслѣдство. Только что помянувъ дьявола, онъ, ничуть не смущаясь, переводилъ глаза на кіотъ съ образами и нюнилъ про себя:
   -- Господи, не попусти! На тебя, на Батюшку, только и надежды...
   Анна Степановна тоже изрѣдка молилась, но не просительно, а благодарственно. Она твердо ухватилась за мысль, что Богъ посылаетъ богатство на ея будущаго младенца, и не допускала возможности проигрыша дѣла въ судѣ. Она тоже все считала и примѣрно распредѣляла:
   -- На пять тысячъ этого надо купить, на пять того... Въ Москву переѣдемъ, домъ наймемъ, я великолѣпное модное заведеніе открою... Тьфу, ты, прости Господи! экая, въ самомъ дѣлѣ, я дура! Сто тысячъ получимъ, а я хочу мастерской заниматься! Тьфу! отплевывалась она и смѣялась своей забывчивости.
   Поздно легли спать Голубевы. Передъ сномъ грядущимъ они другой разъ побранились между собой, но гнѣва и оскорбленности выказали меньше: оба притупились, такъ сказать. Первая заснула Анна Степановна и начала непріятно скрипѣть зубами. Иванъ Васильевичъ этого, сверхъ обыкновенія, не замѣтилъ. Онъ думалъ:
   -- Завтра вечеромъ въ Москвѣ буду. Николаю Ильичу со станціи телеграмму пошлю. Дескать, имѣй въ виду: и я ѣду! А то еще, чего добраго, отстранить вздумаютъ... Но я свою долю зубами изъ горла выдеру! Именно, выдеру! Да, да. Ну, а вдругъ да все къ лысому чорту!? Спаси и помилуй, Господи!
   Большая рыжая кошка пробѣжала по спальнѣ и юркнула въ шкафчикъ, гдѣ хранились бублики. Скоро послышалось хрустѣнье и мурлыканье. Но Иванъ Васильевичъ ничего не видѣлъ и не слышалъ. Онъ былъ глухъ и слѣпъ.
   -- И вдругъ да все къ... чорррту... пробормоталъ онъ, засыпая и потѣя отъ испуга.-- Спаси... Гос-по-ди...
   Едва онъ завелъ глаза, какъ увидѣлъ себя въ вагонѣ третьяго класса. Вагонъ былъ открытъ, и впереди, вмѣсто паровоза, Иванъ Васильевичъ увидалъ наслѣдство въ 600 тысячъ, запертое въ какой-то круглый ящикъ съ человѣческимъ лицомъ, дѣлающимъ гримасы. Ящикъ бѣжалъ впередъ и становился все меньше и темнѣе.
   -- Догнать! Догнать!-- кричалъ себѣ же Голубевъ и пробовалъ итти, но его ноги были обуты словно въ чугунные котлы, а не сапоги, и еле приподнимались.
   -- Это мое!-- кричалъ онъ и плакалъ навзрыдъ.-- Господа, помогите, вѣдь это мое, ей-богу, мое собственное!
   Жажда денегъ отравила Голубеву даже сонъ.
  

II.

   Въ городѣ N, Волынской губерніи, на сахарномъ заводѣ братьевъ Ланкау, интересомъ дня была скорая свадьба управляющаго Карла Богдановича съ конторщицей Дарьей Михайловной Герцбергъ, родной племянницей того самаго Вишневскаго, раздѣлить ризы котораго собирались въ Москву родственники подъ предводительствомъ Александра Петровича Ивашкевича, "нашего общаго друга", какъ назвала его родня впослѣдствіи.
   Дарья Михайловна, дочь сестры Вишневскаго, родилась въ югозападномъ краѣ, рано лишилась отца и матери и 17 лѣтъ вышла замужъ за чиновника Герцберга, изъ нѣмецкихъ евреевъ, человѣка болѣзненнаго и, какъ это ни мало похоже на нѣмецкаго еврея, сильно пьющаго. Одиннадцать лѣтъ жила съ нимъ Дарья Михайловна, не видя ни красы, ни радости съ супругомъ, который, къ довершенію всѣхъ золъ, лишился мѣста и нѣсколько лѣтъ питался трудовыми деньгами жены. Дарья Михайловна служила на заводѣ братьевъ Ланкау и, когда ея мужъ умеръ, надѣла черное платье, но вздохнула легко. Въ годъ траура она выплатила кое-какіе мелкіе долги, набрала себѣ нахлѣбниковъ, или по тамошнему -- столовниковъ, и стала жить довольно сносно. Скоро у нея явились женихи, да еще сразу четверо. Въ нее влюблялись конторщики изъ молодыхъ нѣмцевъ, народъ все крѣпкій, топорный, но дѣльный, трезвый и съ хорошимъ жалованьемъ. Однако, Дарья Михайловна остановилась на пятомъ женихѣ, хотя тотъ не дѣлалъ ей оффиціальнаго предложенія. Это былъ Карлъ Богдановичъ Копфъ, новый управляющій завода, холостой нѣмецъ лѣтъ 34, красивый, серьезный и нѣсколько глупый. Дарья Михайловна ему видимо нравилась, онъ ей тоже пришелся по сердцу, и она повела атаку. Если Копфъ входилъ днемъ къ Дарьѣ Михайловнѣ, она непремѣнно стояла передъ трюмо, поправляла туалетъ или расчесывала свои свѣтлые, ржаные волосы, спускавшіеся ниже колѣнъ.
   -- Ахъ, это вы! ловко смущалась она и убѣгала въ другую комнату, но Карлъ Богданычъ все-таки могъ ясно видѣть, что волосы у Дарьи Михайловны очень хороши и, главное, свои собственные.
   Такимъ-то образомъ, сегодня нѣмецъ видѣлъ натуральныя косы, завтра бѣлый локоть, послѣ завтра красивую ногу въ цвѣтной туфлѣ и т. д. Карлъ Богдановичъ размякъ и сталъ глядѣть нѣжной овцой. Дарья Михайловна быстро его раскусила и увидѣла, что онъ имѣлъ, кромѣ великолѣпнаго оклада жалованья, что-то вродѣ человѣческаго сердца и красивыя бакенбарды. Онъ ей сталъ нравиться все больше, и весь ихъ романъ непремѣнно устроился-бы къ общему благу и удовольствію, т. е. торжественной свадьбой и славнымъ баломъ съ танцами, шампанскимъ и пивомъ. Потомъ, потянулся-бы медовой мѣсяцъ, благополучно прошелъ-бы, а за нимъ наступила-бы будничная жизнь: она-бы нѣжно командовала, онъ серьезно и важно слушался. Оба они были-бы, что называется, счастливы, даже очень счастливы. А если предполагать дальше, то, вѣроятно, какихъ-бы славныхъ крѣпышей они народили,-- прелесть!
   Но тутъ добрый геній и общій другъ, Ивашкевичъ, прислалъ Дарьѣ Михайловнѣ свое ядовитое письмо -- и скоротечный романъ разсыпался.
   У Дарьи Михайловны захватило духъ. Но такъ какъ она была очень разсудительна и осторожна, то въ тотъ же день отправила, заказное письмо въ Москву, къ одному вѣрному человѣку, прося его побывать въ судѣ, разузнать дѣло и немедленно телеграфировать ей одной фразой: "Катя больна, пріѣзжайте". Отославъ письмо, Дарья Михайловна стала потихоньку приготовляться въ дорогу и мигомъ обдумала планъ дѣйствій.
   -- Если дѣло не будетъ выиграно, рѣшила она,-- я вернусь обратно. Поэтому, ни слова здѣсь...
   Встрѣтивъ Карла Богдановича, она, чуть не плача, разсказала ему, что ея старинная подруга очень больна, проситъ ее пріѣхать въ Москву на нѣсколько дней, чтобы проститься передъ смертью; что она написала къ роднымъ письмо и ждетъ отвѣта; если прійдетъ тоже письмо, то, значитъ, больной лучше, если телеграмма -- то состояніе бѣдняжки отчаянное, и непремѣнно нужно ѣхать, непремѣнно.
   -- Ѣхать въ Москву!-- солидно удивился Копфъ.-- Вы поѣдете такъ далеко?
   -- Но, Карлъ Богданычъ, Катя при смерти! Моя преданнѣйшая подруга! Поймите, я вѣдь ее люблю...
   Дарья Михайловна поднесла къ лицу носовой платокъ, а нѣмецъ быстро умилился.
   -- Какая вы любящая!-- сладкимъ голосомъ сказалъ онъ.-- Но эта поѣздка сопряжена съ нѣкоторыми большими расходами?
   -- Я послѣднее истрачу, чтобы только видѣть Катю! Ахъ, я просто заболѣю въ ожиданіи телеграммы...
   И вправду Дарья Михайловна была близка къ болѣзни. Двѣ ночи она не спала, думая о томъ, какъ будетъ гадко, если ея вѣрный человѣкъ узнаетъ суть дѣла и напишетъ въ письмѣ: все вздоръ, не ѣздите, Ивашкевичъ ошибается! Дарья Михайловна поручила раздобыться копіей духовнаго завѣщанія и спросить мнѣніе какого-нибудь знающаго юриста. Если придетъ телеграмма, значитъ -- дѣла вѣрное, или, по крайней мѣрѣ, возможное, и надо ѣхать какъ можно скорѣе. Все это госпожа Герцбергъ повторяла въ умѣ сотни разъ.
   На третій день Дарьѣ Михайловнѣ подали телеграмму, Она задрожала и не могла ее распечатать. Сидѣвшій тутъ же Карлъ Богдановичъ разорвалъ печать и прочелъ:
   -- Катя больна, пріѣзжайте.
   Дарья Михайловна вскрикнула и упала на диванъ. Управляющій съ горничной стали ее вспрыскивать водой, расшнуровали. Вдова приходила въ себя, а нѣмецъ солидно думалъ:
   "Сколько чувства! И какая она... роскошная!"
   Наканунѣ отъѣзда въ Москву Дарья Михайловна укладывалась часовъ до двухъ ночи. Когда все было готово, она стала раздѣваться.
   Но сна не было. Дарья Михайловна находилась въ страшномъ возбужденіи. У нея знобило спину, а щеки и уши жгло. Дарья Михайловна сѣла на постель и задумалась.
   -- Меня ждетъ богатство... сказала она про-себя.-- Но если это правда, вѣдь я тогда воскресну! Я здѣсь сошла съ ума, завяла, постарѣла раньше времени! Я могу получить окола ста тысячъ... О, какъ я тогда жить буду!
   Что-то острое и сладкое зажглось у нея въ груди. Она подняла голову, увидѣла себя въ большомъ зеркалѣ, и удивилась себѣ. На постели сидѣла красавица съ растрепанной бѣлокурой косой и съ большой, сильно дышащей грудью; лицо совсѣмъ юное, розовое; глаза сверкающіе; руки, плечи и шея бѣлыя, прозрачныя, словно изъ матоваго фарфора...
   -- Такъ я вотъ какая!? мысленно вскрикнула Дарья Михайловна, спрыгнула и босыми ногами пошла по холодному полу, причемъ ей вспомнилось стихотвореніе, гдѣ говорится, какъ красавица идетъ отворить дверь милому, причемъ ея нога
  
   "...жжетъ холодный мраморъ плитъ..."
  
   Дарья Михайловна засмѣялась.
   -- Вотъ только милаго не достаетъ! громко сказала она и прибавила шепотомъ.-- Милаго еще нѣтъ! Еще нѣтъ!
   Она стала нервно хохотать, вспоминая Карла Богдановича, который вдругъ предсталъ передъ ней во всей своей глупости и важности. И она ужъ критиковала своего жениха, припомнивъ некстати его гнилые зубы и длинныя ноги...
   -- Развѣ онъ пара мнѣ? думала она, опершись о край зеркала и жадно глядя на свое тѣло.-- Когда у меня будетъ сто тысячъ, я найду жениха такого, какой достоинъ любви! Я хочу любви! Я ея не испытала... все прежнее -- это обманъ, дурной сонъ! А теперь, если только удастся выиграть процессъ, теперь будетъ радость и счастье! И главнымъ образомъ -- любовь! Самая истинная, безумная, пьяная!
   Нѣга взяла Дарью Михайловну и опрокинула ее на постель. Дарья Михайловна стала кататься по тюфяку и подушкамъ, а въ эти минуты ее разбиралъ странный, безпричинный смѣхъ. Она хохотала, потягивалась, сжимала свои руки такъ, что хрустѣли пальцы. Она была полна самыхъ страстныхъ мыслей, самыхъ неистовыхъ желаній. Слишкомъ долго держала она въ тискахъ свое чувство, и теперь оно, выросши до болѣзненнаго экстаза, вырвалось на волю и овладѣло всѣмъ существомъ вдовы. Въ эту ночь ей было не до сна!
   На другое утро Дарья Михайловна вышла проститься съ Карломъ Богдановичемъ и нѣкоторыми другими сослуживцами. На ней было надѣто черное платье я черная шляпа. Карлъ Богдановичъ увидѣлъ, что лицо Дарьи Михайловны страшно блѣдно, а глаза стали огромны и свѣтились, какъ лампадки. Онъ отнесъ это къ тоскѣ о подругѣ и пробормоталъ:
   -- Какое сердце у этой милой женщины!
   А на самомъ дѣлѣ Дарья Михайловна въ часъ отъѣзда уже совершенно успокоилась. Она имѣла такую натуру, что волновалась только передъ сраженіемъ. А когда нужно было дѣйствовать -- нервы ея дѣлались стальными. Поѣхала она, одѣтая тщательно и къ лицу, ловко причесанная, напудренная и съ любезной миной хорошенькой женщины, поставившей своею задачей непремѣнную побѣду надъ обстоятельствами и людьми.
   И съ перваго ея шага отыскались побѣжденные. Когда она сѣла въ вагонъ и вынула изъ портсигара папироску, какой-то молодой франтикъ въ пенснэ -- личность незначительная, но несомнѣнно порядочная -- протянулъ ей зажженную спичку и маслянымъ голосомъ прокартавилъ:
   -- Смѣю вамъ услужить, madame?
   Дарья Михайловна незамѣтно улыбнулась и приняла услугу.
  

III.

   Пробило девять часовъ, и въ N -- скую прогимназію вошелъ учитель исторіи и географіи Антонъ Яковлевичъ Стариковъ.
   -- Хоть на минуточку, а опоздаетъ! сдѣлалъ ему любезное внушеніе инспекторъ.-- Слышите, какъ четвертый классъ бунтуетъ? Это они васъ дожидаются...
   -- Извините, Федоръ Матвѣичъ, я сегодня такъ взволнованъ, что не могу быть на урокахъ... Получилъ удивительное извѣстіе... Представьте, господа: наслѣдство и громадное!
   -- Вотъ какъ! усмѣхнулись учителя, а также самъ инспекторъ.-- Вѣдь, вы разъ уже получили наслѣдство?
   -- Вы про отца намекаете? Нѣтъ, здѣсь дѣло серьезное, смѣю васъ увѣрить. Отецъ мнѣ оставилъ какія-то жалкія сотни, а послѣ родного дяди я разсчитываю взять больше ста тысячъ! Вотъ, неугодно-ли, господа, я прочту письмо. Только что самъ его съ почты прихватилъ...
   Онъ прочиталъ письмо Александра Петровича Ивашкевича, обращавшагося къ Старикову, какъ въ доброму родственнику. Учебный персоналъ такъ заинтересовался, что забылъ про классы. Инспекторъ даже покраснѣлъ отъ неожиданности, а протоіерей о. Елеонскій, положивъ голову на одно плечо, проговорилъ:
   -- Взыскалъ васъ Богъ! Что-же, вѣдь, и по заслугамъ! Въ прошломъ году вы безуспѣшно объ орденѣ хлопотали, а нынѣ для васъ орденокъ есть дымъ кадильный!
   -- Ну, нѣтъ, отецъ протоіерей, не скажите. Орденокъ было-бы недурно получить, возразилъ Стариковъ.
   -- А на что вамъ теперь орденокъ!? удивился инспекторъ.-- Вы теперь, дорогой мой, всякую службу и свою исторію съ географіей по боку свистнете! Вѣдь больше ста тысячъ!
   -- Гмъ. На счетъ моей профессіи вы нѣсколько ошибаетесь, опять возразилъ Антонъ Яковлевичъ, считавшій инспектора своимъ тайнымъ врагомъ.-- Учительство -- моя страсть! Я, кажется, это доказалъ на дѣлѣ.
   -- Ну, ужъ это вы какъ тамъ знаете, а съ васъ, родной, спрыски!
   -- Спрыски, спрыски! подхватили учителя.-- Теперь вамъ скупиться грѣшно!
   -- Что-жъ, я готовъ, господа. Я угощу шампанскимъ весь интеллигентный кружокъ... А пока, Федоръ Матвѣичъ, я-бы попросилъ у васъ пустяшную сумму. Дайте мнѣ... ну, хоть сто рублей. Мнѣ вѣдь надо телеграммы послать, ну, и прочее... Надѣюсь, теперь вы мнѣ повѣрите?
   -- А когда-же я вамъ не вѣрилъ, Антонъ Яковлевичъ? Это вы сочиняете, отецъ родной! Вотъ вамъ денежки... Только, голубчикъ, не сто, а пятьдесятъ рублей. Больше, честное слово, нѣтъ.
   -- Ну, хорошо, хотя пятьдесятъ. Мерси.
   -- Отъ меня примете заимообразно тридцать сребрениковъ? освѣдомился протоіерей и полѣзъ къ себѣ подъ рясу, куда-то на желудокъ, и сталъ тамъ рыться.
   -- Мерси, охотно согласился Стариковъ.-- Я, конечно, не долго останусь у васъ, господа, въ долгу...
   -- Вѣдь вамъ придется ѣхать въ Москву, Антонъ Яковлевичъ?
   -- Совершенно вѣрно. Я поѣду съ Александринъ въ первомъ классѣ. Гринбергъ мнѣ теперь дастъ хоть тысячу цѣлковыхъ.
   Антонъ Яковлевичъ, необыкновенно быстро и легко освоившись съ пріятною ролью наслѣдника, улепетнулъ изъ прогимназіи, и хотя его квартира была очень недалеко, учитель возвратился домой часа черезъ два, въ фаэтонѣ и таща на рукахъ множество разныхъ свертковъ.
   -- Александра Евграфовна! раздался его теноръ въ передней.-- Шурочка! Женка!
   -- Это ты, Антонъ? спросила густымъ контральто madame Старикова, не выходя изъ своей комнаты.-- Ты не въ прогимназіи? Но ты, значитъ, пьянъ?
   -- Нѣтъ, я трезвъ. Если ты не выйдешь ко мнѣ на помощь, я кину бутылки и коробки на полъ. А, Мильтошка! Здравствуй, здравствуй, собачка! Однако, пошелъ вонъ! Тубо! Тубо, скотина ты этакая! Не смѣй лизать меня въ губы... Сашенька, ты придешь или нѣтъ?!
   Александра Евграфовна выскочила въ переднюю. Весь лобъ былъ въ папильоткахъ изъ газетной бумаги.
   -- Это что значитъ? удивилась она.-- Покупки? На какія шальныя деньги?
   -- На, на, отбирай. Тише, это варенье, не разбей его... Потомъ пошли Дуньку вынести фаэтонщику рубль. Нѣтъ, мало: пусть отдастъ ему рубль двадцать копѣекъ!
   -- Объяснись, Антонъ!
   -- Сейчасъ. Отнынѣ, Александра Евграфовна, имѣй это въ виду, я въ деньгахъ и процентщикахъ нуждаться не буду. Я поведу жизнь, сообразно моимъ вкусамъ и желаніямъ. И прежде всего -- я отсылаю къ чорту мою подлую прогимназію! Затѣмъ -- къ свиньямъ весь нашъ скверный городишко и его интеллигентное общество! Я секунды здѣсь не останусь.
   -- Антонъ, неужели ты выигралъ въ карты большую сумму?! Но я тебѣ не вѣрю.
   Тогда Стариковъ, продолжая стоять въ своей старой овчинной шубѣ, забрызганной грязью чуть не до воротника, досталъ письмо добраго генія и прочиталъ женѣ. Послѣ этого, онъ разсказалъ все, что самъ зналъ про дядю Вишневскаго, причемъ сообщилъ женѣ, что не будь Елизаветы Николаеввы, все состояніе было-бы отказано ему, такъ какъ онъ любимый племянникъ покойнаго.
   -- Но ты, кажется, говорилъ, что никогда не видался съ своей московской родней?
   -- Что-жъ изъ того? Не видался, но былъ любимѣйшимъ. Но дѣло, мой ангелъ, не въ томъ. Давай-ка позавтракаемъ и потолкуемъ. Я послѣ завтра ѣду.
   -- И я съ тобой.
   -- Конечно, и ты. Ну, что, ты рада, плутовка?
   -- Еще-бы! Ахъ, Антонъ, неужели больше ста тысячъ!
   -- Около двухсотъ. Но я на тебя сердитъ: ты меня еще не поцѣловала...
   Мужъ и жена Стариковы были очень странные люди. Въ особенности, онъ. Представьте себѣ мужчину лѣтъ 32, высокаго, тощаго, некрасиваго, косого и вихрастаго; при этомъ онъ одѣвался неряшливо, имѣлъ огромныя, всегда исцарапанныя и загорѣвшія руки, хотя въ глубинѣ души самъ былъ того мнѣнія, что въ дамскомъ обществѣ онъ неотразимъ. Старикова можно было назвать удивительнымъ чудакомъ и фантазеромъ. То онъ ловилъ рыбу сѣтями, которыя стоили ему дороже всѣхъ его карасей и щукъ, ловимыхъ ради экономіи стола. То вдругъ принимался писать масляными красками образа, чтобы продавать православнымъ христіанамъ, но, при этомъ, не имѣлъ понятія о живописи. Легко можно себѣ вообразить, какіе выходили у него мученики и преподобные! Говорятъ, что онъ даже нарисовалъ такого Іуду Искаріотскаго съ баками надворнаго совѣтника изъ уѣзднаго казначейства, что протоіерей Елеонскій просилъ инспектора воспретить художественное малеваніе неудачному иконописцу, во избѣжаніе соблазна и глумленій. Потомъ Антонъ Яковлевичъ затѣялъ слесарное занятіе, сталъ чинить ружья, но кончилъ ремесло тѣмъ, что сломалъ совершенно цѣлое и хорошее ружье, которое онъ пріобрѣлъ съ великимъ трудомъ и даже съ небольшимъ векселькомъ, выдавать каковые былъ издревле охотникъ, какъ выражался о немъ все тотъ-же о. Елеонскій. Былъ Стариковъ сильный охотникъ до пива и женскаго пола, хотя, признаться, успѣвалъ только у горничныхъ, да и то не у разборчивыхъ. Онъ считалъ себя не шутя Донъ-Жуаномъ, силачемъ, добрымъ пріятелемъ и питухомъ, прекраснымъ конькобѣжцемъ и т. п. Но на дѣлѣ отъ трехъ кружекъ пива онъ пьянѣлъ, товарищей не имѣлъ и даже катался на конькахъ весьма посредственно. Вралъ онъ, какъ Хлестаковъ: постоянно и вдохновенно. Если у него дѣлалась легкая жаба, онъ послѣ говорилъ, что у него былъ дифтеритъ. Если при немъ заговаривали, гдѣ кто бывалъ, Стариковъ неожиданно сообщалъ о своемъ путешествіи по Кавказу, тогда какъ дальше Черниговской губерніи онъ не ѣздилъ изъ своего уѣзднаго убѣжища. Разъ его спросили:
   -- Антонъ Яковлевичъ, сколько стоило вамъ провезти вашего Мильтона изъ N. въ Нѣжинъ?
   -- Около трехъ рублей слишкомъ,-- далъ отвѣтъ Стариковъ.
   Онъ имѣлъ еще страстишку къ картишкамъ, но передержекъ и вольтовъ не зналъ, а счастье всегда стояло къ нему спиной, и азартнаго игрока постоянно обдирали,-- какъ липку. Онъ проигрывалъ все дотла и даже разъ поставилъ на карту фунтъ чаю, купленный въ долгъ, въ колоніальномъ магазинѣ. Помимо всѣхъ этихъ чудачествъ и странностей, Антонъ Яковлевичъ очень любилъ жаловаться на разныя болѣзни, напримѣръ, на порокъ сердца, точно хвалясь имъ, а также всегда и у всѣхъ старался взять взаймы, но тщетно.
   Александрѣ Евграфовнѣ стукнуло уже сорокъ лѣтъ; она пудрилась, красилась и завивала волосы, любила общество офицеровъ и была не прочь отъ ухаживаній какого-нибудь пѣхотинца. Вообще, она была подъ пару своему мужу, точно такъ-же, какъ онъ, могла приврать, сосплетничать, измѣнить и т. д.
   И во всякомъ случаѣ, мужъ и жена Стариковы жили между собою почти совсѣмъ хорошо и временами любили другъ друга. У обоихъ наклонности сходились, оба напоминали какихъ-то цыганъ. Дѣтей имъ Богъ не далъ, и они рыскали по цѣлымъ лѣтнимъ вечерамъ на рѣкѣ, ловя раковъ или катаясь на хамелеонѣ (прозвище лодки, которую Антонъ Яковлевичъ раскрасилъ въ нѣсколько цвѣтовъ).
   Въ чемъ счастье жизни, въ чемъ миръ семьи? Трудно на это дать отвѣтъ. Оба Стариковы, являясь людьми мелкими, ничтожными, пошловатыми, однако, не отравляли другъ другу существованія, обоюдно извиняли недостатки, взаимно заботились о себѣ. Антонъ Яковлевичъ могъ ухаживать за горничными, но заболѣй его жена, онъ не отошелъ-бы отъ ея постели. Она бѣдокурила, особенно -- лѣтъ шесть назадъ, не прочь была и сейчасъ свести интрижку, но вы могли ее застать утромъ, варящую кофе и сливки "для Антона", который еще спалъ въ другой комнатѣ. Это мелочь, но въ ней видна забота. А гдѣ забота другъ о другѣ -- тамъ хоть крупица счастья и семейнаго мира. Не правда-ли?
   Чѣмъ могли кончить Стариковы? Состарившись очень быстро, они могли раздобыться настоящими болѣзнями и немощами. Стариковъ надѣлъ-бы фуфайку, забывши свои глупости и ловлю раковъ по цѣлымъ ночамъ; Александра Евграфовна, навсегда отказавшись отъ пѣхотныхъ любезностей, стала-бы еще лучше заниматься хозяйствомъ, больше заботиться "объ Антонѣ". У нихъ уменьшились-бы траты, увеличились доходцы. Согнувшіеся, сморщенные, но спокойные они превратились-бы въ новѣйшихъ Афанасія Ивановича и Пульхерію Ивановну, если не совсѣмъ, то хоть до нѣкоторой степени,-- и это было-бы счастьемъ ихъ безцвѣтной жизни, миромъ ихъ жалкаго домашняго очага...
   Письмо о наслѣдствѣ въ одну минуту свело ихъ съ ума, обоихъ вырвало съ корнемъ изъ провинціальной гряды -- и уже безусловно и навсегда. На то они и были смѣшные люди.
   Скоро Антоѣъ Яковлевичъ получилъ отпускъ, занялъ денегъ (теперь ему никто въ этомъ не отказывалъ) и уѣхалъ съ женой въ Москву. Ихъ провожали всѣ учителя прогимназіи, даже инспекторъ съ о. протоіереемъ. На станціи Стариковъ угощалъ всѣхъ шампанскимъ, а ему желали всякихъ благъ.
   -- Друзей не забудьте!-- кричалъ инспекторъ, ударяя себя въ грудь.-- Грѣхъ вамъ тогда будетъ!
   -- Въ аду горѣть за это будете!-- подговаривалъ о. протоіерей, кладя голову по привычкѣ на бокъ.
   Антонъ Яковлевичъ только цѣловался и бормоталъ: мерси, мерси...
   Прозвенѣлъ третій звонокъ, поѣздъ тронулся и увезъ въ вагонѣ перваго класса счастливую и одурманенную чету...
  

IV.

   Наконецъ, въ назначенный срокъ, въ квартирѣ общаго друга состоялось первое собраніе господъ родственниковъ, съѣхавшихся на смертельный бой за наслѣдство. Комплектъ былъ полный. Явились, кромѣ извѣстныхъ лицъ, адвокатъ Макаровъ, юный Коко Вишневскій и самъ хозяинъ. Присяжный повѣренный Макаровъ одѣвался въ новое съ иголочки, носилъ брилліантовую булавку въ цвѣтномъ галстухѣ, бороду брилъ, оставляя одни небольшіе усы и бачки; у него былъ пристальный и насмѣшливый взглядъ, толстыя губы, а носъ длинный, съ узенькими, но тоже длинными ноздрями -- признакъ хитрости и скупости. Коко Вишневскій, сынъ брата Вишневскаго, Семена Андреевича, круглый сирота, очень красивый юноша, казался старше своихъ 19 лѣтъ; онъ, въ ожиданіи забритія лба, ровно ничѣмъ не занимался и нигдѣ не служилъ, обивая пороги родни и ведя очень подозрительную жизнь. Одѣвался Коко по модѣ, какъ и Николай Ильичъ, но доводилъ модный покрой пиджака и панталонъ до неприличія. Гдѣ онъ доставалъ деньги на кутежи, Богъ вѣсть, а что онъ кутилъ -- доказывали его втянутыя щеки и желтый цвѣтъ лица. Онъ фабрилъ усы и брови, ловко вставлялъ въ глазъ монокль, говорилъ нѣсколько французскихъ фразъ. На Александру Евграфовну онъ произвелъ сильное впечатлѣніе.
   Добрый геній, Александръ Петровичъ Ивашкевичъ, прежде торговецъ художественными эстампами, но теперь занимавшійся исключительно дисконтерствомъ, представлялъ собою господина важнаго, почтеннаго, откормленнаго: его борода и усы упадали темнымъ лѣсомъ на широкую грудь, волосы на головѣ вились отъ природы, взглядъ неопредѣленно голубѣлъ подъ золотыми очками, а на губахъ постоянно была сочная, добродушная улыбка. Говорилъ онъ не торопясь, солидно, благороднымъ и мягкимъ баскомъ, въ манерахъ имѣлъ безусловно аристократическій оттѣнокъ и внушалъ къ своей особѣ невольное почтеніе. Только когда онъ сердился, въ его тонѣ голоса чудилось очень много благороднаго негодованія, того самаго, которое, по словамъ Тургенева, подлецами выдумано... Онъ встрѣтилъ свою родню (добрую половину этой родни онъ видѣлъ первый разъ въ жизни) очень радушно, съ мужчинами расцѣловался, дамамъ пріятно пожалъ руки и началъ съ того, что пригласилъ всѣхъ къ завтраку. Рядомъ съ Ивашкевичемъ стояла и улыбалась его жена, очень высокая и полная брюнетка въ черномъ шелковомъ платьѣ, смуглая, немолодая и сильно пахнущая віолетъ-де-пармомъ.
   Общая выгода сближаетъ людей гораздо скорѣе, чѣмъ общая бѣда. Поэтому всѣ быстро перезнакомились и приглядѣлись другъ къ другу. За завтракомъ даже очень разговорились. Антонъ Яковлевичъ Стариковъ сразу попалъ въ свою сферу, заболталъ комплименты дамамъ, принялся строить планы о будущемъ, но не касательно суда, а насчетъ того, что слѣдуетъ собраться вмѣстѣ и хорошенько поужинать. Послѣ завтрака Александръ Петровичъ пригласилъ общество къ себѣ въ кабинетъ и предложилъ тамъ потолковать о дѣлахъ. Въ это время въ углу послышались прысканья въ кулакъ. Это Коко Вишневскій, живо сойдясь съ учителемъ прогимназіи, шепталъ ему на ухо сальные анекдотцы, а тотъ хохоталъ и не обращалъ вниманія на слова хозяина.
   -- Что тамъ у васъ, господа?-- спросилъ Николай Ильичъ Макаровъ.-- Чего секретничаете?
   -- Я вотъ ему про наши кафе-шантаны разсказываю...-- отвѣтилъ Коко.-- Надо же просвѣтить человѣка...
   -- А!-- улыбнулся Ивашкевичъ.-- Вамъ, добрѣйшій Антонъ Яковлевичъ, если только хотите, нашъ Коко все про московскія достопримѣчательности разскажетъ... Онъ по этой части дока... Но теперь, господа, я-бы попросилъ васъ на время оставить эти интересные разговоры...
   -- Сейчасъ, я только про скандальчикъ дѣвицы Амори...
   -- О скандальчикахъ и дѣвицѣ Амори, Николай Семеновичъ, мы потолкуемъ потомъ. Я-бы васъ обоихъ просилъ въ общій кружокъ, потому что я буду имѣть честь составить проектъ дѣйствій... Господа, прошу васъ. Mesdames, садитесь, пожалуйста, на диванъ. Вотъ такъ. Дарья Михайловна, подушечку не угодно-ли...
   Когда всѣ усѣлись, и стало тихо, Ивашкевичъ погладилъ себѣ бороду, сверкнулъ дорогимъ перстнемъ и началъ говорить, заглядывая всѣмъ въ глаза и какъ-бы стараясь уловить думы каждаго слушателя. Проектъ добраго генія былъ все тотъ же, который онъ излагалъ въ своихъ письмахъ: немедленно затѣять дѣло, а расходы нести всѣмъ поровну. Если-бы дѣло было выиграно, то всякое имущество Ивашкевичъ предлагалъ продать, вырученную отъ продажи сумму присоединить къ капиталу, а потомъ все подѣлить поровну. Всѣ были довольны такимъ рѣшеніемъ и не протестовали.
   -- Я полагаю,-- замѣтилъ Николай Ильичъ,-- что каждому изъ насъ, за вычетомъ всѣхъ расходовъ, тысячъ по девяносто придется?
   -- Да, около этого,-- сказалъ задумчиво Ивашкевичъ.
   Услыхавъ такія цифры, Антонъ Яковлевичъ неожиданно заявилъ неудовольствіе.
   -- Я несогласенъ!-- воскликнулъ онъ.-- Вы мнѣ писали, что гораздо больше ста тысячъ, а теперь вдругъ всего девяносто и даже менѣе? Я, господа, противъ.
   -- Противъ чего?-- спросилъ хозяинъ.
   -- Противъ... всего. Ежели такъ мало, то не нужно продавать имѣніе и домъ.
   -- А какимъ же образомъ, благоволите разъяснить, мы эту недвижимую собственность подѣлимъ? Домъ, напримѣръ?
   -- Вѣдь его по этажамъ не растащить?-- усмѣхнулся Макаровъ.
   -- Я не знаю, какъ дѣлить... Я только заявляю, что не хочу получить меньше ста тысячъ.
   -- Да, если будутъ скромные расходы, вы получите даже болѣе ста тысячъ. Если же дѣло затянется, то будутъ убытки...
   -- Я противъ убытковъ,-- стоялъ на своемъ Антонъ Яковлевичъ и крутилъ бородку.
   -- Антонъ, это глупо!-- сказала ему жена.-- Ты служишь тормазомъ.
   -- Александринъ, ты не имѣешь права голоса, потому что ты не наслѣдница! Оставь меня въ покоѣ.
   -- Господа, это смѣшно!-- вступилась Дарья Михайловна.-- Не поймавъ оленя, мы ужъ дѣлимъ его рога.
   -- Совершенно вѣрно, уважаемая Дарья Михайловна! улыбнулся Александръ Петровичъ.-- Мы увлеклись. Впрочемъ, я высказывалъ только возможныя предположенія, а добрѣйшій Антонъ Яковлевичъ требуетъ чего-то фантастическаго...
   -- По моему, девяносто тысячъ сумма пріятная,-- процѣдилъ сквозь зубы Макаровъ.
   -- Я даже на половинѣ помирюсь!-- весело крикнулъ молодой Коко.
   -- Да оно, пожалуй, такъ и выйдетъ, сказала опять Дарья Михайловна.-- Развѣ не можетъ случиться, что намъ присудятъ только родовое имущество, а Елизаветѣ Николаевнѣ оставятъ капиталъ.
   -- Совершенно вѣрно! Эге, моя почтенная племянница, да вы золотая головка, дѣлецъ отчасти... Хе-хе! Это очень пріятно узнать!-- сказалъ Александръ Петровичъ и, при этомъ, подумалъ.-- "Однако, ты перецъ баба, надо съ тобой держать ухо востро"...
   Между тѣмъ присяжный повѣренный прижалъ и засыпалъ словами Старикова. Даже все время молчавшій Голубевъ вздохнулъ и замѣтилъ:
   -- Не то вы говорите, Антонъ Яковлевичъ...
   Антонъ Яковлевичъ еще немного побурлилъ и кончилъ тѣмъ, что сдался.
   -- Извольте, господа, я согласенъ.
   -- Давно-бы такъ!-- засмѣялся Николай Ильичъ.
   Ивашкевичъ хлопнулъ въ ладоши. Явился лакей съ подносомъ.
   На подносѣ стояли бокалы съ шампанскимъ.
   -- Выпьемъ, господа, за успѣхъ нашего общаго праваго дѣла!-- возгласилъ хозяинъ.-- У меня считается хорошей примѣтой начинать всякую рискованную игру холоднымъ редереромъ!
   -- Ура!-- отозвались мужчины, но нельзя сказать, чтобы развязно и дружно. Опасенія уже овладѣли думами многихъ.
   Послѣ шампанскаго Александръ Петровичъ составилъ прошеніе въ судъ, которое всѣ немедленно подписали. Затѣмъ сговорились, чтобы итогъ издержекъ вели двое: Ивашкевичъ и Макаровъ, и пополнять расходъ были обязаны всѣ поровну, по первому требованію Александра Петровича, котораго избрали главнымъ совѣтникомъ и предсѣдателемъ ихъ родственнаго съѣзда.
   -- Противъ этого пункта никто не желаетъ возразить?-- спросилъ хозяинъ, погладивъ бороду.
   -- Никто,-- дали отвѣтъ за всѣхъ Антонъ Яковлевичъ и Коко Вишневскій, и только молчаливый Иванъ Васильевичъ Голубевъ крякнулъ и конфузливо почесалъ переносицу...
   На слѣдующій день прошеніе подали куда слѣдуетъ, и дѣло началось.
  

V.

   Черезъ два мѣсяца окружный судъ, выслушавъ стороны, призналъ завѣщаніе покойнаго Вишневскаго неправильнымъ и постановилъ искъ шести родственниковъ считать подлежащимъ удовлетворенію. При этомъ у Елизаветы Николаевой Захаровой отбиралось все обратно: деньги, вещи, недвижимое имущество. Госпожа Захарова перенесла дѣло въ судебную палату и наняла отличнаго адвоката, прославившагося тѣмъ, что онъ брался только за дѣла правыя, если не по буквѣ закона, то въ нравственномъ отношеніи. Въ газетахъ много писали объ этомъ процессѣ, судили такъ и сякъ, но въ концѣ концовъ пришли къ заключенію, что Елизавета Николаевна и ея трое маленькихъ дѣтей являются жертвами обмолвки, случившейся въ завѣщаніи. Передавались слухи, что у госпожи Захаровой нашелся новый и очень важный свидѣтель, какой-то генералъ, чуть-ли не тайный совѣтникъ, который слышалъ не разъ отъ покойнаго Вишневскаго, что онъ все отдаетъ своимъ дѣтямъ, а про свою родню отзывался съ отвращеніемъ. Всѣ эти сплетни и слухи въ процессѣ роли не играли никакой, но нервы у шестерыхъ истцовъ они-таки повытянули и крови испортили достаточно.
   Родственныя собранія у Ивашкевича продолжались, но когда стало извѣстнымъ, что дѣло перенесено въ судебную палату, истцы пріуныли. Они едва переждали волокиту передъ окружнымъ судомъ и, при этомъ, довольно сильно прохарчились въ Москвѣ. А расходы все росли, опасенія увеличивались. Даже Ивашкевичъ и Макаровъ высказывали мысль, которую подала при первой встрѣчѣ Дарья Михайловна, это относительно родового имущества. Въ самомъ дѣлѣ, новый адвокатъ Елизаветы Николаевны непремѣнно долженъ былъ ухватиться за этотъ пунктъ и просить палату удовлетворить искъ только по той степени, гдѣ имѣетъ мѣсто неправильность завѣщанія. Родственники приставали къ своему присяжному повѣренному, а тотъ твердилъ имъ свое:
   -- Пустяки, господа! Все отобьемъ, если только знаменитость взберется на своего конька: на чувствительность и состраданіе. Я тогда знаю, чѣмъ его треснуть...
   Еще болѣе двухъ мѣсяцевъ томились всѣ: и родственники покойника, который лежалъ на далекомъ кладбищѣ, и его сожительница, Елизавета Николаевна. За это время родственный комплотъ собирался у общаго друга чуть не каждый вечеръ, и всѣ успѣли возненавидѣть другъ друга до изступленія, хотя старались этого не показать. Конечно, всѣ упали духомъ, а больше прочихъ -- Иванъ Васильевичъ Голубевъ. Онъ совершенно раскисъ, сдѣлался нылой и бабой. Фонды его пострадали сильно и онъ переѣхалъ къ Николаю Ильичу Макарову, расклявшись отплатить племяннику въ будущемъ. Племянникъ принялъ дядю, но такъ холодно и злобно, что бѣдный Голубевъ желалъ одного: конца этого проклятаго процесса. Но сердце его сжималось отъ ужаса, онъ никакъ не могъ сообразить, можетъ-ли онъ вынести тяжелый, но возможный обманъ великолѣпныхъ надеждъ? А тутъ еще Анна Степановна увѣдомляла мужа о рожденіи сына Дорофея и просила выслать денегъ.
   "Вотъ какъ меня бьетъ судьба!" думалъ Голубевъ, скорбно возводя глаза къ потолку.-- "И подѣломъ: не зарься, старый болванъ, на чужое добро! Жилъ-бы я теперь дома, считалъ на счетахъ, и было-бы все превосходно, и билеты ребятъ оставались-бы цѣлы... О, Господи, Господи, помилуй меня, грѣшнаго!"
   Антонъ Яковлевичъ, очутившійся должнымъ всѣмъ, кромѣ Голубева да собственной супруги, теребилъ свою бородку и не давалъ отдыху Николаю Ильичу:
   -- Ну, что, какъ вы думаете? Съѣдимъ шишъ, или нѣтъ? А?
   -- Убирайтесь вы отъ меня!-- какъ можно грубѣе старался отвѣтить ему Макаровъ и шелъ въ другую комнату.
   Ивашкевичъ хмурился, Дарья Михайловна морщила гладенькій лобъ, и лишь одинъ Коко не особенно перемѣнился.
   Когда пришла вѣсть о новомъ свидѣтелѣ, тайномъ совѣтникѣ Листовскомъ, злыя предчувствія выросли у всѣхъ. Николай Ильичъ выбралъ день и пріѣхалъ къ Ивашкевичу, когда еще никого не было. Присяжный повѣренный началъ съ мѣста:
   -- Кажется, мы нарвались?
   -- Не думаю. Родовое имущество, во всякомъ случаѣ, намъ достанется.
   -- Ну, и это, батюшка, вопросъ. А если и достанется, тогда наша плутня не выгоритъ.
   -- Какая плутня?-- спросилъ Александръ Петровичъ, поднимая голову.
   -- Вотъ новости! Онъ еще спрашиваетъ! Мы уговорились вмѣстѣ продать имѣніе и домъ, показавъ нашей родственной сворѣ двѣ трети вырученной суммы. Развѣ это не плутня?
   Ивашкевичъ выразилъ на лицѣ благородное негодованіе.
   -- Странно вы, Николай Ильичъ, выражаетесь... Плутня! Право, я иногда дивлюсь вамъ. Прошу васъ принять къ свѣдѣнію, что за наши хлопоты при продажѣ недвижимости развѣ не стоитъ взять третьей части? Пусть-ка другіе лучше насъ продадутъ, пусть! Слѣдовательно, мы имъ дѣлаемъ пользу, а не убытокъ... Вѣдь придумаетъ-же, варваръ: плутня!
   Ивашкевичъ попробовалъ засмѣяться, но Макаровъ его перебилъ:
   -- Ну, къ чертямъ это! Скажите, почтенные родственнички перестали давать денегъ, потому что у нихъ этого матеріалу въ оскудѣніи. Расходы ведемъ теперь только мы двое. Сколько-же мы истратили?
   -- Рублей семьсотъ.
   -- А понадобится еще столько-же, если не ошибаюсь.
   -- Вѣроятно.
   -- И вдругъ все лопнетъ!?
   -- Я скажу тогда: сорвалось!-- и перейду къ другимъ дѣламъ.
   Николай Ильичъ вскочилъ и сталъ отчаянно ругаться, крича на всю квартиру, что онъ больше не дастъ ни одного рубля, если не дадутъ и другіе. Другихъ-же онъ немедленно облилъ ушатомъ грязныхъ насмѣшекъ и удивлялся, почему это онъ, человѣкъ разсудительный, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, взялъ да и потратился на провинціальныхъ ословъ, которыхъ онъ знать не хочетъ, плюетъ на нихъ и проч.
   -- Вы, родной, просто какъ въ водобоязни,-- холодно замѣтилъ Ивашкевичъ.-- Чего вы мечетесь? Экъ васъ крупное наслѣдство-то ошарашило! А еще присяжный повѣренный. Будьте похладнокровнѣе.
   Наканунѣ рѣшительнаго дня всѣ опять сошлись у Александра Петровича. Этотъ вечеръ былъ замѣчателенъ во многихъ отношеніяхъ.
   -- А что, господа,-- начала разговоръ Дарья Михайловна,-- не сдѣлали-ли мы одной ошибки? (Дарья Михайловна всегда первая начинала говорить про дѣла).
   -- Именно?-- спросилъ Макаровъ.
   -- Вотъ мы потратили много времени, много денегъ, стали на себя не похожи, по крайней мѣрѣ, я совсѣмъ больна...
   "Мм... незамѣтно!" подумалъ Макаровъ, щурясь на фигуру Герцбергъ.
   -- И за всѣ наши страданія и дрязги,-- продолжала Дарья Михайловна,-- легко можетъ быть наградой неудача. То есть, не полный провалъ, а возьмутъ да и присудятъ намъ только часть...
   -- Я все-таки не понимаю,-- ядовито замѣтилъ Николай Ильичъ, въ чемъ-же собственно наша, какъ вы изволите говорить, ошибка?
   -- А вы не догадываетесь? Какой-же вы юристъ, послѣ этого! Господа, почему мы сразу не вступили въ мирные переговоры, съ Елизаветой Николаевной? Я не ручаюсь, что она согласилась-бы навѣрное, но можетъ быть и согласилась... Тогда мы безъ хлопотъ наѣли-бы то, чего добиваемся теперь.
   Слова madame Герцбергъ, которую мужчины успѣли потихоньку прозвать мамочкой, произвели сильное впечатлѣніе. Всѣхъ такъ и передернуло. Потомъ всѣ повернули головы къ доброму генію и уставились на него укоризненными глазами. Ивашкевичъ замѣтно сконфузился.
   -- Ну, Дарья Михайловна, вы просто чудо, а не женщина!-- сказалъ онъ, всплеснувъ руками.-- Вѣрно, вѣрно, господа! Не лучше ли было поступить такъ, то есть пойти на мировую?! Гдѣ у меня башка находилась?? Господинъ присяжный повѣренный, вы что-же тогда молчали со своими статьями и законными основаніями?
   -- Фу, чортъ возьми, который разъ мнѣ суютъ въ лицо то, что я присяжный повѣренный!-- озлился Макаровъ.-- Отчего намъ всѣмъ не вздумалось пойти на мировую? Я вамъ это скажу, извольте! Отъ жадности, вотъ отчего! Хотѣлось весь кушъ, весь банкъ сорвать по первой картѣ! Вотъ вамъ! Знайте! И я радъ буду, если всѣ обожгутся... Чрезвычайно радъ!
   Эта рѣчь еще ужаснѣе отдалась въ сердцахъ собесѣдниковъ. Великая правда уколола всѣмъ глаза. Никто не пробовалъ возражать, потому что не находилъ словъ. Наступило долгое и непріятное молчаніе. Каждый думалъ почти одно и то же, потому что иначе нельзя было думать. Каждому казалось, что всего резоннѣе было-бы помириться съ Елизаветой Николаевной, что надо же и этой женщинѣ по справедливости получить свое, хотя-бы ужъ ради ея дѣтей, оставленныхъ сиротами безъ имени...
   Николай Ильичъ, Дарья Михайловна и Антонъ Яковлевичъ сидѣли потупивъ голову. Присяжный повѣренный яростно грызъ ногти и не замѣчалъ этого. Хозяиномъ тоже овладѣло скорбное волненіе, и онъ, шагая по комнатѣ, невольно дѣлалъ себѣ упреки. Иванъ Васильевичъ Голубевъ -- этотъ совсѣмъ походилъ на мокрую курицу: какъ-то смѣшно и особенно клохталъ, поминутно сморкался, вспоминалъ своего собственнаго новорожденнаго младенца и вдругъ сказалъ вслухъ:
   -- Господи, прости мое прегрѣшеніе!
   Всѣ поглядѣли на Голубева, другъ на друга и сжались, потупились.
   -- А что-жъ, господа, давайте?-- заговорилъ Антонъ Яковлевичъ.-- На мировую, такъ на мировую. А то вѣдь совсѣмъ тово...
   -- Теперь поздно,-- медленно отвѣтилъ Ивашкевичъ.
   Всѣ молчали.
   -- Нужно тоже и о смертномъ часѣ подумать!-- слезливо произнесъ Иванъ Васильевичъ и утерся своимъ засаленнымъ шелковымъ платкомъ.
   Началась пытка душъ. Зачѣмъ всѣ были такъ корыстолюбивы? Почему не подумали о несчастной долѣ Елизаветы Николаевны и ея незаконныхъ дѣтей? Развѣ такъ можно поступать людямъ образованнымъ и считающимъ себя порядочными? Развѣ это не стыдно? Развѣ можетъ не болѣть сердце честнаго человѣка, если онъ увидитъ униженныхъ, оскорбленныхъ, которыхъ обидѣли сильные? Тѣмъ болѣе, какъ это рѣшиться самому обидѣть и оскорбить? Подлецъ только бьетъ лежачаго!
   -- Я человѣкъ честный!-- думалъ каждый и вѣрилъ въ это.-- Я готовъ сдѣлать все... чтобы все было къ обоюдному благополучію...
   Мало того, въ концѣ концовъ поняли, что они есть ничто иное, какъ стая вороновъ, слетѣвшихся на груды тлѣющихъ костей. Нашли это гадкимъ. Отъ укоровъ и самобичеванія перебрались къ обѣтамъ и заповѣдямъ. Всѣ клялись кончить дѣло по совѣсти. Всѣ увѣряли себя, что будутъ рады, ежели судебная палата раздѣлитъ имущество и удовлетворитъ обѣ стороны. Наконецъ рѣшили крѣпко-на-крѣпко, въ случаѣ полнаго выигрыша дѣла, щедро наградить Елизавету Николаевну и ея малютокъ. Но, при этомъ, всѣ трепетали и молили Бога о томъ, чтобы самимъ-то не быть разбитыми въ пухъ и прахъ,-- это главное!
   Какъ-бы то, однако, ни выходило, но Господь заглянулъ въ унылыя лица чуждыхъ другъ другу родственниковъ, направилъ ихъ помышленія къ добру и правдѣ, и всѣ почувствовали себя виноватыми...
   Разошлись они молча, тихо, въ раздумьѣ о томъ, что какъ-бы завтра ни рѣшилась ихъ судьба, они не позабудутъ своихъ клятвъ и молитвъ...
  

VI.

   Въ одинъ изъ московскихъ загородныхъ ресторановъ, по хрустящему снѣгу, въѣхала во дворъ и остановилась у подъѣзда горячая тройка, запряженная въ нарядныя сани. Отъ лошадей шелъ густой и бѣлый паръ, такъ гнали господа всю дорогу отъ заставы. Ямщикъ отстегнулъ полость, и лакеи стали высаживать гостей. Это были Николай Ильичъ, Дарья Михайловна, Ивашкевичъ и его жена.
   -- Браво, мы первые!-- закричала Дарья Михайловна и захлопала въ ладоши.
   Ссйчасъ-же долетѣлъ визгливый шумъ полозьевъ, бубенчиковъ, и другая тройка, взмыленная и вытянутая, ворвалась по слѣдамъ первой въ открытыя ворота. Раздался смѣхъ, крикъ и потомъ выдѣлился теноръ Антона Яковлевича:
   -- Ямщикъ, тебѣ цѣна грошъ! Ты ѣздить не умѣешь!
   -- Ваше сіятельство,-- кланялся ему лысый извощикъ.-- Ничего не подѣлаешь, животы больно молоды, сразу наддали и потому смаялись! А я для васъ потрафлялъ, какъ для отца родного...
   -- Вылѣзайте, вылѣзайте!-- кричали пріѣхавшіе первыми.
   Въ отставшихъ саняхъ сидѣли Александра Евграфовна, Стариковъ, Иванъ Васильевичъ Голубевъ и Коко Вишневскій. Однимъ словомъ, въ ресторанъ пріѣхала вся родственная коалиція, и уже поэтому можно было угадать, что дѣла компаньоновъ пошли недурно.
   Придя въ кабинетъ, Александръ Петровичъ важно оглядѣлъ помѣщеніе, сановито погладилъ бороду и сказалъ:
   -- Mesdames, позвольте мнѣ быть, такъ сказать, гастрономическимъ цензоромъ. Надѣюсь составить menu по вашему вкусу!
   Дамы отвѣчали апплодисментами.
   -- Ну-съ, душа моя!-- началъ Ивашкевичъ, глядя сквозь очки на помощника ресторатора, явившагося къ гостямъ изъ разсчетливой вѣжливости.-- Угощайте насъ, какъ можно лучше. Прежде всего я васъ убѣдительно попрошу...
   Тутъ началось составленіе и перечисленіе такихъ кушаньевъ, о которыхъ половина присутствующихъ никогда и не слыхивала.
   -- Не забудьте самаго лучшаго шампанскаго!-- сунулся было къ предсѣдателю Стариковъ, но Николай Ильичъ взялъ его за плечи и отвелъ къ дамамъ, сказавъ: -- не мѣшай, братецъ, это не твоего ума дѣло!-- тонъ его былъ ужасно дружественный.
   Компанія имѣла видъ радостный и уморительный. Всѣ старались держаться серьезно и хохотали безъ особой причины. Стоило также обратить вниманіе на костюмы. Антонъ Яковлевичъ щеголялъ новой рубашкой, галстукомъ и булавкой съ огромнымъ топазомъ, а его пиджачная пара осталась потертой и въ пуху. Иванъ Васильевичъ Голубевъ даже чистаго бѣлья не надѣлъ. Видно было, что всѣ торопились, всѣмъ не хватило времени. Дамы плохо причесались и не напудрились. Коко Вишневскій и присяжный повѣренный Макаровъ выглядывали помятыми, словно кутили нѣсколько дней подрядъ. Одинъ Ивашкевичъ сіялъ и костюмомъ, и лицомъ и все гладилъ свою холеную бороду.
   Процессъ былъ выигранъ добрымъ геніемъ и К®. Судебная палата приговоръ окружнаго суда утвердила. Не смотря на хорошаго адвоката и свидѣтеля Листовскаго, Елизаветѣ Николаевнѣ было отказано по всѣмъ пунктамъ. При этомъ, ея адвокатъ попался на удочку: заговорилъ о дѣтяхъ госпожи Захаровой, прижитыхъ отъ Вишневскаго. Присяжный повѣренный родственной компаніи обрушился на него и заявилъ, что здѣсь необходима поправка, именно, что дѣти были рождены въ то время, когда госпожа Захарова проживала въ домѣ Вишневскаго (въ качествѣ экономки, можетъ быть,-- такъ выразился повѣренный), но чьи это дѣти -- сказать трудно. У госпожи Захаровой было такъ много знакомыхъ...
   Тутъ предсѣдатель оборвалъ адвоката, но онъ свое дѣло сдѣлалъ и перешелъ къ другимъ пунктамъ. Каждое свое заключеніе онъ дѣлалъ на основаніи свидѣтельскихъ показаній, но только такихъ, которыя можно было толковать такъ и этакъ. И подъ конецъ, подчеркнувъ болѣзненность покойнаго Вишневскаго, его угрюмость, отчужденность, какъ несомнѣнные признаки умственнаго разстройства, адвокатъ вывелъ, что домашнее духовное завѣщаніе, очевидно писанное подъ корыстнымъ вліяніемъ и понужденіемъ заинтересованнаго лица, не должно быть признано правильнымъ и законнымъ по всѣмъ своимъ статьямъ, и просилъ палату утвердить рѣшеніе окружного суда.
   Во время его рѣчи Елизаветѣ Николаевнѣ сдѣлалось дурно, но тѣмъ не менѣе, она была лишена всего...
   Прошло нѣсколько дней, а утвержденные въ своихъ правахъ наслѣдники никакъ не могли прійти въ себя и метались по Москвѣ, какъ напуганныя овцы. Въ загородный ресторанъ они собрались, чтобы въ послѣдній разъ отпраздновать свою побѣду, а затѣмъ приниматься за дѣла, т. е., за дѣлежъ имущества.
   -- Господа, надо потомъ цыганъ позвать, распорядился Макаровъ.-- Слышишь, ты, свиное ухо? Чтобы цыгане дожидались у дверей...
   -- Слушаю, ваше сіятельство,-- отвѣчалъ лакей-татаринъ, однимъ оттопыренномъ ухомъ внимая длинному реестру заказовъ Александра Петровича, другимъ ловя случайныя приказанія.
   -- Однихъ цыганъ мало!-- закричалъ Коко,-- Пусть также придетъ хоръ Герасимовой!
   -- Ладно. Слышишь, Ахметъ: и хоръ Герасимовой...
   -- А не спѣть-ли намъ самимъ, ради смѣха!?-- предложилъ Голубевъ и засмѣялся своей шуткѣ.
   -- Извольте, я готовъ!-- согласился Антонъ Яковлевичъ.-- Какую пѣсню?
   -- Господа, господа!-- улыбаясь и грозя пальцемъ, говорилъ Ивашкевичъ.-- Не дурачтесь. Сначала будемъ ѣсть и пить. Вотъ несутъ закуску... Mesdames, прошу васъ... Дарья Михайловна, Александра Евграфовна, милости просимъ...
   -- Ого-го-го!-- воскликнулъ Голубевъ.-- Однако, наставлено!
   -- Самая обыкновенная закуска, въ двадцать сортовъ, чего такъ ты удивился?-- спросилъ Макаровъ, чокаясь съ дядей.
   -- Ну, братъ-племянникъ, для тебя обыкновенная, а для насъ, провинціаловъ, это просто чортъ возьми! Впрочемъ, погоди, въ Москву наѣзжать теперь станемъ почаще, всего перепробуемъ и перенюхаемъ! Твое здоровье!
   Всѣ набросились на закуску почти съ яростью, потому что захлопотались и ѣли въ этотъ день урывками. Затѣмъ, заморивъ червяка, сейчасъ же усѣлись вокругъ стола и начали ужинать, запивая каждое блюдо очень дорогимъ виномъ, отъ которого всѣ быстро захмѣлѣли.
   Въ ту же минуту обнаружилось въ каждомъ именно то, о чемъ сразу нельзя было представить или догадаться. Антонъ Яковлевичъ началъ хвастать и лгать немилосердно, говорилъ, что дома забылъ два своихъ ордена, что у него имѣніе въ Уфимской губерніи въ 850 десятинъ, предлагалъ на пари Николаю Ильичу и Коко двумя пальцами переломить тяжелое бра, хотѣлъ показать какой-то сверхъестественный фокусъ, но не показалъ его, а рѣшилъ выпить единымъ махомъ бутылку лафита, однако, остановился въ самомъ началѣ и обругалъ вино мерзостью, почему онъ и не берется выпить всю бутылку. Коко опьянѣлъ и хохоталъ всякой выходкѣ учителя. Николай Ильичъ говорилъ комплименты дамамъ, но такимъ грубымъ голосомъ, что это можно было принять за насмѣшку. Впрочемъ, на Дарью Михайловну адвокатъ глядѣлъ, нѣжно щурясь, какъ котъ, и называлъ ее Маргаритой. Александра Евграфовна льнула къ Ивашкевичу, но тотъ, посадивъ между Стариковой и собой жену, которая усердно ѣла и пила, поглядывалъ на раскраснѣвшуюся Дарью Михайловну и думалъ съ усмѣшкой:
   "Мадамъ племянница, честное слово, прелесть"!
   Когда подали фрукты и замороженное шампанское, оказалось, что всѣ были съ большой мухой. Всѣ говорили во все горло, махали руками, хохотали. Даже испытанные въ кутежахъ Макаровъ и Ивашкевичъ, и тѣ стали развязываться нѣсколько черезчуръ. Вообще, этотъ ужинъ былъ что-то пестрое, комическое и безобразное. Учитель Стариковъ держалъ въ одной рукѣ рябчика и глодалъ его, а въ другой у него была груша, и онъ ее тоже отвѣдывалъ по временамъ; замѣтивъ свою разсѣянность, онъ кинулъ объѣдки на полъ, обтеръ руки о пиджакъ и схватился за вино. Коко лежалъ локтями на столѣ и почивалъ. Николай Ильичъ говорилъ странную рѣчь...
   Его рѣшительно никто не слушалъ, а онъ, считая свою рѣчь ужасно остроумной, вдругъ обидѣлся и сталъ браниться съ Антономъ Яковлевичемъ, требуя его быть вѣжливѣе.
   -- Что такое?-- пролепеталъ, еле ворочая языкомъ, Антонъ Яковлевичъ.-- Что вы сказали, милостивый государь?! Дуэль?! Извольте! Я стрѣлялся девять разъ. Это моя спеціальность. Одолжите, однако, папироску...
   Ивашкевичъ поглядѣлъ во всѣ стороны, причемъ ему въ особенности кинулось въ глаза багрово-малиновое лицо Голубева, и нашелъ, что пора освѣжиться. Онъ позвонилъ, и лакей внесъ зельтерскую воду и лимонадъ.
   Черезъ полчаса компанія стала разговаривать болѣе связно. Начали толковать о будущемъ, о томъ, что дѣлать, о раціональномъ сельскомъ хозяйствѣ, о выгодѣ биржевой игры безъ риска, о процентныхъ бумагахъ, о покупкѣ домовъ, имѣній и т. п. Каждая тема запахла тысячами.
   -- А я конный заводъ открываю,-- вдругъ заявилъ Антонъ Яковлевичъ.-- У меня ужъ былъ одинъ разъ конный заводъ. Не вѣрите? Спросите, господа, у жены. Она здѣсь на лицо.
   Всѣ повернулись къ Александрѣ Евграфовнѣ.
   -- Лжетъ,-- сказала Старикова.-- Онъ всегда лжетъ.
   -- Александринъ! Это подло съ твоей стороны... Не забывай, что я наслѣдникъ, а не ты!-- закричалъ среди общаго хохота Антонъ Яковлевичъ.
   Всѣ еще веселѣе принялись хохотать.
   -- Это называется логика!-- замѣтилъ Макаровъ.-- Ахъ, вы, чудачина!
   -- Какъ вы меня назвали, милостивый государь?-- окрысился Антонъ Яковлевичъ и стукнулъ кулакомъ по столу.-- Прошу васъ не забываться!!
   -- Да что вы!? А не лучше-ли намъ выпить на брудершафтъ?
   -- На брудершафтъ? Извольте, я готовъ. Только я васъ предупреждаю, что я страшно, феноменально вспыльчивъ!
   Враги выпили шампанскаго, взявшись локоть за локоть, и этотъ эпизодъ заставилъ всѣхъ очень долго смѣяться.
   -- Я куплю имѣніе,-- сообщалъ дамамъ Голубевъ, въ которомъ вдругъ исчезла всякая тѣнь робости и унынія, уступивъ мѣсто какой-то хриплой развязности и пренебреженію.-- Самое святое дѣло -- это разводить пчелъ. Все остальное -- ерунда.
   -- А вы не думаете остаться жить въ Москвѣ?-- спросила жена Ивашкевича.
   -- Въ этой помойной ямѣ-то? Нѣтъ, сударыня, не хочу. Я старъ, но изъ ума не выжилъ еще... У нашего брата, работящаго провинціала, пока вотъ тутъ здорово... вотъ въ этомъ чердакѣ-съ!
   Онъ постучалъ себя пальцемъ по лысому лбу и самодовольно крякнулъ.
   -- Барыни, курить разрѣшаете?-- освѣдомился онъ и, не дожидаясь отвѣта, крикнулъ Макарову: -- Николя, дай-ка, голубчикъ твоей сигарки... какъ ее шутъ? Ладреской, что-ли...
   -- Послушайте, господа,-- сказала Дарья Михайловна.-- Я думаю, чѣмъ скорѣй намъ продать недвижимую собственность, тѣмъ лучше! Это будетъ даже безопаснѣе на тотъ случай, если...
   -- Позвольте, позвольте!-- замоталъ головой Ивашкевичъ.-- Дарья Михайловна, царица нашего вечера! Какъ, вы все о дѣлахъ!? Въ этотъ часъ веселья и упоенья?.. Это жестоко... Завтра, у меня, съ самаго утра, но только не теперь...
   -- Вѣрно,-- поддержали остальные.-- Теперь пора цыганъ пригласить! Дѣла потомъ...
   -- Ну, молчу, господа, простите великодушно! Обмолвилась по глупости...
   "Гмъ, нѣтъ, голубушка, ты не глупа!" -- подумалъ Александръ Петровичъ.-- "Но какъ ты ни верти хорошенькимъ своимъ хищнымъ носомъ, а мы тебя проведемъ..."
   Въ это время изумилъ всѣхъ очнувшійся Коко.
   -- А какже, господа, сказалъ онъ.-- Какъ насчетъ Елизаветы Николаевны?
   -- Какой Елизаветы Николаевны?-- спросилъ Ивашкевичъ.-- Ахъ, да... Что такое?
   -- Мы ей хотѣли что-нибудь дать... Я согласенъ, только, господа, не особенно много. Я весь въ долгахъ.
   -- Ну, конечно, мы всѣ дадимъ понемногу... отозвался кое-кто.
   Молчали Ивашкевичъ и Дарья Михайловна. Къ нимъ сейчасъ-же приступили съ вопросами.
   -- Мое мнѣніе -- не давать,-- серьезно отвѣчалъ Александръ Петровичъ.-- Скажите, ради Бога, за что вознаграждать авантюристку? Вѣдь она изъ насъ все терпѣніе высосала, измучила насъ... Да и не Богъ знаетъ, по скольку намъ достанется, чтобы можно было кидать деньги... Я, господа, отказываюсь, рѣшительно отказываюсь.
   -- Но если немного, такъ отчего-же?-- проговорила Александра Евграфовна и взглянула на мужа.-- Антонъ, какъ ты думаешь?
   -- Извольте, господа, я готовъ немного, вотъ отъ ея имени.
   -- А сколько вы хотите дать?
   -- Да какъ сколько... Пожалуй, я дамъ пятьдесятъ рублей.
   -- Что-жъ, пятьдесятъ и я дамъ.
   -- И я готовъ пожертвовать...
   Тутъ вступилась Дарья Михайловна.
   -- Господа, полноте! Такъ нельзя! Мы всѣ дадимъ, и Александръ Петровичъ дастъ бѣдной женщинѣ. Но мы только тогда дадимъ, если госпожа Захарова обратится къ намъ за помощью. Имѣйте въ виду, что она женщина хорошаго круга, она можетъ обидѣться, когда мы сунемся со своимъ милосердіемъ...
   -- Браво! воскликнулъ Ивашкевичъ.-- Дарья Михайловна, я падаю передъ вами ницъ и цѣлую ваши прелестныя ручки. Она опять права, господа! Попросятъ насъ -- мы дадимъ, не попросятъ -- значитъ, въ нашихъ деньгахъ никто не нуждается. И смѣю васъ увѣрить, что госпожа Захарова отлично съумѣла припрятать малую толику денегъ и разныхъ драгоцѣнностей! Ручаюсь за это своей честью.
   -- Ну, такъ и быть по сему! скрѣпилъ Голубевъ.-- Предсѣдатель, гдѣ же твои цыгане... Да еще бы винца выпить, господа! Какъ скажете? Ась?
   Явилось и винцо, и хоръ цыганъ. Послѣ цыганъ, гости слушали русскихъ пѣвицъ и какую-то капеллу, одѣтую въ малороссійскіе костюмы.
  

VII.

   Номеръ гостиницы. За ширмами стоятъ двѣ дѣтскія кровати, а въ нихъ спятъ, свернувшихъ калачами, дѣвочка лѣтъ пяти и мальчикъ немного постарше. На диванѣ спитъ третье существо -- уже взрослая дѣвочка лѣтъ тринадцати. Она спитъ въ платьѣ и не снявъ башмаковъ.
   Въ комнатѣ горитъ свѣчка, а возлѣ письменнаго стола сидитъ молодая женщина и что-то пишетъ. Но перо остановилось на половинѣ страницы почтоваго листка, женщина задумалась и прижала къ головѣ лѣвую руку. Ея глаза пристально глядятъ на уголъ окна; они воспалены, заплаканы. Женщина крѣпко стиснула ротъ и зубы, словно удерживаясь отъ крика. Ужасная тоска въ ея лицѣ, но еще ужаснѣе злоба. На такое лицо нельзя глядѣть безъ жалости и страха. Вѣдь, это лицо существа, готоваго на все: на безумную выходку, на преступленіе...
   А между тѣмъ, еще недавно Елизавета Николаевна была счастлива, смотрѣла такой симпатичной. И вотъ что сдѣлала изъ нея потеря денегъ! Всѣ средства перепробовала она, чтобы не отдать богатство, но напрасно. Теперь она осталась одинока и бѣдна. То-есть, она сохранила кое-какіе гроши, сберегла немного брилліантовыхъ вещей, утаила нѣсколько выигрышныхъ билетовъ и съ тысячу рублей наличныхъ денегъ, но къ этому-ли она привыкла, того-ли она ожидала своимъ дѣтямъ, воспитаннымъ въ роскоши и холѣ?
   Какъ она молилась, какъ плакала! Сколько надеждъ похоронила! А теперь она почувствовала необыкновенную злобу. Судиться, хлопотать въ Сенатѣ она не могла, боясь потратить послѣднее; но главнымъ образомъ ее удержало сознаніе, что ея дѣло погибшее. Она соображала, на что ей рѣшиться, что дѣлать,-- и не находила отвѣта. Жизнь въ довольствѣ избаловала Елизавету Николаевну. Ей ужъ теперь было не до работы. А идти было рѣшительно некуда. На содержаніе? А куда дѣвать троихъ дѣтей? Дѣти связали ее по рукамъ и по ногамъ.
   Когда она сидѣла за столомъ и писала письмо къ какому-то важному человѣку, не отвѣчавшему уже на второе посланіе, въ кроваткѣ зашевелилась и заплакала пятилѣтняя дѣвочка Наташа. Елизавета Николаевна не подняла даже головы, такъ далеко были въ это время ея мысли...
   Въ послѣдніе дни она совсѣмъ забросила своихъ ребятишекъ. Даже сейчасъ: Катя спала въ платьѣ, на Сережѣ давно не смѣнялась рубашечка, Наташа хворала и жаловалась на боль горла, а Елизавета Николаевна все забывала поставить ей согрѣвающій компрессъ...
   Бросивъ писать безполезное письмо, Елизавета Николаевна встала со стула и остановилась посреди комнаты. Потомъ она медленно пробѣжала взглядомъ по номерной обстановкѣ, заломила руки и со стономъ упала на колѣни. Она била себѣ въ грудь, гнулась отъ рыданій, скрежетала зубами, произносила проклятія... Ни одного взгляда не бросила она на темный, образъ, не кинулась обнять забытыхъ дѣтей! Она плакала глухо, тяжело, тоска давила ей грудь, какой-то демонъ шепталъ изступленной женщинѣ, что ея конецъ подошелъ, что самое лучшее для нея -- уничтоженіе. Разъ нѣтъ средствъ, стоитъ-ли существовать? Вѣдь бѣдныхъ людей горе не покидаетъ. Кто сказалъ, что не въ деньгахъ счастье? Это лжецъ! Ее ждетъ только горе. Не пробуй съ нимъ бороться, не вздумай отъ него убѣжать. Одинъ есть выходъ, и очень естественный: если ты хочешь, чтобы адъ жизни оставилъ тебя въ покоѣ,-- умри!
   -- Да, лучше смерть! смерть!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Деньги, вѣчное зло людское! Онѣ перевернули по своему всю жизнь, исковеркали весь смыслъ человѣческаго существованія. Деньги даютъ все, но всякая денежная радость, каждый купленный часъ построенъ на крови или слезахъ великаго множества неудачниковъ. Деньги сами по себѣ абсурдъ. Не нужно быть ученымъ, философомъ, чтобы понять безсмысліе денегъ. И въ то же время кто не пресмыкается во прахѣ предъ ними? Деньги, деньги и деньги -- какъ будто день и ночь, солнце и звѣзды, вода и земля не могутъ отправлять своихъ функцій безъ денегъ! Кто ты или что ты такое, слѣпая сила? Кто тебя вдохнулъ злыми устами въ тихій міръ Божій, въ доброе сердце человѣка?

Николай Ежовъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 11, 1893

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru