Григорович Дмитрий Васильевич
Порфирий Петрович Кукушкин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПОРФИРІЙ ПЕТРОВИЧЪ КУКУШКИНЪ.

(Приключенія мирнаго гражданина, прожившаго до полной зрѣлости у тихой пристани, нежданно упавшаго въ воду, унесеннаго теченіемъ и едва не утонувшаго).

I.

   -- Признаться сказать, батенька, я въ немъ ничего особеннаго не вижу; человѣкъ онъ добрый,-- это точно...
   -- Добрый! Только-то? Гм... Добрые люди -- вы, я, нашъ вице-директоръ, множество изъ нашихъ сослуживцевъ и знакомыхъ, всѣ мы добрые люди!... Добрыми людьми, слава Богу, пока еще хоть прудъ пруди!... Добрый!... Гм... Я вамъ скажу: Кукушкинъ, батюшка,-- особая статья. Да-съ! Такихъ людей днемъ съ огнемъ поискать надо. Семьсотъ семьдесятъ пять разъ пройдешь по Невскому проспекту, столько же по Большой Морской и другимъ главнымъ улицамъ, и такого человѣка,-- нѣтъ, шутите-съ... и тогда не найдешь... Да-съ, не найдешь!...
   -- Вы, Иванъ Ивановичъ, увлекаетесь...
   -- Ну, конечно! Я это предвидѣлъ! Стоитъ мнѣ открыть ротъ, сейчасъ: "вы увлекаетесь, Иванъ Ивановичъ!" Я уже, знаете, привыкъ къ этому... Скажу вамъ слѣдующее: еслибъ я дѣйствительно увлекался, въ этомъ ничего не было бы удивительнаго, потому что въ человѣкѣ, о которомъ идетъ рѣчь, природа, вопреки своему обычаю, все соединила. Да-съ, все, даже съ избыткомъ: благородство чувствъ, возвышенныя мысли и, ко всему этому, талантъ...
   -- Талантъ?
   -- Вы этого не знали? Неудивительно,-- вы поступили къ намъ въ департаментъ такъ еще недавно... Да-съ, талантъ... и еще какой! О-о, батюшка, первоклассный талантъ!... Бывъ еще въ гимназіи мальчикомъ, онъ уже сочинялъ стихи,-- и какіе! Почище того, что теперь пишутъ и печатаютъ... Да-съ, съ тѣхъ поръ онъ. постепенно росъ и совершенствовался... Къ сожалѣнію, и въ немъ наше общее.горе, онъ ничего не хочетъ печатать...
   -- Почему такъ?
   -- Не хочетъ подвергать себя критикѣ.
   -- Гордость, значитъ?
   -- Нисколько.
   -- Боязнь, стало быть?
   -- Нѣтъ-съ, не гордость и не боязнь его удерживаютъ,-- удерживаетъ его уваженіе къ отечественной литературѣ!... Его чувства оскорблены возмутительными нападками критики противъ поэтовъ!... Къ этому примѣшивается также скромность. Мало ли мы его уговаривали: печатай, да печатай,-- нѣтъ-съ, не цѣнитъ онъ свой талантъ какъ бы слѣдовало;-- не цѣнитъ!...
   Бесѣда эта происходила между двумя сослуживцами утромъ, въ ресторанѣ Доминика, за порціями, передъ однимъ -- выпускной яичницы, передъ другимъ -- осетрины съ гарниромъ.
   Необходимо теперь коснуться наружности двухъ собесѣдниковъ. Я сейчасъ бы приступилъ къ этому, еслибъ не стѣснялся соображеніями насчетъ выбора описательнаго метода.
   Совершеннѣйшими образцами изображенія человѣческой физіономіи считались всегда наши пачпорты; но поразительная ясность и краткость -- главныя ихъ достоинства, признаваемыя даже безграмотными, очевидно, могутъ быть только результатомъ долгой практики; не обладая ею, я принужденъ отказаться отъ такого метода... Скрѣпя сердце, рѣшаюсь обратиться къ старому, избитому, литературному пріему.
   Сослуживецъ, не подозрѣвавшій въ Кукушкинѣ поэтическаго дара, Никаноръ Сергѣевичъ Фанфировъ, былъ добродушнаго вида толстякъ, съ выраженіемъ беззаботной сытости въ лицѣ. Онъ говорилъ глухимъ басомъ, отличался небрежностью въ одеждѣ: бѣлье и галстукъ увядшаго, подержаннаго качества; на обшлагахъ сюртука пятна отъ неумѣренныхъ гастрономическихъ побужденій. Невниманіе къ внѣшности обозначалось еще явственнѣе на его шарообразной головѣ, покрытой встрепанными, черными завитками съ просѣдью. Физіономія дополнялась одутловатыми щеками, какъ будто за каждой скрывался грѣцкій орѣхъ; между ними круглился картофельный, сочный носъ, а ниже выдвигались толстыя, сластолюбивыя губы.
   Другой собесѣдникъ, горячій поклонникъ Кукушкина, Иванъ Ивановичъ Рожковъ, тѣхъ же почти лѣтъ какъ Фанфаровъ, представлялъ съ нимъ рѣзкій контрастъ. Еще немножко, и его можно было бы принять за недоноска,-- до такой степени былъ онъ тщедушенъ, сухопаръ и малъ ростомъ. Одинъ изъ его товарищей по службѣ, находившій непонятное удовольствіе сказать о каждомъ что-нибудь непріятное, утверждалъ всегда, что если бы Рожкову случилось принять слабительнаго, отъ него ничего бы не осталось, кромѣ платья. Сокращенные размѣры не только не мѣшали, но, казалось, помогали Рожкову производить быстрыя движенія, подскакивать въ разговорѣ, выказывать всѣ признаки неукротимаго, живого темперамента; онъ ни о чемъ не могъ говорить безъ возбужденія; кипѣлъ, горячился, выходилъ изъ себя -- до выскакиванія глазъ; случалось, начинался разговоръ въ двухъ-трехъ противуположныхъ углахъ комнаты, Иванъ Ивановичъ стремительно метался изъ конца въ конецъ и хотя часто не въ попадъ, но непремѣнно вмѣшивался. Ни разу еще не случалось ему сидѣть въ конкѣ безъ того, чтобы не заговорить съ сосѣдомъ.
   Не довольствуясь своимъ ораторскимъ даромъ и прыткостью рѣчи, которая неслась какъ изъ лопнувшаго насоса, онъ находилъ еще нужнымъ дополнять ее выразительною мимикой. Говоря о предметѣ малаго размѣра или желая выразить ничтожество, онъ вдругъ весь съеживался, оставляя на-показъ передъ носомъ кончикъ ногтя на мизинцѣ; касалось ли дѣло чего-либо значительнаго, онъ также неожиданно выпрямлялся, подымался на цыпочки, закидывалъ голову, пучилъ глаза и простиралъ руки, какъ птица, готовящаяся летѣть.
   Живость била изъ него ключомъ. Коротенькій, вострый носикъ придавалъ ему видъ цицарскаго пѣтушка, готоваго каждую минуту броситься на соперника; не доставало только на его головѣ краснаго гребешка; его замѣняла густая щетка коротко остриженныхъ волосъ, торчавшихъ какъ у ежа, несмотря на то, что владѣлецъ то и дѣло нервно проводилъ по нимъ ладонью, стараясь ихъ разгладить.
   

II.

   Кукушкинъ (Порфирій Петровичъ), служившій предметомъ разговора въ ресторанѣ Доминика, только что готовился отпраздновать день сорокалѣтняго своего рожденія. Этимъ лишь приближался онъ къ сослуживцамъ Фaнфàpoвy и Рожкову; внѣшностью и характеромъ не имѣлъ онъ съ ними никакого сходства. Въ его коротенькой бородкѣ, цвѣта расчесанной пакли, такого же цвѣта бакенахъ и мягкихъ какъ пухъ волосахъ не проглядывало ни одной сѣдины; на маковкѣ просвѣчивала слегка небольшая лысина; она, впрочемъ, замѣтна была больше при солнцѣ, или когда онъ слишкомъ наклонялъ голову. Ростъ имѣлъ онъ средній, начиналъ полнѣть; въ послѣднее время жаловался на одышку и боль въ печени.
   Задумчивой, можно сказать, тоскующій его видъ обличалъ въ немъ скорѣе меланхолика, мечтателя, чѣмъ человѣка, одержаннаго быстрыми практическими способностями. Послѣднее, связанное съ нѣкоторою юркостью въ чертахъ и во взглядѣ, замѣнялось у Кукушкина выраженіемъ простодушія и кротости; сейчасъ видно было, что передъ вами человѣкъ добрый, не способный ни на какой злой умыселъ. Но этимъ все и ограничилось. Надо правду сказать, легче было выслѣдить какую-нибудь рѣзкую черту характера на пятикопѣечной булкѣ, чѣмъ на его тускло-блѣдноватомъ лицѣ и въ голубоватыхъ глазахъ, оттѣненныхъ свѣтлыми рѣсницами и напоминавшихъ двѣ фіалки, крѣпко разваренныя въ молокѣ. Главное его физическое отличіе заключалось въ бѣлизнѣ кожи; въ банѣ онъ бросался въ глаза между остальными моющимися; вокругъ пояса обходила только красная полоса, какъ у людей, носящихъ военную форму. Военнымъ онъ, однакожь, никогда не былъ;-- боевая жизнь противорѣчила стремленіямъ его природы, склонной къ мирнымъ, кабинетнымъ занятіямъ и тихой семейной жизни.
   По выходѣ изъ филологическаго института, онъ опредѣлился въ министерство народнаго просвѣщенія и оставался въ немъ вплоть до женитьбы, случившейся ровно за двѣнадцать лѣтъ до настоящаго времени. Переходъ въ другое вѣдомство и облаченіе въ мундиръ совершились почти противъ его воли. Иначе нельзя было сдѣлать. Необходимо было уступить требованіямъ многочисленнаго женскаго персонала, начиная съ жены, тещи, старшей сестры жены, Аменаиды Васильевны,-- увядшей дѣвы съ тучей мелкихъ завитковъ на лбу, совершенно лысымъ затылкомъ и глазами на выкатѣ, постоянно искавшими предметъ для увлеченія.
   Въ желаніи дамъ видѣть Порфирія Петровича въ мундирѣ ничего нѣтъ удивительнаго; оно объясняется само собою: теща была вдова плацъ-маіора; она съ семнадцатилѣтняго возраста, дочери со дня ихъ рожденія, бывъ постоянно окружены лицами, носившими военную форму, должны были, весьма натурально, сродниться съ нею; но пристрастія въ ней было бы, вѣроятно, еще недостаточно для желанія облачить въ мундиръ Порфирія Петровича, если бы не побуждали къ тому болѣе важныя причины. Теща, жена и свояченица, каждая въ своемъ родѣ, до такой степени были очарованы Кукушкинымъ, что въ первый годъ его супружества только и думали о томъ, чѣмъ бы придать ему больше красоты и вмѣстѣ съ тѣмъ мужественности. Онѣ остановились на мундирѣ въ томъ убѣжденіи, что къ Порфирію Петровичу, какъ блондину, лучше всего шли прямой, цвѣтной воротникъ, фуражка съ цвѣтнымъ обводомъ и кокардой и свѣтлыя пуговицы.
   Противъ такого мнѣнія, насильственнаго, деспотическаго, какъ всякое женское мнѣніе, мирный Порфирій Петровичъ не въ силахъ былъ бороться. Онъ перешелъ въ вѣдомство, допускавшее штатское платье, но обязательно требовавшее мундира во время исполненія служебныхъ обязанностей.
   Перекочеванье изъ одного министерства въ другое не только не повредило его служебной карьерѣ, но было ему выгодно. Его кротость и смиреніе, столь драгоцѣнныя для семейной жизни, не замедлили обратить на себя вниманіе зоркаго начальства. Завистливые сослуживцы (они вездѣ есть), увѣрявшіе, что Порфирій Петровичъ "этимъ только и взялъ" ошибались. Ни одинъ изъ нихъ не могъ съ нимъ соперничать въ точности и аккуратности: доклады и отношенія, выходившіе изъ его отдѣленія, считались образцами чистоты и грамотности. Если его находили не словоохотливымъ и холоднымъ, это происходило вовсе не изъ гордости или высокаго о себѣ мнѣнія, какъ многіе утверждали, но вслѣдствіе сосредоточенности характера и постоянной умственной озабоченности, искавшей удовлетворенія и, вѣроятно, не находившей его между сослуживцами.
   Лучшимъ доказательствомъ, насколько цѣнило его начальство, служить то, что въ теченіе послѣднихъ десяти лѣтъ онъ былъ награжденъ тремя орденскими знаками. Станислава 3-й степени ему дали потому, что у него не было еще никакого ордена; Анну 3-й степени получилъ онъ потому, что уже имѣлъ Станислава 3-й степени; наконецъ, Станиславомъ 2-й степени былъ онъ награжденъ потому, что имѣлъ уже Станислава 3-й ст. и Анну.
   

III.

   Получаемыя, такимъ образомъ, награды сопровождались всегда скромнымъ семейнымъ торжествомъ. Съ утра въ кухнѣ варили, пекли и жарили. Безъ кулябяки по русскому обычаю, конечно, не обходилось. Въ торжествахъ принималъ всегда дѣятельное участіе Иванъ Ивановичъ Рожковъ, товарищъ дѣтства Кукушкина, другъ его семейства и, наконецъ, сослуживецъ. Первымъ дѣломъ Порфирія Петровича, какъ только поступилъ онъ на новое мѣсто, было пристроить туда же Ивана Ивановича Рожкова, отличавшагося крайнею скромностью требованій.
   Каждый смертный, которому посчастливилось хоть на мизинчикъ выйти въ люди, непремѣнно имѣетъ такого друга-товарища, большею частью неудачника, человѣка, которому не повезло, не удалось пристать ни къ какой гавани, чаще всего ни къ чему не способнаго, хватающагося за все, что угодно, ничего не кончающаго, но одареннаго обыкновенно добрымъ, привязчивымъ сердцемъ, требующимъ вокругъ кого-нибудь обвиться, подобно плющу. Такія личности бываютъ двухъ родовъ: сантиментальныя и пылкія; Рожковъ принадлежалъ къ послѣднему роду. Сердечное влеченіе въ Кукушкину, начавшееся со школьной скамьи, превратилось впослѣдствіи въ поклоненіе, въ культъ. Порфиріемъ Петровичемъ и его семействомъ замыкался вещественный и нравственный міръ Рожкова. Его преданность была трогательна, примиряла съ человѣчествомъ. Когда у Кукушкина дѣлался флюсъ, а у его жены болѣли зубы, чему оба были подвержены, на Рожкова жалко было смотрѣть. Закручивая руки за спину, судорожно сжимая губы, суетливо переходилъ онъ изъ комнаты въ комнату, не находя себѣ мѣста;-- онъ страдалъ за обоихъ.
   Необычайная его подвижность находила удобное приложеніе въ его преданности; онъ за всѣхъ хлопоталъ, бѣгалъ, суетился; чтобы исполнить малѣйшее желаніе кого-нибудь изъ членовъ семьи, хотя бы купить леденцовъ для дѣтей, Иванъ Ивановичъ, не говоря ни слова, хитро только прищуривая одинъ глазъ и улыбаясь, летѣлъ съ конца Садовой въ дальнюю кондитерскую, если находилъ ее лучше другихъ.
   Съ годами онъ сдѣлался неразлучнымъ членомъ семьи, быть можетъ, вступилъ бы съ нею въ родственную связь, еслибъ Аменаида Васильевна не нашла его слишкомъ уже тщедушнымъ и малаго роста;-- такой мужъ, при всѣхъ его нравственныхъ качествахъ, не отвѣчалъ ея идеалу. Рожковъ былъ уже счастливъ и тѣмъ, что считался другомъ дома.
   Онъ совершенно искренно признавался, что лучшими минутами его жизни были тѣ, когда Порфирій Петровичъ былъ оцѣняемъ и награждаемъ начальствомъ.
   Трудно изобразить словами восторгъ Рожкова, одушевленіе въ его чертахъ, блескъ его глазъ въ то утро, когда Кукушкинъ, возвратясь домой послѣ полученія Станислава 2-й степени, стоялъ тѣсно окруженный домашними. Иванъ Ивановичъ далъ ему трижды поцѣловаться съ тещей, поцѣловать жену, поднять поочередно для поцѣлуя каждаго изъ троихъ дѣтей, обнять Аменаиду Васильевну, припавшую къ его груди, и только послѣ этого подошелъ къ нему, съ горячностью схватилъ онъ его руку и, почти задыхаясь отъ напора взволнованныхъ чувствъ, проговорилъ, моргая увлаженными глазами:
   -- Позволь и теперь мнѣ, товарищу твоего дѣтства, другу твоей семьи,-- позволь, Порфирій, и мнѣ тебя поздравить!...
   -- Можешь быть увѣренъ,-- возразилъ съ такимъ же глубокимъ чувствомъ Кукушкинъ, пожимая крѣпко его руку,-- можешь быть увѣренъ, все это... (тутъ онъ опустилъ глаза и слегка прикоснулся пальцемъ къ новому ордену)... все это не въ состояніи измѣнить нашихъ дружескихъ отношеній...
   Такое явное выраженіе дружбы вырвалось изъ груди Порфирія Петровича совершенно невольно,-- въ эту минуту онъ, очевидно, сильно былъ растроганъ вниманіемъ къ нему начальства съ одной стороны, съ другой -- горячимъ сочувствіемъ семьи и ея любовью. Рожковъ хотѣлъ также прибавить что-то насчетъ преданности, но голосъ его оборвался, отъ прилива чувствъ; онъ успѣлъ только отвернуться, чтобы скрыть свои слезы.
   Затѣмъ немедленно приступлено было къ кулебякѣ.
   

IV.

   Завтракъ этотъ не заслуживаетъ описанія. При дальнѣйшемъ развитіи разсказа (если только читатель дочтетъ его до конца), предстоитъ еще другой завтракъ, на которомъ придется подробнѣе остановиться. Достаточно сказать, что тотъ, кому бы вздумалось заключить о скромныхъ финансовыхъ средствахъ хозяина дома на томъ основаніи, что пили его здоровье Голицынскимъ шампанскимъ, вмѣсто настоящаго, тотъ недалеко отсталъ бы отъ истины. Подобно значительному большинству своихъ соотечественниковъ, Порфирій Петровичъ могъ бы, на радостяхъ, поставить ребромъ послѣднюю копѣйку, занять даже на этотъ случай нѣкоторый кушъ, ни мало не стѣсняясь послѣдствіями, но его удерживало благоразуміе разсчетливаго семейнаго человѣка.
   Къ тремъ тысячамъ жалованья, ежегодной денежной наградѣ,-- "изъ остатковъ", какъ говорилось въ отчетѣ,-- прибавлялись еще проценты отъ капитала въ девять тысячъ, полученнаго за женою, и также незначительная пенсія тещи, вдовы плацъ-майора, что въ общей сложности составляло въ годъ около четырехъ съ половиною тысячъ. Съ такими доходами семейному человѣку въ Петербургѣ,-- особенно, когда въ семьѣ преобладаетъ женскій элементъ,-- невозможно думать о покупкѣ пары рысаковъ и собственнаго экипажа;-- поневолѣ приходится вести тѣсную дружбу съ бухгалтеріею.
   Затрудненія Кукушкина усложнялись еще неразсчетливостью жены, которая почти ежегодно прибавляла въ бюджетъ новый расходъ на мальчика или дѣвочку; она старалась увѣрить, что сама была тутъ не причемъ, что на то была Божья воля, но никто не принималъ серьезно ея оправданій: вина всецѣло падала столько же на нее, сколько и на Порфирія Петровича.
   Уже замѣчено кѣмъ-то, что меланхолики чаще другихъ людей ставятъ своихъ женъ въ интересное положеніе; съ ними могутъ только соперничать развѣ лица духовнаго званія. Не успѣвала Софья Васильевна отдохнуть отъ родовъ,-- смотришь, ее снова начинало тошнить.
   Въ теченіе двѣнадцати лѣтъ супружества произведено было, такимъ образомъ, девять дѣтей,-- обстоятельство, значительно измѣнившее наружность Софьи Васильевны; изъ миловидной блондинки, прозванной въ семействѣ за свѣжесть пышечкой образовалось истомленное существо полупрозрачнаго вида, утратившее большую часть волосъ, замѣняемыхъ теперь днемъ накладкой, а ночью чепцомъ. Она до сихъ поръ была страстно влюблена въ мужа; глаза ея маслились не только когда она на него смотрѣла, но когда о цемъ говорили. Изъ девяти человѣкъ дѣтей оставалось въ живыхъ только трое: два мальчика, Леонидъ и Аполлонъ, и дѣвочка, любимица отца, окрещенная именемъ благовѣрной отроковицы Музы. Жена, теща и свояченица были сначала удивлены желаніемъ отца дать дочери такое имя, но обаяніе его между членами семейства было настолько велико, что никто не рѣшился ему противорѣчить. Въ тайну такого желанія былъ посвященъ только крестный отецъ -- Рожковъ.
   Но и съ тремя дѣтьми не мало сопрягалось хлопотъ и расходовъ Едва Муза освободилась отъ кори, Аполлонъ занемогъ разливомъ золотухи; прошла у Аполлона золотуха,-- у Леонида открылась свинка. Несмотря на постоянное леченіе, частые роды и крестины, Кукушкинъ велъ свои дѣла такъ аккуратно, что не имѣлъ копѣйки долгу. Этому, надо правду сказать, много способствовали и члены семейства.
   Бываютъ, говорятъ, счастливыя супружества, но превосходныхъ никто еще не встрѣчалъ. Утверждаютъ также, что полное супружеское счастье существовало только между венеціанскимъ дожемъ и Адріатическимъ моремъ. Семейство Кукушкиныхъ краснорѣчиво противорѣчіи о такимъ скептическимъ предположеніямъ. Трудно было сыскать семью болѣе тѣсно связанную, болѣе дружную: всѣ любили другъ друга, всѣхъ одинаково связывало не только чувство любви, но какого-то умилительнаго обожанія къ главѣ семейства.
   Потребность къ обожанію со стороны жены и свояченицы, возбуждаемая несомнѣнными качествами Порфирія Петровича, была также прямымъ слѣдствіемъ ихъ институтскаго образованія. Оно способствовало также къ опредѣленію, съ юныхъ лѣтъ, природныхъ наклонностей и вкусовъ обѣихъ сестеръ. Старшая, Аменаида Васильевна, выказывала большія артистическія способности; несомнѣннымъ доказательствомъ этому служитъ сохранившаяся нарисованная карандашомъ голова римскаго военачальника Люція-Вера, которую учитель рисованія называлъ почему-то "Люциферомъ".
   Возрастъ нисколько не помѣшалъ ея стремленіямъ къ изящному; они выражались, главнымъ образомъ, въ ручныхъ работахъ, между которыми шитыя подставки подъ лампы, окруженныя мохомъ изъ зеленой шерсти, занимали не послѣднее мѣсто.
   Младшая сестра отличалась больше въ физикѣ, химіи, космографіи, педагогикѣ, исторіи и географіи, и хотя часто сбивалась въ годахъ царствованія Петра Великаго и точномъ опредѣленіи мѣстъ, омываемыхъ Волгой, но въ этомъ слѣдуетъ скорѣе винить ослабѣвшую память послѣ столькихъ родовъ, чѣмъ неосновательность многосложнаго преподаванія.
   Матушка ея была добродушнѣйшая, кроткая старушка, любившая, послѣ родныхъ и внучатъ, двухъ кошекъ, которыхъ сама выкормила и выходила. Но кошки -- неблагодарныя животныя: ласкамъ благодѣтельницы онѣ предпочитали ящики съ плющемъ, поставленные по обѣимъ сторонамъ двери въ гостиную; плющъ, въ свою очередь, ненавидѣлъ вошекъ, сообщавшихъ ему желтоватый, окислый видъ и лишавшихъ его натуральнаго запаха.
   Быть постоянно предметомъ хроническаго обожанія можетъ, подъ конецъ, кого угодно вывести изъ терпѣнія, но Порфирій Петровичъ относился къ такому чувству съ обычною кротостью, ограничиваясь снисходительною улыбкой, поцѣлуемъ въ лобъ, нѣжнымъ пожатіемъ руки, легкимъ прикосновеніемъ ладони по дѣтской щекѣ, послѣ чего торопливо, какъ бы боясь потерять минуту времени, брался за книгу и уже не отрывалъ отъ нея глазъ,-- даже на ходу, когда отправлялся въ кабинетъ. Если вамъ случалось встрѣчать въ омнибусѣ, въ вагонѣ конки, даже на улицѣ человѣка, углубленнаго въ чтеніе и часто въ разсѣянности наступающаго на чужія ноги, то можете быть увѣрены, человѣкъ этотъ былъ никто другой, какъ Порфирій Петровичъ Кукушкинъ.
   Любовь его къ чтенію руководилась, однако же, самымъ строгимъ выборомъ, доказывающимъ неоспоримымъ образомъ, насколько такой выборъ,-- мимо умственнаго направленія,-- имѣлъ вліяніе на благотворное развитіе высокихъ нравственныхъ качествъ, насажденныхъ природой въ душѣ Порфирія Петровича. Его преимущественно увлекали книги, писанныя краснорѣчивымъ языкомъ, съ содержаніемъ и характерами романтическаго, возвышеннаго подъема: "Коса красавицы", долженствовавшая "обвить нѣсколько разъ земной шаръ",-- въ стихотвореніи Бенедиктова,-- казалась ему верхомъ поэтическаго вымысла. "Взгляни на этотъ чинаръ, такъ гордо поднявшій свою вершину надъ скалой! Она служила ему колыбелью, она взлелѣяла и возростила его, когда онъ былъ простымъ желудемъ; онъ выросъ и разсѣкъ ее на двое могучими своими корнями!...",-- въ повѣсти Марлинскаго,-- служили ему образцомъ слога и глубины мысли.
   "-- Здравствуй, великая царица Тедмора!-- Здравствуй, великій Антаръ, сынъ Раббія!-- послышался голосъ за пурпуровою занавѣской...",-- въ повѣсти Каменскаго,-- повторялъ онъ какъ нѣчто музыкальное, достойное быть перенесеннымъ на ноты.
   Съ юности до зрѣлаго возраста Кукушкинъ сохранялъ поклоненіе къ идеалу и вѣру въ жреческое призваніе поэтовъ. Новѣйшая литература была ему какъ-то не по душѣ; онъ относился къ ней безъ пренебреженія, по холодно; она его не воодушевляла; она, по его мнѣнію, измѣнила высокому своему призванію пророческаго пѣснопѣнія; покинувъ высоты прежняго своего пребыванія, она снизошла къ описанію низменныхъ событій ежедневной прозаической жизни, уже потому не заслуживающихъ быть предметомъ литературы, что куда ни пойдешь -- ихъ вездѣ и каждый день можно видѣть сколько угодно. Газеты читалъ онъ больше по необходимости, чтобы не стать въ тупикъ передъ сослуживцами, когда рѣчь касалась живыхъ, современныхъ вопросовъ о производствахъ, перемѣнахъ службы, пріѣздѣ или отъѣздѣ именитыхъ лицъ и т. д. Встрѣчая критическія статьи, онъ никогда не прочитывалъ ихъ сразу, признаваясь чистосердечно, что отъ такого чтенія у него всегда мутитъ въ головѣ и холодѣютъ конечности рукъ.
   Такое мнѣніе о современной литературѣ и газетахъ очень цѣнилось въ департаментѣ, гдѣ прежде служилъ Кукушкинъ, и нѣтъ сомнѣнія, онъ современемъ удостоился бы значительныхъ повышеній, если бы съ одной стороны женитьба, съ другой -- мягкость характера и податливость не заставили его перейти неожиданно въ другое вѣдомство.
   Постоянная углубленность въ чтеніе, замкнутость въ самомъ себѣ, молчаливость -- въ значительной мѣрѣ дѣйствовали на воображеніе членовъ семейства. Въ ихъ глазахъ Порфирій Петровичъ принималъ видъ какого-то высшаго существа, таинственно выглядывающаго изъ-за облака. Часто, сидя между своими, ему случалось задуматься и, подавляя вздохъ, устремлять глаза въ какую-то невѣдомую даль, какъ бы отыскивая въ ней отзывъ чему-то высшему. Едва замѣчалось въ немъ такое настроеніе,-- все вокругъ умолкало. Рожковъ мгновенно прерывалъ оживленный разговоръ, теща, предупрежденная выразительною пантоминой, останавливала свое вязанье, жена опускала глаза, Аменаида Васильевна поспѣшно уводила дѣтей. Когда послѣ этого онъ подымался съ мѣста и, какъ бы внезапно осѣненный мыслью, уходилъ въ кабинетъ, жена бережно затворяла за нимъ дверь, Рожковъ, указывая присутствующимъ на кабинетъ, принимался выдѣлывать пальцами во кругъ лба пояснительные, быстрые жесты. Онъ подходилъ на цыпочкахъ въ каждому изъ присутствующихъ и, наклоняясь къ уху, приподымая многозначительно брови, произносилъ торопливымъ шепотомъ:
   -- Не будемъ тревожить... И знаю, онъ снова намѣренъ подарить чѣмъ-то новенькимъ... Вчера прочелъ мнѣ отрывокъ -- чудо что такое! Просто, геніальная вещь!...
   

V.

   Въ послѣднемъ заключеніи Иванъ Ивановичъ Рожковъ, увлекаемый пристрастіемъ, свойственнымъ дружбѣ, могъ переходить за предѣлы истины; съ нимъ это часто случалось. Несомнѣнно было, однако же, что у Порфирія Петровича время отъ времени пробуждалась потребность излить на бумагѣ внезапный наплывъ чувствъ и мыслей. Потребность эту затруднительно было бы назвать собственно приливомъ вдохновенія; даже въ такіе часы Кукушкинъ сохранялъ обычное спокойно-разсудительное состояніе духа, вполнѣ владѣлъ собою и пульсъ его бился ровно.
   Единственнымъ признакомъ усиленнаго умственнаго и нервнаго напряженія могло служить то, что его въ эти часы особенно сильно бросало въ испарину; но это могло происходить отъ того также, что Порфирій Петровичъ держался привычки сидѣть за работой въ стеганномъ халатѣ на заячьемъ мѣху, подаренномъ ему тещей. Какъ бы то ни было, потребность сочинять была настоятельна и требовала удовлетворенія. Она всегда выражалась въ стихотворной формѣ и преимущественно въ классическомъ, строго возвышенномъ характерѣ, къ которому, какъ уже сказано, имѣлъ онъ всегда большую склонность.
   Онъ съ дѣтства любилъ сочинять стихи и съ этой стороны, если хотите, не многимъ отличался отъ сотенъ тысячъ мальчиковъ; разница между нимъ и ими была, однако же, огромная; она состояла въ томъ, что сотни тысячъ мальчиковъ перестаютъ съ лѣтами быть стихотворцами, тогда какъ Кукушкинъ, невзирая на возрастъ, продолжалъ упорно щекотать музу, какъ говорится, и упражнялся въ риѳмахъ. При поступленіи въ гимназію у него было уже три толстыя тетрадки, наполненныя стихотвореніями. Въ то время стихотворенія эти извѣстны были только его товарищу Рожкову и онъ одинъ ими восхищался; отсюда и началась ихъ дружба. Извѣстно, что дружба между двумя человѣками скрѣпляется особенно сильно, когда одинъ изъ друзей чистосердечно признаетъ надъ собой превосходство другого и ему подчиняется.
   Кукушкинъ продолжалъ сочинять стихи въ филологическомъ институтѣ, сочинялъ въ канцеляріи министерства просвѣщенія, сочинялъ у себя дома; Рожковъ, со своей стороны, продолжалъ ими также горячо восторгаться. Дружба между товарищами постепенно росла и укрѣплялась на самыхъ прочныхъ основаніяхъ.
   Семейныя узы и заботы, новый родъ службы ни мало не мѣшали Кукушкину отдаваться любимому занятію; напротивъ, восторги преданнаго друга, удесятеренные восторгами жены, тещи и романтической Аменаиды Васильевны, постоянно его ободрявшіе, какъ бы окрыляли его духъ, придавали ему новыя силы. Онъ измѣнилъ только роду поэзіи, находя весьма основательно, что первый родъ его стихотвореній, какъ, напримѣръ, Забытая фіалка, Ручеекъ, Къ ней, Мотылекъ, Сѣрые глазки, съ посвященіемъ Моей невѣстѣ, Вѣтка жасмина и множество другихъ въ томъ же родѣ, шли больше къ юности; зрѣлый возрастъ ими не удовлетворялся; требовалось больше содержательности со стороны мысли и больше обработки со стороны формы. Въ первыя шесть лѣтъ супружества, проведенныя въ безмятежномъ состояніи счастливца, пользующагося всѣми благами семейной жизни съ прибавкой поклоненія, были, такимъ образомъ, сочинены и торжественно прочитаны, при взрывѣ рукоплесканій всей семьи, цѣлый рядъ новыхъ стихотвореній подъ названіемъ: Нашъ вѣкъ, Эльбрусъ, Синеусъ и Труворъ, Цѣль жизни, Хаосъ, Ясодхара (жена Будды,-- примѣч. автора), Созерцатель и, наконецъ, Океанъ.
   Послѣднее произведеніе сопрягалось для автора и его семейства съ тягостнымъ воспоминаніемъ. Порфирій Петровичъ, никогда не бывавшій въ Кронштадтѣ и во всю свою жизнь два или три раза ѣздившій въ Петергофъ по желѣзной дорогѣ, имѣлъ весьма слабое понятіе о морской стихіи. Необходимо, между тѣмъ, было съ нею познакомиться; мало того: проникнуться впечатлѣніями, которыя она должна была дать уму и душѣ. Всякій согласится, что человѣку точному, добросовѣстному нельзя было поступить иначе. По случаю наступившей глухой осени, пароходные рейсы уже прекратились. Порфирій Петровичъ, не сказавъ слова о своемъ намѣреніи, утаивъ его даже отъ Рожкова, отправился дѣлать свои наблюденія на дальній мысъ Крестовскаго острова.
   Было очень холодно; дулъ прямо изъ Шлиссельбурга порывистый вѣтеръ, уносившій послѣдніе листья. Кукушкинъ достигъ уже цѣли своего путешествія, когда небо, и безъ того пасмурное, заволокло окончательно тучами и пошелъ одинъ изъ тѣхъ мелкихъ дождей, о которыхъ петербургскій житель такъ обыкновенно выражается: "ну, пошла теперь эта наша кислота..."
   Тусклая непривѣтливая природа сообщала, весьма натурально, мрачный колоритъ чувствамъ поэта. Дождикъ лилъ теперь съ удвоенною силой, вѣтеръ завывалъ какъ голодная собака, потерявшая своего хозяина; ноги Порфирія Петровича стояли въ лужѣ, но онъ, повидимому, не обращалъ на это должнаго вниманія; полный своей задачи, онъ не трогался съ мѣста. Скрестивъ на груди руки, устремивъ пытливый взоръ въ пространство залива, прислушиваясь чуткимъ ухомъ къ плеску волнъ, онъ усиливался запечатлѣть въ памяти разнообразные оттѣнки всего того, что совершалось передъ его глазами.
   Остается искренно сожалѣть, что волею судебъ Порфирій Петровичъ не достигъ безсмертія, потому что лучшимъ моментомъ для изображенія его фигуры на памятникѣ былъ бы именно этотъ моментъ; но онъ пропалъ безслѣдно и не воспользовался имъ ни одинъ талантливый художникъ.
   Семейство, между тѣмъ, металось въ страшномъ безпокойствѣ. Рожковъ, побѣжавшій отыскивать друга, возвратился два часа спустя, объявляя съ отчаяніемъ, что поиски оказались тщетными.
   Былъ уже десятый часъ вечера, когда у входной двери раздался звонокъ; всѣ бросились на встрѣчу, но тутъ же съ ужасомъ отступили при видѣ Порфирія Петровича: вода, какъ изъ желоба, текла съ полей его шляпы и ручьями струилась по его платью; онъ едва могъ произнести нѣсколько словъ, прося, чтобы ему скорѣе дали напиться чего-нибудь горячаго. Часъ спустя, онъ лежалъ въ постели, жалуясь на ознобъ. На другой день онъ ничего уже не могъ говорить, только бредилъ что-то несвязное. Будь онъ одинокій холостякъ, онъ можетъ быть бы не выдержалъ; нѣжный уходъ родныхъ и преданность Рожкова, не покидавшаго изголовья больного, не замедлили поставить его на ноги.
   

VI.

   Если стихотворныя произведенія Порфирія Петровича не появлялись въ печати,-- винить въ этомъ можно только самого автора, но никакъ не родныхъ его и тѣмъ менѣе Ивана Ивановича Рожкова. Послѣдній неотступно убѣждалъ Кукушкина подѣлиться съ публикой хоть частью, хоть чѣмъ-нибудь изъ его сочиненій.
   -- Смиреніе паче гордости!-- горячился Рожковъ.-- Сто разъ говорилъ тебѣ, Порфирій, и еще разъ скажу: ты самъ не знаешь цѣны своимъ произведеніямъ! Ты, напримѣръ, совсѣмъ отказался отъ первыхъ твоихъ стихотвореній, называешь ихъ мелочью, плодами дѣтскаго вдохновенія, между тѣмъ, ихъ-то, прежде всего, и слѣдовало бы напечатать, да, прежде всего, потому что эти бездѣлицы,-- какъ тебѣ, душенька, угодно ихъ называть,-- настоящіе перлы... да-съ, перлы! Въ нихъ есть то, чего ты, извини меня, голубушка, при всемъ твоемъ талантѣ, никогда больше не повторишь! Они дышатъ свѣжестью, чѣмъ-то невиннымъ, чистымъ, какъ дыханіе голубя или новорожденное младенца... Возьми хоть стихотвореніе Забытая фіалка; слушая его, обоняешь словно ея запахъ. Пфа, пфа!... На губахъ чувствуешь какъ будто капли росы.
   Поэзія -- даръ небесъ и самолюбіе -- одна изъ человѣческихъ слабостей, несмотря на разность ихъ происхожденія, находятся, какъ извѣстно, въ близкомъ родствѣ; трудно предположить, чтобы кто-нибудь сомнѣвался въ этой истинѣ, установленной вѣками. Порфирій Петровичъ, въ угоду своему другу, готовъ былъ, пожалуй, согласиться съ его мнѣніемъ; ему не хотѣлось только прямо высказать свою мысль. Минуты двѣ сидѣлъ онъ погруженный въ тихую задумчивость и, наконецъ, проговорилъ:
   -- Если ты ужь непремѣнно этого хочешь, я готовъ согласиться: свѣжесть дѣйствительно въ нихъ есть... Но за то сколько еще незрѣлости!
   -- Душечка ты моя!-- съ жаромъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ нѣжностью въ голосѣ подхватывалъ Иванъ Ивановичъ.-- Въ этой-то незрѣлости и заключается ихъ прелесть...
   -- Ты увлекаешься, Иванъ...
   -- Ну, такъ и есть, увлекаюсь!... Я ждалъ этого.
   -- Спорить, ты знаешь, не въ моей натурѣ,-- кротко возражалъ Кукушкинъ,-- скажу только: послѣднія мои стихотворенія несравненно лучше... Вотъ эти... эти... точно, можно было бы напечатать...
   -- Такъ печатай же, чортъ возьми! Чего ты ждешь? Печатай! Для начала выпусти хоть нѣсколько...
   Когда такіе разговоры происходили въ семьѣ, всѣ немедленно присоединились къ Ивану Ивановичу.
   -- Печатай, печатай!... Хоть не всѣ, хоть нѣсколько выпусти!-- убѣждалъ горячо каждый изъ членовъ семейства по одиночкѣ, а иногда всѣмъ хоромъ съ дѣтьми включительно.
   Порфирій Петровичъ соглашался, но, нѣсколько времени спустя, начиналъ колебаться и снова овладѣвала имъ нерѣшительность, выводившая Ивана Ивановича изъ всякаго терпѣнія.
   Дѣло въ томъ, что родные, точно также какъ и Рожковъ, не бывъ сочинителями, не могли подозрѣвать, что сердце Порфирія Петровича, какъ всякаго писателя, раздвоено было самою природой на двѣ половины: одна принадлежала ему собственно, семьѣ, людямъ, другая -- дѣтищамъ его фантазіи, его твореніямъ. Любовь къ дѣтищамъ этого рода настолько обыкновенно сильна, что самое легкое прикосновеніе къ нимъ, самая невинная выходка равносильна удару отравленнаго кинжала.
   Къ этому прибавляется также другой, тѣмъ болѣе странный видъ скорби, что его рождаетъ совершенно противуположное чувство, именно: когда никто не помышляетъ даже прикасаться къ плодамъ вдохновенія. Послѣднее испыталъ на себѣ Кукушкинъ. Въ первый годъ его службы въ министерствѣ просвѣщенія онъ искусился напечатать, ради опыта и безъ своего имени, два стихотворенія. Прислушиваясь безпокойнымъ авторскимъ ухомъ къ тому, что о нихъ скажутъ, онъ, наконецъ, убѣдился, что они прошли въ литературѣ такъ же безслѣдно, какъ двѣ капли воды, упавшія въ Ладожское озеро. Такое невниманіе глубоко его огорчило; нѣсколько дней ходилъ онъ совершенно разстроенный, мрачный, не говорилъ даже съ Рожковымъ и съ этого времени принялъ твердую рѣшимость никогда и ничего больше не печатать. Онъ выдержалъ, благодаря отчасти упрямству, свойственному мягкимъ натурамъ. Такъ въ персикѣ, нѣжнѣйшемъ изъ плодовъ, запрятана косточка почти несокрушимаго упорства. Когда такимъ свойствомъ надѣлено лицо высокаго служебнаго или общественнаго положенія, льстецы съ усердіемъ распространяютъ слухъ о замѣчательной твердости характера и крѣпкой воли, такъ что, подъ конецъ, само лицо пропитывается такимъ убѣжденіемъ. То же самое произошло съ Порфиріемъ Петровичемъ. Здѣсь только льстецы были честнѣе первыхъ, потому что не лукавили, а дѣйствовали, хотя и пристрастно, но по убѣжденію, не допуская въ обожаемомъ существѣ ничего такого, что могло мѣшать его украшенію.
   Кукушкинъ скрывалъ отъ окружающихъ настоящія свои чувства; но главною, единственною преградой для печатанія былъ непобѣдимый страхъ, внушаемый ему газетною критикой.
   Съ нѣкотораго времени особенно она преслѣдовала съ такимъ ожесточеніе поэтовъ, что при чтеніи ея отзывовъ у Порфирія Петровича,-- онъ самъ признавался,-- мутило въ головѣ и холодѣли оконечности рукъ.
   Встрѣтивъ разъ на улицѣ одного изъ критиковъ, онъ поспѣшилъ перейти на другую сторону изъ опасенія, чтобы тотъ не узналъ въ немъ какъ-нибудь, по лицу, стихотворца и на другой же день не осмѣялъ его въ газетѣ. Въ ту же ночь увидѣлъ онъ это то критика во снѣ и мгновенно проснулся весь мокрый, точно вынутый изъ воды.
   Ему нѣсколько разъ приходила мысль познакомиться съ кѣмъ-нибудь изъ извѣстныхъ литераторовъ и узнать ихъ мнѣніе насчетъ его стиховъ; но всякій разъ удерживало два чувства: недовѣріе къ искренности сужденій и еще неловкость, что-то похожее на робость, внушаемую авторитетами людямъ, не имѣвшимъ прежде съ ними никакого соприкосновенія.
   Былъ ли онъ, наконецъ, тронутъ столь давнишними нѣжными просьбами родныхъ или побѣжденъ энергическими убѣжденіями преданнаго Рожкова; подѣйствовалъ ли на бодрость его духа тотъ неоспоримый фактъ, что чѣмъ яростнѣе было гоненіе критики на поэтовъ, тѣмъ больше ихъ розмножалось и, слѣдовательно, критика въ дѣйствительности была не такъ еще опасна, но въ борьбѣ между сомнѣніями и томительнымъ, хотя скрытнымъ желаніемъ, видѣть, наконецъ, свои творенія напечатанными,-- послѣднее взяло верхъ. Кукушкинъ рѣшился сдѣлать выборъ лучшихъ вещей изъ числа послѣднихъ произведеній и издавать ихъ пока безъ имени автора, выставивъ вмѣсто него три звѣздочки.
   Не успѣлъ онъ досказать послѣднихъ словъ своего намѣренія, какъ уже увидѣлъ себя окруженнымъ всею семьей и началъ переходить изъ однихъ объятій въ другія. Радость была на всѣхъ лицахъ.
   Рожковъ, со свойственною ему быстротой, принялъ тотчасъ же на себя всѣ хлопоты по изданію: переговоры съ бумажнымъ фабрикантомъ, розысканіе надежной типографіи, наблюденіе за печатаніемъ, брошюровкой и, наконецъ, помѣщеніе будущей книги въ магазины для продажи.
   Оставалось теперь рѣшить названіе книги. Порфирій Петровичъ предлагалъ: Осеннія думы, но общимъ голосомъ названіе найдено было недостаточно выразительнымъ и, притомъ, печальнымъ; Незабудки и ландыши, предложенное Аменаидой Васильевной, найдено было черезъ-чуръ сантиментальнымъ. Теща готовилась также подать свое мнѣніе, но ее предупредилъ Иванъ Ивановичъ, неожиданно воскликнувъ:
   -- Нашелъ, нашелъ! Лучи и тѣни!
   На этомъ и остановились.
   Каждый почти день Рожковъ являлся съ какою-нибудь пріятною вѣстью:
   -- Сейчасъ изъ типографіи; первый листъ уже напечатанъ, а вотъ и корректура!-- говорилъ онъ суетливо, подавая конвертъ оторопѣвшему Кукушкину.
   -- Бога ради, дѣлай на корректурѣ отмѣтки какъ можно яснѣе, чтобы потомъ, боже упаси, не вышло опечатокъ!-- заботливо предупреждалъ онъ послѣ того, какъ оба вышли въ кабинетъ и Порфирій Петровичъ, развернувъ передъ собою на столѣ корректурный листъ, намѣревался приступить къ исправленіямъ.
   Заботливое предупрежденіе Ивана Ивановича было совсѣмъ не лишнее. Черты автора изображали волненіе, передававшееся рукѣ, отъ руки переходившее къ пальцамъ и отъ пальцевъ къ перу, которое дрожало, какъ въ лихорадкѣ.
   Мѣсяцъ спустя, въ прихожей Кукушкиныхъ раздался такой сильный и учащенный звонъ колокольчика, отъ котораго вздрогнули всѣ члены семейства и двѣ кошки, смиренно лежавшія на колѣняхъ тещи, стремительно бросились подъ диванъ. Прежде еще, чѣмъ присутствующіе успѣли очнуться, на порогѣ двери показался Рожковъ или, вѣрнѣе, его голова съ торчащими вверху волосами, потому что остальная часть туловища скрывалась за связкой книгъ, которую, кряхтя и отдуваясь, поддерживалъ онъ снизу обѣими руками, а сверху крѣпко нажималъ подбородкомъ.
   -- Кричите всѣ: ура! Вотъ она, наконецъ, наша книжица! Вотъ она!-- надрывался онъ, бережно опуская свою ношу на ближайшій столъ.
   Первою книжкой быстро завладѣла Аменаида Васильевна, прижимая ее къ груди.
   -- Ахъ, Соня! Какъ ты должна быть счастлива!-- проговорила она, обращаясь къ сестрѣ, успѣвшей схватить руку мужа и поднести ее къ губамъ.
   -- Дѣти,-- продолжалъ, между тѣмъ, кричать Рожковъ,-- Аполлонъ, Леонидъ, Музочка, всѣ сюда! Видите вы эту книжку? Видите? Всмотритесь въ нее хорошенько и не забудьте: книгу эту сочинилъ вашъ родной отецъ, вы всегда должны имъ гордиться! Онъ наша слава!... Одно, долженъ сказать, мѣшаетъ моей радости: зачѣмъ здѣсь эти три звѣздочки, вмѣсто имени?... Зачѣмъ онѣ здѣсь? Къ чему?... Не скроешь, душенька моя, все равно не скроешь!... Завтра же всѣ заговорятъ, узнаютъ, добьются... Имя твое загремитъ, будетъ на всѣхъ устахъ.
   -- Полно, Иванъ... Дружеское чувство увлекаетъ тебя,-- повторялъ Порфирій Петровичъ, старавшійся скрыть волновавшія его чувства. Чтобъ успѣшнѣе достигнуть цѣли, онъ поспѣшилъ поднести книжку тещѣ. Старушка трижды перекрестила его, нѣжно обхватила ладонями его голову, пригнула къ себѣ и поцѣловала въ лобъ.
   За спиною Порфирія Петровича послышались легкія всхлипыванія; Рожковъ выставилъ передъ собою трехъ дѣтей, готовился что-то сказать, но замахалъ платкомъ и началъ громко сморкаться.
   

VII.

   Никто до сихъ поръ, даже самъ Фламаріонъ, не далъ сколько-нибудь положительнаго объясненія насчетъ существованія таинственныхъ отношеній между нашею планетой и заоблачнымъ міромъ, и если отношенія эти дѣйствительно существуютъ, то чѣмъ они для насъ знаменуются. Все заставляетъ предполагать, однакожъ, что между тремя звѣздочками, выставленными надъ стихотвореніями Кукушкина, и настоящею звѣздой, напутствовавшей ему со дня его рожденія, находилась какая-то невѣдомая связь, потому что едва появились первыя, какъ уже небесная звѣзда, освѣщавшая столько лѣтъ ласковымъ своимъ свѣтомъ земной путь Порфирія Петровича, замѣтно стала заслоняться туманомъ и меркнуть.
   День, когда первый разъ увидѣлъ онъ напечатаннымъ сборникъ своихъ стихотвореній, былъ, можно сказать, послѣднимъ безмятежнымъ днемъ его существованія. То, что онъ чувствовалъ въ эту минуту, можно сравнить съ тѣмъ, что чувствуетъ мать, оглядывая только что рожденнаго ею младенца; но сладкія минуты почти тутъ же отравлены были мыслью: "Боже, Боже мой, что скажутъ теперь газеты?" Къ ночи, передъ тѣмъ, чтобы ему лечь спать, мысли эти съ обычнымъ ехидствомъ стали къ нему подбираться, "отгоняя сонъ отъ его изголовья", какъ говорилось встарину въ повѣстяхъ, особенно цѣнимыхъ Кукушкинымъ. На слѣдующій день онъ ни о чемъ больше не могъ думать.
   Его старанія показывать домашнимъ спокойное, улыбающееся лицо доказывали только необычайную силу его духа и самообладанія, но могли обманывать только дѣтей; крайняя озабоченность въ чертахъ лица предательски выдавала его въ глазахъ жены и свояченицы; обѣ недоумѣвали, тѣмъ больше, что Рожковъ находился, повидимому, въ такомъ же безпокойномъ состояніи духа.
   Каждый день утромъ, уходя на службу, Порфирій Петровичъ покупалъ, безъ исключенія, всѣ выходившія газеты и на ходу не отрывался отъ чтенія, рискуя сотни разъ быть раздавленнымъ.
   Иванъ Ивановичъ дѣлалъ съ своей стороны то же самое.
   Недѣлю спустя, часамъ къ четыремъ пополудни, Порфирій Петровичъ возвратился домой до такой степени удрученный, подавленный, что перепугалъ всѣхъ домашнихъ; онъ готовился уже все свалить на сильную головную боль и выразилъ желаніе прилечь на полчаса до обѣда въ кабинетѣ, но Рожковъ, ворвавшись въ эту минуту, какъ бѣшеный, съ пучкомъ скомканныхъ газетъ, все испортилъ.
   -- Я возмущенъ! до глубины души возмущенъ!-- кричалъ онъ, то яростно потрясая въ воздухѣ газетами, то бросая ихъ на столъ и свирѣпо ударяя по нимъ кулакомъ.-- Я не понимаю, что смотритъ правительство!... Всѣ газеты давно слѣдовало бы снести на Царицынъ лугъ, свалить въ одну кучу вмѣстѣ съ ихъ критиками и сжечь,-- сжечь, чтобы пепла не осталось!...
   -- Что такое?... Боже мой! что случилось?-- заговорили перепуганныя жена, свояченица и теща, перебѣгая отъ Кукушкина къ Рожкову.
   Могло статься, что въ эту минуту щеки Порфирія Петровича были блѣднѣе обыкновеннаго и губы его судорожно вздрагивали; но онъ и здѣсь нашелъ силы подавить свои чувства.
   -- Ничего, успокойтесь, пожалуйста... рѣшительно ничего,-- проговорилъ онъ, хотя нѣсколько глухимъ, но достаточно бодрымъ голосомъ.-- Иванъ, вы знаете, всегда увлекается и преувеличиваетъ... Видите, я спокоенъ. Совершенно спокоенъ...-- заключилъ онъ, поспѣшно увлекая пріятеля въ кабинетъ.-- Зачѣмъ все это? Боже мой, зачѣмъ?... Вотъ вы всегда такъ,-- продолжалъ онъ, когда дверь кабинета затворилась,-- я хотѣлъ скрыть отъ нихъ... Напрасно только всѣхъ перетревожилъ... Ты видишь, я спокоенъ, совершенно спокоенъ...
   Насколько онъ дѣйствительно такимъ себя чувствовалъ или, вѣрнѣе, старался такимъ казаться, настолько, если не больше, Рожковъ кипѣлъ и лѣнился отъ негодованія.
   Его особенно возмущали отзывы двухъ газетъ: въ одной говорилось такимъ образомъ: "Книжка стиховъ подъ названіемъ Лучи и тѣни имѣетъ передъ книжками того же рода то преимущество, по крайней мѣрѣ, что въ ней поэтическое содержаніе соединяется съ практическимъ приложеніемъ: благодаря ея объему и вѣсу, она съ удобствомъ можетъ, напримѣръ, замѣнить подсвѣчникъ; стоитъ только провертѣть въ срединѣ дыру и вставить въ нее стеариновый огарокъ..." Во второй газетѣ каждое стихотвореніе разбиралось отдѣльно; отзывы заключались въ коротенькихъ отмѣткахъ:-- Океанъ: "авторъ поступилъ бы правильнѣе, назвавъ свое стихвореніе попросту" Вода.-- Эльбрусъ "близко напоминаетъ Дудергофскую горку подъ Краснымъ Селомъ".-- Ясотхара "невольно вызываетъ восклицаніе Гамлета": Что ему Гекуба!-- Хаосъ: "совершенно вѣрное изображеніе хаоса изъ длинныхъ стиховъ и деревянныхъ риѳмъ",-- Цѣль жизни: "одна изъ цѣлей -- не писать стиховъ, когда нѣтъ таланта", и т. д. Статья кончалась слѣдующею фразой: "Въ общей сложности осѣ эти стихотворенія отзываются чѣмъ-то затхлымъ: ихъ точно сочинялъ отъ бездѣлья почтенный старичокъ -- послѣдователь графа Хвостова и они скрывались до ихъ появленія въ свѣтъ въ какомъ-нибудь сыромъ подвалѣ..."
   -- А мнѣ нѣтъ еще и сорока лѣтъ!-- съ горькою улыбкой замѣтилъ Порфирій Петровичъ.
   Погруженный въ кресло, онъ сидѣлъ, вытянувъ ноги, вытянувъ по тому же направленію обѣ руки и опустивъ на грудь голову.
   Рожкову, ошеломленному нѣсколько суматохой, поднятой въ семьѣ неукротимою его горячностью, не сидѣлось, между тѣмъ, на мѣстѣ; онъ бросался изъ конца комнаты въ другой, садился, снова подпрыгивалъ, производилъ вызывающіе жесты, напоминая болѣе чѣмъ когда-нибудь разъяреннаго пѣтушка. Возбуждаемый съ одной стороны состраданіемъ къ оскорбленному поэту, съ другой -- негодованіемъ къ его врагамъ, онъ вдругъ энергически разразился:
   -- Свиньи! Однимъ словомъ, свиньи!-- воскликнулъ онъ, неистово тормоша ладонью волосы... И какая возмутительная недобросовѣстность! какое безстыдство! Рвутъ, какъ бѣшеныя собаки, новыхъ поэтовъ, постоянно ставятъ имъ въ примѣръ великихъ ихъ предшественниковъ, и что же? Является именно то, что близко подходитъ къ этимъ послѣднимъ, являются стихотворенія, въ которыхъ чувствуется... это...это...какъ бы сказать... это пареніе... словомъ, не похожее на то, что сочиняютъ теперешніе поэты... Потому что, Порфирій, въ твоихъ стихахъ дѣйствительно есть что-то классическое; ты часто спорилъ противъ этого, но извини меня, душенька, ты классикъ! Я всегда это утверждалъ и буду утверждать до окончанія вѣка... И что же, въ концѣ-концовъ? Они, эти собаки, вмѣсто того, чтобы обрадоваться, встрѣтить книгу восторженными похвалами,-- нашли предметъ для глумленія! Боже, какъ низко упала наша печать! Но постой, этимъ не все еще сказано; посмотримъ, какъ отзовется публика... Она, я убѣжденъ, оцѣнитъ, отдастъ полную справедливость... Ты только, прошу тебя, успокойся; главное, плюнь и успокойся!...
   Въ отвѣтъ на это Кукушкинъ попросилъ Рожкова принести ему полотенце, намоченное уксусомъ; когда это было исполнено, онъ попросилъ обвязать ему голову и затѣмъ, тяжело вздыхая, опустился на диванъ.
   Выйдя изъ кабинета на цыпочкахъ, Иванъ Ивановичъ засталъ старшихъ членовъ семейства, тревожно ожидавшихъ его возвращенія.
   -- Что, какъ онъ? Что съ нимъ?-- приступили къ нему съ разныхъ сторонъ.
   -- Тсс... Бога ради, тише. Главное, не старайтесь утѣшать его,-- прибавите только раздраженія... Всѣ поэты раздражены, всѣ рѣшительно! Понятно, нервные люди! У Порфирія нервы расходились, нервы -- ничего больше! Подождемъ, что публика скажетъ; я убѣжденъ, она оцѣнитъ,-- все тогда какъ рукой сниметъ!...
   Рожковъ въ короткихъ и выразительныхъ словахъ дополнилъ то, что уже отчасти знали дамы, прочитавшія извѣстные отзывы изъ газетъ, оставленныхъ на столѣ. Онъ заботливо перебѣгалъ отъ одной къ другой, стараясь ихъ также успокоить; особенно трудно было ему достичь такой цѣли съ Аменаидой Васильевной: она положительно была внѣ себя отъ выходки критиковъ.
   На слѣдующій день, Рожковъ, томимый еще съ утра желаніемъ возвратить семейству хоть сколько-нибудь радостнаго чувства, прибѣжалъ объявить о сбывшемся предсказаніи: книга Лучи и тѣни имѣетъ неслыханный успѣхъ! Ее берутъ на-расхватъ! Въ одномъ только магазинѣ, куда онъ ходилъ справляться, уже продано 27 экземпляровъ!..
   Иванъ Ивановичъ не ошибся: извѣстіе это для семьи было чѣмъ-то вродѣ оливковой вѣтви, принесенной голубицей жителямъ Ноева ковчега. Къ общему удивленію, на одного лишь Порфирія Петровича извѣстіе это не произвело ожидаемаго дѣйствія; онъ выслушалъ его съ полнымъ равнодушіемъ, даже не улыбнулся.
   Отдавая полную справедливость доброму намѣренію Рожкова, онъ зналъ очень хорошо, что все, что разсказалъ его другъ, было сущею выдумкой.
   Еще раньше, чѣмъ Иванъ Ивановичъ, Кукушкинъ, отправляясь въ тотъ же день на службу, заходилъ въ тотъ же самый магазинъ, о которомъ говорилъ пріятель; тамъ узналъ онъ о продажѣ всего двухъ экземпляровъ, изъ коихъ всего только одинъ былъ проданъ въ С.-Петербургѣ; другой отправленъ былъ въ Самару къ извѣстному чудаку, давно условившемуся съ книгопродавцемъ, чтобы ему высылали безъ разбора всѣ вновь выходившія стихотворныя сочиненія.
   

VIII.

   Какъ бы ни отзывались скептики о несовершенствахъ человѣческой природы, нельзя не согласиться, что нѣкоторые отдѣлы ея отличаются весьма мудрымъ устройствомъ. Хоть бы взять, напримѣръ, то свойство, что горе и радости, посѣщающія человѣка, никогда не заживаются въ немъ окончательно, но постоянно смѣняются, уподобляясь отчасти временнымъ посѣтителямъ въ гостиницахъ для пріѣзжающихъ; одинъ пріѣзжающій останавливается только на сутки, другой -- проживаетъ иногда цѣлый годъ и больше, но, въ общей сложности, каждый, уплативъ свой счетъ, очищаетъ мѣсто другому. Сравненіе, признаюсь, банально, но оно удобно подходитъ къ настоящему случаю.
   Горькое настроеніе, овладѣвшее Порфиріемъ Петровичемъ послѣ столькихъ разочарованій и ударовъ, нанесенныхъ его самолюбію, мало-по-малу подчинилось успокоительному вліянію времени,-- стало ослабѣвать и облегчаться. Время, конечно, сдѣлало свое дѣло, но къ возвращенію душевнаго спокойствія немало также помогло то обстоятельство, что имя автора не было выставлено на книгѣ Лучи и тѣни. Кукушкинъ не вполнѣ, можетъ быть, раздѣлялъ къ собственнымъ произведеніямъ энтузіазмъ Рожкова, но, во всякомъ случаѣ, любилъ ихъ и зналъ имъ цѣну. При успѣхѣ онъ, вѣроятно, пожалѣлъ бы о выставленныхъ надъ ними трехъ звѣздочкахъ; теперь онъ былъ доволенъ, что поступилъ такъ, а не иначе. Изъ сослуживцевъ, потѣшавшихся надъ газетными отзывами, никто, по крайней мѣрѣ, не могъ подозрѣвать, что стихотворенія, вызвавшія столько глумленій, принадлежали перу начальника отдѣленія ихъ департамента; положеніе его въ противномъ случаѣ было бы тягостно, можно даже сказать невыносимо. Одинъ Фанфаровъ могъ догадываться; но Рожковъ былъ на-сторожѣ, держалъ ухо востро. При первомъ намекѣ онъ поспѣшилъ разсѣять его сомнѣнія, объявивъ, что стихи, о которыхъ шла рѣчь, сочинены его давнишнимъ хорошимъ знакомымъ,-- помѣщикомъ, проживающимъ въ Калугѣ, въ собственномъ имѣніи. Передавая этотъ разговоръ Порфирію Петровичу, Рожковъ вызвалъ на его губахъ улыбку удовольствія и въ свою очередь самъ почувствовалъ нѣкоторое нравственное облегченіе.
   Развеселить пріятеля окончательно онъ не старался; онъ зналъ, что даже въ юности, когда оба были студентами, такія старанія обыкновенно ни къ чему не служили.
   Кукушкинъ,-- какъ уже выше объяснено,-- принадлежалъ къ числу людей молчаливыхъ и робкихъ мечтателей, тайно связанныхъ съ тоскливымъ желаніемъ высказать что-то мимо того, что говорится на службѣ, дома, между знакомыми, и, ничего еще не сказавши, заблаговременно огорчающихся при мысли, что это что-то навѣрно не встрѣтить сочувствія, не будетъ оцѣнено и понято какъ слѣдуетъ равнодушною толпой. Онъ былъ не оцѣненъ и не понятъ... Но что-жь такое, не онъ одинъ! Сколько такихъ примѣровъ!... Не надо только поддаваться малодушному унынію; слѣдуетъ вооружиться всепобѣждающимъ терпѣніемъ, продолжать бодро идти своею дорогой и оставаться твердымъ въ своихъ убѣжденіяхъ!
   Однимъ изъ явныхъ признаковъ его возвращенія изъ угнетеннаго состоянія было уже то, что Софья Васильевна оказалась снова въ интересномъ положеніи. Бодрость духа, очевидно, къ нему возвратилась. Признакомъ ея было также желаніе чаще заниматься въ кабинетѣ, просиживать цѣлые часы съ перомъ въ рукѣ, наклоненнымъ надъ бумагой. Просьба купить ему банку свѣжихъ чернилъ особенно сильно отразилась на Рожковѣ: въ глазахъ Ивана Ивановича просьба эта свидѣтельствовала неоспоримымъ образомъ, что другъ его снова воспрянулъ душою и тѣломъ. Въ избыткѣ радостнаго чувства, онъ нѣжно цѣловалъ руки Софьи Васильевны, ея сестры и матери, послѣ чего побѣжалъ въ дѣтскую и тамъ поочередно перецѣловалъ всѣхъ дѣтей. Задумчиво-сосредоточенный видъ главы семейства мало-по-малу тоже пересталъ пугать окружающихъ; его смѣнило прежнее чувство благоговѣнія, заставлявшее всѣхъ ходить на цыпочкахъ мимо кабинета и скорѣе уводить дѣтей, когда они шумѣли.
   Иванъ Ивановичъ не обманулся въ своихъ ожиданіяхъ.
   Кукушкинъ, почувствовавъ приливъ новыхъ силъ, постепенно освобождавшихъ его отъ колебаній и сомнѣній, дѣйствительно усидчиво надъ чѣмъ-то трудился. Онъ счелъ только нужнымъ почему-то снова перемѣнить родъ поэзіи. Ему пришла мысль,-- счастливая или нѣтъ, онъ самъ не отдавалъ себѣ пока яснаго отчета,-- испытать свои силы въ драматической формѣ и заимствовать сюжетъ изъ древней русской исторіи. Прочитавъ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ всѣ театральныя пьесы отъ Хераскова и Озерова до Кукольника и Ободовскаго включительно, посѣтивъ нѣсколько разъ Александринскій театръ, не только какъ прежде, для удовольствія, но съ твердо опредѣленною цѣлью дать себѣ ясный отчетъ въ силѣ и средствахъ отечественныхъ актеровъ,-- Порфирій Петровичъ, со свойственною ему добросовѣстностью, приступилъ къ исполненію задуманнаго плана, пятиактной трагедіи Игорь, долженствовавшей быть написанной въ стихахъ александрійскаго размѣра. Избранный имъ эпиграфъ:-- Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ,-- какъ нельзя болѣе подходилъ къ сюжету.
   Дѣло происходило лѣтомъ на дачѣ: свободнаго времени было больше, чѣмъ зимой. Кукушкинъ не отрывался отъ работы. Насколько она была успѣшна, можно судить со словъ Рожкова:
   -- Такую вещь сочинилъ, я вамъ скажу, просто ахнутъ!-- шепталъ онъ, таинственно припадая къ уху жены, тещи и свояченицы,-- да-съ, ахнутъ!... Посмотримъ, что на этотъ разикъ заговорятъ эти господчики щелкоперы. Чу! только никому пока ни слова! Не показывайте даже и виду... Это пока секретъ... Онъ такъ желаетъ...
   Къ зимѣ Игорь былъ готовъ и даже переписанъ въ нѣсколькихъ экземплярахъ.
   Никто изъ присутствующихъ, конечно, не забудетъ тотъ достопамятный вечеръ, когда Кукушкинъ, самъ на себя не похожій,-- до того въ меланхолическихъ чертахъ его просвѣчивало какое-то торжественное сіяніе,-- сидѣлъ передъ лампой и читалъ своего Игоря. Кромѣ домашнихъ, присутствовали еще знакомые,-- Фанфаровъ и секретарь Сельдереевъ, любители отечественной словесности, хотя послѣдній предпочиталъ, надо думать, всему на свѣтѣ свои ногти, потому что, какъ при чтеніи, такъ и во всякое другое время, не переставалъ ихъ грызть съ какою-то остервенѣлою страстью.
   Успѣхъ былъ невообразимый. Послѣ каждаго дѣйствія восторженныя восклицанія и дружное хлопанье въ ладоши привѣтствовали автора, но въ то же время будили тещу, засыпавшую въ концѣ каждаго дѣйствія. Пробужденія почтенной старушки были, впрочемъ, всегда кстати. Въ эту самую минуту, по знаку хозяйки дома, дверь отворялась и прислуга являлась съ чаемъ и печеньемъ. Въ концѣ пятаго акта произошелъ даже эпизодъ, которому позавидовалъ бы любой писатель; сцена, когда Игоря разрываютъ между двумя березами, до того была сильно изображена, что съ Аменаидой Васильевной сдѣлалось что-то вродѣ истерическаго припадка; она начала икать и нежданно упала на руки Фанфарова, который, въ качествѣ холостяка, положительно пришелъ въ затрудненіе, что съ ней дѣлать. Освѣженная нѣсколькими глотками воды, она скоро пришла въ себя и восторженно бросилась обнимать растроганнаго поэта. Примѣру ея послѣдовали всѣ присутствующіе.
   -- Ну, братъ, Порфирій,-- провозгласилъ Рожковъ, у котораго отъ напора восхищенія глаза выскакивали изъ головы,-- ты сочинилъ, душенька моя, такую вещь, такую вещь, которая... словомъ сказать, которая дастъ себя знать!... Не дождусь я, кажется, перваго представленія!... Воображаю себѣ, что будетъ съ нашими милыми дамами, когда онѣ будутъ сидѣть въ ложѣ; когда вдругъ двѣ-три тысячи человѣкъ хоромъ грянутъ во все горло: автора! автора! подайте намъ сюда автора! Порфирій, по обыкновенію, сконфузится,-- заранѣе предвижу... Но шутишь, братецъ; самъ директоръ врывается въ ложу; хочешь, не хочешь, выходи! Занавѣсъ снова взвивается и нашъ Порфирій Петровичъ появится вдругъ на сценѣ, окруженный всею труппой... А публика-то, публика, между тѣмъ... грохотъ снизу, грохотъ сверху, со всѣхъ сторонъ... Браво! брависсимо!...
   -- Полно тебѣ, полно... Что впередъ загадывать?-- снисходительно улыбаясь, проговорилъ Порфирій Петровичъ.
   -- Ты правъ, загадывать впередъ нечего. Одно скажу: посмотримъ, что скажутъ тогда эти... гм! гм!-- да-съ, посмотримъ!...-- заключилъ онъ, бросая вокругъ вызывающіе взгляды.
   Онъ на слѣдующій же день хотѣлъ завладѣть двумя экземплярами, чтобы нести ихъ въ театральную цензуру, но Кукушкинъ поспѣшилъ отклонить такую услугу.
   Подъ предлогомъ необходимыхъ исправленій, но на самомъ дѣлѣ изъ опасенія, чтобы Рожковъ съ его горячностью,-- и въ случаѣ какихъ-либо недоразумѣній,-- не испортилъ дѣла, онъ, въ то же утро, потихоньку уложивъ двѣ рукописи въ новенькую папку, лично понесъ ихъ въ цензуру.
   

IX.

   Любезность и исполнительность театральной цензуры удивили Порфирія Петровича, тѣмъ больше удивили, что, находясь столько лѣтъ на службѣ, онъ очень хорошо зналъ, насколько вообще не въ обычаѣ быстрота какого бы то ни было исполненія. Онъ едва вѣрилъ глазамъ своимъ. Не прошло недѣли, онъ уже извѣщенъ былъ, что къ пропуску его трагедіи не встрѣчается никакихъ препятствій. Она была возвращена почти безъ помарокъ: въ трехъ только мѣстахъ вычеркнуто было слово "ангелъ"; въ двухъ -- выраженіе "святое чувство" замѣнено было "высокимъ чувствомъ" и въ одномъ мѣстѣ окончаніе стиха: "клянусь я небомъ и Творцомъ", зачеркнутое красными чернилами, получило слѣдующее окончаніе: "клянусь дѣтьми я и отцомъ".
   Утрата нѣсколькихъ словъ, конечно, была чувствительна авторскому чувству, но Кукушкинъ охотно примирился съ этимъ, подумавъ, не безъ содроганія, что вся трагедія могла быть запрещена.
   Оставалось теперь отнести ее въ театральную дирекцію для постановки на сцену. Онъ исполнилъ это также тайно отъ своего друга Очарованный любезностью дирекціи, обѣщавшей дать отвѣть черезъ недѣлю, Порфирій Петровичъ возвратился домой бодрый,веселый, какимъ давно его не видали. Но прошла недѣля,-- отвѣта не было; прошла еще недѣля,-- дирекція не нарушала молчанія. Томимый ожиданіемъ, Кукушкинъ началъ справляться, дѣлая всякій разъ огромный крюкъ, когда возвращался изъ должности. Отвѣтъ былъ неизмѣнно одинъ и тотъ же: "Разсматриваютъ!" Такъ прошло два мѣсяца. Порфирій Петровичъ часто сталъ прикладывать ладонь къ сердцу въ полной увѣренности, что у него начинаетъ развиваться аневризмъ. Столь ожидаемый отвѣтъ пришелъ, наконецъ.
   Дирекція, возвращая обратно рукопись Игоря, весьма сожалѣла о невозможности поставить пьесу, такъ какъ репертуаръ для русской сцены составленъ уже за три года впередъ и въ немъ находятся какъ разъ двѣ трагедіи изъ русской исторіи, семь драмъ и нѣсколько бытовыхъ комедій. Расходы для трехъ балетовъ и шести новыхъ оперъ, постановка которыхъ обязательна каждый годъ для дирекціи, лишаетъ ее и на будущее время возможности поставить трагедію Игорь, требующую, по своему существу, особенно роскошныхъ декорацій и сложныхъ бутафорскихъ принадлежностей.
   -- Тутъ что-нибудь да не такъ! Тутъ, вѣрно, интрига, интрига со стороны драматическихъ писателей, вѣроятно, также и актеровъ! Пьесу твою прочли и испугались! Головой ручаюсь, дѣло здѣсь въ гнусной интригѣ!-- восклицалъ воспріимчивый Рожковъ, стараясь утѣшить своего друга.
   Порфирій Петровичъ не возражалъ; онъ былъ до такой степени подавленъ неожиданнымъ отказомъ дирекціи, что не находилъ даже силъ на этотъ разъ скрывать своихъ чувствъ передъ собравшеюся семьей.
   -- Ты не долженъ принимать такъ къ сердцу, Порфирій, всѣ мы объ этомъ тебя просимъ, всѣ: видишь?-- продолжалъ воодушевленно Иванъ Ивановичъ, указывая выразительнымъ жестомъ на жену, тещу и свояченицу, взиравшихъ съ испугомъ на опечаленное лицо поэта.-- Дирекція отказываетъ, она не знаетъ, что дѣлаетъ; она сама себя бьетъ! Фактъ тотъ: такая вещь, какъ твой Игорь, не можетъ, не должна оставаться въ твоемъ письменномъ столѣ!... Мы всѣ такого мнѣнія, всѣ рѣшительно!... Спроси, если хочешь, Фанфарова... спроси Сельдереева, ты обязанъ, да, обязанъ ее напечатать, утвердительно говорю, безъ всякаго теперь увлеченія, и всѣ то же скажутъ, иначе грѣхъ будетъ на твоей душѣ, грѣхъ передъ публикой и отечественною литературой!...
   Не соглашаясь явно, но въ тайникѣ души,-- въ тайникѣ, спеціально предназначенномъ для авторскихъ чувствъ,-- Порфирій Петровичъ раздѣлялъ отчасти мнѣніе Рожкова. Не обѣщая ничего положительнаго, онъ рѣшился послѣдовать совѣту.
   Вооружившись рукописью, Кукушкинъ отправился съ нею въ редакцію толстаго журнала, на который тутъ же подписался, въ надеждѣ смягчить этимъ способомъ будущія свои отношенія къ редактору.
   

X.

   Но такъ ужь, видно, на свѣтѣ установлено, что неудачи и всякаго рода гадости никогда по одиночкѣ не сваливаются на человѣческую голову. Не знаю, на чемъ основана легенда и насколько вѣрно существованіе бѣднаго Макара, на котораго будто бы всѣ шишки валились; несомнѣнно только, что доля Порфирія Петровича была нисколько не лучше; шишки замѣнялись здѣсь рядомъ непріятностей, одна другой чувствительнѣе для нѣжнаго, впечатлительнаго сердца.
   Редакторъ журнала, не взглянувъ даже на рукопись Игоря, отказался отъ нея напрямикъ подъ предлогомъ, будто публика оставляетъ обыкновенно неразрѣзанными страницы журнала, какъ только встрѣчаетъ на нихъ театральныя пьесы.
   -- А тутъ трагедія и, вдобавокъ, еще въ стихахъ... Нѣтъ, благодарю покорно,-- заключилъ редакторъ.
   Въ другомъ журналѣ согласились помѣстить Игоря, но съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы въ каждомъ номерѣ печатать одно лишь только дѣйствіе и продлить, такимъ образомъ, печатаніе на пять мѣсяцевъ. Кукушкинъ принужденъ былъ самъ отказать, такъ какъ этимъ нарушалась цѣлость впечатлѣнія.
   Въ третьемъ журналѣ Кукушкину улыбнулась было надежда. Редакторъ, продержавъ рукопись двѣ недѣли, сказалъ ему:
   -- Я прочелъ вашу рукопись два раза...
   -- Какъ два раза?-- радостно проговорилъ Порфирій Петровичъ.
   -- Да,-- спокойно возразилъ редакторъ,-- два раза... Въ первый разъ, признаться вамъ сказать, не только характеръ дѣйствующихъ лицъ, но и самое содержаніе показались мнѣ не совсѣмъ ясными...
   Кукушкинъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но смутился, взялъ рукопись и вышелъ, не проговоривъ ни слова.
   Въ редакціи четвертаго журнала произошло нѣчто худшее, и будь на мѣстѣ Кукушкина его другъ Иванъ Ивановичъ, конечно, не обошлось бы безъ исторіи; здѣсь пришлось имѣть дѣло не съ редакторомъ, а съ его секретаремъ, который безъ обиняковъ, даже съ дерзостью во взглядѣ объявилъ, что находитъ его трагедію черезъ-чуръ длинною.
   -- Какъ такъ?-- спросилъ озадаченный Порфирій Петровичъ.
   -- Очень просто. Для нея было бы выгоднѣе ограничиться однимъ эпиграфомъ: "Здѣсь русскій духъ, здѣсь Русью пахнетъ". Чего же лучше?
   Какъ ни смиренъ былъ авторъ Игоря, имъ овладѣло желаніе отвѣтить на такую дерзость пощечиной, но мысль о скандалѣ, который можетъ повредить ему на службѣ, мысль о послѣдствіяхъ тогда для семейства возвратили ему все его благоразуміе; онъ вырвалъ рукопись изъ рукъ секретаря, поспѣшно вышелъ, хлопнувъ съ размаха дверью, и такъ же поспѣшно зашагалъ по улицѣ.
   Трудность его положенія усложнялась на этотъ разъ еще тѣмъ, что въ самый этотъ день жена его была именинница, и ему, какъ любящему мужу и образцовому семьянину, необходимо было возвратиться домой съ улыбающимся, по возможности, веселымъ лицомъ.
   Дона у него, между тѣмъ, все готовилось къ завтраку. Дамы были разодѣты по-праздничному: теща въ новомъ чепцѣ; жена, по случаю интереснаго положенія, въ широкомъ шелковомъ капотѣ цвѣта умирающей блохи; ея сестра, напудренная до бѣлизны альпійскихъ снѣговъ, слегка подрумяненная, вся въ завиткахъ-барашкахъ, хлопотала подлѣ стола, украшеннаго по серединѣ букетомъ, поднесеннымъ Рожковымъ; дѣти, Аполлонъ и Леонидъ, въ матросскихъ курточкахъ и Музочка въ розовомъ кисейномъ платьицѣ были очень милы.
   Рожковъ, показывавшій въ послѣднее время, вопреки своему обычаю, недовольный видъ и въ самомъ дѣлѣ обиженный Кукушкинымъ, отстранившимъ его отъ хлопотъ по цензурному комитету и театральной дирекціи, дѣйствовавшимъ тайно съ непонятнымъ къ нему недовѣріемъ, еще съ утра на все махнулъ рукой, находя, что въ Кукушкинской семьѣ въ такой день всѣ должны быть веселы. Ему, какъ другу дома, веселость вмѣнялась тѣмъ больше въ обязанность, что даже на лицахъ постороннихъ гостей, какъ Фанфарова и Сельдереева, просвѣчивали явные знаки прекраснаго расположенія духа. Видя въ этомъ со стороны сослуживцевъ сочувствіе къ общей радости, Рожковъ обращался къ нимъ съ особенною любезностью; ему въ голову не приходило, что знаки сочувствія могли также относиться къ запаху кулебяки, время отъ време іи проносившемуся изъ кухни.
   При видѣ входившаго Порфирія Петровича, лица, ожидавшія его въ гостиной, устремились къ нему съ поздравленіями. Онъ настолько сладилъ съ собою, что никто изъ присутствующихъ не замѣтилъ его разстройства. Послѣднее могло происходить оттого также, что при первомъ его шагѣ въ комнату начались поцѣлуи и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ лицо его заслонялось то чепцами жены и тещи, то головками дѣтей, то прической Аменаиды Васильевны, то взъерошенными волосами на головѣ Ивана Ивановича. Не успѣло лицо его окончательно освободиться, какъ Софья Васильевна любезно провозгласила:
   -- Господа, прошу пожаловать: кулебяка на столѣ и васъ ожидаетъ!
   

XI.

   Завтракъ начался при самыхъ счастливыхъ условіяхъ: кулебяка была превосходна, душоная говядина съ жаренымъ картофелемъ также удалась чрезвычайно. Словомъ, все шло хорошо, пока Фанфаровъ, нѣсколько отягченный обильною закуской и двумя кусками кулебяки, не обратился къ хозяину дома съ вопросомъ:
   -- Когда же, скажите, многоуважаемый Порфирій Петровичъ, когда увидимъ мы вашу пьесу въ Александринскомъ театрѣ?
   -- Вы никогда ее тамъ не увидите,-- принужденно, глухимъ голосомъ отвѣтилъ Кукушкинъ,-- дирекція отказалась поставить ее на сцену.
   -- Отказалась за неимѣніемъ средствъ; постановка обошлась бы слишкомъ дорого,-- поспѣшилъ сдѣлать оправдательную вставку Рожковъ.
   -- Жаль, очень жаль,-- подхватилъ молчавшій до сихъ поръ Сельдереевъ,-- я говорилъ нашему вице-директору; онъ очень интересовался...
   -- Что-жь? Если не удалось въ театрѣ, можно безъ него обойтись,-- сказалъ Фанфаровъ,-- возьмите, да и напечатайте пьесу въ любомъ журналѣ.
   -- Не то же ли самое и я совѣтовалъ? Чего ждешь?-- нетерпѣливо воскликнулъ Рожковъ.
   Порфирій Петровичъ рѣшился было умолчать о своихъ неудачахъ въ редакціяхъ; онъ, вѣроятно, до конца выдержалъ бы благоразумное свое намѣреніе, но разговоръ коснулся неожиданно наболѣвшаго мѣста, попалъ въ самую сердцевину раны, нанесенной утромъ, и онъ не выдержалъ.
   -- Въ журналахъ пьесъ не берутъ,-- сказалъ онъ съ рѣзкостью, вовсе ему не свойственною.
   -- Вотъ славно!-- замѣтилъ Иванъ Ивановичъ,-- полагаю, стоитъ тебѣ заикнуться -- изъ рукъ вырвутъ! Дай имъ только понюхать твоего Игоря, какъ собаки всѣ вцѣпятся! Зайди въ любую редакцію... или мнѣ поручи... попробуй только... скажи слово... попробуй...
   Въ душѣ Порфирія Петровича происходила, очевидно, сильная борьба; крупныя капли пота выступили на его лбу и вискахъ; усилія его надъ собою ни къ чему, однакожъ, не послужили.
   -- Пробовалъ!-- болѣзненно вырвалось изъ груди его.
   -- Пробовалъ?!... Когда же?-- спросилъ Иванъ Ивановичъ, нахмуривая брови при мысли, что дѣло и здѣсь точно также обошлось безъ него.
   -- Не все ли равно когда?-- нехотя возразилъ Кукушкинъ.-- Одни находятъ: театральныя пьесы невыгодно печатать,-- публика не читаетъ ихъ въ журналахъ... Другіе предлагали раздѣлить пьесу на нѣсколько номеровъ... съ этимъ я не могъ согласиться... Словомъ, никто не хотѣлъ печатать... всѣ отказались...
   Извѣстіе это настолько всѣхъ поразило, что въ первыя двѣ-три секунды никто не могъ выговорить слова; присутствующіе, какъ бы не довѣряя собственнымъ ушамъ, удивленно переглядывались. Рожковъ довершилъ общее пораженіе; онъ вскочилъ, какъ ужаленный, и нежданно крикнулъ:
   -- Отказались печатать Игоря, ха-ха-ха!... Я въ восхищеніи, мало того: я въ восторгѣ, не помню себя отъ радости!
   -- Что вы? Какъ такъ? Отъ васъ мы этого не ожидали... Вы ли это говорите, Иванъ Ивановичъ?-- послышалось со всѣхъ сторонъ на разные голоса.
   -- Да-съ, имѣю честь доложить, это я говорю, я, и повторяю: я въ восторгѣ! Да-съ, въ восторгѣ, потому что, выходитъ на повѣрку, я былъ правъ, убѣждая Порфирія наплевать на всѣ эти журналишки и газетишки, прахъ ихъ возьми! Очень понятно, почему они отказались печатать твоего Игоря,-- подхватилъ онъ, обращаясь уже къ своему другу,-- ты не ихъ клики; ты, братецъ, человѣкъ деликатный, не шарлатанъ какой-нибудь, который беретъ смѣлостью и нахальствомъ... Одному надо удивляться: какъ ты, съ твоимъ умомъ и твоимъ талантомъ, не хотѣлъ этого понять...
   Кукушкинъ началъ было возражать, просить пріятеля сѣсть и успокоиться, но этимъ окончательно раззадорилъ Ивана Ивановича.
   -- Нѣтъ, извини, не сяду и не успокоюсь, пока не выскажу все, что у меня давно сидитъ вотъ здѣсь,-- и онъ ударилъ себя кулакомъ подъ самое сердце,-- Скромность была всегда твоимъ недостаткомъ; вмѣсто того, чтобы пользоваться талантомъ, даннымъ тебѣ отъ Бога, ты постоянно, по какому-то непонятному упрямству, скрывалъ его... Пора съ этимъ покончить! Начну съ вопроса: почему, скажи на милость, всѣ эти редакторы и разные такіе-другіе издатели лучше тебя? Крестятъ ихъ особо отъ другихъ людей, что ли? Или, можетъ быть, ужь такъ рождаются они со звѣздою на лбу? Или производятъ ихъ въ редакторы за какія-нибудь особыя государственныя заслуги?... Ничего этого, вѣдь, нѣтъ! Задумалъ сдѣлаться редакторовъ -- и сдѣлался! Очень просто. Желалъ бы я теперь знать: почему ты, Порфирій Кукушкинъ, человѣкъ съ твоимъ даромъ, человѣкъ просвѣщенный, не можешь сдѣлаться такимъ же редакторомъ? Почему, напримѣръ, не можешь ты издавать своего собственнаго журнала, подобно тому, какъ они издаютъ? Почему, скажи на милость? Служба нисколько не мѣшаетъ; совмѣстничество здѣсь не причемъ. Служба сама по себѣ, журналъ, какъ частное дѣло, самъ по себѣ. Сколько разъ ты самъ выражалъ неудовольствіе противъ теперешнихъ журналовъ; я уже не говорю о читающей публикѣ: она, бѣдная, просто стоитъ, задыхается, требуетъ обновленія, требуетъ свѣжаго, здороваго воздуха; снабди ее этимъ свѣжимъ воздухомъ... Снабди! Снабди!... Удовлетвори ея желанію!... Наконецъ, сами литератоторы,-- настоящіе литераторы, разумѣется,-- не довольны журналами!... На-дняхъ еще встрѣтился я на конкѣ съ однимъ изъ нихъ; я съ нимъ незнакомъ, но все равно слышалъ, что онъ говорилъ: онъ изъ себя выходилъ! Мало того, онъ говорилъ, что всѣ молодые таланты жалуются, раздѣляютъ его чувства! Воспользуйся этимъ хоть разъ, будь дипломатомъ! Начни издавать журналъ; все молодое поколѣніе схватится за него, какъ за якорь спасенія,-- это несомнѣнно... Смѣшно было бы даже сомнѣваться...
   -- Не увлекаешься ли ты, Иванъ?-- перебилъ Кукушкинъ слегка ироническимъ тономъ.
   -- Ну, такъ и есть! Иванъ Иванычъ Рожковъ не можетъ безъ увлеченія. Я ждалъ, ты это скажешь,-- проговорилъ обиженно Рожковъ.-- Положимъ, я увлекаюсь, но здѣсь я не одинъ; правъ я или нѣтъ, спроси у присутствующихъ.
   -- Издавайте журналъ, братецъ! Издавайте!-- крикнула Аменаида Васильевна.-- Дѣти, кричите вмѣстѣ со мной: папа, издавай журналъ!...
   -- Издавай, издавай, папа!-- прозвучали тоненькіе дѣтскіе голоса и нѣсколько маленькихъ ручекъ поднялись на воздухъ.
   Софья Васильевна воспользовалась минутой и подъ скатертью выразительно пожала руку мужу. Сельдереевъ ничего не могъ выговорить, потому что въ самую эту минуту усиленно работалъ языкомъ, стараясь пропустить въ горло остатокъ сладкаго пирога; Фанфаровъ, допивъ пятую рюмку мадеры, замѣтилъ только:
   -- Журналъ самъ по себѣ бы ничего... это точно; главная задача, говорятъ, издавать очень дорого стоитъ.
   -- А подписка?-- воскликнулъ Рожковъ, обиженное чувство котораго вытѣснялось единодушнымъ одобреніемъ его мысли.-- Вы, батюшка, малость только забыли: подписку!... Ее достаточно, кажется, гарантируетъ насущная потребность новаго журнала... Тутъ не только рискъ, но выгода; скажемъ лучше: обогащеніе! Стоитъ взглянуть на редакторовъ: они живутъ, какъ банкиры; катаются въ собственныхъ экипажахъ!... Легко себѣ представить, что предстоитъ тому, кто теперь явится съ новымъ, свѣжимъ органомъ, отвѣчающимъ этой общей потребности!... Будь у меня капиталъ, я не задумавшись отдалъ бы его Порфирію, сказавъ: "Возьми!" Къ сожалѣнію, у меня его нѣтъ; но, взамѣнъ его, вотъ мои двѣ руки, моя преданность, смѣло скажу: моя практичность, которую, могу сказать, высосалъ я съ молокомъ изъ груди матери... Даю именно то, чего недостаетъ у нашего друга, какъ, впрочемъ, у всѣхъ этихъ поэтовъ и мыслителей. Каждому свой удѣлъ на землѣ! Однимъ Богъ далъ крылья, чтобы, такъ сказать, витать на высотахъ, другимъ, т.-е. намъ, обыкновеннымъ смертнымъ, даны крѣпкія ноги, чтобы попирать ими землю и заниматься земными дѣлами. Господа, я предлагаю всѣмъ присутствующимъ осушить бокалъ, во-первыхъ, въ честь именинницы и дорогого ея семейства; во-вторыхъ, за здоровье автора Игоря, въ-третьихъ, за процвѣтаніе будущаго журнала, котораго такъ давно, такъ нетерпѣливо ждетъ вся просвѣщенная Россія! Ура! господа, ура!...
   Трудно изобразить словами единодушіе, съ какимъ были приняты эти три тоста не только взрослыми, но и дѣтьми, постоянно возбуждаемыми восторженною теткой. Къ концу завтрака Фанфаровъ не переставалъ громко хохотать безъ всякой причины; Сельдереевъ, вообще мало разговорчивый, принялся разсказывать анекдоты, не замѣчая, что, дойдя до середины разсказа, начиналъ опять съ начала; Иванъ Ивановичъ представлялъ собою лошадь, сажая поочередно на спину каждаго изъ дѣтей и становясь на четвереньки; Аменаида Васильевна, граціозно изгибая талію, разливала кофе. Хозяйка дома и ея матушка, сидя на своихъ мѣстахъ,-- одна по слабости въ ногахъ, другая по случаю интереснаго положенія,-- привѣтливо всѣмъ улыбались. Порфирій Петровичъ расхаживалъ между ними; голова его была нѣсколько приподнята: онъ отвѣчалъ охотно на вопросы и даже улыбался. Но въ его отвѣтахъ и улыбкахъ явно, однакожь, проглядывала разсѣянность; собираясь что то сказать, онъ неожиданно отводилъ глаза и задумывался; высоко приподнявшіяся брови, морщины, набѣгавшія на лобъ, обличая сильный напоръ и броженіе мыслей, отвлекали его поминутно за предѣлы окружающаго.
   

XII.

   Было въ самомъ дѣлѣ о чемъ подумать. Шутка сказать: издавай собственный журналъ! Рожковъ, конечно, увлекался. Несомнѣнно, однакожь, что въ томъ, что было имъ сказано, заключалось много правды. "Почему въ самомъ дѣлѣ не начать издавать журнала? Не Боги горшки обжигаютъ, тѣ же люди!" -- думалъ Порфирій Петровичъ, лежа въ постели и потомъ раздумывая о томъ же предметѣ всѣ слѣдующіе дни.
   Со стороны денежнаго вопроса не встрѣчалось никакихъ препятствій. Когда Кукушкинъ коснулся девяти тысячъ приданого, Софья Васильевна даже обидѣлась.
   -- Не умнѣе ли меня ты въ тысячу разъ, не лучше ли знаешь, какъ полезнѣе ими распорядиться?-- сказала она, глядя на него увлаженными глазами.
   Рожковъ дѣйствительно подверженъ былъ крайностямъ, не умѣлъ держаться середины, хваталъ всегда черезъ край, но это только такъ въ разговорахъ; недостатки эти въ значительной степени перевѣшивались его преданностью, его испытанною, безукоризненною честностью; онъ присоединялъ къ этому практичность, высосанную имъ изъ груди матери, какъ онъ выражался. И это была правда. Отнять у него это качество было невозможно. Онъ дѣйствительно могъ бы справиться съ хозяйственною частью изданія.
   Убѣжденіе въ потребности новаго освѣжающаго литературнаго органа безъ задирающей полемики, но посвященнаго вопросамъ чистого искусства и эстетики, говорило само за себя; но, надо прибавить, не мало также подбивало въ пользу изданія журнала оскорбленное авторское самолюбіе. Напечатать Игоря отдѣльно -- значило бы подвергнуть его тѣмъ же отзывамъ и глумленіямъ, попросту зарѣзать его, какъ было съ книгой Лучи и тѣни. Печатать Игоря въ собственномъ журналѣ -- другое совсѣмъ дѣло. Все, что выходитъ въ журналѣ, пріобрѣтаетъ всегда болѣе или менѣе значеніе, авторитетность. Журналъ, наконецъ,-- если ужь на это пошло,-- можетъ въ свою очередь показать зубы, можетъ разнести и расказнить нападающаго недоброжелателя.
   Несмотря на соблазнительную роль редактора, имя котораго печатается крупными буквами, повторяется каждый мѣсяцъ и даетъ, і такимъ образомъ, извѣстность, вѣсъ и положеніе въ свѣтѣ и въ литературѣ; несмотря на то, что всѣ домашніе, подстрекаемые явно и тайно Рожковымъ, называли теперь Порфирія Петровича не иначе, какъ "господинъ редакторъ", и настоятельно уговаривали приступить къ изданію журнала,-- онъ все еще колебался.
   Въ одномъ остался онъ твердъ или, вѣрнѣе, заупрямился: въ вопросѣ, предложенномъ Иваномъ Ивановичемъ, о необходимости перемѣнить квартиру, нанять помѣщеніе на видномъ мѣстѣ, такъ, чтобы вывѣска редакціи днемъ издали бросалась всѣмъ въ глаза, а вечеромъ освѣщалась электрическимъ фонаремъ. Съ тою же твердостью выдержалъ онъ осаду своего друга насчетъ покупки новой мебели и сообщенія кабинету артистической обстановки; условія величайшей важности, увѣрялъ Рожковъ; по его мнѣнію, условія эти придаютъ блескъ ореолу редактора, дѣйствуютъ внушительно не только на сотрудниковъ, мало вообще избалованныхъ роскошью, но и на частныхъ лицъ, посѣщающихъ редакцію.
   Признавая такія предположенія весьма практичными, Порфирій Петровичъ находилъ ихъ преждевременными. Надо было подумать сначала о другихъ несравненно болѣе важныхъ вопросахъ. Необходимо было, во-первыхъ, основательно обдумать и установить программу журнала; во-вторыхъ, придумать ему названіе и, наконецъ, мало ли еще что предстояло обдумать! Каждый день, возвратясь домой изъ службы, Порфирій Петровичъ запирался въ кабинетъ и просиживалъ въ немъ до глубокой ночи. Опасенія семьи насчетъ переутомленія оказались, къ счастью, напрасными. Результатомъ самоотверженнаго труда было то, что программа была сочинена и журналу придумано названіе Свѣточъ,-- названіе всѣми радостно встрѣченное.
   Но и Рожковъ, какъ можно себѣ представить, не тормазилъ рукъ или, вѣрнѣе, ногъ. Здѣсь скорѣе можно было опасаться переутомленія.
   Не давая себѣ отдыха, онъ бѣгалъ по типографіямъ и бумажнымъ фабрикамъ, вездѣ наводилъ справки, составлялъ предварительные разсчеты, исписывалъ цѣлыя страницы различными практическими соображеніями и цифрами.
   -- Чего ты ждешь?-- приставалъ онъ къ своему другу,-- золотое время уходитъ! Подавай прошеніе о разрѣшеніи издавать журналъ; программа готова, названіе придумано. У меня многое уже совсѣмъ налажено; бумага для объявленія куплена...
   -- Боже мой, какъ у тебя все это скоро!... Не даешь духъ перевести!-- говорилъ Порфирій Петровичъ!-- Ты забываешь едва ли не самое важное: отыскать сотрудниковъ, уговориться съ ними...
   -- Получи только разрѣшеніе, сотрудники навалятъ толпою; они только того и ждутъ. Завтра принесу тебѣ книжку съ адресами всѣхъ литераторовъ и ученыхъ... Они встрѣтятъ тебя съ распростертыми объятіями!
   Послѣдній ли этотъ разговоръ способствовалъ къ рѣшимости Кукушкина, неизвѣстно; но дѣло въ томъ, что прошеніе было, наюнецъ, подано.
   Первый шагъ этотъ увѣнчался полнымъ успѣхомъ.
   Главное управленіе по дѣламъ печати навело сначала справки въ министерствѣ просвѣщенія -- первое служебное мѣсто Кукушкина, обратилось потомъ къ настоящему его начальству и, получивъ со всѣхъ сторонъ увѣренія, что проситель принадлежитъ къ числу самыхъ образцовыхъ чиновниковъ и, притомъ, людей благонамѣренныхъ во всѣхъ отношеніяхъ, не сдѣлало никакихъ затрудненій къ разрѣшенію изданія журнала Свѣточъ подъ отвѣтственною редакціей надворнаго совѣтника Порфирія Петровича Кукушкина.
   Такое рѣшеніе, при отсутствіи обычныхъ усложненій, положительно тронуло всѣхъ членовъ семьи. Не ясно ли оно доказывало, что высокія качества Порфирія Петровича цѣнимы были не только зь кругу семейства, но извѣстны были правительству и также имъ цѣнимы? Принимая поздравленія и поцѣлуи, онъ самъ, повидимому, былъ польщенъ выраженными ему вниманіемъ и довѣріемъ. При всемъ томъ, радости,-- что называется, настоящей радости,-- не было въ немъ замѣтно. Она заслонялась предстоящею стѣснительною обязанностью знакомства со множествомъ новыхъ лицъ, вести переговоры съ гг. литераторами и учеными. Чѣмъ большею извѣстностью пользовалось ихъ имя, тѣмъ сильнѣе ощущалось чувство не то чтобы совсѣмъ робости, но какой-то неловкости, утраты увѣренности, весьма, впрочемъ, понятныхъ со стороны человѣка, жившаго постоянно въ семьѣ, составленной, къ тому же, преимущественно изъ женскаго персонала, который передъ нимъ преклонялся, считалъ его чѣмъ-то вродѣ кумира.
   Встрѣтились сряду два дня праздничныхъ и Порфирій Петровичъ воспользовался ими для первыхъ визитовъ.
   

XIII.

   Безпокойство Кукушкина насчетъ того, какъ его будутъ принимать, доказывало только его неопытность въ обращеніи съ лицами литературнаго и ученаго круга.
   Первый литераторъ, котораго онъ посѣтилъ, встрѣтилъ его очень любезно. Послѣ обычныхъ вступительныхъ фразъ, литераторъ обратился къ нему съ вопросомъ:
   -- Позвольте узнать... м... м...
   -- Порфирій Петровичъ!-- поспѣшилъ досказать гость.
   -- Скажите, Порфирій Петровичъ, прежде всего, мнѣ хотѣлось бы узнать, съ какою собственно цѣлью предпринимаете вы издавать журналъ?
   -- Желаніе удовлетворить насущной потребности,-- тихимъ голосомъ и скромно опуская глаза, началъ Кукушкинъ, предвидѣвшій такой вопросъ и заранѣе приготовившій отвѣть.-- Нельзя не согласиться,-- продолжалъ онъ,-- въ послѣднее время наши журналы не... не совсѣмъ отвѣчаютъ такой потребности. Невольно какъ-то чувствуется желаніе чего-то новаго, свѣжаго... больше, такъ сказать, выхода... изъ реальнаго направленія... большаго стремленія къ идеалу... Чувствуется потребность нѣсколько приподнять, освѣжить нашу литературу... поднять ее на извѣстную высоту...
   -- Прекрасно,-- сказалъ литераторъ, съ любопытствомъ останавливая глаза на посѣтителѣ,-- но такая цѣль можетъ быть достигнута не иначе, какъ цѣлою группой талантовъ.
   -- О, они есть... ихъ даже много... Они только не высказываются, не выставляютъ себя...
   -- Скажите, пожалуйста, Порфирій Петровичъ,-- перебилъ литераторъ, еще пристальнѣе осматривая собесѣдника,-- сами вы прежде писали?
   -- Писалъ-съ... и печаталъ... Журналъ собственно я рѣшился предпринять, имѣя въ виду отвлечь читателя отъ грубаго матеріализма... Цѣль моя -- издавать такой журналъ, который содѣйствовалъ бы, конечно, насколько возможно, къ возвышенію чувствъ и мыслей читающей публики, давалъ бы ей, опять-таки по возможности, свѣжую, здоровую пищу, который, поучая и доставляя эстетическое наслажденіе, не оскорблялъ бы нравственнаго чувства, могъ бы безъ опасенія переходить изъ рукъ отца въ руки матери, отъ нея въ руки дочери... Цѣль эта дала мнѣ смѣлость посѣтить васъ... просить не отказать въ вашемъ содѣйствіи...
   Порфирій Петровичъ остановился, чтобы отереть потъ, выступившій крупными каплями на его лбу; ему, къ тому же, нечего было договаривать; главная мысль была, кажется, ясно высказана. Съ послѣдними словами онъ привсталъ и почтительно поклонился.
   -- Благодарю васъ за вниманіе,-- произнесъ литераторъ.-- но долженъ вамъ сказать слѣдующее: у каждаго изъ насъ есть въ литературѣ старыя связи; если я напишу что-нибудь, я, прежде всего, понятно, отдамъ написанное въ журналъ такого направленія, которое мнѣ сочувственно, это во-первыхъ; во-вторыхъ, гдѣ редакторъ человѣкѣ мнѣ близкій, давній пріятель... Сами согласитесь: во или чего я сталъ бы отдавать преимущество журналу...
   -- Во имя потребности освѣжить...-- началъ было Кукушкинъ, но литераторъ снова перебилъ его:
   -- Не чувствую въ себѣ для этого столько силъ,-- сказалъ онъ съ прискученнымъ видомъ.
   -- Не откажите, по крайней мѣрѣ, поставить ваше имя въ объявленіи.
   -- А если я ничего не успѣю для васъ написать?
   -- А можетъ быть... какъ-нибудь... изъ прежнихъ что-нибудь найдется...-- нѣжно проговорилъ Кукушкинъ.-- Имя ваше въ объявленіи придастъ значеніе... возвысить, такъ сказать... Поддержите!...
   -- Печатайте, пожалуй, печатайте... За будущее только не ручаюсь... Во всякомъ случаѣ,-- заключилъ литераторъ,-- очень радъ познакомиться съ вами... Желаю вамъ успѣха!
   Порфирій Петровичъ вышелъ отъ него значительно ободренный противъ того, какимъ себя чувствовалъ при входѣ къ нему. Жаль было, конечно, не получить готовой рукописи; но для начала хорошо уже было заручиться для объявленія столь извѣстнымъ именемъ.
   Второй литераторъ, котораго посѣтилъ онъ въ этотъ день, принялъ его не только привѣтливо, но поразилъ своею любезностью. Узнавъ, что первая книжка Свѣточа выходитъ черезъ мѣсяцъ, литераторъ взялся съ величайшею готовностью доставить новому редактору не далѣе, какъ черезъ двѣ недѣли, начало обширнаго историческаго романа. Можете даже, если хотите, напечатать въ объявленіи его названіе: Гришка Отрепьевъ. Онъ еще не совсѣмъ созрѣлъ, но все равно; печатайте: романъ въ четырехъ частяхъ. Раньше двухъ недѣль, къ сожалѣнію, не могу справиться... У меня теперь каждый мѣсяцъ одновременно печатаются въ трехъ разныхъ журналахъ: два романа и одна большая повѣсть. Вы понимаете, при такихъ условіяхъ, мнѣ дорога каждая минута... Я не для того это говорю, чтобы разстаться съ вами...-- поспѣшилъ онъ прибавить, удерживая Кукушкина, который взялъ шляпу и привсталъ съ мѣста, но, судите сами, кромѣ писанія, необходимо еще бывать въ обществѣ, заглядывать въ театры, видѣться съ собратами по литературѣ, просматривать наши газеты и журналы... впрочемъ, мы кончили; остается условиться насчетъ гонорара.
   -- Это совершенно отъ васъ зависитъ,-- проговорилъ Порфирій Петровичъ.
   -- Двѣсти рублей съ листа, что мнѣ платятъ въ другихъ журналахъ.
   -- Очень хорошо-съ,-- поспѣшилъ согласиться Кукушкинъ, обрадованный пріобрѣтеніемъ такого дѣятельнаго сотрудника.
   Остатокъ утра и часть дня употреблены были на визиты другимъ литераторамъ. Вездѣ, чего онъ прежде никакъ не ожидалъ, встрѣтилъ онъ болѣе или менѣе радушный пріемъ.
   Многіе не соглашались съ его взглядомъ насчетъ, какъ онъ выражался, потребности чего-то новаго, освѣжающаго, стремленія, такъ сказать, къ идеалу, другіе оспаривали мнѣніе его объ упадкѣ литературы, находя въ реальномъ ея направленіи выходъ на истинный путь; третьи, наконецъ, безъ всякихъ объясненій, радовались новому журналу, видя въ немъ конкурренцію другимъ журналамъ, которыми, по извѣстнымъ имъ причинамъ, были недовольны; но всѣ съ одинаковою охотой дали согласіе на помѣщеніе ихъ имени въ объявленіи, какъ только узнали, что оно будетъ печататься въ нѣсколькихъ тысячахъ экземплярахъ и разослано во всѣ концы обширной Россіи.
   Одинъ изъ нихъ только нарушилъ нѣсколько хорошее впечатлѣніе, составленное другими. Соглашаясь доставлять ежемѣсячно Свѣточу хронику петербургской жизни подъ общимъ заглавіемъ: Литературные блины -- блинъ первый, блинъ второй и т. д. и подъ псевдонимомъ "Невскій карась", онъ поставилъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы гонораръ выданъ былъ впередъ авансомъ за первые два фельетона. Отказать -- значило бы лишиться полезнаго сотрудника; Порфирій Петровичъ, скрѣпя сердце, согласился. Весь слѣдующій день посвященъ былъ обходу ученаго міра и проведенъ былъ почти цѣликомъ на Васильевскомъ островѣ. Здѣсь встрѣтилъ онъ меньше привѣтливости, но, взамѣнъ этого, больше солидности и сочувствія къ освѣженію и очищенію отечественной литературы. Къ вечеру возвратился онъ домой, унося въ портфелѣ готовую ученую статью О способахъ истребленія сусликовъ въ степнымъ губерніяхъ. Статья была, правда, нѣсколько спеціальна, но, все-таки, могла имѣть мѣсто въ журналѣ серьезнаго нравственнаго направленія.
   

XIV.

   Успѣхъ этихъ двухъ дней отразился въ семействѣ Порфирія Петровича совершеннымъ ликованіемъ.
   -- Вотъ оно, дружище, что значитъ быть редакторомъ! Былъ ты, душа моя, желудемъ,-- золотымъ желудемъ,-- теперь выросъ въ цѣлый дубъ!...-- не переставалъ повторять Иванъ Иванычъ.-- Всѣ принимаютъ теперь съ распростертыми объятіями, всѣмъ сталъ вухенъ, всѣ рвутся въ сотрудники. "Не откажи только, сдѣлай милость!" Я, впрочемъ, все это предвидѣлъ, предупреждалъ тебя; ты одинъ не хотѣлъ вѣрить изъ врожденной твоей скромности... Объявленіе Свѣточа выйдетъ, значитъ, у насъ на славу! Только ахнутъ... ахнутъ... и -- ничего больше!...
   Объявленіе вышло, въ самомъ дѣлѣ, очень эффектно, благодаря стараніямъ Ивана Ивановича, потребовавшаго, чтобы черезъ каждую черную строчку одна была напечатана чернилами краснаго цвѣта.
   Составомъ перваго номера Свѣточа можно было, въ самомъ тѣлѣ, похвастать. Въ отдѣлѣ беллетристики, занявшимъ шесть листовъ печати, цѣликомъ вошелъ Игорь. Для того же отдѣла два литератора прислали: одинъ очень милый разсказъ -- Куриная слѣпота, другой -- Обозрѣніе гипнотическихъ и истерическихъ явленій въ минувшемъ году.
   Въ научномъ отдѣлѣ видное мѣсто заняла статья: О средствахъ истребленія сусликовъ, отдѣлъ критики обогатился статьей, доставленной съ Васильевскаго острова: Басни и сказки Хемницера и точка зрѣнія народнаго ихъ значенія. Порфирій Петровичъ остался только не совсѣмъ удовлетворенъ Первымъ блиномъ "Невскаго карася". Блинъ самъ по себѣ былъ интересенъ и очень живо написанъ, но въ немъ мѣстами встрѣчались выраженія, не совсѣмъ отвѣчавшія, по мнѣнію редактора, стройному, изящно-нравственному тону Свѣточа. Измѣнить что-нибудь онъ, однако, не рѣшался, опасасаясь раздражить автора; послѣдній предупреждалъ, что не допускаетъ никакихъ передѣлокъ, считая ихъ посягательствомъ на свое авторское право.
   Благодаря аккуратности Кукушкина (служба прибавила къ его прирожденному свойству), благодаря, съ другой стороны, неусыпной дѣятельности Рожкова, первый номеръ Свѣточа вышелъ, по обѣщанію въ объявленіи, перваго числа.
   Не зачѣмъ здѣсь списывать семейное торжество и роскошный завтракъ, ознаменовавшіе этотъ день. И то, и другое подробно изложены во второмъ Блинѣ "Невскаго карася". Стоитъ отыскать этотъ второй номеръ Свѣточа, чтобъ убѣдиться въ талантливости автора, умѣвшаго на нѣсколькихъ страницахъ сочетать трогательныя семейныя изліянія и чувства съ качествомъ явствъ и перечисленіемъ напитковъ. Достаточно сказать: на завтракѣ участвовали, кромѣ Фанфарова и Сельдереева, два литератора (приглашено было еще трое, но они почему-то не явились), авторъ статьи объ истребленіи сусликовъ и прежній сослуживецъ Кукушкина изъ министерства просвѣщенія, нѣкто Худосокинъ, приглашенный Порфиріемъ Петровичемъ въ качествѣ секретаря редакціи. Завтракъ окончился рѣчью Ивана Ивановича, вызвавшей громъ рукоплесканій, но литераторы этимъ не удовлетворились; подхвативъ оратора на руки, они начали дружно подбрасывать его подъ самый потолокъ. Аменаида Васильевна вскрикнула, готовясь къ истерикѣ, но тутъ ке великодушно отказалась отъ своего намѣренія при видѣ испугавшихся не въ шутку сестры и матери и бросилась ихъ успокаивать.
   Найдутся, можетъ быть, лица, особенно заинтересованныя рѣчью Рожкова. Мы снова отсылаемъ ихъ къ статьѣ "Невскаго карася" во второй нумеръ Свѣточа. Они найдутъ ее тамъ, напечатанной цѣликомъ, безъ всякаго пропуска.
   

XV.

   Нѣсколько дней спустя послѣ выхода перваго номера Свѣточа знакомые Рожкова при встрѣчѣ невольно обращались къ нему съ вопросомъ: "Что съ вами? здоровы ли вы, Иванъ Иванычъ?..." До такой степени поражало всѣхъ превращеніе бойкаго, задорнаго пѣтушка, готоваго каждую минуту лѣзть на приступъ,-- въ пѣтушка, побитаго въ лоскъ сильнымъ соперникомъ. Въ самой походкѣ его,-- быстрой, порывистой, обличавшей избытокъ огня и подвижности,-- произошла замѣтная перемѣна. Онъ выступалъ нерѣшительно, притомъ, съ опущенною головой и глазами, упорно прикованными къ копчикамъ сапогъ; вострый носикъ морщился, какъ бы обоняя непріятный запахъ; руки, круто закинутыя за спину, оставались безъ движенія, между тѣмъ какъ два большіе пальца ладоней не переставали быстро, безпокойно вращаться одинъ вокругъ другого.
   Предполагать, что все это было слѣдствіемъ подкидыванія на воздухъ, остановившимъ пищевареніе послѣ завтрака, было бы крайне опрометчиво. Во-первыхъ, Иванъ Ивановичъ почти ничего не ѣлъ и не пилъ, озабоченный приготовленіемъ мысленно своей рѣчи; во-вторыхъ, еслибъ онъ даже ѣлъ и пилъ, не уступая въ усердіи остальнымъ гостямъ, то и тогда не могло бы случиться ничего подобнаго: его желудокъ, находившійся въ совершенно правильной пропорціи съ остальными частями крошечнаго его тѣла, могъ вмѣщать слишкомъ мало пищи, чтобы, даже при болѣе энергическомъ сотрясеніи, она въ состояніи была произвести въ немъ столь сильный переворотъ. Тутъ, очевидно, дѣло было не въ желудкѣ; причины такого внезапнаго превращенія слѣдовало искать въ болѣе благородномъ источникѣ. Для тѣхъ, кто ихъ зналъ, онѣ доказывали краснорѣчивѣе всякихъ Цицероновъ, какъ, въ самомъ дѣлѣ, была велика его дружба къ Кукушкину, какъ горячо принималъ онъ къ сердцу его интересы. Къ этому, надо сказать, примѣшивалось также много недовольства самимъ собой и значительная доля раскаянія.
   Негодуя постоянно противъ скромности своего друга, тормазившей проявленіе его поэтическаго дара, понукаемый горячимъ желаніемъ показать этотъ даръ всему свѣту и открыть ему достойный путь къ славѣ, Иванъ Ивановичъ не переставалъ упрекать себя теперь въ своемъ необузданномъ радѣніи: не перешелъ ли онъ, въ самомъ дѣлѣ, границъ увлеченія, уговаривая Порфирія Петровича приступить къ изданію собственнаго журнала?
   Такія мысли невольно рождались въ головѣ его при взглядъ на списокъ подписчиковъ на Свѣточъ, остановившійся на цифрѣ сорокъ семь, изъ коихъ сорокъ принадлежали къ числу иногороднихъ. Упреки, обращенные къ самому себѣ, постепенно росли и обострялись по мѣрѣ того, какъ приходили счеты, требовавшіе уплаты за первый номеръ Свѣточа. Рожковъ предвидѣлъ ихъ заранѣе, зналъ, что все здѣсь совершенно правильно и точно, и, тѣмъ не менѣе, при видѣ общей цифры расхода, четко выписанной на бумагѣ, дыханіе спиралось въ его груди и въ глазахъ начинали вращаться милліоны радужныхъ кружковъ. Счеты ясно показывали, что всѣ двѣнадцать номеровъ журнала Свѣточа обойдутся въ теченіе года, среднимъ числомъ, въ тридцать тысячъ. Все бы это еще ничего, если бы подписка,-- проклятая подписка!-- такъ жестоко не обманула ожиданій. Журналы и газеты тоже молчали, хоть бы пикнули о выходѣ Свѣточа!
   Рожковъ основательно считался не только въ семьѣ Кукушкина, но между знакомыми самымъ добрымъ, незлобивымъ человѣкомъ, готовымъ, кажется, во время дождя раскрыть зонтикъ надъ гусемъ или уткой; желчи въ немъ было ровно настолько, чтобы свободно помѣститься въ кедровомъ орѣшкѣ, но тутъ, при мысли о молчаніи журналовъ и газетъ, она вылилась вся до послѣдней капельки.
   -- И говорятъ еще журналисты живутъ не въ ладу, не въ согласіи и между ними идетъ постоянная распря!-- негодовалъ Иванъ Ивановичъ.-- Все это, очевидно, только для отвода глазъ, для внѣшности! Покажись только кто-нибудь не изъ ихъ лагеря, всѣ возстанутъ какъ одинъ человѣкъ, всѣхъ соединить зависть, страхъ конкурренціи... Давай, дескать, дадимъ другъ другу слово молчать... Ну, и молчатъ!...Молчаніе дѣйствительнѣе брани; оно не дастъ ходу Свѣточу, придушить его въ самомъ зародышѣ!...
   Въ настоящее время невозможно было думать, развѣ имѣя каменное сердце, приступать со счетами и болѣе или менѣе практическими соображеніями къ Порфирію Петровичу. Озабоченный выше всякаго описанія составленіемъ второго номера Свѣточа, онъ послѣдніе дни даже похудѣлъ и осунулся. Дѣло въ томъ, что и здѣсь шло также не совсѣмъ ладно.
   Изъ трехъ знакомыхъ литераторовъ двое не прислали обѣщанныхъ рукописей; одинъ отозвался болѣзнью, другой, на посланное ему письмо отъ редактора, рѣзко отвѣтилъ, что "литераторовъ ошибочно считать булочниками изъ московской пекарни и произведенія ихъ не пирожки, которые можно печь когда угодно". Третій только сдержалъ слово, доставивъ день въ день, ровно за двѣ недѣли, первые шесть главъ романа: Гришка Отрепьевъ. Второй Блинъ "Невскаго карася" хотя и пришелъ къ сроку, но секретарь редакціи Худосокинъ, въ виду крайней смѣлости нѣкоторыхъ мыслей и выраженій, принужденъ былъ отправиться къ автору и просить его сдѣлать кое-какія сокращенія, на что послѣдній никакъ не соглашался. Авторъ статьи Объ истребленіи сусликовъ прислалъ новый трудъ: О моли и вредѣ, приносимомъ ею въ жилищахъ. Статья была такъ же обстоятельно написана, какъ и первая, но опять-таки слишкомъ длинна, спеціальна и мало интересна для публики. Для оживленія второго номера Порфирій Петровичъ рѣшился помѣстить въ немъ нѣсколько прежнихъ своихъ стихотвореній,--тѣхъ перловъ, какъ называлъ ихъ всегда Рожковъ; но это прибавляло всего четыре страницы, между тѣмъ какъ, согласно разосланному объявленію, каждый номеръ долженъ былъ заключать до тридцати листовъ; недоставало еще цѣлыхъ десяти листовъ.
   Поставленный въ такія непредвидѣнно-тягостныя условія, Кукушкинъ каждый день, выходя изъ служебнаго мѣста, садился на извощика и катилъ изъ одного конца города въ другой, въ надеждѣ выпросить у кого-нибудь необходимый матеріалъ. Узнавая отъ швейцара, что тотъ или другой литераторъ дома, онъ быстро, не обращая уже вниманія на отдышку, взбѣгалъ въ третій или четвертый этажъ и, осторожно позвонивъ, чтобы заблаговременно нераздражить хозяина квартиры, приступалъ къ нему съ своею просьбой. Разъ только удалось ему получить интересную статью: О пользѣ размноженія общественныхъ садовъ въ столицѣ въ видахъ гигіеническихъ условій. Еслибъ числу ступеней, измѣренныхъ имъ въ эти дни, отвѣчало число подписчиковъ на Свѣточъ, онъ къ новому году не только свелъ бы концы съ концами, но отложилъ бы, навѣрное, изрядный капиталъ. Часто, уже поздно, весь въ поту и голодный, возвращался онъ къ семьѣ, растревоженной его долгимъ отсутствіемъ и его измученнымъ видомъ. Никто не смѣлъ, однакожь, приступить къ нему съ разспросами; присутствующіе только съ грустью переглядывались и тяжело вздыхали. А тутъ случилась еще нежданная непріятность...
   

XVI.

   Порфирій Петровичъ сидѣлъ въ кабинетѣ надъ корректурами.
   За дверью послышался голосъ Аменаиды Васильевны:
   -- Бррратецъ! Mon frère!....
   Аменаида Васильевна имѣла привычку злоупотреблять буквой р, картавить и переходить внезапно съ русскаго языка на французскій, какъ только въ домѣ появлялся незнакомый мужчина; зная такую слабость свояченицы, Кукушкинъ тотчасъ же догадался, что за дверью дожидается посѣтитель мужского пола.
   -- Кто тамъ?-- нетерпѣливо спросилъ онъ.
   -- Бррратецъ... Mon frère... васъ господа офицеры спрашиваютъ...
   -- Войдите!-- отозвался Кукушкинъ.
   Аменаида Васильевна отворила дверь и любезно Посторонилась, приглашая гостей въ кабинетъ.
   Порфирій Петровичъ увидѣлъ передъ собою двухъ рослыхъ кавалеристовъ, придерживавшихъ каску въ правой рукѣ и огромный палашъ въ лѣвой; у одного изъ нихъ изъ каски взглядывалъ растрепанный номеръ Свѣточа.
   Порфирій Петровичъ, не сомнѣвавшійся, что они явились съ преложеніемъ статей о военномъ дѣлѣ, поспѣшилъ запереть дверь и просилъ ихъ садиться.
   -- Благодаримъ васъ,-- сказалъ тотъ, у кого въ каскѣ находился номеръ Свѣточа,-- мы къ вамъ по дѣлу и всего на минуту. Скажите, пожалуйста, вы редакторъ этого журнала?-- прибавилъ онъ, раскрывая книжку Свѣточа, на загнутой страницѣ съ отмѣткой карандашемъ нѣсколькихъ строкъ, принадлежавшихъ перу "Невскаго карася",-- вы редакторъ?-- повторилъ офицеръ, возвышая голосъ.
   -- Такъ точно.
   -- И отвѣтственный?-- спросилъ другой офицеръ.
   -- Такъ точно,-- возразилъ Кукушкинъ.
   Рѣзкій тонъ обоихъ офицеровъ, ихъ возбужденный видъ ясно показали Порфирію Петровичу, что онъ ошибся въ первомъ своемъ предположеніи насчетъ статей; предчувствіе чего-то недобраго мгновенно прокралось въ его душу.
   -- Если вы отвѣтственный редакторъ, милостивый государь, вы должны отвѣчать за каждое слово, напечатанное въ вашемъ журналѣ; здѣсь, въ этой статейкѣ, встрѣчаются слѣдующія строчки... вотъ онѣ... Кавалеристъ откашлялся и раздраженно прочелъ слѣдующее:-- "Въ маскарадѣ присутствовало, между прочимъ, нѣсколько военныхъ въ коротенькихъ мундирахъ, изъ-подъ которыхъ рисовались крутыя бедра, обращавшія на себя общее вниманіе"... Тутъ прямой намекъ на кавалеристовъ, милостивый государь,-- заключилъ кавалеристъ, энергически засовывая въ каску книжку Свѣточа.
   -- Позвольте, господа...
   -- Нечего тутъ позволять, милостивый государь,-- задорно проговорилъ офицеръ,-- общество кавалеристовъ считаетъ себя оскорбленнымъ такимъ дерзкимъ намекомъ; оно прислало насъ требовать отъ васъ публичнаго извиненія...
   -- И удовлетворенія!-- добавилъ другой офицеръ, стукнувъ палашемъ.
   Трудно представить, чѣмъ бы кончилась эта сцена, если бы въ эту самую минуту за дверью не раздался пронзительный женскій крикъ, заставившій Кукушкина броситься, сломя голову, въ сосѣднюю комнату.
   Аменаида Васильевна, заинтересованная въ высшей степени прибытіемъ двухъ офицеровъ, уговорила сестру подойти къ двери кабинета. Съ послѣдними словами, сказанными офицеромъ, крикъ вырвался изъ груди Софьи Васильевны, и не удержи ее сестра, она упала бы на полъ. Когда Порфирій Петровичъ вбѣжалъ въ комнату, жена лежала уже на диванѣ въ страшной истерикѣ.
   -- Вотъ, господа, ваше дѣло!... Полюбуйтесь!-- съ горячностью воскликнулъ Кукушкинъ, обращаясь къ офицерамъ, которые за нимъ слѣдовали.
   Кавалеристы переглянулись, торопливо извинились и вышли въ прихожую, гремя палашами.
   Когда все успокоилось и Кукушкинъ, посылая ко всѣмъ чертямъ "Невскаго карася", вернулся въ кабинетъ болѣе блѣдный, чѣмъ обыкновенно, его жена, оставшись наединѣ съ сестрою и матерью, стала отзываться въ первый разъ не совсѣмъ лестно на счетъ Свѣточа, самая роль редактора, сопряженная для мужа съ опасностью жизни,-- какъ она сейчасъ могла въ этомъ убѣдиться,-- потеряла въ ея глазахъ значительную долю прелести.
   Худъ ли, хорошъ ли былъ составъ второго номера Свѣточа, онъ, однакожь, печатался и, наконецъ, вышелъ, запоздавъ всего одною недѣлей. Иванъ Ивановичъ былъ очень доволенъ появленіемъ въ свѣтъ прежнихъ стихотвореній, прозванныхъ имъ перлами, но можно сказать: одно это его только и радовало. Даже въ этой радости замѣтно проглядывало что-то вынужденное, насильственное, какъ будто ее надавливалъ сверху цѣлый слой тягостныхъ ощущеній и до своего проявленія необходимо было ихъ превозмочь. Его дѣйствительно сильно удручала горькая необходимость приступить, наконецъ, къ Порфирію Петровичу съ хозяйственными вопросами, усложнявшимися теперь счетами за второй номеръ Свѣточа и также тягостными разоблаченіями насчетъ скудности подписки, объясняемой не иначе, какъ интригой, стачкой со стороны соединенныхъ журналовъ.
   

XVII.

   Выраженіе крайней озабоченности, не сходившее съ лица Порфирія Петровича, не бывавшая въ немъ прежде разсѣянность не могли, конечно, ускользнуть отъ вниманія его сослуживцевъ, вообще, наблюдательныхъ по отношенію къ лицамъ, поставленнымъ надъ ними хотя бы однимъ чиномъ выше. Они смотрятъ на ихъ успѣхи безъ явной зависти, но, все-таки, не безъ нѣкотораго сожалѣнія. Точный, аккуратный во всѣхъ своихъ дѣлахъ, вполнѣ оправдывавшій въ глазахъ начальства мнѣніе образцоваго чиновника, Кукушкинъ, несмотря на новыя сложныя редакторскія занятія, не пропускалъ дня, чтобы въ извѣстные часы не сидѣть своемъ отдѣленіи. Но этимъ, къ сожалѣнію -- и, можно сказать, противъ воли его -- и ограничивались въ послѣднее время его служебныя обязанности. Бумаги, быстрота которыхъ была обязательна (такихъ, правда, было немного, но, все-таки, время отъ времени онѣ встрѣчались), задерживались; въ изложеніи отчетовъ и отношеній попадались пропуски; замѣчались ошибки, требовавшія вторичной переписки набѣло.
   Вице-директоръ, Аѳанасій Аѳанасьевичъ Селистроновъ-Семистронскій, добрѣйшій человѣкъ, большой цѣнитель отечественной словесности, самъ когда-то сочинявшій стихи, считавшій себя не безъ гордости отличнымъ чтецомъ, читавшій трагедію Игорь, громко передъ своимъ семействомъ, смотрѣлъ сквозь пальцы на промахи начальника отдѣленія, цѣня въ немъ,-- мимо заслугъ,-- его талантъ и призваніе къ литературѣ. Но всему есть конецъ. Конецъ этотъ былъ вызванъ вторымъ номеромъ Свѣточа, аккуратно посылаемымъ редакторомъ вице-директору въ самый день выхода книжки.
   Около второго часа пополудни въ отдѣленіе Кукушкина вошелъ Фанфаровъ.
   -- Васъ, Порфирій Петровичъ, вице-директоръ зачѣмъ-то спрашиваетъ,-- сказалъ онъ, косясь на окно.
   Порфирій Петровичъ поднялся съ мѣста, оправилъ галстукъ я неторопливо направился черезъ рядъ большихъ, тусклыхъ залъ, пересѣченныхъ по всѣмъ направленіямъ столами съ сидѣвшими чиновниками, частью наклоненными надъ бумагами, но большею частью ходившими взадъ и впередъ съ закуренными папиросками; отъ дыма, копоти и того также, что не только окна этихъ залъ, но самыя форточки никогда не отпирались, воздухъ былъ до того густо насыщенъ, что когда, за годъ передъ тѣмъ, одному изъ молодыхъ чиновниковъ вздумалось отворить форточку, то у всѣхъ остальныхъ сдѣлался флюсъ.
   Кукушкинъ засталъ вице-деректора въ креслахъ, читающаго газету.
   -- Здравствуйте, Порфирій Петровичъ! Прошу покорно, садитесь!
   Порфирій Петровичъ поздоровался и занялъ указанный стулъ.
   -- Я попросилъ васъ, Порфирій Петровичъ, съ тѣмъ, чтобы переговорить съ вами объ одномъ дѣльцѣ,-- началъ Селистроновъ-Семистронскій самымъ дружелюбнымъ тономъ.-- Вы знаете, какъ я высоко цѣню ваши достоинства; директоръ считаетъ васъ въ числѣ образцовыхъ чиновниковъ нашего вѣдомства, но,-- извините меня,-- съ нѣкоторыхъ поръ въ отдѣленіи вашемъ встрѣчаются упущенія, которыя бросились въ глаза директору. Онъ недоволенъ. Я, сколько могъ, старался объяснить ему ваши новыя занятія по редакторству прекраснаго вашего журнала, но онъ слышать ничего не хочетъ... Онъ, вы знаете сами, нѣсколько строптивъ характеромъ,-- въ немъ это есть... скрывать нечего... Онъ твердитъ одно: "Журналъ или служба!" А "смѣшивать два эти ремесла"... хе-хе-хе,-- какъ сказалъ Грибоѣдовъ,-- онъ не признаетъ возможнымъ; уперся,-- ничего не подѣлаешь... Такъ и просилъ передать намъ; скажите, говоритъ, ему: или издавать журналъ, или служба! Его, главнымъ образомъ, знаете, вооружила статья этого шутника "Невскаго карася", случайно попавшаяся ему на глаза.
   Вице-директоръ раскрылъ номеръ Свѣточа, перевернулъ нѣсколько страницъ и прочелъ пріятнымъ горловымъ теноромъ: "...Когда вышелъ проектъ уничтожить Екатерининскій каналъ, думали засыпать его одними статскими совѣтниками, но тутъ же отказались, найдя, что почва будетъ слишкомъ рыхлая и сваи не будутъ въ ней крѣпко держаться..."
   -- Рѣзко, воля ваша, рѣзко!-- подхватилъ вице-деректоръ.-- Я не обижаюсь... я стою выше этого... но другіе... другіе что скажутъ?... Рѣзко, сами согласитесь... очень рѣзко!...
   -- Я не виноватъ... секретарь редакціи просмотрѣлъ,-- глухо пробормоталъ Порфирій Петровичъ, опуская глаза.
   -- Онъ просмотрѣлъ, а вы отвѣчаете; все равно, какъ у насъ на службѣ... старшій всегда отвѣчаетъ... И такъ, Порфирій Петровичъ, прошу васъ, подумайте о томъ, что я передалъ вамъ со словъ директора... Жаль будетъ потерять журналъ такого прекраснаго направленія, какъ вашъ Свѣточъ, но въ тысячу разъ прискорбнѣе было бы всѣмъ намъ лишиться такого почтеннаго, такого полезнаго, вполнѣ достойнаго сослуживца, какъ вы... Обсудите хорошенько, обдумайте,-- заключилъ Селистроновъ-Семистронскій.
   Порфирій Петровичъ, нетерпѣливо дождавшись четырехъ часовъ въ своемъ отдѣленіи, вышелъ изъ департамента, сѣлъ на извощика и крикнулъ ему: "пошелъ!" такимъ голосомъ, что тотъ испуганно обернулся.
   Думая, прежде всего, о женѣ и дѣтяхъ и не желая дать имъ времени всмотрѣться въ его лицо, онъ спѣшно, почти на ходу поцѣловалъ ихъ и также спѣшно прошелъ въ кабинетъ.
   Тамъ ожидалъ его Иванъ Ивановичъ. Передъ нимъ на столѣ лежа, довольно объемистая развернутая папка съ бумагами.
   

XVIII.

   При видѣ входившаго друга, Иванъ Ивановичъ стремительно бросился ему на встрѣчу.
   -- Я къ тебѣ... Все кажется ладно!-- торопливо и почти безсознательно заговорилъ Иванъ Ивановичъ, томимый убѣжденіемъ, что все было весьма скверно. Онъ старался принять веселенькій, заигрывающій тонъ. Но это ему не удалось; голосъ его оборвался на первыхъ словахъ и пальцы рукъ начали производить движенія, какъ бы разыгривая весьма трудный пассажъ на фортепіано.
   -- Обѣдать?-- разсѣянно спросилъ Порфирій Петровичъ.
   -- Да... И вотъ... Вотъ также насчетъ этихъ счетовъ,-- нерѣшительно проговорилъ Рожковъ, указывая на папку.
   -- Счеты... Да... да... Но я чувствую сегодня какую-то тяжесть въ головѣ... Не лучше ли отложить до завтра?-- произнесъ Кукушкинъ съ видомъ изнеможенія.
   -- Душенька ты моя, я бы радъ-радёхонекъ хоть черезъ недѣлю, но требуютъ уплаты... Пойми: требуютъ!-- не столько проговорилъ, сколько простоналъ Иванъ Ивановичъ.
   Кукушкинъ подошелъ къ столу, сѣлъ въ кресло и началъ просматривать счеты.
   Онъ не менѣе Рожкова предвидѣлъ появленіе этихъ счетовъ, вѣрилъ точно также въ ихъ правильность, и, все-таки, взглянувъ на общую цифру расхода, равнявшагося почти пяти съ половиною тысячамъ, закрылъ невольно глаза, заслонившіеся неожиданно туманомъ. Онъ перешелъ къ дивану, прислонился затылкомъ къ его спинкѣ, хотѣлъ что-то сказать, привсталъ даже и вдругъ, точно у него подкосились ноги, опустился всею своею тяжестью на прежнее мѣсто.
   Какъ большею частью бываетъ въ такихъ случаяхъ, испуганный Иванъ Ивановичъ, вмѣсто того, чтобы поспѣшить развязать ему галстукъ и открыть жилетъ, сломя голову вылетѣлъ изъ комнаты за водою и крикомъ своимъ такъ перепугалъ жену и остальныхъ домашнихъ, что минуту спустя всѣ уже тѣснились подлѣ Порфирія Петровича, сидѣвшаго, попрежнему, на диванѣ съ опущенною головой и руками.
   -- Вотъ,-- проговорилъ онъ, отхлебнувъ воды, поданной ему Аменалдой Васильевной,-- вотъ всѣ вы говорили: издавай журналъ... выпусти, да выпусти... Вотъ я и выпустилъ... Все больше ты, Иванъ...
   -- Мало меня повѣсить!... Повѣсить мало!-- воскликнулъ Рожковъ съ такимъ отчаяніемъ и такъ сильно ударивъ себя въ грудь, что Софья Васильевна и ея сестра поспѣшили ухватить его за руки.
   Послѣ обѣда, который прошелъ почти молча,-- молчали даже дѣти, повинуясь строгимъ взглядамъ тетки,-- спокойствіе болѣе или менѣе водворилось между членами почтеннаго семейства.
   Порфирій Петровичъ, запершись въ кабинетѣ съ Иваномъ Ивановичемъ, выдалъ ему довѣренность на полученіе изъ девяти тысячъ женина приданаго извѣстной суммы для уплаты поданныхъ счетовъ. Онъ просилъ его также заѣхать скорѣе въ типографію, остановить наборъ и печатаніе третьяго номера Свѣточа, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, немедленно распорядиться отправкой обратно денегъ сорока семи подписчикамъ.
   Иванъ Ивановичъ, присмирѣвшій, сдѣлавшійся вдругъ кроткимъ, какъ ягненокъ, молча, смиренно выслушавъ своего друга, вышелъ изъ кабинета, заботясь о томъ только, чтобы пробраться въ прихожую никѣмъ не замѣченнымъ.
   Спустя два мѣсяца Кукушкинъ, узнавъ объ открывшейся вакансіи въ управленіи его вѣдомства, обратился къ вице-директору съ просьбою похлопотать о переводѣ его на это мѣсто, на что тотъ охотно согласился. Просьба увѣнчалась полнымъ успѣхомъ. Въ слѣдующую же весну Порфирій Петровичъ былъ переведенъ въ одну изъ западныхъ губерній съ оставленіемъ, пока, въ прежнемъ чинѣ, но съ увеличеніемъ жалованья.
   Фанфаровъ разсказывалъ, что трудно, почти невозможно было присутствовать въ вокзалѣ варшавской желѣзной дороги при прощаньи Ивана Ивановича съ другомъ его дѣтства и его семействомъ. Всѣ плакали. Когда раздался послѣдній свистокъ и вагоны тронулись, Рожковъ не въ силахъ уже былъ махать платкомъ; онъ разразился какимъ-то дѣтскимъ рыданіемъ и, быстро перебирая своими маленькими ножками, побѣжалъ безъ оглядки изъ вокзала, не переставая произносить какія-то невнятныя слова, изъ которыхъ можно было только разобрать часто повторяемыя отрывочныя восклицанія: "Повѣсить надо!... Мало меня повѣсить!..."
   Говорятъ, онъ вскорѣ также подалъ прошеніе о переводѣ его,-- даже съ уменьшеніемъ жалованья, если это нужно,-- въ тотъ городъ, куда переселились Кукушкины.
   Не знаю, насколько можно вѣрить Фанфарову, но онъ положительно утверждалъ, что просьба Рожкова будетъ уважена.

Д. Григоровичъ.

"Русская Мысль", кн.I--II, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru