Гончаров Иван Александрович
Гончаров о любви и художественном творчестве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Гончаровъ о любви и художественномъ творчествѣ.

   Въ январьской книжкѣ "Русскаго Обозрѣнія" мы находимъ очень любопытную посмертную статью Гончарова надъ названіемъ "Намѣренія, задачи и идеи романа Обрывъ". Нѣкоторыя разсужденія Гончарова представляютъ большой интересъ, рисуя совершенно законченное писательское міровоззрѣніе съ опредѣленными эстетическими и нравственными требованіями. Объясненіе, относящееся къ Обрыву, отличается, какъ и все, что выходило изъ подъ пера этого замѣчательнаго художника, необычайною ясностью и точностью. Гончаровъ интересовался развитіемъ человѣческой страсти, и его романъ даетъ изображеніе этой страсти, въ самыхъ различныхъ, типичныхъ формахъ. "Прежде всего, пишетъ онъ, я сосредоточился на Вѣрѣ, на образѣ ея честной женской любви, обратившейся по несчастнымъ обстоятельствамъ въ гибельную страсть. Меня увлекали проявленія страсти въ чистой и гордой натурѣ женщины и борьба ея съ нею".
   Вообще меня всюду поражалъ процессъ разнообразнаго проявленія страсти., т. е. любви,-- который, что бы ни говорили, имѣетъ громадное вліяніе на судьбу -- и людей и людскихъ дѣлъ. Я наблюдалъ игру этой страсти всюду, гдѣ видѣлъ ея признаки, и всегда порывался изобразить ихъ,-- можетъ быть, потому, что игра страстей даетъ художнику богатый матеріалъ живыхъ эфектовъ, драматическихъ положеній, и сообщаетъ больше жизни его созданіямъ. Работая надъ серьезной и пылкой страстью Вѣры, я невольно расшевелилъ и исчерпалъ въ романѣ почти всѣ образы страстей. Явилась страсть Райскаго къ Вѣрѣ, особый видъ страсти, свойственный его характеру, потомъ страсть Тушина къ ней-же, глубокая, разумно-человѣческая, основанная на сознаніи и убѣжденіи въ нравственныхъ совершенствахъ Вѣры; далѣе безсознательная, почти слѣпая страсть учителя Козлова къ своей невѣрной женѣ; наконецъ, дикая, животная, но упорная и сосредоточенная страсть простого мужика Савелья къ женѣ его Маринѣ, этой крѣпостной Мессалинѣ. Я не соображалъ и не разсчитывалъ этого, какъ алгебраическую выкладку: нѣтъ, всѣ эти параллели страстей явились сами собою, какъ сами-же собой, будто для противоположности этимъ страстямъ, явились двѣ женскія фигуры -- безъ всякаго признака страстей: это -- Софья Бѣловодова, петербургская дама, и Марфинька, сестра Вѣры.
   Гончаровъ такъ заключаетъ эту свою мысль:
   Весь рядъ этихъ личностей представляетъ нѣкоторую градацію, гдѣ на высотѣ стоятъ безупречныя -- Бѣловодова и Марфинька, потомъ -- Бабушка и Вѣра, и, наконецъ, нисходитъ до крайняго злоупотребленія человѣческой натуры -- въ женѣ Козлова и въ Маринѣ- Послѣдняя уже представляетъ окончательное паденіе человѣка до животнаго. Нерѣдко слышишь упреки: зачѣмъ художникъ избираетъ такіе сюжеты, какъ, напримѣръ, болѣзни страсти, ихъ уродливости, безобразныя явленія, и такія лица, какъ Вѣра, Бабушка, съ ихъ паденіями, и, наконецъ (quelle horreur!), жена Козлова и Марина? Какъ скоро эти лица -- люди, такъ и нельзя обходить ихъ, и нельзя отворачиваться отъ ихъ пороковъ и слабостей. Лучше бы изображать только чистыхъ и безупречныхъ героевъ и героинь, но тогда искусство было-бы, какъ въ прежнее bon vieux temps, только забавой, развлеченіемъ досуга. Между тѣмъ, въ наше время, когда человѣческое общество выходитъ изъ дѣтства и замѣтно зрѣетъ, когда наука, ремесла, промышленность -- дѣлаютъ серьезные шаги, искусство отставать отъ нихъ не можетъ. Оно имѣетъ тоже серьезную задачу -- это довершать воспитаніе и совершенствовать человѣка. Оно такъ-же, какъ наука, учитъ чему-нибудь, остерегаетъ, убѣждаетъ, изображаетъ истину, но только у него другіе пути и пріемы: эта пути -- чувства и фантазія. Художникъ -- тотъ-же мыслитель но онъ мыслитъ не посредственно, а образами. Вѣрная сцѣна или удачный портретъ дѣйствуютъ сильнѣе всякой морали, изложенной въ сентенціи.
   Изображеніе страстей -- это одна задача "Обрыва". Другая задача его -- прослѣдить въ лицѣ Райскаго натуру художника, ея проявленія въ искусствѣ и въ жизни. Кромѣ этихъ двухъ задачъ Гончарова смолоду занималъ вопросъ о такъ называемомъ паденіи женщины, одинъ изъ самыхъ, по его словамъ, важныхъ, вопіющихъ но своей несправедливости вопросовъ. И вотъ что пишетъ на эту тему этотъ тонкій художникъ съ поразительнымъ чутьемъ къ простой человѣческой правдѣ, свободной отъ всякой аффектаціи:
   "Меня всегда поражали, пишетъ онъ, во первыхъ -- грубость въ понятіи, которымъ опредѣлялось это паденіе, а во вторыхъ -- несправедливость и жестокость, обрушиваемая на женщину за всякое паденіе, какими-бы обстоятельствами оно ни сопровождалось, тогда какъ о паденіи мужчинъ вовсе не существуетъ никакого вопроса. (Въ послѣднемъ случаѣ все ссылаются на разницу, которую вложила сама природа въ женскій организмъ, на назначеніе, указанное женщинѣ, и на нѣкоторыя особыя условія и свойства женской натуры. Въ этой ссылкѣ есть очень маленькая доза правды, а больше лукавство. Но я не касаюсь этого вопроса: это не мое дѣло). Паденіе женщинъ опредѣляютъ обыкновенно извѣстнымъ фактомъ, не справляясь съ предшествовавшими обстоятельствами: ни съ лѣтами, ни съ воспитаніемъ, ни съ обстановкой, ни вообще съ судьбою невинной дѣвушки. Ранняя молодость, сиротство или отсутствіе руководства, экзальтація нервической натуры -- ничто не извиняетъ жертву,-- и она теряетъ всѣ женскія права на всю жизнь, и нерѣдко, въ безнадежности и отчаяніи скользитъ дальше по тому-же пути. Между тѣмъ, общество биткомъ набито такими женщинами, которыхъ рѣшетка тюрьмы, т. е., страхъ, строгость узды, а иногда еще хуже -- разсчетъ на выгоды -- уберегли отъ факта, но которыя тысячу разъ падали и до замужества, и въ замужествѣ, тратя всѣ женскія чувства на всякаго встрѣчнаго, въ раздражительной игрѣ кокетства, легкомыслія, празднаго тасканья, притворныхъ нѣжностей, взглядовъ и т. п., куда уходитъ все, что есть умнаго, тонкаго, честнаго и правдиваго въ женщинѣ. Мужчины тоже со своей стороны поддерживаютъ это, и топятъ молодость въ чаду разгула страстей и всякой нетрезвости, а потомъ гордо являются къ брачному вѣнцу, съ болѣзненнымъ или изношеннымъ организмомъ, послѣдствіями котораго награждаютъ дѣвственную подругу и свое потомство,-- какъ будто для насъ, неслабаго пола, чистота нравовъ вовсе не обязательна. Смѣшно вооружаться и гремѣть противъ этого, слишкомъ укоренившагося зла,-- я и не вооружаюсь (всякій почти изъ насъ попалъ бы камнемъ въ перваго себя), я вооружаюсь только противъ тяжкой отвѣтственности, которой слѣпо и безъ разбора подвергаютъ женщинъ. Я и въ романѣ взялъ защиту этого дѣла; по напомню опять, что романистъ -- не моралистъ, слѣдовательно, и я не могъ взять на себя рѣшеніе вопроса о паденіяхъ женщинъ, а старался изобразить -- двухъ, виновныхъ въ фактѣ, но не падшихъ женщинъ. Затѣмъ, уже пусть читатель самъ рѣшаетъ вопросъ о томъ, что такое паденіе женщины.
   Въ той-же статьѣ мы находимъ слѣдующее отчетливое разсужденіе чисто-эстетическаго характера:
   "Я отнюдь не согласенъ, пишетъ Гончаровъ, съ тѣми эстетиками, изъ новыхъ поколѣній, которые ограничиваютъ цѣль искусства одними крайне-утилитарными цѣлями, требуя, чтобы оно отражало только жизнь, кишащую заботами нынѣшняго дня, изображало вчера родившихся и завтра умирающихъ героевъ и героинь и чтобы несло въ свои предѣлы всякую мелочь, всѣ подробныя черты, не успѣвшія сложиться въ какой-нибудь болѣе или менѣе опредѣленный порядокъ, т. е., образъ. Искусство серьезное и строгое не можетъ изображать хаоса разложенія, всѣхъ микроскопическихъ явленій жизни; это дѣло низшаго рода искусства: карикатуры, эпиграммы, летучей сатиры. Истинное произведеніе искусства можетъ изображать только устоявшуюся жизнь въ какомъ-нибудь образѣ, физіономіи, чтобы и самые люди повторились въ многочисленныхъ тонахъ подъ вліяніемъ тѣхъ или другихъ началъ, порядковъ воспитанія, чтобы явился какой-нибудь постоянный, опредѣленный образъ формы жизни и чтобы люди этой формы явились во множествѣ видовъ или экземпляровъ съ извѣстными правилами, привычками. А для этого ну ясно, конечно, время. Только то, что оставляетъ замѣтную черту въ жизни, что поступаетъ, такъ сказать, въ ея капиталъ, будущую основу, то и входитъ въ художественное произведеніе, оставляющее прочный слѣдъ въ литературѣ.
   Это можно пояснить недалекимъ примѣромъ. Россія переживаетъ теперь великую эпоху реформъ: такой эпохи, такой великой работы всего царства не было съ Петра. Старые люди, какъ старые порядки, доживаютъ свой срокъ, новые пути еще не установились; все поглощено напряженнымъ трудомъ и ожиданіями благихъ результатовъ. Искусству не надъ чѣмъ остановиться пока. Старые художники дописываютъ старую жизнь и прежнихъ людей. Новыхъ еще нѣтъ: сама новая жизнь не вложилась въ опредѣленную физіономію, и люди не имѣютъ опредѣленнаго лица и характера. Тургеневъ (въ "Запискахъ охотника"), Писемскій, Григоровичъ -- обезсмертили нравы русскаго крѣпостного крестьянина, Писемскій, сверхъ того, наплодилъ мполсество типовъ мелкаго провинціальнаго чиновничества, Островскій исчерпалъ весь купеческій бытъ, и все это до реформъ. Старые люди еще не перевелись, а новые не созрѣли и не представляютъ никакихъ опредѣленныхъ физіономій, съ которыхъ художникъ могъ-бы писать портреты. Реформамъ всего 15, а инымъ -- 10 лѣтъ отъ роду,-- и только тогда, когда онѣ установятъ жизнь, и когда жизнь эта окрѣпнетъ въ прочной формѣ и дастъ общій широкій образъ, тогда въ средѣ ея опредѣлятся безчисленные образы людей. Явится уже другой крестьянинъ, не похожій на крѣпостного, другіе чиновники и купцы, не прежніе, а какъ ихъ образуетъ духъ реформъ,-- и тогда явится и обильная жатва для будущихъ Тургеневыхъ, Писемскихъ и Островскихъ. А до тѣхъ поръ нельзя и обвинять насъ, стариковъ, что мы изображаемъ только старую жизнь, какъ печатно упрекали меня. Новая жизнь и новые люди не вылупились еще изъ яйца. Я, въ свою очередь, спрошу, отчего-же въ молодомъ поколѣніи не являются такіе писатели, какъ Островскій, Тургеневъ, Писемскій? Все по той-же причинѣ: не съ кого и не съ чего имъ писать, оттого они и пишутъ мелочи, пустяки, или придираются къ старикамъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 2, 1895

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru