Гольцев Виктор Александрович
Из литературных наблюдений

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Изъ литературныхъ наблюденій.

   Въ послѣднее время едва ли не наиболѣе яркимъ признакомъ нашей подлинной самобытности оказались вооруженныя и невооруженныя нападенія на редакторовъ повременныхъ изданій. Лица, прямо или косвенно считавшія себя оскорбленными, плевались, пускали въ ходъ палку и нагайку, стрѣляли... Въ свою очередь одинъ изъ редакторовъ, защищаясь отъ нападенія, смертельно ранилъ нападавшаго на него.
   Разнообразны были поводы къ дикимъ дракамъ и преступной пальбѣ въ представителей печатнаго слова. На сцену выступало то возмездіе за честь оскорбленныхъ родителей, какъ будто честь эта возстановляется,-- если она была дѣйствительно затронута,-- ударомъ руки или плети, то дворянская непереносная обида за нападенія на общественную дѣятельность, за то, что должно быть въ мало-мальски просвѣщенномъ обществѣ предметомъ свободнаго гласнаго обсужденія, а въ случаѣ нужды -- такого же опроверженія со стороны заинтересованныхъ лицъ. Вотъ въ Англіи и семья покрѣпче нашей, и человѣческаго достоинства много побольше, а не дерутся люди: или противъ гласнаго обвиненія даютъ прямой отвѣтъ, или сажаютъ обидчика на скамью подсудимыхъ.
   Провинціальныя газеты сообщаютъ, что воинственное настроеніе интеллигентовъ, какъ выражается г. Инкогнито въ Волжскомъ Вѣстникѣ, захватило обширный районъ, чуть-чуть не отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды, отъ потрясеннаго Кремля до стѣнъ недвижнаго Китая. Елизаветградскій корреспондентъ Одесскихъ Вѣдомостей, напримѣръ, заявилъ мѣстному полицеймейстеру, что вынужденъ носить оружіе для защиты: одинъ изъ обывателей, некрасивые подвиги котораго изобличались корреспондентомъ, рѣшилъ опровергнутъ сообщеніе путемъ кулачной расправы. Въ Самаркандѣ, въ общественномъ собраніи,-- драки и покушеніе на пальбу; въ Евпаторіи домовладѣлецъ, приговоренный къ денежному штрафу за нарушеніе санитарныхъ постановленій, кассируетъ приговоръ, ударяя на улицѣ судью палкой... Итакъ, кулакъ или револьверъ противъ суда и печати. Естественно, что газетные защитники Жеденовыхъ и Ко въ то же время являются и ожесточенными противниками гласнаго и независимаго суда, въ особенности суда присяжныхъ. Судъ присяжныхъ -- это улица, а земскій начальникъ Жеденовъ, стрѣлявшій и тяжело ранившій редактора Недѣли, г. Меньшикова,-- это организованное дворянское сословіе.
   Мы не боимся указывать на печальныя и возмутительныя явленія нашей жизни, потому что у насъ неистощима вѣра въ добрыя силы русскаго народа, потому что на нашихъ глазахъ растетъ и крѣпнетъ самосознаніе русскаго общества. Не жалуемся мы и на упадокъ литературы, потому что повсюду видимъ движеніе мысли. Мало крупныхъ художественныхъ дарованій,-- это вѣрно, но вовсе ужъ не оскудѣла и ими Русская земля. Образовались на нашемъ художественномъ древѣ болѣзненные наросты, какъ символизмъ, декадентство, но имъ не заглушить свѣжихъ, здоровыхъ побѣговъ. Жаль, конечно, что на это уходитъ частица силъ, которой слѣдовало бы пожелать лучшаго употребленія, но въ семъ лучшемъ изъ міровъ не все же совершается безукоризненно и безошибочно. Приглядѣться къ нашимъ символистамъ съ братіей даже любопытно. Недавно вышла, напримѣръ, книга съ очень громкимъ названіемъ: Философскія теченія русской поэзіи. Это сборникъ стихотвореній Баратынскаго, Кольцова, Лермонтова, Огарева, Тютчева, А. Толстого, Фета, Полонскаго Майкова, Апухтина и Голенищева-Кутузова, со статьями о Пушкинѣ и названныхъ поэтахъ гг. Андреевскаго, Мережковскаго, Никольскаго, В. С. Соловьева, г. Перцова (онъ же и составитель сборника). Статьи отчасти перепечатываются, отчасти появляются вновь. Остановимся на обширномъ критическомъ этюдѣ о Пушкинѣ г. Мережковскаго (эта характеристика написана для сборника).
   Г. Мережковскій начинаетъ съ заявленія, что "современное русское общество не оцѣнило книги, которая во всякой другой литературѣ составила бы эпоху". Какая же это книга? Записки А. О. Смирновой. Не много же нужно, чтобы составить эпоху въ любой литературѣ! Въ Запискахъ, дѣйствительно, не мало интересныхъ подробностей о Пушкинѣ, приведены его мѣткія выраженія, сообщается о любопытныхъ спорахъ, которые велись у Смирновой, и все это, конечно, было оцѣпепо читателями. Только пришлось оцѣнивать и другое: явныя нелѣпости, навязываніе Пушкину опредѣленныхъ мнѣній о событіяхъ, которыя произошли черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ его смерти и т. д.
   Но допустимъ, что никто не замѣтилъ, кромѣ г. Мережковскаго, пришествія къ намъ новой эпохи съ появленія Записокъ А. О. Смирновой. Кто же въ этомъ виноватъ? Неужели вы не догадываетесь? Да, разумѣется, Добролюбовъ, Чернышевскій, Писаревъ. "Одичаніе вкуса и мысли, продолжающееся полвѣка, не могло пройти даромъ для русской литературы. Слѣдъ грубой и мутной волны черни, нахлынувшей съ такою силой, чувствуется и понынѣ". Хорошо еще, что отъ этого потопа спаслись въ декадентскомъ ковчегѣ г. Мережковскій и его соратники. Изящная и чистая аристократическая волна, источникомъ которой они являются, очевидно, направить паши литературныя теченія въ надлежащую сторону.
   Бѣдной русской культурѣ приписывается даже... пуля Дантеса: она "довершила то, къ чему постепенно и неминуемо вела Пушкина русская дѣйствительность. Онъ погибъ, потому что ему некуда было дальше идти, некуда расти. Съ каждымъ шагомъ впередъ къ просвѣтлѣнію, возвращаясь къ сердцу народа, все болѣе отрывался онъ отъ такъ называемаго интеллигентнаго общества, становился все болѣе одинокимъ и враждебнымъ тогдашнему среднему русскому человѣку". Эти не интеллигентныя мысли, высказанныя d'une faèon sénilement enfantine, утверждаютъ чудовищныя вещи. Пуля Дантеса -- довершила то, къ чему неминуемо вела Пушкина русская дѣйствительность... А самъ Пушкинъ явился вопреки этой дѣйствительности? При чемъ въ его трагической судьбѣ средній русскій человѣкъ, когда великій поэтъ запутался и погибъ, въ такъ называемыхъ, высшихъ сферахъ? Пушкину-то, написавшему Евгенія Онѣгина, Бориса Годунова, Скупого рыцаря, Каменнаго гостя,-- некуда было идти дальше! Передъ нимъ было открыто не только сердце народа, но весь міръ, со всѣми думами и чаяніями величайшихъ геніевъ человѣчества. Можно горько пожалѣть, что Пушкину не пришлось повидать Италіи, не пришлось познакомиться съ чудесами западно-европейской культуры, но и въ этомъ не виноватъ средній русскій человѣкъ.
   Г. Мережковскій, въ чаяніи новаго Возрожденія, полагаетъ, что "человѣческій духъ отъ старой, плачущей, перейдетъ къ новой, веселой мудрости, къ новой олимпійской ясности и простотѣ, завѣщанной искусству Гёте и Пушкинымъ". До наступленія торжества этой веселой мудрости, критикъ съ мудростью и веселостью заявляетъ, то "Пушкинъ первый изъ міровыхъ поэтовъ съ такой силой и сдержанностью выразилъ вѣчную противоположность культурнаго и первобытнаго человѣка" {Въ другомъ мѣстѣ г. Мережковскій повторяетъ: "Пушкинъ первый изъ европейскихъ поэтовъ осмѣлился сопоставить культурнаго человѣка съ неподдѣльными, неприкрашенными плодами природы".}. Цыганъ г. Мережковскій, "по сдержанной страсти", сравниваетъ съ лучшими произведеніями Байрона, "по спокойному чувству мѣры" -- съ лучшими произведеніями Гёте. Жаль, что у г. Мережковскаго такъ много не сдержанной страсти и такъ мало спокойнаго чувства мѣры, а то и онъ могъ бы походить на критика.
   Пушкинъ,-- читаемъ мы у г. Мережковскаго,-- "не идеализируетъ кавказскихъ горцевъ, какъ Жанъ-Жакъ Руссо своихъ американскихъ дикарей (стр. 26). Но память у нашего аристократическаго критика короткая. На стр. 31 онъ пишетъ уже противоположное: "Пушкинъ вѣренъ себѣ: подобно Жанъ-Жаку Руссо и Льву Толстому, онъ не хватаетъ черезъ край, не преувеличиваетъ счастья и добродѣтелей первобытныхъ людей". Это подобно по-истинѣ безподобно!
   Для поясненія веселой мудрости г. Мережковскаго прибавимъ, что, но его мнѣнію, "природа -- дерево жизни; культура -- дерево смерти, Анчаръ.
   
   Но человѣка человѣкъ
   Послалъ къ Анчару властнымъ взглядомъ.
   
   "На этомъ первобытномъ насиліи воздвигается вся Вавилонская Башня". И умеръ бѣдный рабъ у ногъ непобѣдимаго владыки.
   
   А царь тѣмъ ядомъ напиталъ
   Свои послушливыя стрѣлы
   И съ ними гибель разослалъ
   Къ сосѣдямъ въ чуждые предѣлы.
   
   "Ужасающую силу, сосредоточенную въ этихъ строкахъ, Левъ Толстой разсѣялъ и употребилъ для приготовленія громаднаго арсенала циклопическихъ рычаговъ разрушенія, но первоисточникъ этой силы въ Пушкинѣ". Какія страсти разсказываетъ намъ г. Мережковскій о поэтѣ, завѣщавшемъ искусству веселую мудрость и олимпійскую ясность!
   Разберемся, однако, въ этихъ ужасахъ. Ядовитое дерево Анчаръ -- культура; пришедшій къ нему послушливый рабъ -- природа; пославшій раба царь -- тоже природа. Чѣмъ же Анчаръ виноватъ? Но почему культура только анчаръ? Не клевета ли это на Пушкина, который жить хотѣлъ, чтобъ мыслить и страдать?
   Не анчаръ -- культура, г. Мережковскій, онъ сущая природа, а отравленныя стрѣлы -- злонамѣренное пользованіе и природою, и культурою. Если анчаръ -- культура, то какъ же г. Мережковскій характеризуетъ послѣ-пушкинскую исторію нашей литературы, какъ борьбу (довольно робкую и малодушную, прибавляетъ критикъ) за пушкинскую культуру?
   Глубокія историческія идеи такъ и сыплются изъ г. Мережковскаго, точно ослѣпительный дождь падающихъ звѣздъ. "Для преобразованія Россіи хватило силъ одного Петра Великаго". "Наполеонъ безъ всякой помощи обуздалъ остатки революціи" и т. д.
   Обратимся, однако, къ другимъ статьямъ сборника г. Перцова. Самъ составитель стоитъ за взглядъ А. Григорьева на основныя черты русскаго типового. Онъ знаетъ такія вещи, о которыхъ обыкновенный смертный не имѣетъ даже чаяній: хоры ангеловъ въ домъ-Жуанѣ Алексѣя Толстого, по утвержденію г. Перцова, почти подлинные звуки небесъ, и остается только пожалѣть, что критикъ не далъ намъ образчика совсѣмъ подлинныхъ небесныхъ звуковъ.
   Въ статьѣ объ А. Толстомъ г. Перцовъ полемизируетъ съ взглядами на этого поэта и на Тютчева В. С. Соловьева (его статья о Тютчевѣ перепечатана изъ Вѣстника Европы въ сборникѣ). На этихъ междуусобіяхъ мы, конечно, останавливаться не будемъ. Насъ до нѣкоторой степени интересуетъ г. Перцовъ, какъ новый дѣятель въ литературной критикѣ. Онъ выступалъ (если это не его однофамилецъ) года два или три тому назадъ въ Русскомъ Богатствѣ. Статья была не важная, но ея появленіе въ названномъ журналѣ должно было бы характеризовать направленіе, міропониманіе автора: теперь же оказывается, что г. Перцовъ ближе всего съ г. Мережковскимъ и всего дальше именно отъ тѣхъ идей, носителями которыхъ являются руководители Русскаго Богатства.
   Но "собственныя" критическія мысли г. Перцова не представляются намъ ни достаточно оригинальными, ни въ надлежащей степени ясными. Въ сборникѣ, горделиво названномъ философскія теченія русской поэзіи, не мѣшало бы присутствовать и тому и другому. Въ книгѣ не помѣщены характеристики Жуковскаго, Некрасова, Мея и друг., которыя, по словамъ самого г. Перцова, "съ полнымъ правомъ могли бы дополнить это изданіе". Вину этого пропуска "составитель не рѣшается всецѣло принять на себя: своеобразное отношеніе прежней русской критики къ вопросамъ поэзіи и философіи оставило интересующую васъ область почти неразработанной". Это, конечно, пустая отговорка: если говорить о философскихъ теченіяхъ русской поэзіи, то необходимо брать представителей всѣхъ теченій и не слѣдовало перескакивать черезъ Жуковскаго, Некрасова, Мея къ новѣйшимъ поэтамъ, къ графу Голенищеву-Кутузову.
   Любопытно, что, по мнѣнію г. Перцова, "поэзія Полонскаго отнюдь не освѣщена внутреннимъ огнемъ теоретической мысли". Зачѣмъ же тогда попала она въ философскія теченія русской поэзіи? Впрочемъ, характеристика Я. П. Полонскаго вообще отличается странностью. "Вкусъ Полонскаго,-- говоритъ, напримѣръ, г. Перцовъ,-- зависитъ, кажется, всецѣло отъ его вдохновенія". А можетъ быть вдохновеніе отъ вкуса?
   "Говоря объ Апухтинѣ какъ философѣ,-- пишетъ критикъ въ характеристикѣ этого поэта,-- легко отдѣлаться условно-вѣрнымъ замѣчаніемъ, что у него не было никакой философіи". "Но, "какъ бы то ни было, безцвѣтная, безрадостная поэзія Апухтина существуетъ въ русской литературѣ наряду съ наиболѣе яркими проявленіями иныхъ настроеній и требуетъ нашего вниманія не менѣе всякой другой". Меньше ли, больше ли,-- это вопросъ; но, разумѣется, вниманія требуетъ. Только при чемъ тутъ опять философскія теченія русской поэзіи? Г. Перцовъ полагаетъ, что индифферентизмъ поэзіи Апухтина, "ея отсутствіе (?) положительнаго символа вѣры есть, конечно, лишь своя форма міропониманія, догматика самостоятельной секты". Конечно, такого рода явленіе возможно разсматривать съ философской точки зрѣнія, но видѣть въ отсутствіи философіи присутствіе философіи здравымъ смысломъ воспрещается.
   "Неотразимое вліяніе коренного русскаго міросозерцанія" отразилось, по словамъ г. Перцова, въ томъ, что "буддійское настроеніе русскаго поэта (гр. Голенищева-Кутузова), въ концѣ-концовъ, достигло какъ бы невольнаго корректива въ ретроспективномъ примиреніи съ прекраснымъ жизни бредомъ". Der langen Rede kurzer Sinn...
   Въ статьяхъ г. Мережковскаго и отчасти г. Перцова мы находимъ иногда тонкія художественныя замѣчанія и сближенія; но желаніе "поразить" духъ шестидесятыхъ годовъ ставить ихъ или въ смѣшное положеніе, когда они хотятъ ломать открытую дверь, или приводитъ къ противорѣчіямъ. И Чернышевскій и Добролюбовъ цѣнили искусство не такъ, какъ цѣнитъ его г. Мережковскій, напримѣръ, ихъ философскіе взгляды не совпадаютъ со взглядами этого критика. Но сказать, что отъ Чернышевскаго и Добролюбова (о Писаревѣ особая рѣчь, хотя и по отношенію къ нему г. Мережковскій неправъ) пошла грубая и мутная волна -- это непростительное легкомысліе. Вотъ что писалъ, напримѣръ, Чернышевскій о Пушкинѣ, горячо привѣтствуя Анненковское изданіе (1855 г.) его произведеній: "Пройдутъ годы прежде, нежели другія литературныя явленія измѣнятъ настоящія понятія публики о поэтѣ, который навсегда останется великимъ". "Вся возможность дальнѣйшаго развитія русской литературы,-- писалъ Чернышевскій далѣе,-- была приготовлена и отчасти еще приготовляется Пушкинымъ".
   Не мѣшаетъ поклонникамъ веселой мудрости и олимпійскаго спокойствія быть посправедливѣе къ своимъ противникамъ и получше познакомиться съ тѣми писателями, въ которыхъ бросаются теперь легкомысленныя или грязныя обвиненія. Кстати, объ олимпійскомъ спокойствіи. Въ другой статьѣ, напечатанной въ разбираемомъ сборникѣ, объ А. Н. Майковѣ, г. Мережковскій высказываетъ слѣдующія мысли: "Вкусы различны. Что касается меня, я предпочелъ бы, даже съ чисто-художественной точки зрѣнія, влажныя, разорванныя волнами ризы Аріона самымъ торжественнымъ ризамъ жрецовъ чистаго искусства. Есть такая красота въ страданіи, въ грозѣ, даже въ гибели, которой не могутъ дать никакое счастье, никакое упоеніе олимпійскимъ созерцаніемъ".
   Хотѣлось бы намъ по этому поводу упрекнуть г. Мережковскаго-критика въ противорѣчіи, но лучше мы скажемъ г. Мережковскому-поэту:
   
   "Прошу покорно: вѣрь поэтамъ!
   Мечты и вѣрованія ихъ
   Подвижнѣй тучекъ золотыхъ".
   
   И, какъ поэтъ, г. Мережковскій высказываетъ гораздо болѣе серьезныя мысли, чѣмъ тогда, когда онъ выступаетъ критикомъ. Сдѣлавши неожиданное сближеніе Майкова съ Некрасовымъ, которыхъ "на одно мгновенье всѣхъ объединяющая поэзія сблизила въ участіи къ простому горю бѣдныхъ людей", г. Мережковскій продолжаетъ: "Какъ долго и ожесточенно критики спорили о чистомъ и тенденціозномъ искусствѣ,-- какимъ ничтожнымъ кажется схоластическій споръ при первомъ вѣяніи живой любви, живой прелести! Критики -- всегда враги; поэты -- всегда друзья и стремятся разными путями къ одной цѣли".
   Не совсѣмъ это вѣрно, но какъ было бы хорошо, еслибъ г. Мережковскій-критикъ почаще слушался г. Мережковскаго-поэта! Теперь же внушенія получаетъ вторая ипостась отъ первой {Къ статьѣ г. Мережковскаго о Майковѣ г. Перцовъ придѣлалъ примѣчаніе, въ которомъ утверждаетъ, что г. Мережковскій ошибается, считая Майкова язычникомъ. Примѣчаніе это свидѣтельствуетъ о томъ, что составитель сборника несравненно менѣе способенъ проникать въ духъ художественныхъ произведеній, чѣмъ его сотрудникъ.}.

-----

   Недавно Ф. Ѳ. Павленковымъ выпущено дешевое (четыре тома, 5 руб.) изданіе сочиненій В. Г. Бѣлинскаго. Много хорошихъ книгъ издано г. Павленковымъ, много и энергично служитъ онъ дѣлу нашего просвѣщенія. Новою и большею заслугой въ этомъ отношеніи является и дешевое изданіе Бѣлинскаго. Къ нему приложены: портретъ и факсимиле автора, гравюра съ извѣстной картины Наумова Бѣлинскій передъ смертью и статья H. К. Михайловскаго (Прудонъ и Бѣлинскій). Эта статья была напечатана болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ и, конечно, была бы желательнѣе общая харатеристика нашего знаменитаго критика. Честность мысли Бѣлинскаго, его удивительное художественное чутье и теперь обаятельно и плодотворно дѣйствуютъ на читателей. Съ его сочиненій необходимо начинать самостоятельное знакомство съ исторій нашей литературы. Отъ души желаемъ изданію г. Павленкова скорѣйшаго распространенія не въ тысячахъ, а въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ. "Конечно,-- писалъ Бѣлинскій о Пушкинѣ,-- прійдетъ время, когда потомство воздвигнетъ ему вѣковѣчный памятникъ". Сбылось предсказаніе великаго критика. Но когда же мы будемъ имѣть памятникъ Гоголю? Вѣдь общество любителей россійской словесности собрало нужныя для этого деньги, отчего же оно не приступаетъ къ дѣлу, зачѣмъ медлитъ праздникомъ, дорогимъ для каждаго образованнаго русскаго?

О. Т. В.

-----

   P. S. Не можемъ не подѣлиться съ читателями крайнимъ изумленіемъ: мы встрѣтили замѣтку, полную здраваго политическаго смысла и гуманнаго чувства... въ Гражданинѣ!
   Виленскій генералъ-губернаторъ издалъ распоряженіе о томъ, что кресты и священныя изображенія внѣ домовъ, церквей и оградъ ихъ могутъ быть поставлены только съ особаго разрѣшенія мѣстнаго начальства. Гражданинъ по этому поводу говоритъ: "Эти кресты въ Западномъ краѣ существуютъ вѣка; изстари никто никогда не слыхалъ намековъ на политическую неблагонадежность этихъ крестовъ и распятій. Поневолѣ мирный зритель настоящаго долженъ задать себѣ вопросъ: къ чему же теперь, когда въ Сѣверозападномъ краѣ все спокойно, вдругъ ставится вопросъ о необходимости подчинить распятія или кресты на перекресткахъ дорогъ той же участи, какой подвергается открытіе такого учрежденія или начатіе такого дѣла, по которымъ можно допуститъ два мнѣнія: одно -- объ ихъ полезности, а другое -- объ ихъ вредѣ, вслѣдствіе чего установляется законъ объ испрашиваніи дозволенія начальства...
   "Еслибы Сѣверозападный край былъ не спокоенъ, онъ могъ бы легче найти доказательства безпокойства въ людяхъ, чѣмъ въ своеволіи безмолвствующихъ изваяній.
   "Вотъ та маленькая спичка, которая можетъ зажечь и охватить край пожаромъ, послѣ 30 лѣтъ спокойствія, и въ такое время, когда въ интересахъ правительства желательно устраненіе всякаго малѣйшаго даже повода къ возбужденію національныхъ или религіозныхъ вопросовъ...
   "Вѣдь, какъ ни говори, а тѣ, которые эту мѣру подсказывали сѣверозападному генералъ-губернатору, вѣроятно, очень были недалеки отъ мысли подсказать и другую ей подобную: потребовать, чтобы внѣ домовъ и церквей никто не могъ креститься публично безъ разрѣшенія мѣстнаго начальства...
   "Во всякомъ случаѣ, живого человѣка, крестящагося на улицѣ, можно скорѣе заподозрить въ неблагонадежности, чѣмъ безмолвный вѣковой крестъ на перекресткѣ двухъ дорогъ.
   "Ошибаюсь я или нѣтъ, покажетъ время, но по совѣсти скажу: боюсь этихъ маленькихъ мѣръ: онѣ всегда приносятъ несчастіе. А молодому нашему Государю нужно только желать того, что сулитъ Ему счастье и любовь".
   Нельзя не отмѣтить и того, что Петербургскія Вѣдомости называютъ приведенныя соображенія кн. Мещерскаго весьма справедливыми.

"Русская Мысль", кн.V, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru