Lib.ru/Классика: Ганейзер Евгений Адольфович. В ожидании поезда

ВЪ ОЖИДАНІИ ПОѢЗДА.

Къ станціи Грязи, гдѣ скрещиваются линіи нѣсколькихъ дорогъ и гдѣ многимъ пассажирамъ приходится ждать своего поѣзда болѣе или менѣе долго, подходилъ курьерскій поѣздъ. На обширной площадкѣ вокзала, обыкновенно наполняющейся къ приходу поѣзда суетой и движеніемъ, сегодня было пусто. Нѣсколько пассажировъ, два-три носильщика, да желѣзнодорожный чиновникъ въ мундирѣ спокойно и безъ малѣйшей торопливости встрѣчали поѣздъ прямого сообщенія, выпускающій и принимающій главную массу своихъ пассажировъ только въ конечныхъ пунктахъ линіи. Въ сторонѣ отъ этой маленькой группы, у входа въ залу перваго класса стоялъ высокій, худощавый старикъ, въ короткомъ городскомъ пальто и въ круглой барашковой шапкѣ и смотрѣлъ на приближающійся локомотивъ поду равнодушными, полускучающими глазами. Онъ никого не ждалъ съ этимъ поѣздомъ и самъ ѣхалъ въ другую сторону. Когда поѣздъ остановился, старикъ машинально скользнулъ по вагонамъ глазами, бросилъ давно потухшую, не докуренную папиросу и, заложивъ руки въ карманы пальто, изъ которыхъ торчали пачки измятыхъ газетъ, собрался уходить. Въ это время изъ вагона перваго класса вышли два господина, похожіе съ виду на иностранцевъ. Съ возбужденными, даже нѣсколько встревоженными лицами они оживленно разговаривали, продолжая начатый раньше разговоръ. Всецѣло поглощенные предметомъ своей бесѣды, они никого и ничего не замѣчали и, конечно, не обратили вниманія, что высокій старикъ смотрѣлъ на нихъ, не спуская глазъ. Старику они также показались иностранцами, но, услышавъ ихъ русскую рѣчь, онъ убѣдился въ своей ошибкѣ, назвалъ ихъ "поддѣльными иностранцами изъ Москвы" и еще внимательнѣе сталъ ихъ разсматривать.

Оба пріѣхавшіе господина направились въ залъ перваго класса, прямо навстрѣчу старику. Они были приблизительно одинаковаго роста и одинаковаго тѣлосложенія, -- роста выше средняго, тѣлосложенія тучнаго; они были также однихъ лѣтъ -- около сорока. Приблизительно одинаково были они и одѣты -- оба въ дорогихъ пальто съ бобровыми воротниками, только одинъ былъ въ бобровой шапкѣ, а другой въ высокомъ цилиндрѣ. Лица ихъ были также одинаково розовыя, полныя, тщательно выбритыя. Вообще во всемъ ихъ составѣ, въ походкѣ, въ жестикуляціи было много сходства, было что-то родственное. Наблюдавшій за ними старикъ, когда они проходили мимо него, рѣшилъ, что они близнецы и, во всякомъ случаѣ, братья, если не по крови, то по духу.

Старикъ принадлежалъ къ числу пассажировъ, которымъ нужно было ѣхать по второстепенной линіи и приходилось долго ждать поѣзда; онъ скучалъ и не зналъ, чѣмъ занять время. Войдя въ залу вслѣдъ за братьями, онъ сѣлъ возлѣ того же стола, гдѣ расположились и они, и, вынувъ изъ кармана газету, сдѣлалъ видъ, что намѣренъ читать. Въ дѣйствительности же ему хотѣлось послушать, о чемъ такъ оживленно бесѣдуютъ эти два господина и не удастся-ли ему принять участіе въ ихъ разговорѣ. Но братья на минуту прекратили бесѣду; къ нимъ подошелъ лакей, по приглашенію котораго они направились къ буфету и тамъ очень обстоятельно и долго разсматривали блюда, разставленныя на стойкѣ буфета, также обстоятельно и долго совѣщались съ буфетчикомъ, съ поваромъ, съ лакеемъ, затѣмъ, не спѣша, выпили водки, закусили и возвратились на свое мѣсто.

Курьерскій поѣздъ ушелъ въ это время; а братья, къ удовольствію старика, остались въ вокзалѣ. Они расположились въ концѣ стола, а старикъ сидѣлъ черезъ два-три прибора отъ нихъ и продолжалъ свои наблюденія. Онъ замѣтилъ, что у господина въ бобровой шапкѣ была толстая, красная шея, а у господина въ цилиндрѣ были тщательно подстрижены и заботливо приглажены усы, сверхъ того была оставлена подъ нижней губой крошечная рыжеватая эспаньолка. Старикъ вывелъ изъ этого заключеніе, что господинъ въ цилиндрѣ отличается большей щеголеватостью и вообще любитъ заниматься собой больше, чѣмъ его собесѣдникъ. Старикъ еще болѣе укрѣпился въ своемъ мнѣніи, когда замѣтилъ у господина въ цилиндрѣ маленькія бачки, акуратно подбритыя, спускавшіяся въ видѣ узенькихъ язычковъ до одной трети щеки.

Между тѣмъ, братья возобновили прерванную бесѣду. Собственно говорилъ почти все время господинъ въ цилиндрѣ: его товарищъ только сочувственно поддакивалъ или выражалъ свое участіе соотвѣтственной игрой лица, преимущественно губами и бровями, а также носомъ, посредствомъ выдуванія изъ него большими количествами воздуха. Странный звукъ, происходившій при этомъ, раздражалъ старика.

Господинъ въ цилиндрѣ говорилъ о какихъ-то новыхъ комбинаціяхъ желѣзнодорожныхъ линій, объ акціяхъ, облигаціяхь, процентахъ; онъ требовалъ, чтобы господинъ въ бобровой шапкѣ обратилъ взиманіе на возмутительное обстоятельство, вслѣдствіе котораго онъ, господинъ въ цилиндрѣ, потерялъ четверть процента на какихъ-то акціяхъ какой-то желѣзной дороги. Въ чемъ заключалось возмутительное обстоятельство, онъ разсказалъ шопотомъ, близко нагнувшись къ своему собесѣднику. Но негодованіе онъ выражалъ громко, смѣло и съ такой проникновенной искренностью тона, что каждый слушатель долженъ былъ вывести заключеніе, что дѣйствительно случилось нѣчто такое, чего ни подъ какимъ видомъ не должно было случаться и отъ чего безвинно пострадалъ бѣдный господинъ въ цилиндрѣ, потерявшій четверть процента.

Предметъ разговора не заинтересовалъ старика, но странное чувство поднялось въ немъ вдругъ. Это было чувство зависти, чувство какой-то невысказанной обиды, таившейся глубоко въ душѣ. Проникновенный тонъ, какимъ господинъ въ цилиндрѣ усчитывалъ свои четверть процента, и горячее участіе, съ какимъ внималъ ему его собесѣдникъ, раздражали старика. Въ то время какъ господинъ въ цилиндрѣ разливался пылкой рѣчью, сопровождаемой живыми жестами, игрой лица, рѣжини переходами интонаціи, въ то время какъ господинъ въ бобровой шапкѣ всѣмъ своимъ существомъ выражалъ сочувствіе и, какъ въ зеркалѣ, отражалъ всѣ внутреннія и внѣшнія движенія своего товарища, старикъ за своей намятой газетой машинально водилъ глазами по печатнымъ строчкамъ и невольно отдавался овладѣвавшему имъ настроенію.

-- Четверть процента, ахъ, четверть процента!-- мысленно восклицалъ старикъ.-- Только четверть процента и сколько волненія, сколько свободнаго чувства, какой откровенный протестъ, какая страстная защита своей четверти процента и сколько участія, сколько чуткаго, отзывчиваго сочувствія къ своей обидѣ! О, за это можно было бы отдать и побольше четверти процента. За возможность пожаловаться, застонать отъ боли, разразиться проклятіемъ. Онъ такъ и сдѣлаетъ, этотъ господинъ съ маленькими бачками, съ розовымъ нѣжнымъ лицомъ. Онъ вскочить на стулъ, на столъ, на крышу и оттуда будетъ кричать о своей четверти процента, онъ напишетъ объ ней статью въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ", онъ проникнетъ во всѣ департаменты, заберется въ пріемныя министровъ и всюду, всѣмъ будетъ жаловаться, кричать, вопить съ сознаніемъ своего права.

Старикъ опустилъ газету и мелькомъ взглянулъ на братьевъ лихорадочно злобными глазами. Имъ подали обѣдъ. Когда они начали ѣсть, раздраженіе старика усилилось до такой степени, что онъ почувствовалъ къ нимъ ненависть и въ то же время не могъ оторваться отъ нихъ. Господинъ въ бобровой шапкѣ бралъ въ ротъ большіе куски мяса; онъ необыкновенно быстро и жадно хваталъ ихъ съ вилки большими, полными губами и потомъ на мгновеніе плотно закрывалъ ротъ; затѣмъ онъ долго и тщательно разжевывалъ каждый кусокъ. Напротивъ, господинъ въ цилиндрѣ ѣлъ маленькими кусочками и осторожно, медленно снималъ ихъ съ вилки, но жевалъ онъ не долго. Такимъ образомъ братья не отставали другъ отъ друга и кончали каждое блюдо почти одновременно. Они предавались ѣдѣ съ полной серьезностью. Видно было, что въ этомъ дѣлѣ у нихъ все было хорошо обдумано. Поданное имъ вино они подвергали внимательному изслѣдованію:разсматривали его въ бутылкѣ на свѣтъ, потомъ въ стаканахъ, при этомъ обмѣнялись какими-то очень серьезными замѣчаніями и тогда только стали вино пробовать, и опять отставляли руку съ стаканомъ на свѣтъ, и опять возвращались къ бутылкѣ. Каждая мелочь въ ихъ поведеніи подмѣчалась старикомъ и дѣйствовала на него раздражительно. Его наблюдательная способность достигла какой-то болѣзненной впечатлительности. Но что особенно раздражало его, такъ это чмоканіе братьевъ, ихъ сладострастныя движенія губами и важная сосредоточенность въ лицѣ.

-- Когда же кончится этотъ обѣдъ!

Старикъ рѣзкими порывистыми движеніями сложилъ свою газету и повернулъ свой стулъ спинкой въ сосѣдямъ. Прошло довольно много времени, но братья все еще обѣдали. Четыре перемѣны блюдъ были уже благополучно съѣдены, а услужливые лакеи спѣшили съ пятымъ блюдомъ.

Въ большой залѣ вокзала стало совсѣмъ тихо. Бѣготня прислуги, звонъ посуды, шумъ выдвигаемыхъ и задвигаемыхъ стульевъ прекратились; немногіе пассажиры разбрелись по разнымъ угламъ и коротали скуку въ томъ апатичномъ и довольно глупомъ состояніи, какое нападаетъ на людей обыкновенно во время долгаго ожиданія поѣзда. Облокотившись на столъ и вынувъ изъ кармана другую газету, старикъ опять смотрѣлъ въ нее, не читая, а легкій шумъ, производимый братьями, казался ему рѣзкимъ, громкимъ и наглымъ. Онъ однако надѣялся, что съ пятымъ блюдомъ будетъ конецъ обѣду. Но когда онъ услышалъ, что лакей опять несетъ тарелки, а другой лакей спѣшитъ съ шестымъ кушаньемъ, онъ не могъ вынести этого. Онъ съ шумомъ отодвинулъ свой стулъ и, схвативъ свои газеты, быстро ушелъ въ противоположный конецъ залы.

Само собою разумѣется, что всѣ протестующія чувства, мысли и жесты старика не произвели рѣшительно никакого впечатлѣнія на обѣдающихъ и прошли совершенно незамѣченными.

Старикъ только что собирался сѣсть на диванъ, стоявшій въ дальнемъ углу передъ круглымъ столомъ, какъ замѣтилъ, что къ этому же дивану подходятъ молодая дѣвушка и студентъ медикъ въ своей военной формѣ. Старикъ хотѣлъ уйти, чтобы уступить имъ мѣсто на диванѣ, но дѣвушка остановила его.

-- Зачѣмъ вы уходите? Развѣ мы васъ стѣснимъ?-- спросила она.

-- О нѣтъ, я боялся, что помѣшаю вамъ.

Онъ сѣлъ за диванъ и молодые люди сѣли съ нимъ рядомъ. Старику было пріятно, что они не прогнали его, потому что и дѣвушка, и студентъ очень ему нравились. Онъ познакомился съ ними еще въ вагонѣ, гдѣ имъ пришлось ѣхать вмѣстѣ почти двое сутокъ. Знакомство ихъ было маленькое, но не совсѣмъ похожее на обычныя вагонныя знакомства, хотя и началось оно самымъ обыкновеннымъ образомъ, стереотипными вопросами, обмѣномъ газетъ, случайными услугами. Старикъ узналъ, что молодые люди возвращаются съ земской службы, что студентъ служилъ въ городѣ, а дѣвушка работала въ деревнѣ. По поводу этого то послѣдняго обстоятельства у нихъ тогда въ вагонѣ завязался довольно странный разговоръ о деревнѣ. Какъ только дѣвушка сказала, что она жила въ деревнѣ, старикъ взглянулъ на нее испуганными, удивленными глазами и нѣсколько мгновеній не сводилъ съ нея своего страннаго взгляда.

-- Въ деревнѣ?-- воскликнулъ онъ.-- Вы жили въ деревнѣ?

Онъ предложилъ этотъ вопросъ такимъ необыкновеннымъ тономъ, съ такимъ удивительнымъ выраженіемъ, какъ будто спрашивалъ дѣвушку, не жила ли она на лунѣ.

Дѣвушка ничего не отвѣтила, но смотрѣла на старика съ искреннимъ неудомѣніемъ, почему о такихъ простыхъ вещахъ нужно говорить такимъ страннымъ тономъ.

-- Позвольте вамъ сказать,-- продолжалъ старикъ -- что въ такомъ случаѣ вы необыкновенный человѣкъ! Вы просто сверхъестественный человѣкъ послѣ этого! Могъ ли я предполагать, что вижу передъ собой храбрую, героическую, можно сказать, самоотверженную особу, рискнувшую жить въ деревнѣ!

Нельзя было понять, говоритъ ли онъ серьезно или шутитъ и зачѣмъ ему это было нужно. Дѣвушка чуть-чуть покраснѣла, смущенная такимъ неожиданнымъ отвѣтомъ на ея воспросительный взглядъ, но тотчасъ же овладѣла своимъ смущеніемъ и, улыбаясь, перебила рѣчь старика.

-- Вы говорите такъ, какъ будто я ѣздила къ людоѣдамъ...

-- Хуже-съ!-- быстро отвѣтилъ старикъ.-- Въ тысячу разъ хуже. Къ людоѣдамъ, такъ вы и знаете, что къ людоѣдамъ; вы и готовитесь сообразно съ людоѣдскими нравами, берете оружіе, стражу, проводниковъ, разноцвѣтные ситцы и бусы, а туда вы идете съ голыми руками...

-- А вы жили когда нибудь въ деревнѣ?-- спросила дѣвушка.

-- Сохрани меня Богъ!-- съ преувеличеннымъ ужасомъ воскликнулъ старикъ.-- Лучше жить въ аду, чѣмъ въ русской деревнѣ. Туда можно ссылать людей за какія нибудь преступленія, но добровольно жить тамъ, ужъ это извините...

Дѣвушка заволновалась: "Какъ можно говорить о томъ, чего не знаешь... И это такъ трудно знать, потому что вѣдь молчитъ деревня, совсѣмъ въ ней тихо, ничего не услышишь и не узнаешь издали. Вотъ если бы многіе хорошо познакомились съ деревенской жизнью... Если бы, напримѣръ, тысяча или двѣ тысячи человѣкъ пожили поближе къ деревнѣ, а потомъ бы съѣхались и разсказали все другъ другу и всѣмъ про деревню, про деревенскую жизнь, какъ она есть. Вотъ тогда бы вы узнали все. А то что же говорить, не зная! Развѣ можно говорить такъ о милліонахъ, о десяткахъ милліоновъ. И не только о милліонахъ, а вы возьмите одну деревню, загляните-ка въ каждый домъ, въ каждую маленькую избушку, вотъ вы тогда увидите, тогда узнаете. Можетъ быть и тамъ у каждаго человѣка есть свое горе, свое личное горе, своя обида... Съ этимъ никто никогда не считается у деревенскихъ людей... Вы что же думаете себѣ, что они всѣ сдѣланы по одной мѣркѣ, что ихъ лѣпятъ, какъ кирпичики, по одной формѣ, изъ одной глины... Конечно, на нихъ можно всего наговорить. Еще бы, это легко! Это даже очень просто, но это... возмутительно".

Старикъ сталъ вести себя самымъ неожиданнымъ образомъ. Во время рѣчи дѣвушки лицо его совершенно преобразилось; въ немъ явилось новое выраженіе, свѣтлое, радостное, оживленное. Точно онъ получилъ неожиданно пріятное извѣстіе, такъ загорѣлись его глаза, мягкіе и влажные, за минуту передъ этимъ смотрѣвшіе насмѣшливо и сухо. Старикъ всталъ, пересѣлъ къ окну, поближе къ студенту, и положилъ свою блѣдную, худую руку на его колѣно.

-- Извините меня, молодой человѣкъ, и вы, Анна Павловна, меня простите -- сказалъ старикъ.-- Я, видите ли, немножко чудакъ... Немножко, а можетъ быть даже очень много, юродивый. Это отъ старости, а можетъ быть и отъ другихъ причинъ... Но вы меня простите. Я говорилъ вамъ не то, что я думалъ. Да. Видите ли, я вамъ объясню, въ чемъ дѣло и какъ это вышло, хотя главная причина, конечно, это мое юродство. Деревни я дѣйствительно не знаю и согласенъ съ вами, Анна Павловна, что говорить о томъ, чего не знаешь, не слѣдуетъ. Но, видите ли, вчера мнѣ случилось бесѣдовать съ однимъ молодымъ человѣкомъ, заявившимъ, что онъ отлично знаетъ деревню знаетъ, чего ей нужно. Онъ недавно кончилъ университетъ, недавно получилъ мѣсто, только что сшилъ себѣ новенькую шапку съ кокардой и ѣхалъ въ деревню. Вотъ отъ него я и узналъ все это. Онъ мнѣ говорилъ все то, что вы давеча слышали отъ меня. Я вамъ его же словами почти буквально повторялъ. Вы простите меня, старика. А? Вы не сердитесь, Анна Павловна?

Онъ протянулъ руку студенту, а потомъ дѣвушкѣ и смотрѣлъ на нихъ такими дружелюбными глазами, что они охотно помирились съ старымъ чудакомъ и послѣ этого бесѣдовали дорогой, какъ добрые знакомые.

Теперь они опять встрѣтились въ большой и пустынной залѣ вокзала. Старикъ откровенно обрадовался имъ.

II.

-- Вы обѣщали разсказать мнѣ что то изъ вашей деревенской жизни,-- сказалъ старикъ дѣвушкѣ, когда они втроемъ усѣлись на одномъ диванѣ.

Диванъ былъ маленькій и сидѣть на немъ было довольно тѣсно, но въ этой тѣснотѣ была интимная уютность, которую, безъ словъ, почувствовалъ каждый и невольно улыбнулся.

-- Ну, хорошо...-- сказала дѣвушка -- я разскажу вамъ одну маленькую исторію. Вы знаете, что я жила въ очень бѣдной и глухой деревушкѣ. Въ моемъ участкѣ было нѣсколько деревень, и хотя другія были побольше и побогаче моей Жабовки, но мнѣ пришлось поселиться въ ней, потому что тамъ былъ заброшенный господскій домъ, въ которомъ была устроена временная больничка, т. е. собственно баракъ, но мы его называли больница, потому что слово баракъ на мѣстномъ нарѣчіи значить оврагъ, и везти больного въ баракъ значило везти его въ оврагъ. Ну, а это не хорошо, не нравилось людямъ... Пріѣхала я въ Жабовку въ половинѣ іюня и въ первые дни мнѣ было ужасно скучно. Все чужія лица кругомъ, а у крестьянъ даже недружелюбныя, непривѣтливыя. Больныхъ не было, никто за помощью ко мнѣ не обращался, сидишь цѣлый день совершенно одна. Такъ хотѣлось поближе подойти къ людямъ, но невозможно же лѣзть къ нимъ, когда никто не зоветъ. Выйдешь вечеромъ на крылечко -- моя квартира была въ томъ же домѣ, гдѣ и больница -- сидишь и смотришь на деревню. Съ господскаго крыльца всю ее видно было. Видишь этихъ людей, какъ они возвращаются съ поля, какъ собираются кучками на улицѣ, и тянетъ къ нимъ, вотъ бы такъ вскочила и побѣжала туда... Врачъ у насъ былъ какой то странный, всего боялся и вѣчно говорилъ о какой то осторовности. Пріѣзжалъ онъ въ Жабовку рѣдко; даже потомъ, когда явилось много больныхъ, я его видѣла мало; пріѣдетъ, заглянетъ на минутку ко мнѣ, напомнитъ объ осторожности, мелькомъ посмотритъ больныхъ и спѣшитъ уѣхать. Отъ него я узнала о разныхъ, какъ у насъ говорили, антимедицинскихъ безпорядкахъ, бывшихъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Ни на секунду не приходило мнѣ въ голову, что нѣчто подобное можетъ случиться въ Жабовкѣ. И меня ужасно тянуло къ нимъ, хотѣлось какъ можно ближе познакомиться съ ними, съ моими жабовцами... Я вамъ безтолково разсказываю, но мнѣ кажется, что вы поймете...

-- Пойму, пойму, все пойму. Говорите, какъ вамъ хочется.

-- Ну, хорошо... Мои сношенія съ деревней начались черезъ посредство старухи Федотовны, которая состояла при мнѣ въ качествѣ не то сторожихи, не то стряпухи и была жабовская. Она знала всю деревню и ее тамъ также знали всѣ. Отъ нея я многое угнала о жабовцахъ, но она была такая невѣроятная выдумщица, что разсказывала со всѣми подробностями событія, которыхъ никогда не бывало въ дѣйствительности. У нея была страсть все преувеличивать. Если ребенокъ обжегъ себѣ руку, она скажетъ, сожгли ребенка на смерть, а когда на жабовскихъ поляхъ появилась саранча, то я узнала отъ Федотовны, что сосѣдніе мужики нашли въ полѣ одну такую саранчу, что насилу вдвоемъ донесли ее до деревни; и что когда показали ее одному грамотному солдату, то онъ прочелъ у нея на крыльяхъ "красныя" слова: "Божіе насланіе" и какъ только онъ прочелъ, то саранча эта тотчасъ же вырвалась и улетѣла. Ну, всего не разскажешь, да и не припомнишь всего, что я слышала отъ старухи. Еще нужно бы вамъ разсказать о другой личности, о Домнѣ Ивановнѣ, молодой вдовушкѣ, тогда вы будете знать весь нашъ больничный штатъ. Домну Ивановну мнѣ прислала изъ города земская управа, въ качествѣ сидѣлки или хожатки, какъ у насъ называли. Она была крестьянка, но пожила въ городѣ, одѣвалась, по модѣ и презирала простыхъ мужиковъ. Она была очень недурна и любила заниматься собой. Она мнѣ сразу ужасно не понравилась... Приставала съ разговорами, съ разспросами: кто я, изъ какого званія, зачѣмъ я служу, кто мнѣ больше нравится: купцы, писаря или военные, есть ли у меня женихъ и т. п. Мнѣ стыдно теперь вспоминать, что я была къ ней несправедлива, что я даже старалась спихнуть ее отъ себя куда нибудь... Ну, да это вамъ не интересно.

-- Очень интересно! Продолжайте, пожалуйста, о Домнѣ Ивановнѣ,-- сказалъ старикъ.

Онъ всталъ, взялъ по сосѣдству стулъ и сѣлъ напротивъ разсказчицы, возлѣ стола, стоявшаго передъ диваномъ. Ему показалось, что онъ затрудняетъ ее тѣмъ, что ей приходится постоянно поворачивать къ нему голову.

-- Нѣтъ,-- продолжала дѣвушка, -- мнѣ очень совѣстно... Всегда говоришь себѣ, что не слѣдуетъ судить о человѣкѣ по первому впечатлѣнію, а никогда этого не дѣлаешь. Домна Ивановна дала мнѣ хорошій урокъ. Я всегда теперь буду помнить, что нельзя смотрѣть на человѣка поверхностно... Что съ того, что она бѣлилась, болтала всякій вздоръ, брови подводила и мазала губы какой то красной помадой. А какъ она работала, какъ она съ больными обращалась! У нея былъ удивительный характеръ. Всегда веселая, добродушно насмѣшливая, она никогда не теряла хорошаго настроенія... И въ то же время она такъ нѣжно, такъ заботливо ухаживала за больными, что я сама вмѣстѣ съ ними готова была ей руки цѣловать. Всегда буду помнить одну сцену. Домна Ивановна стояла возлѣ больного, съ которымъ мы провозились передъ этимъ всю ночь. Это былъ молодой, сильный парень, оставленный намъ проходившей мимо партіей переселенцевъ. Страшные припадки болѣзни, съ которыми онъ упорно боролся, сломили его и довели до полнаго изнеможенія. Онъ лежалъ неподвижно и тихо стоналъ, но стоналъ какимъ то особеннымъ способомъ... Онъ пѣлъ... Я не знаю, какъ это назвать иначе. Онъ тянулъ одинъ звукъ, долго и жалобно, пока хватало духу; потомъ, мѣняя тонъ, тянулъ другой звукъ... Домна Ивановна давала ему ледъ и, покачивая головой, въ тактъ этого страннаго пѣнія, вторила больному и также долго, также протяжно и жалобно тянула вмѣстѣ съ нимъ а-а-а... и-и-и... о-о-о... И я видѣла, какъ больной открылъ глаза, взглянулъ на нее и улыбнулся ей. Заставить умирающаго человѣка улыбаться, кто же съумѣеть сдѣлать это!

Дѣвушка замолчала.

-- Онъ умеръ, этотъ парень?-- сказалъ старикъ.

-- Да, умеръ... потомъ, отъ тифа. Холеру онъ перенесъ... Тифъ страшнѣе холеры,-- отвѣтила дѣвушка.

-- Ну, хорошо...-- продолжала она, послѣ короткаго молчанія.-- Я забыла, на чемъ остановилась... Ага, вспомнила. Однажды утромъ влетѣла ко мнѣ съ дикимъ видомъ Федотовна а заявила, что на мельницѣ человѣка на куски разорвало. Я, конечно, сейчасъ же побѣжала туда. Разорванный на куски человѣкъ это былъ мельникъ. Когда я пришла на мельницу, онъ сидѣлъ внутри мельничнаго колеса и что то тамъ работалъ топоромъ. Оказалось, что его ударило колесомъ; на щекѣ съ лѣвой стороны была довольно большая царапина -- вотъ и все. Мельникъ попросилъ у меня примочки; я обѣщала прислать и при этомъ разсказала ему про выдумку Федотовны. Такимъ образомъ мы познакомились. Звали мельника Иванъ Герасимовичъ. Это было мое первое знакомство. Въ томъ же день, по просьбѣ Ивана Герасимовича, я зашла къ его женѣ, у которой болѣли ноги; по сосѣдству съ нею позвала меня старуха, жаловавшаяся на боль въ спинѣ, а сосѣдка старухи, молодая съ груднымъ младенцемъ, пригласила меня посмотрѣть ребенка, у котораго раздуло животъ. Словомъ, сразу явилась практика и новыя знакомства. Въ теченіе двухъ-трехъ дней число моихъ паціентовъ, преимущественно бабъ и дѣтей, возросло настолько значительно, что все мое время было занято больными. Я совершенно не замѣчала времени и вообще ничего не замѣчала: слишкомъ увлеклась. Такъ прошло недѣли двѣ. Два раза пріѣзжалъ нашъ врачъ. Одинъ разъ самъ пріѣхалъ и, узнавъ о моихъ деревенскихъ успѣхахъ, сухо посовѣтовалъ мнѣ не сближаться съ этимъ народомъ, потому что если съ ними близко сойтись, то они не станутъ васъ слушать. Показалъ мнѣ новенькій револьверъ. Я, говоритъ, всегда съ этимъ ѣзжу и вамъ совѣтую завести. Въ другой разъ я его вызвала къ холерному больному, рабочему, котораго привезли къ намъ изъ сосѣдней экономіи. Онъ пріѣхалъ довольно поздно и больной умеръ при немъ. Правда, его привезли въ нашу больницу уже почти безнадежнымъ. Изъ этой экономіи, гдѣ не принимали никакихъ мѣръ предосторожности, къ намъ потомъ привозили больныхъ чуть не каждый день. Между прочимъ, это очень не нравилось моимъ жабовцамъ... У нихъ были враждебныя отношенія съ экономіей, какіе то старые счеты изъ-за земли... Въ тотъ день, какъ умеръ рабочій... нѣтъ, на другой день... позвали меня на роды къ одному очень бѣдному мужику... Ну-да, т. е. къ его женѣ... Хотя знаете что: это былъ такой необыкновенный мужикъ, онъ такъ былъ влюбленъ въ свою жену, что, если бы могъ, онъ бы и родить за нее согласился. Мнѣ хочется разсказать про Василія Игнатьича, хотя это къ дѣлу не относится...

Дѣвушка вопросительно взглянула на старика. Тотъ ничего не отвѣтилъ, только улыбнулся.

-- Можно? Я не долго; нѣсколько словъ... Ну, хорошо... Этотъ Василій Игнатьичъ огромный мужчина, страшно сильный человѣкъ. Въ деревнѣ смѣялись надъ его нѣжной привязанностью къ женѣ; въ особенности завидовали и злословили бабы. Онъ все дѣлалъ для своей Кати; не позволялъ ей дѣлать никакой трудной работы, а по праздникамъ привозилъ ей изъ города изюмъ и мятные пряники. Я сама видѣла лѣтомъ въ страдную пору, какъ они оба работали въ подѣ. Василій коситъ или жнетъ, а Катя принесетъ ему обѣдъ и сидитъ на снопахъ, смотритъ на него и ничего не дѣлаетъ. И знаете, эта Катя такое слабое, блѣдное созданіе; маленькая, худенькая, очень миловидная и тихая. Съ ней именно такъ и нужно было обращаться, какъ Василій, т. е. жалѣть и нѣжить ее, наперекоръ деревенскому общественному мнѣнію. И Катя гордилась своимъ силачомъ мужемъ и я знаю, что ему было легче и веселѣе работать, когда она сидѣла и смотрѣла на него... Ну, хорошо. У этой то Кати я была на родахъ. Роды были трудные и я провозилась тамъ цѣлый день. Домой пришла часовъ въ 12 ночи и страшно устала. На крылечкѣ меня встрѣтила старуха Федотовна. Она тяжко, тяжко вздохнула, проводила меня, вздыхая, до моей комнаты и въ то время, какъ я, мечтая объ отдыхѣ, собиралась спать, вдругъ выпалила ни съ того, ни съ сего: "Какъ же намъ быть то, Анна Павловна? Мужики тебя не хотятъ... Порѣшили на сходѣ вывезти тебя въ поле, за 12 верстъ, на три перекрестка"... и еще какую то глупость, не помню. Я разсердилась и прогнала старуху безъ всякихъ церемоній, потому что страшно хотѣлось спать. Но лишь только я легла въ постель, какъ сонъ мой пропалъ. Это часто бываетъ, когда очень устанешь. Только передъ разсвѣтомъ я немного заснула. Проснулась рано, вся разбитая, съ головной болью, въ самомъ скверномъ настроеніи. Утро было отвратительное, грязное, сѣрое съ мелкимъ дождемъ, отъ котораго было совсѣмъ темно. Только что поднялась съ постели, слышу Домна Ивановна съ кѣмъ то бранится, на кого то кричитъ. Я кликнула ее, она не шла. Вмѣсто нея явилась Федотовна и заявила мрачнымъ, укоризненнымъ тономъ: "Мужики пришли"... Пока я одѣвалась да умывалась, она мнѣ сообщила, что мужики давно здѣсь, что они дожидаются меня въ больницѣ, что Домна Ивановна ихъ бранить, ссорится съ ними и гонитъ ихъ, но они ее не слушаютъ и т. д. Я была въ такомъ раздражительномъ настроеніи, что мнѣ стоило труда сдержать себя, чтобы не разсердиться на неповинную старуху. Но я за то не безъ ожесточенія берегла свой гнѣвъ для жабовцевъ и испытывала даже нѣкоторое удовольствіе при мысли, что вотъ сейчасъ я выйду къ этимъ господамъ, которые намѣрены выгнать меня изъ Жабовки, и скажу имъ все, что у меня на душѣ... А на душѣ у меня было такъ обидно, такъ горько, какъ никогда въ жизни... Да вы меня не слушаете?

-- О, нѣтъ, я слушаю! Я ничего не пропустилъ.

Старикъ дѣйствительно слушалъ внимательно, но былъ одинъ моментъ, почти неуловимый, гораздо меньше секунды, когда онъ, заглядѣвшись на дѣвушку, не слушалъ, что она говорить, и задумался о другомъ. Она только что передъ этимъ сняла свою черную шерстяную шапочку, положила ее на столъ и машинально поправила разсыпавшіеся изъ подъ нея волосы. Свѣтлыя, мягкія вьющіяся пряди упали съ обѣихъ сторонъ лица и окружили его легкой, ажурной, золотистой рамкой; взволнованное лицо дѣвушки покрылось нѣжнымъ румянцемъ; ея большіе, темные, почти синіе глаза загорѣлись, освѣщенные невидимымъ, гдѣ-то глубоко скрытымъ въ ея душѣ источникомъ свѣта. И эти глаза, волосы, лицо и вся эта дѣвушка вдругъ показались старику знакомыми. И чѣмъ то близкимъ повѣяло на него и онъ задумался на мгновеніе надъ вопросомъ: "Гдѣ же я видѣлъ раньше это лицо?"

-- Ну, хорошо -- продолжала между тѣмъ дѣвушка.-- Я вошла въ контору, гдѣ меня ждали жабовцы. Ихъ было много, полная комната. Сидѣли на окнахъ, на кроватяхъ, на табуреткахъ; стояли кучкой возлѣ печки. Домна Ивановна была тутъ же. "Посмотрите, сколько грязи наслѣдили", закричала она, какъ только увидѣла меня.-- "Истинное наказаніе божіе съ этимъ грязнымъ народомъ"... Я прекратила ея болтовню и прогнала ее изъ комнаты. Домна Ивановна безпрекословно удалилась, но, какъ оказалось потомъ, онѣ вдвоемъ съ Федотовой все время стояли за дверью и подслушивали. "На тотъ случай,-- объяснила мнѣ послѣ Домна Ивановна, что, если мужики захотятъ меня убить, то что бы она могла не допустить до этого".

Когда я вошла въ больницу, всѣ крестьяне встали, собрались въ кучку и придвинулись ко мнѣ. Странно подѣйствовали на меня ихъ спокойныя лица. Многіе даже привѣтливо улыбнулись мнѣ, когда я поздоровалась съ ними. Гнѣвъ мой сразу упалъ и мнѣ стало какъ то неловко.

-- Ну, что скажете?-- спрашиваю. Молчатъ. Я смотрю, ищу знакомыхъ лицъ и узнаю Василія Игнатьвча. Онъ стоялъ впереди всѣхъ, смотрѣлъ на меня, какъ бы ожидая, что я заговорю съ нимъ. И я заговорила. Ну, что Катя, какъ она себя чувствуетъ?-- спрашиваю.-- Слава Богу -- говоритъ -- благодаримъ васъ.-- И опять молчаніе. Чувствую, какъ сердце болѣзненно сжимается и слезы подбираются къ глазамъ, но стараюсь сохранить спокойствіе. Ну, хорошо... Въ дальнемъ ряду стоялъ молодой крестьянинъ, котораго я замѣтила по его безпокойнымъ глазамъ и нетерпѣливымъ движеніямъ. Потомъ я съ нимъ познакомилась; звали его Степанъ и у него зимой умерло двое маленькихъ ребятъ отъ дифтерита. Когда я взглянула на него, онъ мнѣ вдругъ напомнилъ одного петербургскаго чиновника, страшнаго ненавистника докторовъ. Такой же у него орлиный носъ и маленькая свѣтло-русая бородка. Этотъ несчастный чиновникъ, когда у него умерла дочь, ходилъ по всѣмъ своимъ знакомымъ и проповѣдывалъ о необходимости истребить всѣхъ врачей. Степанъ и держался такъ, какъ тотъ чиновникъ: не могъ устоять на одномъ мѣстѣ, переступалъ съ ноги на ногу и безпрестанно двигалъ плечами; такое же у него было блѣдное худое лицо. Не знаю почему, но я почувствовала, что онъ мой врагъ и что онъ сейчасъ долженъ заговорить со мной. И онъ дѣйствительно заговорилъ, только не со мной, а обратился къ моему знакомому Василію Игнатьевичу.

-- Что жъ ты, Василій Игнатьичъ,-- произнесъ онъ какимъ то язвительнымъ тономъ,-- сказывай, зачѣмъ пришли.

Василій Игнатьичъ чуть-чуть выступилъ впередъ и сказалъ: "Мы къ тебѣ, Анна Павловна, всѣмъ обществомъ пришли: просимъ тебя уѣхать отъ насъ, а больницу помрачить"... Какое словечко выдумали -- помрачить! "Мы ее, говоритъ, забьемъ, какъ прежде было, и пусть стоитъ. Къ чему намъ больница? Намъ больница некчему"... Нѣсколько голосовъ въ толпѣ поддержали его, повторивъ послѣднее слово: "Некчему, некчему"... Потомъ Василій Игнатьичъ еще что то говорилъ, но ужъ я не помню. Съ этого момента я потеряла способность наблюдать за отдѣльными лицами. Я инстинктивно почувствовала, что мнѣ приходится имѣть дѣло не съ Иваномъ и Петромъ, а со всѣми, а я одна, чужая этому міру людей, которыхъ я уже успѣла полюбить. О, я не умѣю вамъ передать, какъ мучительно было для меня перенести эту незаслуженную обиду. Вѣдь я до послѣдней минуты не вѣрила... что мнѣ такъ спокойно и просто скажутъ уѣхать изъ Жабовки. "Чѣмъ же вы мной недовольны?" -- спрашиваю, и чувствую, что это праздный вопросъ, что дѣло совсѣмъ не въ личныхъ отношеніяхъ, а въ чемъ то другомъ, чего ни объяснить, ни понять невозможно. Они всѣ заговорили разомъ, и всѣ одно и то же. Они мной совершенно довольны, ничего дурного во мнѣ не замѣтили, но никогда у нихъ ни больницъ, ни фельдшеровъ не было. Кчему имъ больница -- некчему. Некчему и конецъ. Это тянулось долго. Я боялась припадка слабости, боялась, какъ бы мнѣ не расплакаться. А плакать хотѣлось, такъ хотѣлось, что не знаю, какъ я удержалась отъ слезъ... Ну, хорошо... Когда они замолчали, я начала имъ доказывать пользу медицины, объяснять опасность заразы и т. п. Ахъ, какая это была скука! Я чувствовала, что и голосъ у меня какой то чужой. Я слушала сама себя и самой себѣ не вѣрила. Меня слушали терпѣливо, но я сама вдругъ оборвала чуть не на полусловѣ. Тогда опять заговорили они, повторяя то же самое, что говорили раньше. Но я больше не слушала. Я думала о томъ, какъ же мнѣ быть? Неужели уйти? Признать себя виноватой? Въ чемъ? Нѣтъ, ни за что! Но что сказать имъ, чтобы меня поняли, повѣрили? Но вмѣсто отвѣта мнѣ вдругъ пришло въ голову... какъ было бы хорошо пойти вонъ на ту кровать, спрятаться въ подушку и вволю, вволю наплакаться. Я чувствовала, что слабѣю, что ноги у меня дрожать; я испугалась, что упаду, и машинально направилась къ кровати,-- и пока я шла черезъ комнату, гудѣвшіе голоса разомъ стали затихать, а когда я сѣла, то и совсѣмъ притихли. Только Степанъ не успѣлъ замолчать вмѣстѣ со всѣми и я услышала его одинокій голосъ, ясно и рѣзко звучавшій среди внезапно установившейся тишины. Голосъ у него былъ непріятный, что то фальшивое слышалось въ немъ. Чуялось какъ-то, что онъ совсѣмъ не то думаетъ, что говоритъ. Я услышала его послѣднія слова, прозвучавшія неожиданно громко при общемъ молчаніи: "А чего, Боже сохрани, случится чего, такъ тебя же обвиноватятъ"... Эти слова, а главное тонъ, какимъ они были сказаны, тонъ, въ которомъ угроза маскировалась фальшивой благожелательностью, страшно подѣйствовали на меня. Слабость моя вдругъ исчезла, и я почувствовала, что знаю теперь, что мнѣ нужно сказать имъ. Я вскочила съ постели и закричала, обращаясь къ толпѣ и невольно передразнивая лицемѣрный тонъ Степана: "Обвиноватятъ? Да вѣдь вы уже меня обвиноватили. Вы зачѣмъ пришли сюда? Что я вамъ сдѣлала?.. Безсовѣстные! Всѣ вы безсовѣстные... Всѣ вы врете. На умѣ у васъ одно, а на языкѣ другое: "много довольны, спасибо тебѣ, ты добрая", а сами гоните меня. Хорошо, я уйду, а только я скажу вамъ, что это безсовѣстно такъ поступать со мной. Вы вашимъ враньемъ всю душу изъ меня вымотали"... "Вы думаете,-- кричала я,-- что меня подослали, за деньги наняли, чтобы морить васъ... А кто меня послалъ, кто нанялъ? Объ этомъ вы подумали? Вы что? вы вчера родились... Вы не знаете, что меня земство послало, а въ земствѣ тамъ и ваши мужики сидятъ... Большіе, бородатые люди, а глупостямъ вѣрите"... Меня почему то особенно взволновало слово "наняли"... "Ну да, кричу, наняли меня, за деньги наняли... И васъ когда нанимаютъ работать, такъ деньги вамъ платятъ. И меня наняли, ваше земство наняло, за ваши деньги наняло работать для васъ, лѣчить васъ... Не хотите меня, ладно, я уйду, сію минуту уйду! Пусть къ вамъ другихъ присылаютъ..." И я дѣйствительно чувствовала потребность сейчасъ же уйти отъ нихъ и дѣйствительно возмущались ихъ безсовѣстностью...

Дѣвушка улыбнулась и поправила рукой волосы.

-- Ну, хорошо.... Вдругъ я вспомнила, что у меня въ карманѣ деньги... недавно врачъ привезъ мнѣ мое жалованье. Я выхватила ихъ изъ кармана, да и швырнула въ толпу. И кричу имъ: "Вотъ ваши деньги... вы меня нанимали, вы мнѣ платили. Ваше земство ваши деньги платило. Не хочу я ихъ, не нужно мнѣ вашихъ денегъ, не нужно, не нужно!" Я такъ кричала, что въ концѣ-концовъ у меня голоса не хватило и силъ больше не было. Я упала на кровать и залилась плачемъ въ истерикѣ... Вотъ и все.

-- Какъ все? А дальше?-- воскликнулъ старикъ, опять засмотрѣвшійся на дѣвушку.

-- Дальше? Дальше все пошло, какъ слѣдуетъ. Вотъ только мнѣ ѣсть хочется и чаю хочется.

Студентъ ушелъ за чаемъ, а старикъ, при напоминаніи о ѣдѣ, вспомнилъ обѣдающихъ братьевъ и взглянулъ въ ихъ сторону. Они все еще сидѣли на томъ же мѣстѣ и все еще не кончили обѣда. Но старикъ оставилъ ихъ въ покоѣ, потому что дѣвушка продолжала свой разсказъ.

-- Я не помню, что было дальше... Знаю, что я долго плакала, а потомъ заснула. Жабовцы ушли, но прежде они собрали раскиданныя деньги и сунули ихъ мнѣ подъ подушку. Изъ за меня досталось немножко бѣдной Домнѣ Ивановнѣ. Какъ только я упала на кровать, обѣ женщины,-- онѣ подглядывали въ щелку,-- вбѣжали въ комнату. Домна Ивановна сейчасъ же набросилась на мужиковъ съ ругательствами. Вся комната наполнилась ея крикомъ, это я помню,-- и помню, какъ потомъ внезапно крикъ этотъ прекратился. Оказалось, что Домну Ивановну заперли въ чуланъ. Василій Игнатьичъ схватилъ ее въ охапку своими ручищами и вынесъ изъ комнаты. Самое главное при этомъ было, конечно, то, что ей измяли свѣже выглаженный воротникъ и совершенно испортили прическу. Какъ только Домну Ивановну выпустили изъ чулана, она первымъ дѣломъ побѣжала къ зеркалу...

-- Позвольте, а вы, что съ вами было?-- перебилъ старикъ, повидимому, не интересуясь Домной Ивановной.

-- О, я также была очень растрепана и нуждалась въ помощи зеркала.

-- Ахъ, я не о томъ!-- сердито сказалъ старикъ, но тотчасъ же и самъ засмѣялся.

-- Вы мнѣ скажите вотъ что,-- продолжалъ онъ.-- Когда вы проснулись, вы все-таки хотѣли уѣзжать изъ Жабовки?

-- И не думала! Я проспала почти весь день, а когда проснулась, то была такъ спокойна, какъ будто ничего не случилось. Не знаю ужъ почему, но у меня явилась глубокая увѣренность, что жабовцы примирились со мной. Вечеромъ я навѣстила жену Василія Игнатьича и вполнѣ дружелюбно бесѣдовала съ нимъ о разныхъ постороннихъ предметахъ. Въ первые же дни послѣ нашихъ объясненій у меня удвоилась практика. Вы знаете, у крестьянъ гораздо больше больныхъ, чѣмъ у насъ; ихъ только лѣчить некому. Чуть не въ каждой избѣ кто-нибудь чѣмъ-нибудь непремѣнно болѣвъ. Есть болѣзни, съ которыми мы носимся Богъ знаетъ сколько, а тамъ человѣкъ молчитъ и терпитъ всю жизнь. Больше нечего разсказывать. Да, впрочемъ, вотъ еще... Дня черезъ два явились ко мнѣ старшина и урядникъ съ самымъ таинственнымъ видомъ... Заперлись со мной въ комнатѣ, испуганные, встревоженные. Несли какую то околесицу, но въ концѣ-концовъ урядникъ, видимо недовольный моей несообразительностью, спросилъ меня оффиціальнымъ тономъ: "Правда-ли, что у васъ здѣсь было возмущеніе крестьянъ?" Еще дня черезъ два пріѣхалъ исправникъ, выпилъ чаю, поговорилъ о постороннихъ предметахъ, но передъ отъѣздомъ все-таки спросилъ: "Не замѣтили-ли чего нибудь въ поведеніи мужиковъ?" Наконецъ, пріѣхалъ и земскій начальникъ. Этотъ ко мнѣ не заходилъ, а потребовалъ меня къ себѣ на взъѣзжую квартиру. Я была занята и долго не являлась, такъ что когда пошла къ нему, то онъ уже сидѣлъ въ коляскѣ, собираясь уѣзжать. Сидя въ экипажѣ, онъ спросилъ меня: "Что, мужланы ваши не бунтуютъ?" И, не дождавшись отвѣта, прибавилъ: "Если начнутъ бунтовать, немедленно сообщите мнѣ". Тутъ онъ сдѣлалъ мнѣ подъ козырекъ и сказалъ кучеру: "Пошелъ!" Больше о нашемъ происшествіи никто не вспоминалъ.

Блѣдная дѣвушка видимо устала и не хотѣла больше говорить. Принесли чай, холодные пирожки и бутерброды съ ветчиной. Студентъ и дѣвушка усердно занялись ими, а старикъ опять заглядѣлся на обѣдающихъ братьевъ. Онъ нашелъ тамъ теперь значительную перемѣну. Братья сняли свои пальто; они кончили ѣсть, но имъ принесли кофе и ликеры. На ихъ лицахъ не осталось и слѣда отъ прежней озабоченности. Повидимому, они примирилась съ возмутившимъ ихъ фактомъ, а можетъ быть просто рѣшили забыть обо всѣхъ прочихъ дѣлахъ, чтобы не мѣшать дѣлу пищеваренія. Ихъ румяныя щеки и влажные лбы, ихъ масляные глаза и лоснившіеся подбородки сіяли довольствомъ и радостью пріятныхъ ощущеній. Бесѣда ихъ теперь имѣла, повидимому, болѣе интимный и болѣе игривый характеръ. Они то близко наклонялись другъ къ другу и, тихонько смѣясь, разговаривали шопотомъ, то вдругъ откидывались на спинки стульевъ и громко хохотали. Однако, ихъ откровенная жизнерадостность не только не смягчала старика, но дала новую пищу его злобѣ. Ихъ шушуканье казалось ему неприличнымъ и пошлымъ; ихъ громкій смѣхъ онъ называлъ дерзкимъ и грубымъ. Онъ опять съ жадностью слѣдилъ за ними и придирался ко всякой мелочи, которая могла возбудить его ненависть. И ему страннымъ образомъ казалось, что каждый жестъ братьевъ дѣлается ими ему на зло. Господинъ съ маленькими бачками, приходившійся прямо лицомъ къ старику, сдѣлался предметомъ его особеннаго вниманія. Глядя на него, старикъ опять пришелъ въ то раздраженное состояніе, отъ котораго освободился, слушая разсказъ дѣвушки. Блѣдная дѣвушка сразу замѣтилъ странную перемѣну, случившуюся съ ея собесѣдникомъ, который, казалось, совершенно забылъ объ ея существованіи; она только переглянулась со студентомъ, но не сказала ничего.

Взглянувъ на братьевъ, старикъ какъ разъ поймалъ моментъ, когда господинъ съ бачками приказалъ лакею подать стулъ для его цилиндра. То, какъ онъ, смакуя ликеръ, сжималъ губы и втягивалъ щеки и какъ осторожно ставилъ рюмку на столъ, и то, какъ онъ держалъ эту чашку двумя пальцами и какъ онъ медленно подносилъ къ губамъ кофе, и какъ пилъ его маленькими глотками, едва прикасаясь къ чашкѣ, и то, какъ торчали при этомъ остальные три пальца, и то, какъ онъ откидывался на спинку стула, какъ закладывалъ большой палецъ лѣвой руки подъ мышку, за жилетъ, и то, какъ онъ игралъ свободными пальцами этой руки, и то, какъ онъ вдругъ дѣлалъ серьезное лицо, чтобы затѣмъ прыснуть громкимъ смѣхомъ, все это было подмѣчено и усчитано старикомъ и дало обильную пищу его злобнымъ чувствамъ въ обоимъ братьямъ.

-- Посмотрите на этихъ господъ!-- сказалъ онъ дѣвушкѣ, замѣтивъ наконецъ, что она смотритъ на него и ждетъ объясненій.-- Какъ только пришелъ поѣздъ, они тотчасъ же расположились обѣдать и до сихъ поръ сидятъ, ѣдятъ и пьютъ...

Дѣвушка улыбнулась.

-- Вамъ смѣшно, -- продолжалъ старикъ,-- а меня возмущаетъ это самодовольство, это самоувѣренное наглое чревоугодіе. Я не могу видѣть этой священной проникновенности желудочными ощущеніями... Посмотрите, посмотрите, онъ даже глаза закрываетъ, когда тянетъ изъ рюмки ликеръ. Если бы я далъ волю моимъ чувствамъ, я подошелъ бы къ нимъ и сказалъ бы имъ кой-что. Я вытащилъ бы ихъ отсюда... Я кормилъ бы ихъ чернымъ хлѣбомъ съ водой...

-- Не говорите такъ громко,-- перебила его дѣвушка и засмѣялась.-- Вы къ нимъ несправедливы. Развѣ вы не видите, что это несчастные труженики... Они дѣлаютъ работу никому ненужную. Можетъ ли быть что нибудь хуже этого. Подумайте, сколько они трудились сейчасъ. Сначала имъ нужно было обсудить и составить меню обѣда, а развѣ сдѣлать это такъ легко? Затѣмъ, имъ нужно было прожевать и проглотить все это огромное количество пищи и напитковъ... А впереди имъ еще предстоитъ сложный процессъ пищеваренія...

Блѣдная дѣвушка не окончила своей защитительной рѣчи, потому что раздался звонокъ. Къ вокзалу подходилъ давно ожидаемый поѣздъ Всѣ пассажиры, сидѣвшіе въ разныхъ углахъ, вдругъ засуетились, заспѣшили и, смѣшавшись въ одну кучу, устремились къ дверямъ. Студентъ и дѣвушка также вскочили и побѣжали впередъ, чтобы найти поудобнѣе мѣсто. Только братья спокойно сидѣли за столомъ, допивая ликеръ и кофе, да старикъ, издали наблюдавшій за ними, также оставался на своемъ мѣстѣ и, точно очарованный, не могъ оторваться отъ нихъ. Наконецъ, послѣ второго звонка братья, не спѣша, вышли къ поѣзду. Тогда и старикъ пошелъ за ними. И онъ смотрѣлъ, какъ они шли, сопровождаемые двумя носильщиками, и возмущался медлительностью ихъ походки. Когда они вошли въ вагонъ перваго класса, старику хотѣлось еще взглянуть на нихъ въ окно. Странный видъ представлялъ изъ себя этотъ старикъ на высокихъ, тонкихъ ногахъ, въ короткомъ пальто, съ заложенными въ карманы руками, когда онъ, свирѣпо нахмуривъ сѣдыя брови, заглядывалъ въ окно вагона.

-- Господинъ, войдите въ вагонъ!-- сказалъ ему кондукторъ. Но старикъ не обратилъ вниманія на эти слова и продолжалъ стоять возлѣ окна. Онъ едва успѣлъ вскочить въ вагонъ, уже когда поѣздъ тронулся.

Е. Ганейзеръ.

"Руссое Богатство", No 4, 1896

Оставить комментарий Ганейзер Евгений Адольфович (bmn@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 02/06/2020. 48k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 4, 1896.

Ганейзер Евгений Адольфович В ожидании поезда

ВЪ ОЖИДАНІИ ПОѢЗДА.

Ганейзер Евгений Адольфович
В ожидании поезда