Гальперин-Каминский Илья Даниилович
Руссоведение во Франции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Руссовѣдѣніе во Франціи.

   Комментируя извѣстное Открытое письмо къ русской печати Эмиля Золя, противники заключенія франко-русской литературной конвенціи приводили, между прочимъ, доводъ о неравномѣрности литературно-художественнаго обмѣна между Россіей и Франціей. По ихъ мнѣнію, русская публика постоянно и сильно интересуется произведеніями французскихъ литераторовъ, ученыхъ, композиторовъ и художниковъ, тогда какъ французское общество почти совсѣмъ не интересуется русскою литературой и искусствомъ. Отсюда заключали, что франко-русская конвенція послужила бы на пользу только французскихъ авторовъ. Здѣсь не мѣсто всесторонне разбирать вопросъ о пользѣ или о вредѣ такой конвенціи для Россіи; я посвятилъ этому вопросу отдѣльную брошюру, къ которой и отсылаю интересующихся {И. Д. Гальперинъ-Каминскій: "Общая польза авторскаго права". Спб., 1894 г.}. Цѣль настоящей статьи другая: краткимъ обзоромъ того, что было до сихъ поръ сдѣлано во Франціи въ области руссовѣдѣнія, я хотѣлъ бы показать, насколько невѣрно утвержденіе, что французская публика очень мало знакома съ произведеніями русской литературы и искусства.
   

I.

   Часто приходится слышать за границей упреки французамъ въ томъ, что они не интересуются ничѣмъ, кромѣ событій своей страны, и находятся почти въ полномъ невѣдѣніи относительно того, что происходитъ за предѣлами Франціи. Между тѣмъ, оказывается, что страна эта посвятила Россіи столько же, если не больше, разнообразныхъ изслѣдованій, чѣмъ, напримѣръ, непосредственные ея сосѣди, нѣмцы. Такъ было во всѣ времена, даже до того, когда великое княжество Московское стало окончательно европейскою страной.
   Уже въ 1586 году появился Разсказъ о путешествіи въ Россію Жегана Соважа, діеппскаго купца, съ интересными описаніями русскихъ нравовъ временъ Ивана Грознаго и Бориса Годунова. Въ 1607 году появилось сочиненіе французскаго капитана Жака Маржерэта Русская имперія и великое княжество Московское, гдѣ авторъ хотѣлъ "опровергнуть ошибку тѣхъ, которые думаютъ, что предѣлы христіанства находятся въ Венгріи, въ то время какъ Россія составляетъ одинъ изъ самыхъ сильныхъ оплотовъ христіанства и образуетъ имперію гораздо пространнѣе, сильнѣе, населеннѣе и обильнѣе, чѣмъ думаютъ". Капитанъ Маржерэтъ тщательно изучилъ Россію, прежде чѣмъ написалъ свою книгу, и даже служилъ въ русской арміи, сначала при Борисѣ Годуновѣ, а потомъ при Лжедимитріи, который поручилъ ему командованіе надъ одной изъ ротъ своихъ тѣлохранителей. Въ предисловіи французскій капитанъ хвалебно отзывается о тѣхъ, кто "разсказываетъ" о своихъ путешествіяхъ, "правдиво говоря о томъ, что они видѣли достойнаго замѣчанія, не только съ цѣлью показать и заставить подражать тому, что есть хорошаго у другихъ,-- такъ какъ Богъ расположилъ все такимъ образомъ для поддержанія общенія между людьми, что то, чего они не находятъ у себя, находится у другихъ,-- но также и для того, чтобы направить многихъ праздныхъ, сидящихъ дома молодыхъ людей на исканіе добродѣтели въ трудномъ, но полезномъ и почетномъ дѣлѣ путешествія и службы въ иностранныхъ арміяхъ".
   Эта, можетъ быть, нѣсколько длинная цитата лучше всякихъ словъ оправдываетъ французовъ отъ взводимаго на нихъ обвиненія въ домосѣдствѣ, показывая, вмѣстѣ съ тѣмъ, что даже въ эту отдаленную эпоху были во Франціи люди, которые серьезно изучали страну, почти неизвѣстную до того времени въ Европѣ. Убѣдительнѣйшимъ доказательствомъ этому служитъ тотъ фактъ, что сами русскіе историки, даже въ настоящее время, черпаютъ изъ книги капитана Маржерэта данныя для изслѣдованія прошлаго ихъ страны.
   Черезъ четыре года, въ 1611 г., появилось сочиненіе другого француза, капитана Пьера де-ла-Виля, о событіяхъ, ознаменовавшихъ исторію Россіи послѣ Лжедимитрія (Краткій разсказъ о томъ, что произошло въ Московіи).
   Я не буду продолжать дальнѣйшаго перечисленія тѣхъ повѣствованій, воспоминаній, разсказовъ, мемуаровъ, путешествій и т. д., которые находятся передо мной, занимая нѣсколько полокъ въ моей библіотекѣ, еще далеко не полной. Этотъ перечень, помѣщенный въ короткой статьѣ, показался бы маловажнымъ для того предмета, который занимаетъ насъ въ данную минуту. Даже такіе авторы, какъ Сенъ-Симонъ и Вольтеръ, не могутъ показать намъ въ русскомъ народѣ того времени ни малѣйшаго проявленія самостоятельнаго творчества, ни въ области литературы, ни въ области искусства, ни въ области науки. Даже послѣ реформаторской дѣятельности Петра Великаго, или, вѣрнѣе, вслѣдствіе этой дѣятельности, обширная имперія, потрясенная сверху до низу, была лишь огромнымъ неразработаннымъ полемъ, -- полемъ, правда, плодороднымъ, но только еще готовящимся принять въ себя сѣмя европейской культуры, внесенное извнѣ черезъ окно, прорубленное на Финскій заливъ топоромъ основателя Петербурга. И только на зарѣ этого столѣтія Россія увидѣла первый лучъ собственной цивилизаціи и пошла рѣшительными, гигантскими шагами по пути чисто-національнаго развитія.
   Можно было бы, пожалуй, отмѣтить въ эту эпоху Сатиры князя Антіоха Кантемира, своего рода chef de oeuvre, переведенный въ 1745 г. на французскій языкъ. Но былъ ли дѣйствительно русскимъ этотъ подражатель Буало, сынъ молдавскаго господаря и гречанки, родившійся въ Константинополѣ и жившій въ Лондонѣ и въ Парижѣ до 1744 года, т.-е. до года своей смерти? Правда, уже съ половины XVIII вѣка новое теченіе появилось и начало обрисовываться въ умственной жизни Россіи; нѣкоторое лихорадочное возбужденіе замѣчается въ области литературы и сказывается въ нѣсколькихъ удачныхъ произведеніяхъ Сумарокова, Державина, Хераскова, Княжнина, Хемницера, Фонъ-Визипа, Капниста, Дмитріева и др. Въ эту же эпоху появляется и "русскій Малербъ", Ломоносовъ. Но это все еще былъ подготовительный періодъ, во время котораго эти писатели находились еще подъ вліяніемъ иностранныхъ авторовъ школъ классической, псевдо-классической и, позднѣе, романтической, болѣе или менѣе удачно подражая имъ. Общество, очарованное умомъ французскихъ литераторовъ, философовъ и артистовъ,-- Вольтера, Дидро, Фальконнэ и многихъ другихъ,-- даже не замѣчало медленнаго, но неизбѣжнаго движенія, ведущаго къ возрожденію національной литературы. Какимъ же образомъ могли иностранцы, даже еще не признававшіе въ то время право гражданства русскихъ въ Европѣ, замѣтить, скорѣе самихъ русскихъ, тотъ скрытый подземный источникъ, который скоро долженъ былъ забить ключомъ съ неожиданнымъ могуществомъ и блескомъ? За то, какъ только въ началѣ нашего вѣка стали появляться настоящіе піонеры русской литературы: Карамзинъ, Крыловъ и др.,-- переводы ихъ произведеній и критическіе очерки о нихъ тотчасъ же въ значительномъ количествѣ распространились во Франціи.
   Исторія государства Россійскаго, "настоящій источникъ славы Карамзина", была переведена на французскій языкъ въ теченіе періода 1819--1826 гг., почти тотчасъ же послѣ ея появленія въ свѣтъ въ Россіи. Французы съумѣли сдѣлать вѣрную оцѣнку значенія Карамзина: "это былъ первый русскій исторіографъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, первый литераторъ, писавшій хорошею русскою прозой".
   Около того же времени, въ 1825 г., появилась на французскомъ языкѣ изящная передѣлка басенъ Крылова, "русскаго Лафонтена", являвшагося часто переводчикомъ своего французскаго прототипа. Въ этой передѣлкѣ басенъ на французскій и итальянскій языки приняли участіе многіе поэты обѣихъ латинскихъ націй.
   Жуковскій, "отецъ русскаго романтизма", поэтъ, обладавшій дѣйствительнымъ талантомъ, но менѣе оригинальный, не удостоился такой чести и его произведенія появились лишь позднѣе, вмѣстѣ съ стихотвореніями нѣкоторыхъ другихъ, менѣе замѣчательныхъ поэтовъ, какъ Батюшкова, Веневетинова и Державина, въ Цвѣтахъ русской литературы Еженя де-Порри.
   Интересъ, пробудившійся въ литературѣ по отношенію къ этимъ новымъ пришельцамъ, побудилъ въ 1833 году Ферри де-Пиньи и Ж. Гакена издать объемистый сборникъ переводовъ нѣкоторыхъ менѣе замѣчательныхъ русскихъ беллетристовъ, какъ Булгарина, Нарѣжнаго, Погодина, Орлова, Погорѣльскаго, Панаева, Ѳедорова, Аладина, Бестужева и др. Вскорѣ послѣ этого князья Эммануилъ Голицынъ и Мещерскій издали въ Парижѣ въ стихахъ, на французскомъ языкѣ, первый -- произведенія главныхъ русскихъ баснописцевъ: Хемницера, Дмитріева, Измайлова и Крылова, а второй -- стихотворенія русскихъ поэтовъ, какъ старыхъ, наприм.: Ломоносова и Державина, такъ и современныхъ тому времени: Жуковскаго, Батюшкова, Тютчева, Вяземскаго, Кольцова, Козлова и др., не считая Пушкина и Лермонтова.
   Много другихъ подобныхъ сборниковъ, содержавшихъ часто довольно обстоятельныя замѣтки о переводимыхъ авторахъ, вышло въ свѣтъ въ эту эпоху. Въ это же время, въ 1840 г., была создана спеціально для польскаго поэта Адама Мицкевича каѳедра славянскихъ литературъ въ Collège de France.
   Каковы бы ни были побужденія, поведшія къ созданію каѳедры славянскихъ литературъ и языковъ, интересно то, что она явилась первою и единственною въ мірѣ. Подобной каѳедры не было даже въ Петербургѣ. "Пора сдѣлать это,-- писалъ чешскій ученый Ганка русскому ученому Погодину,-- разъ уже даже въ Парижѣ существуетъ славянская каѳедра". "Честь и слава французамъ,-- говорилъ русскій филологъ Бодянскій,-- они первые поняли, какой интересъ представляетъ изученіе славянъ, ихъ литературы и ихъ языка".
   Но Мицкевичъ, также какъ и его непосредственный преемникъ Сипріенъ Роберъ, являлись въ своихъ сочиненіяхъ и въ своемъ преподаваніи глубоко враждебными по отношенію къ Россіи. Тѣмъ не менѣе, славянская каѳедра въ Collège de France не только не явилась препятствіемъ, но даже дала новый толчокъ зародившемуся тогда движенію въ пользу русской изящной литературы.
   Въ это время русская школа окончательно опредѣлилась съ Пушкинымъ и Гоголемъ. Это была именно та школа, изъ которой вышла блестящая плеяда писателей, привлекшихъ вниманіе всего міра, какъ Лермонтовъ, Грибоѣдовъ, Гончаровъ, Тургеневъ, Островскій, Достоевскій, Толстой, Некрасовъ, Щедринъ и др.
   Въ то же время появились и первые серьезные пропагандисты русской литературы во Франціи, настоящіе предвѣстники современнаго намъ руссофильскаго литературнаго движенія.
   

II.

   Дѣло пропаганды русской литературы во Франціи приняло серьезный характеръ, прежде всего, благодаря переводамъ двухъ извѣстныхъ академиковъ, Проспера Меримэ и Ксавье Мармье, а затѣмъ благодаря трудамъ Луи Віардо, Делаво, Куррьера и др.
   Меримэ мы обязаны появившимся въ 1853 году переводомъ Ревизора Гоголя и нѣкоторыхъ разсказовъ Пушкина, точно также какъ замѣчательными статьями объ этихъ двухъ писателяхъ и о Тургеневѣ, появившимися въ то же время въ Revue des Peux Mondes.
   Въ 1856 году К. Мармье перевелъ Героя нашею времени Лермонтова, Шинель Гоголя и Аптекаршу гр. Соллогуба, приложивъ къ этимъ разсказамъ біографическія замѣтки объ ихъ авторахъ. Тотъ же Мармье помѣстилъ въ Revue des Peux Mondes нѣсколько замѣчательныхъ описаній своего путешествія по Россіи и Сибири.
   Нѣкоторыя произведенія Пушкина, какъ, наприм., Капитанская дочка (въ 1853 г.), Борисъ Годуновъ и Драматическія поэмы были переведены Луи Віардо. Исторія Пугачевскаго бунта (въ 1858 году) была переведена княземъ Августиномъ Голицынымъ, Различныя стихотворенія -- Дюпономъ (въ 1846 г.), Полтава и Кавказскій плѣнникъ -- Эженомъ де-Порри (въ 1858 г.). Переводъ нѣкоторыхъ другихъ произведеній появился въ Сборникѣ русскихъ поэтовъ Мещерскаго.
   Переводъ Мертвыхъ душъ былъ сдѣланъ два раза, въ 1858 и въ 1859 г.: первый разъ Моро, второй -- Шарьеромъ. Оба перевода очень неточны. Наконецъ, въ 1853 году Віардо перевелъ Тараса Бульбу и еще нѣкоторые разсказы, составившіе сборникъ. Добавимъ, чтобы покончить съ этимъ вопросомъ, что тому же Шарьеру мы обязаны переводомъ Записокъ охотника Тургенева,-- переводомъ, заставившимъ автора плакать отъ бѣшенства. Другія произведенія Тургенева были переведены Меримэ и Віардо подъ руководствомъ самого автора.
   Поэма Лермонтова Демонъ была, прежде всего, переведена въ стихахъ въ 1858 году Пеланомъ д'Ансе, затѣмъ, второй разъ, въ 1860 году, г. Аносовымъ и, наконецъ, недавно, въ третій разъ.
   Переводъ Обломова Гончарова появился въ первый разъ въ сильно сокращенномъ видѣ въ пятидесятыхъ годахъ, а затѣмъ это произведеніе было переведено въ 1877 году гг. Артамовымъ и Шарлемъ Дёленомъ, тоже до неузнаваемости урѣзаннымъ.
   Гope отъ ума Грибоѣдова было переведено Легрелемъ, онъ же издалъ по-французски Ябеду Капниста, Бориса Годунова Пушкина и Грозу Островскаго. Прибавимъ къ этому драматическую трилогію гр. Алексѣя Толстого, переведенную Б. Цейтлинымъ и Е. Жоберомъ, и три произведенія Островскаго, переведенные Дюраномъ-Тревилемъ подъ заглавіемъ: Избранныя произведенія Островскаго.
   Приведемъ, наконецъ, Путешествіе по Россіи Теофила Готье, Впечатлѣнія путешествія по Россіи Александра Дюма-отца, Письма о Россіи де-Молинари, Воспоминанія Берліоза, Очерки Россіи Леозонъ-ле-Дюка и проч., и проч.
   Я ограничусь этимъ перечисленіемъ сочиненій о Россіи и произведеній русской литературы, переведенныхъ большею частью сорокъ лѣтъ тому назадъ, нѣкоторыя позднѣе. Это перечисленіе далеко не полно и не можетъ быть таковымъ въ тѣсныхъ рамкахъ этой статьи; но его достаточно для того, чтобы показать, что французскій литературный міръ былъ всегда знакбмъ, часто благодаря знаменитымъ посредникамъ, съ литературными проявленіями дѣятельности русской школы, такой молодой и, въ то же время, такой сильной и независимой. Я спѣшу перейти къ истиннымъ представителямъ руссознанія во Франціи, къ тѣмъ трудамъ, благодаря которымъ русскій языкъ и русская литература окончательно пріобрѣли право гражданства не только во Франціи, но и во всемъ мірѣ. И въ этомъ движеніи иниціатива снова принадлежитъ французамъ: только послѣ ученыхъ изслѣдованій Луи Леже, Анатоля Леруа-Бельё, Альфреда Рамбо и Е. Мельхіора де-Вогюэ открылись для цивилизованнаго міра красоты русскаго художественнаго творчества.
   Слѣдуетъ, впрочемъ, замѣтить, что англичане и въ особенности нѣмцы точно также часто обогащали своими замѣчательными трудами познанія европейцевъ относительно литературной Россіи, а въ послѣдніе годы даже больше переводили русскихъ авторовъ, чѣмъ французы. По этому поводу мнѣ вспоминается интересное сравненіе между французами и нѣмцами, сдѣланное, кажется, русскимъ. "Первую букву алфавита -- А -- всегда произносить французъ,-- говоритъ онъ,-- нѣмецъ же продолжаетъ безостановочно до конца, до Z". Однако, на этотъ разъ (подобно тому, какъ это произошло съ преподаваніемъ славянскихъ языковъ: сначала въ Collège de France, затѣмъ въ школѣ восточныхъ языковъ, въ военной школѣ и, наконецъ, теперь въ лицеяхъ) упомянутые выше французскіе писатели не ограничились принятіемъ на себя иниціативы, но поставили себѣ задачей довести дѣло до конца и успѣшно исполнили это.
   Было бы несправедливо забыть, при перечисленіи предвѣстниковъ руссофильскаго литературнаго движенія, единственнаго серьезнаго предшественника Луи Леже, Леруа-Больё, Рамбо и де-Вогюэ, а именно Ж. Г. Шницлера, автора произведенія: Имперія царей съ точки зрѣнія современной науки, вышедшаго въ промежутокъ отъ 1856 до 1866 г. Это истинно монументальный трудъ, содержащій въ себѣ все, что было въ то время извѣстно о Россіи "съ точки зрѣнія современной науки".
   Послѣ Шницлера эта богатая почва, очень мало изслѣдованная до тѣхъ поръ, почти одновременно разрабатывалась Луи Леже и Анатолемъ Леруа-Больё.
   Леже былъ однимъ изъ слушателей лекцій Александра Іодзко, преемника Сипріена Робера на славянской каѳедрѣ въ Collège de France. Ходзко былъ польскаго происхожденія, какъ и Мицкевичъ. По словамъ Леже, это былъ замѣчательный лингвистъ, который не превращалъ каѳедру Collegè de France въ "треножникъ Сибиллы", подобно своему знаменитому предшественнику. "Онъ замкнулся въ сферѣ языковъ и довольствовался тѣмъ, что излагалъ съ замѣчательнымъ литературнымъ вкусомъ и всестороннею эрудиціей уже многочисленные тогда chefs d'oeuvr'ы литературъ сербской и чешской, русской и польской". Ему-то и обязанъ Леже любовью къ славянскимъ языкамъ., Въ 1868 году Леже защищалъ въ Сорбоннѣ двѣ докторскія диссертаціи: одна -- De Nestore verum russicarum scriptore (изъ которой была взята Хроника Нестора, изданная въ 1884 г.), другая -- Кириллъ и Меѳодій, историческій этюдъ объ обращеніи славянъ въ христіанство.
   Въ 1834 г. появился первый переводъ Хроники Нестора, сдѣланный Луи Пари; но Леже, вооруженный всемъ необходимымъ знаніемъ своего времени, съумѣлъ лучше объяснить и показать всю важность этого памятника XI вѣка. Вообще, ученый профессоръ въ Collège de France первый установилъ научныя основанія для французскихъ изслѣдованій относительно образованія русской національности и первоначальной славянорусской литературы.
   Съ 1869 года Леже началъ читать курсъ русскаго языка въ Сорбоннѣ. Затѣмъ, послѣ путешествія въ Россію, ученый переводчикъ Хроники Нестора положилъ основаніе преподаванію русскаго языка въ школѣ восточныхъ языковъ, а еще позднѣе, въ 1884 году, замѣнилъ своего бывшаго учителя Ходзко въ Collège de France. Прибавимъ, что Леже явился первымъ профессоромъ на этой каѳедрѣ: его три предшественника имѣли титулъ "уполномоченныхъ читать лекціи". Изъ его многочисленныхъ изслѣдованій можно назвать еще слѣдующія: Славянскій міръ, двѣ новыя серіи Славянскихъ изслѣдованій, Краткій очеркъ славянской миѳологіи, Героическія и народныя пѣсни чешскихъ славянъ, Болгарія и проч. Изъ этого видно, что Леже направилъ свое изученіе, главнымъ образомъ, на происхожденіе славянскихъ литературъ и на филологію, и въ этихъ областяхъ его имя авторитетно не только за границей, но и въ самой Россіи.
   Слѣдуетъ, впрочемъ, замѣтить, что всѣ четыре выше упомянутыхъ писателя настолько основательно знакомы съ предметомъ своихъ изслѣдованій, что ихъ труды пользуются несомнѣннымъ авторитетомъ и у русскихъ ученыхъ. Изъ нихъ Луи Леже избралъ лингвистику и происхожденіе литературы, Леруа-Больё -- учрежденія и нравы, Рамбо -- исторію, г. де-Вогюэ -- изящную литературу.
   Предоставимъ самому Леруа-Больё объяснить, что привело его къ описанію Имперіи царей. Знаменитый писатель самъ даетъ намъ относительно этого нѣкоторыя указанія. Въ предисловіи къ своему замѣчательному труду Имперія царей и русскіе (L'Empire de Tzars et les Pousses) онъ объясняетъ, что причиной, обратившей его вниманіе на эту страну, были "не только ея колоссальные размѣры, ея населеніе, уже болѣе многочисленное, чѣмъ сумма населеній Франціи и Германіи, та громадная роль, которую, судя по ея неизмѣримой величинѣ, будущее готовитъ Россіи среди странъ нашего стараго континента, но и загадочный характеръ ея жителей и та тайна, которая какъ бы витаетъ надъ Россіей и ея судьбами, а, главнымъ образомъ, та трудность, которая стоитъ на пути къ ея познанію и пониманію.
   "Я зналъ остальную часть Европы,-- пишетъ онъ мнѣ въ частномъ письмѣ,-- мое вниманіе притягивалось къ Востоку этою огромною имперіей, все еще походившей на нашихъ картахъ на terra incognita. Въ іюлѣ 1870 года я собрался ѣхать въ Москву, но война задержала меня. Печальныя событія 1870--71 гг. придали Россіи еіи.е большій интересъ въ нашихъ глазахъ. Поэтому, въ 1872 г. я быстро согласился на предложеніе г. Бюлоза (редактора Revue des Beux Monde's) отправиться изслѣдовать огромную славянскую имперію. "Поѣзжайте,-- сказалъ онъ мнѣ,-- и посмотрите, не представляетъ ли изъ себя эта огромная Россія просто гнилую доску?" Я поѣхалъ, вернулся, поѣхалъ вновь, посвятилъ ей пятнадцать лѣтъ изученія,-- и результатомъ этого явилась Имперія царей и русскіе".
   Чтобы выяснить все значеніе замѣчательнаго труда, предпринятаго и законченнаго Леруа-Больё, я нахожу самымъ лучшимъ привести мнѣніе авторитетнаго лица, де-Вогюэ, выраженное имъ въ письмѣ, которымъ онъ любезно отвѣтилъ мнѣ на мое обращеніе къ нему за свѣдѣніями.
   "Если вы хотите, чтобы вашъ очеркъ дѣятельности работниковъ "часа перваго" (des ouvriers de la première heure) на этомъ поприщѣ былъ справедливъ, позвольте напомнить вамъ пословицу: "одинъ въ полѣ не воинъ". Позвольте, въ особенности, напомнить вамъ (такъ какъ вы не жили еще съ нами въ это, теперь уже далекое, время), что одно имя выдѣляется надъ всѣми остальными: имя друга и учителя насъ всѣхъ -- Анатоля Леруа-Больё. Задолго до насъ, сейчасъ же послѣ войны, онъ увидалъ за собою и постепенно вполнѣ раскрылъ намъ огромную невѣдомую страну, онъ увлекъ насъ, придавъ намъ охоту собирать и то немногое, что было упущено имъ. Если правда и справедливость -- не пустыя слова, то въ исторіи открытія французами славянскаго міра этому твердому, настойчивому уму будетъ приписана большая часть дѣла, будетъ отведено самое почетное мѣсто, какъ первоначальной причинѣ самыхъ великихъ послѣдствій. Подражатели, которыхъ онъ вызвалъ, оказались бы очень неблагодарными, если бы не засвидѣтельствовали этого".
   Что можно прибавить къ этимъ высоко-благороднымъ словамъ, если не то, что они одинаково дѣлаютъ честь тому, кто ихъ написалъ, и тому, къ которому они относятся?
   Выше было сказано, что Альфредъ Рамбо посвятилъ свои изысканія преимущественно русской исторіи; тѣмъ не менѣе, и онъ также проникалъ въ область эпической Россіи. Онъ первый перевелъ или разобралъ русскія народныя былины въ своей книгѣ, озаглавленной Эпическая Россія. "Нигдѣ эта отрасль исторіи литературы не была изучена лучше, чѣмъ во Франціи, и изучена однимъ изъ нашихъ",-- говоритъ по поводу этого сочиненія де-Вогюэ, всегда готовый отдать справедливость "работникамъ часа перваго" (Русскій романъ, стр. 20). Здѣсь мѣсто, впрочемъ, припомнить, что въ 1877 г. Ф. Баргонъ-форъ-Кіу сдѣлалъ переводъ Слова о полку Игоревѣ.
   Кромѣ нѣсколькихъ спеціальныхъ изслѣдованій, касающихся нѣкоторыхъ отдѣльныхъ эпизодовъ русской исторіи и которыя были напечатаны въ Revue des Deux Mondes и въ Revue bleue, Рамбо далъ публикѣ общую исторію Россіи, замѣчательную, одновременно, какъ сжатостью и образностью изложенія, такъ и научнымъ ея значеніемъ. Онъ создалъ этотъ трудъ въ то время, когда во Франціи еще совершенно не было элементовъ, необходимыхъ для подобныхъ работъ. Благодаря прекрасному знанію русскаго и даже старо-славянскаго языковъ, онъ могъ непосредственно пользоваться необходимыми для него, историческими документами. Онъ занялся изученіемъ русскаго языка въ 1869 году, и Леже имѣлъ его въ числѣ своихъ слушателей. Затѣмъ, коммиссія дипломатическихъ архивовъ при министерствѣ иностранныхъ дѣлъ поручила ему изданіе сборника инструкцій, данныхъ французскимъ посланникамъ и уполномоченнымъ въ Россіи. Это была трудная задача, и Рамбо потребовалась вся его эрудиція, чтобы разобраться въ этихъ безконечно-длинныхъ, написанныхъ на старославянскомъ языкѣ, посланіяхъ древнихъ московскихъ царей и сдѣлать изъ ряда отдѣльныхъ, мало занимательныхъ документовъ цѣльную, послѣдовательную исторію франко-русскихъ дипломатическихъ отношеній, отъ начала ихъ до великой французской революціи.
   Но если Луи Леже, Леруа-Больё и Рамбо могутъ справедливо считаться иниціаторами строго-научнаго изученія русской исторіи и языковѣдѣнія, несомнѣнно и то, что, по самому своему характеру, ихъ труды должны были имѣть вліяніе, главнымъ образомъ, въ мірѣ спеціалистовъ и ученыхъ. Съ появленіемъ работъ де-Богюэ интересъ ко всему русскому расширился, обозначился рѣзче и распространился въ массѣ читателей, благодаря особенностямъ предмета, изученію котораго онъ себя посвятилъ.
   

III.

   Ѳ. М. де-Вогюэ явился, по его собственнымъ словамъ, послѣднимъ, по времени, среди пропагандистовъ литературнаго руссофильскаго движенія. Но еще до сихъ поръ памятно то сильное впечатлѣніе, которое произвели всюду его первыя статьи, напечатанныя въ Revue des Beux Mondes, о Тургеневѣ, Толстомъ, Достоевскомъ и Гоголѣ,-- статьи, соединенныя впослѣдствіи въ одну книгу: Русскій романъ. Міръ, который считали уже извѣстнымъ, открылся вдругъ въ новомъ ослѣпительномъ блескѣ. Не мѣшаетъ напомнить по этому поводу одинъ характерный фактъ. Незадолго до статьи де-Вогюэ о Толстомъ вышелъ въ свѣтъ переводъ Войны и мира, сдѣланный княгиней Паскевичъ; это изданіе прошло совершенно незамѣченнымъ, несмотря на особыя заботы о немъ Тургенева, который раздавалъ его вліятельнымъ критикамъ, между прочимъ, Тэну и Абу. "Слѣдуетъ надѣяться,-- писалъ въ это время Тургеневъ Толстому,-- что они поймутъ всю силу и всю красоту вашей эпопеи. Переводъ немного слабъ, но исполненъ со стараніемъ и любовью..." По мнѣнію автора Записокъ охотника, жанръ Толстого рѣзво отличается "отъ того, что любятъ французы, чего они ищутъ въ книгахъ. Но для правды настанетъ, все-таки, часъ торжества и я разсчитываю на блистательную побѣду или, по крайней мѣрѣ, на прочное, хотя и медленное завоеваніе".
   Завоеваніе дѣйствительно шло медленно. Пятьсотъ первыхъ экземпляровъ не были еще распроданы, когда черезъ пять лѣтъ послѣ изданія, въ іюлѣ 1884 г., появилась въ Revue des Deux Mondes статья де-Вогюэ. Въ тотъ же годъ тысячи экземпляровъ объемистаго chef d'oeuvre'а распространились по всему свѣту. Это былъ успѣхъ неслыханный для французскаго перевода какого бы то ни было современнаго романа, и имъ мы цѣликомъ обязаны могучему вмѣшательству автора книги Русскій романъ.
   Интересно было узнать отъ самого де-Вогюэ, что побудило его отдать вдругъ свой несомнѣнный талантъ на служеніе дѣлу, которое до тѣхъ поръ защищали упорно другіе, во безъ рѣшительнаго успѣха. Вотъ его отвѣтъ:
   "Вы спрашиваете, какія побужденія заставили меня взяться за изученіе русскаго языка и русской литературы. Я указалъ ихъ въ началѣ предисловія къ книгѣ Русскій романъ, написаннаго въ 1886 году. По соображеніямъ литературнымъ, о которыхъ я скажу послѣ, и еще по соображеніямъ другого рода, о которыхъ я умолчу, потому что каждый можетъ ихъ угадать, я считаю нужнымъ работать для сближенія обѣихъ націй путемъ взаимнаго уразумѣнія произведеній умственной жизни. Между двумя народами, какъ и между двумя лицами, только тогда можетъ установиться тѣсная дружба и солидарность, когда ихъ умы приходятъ въ соприкосновеніе" (Русскій романъ, предисловіе, стр. 1).
   "Шесть или семь лѣтъ тому назадъ, -- продолжаетъ де-Вогюэ въ полученномъ мною отъ него письмѣ,-- это лаконическое указаніе и не должно было быть болѣе развито. Общественное мнѣніе во Франціи, предосторожности, которыя мы должны были принимать въ виду подозрительности другихъ европейскихъ державъ, и рѣшимость не выпрашивать дружбы, которая должна была добровольно, какъ равный къ равному, придти на встрѣчу нашей,-- все это заставляло не подчеркивать того, что подразумѣвалось подъ этими словами.
   "Теперь, слава Богу, французы могутъ говорить свободно и мы открыто можемъ признаться въ нашихъ прежнихъ планахъ. Вы требуете отъ меня нѣкоторыхъ, болѣе точныхъ, свѣдѣній для статьи о литературныхъ отношеніяхъ обѣихъ странъ. Я не склоненъ распространяться о біографическихъ подробностяхъ, могущихъ интересовать только моихъ близкихъ. Тѣмъ не менѣе, разъ вы считаете это полезнымъ для своей работы, я не хочу затруднять ее вамъ своею сдержанностью. Я обязанъ сдѣлать что-нибудь ради тѣхъ старыхъ хорошихъ отношеній, которыя соединяли насъ въ общихъ усиліяхъ въ общей намъ области. То, что я могу сказать вамъ, очень просто и можетъ быть выражено въ немногихъ словахъ.
   "Шестнадцать лѣтъ тому назадъ, въ октябрѣ 1876 года, я вернулся въ Парижъ послѣ долгаго пребыванія въ Турціи, при нашемъ посольствѣ. На Востокѣ я имѣлъ возможность изучить прочное и все возростающее могущество Россіи, а ея паломники, отправляющіеся въ Палестину, и ея агенты, наполнявшіе Турцію, показали мнѣ нѣкоторыя черты національнаго характера. Въ это время сообщенія А. Іеруа-Больё привлекали вниманіе всѣхъ читателей Revue des Deux Mondes къ пробужденію этой великой незнакомой страны, и легко было предвидѣть, что она займетъ одно изъ первыхъ мѣстъ на европейской сценѣ. Кромѣ того, и это было главное, я пережилъ всѣ тѣ жалкія униженія, которыя испытали всѣ тѣ, кто былъ представителемъ Франціи за границей послѣ 1870 года,-- униженія, прикрытыя на Западѣ дипломатическою вѣжливостью и рѣзче ощущаемыя на Востокѣ, гдѣ съ каждымъ человѣкомъ обращаются совершенно открыто, сообразно предполагаемой въ немъ силѣ. Чтобы прекратить эти униженія, нужна была поддержка и достаточно было бросить взглядъ на карту и задать себѣ вопросъ о ближайшемъ будущемъ, чтобъ увидать, гдѣ слѣдуетъ искать этой поддержки.
   "Герцогъ Деказъ былъ согласенъ съ этими взглядами. Н отправился къ нему, выразилъ мое удивленіе по поводу того, что ни одинъ дипломатическій агентъ не владѣетъ русскимъ языкомъ, и заявилъ ему о своемъ желаніи отправиться изучать его въ Петербургъ, гдѣ въ это время открылась ваканція на соотвѣтствующій моей должности постъ. Министръ тотчасъ же исполнилъ мое желаніе. То, что я увидалъ по пріѣздѣ въ наше посольство, еще болѣе утвердило меня въ моемъ намѣреніи. Какой-то служащій въ канцеляріи, иностранецъ (какой онъ былъ національности, никогда не было выяснено), переводилъ изрѣдка отрывки какой-нибудь статьи изъ Голоса и представлялъ ихъ нашему послу. "Ахъ, этотъ Г....-- говорилъ храбрый генералъ Ле-Фло,-- онъ, можетъ быть, знаетъ по-русски, но когда же онъ выучится по-французски?" Никакой контроль надъ нимъ не былъ возможенъ. Черезъ нѣкоторое время пришлось поневолѣ отпустить этого прекраснаго человѣка, вслѣдствіе какихъ-то проступковъ по таможнѣ. Мы оплакивали его потерю: никто не зналъ такъ хорошо, какъ онъ, всѣхъ тѣхъ источниковъ удовольствія, которые можетъ найти въ Петербургѣ молодой иностранецъ. И съ какою услужливостью онъ доставлялъ намъ возможность ими пользоваться.
   "Такимъ образомъ закрылось единственное, хотя узкое, мутное и подозрительное, окно, открытое для Франціи на Россію, на ея народъ и средніе классы,-- на ту Россію Александра II, гдѣ все бродило и преобразовывалось: идеи, доктрины, разнузданные инстинкты. Вы знаете, что представляло собой это переходное время между эмансипаціей и нигилизмомъ?
   "Когда я овладѣлъ языкомъ настолько, чтобы читать газеты, я началъ правильно доставлять извѣстія и составлять обобщающіе доклады для своихъ начальниковъ по службѣ. Счастливыя писанія, никогда не доставлявшія мнѣ непріятностей! Они лежатъ, не тронутыя, въ картонахъ Орсейской набережной. Но я былъ достаточно вознагражденъ благосклонностью ко мнѣ двухъ людей: генерала Ле-Фло и генерала Шанзи, и сознаніемъ, что я хоть издали помогаю этимъ великимъ слугамъ своей отчизны, посадившимъ то дерево, которое принесло плоды на ихъ могилахъ. Впослѣдствіи, освоившись съ литературнымъ языкомъ, я познакомился съ великими русскими писателями послѣдней четверти нашего вѣка. Но если я имѣлъ возможность уловить нѣкоторыя скрытыя черты ихъ генія, если усердное посѣщеніе авторовъ помогло мнѣ къ уразумѣнію ихъ произведеній,-- я обязанъ этимъ, главнымъ образомъ, одной рѣдкой личности, умершей нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ: графинѣ Толстой, вдовѣ чуткаго, тонкаго поэта Алексѣя Константиновича. Около ихъ очага грѣлась вся видная часть русской интеллигенціи.
   "Не думаю, чтобы иностранецъ, уроженецъ Запада, могъ когда-нибудь разобраться въ запутанныхъ мысляхъ и въ думахъ Достоевскаго или Аксакова, если бы произведенія этихъ туманныхъ геніевъ не очищались для него, проходя сквозь ту брилліантовую призму, которую представлялъ собой умъ этой необыкновенной, универсальной женщины. Она-то и внушила мнѣ мысль дать французской публикѣ возможность оцѣнить эти далекія, чужестранныя произведенія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она старалась побороть мои опасенія. Сначала я оттолкнулъ эту мысль, какъ безразсудную химеру, потому что, если я и зналъ нѣсколько Россію, я очень плохо зналъ въ то время свою страну,-- ту новую Францію, которая зародилась во время моего двѣнадцатилѣтняго отсутствія. Мало-по-малу я пріобрѣлъ большую рѣшимость для исполненія дѣла, успѣхъ котораго казался мнѣ неизбѣжнымъ предшественникомъ какой бы то ни было серьезной политической попытки. Когда генералъ Шанзи подалъ въ отставку, я послѣдовалъ за нимъ и, снова пріобрѣвъ независимость въ 1882 г., я подучилъ возможность систематически преслѣдовать свою цѣль, съ свободой пера, непозволительной для дипломатическаго агента, добросовѣстно исполняющаго свои обязанности. Вы знаете мои послѣдующіе труды, нѣсколько менѣе скрытые, чѣмъ доклады, писанные мною въ качествѣ секретаря посольства. Вы знаете, въ какое время я пріостановилъ ихъ, знаете, съ какою откровенностью я отвѣтилъ вамъ, когда вы явились въ послѣдніе годы просить моего содѣйствія, что коммерческая жадность книгопродавцевъ убила курицу, несшую золотыя яйца. Они злоупотребляли добротою нашей публики, которая хочетъ знакомиться съ избранными произведеніями, а не падать подъ тяжестью кучи непереваримыхъ сочиненій. Оставалось только отвернуться и уступить дорогу торговцамъ, такъ какъ литература уже была не причемъ въ этомъ ажіотажѣ русской прозы. Еще и теперь я получаю очень много писемъ изъ Россіи, съ просьбами обратить вниманіе публики на переводы, еще не изданные и не имѣющіе для насъ никакого интереса; я умоляю своихъ корреспондентовъ не утруждать почтальона ношеніемъ рукописей, объемистыхъ, какъ все идущее изъ Россіи, такъ какъ на всѣ такія посылки я отвѣчаю неизмѣннымъ отказомъ. Вотъ все, что касается, какъ говорится въ Россіи, "литературной дѣятельности" вашего собрата".
   Всякіе комментаріи къ только что приведенному отрывку письма де-Бопоэ излишни: они могли бы только ослабить производимое имъ впечатлѣніе и уменьшить то значеніе, которое имѣютъ мнѣнія автора въ пользу умственнаго сближенія между Франціей и Россіей. Я ограничусь только замѣчаніемъ, что, прежде чѣмъ остановиться и "уступить дорогу торговцамъ", де-Вогюэ успѣлъ закончить дѣло, увѣнчавшееся такимъ успѣхомъ. Въ книгѣ Русскій романъ онъ говоритъ о происхожденіи русской литературы, о средневѣковомъ періодѣ, о классицизмѣ и романтизмѣ, о ея реалистическомъ и національномъ развитіи и о представителяхъ этого послѣдняго направленія: Пушкинѣ, Гоголѣ, Тургеневѣ, Достоевскомъ и Толстомъ. Впослѣдствіи, въ рядѣ статей, появившихся въ Revue des Deux Mondes и въ Journal des Débats, онъ писалъ о русскомъ искусствѣ, о русской поэзіи и ея представителяхъ: Некрасовѣ, Тютчевѣ и нѣкоторыхъ другихъ. Эти статьи составили рядъ сочиненій: Воспоминанія и видѣнія, Современныя зрѣлища, Историческій и литературный обзоръ. Нужно, впрочемъ, надѣяться, что де-Вогюэ еще не сказалъ своего послѣдняго слова. Первое стихійное увлеченіе произведеніями русской литературы прошло. Послѣ русскихъ классиковъ и только нѣкоторыхъ извѣстныхъ современныхъ писателей стали безъ разбору переводить и авторовъ, мало пользующихся авторитетомъ въ самой Россіи. Отсутствіе гарантіи авторскаго права привело къ злоупотребленіямъ, о которыхъ справедливо упоминаетъ де-Вогюэ, и еще къ другимъ, о которыхъ онъ не говоритъ, а именно къ нѣсколькимъ передѣлкамъ подъ различными названіями одного и того же сочиненія наиболѣе читаемыхъ писателей, какъ, напримѣръ, гр. Л. Н. Толстого, Тургенева, Гончарова, Достоевскаго. Въ то время, какъ самъ иниціаторъ литературнаго руссофильскаго движенія во Франціи отступилъ передъ "ажіотажемъ русской прозы", коммерсанты литературы, не встрѣчая никакихъ юридическихъ препонъ со стороны заинтересованныхъ русскихъ авторовъ, продѣлывали надъ произведеніями послѣднихъ всевозможныя манипуляціи, преподносили ихъ французской публикѣ подъ разными соусами и обманутые читатели переносили свое недовольство на обезличенныхъ такимъ образомъ авторовъ.
   Но, несмотря на всѣ эти условія, мѣшающія дальнѣйшему правильному распространенію за предѣлами Россіи произведенію русскаго генія, интересъ къ нимъ нисколько не слабѣетъ, а выражается только, вмѣсто непосредственнаго знакомства съ ними черезъ переводы, въ формѣ оригинальныхъ работъ иностранныхъ писателей о разнородныхъ проявленіяхъ русскаго ума и искусства.
   Интересъ ко всему русскому во Франціи несомнѣненъ. Если де-Вогюэ и воздерживается въ настоящую минуту отъ прежде избранной имъ литературной дѣятельности, многіе другіе компетентные критики пошли по его слѣдамъ и усердно продолжаютъ содѣйствовать дѣлу четырехъ первыхъ пропагандистовъ руссовѣдѣнія во Франціи: Луи Леже, А. Леруа-Больё, А. Рамбо и де-Вогюэ. Среда этихъ продолжателей нужно отличить тѣхъ, которые спеціальнымъ знаніемъ дѣла преслѣдуютъ неуклонно цѣль распространенія русской литературы, наприм.: Эрнестъ Дюпюи, Эмиль Геннекенъ, Павловскій, Мишель Делипъ, Пьеръ де-Корвенъ (Пьеръ Невскій), Арведъ Баринъ, де-Визева, Леонъ Зиклеръ и проч. Другіе только случайно вносятъ въ это дѣло свое авторитетное имя, какъ Францискъ Сарсэ, Жюль Леметръ, Барьбье д'Оревидьи, Поль Бурже, Поль Бурдъ, Поль Жинисти, Арманъ Сильвестръ, Катулъ Мандесъ, Эдуардъ Родъ и многіе другіе.
   Перечисленіе, даже только въ видѣ каталога, въ этомъ краткомъ обзорѣ того, что было сдѣлано во Франціи въ области руссовѣдѣнія какъ прежде, такъ и въ особенности во второй половинѣ 80-хъ годовъ, способно было бы удивить не только русскихъ, но и самихъ французовъ. Достаточно будетъ напомнить о существованіи уже во Франціи (кромѣ многочисленныхъ переводовъ до-пушкинскаго періода, сдѣланныхъ почти одновременно съ ихъ появленіемъ въ Россіи) французскихъ изданій всѣхъ сочиненій Пушкина, Лермонтова, Грибоѣдова, Гоголя, Гончарова, Тургенева, Достоевскаго, Л. Н. Толстого, многихъ произведеній Щедрина, Островскаго, Григоровича, Некрасова, Писемскаго, Данилевскаго, Крестовскаго (псевдонима), графа А. К. Толстого, затѣмъ нѣкоторыхъ болѣе современныхъ: Гаршина, Короленка, Ясинскаго и до новѣйшихъ: Чехова, Нотапенка, Голицына-Муравлина, и проч., не считая разныхъ хрестоматій и сборниковъ избранныхъ произведеній русской прозы и поэзіи. Тогда же были переведены и сочиненія русскихъ ученыхъ -- Менделѣева, Сѣченова, Манасеина, Мартенса, Драгомирова и другихъ. Теперь же по вышеизложеннымъ причинамъ вотъ уже нѣсколько лѣтъ непосредственные переводы прекратились.
   Съ другой стороны, несомнѣнно уже проявившееся вліяніе произведеній русскаго генія на нѣкоторыхъ представителей французской литературы. Самою французскою критикой отмѣчено, напримѣръ, воздѣйствіе сочиненій Толстого на новое идеалистическое направленіе, выразившееся въ произведеніяхъ такихъ талантливыхъ его представителей, какъ Эдуардъ Родъ, де-Визева и на самомъ комментаторѣ русскаго романа де-Вогюэ. На новѣйшихъ произведеніяхъ извѣстнаго французскаго писателя Поля Бурже отозвался психіатрическій способъ анализа Достоевскаго. Какъ я уже замѣтилъ объ этомъ въ другомъ мѣстѣ {Halperine-Kaminsky: "L'inseignement de la langue russe en France". Revue Bleue du 24 septembre 1892, p, 407.}, герой романа Поля Бурже, Le Disciple, весьма сродни герою романа Достоевскаго Преступленіе и наказаніе. Первый заимствуетъ у второго ту же аргументацію, тѣ же способы дѣйствія; разница только та, что дѣйствіемъ русскаго руководить чувство ожесточенной гуманности, а французъ,-- новѣйшее воплощеніе современнаго скептицизма,-- только безпощадно эгоистиченъ.
   Со всѣмъ этимъ, рѣдкій мѣсяцъ проходитъ, чтобы не появилось въ Парижѣ сочиненіе, касающееся проявленій умственной, художественной, политической, экономической или общественной жизни Россіи. Успѣхъ, увѣнчавшій эти усилія, естественно вызываетъ въ настоящее время желаніе непосредственнаго знакомства и съ русскимъ языкомъ, преподаваемымъ уже не только въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, но, съ прошлаго года, и въ парижскихъ лицеяхъ; произведенія генія великаго славянскаго народа станутъ, такимъ образомъ, все болѣе и болѣе доступными его западнымъ друзьямъ и откроютъ французской молодежи все расширяющіеся горизонты въ области науки, литературы и искусства.

И. Д. Гальперинъ-Каминскій.

"Русская Мысль", кн.IX, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru