Ганди Махатма
Сатьяграха в Южной Африке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Satyagraha in South Africa (Фрагменты).
    Первое соглашение Смютс--Ганди.
    Забастовочное движение.

Махандас Карамчанд Ганди
Сатьяграха в Южной Африке

   Из книги М. К. Gandhi. Satyagraha in South Africa. Madras, 1928. Главы XXI -- XXII. стр. 239--262.

Первое соглашение Смютс--Ганди

   Прошло уже две недели со времени нашего заключения в тюрьму, когда вновь прибывшие арестованные сообщили нам, что с правительством ведутся какие-то переговоры о компромиссе. Через два-три дня после этого ко мне в тюрьму явился Альберт Картрайт, редактор ежедневной Йоганнесбургской газеты "Трансвааль лидер".
   Все ежедневные газеты, издававшиеся тогда в Йоганнесбурге, принадлежали европейцам, владевшим золотыми приисками, но исключая те случаи, когда затрагивались интересы этих магнатов, редакторы могли свободно высказывать свое мнение по всем вопросам общественного значения. В редакторы подбирались исключительно люди весьма способные и пользовавшиеся известностью. Так, например, редактором "Дейли стар" был бывший личный секретарь лорда Мильнера, который затем уехал в Англию и занял там место редактора "Таймса". Мистер Альберт Картрайт, редактор "Трансвааль лидер", был человеком широких взглядов и больших способностей. Он почти всегда поддерживал в своей газете требования индийцев и мы стали с ним большими друзьями. Когда меня посадили в тюрьму, он посетил генерала Смютса и тот охотно согласился на его посредничество. Тогда мистер Картрайт обратился в качестве посредника к индийским лидерам, которые ответили ему следующее: "Мы ничего не понимаем в законодательной технике и не имеем возможности вести переговоры о компромиссе, пока Ганди остается в тюрьме. Мы хотам соглашения, но если правительство желает заключить его в то время, когда наши единомышленники сидят за решеткой, то вам следует повидаться с Ганди. Мы утвердим любое соглашение, которое он примет".
   После этого Картрайт посетил меня и принес с собой условия соглашения, набросанные или одобренные генералом Смютсом. Неясная редакция этого документа мне не понравилась, но тем не менее я готов был подписать его при условии внесения в него одного изменения. Я сообщил, однако, мистеру Картрайту, что не могу подписать соглашения, не посоветовавшись с моими товарищами по заключению даже в том случае, если бы считал согласие индийцев, находящихся на свободе, обеспеченным.
   Сущность предложенного соглашения сводилась к тому, что индусы зарегистрируются добровольно, а не на основании закона; вопрос о том, какие сведения должны быть включены в новые регистрационные свидетельства, будет разрешен правительством по согласованию с индийской общиной. В слуаче если большинство индийцев пройдет через добровольную регистрацию, правительство отменит Черный затон и предпримет шаги, чтобы узаконить добровольную регистрацию. Однако в проекте соглашения условия, на которых правительство готово было отменить Черный закон, не были вполне ясно формулированы. Я предложил поэтому поправку, вносившую с моей точки зрения полную ясность в этот вопрос.
   Миру Картрайту не понравилось даже и это небольшое изменение. "Генерал Смютс, -- заявил он, -- считает этот проект окончательным. Я лично также одобряю его и я могу заверить вас, что если вы все пройдете через регистрацию, то Черный закон бесспорно будет отменен". На это я ответил: "Независимо от того, будет или не будет достигнуто соглашение, мы всегда будем благодарны вам за вашу доброту и помощь. Я никогда не решился бы предложить хотя бы одно изменение в тексте, которое не вызывалось бы необходимостью. Я не возражаю также против редакции, которая направлена на поддержание престижа правительства" Но там, где смысл не ясен для меня самого, я "разумеется" должен предложить новую редакцию. И в конце концов, если речь идет о соглашении, то обе стороны имеют право вносить изменения в проект. Генералу Смютсу незачем предъявлять нам ультиматумы, заявлять, что эти условия окончательныеОн уже однажды грозил нам револьвером в виде Черного закона. Чего он надеется достигнуть теперь новой угрозой?
   М-р Картрайт ничего не мог возразить на это, и обещал передать генералу Смютсу предложенную мною поправку.
   Тогда он пошел советоваться с моими товарищами по заключению. Редакция соглашения им также не понравилась, -но все же они готовы были принять ее при условия внесения в проект моей поправки. Новые заключенные сообщили от имени находящихся на свободе лидеров, чтобы я принял любой приемлемый компромисс, не дожидаясь их согласия.
   Я попросил Леуина Куина и Тсамби Найду подписать проект вместе со мной, после чего передал его м-ру Картрайту.
   На второй или на третий день, 30 января 1908 г., м-р Верной, начальник полиции Йоганнесбурга, доставил меня в Преторию на свидание с генералом Смютсом, с которым у меня была довольно продолжительная беседа. Генерал Смютс сообщил мне о своих переговорах с Картрайтом. Он поздравил меня с тем, что индийская община осталась непоколебимой даже после моего ареста и сказал: "Я никогда не питал неприязни к вашему народу. Я ведь тоже адвокат. Когда я учился, среди моих товарищей студентов было несколько индийцев. Но я должен выполнить мой долг. Европейцы требуют этого закона, и вы должны со мной согласиться, что большинство из них не буры, а англичане. Я принимаю предложенную вами поправку к проекту. Я совещался также по этому вопросу с генералом Бота и заверяю вас, что я отменю азиатский закон, как только большинство из вас пройдет через добровольную регистрацию. Когда будет составлен законопроект, узаконяющий эту регистрацию, я пошлю вам копию, чтобы вы могли сделать свои замечания. Я не хотел бы, чтобы беспорядки повторялись, и хочу уважать чувства вашего народа".
   Произнеся эти слова, генерал Смютс встал. Я спросил его: "Куда я должен итти? И что будет с остальными заключенными?" Генерал засмеялся и сказал: "Вы с этого момента свободны. Я позвоню тюремной администрации, чтобы остальных заключенных освободили завтра утром. Но я должен вам посоветовать не устраивать слишком много митингов или демонстраций, так как иначе правительство окажется в неловком положении.
   Я ответил: "Вы можете быть спокойны, что не будет созвано ни одного собрания без достаточных оснований. Но мне разумеется придется созывать собрания, чтобы объяснить общине, как было заключено соглашение, каковы характер и цели этого соглашения и в какой мере возросла наша ответственность".
   "Подобных митингов вы можете созывать, сколько вам заблагорассудится. Для меня достаточно, что вы поняли мои пожелания в этом вопросе".
   Было 7 часов вечера. У меня не было ни гроша. Секретарь генерала Смютса ссудил мне деньги на покупку билета до Йоганнесбурга. Оставаться в Претории и сообщать здешним индийцам о заключении соглашении не было надобности. Все лидеры находились в Йоганнесбурге, который был нашей штаб-квартирой. Было уже поздно и оставался только один поезд, но я все-таки поспел на него.

* * *

   В Йоганнесбург я прибыл около 9 часов вечера и прямо направился к председателю шету Эссоп Лиану. Он знал, что меня повезли в Преторию и не удивился моему приезду. Но все же для него и для других было приятным сюрпризом, что меня не сопровождал стражник. Я предложил немедленно устроить митинг и созвать тех, кого удастся оповестить в такой короткий срок. Председатель и другие товарищи согласились со мной. Так как большинство индийцев жили все в одном и том же квартале, то оповестить о предстоящем митинге не представляло особого труда. Дом председателя находился около мечети, и собрания обычно устраивались во дворе мечети. Поэтому никаких особых приготовлений собрание не потребовало. Достаточно было устроить освещение на трибуне. Собрание было созвано в тот же вечер в 11 или в 12 часов ночи. Несмотря на короткий срок оповещения и на поздний час, собралось около тысячи человек. Перед началом митинга я изложил присутствующим лидерам условия соглашения. Некоторые из них возражали против соглашения, но все они, выслушав меня, поняли положение. Каждого однако терзало сомнение: "А что, если генерал Смютс нарушит данное им слово? Черный закон может быть и не будет проведен в жизнь, но он всегда подобно Дамоклову мечу будет висеть над ними; если же мы добровольно зарегистрируемся, мы этим самым сознательно сыграем в руку противнику и лишимся самого сильного оружия для борьбы с законом. По-настоящему соглашение следовало бы заключить таким образом, чтобы сначала был отменен закон, а потом уже произведена добровольная регистрация".
   Это возражение мне понравилось. Я гордился здравым смыслом и смелостью тех, кто выдвинул его, и я знал, что все сатяграхи отличаются этими свойствами. Отвечал на эти возражения, я сказал: "Это очень правильное соображение я оно заслуживает самого серьезного внимания. Конечно, было бы несравненно лучше, если бы добровольная регистрация происходила только после отмены закона. Но тогда это не было бы компромиссом. Компромисс означает, что обе стороны идут на большие уступки по всем пунктам за исключением тех, которые имеют принципиальное значение. Для нас принципиальное значение имеет то, что мы не подчиняемся Черному закону и что мы поэтому отказываемся делать на основании его даже то, что при иных условиях не вызывало бы возражений. Этот принцип мы должны отстаивать во что бы то ни стало. Принципиальная позиция правительства сводится к следующему: чтобы помешать незаконному въезду индийцев в Трансвааль, оно должно заставить большое-число индийцев получить не подлежащее передаче разрешение на жительство с удостоверением личности, и усыпить таким образом подозрения европейцев и успокоить их страхи; и правительство точно так же не может пойти на уступки. До сих пор мы держались такой тактики, что с этой позицией правительства мы мирились и поэтому, если даже мы считаем теперь возможным выступить против нее, нам не следует это сделать, пока мы не найдем новых оснований для такой тактики. Наша борьба была направлена не против этой принципиальной позиции, а против того клейма, которое закон пытался наложить на индийскую общину. И если мы теперь используем ту новую и мощную силу, которая создалась в нашей общине, для того чтобы завоевать новую позицию, то это только повредит нам, мнящим себя сатьяграхами. Следовательно мы, по справедливости, не можем возражать против рассматриваемого здесь соглашения. Что касается того соображения, что мы не должны складывать оружия, пока закон не будет отменен, то на него очень легко ответить: сатьяграх навсегда распростился со страхом, он никогда не боится доверять своему противнику. Даже если противник обманет его 20 раз, сатьяграх готов поверить ему в 21-й раз, так как слепое доверие к человеку составляет самое существо его убеждений. Кроме того утверждение, будто, доверяя правительству, мы тем самым играем ему на руку, изобличает незнание принципов сатьяграхи. Допустим, что мы добровольно регистрируемся и что правительство потом обманывает нас и не выполняет своего обещания об отмене закона. Разве мы не можем вновь применить сатьяпраху. Если мы откажемся предъявить в нужное время регистрационные-свидетельства, наша регистрация сведется к нулю, и правительство не сможет отличить нас от тех индийцев, которые тайком проникнут в Трансвааль. Поэтому независимо от того, действует или не действует какой-нибудь закон, правительство не сможет осуществить над нами надзора без содействия с нашей стороны. Существование закона означает, что в случае-нашего отказа подчиниться ограничению, которое правительство пытается установить при помощи этого закона, мы подлежим наказанию. Обычно" страх перед наказанием заставляет людей подчиняться ограничению, но сатьяграх отличается от большинства людей тем, что если он подчиняется какому-нибудь ограничению, то подчиняется ему добровольно, не потому что боится наказания, а потому что считает такое подчинение необходимым для общественного блага. И именно такую позицию мы занимаем по отношению к регистрации. Эту позицию не сможет поколебать даже самый грубый обман правительства: мы сами создали эту позицию, и только мы одни можем изменить ее. Мы бесстрашны и свободны, пока в наших руках остается оружие сатьяграхи. И если кто-нибудь думает, что община не будет впоследствии такой же сильной, как теперь, то я скажу ему, что" он не сатьяграх и что он не имеет понятия о сатьяграхе. Это означало-бы, что сила общины не есть подлинная сила, а только временное возбуждение или опьянение. А если бы это было так, то мы не заслуживала бы успеха и плоды нашей победы должны были бы ускользнуть из наших, рук, даже если бы мы теперь победили. Допустим, что правительство сначала отменит закон, и мы после этого добровольно зарегистрируемся. Допустим даже, что правительство впоследствии снова введет в действие тот же закон и заставит индийцев регистрироваться. Что может помешать-правительству поступить таким образом? И если мы сомневаемся в нашей силе теперь, мы и впоследствии окажемся в таком же положении. Следовательно, с какой бы точки зрения мы ни рассматривали соглашение, мы? приходим к выводу, что община не только не потеряет, но что, напротив, она выиграет от компромисса. Я полагаю также, что когда наши противники убедятся в нашем смирении и чувстве справедливости, они откажутся от оппозиции или по крайней мере смягчат ее.
   Мне удалось таким образом убедить тех немногих членов нашей небольшой компании, которые держались иных взглядов, и я никак не предполагал, что на ночном митинге разыграется невероятная буря. Я изложил собранию все условия соглашения и сказал:
   "Соглашение возлагает на общину большую ответственность. Мы должны" добровольно зарегистрироваться для того, чтобы показать, что мы не собираемся дать проникнуть в Трансвааль тайком или обманным образом хотя бы одному индийцу. Те из нас, кто не зарегистрируется, не понесут теперь наказания. Но это будет только означать, что община не принимает соглашения. Необходимо поэтому, чтобы все подняли руки в знак принятия ими соглашения. Но этого мало. Как только будет закончена подготовка к новой регистрации, каждый из нас, кто поднял руку, немедленно возьмет регистрационное свидетельство. И так же, как до сих пор многие из вас добровольно брались разъяснить нашим соотечественникам, почему они не должны регистрироваться, теперь они должны разъяснить общине, почему следует регистрироваться. И только тогда, когда мы с-честью выполним эту свою задачу, мы пожнем действительные плоды своей победы".
   Не успел я закончить свою речь, как один патан встал и засыпал меня вопросами:
   "Должны ли мы будем по соглашению давать отпечатки десяти пальцев?".
   "И да и нет. С моей точки зрения все мы без малейшего колебания должны соглашаться на то, чтобы давать отпечатки своих пальцев. Но те, у которых имеются серьезные возражения против этого или же, которые считают это унизительным для своего достоинства, не будут принуждаться к этому".
   "А как вы сами поступите?"
   "Я решил дать отпечаток десяти пальцев: мне неудобно отказаться, если я убеждаю других поступить таким образом".
   "Вы очень много писали по поводу отпечатков пальцев. Вы же сами сказали, что их требуют только от преступников. Вы же сами сказали, что борьба сосредоточивается вокруг вопроса об отпечатках пальцев. Как "вмещается все это с вашей сегодняшней позицией".
   Даже теперь я готов подтвердить все то, что я прежде писал об отпечатках пальцев. Даже теперь я говорю, что в Индии отпечатка пальцев требуют только от преступных элементов. Я говорил раньше и повторяю это теперь, что было бы грехом дать не только отпечатки своих пальцев, но и подпись, если бы это делалось в силу Черного закона. Это правда, что я придавал и, как мне кажется, справедливо придавал особое значение требованию, касавшемуся отпечатка пальцев. Общину легче было убедить в серьезности положения ссылкой на подобную новую и поражающую воображение деталь закона, как требование об отпечатках пальцев, чем указанием на другие второстепенные требования, которым мы уже подчинялись раньше. И опыт показал, что община сразу уяснила себе создавшееся положение. Но. обстоятельства изменились. И я утверждаю со всей силой, на какую я только способен, что то, что вчера было бы преступлением против народа, -- сегодня при изменившихся обстоятельствах является высшей маркой джентльмена. Если вы силой потребуете от меня, чтобы я вам кланялся, и если я подчинюсь этому требованию, я унижу себя в глазах общества, так же как и в ваших глазах и в своих собственных. Но если я по собственному желанию приветствую вас, как брата или товарища, -- это будет только свидетельствовать о моем смирении и вежливости и это зачтется мне, как справедливый поступок перед Великим Белым Престолом. Вот почему я советую общине согласиться давать отпечатки пальцев".
   "Мы слышали, что вы предали общину и продались генералу Смютсу за 15 тысяч фунтов. Мы ни за что не дадим отпечатков пальцев и не позволим другим это делать и я призываю Аллаха в свидетели, что я убью того человека, который зарегистрируется первым".
   "Мне понятны чувства моих друзей патанов. Я убежден в том, что никто другой не считает меня способным продать интересы общины. Я уже говорил, что отпечатка пальцев не будут требовать от тех, кто поклялся не давать их. Я окажу всемерное содействие каждому патану или кому-либо другому, кто пожелает зарегистрироваться, не давая отпечатка, и я уверяю вас, что он получит удостоверение без всякого насилия над его совестью. Я должен сознаться, однако, что угроза смертью, которая вырвалась у моего друга, мне не понравилась. Я считаю также, что не следует кляться именем Всевышнего убить другого. И я хочу думать, что клятва эта вырвалась у него в порыве увлечения. Тем не менее независимо от того, осуществит он или нет свою угрозу, весьма возможно, что как лицо, наиболее ответственное за это соглашение и как слуга общины, именно я первый дам отпечатки своих пальцев. И я молю бога, чтобы он милостиво позволил мне поступить таким образом. Смерть -- неизбежное завершение жизни. И как я умру -- от руки брата или от болезни, или еще по какой-либо другой причине, -- это мало меня тревожит. И если даже в этом случав у меня не будет гнева и ненависти по отношению к моему обидчику, то это мне зачтется для моего вечного блага, и даже сам обидчик впоследствии осознает мою полную невиновность".
   Пожалуй, необходимо объяснить здесь, почему были заданы эти вопросы, Хотя мы и не возбуждали чувства ненависти по отношению к тем, кто подчинялся Черному закону, но тем не менее их поведение было осуждено в ясных и твердых выражениях как с народной трибуны, так и на страницах "Индийской мысли". Поэтому жизнь бок-о-бок с ними отнюдь не была приятной. Они не думали, что община в своей массе окажется стойкой и проявит такую силу, что заставит правительство пойти на компромисс. Но когда более 150 сатьяграхов сидели уже в тюрьме и когда прошел слух о соглашении, то "штрейкбрехеры" не могли этого вынести, и среди них некоторые даже желали, чтобы никакого соглашения не состоялось, и склонны были помешать его осуществлению.
   В Трансваале проживало очень мало патанов, общее их число не превышало 50. Некоторые из них прибыли, сюда во время англо-бурской войны в качестве солдат и осели здесь, как и многие другие индийские и европейские солдаты. Некоторые из них Оыли даже моими клиентами, кроме того, я хорошо знал их и независимо от этого. Патаны отличаются прямолинейным и доверчивым характером. Храбрость их также вне всякого сомнения. Убивать я быть убитым является в их глазах самым обычным делом, и если они злы на кого-нибудь, они готовы избить, а иногда убить такого человека. При этом они ни с кем не считаются и не сделают исключения даже для братьев по крови. Несмотря на то, что в Трансваале патанов было так мало, каждая ссора между ними превращалась в открытый бой, и в этих случаях мне часто приходилось выступать в роли примирителя. Гнев патана особенно неудержим, когда он считает, что имеет дело с предателем. Справедливость он привык водворять только насильственными действиями. Все эти патаны участвовали в борьбе сатьяграхов, и ви один из них не подчинился Черному закону.
   Сбить их с толку было нетрудно: ничего не стоило создать сумятицу в их умах относительно отпечатка пальцев и таким образом довести их до белого каления. Достаточно было им внушить, например мысль -- зачем я предлагаю им дать отпечатки пальцев, если я не подкуплен, -- чтобы отравить их сознание.
   В Трансваале была еще другая партия, в которую входили индийцы, проникшие в Трансвааль тайком, не имея на то разрешения, или индийцы, заинтересованные в привлечении других своих соотечественников таким же порядком, без разрешения или на основании подложных разрешений. Эта партия тоже сознавала, что соглашение будет для нее крайне невыгодным. Пока продолжалась борьба, никому не нужно было показывать свое разрешение, и эта группа могла таким образом безбоязненно продолжать свое дело, не особенно рискуя попасть в тюрьму. Чем дальше затягивалась борьба, тем лучше было для нее. Таким образом эта клика тоже могла натравлять на нас патанов. Читатель теперь поймет, почему патаны вдруг пришли в такое возбуждение.
   Но вопросы, поставленные патанами, не произвели никакого впечатления на участников собрания. Я предложил собранию произвести голосование относительно компромисса. Председатель и другие вожаки держались стойко. После стычки с патанами председатель произнес речь, в которой объяснил характер соглашения и настаивал на необходимости подписать его и потом приступил к выявлению настроения собравшихся посредством голосования. Собрание единодушно одобрило соглашение. Исключение составляла кучка патанов.
   Я вернулся домой в два или три часа ночи. Спать я совершенно не мог. Мне надо было встать рано утром и итти в тюрьму, чтобы освободить остальных заключенных. Я пришел в тюрьму в семь часов утра, начальник уже получил необходимое распоряжение по телефону и только дожидался моего прихода. В течение одного часа все арестованные сатьяграхи были освобождены. Председатель и другие индийцы присутствовали тут же, желая приветствовать их. Из тюрьмы мы все отправились на место нашего собрания и там организовали второй митинг. Этот день и еще несколько следующих были заняты чествованиями и подготовкой общины к соглашению. С течением времени, с одной стороны, все запутанные вопросы, касавшиеся соглашения, стали яснее, а, с другой стороны, стала усиливаться недоразумения. На главные причины недоразумений я уже указывал. Кроме того письмо, написанное нами генералу Смютсу, тоже допускало неправильное толкование.
   Выступать против различных возражений, которые мне делались, оказалось гораздо труднее, чем вести борьбу, когда она была в полном разгаре. В дни борьбы единственные затруднения, которые возникают, касаются наших отношений с противником, а их всегда легко преодолеть, потому что в это время все внутренние опоры и раздоры или совершенно прекращаются или по крайней мере утрачивают свое значение перед лицом общей опасности. Но когда борьба закончена, внутренние распри снова оживают со всей силой и если разногласия с противником были улажены дружеским образом, то многие начинают заниматься легким и благодарным делом -- выискиванием недостатков в соглашении. В демократической организации совершенно в порядке вещей, что приходится находить удовлетворительные ответы на вопросы, задаваемые кем-угодно, людьми значительными и ничтожными. Надо сказать, что борьба с противником не дает тех ценных уроков, какие получаешь, когда приходится иметь дело с недоразумениями и распрями между друзьями. Борьба с противником как-то заражает и вызывает подъем, а недоразумения и разногласия между друзьями -- явление редкое и потому особенно тягостное. Но как раз именно здесь выдержка подвергается настоящему испытанию. Я это испытал на себе во всех случаях без исключения и считаю, что эти испытания дали мне особенно много в духовном отношении. Многие, которые не поняли истинной природы борьбы, пока она еще продолжалась, полностью ее постигли во время заключения соглашения и после того, как оно было заключено. Серьезная оппозиция ограничилась патанами и не вышла за пределы их круга.
   Регистратор азиатских народностей вскоре готов был к выдаче регистрационных удостоверений на основе нового добровольного соглашения. Была выработана совершенно новая форма удостоверений по соглашению с сатьяграхами.
   Утром 10 февраля 1908 года некоторые из нас собирались пойти и взять удостоверения о регистрации. Крайняя необходимость как можно скорее проделать регистрацию была в полной мере усвоена общиной, и было решено, что руководители возьмут удостоверения первыми, как только их начнут выдавать, чтобы побороть чувство робости в других и проследить, будут ли чиновники, которым поручено- это дело, выполнять свои обязанности вежливо. И вообще они должны были наблюдать за всем этим делом.
   Когда я пришел к себе в бюро, где вместе с тем помещалось бюро ассоциации сатьяграхи, я увидел на улице перед зданием Мир-Алама и его товарищей. Мир-Алам был моим старым клиентом и обыкновенно обращался ко мне за советами по всем своим делам. Многие патаны в Трансваале нанимали рабочих для выделки тюфяков из соломы и кокосовых охлопьев. Эти тюфяки они продавали с большой прибылью, и Мир-Алам в числе прочих занимался этим делом. Он был не менее шести футов ростом и обладал мощной фигурой. Впервые я увидел тогда Мир-Алама не у себя в конторе, и хотя мы встретились взглядами, он впервые не поклонился мне. Я поклонился ему, и тогда он ответил мне поклоном. Как и всегда, я спросил его: "Как поживаете", и мне кажется, что он ответил: "Хорошо". Но на этот раз у него не было обычной улыбки на лице. Я обратил внимание на его злые глаза и отметил у себя в памяти этот факт. Я подумал, что видимо что-то должно произойти. Я вошел в контору. Председатель Эссоп Миан и другие друзья тоже пришли туда, и мы отправились в азиатский департамент. Мир-Алам и его компания последовали за нами. Регистрационное бюро находилось на Фан-Брандис-Сквер, менее чем в миле расстоянии от моей квартиры. По дороге туда нам пришлось итти по большим улицам. Когда мы шли по Фан-Брандис-Стрит, у здания конторы Арно и Джибсон, не более чем в 3 минутах ходьбы от регистрационного бюро, Мир-Алам подошел ко мне и спросил: "Куда вы идете?" -- "Я намерен получить удостоверение о регистрации и дать отпечаток пальцев", -- ответил я. -- Если вы согласны пойти со мной, я сначала достану удостоверение для вас с наложением только одного или двух больших пальцев, а затем возьму удостоверение себе и дам для этого отпечаток всех десяти пальцев". Едва я закончил последнюю фразу, как меня сзади ударили по голове тяжелой дубинкой. Я сразу лишился чувств, успев только крикнуть "Хе Рама" (о, боже). Дальше я ничего не помнил. Мир-Алам и его товарищи нанесли мне еще несколько ударов и пинков. Некоторые из них были отражены Эссопом Мианом и Тсамби Найду, за что последним в свою очередь досталось. Шум привлек внимание прохожих-европейцев. Мир-Алам и его товарищи убежали, но были задержаны. Тем временем явилась полиция и арестовала их. Меня подняли и снесли в контору к мистеру Джибсону. Когда я снова пришел в себя, я увидел склонившегося надо мною мистера Дока.
   "Как вы себя чувствуете?", спросил он.
   "Так, ничего, -- ответил я, -- но только боль в зубах и ребрах. Что с Мир-Аламом?"
   "Он арестован вместе со своей компанией".
   "Надо, чтобы их освободили".
   "Это все хорошо, но вы находитесь в конторе чужого человека. Губа и щека у вас сильно разодраны. Полиция готова отвезти вас в больницу, но если вы хотите поехать ко мне, то госпожа Док и я предоставим вам все удобства, какие мы можем".
   "Да, пожалуйста, возьмите меня к себе; поблагодарите полицию за ее предложение и скажите, что я предпочитаю отправиться к вам".
   Пришел также заведующий регистрацией азиатов мистер Чамней. Меня доставили в экипаже к доброму священнику на Смитс-Стрит и там пригласили доктора. Тем временем я успел сказать мистеру Чамнею: "Я хотел притти к вам в контору и дать отпечаток десяти пальцев и взять первым свидетельство о регистрации, но богу было угодно иначе. Но теперь я попрошу вас принести бумаги и разрешить мне немедленно зарегистрироваться. Я надеюсь, что вы не дадите никому зарегистрироваться до меня".
   "К чему такая спешка? -- спросил мистер Чамней. -- Скоро придет доктор. Пожалуйста, отдохните, а там все наладится. Я выдам удостоверения всем остальным, но ваше имя поставлю в начале списка". -- "Нет, так не годится, -- ответил я. -- Я дал слово, что если буду жив и если богу будет угодно, то первое удостоверение возьму я. Поэтому я настаиваю, чтобы бумаги были доставлены сюда и немедленно".
   Тогда мистер Чамней отправился за бумагами.
   Второе, что мне надо было сделать, -- это дать телеграмму главному прокурору, что я не считаю Мир-Алама и других виновными в произведенном на меня нападении, и что во всяком случае я не желаю, чтобы их привлекали к суду, и что я надеюсь, что их освободят, снисходя к моей просьбе. Но европейцы, проживающие в Йоганнесбурге, обратились к главному прокурору с резким письмом, в котором заявили, что Ганди может иметь какие ему угодно взгляды на наказание преступников, но в ЮжнойАфрике эти взгляды не применимы. Ганди от себя может не принимать никаких мер, но покушение было совершено не в частном помещении, а на улице и потому является правонарушением, преследуемым публичным порядком. Несколько англичан могут выступить в качестве свидетелей, и правонарушители должны быть преследуемы по закону.
   Тогда главный прокурор снова арестовал Мир-Алама и одного из его товарищей и они были приговорены к трем месяцам тяжелых принудительных работ. Меня даже не вызвали в качестве свидетеля.
   Но вернемся в комнату, где я лежал больной. Ко мне пришел доктор Свайтс. а Чамней все еще не возвращался. Доктор осмотрел меня, наложил швы на раны на щеке и верхней губе, предписал какое-то лекарство для ребер и велел мне не разговаривать, пока не будут удалены швы. Он разрешил мне только жидкую пищу и сказал, что все причиненные повреждения несерьезны и что я через неделю смогу встать с постели и заняться своими обычными делами, но что я должен в течение двух месяцев воздерживаться от всякого физического напряжения. После этого он ушел.
   Таким образом говорить мне было запрещено, но я мог еще пользоваться руками. Я написал коротенькое обращение к общине и передал его председателю для опубликования. Оно гласило:
   "Я нахожусь на попечении мистера Дока и его супруги, которые относятся во мне как к брату. Я надеюсь, что скоро смогу вернуться к исполнению своих обязанностей.
   Те, кто совершил это дело, не знали, что они творят. Они полагали, что я делаю что-то плохое, и протестовали единственным способом, на который они были способны. Поэтому я прошу не принимать против них никаких мер.
   Ввиду того, что покушение на меня было произведено мусульманином или несколькими мусульманами, индусы могут почувствовать себя оскорбленными. Но в таком случае они будут неправы перед самими собой и своим создателем. Пусть лучше пролившаяся сегодня кровь неразрывно спаяет обе общины, -- вот о чем я молюсь от всего сердца. Да будет на то милость божия.
   Независимо от всяких покушений я остаюсь при прежнем мнении. Значительное большинство иммигрантов из Азии дадут отпечатки пальцев. Для тех, кто не сможет примирить это со своей совестью, правительство допустит исключение. Требовать большего, значило бы вести себя по-детски.
   Дух сатьяграхи, правильно понятый, заставляет не бояться ничего и никого кроме бога. Поэтому трусливые опасения не должны удерживать огромное большинство здравомыслящих индийцев от исполнения их долга. Мы имеем обещание отмены закона о регистрации, если последняя будет проведена добровольно, и священный долг каждого хорошего индийского патриота обязывает его оказать всемерное содействие правительству и общине".
   Мистер Чамней вернулся с бумагами, я я дал отпечатки пальцев, но не без труда. При этом я видел, что у мистера Чамнея стояли слезы на глазах. Я часто очень резко выступал против него в печати. Но здесь я убедился, как события могут смягчить сердце человека.

Забастовочное движение

[М. К. Gandhi. Satyagraha in South Africa. Madras, 1928. Из гл. XLVII, стр. 491 -- 492]

   Как раз в это время происходила большая забастовка европейских служащих южноафриканских железных дорог. Положение правительства было при этом чрезвычайно щекотливым. Мне предложили воспользоваться благоприятным стечением обстоятельств для того, чтобы начать поход индийцев, но я заявил, что индийцы не могут поддерживать таким образом бастующих железнодорожников, так как в их намерения не входит создавать затруднения правительству. Борьба, которую они ведут, носит совершенно иной характер и преследует совершенно иные цели. Если даже мы и предпримем поход, мы начнем его в другое время, когда железнодорожные затруднения закончатся. Это наше решение произвело сильное впечатление, и агентство Рейтера сообщило о нем по телеграфу в Англию. Лорд Эмптхил прислал из Англии поздравительную телеграмму.
   Наши друзья-англичане в самой Южной Африке тоже одобрили это решение. Один из секретарей Смютса в шутку сказал: "Я не люблю ваш народ и совсем не склонен помогать им, но как мне быть? Вы помогаете, нам в беде! Как же можем мы применить к вам силу! Я часто хотел бы, чтобы вы прибегли к насилию так же, как бастующие англичане, и тогда бы мы сразу знали, как поступать с вами. Но вы не желаете вредить даже врагу. Вы стремитесь к победе исключительно при помощи налагаемых на себя страданий и никогда не выходите за пределы вежливости и-рыцарства, которые вы сами для себя установили, это делает нас буквально беспомощными". Генерал Смютс выражал приблизительно такие же чувства.
   Мне вряд ли нужно объяснять читателю, что сатьяграхи тогда не впервые проявили рыцарское внимание к другим. Когда на северном побережье забастовали индийские рабочие, то плантаторам в Маунт Эджижоми. угрожали большие убытки, если бы сахарный тростник не был доставлен на мельницу и перемолот. Тогда тысяча двести индийцев вернулись-исключительно для того, чтобы закончить эту часть работы и присоединились к своим соотечественникам, только когда закончили это дело. Другой раз, когда забастовали индийцы, состоявшие на службе в дурбанском муниципалитете, то те из них, кто работал по очистке нечистот в городе или ухаживал за больными в госпиталях, были отправлены на работу а охотно вернулись к исполнению своих обязанностей. Если бы прекратилась уборка нечистот или некому было ухаживать за больными, то в городе могла бы распространиться эпидемия, а больные остались бы бе" медицинской помощи. Сатьяграхи не желали допустить этого и потому служащие указанных специальностей не участвовали в забастовке. При каждом шаге, который предпринимает сатьяграх, он обязан считаться с положением своего противника.

---------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Моя жизнь / Махандас Карамчанд Ганди; Пер. с англ. с пред. Р. Ульяновского. Под ред. И. М. Рейснера. -- Москва: Соцэкгиз, 1934 (типо-лит. им. Воровского). -- 336 с., 1 вкл. л. портр.; 22х15 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru