Намъ приходилось много разъ указывать, что мнимо самобытныя идеи и національныя будто бы особенности оказывались нерѣдко "переживаніями". Такія же особенности находились и у другихъ народовъ въ разную пору ихъ развитія. Истинно-національнымъ и благодатнымъ можетъ быть лишь плюсъ къ общечеловѣческому; наши лжесамобытники получаютъ свое національное, вычитая изъ общественнаго достоянія русскаго народа то, что составляетъ славу и достоинство человѣка. Не говоря уже о разныхъ "букѣевскихъ" (орда такая есть) публицистахъ, приходится отмѣтить, какъ выдающіеся, но мрачно настроенные умы впадаютъ въ преувеличенія и парадоксы, горько или грозно осуждая либеральныя теченія. Иногда и тутъ оказывается, что подобные суровые приговоры, несмотря на всю ихъ своеобразность, сходны съ сужденіями, которыя внушались пессимистическимъ же настроеніемъ на Западѣ. Приведемъ весьма поучительный примѣръ. Намъ доставлена статья о Московскомъ Сборникѣ К. П. Побѣдоносцева. Авторъ обращаетъ вниманіе на то, что нѣкоторыя изъ разсужденій сборника о великой лжи напоминаютъ парадоксы объ условленной лжи Макса Нордау. Приводимъ выдержки изъ Die conventionellen Lügen der Kulturmenschheii, по изданію 1893 года, и изъ Московскаго Сборника по второму изданію.
Wenn aber alle verbreiteten Blätter des Landes mit Ausdauer einem gewissen Ziele zustreben, wenn sie nicht zu konkrete, sondern etwas allgemein ausgedrückte Gedanken unermüdlich durch Monate, durch Jahre wiederholen, ihre Leser immer wieder auf ihren Gesichtspunkt führen, so gibt es schlechterdings nichts, was sie nicht schließlich durchsetzen können, so gibt es die Regierung, das Gesetz, die Sitte, ja die Weltanschauung nicht, die ihnen widersteht (S. 317).
Sie ist eine kritische Ueberwacherin der Tagesvorfälle, sie nimmt es auf sich, die Handlungen, ja auch die Worte und selbst die unausgesprochenen Absichten der Menschen zu beurtheilen, diese zu brandmarken oder zu preisen, sie zu ermuthigen oder zu bedrohen, sie der Gesammtheit zur Liebe und Nachahmung zu empfelen oder als Gegenstand des Abscheus und der Verachtung zu bezeichnen; sie verköpfert in sich die öffentliche Meinung, sie legt sie deren Recht bei, sie übt deren Strafgewalt bis zu ihrer furchtbarsten Form, der Aechtung und moralische Vernichtung... (S. 318).
Нѣтъ правительства, нѣтъ закона, нѣтъ обычая, которые могли бы протни устоять разрушительному дѣйствію печати въ государствѣ, когда всѣ газетные листы его изо дня въ день, въ теченіе годовъ, повторяютъ и распространяютъ въ массѣ одну и ту же мысль, направленную противъ того или другого учрежденія (стр. 58).
Печать ставитъ себя въ положеніе судящаго наблюдателя ежедневныхъ явленій она обсуждаетъ не только дѣйствія и слова людскія, но испытуетъ даже невысказанныя мысли, намѣренія и предположенія, по произволу клеймитъ ихъ или восхваляетъ, возбуждаетъ однихъ, другимъ угрожаетъ, однихъ выставляетъ на позоръ, другихъ ставитъ предметомъ восторга и примѣромъ подражанія. Во имя общественнаго мнѣнія она раздаетъ награды однимъ, другимъ готовитъ казнь, подобную средневѣковому отлученію... (стр. 58).
Въ Сборникѣ говорится, что "любой уличный проходимецъ, любой болтунъ изъ непризнанныхъ геніевъ, любой искатель гешефта, имѣя свои или доставъ для наживы и спекуляціи чужія деньги, можетъ основать газету" и т. д.; почти то же самое говоритъ и Нордау: "Der erste beste Mensch von der Strasse, ein Lastträger, ein verbummeltes Genie, ein Spekulant, kann, wenn er Geld hat, oder eine Erbschaft macht, oder Kommanditäre findet, eine Zeitung grösten Styls gründen", etc.
Могутъ сказать: именно сходство въ утвержденіяхъ столь по всему
противоположныхъ писателей и свидѣтельствуетъ въ пользу ихъ правильности. Я этого не думаю. Если вглядѣться попристальнѣе въ книгу Нордау и въ Московскій Сборникъ, нельзя, дѣйствительно, не убѣдиться, что ихъ раздѣляетъ, по умонастроенію авторовъ, непереходимая пропасть. Но въ сужденіяхъ о печати русскій писатель поддался мнительности, которая не въ русскомъ характерѣ. Національное пониманіе значенія печати у насъ ярко выразилось въ ученіи славянофиловъ. "Мысль, слово -- это не прерогатива, а неотъемлемая принадлежность человѣка, безъ которой онъ не человѣкъ, а животное" (И. С. Аксаковъ, Сочиненія, V, 11--12). Московскій Сборникъ и къ славянофиламъ относится неблагосклонно. Совершенно иное отношеніе къ нимъ встрѣчаемъ мы въ сборникѣ статей другого высокопоставленнаго лица, Т. И. Филиппова {Сборникъ Т. Филиппова. Спб. 1896.}. Сборникъ этотъ посвященъ Непорочной памяти Ивана Васильевича Кирѣевскаго. "Онъ былъ,-- говоритъ Т. И. Филипповъ,-- надо мной отъ дней моей юности, онъ осѣнялъ первыя незрѣлыя попытки моей литературной дѣятельности". Авторъ заявляетъ, что онъ давній, убѣжденный и вѣрный послѣдователь направленія охранительнаго, но къ этому прибавляетъ: "Считаю однако нужнымъ оговориться: есть охранитель и охранитель. Вѣдь и опричникъ говоритъ, что онъ охранитель, и даже гордится тѣмъ, что онъ песъ. Ни! но и худшій пса, сказалъ бы я такому охранителю, который своимъ нечистымъ прикосновеніемъ оскверняетъ непорочное само по себѣ исповѣданіе".
Авторъ, конечно, съ полнымъ правомъ надѣется, что даже недоброжелательно относящіеся къ его направленію судьи не обидятъ его смѣшеніемъ съ такими охранителями. Т. 0. Филипповъ всегда отстаивалъ одно и то же міровоззрѣніе, какъ въ тѣ времена, когда въ нашемъ обществѣ господствовали иныя теченія мысли, находившія сочувствіе и въ правительствѣ, такъ и въ послѣдніе годы, когда, по выраженію автора, появилось столько Савловъ, выжидавшихъ лишь благопріятныхъ для себя обстоятельствъ, чтобъ объявить себя внезапно (курсивъ подлинника) обращенными Савлами.
Первая статья, помѣщенная въ сборникѣ,-- рѣчь Т. И. Филиппова, тогда, въ 1854 году, преподавателя русскаго языка и словесности, О началахъ русскаго воспитанія. Въ этой рѣчи мы должны отмѣтить мысль, и до сихъ поръ почти не осуществленную въ отношеніяхъ между русскою школою и обществомъ. Молодой учитель словесности сорокъ два года тому назадъ настаивалъ на необходимости въ дѣлѣ воспитанія дружнаго, согласнаго дѣйствія школы и общества. Онъ справедливо говорилъ, что всякій, любящій отечество, "не можетъ остаться равнодушнымъ къ ходу народнаго образованія и не рѣшится сложить съ себя всѣ заботы о немъ, предоставивъ ихъ исключительно тѣмъ, кому оно поручено правительствомъ".
Т. И. Филипповъ сильно стоялъ за усиленіе въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ преподаванія родного языка и словесности. Увы! Это и теперь лишь благочестивое желаніе, и охранительныя мнѣнія автора звучатъ оппозиціей. Родителямъ, собравшимся на торжественномъ актѣ первой московской гимназіи, авторъ развивалъ обстоятельный и весьма интересный планъ преподаванія русскаго языка и словесности. Родному языку и литературѣ посвящены и многія другія статьи сборника. Т. И. Филипповъ въ этомъ отношеніи долженъ быть признанъ однимъ изъ лучшихъ знатоковъ, онъ любовно относился всегда и къ народной пѣснѣ, и къ великимъ нашимъ писателямъ. С. В. Максимовъ говоритъ въ этой же книжкѣ Русской Мысли, какъ много обязанъ былъ автору Сборника покойный Горбуновъ. Тѣсная дружба связывала Т. И. Филиппова съ Островскимъ, литературные интересы всегда были дороги ему.
Само собою разумѣется, что во многомъ и многомъ мы несогласны со Сборникомъ. Возьмемъ, напримѣръ, статью о драмѣ Островскаго: Не такъ живи, какъ хочется. Авторъ жестоко и, по моему мнѣнію, односторонне нападаетъ на Жоржъ-Зандъ и черезчуръ идеализируетъ русскую народную семью, утверждая, что всѣ семейныя отношенія у насъ обсуждаются "совершенно сообразно съ ученіемъ церковнымъ". Не могу я раздѣлять и благоговѣйнаго отношенія автора къ проповѣди сплошного терпѣнія и смиренія и къ такимъ основамъ семейной жизни, которыя высказываются въ слѣдующихъ словахъ народной пѣсни:
"Мужъ жену не любитъ, другую не возьметъ,
Другую не возьметъ, тебя не минуетъ".
Я не читалъ прежде этой статьи Т. И. Филиппова. Она въ первый разъ была напечатана давно, въ Русской Бесѣдѣ 1856 г. Меня нѣсколько удивило, что авторъ придаетъ огромное значеніе въ художественномъ произведеніи мысли, намѣренію. Онъ высоко цѣнитъ то, что "цѣлъ (названной) драмы -- возстановленіе разлаженныхъ семейныхъ отношеній". Въ другомъ мѣстѣ той же статьи Т. И. Филипповъ говоритъ: "Сверхъ драматическаго своего достоинства, задача этой драмы замѣчательна въ высшей степени и по отношенію къ жизненному смыслу, въ ней заключенному: здѣсь предлагается художественное рѣшеніе одного изъ важнѣйшихъ нравственныхъ и общественныхъ вопросовъ" (стр. 20). Двумя страницами раньше мы встрѣчаемъ однако мнѣніе, не гармонирующее съ приведеннымъ: тамъ авторъ говоритъ, что писатели, которые дѣлаютъ свои произведенія орудіемъ для рѣшенія общественныхъ и нравственныхъ вопросовъ, нарушаютъ этимъ основный законъ самобытности искусства.
Отмѣчу мимоходомъ одно выдающееся по своей политической проницательности мнѣніе Т, И. Филиппова, высказанное имъ еще въ 1862 году. Дѣло идетъ объ аббисинцахъ и шойцахъ. "Для предпріимчиваго русскаго путешественника, говорилось въ статьѣ о несторіянахъ, мало болѣе заманчивыхъ задачъ, какъ посѣщеніе этого мало извѣстнаго и столь любопытнаго народа".
Да, Сборникъ Т. И. Филиппова написанъ дѣйствительно человѣкомъ охранительнаго направленія, которое охраняетъ и достоинство человѣка. Встрѣчаются два-три черезчуръ рѣзкихъ отзыва о людяхъ несимпатичнаго автору направленія, но и они почти не выходятъ изъ предѣловъ литературной полемики. Вотъ у г. Розанова, одного изъ духовныхъ вождей-охранителей второго разряда, встрѣчаются такія полемическія красоты, которыя невозможно читать безъ глубочайшаго отвращенія. Я не стану, разумѣется, пачкать Русскую Мысль подобными выдержками, но совѣтую всѣмъ не утратившимъ стыда охранителямъ прочесть въ статьѣ г. Розанова Рѣчная память (Русское Обозрѣніе, октябрь), страницу 660. украшающую этотъ журналъ. Тамъ рѣчь идетъ о гг. Михайловскомъ и Карѣевѣ. Вотъ къ такимъ писателямъ, какъ г. Розановъ, и къ такимъ журналамъ, гдѣ они пишутъ, вполнѣ примѣнимы горькія слова въ Московскомъ Сборникѣ К. П. Побѣдоносцева. Читаешь и глазамъ своимъ не вѣришь,-- такая это гадость.
По поводу Московскаго Сборника появилось нѣсколько статей въ Московскихъ Вѣдомостяхъ. Въ одной изъ нихъ, привѣтствуя третье (меньше, чѣмъ бъ годъ) изданіе этой книги, газета видитъ въ этомъ фактѣ много утѣшительнаго: русскій читатель эмансипировался отъ руководительства журналовъ и газетъ. Но не замѣчаютъ ли Московскія Вѣдомости, что своимъ утвержденіемъ они опровергаютъ одну изъ основныхъ мыслей Сборника? Вѣдь побѣда книги надъ газетой свидѣтельствуетъ о томъ, что печать вовсе не великая ложь,-- съ точки зрѣнія Московскаго Сборника: какая же это сила, которая отступаетъ передъ сборникомъ статей? Если убѣжденное и талантливое слово имѣетъ такое значеніе, то именно въ интересахъ его нравственныхъ достоинствъ и просвѣтительнаго вліянія необходимо предоставить просторъ и мысли иного направленія, независимому слову вообще. Т. И. Филипповъ утверждаетъ, что господство у насъ въ шестидесятыхъ годахъ того направленія, которое онъ называетъ ложно-либеральнымъ, сбыло естественнымъ послѣдствіемъ ложной системы, налагавшей тяжкія узы на всякое свободное проявленіе общественной мысли" (стр. 240).
Въ заключеніе нѣсколько словъ pro domo sua. Довольно извѣстный публицистъ, г. Иловайскій, напечаталъ въ тридцатомъ изданіи своего очень плохого и поверхностнаго учебника русской исторіи между прочимъ и собственныя разсужденія и приговоры о современной русской печати. Литературные нравы Голоса и Новаго Времени,-- читаемъ мы на страницѣ 335-й названнаго учебника -- и вообще нашей ежедневной печати,-- "нерѣдко страдали грубостью и неуваженіемъ къ личности". Принимая въ соображеніе, что г. Иловайскій давно уже пишетъ и въ Новомъ Времени, и въ Московскихъ Вѣдомостяхъ, и въ другихъ газетахъ, нельзя не признать въ его словахъ нѣкоторой доли правды. Къ сказанному онъ прибавляетъ: "Нѣкоторые органы столичной печати проявили, сверхъ того, легкомысленное противонаціональное направленіе, несогласное съ отечественнымъ строемъ и русскими интересами (напримѣръ, въ Петербургѣ, журналъ Вѣстникъ Европы, издаваемый Стасюлевичемъ, а въ Москвѣ Русскія Вѣдомости, редактируемыя Соболевскимъ и Постниковымъ, Русская Мысль, редактируемая Лавровымъ и Гольцевымъ. Голосъ былъ закрытъ. Нѣкоторымъ его продолженіемъ явилась газета Нотовича НовостиJ", Полемизировать съ г. Иловайскимъ мы, конечно, не станемъ. Что наше направленіе несогласно съ отечественнымъ строемъ и русскими интересами по Иловайскому,-- это несомнѣнно и насъ глубоко радуетъ. Но неужели г. Иловайскій, достигнувъ столь преклоннаго возраста на служеніи -- такъ или иначе -- наукѣ и литературѣ, не понимаетъ всего неприличія своего поступка? {Не говорю уже о томъ, что г. Иловайскому неизвѣстно, кто, кромѣ оффиціальнаго редактора-издателя, участвуетъ въ редактированіи Русской Мысли, и потому называть меня онъ не имѣлъ права.} Мы дадимъ ему совѣтъ: пусть онъ вычеркнетъ приведенныя слова изъ своего учебника въ слѣдующемъ изданіи. Г. Иловайскій, напечатавъ ихъ, поступилъ... не глубокомысленно: для многихъ и многихъ изъ гимназистовъ, которые имѣютъ несчастье учиться по его учебнику (увы, и я,-- человѣкъ почтеннаго-таки возраста,-- по нему учился), эти слова прозвучатъ какъ приглашеніе познакомиться съ названными изданіями.