Гиппиус Зинаида Николаевна
Поэма жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Рассказ о правде)

  

З. H. Гиппиус

  

Поэма жизни
(Рассказ о правде)

  
   Гиппиус З. H. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926--1930 гг.)
   СПб.: ООО "Издательство "Росток", 2002.
  
   Недавно в Париже был вечер поэтов -- о поэтах. Ряд кратких докладов о Тютчеве, Пушкине, Лермонтове, Некрасове. Предполагалось, что я буду говорить о Блоке. Но мне пришло в голову, что о Блоке много слов сказано, много еще будет сказано, и ничего Блок не потеряет, если на этот раз им никто не займется: я же вспомню поэта, которого или не знают, или забыли. По крайней мере и двух слов памяти никто о нем не произнес.
   Если "поэзия" -- только стихи, если количеством и качеством стихов определяется "поэт", тогда, пожалуй, моему поэту среди таких имен, как Тютчев, Лермонтов, -- не место. Но я-то думаю, что у человека, кроме его стихов, поэзией может быть и жизнь. Не то, что "интересная" жизнь, нет, но особым образом сложившаяся или сложенная, как поэма, с каким-то единством замысла. Она может быть непонятна (не всякая поэзия всем понятна), может нравиться или не нравиться, может остаться неизвестной... а все-таки это поэзия.
   Мои слова памяти будут о стихотворце, мятежнике, работнике, страннике, священнике и мученике Леониде Семенове-Тянь-Шанском.
   Книжки его стихов (1903--1904 гг.) у меня нет. Сохранилось только 5--6, небольшая лирическая драма и несколько статей, -- все напечатанное в нашем тогдашнем журнале "Новый Путь", в Петербурге.
   Знаю, можно найти эти стихи несовременными, усмотреть в них подражание Блоку (тогда еще непризнанному), а в драме -- влияние Метерлинка. Но мне и тогда стихи юного поэта нравились, т. е. чем-то останавливали мое внимание, хотя эпоха была такая, что талантливейших молодых стихотворцев -- хоть отбавляй. Между ними и Блок, тоже студент (старше Л. Семенова немного) и тоже около "Нового Пути", где печатал свои первые заветные стихи и первые рецензии. Но в стихах и писаниях Леонида Семенова было нечто, что его отличало: было предотражение всей его жизни, как она потом им оказалась сложенной. Двадцатилетний студент, конечно, этого не знал. А в стихах -- знал. Говорил иногда о будущем в прошлом времени, как мог бы сказать через 15 лет.
   Тонкий, очень стройный, очень красивый ("даже до неприятности", -- сказала о нем Поликсена Соловьева), с изящными манерами, -- он вначале производил впечатление студента "белоподкладочника", избалованного барича. Он и при дальнейшем знакомстве оставался выдержанным, в меру веселым, умным собеседником, и так, будто ничего в нем другого и не было. Он был скрытен -- особой скрытой скрытностью, которая в глаза не бросается, порой лишь безотчетно чувствуется. Из-за нее, вероятно, из-за того, что он никогда не говорил "по душам", -- многие находили его "не симпатичным".
   Он и о стихах своих не любил разговоров; да и всякий разговор вдвоем или не вдвоем, если он касался чего-нибудь более внутреннего, он отводил в сторону. Когда вопрос был слишком прям -- с улыбкой отвечал: "Ну, этого я не скажу". Улыбка -- самая простая и вид совсем не "таинственный".
   Литературу любил очень, хорошо знал (он вообще был начитан и образован) и тонко понимал. Работая в журнале, помогая мне наряду со многими своими сверстниками, он с ними особенно не дружил. Кто были его друзья? Как-то, смеясь, сказал, что больше всего дружен с дедом (известным Семеновым-Тянь-Шанским).
   А однажды попросил позволения привести ко мне Полякова (тоже поэта, но у нас неизвестного). Это был студент, -- громадный, черный, костлявый и страшный. Говорил угрюмо (Л. Семенов все время молчал). И в стихах этого Полякова было что-то страшное. И покончил он с собой, -- очень скоро после нашего свиданья, -- тоже как-то страшно: чуть ли не -- застрелившись -- выбросился из окошка.
   Мы потом говорили с Л. Семеновым о самоубийстве. Подумалось спросить его: а вы, могли бы?.. Но он не ответил, да и зачем? В стихах его уже имелся ответ. Разве не ответ -- две последние строчки в стихотворении "Свеча"?
  
   Я пустынею робко бреду,
   Я несу ей свечу восковую...
   Ничего от пустыни не жду,
   Ни на что не ропщу, не тоскую...
  
   Поэт не знает, кем и зачем вручена ему "невинная" восковая свеча. Но --
  
   ...не мною она зажжена
   И свечу погасить я не смею...
  
   Образ горящей восковой свечи -- его любимый, часто повторяемый. Другой такой же -- "кони, их бешеный бег":
  
   Спасайся, кто может и хочет!
   Но свят, кто в пути устоит:
   Он алою кровью омочит
   Священную пыль от копыт.
  
   О стихотворении "Вера" (все того же, одного, периода) я скажу дальше.
  

* * *

  
   По видимости, Л. Семенов был, в то время, занят исключительно литературой. Даже близко работая в журнале, не касался стороны "политики": ничего в ней, по его словам, не понимал. О стороне "религии", довольно важной в "Нов. Пути", тоже не помню никаких с ним разговоров... Но поэты бывают разные, и разные у них с поэзией отношения. У кого она вся в стихах -- тому, конечно, без многого можно обойтись. Но если поэзия тонким туманом наполняет всю жизнь, -- поэту некуда спастись ни от "политики", ни от "религии". Будет встреча!
   Журнал закрылся, Л. Семенова мы стали видеть реже. Потом он, кажется, уехал. Говорили, будто опять в свое имение (в средней России). Он его очень любил, жил там балованным баричем.
   Между тем, оказалось, что поэт вовсе не совершает одинокие верховые прогулки по лесам родного гнезда, но... сидит в одиночной тюрьме.
   Когда его выпустили, и он пришел к нам, -- он был все он же. Не в затянутом мундире, правда, а в черной тужурке, но все тот же молодой "поэт", и говорил так же, -- умно, горячо, хотя по своему содержанию... о революции. Он уже был партийный революционер.
   Еще несколько свиданий в разных местах, и, наконец, предпоследнее, -- накануне манифеста 17 октября 1905 г. На другой день он уехал в Москву, где готовилось восстание.
   Прошло несколько лет. Нас не было в России. А когда мы вернулись -- Леонида Семенова не было в Петербурге. Он ушел. Не то, что из литературы, из революции, из семьи, где был баловнем: он вообще "ушел". Начал с нелегкого "искуса": он сделался работником у беднейшего мужика той самой деревни, около которой лежало их имение. Пошел в батраки к своему мужику. Должно быть, так ему было нужно. Комедией здесь и не пахло. Его уже на второй год стали звать "Божьим человеком".
   Многие, я думаю, слышали об одном "уходе", тоже из семьи и тоже из литературы, -- об уходе Александра Добролюбова. Это было лет за 10, если не больше, до ухода Леонида Семенова. Мне довелось знать А. Добролюбова, видеть его еще декадентом-стихотворцем (только стихи у него были преплохие), а потом и "странником". Он являлся порою в СПБ, один или с "учениками". Сидели все на полу, "поникши", говорили тихо, мало, на "ты" или "брат мой", ели в кухне манную кашу, затем исчезали. У "декадента"-Добролюбова были черные, немного рачьи, навыкате, глаза, взгляд напористый и жесткий. А глаз "странника" -- не знаю: он их держал опущенными.
   Два ухода -- как будто одинаковые; но так разны оба человека, что и подобие лишь внешнее, не внутреннее. Это я утверждаю, несмотря на то, что даже существует известное жизненное переплетение между двумя "ушедшими", первым и вторым. Встречался ли когда-нибудь Л. Семенов со "странником" Добролюбовым -- неизвестно. Кажется, нет. Но он любил сестру его, Марию Добролюбову. (Вряд ли и сама она хорошо знала брата, слишком была молода.)
   Светлые косы вокруг головы, лицо неземной тихости и красоты. Настоящее лицо мадонны или идеальной русской революционерки (мне ее показывали в Рел.-Фил. Собраниях). Она и была революционерка. В тюрьме заболела туберкулезом. Вернулась домой, только чтобы умереть.
   Вот эта "мадонна", эта Мария и вошла в жизнь Л. Семенова. И должно быть, любовь к ней и помогла как-то его жизни найти свое -- не чужое, -- предназначение.
  

* * *

  
   Странника Леонида, "Божьего человека", мы видели -- один раз. Это было во время войны. От юного студента, по внешности, уже не оставалось ничего. Широкоплечий, бородатый, "простой" человек в тяжелых сапогах, в какой-то чуйке поверх ситцевой рубахи. Пришел через кухню, но на полу не сидел, а за столом пил с нами чай. Просто чай, даже не горячую воду с леденцами, как толстовцы и чертковцы. Все в нем, теперешнем, было естественно, как в прежнем были естественны его изящные манеры.
   Мы долго с ним разговаривали... о "вере", конечно. Тоже с большой естественностью, и почти не спорили. О чем спорить? Перед нами был не сектант, не толстовец, а тонкий, сдержанный, глубоко верующий человек с большой волей, который сам делал свою жизнь.
   Не странно ли все-таки? Пятнадцать лет тому назад он уже знал, -- в студенческих стихах, -- что все будет именно так. Вот стихи, где о будущем он говорит, как уже о свершившемся -- стихи о "Вере"; ее --
  
   ...я ризами обвил
   И кротко, с тихими мольбами,
   Земле родимой возвратил...
  
   но был "обет душе смущенной",
  
   Что ты подругой обновленной
   Однажды явишься ко мне.
   С тех пор прошел я путь тяжелый,
   Скитался долго одинок,
   И обходя чужие долы,
   Из терний, -- тихий и веселый --
   Для встречи новой сплел венок.
  
   Таким "веселым" он и сидел перед нами. Но путь был еще не кончен. И это он тоже знал -- тогда, давно (как и теперь):
  
   Сердце тихо, немятежное,
   Все сбылось, чем жизнь ясна.
   Что же медлить неизбежное?
   Ночь и звездами темна.
  
   Неизбежное не замедлило прийти.
   В 1918 году, когда уже начались религиозные преследования, Леонид Семенов решил сделаться сельским священником (в средней полосе России в селе глухом и бедном).
   Большевики его убили. В морозную, звездную декабрьскую ночь.
   Свеча погасла. Не им зажжена была; его дело -- лишь нести ее, хранить и сохранить огонь до предельного часа.
   И это дело поэт исполнил. Поэму жизни своей дописал.

Париж

  

КОММЕНТАРИИ

  
   Впервые: Сегодня. Рига, 1930. 29 июня. No 177. С. 2.
  
   ...Недавно в Париже был вечер поэтов... -- 11 мая 1930 г. в парижском зале Дебюсси проходил вечер поэзии, организованный журналом "Числа". Г. В. Адамович говорил о Тютчеве, З. Гиппиус -- о Блоке, Г. Иванов -- о Пушкине, Д. С. Мережковский -- о Лермонтове, Н. Оцуп -- о Некрасове. Гиппиус сделала сообщение о поэте-страннике Леониде Семенове, принявшем священство и расстрелянном большевиками.
   Метерлинк Морис (1862--1949) -- бельгийский поэт и драматург.
   Добролюбов Александр Михайлович (1876--1945?) -- поэт. Гиппиус познакомилась с ним в 1889 г. и писала о нем в статьях "Торжество смерти" (Мир искусства. 1900. No 7/8) и "Критика любви" (Там же. 1901. No 10; вошла в "Литературный дневник", 1908, Гиппиус).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru