Гердер Иоган Готфрид
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ГЕРДЕРЪ.

  
   Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
  
   1. Не зови судьбы велѣнья. -- А. Григорьева
   2. Цецилія. -- М. Дмитріева
   3. Дитя заботы. -- Ѳ. Миллера
   4. Изъ "Пѣсенъ о Сидѣ"
  
   Іоаннъ-Готфридъ фонъ-Гердеръ, знаменитый поэтъ и критикъ, родился 24-го августа 1744 года въ Норунгенѣ, небольшомъ городкѣ Восточной Пруссіи, гдѣ отецъ его былъ учителемъ въ низшихъ классахъ гимназіи. Не смотря на неблагопріятныя обстоятельства, дарованія молодого Гердера развились сами собою. Взятый проповѣдникомъ Трешо, за хорошій почеркъ, къ себѣ въ дожъ и воспитывавшійся у него вмѣстѣ съ его собственными дѣтьми, Гердеръ занемогъ сильно глазами. Это обстоятельство случайно познакомило его съ однимъ русскимъ врачёмъ, который предложилъ восемнадцатилѣтнему юношѣ отправиться съ нимъ въ Петербургъ, гдѣ онъ обѣщалъ учить его безплатно хирургіи. Гердеръ принялъ предложеніе и въ 1762 году оставилъ свой родной городокъ, но, пріѣхавъ въ Кёнигсбергъ и познакомившись случайно съ кѣмъ-то изъ преподавателей въ тамошней Фридриховой коллегіи, принялъ его предложеніе вступить въ число ея воспитанниковъ. Пробывъ въ названной коллегіи три года, употреблённые на изученіе богословія, философіи и физики, онъ принялъ въ 1765 году предложенное ему мѣсто директора главнаго училища въ Ригѣ, соединённое съ должностью проповѣдника. Затѣмъ, въ 1768 году ему было предложено мѣсто инспектора въ училищѣ св. Петра въ Петербургѣ; но Гердеръ предпочёлъ принять другое, сдѣланное ему въ тоже время предложеніе -- сопровождать принца Гольштейнъ-Эйтинскаго во Францію и Италію. Но и на этотъ разъ возвратившаяся глазная болѣзнь помѣшала исполненію его желанія и заставила остаться въ Стразбургѣ, гдѣ онъ, уже авторъ "Отрывковъ" и "Критическихъ лѣсовъ", познакомился и подружился съ Гёте. Здѣсь, въ 1770 году, предложили ему занять мѣсто проповѣдника, суперъ-интендента и совѣтника консисторіи, которыя онъ и принялъ охотно. Пробывъ въ Стразбургѣ пять лѣтъ, онъ былъ вызванъ въ Гёттнигенъ для занятія въ тамошнемъ университетѣ каѳедры богословія; но, по пріѣздѣ на мѣсто, былъ встрѣченъ рядомъ непріятностей. Онъ не только не былъ утверждёнъ курфюрстомъ въ новой должности. Но даже, въ противность обыкновенію, получилъ повелѣніе подвергнуться предварительному испытанію. Отъ этого униженія онъ былъ избавленъ вмѣшательствомъ Гёте. Благодаря ходатайству знаменитаго поэта, Гердеръ былъ приглашонъ занять въ Веймарѣ мѣсто придворнаго проповѣдника, суперъ-интендента и перваго совѣтника консисторіи. Продолжая занимать двѣ первыя должности до самой смерти, онъ былъ возведёнъ въ 1798 году на степень вице-президента, а въ 1801 -- на степень президента главной консисторіи. Это послѣднее мѣсто давалось только дворянамъ -- и курфюрстъ Баварскій не замедлилъ пожаловать Гердеру дворянство, что, по семейныхъ обстоятельствомъ, доставило ему большое удовольствіе. Гердеръ скончался въ Веймарѣ, 18-го декабря 1803 года, на шестидесятомъ году своей жизни, соорудивъ себѣ своими сочиненіями памятникъ несравненно болѣе прочный и великолѣпный, чѣмъ тотъ, какой нынѣ стоитъ надъ его бреннымъ прахомъ.
   Лессингъ приготовилъ явленіе Гердера, который воспользовался его классическими трудами и прибавилъ къ нимъ новые. "Гердеръ", говоритъ Шерръ, "и вслѣдствіе своей литературной критики, которою онъ началъ своё поприще, составляетъ существенное дополненіе къ Лессингу: тамъ, гдѣ Лессингъ убѣждать и діалектикою, онъ убѣждалъ возбужденіемъ фантазіи и чувства. Смѣлый тонъ его первыхъ сочиненій, бурно низлагающій предразсудки и узкіе взгляды, ставитъ его въ число людей бурнымъ стремленій. Эти юношескія произведенія полны геніальной, безпощадной полемики, но въ болѣе зрѣлые годы кипучая влага перебродилась въ умѣренное вино." Какъ философъ, историкъ, богословъ, филологъ, археологъ, эстетикъ, поэтъ и переводчикъ, онъ, въ продолженіи слишкомъ сорока лѣтъ, имѣлъ огромное вліяніе на Германію. Гердеръ оставилъ много теоретическихъ и критическихъ сочиненій, но ни въ одномъ изъ нихъ не выразилъ вполнѣ своего взгляда, подобно тому, какъ это сдѣлалъ Лессингъ въ "Лаокоонѣ" и "Драматургіи". Какъ Лессингъ, онъ оставилъ много матеріаловъ для эстетики вообще, для теоріи и исторіи поэзіи, но также, какъ и Лессингъ, не посягнулъ на созданіе полной теоріи. Важнѣйшихъ сочиненіяхъ Гердера вообще почитаютъ его "Идеи объ исторіи человѣчества" (Рига, четыре части, 1784--1791), которыхъ онъ если не основалъ, то, во всякомъ случаѣ, распространилъ въ Германіи, а потомъ и въ другихъ странахъ Европы, особенную историческую школу, которую, не безъ основанія, называютъ школою историческаго фанатизма. Его книга "Die ältoste Urkunde des Monscheugeschlechts" (Рига, четыре части, 1774) впервые указала истинное мѣсто "Библіи" въ ряду созданій человѣческаго духа. Въ Гердерѣ критическій элементъ проявляется въ видѣ сильнаго, всеобъемлющаго чувства къ поэзіи всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ, во всѣхъ ея родахъ и видахъ и въ желаніи усвоить её себѣ и Германіи -- и это чувство побѣждаетъ въ нёмъ творческую самодѣятельность, которая потому и могла выразиться въ нёмъ только какъ въ превосходномъ переводчикѣ. "Гердеръ былъ ещё менѣе поэтъ, чѣмъ Лессингъ", говоритъ Шорръ въ своей "Исторіи Всеобщей Литературы", разсматривая его какъ поэта. "Его лирическія стихотворенія, раздѣленныя на девять книгъ, вращаются преимущественно въ области аллегоріи и дидактики. Впрочемъ, въ нѣкоторыхъ изъ его пѣсенъ сквозь простыя слова проглядываетъ искреннее, тёплое чувство -- въ особенности въ тѣхъ, въ которыхъ слышатся тихія и грустныя жалобы угнетённой юности поэта. Всего популярнѣе его "Легенды" и "Парамиѳіи", хотя и онѣ не удовлетворяютъ высшимъ требованіямъ поэзіи. Совершенно неудачными должно назвать его драматическія произведенія: "Admetus Haus", "Ariadne-Libera", "Раскованный Прометей", "Эонъ и Эонида", "Филоктетъ" и "Брутъ". Въ нихъ, не говоря объ ихъ драматическихъ недостаткахъ, господствуетъ аллегорико-дидактическая суть. Но сколько слабо поэтическое творчество Гердера, столько же сильна и благотворна его поэтическая воспріимчивость. Вездѣ и во всёмъ искалъ онъ поэзію и умѣлъ находить её. Онъ именно и сообщилъ нѣмецкой литературѣ ея всемірно-литературную тенденцію и привёлъ въ связь и взаимодѣйствіе космополитическую идею, лежащую бъ основѣ нѣмецкой классики, съ конкретными поэтическими воззрѣніями всѣхъ народовъ. Во времена его силы пониманіе поэзіи было у Гердера поистинѣ универсальное. Показавъ въ истинномъ свѣтѣ Гомера въ своихъ "Критическихъ лѣсахъ", какъ никто прежде него, Гердеръ въ "Листкахъ для нѣмецкой жизни и искусства", которые онъ издавалъ вмѣстѣ съ Гёте, открылъ своимъ современникамъ міръ Шекспира и Оссіана и такимъ образомъ указалъ на истинный источникъ тѣмъ, но жаждалъ "непосредственности природы и геніальной оригинальности". Потомъ въ своихъ "Голосахъ народовъ" онъ открылъ сокровищницу народной поэзіи всѣхъ европейскихъ націй, воспроизводя ихъ природные поэтическіе звуки съ неподражаемо-вѣрныхъ, тонкимъ чувствомъ и тактомъ, и этимъ оказалъ огромную услугу истинной поэзіи, наперекоръ учоной и искусственной. Своимъ "Выборомъ изъ восточной поэзіи" онъ расширилъ поэтическій горизонтъ, а своимъ превосходнымъ сочиненіемъ "О духѣ еврейской поэзіи" -- познакомилъ своихъ соотечественниковъ съ областью библейско-восточной фантазіи, и здѣсь постоянно указывая на естественные, первобытные элементы культуры и литературы и внося ихъ въ литературу нѣмцевъ. Отъ времени до времени съ новою любовью возвращаясь къ Греціи, онъ издалъ въ дополненіе къ народнымъ пѣснямъ "Греческую Антологію" и наконецъ, позамствовавъ изъ Индіи "Сакунталу", достойно завершилъ эту сторону своей литературной дѣятельности переводомъ "Испанскихъ романсовъ о Сидѣ", этой драгоцѣнности романтизма."
   И такъ если Гердеръ не былъ поэтомъ, то тѣмъ не менѣе всеобъемлющій духъ его свободно обнималъ Востокъ и міры греческій, римскій и новоевропейскій, что могутъ засвидѣтельствовать его безчисленные и превосходные переводы, едва ли не со всѣхъ языковъ земного шара, и критическія статьи, доказывающія наглядно его универсальность. И такъ почтёмъ память великаго критика и закончимъ нашу статью о нёмъ вдохновеннымъ восклицаніемъ Жанъ-Поля Рихтера: "Если Гердеръ не былъ поэтъ, то былъ поэтическихъ произведеінемъ, индо-греческой эпопеей, написанной какимъ либо чистѣйшимъ богомъ!" Изъ сочиненій Гердера на русскій языкъ были переведены: "Мысли, относящіяся къ философіи исторіи человѣчества" (Спб. 1829).
  
                                 I.
  
             Не зови судьбы велѣнья
             Приговоромъ роковымъ,
             Правды свѣтъ -- ея закономъ!
             И любовь въ законѣ ономъ,
             И законъ необходимъ!
  
             Оглянись, какъ подобаетъ,
             Какъ мудрецъ всегда глядитъ:
             Что пройти должно -- проходитъ,
             Что прійти должно -- приходитъ,
             Что стоять должно -- стоитъ.
  
             Кроткимъ, свѣтлымъ сёстрамъ рока,
             A не фуріямъ на гнётъ
             Жизни власть дана надъ нами...
             Рокъ ихъ мощными руками
             Поясъ граціямъ плететъ.
  
             Съ той поры, когда Паллада
             Вышла изъ чела отца,
             Всё плетётъ она перстами
             Покрывало, что звѣздами
             Намъ сіяетъ безъ конца.
  
             И глядятъ, дивяся, Парки
             Въ умиленіи нѣмомъ,
             Какъ отъ вѣка и до вѣка,
             Отъ червя до человѣка,
             Лучъ любви блеститъ во всёмъ.
  
             Не зови жь судьбы велѣнья
             Приговоромъ роковымъ,
             Правды свѣтъ -- ея закономъ!
             И любовь въ законѣ ономъ,
             И законъ необходимъ!
                                                     А. Григорьевъ.
  
  
                       II.
                       ЦЕЦИЛІЯ.
  
             Гдѣ цвѣтётъ лилія
             Вѣчно-цвѣтущая?
             Гдѣ ты, небесная
             Роза безъ тернія?
             Обѣ цвѣтутъ въ вѣнкѣ
             Чистыхъ грёзъ дѣвичьи[ъ;
             Ихъ хранятъ ангелы
             И наполняютъ ихъ
             Райскою свѣжестью.
  
             Всѣ собрались уже
             Къ пиршеству брачному.
             Вотъ и Цецилія,
             Дѣва небесная;
             Возлѣ -- женихъ ея,
             Юноша пламенный.
             Флейты и струнные
             Звуки согласные
             Въ хоры сливаются.
  
             Лишь въ твоёмъ дѣвственномъ
             Сердцѣ, Цецилія,
             Звуки любви другой,
             Высшей волнуются!
             Только душа ея
             Слышитъ звучащіе
             Въ небѣ сіяющемъ
             Звуки священные,
             Пѣніе ангеловъ.
  
             Наединѣ съ нею
             Милый приблизился.
             "Смѣю ль открыть тебѣ,
             Другъ мой", промолвила
             Тихо Цецилія,
             "Тайну завѣтную?
             Гдѣ не блуждаю я,
             Всюду за мной свѣтлый
             Юноша слѣдуетъ.
  
             "Если бъ ты видѣть могъ
             Ликъ его радостный!
             Если бъ ты слышать могъ
             Гласъ его ангельскій!
             Онъ тебѣ бъ другомъ былъ.
             Сходенъ съ тобою онъ,
             Сходенъ ты, милый, съ нимъ
             Въ мигъ, когда оба мы
             Чистой, взаимною
             Любимъ любовію!"
  
             Молвивъ, коснулася
             Глазъ она юнаго --
             И увидалъ онъ
             Возлѣ стоящаго
             Свѣтлаго ангела.
             Блеща вѣнцомъ небесъ,
             Онъ непорочную
             Дѣву увѣнчивалъ
             Пышнымъ вѣнкомъ изъ розъ
             И напоялъ его
             Свѣжестью райскою.
  
             И молвилъ тихо онъ
             Другу Цециліи:
             "Вотъ и тебѣ цвѣтокъ
             Чистый, невянущій!
             Вѣкъ освѣжать тебя
             Будетъ любовью онъ.
             Вотъ тебѣ лилія,
             Вотъ и небесная
             Роза безъ тернія!"
                                           М. Дмитріевъ
  
                       III.
                       ДИТЯ ЗАБОТЫ.
  
             Однажды, вечерней порою,
             У дремлющихъ озера водъ,
             Въ тѣни кипариса, печально
             Сидѣла Богиня Заботъ.
  
             Изъ глины прилежно лѣпила
             Большую статую она;
             В съ неба въ зеркальныя воды
             Глядѣла царица-луна.
  
             Юпитеръ, увидѣвъ Заботу,
             Промолвилъ привѣтливо ей:
             "Повѣдай мнѣ, грустная дѣва,
             Причину печали твоей?"
  
             -- "Зевесъ!" отвѣчала богиня:
             "Исполни желанье моё:
             Смотри, я слѣпила статую!
             Молю: оживи мнѣ её!"
  
             -- "Исполню твоё я желанье:
             Смотри -- ужь она ожила.
             Но знай, я хочу, чтобъ отнынѣ
             Статуя моею была."
  
             -- "Ахъ, нѣтъ!" возразила Забота:
             "Она дорога для меня:
             Не я ли трудилась надъ нею
             Три долгія ночи, три дня?
  
             -- "Оставь мнѣ её!" -- "Не оставлю!"
             На то ей Зевесъ отвѣчалъ:
             "Я долженъ владѣть ей по праву:
             Я душу живую ей далъ."
  
             -- "Къ чему ваши споры?" сказала,
             Представши предъ ними, Земля:
             "Земное -- земли принадлежность!
             По праву статуя -- моя!"
  
             Тутъ снова заспорили боги:
             Никто не хотѣлъ уступить --
             И вотъ, наконецъ, согласились
             Сатурна они попросить --
             Чтобъ онъ разрѣшилъ ихъ сомнѣнье.
             И Кронъ сѣдовласый предсталъ.
             "Владѣйте вы симъ истуканомъ
             Всѣ трое!" богамъ онъ сказалъ.
  
             "Земля, ты возьмёшь своё тѣло,
             Когда онъ свой вѣкъ отживётъ!
             Юпитеръ, ты душу получишь,
             Когда его тѣло умрётъ!
  
             А ты, его матерь, Забота,
             Владѣй имъ во весь его вѣкъ!"
             Не сходно ль его назначенье
             Съ твоею судьбой, человѣкъ?
                                                               Ѳ. Миллеръ.
  
  
                       IV.
             ИЗЪ "ПѢСЕНЪ О СИДѢ".
  
                       1.
  
             Пятерыхъ царей невѣрныхъ
             Донъ-Родриго побѣдилъ --
             И его назвали Сидомъ
             Побѣждённые цари.
             Ихъ послы къ нему явились
             И въ смиреніи подданства
             Такъ привѣтствовали Сида:
             "Пять царей, твоихъ вассаловъ,
             Насъ съ покорностью и данью,
             Добрый Сидъ, къ тебѣ прислали."
             -- "Ошибаетесь, друзья!"
             Донъ-Родриго отвѣчалъ имъ:
             "Не ко мнѣ посольство ваше:
             Неприлично господиномъ
             Называть меня въ томъ мѣстѣ,
             Гдѣ господствуетъ Великій
             Фердинандъ, мой повелитель:
             Всё его здѣсь -- не моё."
             И король, такимъ смиреньемъ
             Сида храбраго довольный,
             Говоритъ посламъ: "Скажите
             Вы царямъ своимъ, что если
             Господинъ ихъ Донъ-Родриго
             Не король, то здѣсь по праву
             Съ королёмъ сидитъ онъ рядомъ,
             И что всё, чѣмъ я владѣю,
             Завоёвано мнѣ Сидонъ."
             Съ той поры не называли
             Знаменитаго Родрига
             Мавры иначе, какъ Сидомъ.
  
                                 2.
  
             Полныхъ семь лѣтъ безъ успѣха
             Неприступную Коимбру
             Осаждалъ Донъ-Фердинандъ.
             Никогда бъ не одолѣлъ онъ
             Неприступныя Коимбры,
             Крѣпкой башнями, стѣнами;
             Но является Санъ-Яго,
             Рыцарь Господа Христа:
             На конѣ онъ скачетъ бѣломъ,
             Съ головы до ногъ въ доспѣхахъ
             Свѣжихъ, чистыхъ и блестящихъ.
             "Симъ ключёмъ, который блещетъ
             У меня въ рукахъ", сказалъ онъ,
             "Завтра утромъ на разсвѣтѣ
             Отопру я Фердинанду
             Неприступную Коимбру."
             И король вступилъ въ Коимбру --
             И мечеть ея назвали
             Церковью Маріи Дѣвы.
             Тамъ былъ рыцаремъ поставленъ
             Донъ-Родриго, графъ Виварскій.
             Самъ король своей рукою
             Мечъ къ бедру его привѣсилъ,
             Далъ сну лобзанье мира;
             Только не далъ акколады,
             Ибо то ужь для другого
             Было сдѣлано имъ прежде;
             И, въ особенную почесть,
             Конь въ блестящей збруѣ Сиду
             Подведёнъ былъ королевой,
             А Инфанта золотыя
             На него надѣла шпоры.
  
                                 3.
  
             Мраченъ, грустенъ Донъ-Діего.
             Что сравнить съ его печалью?
             День и ночь онъ помышляетъ
             О безчестіи своёмъ:
             Посрамлёнъ навѣки древній,
             Знаменитый домъ Ленесовъ.
             Не равнялись ни Иниги,
             Ни Аварки -- славой съ нимъ.
             И болѣзнью и лѣтами
             Изнурённый старецъ видитъ
             Близкій гробъ перодъ собою;
             Донъ-Гормасъ же, злой обидчикъ,
             Торжествующій, гуляетъ,
             Не страшась суда и казни,
             По народной площади.
             Напослѣдокъ, свергнувъ бремя
             Скорби мрачно-одинокой,
             Сыновей своихъ созвалъ онъ
             И, ни слова не сказавши,
             Повелѣлъ связать имъ крѣпко
             Благородныя ихъ руки.
             И, трепещущіе, робко
             Вопрошаютъ сыновья:
             "Что ты дѣлаешь, родитель?
             Умертвить ли насъ замыслилъ?"
             Нѣтъ душѣ его надежды;
             Но когда онъ обратился
             Къ сыну младшему Родригу,
             Въ нёмъ опять она воскресла.
             Засверкавъ очами тигра,
             Возопилъ младой Родриго:
             "Развяжи, отецъ, мнѣ руки!
             Развяжи! Когда бъ ты не былъ
             Мой отецъ, я не словами
             Далъ себѣ тогда бъ управу:
             Я бы собственной рукою
             Внутренность твою исторгнулъ;
             Мнѣ мечёмъ или кинжаломъ
             Были пальцы бы мои!"
             -- "Сынъ души моей, Родриго!
             Скорбь твоя -- мнѣ исцѣленье!
             Грозный гнѣвъ твой -- мнѣ отрада!
             Будь защитникъ нашей чести:
             Ей погибнуть, если нынѣ
             Ты не выкупишь её."
             И Родригу разсказалъ онъ
             Про свою тогда обиду
             И его благословилъ.
  
                                 4.
  
             Удаляется Родрито,
             Полонъ гнѣва, полонъ думы
             О врагѣ своёмъ могучемъ,
             О младыхъ своихъ лѣтахъ.
             Знаетъ онъ, что въ Астуріи
             Донъ-Гормасъ богатъ друзьями,
             Что въ совѣтѣ королевскомъ
             И въ сраженьи первый онъ.
             Но того онъ не страшится:
             Сынъ гидальга благородный,
             Онъ, родившись, обязался
             Жизнью жертвовать для чести.
             И въ душѣ своей онъ молитъ
             Отъ небесъ -- одной управы,
             Отъ земли -- простора битвѣ,
             A отъ чести -- подкрѣпленья
             Молодой своей рукѣ
             Со стѣны онъ мечъ снимаетъ,
             Древней ржавчиной покрытый,
             Словно трауромъ печальнымъ
             По давнишнемъ господинѣ.
             "Знаю, добрый мечъ", сказалъ онъ
             "Что тебѣ ещё постыдно
             Быть въ рукѣ незнаменитой;
             Но когда я поклянуся
             Не нанесть тебѣ обиды,
             Ни на шагъ въ минуту боя
             Не попятиться... пойдёмъ!"
  
                                 5.
  
             Тамъ на площади дворцовой
             Сидъ увидѣлъ Донъ-Гормаса
             Одного, безъ провожатыхъ,
             И вступилъ съ нимъ въ разговоръ
             "Донъ-Гормасъ, отвѣтствуй, зналъ ли
             Ты о сынѣ Донъ-Діега,
             Оскорбивъ рукою дерзкой
             Святость старцева лица?
             Зналъ ли ты, что Донъ-Діего
             Есть потомокъ Лайна Кальва,
             Что нѣтъ крови благороднѣй,
             Нѣтъ щита его честнѣй?
             Зналъ ли, что пока дышу я,
             Не дерзнётъ никто изъ смертныхъ --
             Развѣ Богъ одинъ Всевышній --
             Сдѣлать то безъ наказанья,
             Что дерзнулъ съ нимъ сдѣлать ты?"
             -- "Самъ едва ли ты, младенецъ"
             Отвѣчалъ Горхасъ надменно,
             "Знаешь жизни половину."
             -- "Знаю твёрдо! Половина
             Жизни: почесть благороднымъ
             Воздавать, какъ то прилично,
             A другая половина:
             Быть грозою горделивыхъ
             И послѣдней каплей крови
             Омывать обиду чести."
             "Чтожъ? Чего, младенецъ, хочешь?"
             -- "Головы твоей хочу я."
             -- "Хочешь розогъ, дерзкій мальчикъ?
             Погоди, тебя накажутъ,
             Какъ проказливаго пажа."
             Боже праведный, какъ вспыхнулъ
             При такомъ отвѣтѣ Сидъ!
  
                                 6.
  
             Слёзы льются, тихо льются
             По ланитамъ Донъ-Діега:
             За столомъ своимъ семейнымъ
             Онъ сидитъ, всё позабывъ;
             О стыдѣ своёмъ онъ мыслитъ,
             О младыхъ лѣтахъ Родрига,
             О ужасномъ поединкѣ,
             О могуществѣ врага.
             Оживительная радость
             Убѣгаетъ посрамлённыхъ;
             Вслѣдъ за нею убѣгаютъ
             И довѣренность съ надеждой;
             Но, цвѣтущія, младыя
             Сёстры чести, вмѣстѣ съ нею
             Возвращаются онѣ.
             И, въ унылость погружонный,
             Донъ-Діего не примѣтилъ
             Подходящаго Родрига.
             Онъ съ мечёмъ своимъ подъ мышкой,
             Приложивъ ко груди руки,
             Долго, долго, весь пронзённый
             Состраданіемъ глубоко,
             На отца глядѣлъ въ молчаньи;
             Вдругъ подходитъ и, схвативши
             Руку старца, "ѣшь, родитель" --
             Говоритъ, придвинувъ пищу.
             Но сильнѣе плачетъ старецъ:
             "Ты ли, сынъ мой, Донъ-Родриго,
             Мнѣ даёшь такой совѣтъ?"
             -- "Я, родитель! Смѣло можешь
             Ты поднять своё святое,
             Благородное лицо."
             -- "Спасена ли наша слава?"
             -- "Мой родитель, онъ убитъ."
             -- "Сядь же, сынъ мой Донъ-Родриго,
             Сядь за столъ со мною рядомъ!
             Кто съ соперникомъ подобнымъ
             Сладить могъ, тотъ быть достоинъ
             Дома нашего главой."
             Со слезами Донъ-Родриго,
             Преклонивъ свои колѣна,
             Лобызаетъ руки старца;
             Со слезами Донъ-Діего,
             Умилённый, лобызаетъ
             Сына въ очи и уста.
  
                                 7.
  
             На престолѣ королевскомъ
             Возсѣдалъ король-владыка,
             Внемля жалобамъ народа
             И давая всѣмъ управу.
             Твёрдый, кроткій, правосудный,
             Награждалъ онъ добрыхъ щедро
             И казнилъ виновныхъ строго:
             Наказаніе и милость
             Вѣрныхъ подданныхъ творятъ.
             Въ чорной траурной одеждѣ
             Входитъ юная Химена,
             Дочь Гормаса; вслѣдъ за нею
             Триста пажей благородныхъ.
             Дворъ въ безмолвномъ изумленьи.
             Преклонивъ свои колѣна
             На послѣднюю ступеню
             Королевскаго престола,
             Такъ Химена говоритъ:
             "Государь, прошло полгода
             Съ той поры, какъ мой родитель
             Подъ ударами младого
             Сопротивника погибъ --
             И уже я приносила
             Передъ тронъ твой королевскій
             Умилённую молитву.
             Были мнѣ даны тобою
             Обѣщанья; но управы
             Не дано мнѣ и понынѣ.
             Между-тѣмъ, надменный, дерзкій,
             Издѣвается Родриго
             Надъ законами твоими,
             И, его надменность видя,
             Ей потворствуешь ты самъ.
             Государь правдолюбивый
             На землѣ есть образъ Бога;
             Государь неправосудный,
             Поощряющій строптивость,
             Сердцу добрыхъ не любезенъ,
             Не ужасенъ и для злыхъ.
             Государь, внемли безъ гнѣва
             Симъ словамъ моей печали:
             Въ сердцѣ женщины почтенье
             Превращается отъ скорби
             Часто въ горестный упрёкъ."
             И король на то Хименѣ
             Такъ отвѣтствуетъ безъ гнѣва:
             "Здѣсь твоя печаль не встрѣтитъ
             Ни желѣза, ни гранита.
             Если я сберёгъ Родрига,
             То сберёгъ его, Химена,
             Для души твоей прекрасной;
             Будетъ время -- будешь плакать
             Ты отъ радости по нёмъ."
  
                                 8.
  
             Въ часъ полуночи спокойной
             Тихій голосъ, нѣжный голосъ
             Унывающей Хименѣ
             Говорилъ: сотри, Хижена,
             Слёзы грусти одинокой."
             -- "Отвѣчай, откройся, кто ты?"
             -- "Сирота, меня ты знаешь."
             -- "Такъ! тебя, Родриго, знаю:
             Ты, жестокій, ты, лишившій
             Домъ мой твёрдыя подпоры..."
             -- "Честь то сдѣлала, не я."
  
                                 9.
  
             Въ храмѣ Божіемъ Родриго
             Такъ сказалъ своей Хиженѣ:
             "Благородная Химена,
             Твой отецъ убитъ былъ мною
             Не по злобѣ, не измѣной,
             Но въ отмщенье за обиду,
             Грудь на грудь и мечъ на мечъ.
             Я тебѣ за мужа чести
             Мужа чести возвращаю;
             Я тебѣ въ живомъ супругѣ
             Всё даю, что прежде въ мёртвомъ
             Ты отцѣ своёмъ имѣла:
             Друга, спутника, отца."
             Такъ сказавъ, онъ обнажаетъ
             Крѣпкій мечъ свой и, поднявши
             Остріё къ святому небу,
             Произноситъ громогласно:
             "Пусть меня сей мечъ накажетъ,
             Если разъ нарушу въ жизни
             Мой обѣтъ: любить Химену!
             И за всё моей любовью
             Ей воздать, какъ здѣсь предъ Богомъ
             Обѣщаюсь и клянуся!"
             Такъ свершилъ свой бракъ съ Хименой
             Донъ-Родриго, графъ Биварскій,
             Славный Сидъ Кампеадоръ.
  
                                 10.
  
             Сидъ во всѣхъ за Фердинанда
             Битвахъ былъ побѣдоносенъ.
             Наконецъ для Фердинанда
             Часъ послѣдній наступаетъ:
             На своей постелѣ смертной
             Онъ лежитъ лицомъ къ востоку;
             Онъ въ рукахъ, уже холодныхъ,
             Держитъ свѣчку гробовую;
             Въ головахъ стоятъ прелаты,
             Одесную -- сыновья.
             И уже свои онъ земли
             Раздѣлилъ межь сыновьямм,
             Какъ вошла его меньшая
             Дочь Урака въ чорномъ платьѣ,
             Проливающая слёзы.
             Такъ ему она сказала:
             "Есть ли гдѣ законъ, родитель,
             Человѣческій иль Божій,
             Позволяющій наслѣдство,
             Дочерей позабывая,
             Сыновьямъ лишь оставлять?"
             Фердинандъ ей отвѣчаетъ:
             "Я даю тебѣ Замору,
             Крѣпость, твёрдую стѣнами,
             Съ нею вмѣстѣ и вассаловъ
             Для защиты и услуги.
             И да будетъ проклятъ мною,
             Кто когда-нибудь замыслитъ
             У тебя отнять Замору."
             Предстоявшіе сказали
             Всѣ: "аминь". Одинъ Донъ-Санхо
             Промолчалъ, нахмуря брови.
  
                                 11.
  
             Только-что успѣлъ Донъ-Санхо
             Вмѣстѣ съ братьями въ могилу
             Опустить съ мольбой приличной
             Фердинандову гробницу,
             Какъ уже онъ на конѣ --
             И гремитъ трубой военной,
             И вассаловъ собираетъ,
             И войной идётъ на братьевъ.
             Первый, съ кѣмъ онъ началъ ссору,
             Былъ Галиціи властитель,
             Старшій братъ его, Донъ-Гарсій;
             Но, сражонный въ первой битвѣ
             Съ малочиоленной остался
             Онъ дружиною кастильцевъ.
             Вдругъ явился Донъ-Родриго.
             "Въ добрый часъ, мой благородный
             Сидъ", сказалъ ему Донъ-Санхо:
             "Bо-время ко мнѣ поспѣлъ ты."
             -- "Но ты самъ, король Донъ-Санхо,
             Здѣсь не во-время", сурово
             Отвѣчалъ ему Родриго:
             "Лучше было бы, съ молитвой
             Руки сжавъ, стоять смиренно
             У родителева гроба.
             Я исполню долгъ вассала,
             Стыдъ же примешь ты одинъ."
             И Донъ-Гарсій побѣждённый
             Скоро въ плѣнъ достался Сиду.
             -- "Что ты дѣлаешь, достойный
             Сидъ?" сказалъ съ упрекомъ плѣнникъ.
             -- "Если бъ я теперь вассаломъ
             Былъ твоимъ, я то же бъ сдѣлалъ,
             Государь, и для тебя."
             Заключёнъ, по волѣ брата,
             Въ башню крѣпкую Донъ-Гарсій.
             За него король Леонскій
             Возстаётъ и посылаетъ
             Вызовъ къ Сиду, къ мужу чести,
             Подымающему руку
             На безчестно-злое дѣло.
             -- "Ополчись, мой благородный
             Сидъ", Донъ-Санхо восклицаетъ:
             "Ополчись, мой Сидъ могучій,
             Перлъ имперіи священной,
             Цвѣтъ Испаніи, зерцало
             Чести рыцарской: леонцы
             Идутъ противъ насъ войною.
             Вѣютъ львы на ихъ знамёнахъ;
             Но у насъ, въ землѣ Кастильской,
             Много замковъ укрѣплённыхъ:
             Будетъ, гдѣ ихъ запереть."
             -- "Государь, святое право
             За Альфонса: лишь фортуной
             Онъ неправъ", такъ отвѣчаетъ
             Королю Донъ-Санху Сидъ.
             Донъ-Альфонсъ разбитъ и прогнанъ:
             Онъ бѣжитъ къ толедскимъ маврамъ.
             Какъ свирѣпый ястребъ, алча
             Новой пищи послѣ первой,
             Имъ отвѣданной добычи,
             Когти острые вонзаетъ
             Въ беззащитную голубку,
             Такъ Донъ-Санхо ненасытный,
             На одну сестру напавши,
             Безпомощную насильно
             Запираетъ въ монастырь.
  
                                 12.
  
             Мирно властвуетъ Урака
             Въ крѣпкомъ городѣ Заморѣ.
             Крѣпкимъ городомъ Заморой
             Завладѣть Донъ-Санхо мыслитъ.
             Онъ къ стѣнамъ его подходитъ.
             Нѣтъ въ Испаніи другого!
             Въ твёрдомъ выбитый утёсѣ,
             Имъ покрытый, какъ бронёю
             Смѣлый рыцарь, окружонный
             Свѣтло-влажными руками
             Быстрошумнаго Дуэра,
             Онъ стоитъ -- и замки, башни
             (Въ цѣлый день не перечесть ихъ)
             Какъ вѣнецъ его вѣнчаютъ.
             И сказалъ Донъ-Санхо Сиду:
             "Добрый Сидъ, совѣтникъ мудрый,
             Дома нашего подпора!
             Отъ меня къ сестрѣ Уракѣ
             Ты посломъ иди въ Замору,
             Предложи мѣну Уракѣ:
             Пусть свою назначитъ цѣну;
             Но скажи ей въ осторожность:
             Если нынѣ отречется
             То принять, что предлагаю,
             Завтра самъ возьму я силой
             То, о чёмъ теперь прошу."
             -- "Что за стѣны!" донъ-Родриго
             Мыслитъ, глядя на Замору.
             "Чѣмъ на нихъ смотрю я долѣ,
             Тѣмъ грознѣй и неприступнѣй
             Мнѣ являются онѣ."
             -- "Что за стѣны!" повторяетъ
             Про-себя король Донъ-Санхо.
             "Это первыя, которыхъ
             Не заставилъ содрогнуться
             Приближающійся Сидъ."
             -- "Что за стѣны!" размышляетъ
             Конь могучій Бабіека,
             Замедляя ходъ и грмву
             Опуская до земли.
  
                                 13.
  
             Тихо въ городѣ Заморѣ:
             Онъ печальный носитъ трауръ
             По Великомъ Фердинандѣ.
             Церкви города Заморы
             Въ ткани чорныя одѣты
             И на нихъ печальный трауръ
             По Великомъ Фердинандѣ.
             И Урака, затворившись
             Въ замкѣ города Заморы,
             О сестрахъ и братьяхъ плачетъ
             И печальный носитъ трауръ
             По Великомъ Фердинандѣ.
             И она вздыхала тяжко
             Въ ту минуту, какъ явился
             Передъ городомъ Заморой
             Донъ-Родриго, вождь Кастильскій.
             Вдругъ всѣ улицы Заморы
             Зашумѣли, взволновались.
             Крикъ до замка достигаетъ --
             И Урака, на ограду
             Вышедъ, смотритъ. Тамъ могучій
             Сидъ стоитъ передъ стѣной.
             Онъ свои подъемлетъ очи,
             Онъ Ураку зритъ на башнѣ,
             Ту, которая надѣла
             На него златыя шпоры.
             И ему шепнула совѣсть:
             "Стой, Родриго! ты вступаешь
             На безславную дорогу!
             Благородный Сидъ, назадъ!"
             И она ему на память
             Привела тѣ дни, когда онъ
             Государю Фердинанду
             Обѣщался быть надежной
             Дочерей его защитой,
             Дни, когда они дѣлили
             Ясной младости веселье
             При дворѣ великолѣпномъ
             Государя Фердинанда,
             Дни прекрасные Коимбры.
             "Стой, Родриго! ты вступаешь
             На безславную дорогу!
             Благородный Сидъ, назадъ!"
             Бодрый Сидъ остановился.
             Онъ впервые Бабіеку
             Обратилъ и въ размышленьи
             Прошептавъ "назадъ", поѣхалъ
             Въ королевскій станъ обратно,
             Чтобъ принесть отчётъ Донъ-Санху;
             Но разгнѣванный Донъ-Савхо
             Такъ отвѣтствуетъ Родригу:
             "Безразсудны государи,
             Осыпающіе честью
             Неумѣренной вассаловъ:
             Лишь мятежниковъ надменныхъ
             Для себя они готовятъ.
             Ты съ Заморой непокорной
             Заодно теперь, Родриго;
             Нынѣ умъ твой дерзновенный
             Не въ ладу съ моимъ совѣтомъ.
             Съ глазъ моихъ пойди, Родриго!
             Изъ Кастильскихъ выйдь предѣловъ!
             Всѣ мои покинь владѣнья!"
             -- "Но которыя владѣнья,
             Государь, велишь покинуть?
             Завоёванныя ль мною,
             Сохранённыя ли мною
             Для тебя?" -- "Тѣ и другія."
             Сидъ минуту былъ задумчивъ;
             Но потомъ онъ улыбнулся,
             Вкругъ себя спокойный бросилъ
             Взоръ и сѣлъ на Бабіеку.
             Удалился Сидъ. Молчанье
             Въ станѣ царствуетъ, какъ въ гробѣ.
  
                                 14.
  
             Длится трудная осада.
             Много было поединковъ;
             Много рыцарей кастильскиіъ,
             Къ утѣшенью дамъ Заноры,
             Было сброшено съ сѣдла.
             Не возьмутъ они Заморы!
             Тутъ являются къ Донъ-Санху
             Графы, знатные вельможи.
             "Государь, отдай намъ Сида",
             Говорятъ они: "Безъ Сида
             Не бывать ни въ чёмъ удачи."
             И король послалъ за Сидомъ.
             Но съ домашними своими
             Наперёдъ о томъ, что дѣлать,
             Посовѣтовался Сидъ.
             "Возвратиться" -- былъ совѣтъ
             "Если самъ король Донъ-Санхо
             Признаётъ себя виновнымъ.
             Сидъ покорствуетъ призванью.
             Самъ король къ нему на встрѣчу
             Выѣзжаетъ. Съ Бабіеки
             Сходитъ Сидъ, его увидя,
             И его цалуетъ руку.
             Съ той поры на поединки
             Вызывать гораздо рѣже
             Стали рыцари Заморы
             Смѣлыхъ рыцареи кастильскихъ:
             Каждый былъ готовъ сразиться
             Хоть съ пятью одинъ, хоть съ чортомъ,
             Лишь бы только не съ Родригом'
             Вдругъ изъ города Заморы
             Вышелъ витязь неизвѣстный.
             Къ пышной ставкѣ королевской
             Подошедши, такъ сказалъ онъ:
             "За совѣтъ мой "покориться"
             Чуть меня не умертвили.
             Государь, я знаю вѣрный
             Способъ здать тебѣ Замору."
             Но съ высокія ограды
             Въ то же время старый рыцарь
             Прокричалъ: "Король Донъ-Санхо,
             Знай, и вы, кастильцы, знайте,
             Что изъ города Заморы
             Вышелъ къ вамъ предатель хитрый:
             Если сбудется злодѣйство,
             Насъ ни въ чёмъ не обвиняйте."
             Но съ предателемъ Донъ-Санхо
             Ужь пошолъ къ стѣнамъ Заморы
             Тамъ предъ входомъ потаённымъ
             Неприступныя ограды,
             Видя, что король Донъ-Санхо
             Съ нимъ одинъ и безоруженъ,
             Острый свой кинжалъ предатель
             Весь вонзилъ въ него -- и скрылся,
             A король смертельно раненъ.
             Вкругъ него толпятся слуги,
             И никто изъ нихъ не молвилъ
             Слова правды, лишь единый
             Добрый, старый, вѣрный рыцарь
             Такъ сказалъ ему: "помысли
             О душѣ своей и Богѣ:
             Остальное всё забудь."
             И уже король Донъ-Санхо
             Предалъ въ руки Бога душу.
             Много рыцарей кастильскихъ
             Вкругъ него стоятъ и плачутъ;
             Болѣ всѣхъ скорбитъ и плачетъ
             Благородный Донъ-Родриго.
             "О, король мой, о Донъ-Санхо!"
             Восклицаетъ онъ: "да будетъ
             Проклятъ день тотъ ненавистный,
             День, въ который ты замыслилъ
             Приступить къ стѣнамъ Заморы!
             Не боялся тотъ ни Бога,
             Ни людей, кто беззаконно
             Далъ тебѣ совѣтъ нарушить
             Честный рыцарства законъ."
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru