Тишанский
Таити

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Листки из записной книжки.

   

ТАИТИ

ЛИСТКИ ИЗЪ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ.

I.

   Съ шумомъ, какъ бы звеня въ прозрачномъ воздухѣ, рвался выпускаемый изъ машины блестящей бѣлизны паръ, въ контрастъ дыму черными клубами валившему изъ трубы нашего парохода. Подымаясь почти вертикально, дымъ терялъ постепенно ясные очерки своихъ громадныхъ клубившихся колецъ, рѣдѣлъ, и стлался грязновато желтымъ облакомъ, относимый легкимъ дуновеніемъ начинавшагося морскаго бриза. Мы уходили изъ Гонолулу.
   Все народонаселеніе корвета находилось на палубѣ, и мы ожидали только возвращенія съ берега ревизора, поѣхавшаго покончить счеты съ консулами, чтобы дать ходъ машинѣ.
   На ютѣ, {Ютъ -- часть верхней палубы.} потихоньку, точно гуляя, заложа руки за спину, ходилъ старшій штурманъ, рядомъ съ суетившимся лоцманомъ-Янки. Послѣдній выходилъ изъ себя силясь словомъ и жестомъ заставить перваго понимать то что онъ ему объяснялъ, но несмотря на все краснорѣчіе своихъ словъ и энергію махавшихъ, какъ крылья мельницы, рукъ, получалъ въ отвѣтъ неизмѣнное "yes", произносившееся именно съ тою важностью которая подобала человѣку извѣстнаго вѣса и значенія не желавшему при подчиненныхъ выказать своего незнанія.
   На мостикѣ {Мостикъ перекинутый поперегъ палубы -- мѣстопребываніе вахтеннаго начальника, во время отправленія его служебныхъ обязанностей.} было три дѣятеля. Первый по старшинству, капитанъ, ходилъ торопливо взадъ и впередъ, потирая себѣ лѣвую ладонь пальцами правой руки, и цѣдя сквозь зубы при каждомъ поворотѣ, совершаемомъ быстро на одномъ каблукѣ: "это чортъ знаетъ что".
   Надо сказать что эти три дѣйствія, т.-е. хожденіе, потираніе ладони и повороты, были у капитана въ неразрывной связи съ внутреннимъ его настроеніемъ и служили намъ вѣрнѣйшимъ барометрическимъ указаніемъ расположенія его духа. Въ настоящую минуту торопливость его шаговъ, быстрота поворотовъ и усиленное натираніе ладони указывали что барометръ стоялъ почти на грозѣ и это благодаря запоздавшему ревизору, человѣку никогда и ни въ чемъ не торопившемуся.
   Вторая личность былъ вахтенный начальникъ. Суетливость его распоряженій выражалась то фугой спуска по тралу, {Каждая деревянная или желѣзная лѣстница на суднѣ называется трапомъ.} причемъ шумъ сапоговъ его о ступеньки походилъ на дробь барабана, то поспѣшностью съ какой онъ взлеталъ на мостикъ и давалъ право предполагать что его кто-либо подгоняетъ. Въ контрастъ безпокоившимся начальникамъ, забившись въ уголъ и съ подзорною трубой подъ мышкой, стоялъ выпуча животъ Чухна-сигнальщикъ. На скулистомъ и апатичномъ лицѣ его было написано полное равнодушіе ко всему окружающему.
   На шханцахъ, {Средняя часть верхней палубы, т.-е. пространство между задней и средней мачтами.} кругомъ толстыхъ вомбовокъ, {Рычаги которыми ворочаютъ шпиль, т.-е. воротъ служащій для подъема якоря.} съ закинутыми на затылокъ соломенными шляпами, въ самыхъ живописныхъ позахъ стояли наши молодцы матросы. Что за разнообразіе лицъ и типовъ! Тутъ широкоплечій коренастый Костромичъ, съ мощною, открытою, заросшею грудью; рядомъ съ нимъ бѣлесоватый, узкій, но высокій Финъ. Далѣе атлетъ хохолъ съ спокойнымъ правильнымъ лицомъ и черными какъ смоль, висящими длинными усами. Нѣсколько далѣе бросалась въ глаза черная фигура закоптѣлаго кочегара вылѣзшаго по поясъ изъ машиннаго люка чтобы подышать и освѣжиться. Наконецъ на бакѣ боцманъ {Фельдфебель, обыкновенно дока морскаго дѣла.} не торопясь распоряжался какъ бы скорѣй и лучше принять въ объятія свои любимое дѣтище якорь, еще безпечно лежавшій, засунувъ одну изъ лапъ своихъ въ прохладное ложе дна.
   Наконецъ катеръ съ ревизоромъ отвалилъ отъ берега и понесся, быстро разсѣкая воды рейда, благодаря мѣрно ударявшимъ весламъ. Вотъ онъ и присталъ, вотъ и поползли кривыя ножки ревизора по непричудливому нашему тралу.
   -- Что это вы, А. А., такъ долго? Поѣхали на одинъ часъ, а остались цѣлыхъ три, процѣдилъ сквозь зубы подошедшій къ нему капитанъ, глядя на него изъ подлобья, и ѣдко улыбаясь.
   -- Счеты-съ не были готовы, отвѣтилъ тотъ, показывая на цѣлую связку разноцвѣтной бумаги.
   -- Выхаживайте {Выхаживать якорь -- терминъ выражающій подымать его помощью шпиля.} якорь, продолжалъ повидимому не удовлетворенный объясненіемъ капитанъ обращаясь къ вахтенному, у котораго благодаря бѣготнѣ выступалъ крупный потъ по лбу.
   "Катеръ подъ тали; {Система блоковъ.} пошелъ шпиль!" пронеслась команда съ мостика.
   Дружно налегли мощныя груди матросовъ на трещавшія подъ ихъ усиліями вымбовки шпиля, раздалась мѣрная топотня сильныхъ ногъ, прерываемая лишь переливами унтеръ-офицерскихъ свистковъ.
   Насталъ моментъ когда якорь долженъ былъ отдѣлиться отъ дна. Чтобы вырвать его изъ ила нужно обыкновенно употребить наибольшее усиліе. Шпиль на мгновеніе остановился. Рванули дружнымъ усиліемъ матросы раза два. И завертѣлся онъ снова легко. "Всталъ якорь", послышалось съ баку. "Ходъ впередъ!" было отвѣтомъ съ мостика. Замолкъ свистъ выпускаемаго пара. Запыхтѣла машина. Забуравидъ винтъ. Корветъ двинулся.
   Проходя подъ береговыми батареями, взвился на нашей гротъ-брамъ-стеньгѣ {Верхняя оконечность средней мачты.} гавайскій флагъ, а вмѣстѣ съ нимъ изъ-подъ вырвавшагося стелящагося клуба бѣлаго дыма, раздался не разъ повторенный въ горахъ первый выстрѣлъ прощальнаго салюта. Вечеромъ, въ ожиданіи пассата, мы прекратили пары и вступили подъ паруса, бывши еще на траверсѣ острова Ѳагу. Послѣдній представлялся высокимъ темнозеленымъ конусомъ покоившимъ свою вершину въ темнѣвшей лазури вечерѣвшаго неба. Изрытая, изборожденная вершина его осѣнялась гигантскою шапкой тумана.
   Въ полночь, выйдя на вахту, я былъ пораженъ восхитительною картиной. Представьте себѣ теплую, томную тропическую ночь. Надъ вами глубокій куполъ тверди, который несмотря на темноту не совсѣмъ еще утратилъ свой темно синій колоритъ. Этотъ куполъ былъ усѣянъ миріадами звѣздъ, то тихо и плавно горѣвшихъ, то мерцавшихъ какимъ-то кокетливымъ отблескомъ напоминавшимъ отблескъ глазъ сквозь отверстія маски. Мертвый штиль, гладкая какъ зеркало поверхность Океана, отражающая огненныя испаренія вулкана Ѳагу.
   Весь слѣдующій день прошелъ въ томительномъ и однообразномъ штилѣ. Онъ прерывался лишь время отъ времени налетавшими изъ ущелья горы Ѳагу сырыми, ароматическими, легкими шквалами.
   Шаловливый бризъ рябилъ поверхность воды, но былъ безсиленъ надуть наши грузно висѣвшіе на реяхъ паруса. Даже колдунчикъ, {Флюгеръ сдѣланный изъ перьевъ.} несмотря на всю свою традиціонную и заслуженную репутацію легкости, и тотъ, повисши, катался кругомъ шеста, къ концу котораго былъ привязанъ.
   На третій день тотъ же тягостный штиль, то же безоблачное небо, та же гладкая поверхность водъ. Тоскливо переносились взоры къ неподвижному колдунчику, а отъ него къ млѣвшимъ парусамъ,-- штиль, мертвый штиль.
   Тяжелое чувство овладѣло вами. Молча и угрюмо бродили не зная ни что дѣлать, ни за что взяться -- все какъ изъ рукъ валилось.
   Нигдѣ, мнѣ кажется, преданія не сохраняются въ такой неприкосновенности, какъ между моряками. Въ сущности изъ-за чего мы всѣ изнывали? Погода теплая, не жаркая, корветъ не качало, лишнихъ четыре-пять дней моря ничего не значило намъ, привыкшимъ считать ихъ десятками. На Таити ни знакомыхъ, ни писемъ мы не ожидали; кажется, повидимому, и торопиться было не къ чему, -- но изнывали и мучались только потому что былъ штиль. Нѣтъ хуже наказанья для моряка, какъ этотъ обязательный покой. Съ бурями и непогодами онъ сроднился, съ лишеніями онъ свыкается, со штилемъ же никогда.
   Не безъ вліянія тутъ преданія переходящія между моряками изъ поколѣнія къ поколѣнію о тѣхъ временахъ когда штиль бывалъ причиною голодной смерти, или еще хуже, смерти отъ жажды цѣлыхъ экипажей, когда подъ вліяніемъ страданій, на палубахъ штилевавшихъ судовъ разыгрывались тѣ драмы кровожадныхъ инстинктовъ, при чтеніи описаній которыхъ волосы становятся дыбомъ.
   Молча, насупившись, сидѣли мы въ каютъ-компаніи. Вдругъ неожиданно раздался свистъ съ словами: "всѣхъ на верхъ, гребныя судна спускать!" а вслѣдъ за тѣмъ энергическая дробь тревоги. До той поры безмолвная одинокая палубы оживилась подъ сотнями забѣгавшихъ вдругъ ногъ и представила собою хаосъ сновавшихъ людей, спускавшихся шлюпокъ, двигавшихся орудій... Не прошло десяти минутъ, шумъ и бѣготня затихли. Палуба снова опустѣла, а вооруженныя гребныя суда съ десантомъ выстраивались въ боевую линію не вдалекѣ отъ корвета.
   Пользуясь благопріятною погодой и желая развлечь команду, адмиралъ сдѣлалъ ученье. Задача заключалась въ томъ что шлюпки обоихъ корветовъ должны были взятъ абордажемъ клиперъ. {Мы плавали отрядомъ изъ двухъ корветовъ и клипера.}
   Въ исполненіе этой задачи входила быстрота спуска гребныхъ судовъ, точное ихъ вооруженіе, посадка на нихъ десанта и наконецъ умѣнье подойти къ клиперу не подвергаясь дѣйствію его орудій.
   Соединившіеся оба отряда шлюпокъ гребли къ мнимому непріятелю отстоявшему отъ насъ въ полумилѣ ближе къ берегу.
   Въ это время и клиперъ готовился къ оборонѣ. Тревога была въ полномъ разгарѣ. Мы не успѣли оглянуться какъ стрѣлковыя и абордажныя партіи его покрыли бакъ и ютъ, а темныя жерла наведенныхъ на шлюбки орудій грозно ожидали нашего прибытія. Я любовался красавцемъ клиперомъ, вдругъ преобразившимся въ гордаго бойца. Длинный, низкій, острый, граціозный его корпусъ какъ-то особенно легко лежалъ на водѣ. А тонкое, высокое, молодецки посаженное вооруженіе, покрытое громадною парусностью, невольно заставляло заглядываться и любоваться.
   Но вотъ мелькнулъ огонь. Вырвалось облако бѣлаго дыма. Раздался гулъ, повторившійся эхомъ въ ущельяхъ не далеко покоившагося Ѳагу -- это было сигналомъ боя. Открыли и мы огонь. Трескотня штуцерниковъ, шипѣніе ракетъ, гулъ залповъ орудій, покрываемый ревомъ шестидесятифунтовой клиперской пушки, все слилось въ одинъ непрерывный гулъ отдававшійся неумолкаемыми раскатами въ горахъ острова. Клиперъ скрылся въ непроницаемой завѣсѣ бѣлаго пороховаго дыма, столбомъ подымавшагося къ небу. Но вотъ онъ замолкъ. Дымъ разсѣялся и мы увидали спускавшуюся съ рей на воду фатальную сѣтку, {Сѣтку употребляютъ низкія суда для того чтобъ обезпечить себя отъ абордажей шлюпками. Сплетеная изъ толстыхъ веревокъ на подобіе рыболовныхъ сѣтей она окружаетъ сплошною, высокою стѣной судно въ довольно большомъ отъ него разстояніи. Понятно что подошедшія для абордажа шлюпки, дабы добраться до корабля, должны сначала прорубиться сквозь сѣть. Необходимое для того время болѣе нежели достаточно для защищающихся чтобы перетопить шлюпки или перестрѣлять людей.} за которой вдоль борта стояла масса вооруженныхъ пиками и топорами людей. Еще послѣдній выстрѣлъ, послѣдній залпъ въ упоръ, и мой катеръ запутался въ этой сѣткѣ.
   Чрезъ нѣсколько секундъ, несмотря на разумную и раціональную защиту свою, благодаря которой въ серіозномъ дѣлѣ онъ навѣрно перетопилъ бы всѣхъ насъ, мы, каждый во главѣ своей партіи, выстроившись на палубѣ клипера, выслушивали отъ адмирала кто похвалу, кто замѣчаніе; а затѣмъ усѣвшись на шлюпки побѣдоносно отправились вспять.
   Къ вечеру этого дня, послѣ прошедшаго сильнаго шквала съ дождемъ и громомъ, подхватившаго и понесшаго насъ съ отданными марсафалами, {Веревка посредствомъ которой натягиваютъ въ высоту марсель, средній парусъ, главный на суднѣ.} мы почувствовали признаки столь долго и нетерпѣливо ожидаемаго пассата. Къ утру NO установился и мы, разсѣкая ровное и частое волненіе тропическаго пояса, понеслись къ Таити, постепенно теряя тонувшій въ лазоревыхъ водахъ Великаго Океана островъ Ѳагу.
   Къ полдню горизонтъ былъ чистъ кругомъ, и затѣмъ потекла наша мирная морская жизнь. Двадцатидневный переходъ до Таити былъ скорѣй прогулкой, чѣмъ морскимъ переходомъ. Дѣйствительно, провесть двадцать дней на не качающемся и быстро идущемъ подъ парусами суднѣ въ тропикахъ не лишено прелести. Ночи во время нашего перехода были восхитительны. Полная луна заливала свѣтомъ наши ровно надутые паруса, какъ будто оживлявшіеся подъ ея томными синеватыми лучами. Легкій кренъ, шумъ отгоняемой отъ остраго водорѣза воды, ея журчащіе всплески, все это наполняло душу какимъ-то спокойнымъ безсуетнымъ чувствомъ.
   Не одну ночь провелъ я на верху, съ наслажденіемъ подставляя свое лицо теплому вѣтру.
   Наконецъ на двадцать первый день къ вечеру вдали показалось облако, рѣзкія, а главное постоянныя очертанія котораго убѣждали что на нашемъ горизонтѣ всплывала изъ голубыхъ водъ Тихаго Океана восхитительная царица этого роскошнаго пояса Таити.
   Архипелагъ къ которому принадлежитъ Таити открытъ Португальцемъ Куирасомъ (Kuiras), случайно забредшимъ сюда въ 1606 году, и названъ имъ Сагиттарія (Sagittaria) Послѣ этого первое появленіе въ здѣшнихъ водахъ европейскаго судна, подъ начальствомъ Валлиса, было въ 1768 году, а черезъ годъ, то-есть въ 1769 году, посѣтилъ эту группу Бугенвиль, и подъ впечатлѣніемъ восторга назвалъ ее архипелагомъ Новой Цитеры. Одновременно съ нимъ былъ и Кукъ, коего пуританизмъ и суровость не устояли предъ жгучими глазками красивыхъ туземокъ. Говоря о туземной женщинѣ, его точный, рѣзкій слогъ дѣлается чуть не поэтическимъ.
   Таити лежитъ между 17о 29' и 17о 47' южной широты и 151о 30' и 151о 56' восточной долготы. Онъ состоитъ изъ двухъ неровныхъ половинъ соединенныхъ между собою низменнымъ и узкомъ перешейкомъ, ширина котораго не превышаетъ двухъ верстъ. На послѣднемъ построенъ фортъ Таравао. Большая половина острова, почти круглой формы, собственно носитъ названіе Таити. Меньшая же, овальная, называется Тайрабу.
   Какъ и всѣ острова Тихаго Океана, Таити окруженъ кольцомъ коралловъ, о которое разбиваются волны, вслѣдствіе чего водная поверхность между нимъ и островомъ всегда гладка и спокойна.
   Климатъ Таити постояненъ и тепелъ. По наблюденіямъ вполнѣ заслуживающимъ довѣрія здѣшняго доктора г. Прата, средняя температура за нѣсколько лѣтъ въ Паліетѣ была 24о,5 стоградусной скалы. Температура ближе всего подходящая къ Сенъ-Луи на Сенегалѣ (24о,6).
   Различія временъ года далеко не такъ рѣзки, какъ мы привыкли это видѣть. Первые четыре мѣсяца въ году самые теплые и сырые. Падающіе въ это время дожди имѣютъ не малое вліяніе на общую среднюю температуру острова, которая была бы гораздо выше безъ этого обстоятельства. Съ мая температура понижается, достигая минимума въ періодъ съ іюля до октября. Въ это время дожди настолько рѣдки что эта часть года можетъ назваться сухою сравнительно съ первою.
   Когда на зарѣ послѣ безсонной ночи я вышелъ на верхъ, намъ оставалось не болѣе 30 миль до стоянки. Пары были готовы; чего-то, не помню, ожидали, чтобы дать ходъ машинѣ. Было пасмурно.
   Предъ бугшпритомъ {Наклонная, почти лежащая впередъ мачта, находящаяся на носу корабля.} высоко воздымалась темная масса острова, вплоть до низу задернутая непроницаемою мглой тумана, тяжелою завѣсой висѣвшаго надъ Таити. Прегражденный островомъ пассатъ спадалъ, хотя еще доносилъ до насъ теплыя, душистыя испаренія земли. На востокѣ, обозначавшееся нитями перистыхъ облаковъ мѣсто восхода стало свѣтлѣть исполинскимъ сіяніемъ, центръ котораго принималъ багровые оттѣнки зарева. Заливъ точно расплавленнымъ металломъ полгоризонта, медленно выходившее изъ лазури Океана солнце озолотило и облачную завѣсу острова, а вслѣдъ за тѣмъ, какъ бы на встрѣчу Фебу, потянулъ легкій береговой бризъ и разразилъ ее сильнымъ шкваломъ съ ливнемъ. Но вотъ прекратился дождь, заблистало солнце и предъ нами во всей красѣ раскинулась картина острова.
   Громадная діадема скалъ причудливой формы, похожая на корону съ острыми зубцами, осѣняла вершину острова. Вся эта масса была одѣта зеленью лѣсовъ, почти сплошь покрывающихъ Таити. Эта зеленая глыба не представлялась однако однообразной, напротивъ, являла всѣ оттѣнки зеленаго цвѣта, начиная съ самыхъ темныхъ и до самыхъ свѣтлыхъ, переливавшихся играя съ теплыми и яркими снопами солнечнаго свѣта. Мѣстами только бросались въ глаза красныя блестящія пятна обнаженнаго базальта.
   По мѣрѣ нашего приближенія стали выдѣляться подробности очертаній. Показались рощи, посвѣтлѣли вдоль боковъ выпуклости, взамѣнъ чего темнѣя болѣе и болѣе стали углубляться впадины.
   Берега острова, то вдаваясь внутрь, то выдаваясь наружу цѣлыми группами какъ бы жмущихся другъ къ другу мысковъ, образовали непрерывный рядъ бухтъ, издали напоминавшихъ узорное тонкое кружево. Миріады мадрепоръ широкою лентой окружили островъ, точно желая защитить изрытые берега его отъ напора не всегда ласковыхъ валовъ. Клокотавшія и пѣнящіяся снаружи кольца волнъ, разбившись на несмѣтныя брызги объ эту стѣну, являлись по ту сторону рифа гладкою какъ зеркало поверхностью, въ которой во всей красѣ и всѣхъ подробностяхъ отражается восхитительный образъ Таити.
   Но вотъ показался парусъ. Легкокрылою чайкой къ намъ на встрѣчу, едва касаясь водъ, летѣла шлюпка съ лоцманомъ, а чрезъ полчаса съ громомъ несшаяся по палубѣ цѣль отданнаго якоря возвѣстила о концѣ перехода.
   Мы стали въ небольшомъ кругломъ рейдѣ. Сзади исполинскимъ букетомъ плавалъ островокъ, защищающій бухту съ моря. Кругомъ же по прибрежью обвивалась пестрая кайма, составленная домами и хижинами утопавшими въ могучей зелени и цвѣтахъ. Куда ни обернись, радостно, свѣтло и весело.
   На другой день пріѣхалъ къ намъ губернаторъ колоніи, Французъ въ полномъ смыслѣ слова. Онъ гордился своимъ сходствомъ съ Наполеономъ I, осанку и жестъ котораго старался воспроизводить съ возможной точностью.
   Съ важностью пройдя по палубѣ, онъ спустился въ каюту адмирала, куда и мы сошли завтракать. Здѣсь представитель Франціи разсыпался въ любезностяхъ съ трескомъ метеора. Всѣхъ надѣлилъ пріятностями и закончилъ свой визитъ приглашеніемъ къ себѣ, говоря что представитъ насъ своей супругѣ, которая по словамъ его была "la plus jolie femme de la colonie".
   -- Согласись на половину, вырвалось у неоцѣненнаго Б*, котораго привычная поговорка была здѣсь какъ нельзя болѣе кстати.
   На другой день, облаченные въ несносное сукно, отправились мы съ офиціальнымъ визитомъ къ губернатору, а затѣмъ должны были удостоиться представленіямъ ея величеству королевѣ.
   Папіете, городъ названный именемъ бухты которую окружаетъ. Онъ состоитъ изъ нѣсколькихъ улицъ, изъ которыхъ набережная самая фашіонабельная.
   Трудно себѣ представить какъ при общей здѣшней обстановкѣ колютъ глаза эти сундуки съ бельведерами имѣющіе претензію быть домами; эти лавки, рестораны; солдаты, въ желтыхъ бумажныхъ эполетахъ съ надѣтыми на бекрень кепи, длиннополые патеры и наконецъ въ шляпкахъ и въ прискачку бѣгущія чахоточныя Француженки...
   Губернаторъ принялъ насъ весьма любезно и тотчасъ повелъ въ половину супруги. Послѣдняя хорошенькая женщина недавно вышедшая замужъ. Полулежа, полуодѣтая, она дала намъ аудіенцію въ полутемномъ своемъ будуарѣ. Благодаря убійственной духотѣ, тѣсному, вплоть застегнутому суконному платью и прогулкѣ по всему городу, наши раскраснѣвшія и распухнувшія физіономіи должны были произвесть непріятное на хозяйку впечатлѣніе. Мы сами чувствовали до какой степени несчастное наше положеніе было не въ пользу намъ и насколько мы походили на кретиновъ.
   Сидя кругомъ любезной хозяйки, мы систематически отмалчивались, потерявъ отъ жару всякую способность соображенія. Вопросы сыпались въ необыкновенномъ количествѣ, переносясь отъ одного къ другому, а отвѣты, вторившіе на разные голоса, являлись односложными.
   Этотъ оригинальный разговоръ мнѣ живо напомнилъ слышаннаго разъ въ Англіи артиста игравшаго на колокольчикахъ.
   Наконецъ визитъ кончился, и мы со срамомъ ретировались чтобъ идти на представленіе королевѣ, жившей на противоположномъ концѣ города. Дорога шла черезъ мостъ, перекинутый надъ горнымъ потокомъ, бурно бѣжавшимъ, журча безчисленными небольшими каскадами. Л*, большой оригиналъ, не говоря дурнаго слова, какъ былъ, съ шапкой на головѣ, такъ и бултыхнулся въ воду. "Сумашедшій", сказали ему, когда онъ мокрый вылѣзалъ на противоположный берегъ, "вѣдь мы идемъ представляться!" -- "Знаю", отвѣчалъ онъ, "успѣю еще высохнуть". И дѣйствительно, когда подходили ко дворцу, онъ былъ сухъ. Признаюсь, я пожалѣлъ что не послѣдовалъ его примѣру.
   Резиденція королевы была громадная, окруженная верандой, бамбуковая хижина, помѣщавшаяся посреди большаго двора, обнесеннаго частоколомъ и обсаженнаго большими тѣнистыми деревьями. Большая пріемная, куда насъ ввели, была меблирована оригинальнымъ для дворца образомъ. На полу и на стѣнахъ виднѣлись циновки, а прислонившись къ одному изъ угловъ стоялъ убогій, хотя когда-то и вызолоченный диванъ, онъ же и тронъ, предъ которымъ неизвѣстно почему воздымался туалетный столъ.
   Чрезъ пять минутъ въ открывшуюся дверь пролѣзла какая-то безобразная, съ лоснящимся отъ жира лицомъ, масса и стала подкатываться къ намъ.
   То была ея величество королева Помаре. Одѣтая въ блузу, сквозь которую жирное тѣло ея окрашивало кисею въ ка кой-то грязно-розовый цвѣтъ; съ вѣеромъ въ рукахъ и съ жасминнымъ вѣнкомъ на головѣ, она явилась, сопровождаемая тремя фрейлинами-красавицами, шаловливыми туземками, въ искрящихся глубокихъ глазахъ которыхъ читалось столько наивнаго любопытства.
   Подойдя къ намъ, по старшинству поставленнымъ и въ ровненнымъ, она стала безмолвно по очереди разглядывать каждаго съ тѣмъ сосредоточеннымъ вниманіемъ съ какимъ добросовѣстная кухарка разсматриваетъ покупаемую ею пулярду или тетерьку. Мы же, младшіе, въ ожиданіи очереди съ своей стороны, осматривали хорошенькихъ фрейлинъ, которыя кажется не были особенно въ претензіи на нашъ смѣлый, въ Европѣ назвали бы даже дерзкій, экзаменъ.
   Послѣ осмотра всѣхъ насъ королева укатилась, и возсѣла на диванъ посадила рядомъ съ собой самаго старшаго изъ насъ. Послѣдній, въ качествѣ любезнаго человѣка, желая занять томимую жарой королеву, просто закидалъ ее вопросами и разказами, въ отвѣтъ на которые только и раздавалось протяжное и глубокое "муу", произносившееся ею съ видимымъ усиліемъ.
   Результатомъ нашего представленія было, вопервыхъ, приглашеніе къ обѣденному ея величества столу, сервированному на туземный манеръ, а главное, позволеніе или приглашеніе разъ навсегда приходить къ ней по вечерамъ слушать музыку. Понятно, какъ то такъ и другое было съ благодарностью принято.
   

II.

   Папіете своею пошлою подъ этимъ небомъ обстановкой опротивѣлъ мнѣ положительно, почему первою моею заботой было поскорѣй выбраться изъ этой среды Французовъ и трактировъ и уѣхать подальше въ горы, отдохнуть на свободѣ.
   Испросивъ дозволеніе на четырехдневную отлучку и запасшись лошадью и проводникомъ, я съ вечера съѣхалъ на берегъ, съ тѣмъ чтобы до зари пуститься въ путь. Маршрутъ у меня былъ составленъ слѣдующій: изъ Папіете ѣхать на Фатоуа, озеро лежащее въ горахъ, на 3.000 футахъ надъ уровнемъ моря; затѣмъ перебравшись по горамъ въ округѣ Палеурири, вернуться морскою дорогой, пересѣкши плодороднѣйшій округъ Папара.
   Было еще темно когда разбудилъ меня ѣхавшій со мной проводникъ, ловкій, плутоватый полу-Французъ полу-туземецъ, въ крещеніи нареченный Ambroise. Его неоцѣненное достоинство заключалось въ томъ что онъ зналъ островъ какъ свои пять пальцевъ.
   Выйдя изъ хижины я засталъ моего Амбруаза верхомъ, держащимъ за поводъ крѣпкую, бодрую лошаденку, прескверно взнузданную и осѣдланную. Все спало кругомъ, и только изъ одного кабака неслась распѣваемая пьянымъ Французомъ пѣсня.
   -- Неужели это солдатъ? спросилъ я улыбавшагося Амбруаза.
   -- Us font qu'èa msu, отвѣчалъ тотъ на своемъ ломаномъ французскомъ діалектѣ.
   Выѣхавъ изъ черты города; мы мѣрнымъ, но шибкимъ галопомъ понеслись по дорогѣ пролегавшей на нѣсколько верстъ по обработанной части острова, въ концѣ которой находилась единственная значительная плантація сахарнаго тростника, принадлежавшая переселившемуся сюда лѣтъ двадцать Англичанину. Миновавъ плантацію и перебравшись въ бродъ черезъ рѣку текущую въ живописномъ ущельи мы въѣхали въ лѣсъ.
   Опушку образовали кусты гуявы, полные пахучихъ и своимъ запахомъ раздражающихъ нервы плодовъ. За гуявой потянулась роща чистыхъ, опрятныхъ, какъ изъ кости точеныхъ, громадныхъ апельсинниковъ и лимонниковъ, съ блестящею ихъ зеленью, полныхъ спѣющихъ и спѣлыхъ плодовъ.
   Залахъ цвѣтовъ, фруктовъ и листьевъ былъ такъ силенъ что по временамъ становилось просто тяжело дышать. Сотни тысячъ плодовъ покрывали дорогу. Давимые копытами лошадей, они лопались, причемъ брызги сладкаго желтаго ихъ сока далеко разбрасывались въ стороны. За этою рощей начинался собственно лѣсъ, почти сплошь покрывшій склонъ горы, на которую намъ приходилось взбираться. И что это былъ за лѣсъ! Чего тутъ не было!
   Тутъ хлѣбное дерево съ широкими и глубоко разрѣзанными листьями раскинуло гнущіяся подъ тяжестью плодовъ вѣтви свои. Здѣсь группа чернаго и краснаго дерева, этихъ красавцевъ рожденныхъ огненнымъ дыханіемъ экваторіальнаго солнца. Далѣе камфарное дерево, окруживъ себя пахучею своею атмосферой, истымъ гигантомъ раскинулось и высоко, и широко, какъ будто бы желая пріютить все и всѣхъ подъ сѣнью могучихъ вѣтвей своихъ, а подъ нимъ какъ пигмей росло красивое розовое деревцо, окруженное полнымъ цвѣтовъ кустомъ жасмина.
   Тамъ же на какомъ-нибудь заглушенномъ стволѣ перепутались восемь-десять чужеядныхъ стволовъ, составившихъ такой хаосъ листьевъ и цвѣтовъ что не разберешь что кому принадлежитъ. А какъ бы въ контрастъ этого сплошнаго покрова зелени, вдали на одинокой скалѣ разрослась группа желѣзныхъ деревъ. Тонкіе и висячіе игловидные листья ихъ напоминали издали зеленый газъ, въ который будто бы окутались эти вѣтвистые исполины,-- газъ рябившій голубыми оттѣнками неба, проглядывавшаго промежь петель этой сѣти. Все это вмѣстѣ было въ свою очередь перепутано висѣвшими и качавшимися льянами, фестоны которыхъ, перекидываясь съ дерева на дерево, образовывали самые причудливые узоры зелени и цвѣтовъ.
   Болѣе часа скакали мы по извивавшейся по лѣсу тропѣ и наконецъ выѣхали на дорогу, дѣлавшуюся на краю глубокой пропасти, куда спадалъ шумящій каскадъ горнаго потока. Дорога, по которой предстояло намъ ѣхать, подымаясь вилась по горѣ. Она то пропадала въ чащѣ лѣса, то опять показывалась, перерѣзывая рядъ холмовъ, на которыхъ высоко и стройно вытягивались группы тонкостволыхъ, прямыхъ пальмъ. Послѣднія рѣзко выдѣляли на лазури неба свои легкіе пушистые султаны.
   Становилось жарко; лошади и мы порядкомъ измучились проѣхавъ безъ отдыха часовъ пять сряду, какъ вдругъ за поворотомъ скалы открылся частоколъ и крыша туземной хижины, гдѣ предполагалось отдохнуть.
   Съ какимъ наслажденіемъ соскочивъ съ коня я растянулся на постланную подъ тѣнистымъ деревомъ циновку, обдуваемый легкимъ вѣтеркомъ тянувшимъ изъ лежавшаго впереди ущелья. Закрывъ глаза и слушая мѣрный звукъ жевавшихъ сочную траву лошадей я заснулъ въ ожиданіи завтрака. Сдержанный смѣхъ и шопотъ разбудилъ меня. Кругомъ, держа груды фруктовъ изящно разложенныхъ на банановыхъ листьяхъ, помѣстились три красавицы дочери хозяина, въ ожиданіи моего пробужденія.
   Открывъ глаза, я увидалъ моего Амбруаза, который забравшись съ ловкостью гибона на прямой какъ мачта стволъ кокосовой пальмы, сбивалъ оттуда крупные зеленые орѣхи, ловимые хозяиномъ на лету. Увидя что я проснулся, онъ поспѣшилъ передать мнѣ только-что бывшій между нимъ и дѣвушками разговоръ, сюжетомъ котораго былъ я.
   -- Msù, кричалъ онъ съ верхушки дерева,-- ils dire que msu pas garèon, maie demoiselle.
   Дѣвушки должно-быть поняли о чемъ идетъ рѣчь, потупили глаза, а одна изъ нихъ улыбнувшись даже бросила въ Амбруаза бананатъ. Послѣдній онъ поймалъ на лету, проглотилъ цѣликомъ, а въ знакъ благодарности щелкнулъ зубами не хуже орангутанга.
   -- Почему онѣ такъ думаютъ?
   -- Msù pas mouchtage.... msù très blanc.... je dis.... embrassez msù.... que msù pas Franèais.
   -- Что жь, скажите что я не прочь.
   Mou красавицы повидимому слѣдили за разговоромъ и вдругъ кинувшая въ Амбруаза бананатъ, безъ чиновъ, какъ говорится, бросила въ сторону фрукты и обвила мою шею красивыми своими руками. За ней послѣдовала вторая, а тамъ и третья. Развязка была такъ неожиданна что я растерялся, тѣмъ болѣе что весь этотъ процессъ братскихъ поцѣлуевъ былъ на глазахъ отца, съ улыбкой подносившаго мнѣ кокосъ полный кисловатой, вкусной и прохладительной влаги кокосоваго молока, въ чемъ, признаюсь, я крайне нуждался. Амбруазъ, устроившій всю эту сцену локальнаго свойства, не торопясь спускался по десятисаженному стволу пальмы какъ по лѣстницѣ, поперемѣнно мѣняя ноги свои съ красивыми жилистыми руками, цѣпко обхватывавшими круглый и гладкій стволъ дерева.
   Дворъ гдѣ я находился представлялъ собою площадь въ какихъ-нибудь полдесятины и былъ единственнымъ достояніемъ цѣлаго семейства изъ двѣнадцати членовъ. Этотъ клочокъ земли ихъ кормилъ, служилъ имъ жилищемъ, радовалъ ихъ и утѣшалъ. Обнесенный низкимъ частоколомъ круглыхъ, между собою связанныхъ бамбуковъ, онъ представлялъ сплошной коверъ сочной густой травы, на которомъ вились узкія извивавшіяся дорожки, вытоптанныя къ кормившимъ семейство деревьямъ, расположеннымъ живописными букетами.
   Поблагодаривъ хозяина и одаривъ бусами и лентами хорошенькихъ его дочерей, я выѣхалъ со двора, напутствуемый ласковыми пожеланіями.
   Мы подъѣзжали къ быстрой горной рѣкѣ съ виднѣвшимися развалинами поломаннаго каменнаго моста. Пришлось переправиться въ бродъ, т.-е. переѣхать по поясъ въ водѣ. Бурливый потокъ сбивалъ своимъ теченіемъ лошадей, то и дѣло спотыкавшихся или останавливавшихся. Несмотря на это мы однако благополучно добрались до крутаго противоположнаго берега.
   Поднявшись на полторы, мы вдругъ очутились предъ огромною отвѣсною скалой, подножіе которой омывалось большимъ бассейномъ воды, куда съ шумомъ впадала серебристою струей рѣчка. Зелень, сопровождавшая ее вѣроятно по всему ея теченію, и у водопада не рѣшалась покинуть свою любимицу. Цѣлая гирлянда тонкихъ стволовъ и листвы, какъ бы слѣдомъ за водой, свѣсилась сверху скалы внизъ, вѣкъ омываясь прощальными брызгами пропадавшаго ручья. Послѣдняя часть дороги до крѣпостцы, гдѣ я могъ переночевать, была проведена мной въ изысканіи средствъ отдѣлаться отъ предложеній жившаго тамъ Француза, который по словамъ Амбруаза непремѣнно станетъ мнѣ навязывать свои услуги.
   Дѣйствительно, не успѣлъ я соскочить съ лошади на эспланаду крѣпости, какъ изъ земли выросъ сѣденькій Французикъ, который просто разсыпался въ любезныхъ предложеніяхъ услугъ. Взятый въ расплохъ я вѣроятно не сумѣлъ бы отклонить грозившую мнѣ бѣду. Къ счастію, взвѣсивъ заранѣе всю горечь которую влило бы въ мои чистыя наслажденія всякое сообщество чего-либо напоминающаго европейское, я живо отдѣлался отъ любезнаго Француза, къ великому, не знаю почему, удовольствію Амбруаза. Онъ на радостяхъ тотъ же часъ откопалъ гдѣ-то гамакъ, и затѣмъ повелъ меня въ селеніе не въ далекѣ лежавшее, прилепившись къ скалѣ.
   Было темно когда мы добралась до этой разбросанной и утопавшей въ садахъ деревушки. Гостепріимные и добрые туземцы съ радостью приняли меня на ночлегъ, а въ виду рѣдкости подобнаго посѣщенія послали оповѣстить и сосѣдей о пріѣздѣ гостя. Амбруазъ хлопоталъ. Развѣсить гамакъ, разсѣдлать коней было для него минутнымъ дѣломъ. Затѣмъ онъ исчезъ, и я не успѣлъ, какъ говорится, оглянуться какъ онъ уже возвращался торжественно влача за ноги большаго только что заколотаго имъ поросенка, какъ въ послѣдствіи оказалось, украденнаго имъ у любезнаго Француза.
   Хозяева, мгновенно выпотроша, вымыли въ нѣсколькихъ водахъ лакомое животное и наполнивъ внутренности его душистыми листьями банана и горячими каменьями, обвернули его снаружи пахучими травами и положивъ въ яму завалили грудой горячихъ булыжниковъ.
   Пока пеклось такимъ образомъ жаркое, пока суетилась красивая молодая хозяйка около плодовъ, раскладывая ихъ на какой-то большущій листъ, дворъ понемногу наполнялся самой характеристичною толпой.
   Не вдалекѣ отъ меня, съ сигарами въ зубахъ, расположились статные мущины. Они были одѣты въ широкія рубахи, поверхъ маро, {Маро -- пестрый кусокъ матеріи которымъ туземцы обвертываютъ верхнія части ногъ замѣняя этимъ панталоны.} и составляли группу эффектно освѣщенную отблесками огонька, весело трещавшаго, перебѣгая по тонкимъ сучьямъ костра сухаго хвороста. Дѣвушки и женщины, между которыми не было видно ни одной не молодой, составили другую группу. Я съ наслажденіемъ глядѣлъ на бывшія предъ глазами двадцать головокъ, съ которыхъ падали на роскошныя плечи волны черныхъ вьющихся длинныхъ волосъ. Глаза искрились изъ-подъ нависшихъ густыхъ рѣсницъ; а между алыхъ, просившихъ поцѣлуя губокъ, виднѣлись блестѣвшіе бѣлизной и безукоризненно ровные маленькіе зубы.
   Одежда туземной женщины состоитъ изъ длинной открытой кисейной широкой блузы и цвѣтовъ. Послѣдніе всегда носятся ею въ изобиліи. Служа головнымъ украшеніемъ, они вмѣстѣ съ тѣмъ замѣняютъ и серьги, а на очаровательной груди или какъ изъ кости точеной нѣжной рукѣ являются восхитительнымъ украшеніемъ вполнѣ замѣняющимъ драгоцѣнные каменья ожерелій и браслеты.
   Я поужиналъ кускомъ поросенка, оказавшимся очень вкуснымъ, сочнымъ и ароматнымъ, заѣдая его, вмѣсто хлѣба, печенымъ плодомъ хлѣбнаго дерева и заливая все съ наслажденіемъ влагой кокоса.
   Стемнѣло совершенно. Небо заискрилось тысячами звѣздъ. Въ воздухѣ было тихо и тепло, а въ хижинѣ, освѣщенной пылавшимъ пламенемъ кокосоваго масла, горѣвшаго въ скорлупахъ орѣха, собралось нѣсколько дѣвушекъ и мущинъ. И вотъ понеслась изъ хижины стройная туземная пѣснь, вѣрно спѣтая чистыми звучными голосами.
   Пѣнье вошло въ натуру туземца, оно его необходимая принадлежность. Въ каждой деревнѣ по ночамъ собираются дѣвушки и молодые люди въ какую-либо хижину для того чтобы пѣть свои религіозныя пѣсни. Случается что эти сборища съ религіозною цѣлью оканчиваются вакханаліями.
   Подъ обаяніемъ окружающаго, я не замѣтилъ какъ провелъ полночи. Кругомъ было тихо, и лишь разносившіеся звуки пѣсни одни прерывали спокойствіе погруженной въ сладкій сонъ природы.
   Я вошелъ въ хижину. Проницательный, раздражающій нервы запахъ, тяжелою ароматическою атмосферой висѣлъ надъ пѣвшею группой, фантастически освѣщенной красноватымъ мерцающимъ пламенемъ первобытнаго освѣщенія. Замѣчательна страсть къ духамъ людей которыхъ мы привыкли считать дикими.
   Рано утромъ меня разбудилъ Амбруазъ; знаками -- маршируя двумя пальцами одной руки по ладонѣ другой -- далъ понять что слѣдовало идти пѣшкомъ.
   Выйдя на дворъ я засталъ все семейство на лицо. Какъ и вчера, трогательное прощанье, восторги получившихъ ленточки и бусы женщинъ, и наконецъ мелодичный напутственный гимнъ. Было еще темно когда я пустился въ путь. Легки утренній туманъ, сѣвшій на каменья узкой и круто подтомившейся тропы, заставлялъ постоянно скользить и спотыкаться. Около часа поднимались мы. Какъ вдругъ за поворотомъ нависшей надъ дорогой скалы открылся видъ на дремавшія еще темныя воды Океана, въ восточной части котораго зажглось свѣтлое пятно, расходившееся сіяніемъ. Усѣвшись на первый камень, я сталъ наблюдать за борьбой свѣта и темноты, борьбой проявлявшейся въ игрѣ цвѣтовъ, переливахъ красокъ, предъ которыми ничто всѣ свѣтовые эффекты картинъ Айвазовскаго или Верне.
   Показалось солнце, все ожило кругомъ. Повисшіе, какъ бы дремавшіе ночью, листы поднялись, птицы встрепенулись. Удивителенъ этотъ мгновенный переходъ усыпленной тѣнями ночи природы къ полной жизни. Какъ близко напоминаетъ онъ быстроту съ которой просыпается счастливый человѣкъ, сну котораго не предшествовала никакая тяжелая забота.
   Мы пробирались къ катарактамъ Фатауа. По мѣрѣ приближенія къ цѣли прогулки, доносившійся шумъ каскадовъ, сгущаясь болѣе и болѣе, перешелъ сначала въ звуки шипѣвшихъ потоковъ, а затѣмъ въ ревъ массы падающей воды.
   Но вотъ мы и въ долинѣ водопада. Кругомъ меня восхитительная декорація горъ. Столпившись, онѣ образовали глубокую воронку, рѣзко выдѣляя красивыя линіи своихъ очертаній на голубомъ небѣ. Впереди воздымалась изукрашенная блестящими на солнцѣ скалами, точно драгоцѣнными каменьями, Фатауа, а на ней, въ изумрудной рамкѣ зелени, виднѣлся рядъ синеватыхъ уступовъ съ водными бассейнами вымытыми въ гранитѣ ниспадающею рѣчкой. Спрыгивая со скалы на скалу, ея шумящія струи добѣгаютъ до послѣдняго бассейна, изливаясь изъ котораго пропадаютъ въ неизмѣримой глубинѣ пропасти. Два послѣдней не видно, а бока ея вплоть заросли цѣлымъ покровомъ висящей зелени паразитовъ, на которой, вѣкъ играя яркою радугой, садится водяная пыль разбитой, пропадающей рѣчки.
   Отославъ проводника въ деревню, я цѣлый день провелъ одинъ. Что я дѣлалъ? Не знаю. Припоминаю однако что опомнился только вечеромъ, когда густо стлалась тѣни ночи на восхищавшіе меня виды. Окинувъ прощальнымъ взглядомъ все, я какъ-то безотчетно побрелъ по знакомой дорогѣ обратно.
   Къ друзьямъ туземцамъ я возвратился какъ дорогой знакомый. Подаренныя бездѣлушки произвели должный эффектъ, такъ что войдя во дворъ, я уже нашелъ его полнымъ жителей деревушки, съ радостью встрѣтившимъ меня. Амбруазъ готовилъ что-то необыкновенное. Поминутно бѣгая изъ угла въ уголъ онъ какъ-то таинственно улыбался торопливо проходя мимо меня.
   Поужинавъ по вчерашнему я точно также легъ въ гамакъ чтобы слушать нравившееся мнѣ пѣніе. Пѣвшіе же на этотъ разъ размѣстились на дворѣ, окруживъ меня живописнымъ кольцомъ. Ночь была какъ и всегда восхитительна, теплая, влажная, душистая.
   Неожиданно сидѣвшая кругомъ меня группа пѣвшихъ раздалась и образовала обширный полукругъ, за которымъ шпалерой поднялась толпа держа высоко надъ головами горящіе свѣтильники и пылавшіе сандаловые факелы. Откуда-то взялся тамъ-тамъ (родъ барабана). Какъ изъ земли выросли нѣсколько молодыхъ и красивыхъ дѣвушекъ. Поджавъ ноги, онѣ сѣли впереди пѣвцовъ и подъ тактъ выбивавшійся тамъ-тамомъ, хлопая въ ладоши, стали граціозно качаться на гибкихъ своихъ таліяхъ. Вдругъ сквозь толпу въ одной короткой юпкѣ, съ цвѣтами на головѣ, груди и ногахъ, врывается въ освѣщенное краснымъ пламенемъ пространство мѣстная баядера. Закинувъ обвитую поднятый руками голову и сильно перегнувшись назадъ, красавица остановилась, закрыла глаза и какъ бы заснула. По мѣрѣ того какъ учащались глухіе звуки тамъ-тама и громче раздавался въ ночной тиши ускоренный ритмъ плясовой пѣсни, она точно просыпалась. Медленно, какъ бы не отдавая себѣ въ томъ отчета, двинулась впередъ. Но вотъ она вздрогнула; широко раскрытые глаза заискрились, заблистали, и въ порывистомъ, мгновенно охватившемъ ея экстазѣ она начала свою пляску.
   Предо мной во всей дикой прелести носилась вакханка. Восторгъ обуявшій танцовщицу перешелъ и на толпу. Задній рядъ взлѣзалъ на плечи передняго, и вся эта полудикая страстная орда съ замираніемъ сердца слѣдила за порывистыми движеніями танцовщицы.
   Вставъ на другой день я засталъ танцовщицу еще спавшей. Положивъ около нея лучшее бывшее у меня въ запасѣ ожерелье, я почти съ грустью разстался съ добрыми туземцами.
   Я поѣхалъ обратно. Но чтобы попасть, какъ предполагалъ, въ округъ Панеурири, мнѣ приходилось перевалиться чрезъ кряжъ, на вершинѣ котораго я провелъ послѣднюю ночь.
   Спускъ съ горы былъ не менѣе восхитителенъ подъема. Картины полныя новизны и красотъ смѣнялись одна другой безъ перерыва, какъ бы желая разнообразною понорамой видовъ заставить забыть опасности спуска, по висѣвшей большею частью надъ пропастями узкой горной тропѣ. Бѣдный конь мой, поджимая подъ себя скользившія заднія ноги и упираясь на вытянутыя переднія, уши на сторожѣ и фыркая, зачастую останавливался предъ преграждавшими путь препятствіями. Онъ потѣлъ отъ страха и усилій, тѣмъ не менѣе вѣрною поступью преодолѣвалъ ихъ.
   Отдохнувъ на дорогѣ у гостепріимнаго семейства, я вечеромъ спустился почти къ морю и остался ночевать въ деревушкѣ группировавшейся кругомъ готическаго шпица небольшой церкви.
   Здѣсь узналъ что утромъ только что уѣхала назадъ въ Папіете партія нашихъ, ночевавшая въ деревнѣ. Это мнѣ было крайне досадно и я рѣшилъ догнать ихъ по дорогѣ.
   Двинувшись съ ранняго утра въ путь, я надѣялся что встрѣчающіяся здѣсь на каждомъ шагу для ѣзды въ экипажахъ препятствія, задержавъ товарищей, дадутъ возможность осуществиться моему желанію. Но я ошибся въ ожиданіяхъ и вынужденъ былъ совершить путь одинъ. Я ѣхалъ шибко, такъ что далеко до полудня уже подъѣзжалъ къ деревушкѣ раздѣлявшей округъ Панеурири отъ Папары, но еще принадлежавшей первому.
   Селеніе это было разбросано по берегамъ рѣки, невдалекѣ отсюда впадающей въ море. Красиво извиваясь въ глубинѣ ущелья, она окаймлялась пышною рамой восхитительной растительности и представляла крайне оживленный видъ. Тамъ тихо скользила пирога, ловко управляемая молодцомъ-туземцемъ, здѣсь группа женщинъ весело плескалась въ затишьѣ, защищенная отъ лучей горячаго солнца и отъ нескромныхъ взглядовъ сумракомъ тѣни густо нависшихъ деревьевъ. Тутъ въ запуски плавали, ныряли, кричали и бранились человѣкъ двадцать дѣтей, чуть ли не цѣлый день проводившихъ въ водѣ.
   За деревней начинался округъ Панара, славящійся на островѣ своимъ плодородіемъ. Дорога шла то углубляясь внутрь, то приближалась къ морю, шла по извилинамъ образованнымъ капризными изворотами живописнаго кряжа, который, по мѣрѣ приближенія къ Папіетѣ, болѣе и болѣе напиралъ на шумящій Океанъ. Но вотъ впереди скала покрытая зелеными змѣйками ползшей по ней растительности. Она совсѣмъ нависла надъ моремъ, образовавъ у подошвы своей обширную темную пещеру полную воды. Туземцы страшатся этой пещеры, предполагая ее населенной духами, и никто не рѣшится не только въѣхать въ глубину ея, но даже дать вамъ свою пирогу для этого, боясь навлечь на себя гнѣвъ наполняющихъ пещеру свирѣпыхъ духовъ.
   Стлавшійся по склонамъ горъ туманъ постепенно собирался въ черныя тучи. Пошелъ дождь, теплый, частый и крупный, промочившій меня насквозь, но не надолго: выглянувшее изъ-за тучъ солнце скоро высушило меня своиы теплыми лучами. Въ продолженіе дня я нѣсколько размокъ, и столько же разъ сушился. Въ этихъ-то ежедневныхъ дождяхъ, орошающихъ чуть ли не круглый годъ эту мѣстность, должно искать причину ея баснословнаго плодородія.
   Къ вечеру пятаго дня я вернулся въ Папіете.
   На другой день въ нашу честь городомъ давался балъ въ ратушѣ, обширномъ строеніи среди большаго двора, куда вела тѣнистая алея изъ тамариндовъ.
   Въ свѣтлыхъ перчаткахъ и въ парадѣ, гурьбой вошли мы въ залъ уже полный всей колоніей бѣлыхъ, среди которыхъ виднѣлось нѣсколько туземныхъ лицъ. Трудно представить болѣе разнородную толпу нежели та которая двигалась, говорила и смѣялась предъ нашими глазами. Чего тутъ было. Тамъ, въ углу, обмахиваясь краснымъ вѣеромъ и въ блузѣ, грузно сидѣла королева. Рядомъ съ ней, и какъ бы фланкируя ее, точно два боабаба, воздымались двѣ ея тетушки. Эта колоссальная группа съ любопытствомъ провожала тусклыми своими взорами ходившихъ мимо офицеровъ гарнизона подъ руку съ блѣднолицыми ихъ женами, у которыхъ вылѣзали изъ открытыхъ лифовъ тощія лопаточки.
   Далѣе, группа мущинъ и женщинъ, между которыхъ пробирается супругъ королевы. На его лѣнивомъ, угловатомъ лицѣ, такъ кажется и читалось нетерпѣнье поскорѣй снять свой расшитый мундиръ.
   Царица бала, "la plus jolie femme de la colonie", подъ руку съ супругомъ, шуршала пышными юпками своего парижскаго туалета. Она положительно напоминала пропадающій призракъ -- до того была прозрачна и тонка.
   Въ залѣ было нестерпимо жарко, несмотря на открытыя двери и окна. Это не мѣшало однако Французамъ любезничать въ ожиданіи танцевъ, которые не начинались, такъ какъ не доставало музыки. Надо сказать что приглашенный мѣстный органистъ, должно-быть, запилъ и не являлся. Одинокія цимбалы, временъ Лаперуза, грустно выставляли на показъ свои пожелтѣвшія, неровныя клавиши.
   По доносу товарищей, выдавшихъ губернаторшѣ мое искусство, ограничивавшееся умѣніемъ воспроизводить единственный вальсъ, подобранный мною въ минуты отдохновенія въ морѣ, она подошла ко мнѣ и съ улыбкой просила выучить ее изъ непріятнаго положенія хозяйки бала безъ музыки. Чего не сдѣлаетъ улыбка хорошенькой женщины? Предваривъ ее о скромности моего репертуара, я съ необычною храбростью, можно сказать дерзостью, приступилъ и исполненію моего вальса.
   Съ первыхъ же аккордовъ возбужденный мною звонъ и кипѣнье въ инструментѣ, на которомъ что ни играй, какъ и играй, въ результатѣ тотъ же звонъ и то же шипѣнье, живо успокоили мое артистическое самолюбіе, давъ увѣренность, что лицомъ въ грязь я не ударю. Благодаря этому сознанію, послѣ вальса я сыгралъ кадриль, подъ оглушающіе звуки котораго расходившаяся толпа выплясывала на радость. Наконецъ отыскался настоящій виртуозъ, и меня освободили.
   Слѣдующую кадриль, какъ бы въ награду, танцовалъ я съ губернаторшей.
   Усталый отъ танцевъ я вышелъ на дворъ. Тутъ другая картина, полная яркихъ и сильныхъ штриховъ мѣстнаго колорита.
   На обширномъ дворѣ, освѣщенномъ пламенемъ сандаловыхъ факеловъ, подъ звуки туземнаго оркестра и такта глухо выбиваемаго тамъ-тамомъ, плясала красавица свою порывистую хула-хупа. Публика карабкалась на плечи другъ друга, покрывала собой всѣ вѣтви окружавшихъ дворъ деревъ сплошною живою гирляндой восторженныхъ существъ, неистово вторившихъ барабану крикомъ и хлопаньемъ въ ладоши. Но эта хула-хупа, какъ ни была хороша, была лишь тѣнью той какую я видѣлъ въ горахъ.
   Во время стоянки нашей въ Папіете я ознакомился съ новымъ проявленіемъ предпріимчивости Американцевъ. Нѣсколько дней спустя послѣ нашего прихода вошла на рейдъ шкуна подъ федеральнымъ флагомъ. Что же вы думали привезло это суденышко? Циркъ, съ ипподромомъ палаткой, лошадьми, наѣздницами, клоунами и учеными собаками,-- всѣ на лицо. Хозяинъ цирка, вмѣстѣ съ тѣмъ и судохозяинъ и капитанъ, при помощи своихъ наѣздниковъ и клоуновъ, по должности матросовъ, ходитъ по островамъ Полинезіи, по берегамъ Чили и Перу, и гдѣ вздумается разставляетъ свою палатку, свозитъ труппу на берегъ и при помощи своихъ наѣздницъ, скачущихъ сквозь вѣчные обручи подъ звуки скрипки, тарелокъ и барабана, зарабатываетъ денежки.
   Я съ любопытствомъ осмотрѣлъ шкуну, гдѣ все прилажено съ морскимъ знаніемъ, а словоохотливый хозяинъ за рюмкой хереса разказалъ мнѣ два или три эпизода своей морской жизни.
   Остальное время нашей стоянки всякую свободную отъ службы минуту я проводилъ на берегу. Что я дѣлалъ? спросите вы. Наслаждался въ полномъ смыслѣ слова.
   Уйду бывало за городъ. Устану, лягу подъ дерево, и гляжу то на синее море или на лазоревое небо, прислушиваюсь къ прибою. Попадается по дорогѣ хижина, войду въ нее. Тамъ найду радушное семейство. А пока хозяинъ возится разрезывая кокосъ, гляжу на картину домашней жизни, развертывающейся предъ глазами. Напившись освѣжающей влаги иду далѣе, не тороплюсь, безъ цѣли, зная напередъ что куда бы пришелъ, вездѣ одинаково весело, просто и хорошо.
   Проходя черезъ мостъ перекинутый чрезъ журчащій ручей, чувствую что прохлада его соблазняетъ меня. Мигомъ легкое платье долой и въ воду, -- а всплески послѣдней зачастую смѣшиваются со смѣхомъ незамѣченныхъ мною молодыхъ купальщицъ. Вотъ, читатель, что дѣлалъ я, что всѣ мы дѣлали, и несмотря на кажущееся однообразіе такой жизни, эта жизнь въ сущности была полна поэзіи.
   Не разъ также засиживался я на верандѣ дворца слушая пѣніе сходившейся по вечерамъ молодежи. Въ сущности королева добрая и всѣми любимая женщина. Когда французская политика удалила ее отъ всякаго вмѣшательства въ управленіе, ей осталось проявлять себя лишь добромъ частнаго богатаго человѣка. Къ чести ея, на этомъ поприщѣ она подвизалась со всею любовью чистой души и сумѣла снискать уваженіе не только обожавшихъ ея туземцевъ, но и всего бѣлаго населенія колоній. Зная какъ тучность королевы заставляетъ ее страдать отъ жары и безсонницы, молодежь изъ окружающихъ Папіете деревень ежедневно собиралась и дворѣ королевы и далеко за полночь услаждала слухъ ея любимыми ею мотивами. Узнавъ это я съ глубокимъ чувствомъ уваженія глядѣлъ какъ на добрую королеву такъ и на этотъ народъ, который сумѣлъ самымъ простымъ, но трогательнымъ образомъ доказывать ей ежедневно свою благодарность.
   Съ разсвѣтомъ двадцать третьяго дня, отсалютовавъ, мы вышли въ море, и пробѣжавъ въ какіе-нибудь два часа раздѣлявшее насъ отъ Эмео разстояніе, бросили якорь въ глубокой прелестной бухтѣ.
   При входѣ въ заливъ, въ глубинѣ его, теряясь въ синевѣ дали, воздымается крутобокая плоская наверху скала, напоминающая собою замокъ. Къ довершенію иллюзіи, около нея, немного въ сторонѣ, вы усматриваете другой узкій четвероугольный монолитъ похожій на сторожевую башню феодальной крѣпости. На томъ же планѣ, немного правѣй, рѣзко обозначается на голубомъ небѣ узкій высокій шлицъ, коего неровности оттѣняясь въ прозрачной атмосферѣ представляются взору высокою готическою колокольней. Направо и налѣво, на заднихъ планахъ, стояли глыбы гранита, разбросанныя прихотливою рукой природы, а ближе къ намъ бросались въ глаза цѣлыя серіи высовывающихся другъ изъ-за друга скалъ и холмовъ, то постепенно понижавшихся къ заливу, то какъ будто тѣснящихъ его своими изрытыми стремнинами. На бокахъ же послѣднихъ слѣзали къ водѣ цѣлые потоки качаемой вѣтромъ листвы.
   Каждый день вечеромъ собирались мы всей семьей на берегъ. И на пышномъ коврѣ зелени пили чай, подъ звуки туземной пѣсни, а подъ часъ и нашей живой и беззаботной плясовой, напоминавшей родину.
   Наконецъ, на основаніи того что все кончается, кончилось и наше блаженство. Съ разсвѣтомъ должны мы уходить.
   Больно сжалось у меня сердце, когда, пріѣхавъ на клиперъ, я увидѣлъ окончательныя приготовленія къ выходу въ море.
   Эти нѣсколько недѣль проведенныхъ въ блаженствѣ созерцанія восхитительнѣйшей природы принадлежатъ къ счастливѣйшимъ въ моей жизни.

ТИШАНСКІЙ.

"Русскій Вѣстникъ", No 3, 1875

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru