Голсуорси Джон
Бывший No 299

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Джон Голсуорси.
Бывший No 299

1

   Начальник тюрьмы был в недоумении: этот человек так странно улыбался. Положим, с этими образованными арестантами -- докторами, адвокатами, пасторами -- всегда чувствуешь себя неловко в момент расставанья. Нельзя отпустить их с обычным: "Надеюсь, счастье улыбнется вам, и вы больше не свернете с прямого пути!" Нет! Тут, по истечении срока заключения, узник сразу превращается в равного, перестает быть номером таким-то, человеком без имени, перестает быть одной из многих серых фигур, обезличенных законом тотчас же после приговора, а иногда и раньше.
   То же случилось и с No 299. В один прекрасный день он снова стал доктором Филиппом Райдером, худым и длинноногим джентльменом, с седыми волосами, достаточно уже отросшими к моменту выхода из тюрьмы, с глубоко сидящими блестящими глазами и со странной улыбкой... Загадочный человек! Какой взять с ним тон?
   Начальник, подумав, решил ограничиться коротким: "Прощайте, доктор Райдер!", протянул ему руку и с удивлением заметил, что она повисла в воздухе...
   Вот как! Значит субъект этот уходит в мятежном настроении? И это после двухлетнего пребывания в одиночной камере! Нехорошо! Начальник тюрьмы припомнил все, что он знал об арестанте. Тот произвел запрещенную медицинским уставом операцию... Сходился с другими заключенными туго, хотя, казалось бы, человек в таком положении должен был бы стремиться к общению. Поведения был образцового. Капеллан дал о нем такой отзыв: "Тут ничего не поделаешь!" Работал в переплетной мастерской... На прогулках держался в стороне, кружа по двору большими порывистыми шагами. Совсем -- волк... Начальник вспомнил при этом длинную," как бы развинченную фигуру заключенного и, при своем огромном росте, показался вдруг самому себе очень низким. Он убрал руку, пребывавшую в состоянии далеко не лестной изолированности, и решительным движением захлопнул реестр. Губы No 299 шевельнулись:
   -- Всё?
   Привыкнув к тому, что выпускаемые на волю титуловали его до конца "сэром", начальник покраснел, но в тоне заключенного было столько благородства, что он решил не настаивать.
   -- Да, всё.
   -- Благодарю вас. Будьте здоровы.
   Глаза арестанта сверкнули из-под густых бровей, а на губах, под длинным, тонким и немного крючковатым носом, зазмеилась улыбка. Освобожденный легко зашагал к выходу. В его манерах не чувствовалось ни малейшей неловкости: выходя, он не хлопнул дверью, как многие другие.
   Начальник, слегка растерявшись, оглянулся кругом... Да, странный, загадочный человек... Конечно, жизнь в тюрьме совсем особенная и создает особенных людей...
   Старший надзиратель, высокий и седой, в синем мундире, шел со связкой ключей в руке впереди заключенного.
   -- Всё в порядке, -- сказал он привратнику. -- No 299 свободен. Ждет его кто-нибудь?
   -- Нет, сэр!
   -- Хорошо... Отпирай!
   Звякнул замок.
   -- Будьте здоровы, -- произнес старший надзиратель.
   Освобожденный повернул к нему улыбающееся лицо и кивнул головой; взглянул на привратника, кивнул и тому и вышел, небрежно надев мягкую серую шляпу.
   Снова звякнул замок.
   -- Улыбается! -- заметил привратник.
   -- Да, хладнокровный человек! -- согласился старший надзиратель, -- и умный парень, как я слышал.
   В его голосе звучали легкая неприязнь и удивление^
   Засунув руки в карманы, освобожденный шел по улице. Стоял октябрь месяц. Солнце изредка выглядывало из-за туч. Везде толпился народ, спешивший воспользоваться перерывом в работе, чтобы пообедать. Но всякий, кто случайно останавливался взглядом на этом прохожем, торопливо отводил глаза, -- так мгновенно отскакивает палец от слишком горячего утюга...

2

   Тюремный капеллан, свободный в этот день от своих праведных трудов и тоже отправившийся в город, увидел на перроне вокзала лицо под серой шляпой, которое показалось ему как будто знакомым.
   -- Да, это я, -- сказал человек в серой шляпе. -- Я -- бывший No 299... Райдер...
   Капеллан удивился.
   -- Ах, да! -- забормотал он. -- Кажется, сегодня ваш срок... Надеюсь...
   -- Не будем об этом говорить.
   С грохотом подкатил поезд. Капеллан вошел в вагон третьего класса. Бывший No 299 последовал за ним. Священника это неприятно поразило: поведение, мало свойственное арестантам, -- даже освобожденным... Капеллан подумал: за два года этот узник не только не доставил ему ни разу удовлетворения, но всегда вызывал в нем какое-то чувство смущения, а теперь он сидит напротив, переворачивает газету и курит папиросу, с таким видом, словно считает себя нисколько не ниже его. Опустив на колени журнал, священник стал смотреть в окно, размышляя о том, как ему вести себя с этим человеком. Вдруг он почувствовал на себе взгляд своего спутника и покосился на него. У бывшего арестанта на лице, казалось, было написано: "Вам неловко, да? Но вы не тревожьтесь. Я зла против вас не имею. Очень уж не сладка ваша жизнь".
   Не найдя подходящего ответа на этот взгляд, капеллан заметил:
   -- Прекрасный день... И какой чудесный вид...
   Бывший No 299 посмотрел на пейзаж. Что-то, если можно так сказать, голодное было в его лице, несмотря на улыбку, и священник спросил:
   -- Не угодно ли бутерброд?
   -- Благодарю вас.
   -- Простите меня за назойливость, -- обратился к нему немного погодя капеллан, смахивая с колен крошки: -- но что вы намерены теперь делать? Надеюсь, вы рассчитываете... как бы это выразиться... начать новую страницу... зажить по-хорошему?
   Он так и не подобрал подходящего слова и взял папироску, которую ему предложил бывший No 299. Тот, в свою очередь, заговорил, -- тихо и медленно, как будто язык плохо повиновался ему.
   -- Эти последние два года сыграли для меня огромную роль... Им, в известном смысле, цены нет...
   -- Да? -- с надеждой вырвалось у священника.
   -- Я чувствую себя так, словно добрался до вершины...
   Настроение капеллана упало...
   -- Вы хотите сказать, -- начал он, -- что вы не жалеете... что вы не...
   -- Цены нет, -- повторил бывший No 299.
   Какое странное выражение лица у этого человека! Ледяное и, вместе с тем, улыбающееся... Никакого смирения. Но он вскоре увидит, что общество не потерпит подобного поведения... Ему укажут его место. Конечно!..
   -- Боюсь, -- мягко сказал капеллан, -- что люди не склонны прощать прошлое. Вам придется в этом убедиться... Есть у вас семья?
   -- Жена, сын и дочь.
   -- Как они встретят вас?
   -- Не могу этого сказать.
   -- А ваши друзья?.. Я мог бы вам немного помочь.
   -- К счастью, я имею средства.
   Священник посмотрел на него. К счастью ли это? Не наоборот ли?..
   -- Будь Я из тех, кого можно сломить, меня тюрьма уже давно сломила бы, -- сказал он капеллану. -- Еще папиросу?
   -- Нет, благодарю вас.
   Священнику стало грустно. Он всегда говорил, что с "ними" ничего нельзя поделать, пока у них не сломлена воля... Прискорбно видеть человека, столь неподатливого даже после полученного им тяжелого урока и столь мало из этого урока извлекшего! И, взяв в руки журнал, капеллан попытался читать. Но блестящие глаза его спутника, казалось, видели и сквозь бумагу. Неприятное соседство, очень неприятное...

3

   В угловой комнате небольшого дома вблизи Нью-Гардена миссис Райдер, с ужасом и растерянностью, смотрела на клочок цветной бумаги, который она держала в руках,--смотрела так, словно это был паук: она всегда чувствовала отвращение к этим противным созданиям. Сидевший против нее сын, заметив выражение ее лица, вскочил с места, а дочь, игравшая на рояле вариации Брамса на тему Гайдна, резко оборвала начатый пассаж.
   -- Здесь сказано: сегодня вечером!
   Девушка сняла руки с клавиш.
   -- Сегодня вечером? А я думала, что только через месяц. Как это похоже на отца: без всякого предупреждения!
   Сын машинально вынул изо рта трубку и стал прочищать ее. Это был белокурый, свежий и здоровый юноша.
   -- Почему он не предложил нам встретиться с ним в Лондоне? Должен же он понимать, что нам нужно предварительно выработать наши дальнейшие взаимоотношения, -- сказал он деловитым тоном.
   Дочь тоже поднялась и прислонилась к роялю. Ее стройная фигурка, со стриженой кудрявой головкой, красиво вырисовывалась на фоне окна.
   -- Как же нам быть, мама?
   -- Пусть Джек сходит предупредить Мабель и Родрика, что мы не можем принять их сегодня.
   -- Хорошо... Ну, а если он вообще намерен остаться здесь? Знает ли он, что у меня есть невеста, а у Бериль -- жених?
   -- Кажется, я писала ему об этом в последнем письме.
   -- Как же ты думаешь поступить, мама?
   -- Не знаю еще... все это так неожиданно...
   -- Просто неприлично! -- возбужденно воскликнул молодой человек.
   Сестра подняла упавшую телеграмму.
   -- "Эльскорт... пять четыре..." Он может быть тут каждую минуту. Джек, поспеши! Неужели он не считается с тем, что здесь никто ничего не знает?
   Миссис Райдер повернулась к огню.
   -- Отец ваш, верно, считается только с собственными переживаниями...
   -- В таком случае, ему придется считаться и с чужими... Я покажу ему...
   -- Доктор Райдер, -- доложила горничная.
   Бывший No 299 стоял улыбаясь в дверях.
   -- Здравствуй, Берта! А, Бериль, Джек!
   Ответила только дочь:
   -- О, отец, вы могли бы заранее предупредить нас!
   Бывший No 299 переводил взгляд с одного лица на другое.
   -- Никогда не следует предупреждать детей о том, что их ожидает. Как вы поживаете?
   -- Отлично... благодарим... А вы как?
   -- Никогда не чувствовал себя лучше. В тюрьме жизнь нормальная и здоровая!
   Миссис Райдер, как во сне, приблизилась к мужу. Неуверенно протянула руку. Бывший No 299 не взял ее.
   -- Здесь довольно мило, -- сказал он. -- Нельзя ли мне помыться?
   -- Джек, покажи отцу умывальную.
   -- Нет, ванную, пожалуйста.
   Сын отвернулся от окна, взглянул на улыбающееся лицо отца и прошел вперед.
   Когда они вышли, миссис Райдер, -- худая, бледная, темноволосая, -- заговорила первая:
   -- Бедный Филипп!
   -- О, мама! Отца невозможно жалеть! Никогда нельзя было его жалеть!.. Только усы у него сбриты, а в остальном он мало изменился, как мне кажется... Мне жаль тебя... Ему немыслимо здесь оставаться. Ведь все считают тебя вдовой...
   -- Люди знают обыкновенно больше, чем мы думаем, Бериль!
   -- Да, но нам никогда на это не намекали! Почему он не посоветовался с нами?
   -- Надо подумать, прежде всего, о нем.
   -- Но ведь он не думал о нас, когда совершал это ужасное дело! И совсем даром, к тому же! Мама, не приходило ли тебе иногда в голову, что он был вынужден сделать эту операцию... потому что он был ее возлюбленным, а не только доктором?
   Миссис Райдер покачала головой.
   -- Он сказал бы мне об этом... Ваш отец говорит всегда правду и всегда считает себя правым.
   -- Как же мне быть с Родди?
   -- Подождем.
   К вот и Джек! Ну, что?
   -- Сидит в горячей-горячей ванне. Сказал только: "С этого начинают, когда входят туда, и этим кончают, когда выходят оттуда, -- какая симметрия, а?" Надо отнести ему чашку кофе. Право, все это белыми нитками шито. Не может же прислуга не догадаться, что доктор Райдер, направившийся прямо в ванную, -- наш отец?
   -- Комедия!
   -- Да... И я вижу, что он ничуть не стыдится. Готов даже с крыши кричать о том, что он наш отец... Я думал раньше, что он уедет за границу.
   -- Все мы думали...
   -- Будь он убит, подавлен или расстроен, его можно было бы ещё пожалеть. Но у него весьма довольный собою вид... И ведь он совершил поистине отвратительное преступление!.. Как мне объяснить его Мабель? Ведь если я просто скажу, что он сидел в тюрьме, она может подумать что-нибудь похуже... Мама, уговори его сейчас уехать. Можно сказать прислуге, что он наш дядя... что он был на эпидемии оспы.
   -- Мама, отнеси ты ему кофе... Ах, да... ведь тебе нельзя, раз он дядя... Джек, скажи ему, что здесь никто ничего не знает, и маме этого не вынести. Да поскорее! Уже половина седьмого!
   Сын нервно взъерошил волосы, и на его молодом лице отразилось отчаяние.
   -- Сказать?
   Миссис Райдер кивнула головой.
   -- Скажи ему, Джек, что я приеду к нему, куда бы он ни направился, что я всегда имела это в виду, что это... слишком тяжело...
   Она закрыла рот рукой.
   -- Хорошо, мама. Я все объясню ему, как следует. Только не говори пока ничего прислуге... А что, если нам придется уехать? Ведь дом-то его?
   -- Разве, мама?
   -- Да, я купила его на те деньги, которые он оставил у своего адвоката.
   -- О, это ужасно!
   -- Да, ужасно... Приходится, значит, подумать, прежде всего, о нем...
   Девушка тряхнула пышными волосами.
   -- Прием, надо сказать, мы оказали ему довольно холодный. Правда, отец всегда был сдержан и замкнут... Да и не мог же он ожидать, что мы вдруг расчувствуемся... Если ему было плохо, то и нам было нелегко.
   -- Так как же: итти мне?
   -- Да, снеси ему кофе. Скорее, мой мальчик! И будь с ним мил!
   Сын ответил мрачным тоном: "О, я буду мил", и вышел.
   -- Мама, да не смотри ты так!
   -- А что мне, улыбаться?
   -- Нет. не улыбаться. Это он все улыбается. Ты бы лучше поплакала.

4

   Бывший No 299 сидел в ванне и, сквозь облако пара и струйку дыма от папиросы, улыбался своему большому пальцу, выглядевшему из воды, -- пальцу с черным ногтем: ушиб его как-то. Он взял из рук сына чашку с кофе.
   -- Два года и девять месяцев я мечтал об этом... Но мечтам всегда далеко до действительности, Джек.
   -- Отец, мне надо...
   -- Хорошее кофе, табак и горячая вода -- высшее блаженство на земле. Проведешь тут полчаса и выйдешь без единого пятнышка на теле и в душе!
   -- Отец...
   -- Ты хочешь к этому еще что-нибудь прибавить?
   -- Отец... мы... мы прожили здесь два года...
   -- Меньше, чем я провел там... Тебе здесь нравится?
   -- Да.
   -- А мне не особенно... Ты занимаешься медициной?
   -- Нет, ботаникой.
   -- Тем лучше... Тебе не придется иметь дело с людьми.
   -- Мне обещали работу здесь, на месте, к началу будущего года... Я помолвлен.
   -- Прекрасно. Я сторонник ранних браков.
   -- И Бериль тоже невеста.
   -- Пожалуй, и мать ваша... тоже?
   -- Отец!
   -- Мой дорогой, вполне естественно предполагать, что меня забыли. Почему бы моей семье не быть похожей на других! Pas si bete!.. [Я не настолько глуп, чтобы не понимать этого -- фр.]
   Глядя на смотревшее него из ванной улыбавшееся лицо, тюремная бледность которого медленно поддавалась жаре, и на шею, с как-то неестественно проступавшими на ней сухожилиями, -- юноша почувствовал раскаяние.
   -- Мы не имели возможности, отец, сказать тебе, как нам было больно за тебя... Только... Только мы и сейчас не понимаем, как ты мог сделать такую вещь...
   -- Не сделал бы, конечно, если бы думал, что это может быть раскрыто. Но женщина погибала, а риск казался незначительным, -- вот я и сделал... Никогда не пытайся спасать другого с риском для себя, Джек! Ты, ведь с этим согласен, не так ли?
   Молодой человек сильно покраснел. Как сказать ему все то, зачем он пришел сюда?
   -- Но знай, что я не намерен "поджимать хвост". Возьми, пожалуйста, эту чашку.
   -- Еще кофе, отец?
   -- Нет, благодарю. В котором часу вы обедаете?
   -- В половине восьмого.
   -- Не дашь ли ты мне бритву? Утром меня побрили чем-то вроде кухонного ножа.
   -- Я принесу...
   Очутившись вдали от улыбавшегося незнакомца, Джек встрепенулся. Он должен и будет говорить!
   Когтя он вернулся назад с бритвенным прибором, доктор Райдер лежал вытянувшись в воде, с закрытыми глазами. Прислонившись спиной к двери, юноша сказал:
   -- Здесь никто не знает... Думают, что мама вдова.
   Глаза доктора открылись, а на губах его опять заиграла улыбка.
   -- Ты и в самом деле веришь, что все так думают?
   -- Да... Моя невеста Мабель ничего, например, не подозревает. Она сегодня должна обедать у нас... И Родди Блэлс, жених Бериль, -- тоже.
   -- Мабель и Родди Блэдс... очень приятно узнать их имена. Будь так добр, дай мне вот это полотенце. Я хочу вымыть голову...
   Подав полотенце, Джек повернулся, чтобы итти, но в дверях он вдруг остановился.
   -- Отец!
   -- Да, я твой отец... Это кровное родство устанавливается раз навсегда и бесповоротно, -- резко сказал Райтер.
   Молодой человек обратился в бегство.
   Мать и сестра ждали его внизу лестницы.
   -- Ну?
   -- Это невозможно! Я не мог ему сказать... Я не мог ему сказать, чтобы он ушел от нас...
   -- Да, я понимаю, милый...
   -- Но, Джек, ты должен это сделать.
   -- Не могу... Пойду, предупрежу их...
   Схватив шляпу, молодой человек выскочил на улицу. Он бежал в вечернем тумане мимо маленьких домиков, -- напряженно стараясь придумать какое-нибудь объяснение. Миновав длинный ряд небольших вилл, он остановился у одной из крайних и позвонил.
   -- Могу я видеть мисс Мабель?
   -- Она одевается, сэр... Угодно вам войти?
   -- Нет, я подожду здесь.
   Стоя в темном и тесном подъезде, Джек твердил заученный урок: "Ужасно досадно... К нам приехали... неожиданно... по делу!" Но по какому делу?
   -- А, это ты, Джек?
   В дверях, как виденье, показалась белокурая головка: круглое, розовое, голубоглазое личико над воротником из лебяжьего пуха.
   -- Затвори дверь, милая... Я должен тебе сообщить...
   -- Что такое? Случилось что-нибудь?
   -- Да, и очень неприятное... Тебе нельзя сегодня у нас обедать, Мабель.
   -- Не волнуйся так... Почему нельзя?
   -- Есть... есть одна причина.
   -- Я знаю: вернулся твой отец.
   -- Как? Ты знаешь?!
   -- Конечно... Все мы знаем... И надо быть с ним очень, очень милыми.
   -- Ты говоришь, что и Родди... и все вообще... А мы думали, никто не знает...
   -- Ах ты, господи!.. да конечно, все знают. Только одни относятся к этому так, а другие -- иначе. Я отношусь иначе.
   -- Ты знаешь, что он сделал?
   -- Да. Я случайно прочитала в газете... весь отчет о его деле.
   -- Почему ты мне ничего не сказала?
   -- А почему ты мне ничего не говорил?
   -- Уж очень неприятно было... Что же ты думаешь об этом теперь?
   -- Я думаю, что осуждать его стыдно...
   -- Но, ведь, нельзя же допускать или терпеть подобные вещи?
   -- Почему?
   -- От этого пострадала бы мощь нашей нации...
   -- Ну, людей у нас больше, чем надо. Так все говорят...
   -- Это другое дело. Но, ведь, надо считаться с законом.
   -- Вот что, дорогой: если ты хочешь спорить, войдем в дом. Здесь страшно холодно.
   -- Нет, я не хочу спорить... Мне надо сходить к Родди и сказать ему... Прямо легче стало на душе, раз ты так смотришь на это... Но... ты не знаешь моего отца.
   -- Так, может быть, мне притти?
   -- Не сегодня. Мама...
   -- Да, представляю себе, как она рада!
   -- О, да! Очень рада...
   -- Hу до свидания!.. И знаешь что? Иди прямо домой. Родди скажу я... Да не тискай ты меня!
   Возвращаясь бегом домой, мимо маленьких домиков, юноша думал: "Как странно! Она... она... так думает. Я и не знал, что она такая современная девушка!"

5

   Бывший No 299 сидел у огня, с папиросой в улыбавшихся губах. В камине потрескивали дрова.
   Часы пробили одиннадцать. Райдер бросил в золу окурок, потянулся и встал. Поднялся по лестнице и открыл первую дверь. В комнате было темно. Слабый голос спросил:
   -- Филипп?
   -- Да.
   Он нажал кнопку. Комната осветилась. Миссис Райдер привстала на кровати, бледная, вся дрожа.
   -- Уже... сегодня ночью... неужели?
   Бывший No 299 остановился. Лицо его улыбалось, в глазах мерцал голодный блеск.
   -- Нет, зачем же... Тюрьма приучает сдерживать свои желания... Спокойной ночи!
   Голос с кровати сказал чуть слышно:
   -- Филипп, мне очень жаль... но все это так неожиданно... я...
   -- Не будем об этом говорить.
   Он нажал кнопку. Свет погас. Дверь захлопнулась.
   Мать, сын и дочь не спали всю ночь, но отец заснул сразу.
   Первые трое думали: "Если бы его можно было пожалеть! Или полюбить! Но его самообладание, его холодность так противны... Он должен был бы добиваться нашей симпатии! Жалеть нас... А он ничего не чувствует! Завтра... что будет завтра? Ведь жизнь станет здесь невыносимой! Выдержим ли мы его присутствие в доме! Он так отпугивает!
   Рейдер, в первый раз после стольких ночей вытянувшись на хорошей кровати, лежал, улыбаясь даже во сне. Глаза его глубоко запали между бровями и костлявыми скулами. Лицо казалось выточенным из слоновой кости.
   Светало, когда бодрствовавшая семья уснула, а спящий проснулся. Взглядом он поискал в углу, на полке, знакомую пирамидку тюремных инструментов, пониже -- оловянную посуду, а еще дальше -- круглый глазок и до половины окрашенные стены небольшой камеры, крепко отделявшие его от внешнего мира... И вдруг кровь отхлынула от его сердца... Что такое? Невероятно! Он лежит в комнате, в которую, сквозь кретоновые занавески, проникает свет... Руки у него не голые. Ну, да, это чистая простыня. С минуту Райдер лежал неподвижно, не веря глазам. Потом он откинулся на подушки и с улыбкой уставился в оклеенный обоями потолок.

6

   -- Нельзя так жить дальше, мама. Решительно нельзя! При нем я чувствую себя каким-то червяком... Я должен буду уйти, как и Бериль. Для него единственная цель в жизни -- будить в людях сознание их ничтожества.
   -- Вспомни, что он пережил.
   -- Да, но отсюда не следует, что он должен срывать на нас свой гнев... Мы ничего плохого не сделали. Мы тоже страдали, и притом из-за него...
   -- Он вовсе не хочет обижать ни нас ни других.
   -- И все же, каждый, кто заговаривает с ним, сразу блекнет и высыхает, словно отец содрал с него кожу... Это какая-то болезнь.
   -- Можно только жалеть его.
   -- Почему?.. раз он чувствует себя прекрасно...
   -- Если бы тогда... в первую ночь...
   -- Мы пробовали... Но все было напрасно... Он довольствуется самим собой... А как же быть завтра?
   -- Не можем же мы оставить его одного в рождественский вечер, Джек!
   -- Тогда возьмем его с нами к Бериль. Здесь я не выдержу... Тише! Вон он идет!
   Бывший No 299, с книгой под мышкой, прошел, широко шагая, мимо окна, у которого они стояли.'
   -- Он не мог не видеть нас. Но мы для него не существуем...

7

   Бывший No 299, с книгой под мышкой, вошел в парк и сел на скамью. Подошла и села рядом с ним гувернантка со своими питомцами.
   -- Питер, Джон и Майкл, -- сказал Райдер, -- самые модные имена.
   Гувернантка смущенно заерзала на месте: джентльмен так странно смотрит и улыбается!
   -- Чему вы их учите, мисс?
   -- Чтению, письму, арифметике, сэр... И библию рассказываю им...
   -- Умные у вас дети? Не очень, вероятно! Правдивые? Тоже нет! Искренних детей теперь не бывает.
   Гувернантка стиснула руки.
   -- Питер! -- крикнула она. -- Где твой мячик? Пойдем, поищем!
   -- Да он у меня, мисс Сомерс.
   -- Ну, да все равно, здесь ветрено... Пойдем.
   Она пошла дальше. Питер, Джон и Майкл покорно поплелись за нею.
   Бывший No 299 продолжал улыбаться. Маленькая такса, тащившая на буксире старую полную леди, обнюхала его брюки.
   -- Они, должно быть, пахнут моей кошкой, -- сказал бывший доктор.
   Подхватив собачонку, старая полная леди с испугом сунула ее под мышку, как сумку и, словно рассерженная гусыня, забавно торопясь, проследовала мимо...
   Прошло несколько минут. На скамейку присели рабочий и его жена и стали рассматривать стоявший в парке павильон в виде пагоды.
   -- Смешное сооружение, -- заметил бывший No 299.
   -- Что? -- отозвался рабочий. -- Говорят, японское...
   -- Китайское, мой друг. Славный народ эти -- китайцы: они ни во что не ставят человеческую жизнь.
   -- Как вы сказали: славные?
   -- Да.
   -- Так, так...
   Жена рабочего выглянула из-за мужнина плеча.
   -- Пойдем, Джон. Тут солнце бьет прямо в глаза. Рабочий поднялся.
   -- Так вы сказали, что они славные? Да?
   -- Да.
   Жена рабочего потянула мужа за рукав.
   -- Будет... нечего с незнакомыми связываться! Пойдем!
   Рабочий дал себя увести.
   Часы пробили двенадцать. Бывший No 299 поднялся и ушел из парка.
   Пройдя мимо длинного ряда небольших домиков, он позвонил у черного входа в одну лавку.
   -- Если ваш отец все еще плохо видит, я хочу снова почитать ему.
   -- Пожалуйста, сэр. Я боюсь, что он окончательно ослеп.
   -- Я тоже так думаю...
   На волосяном диване, под прибитым к стене пучком осоки, отливавшей красным цветом, сидел короткий и плотный человек и ножом вырезывал деревянную фигурку. Он потянул воздух и обратил свои незрячие глаза к посетителю. Каждая черточка, каждый мускул его квадратного лица казалось, говорили: "Пожалуста, не обижайте меня!"
   -- Что вы делаете? -- спросил его бывший No 299.
   -- Сегодня канун рождества. Я вырезываю господа нашего Христа. Он у меня недурно выходит. Хотите взять одну штучку?
   -- Благодарю вас.
   -- Этот божий сын знал, что говорил: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя". Другими словами, советовал любить самого себя.
   -- Ближних, верно, легче любить, когда не видишь их? Не правда ли?
   -- Может быть!.. Не одолжите ли мне ваше лицо на минутку, сэр? Без модели трудно работать...
   Бывший No 299 нагнулся вперед, и слепой кончиками пальцев ощупал его нос, рот и щеки.
   -- Скулы торчат, глаза запали, лоб низкий и покатый... Нос тонкий, немного крючком, подбородок острый, усов нет... Вы улыбаетесь, да? Прекрасная модель вышла бы из вас, скажу я вам... Я лично полагаю, что борода вовсе не обязательна для божьего сына. Вы как больше любите, чтобы он висел на кресте или шел с ним?
   -- Как хотите... А вы свое лицо никогда не вырезываете?
   -- Для него -- нет. А для государственных мужей и героев -- случается. Раз я капитана Скотта по своему лицу сделал. У меня в физиономии, говорят, есть задор. А у вас она, должно быть, резкая, желчная и самая подходящая для святых и мучеников... Дайте-ка я еще раз ощупаю вас, и выйдет у меня точь-в-точь. У вас худая, жилистая шея, малость сутуловатые плечи, а уши торчат немного. Надо думать, вы высокий, худой человек, и ноги на ходу выбрасываете вперед? Руку дайте-ка сюда. Обкусываете ногти? Так... Глаза голубые, зрачки с булавочные головки. Верно? Волос был, верно, рыжеватым, пока не стал пегим. Благодарствуйте... премного обязан. Теперь, ежели вы мне почитаете, я поработаю.
   Бывший No 299 раскрыл книгу и начал:
   -- "В конце концов, Хедлеберг имел несчастье оскорбить проезжего иностранца. Он оскорбил его, сам того не ведая или не желая, так как постоянно довольствовался самим собою и не обращал ни малейшего внимания на чужеземцев и на их мнения. А в данном случае, не мешало бы сделать исключение, так как человек этот был мстительный и озлобленный".
   -- Так! -- протянул слепой. -- Вот оно что! Ну, раз уж зашла речь о чувствах к ближнему, разрешите спросить, что вас приводит ко мне?
   -- Я могу смотреть на вас, тогда как вы меня не видите.
   -- Так. Ну, а с другими людьми как же?
   -- Они смотрят на меня, но я их не вижу.
   -- Так! Мизантропия! Причина какая?
   -- Тюрьма.
   -- Так! Отверженный!
   -- Нет... Наоборот!
   Слепой перестал вырезывать.
   -- Люблю независимость, -- сказал он. -- Люблю людей, которые умеют вести свою линию. Обращали вы внимание на кошек? Люди, они больше на собак смахивают. Редко-редко, когда попадается человек кошачьей породы. А вы кем были, если позволите спросить? Как вы значитесь в ведомостях по подоходному налогу?
   -- Я врач.
   -- А! Теперь я понимаю все, что вы говорили... Доктор Райдер улыбнулся и через минуту встал. Слепой поднял голову.
   -- Вы, кажется, опять улыбнулись... Дайте-ка я ощупаю...
   Бывший No 299 нагнулся к его протянутым пальцам.
   -- Да, -- продолжал слепой, -- с вами то же, что со мною: выпили чашу до дна... Когда вы придете в следующий раз, я покажу вам нечто такое, что вам понравится... А за чтение -- благодарю.
   -- Вы мне скажете, когда вам надоест.
   -- Скажу, -- согласился слепой и остался сидеть неподвижно, прислушиваясь к шагам уходившего, пока они не замерли вдали.

8

   Рождественский вечер, холодный и ветреный. На улице моросит дождь. Бывший No 299 идет шага на два впереди жены, а его сын -- на два шага позади матери. Легкая фигурка, закутанная в меха, поджидает их в подъезде.
   -- Идем, дорогая. К сожалению, пришлось взять его с собою.
   -- Но как же иначе, Джек!
   -- Видишь: он даже не может итти рядом с мамой. Какой-то ненормальный! Сегодня пошел в церковь и всю проповедь глаз не сводил с пастора, так что тот едва выдержал.
   -- А о чем была проповедь?
   -- Мама говорит, что он это не нарочно. А между тем похоже на то... Я забыл: кто это убивал своим взглядом?..
   -- Василиск... Я пробовала ставить себя на место твоего отца. Ведь, он там, наверное, глотал кровавые слезы: почти три года грубые люди помыкали им, как собакой. Для того, чтобы не погибнуть, надо было стать "нечеловечным". И это лучше, мне кажется, чем выйти из тюрьмы приниженным.
   -- Может быть... Дождь какой! Я подниму тебе капюшон, милая...
   Их шепот делался все тише. И тихо моросил дождь... Открытый, ярко освещенный подъезд, украшенный пучком омелы. В красивой прихожей стояла молодая женщина с кудрявыми волосами.
   -- С праздником, отец!
   -- Благодарю... Хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
   -- Не настаиваю... Мамочка, милая! Входите!.. Родди, возьми пальто у отца.
   -- Как поживаете, сэр? Прескверная погода!
   -- Вот одно из преимуществ тюрьмы. Там погода нас никогда не смущала... "Мир и благоволение" из ягод остролиста. Очень мило! У нас их там втыкали всюду. Христианство -- великое жульничество, должен вам сказать...

9

   Те же четыре человека снова на улице. Колокол соседней церкви призывает к полуночной службе.
   -- Ну, и вечерок!
   -- Пусть они отойдут подальше, Джек, чтобы не слыхали!
   -- Так скверно еще ни разу не было! При нем молоко киснет! А я думал, что вино поможет. Он много пил.
   -- Осталось всего несколько дней, а затем...
   -- Ты согласна, Мабель, с мамой, что он это не нарочно?
   -- Да!
   -- Сидит себе и улыбается! И как улыбается! В пустыне надо жить с такой улыбкой.
   -- Может быть, он, действительно, в пустыне...

10

   -- А, это вы! -- сказал слепой. -- Лучше, в моем положении, я сделать не мог. Пришлось повозиться с крестом. Боюсь, слишком тяжелым вышел Христос. Но мне казалось, вам больше понравится, чтобы он нес крест.
   -- Да это настоящее произведение искусства!
   -- Правда? -- спросил слепой. -- Если его раскрасить, то еще лучше получится. Попробуйте...
   -- Хорошо.
   -- Только лицо и крест, по-моему, не трогайте: пусть так и остаются -- деревянными. Но волосы, платье и капли крови из-под тернового венца не мешает оживить... Ну, а теперь почитайте-ка о человеке, который совратил Хедлеберга.
   Бывший No 299 раскрыл книгу.
   "Гудсон посмотрел на него так, словно спрашивал себя: что он в нем презирает больше всего? Потом он сказал: "Итак, вы представляете собою Следственную комиссию?" Солсбери неопределенно кивнул головой: да, как будто. "Так, -- произнес Гудсон. -- Что же вас интересует: подробности дела или, быть может, сведения общего характера?" -- "Если понадобятся подробности, я приду еще раз, мистер Гудсон. А пока ограничимся общим ответом". -- "Хорошо... В таком случае, скажите им, чтобы они убирались к черту. Кажется, более общий ответ трудно дать... А вам, Солсбери, мой совет: когда вы придете ко мне за подробностями, захватите с собой корзину, в которой можно будет доставить к вам на дом все то, что от вас останется".
   Слепой прыснул.
   -- Ах, люблю я Марка Твэна. Тонкое чувство юмора... никакого нытья. А какого вы сами мнения о человеческой натуре?
   -- Неважного, чтобы не сказать больше.
   -- А все-таки в ней есть и кое-что хорошее... Хотя бы мы с вами. Много перетерпели, а веселы, как перепела. Мое правило: довольствуйся самим собой, если не хочешь страдать... Ошибся я, или вы, в самом деле, кивнули головой?
   -- Кивнул. Вы видите так, будто не слепы.
   -- Хорошо вижу, правда?.. Ведь мы с вами могли бы выплакать себе все глаза, не так ли? А между тем, не выплакали. Поэтому я и говорю, что есть во всех нас кое-что хорошее. Отодвинь мир от себя подальше и держись от него повыше. Когда станешь думать обо всем так плохо, что хуже уж нельзя, только тогда и будешь счастлив... Верно?
   -- Верно.
   -- Пять лет прошло, пока я это понял. А вам сколько потребовалось?
   -- Около трех.
   -- Ну, на то вы образованный. Я это по голосу вашему понял: есть в нем этакая высокая насмешливая нотка. Сам я работал в парикмахерской. Несчастный случай с горячими щипцами погубил меня. Недостает мне только рыбной ловли: некому водить меня... А вы не скучаете, что не можете больше резать людей?
   -- Нет.
   -- Ваш брат, джентльмен, должно быть, ни к чему не умеет пристраститься. А для меня рыбная ловля была настоящей страстью. Ни одного воскресенья не пропускал, -- хорошая погода или дождь... Вот почему я научился вырезывать из дерева: надо было заменить чем-нибудь мой конек. Не то -- не выдержал бы. Вы не думаете написать свою историю? Ошибся я или вы, действительно, покачали головой?
   -- Покачал. Мой конек теперь -- смотреть со стороны на всю эту музыку.
   -- Когда-то и мне это подошло бы... Любил смотреть, как течет река. Сам я немножко философ, а про вас не сказал бы.
   -- Почему?
   -- Думается мне: вы хотите, чтобы сама жизнь уврачевала очень многое. А сами недостаточно действуете... Разве я не прав?
   Бывший No 299 захлопнул книгу.
   -- Гордость! -- сказал он.
   -- А! -- Слепой ощупал его глазами. -- Для вас это хлеб насущный. Я так и думал... Приходите опять, если я вам не надоел.
   -- Сводить вас как-нибудь на рыбную ловлю?
   -- Да ну? Вы согласны?.. Вашу руку!..
   Бывший No 299 протянул руку. Слепой ощупью нашел ее.
   -- В среду опять, товарищ, если вам не в тягость.
   -- Хорошо, в среду.

11

   Держа в руках соломенную корзину с "уловом", слепой постоял с минуту у своей двери, прислушиваясь к удалявшимся шагам доктора, а затем ощупью добрался до своего волосяного дивана. Сунув окоченевшие ноги под коврик, он с удовлетворением вздохнул и тотчас задремал.
   Бывший No 299 прошел тем временем между двумя рядами акаций и сиреневых кустов маленькой виллы и, войдя в дом, направился прямо к себе в кабинет. Там он уселся, вытянув ноги, у огня. Кошка, почуяв запах рыбы, прыгнула к нему на колени.
   -- Можно войти, Филипп?
   -- Пожалуйста.
   -- Прислуга не хочет больше оставаться. Я решила предложить тебе покончить со всеми этими неприятностями и уехать со мной за границу.
   -- Откуда это столь внезапное самопожертвование?
   -- О, Филипп! Как трудно мне с тобой! Чего ты, в сущности, хочешь от меня?
   -- Возьми половину моего дохода и уезжай.
   -- Как же ты будешь здесь один? Что мне сделать для тебя?
   -- Достань нам рыбы. Я и кот любим рыбу.
   -- Филипп!
   -- Что?
   -- Отчего ты мне не скажешь, что у тебя на душе? Ты хочешь всегда жить один?
   Бывший No 299 поднял голову.
   -- Действительность ничего не значит для тех, кто не жил с нею лицом к лицу. А я жил.
   -- Но почему...
   -- Дорогая моя Берта... тебя так, кажется, зовут?..
   -- О, боже мой! Какой ужасный человек!
   -- Нисколько... Неужели ты предпочла бы, чтобы я превратился в хнычущего червя, ползал перед людьми, которых презираю, и переходил из одного ложного положения в другое? Тебе нужно смирение? А если нет, то что тебе нужно?
   -- Мне нужно, чтобы ты был человеком.
   -- Значит, ты должна чувствовать себя удовлетворенной: я настолько человек, что предпочту увидеть мир погибшим, но не приму его сострадания... Оставь меня. Я доволен.
   -- И я ничего не могу сделать для тебя?
   -- Нет, можешь: отойди от огня... не мешай мне греться.
   В темноте, у незанавешенного окна -- две фигуры.
   -- Посмотри, Мабель!
   -- Осторожно! Как бы он не увидел! Говори шепотом!
   -- Окно закрыто.
   -- О, зачем он не закрывает ставней, когда сидит так!
   -- Джек, мне жаль его!
   -- Он не страдает. Страдают только тогда, когда любят. У него есть все, что ему нужно. Взгляни на него!
   Свет от камина падал прямо на лицо доктора Райдера, хмурое и напряженное, выделял все его острые углы и впадины и озарял горбатую спину кота, примостившегося у него на коленях.
   Молодые люди, отшатнувшись от окна, пошли дальше, среди двух рядов маленьких домиков.

------------------------------------------------------------------

   Источник текста: С натуры. Рассказы / Дж. Гелсуорси; Пер. с англ. А. М. Карнауховой. Под ред. А. Н. Горлина. -- Ленинград: Красная газета, 1929 (тип. им. Володарского). -- 148 с.; 20х13 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru