Гранд Сара
Камера приговоренных

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Веры Спасской.
    Текст издания: журнал "Современникъ", No 9, 1914.

  

Камера приговоренныхъ.

Разсказъ Сары Грандъ.
Съ англійскаго.

   Въ камеру была заключена лэди Шарлотта Темлльморъ, присужденная къ смертной казни за убійство своего мужа. Всѣ пружины были пущены въ ходъ, чтобъ смягчить приговоръ, но пока безрезультатно. Дѣло въ томъ, что лэди Шарлотта, женщина гордая, полная чувства собственнаго достоинства и, вмѣстѣ съ тѣмъ, красивая, имѣла враговъ. Въ ихъ числѣ былъ одинъ человѣкъ, отъ котораго очень много зависѣло для нея въ ея настоящихъ условіяхъ, но котораго она когда-то оскорбила, презрительно насмѣявшись надъ его объясненіемъ въ любви. Въ обществѣ говорили, что процессъ ея велся съ неприличной поспѣшностью, и что для казни былъ назначенъ ранній до несправедливости срокъ; сильное негодованіе чувствовалось по этому поводу въ странѣ. Но наступилъ канунъ рокового дня, и все, чего ея друзьямъ удалось пока добиться, это разрѣшенія исполнить ея скромную просьбу: не докучать ей въ ея послѣдніе часы услужливостью и вниманіемъ, оставить ее въ покоѣ въ камерѣ приговоренныхъ и дать ей сосредоточиться, чтобъ съ подобающей покорностью и мужествомъ встрѣтить свою судьбу. Тюремный капелланъ провелъ съ ней нѣсколько времени передъ вечеромъ. На немъ лежала печальная обязанность подготовить ее къ самому худшему. Теперь, когда стали спускаться сумерки, онъ поднялся, чтобъ уйти, повинуясь ея категорическому желанію. Она тоже встала, блѣдная, но совершенно спокойная, и почтительно отвѣтила на глубокій поклонъ, съ которымъ онъ удалился.
   Тюремный сторожъ проводилъ его и заперъ дверь.
   Стоя на томъ же мѣстѣ и въ той же величественной позѣ, выпрямившись во весь ростъ и сложивъ бѣлыя руки, она прислушивалась къ скрипу массивнаго замка въ ржавыхъ перемычкахъ, къ звону и лязгу тяжелыхъ ключей, болтавшихся у сторожа на поясѣ, къ неровнымъ шагамъ и ихъ отголоску по плитамъ коридора, пока не замеръ въ ожиданіи послѣдній слабый звукъ. Тогда она опустилась на стулъ, медленно, какъ автоматъ, и съ минуту сидѣла неподвижно, устремивъ бездѣльный взоръ въ пространство. Какъ бы щадя ее, сознательная жизнь оцѣпенѣла въ ней, хотя и не надолго.
   Часы или мгновенія прошли съ тѣхъ поръ, какъ затворилась дверь, отвѣтить на это она не могла бы. Но къ ней вернулись мысли, и, смутно и сбивчиво сначала, потомъ все точнѣй и опредѣленнѣй, послѣдовало неизбѣжное "допрашиваніе разума и внѣшнихъ предметовъ".
   "Завтра утромъ буду казнена за убійство своего мужа!" -- былъ первый обрывокъ мысли, принявшій отчетливую форму въ ея умѣ. "Буду висѣть съ веревкой на шеѣ, пока не умру! Пока не умру!" -- медленно повторила она.
   "Это точно сонъ, а между тѣмъ, это болѣе несомнѣнно, чѣмъ все другое, чего я когда-либо ожидала въ жизни. Всегда я знала, что должна умереть -- знала это какъ фактъ -- но теперь, когда я знаю, въ какое время, и гдѣ, и какъ это будетъ, это мнѣ кажется ничуть не болѣе близкимъ или болѣе вѣроятнымъ, чѣмъ когда я была маленькимъ ребенкомъ, игравшимъ подъ лучами солнца. Завтра утромъ буду казнена! Буду висѣть съ веревкой на шеѣ, пока не умру! О, Боже!" Она стала ломать руки, тяжело и судорожно рыдая. "Да, была ли я когда-нибудь маленькимъ ребенкомъ? Для того родиться, чтобъ попасть на висѣлицу! Это такой невѣроятный конецъ для дочери моего отца, для жены моего мужа! Я даже и теперь не въ силахъ считать это возможнымъ. Я вижу это во снѣ. Но почему же пробужденіе такъ долго не наступаетъ?"
   Снова въ мысляхъ ея произошла остановка, но усиліемъ воли она заставила себя немного встрепенуться и оглядѣлась вокругъ. "Когда мнѣ случалось читать объ этой камерѣ и о заключенныхъ, ожидающихъ въ ней казни, мнѣ всегда хотѣлось знать, что они должны чувствовать въ это время. Что они чувствуютъ?" -- спросила она себя. "Застываютъ въ апатіи? Нѣтъ, у меня нѣтъ апатіи. Трепещутъ отъ страха? Нѣтъ. Я зубного врача больше боялась. И я умѣю переносить страданіе. Страданіе, да! Но обстановка? Обстановка будетъ ужасна, церемонія будетъ позорна. Одна мысль о ней кидаетъ меня въ ознобъ; щеки мои блѣднѣютъ, глаза уходятъ въ орбиты, сердце сжимается; но это не страхъ. Я могла бы, не дрогнувъ, принести себя въ жертву, но быть казненной". Она вскочила на ноги. "О, какъ я рада, что меня оставили одну! Завтра я буду спокойна, и никогда никто не узнаетъ -- о чемъ? Объ этой слабости? А между тѣмъ, и слабость вѣрно оттого, что я одна. Я всегда ненавидѣла одиночество. Но вотъ, поступь моя тверда и легка, голова свѣтла. Я могла бы взойти на эшафотъ такъ же хладнокровно, какъ иду сейчасъ къ этой двери". И, подойдя къ двери, она обернулась почти улыбаясь, почти съ вызовомъ свѣту. "Я олицетворенная сила и здоровье", продолжала она. "Мой организмъ въ полномъ порядкѣ,-- вотъ развѣ только эта странная боль въ сердцѣ, что появляется порой и затѣмъ исчезаетъ; но это пустяки. Я молода и хороша собой, какъ нѣкоторые находятъ. Я могу прожить еще шестьдесятъ лѣтъ",-- она запнулась и потомъ саркастически прибавила: "то есть, могла бы прожить".
   Устало направилась она обратно къ стулу и сѣла на него бокомъ, барабаня пальцами по его спинкѣ и глядя вверхъ, въ узкое окно. Гдѣ-то вблизи часы пробили четверть, и въ отдаленіи нѣсколько другихъ повторили ихъ бой.
   "Зимній день коротокъ",-- подумала лэди Шарлотта.-- "Черезъ полчаса будетъ темно. Въ какомъ мѣстѣ вселенной буду я завтра въ это время? Завтра, въ это время, я буду это знать".
   Она повернулась къ стоявшему возлѣ нея столу и спросила себя: "Зажечь мнѣ свѣчу или лучше слѣдить, какъ сгущается мракъ,-- въ послѣдній разъ прослѣдить за этимъ? Какъ странно это кажется,-- все, все въ послѣдній разъ! Кончился мой послѣдній день. Близится моя послѣдняя ночь. Наступили мои послѣднія сумерки. О, сумерки минувшихъ дней! благоуханныя лѣтнія сумерки -- на лужайкѣ -- дома -- у моря -- братья, сестры, отецъ, мать.-- Мать!" -- повторила она; и глухое рыданіе потрясло ее всю. Она опустила голову на руки, скрещенныя на спинкѣ стула, и нѣкоторое время оставалась безъ движенія. Окружавшее ее молчаніе какъ-будто усиливалось вмѣстѣ съ темнотой, но вдругъ его нарушили слабые звуки музыки, доносившіеся изъ города, кишѣвшаго людской толпой. Лэди Шарлотта медленно подняла голову и стала прислушиваться. "На улицахъ музыка", подумала она. "Теперь вездѣ уже горятъ огни. Люди спѣшатъ въ театры и концерты. Я, знатная дама, которую завтра казнятъ,-- убійца!-- безъ сомнѣнія, для многихъ представляю интересъ; но жизнь ихъ, несмотря на это, идетъ по прежней колеѣ. Зачѣмъ имъ это принимать къ сердцу? Принимала я развѣ къ сердцу положеніе тѣхъ, что сидѣли здѣсь раньше меня?.. Но какъ эта жалкая музыка напоминаетъ прошлое. Я одѣвалась бы теперь къ вечеру, или встрѣчала бы внизу своихъ гостей, или ѣхала бы куда-нибудь на обѣдъ съ своимъ мужемъ -- мужемъ.-- Боже милосердный!" воскликнула она. Я позабыла. О, но вѣдь могу же я думать о немъ! Онъ былъ мой тогда, -- самый добрый, самый нѣжный, самый хорошій... Какъ одиноко здѣсь!" перебила она себя. "Милыхъ рукъ бы коснуться, которыхъ ужъ нѣтъ, услышать бы мнѣ голосъ..." Слова перешли въ стонъ, но слезъ не было въ ея глазахъ. Въ камерѣ началъ слышаться звукъ, похожій на удары молотка, заглушенные разстояніемъ. "Какъ удивительно мнѣ все приходитъ на память", заговорила она. "Отдѣльные стихи, обрывки пѣсенъ... Мнѣ надо зажечь свѣту. Темнота леденитъ меня. Но что же значитъ этотъ молотокъ?" Она прислушалась, потомъ зажгла восковыя свѣчи, которыя ей было позволено имѣть въ камерѣ.
   Сдѣлавъ это, она сложила руки и откинулась на спинку стула. "Да, я должна продумать это до конца", продолжала она, прижавъ руки къ сердцу. "Это облегчитъ эту ужасную боль. Это не раскаяніе. Нѣтъ. Я не убила бы его, еслибъ владѣла собой; я сдѣлала это въ минуту изступленія". "Но,-- воскликнула она страннымъ тономъ,-- "я предпочла бы тысячу разъ видѣть его мертвымъ, чѣмъ знать, что онъ живетъ съ ней мнѣ на позоръ. Я любила его. Да, и все еще люблю,-- моего мужа, который мнѣ не принадлежитъ. Въ этомъ то и пытка. Я люблю его, но простить его не могу". Она вскочила съ бурнымъ возгласомъ. "Какъ меня бѣсятъ эти удары молотка! Могли бы меня на эту ночь поставить въ покоѣ!"
   Снова начали бить городскіе часы. Лэди Шарлотта, ходившая въ тревогѣ взадъ и впередъ, остановилась и стала слушать. "Прошелъ еще часъ, а я его еще не простила. Я должна, должна его простить прежде, чѣмъ умру. О, супругъ мой! Мы встрѣтимся завтра! Отчего мое сердце такъ ожесточено?-- Она опять подошла къ стулу и сѣла. Видъ у нея былъ теперь болѣе разстроенный, чѣмъ тогда, когда отъ нея уходилъ капелланъ, но минутное возбужденіе скоро улеглось, и его смѣнило равнодушіе. "Какъ все это случилось? Мнѣ надо подумать". Она оперлась локтемъ на столъ и закрыла рукой глаза. "Мнѣ надо все это пережить въ своихъ мысляхъ. Мы были женаты. Нельзя было бы себѣ представить болѣе счастливой женщины, чѣмъ я, болѣе преданной, болѣе беззавѣтной въ своей довѣрчивости, и не было, кажется, человѣка болѣе искренняго, чѣмъ онъ. Но потому то я и не могу простить его. Я считала его искреннимъ, а между тѣмъ, вся жизнь его была сплошная ложь. Какъ я это знаю? Простая случайность. Разсказать это можно въ одну минуту. Возвращаясь разъ вечеромъ одна изъ церкви, я увидала его впереди себя. Сердце мое радостно забилось, и я ускорила шаги. Онъ шелъ не обычной ровной походкой; видно было, что онъ чѣмъ то взволнованъ, и, когда я это замѣтила, у меня -- не знаю, почему -- явилось недоброе предчувствіе, и я стала идти за нимъ слѣдомъ, не пытаясь его догнать. Съ нимъ встрѣтилась какая-то дама. Онъ хотѣлъ пройти мимо, но она остановила это. Я увидала, что они смѣются. Она повернула вмѣстѣ съ нимъ обратно, и они пошли рядомъ, возбужденно разговаривая другъ съ другомъ, причемъ она смѣялась, не переставая. Они вошли въ какой-то домъ, оставивъ дверь полуотворенной, и я послѣдовала за ними -- послѣдовала за ними въ комнату, и тогда эта женщина обернулась ко мнѣ лицомъ --она была старше меня и красивѣй. "Кто вы, и что вамъ угодно?" спросила она. Онъ сдѣлался блѣденъ, какъ смерть. "Я пришла сюда слѣдить за моимъ мужемъ", отвѣтила я. "Вашимъ мужемъ!" язвительно засмѣялась она. "Да, моимъ!" -- воскликнула я страстно. Она улыбнулась. "Но вѣдь у меня больше правъ на него?" -- сказала она. "Больше правъ"?-- повторила я. "Кто же вы?" "Его жена",-- холодно отвѣтила она. Я взглянула на него, ожидая, что онъ станетъ это отрицать, но онъ только поникъ головой. "Такъ я-то кто же?" -- воскликнула я. Онъ чуть-чуть повелъ плечами. Едва замѣтное движеніе, но для меня его было достаточно. Въ моихъ жилахъ закипѣла кровь многихъ поколѣній, привыкшихъ къ поклоненію женщинъ. Возлѣ меня лежалъ на столѣ маленькій кинжалъ, простое украшеніе, драгоцѣнная бездѣлушка, но острый и безъ ноженъ. Я схватила его, подбѣжала, ударила.-- Лэди Шарлотта встала, чтобъ воспроизвести этотъ жесть со всей яростью необузданнаго гнѣва, и затѣмъ снова опустилась на стулъ, держась рукой за сердце и задыхаясь. На нѣсколько минутъ она впала въ забытье, но вдругъ опять очнулась. На этотъ разъ она была въ судѣ, на скамьѣ подсудимыхъ, какъ заурядная преступница; но, спокойная, гордая и сдержанная, она давала судьѣ быстрые и рѣшительные отвѣты. "О, да! Я убила его. Я виновна, милордъ. Я въ этомъ не оправдываюсь". Часы опять начали играть, возвращая ее къ настоящему. "Чувствую я угрызенія совѣсти?" спросила она себя. "Могу я его простить? Нѣтъ, нѣтъ и тысячу разъ нѣтъ! Онъ заслуживалъ смерти". Когда затихъ отголосокъ башенныхъ часовъ, непрерывный стукъ молотка сдѣлался болѣе отчетливымъ. "Что это такое?-- недоумѣвала она. "Что они дѣлаютъ въ эту ночную пору? Какъ нестерпимо надоѣдливъ этотъ звукъ! Онъ меня до смерти измучилъ. Дѣйствительно ли это стучатъ молоткомъ, или это у меня въ мозгу бьется какая-нибудь жилка? А! Знаю!" -- чуть не вскрикнула она.-- "Я гдѣ-то объ этомъ читала. Въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ это слышно. Это эшафотъ! Они строятъ тамъ эшафотъ!" Послѣдовала долгая пауза, въ теченіе которой она качалась изъ стороны въ сторону въ невыразимой нравственной мукѣ; но и этотъ пароксизмъ въ свою очередь прошелъ, и мысли ея побѣжали новой вереницей. "Какъ тянутся часы! Хоть бы кончилось все скорѣй!" Она оглядѣлась вокругъ себя. "Сколькимъ несчастнымъ пришлось уже сидѣть въ этой камерѣ? На той стѣнѣ что-то нацарапано". Она взяла свѣчу и стала разсматривать грубо вырѣзанную надпись. "Джонъ Смитъ. Господи, помилуй меня!", прочитала она, и прибавила къ этому горькій комментарій. "Весьма подходящее настроеніе. Джонъ Смитъ. Мэри Питерсъ, за убійство своего ребенка. Я невинна. Да проститъ тебя Богъ, Генри Бультеръ", гласила слѣдующая надпись. "Ахъ! съ этимъ, безъ сомнѣнія, связана повѣсть о мірскомъ правосудіи", сказала лэди Шарлотта, идя дальше и продолжая разглядывать стѣну. "Умерла она или нѣтъ? Эта жалкая Мэри Питерсъ!" Л. С.-- М. Б.-- крестъ -- и -- я не могу разобрать остальное. О, до чего я устала!"
   Она поставила свѣчу на прежнее мѣсто и снова сѣла на стулъ. "Для чего собственно вырѣзывали они свои имена на стѣнѣ? По тому же побужденію, вѣроятно, по которому я ихъ читала. Въ этомъ дѣйствіи былъ извѣстный интересъ. Странно, какъ интересъ въ человѣкѣ сохраняется до самаго конца! Завтра все будетъ интересовать меня". Мысли ея вернулись къ ея предшественникамъ. "Нѣкоторые изъ нихъ спали, безъ сомнѣнія, послѣднюю ночь. Еслибъ только я могла заснуть! Я такъ устала!" Она зѣвнула и бросила взглядъ на жесткую тюремную постель. "Не заманчива она, и потомъ, стоитъ мнѣ лечь, какъ на меня нахлынетъ такой потокъ мыслей! Когда я сижу, я меньше страдаю!" Голова ея склонилась на грудь, вѣки опустились, и совершенно неожиданно овладѣлъ ею сонъ. Сначала былъ періодъ мрака, но изъ него она перешла въ лучезарную страну грезъ, гдѣ встрѣтилась со своимъ мужемъ, и все прошлое изгладилось изъ памяти. Выраженіе страданія на ея лицѣ смѣнилось; на губахъ заиграла улыбка блаженнаго привѣта. "О, мой ненаглядный! Я такъ рада, что ты пришелъ! Я такъ безпокоилась -- мнѣ снились такіе страшные сны! Но какъ только я тебя увидала, все это разсѣялось. Глупенькая, нервная у тебя женка, говоришь ты? Да,-- но, дорогой мой, мнѣ снилось, будто ты умеръ и-и-и что-то было еще",-- на нее напала тревога,-- "что-то ужасное",-- волненіе усилилось. "Рупертъ! Рупертъ! ты самъ на себя не похожъ! Зачѣмъ ты хмуришься? Что я такое сдѣлала? Кто эти люди? Что имъ отъ меня нужно? Вязать меня!" Она начала неистово бороться. "О, Рупертъ! О, мой другъ! помоги мнѣ! спаси меня! Они накидываютъ мнѣ веревку на шею -- затягиваютъ ее. Это ты сказалъ, что меня мало повѣсить? Неужели ты гвозди хочешь вбивать мнѣ въ сердце!" Съ дикимъ воплемъ она вскочила на ноги, совершенно проснувшись, и потомъ, вся дрожа, припала къ землѣ. "Какой зловѣщій сонъ! Мой мужъ равнодушно стоялъ рядомъ со мной и смотрѣлъ, какъ эти негодяи меня душили. Я только что хотѣла благодарить Бога за то, что это былъ только сонъ, но завтра -- завтра!-- О, я не могу умереть такой смертью",-- простонала она. "Чтобъ меня волокли -- женщину -- одну въ толпѣ мужчинъ -- ихъ грубыя руки -- свяжутъ меня -- надѣнутъ мнѣ на глаза повязку -- будутъ выталкивать меня -- и тѣло, и душу мнѣ растерзаютъ! Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!" Она вскочила на ноги и стала ломиться въ дверь, въ окно, царапаться о стѣну, крича въ безумной тоскѣ: "Неужели жъ мнѣ нельзя бѣжать отсюда? Помогите! Помогите! Помогите! Спасите меня! Не давайте имъ меня тащить, вязать и мучить!" Она бросилась на колѣни и стала взывать къ небу съ отчаянной мольбой: "О, Боже, возьми меня теперь,-- теперь,-- теперь!" Но бурный взрывъ прошелъ, и она упала ничкомъ на полъ, и въ ту же минуту стукъ молотка внезапно прекратился. Не сразу, однако, пришла она въ себя; но, наконецъ, медленно поднялась. "Какая странная тишина. Что-то случилось. Чего-то недостаетъ,-- чего-то знакомаго,-- какого-то звука. А, знаю! Стукъ молотка! Онъ утомлялъ мой мозгъ, пока продолжался, но теперь, когда онъ кончился, ощущается какая-то пустота, и я чувствую себя болѣе одинокой. О, хоть бы одно доброе слово, одинъ любящій взглядъ,-- одно ласковое пожатіе руки!.. Нѣтъ! Не нужно этого. Я сама предпочту остаться одна, потому что и слова, и взглядъ, и ласка, которые я любила".-- Она сдѣлала попытку дать другое направленіе своимъ мыслямъ. "Какой холодъ! Неужели я ничѣмъ не могу заняться! Писать -- кому? Читать -- что? Посмотримъ, что здѣсь есть". Она подошла къ ящику, стоявшему въ углу камеры, и, открыла его, стала разсматривать его содержимое. "Платья и украшенія. Тюремное начальство необычайно предупредительно. Обыкновенно преступниковъ такъ не балуютъ. Да, теперь я вспомнила: въ газетахъ часто описываютъ при этихъ случаяхъ костюмъ. Отравитель Пашеръ былъ одѣтъ безукоризненно, даже сиреневыя лайковыя перчатки натянулъ себѣ на руки,-- негодяй! О, вѣдь между нимъ и мной разстояніе дѣйствительно неизмѣримое? Но я тоже одѣнусь, какъ подобаетъ мнѣ. Что здѣсь есть? Черный бархатъ. Черный бархатъ подходитъ. Марія Стюартъ была въ черномъ съ пунцовымъ. А м-ссъ Броунриггъ въ черномъ атласномъ. Это надолго вывело черный атласъ изъ моды; значитъ, о черномъ теперь не можетъ быть и рѣчи. Есть преступницы и преступницы. Но я посмотрю еще. Вотъ пунцовое, зеленое, а затѣмъ еще бѣлое. Красный цвѣтъ для крови мученика, зеленый для мученическаго вѣнца, бѣлый для утра Господня... Я надѣну бѣлое".
   Она стала переодѣваться, "Какое прелестное платье! Точно подвѣнечное! Когда я собиралась къ вѣнцу, меня одѣвали сестры и наша няня-старушка. Онѣ не позволили бы чужимъ рукамъ дотронуться до меня. А мама стояла тутъ же, полурадостная, полупечальная, вся въ улыбкахъ и слезахъ, и ждала, когда, я буду готова, чтобъ приколоть мнѣ вуаль и наложить послѣдній штрихъ на мой туалетъ -- то, что исполнитъ завтра палачъ. О, какъ хорошо, что ты умерла!" Снова всю ее потрясло сухое, судорожное рыданіе. "Еслибъ только я могла поплакать! Неужели ничто меня не смягчитъ? Попробую подумать". Она присѣла на край постели. "Мужъ мой, мой Рупертъ... какъ свѣтлѣло его лицо, когда онъ входилъ ко мнѣ, какъ радовался онъ, когда я бывала счастлива, какъ печалился, когда я бывала грустна... какъ страшился, когда я заболѣла... какъ онъ -- притворялся, что любитъ меня! Онъ и любовь!" Она вскочила, поддавшись новому взрыву гнѣва, и стала возбужденно ходить взадъ и впередъ. "Обманщикъ, обманщикъ, обманщикъ!" кричала она, и вдругъ остановилась, пораженная новою мыслью. "А между тѣмъ, я могла бы поклясться... когда родился нашъ ребенокъ, когда онъ въ первый разъ взялъ его на руки и поднялъ его личико къ своему лицу, тогда у него на глазахъ были слезы... Но вѣдь, и гадкіе люди умѣютъ плакать... и все-таки я готова поклясться, что онъ любилъ нашего ребенка. А когда маленькій умеръ... О, Боже мой! неужели ничто меня не смягчитъ? Мои глаза сухи и горятъ, на сердцѣ у меня холодъ; я не могу ни плакать, ни молиться. Всѣмъ чувствамъ пришелъ конецъ. О, все, только не это! Все!-- тоска раскаянія -- ярость, лютая ярость -- наплывъ нѣжности -- сокрушеніе, отъ котораго разорвалась бы душа, и неудержимый потокъ слезъ, чтобъ избавиться отъ этого ада въ моей головѣ, отъ ужасающаго льда, который здѣсь -- она прижала руки къ сердцу. "Богъ оставилъ меня! Онъ злой! Я готова проклясть Его, проклясть Его, проклясть Его и умереть!"
   Еще разъ забили въ разныхъ мѣстахъ часы, и мягкій, меланхолическій звукъ самыхъ близкихъ, отдаваясь въ камерѣ, привлекъ къ себѣ вниманіе лэди Шарлотты. Она стала считать медленные удары, каждый изъ которыхъ былъ полонъ для нея такого зловѣщаго значенія, и въ тотъ краткій промежутокъ, пока мысли ея были заняты этимъ, ея настроеніе совершенно измѣнилось, сердце раскрылось, на нее внезапно нахлынула волна болѣе нѣжнаго чувства, и гнѣвъ, ненависть и горечь исчезли изъ ея души. Она не оттаяла, но ее покинуло жгучее чувство обиды, и, опускаясь на жесткій тюремный стулъ, стоявшій возлѣ стола, она сама себя поймала на благодарственномъ возгласѣ: "Боже милостивый, прости меня!"
   На столѣ лежало нѣсколько писемъ. Она стала машинально перебирать ихъ. Сначала она смотрѣла на нихъ разсѣянно, но вдругъ внимательно остановилась на одномъ. "Какъ это я его не замѣтила! Да впрочемъ, это не такъ ужъ удивительно! Я ко всему была равнодушна съ тѣхъ поръ, какъ... Незнакомый почеркъ... женскій -- кто бы это могъ быть? На штемпелѣ: Лондонъ, пятаго числа. Сегодня вѣдь, двадцать пятое. Время летитъ. Какая роскошная монограмма! Слишкомъ ужъ пестрая! Золото и серебро, красный цвѣтъ и синій. При этомъ мои собственные иниціалы. Какъ это страшно! Отъ кого-бы это могло быть?"
   Она вскрыла письмо съ медлительнымъ равнодушіемъ и стала его читать сначала апатично и точно ничего не понимая, но вдругъ румянецъ, душевнаго волненія залилъ ея щеки. Выраженіе ея лица, все въ ней измѣнилось. Она вскочила со стула, размахивая письмомъ. У нея вырвался крикъ ликующей радости. "Онъ невиновенъ, невиновенъ!" -- воскликнула она. Онъ не хотѣлъ меня оскорбить -- онъ не зналъ -- онъ думалъ, что она умерла -- вотъ она написала это здѣсь -- сама написала! О, супругъ мой!" Она бросилась на колѣни и молитвенно сложила руки. "О, помилуй меня, Господи!" И, наконецъ, она разразилась горячимъ потокомъ счастливыхъ слезъ.
   "Я не желала бы остаться жить теперь, еслибъ даже могла", тихо заговорила она, когда оправилась немного. "О, нѣтъ! Я пойду къ нему. Теперь мы скоро опять будемъ вмѣстѣ, и онъ проститъ меня, и мы будемъ такъ счастливы,-- и навсегда! Какая чудесная мысль! Онъ и я, и -- о, да! и ребенокъ, котораго мы потеряли. Оба они, оба!.. Какая радость! И какъ просто мнѣ теперь. А между тѣмъ... Какъ разъ сейчасъ я считала себя покинутой, но вотъ и обѣтованіе, и прощеніе.
   "Ко мнѣ вернулась способность молиться. Я могу читать теперь "Отче нашъ!", какъ читала его, когда была ребенкомъ. Какъ прекрасна смерть! Господи! Я устала и истомилась; даруй мнѣ покой!"
   Она поднялась съ колѣнъ, подошла затѣмъ къ жесткой, убогой койкѣ и улеглась на нее съ застывшимъ выраженіемъ кроткаго удовлетворенія на измученномъ и заплаканномъ лицѣ. Въ теченіе нѣкотораго времени ея тонкая фигура продолжала еще вздрагивать отъ конвульсивныхъ рыданій, но на губахъ ея была улыбка, когда она закрыла глаза, и эта улыбка такъ и осталась. Слова, мысли, образы тѣснились сначала въ ея головѣ. Она слышала голосъ своего мужа. Онъ призывалъ ее. Она видѣла его лицо. Что-то отдѣляло ихъ другъ отъ друга, какая то преграда, которую надо было съ усиліемъ преодолѣть. Это былъ моментъ тяжкой борьбы. Но, наконецъ, забвеніе мрака нѣжно окутало ее, и тогда занялась утренняя заря.
   Заря была розовая. Она залила потоками своего свѣта голую камеру, осіяла лучезарнымъ блескомъ спокойное лицо приговоренной, расцвѣтила бѣлое вѣнчальное платье.
   Въ продолженіе всей ночи одинъ изъ тюремныхъ надзирателей долженъ былъ чрезъ извѣстные промежутки заглядывать къ заключеній и затѣмъ докладывать о ней, и всякій разъ, заслышавъ его шаги, она надѣвала на себя маску гордой невозмутимости, такъ что каждый докладъ неизмѣнно гласилъ: "Не спитъ, но совершенно спокойна", кромѣ самаго послѣдняго: "Заснула глубокимъ сномъ".
   Раннимъ утромъ загудѣлъ колоколъ, и шерифъ, помощникъ шерифа, начальникъ тюрьмы, сторожа, палачъ, собрались грознымъ синклитомъ и вошли въ камеру съ торжественными и взволнованными лицами.
   "Она такъ крѣпко спитъ", сказалъ шерифъ. "Пусть кто-нибудь ее разбудить".

Перев. И. Спасской.

"Современникъ", No 9, 1914

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru