Головин Константин Федорович
Русский роман и русское общество. К. Головина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Русскій романъ и русское общество. К. Головина. Изд. А. А. Пороховщикова. Спб. 1897 г. Ц. 3 р. Г. Головинъ принадлежитъ къ критикѣ консервативнаго лагеря, какъ можно судить по его настоящему труду, но въ своихъ сужденіяхъ и отзывахъ онъ очень сдержанъ, не позволяя себѣ никакихъ рѣзкихъ выходокъ и личныхъ нападокъ. Отмѣчаемъ эту черту г. Головина, какъ пріятное исключеніе среди критиковъ его направленія, свидѣтельствующее отчасти о томъ, что время горячихъ боевыхъ схватокъ, по поводу шестидесятыхъ годовъ и народнической литературы, уже отошло я наступило время критическаго и спокойнаго къ нимъ отношенія, какъ къ историческому явленію, хотя и важному и глубоко-интересному, но уже не возбуждающему страстей. Въ книгѣ г. Головина эпохѣ шестидесятыхъ годовъ, или, какъ онъ ее называетъ, "эпохѣ бури и натиска", отведено главное мѣсто. Первыя двѣ части, "Романтизмъ" и "Сороковые годы", служатъ лишь вступленіемъ къ ней и сами по себѣ написаны вяло и не интересно. О романтизмѣ авторъ повторяетъ избитыя сужденія учебниковъ, ничего не внося своего даже относительно значенія романтизма въ русской литературѣ. Сороковые годы онъ пробѣгаетъ мимоходомъ, касаясь того и сего, но не выясняя ихъ значенія. О Бѣлинскомъ, напр., у него ничего нѣтъ, какъ будто онъ не имѣлъ огромнаго значенія для развитія романа и общества той эпохи. Это обычный пріемъ консервативной критики, для которой не важны и не интересны сороковые годы сами по себѣ, а лишь какъ противопоставленіе ненавистной эпохѣ шестидесятыхъ.
   Совершенно также поступаетъ и г. Головинъ, сосредоточивъ все свое вниманіе на этомъ времени. Здѣсь онъ не упускаетъ изъ виду ни одного даже ничтожнаго романа какого-нибудь Авдѣева или Маркевича, чтобы подчеркнуть свою основную мысль, что эпохѣ "бури и натиска" мы обязаны современнымъ застоемъ какъ въ общественной жизни, такъ и въ литературѣ. Мысль эта, запоздалая и на тысячи ладовъ пережеванная консервативной критикой, не получаетъ никакого новаго освѣщенія и у г. Головина, повторяющаго слишкомъ хорошо намъ знакомыя положенія о "разночинцѣ", вторгшемся въ литературу и произведшемъ "скандалъ въ благородномъ семействѣ", какимъ представляется г. Головину литература 40-хъ годовъ. Рѣзкому проявленію теоріи "искусства для жизни" авторъ даетъ почти комичное объясненіе. "Легко найти объясненіе и для эстетическихъ взглядовъ, преобладавшихъ въ 60-е годы -- для равнодушія къ изяществу формы, для предпочтенія, отдававшагося сюжетамъ бытовымъ, наконецъ для знаменитой теоріи искусства для жизни. Нечего удивляться, что наклонности къ изяществу были слабо развиты у людей, воспитанныхъ въ бурсѣ и любившихъ коротать часы за полуштофомъ, лучшимъ примѣромъ чему служитъ преждевременная смерть нѣкоторыхъ изъ нихъ" (стр. 151). Такое объясненіе не мѣшаетъ ему отмѣтить, что Писаревъ, главный проповѣдникъ этой теоріи, отличался наклонностью къ изящному въ личной жизни и получилъ самое щепетильное дворянское воспитаніе. Разночинецъ внесъ въ литературу свои нравы и свои интересы, и самый его демократизмъ былъ дурного тона,-- поучаетъ г. Головинъ,-- потому что разночинцу были чужды интересы народа. "Ученіе шестидесятниковъ, какъ оно выразилось у Чернышевскаго и Добролюбова, не смотря на все свое демократическое народолюбіе, было въ сущности проникнуто глубокою ненавистью къ тому, что составляетъ суть русской жизни,-- къ ея вѣрованіямъ и традиціямъ. Въ этихъ вѣрованіяхъ оно видѣло лишь грубое невѣжество, темное наслѣдіе варварской эпохи. Оно шло въ народъ, принося ему отрицаніе всего, что этому народу дорого, и не удивительно, что не было имъ услышано. Демократы 60-хъ годовъ, въ сущности, любили не русскій народъ, какимъ сдѣлала его исторія, а народъ отвлеченный, созданный ихъ воображеніемъ съ помощью историческихъ воспоминаній о римскомъ plebs'ѣ и о французской черни. На самомъ дѣлѣ, толкуя о равноправности и горячо сочувствуя простому люду на словахъ, шестидесятники русскому народу не дали ничего. Все, что принесла ему эпоха реформъ -- освобожденіе отъ крѣпостного права, надѣленіе землей, гласный судъ, земское представительство, совершилось помимо ихъ -- стараніями тѣхъ людей, которыхъ они осыпали сарказмами. А сами они хлопотали и боролись не за народное дѣло, а лишь за интересы разночинца, того ничтожнаго по численности безпочвеннаго класса, который паразитомъ выросъ на могучемъ деревѣ русской жизни и, покрывая его своими жадными побѣгами, увѣрялъ себя и другихъ, что въ немъ, въ этомъ паразитѣ, вся сила русской земли" (стр. 201). Такова исходная точка г. Головина въ оцѣнкѣ 60-хъ годовъ, по которой можно составить себѣ ясное представленіе и о всемъ содержаніи его критики. Она не оригинальна и не нова. Все это мы слыхали когда-то, и въ изложеніи г. Головина она не отличается большею поучительностью и вѣскостью, чѣмъ и прежде. Когда авторъ посвящаетъ цѣлый листъ доказательству несостоятельности романа Чернышевскаго "Что дѣлать", это только вызываетъ улыбку, потому что онъ стучится въ открытую дверь. Значеніе этого романа исчезло вмѣстѣ съ общественнымъ настроеніемъ, его создавшимъ, и увѣрять современнаго читателя въ наивности героевъ, романа, значитъ терять свой порохъ въ пространство. Тоже самое приходится сказать и относительно его критики Писарева, взгляды котораго на Пушкина и искусство не имѣютъ нынѣ сторонниковъ даже среди гимназистовъ. Также мало поучителенъ его разборъ романовъ Шеллера, Омулевскаго, повѣстей Помяловскаго и проч., никому неинтересныхъ и врядъ ли нынѣ кѣмъ-либо читаемыхъ. Словомъ, запоздалъ г. Головинъ съ выпускомъ своей книги, для которой,-- рѣшительно недоумѣваемъ -- гдѣ найдутся читатели.
   Нѣскольке оригинальнѣе авторъ въ своей критикѣ народнической литературы. Что народническое направленіе въ своей современной формѣ несомнѣнно консервативно, даже имѣетъ реакціонную окраску, противъ этого едва ли кто станетъ возражать. Но совершенно невѣрно заключеніе г. Головина, что оно было такимъ съ самаго начала. Преклоненіе предъ общинно-мірскими порядками намъ представляется теперь страннымъ и дикимъ, потому что мы хорошо знаемъ суть этихъ порядковъ и ихъ исторію. Но народники прежняго времени вкладывали въ эту форму свое содержаніе и предъ нимъ преклонялись. Въ этомъ была ихъ. ошибка, понятная для современнаго читателя, но винить ихъ за это, обвинять въ реакціонныхъ стремленіяхъ, значитъ совсѣмъ не имѣть исторической перспективы, не понимать сущности народническаго движенія, и въ этомъ г. Головинъ пошелъ назадъ, уступая своимъ предшественникамъ консервативнаго направленія, которые хорошо умѣли понимать эту сущность, хотя и дѣлали изъ этого пониманія совсѣмъ нелитературное употребленіе. Исключивъ эту коренную ошибку автора, нельзя не признать, что его замѣчанія относительно нѣкоторыхъ представителей народническаго направленія не лишены основательности и остроумія. Вотъ, напр., его выводъ относительно "Власти земли": "Власть земли, какъ представляетъ ее Успенскій,-- это полная зависимость всего строя крестьянской жизни отъ основной ея цѣли -- обработки этой земли, дающей мужику хлѣбъ, но за то и создающей для всей его дѣятельности строгія рамки. Онъ не можетъ уйти отъ нея, не можетъ ослушаться ея велѣній, потому что въ первомъ случаѣ жизнь его потеряетъ всякій смыслъ и порокъ овладѣетъ всѣмъ его существомъ; а во-второмъ, если онъ перестанетъ ей повиноваться, хозяйство его рухнетъ неминуемо. Земля, такимъ образомъ, является какимъ-то живымъ волшебнымъ существомъ, не призваннымъ только служить мужику, а напротивъ -- требующимъ отъ него вѣрной службы. И счастливъ онъ лишь, пока не вышелъ изъ своего рабства. Есть что-то поэтическое, даже трогательное въ этомъ взглядѣ, но есть въ немъ и нѣчто прямо возмутительное. Осужденіе цѣлаго народа,-- потому что Успенскій, вѣдь, свой законъ послушанія землѣ желалъ бы распространить на всю Россію,-- на какое-то вѣчное рабство труду земледѣльца, какъ единственной цѣли существованія, -- это ничто иное, какъ вѣчное закрѣпощеніе застою на первобытной ступени культуры... Всякій разъ, что авторъ передаетъ намъ двои бесѣды съ деревенскими стариками, вѣрными представителями дѣдовскихъ традицій, въ этихъ бесѣдахъ проводится мысль, что въ старину жилось лучше, что, оторвавшись отъ земли, умничая и не повинуясь міру, мужикъ идетъ на вѣрную гибель. Словомъ, идеальный строй мужицкаго благосостоянія очень похожъ на колонію коралловыхъ полиповъ, сросшихся въ одинъ общій неподвижный стволъ" (стр. 278--279).
   Разборъ произведеній Щедрина, Тургенева, Достоевскаго, Толстого и другихъ не удался г. Головину. Онъ не умѣетъ подняться надъ произведеніемъ, взглянуть на него съ опредѣленной высоты, чтобы охватить его цѣлое, уяснить его себѣ съ эстетической и общественной точки зрѣнія. Консервативные пути мѣшаютъ автору на каждомъ шагу, заставляя его дѣлать странные выводы и заключенія. Такъ, оцѣнивъ значеніе "Пошехонской старины", г. Головинъ, признавая большія художественныя достоинства за этимъ произведеніемъ, отрицаетъ въ немъ историческую и бытовую правду на слѣдующемъ основаніи. "Дѣло въ томъ, что въ глазахъ читателя подобные разсказы имѣютъ значеніе не только сами по себѣ, въ качествѣ конкретныхъ фактовъ, но получаютъ характеръ типическихъ явленій, рисующихъ всю деревенскую жизнь въ совокупности. И понятые такимъ образомъ, они рисуютъ ее въ невѣрномъ свѣтѣ. Правда, особенно рѣзкихъ проявленій жестокаго гнета въ "Пошехонской старинѣ" нѣтъ или почти нѣтъ. Зато это сплошная картина нелѣпой безтолковости тогдашняго быта, гдѣ баринъ и крѣпостной могутъ приносить только вредъ другъ другу и одинъ другого развращать. И ни одной чертой не указано на искупающія стороны этой, правда отталкивающей, картины, на культурное значеніе тогдашнихъ помѣщичьихъ усадебъ и на существовавшую зачастую взаимную привязанность между господами и слугами" (стр. 272).
   Въ послѣдней части -- "Современное затишье" -- авторъ ограничивается бѣглыми замѣчаніями о современныхъ писателяхъ, выказывая далеко не полное знакомство съ текущей литературой и господствующими въ ней направленіями. Общія замѣчанія о преобладаніи теперь крайняго индивидуализма, соединеннаго съ "индиферентизмомъ ко всякимъ убѣжденіямъ", не обоснованы и, какъ и всѣ слишкомъ общія замѣчанія, мало убѣдительны. Авторъ правильно отмѣчаетъ вырожденіе и упадокъ народничества, какъ направленія, задававшаго прежде тонъ въ литературѣ, но не видитъ совсѣмъ новаго движенія, идущаго на смѣну, чуждаго крайностей индивидуализма и менѣе всего повиннаго въ индифферентизмѣ. Свой буржуазно-помѣщичій консерватизмъ авторъ совершенно напрасно приписываетъ и литературѣ, обвиняя ее въ склонности къ проповѣди буржуазной морали и накопленію матеріальныхъ благъ. "Трезвенное направленіе" мысли, усматриваемое авторомъ въ современной литературѣ, уже отошло. Оно, скорѣе, было характерно для предшествующаго десятилѣтія.
   "Спросъ вызываетъ предложеніе: мелкимъ людямъ и ничтожнымъ страстямъ по плечу и мелкая литература". Такимъ высокомѣрнымъ словомъ заканчиваетъ г. Головинъ свою книгу, содержанію которой оно мало отвѣчаетъ, какъ и самое заглавіе. Изъ нашего изложенія читатели могутъ видѣть, что ни исторіи русскаго романа, ни его общей характеристики въ книгѣ не дано. Это скорѣе рядъ небрежныхъ замѣтокъ, пристрастныхъ и одностороннихъ, не связанныхъ какой-либо общей идеей и меньше всего дающихъ автору право съ такимъ презрительнымъ высокомѣріемъ отнестись къ современной литературѣ.

"Міръ Божій", No 7, 1898

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru