Григорович Дмитрий Васильевич
Пикник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Folle-journée).

   

ПИКНИКЪ.

(Folle-journée).

   
   "Здѣсь рѣчи нѣтъ о томъ, что принято называть: "большой свѣтъ"; рѣчь идетъ о тѣхъ праздныхъ, дурно направленныхъ лицахъ, существованіе которыхъ опредѣляется словами: жить для себя и веселиться!"

М. Прево.

   
   "Въ городѣ человѣкъ можетъ прожить сто лѣтъ и не хватиться того, что онъ давно умеръ и сгнилъ. Разбираться съ самимъ собою некогда,-- все занятъ".

Гр. Л. Толстой.

I.

   Въ тотъ годъ масленица въ Петербургѣ началась при неблагопріятныхъ условіяхъ. Неожиданно задулъ южный вѣтеръ, и въ какія-нибудь сутки снѣгъ, державшійся твердо, принялъ видъ грязной холодной сметаны, въ которой мѣстами открывалась мостовая, мѣстами показывались лужи,-- словомъ, наступила, какъ говорится: "гнилая погода". Гниль, впрочемъ, идетъ къ Петербургу; она въ близкомъ согласіи съ его низменной, болотною почвой, его сѣрымъ дождливымъ небомъ. Неудобство масленицы заключалось, впрочемъ, не столько въ слякоти и лужахъ,-- къ нимъ давно уже привыкли,-- сколько въ густомъ туманѣ, буквально потоплявшемъ городъ. Онъ заслонялъ перспективу самыхъ широкихъ улицъ, оставляя отъ домовъ ряды мутныхъ пятенъ вмѣсто оконъ; чѣмъ выше, тѣмъ слабѣе обозначались оконныя пятна и, наконецъ, вовсе пропадали, сливаясь съ туманомъ; въ иныхъ мѣстахъ туманъ, какъ бы придавленный сверху, носился надъ мостовой, волнуясь и разрываясь на клочки при встрѣчѣ съ движеніемъ воздуха на перекресткахъ улицъ. Большія зданія и памятники, стоящіе отдѣльно на площадяхъ и затушеванные отдаленіемъ, принимали фантастическія, сбивчивыя очертанія, приводившія на-память ледяныя глыбы полярныхъ морей.
   Нижнюю часть Исакіевскаго собора можно было еще различать довольно ясно; но все, что было выше, отъ капителей колоннъ и фронтона, все уходило въ сѣрую мглу, распространявшую въ воздухѣ липкую кислоту и запахъ гари. Надъ соборомъ и площадью раздавался колокольный трезвонъ, возвѣщавшій конецъ обѣдни; толпа медленно спускалась по вылощеннымъ гранитнымъ ступенямъ паперти, совершенно теперь мокрымъ. Звонари наверху боковой колокольни не могли, конечно, видѣть того, что происходило внизу; они едва различали другъ друга; куда ни обращались ихъ глаза, всюду разстилался безбрежный, однообразный сѣро-молочный просторъ, въ которомъ шумъ носился не на поверхности, какъ въ морѣ, но глухо рокоталъ въ глубинѣ незримыхъ улицъ: слышалось учащенное дребезжанье звонка конки, катившей за соборомъ мимо Александровскаго сада; слышались грохотанье экипажей, звяканье бубенчиковъ на клячахъ чухонцевъ, являющихся въ это время изъ окрестностей города и снующихъ по всѣмъ направленіямъ, какъ растревоженные тараканы.
   Плачевное положеніе, которое испытывали звонари собора, приходилось точно также, если еще не хуже, переносить дежурному сторожу на башнѣ городской думы; не считая, что одежда его была увлажена мелкою мокрой пылью (она покрывала его бороду и даже прилипала къ рѣсницамъ), онъ тоскливо и тщетно пучилъ глаза, стараясь разглядѣть столь знакомый ему Невскій Проспектъ; вмѣсто него, изъ конца въ конецъ, сверху и снизу, ходила волнами густая сырая мгла съ мелькавшими въ ней бѣлыми крапинками, которыя, прикасаясь къ лицу, превращались въ воду и щекотали кожу.
   Здѣсь точно также, въ глубинѣ, слышались рокотъ конки, дребезжанье звонка, звяканье бубенчиковъ и грохотанье экипажей.
   Дальше, къ Царицыну Лугу, къ Лѣтнему саду, задернутому точно кисеей, замѣтному для глаза только у стволовъ нижней части деревьевъ, шумъ усиливался, становился разнообразнѣе. Туманъ не позволялъ различать подробностей въ двадцати шагахъ, но издали можно было догадаться, что тамъ происходитъ, дѣйствительно, что-то праздничное; оттуда, почти безъ перерывовъ, долеталъ то ослабѣвающій, то возрастающій гулъ, какъ бываетъ при большомъ народномъ скопищѣ.
   Балагановъ (по крайней мѣрѣ, ихъ верхушекъ) не было видно; толпа между ними чернѣла и двигалась, волнуя на пути туманъ, къ которому примѣшивались дымъ отъ самоваровъ и паръ отъ людского дыханья. То съ одного конца, то съ другого проносились трубные звуки оркестровъ игравшихъ въ разладъ, но яростно; имъ вторили неожиданно пушечные выстрѣлы внутри балагановъ.
   Вдоль Большой Садовой, мимо Инженернаго замка, по Цѣпному мосту, мимо Лѣтняго сада, по Караванной, толпа, шлепавшая по грязи, такъ сгустилась, что положительно трудно было проѣхать каретѣ. Здѣсь точно также всѣхъ тѣснили низенькія чухонскія сани, ломившіяся подъ тяжестью мелкихъ торговцевъ, мѣщанъ, канцелярскихъ сторожей, выѣхавшихъ поразгуляться съ дѣтьми, женами и свояченицами.
   -- Куда лѣзешь, окаянный! Право держи!-- кричитъ аристократическій кучеръ, осаживая съ высоты своихъ козелъ храпящую пару рысаковъ. Съ козелъ летитъ однимъ махомъ, какъ амуръ, ливрейный лакей-щеголь; за стекломъ кареты показывается испуганное лицо дамы. Изъ тумана внезапно выдвигается широкій вылощенный крупъ вороной лошади съ сидѣвшимъ на ней жандармомъ; шапка жандарма и его голова до плечъ едва примѣтны въ туманѣ; блеститъ только, звякая сбоку, его сабля и слышится энергическій, хотя хриплый, надорванный, голосъ: "Прочь! Расходись, чего сталъ!" Пользуясь сумятицей, артель мастеровыхъ ломитъ сквозь толпу, расплескивая во всѣ стороны лужу; слѣдомъ за нею ухитряется юркнуть косой, какъ заяцъ, рябой, какъ вафля, громадный бородастый мужиченко, придерживающій веревочку съ привязанными къ ней цвѣтными дутыми шарами, судорожно прыгающими въ воздухѣ,
   -- Куда, ку-да-а!-- кричитъ опять жандармъ, круто вертя лошадью. Сабля его звенитъ теперь по направленію къ Инженерному замку. Что тамъ происходитъ,-- разобрать невозможно; жандармъ продирается на слухъ, руководясь женскимъ визгомъ, бранью и свистомъ.
   И все это снова перемѣшивается съ дребезжащею музыкой духовыхъ инструментовъ, хорами пѣсельниковъ, выстрѣлами внутри балагановъ, криками торгашей, переливами кларнета подзадоривающими плясуновъ на подмосткахъ, взрывами смѣха передъ косымъ, наскоро размалеваннымъ балкономъ съ появившимся на немъ балагуромъ дѣдомъ, обсыпаннымъ мукой.
   Городовые и околоточные совсѣмъ теряютъ голову, но выказываютъ, тѣмъ не менѣе, знаки истиннаго мужества; ихъ свистки раздаются то и дѣло въ разныхъ концахъ; не успѣютъ броситься на призывный свистъ, какъ уже съ противоположной стороны слышится неистовый крикъ: "Городовой! Городовой!"
   -- Пошелъ! Пошелъ!-- голосятъ въ запуски трое грузно сидящихъ въ саняхъ подгулявшихъ сѣдоковъ въ грязныхъ фуражкахъ, но съ кокардой,-- пошелъ!-- повторяютъ они, тыкая кулакомъ въ сгорбленную спину старенькаго извозчика.
   -- Батюшки, помилуйте... видите: камень одинъ, снѣгу нѣтъ... васъ трое... лошаденка маленькая... не подъ силу... совсѣмъ замучили...
   -- Городовой! Городовой!
   -- Чего угодно?
   -- Записать номеръ... извозчикъ нагрубилъ!
   Городовой записываетъ номеръ и суетливо бѣжитъ въ другую сторону; сѣдоки, между тѣмъ, спѣшно вылѣзаютъ изъ саней и, не заплативъ, пропадаютъ въ толпѣ.
   Къ туману на улицахъ присоединяется еще изрядная доля тумана въ головахъ почти половины столичнаго населенія; запахъ сивухи чувствительно носится посреди запаха гари. Мрачные пьяницы въ-одиночку, веселые, обнявшись и распѣвая пѣсни, попадаются сплошь и рядомъ.
   Въ тѣхъ улицахъ, гдѣ преобладаетъ простонародье и мастеровые, кабаки переполнены. Въ Горсткиной улицѣ, что выходитъ однимъ концомъ на Сѣнную, другимъ на Фонтанку, вдоль мясныхъ и мучныхъ лавокъ тѣснятся подводы, обитыя внутри жестью, снаружи выкрашенныя въ бурую красную краску, чтобы не видно было крови; лошади, когда-то крѣпкія, здоровыя, стоятъ теперь съ подогнутыми передними ногами, подтянутыми костлявыми боками, взбудораженной, никогда не чищенной шерстью и тяжко, сипло дышатъ, пуская изъ ноздрей паръ, соединяющійся съ туманомъ, и безъ того наполняющимъ улицу; подлѣ нихъ топчутся люди въ грязныхъ овчинахъ, мѣстами лопнувшихъ по швамъ на спинѣ и плечахъ; косматые волосы лѣзутъ изъ-подъ дырявыхъ шапокъ; сурово также ихъ обращенье съ лошадьми; они равняютъ ихъ кнутовищемъ по мордѣ или носкомъ сапога подъ брюхо. На подводахъ, изъ-подъ мокрыхъ, обдерганныхъ рогожъ высовываются кровавыя туши быковъ, барановъ, телятъ и свиней съ отсѣченными головами, съ безобразно зіяющими выпотрошенными животами, изъ которыхъ торчатъ и свѣшиваются клочки растерзаннаго, окровавленнаго желтоватаго жира; мясо и жиръ не успѣли еще остыть; на зарѣ часа три тому назадъ ихъ одушевляла еще жизнь, теплая кровь свободно обращалась въ тѣлѣ животныхъ и согрѣвала ихъ,-- та самая кровь, остатокъ которой просачивается теперь сквозь жестяные плохо сколоченные листья, и смѣшивается съ протоптанною грязью.
   Въ дальной сторонѣ Горсткиной улицы, къ Фонтанкѣ, туману больше простора: онъ здѣсь не такъ густъ; можно различать противоположную набережную рѣчки, успѣвшую покрыться водой. Досчатые павильоны для любителей-конькобѣжцевъ, безъ того косо и наскоро построенные и наскоро, съ плеча, размалеванные, совсѣмъ теперь перекосились и жалкими сиротами смотрятся въ холодную водяную гладь. Спиною къ чугунной мокрой рѣшеткѣ, на мостовой, тянутся двѣ длинныя шеренги оборванцевъ, ожидающихъ очереди попасть въ даровую народную столовую, охраняемую двумя городовыми. Тоска и лихорадочное ожиданіе на всѣхъ лицахъ. У многихъ въ головѣ также туманъ отъ водки, хваченной на-тощакъ; у большинства, однако-жъ, голова и зрѣніе отуманены суточнымъ голодомъ,-- кромѣ уличнаго кислаго тумана въ ихъ желудокъ пока еще ничего не проникало. У одного изъ нихъ остатокъ башмака на лѣвой ногѣ, а правая такъ, безо всего, хляскаетъ въ таломъ снѣгу по щиколотку; у другого, совсѣмъ сѣдого и скорченнаго, вмѣсто шапки -- цилиндръ приплюснутый и безъ верху; у третьяго, сверхъ дырявой рубашки, жиденькое лѣтнее пальто безъ пуговицъ, прихваченное у пояса бичевкой и открывающее голую вдавленную грудь, надрывающуюся отъ хриплаго кашля. Хотя на дворѣ оттепель, всѣ почти дрожатъ, ежатся, топчутся ногами въ порыжѣвшемъ снѣгу.
   Въ послѣднемъ, конечно, главнымъ образомъ виноватъ туманъ; но тутъ уже ничѣмъ не поможешь: туманъ -- тотъ же воздухъ, ему вездѣ ходъ. Не только городовые или околоточные, но никакая въ мірѣ власть не въ состояніи остановить его, запретить ему двигаться. Хорошо уже то, по крайней мѣрѣ, что, при безграничной независимости, онъ не злоупотребляетъ ею, показываетъ даже рѣдкій примѣръ безпристрастія. Онъ не признаетъ-разницы между людьми, не признаетъ ея даже между людьми, животными и неодушевленными предметами. Важный государственный мужъ, его кучеръ, лошади и карета, голодный нищій, протягивающій руку на паперти кладбищенской церкви, Невскій Проспектъ и Щербаковъ переулокъ, убогій шалашъ огородника въ дальней части Выборгской стороны, памятникъ знаменитаго гражданина, изящное архитектурное зданіе,-- туманъ ни для кого не дѣлаетъ исключенія, никому не потворствуетъ: съ одинаковымъ холоднымъ равнодушіемъ, онъ безразлично всѣхъ окутываетъ своимъ влажнымъ сѣро-молочнымъ покровомъ. Вонъ онъ, смотрите-ка, смотрите, какъ безцеремонно стелется по фасаду великолѣпнаго барскаго дома, заслоняя собою зеркальныя окна его бель-этажа. Домъ этотъ, между тѣмъ... Но не лучше ли перейти здѣсь къ слѣдующей главѣ.
   

II.

   Въ комнатахъ второго этажа этого дома, свѣтъ, благодаря туману, ничѣмъ почти не отличался отъ сумерекъ, несмотря на десятый часъ утра. Въ одной изъ комнатъ, имѣющей назначеніе спальной, недостатокъ свѣта усиливался еще тѣмъ, что нижняя часть оконъ задергивалась синей тафтой, а стѣны были обиты темнымъ кретономъ съ птицами и китайскими сценами.
   Въ спальной находились два человѣка: одинъ моложавый, но съ лицомъ тощаго, болѣзненнаго вида, спалъ въ широкой постели, прикрытый до головы шелковымъ стеганымъ одѣяломъ; другой, рослый, крѣпкаго сложенія, остриженный подъ гребенку, съ жирнымъ, въ лоскъ выбритымъ, подбородкомъ, круглившимся между длинными посѣдѣвшими бакенами, стоялъ у изголовья постели, тщетно стараясь привести перваго къ сознанію.
   -- Ваше сіят-ство, извольте вставать.
   -- М... мм...
   Не открывая рта, однимъ носомъ, князь издаетъ слабый звукъ и переваливается на другой бокъ, спиной къ камердинеру.
   -- Вставайте, ваше сіят-ство,-- повторяетъ камердинеръ,-- одиннадцатый часъ.
   -- Одни-надцатый... Гм... Оставь... еще немножко... м... мм...
   Носовой тоскливый звукъ замеръ; князь снова заснулъ.
   Камердинеру совершенно все равно, спитъ ли баринъ или бодрствуетъ. Онъ не вошелъ бы даже въ спальную, еслибы самъ князь, вернувшись сегодня домой въ шестомъ часу утра, не потребовалъ настоятельно, чтобъ его подняли съ постели непремѣнно въ половинѣ одиннадцатаго.
   Невозмутимое равнодушіе ко всему, что не касалось личныхъ интересовъ, было преобладающею чертой въ характерѣ камердинера и, съ этой стороны, замѣчательно приравнивало его къ лицамъ, стоящимъ выше его на ступенькахъ общественной лѣстницы; интересы, какъ водится, становились ему дороже, по мѣрѣ того, какъ возрастало его благосостояніе. Оно основывалось на щедротахъ барина, но, главнымъ образомъ, на его разсѣянности и довѣріи къ слугѣ, и надо сказать, слуга умѣренно имъ пользовался, если взять въ разсчетъ, что имъ управляло не столько внутреннее побужденіе, сколько умъ и практическій смыслъ, пріобрѣтенный опытомъ. Мало-по-малу къ Ильѣ (такъ звали камердинера) перешло въ руки все хозяйственное управленіе домомъ; ему предоставлялся наемъ остальной прислуги, возня съ кучерами, каретниками, сѣнниками, полотерами и проч.
   Послѣ того, какъ онъ доказалъ князю и княгинѣ систематическое обкрадыванье стараго буфетчика, къ нему перешло также завѣдываніе буфетомъ. Князь, часто повторявшій, что безъ Ильи онъ какъ безъ правой руки, потребовалъ только, чтобъ онъ оставался при немъ по-прежнему въ должности камердинера,-- должности, особенно цѣнимой Ильей. Заботливость его была тѣмъ драгоцѣнна, что она избавляла князя отъ скучныхъ мелочей его личной обстановки.
   -- Ваше сіятельство, нужно будетъ заказать рубашекъ.
   -- Какихъ рубашекъ?-- разсѣянно спрашивалъ князь.
   -- Денныхъ и также ночныхъ; тѣ, которыя вы два года тому назадъ изволили заказывать въ Парижѣ, начали обнашиваться.
   -- Ну такъ что-жъ? Сходи и закажи сколько тамъ нужно.
   Новыя рубашки заказывались, князь въ разсѣянности забывалъ спросить о старыхъ. Такъ было съ постельнымъ бѣльемъ, съ платьями и другими принадлежностями туалета.
   Результатомъ разсѣянности съ одной стороны и практичности съ другой было то, что десять лѣтъ спустя послѣ поступленія къ князю, Илья, выдавая единственную дочь замужъ за акцизнаго чиновника, могъ наградить ее хорошимъ приданымъ, отдѣлалъ ей квартиру съ красивою и прочною мебелью, роялемъ, зеркалами, снабдилъ молодыхъ серебромъ и фарфоромъ. Тамъ, въ свободное время, проводилъ онъ вечеръ, вкушая сладость мирнаго семейнаго очага. Свободныхъ этихъ часовъ насчитывалось, къ сожалѣнію, весьма немного.
   Не было въ Петербургѣ вечера, бала, раута, гдѣ бы Илья не игралъ первенствующей роли въ качествѣ старшаго офиціанта; лучше его никто не умѣлъ управлять толпой лакеевъ, наблюдать за порядкомъ, когда кончались танцы и наступало время разносить подносы съ чаемъ и мороженымъ. За буфетомъ онъ положительно доходилъ до геніальности. Ему принадлежитъ правило, которымъ впослѣдствіи многіе стали пользоваться.
   -- Шампанское наливай съ разборомъ,-- внушалъ онъ людямъ, приставленнымъ въ буфетѣ къ вину,-- одному наливай какъ только спроситъ, другому скажи: сейчасъ -- и отойди, покажи видъ, какъ будто пошелъ за бутылкой; гость постоитъ, постоитъ, спроситъ лимонаду и отойдетъ; смотришь, къ концу дюжина шампанскаго на-лицо!
   И все это дѣлалось у него спокойно, безъ лакейской суетливости, свойственной обыкновеннымъ слугамъ; движенія его были плавны, голосъ никогда не возвышался, вся сила управленія заключалась въ сѣрыхъ соколиныхъ глазахъ, отъ быстроты которыхъ ничего не ускользало. Къ такимъ качествамъ присоединялъ онъ замѣчательную представительную наружность, весьма цѣнимую хозяевами дома, желавшими, чтобы на ихъ вечерѣ или балѣ все рѣшительно отмѣчалось печатью декоративности и высшаго тона. Не присутствуй Илья на этихъ празднествахъ въ короткихъ штанахъ, черныхъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками, его легко можно было принять за лорда, члена парламента, посланника,-- такъ много было достоинства, благородства, въ спокойныхъ чертахъ его полнаго лица. Илья хорошо былъ знакомъ всему петербургскому большому свѣту; онъ, можно сказать, былъ въ немъ популярнѣе многихъ сановниковъ, тщетно добивающихся сдѣлаться въ немъ сколько-нибудь замѣтными.
   

III.

   Князь, лежавшій на спинѣ, продолжалъ спать. Изъ пуховыхъ подушекъ, прижатыхъ его затылкомъ, выставлялось блѣдно-худощавое лицо почти дѣтскаго очертанія; густой коричневый обводъ вокругъ закрытыхъ вѣкъ, увеличивая глубину глазныхъ впадинъ, придавалъ лицу мертвенный видъ. Жизнь обозначалась лишь тѣмъ, что, время отъ времени, приподымалась слегка то одна бровь, то другая. Князю Можайскому могло быть лѣтъ тридцать пять, тридцать восемь, никакъ не больше; но уже во всю длину его нѣсколько приплюснутаго и какъ бы помятаго черепа проходила широкая глянцевитая лысина; растительная сила волосъ показывалась только, и то слабо, на вискахъ, жиденькомъ сквозномъ пушкѣ на подбородкѣ и усахъ, изъ которыхъ правый усъ сохранялъ еще вчерашнюю завивку, тогда какъ лѣвый безсильно свѣшивался къ губамъ, отчего всей лѣвой половинѣ лица сообщалось тоскливое выраженіе.
   Домашній докторъ былъ убѣжденъ, что разслабленность князя происходила отъ малокровія и общей расшатанности организма, но, вѣрнѣе, разслабленность происходила отъ преждевременнаго переутомленія и безъ того слабой физической силы, доказательствомъ чему служили мелкія морщинки на убѣгающемъ, какъ бы срѣзанномъ, лбу, сухая, какъ пергаментъ, кожа на вискахъ и переносицѣ.
   Шестнадцати лѣтъ князь лишился въ одинъ годъ отца и матери, перешелъ въ руки къ дядѣ-опекуну, который, не зная, что съ нимъ дѣлать наканунѣ отъѣзда въ Парижъ, взялъ его съ собой, передалъ его на попеченіе встрѣчному гувернеру, а самъ уѣхалъ въ Ниццу; проигравшись въ пухъ въ Монте-Карло, дядя спрятался въ одну изъ своихъ деревень, гдѣ вскорѣ скончался. Спустя три года, новый опекунъ вернулъ юношу въ Петербургъ и опредѣлилъ его въ гвардію. Онъ тамъ оставался не долго. Болѣзненное состояніе, не позволявшее продолжать службу, не помѣшало ему жениться на дѣвушкѣ знатной, но обѣднѣвшей фамиліи, весьма близкой къ помѣшательству отъ желанія скорѣе выдать дочь замужъ и устроить ей выгодную партію. Правильнѣе сказать, князя скорѣе женили, чѣмъ самъ онъ этого требовалъ; все это сдѣлалось такъ ловко и быстро, что опомнился онъ тогда лишь, когда очутился женатымъ.
   Домашній докторъ ежегодно совѣтовалъ князю поѣздку въ По и лѣченіе козьимъ молокомъ для возстановленія силъ. Князь ѣхалъ, но на пути встрѣчался Парижъ, и князь, не имѣвшій силы противодѣйствовать желанію жены, засиживался въ немъ больше, чѣмъ слѣдовало. Самъ по себѣ, онъ былъ и по болѣзненному складу, и по темпераменту человѣкъ самаго мирнаго характера. Природа, очевидно, пыталась сдѣлать изъ него что-то хорошее, но у нея какъ будто вдругъ не достало матеріала, и она оставила свой трудъ недоконченнымъ. Распущенное воспитаніе, разлагающее вліяніе наслѣдственнаго богатства и праздность, помѣшали установиться въ немъ умственному и душевному равновѣсію. Въ придачу къ этому, вмѣстѣ съ большимъ, хотя разстроеннымъ состояніемъ, онъ унаслѣдовалъ отъ предковъ,-- князей Можайскихъ,-- зародышъ рокового вырожденья, страдалъ разными недугами, въ томъ числѣ падучею болѣзнью, державшей его постоянно въ страхѣ и располагавшей къ меланхоліи.
   Болѣе двѣнадцати лѣтъ собирался онъ провести лѣто въ одномъ изъ своихъ помѣстій съ большимъ барскимъ домомъ, построеннымъ дѣдомъ при Екатеринѣ II; князь провелъ въ немъ первый мѣсяцъ послѣ своей женитьбы; но съ первыхъ же дней княгиня возненавидѣла деревню. Не было никакой возможности возвратить ее къ другимъ чувствамъ; ее старались соблазнить здоровымъ воздухомъ, возстановляющимъ разслабленные нервы и возвращающимъ свѣжесть лицу; соблазняли чуднымъ видомъ на Волгу; выставляли передъ ней экономическія соображенія,-- она ничего не хотѣла слушать.
   Княгиня Можайская, надо сказать, принадлежала къ числу такъ называемыхъ безпокойныхъ, неугомонныхъ натуръ. Родилась она въ Ниццѣ и выросла въ Парижѣ; она считала его настоящею своею родиной. Петербургъ, по ея мнѣнію, былъ послѣ Парижа, единственнымъ городомъ, въ которомъ можно было еще съ грѣхомъ пополамъ провести зимніе мѣсяцы. Когда въ ея присутствіи произносили случайно названія другихъ русскихъ городовъ, лицо ея принимало выраженіе испуга; она утверждала, что города эти существуютъ для тѣхъ, кто замышляетъ повѣситься отъ скуки. Этимъ ограничивался ея взглядъ на Россію. Съ наступленіемъ весны она готовилась уже къ отъѣзду.
   -- Mais ma chère!-- начиналъ князь.
   -- Assez, assez!-- рѣзко возражала княгиня, не терпѣвшая противорѣчій, особенно со стороны мужа.-- Ѣхать необходимо. Вчера еще говорилъ докторъ... Онъ недоволенъ твоимъ сердцемъ и совѣтуетъ переговорить съ Шарко; тебѣ, ты знаешь, приказано ѣхать въ По пить козье молоко...-- продолжала она, постепенно оживляясь при мысли скоро увидѣть дорогія Елисейскія поля, Булонскій лѣсъ, съ его озеромъ, каскадомъ, аллеей изъ акацій, встрѣтить своихъ парижскихъ знакомыхъ, заглянуть къ Ворту и т. д.
   Князь зналъ очень хорошо, чѣмъ пахнетъ это козье молоко, но, лишенный отъ природы воли и энергіи настолько, насколько много было того и другого у княгини, покорялся безъ дальнихъ протестовъ. Возвращаясь во второй этажъ на свою половину, онъ ограничивался тѣмъ, что топалъ ногами, какъ разсерженное дитя, и на ходу повторялъ нѣсколько разъ кряду: "Это, однако-жъ, чортъ знаетъ что такое!"...-- фразу, замѣнявшую ему всѣ способы выражать свое неудовольствіе.
   Денежный вопросъ никогда не могъ быть препятствіемъ къ отъѣзду. Когда въ конторѣ не оказывалось надлежащей суммы, недостающая часть пополнялась обыкновенно займомъ.
   Здѣсь кстати замѣтить, какимъ образомъ и кѣмъ управлялись многочисленныя имѣнія князя Можайскаго. Для этого достаточно одного экземпляра и слѣдующаго эпизода: небогатый помѣщикъ, пріѣхавъ въ губернскій городъ во время ярмарки, прогуливался съ женой и дѣтьми; они вышли на площадь; за холщевыми стѣнами временно устроеннаго цирка громко играла музыка. Желая сдѣлать удовольствіе дѣтямъ, помѣщикъ поспѣшилъ приблизитесь къ кассѣ. "Билеты всѣ до одного проданы!" -- отвѣтилъ кассиръ.-- "Неужели? Намъ бы всего четыре билетика... Мы потѣснимся",-- проговорилъ помѣщикъ, видя, что лица дѣтей вытянулись.-- "Тѣсниться было бы не для чего: циркъ совсѣмъ пустой".-- "Какъ такъ?" -- "Да такъ, главный управляющій князя Можайскаго пришелъ съ пріятелями, взялъ всѣ билеты, велѣлъ запереть циркъ и приказалъ играть... Они такъ не въ первый разъ!"...
   Управляющій этотъ, въ чинѣ надворнаго совѣтника и чрезвычайно общительный человѣкъ, постоянно почти проживалъ въ губернскомъ городѣ. Его рысаками, сбруей и легкою коляской, которую онъ добродушно называлъ: "Моя игрушечка", всѣ рѣшительно любовались, кромѣ правителя канцеляріи губернатора, смотрѣвшаго на эти предметы съ полною завистью. Справедливо считаясь дамскимъ угодникомъ, надворный совѣтникъ не пропускалъ дня рожденья и именинъ безъ того, чтобы не поднести дамѣ великолѣпнаго букета, иногда, для разнообразія, корзину съ фруктами. Въ мѣстномъ клубѣ его считали самымъ пріятнымъ игрокомъ, не только не терявшимъ веселаго расположенія духа, когда проигрывалъ, но часто даже, по этому случаю, угощавшаго шампанскимъ. Онъ пользовался въ городѣ большею популярностью и былъ любимъ рѣшительно всѣми. Въ одномъ развѣ его упрекали: слишкомъ ужъ былъ строгъ и взыскателенъ съ бурмистрами и конторщиками.
   Каждый годъ, къ Рождеству, надворный совѣтникъ пріѣзжалъ въ Петербургъ и подносилъ князю толстую тетрадь годового отчета, изложеннаго каллиграфическимъ почеркомъ. Князь запирался въ кабинетѣ, никого не велѣлъ пускать и напряженно углублялся въ чтеніе отчета; изобиліе разнаго рода подраздѣленій, рубрикъ, параграфовъ, выносокъ, поминутно сбивало его съ толку; цифры особенно его путали; онъ начиналъ снова, путался еще хуже и, наконецъ, утомясь и обезсиливъ окончательно, отсылалъ отчетъ въ свою городскую контору.
   Представляясь княгинѣ, надворный совѣтникъ, завитой и надушенный, почтительно подносилъ ей большой липовый ящикъ съ медовымъ сотомъ, вывезеннымъ имъ прямо изъ села Красный-Боръ, но, на самомъ дѣлѣ, купленнымъ наканунѣ у Елисѣева.
   Когда рѣчь шла о надворномъ совѣтникѣ при княгинѣ, она всегда такъ о немъ отзывалась: "Surabondance de patchouli, mais au fond, d'assez bonnes manières pour un savant-agronome"...
   

IV.

   -- Вставайте, ваше-сіятство!-- повторялъ камердинеръ, наклоняясь къ изголовью кровати.
   Онъ готовился прикоснуться къ ногамъ спавшаго барина, когда за дверью послышались три сдержанные удара. Въ пріотворенной двери показался ливрейный лакей, державшій небольшой серебряный подносъ съ бѣлѣвшей на немъ сложенной бумажкой. Принявъ подносъ и притворивъ дверь, Илья вернулся къ постели и значительно возвысивъ голосъ проговорилъ:
   -- Вставайте, ваше-сіят-ство, записка отъ княгини.
   -- Мм... Какъ?... Что?...
   -- Записка снизу отъ ея сіятельства...-- повторилъ Илья.
   Князь задвигался подъ одѣяломъ и мутными, прищуренными глазами началъ обводить комнату.
   Илья тѣмъ временемъ взялъ со стола очки, безъ которыхъ князь, по слабости зрѣнія, не могъ обходиться, и подалъ ихъ вмѣстѣ съ подносомъ и запиской.
   Приподнявшись на локтѣ, князь прочелъ сквозь очки: -- "я и Ольга одѣты; пьемъ чай; готовъ ли ты?"
   -- Ахъ, Боже мой... я совсѣмъ забылъ... Это чортъ знаетъ что такое!... который часъ?
   -- Скоро одиннадцать.
   -- Что-жъ ты меня не разбудилъ? Я приказывалъ въ десять часовъ.
   -- Бужу васъ больше часу.
   -- Отчего такъ темно?
   -- Туманъ, ваше-сіятство.
   -- Скверно.
   -- Хуже быть нельзя; въ десяти шагахъ не видно, подтвердилъ Илья, подавая стеганый халатъ и придвигая туфли.
   Князь отбросилъ одѣяло и свѣсилъ тонкія, блѣдные ноги,-- совсѣмъ палочки; икръ почти не было; дюжина такихъ икръ свободно могли бы помѣститься въ одной икрѣ Ильи.
   Съ суетливой озабоченностью князь прошелъ въ уборную,-- обширную комнату, обитую также ситцемъ, уставленную мягкою мебелью по темному мшистому ковру. Въ каминѣ пылалъ огонь; подлѣ камина нѣсколько этажерокъ, и полки по стѣнамъ были переполнены множествомъ бездѣлушекъ, фигурокъ и бюстиковъ изъ фарфора, бронзы и обожженой глины; такими же предметами заставленъ былъ подоконникъ большого итальянскаго окна, освѣщавшаго уборную. Передъ окномъ, на длинномъ столѣ, покрытомъ старинною тканью, выставлялась цѣлая коллекція флаконовъ разныхъ формъ и цвѣта съ духами и другими косметическими принадлежностями, распространявшими въ уборной сгущенный запахъ кольдкрема, аѳинской воды, зубного полосканья; по обѣимъ сторонамъ туалетнаго зеркала въ серебряной оправѣ съ княжеской короной на верхушкѣ, между хрустальными гранеными сосудами и коробочками съ серебряною крышкой, украшенной рельефнымъ вензелемъ и короной, красовался цѣлый подборъ головныхъ щетокъ съ наколотыми въ нихъ гребешками,-- также съ гербомъ и вензелемъ,-- подпилки для ногтей, щипчики, ножницы разной величины, ручныя зеркальца подложенныя слоновой костью, пальмой, черепахой,-- и, ближе къ зеркалу, чаша изъ агата, наполненная рубашечными пуговками и колечками съ разноцвѣтными драгоцѣнными каменьями.
   -- Умываться! Скорѣй!-- суетясь говорилъ князь, сбрасывая халатъ и оставшись въ ночной рубашкѣ, доходившей до пятокъ.
   Пока онъ умывался, дверь въ спальную снова отворилась. Вошелъ лакей во фракѣ и бѣломъ галстухѣ, придерживая большой подносъ, уставленный чайнымъ приборомъ; поставивъ его бережно, безъ шума, на столъ, лакей почтительно удалился на цыпочкахъ.
   Умывальная церемонія продолжалась не долго,-- князь очевидно торопился; онъ не могъ, однако-жъ, отказаться отъ привычки освободить себя совершенно отъ бѣлья и дать Ильѣ обсыпать себя съ головы до ногъ изъ пульверизатора пылью одеколона.
   -- Ваше-сіят-ство, управляющій изъ Спасскаго пріѣхалъ,-- доложилъ Илья.
   -- Что онъ?
   -- Желаетъ васъ видѣть.
   -- Ахъ Боже мой, ни минуты покоя! Ты знаешь, пока я не выпью чаю, я рѣшительно не могу никакимъ дѣломъ заниматься... Не могу! Не могу!... Что ему надо?-- добавилъ онъ досадливо.
   -- Насчетъ продажи лѣса въ Спасскомъ.
   -- Завтра! Завтра! Скажи ему: завтра... Пока чаю не выпилъ, ничего... ничего не могу.
   -- Чай готовъ,-- проговорилъ Илья, провожая барина въ спальную.
   Но прежде, чѣмъ приступить къ чаю, князь мимоходомъ подошелъ къ туалетному зеркалу и сѣлъ въ кресло. Казалось, онъ не совсѣмъ остался доволенъ своимъ лицомъ,-- и былъ правъ: особенно любоваться въ самомъ дѣлѣ было нечѣмъ; одинъ носъ развѣ могъ удовлетворить его владѣльца относительной свѣжестью и несоразмѣрной своей величиной. Будь князь больше тщеславенъ, меньше легкомысленъ и простодушенъ, онъ могъ бы даже гордиться этимъ украшеніемъ своей наружности. Точно такимъ же носомъ отличался при императрицѣ Екатеринѣ II его прадѣдъ -- родоначальникъ фамиліи, и съ тѣхъ поръ безошибочно повторялся, переходя изъ рода въ родъ вотъ уже четвертое поколѣніе, служа, такимъ образомъ, самымъ характернымъ признакомъ князей Можайскихъ.
   Но даже и самый носъ не произвелъ, повидимому, на князя ободряющаго дѣйствія.
   Не успѣлъ онъ отхлебнуть чаю, какъ снова постучали три раза въ дверь.
   -- Кто тамъ?
   Вошелъ лакей.
   -- Княгиня приказала спросить: готовы ли вы, ваше-сіятство...
   -- Скажи: одѣваюсь -- нетерпѣливо отвѣчалъ князь,-- это, однакожъ, чортъ знаетъ что такое? Ни минуты покоя! Ни минуты... Одѣваться!-- заключилъ онъ, подымаясь.
   Но, какъ разъ, въ самую эту минуту опять послышались легкіе удары въ дверь.
   -- Никого не принимаю!-- произнесъ князь, окончательно выведенный изъ терпѣнья.
   -- Ваше-сіятство, Жозефъ!-- доложилъ Илья.
   Прежде чѣмъ князь успѣлъ дать отвѣтъ, въ спальную вошелъ, вѣрнѣе -- впорхнулъ, коротенькой, круглый человѣкъ съ лицомъ гладко выбритымъ, какъ у актера и сіяющимъ веселостью; быстрота его движеній была неуловима, точно его со всѣхъ сторонъ кололи булавками. Онъ придерживалъ обѣими руками большой картонный коробъ. Бережно поставивъ его на первый стулъ подлѣ двери, онъ раскланялся съ развязностью близкаго знакомаго.
   -- Mon prince...
   -- Bonjour Joseph!-- встрѣтилъ его князь, но въ ту же минуту прибавилъ съ озабоченнымъ видомъ:-- предупреждаю: тороплюсь; двѣ минуты, не больше! Faites vite.
   -- Совершенно достаточно, чтобы васъ привести въ порядокъ, причесать и освѣжить кончики волосъ,-- rafraîchir les pointes... возразилъ Жозефъ, быстро засучивая рукава фрака, между тѣмъ какъ князь снова усаживался передъ туалетнымъ зеркаломъ.
   Какъ уже сказано, вся средняя часть головы была у князя совершенно гладкая, на подобіе фарфороваго чайника; тѣмъ не менѣе, куаферъ, получавшій годовое жалованье, обязанъ былъ являться каждое утро не столько чтобы причесывать и освѣжать слабую растительность, оставленную щедрою природой на вискахъ, усахъ и бородкѣ, сколько для развлеченія разсказами и анекдотами, вычитанными наканунѣ въ Жиль-Блазѣ -- любимой газетѣ Жозефа. Игривая его сообщительность служила ему весьма удобнымъ проводникомъ для его коммерческихъ операцій. Какъ только въ Парижѣ появилась новость:-- une nouvelle création по части космстиковъ и предметовъ мужского туалета, Жозефъ, недѣлю спустя, являлся съ ними къ князю и другимъ своимъ кліентамъ. (У княгини былъ свой поставщикъ.) Всѣ эти: одонлпины, иксора, опопонаксы, бандолины, мажикъ-фасіалъ, патъ де прела и т. д., изобрѣтенія столь необходимыя для улучшенія денежныхъ средствъ изобрѣтателей, но вовсе не нужныя князю, покупались имъ единственно потому, что легче было приказать заплатить годичный счетъ Жозефа, чѣмъ стѣснять себя отказомъ веселому иностранцу.
   Такъ было и теперь. Освѣживъ брильянтиной кончики усовъ и бороду у князя, Жозефъ однимъ прыжкомъ ухватилъ со стула коробъ и, открывъ его на пути, поставилъ на другой стулъ противъ колѣнъ князя.
   -- Quelle pacotille... Хламъ, хламъ?
   -- Oh, тои prince...
   -- Пакотилья...хламъ... повторялъ князь, откладывая въ сторону связку бѣлыхъ галстуховъ,-- пакотилья,-- продолжалъ онъ, присоединяя къ галстухамъ дюжину батистовыхъ платковъ... Все пакотилья!...
   -- Oh, тои prince!... А это?... Voila pourtant un joli poli! biblot...-- проговорилъ Жозефъ, бережно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ быстротой фокусника развертывая изъ китайской бумаги форфоровую куколку, представляющую женщину, отыскивающую блоху въ рубашкѣ:-- гте petite femme qui cherche sa petite puce. C'est drôle!...
   -- Drôle... гм!-- усмѣхнулся князь, небрежно ставя куклу на уголъ стола.-- En bien, adieu!... А demain!... Ни минуты больше...-- добавилъ онъ, торопливо вставая, между тѣмъ какъ Жозефъ, подхвативъ коробъ, пріятно улыбаясь и расшаркиваясь, отступалъ къ двери,
   -- Портной дожидается; прикажете принять?-- спросилъ Илья.
   -- Къ чорту!-- нетерпѣливо возразилъ князь.
   -- Вы приказали также явиться каретнику...
   -- Къ чорту. Къ чорту!-- окончательно раздражаясь, крикнулъ князь,-- одѣваться! Ботинки скорѣй,-- заключилъ онъ, опускаясь въ кресло и протягивая ногу.
   -- Надоѣдаютъ они, конечно, ваше-сіятство, но всякій свой интересъ соблюдаетъ,-- проговорилъ Илья, колѣнопреклоненно застегивая пуговицы на ботинкахъ.
   Ему было извѣстно, что два дня тому назадъ полученъ былъ съ почты конвертъ изъ Саратова, заключавшій въ себѣ восемь тысячъ; онъ зналъ также, что если пропустить такой случай, придется на время снова отложить текущіе счета.
   -- Вотъ также, ваше-сіятство, подхватилъ онъ,-- сѣнникъ очень пристаетъ.
   -- Какой сѣнникъ?
   -- Который сѣно для лошадей поставляетъ. Я вчера еще вамъ докладывалъ, но вы изволили быть заняты. Ему слѣдуетъ за три мѣсяца. Требуется также уплата полотерамъ и жалованье людямъ за мѣсяцъ.
   -- Ахъ, какъ все это скучно! Сколько же имъ нужно?
   -- По разсчету.
   -- Разсчетъ самъ по себѣ,-- но денегъ, денегъ сколько надо?
   -- Вдругъ не могу сказать; сколько выйдетъ; но уплатить непремѣнно надо.
   -- И ты хорошъ. Не можешь сказать, чтобъ они подождали.
   -- Просилъ, ваше-сіятство, но теперь масленица: говорятъ: крайняя нужда.
   -- Ахъ, какъ все это скучно! Скучно!-- сказалъ князь, вставая.
   Онъ направился къ большому шкафу и, отворивъ его особымъ ключомъ, хранившимся въ столѣ, выдвинулъ узенькій ящикъ. Послышался сухой шелестъ перелистываемыхъ бумажекъ. Князь торопился; въ нетерпѣніи своемъ онъ вѣроятно, какъ всегда, путался въ цыфрахъ,-- вмѣсто одной бумажки захватывалъ лишнія и принимался снова считать; наконецъ, это ему надоѣло; онъ выхватилъ пачку и, подавая ее цѣликомъ Ильѣ, ворчливо проговорилъ:
   -- Возьми разсчитай ихъ! Уплатишь также счетъ Жозефу.
   -- Слушаю, ваше сіятство.
   -- Ступай, ты мнѣ больше не нуженъ; я и безъ того тебя задержалъ.
   -- Ничего, ваше-сіятство, я еще вчера вечеромъ ѣздилъ въ зимній садъ господина Пузырева и распорядился насчетъ сегодняшняго завтрака; сегодня утромъ послалъ туда буфетчика Никанора; не извольте безпокоиться,-- все будетъ готово.
   -- Хорошо; ступай...
   Послышался новый стукъ въ дверь.
   -- Кто тамъ еще?...
   Илья пріотворилъ дверь и доложилъ:
   -- Господинъ Муратовъ...
   

V.

   Лицо князя не выразило на этотъ разъ досады; появилось даже что-то похожее на улыбку.
   -- Вотъ и я!-- бойко сказалъ вошедшій, бросая на столъ мѣховую боярскую шапку.
   Муратовъ вполнѣ отвѣчалъ репутаціи красиваго мужчины и щеголя. Рослый, широкоплечій, но съ тальей какъ у черкеса, онъ оправдывалъ отчасти свое восточное происхожденіе. Его прадѣдъ былъ турокъ Мурадъ-бей, принявшій христіанство при Аннѣ Іоанновнѣ; Мурадъ-бей превратился въ Муратова,-- что было несравненно легче передѣлать, чѣмъ Косъ-фонъ-Далена въ Козодавлева и Коленкура въ Коленкорова. Наружность правнука, точно также какъ настоящая его фамилія, представляла счастливое сочетаніе русской и восточной расы.
   Послѣдняя обозначалась правильными, но рѣзкими чертами на смугломъ лицѣ, блестящимъ рядомъ зубовъ и также рѣдкимъ изобиліемъ черныхъ, натурально вьющихся волосъ съ синеватымъ отливомъ; отъ первой сохранились свѣтлыя сѣроголубыя глаза холоднаго стального отлива, которымъ онъ придавалъ, когда хотѣлъ, страстно-нѣжное выраженье. Онъ часто имъ пользовался, бесѣдуя съ дамами. Вся его фигура, одѣтая безъ изысканности, но свободно и всегда съ замѣчательнымъ вкусомъ, отличалась, помимо оригинальности отъ соединенія двухъ національностей, изяществомъ движеній и живостью, свойственной въ такой степени только сангвиническимъ, здоровымъ темпераментамъ.
   Онъ былъ старый товарищъ князя по полку и почти одновременно съ нимъ вышелъ въ отставку, но совсѣмъ по другимъ причинамъ. Его слишкомъ ужъ начиналъ тѣснить новый полковой командиръ, выводимый изъ терпѣнья небрежнымъ отношеніемъ подчиненнаго къ службѣ и также постоянными жалобами его кредиторовъ.
   Военная карьера не была, впрочемъ, призваніемъ Муратова; полкъ имѣлъ, конечно, свою выгодную сторону: онъ давалъ извѣстное общественное положеніе, помогалъ заключать связи; но, съ другой стороны, служба и ея требованія постоянно стѣсняли склонность къ полной независимости, къ той свободной беззаботной жизни, которая съ юности манила Муратова. По природѣ онъ былъ то, что называется жуиръ, т.-е. человѣкъ, всѣ инстинкты котораго влекутъ къ тому, чтобы пользоваться благами жизни и жить для наслажденій, ограничиваясь матеріальными внѣшними удобствами и женщинами.
   Его ежедневно можно было встрѣтить отъ трехъ до пяти часовъ въ Большой Морской или на Невскомъ въ собственномъ кабріолетѣ, правящимъ парой клеперовъ въ англійской упряжи, съ сидящимъ сзади маленькимъ грумомъ со сложенными руками и притворяющимся спящимъ для большаго шику. Въ балетѣ, въ Михайловскомъ театрѣ, являлся онъ не иначе, какъ въ первомъ ряду, а въ антрактахъ показывался то въ одной ложѣ бель-этажа, то въ другой; въ бенефисахъ подносилъ дорогіе букеты; былъ постоянно на дружеской ногѣ со всѣми хорошенькими танцовщицами, пѣвицами и актрисами. Стоило явиться любой заграничной знаменитости,-- онъ первый съ ней знакомился и ей покровительствовалъ, давалъ ей маленькіе ужины, приглашая на нихъ тѣхъ, кому думалъ передать послѣ себя покровительство; словомъ, жилъ припѣваючи съ любовью къ себѣ и нѣкоторымъ презрѣніемъ къ другимъ, какъ подобаетъ эгоисту и жуиру.
   Когда онъ служилъ въ полку, никто изъ ближайшихъ товарищей не могъ сказать, какими онъ располагалъ средствами, чтобы не отставать отъ богатыхъ. Въ обществѣ, бывъ уже въ отставкѣ, онъ также не стѣснялся, повидимому, денежными средствами. Многіе разрѣшали тайну такого существованія счастливою крупною игрой; но въ клубѣ, ежедневно посѣщаемомъ Муратовымъ, всѣмъ хорошо было извѣстно, что онъ велъ небольшую игру и больше забавлялъ, отлично разсказывая анекдоты; другимъ казалось вѣроятнѣе, что онъ живетъ долгами, не заботясь о послѣдствіяхъ; но все это были слухи и догадки; догадками могли также считаться обширныя земли въ Бессарабской и Оренбургской губерніяхъ, которыя обыкновенно приписываются лицамъ загадочнаго существованія; но они давно потеряли кредитъ, имъ больше никто не вѣритъ.
   Несмотря на слухи и неясность состоянія, Муратовъ, благодаря полковымъ связямъ, былъ вхожъ во многіе дома большого свѣта; мало того, онъ пользовался тамъ успѣхомъ. Узнавъ рано, что салонный успѣхъ устраивается женщинами, онъ держался преимущественно ихъ круга, не пренебрегая даже пожилыми дамами; любимою темой его разговоровъ были женщины; онъ говорилъ о нихъ не иначе, какъ съ преувеличеннымъ увлеченіемъ, что не мѣшало ему быть весьма скромнымъ относительно своихъ побѣдъ.
   Лукавство и лицемѣріе, которыя встрѣтилъ онъ въ свѣтѣ,-- лицемѣріе, заставляющее говорить не то, что думаешь, не вѣрить въ то, что говоришь, но притворяться безусловно вѣрующимъ въ то, что говорятъ другіе; побѣждать въ себѣ антипатіи, быть любезнымъ и съ чувствомъ жать руку людямъ, которыхъ въ душѣ ненавидишь или презираешь,-- не смутили его. Не испугали его также женщины, слывущія такими взыскательными и строгими. Муратовъ скоро увидѣлъ, что лукавство и лицемѣріе, дѣйствительно доведенныя у нихъ воспитаніемъ до утонченности, не есть общая принадлежность,-- встрѣчаются, и даже часто, исключенія; во-вторыхъ, что лукавствомъ и лицемѣріемъ руководятся большею частью въ гостиной, на балѣ, съ мужемъ, ухаживателями или съ посторонними, когда въ нихъ нуждаются; на самомъ дѣлѣ большая часть не такъ взыскательны и строги и взглядъ ихъ на людей вполнѣ удовлетворяется внѣшностью и положеніемъ въ обществѣ. Съ этой стороны Муратову часто приходилось видѣть, какъ ничтожнѣйшему секретарю посольства, особенно изъ иностранцевъ, удавалось скорѣе попасть въ кругъ своихъ, чѣмъ любой достойной личности.
   Красота и ловкость Муратова сдѣлали первое хорошее впечатлѣніе; остальныя его свѣтскія качества не только утвердили его, но сдѣлали необходимымъ. Образованіе его было самое поверхностное; онъ дополнялъ его сметкой, наблюдательностью, способностью живо усваивать видѣнное и съ нимъ сродниться. Онъ вполнѣ олицетворялъ типъ свѣтскихъ людей, которые часто ничего не знаютъ, но могутъ говорить съ увѣренностью о чемъ угодно. Надѣленный отъ природы артистическимъ вкусомъ, онъ весьма удачно имъ пользовался; требовалось ли изящно убрать будуаръ или живописно расположить мебель въ гостиной, опредѣлить цвѣтъ обоевъ для стѣнъ, ткань для костюма и выбрать самый костюмъ, выбрать подходящій къ цвѣту коверъ, устроить домашній спектакль, живыя картины,-- Муратовъ призывался къ совѣту и часто давалъ рѣшающій голосъ. Хозяйки дома цѣнили въ немъ неутомимаго танцора, не дававшаго засидѣться ни одной барышнѣ, неисчерпаемаго изобрѣтателя новыхъ фигуръ въ котильонѣ; онъ, кромѣ того, былъ всегда сговорчивъ, веселъ, занимателенъ, подчасъ остроуменъ, мастеръ одушевлять общество, мастеръ флирта, т.-е. умѣнья нашептывать барышнямъ страстныя изъясненія въ любви и думать въ то же время: скоро ли начнутъ ужинать.
   Флиртуя такимъ образомъ, находя неизъяснимую прелесть открывать барышнямъ незнакомыя имъ ощущенія, возбуждать ихъ воображеніе, Муратовъ зналъ очень хорошо, что не связываетъ себя никакими серьезными обязательствами. На одномъ балѣ флиртуешь съ одной, на второмъ съ другой, стараясь возбудить досаду первой, и т. д. Многія барышни, достаточно уже опытныя, держались тѣхъ же правилъ и въ результатѣ всѣмъ одинаково было веселѣе съ Муратовымъ, чѣмъ со множествомъ другихъ кавалеровъ.
   Между барышнями, чаще другихъ посѣщавшими кружокъ княгини Можайской, установленъ былъ обычай дѣлить на три категоріи кавалеровъ: свои, такъ себѣ и уроды. Муратовъ принадлежалъ къ своимъ.
   Многимъ изъ барышенъ флиртъ не проходилъ даромъ, сопровождался послѣ возвращенія съ бала домашними сценами, криками, топаньемъ ногъ, слезами, истериками. Другія маменьки были снисходительнѣе, смотрѣли сквозь пальцы въ томъ практическомъ соображеніи, что путемъ флирта молодые люди легко могутъ въ самомъ дѣлѣ понравиться другъ другу и кончить бракомъ. Примѣры уже были: одна барышня вышла замужъ за богатаго офицера, другая -- за камеръ-юнкера, которому было обѣщано мѣсто консула. Правда, супружество ихъ не было особенно счастливо: обѣ вскорѣ разошлись съ мужьями,-- все вышло, говорили, по винѣ мужей; но Богъ знаетъ, можетъ, также сами жены были виноваты,-- въ такихъ дѣлахъ разбираться очень трудно; и, наконецъ, два неудачныхъ примѣра ничего еще не доказываютъ.
   Муратовъ мало, впрочемъ, занимался барышнями; дѣйствительно ухаживалъ онъ только за дамами.
   Нельзя было имъ не любоваться, когда въ котильонѣ, окруженный роемъ хорошенькихъ женщинъ и возвышаясь надъ ними красивою кудрявою головой, объяснялъ онъ имъ оживленно новую, изобрѣтенную имъ, фигуру. Мужчины, иронизируя, находили въ немъ тогда большое сходство съ пѣтухомъ, рисующимся передъ молоденькими курами; другіе называли его попросту самцомъ, но послѣднее прозвище, по своей грубости, явно уже обличало зависть. Справедливость требуетъ сказать, что въ томъ кругу, къ которому преимущественно принадлежалъ Муратовъ, никто не могъ превзойти его въ дамской угодливости, никто такъ возбудительно не дѣйствовалъ на женскую чувственность. Чтобъ убѣдиться, надо было наблюдать за нимъ, когда, наклонясь слегка надъ обнаженнымъ плечомъ дамы и пристально глядя на нее своими нѣжными и маслеными глазами, говорилъ онъ вкрадчивымъ голосомъ: "Вы вся созданы изъ однихъ нервъ... я первый разъ встрѣчаю такую нервную, такую чуткую, впечатлительную натуру..."
   Множество дамъ были имъ положительно очарованы; двѣ даже себя компрометировали.
   

VI.

   -- Я за тобой, ѣдемъ!-- сказалъ Муратовъ, закуривая папироску.
   -- Невозможно!-- отвѣчалъ князь огорченнымъ голосомъ.
   -- Какъ? Это почему? Вѣдь, мы вчера условились...
   -- Условились, но женѣ почему-то вдругъ вздумалось ѣхать со мной; ужъ раза три посылала спросить, готовъ ли я.
   -- Откажись; соври что-нибудь... Не въ первый разъ! Кто, братецъ, передъ Богомъ и женой не грѣшенъ...
   Но тутъ онъ былъ прерванъ новымъ стукомъ въ дверь.
   -- Опять, вѣрно, отъ нея... Войди; что еще?-- нахмуренно спросилъ князь, обратясь къ вошедшему лакею.
   -- Ея сіятельство прислали спросить: готовы ли вы, ваше сіятство... Ея сіятство вышли въ гостиную и приказали подавать тройку.
   -- Vous voyez!-- проговорилъ князь, тоскливо двигая бровями,-- скажи княгинѣ, чтобы меня не ждали... Скажи: очень занятъ... пріѣду послѣ.
   -- Ну, вотъ и отлично! Къ половинѣ перваго я велѣлъ пріѣхать моей тройкѣ къ твоему подъѣзду и поѣдемъ вмѣстѣ, какъ условились... Но опять стучатъ.
   -- Кто тамъ еще?-- крикнулъ князь.
   -- Ея сіятельство приказали вамъ напомнить насчетъ букетовъ для котильона.
   -- Хорошо; скажи: привезу! Ступай!... Вотъ, братецъ, такъ цѣлое утро... Ни минуты покоя... ни минуты!
   -- Общая, братецъ, судьба женатыхъ...
   У Муратова вертѣлось на языкѣ прибавить: "такого тряпья, какъ ты, братецъ",-- и сказалъ бы сущую правду; но онъ почему-то воздержался.
   Во всемъ домѣ, дѣйствительно, была одна только воля,-- воля княгини; не даромъ въ интимномъ кружкѣ князя называли: фла-фла,-- прозвищемъ, весьма мѣтко придуманнымъ его женой. Изъ этого уже можно судить объ ея отношеніяхъ къ мужу; иначе и быть не могло. Привезенная семнадцати лѣтъ въ Петербургъ, она начала съ того, что влюбилась въ секретаря иностраннаго посольства и готовилась бѣжать съ нимъ за-границу; родители во-время спохватились и, когда секретарь уѣхалъ, уговорили ее выйти замужъ за князя Можайскаго. Онъ очень ей не нравился, но большое состояніе и титулъ, представленные родителями въ плѣнительномъ сочетаніи, сдѣлали свое дѣло: она согласилась, несмотря на то, что ей было тогда всего семнадцать лѣтъ и секретарь посольства все еще продолжалъ занимать ея воображеніе.
   Полное равнодушіе къ князю въ то время, какъ онъ былъ ея женихомъ, превратилось послѣ брака въ гадливое чувство, весьма близкое къ отвращенію. На второй день послѣ свадьбы, ночью, съ княземъ сдѣлался припадокъ падучей. Внезапно пробужденная и перепуганная княгиня не успѣла высвободиться изъ-подъ одѣяла и выскочить изъ постели, какъ уже князь лежалъ на полу и бился въ страшныхъ корчахъ. На крики княгини, едва успѣвшей набросить пеньюаръ, вбѣжала ея горничная, за нею другая прислужница, явился затѣмъ Илья. При видѣ, какъ голова мужа пригибалась къ пяткамъ, при видѣ пѣны у его рта, его неподвижныхъ бѣлковъ вмѣсто глазъ, она въ ужасѣ выбѣжала вонъ изъ спальной и нѣсколько дней сряду не хотѣла въ нее вернуться. Съ этой злополучной ночи супружескія ихъ отношенія ограничились тѣмъ, что они вмѣстѣ завтракали, обѣдали и всегда почти при гостяхъ. Самъ князь, послѣ ночной сцены, явно стѣснялся оставаться наединѣ съ женой; онъ долгое время не выходилъ изъ своего кабинета; встрѣчаясь съ женой, онъ сохранялъ постоянно робкій, пристыженный видъ, какъ будто совершилъ предосудительный поступокъ, и винился въ немъ передъ ней. Отсюда,-- не считая нравственнаго ихъ несходства,-- зародилось въ ней къ мужу то пренебрежительное, безцеремонное отношеніе, которое подъ конецъ превратилось въ привычку.
   Княгиня по натурѣ своей была холоднаго, чтобы не сказать -- ледяного, темперамента; воображеніе ея было скорѣе направлено къ тщеславнымъ стремленіямъ и удовлетворялось внѣшнимъ успѣхомъ. Отсутствіе въ ней женственности дополнялось спортсменскими вкусами. Она посѣщала скачки, держала постоянно крупныя пари, сама отлично ѣздила верхомъ, удивляя всѣхъ своею смѣлостью; любила по утрамъ гулять по конюшнѣ съ хлыстомъ въ рукѣ и посвистывая; каталась на конькахъ, выдѣлывая съ легкостью самыя головоломныя эволюціи; любила всѣ роды охоты и часто бывала на голубиной стрѣльбѣ, не чувствуя отвращенія къ этой мерзкой, низкой забавѣ. Когда прострѣленная птица падала, окровавленная, на землю и билась въ предсмертныхъ судорогахъ, княгиня восклицала искусственно-сантиментальнымъ голосомъ: "Pauvrepetite tête!",-- спѣшно затѣмъ выхватывала у сосѣда приготовленное для нея заряженное ружье, давала знакъ, чтобы выпустили другого голубя, и прицѣливалась, думая о томъ только, чтобы не сдѣлать промаха.
   Несмотря на сравнительную нравственную распущенность того кружка, въ которомъ она вращалась, злѣйшіе ея враги, всегда готовые на всякія клеветы и сплетни, не могли уличить ее въ какомъ-нибудь романтическомъ похожденіи. Она предпочитала мужское общество и явно ему сочувствовала. У нея не было пріятельницъ, но преданныхъ пріятелей было нѣсколько и преимущественно между людьми, давно отжившими молодость.
   Пока князь былъ въ полку, она перезнакомилась со всѣмъ петербургскимъ свѣтомъ, которому принадлежала по связямъ. Но свѣтъ, въ общемъ своемъ составѣ, не удовлетворялъ ея инстинктамъ. Она скучала. Ее привлекали только тѣ лица, которыя, скучая не менѣе ея, вознаграждали себя дома, сбрасывая всякую принужденность и стѣсненія. Лица эти, не знавшія куда дѣться отъ тоски, радостно встрѣтили домъ, въ которомъ можно было во всякое время ѣсть, пить и веселиться.
   Домъ Можайскихъ сдѣлался въ скоромъ времени центромъ той группы лицъ, которыя, въ извѣстномъ слоѣ столичнаго общества, сложили съ себя всякія заботы и ведутъ праздную жизнь. Кружокъ, надо замѣтить, не ограничивался одною молодежью. Тутъ встрѣчались не очень строгія маменьки и тетушки, лихорадочно ловившія случаи лишній разъ повеселить своихъ дочекъ и племянницъ и этимъ способомъ -- кто знаетъ?-- устроить ихъ судьбу; и гдѣ же случаи эти могли чаще встрѣчаться, какъ не на sauteries и утреннихъ bals blancs, введенныхъ въ моду княгиней по примѣру, какъ это происходитъ въ Парижѣ. Встрѣчались также нѣсколько отжившія дамы безъ дочекъ и племянницъ, но привлекаемыя любопытствомъ, желаніемъ разсѣять гнетущую петербургскую благочестивую хандру, вспомнить молодость; многихъ привлекала возможность встрѣтить знакомыхъ, составить партію въ карты, послушать сплетни и городскія новости. Встрѣчались также иностранцы, не знавшіе, куда преклонить голову при выходѣ изъ своего посольства. Въ мужскомъ персоналѣ находились также лица почтенныхъ лѣтъ и даже старички, сохранившіе, несмотря на сѣдину, живость и воспріимчивость молодыхъ лѣтъ, охотники повертѣться въ обществѣ молодыхъ женщинъ, смотрѣть на красивыя обнаженныя плечи, припадать къ хорошенькимъ ручкамъ.
   Княгиня, какъ уже замѣчено, не только не пренебрегала послѣдними, но кокетничала съ тѣми, которые считались вліятельными на государственной службѣ; забавляясь втайнѣ ухаживателями, она, тѣмъ не менѣе, подстрекала ихъ надежды, возбуждала ихъ ревность, допускала цѣловать кончикъ мизинца, и, въ то же время, ловко выпытывала отъ нихъ текущія новости въ правительственныхъ сферахъ. Новости эти, въ сущности, мало ее интересовали;-- она не дѣлала изъ нихъ никакого употребленія; но онѣ удовлетворяли инстинктивно требованіямъ ея юркой, безпокойной натуры. Въ ней была закваска интригантки, и она могла бы быть весьма опасной, если бы была менѣе легкомысленной и въ ея головѣ было меньше путаницы, мѣшавшей хотя бы на минуту остановиться на одномъ предметѣ. Исключенія были въ тѣхъ только случаяхъ, когда дѣло шло объ удовлетвореніи какого-нибудь каприза или увеселительной затѣи; тутъ уже желаніе превращалось точно въ стальной крючокъ, зацѣпившій мозгъ, и не было возможности извлечь его оттуда.
   Домашніе спектакли, живыя картины, пикники, завтраки, обѣды, ужины смѣнялись одни другими. Безцеремонно-свободное обращеніе хозяйки дома развязывало руки и языкъ привычнымъ гостямъ; лица, разъ представленныя, привозили своихъ знакомыхъ, завтракали, уѣзжали, являлись изъ театра къ ужину такъ же непринужденно, какъ въ ресторанъ. Даже Илья начиналъ уставать и едва успѣвалъ управиться.
   Расходы, какъ и слѣдовало ожидать, возрастали между тѣмъ съ каждымъ годомъ. Но княгиня мало этимъ озабочивалась. Избалованная съ дѣтства роскошью и пріемами безпечности ея родителей, привыкшая видѣть, съ какою легкостью тратились вокругъ деньги, она не могла бы повѣрить, если бы сказали ей, что изъ-за недостатка денегъ можно отказаться отъ какой-нибудь дорогой затѣи. До сихъ поръ, въ теченіе двѣнадцати лѣтъ ея замужства, не было случая, который бы могъ навести ее на такія мысли.
   Счета посылались въ контору, посылались князю и всегда уплачивались. Безцеремонная трата денегъ объяснялась также недостаткомъ въ ней деликатнаго чувства, полнымъ равнодушіемъ къ мужу, безграничною слабостью его характера. Онъ уплачивалъ счета, лишь бы его оставили въ покоѣ; но и это желаніе рѣдко достигалось. Въ тѣхъ только случаяхъ, когда неожиданно приходило изъ Парижа слишкомъ много ящиковъ съ платьями и модными новостями и сумма расхода была черезчуръ ужъ велика, онъ начиналъ волноваться, но только въ своемъ кабинетѣ, и, одиноко расхаживая изъ угла въ уголъ, повторялъ тоскливо, приподымая то одну бровь, то другую: "Это, однако-жъ, чортъ знаетъ что такое!..."
   Хорошо было то, по крайней мѣрѣ, что у князя дѣтей не было; съ нимъ пресѣкалось его прямое потомство.
   

VII.

   -- Объясни ты мнѣ, пожалуйста, что будетъ у насъ сегодня?-- спросилъ Муратовъ.-- Твоя княгиня взяла съ меня слово пріѣхать, но ничего не объяснила. Что происходитъ: пикникъ, bal blanc или просто загородный завтракъ?
   -- Право, не могу тебѣ сказать... Кажется, все вмѣстѣ... Это придумала жена; ты знаешь, она всегда... Ей непремѣнно захотѣлось устроить на масленицѣ folle journée... Я отговаривалъ отложить по случаю болѣзни дяди Аѳанасія Ѳедоровича,-- она не захотѣла... Мнѣ это -- вотъ!-- сказалъ князь, проводя пальцемъ по горлу.-- Вѣришь ли, до того усталъ, что Илья едва могъ разбудить сегодня; подумай только -- четвертыя сутки сряду: по утрамъ завтракъ, съ плясомъ до шести часовъ; потомъ обѣдъ, вечеромъ балъ гдѣ-нибудь... Третьяго дня два бала одинъ за другимъ въ одинъ вечеръ... Ложишься спать въ пять, шесть часовъ... Это, согласись, чортъ знаетъ что такое!
   -- Но почему именно захотѣлось ей устроить это въ зимнемъ саду у Пузырева?
   -- Онъ самъ предложилъ...
   -- Какъ, и завтракъ также?
   -- Нѣтъ, завтракъ нашъ; онъ предлагалъ, но жена не захотѣла; отъ него только цвѣты и музыка...
   -- Воля твоя, на мой взглядъ, и это не совсѣмъ ладно. Что такое Пузыревъ? Отецъ его, извѣстный откупщикъ и золотопромышленникъ, оставилъ сыну милліоны,-- это дѣлаетъ честь отцу; но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ отъ сына получать подачки, и кому же? кому? Самъ подумай!-- замѣтилъ Муратовъ, забывая, что самъ не могъ похвастать родословной.
   -- Все это, братецъ, дѣлаютъ милліоны...-- меланхолически сказалъ князь.
   -- Милліоны! Милліоны! Какъ будто, право, всѣ обнищали? Кого ни встрѣтишь, всѣ бранятъ его напропалую, а, между тѣмъ, стоитъ ему позвать на обѣдъ,-- всѣ, точно голодные, спѣшатъ къ нему ѣхать... О, мой милый Петербургъ, узнаю тебя въ этомъ!... Правда, надо прибавить,-- продолжалъ Муратовъ,-- когда ѣдутъ къ Пузыреву, всегда имѣютъ больше въ виду его повара, чѣмъ его самого... Онъ непремѣнно долженъ будетъ воздвигнуть ему памятникъ изъ благодарности, какъ главному участнику его успѣха въ свѣтѣ...
   -- Ты, кажется, слишкомъ ужъ на него нападаешь... Чѣмъ онъ виноватъ, что ему достались милліоны?
   -- Да, милліоны! Милліоны! Хоть бы одинъ изъ нихъ случайно подвернулся подъ руку!
   Красивыя черты Муратова приняли внезапно такое выраженіе, какъ будто онъ былъ страшно голоденъ и смотрѣлъ на вкусное блюдо, къ которому не смѣлъ прикоснуться; если бы возможно было силой одной воли, однимъ желаніемъ и совершенно безнаказанно задушить Пузырева и получить взамѣнъ хотя бы тотъ желаемый милліонъ,-- Муратовъ, казалось, не задумался бы воспользоваться случаемъ.
   -- Тебѣ мало было бы милліона,-- простодушно замѣтилъ князь.
   -- Конечно, если бы довольствоваться только процентами! Но такъ, милліончикъ для обихода,-- хорошо можно бы пожить нѣсколько годковъ! Деньги, братецъ, всему голова! Съ деньгами даже счастье особенно какъ-то везетъ... Вотъ хоть бы въ прошлую субботу. Встрѣчаю Пузырева на голубиной стрѣльбѣ; держитъ онъ съ Подольскимъ пари въ пятьсотъ рублей на сто голубей,-- одного слѣдомъ за другимъ безъ промаха; Подольскій, надо тебѣ сказать, стрѣляетъ безъ промаха; и что-жъ? Ухлопалъ всего девяносто два; ну, и проигралъ пятьсотъ рублей Пузыреву, которому въ нихъ меньше нужды, чѣмъ китайскому богдыхану... Ахъ, да,-- подхватилъ онъ,-- забылъ спросить: какія извѣстія насчетъ твоего дяди, князя Аѳанасія Ѳедоровича? Говорятъ, очень плохъ.
   -- Очень. Вчера, послѣ бала, я заѣзжалъ къ нему: почти безнадеженъ! Такъ сказалъ мнѣ Володя Саблуковъ... Ты его знаешь?
   -- Какъ же, сколько разъ въ прошлую зиму у тебя встрѣчались; не далѣе какъ вчера встрѣтился съ нимъ внизу у княгини... Онъ, сказывали мнѣ, ухаживаетъ за родственницей твоей жены, недавно пріѣхавшей изъ провинціи... Мнѣ такъ и не удалось ее видѣть; говорятъ, хорошенькая, глаза бархатные, обѣщающіе...
   -- Да, она прекрасная дѣвушка... Но Володѣ теперь не до ухаживанья; онъ неотступно находится при дядѣ; его нарочно по телеграфу изъ Москвы выписали.
   -- Прямой, кажется, наслѣдникъ послѣ дяди?
   -- Да, но онъ самъ по себѣ богатъ; отличный человѣкъ; я его очень люблю.
   -- Но мы, кажется, разболтались,-- сказалъ Муратовъ, видя, что разговоръ принимаетъ сантиментальный оборотъ,-- не пора ли отправляться... Позвони!
   Вошелъ лакей.
   -- Спроси, пріѣхала ли моя тройка?
   -- Давно пріѣхала.
   -- Ну, одѣвайся, старина,-- ѣдемъ!
   Князь и Муратовъ спустились въ бельэтажъ, откуда начиналась парадная лѣстница, уставленная растеніями и устланная краснымъ ковромъ. Внизу швейцаръ въ перевязи съ гербами и нѣсколько лакеевъ во фракахъ бросились къ вѣшалкамъ.
   -- Какая погода?-- спросилъ князь.
   -- Дрянь. Туманъ и, въ добавокъ, воняетъ гарью,-- брюзгливо отвѣчалъ Муратовъ.-- Надѣвай шубу,-- чертовски сыро.
   Они вышли изъ подъѣзда и стали усаживаться въ сани, подсобляемые съ обѣихъ сторонъ лакеями и швейцаромъ.
   -- Пошолъ въ Большую Морскую; остановишься у цвѣтного магазина.
   -- Слушаю, ваше сіятство!-- стоя, отвѣчалъ кучеръ. Онъ тронулъ возжами и тройка, звеня бубенчиками, поскакала, разбрасывая во всѣ стороны брызги грязи и талаго снѣга.
   Туманъ начиналъ какъ будто колебаться и рѣдѣть, но настолько былъ еще густъ, что заслонялъ глубину улицъ.
   Въ цвѣточной лавкѣ они узнали, что заказанные вчера букеты для котильона уже посланы по назначенію.
   -- У меня къ тебѣ просьба, моя голубушка,-- проговорилъ Муратовъ,-- заѣдемъ, благо по дорогѣ, къ Фаберже, всего на минуту; мнѣ хочется посмотрѣть и тебѣ показать одну штучку...
   Зная, что его спутникъ не въ силахъ отказать какой бы то ни было просьбѣ, Муратовъ, не дожидаясь отвѣта, приказалъ ѣхать и остановиться у извѣстнаго ювелира.
   Образецъ любезности, когда въ комъ нуждался, Муратовъ просилъ показать заказанный имъ браслетъ.
   Браслетъ состоялъ изъ совершенно гладкаго золотого ободка; примѣчательна была на немъ только надпись, выведенная голубой эмалью: "Dame à Dieu, le coeur à Vous".
   -- Нравится ли тебѣ?-- спросилъ Муратовъ.
   -- Очень мило...-- отвѣчалъ князь съ обычной апатіей. При выходѣ онъ остановился и прибавилъ: -- Не понимаю только, зачѣмъ надпись по французски; ты говорилъ, она не понимаетъ этого языка...
   -- Ты думаешь, я своей пѣвицѣ? Ха, ха! Это было бы отлично! Нѣтъ, душа моя: дана чистая отставка! Тутъ нѣчто почище... Такой предметъ,-- нимфа! Восторгъ! И-де-алъ!
   -- Дама?-- спросилъ князь безъ всякой цѣли, почти инстинктивно.
   -- Конечно! Флиртомъ балуюсь я съ барышнями; въ серьезъ, pour le bon motif, какъ говорится, ухаживаю только за дамами!-- заключилъ Муратовъ, усаживаясь въ пошевни рядомъ съ товарищемъ.
   -- Ваше-сіятство, на Невѣ, сказываютъ, вода выступила, опасно ѣхать, къ тому же туманъ, въ полынью заѣдешь,-- сказалъ ямщикъ.
   -- Ну, такъ что-жъ? Пошелъ черезъ Александровскій мостъ, не Богъ вѣсть сколько крюку.
   Проѣхавъ Дворцовую площадь, они повернули на Милліонную. Съ приближеніемъ къ Царицыну Лугу признаки Масленицы становились замѣтнѣе: по обѣимъ сторонамъ тротуара тѣснились извозчичьи и чухонскія сани, по тротуару двигалась пестрая толпа, изъ которой, несмотря на полицейскія старанія, то и дѣло перебѣгали черезъ улицу, такъ что тройку приходилось иногда останавливать и осаживать; наконецъ, открылась ближайшая часть Царицына Луга, буквально запруженнаго народомъ. Дальше ничего нельзя было различить,-- все затушевывалось туманомъ, дымомъ отъ самоваровъ и табачнымъ дымомъ -- надъ всѣмъ этимъ носился несмолкаемый гулъ нѣсколькихъ тысячъ голосовъ, смѣшанный съ звуками оркестровъ и пушечными выстрѣлами внутри балагановъ.
   -- Ба, веселятся!-- замѣтилъ Муратовъ, кивая шапкой къ площади.
   -- Да... да... имъ весело!-- меланхолически возразилъ князь, запрятывая лицо въ воротникъ шубы.
   За Александровскимъ мостомъ совсѣмъ уже было тихо; шумѣли только полозья саней, ударяясь въ пробоины и шлепаясь съ размаху въ лужи.
   

VIII.

   Зимній садъ Пузырева или, вѣрнѣе, знаменитыя его оранжереи находились въ непосредственной связи съ большимъ каменнымъ домомъ, построеннымъ его отцомъ въ сороковыхъ годахъ, лучшее время откуповъ. Фасадомъ своимъ домъ выходилъ не совсѣмъ удобно въ узкій переулокъ, образовавшійся впослѣдствіи.
   Въ настоящую минуту трудно было пробраться къ подъѣзду: вся лѣвая часть переулка противъ фасада и дальше была заставлена тройками и каретами.
   Войдя въ прихожую, князь Можайскій и Муратовъ узнали, что уже четверть часа какъ завтракъ кончился. Изъ группы суетившихся лакеевъ показалась величавая фигура Ильи.
   -- Все для васъ готово, ваше сіятство, пожалуйте въ столовую, сейчасъ будетъ готово!-- проговорилъ онъ, отворяя дверь въ бѣлую залу съ мраморными каминами въ глубинѣ, украшенными бронзовыми часами, канделябрами и зеркаломъ. Середину залы занималъ столъ, заваленный вокругъ по краямъ мятыми брошенными салфетками, тарелками и недоѣденнымъ пирожнымъ, обломками хлѣба, чашками съ недопитымъ кофе, рюмками, стаканами и бокалами съ остаткомъ вина; посерединѣ стола, на скатерти густо устланной листьями ощипанныхъ розъ, красовались великолѣпныя серебряныя группы, вазы и дресуары заказанныя уже сыномъ Пузыревымъ въ Парижѣ; они служили подставкой для фруктовъ, цвѣтовъ и конфектъ.
   Послѣ смерти отца, Пузыревъ развернулся и сталъ жить на широкую, барскую ногу, изъ чего прямо можно заключить, что барствовать вовсе не такъ трудно, когда много денегъ. Пузыревъ былъ, однако-жъ, другого мнѣнія. Не отвергая значенія денегъ, онъ старался, по крайней мѣрѣ, внушать, что денегъ еще не достаточно, чтобы быть бариномъ, надо имъ родиться, надо пережить рядъ поколѣній, игравшихъ такую роль, чтобы чувствовать себя въ барской сферѣ такъ же свободно, какъ рыба въ водѣ, птица въ воздухѣ. Онъ, очевидно, заблуждался въ этомъ случаѣ или, вѣрнѣе, самъ съ собою лукавилъ: лучше его никто, конечно, не могъ знать, что барскія черты, которыя выставлялъ онъ на-показъ, нисколько имъ не унаслѣдованы, но пріобрѣтены лично и ничего больше какъ болѣе или менѣе удачное подражаніе.
   Одною изъ такихъ чертъ онъ особенно часто пользовался. Когда хвалили роскошь его дома, онъ старался всегда сохранять видъ спокойнаго равнодушія, считая его знакомъ хорошаго тона; на похвалы лицъ, не занимавшихъ виднаго общественнаго положенія Пузыревъ отзывался еще холоднѣе, причемъ даже съ пренебреженіемъ подергивалъ головой и плечами:
   "Вамъ нравится... Фю, фю!... Да... гм... недурно!" -- говорилъ онъ, какъ бы желая выразить, что понимаетъ ихъ удивленіе, но что для него, собственно, все это дѣло обычное.
   Мелкое тщеславіе и самомнѣніе свойственно вообще богатымъ выскочкамъ. Къ такимъ свойствамъ Пузыревъ присоединялъ смѣлость,-- не ту прирожденную черту характера, которую называютъ храбростью, но смѣлость, вытекающую изъ самоувѣренности, которую даетъ отчасти сознаніе богатства; она получаетъ двойную силу, когда ее приводитъ въ дѣйствіе убѣжденіе, что смѣлымъ самъ Богъ покровительствуетъ, что смѣлость, съ прибавкой дерзости, помогаетъ достигать намѣченныя цѣли.
   Есть люди, которые при умѣ сохраняютъ отъ рожденія до зрѣлаго возраста, иногда на всю жизнь, дѣтскія чувства, даже наивность; встрѣчаются также лица, которыя никогда не были дѣтьми; онѣ являются на свѣтъ какъ бы совсѣмъ готовыми, иныя даже какъ бы съ орденомъ на шеѣ; другія безъ внѣшняго украшенія, но одаренныя преждевременнымъ практическимъ чувствомъ и хитростью.
   Лукавство свѣтится въ ихъ прищуренныхъ глазкахъ, когда они сосутъ еще грудь кормилицы, того и смотри укуситъ грудь или сдѣлаетъ что-нибудь умышленно въ пеленки. Встрѣчаясь потомъ въ школѣ съ дѣтьми одинаковаго возраста, они пользуются простодушіемъ товарищей и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ихъ презираютъ. Съ умомъ холоднымъ, какъ ледъ, непроизводительнымъ, не способнымъ ни на какое великодушное увлеченіе, но руководимымъ инстинктомъ практичности, они обыкновенно хорошо учатся, ведутъ себя похвально и всегда на отличномъ счету у начальства. Едва пушокъ начинаетъ пробиваться на щекахъ и подбородкѣ, они уже соображаютъ ходы будущей карьеры. Бѣдные,-- преслѣдуютъ корыстныя цѣли, рано сознавая въ богатствѣ силу и независимость; богатыхъ влекутъ тщеславные помыслы. Какъ для тѣхъ, такъ и для другихъ девизъ существованія одинъ и тотъ же: успѣть и наслаждаться.
   Пузырева сначала мало занимала служебная карьера, онъ зналъ, что съ его состояніемъ она будетъ ему открыта. Тщеславныя мечты направлены были въ другую сторону. Онъ задался задачей втереться въ большой свѣтъ, занять въ немъ мѣсто, стать на интимную ногу съ лицами составляющими, по его мнѣнію, соль земли и положенію которыхъ въ свѣтѣ завидовалъ онъ до зубной боли. Какъ ни мелка была цѣль Пузырева, она занимала въ немъ такое же видное мѣсто, какъ желтокъ въ яйцѣ. Преслѣдуя ее еще въ первыхъ годахъ юности, онъ ловко подвернулся къ простодушному школьному товарищу знатной фамиліи и черезъ него проникъ въ домъ его родителей; онъ удвоилъ усердіе, стараясь имъ понравиться, съ особенною заботливостью юлилъ онъ передъ хозяйкой дома, разсчитывая заслужить ее расположеніе и поддержку.
   Здѣсь въ первый разъ познакомился онъ съ обстановкой настоящаго барскаго дома. Его сѣрые рысьи глазки жадно ловили самыя мелкія детали внѣшняго блеска; онъ старался припомнить убранство комнатъ, характеръ мебели, вкусъ въ ея разстановкѣ, художественные предметы, украшавшіе въ изобиліи этотъ домъ, сохранившій чудомъ какимъ-то оттѣнокъ Екатерининскаго времени. Онъ послужилъ ему школой, придалъ форму его тщеславнымъ побужденіямъ. Съ этого времени мечтой его было осуществить что-либо подобное, какъ только онъ вступитъ во владѣніе огромнымъ своимъ состояніемъ, значеніе котораго сознавалъ чуть ли не съ дѣтства.
   Въ ожиданіи будущихъ благъ, онъ, тайно отъ отца, началъ покупать дорогую мебель, картины, предметы искусства. Кончина отца развязала ему руки. Черствой его натурѣ вовсе не было сродно художество, но онъ успѣлъ присмотрѣться, насколько оно было необходимою принадлежностью аристократическаго дома; оно, къ тому же, служило рекламой изящному вкусу владѣльца. Пузыревъ выказывалъ особенную щедрость всякій разъ, какъ представлялся случай сдѣлать пріобрѣтеніе у аристократа, стѣсненнаго денежными средствами. Но такіе случаи были |рѣдки. Пріобрѣтенія свои дѣлалъ онъ всегда почти въ Парижѣ. Русскихъ картинъ онъ не покупалъ. По его мнѣнію, въ нихъ недоставало чего-то... чего именно, онъ не объяснялъ, но отвергалъ ихъ не столько изъ какого-то предвзятаго недовѣрія къ отечественному художеству вообще, не столько потому, что въ русскихъ картинахъ, какъ увѣрялъ онъ, изображались больше: "Фю, фю!..." -- вульгарные, мужицкіе сюжеты, сколько изъ убѣжденія на практикѣ, что на картины иностранныхъ мастеровъ съ прославленнымъ именемъ, вообще, больше засматриваются и больше о нихъ говорятъ. Было при этомъ еще другое соображеніе: ни одна изъ его крупныхъ покупокъ въ Парижѣ не обходилась безъ того, чтобы въ Фигаро и другихъ газетахъ не упоминалось о нихъ съ присоединеніемъ его имени и титуломъ: Le grand seigneur Moscovite. Это льстило ему гораздо больше, чѣмъ званіе отечественнаго мецената. Купленный предметъ выставлялся на видное мѣсто, устраивался завтракъ, приглашались знакомые и любители. Къ Пузыреву начали ѣздить, нашлись даже лица, которыя стали къ нему напрашиваться. Все это упитывало его самолюбіе, усиливало въ немъ немъ самомнѣніе и чванливость.
   Осторожный и лукавый, Пузыревъ принималъ сначала скромный видъ, искалъ покровительства вліятельныхъ лицъ обоего пола, искалъ случая прислужиться, давалъ утонченные холостые обѣды для лицъ, на поддержку которыхъ разсчитывалъ, притворялся,-- когда видѣлъ надобность,-- страстнымъ любителемъ спорта и охоты; послѣднее служило предлогомъ для завтраковъ, способныхъ, какъ извѣстно, смягчать къ концу сердце приглашенныхъ и склонять ихъ къ интимности.
   Но всѣ эти ухищренія не помогли Пузыреву вполнѣ достигнуть желаемой цѣли. Той связи, о которой мечталъ онъ, не удалось ему добиться. Онъ былъ въ свѣтѣ такимъ же гостемъ, какъ были гостями,-- и только гостями,-- лица, которыя къ нему ѣздили. Роль его въ свѣтѣ продолжала ограничиваться кормленіемъ.
   Дѣло въ томъ, что Пузыревъ самъ по себѣ, какъ личность, былъ мало интересенъ. Свѣтъ, весьма снисходительный въ этомъ отношеніи къ своимъ, весьма взыскателенъ къ постороннимъ, желающимъ къ нему присосаться. При первомъ своемъ появленіи въ свѣтъ Пузыревъ никому не понравился, никому не пришелся по сердцу. Отъ всего его существа обдавало холодомъ, какъ изъ погреба; въ его привѣтливости и любезностяхъ чувствовалась искусственность, отсутствіе всякой искренности. То, что онъ говорилъ, всегда противорѣчило выраженію его лица и взгляду сѣрыхъ рысьихъ глазъ, которые въ то же время всегда какъ будто къ чему-то присматривались и что-то искали. Онъ могъ развѣ интересовать тѣхъ, кто наблюдалъ въ немъ появленіе въ обществѣ новаго нарождающагося денежнаго типа въ обмѣнъ старому вырождающемуся типу, какимъ былъ князь Можайскій. Давно уже никто не сомнѣвался, что лица, за которыми онъ ухаживалъ, существовали для него настолько, насколько льстили его самолюбію и могли быть ему полезны.
   Къ нему продолжали ѣздить, но уже, какъ справедливо замѣтилъ Муратовъ, имѣя больше въ виду его повара, чѣмъ его самого. Въ самообольщеніи внѣшняго успѣха, онъ не замѣчалъ такого отношенія къ нему гостей. Онъ выказывалъ все больше и больше увѣренности, сталъ дерзокъ, заносчивъ. За то и другое ему часто попадало по носу, но онъ какъ будто не замѣчалъ этого. Съ этого времени его роль въ кругу свѣтскихъ знакомыхъ замѣтно ухудшилась. Ни на чемъ не основанныя самомнѣніе и напыщенность придали ему вскорѣ комическій оттѣнокъ; онъ сдѣлался предметомъ анекдота; рѣдкій день проходилъ безъ того, чтобы не сообщали о немъ какого-нибудь потѣшнаго разсказа, смѣялись надъ его высокомѣріемъ передъ тѣми, кого онъ считалъ почему-то ниже себя, приводили въ примѣръ его крутое, дерзкое обращеніе съ лицами, служащими въ его конторахъ, управляющими, смотрителями на желѣзныхъ дорогахъ, цдѣ онъ былъ главнымъ акціонеромъ, обращали въ смѣхъ его претензію играть роль вельможи, французскаго маркиза прошлаго столѣтія и, въ то же время, караулить въ дверяхъ высокопоставленныхъ лицъ съ тѣмъ, чтобы попасть въ лучъ зрѣнія, мимоходомъ обратить на себя ихъ вниманіе, сыпали на него остроты, называли его Сарданапаломъ изъ Большой Мѣщанской и проч.
   Многое передавалось Пузыреву его прихлебателями, но онъ не унывалъ; напротивъ, онъ выше подымалъ голову, стараясь показать презрѣніе къ тому, что говорилось о немъ. Онъ продолжалъ какъ бы ни въ чемъ ни бывало показываться въ свѣтѣ и давать обѣды; знакомые его, также какъ бы ни въ чемъ ни бывало, продолжали къ нему ѣздить и упитываться. Каждый, кто хорошо знаетъ Петербургъ, не станетъ, конечно, этому удивляться. Тонкія вина, толстая спаржа и трюфели, при роскошной обстановкѣ, вездѣ, впрочемъ, имѣютъ свою долю обаянія, вездѣ способствуютъ къ умиротворенію человѣческихъ чувствъ.
   

IX.

   Князю и Муратову не долго пришлось ждать завтрака. Не успѣли они развернуть салфетки, какъ Илья очистилъ передъ ними столъ, выставилъ цѣлую коллекцію закусокъ и водокъ и затѣмъ началъ подносить блюда и вина. Не стѣсняемые необходимостью услуживать дамамъ и любезничать, оба, неторопясь, отлично позавтракали. Кушая, они, въ то же время, прислушивались къ звукамъ оркестра, воодушевленно игравшаго кадриль; къ звукамъ оркестра примѣшивались шарканье, постукиванье каблуковъ и бойкій голосъ поминутно выкрикивающій: Balancez, avancez, chaîne des dames.
   Столовая отдѣлялась отъ танцовальной залы аркой, задернутою тяжелою драпировкой изъ темно-малиноваго штофа; и сверхъ того, ее заслоняли еще со стороны столовой великолѣпныя китайскія ширмы изъ чернаго лаку. Зала занимала среднюю часть зимняго сада и была выстлана паркетомъ для танцевъ. Несмотря на тусклый туманный день,-- видъ залы невольно останавливалъ вниманіе своимъ декоративнымъ эффектомъ. Ея бока съ металлическими колоннами, поддерживающими стеклянную выгнутую крышу, были заставлены въ пролетахъ великолѣпными тропическими растеніями; на зеленомъ ихъ фонѣ дѣлились массы цвѣтовъ, посаженныхъ въ китайскія вазы, на рѣзныхъ постаментахъ изъ темнаго дерева; верхняя часть колоннъ живописно заслонялась разнообразною вьющейся зеленью; цѣпляясь своими отпрысками и усиками за перекладины карниза, зелень бѣжала вдоль стекляннаго выгиба крыши, мѣстами свѣшиваясь оттуда гроздьями и гирляндами. Сотни стеклянныхъ пузырьковъ, соединенныхъ электрическою проволокой, сверкали въ зелени. Оркестръ помѣщался въ одномъ концѣ залы надъ гротомъ, убраннымъ раковинами, мшистыми камнями и папортникомъ. Въ противоположномъ концѣ залы находился другой гротъ; отверзтіе его заслонялось каскадомъ, падавшимъ въ широкій мраморный бассейнъ. Мебель залы состояла изъ множества разнообразныхъ предметовъ: дивановъ, креселъ, золоченыхъ стульевъ, патё и табуретовъ съ пуховыми подушками, обитыми тканями разнаго цвѣта и рисунка, дополнявшими декоративное впечатлѣніе. Въ одной изъ боковыхъ частей залы зелень въ двухъ мѣстахъ разступалась, открывая входъ въ два другіе отдѣла: одинъ устроенъ былъ въ видѣ тропическаго лѣса, другой -- напоминалъ боскетъ во вкусѣ Тріанона; здѣсь меньше было разсчитано на живописность, но больше на комфортъ; входъ со стороны залы заслонялся, на случай сквозного вѣтра, такими же китайскими ширмами, какъ въ столовой; полъ устланъ былъ смирискимъ ковромъ; на немъ уставлено было нѣсколько ломберныхъ столовъ, окруженныхъ легкою мебелью.
   

X.

   Князь и Муратовъ вошли въ залу къ концу пятой кадрили. Танцующія пары пріостановились на минуту и съ увлеченіемъ рукоплескали маленькому офицеру, смуглому, какъ цыганъ и курчавому, какъ негръ, который, танцуя соло, комически подражалъ движеніямъ балетнаго танцора: дѣлалъ антраша, крутился волчкомъ на одной ногѣ, показывалъ видъ какъ будто преслѣдуетъ убѣгающую подругу, оглядываясь съ уморительною недоумѣвающей миной; послѣ неожиданнаго антраша, онъ вдругъ упалъ на одно колѣно, прикладывая лѣвую руку къ сердцу, а правой посылая поцѣлуи.
   -- Браво, Донцовъ, браво!-- крикнулъ Муратовъ, принимаясь также апплодировать.
   Появленіе новыхъ было тотчасъ же замѣчено.
   -- О! о! А!... а!!..-- послышалось между танцующими. Такими же восклицаніями встрѣтили вошедшихъ нѣсколько дамъ и мужчинъ, не принимавшихъ участія въ кадрили; мужчины -- кто стоя, кто сидя, окружали одинъ изъ дивановъ съ возсѣдавшими на немъ дамами; большая часть курила.
   Танцевавшія пары не успѣли разойтись, какъ Муратовъ спѣшно направился къ княгинѣ Можайской,-- маленькой, худенькой брюнеткѣ, съ длинною плоскою таліей, на коротенькихъ ножкахъ; мелкія черты ея лица, въ общемъ, не были лишены миловидности, но ихъ портила излишняя отчетливость: онѣ были точно вырисованы острымъ карандашомъ и вырѣзаны сухимъ рѣзцомъ. Женственность,-- лучшее украшеніе женщины, тайна женскаго обаянія,-- отсутствовала у княгини; её замѣняло то, что французы называютъ: du chien, т.-е. бойкость въ связи съ необыкновенною подвижностью; передъ вами, казалось, шаловливый, быстрый юноша, замаскированный женщиной; къ такому сравненію прибавлялъ темный пушокъ на верхней, слегка приподнятой губѣ, открывавшей передніе выдвинутые зубы, какъ у англичанки,-- что, въ общей сложности, придавало лицу сходство съ юркими звѣрками изъ породы грызуновъ.
   -- Отчего такъ поздно?-- спросила она, подавая руку Муратову.
   -- Виноватъ, княгиня, засидѣлся съ княземъ.
   -- Очень нужно! Ты фла-фла,-- обратилась она къ подходившему мужу,-- ты не танцуешь, могъ бы одинъ сидѣть дома, если тебѣ это нравилось... Ольга,-- подхватила она, неожиданно повернувшись къ стоявшей за ея спиной, стройной молоденькой дѣвушкѣ, съ неправильными, но привлекательными чертами смуглаго лица, приближавшагося нѣсколько къ японскому типу въ его утонченномъ, умягченномъ видѣ. У японокъ большею частью маленькіе, черные, быстрые, блестящіе глазки; у барышни глаза были такіе же черные, но большіе, напоминавшіе мягко выгнутою формой вѣкъ вырѣзку глазъ античныхъ статуй; быстрота и блескъ замѣнялись въ нихъ выраженіемъ спокойствія, чего-то сосредоточеннаго, задумчиваго; на смуглой тонкой кожѣ лица, безпрестанно и безъ всякой видимой причины, вспыхивалъ свѣжій здоровый румянецъ, выдававшій противъ ея воли малѣйшее движеніе ея души.
   -- Представляю тебѣ, Ольга, еще новаго кавалера,-- сказала княгиня.-- Надѣюсь ты съ нимъ не соскучишься; Муратовъ,-- моя кузина Ольга Минская, только что пріѣхавшая изъ Саратова... Voyons Mouratoff, vite un joli petit compliment... allez!...
   -- Какіе у васъ чудные глаза,-- произнесъ Муратовъ, охорашиваясь и почтительно наклоняясь.
   Она вспыхнула.
   Онъ вторично поклонился и моментально направился къ высокой бѣлокурой дамѣ, черты которой оживились, какъ только Муратовъ вошелъ въ залу. Подлѣ стоялъ ея мужъ -- молодой, но толстый, пыхтѣвшій офицеръ съ красною шеей и тупо выпученными водянистыми глазами.
   -- Ты кажется на него разсердилась, вся даже покраснѣла,-- сказала княгиня, посматривая на кузину смѣющимися глазами,-- на него нельзя сердиться: il est si drôle...
   -- Я не сержусь... мнѣ только показалось страннымъ.
   -- Вздоръ какой! C'est sa manière.
   -- У меня голова болитъ,-- тихо проговорила кузина.
   -- Какъ, опять?!.. Trop souventl Trop souvent, ma chere! -- произнесла княгиня, остановивъ на Ольгѣ свои маленькіе черные глазки съ примѣтнымъ оттѣнкомъ язвительности.-- Tout cela c'est des пустячки!-- прибавила она нѣсколько мягче:-- у кого не болитъ голова,-- у всѣхъ рѣшительно, никто на это не жалуется.
   Но княгинѣ не было ни времени, ни охоты долго разговаривать съ провинціальною кузиной. Быстрые ея глаза, бѣгавшіе какъ мышенки, остановились на старомъ, но молодившемся и выкрашенномъ генералѣ, выходившемъ изъ боскета.
   Всѣмъ было извѣстно, что генералъ, влюбленный или притворящійся влюбленнымъ въ княгиню,-- всюду ее преслѣдовалъ. Увидавъ ее, генералъ просвѣтлѣлъ и маленькимъ торопливымъ шажкомъ пошелъ на встрѣчу; но неожиданно между нимъ и княгиней подвернулся владѣлецъ сада, Пузыревъ.
   Наружность Пузырева, если смотрѣть сбоку, представляла человѣка средняго роста, съ короткимъ ожирѣвшимъ туловищемъ, надъ которымъ, почти безъ шеи, круглилась голова съ зачесанными на затылокъ волосами; профиля лица совсѣмъ не было видно, такъ какъ носъ, и безъ того крошечный, въ видѣ пуговки, заслонялся сбоку полными, раздутыми щеками; пріятели находили въ немъ большое сходство съ моськой; дѣйствительно, закинутая голова, важность осанки, ничтожество носа, коротенькія мясистыя уши, напоминали отчасти это домашнее животное; но стоило Пузыреву взглянуть на васъ прямо,-- сходство мгновенно сглаживалось; лицо тогда скорѣй всего напоминало лицо мѣнялы: тотъ же сѣрый цвѣтъ кожи на дряблыхъ гладко выбритыхъ щекахъ, какъ у актера, та же мертвенность губъ, тѣ же преждевременныя мелкія морщины; одно не отвѣчало сходству: рысьи глазки, оживленные неимовѣрнымъ лукавствомъ.
   При видѣ Пузырева, лицо генерала приняло брезгливое выраженіе; тоненькій носикъ княгини досадливо завострился.
   -- Вы очень кстати,-- проговорила она кисло-сладкимъ голосомъ, обратясь къ Пузыреву,-- я не успѣла еще поблагодарить васъ... Вашъ садъ великолѣпенъ...
   -- Фю-фю... такъ себѣ... Вы, княгиня, слишкомъ снисходительны.
   -- Фю-фю! Что такое фю-фю?... Какой вы однако-жъ фатъ, Пузыревъ! Повторяю: садъ великолѣпенъ!... Всѣ находятъ. Вамъ должно быть очень пріятно.
   -- Конечно... Я хотѣлъ только сказать: можно бы еще лучше устроить.
   Пузыревъ говорилъ пискливымъ голосомъ, чаще встрѣчаемымъ въ маскарадахъ, чѣмъ въ обществѣ.
   -- Чего вы еще хотите?-- смѣясь возразила княгиня,-- хотите напустить сюда des lapins... какъ это называется по-русски...
   -- Кроликовъ,-- подсказалъ генералъ.
   -- Да, кроликовъ, зайцевъ и оленей, а наверху насажать обезьянъ, чтобы еще больше было похоже на дикій лѣсъ...
   -- Charmant! charmant!--воскликнулъ генералъ.
   -- Хи-хи-хи,-- засмѣялся Пузыревъ.
   Смѣхъ этотъ и еще какое-то неопредѣленное вздергиваніе плечами были обычнымъ отвѣтомъ Пузырева, какъ только замѣчалъ онъ, что въ разговорѣ съ нимъ начинаетъ проглядывать заостренное направленіе. Онъ сдѣлалъ видъ, какъ бы вдругъ увидѣлъ кого-то, и ловко юркнулъ въ сторону.
   -- Pas un moment à nous,-- шепнула княгиня генералу, цѣловавшему у нея руку.
   Генералъ, принявшій слова княгини за чистую монету, щелкнулъ шпорами и, выгнувъ локоть, подалъ ей руку. Едва скрывая насмѣшливую улыбку и прищуриваясь, княгиня направилась къ группѣ мужчинъ и женщинъ, окружавшихъ ближайшую ея пріятельницу Лину Гдовскую, сидѣвшую на диванѣ, подогнувъ подъ себя правую ногу и курившую папироску.
   Г-жѣ Гдовской было за тридцать, но шагахъ въ десяти она казалась еще совсѣмъ молодой, благодаря искусному употребленію косметиковъ и мастерству взбивать облачками жиденькія льняныя волосы, придававшія лицу безпечно-шаловливый видъ; къ обманчивому миражу молодости прибавляли сѣрые смѣлые глаза и рядъ блестящихъ зубовъ между постоянно смѣющимися губами, слишкомъ уже пунцовыми, чтобы быть натуральнаго цвѣта.
   Александра Васильевна Гдовская жила нѣсколько лѣтъ въ разлукѣ съ мужемъ. Промотавъ большую часть состоянія жены, г. Гдовскій домоталъ бы съ легкимъ сердцемъ остальную часть, еслибы заблаговременно не вступились вліятельные родственники. Сдѣлавшись самостоятельной и переживъ безъ особенно сильныхъ нравственныхъ потрясеній, вредныхъ для здоровья, нѣсколько романтическихъ приключеній за границей,-- г-жа Гдовская была, какъ говорится, обстрѣлена жизненнымъ опытомъ.
   Дружба ея съ княгиней началась въ Парижѣ. Онѣ встрѣтились въ томъ исключительномъ кругу мужчинъ и женщинъ,-- парижанъ и иностранцевъ всѣхъ націй,-- обожающихъ Парижъ, но ищущихъ въ немъ только удовлетвореніе своимъ утонченно развращеннымъ инстинктамъ. Вся суть, весь соблазнъ чуднаго города ограничивается для нихъ катаньемъ на-показъ въ Булонскомъ лѣсу, рысканьемъ по магазинамъ, театрамъ, обѣдами и ужинами тайкомъ въ отдѣльныхъ комнатахъ,-- посѣщеніемъ Moulin rouge, Chat noir и другихъ еще болѣе возбуждающихъ, эксцентрическихъ пріютовъ. Въ этой атмосферѣ одуряющей, извращенной веселости, нерѣдко встрѣчаются наши молодыя соотечественницы, вырвавшіяся на свободу изъ-подъ семейнаго и общественнаго контроля и подпорченныя уже нѣсколько дома.
   Въ Петербургѣ г-жа Гдовская и княгиня окончательно сблизились.
   Раздѣляя вполнѣ мнѣніе княгини насчетъ общества,-- находя его также невыносимо-скучнымъ и педантичнымъ и нисколько не стѣсняясь громко выражать свои впечатлѣнія,-- г-жа Гдовская вздохнула полными легкими, какъ только вступила въ кружокъ княгини, состоявшій какъ извѣстно, преимущественно изъ мужского персонала.
   Свойственное свѣту лицемѣріе и недостатокъ храбрости не допускали высказывать пріятельницамъ, насколько ихъ образъ жизни возбуждалъ неблагопріятныхъ толковъ; все ограничивалось со стороны свѣта едва уловимыми оттѣнками холодности, полуулыбками, сдержанностью въ сближеніи. Смѣлость сужденій возвращалась только въ ихъ отсутствіи. Ихъ бранили за небывалое безцеремонное обращеніе, безумно-раззорительную роскошь туалета, смѣлость, подчасъ циничность жаргона, бывшаго по слухамъ въ ходу у веселящихся парижскихъ дамъ и кокотокъ, а главное -- бранили за вредное вліяніе на нѣкоторыхъ молодыхъ женщинъ, начинавшихъ имъ подражать, скучая дома въ то время, какъ мужья проводили дни и ночи въ клубахъ, на охотѣ или съ товарищами, свившими гнѣздо въ балетномъ мірѣ. Г-жа Гдовская и княгиня не только не обращали вниманія на сѣтованія свѣта, но какъ бы умышленно ими бравировали. Онѣ называли чопорныхъ свѣтскихъ женщинъ,-- не выключая почтенныхъ, престарѣлыхъ родственницъ,-- "старыми кренделями", "vieuxcraquelins", и продолжали веселиться же-своему.
   Въ той группѣ, куда направлялась княгиня, было должно быть очень весело; взрывы смѣха не прерывались.
   -- Какъ жаль, Мими,-- такъ звали княгиню Можайскую въ интимномъ кругу,-- какъ жаль, что ты опоздала, и вы также старый селадонъ!-- заговорила г-жа Гдовская мужскимъ голосомъ съ хрипотой,-- сейчасъ Коко разсказывалъ намъ удивительныя вещи (она указала закуренною сигареткой на рыженькаго карапузика, съ выскакивающими глазами, какъ у придавленной лягушки),-- онъ разсказывалъ намъ какъ познакомился въ Moulin rouge съ la Goulue и Grille d`'égout; разсказывалъ о какомъ-то... Хи-хи-хи,-- необыкновенномъ вантрилогѣ... Онъ привезъ изъ Парижа множество новостей и цѣлый репертуаръ послѣднихъ шансонетокъ.
   -- Коко,-- jentil Коко,-- живо перебила княгиня,-- сейчасъ же что-нибудь спойте... Сейчасъ! Не смѣйте отказываться!
   -- Charmé!... только comment безъ аккомпанимента... Еслибъ была рояль...
   -- Пузыревъ! Пузыревъ!!-- крикнули въ одинъ голосъ княгиня и г-жа Гдовская.
   Мужчины и впереди всѣхъ маленькій Донцовъ бросились было его отыскивать, но Пузыревъ самъ явился.
   -- Пузыревъ, рояль!...У васъ вѣрно есть рояль?
   -- Конечно, но я пока велѣлъ поставить его въ билліардную.
   -- Онъ здѣсь нуженъ... Сюда его давайте... Сюда!...
   -- Heureux, mesdames, de vous servir,-- съ комическою церемонностью проговорилъ Пузыревъ, направляясь въ припрыжку къ билліардной.
   Коко Фификовъ былъ въ своемъ родѣ не послѣднимъ украшеніемъ въ кружкѣ княгини. Родившись, подобно ей, въ Парижѣ и тамъ выросшій, онъ остался парижаниномъ до послѣдней капли крови, несмотря на совершенно русское происхожденіе. Онъ говорилъ, картавя съ удареніемъ на букву р: "monpetit Figaro",-- "mon petit Paris -- ma petite brioche..." Проживъ въ Парижѣ небольшое состояніе, скрываясь въ послѣднее время отъ кредиторовъ, онъ случайно встрѣтилъ старую родственницу и былъ ею привезенъ въ Петербургъ. Благодаря ея протекціи, ему выхлопотали въ одномъ желѣзнодорожномъ обществѣ мѣсто временно исправляющаго должность сверхштатнаго члена временной коммиссіи съ жалованьемъ однакоже въ три тысячи рублей.
   -- Умѣетъ ли онъ что-нибудь дѣлать?-- освѣдомился директоръ.
   -- Еслибъ умѣлъ, ему ненадобно было бы искать такого мѣста и не просили бы объ этомъ,-- былъ отвѣтъ. Директоръ вполнѣ имъ удовлетворился, такъ какъ, взамѣнъ опредѣленія Фификова, сынъ его, по уговору, получилъ, благодаря той же протекціи, мѣсто въ одномъ министерствѣ. Коко исполнялъ свою обязанность аккуратно, разъ въ мѣсяцъ, когда надо было получать жалованье; сынъ директора не пропускалъ между тѣмъ дня, чтобы не сидѣть въ своемъ министерствѣ.
   Свободнаго времени оставалось вволю у Фификова; онъ проводилъ его, завтракая у одного, обѣдая у другого и всякій разъ вознаграждалъ хозяевъ дома и ихъ гостей пѣніемъ шансонетокъ, подражаніемъ актерамъ и пѣвцамъ, разсказами игривыхъ новостей, тщательно собираемыхъ отовсюду.
   Его находили очень забавнымъ и всюду приглашали.
   Услыша глухое рокотанье рояля, катившагося подъ усиліями четырехъ лакеевъ, которыми командовалъ Донцовъ, княгиня и ея пріятельница Гдовская встали съ своихъ мѣстъ и принялись звать остальныхъ лицъ, гулявшихъ и сидѣвшихъ въ разныхъ концахъ сада.
   -- Messietirs! Mesdames! Coco va chanter...-- слышался голосъ княгини.
   -- Messieurs, стулья, стулья!-- вторилъ мужественный голосъ г-жи Гдовской.
   Минуту спустя, почти все общество полукругомъ обступило рояль, на которомъ Коко бралъ аккорды.
   Въ числѣ дамъ находилась, между прочимъ, барышня Лу-лу, не успѣвшая выйти замужъ, но настолько уже самостоятельная и смѣлая, что являлась одна всюду, гдѣ только пахло суетой и веселостью; она отличалась выходками и сужденіями, отъ которыхъ,-- говорили,-- кости ея бабушки начинали кружиться и стукаться въ гробу. Родной ея дядя не даромъ утверждалъ, что изъ племянницы никогда не выйдетъ хорошей жены и матери. "Тутъ,-- приблялъ онъ, указывая на лобъ,-- слишкомъ много всякой требухи, а здѣсь,-- заключалъ онъ, указывая на сердце,-- ничего уже не осталось, все вывѣтрѣлось!" Изъ-за плеча Лу-лу смотрѣла высокая бѣлокурая Китти Елецкая и за нею, какъ бы случайно попавшій, Муратовъ; было еще нѣсколько молодыхъ дамъ и мужчинъ, между ними выдѣлялась хорошенькая, почти дѣтская головка Niai Липецкой, которая, несмотря на свое интересное положеніе, не могла устоять, чтобы не явиться на призывъ княгини. За дамами тѣснились мужчины. Головой выше всѣхъ, вытягивая длинную гусиную шею надъ отложнымъ въ углахъ воротникомъ рубашки, выглядывалъ секретарь иностраннаго посольства графъ Гукъ, а рядомъ съ нимъ выставлялась голова блондина, барона Зауеръ, дешевенькаго барона, какъ его называли, потому что онъ принадлежалъ не къ родовымъ баронамъ, съ голубою кровью въ жилахъ (они въ этомъ убѣждены), отличающей ихъ отъ остального человѣчества, а къ банкирскимъ баронамъ, и, притомъ, былъ глупъ до жалости. Его удачно сравнивалъ Муратовъ съ перевареною спаржей подъ кислымъ соусомъ.
   Къ общему удовольствію пропѣта была игривая пѣсенка, оканчивающаяся словами:
   
   "Coin, coin, coin!
   C'est le canard Tyrolien!"
   
   У Коко былъ женоподобный голосокъ, но онъ дополнялъ его выразительною комическою мимикой и къ концу каждаго куплета, удивительно вѣрнымъ подражаніемъ кваканью утки.
   Слѣдующія шансонетки были еще занимательнѣе; въ одной на голосъ: Ты помнишь ли! сообщалось письмо, посланное женщиной изъ больницы св. Лазаря къ ея возлюбленному, карманному вору:
   
   "C'est d'la prison que je t'écris
   Mon pauv-Polyte"...
   
   Въ другой пѣсенкѣ дѣло шло о спорящихъ изъ-за мужчины трехъ освирѣпѣвшихъ кокотокъ. Шансонетка оканчивалась словами:
   
   "C'est la brune, pirolé!
   C'est la blonde-pirolé!
   C'est la rousse-pirolé!"
   
   Съ послѣднимъ аккордомъ, покрытымъ шумными браво, весь садъ, какъ по волшебству, освѣтился электрическимъ свѣтомъ. Въ ту же минуту оркестръ заигралъ вальсъ.
   Муратовъ съ необыкновенною ловкостью подхватилъ стоявшую передъ нимъ бѣлокурую Китти Елецкую, иностранный секретарь графъ Гукъ -- княгиню, Донцовъ -- барышню Лу-лу, баронъ Зауеръ -- Nini Липецкую, остальные кавалеры другихъ дамъ, и все общество попарно вихремъ завертѣлось по залѣ.
   

XI.

   Хорошенькая Nini Липецкая по случаю своего интереснаго положенія не могла сдѣлать больше двухъ туровъ вальса. Баронъ усадилъ ее въ кресло, поклонился и побѣжалъ къ кузинѣ Ольгѣ Минской.
   -- Благодарю васъ, я не танцую!-- отвѣтила она.
   -- Какъ! Отчего?... Ah mon Dieu!... Позвольте въ такомъ случаѣ надѣяться на котильонъ.
   -- Благодарю васъ, я котильонъ также не буду танцовать.
   Банкирскому барону смертельно хотѣлось пригласить даму болѣе замѣтную, чѣмъ провинціалка, но онъ не смѣлъ ослушаться княгини, пославшей его пригласить родственницу.
   -- Помилуйте, но для котильона можно пожертвовать всѣмъ на свѣтѣ!-- продолжалъ убѣждать баронъ,-- le cotillon! C'est le rêve, la мечта всѣхъ насъ. Согласитесь танцовать, я покажу вамъ новую фигуру, нарочно сочинилъ ее для сегодняшняго дня... Двѣ ночи не спалъ, все обдумывалъ.
   Но и этотъ послѣдній аргументъ не тронулъ кузину; оглянувъ барона съ нѣкоторымъ удивленіемъ, она вторично поблагодарила его, повторивъ, что танцовать не желаетъ.
   Баронъ низко поклонился и побѣжалъ приглашать другую даму.
   Въ послѣдніе дни отказы Ольги, подъ предлогомъ головной боли, повторялись въ самомъ дѣлѣ слишкомъ уже часто, и замѣчаніе княгини по этому поводу было совершенно справедливо. Сначала княгиня посмѣивалась и нарочно посылала ей кавалеровъ. Примѣтивъ вскорѣ, что отказы и нелюбезность Ольги происходятъ вовсе не отъ дикости, какъ прежде казалось, но отъ угрюмости характера и нежеланія раздѣлять общую веселость, княгиня начинала жалѣть, что навязала себѣ провинціальную родственницу.
   Мысль выписать ее изъ деревни пришла ей какъ-то вдругъ, совершенно неожиданно. Намѣреніе, впрочемъ, было прекрасное, ей хотѣлось,-- писала она матери Ольги,-- "познакомиться со старшей ея дочерью и, вмѣстѣ съ тѣмъ, показать ей un temps soit peu, свѣтъ и повеселить ее".
   Старушка Минская находилась въ родствѣ съ княгиней по покойному мужу; она видѣлась съ ней въ послѣдній разъ вскорѣ послѣ ея брака съ княземъ и съ тѣхъ поръ поддерживала связь письмами, на которыя большею частью долго приходилось ждать отвѣта. Вспоминая съ гордою наивностью свои столичныя связи, старушка постоянно сѣтовала на ограниченность состоянія, мѣшавшее дочерямъ занять въ свѣтѣ мѣсто, принадлежавшее имъ по рожденію. Обрадованная тѣмъ, что ее не забыли столько же, сколько любезнымъ предложеніемъ, она поспѣшно снарядила дочь и, перекрестивъ ее несчетное число разъ, отправила въ дорогу.
   Княгиня пришла въ восхищенье при видѣ провинціалки; въ первые дни все, казалось, было забыто для кузины: La délicieuse, l'intéressante petite sauvageon,-- прозванную такъ, несмотря на то, что кузинѣ было уже двадцать два года и дикостью она не отличалась. Въ первый же день пріѣзда княгиня повезла ее въ oneру, на другой день въ концертъ; она объѣхала съ ней чуть ли не всѣ знакомые дома, накупила ей множество ненужныхъ вещей, свезла къ своей модисткѣ,-- словомъ, затормошила ее совершенно.
   Но увлеченіе, токады княгини не были продолжительны. Ей неожиданно пришла мысль о пикникѣ. Онъ вскорѣ до такой степени занялъ ея воображеніе, что кузина отошла на второй планъ.
   Ольга рада была отдохнуть послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ въ безпрерывной суетѣ; отъ непривычки она едва могла придти въ себя. Ясно было для нея одно только: первыя впечатлѣнія не оправдали ея ожиданій.
   Разочарованіе началось съ княгини. Всѣ ея разговоры, тщеславіе, суетливое желаніе играть роль, небрежное, почти презрительное обращеніе съ больнымъ, разслабленнымъ мужемъ,-- все это своимъ контрастомъ съ понятіями и чувствами Ольги произвело на нее удручающее впечатлѣніе, задержало первые ея порывы къ сближенію со столичною кузиной; ея ухаживанье, любезность, подарки скорѣе стѣсняли Ольгу, чѣмъ радовали. Предположивъ въ ней больше умѣнья скрывать свои чувства, она и тогда не могла бы обмануть княгини; отъ зоркой наблюдательности послѣдней ничего не ускользнуло. Восхищеніе улетучилось какъ бы само собою, ухаживанье и подарки прекратились.
   Княгиня, очевидно, тоже обманулась въ своихъ ожиданіяхъ. Она разсчитывала найти восторженную, наивно-забавную провинціалку, и, вмѣсто того, встрѣтила серьезную, сдержанную дѣвушку, способную, какъ видно, вселять скорѣе скуку, чѣмъ быть забавной. Ей уже сначала не понравилось что-то въ этихъ задумчивыхъ черныхъ глазахъ, въ сосредоточенномъ выраженіи лица, вопреки окружавшему веселью. Эгоизмъ княгини, капризность, избалованность не могли выносить чего бы то ни было, неотвѣчающаго ея вкусамъ и желаніямъ. Не прошло двухъ недѣль, какъ уже вмѣсто: L'intéressante, la charmante petite sauvageon, говорилось съ оттѣнкомъ легкой ироніи: Notre cousine de Saratoff... Въ охлажденіи княгини Ольга обвиняла самоё себя, свое неумѣнье себя сдерживать; она пробовала, старалась овладѣть собой. Но притворство никакъ не согласовалось съ ея прямою, честною натурой. Непривычка выражать лицомъ противоположное тому, что происходитъ въ душѣ, прибавляло только, противъ ея воли, неловкости въ обращеніи съ княгиней и лицами, которыя инстинктивно ей не нравились. Неловкость усиливалась также благодаря оттѣнку чего-то новаго, какъ бы принужденнаго со стороны лицъ, такъ недавно еще осаждавшихъ ее своимъ ухаживаньемъ и любезностями. Внѣшность отношеній оставалась та же; оттѣнокъ, тѣмъ не менѣе, былъ чувствителенъ, онъ заключался въ едва уловимыхъ интонаціяхъ голоса при встрѣчахъ или прощаньи. Bonjour М-lle Olga, или: М-lle Minsky; Bonjour М-lle Loulou!...Слова эти произносились такимъ образомъ, что въ однихъ звучала холодная необходимая учтивость, въ другихъ какъ бы умышленно подчеркивалась преувеличенная радость. Ольгѣ не откуда было знать, что вокальная музыка этого рода, практикуемая въ свѣтѣ сплошь и рядомъ, достигаетъ у нѣкоторыхъ дамъ такой утонченной виртуозности въ управленіи голосомъ, которой позавидовала бы сама Патти. Неловкость и смущеніе не помѣшали ей наблюдать и прислушиваться къ разгововорамъ молодыхъ людей, съ которыми случалось ей говорить и танцовать. Какое пренебреженье ко всякому интересу, какъ только рѣчь не касалась охоты, плоской насмѣшки, сплетни! Какая зависть къ чужому успѣху! Какое мнѣніе о своемъ значеніи, ничѣмъ лично не оправданномъ, и (что еще глупѣе), основанномъ на древности рода безъ особенныхъ даже заслугъ со стороны предковъ!
   Изъ представленныхъ ей мужчинъ она менѣе всего стѣснялась говорить съ двоюроднымъ братомъ князя Можайскаго, Саблуковымъ, пріѣхавшимъ на-дняхъ изъ Москвы; но ей пришлось говорить съ нимъ очень мало, такъ какъ онъ почти все время проводилъ у постели больного умирающаго дяди. Изъ женщинъ, съ которыми познакомила ее княгиня, болѣе другихъ была ей симпатична Китти Елецкая, за которой съ такимъ усердіемъ ухаживалъ Муратовъ. Но Ольга не знала этой подробности; она готова была бы привязаться къ Елецкой, еслибъ суета свѣта давала ей возможность чаще съ ней видѣться. Елецкая не звала ее къ себѣ, княгиня рѣже къ ней ѣздила, чѣмъ къ другимъ знакомымъ.
   Какъ только кончился вальсъ, княгиня, узнавъ отъ барона объ отказѣ Ольги, сдѣлала ей втихомолку маленькую сцену. Кузина кротко выслушала, но когда, передъ началомъ третьей кадрили, стали подходить къ ней съ приглашеніями, она, все-таки, всѣмъ отказала.
   

XI.

   Хорошенькая Nini Липецкая по случаю своего интереснаго положенія не могла сдѣлать больше двухъ туровъ вальса. Баронъ усадилъ ее въ кресло, поклонился и побѣжалъ къ кузинѣ Ольгѣ Минской.
   -- Благодарю васъ, я не танцую!-- отвѣтила она.
   -- Какъ! Отчего?... Ah mon Dieu!... Позвольте въ такомъ случаѣ надѣяться на котильонъ.
   -- Благодарю васъ, я котильонъ также не буду танцовать.
   Банкирскому барону смертельно хотѣлось пригласить даму болѣе замѣтную, чѣмъ провинціалка, но онъ не смѣлъ ослушаться княгини, пославшей его пригласить родственницу.
   -- Помилуйте, но для котильона можно пожертвовать всѣмъ на свѣтѣ!-- продолжалъ убѣждать баронъ,-- le cotillon! C'est le rêve, la мечта всѣхъ насъ. Согласитесь танцовать, я покажу вамъ новую фигуру, нарочно сочинилъ ее для сегодняшняго дня... Двѣ ночи не спалъ, все обдумывалъ.
   Но и этотъ послѣдній аргументъ не тронулъ кузину; оглянувъ барона съ нѣкоторымъ удивленіемъ, она вторично поблагодарила его, повторивъ, что танцовать не желаетъ.
   Баронъ низко поклонился и побѣжалъ приглашать другую даму.
   Въ послѣдніе дни отказы Ольги, подъ предлогомъ головной боли, повторялись въ самомъ дѣлѣ слишкомъ уже часто, и замѣчаніе княгини по этому поводу было совершенно справедливо. Сначала княгиня посмѣивалась и нарочно посылала ей кавалеровъ. Примѣтивъ вскорѣ, что отказы и нелюбезность Ольги происходятъ вовсе не отъ дикости, какъ прежде казалось, но отъ угрюмости характера и нежеланія раздѣлять общую веселость, княгиня начинала жалѣть, что навязала себѣ провинціальную родственницу.
   Мысль выписать ее изъ деревни пришла ей какъ-то вдругъ, совершенно неожиданно. Намѣреніе, впрочемъ, было прекрасное, ей хотѣлось,-- писала она матери Ольги,-- "познакомиться со старшей ея дочерью и, вмѣстѣ съ тѣмъ, показать ей un temps soit peu, свѣтъ и повеселить ее".
   Старушка Минская находилась въ родствѣ съ княгиней по покойному мужу; она видѣлась съ ней въ послѣдній разъ вскорѣ послѣ ея брака съ княземъ и съ тѣхъ поръ поддерживала связь письмами, на которыя большею частью долго приходилось ждать отвѣта. Вспоминая съ гордою наивностью свои столичныя связи, старушка постоянно сѣтовала на ограниченность состоянія, мѣшавшее дочерямъ занять въ свѣтѣ мѣсто, принадлежавшее имъ по рожденію. Обрадованная тѣмъ, что ее не забыли столько же, сколько любезнымъ предложеніемъ, она поспѣшно снарядила дочь и, перекрестивъ ее несчетное число разъ, отправила въ дорогу.
   Княгиня пришла въ восхищенье при видѣ провинціалки; въ первые дни все, казалось, было забыто для кузины: La délicieuse, l'intéressante petite sauvageon,-- прозванную такъ, несмотря на то, что кузинѣ было уже двадцать два года и дикостью она не отличалась. Въ первый же день пріѣзда княгиня повезла ее въ oneру, на другой день въ концертъ; она объѣхала съ ней чуть ли не всѣ знакомые дома, накупила ей множество ненужныхъ вещей, свезла къ своей модисткѣ,-- словомъ, затормошила ее совершенно.
   Но увлеченіе, токады княгини не были продолжительны. Ей неожиданно пришла мысль о пикникѣ. Онъ вскорѣ до такой степени занялъ ея воображеніе, что кузина отошла на второй планъ.
   Ольга рада была отдохнуть послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ въ безпрерывной суетѣ; отъ непривычки она едва могла придти въ себя. Ясно было для нея одно только: первыя впечатлѣнія не оправдали ея ожиданій.
   Разочарованіе началось съ княгини. Всѣ ея разговоры, тщеславіе, суетливое желаніе играть роль, небрежное, почти презрительное обращеніе съ больнымъ, разслабленнымъ мужемъ,-- все это своимъ контрастомъ съ понятіями и чувствами Ольги произвело на нее удручающее впечатлѣніе, задержало первые ея порывы къ сближенію со столичною кузиной; ея ухаживанье, любезность, подарки скорѣе стѣсняли Ольгу, чѣмъ радовали. Предположивъ въ ней больше умѣнья скрывать свои чувства, она и тогда не могла бы обмануть княгини; отъ зоркой наблюдательности послѣдней ничего не ускользнуло. Восхищеніе улетучилось какъ бы само собою, ухаживанье и подарки прекратились.
   Княгиня, очевидно, тоже обманулась въ своихъ ожиданіяхъ. Она разсчитывала найти восторженную, наивно-забавную провинціалку, и, вмѣсто того, встрѣтила серьезную, сдержанную дѣвушку, способную, какъ видно, вселять скорѣе скуку, чѣмъ быть забавной. Ей уже сначала не понравилось что-то въ этихъ задумчивыхъ черныхъ глазахъ, въ сосредоточенномъ выраженіи лица, вопреки окружавшему веселью. Эгоизмъ княгини, капризность, избалованность не могли выносить чего бы то ни было, неотвѣчающаго ея вкусамъ и желаніямъ. Не прошло двухъ недѣль, какъ уже вмѣсто: L'intéressante, la charmante petite sauvageon, говорилось съ оттѣнкомъ легкой ироніи: Notre cousine de Saratoff... Въ охлажденіи княгини Ольга обвиняла самоё себя, свое неумѣнье себя сдерживать; она пробовала, старалась овладѣть собой. Но притворство никакъ не согласовалось съ ея прямою, честною натурой. Непривычка выражать лицомъ противоположное тому, что происходитъ въ душѣ, прибавляло только, противъ ея воли, неловкости въ обращеніи съ княгиней и лицами, которыя инстинктивно ей не нравились. Неловкость усиливалась также благодаря оттѣнку чего-то новаго, какъ бы принужденнаго со стороны лицъ, такъ недавно еще осаждавшихъ ее своимъ ухаживаньемъ и любезностями. Внѣшность отношеній оставалась та же; оттѣнокъ, тѣмъ не менѣе, былъ чувствителенъ, онъ заключался въ едва уловимыхъ интонаціяхъ голоса при встрѣчахъ или прощаньи. Bonjour М-lle Olga, или: М-lle Minsky; Bonjour М-lle Loulou!...Слова эти произносились такимъ образомъ, что въ однихъ звучала холодная необходимая учтивость, въ другихъ какъ бы умышленно подчеркивалась преувеличенная радость. Ольгѣ не откуда было знать, что вокальная музыка этого рода, практикуемая въ свѣтѣ сплошь и рядомъ, достигаетъ у нѣкоторыхъ дамъ такой утонченной виртуозности въ управленіи голосомъ, которой позавидовала бы сама Патти. Неловкость и смущеніе не помѣшали ей наблюдать и прислушиваться къ разгововорамъ молодыхъ людей, съ которыми случалось ей говорить и танцовать. Какое пренебреженье ко всякому интересу, какъ только рѣчь не касалась охоты, плоской насмѣшки, сплетни! Какая зависть къ чужому успѣху! Какое мнѣніе о своемъ значеніи, ничѣмъ лично не оправданномъ, и что еще глупѣе, основанномъ на древности рода безъ особенныхъ даже заслугъ со стороны предковъ!
   Изъ представленныхъ ей мужчинъ она менѣе всего стѣснялась говорить съ двоюроднымъ братомъ князя Можайскаго, Саблуковымъ, пріѣхавшимъ на-дняхъ изъ Москвы; но ей пришлось говорить съ нимъ очень мало, такъ какъ онъ почти все время проводилъ у постели больного умирающаго дяди. Изъ женщинъ, съ которыми познакомила ее княгиня, болѣе другихъ была ей симпатична Китти Елецкая, за которой съ такимъ усердіемъ ухаживалъ Муратовъ. Но Ольга не знала этой подробности; она готова была бы привязаться къ Елецкой, еслибъ суета свѣта давала ей возможность чаще съ ней видѣться. Елецкая не звала ее къ себѣ, княгиня рѣже къ ней ѣздила, чѣмъ къ другимъ знакомымъ.
   Какъ только кончился вальсъ, княгиня, узнавъ отъ барона объ отказѣ Ольги, сдѣлала ей втихомолку маленькую сцену. Кузина кротко выслушала, но когда, передъ началомъ третьей кадрили, стали подходить къ ней съ приглашеніями, она, все-таки, всѣмъ отказала.
   

XII.

   Въ танцахъ участвовало не все общество, приглашенное княгиней. Не танцующіе дѣлились на двѣ группы: одна находилась въ боскетѣ, предназначенномъ для играющихъ въ карты, другая -- въ билліардной. Сюда послѣ завтрака собралось нѣсколько мужчинъ, преимущественно женатыхъ, бѣжавшихъ отъ танцевъ, кто по лѣности, кто изъ желанія укрыться отъ тяжкой обязанности любезничать съ дамами, вѣчно стѣсняющими какими-то мудрыми отвлеченными разговорами, вычитанными, по всей вѣроятности, наканунѣ изъ книгъ. Тутъ находились: пучеглазый мужъ Китти Елецкой, которая такъ нравилась кузинѣ Ольгѣ, былъ князь Можайскій, было еще нѣсколько человѣкъ штатскихъ и военныхъ.
   Здѣсь, какъ вообще въ каждомъ почти собраніи мужчинъ, вниманіе, прежде всего, приковывалъ извѣстный чудакъ и богачъ Байдаровъ. Онъ лежалъ въ растяжку на диванѣ, подложивъ подъ ноги гору подушекъ, курилъ черную сигару и, время отъ времени, прихлебывалъ коньякъ изъ рюмочки, поставленной подъ рукой рядомъ съ бутылкой. Несмотря на такую невыгодную позу, легко было себѣ представить отчего такъ еще недавно засматривались на него женщины и чему завидовали мужчины: ростъ, складъ тѣла, начинавшаго полнѣть къ тридцати пяти годамъ, черты лица и вообще вся голова, точно отформованная на античной римской модели, показывали, что со стороны природы приложено было желанье устроить все къ лучшему; не останавливаясь на внѣшней оболочкѣ своего баловня, она дала ему также нѣкоторую долю ума и доброе сердце. Къ сожалѣнію, какъ только дѣло природы было кончено и работа перешла въ заботливыя руки родителей и благонамѣренныхъ воспитателей, физическое развитіе баловня замѣтно стало опережать умственныя и нравственныя качества. Уродливое воспитаніе, притворныя поклоненіе и лесть, преждевременное знакомство съ богатствомъ и его преимуществами, просачиваясь мало-помалу въ добрыя качества, произвели такой винегретъ, въ которомъ разобраться было весьма трудно.
   Извращенное воспитаніе и также фатальное дѣйствіе наслѣдственнаго богатства не замедлили высказаться. Къ двадцати пяти годамъ выработался капризный самодуръ, не знавшій предѣла своимъ фантазіямъ, управляемый не разсудкомъ, а впечатлѣніемъ минуты.
   Десять разъ въ день мѣнялось расположеніе его духа. Наступало счастливое настроеніе,-- онъ былъ добръ, веселъ, уменъ, великодушенъ, щедрою рукой раздавалъ деньги, не справляясь о ихъ употребленіи. Въ тотъ же день, иногда часъ спустя, совершалось полное превращеніе; лучше было съ нимъ тогда не встрѣчаться; онъ становился нестерпимо грубымъ, раздраженно привязывался къ каждому слову, дѣлалъ сцены за лишній рубль въ счетахъ, отвѣчалъ на вопросы презрительнымъ взглядомъ черезъ плечо, заводилъ исторіи, кончавшіяся три раза дуэлью и разъ чуть не поплатился жизнью.
   Пресыщенный до мозга костей избыткомъ наслажденій, избалованный снисходительностью общества, податливостью угодниковъ, любовницами дома и за границей, Байдаровъ въ лучшіе, зрѣлые годы олицетворялъ личность, лишенную равновѣсія, психопата, не способнаго слѣдовать опредѣленному пути, отдаться какому-нибудь занятію, подчиниться какой бы то ни было дисциплинѣ. Онъ положительно не зналъ, что съ собою дѣлать, куда дѣвать остатокъ силъ. Овдовѣвъ (онъ былъ женатъ на родной сестрѣ князя Можайскаго и потерялъ ее пять лѣтъ тому назадъ), Байдаровъ, хотя не былъ особенно вѣрнымъ и нѣжнымъ супругомъ, окончательно какъ бы потерялъ почву подъ ногами; съ этого времени проявилась въ немъ явная наклонность къ злоупотребленію крѣпкими напитками,-- слабость, унаслѣдованная отъ предковъ вмѣстѣ съ богатствомъ. Въ самой его наружности произошли перемѣны: тонкія черты красиваго лица, закругленнаго теперь ожирѣніемъ, видимо загрубѣли; щеки обрюзгли; вмѣсто свѣжаго, здороваго румянца установился сѣро-фіолетовый болѣзненный оттѣнокъ. Глаза только сохранили прежнюю красоту; выраженіе было только другое: изъ-подъ отяжелѣвшихъ вѣкъ они смотрѣли мутно, разсѣянно, ничѣмъ, повидимому, не интересуясь.
   Вмѣстѣ съ физическимъ и нравственнымъ распаденіемъ признаки самодурства еще замѣтнѣе стали обнаруживаться. Неожиданно, безъ всякой надобности, продалъ онъ за безцѣнокъ великолѣпный прадѣдовскій домъ и переселился въ наемную квартиру, которую неожиданно также бросилъ, купилъ яхту и отправился путешествовать вокругъ свѣта; доѣхавъ до Александріи, онъ остановился въ Каирѣ, но спустя нѣсколько дней возвратился въ Марсель и основался въ Парижѣ.
   Появленіе его въ Петербургѣ всегда свидѣтельствовало, что онъ остался чѣмъ-нибудь недоволенъ въ Парижѣ.
   Въ настоящій пріѣздъ капризомъ его было недоброжелательство къ Пузыреву.
   Никогда не бывая у него изъ принципа, какъ онъ выражался, Байдаровъ ни за что не пріѣхалъ бы въ его садъ, еслибъ въ добрую минуту не далъ честное слово княгинѣ быть на ея пикникѣ; ему не хотѣлось также обидѣть зятя, князя Можайскаго. Онъ называлъ его не иначе, какъ pauvre sire, но цѣнилъ въ немъ древность рода, которымъ также тщеславился, забывая, что аристократическія традиціи собственной его фамиліи не переходили за предѣлы царствованія императрицы Екатерины II.
   Байдаровъ не выносилъ Пузырева по многимъ причинамъ: начать съ того, что ему съ перваго взгляда не понравилась его физіономія; во-вторыхъ, онъ встрѣчалъ въ немъ соперника по богатству; въ-третьихъ, его постоянно раздражала дерзкая увѣренность, съ какою Пузыревъ держалъ себя въ обществѣ; кстати ужъ, не разбирая, справедливо или нѣтъ, Байдаровъ срывалъ на Пузыревѣ раздраженіе противъ общества, давшаго такъ легко обольстить себя его кормленіемъ и угодничествомъ.
   Пузыревъ, которому хорошо были извѣстны чувства къ нему Байдарова, тщательно из.бѣгалъ съ нимъ встрѣчи; когда же встрѣчался, всегда, какъ человѣкъ осторожный, старался, сколько допускало самолюбіе, казаться предупредительнымъ; онъ разсчитывалъ такимъ способомъ отвлечь потокъ злоязычія, направленный въ его сторону; старанія эти были, однакожъ, совершенно тщетны.
   Не успѣлъ Байдаровъ уладиться на диванѣ и закурить сигару, какъ уже рѣчь зашла о Пузыревѣ.
   -- Quel animal!-- провозгласилъ Байдаровъ, находившійся, повидимому, въ миролюбивомъ настроеніи, несмотря на частое прикладыванье къ коньяку,-- меня больше всего удивляетъ твоя жена,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ зятю,-- какая была ей надобность устраивать здѣсь именно этотъ пикникъ.
   -- Онъ самъ предложилъ.
   -- Предложилъ! Вотъ этими-то самыми способами, т.-е. принимая отъ него всякія одолженія въ видѣ зимнихъ садовъ и обѣдовъ, скрѣпляете вы его связь съ обществомъ. Не даромъ cet animal возмечталъ о себѣ, сталъ держать себя съ такою нахальною самоувѣренностью.
   -- Зазнаваться свойственно всѣмъ выскочкамъ, tout parvenu veut jouer du gentillome!-- замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ.
   -- Особенно когда они встрѣчаютъ такую поддержку!-- сказалъ другой, желавшій угодить Байдарову.-- Я сейчасъ могу привести образчикъ дерзости Пузырева: на-дняхъ случайно заѣзжаетъ онъ въ мастерскую къ какому-то художнику; тотъ на другой день летитъ къ нему съ визитомъ. "Отчего вы не взяли съ собой вашу мастерскую?-- спрашиваетъ Пузыревъ. Художникъ растерялся.-- Я, вѣдь, пріѣзжалъ вовсе не къ вамъ, а въ вашу мастерскую",-- довершилъ Пузыревъ.
   -- Quel animal!-- воскликнулъ опять Байдаровъ.-- У васъ въ Петербургѣ только и слышишь: общество упало, понизилось... Иначе быть не можетъ: степень его паденія объясняется степенью возвышенія Пузыревыхъ!
   -- Какимъ бы ни былъ Пузыревъ,-- я его мало знаю,-- но, по-моему, тѣ, которые ѣдятъ его хлѣбъ и бранятъ его, гораздо хуже его самого,-- нерѣшительно сказалъ князь.
   -- Гм... гм... на нашъ счетъ,-- промычалъ пучеглазый офицеръ Елецкій.
   -- Нисколько... Я никогда не слыхалъ, чтобы ты бранилъ его... Вотъ онъ -- другое дѣло,-- заключилъ князь, указывая на зятя,-- только, кажется, слишкомъ ужъ преувеличиваетъ.
   -- Преувеличиваю!-- нетерпѣливо оборвалъ Байдаровъ и тутъ же тоненькимъ, жалостливымъ голоскомъ прибавилъ: -- Фла-фла, mon bon ami, я тебя очень люблю, ты это знаешь, mais tu n'es qu'un serin!
   Князь, привыкшій къ подобнымъ выходкамъ зятя, добродушно усмѣхнулся; остальные показали видъ, какъ будто ничего не слышали.
   -- По-моему, что противно въ Пузыревѣ, это -- то, что у него ничего не дѣлается безъ разсчета,-- замѣтилъ первый собесѣдникъ,-- вездѣ видна подкладка! Я никогда у него не былъ, но меня увѣряли,-- стоитъ взглянуть, напримѣръ, на подборъ лицъ, приглашенныхъ на его обѣды, чтобы понять, что и тутъ дѣло не дѣлается спроста, всегда съ комбинаціей... Одни приглашаются изъ тщеславнаго побужденія, другіе -- съ цѣлью ихъ забавлять, третьи потому, что будутъ особенно пріятны или нужны тѣмъ, кто самъ нуженъ хозяину дома, и т. д.
   -- Да, но въ этихъ случаяхъ комбинація не всегда удачна,-- замѣтилъ второй собесѣдникъ.-- Я также никогда у него не былъ, но слышалъ отъ приглашаемыхъ: въ столовой съ нимъ любезны, въ гостиной надъ нимъ подшучиваютъ, выходя на улицу бранятъ на всѣ корки... Не совсѣмъ вѣрно стало-быть замѣчаніе, что главнымъ его покровителемъ является его поваръ.
   -- Если не главнымъ, то однимъ изъ существенныхъ!-- перебилъ Байдаровъ.-- Я предлагаю, когда Пузыревъ умретъ, вырѣзать на его памятникѣ, вмѣсто всякихъ надписей, меню его обѣдовъ.
   Всѣ засмѣялись, но тотчасъ же умолкли при видѣ входившаго Пузырева.
   Съ обычною развязностью, но съ притворно-веселымъ, безпечнымъ видомъ обратился онъ къ присутствующимъ:
   -- Меня прислали къ вамъ дамы,-- проговорилъ онъ своимъ пискливымъ голосомъ,-- спрашиваютъ, что вы всѣ здѣсь дѣлаете? зачѣмъ не показываетесь?
   -- Много такихъ дамъ?-- спросилъ Байдаровъ.
   -- Право, не знаю.
   -- Справьтесь!-- дерзко сказалъ Байдаровъ.
   -- Справляться нечего!-- возразилъ Пузыревъ, стараясь овладѣть собой и продолжая показывать веселый видъ,-- всѣ дамы... всѣ спрашиваютъ, отчего вы не танцуете?...
   -- Передайте дамамъ, что я готовъ танцовать, но только подъ условіемъ,-- танцовать качучу и не иначе, какъ съ вами: вы за даму, я за кавалера.
   -- Toujours le même... ха, ха...-- отшучиваясь, пролепеталъ Пузыревъ.
   -- Да, toujours le même!-- крикнулъ Байдаровъ.
   На лицѣ Пузырева показались красныя пятна; въ эту минуту онъ готовъ былъ раздавить Байдарова, но снова овладѣлъ собою. Опасаясь новой выходки, онъ захихикалъ и, ловко повернувъ заднею частью своего тѣла, юркнулъ въ дверь.
   -- Qu'est-ce qu'il me veut-cet animall!-- на этотъ разъ уже раздраженно проговорилъ Байдаровъ.
   -- Перестань, услышитъ,-- замѣтилъ князь Можайскій.
   -- Ah, par exemple, je m'en fiche bien! -- возразилъ зять, пуская въ стѣну окурокъ сигары.
   

XIII.

   Въ залѣ сада, между тѣмъ, танцы смѣнялись одинъ другимъ. Донцовъ продолжалъ производить чудеса не только въ хореографическомъ искусствѣ, но въ подвижности и быстротѣ, съ какими, танцуя, онъ въ то же время успѣвалъ подхватить на-лету упавшій платокъ или вѣеръ, успѣвалъ подать стулъ, сочинить на мѣстѣ новую фигуру и тутъ же смѣшить прибаутками и комическими выходками.
   -- Il est impayable!-- говорила княгиня.
   -- Impayable!-- повторяли другіе.
   Донцовъ дѣйствительно много способствовалъ къ оживленію, тому entrain, который, невольно захватывая каждаго изъ участвующихъ, сообщается всей группѣ танцующихъ Казалось, бѣшеный вихрь ворвался вдругъ въ залу: пары стремительно неслись по паркету, кружились, расходились, сталкиваясь; шарканье подошвъ, постукиванье каблуковъ, шелестъ платьевъ, восклицанія, хохотъ, визгъ скрипокъ, темпъ оркестра какъ будто усиливали нервное возбужденіе танцующихъ и придавали общей картинѣ характеръ чего-то вакхическаго; глаза дамъ блестѣли, щеки горѣли, грудь колыхалась, съ трудомъ переводя духъ. Но расходившіеся кавалеры съ новымъ азартомъ, точно брали крѣпости, подскакивали къ дамамъ, быстрымъ движеніемъ подхватывали ихъ за талію, перебрасывали ихъ на-лету одинъ другому и, жадно посматривая разгорѣвшимися глазами на ихъ голыя шеи, уши, затылокъ, нашептывая имъ любезности, вертѣли ими на всевозможные лады.
   Муратовъ, танцовавшій чаще другихъ съ Китти Елецкой, усадилъ ее въ кресло, какъ только изъ билліардной показался ея мужъ, сопровождаемый другимъ офицеромъ.
   Елецкой подошелъ къ женѣ.
   -- Не довольно ли?-- спросилъ онъ сонливымъ голосомъ.
   -- Какъ? Ты хочешь уѣхать?-- спросила, краснѣя, жена.
   -- Я едва держусь на ногахъ отъ усталости, а завтра ученье въ манежѣ... Поѣдемъ...-- началъ мужъ, но княгиня Можайская была уже тутъ и безцеремонно ухватила его за рукавъ.
   -- Какъ? Что? Бхать?... Вотъ что выдумалъ... C'est trop fort! Китти останется! Можете сами ѣхать! Вы не танцуете и намъ не нужны! Подите-ка лучше отыщите моего мужа и позовите его ко мнѣ.
   Толстякъ пожалъ плечами и направился къ билліардной, но, проходя мимо товарища, шепнулъ ему скороговоркой: "Сказалъ ей: умираю отъ усталости et me voila! Поѣзжай и пригласи свою Жульетъ обѣдать къ Кюба... знаешь угловую комнату... я потолкаюсь здѣсь еще полчасика для виду и черезъ часъ -- къ вамъ.
   Послѣднія слова произнесены были уже въ билліардной.
   Минуты двѣ спустя въ залѣ показался князь.
   -- Serge!-- крикнула княгиня, махая ему издали вѣеромъ,-- скорѣй!... Comme tu es long, mon chér! Мы придумали вотъ что: перемѣнить обѣдъ на ужинъ,-- теперь и безъ того поздно обѣдать,-- рѣшили всѣмъ отправиться ужинать къ Félicien, знаешь, тамъ, на Каменномъ острову... Будь милъ, поѣзжай туда и закажи ужинъ...
   -- Я пошлю Илью.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, самъ поѣзжай... Ахъ, да, забыла спросить: посылалъ ли ты отсюда депешу спросить: какъ дядя Athanase?
   -- Сейчасъ только прислалъ отвѣтъ Володя Саблуковъ: "совсѣхъ плохъ, ждутъ съ минуты на минуту".
   -- Ah, mon Dieu. Не сегодня бы только, не сегодня! Разстроитъ весь нашъ праздникъ... Ужъ лучше завтра бы умеръ... Такъ будь милъ, поѣзжай къ Félicien... Я всѣхъ уже пригласила. Sois jentil, fais bien les choses.
   Князь не возражалъ; отойдя нѣсколько шаговъ и проговоривъ свое обычное: "Это, однакожъ, чортъ знаетъ что такое!",-- онъ тоскливо оглянулъ еще разъ садъ и направился къ выходу.
   -- Mon mari (она терпѣть не могла говорить: мужъ),-- сейчасъ получилъ телеграмму: дядя Atkanase очень плохъ,-- разсказывала княгиня, переходя отъ одного къ другому и сообщая свои опасенія.
   -- Ничего, княгиня, не сокрушайтесь заранѣе; вы знаете, въ этихъ случаяхъ всегда преувеличиваютъ опасность; у страха глаза велики, какъ говоритъ пословица,-- замѣтилъ Муратовъ.
   Слова Муратова возвратили прерванную веселость, но, все-таки, время отъ времени то у того, то у другого невольно набѣгала мысль: "Умеръ бы лучше ужъ завтра, чѣмъ сегодня! Не все ли ему равно!"
   Въ то время, какъ Илья и нѣсколько лакеевъ разносили мороженое и прохладительное питье, Муратовъ, Донцовъ и еще двое мужчинъ, отойдя нѣсколько въ сторону, бесѣдовали, передавая другъ другу свои соображенія насчетъ предстоящаго котильона.
   Къ нимъ вскорѣ присоединились Лина Гдовская, ведя подъ руку Nini Липецкую, и барышню Лу-лу, оставившую своихъ пріятельницъ шептаться съ ихъ кавалерами и, очевидно, стѣснявшихся ея присутствіемъ; подошли еще двѣ-три дамы съ кавалерами, за ними показалась княгиня Можайская. Шагахъ въ трехъ за нею, съ озабоченною важностью въ чертахъ, выступалъ Илья и два лакея, державшіе серебряные подносы съ уложенными на нихъ маленькими букетами, бумажными золочеными звѣздами, разнообразными значкими, перевязанными лентами, и другими принадлежностями котильона.
   -- Отлично!-- воскликнулъ подоспѣвшій Донцовъ, какъ только подносы поставлены были на столѣ и люди удалились,-- но знаете, что, княгиня,-- добавилъ онъ, оглядывая присутствующихъ смѣющимися глазами,-- еслибъ вмѣсто этихъ прекрасныхъ котильонныхъ сувенировъ дамы согласились пришпиливать къ обшлагамъ фрака и мундира разорванные векселя ихъ кавалеровъ, многіе изъ нихъ,-- я увѣренъ,-- были бы больше осчастливлены... C'est une idée са! Ей-Богу!...
   Разговоръ прерванъ былъ оркестромъ, который заигралъ вальсъ. Всѣ опять завертѣлись, точно новый бѣшеный вихрь внезапно ворвался въ залу.
   

XIV.

   Отказываясь отъ танцевъ въ теченіе цѣлаго дня, Ольга Минская очень хорошо понимала, что усиливаетъ этимъ нерасположеніе княгини, не стѣснявшейся обращаться къ ней съ холодностью, примѣтной даже для постороннихъ. Но предстоящія объясненія съ кузиной и соображенія казаться оригинальной въ глазахъ ея пріятелей и пріятельницъ промелькнули только въ ея памяти. Она скоро возвратилась къ мыслямъ, которыя въ эти послѣдніе дни занимали ее. Она переживала душевное настроеніе, знакомое всѣмъ впечатлительнымъ натурамъ, перенесеннымъ вдругъ изъ тихаго семейнаго круга въ шумное общество новыхъ, незнакомыхъ лицъ. Сегодня особенно почему-то видъ веселящихся людей рождалъ въ ея душѣ обратное дѣйствіе: чувство грусти, потребность къ уединенію, нежеланіе говорить и слушать. Она была довольна тѣмъ, что ее подъ конецъ оставили въ покоѣ. Она воспользовалась этими минутами, чтобы пройти въ ту часть сада, которая была устроена въ видѣ тропическаго лѣса. Разъ только, проходя мимо, удалось ей туда заглянуть. Контрастъ этого угла съ шумною, блестящею залой отвѣчалъ какъ нельзя лучше теперешнему ея настроенію.
   Таинственный полумракъ сообщался густотою растеній, пропускавшихъ слабый свѣтъ съ боковъ и изъ потолка танцовальной залы; мѣстами, въ сторонѣ отъ извилистыхъ дорожекъ, встрѣчались совершенно темныя углубленія,-- родъ нищей,-- заслоняемыя группами банановъ, вѣеровидными пальмами и тѣсно переплетенными растеніями. Ольга остановилась въ одномъ изъ такихъ углубленій, сѣла въ плетеное кресло и задумалась.
   Впечатлѣнія дней, проведенныхъ въ домѣ столичной родственницы, стали проходить въ ея памяти. Прежде всего остановилась она на тѣхъ первыхъ вечерахъ, когда робко, съ замираніемъ сердца входила она въ гостиную князя. Отъ непривычки къ шумной, суетливой жизни первое впечатлѣніе было похоже на то, какъ будто она неожиданно упала въ водоворотъ и закружилась въ немъ почти до потери сознанія. Ночью только, лежа въ постели, могла она собраться съ мыслями. Она невольно улыбнулась, вспомнивъ свои мечты въ то время, какъ ѣхала изъ деревни.
   "Можетъ ли быть,-- продолжала она думать,-- чтобы "свѣтъ", о которомъ такъ часто разсказывала ей мать, такъ скоро могъ перемѣниться? Можетъ ли быть, чтобы все въ немъ отмѣчалось такой страшной пустотой, такой праздностью жизни, фальшью, эгоизмомъ, безумнымъ бросаніемъ денегъ, не останавливаясь ни минуты на мысли, откуда берутся эти деньги и какимъ трудомъ онѣ получаются! Быть не можетъ! Кружокъ княгини составляетъ, вѣроятно, какую-нибудь особую, исключительную часть того "свѣта", о которомъ слышала она разсказы".
   Впечатлѣнія, проходившія такимъ образомъ въ ея памяти, убѣждали ее, уже не первый разъ, что она ошиблась въ своихъ ожиданіяхъ, что она здѣсь совершенно чужая. Не первый разъ также сердце ея наполнилось тоскою, желаніемъ возвратиться въ родное гнѣздо, гдѣ такъ мирно, такъ безмятежно счастливо провела она свою жизнь съ тѣми, кто былъ ей близокъ и дорогъ... Вотъ ужъ въ зелени стараго сада показалась крыша родного дома... Дальше, на косогорѣ, облитомъ заходящимъ солнцемъ, виднѣются избы, ослѣпительно блистая маленькими окнами... Справа выдѣляется бѣлая церковь съ оградой знакомаго кладбища... Ниже, между ветлами, сверкнули изгибы рѣчки и лѣвѣе открылась мельница съ ея скворешницей... Она и сестры перешли уже плотину, направляясь къ любимой березовой рощѣ... Мягкой, золотистою волной стелется дозрѣвающая рожь, испещренная до половины роста васильками и вьющейся павиликой; надъ полемъ, въ безоблачномъ лучезарномъ небѣ, заливаются жаворонки... Слышится въ этихъ звукахъ что-то радостное, отвѣчающее настроенію сердца и безъ того уже полнаго неизъяснимымъ радостнымъ чувствомъ... Какъ хорошо вокругъ! Какъ хороша жизнь, какъ раскрывается душа ко всему высокому и прекрасному! Нѣтъ, нѣтъ! Она не хочетъ больше оставаться у свѣтской кузины! Она ей больше, чѣмъ чужая! Сегодня же, возвратясь въ городъ, напишетъ она матери, прося придумать предлогъ, чтобы скорѣе, скорѣе выписать ее домой...
   Шорохъ, раздавшійся въ десяти шагахъ, заставилъ ее очнуться; обративъ глаза въ ту сторону, она различила между вѣтвями, въ блѣдно-голубоватомъ полусвѣтѣ, лицо Муратова и, рядомъ съ нимъ, Китти Елецкую, которая болѣе другихъ была ей по-сердцу. Не успѣла Ольга сдѣлать движеніе, какъ послышался поцѣлуй; знакомый голосъ приковалъ ее къ мѣсту:
   -- Бога ради... Уйдемте... Насъ могли замѣтить...
   -- Клянусь вамъ, никто не замѣтилъ... Одну минуту... минуту только! Китти, Китти... Я васъ люблю! Люблю безъ памяти! Вы это знаете!-- торопливо шепталъ мужской голосъ.-- Какая вамъ радость терзать меня?... Скажите только,-- когда? Гдѣ... Одно, одно только слово...
   -- Мой мужъ...-- проговорила Елецкая голосомъ, въ которомъ было что-то скорбное, молящее.
   -- Вашъ мужъ! Но, Боже мой! Развѣ онъ васъ цѣнитъ, любитъ, понимаетъ? Вы сами хорошо это знаете... Онъ недостоинъ васъ... А я... я люблю васъ безумно... Но вы -- вы безжалостны! Скажите же, когда?... Гдѣ?
   -- Завтра... въ два часа...-- едва слышно прошепталъ женскій удалявшійся голосъ, заглушенный спѣшными поцѣлуями.
   Смѣсь изумленія и испуга овладѣли Ольгой; въ глазахъ ея помутилось; вся кровь бросилась ей въ голову; сердце ея колотилось; руки и ноги дрожали.
   Она быстро поднялась съ мѣста и, почти безсознательно ступая по извилистой дорожкѣ, внезапно очутилась въ освѣщенномъ боскетѣ, гдѣ четверо играли въ карты и двое сидѣли подлѣ, ожидая, вѣроятно, очереди. Изъ двухъ послѣднихъ ей были знакомы крашеный генералъ, ухаживавшій за кузиной, и пожилая дама, тетка барышни Лулу, прозванная въ кругу княгини тетюшей за непроходимую ея глупость.
   -- А! М-le Olga! Вотъ сюрпризъ! Какъ неожиданно!... Развѣ вы не танцуете котильонъ?
   -- Нѣтъ... Мнѣ нездоровится...-- взволнованнымъ голосомъ проговорила Ольга, поклонилась и поспѣшно вышла изъ боскета.
   Котильонъ былъ въ полномъ разгарѣ. Никто не замѣтилъ, какъ она прошла дальней стороной залы къ выходу. Тутъ она встрѣтила Илью и просила его подать ей сани, сказавъ, что тотчасъ же вышлетъ ихъ обратно.
   

XV.

   -- Интересный типъ брюнетки! Jolis yeux!-- проговорилъ крашеный генералъ, какъ только Ольга скрылась.-- Немножко робка, застѣнчива, но это скоро пройдетъ,-- отшлифуется... Я часто встрѣчалъ ее у княгини.
   -- Еще бы! La reine вашего вѣтренаго сердца!... Успокойтесь,-- говорю не изъ ревности!...-- перебила игравшая въ карты графиня Пинская,-- коротенькая, рыженькая дама, съ задорно-вздернутымъ, завостреннымъ на концѣ носикомъ, одержимая нервнымъ подергиваньемъ лица и плечъ. Ее звали въ обществѣ Випериной Перфидовной,-- прозвищемъ, доставшимся ей не даромъ; ея злой языкъ, жалившій какъ шило, никого рѣшительно не щадилъ. Когда она собиралась язвить, губы ея сжимались, образуя трубочку, передвигавшуюся то въ одну сторону, то въ другую, и, въ то же время, въ глазахъ табачнаго цвѣта появлялся зловѣщій зеленоватый блескъ, какъ у змѣи, которой наступили на хвостъ. Партнеромъ ея былъ совершенно лысый дипломатъ Синекуровъ, сдѣлавшій блестящую карьеру тѣмъ, что всю свою жизнь находилъ все прекраснымъ или отмалчивался, пріятно, хотя отчасти таинственно, улыбаясь. Еслибъ въ его присутствіи дурно отозвались о Стенькѣ Разинѣ, онъ и тогда не утерпѣлъ бы сказать: "Да, конечно... Гм... гм... но нельзя всему безусловно вѣрить... Разинъ, быть можетъ, былъ хорошій семьянинъ, любилъ своихъ дѣтей..." и т. д.
   Заступничество и похвалы такого рода, принятыя какъ правило жизни и практикуемыя съ приправкой добродушной улыбки, всегда почти служатъ въ глазахъ дамъ отраженіемъ прекрасныхъ душевныхъ качествъ; въ угодливость дамамъ мнѣніе распространяется дальше и подъ конецъ уже во всемъ обществѣ устанавливается репутація благодушнаго человѣка -- de l'homme bienveillant!
   По правую руку дипломата сидѣлъ старый сановникъ съ умнымъ, веселымъ лицомъ, бѣлыми, какъ снѣгъ, волосами и не по лѣтамъ живыми глазами. Его часто можно было встрѣтить въ обществѣ молодежи; онъ увѣрялъ, что оно было ему необходимо, какъ самое вѣрное освѣжающее средство послѣ дня, проведеннаго безвыходно въ комитетахъ, засѣданіяхъ, коммиссіяхъ и совѣщаніяхъ. Независимо отъ его пріятнаго, снисходительнаго характера, онъ отличался еще тѣмъ несомнѣннымъ качествомъ, что никогда не притворялся государственнымъ человѣкомъ,-- слабостью, свойственной многимъ его собратамъ по службѣ. По правую его руку находилась среднихъ лѣтъ дама, баронесса Фликъ, но уже съ просѣдью, раздѣлявшая отчасти вкусы сановника насчетъ веселаго общества, но, главнымъ образомъ, одержимая бѣшеною страстью къ картамъ, готовая играть въ какое угодно время съ утра до вечера.
   Разговоръ присутствующихъ, оживляемый комическими и колкими замѣчаніями графини Пинской, былъ неожиданно прерванъ появленіемъ Пузырева.
   -- А! Счастливый обладатель сихъ чудныхъ Армидиныхъ садовъ!-- воскликнулъ крашеный генералъ, говорившій всегда нѣсколько вычурно.
   -- Вы находите, генералъ? Фю-фю!... C'est assez réussi... вотъ все, что можно сказать...-- проговорилъ Пузыревъ съ обычнымъ фатовствомъ.
   -- Напрасно относитесь вы какъ будто съ пренебреженіемъ къ собственному созданію; оно прекрасно,-- сказалъ сановникъ, хорошо знавшій цѣну скромности Пузырева.
   -- Мало того, прекрасно,-- очаровательно! Поэтично!-- отозвался дипломатъ, весь поглощенный игрою, но, по привычкѣ, считавшій обязанностью сказать любезность. Онъ сладко улыбнулся и прибавилъ:-- Да, да, вашъ зимній садъ -- c'est un petit paradis... Маленькій рай!
   -- Совершенно согласна съ нашимъ милымъ дипломатомъ!-- заговорила молчавшая до сихъ поръ графиня Пинская.-- Рай! Настоящій рай! Не достаетъ только въ немъ картины съ изображеніемъ перваго грѣхопаденія!
   -- Закажите ее!-- дерзко обратился къ ней Пузыревъ.
   -- Охотно,-- возразила она,-- но съ условіемъ, чтобы живописецъ помѣстилъ въ ней васъ въ видѣ Адама.
   Всѣ невольно разсмѣялись.
   -- Хи, хи, хи!-- засмѣялся вмѣстѣ съ другими Пузыревъ. Но смѣхъ его принадлежалъ скорѣе къ такъ называемому "желтому", "кисло-лимонному". Онъ ненавидѣлъ графиню, зная, что она не пропускаетъ случая сказать на его счетъ какую-нибудь колкость. Онъ готовился уйти, но его остановилъ генералъ вопросомъ:
   -- Скажите, правда ли, говорятъ, вы не хотите больше увеселять насъ?... Не хотите давать баловъ?
   -- Ces beaux bals!-- съ нѣжностью подхватилъ дипломатъ.
   -- Правда, только не совсѣмъ,-- отвѣчалъ Пузыревъ, искоса поглядывая на графиню.-- Я не хочу давать большихъ баловъ, потому что на нихъ бываетъ множество лицъ, которыхъ нельзя избѣжать, надо приглашать, но безъ которыхъ я бы охотно обошелся. Они являютси съ тѣмъ, чтобы потомъ злословить... Маленькіе танцовальные вечера и квартеты пріятнѣе тѣмъ, что приглашаешь тѣхъ, кто нравится... Я вообще намѣренъ нѣсколько сократить посѣтителей... Какъ бы сказать, нѣсколько очистить... un реи épurer...
   При послѣднемъ словѣ графиня опустила руку, державшую карты; губы свернулись въ трубочку; въ зрачкахъ сверкнулъ зловѣщій зеленоватый блескъ.
   -- Прекрасная мысль!-- сказала она, глядя на Пузырева въ упоръ.-- Очистить ваше общество! Чего же лучше!... Только знаете ли что? Я посовѣтовала бы вамъ, прежде всего, начать съ самого себя!...
   Рѣзкость, съ какою это было сказано, заставила присутствующихъ поднять голову.
   Но Пузырева уже не было.
   -- Зачѣмъ такъ зло?...-- съ укоромъ проговорилъ сановникъ.
   -- Il est si serviable!-- подхватилъ дипломатъ, притворяясь огорченнымъ выходкой графини.
   -- Терпѣть не могу этого нахальнаго выскочку,-- заговорила графиня,-- онъ сманилъ у меня лучшаго моего лакея, потому что тотъ отличался представительною наружностью!... Баронесса, вамъ сдавать!-- обратилась она къ любительницѣ карточной игры.
   -- Представьте,-- вмѣшалась молчавшая до сихъ поръ дама, прозванная за глупость тетюшей,-- представьте, у моей сестры Пузыревъ также переманилъ лакея... Его звали Аполлономъ... Онъ былъ красивъ и очень высокъ ростомъ...
   -- Пузыревъ, какъ видно, раздѣляетъ вкусы Фридриха Великаго,-- любитъ декоративныхъ рослыхъ людей!-- смѣясь, замѣтилъ генералъ.
   -- Всѣ вы, я вижу, имѣете какое-то нерасположеніе,-- une dent,-- противъ Пузырева. За что? Почему?-- сказалъ дипломатъ, жадно слѣдившій за игрою.-- Вы не можете, по крайней мѣрѣ, отказать ему въ умѣ; онъ уменъ, уменъ,-- это несомнѣнно.
   -- Не стану спорить,-- возразилъ сановникъ,-- хотя мнѣ казалось всегда въ немъ больше лукавства и сметки... Во всякомъ случаѣ, что толку въ его умѣ? Какую цѣну дать уму, который исключительно трудился для себя и, прибавьте, для какой ничтожной цѣли: втискаться въ общество, стараться играть въ немъ роль... представлять изъ себя какого-то вельможу...
   -- Вельможу!-- воскликнула графиня Пинская.-- Что вы! Что вы, мой милый, помилосердуйте! Между нимъ и вельможей такая же разница, какъ между Цицерономъ и какимъ-нибудь итальянскимъ чичироне.
   -- О, о, о!...-- подхватили всѣ въ одинъ голосъ.
   Дипломатъ ничего не сказалъ, но произвелъ движеніе, какъ бы заслонялся отъ нанесеннаго удара.
   -- Будь онъ уменъ въ самомъ дѣлѣ,-- продолжалъ сановникъ,-- онъ, съ его огромнымъ состояніемъ, конечно, направилъ бы свою дѣятельность въ другую сторону; пусть и здѣсь управляло бы тщеславіе,-- результатъ пользы, все-таки, былъ бы...
   -- Хорошо то, по крайней мѣрѣ, что онъ много тратитъ денегъ,-- замѣтилъ генералъ.
   -- Конечно... съ точки зрѣнія денежнаго оборота,-- промолвилъ сановникъ.-- Я давно его знаю: по натурѣ онъ скупъ, благороднаго великодушія -- ни на грошъ. Всмотритесь въ него хорошенько: отъ него вѣетъ холодомъ, какъ изъ подвала; у него во всю жизнь не шевельнулось сердце; онъ никогда никого не любилъ,-- себя только; онъ -- воплощенный эгоизмъ; если онъ и дѣлалъ что-нибудь помимо кормленія и увеселенія общества, въ основѣ, опять-таки, все дѣлалось для той же мелкой тщеславной цѣли, для рекламы, для сближенія съ лицами, которыя были ему нужны; слѣдуетъ прибавить еще одну курьезную черту: самъ онъ никогда мизинца не разогнулъ, лично, самъ, никогда ничего не дѣлалъ...
   Дипломатъ, безъ сомнѣнія, вставилъ бы слово въ защиту, но вниманіе его въ это время отвлечено было соображеніями о томъ, съ чего ходить противъ баронессы, поставившей его въ затруднительное положеніе.
   Его роль заступилъ генералъ.
   -- Суета -- суетой,-- сказалъ онъ,-- но кто же въ такомъ случаѣ управляетъ его огромными дѣлами? Я слышалъ, онъ ими самъ занимается и ведетъ ихъ, говорятъ, отлично,
   -- Дѣла его въ отличномъ порядкѣ -- это вѣрно; но вѣрно ли, что онъ самъ ведетъ ихъ, это еще подъ сомнѣніемъ. Видали ли вы какое-нибудь сборище, чтобъ его не встрѣтить? Балы, рауты, посольскіе пріемы,-- онъ вездѣ какъ тутъ. Тамъ, слышишь, пригласилъ онъ на нѣсколько сутокъ на охоту гостей и угощаетъ ихъ лукулловскими завтраками и обѣдами; тамъ, съ тѣми же лицами, онъ на скачкахъ и рысистыхъ бѣгахъ; тамъ, слышно, опять уѣхалъ финтить за границу. Гдѣ же, помилуйте, заниматься дѣлами? Не сорокъ же восемь часовъ у него въ сутки, тѣ же двадцать четыре, когда тутъ? Если ужъ хвалить, такъ развѣ за то, что, благодаря деньгамъ, умѣлъ онъ обзавестись дѣловыми, умными людьми; двухъ я знаю: вполнѣ достойныя и образованныя личности, вотъ они-то все за него и дѣлаютъ. Но и тутъ хвалить его особенно не за что. Онъ, говорятъ, обходится съ ними съ обычнымъ высокомѣріемъ, что еще хуже, тщательно, какъ тайну, скрываетъ ихъ участіе и смѣло принимаетъ на свой счетъ ихъ работу.
   

XVI.

   Разговоръ, державшійся нѣсколько времени около того же предмета, неожиданно былъ прерванъ необычнымъ шумомъ въ танцовальной залѣ; послышались крики, стукъ передвигаемыхъ стульевъ, и въ то же время оркестръ умолкъ. Не прошло двухъ-трехъ секундъ, княгиня Можайская показалась въ боскетѣ. Надо было думать, произошло что-нибудь особенное, потому что княгиня, не принадлежавшая къ числу пугливыхъ, показывала знаки истиннаго смущенія.
   Генералъ суетливо поднялся съ мѣста и побѣжалъ къ ней, остальныя лица, хотя и съ меньшею торопливостью, сдѣлали то же самое.
   -- Что случилось?-- спросилъ съ озабоченнымъ видомъ генералъ.
   -- Это ужасно! Un vrai scandale.-- могла только проговорить княгиня.
   При словѣ: scandale, дипломатъ началъ метаться, отыскивая свою шляпу.
   -- Куда же вы? Постойте... Кончимъ, по крайней мѣрѣ, партію,-- удерживала его баронесса, между тѣмъ, какъ графиня Пинская, сановникъ, тетюта и генералъ осаждали княгиню вопросами.
   -- Представьте... Пузыревъ... нѣтъ, Байдаровъ... Il n'en fait jamais d'autres! Байдаровъ игралъ на билліардѣ. Нѣтъ, je т'етbrouille! Байдаровъ лежалъ на диванѣ, а Пузыревъ игралъ на билліардѣ. Нѣтъ, je m'embrouille. Вотъ они лучше вамъ раскажутъ,-- добавила княгиня, опускаясь на стулъ и указывая на входившихъ ея мужа и Муратова.
   Первый смущенъ былъ, казалось, не меньше жены, онъ растерянно подергивалъ свою жиденькую бородку; лицо второго сохраняло свою обычную веселость.
   -- Случилось вотъ что,-- началъ Муратовъ,-- все вышло изъ-за пустой игры словъ: livrer и livrée, которую нельзя перевести на русскій языкъ. Пузыревъ игралъ на билліардѣ и чуть было не уложивъ въ лузу собственный шаръ, сказалъ: "Tiens, fai manqué la livrer!" Байдаровъ, лежавшій на диванѣ, громко ему крикнулъ: "No l'avais toujours dit". Пузыревъ отвѣтилъ какою-то дерзостью и, говорятъ,-- меня тутъ не было, я дирижировалъ котильономъ,-- замахнулся кіемъ. Байдаровъ вскочилъ, какъ бѣшеный, переглянулся съ товарищами. Пузырева схватили, вынесли на рукахъ къ намъ въ залу, и не успѣли мы очнуться, какъ уже они бросили его въ басейнъ подъ каскадомъ.
   -- Bien fait!-- произнесла графиня Пинская.
   -- И утонулъ?-- спросила тетюша.
   -- Нѣтъ, благополучно выскочилъ съ свойственной ему ловкостью.
   -- И вамъ не грѣхъ смѣяться?-- упрекнула тетюша.
   -- Я не смѣюсь... я соболѣзную... слабо... но соболѣзную,-- отвѣчалъ Муратовъ, дѣлая комически-печальную мину.
   -- C'est une horreur!-- говорили вокругъ.
   -- Да... да... это... это чортъ знаетъ, что такое!-- послышался слабый голосъ князя.
   -- Ахъ, какъ все это глупо!-- вмѣшалась успѣвшая ободриться княгиня,-- нашъ праздникъ теперь испорченъ. Гадкій, гадкій Байдаровъ.
   -- Послѣ того, что случилось, намъ, очевидно, нельзя здѣсь оставаться, пользоваться его гостепріимствомъ,-- сказалъ сановникъ, у котораго, повидимому, прошла веселость.
   -- Конечно, конечно,-- заговорила княгиня,-- мы всѣ сейчасъ же ѣдемъ на Каменный островъ.
   -- Какъ? Зачѣмъ?-- отозвалось нѣсколько удивленныхъ голосовъ.
   -- Какъ зачѣмъ? Jolie question! Ужинать!-- воскликнула окончательно уже оживленная княгиня,-- ужинать къ Фелисьенъ! Mon mari нарочно ѣздилъ заказывать. Ужинъ въ cabaret,-- это такъ весело! Оба ступайте сейчасъ же распорядитесь,-- обратилась она къ мужу и Муратову,-- на тебя Фла-Фла я, впрочемъ, не очень надѣюсь,-- вы, Муратовъ, и вы, Донцовъ, распорядитесь: три дамы и двое мужчинъ на каждую тройку.
   -- C'est fait!-- сказалъ Донцовъ, бросаясь къ выходу и увлекая за собой Муратова и князя.
   -- Что до меня касается, я отказываюсь. Никогда не ужинаю! Къ тому же, я обѣщалъ подвести баронессу,-- проговорилъ сановникъ, старавшійся казаться веселымъ, но, по всему уже было видно, общество молодежи, какъ освѣжающее средство послѣ комитетовъ, не произвело на этотъ разъ своего цѣлебнаго дѣйствія.
   -- Меня къ двѣнадцати часамъ обѣщалъ подвести нашъ милый дипломатъ,-- сказала графиня Пинская.-- Но гдѣ же онъ, l'homme bienveillante Исчезъ! Вотъ славно! Осторожный кавалеръ, нечего сказать! Во всякомъ случаѣ онъ, по храбрости, не происходитъ по прямой линіи отъ рыцаря Баяра. Вы меня подвезете вмѣстѣ съ баронессой,-- прибавила она, пропуская руку подъ локоть сановника.
   -- Ну, Богъ съ вами, когда такъ!-- воскликнула княгиня,-- вы одинъ мой вѣрный, mon seul fidèle!-- подхватила она, пристально посматривая на генерала, который, выгнувъ спину до вывиха, спѣшилъ подать ей руку.
   Въ залѣ суета не совсѣмъ еще утихла: музыканты укладывали инструменты, лакеи приводили въ порядокъ стулья, дамы и кавалеры спѣшили къ выходу. Въ прихожей всѣмъ уже весело распоряжались Донцовъ и Муратовъ. Тамъ только княгиня, сидя уже въ шубѣ и протягивая ногу генералу, старавшемуся надѣть ей теплыя сапоги, замѣтила отсутствіе Ольги. Узнавъ отъ Ильи, что она давно уѣхала, княгиня въ первую минуту выразила удивленіе, но тутъ же, сдвинувъ брови, досадливо сказала:
   -- Хорошо сдѣлала, что уѣхала! La cousine de Saratоff начинаетъ мнѣ надоѣдать своей головною болью. Агі fond c'est une mijaurée!
   

XVII.

   На дворѣ было непроглядно-темно. Подъѣзжавшія тройки освѣщались только боковымъ свѣтомъ изъ сада. Лязгъ копытъ по талому снѣгу, тренканье бубенчиковъ, говоръ и восклицанія, крикливая команда Донцова, взявшаго на себя управленіе поѣздомъ, должны были сильно тревожить сонъ мирныхъ окрестныхъ жителей; но это продолжалось не долго; благодаря распорядительности Муратова и Донцова, общество усаживалось въ томъ порядкѣ, какъ желала княгиня; какъ только комплектъ былъ на-лицо, тройка отъѣзжала, давая мѣсто другой. Муратовъ, поспѣшившій занять мѣсто подлѣ Китти Елецкой, предоставилъ съ этой минуты распоряжаться одному Донцову.
   -- Пошелъ! Пошелъ! Держи ухо востро! Не зѣвать!-- покрикивалъ Донцовъ, пропуская мимо себя одну тройку за другою.
   Дождавшись послѣднихъ саней, онъ однимъ махомъ приловчился на облучкѣ и, взявъ возжи отъ ямщика, сказалъ, обратясь къ сидѣвшимъ въ саняхъ:
   -- Не безпокойтесь, это дѣло меня знаетъ, довезу -- не услышите! Эхъ, вы голубчики!-- гикнулъ онъ по-ямщицки на лошадей.
   -- Баринъ, вы этакъ въ канаву свернете!
   -- Чего?
   -- Въ канаву свернете.
   -- Ай, ай!-- закричали дамы, сидѣвшія въ саняхъ,-- пускай лучше ямщикъ... дайте ямщику.
   -- Извольте, когда такъ, извольте!-- обиженно сказалъ Донцовъ, передалъ возжи ямщику, поднялъ воротникъ шубы и замолкъ.
   Вдали слышны еще были крики: Adieu! Adieu!-- обращавшіеся къ тѣмъ, которые отказались отъ ужина.
   -- Adieu! Amusez vous bien!-- отзывались другіе голоса, удалявшіеся по дорогѣ къ городу.
   -- Кого мнѣ жаль,-- это маленькую Nini Липецкую; она въ такомъ положеніи, что слѣдовало бы лучше оставаться дома,-- проговорила баронесса, сидѣвшая между сановникомъ и графиней Пинской.
   -- Конечно, жаль,-- возразилъ сановникъ,-- но она попала въ заколдованный кружокъ княгини и завертѣлась.
   -- Мой другъ, вы съ лѣтами впадете въ сантиментальность,-- глухо отозвалась графиня изъ-подъ муфты.
   Шумъ удалявшихся веселыхъ троекъ постепенно ослабѣвалъ и, наконецъ, совсѣмъ умолкъ, уходя все дальше и дальше въ глубину темной, туманной ночи.
   Туманъ былъ настолько густъ, что сидѣвшіе въ саняхъ увидѣли огни въ ресторанѣ Фелисьена почти въ то время, какъ стали подъѣзжать къ зданію.
   Фелисьенъ распорядился отлично; онъ, можно сказать, сотворилъ чудо, если взять во вниманіе, что достаточно было ему шести часовъ времени, чтобы приготовить на двадцать персонъ ужинъ изъ экстренныхъ припасовъ, потребовавшихъ поѣздку въ городъ. Онъ зналъ, впрочемъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Князь никогда прежде къ нему не заглядывалъ, но земля слухомъ полнится. Фелисьену хорошо была знакома разница между нимъ и тѣми лицами его круга, которыя являются въ ресторанъ, смущаютъ всѣхъ своими требованіями, а когда приходитъ дѣло къ расплатѣ, велятъ записывать на счетъ -- и безъ того уже весьма длинный. Счеты князя уплачивались на-чистоту, безъ затрудненій, для этого стоило только повести политику съ Ильей, которому всегда было извѣстно, когда князь при деньгахъ, и умѣвшему пользоваться такими случаями.
   Фелисьенъ, выбѣжавшій встрѣчать гостей, не успѣлъ помочь высаживать пріѣхавшихъ съ послѣдней тройкой, какъ уже лица, пріѣхавшія первыми, шумно размѣщались вокругъ ярко освѣщеннаго стола, украшеннаго посерединѣ корзинкой съ цвѣтами, а покраю маленькими букетами, обозначавшими мѣста для дамъ.
   Генералъ, замѣтно начинавшій припадать на ноги, усѣлся подлѣ княгини; другимъ сосѣдомъ пригласила она длиннаго секретаря посольства, графа Гукъ, недавно пріѣхавшаго и завербованнаго въ ея кружокъ вмѣстѣ съ другимъ иностранцемъ, виконтомъ де-Бри. Лина Гдовская, перемѣнившая нѣсколько сигаретокъ во время пути и теперь продолжавшая мѣнять одну папиросу за другою, пригласила сѣсть подлѣ себя виконта, болтавшаго съ ней безъ умолку. Противъ нихъ, по ту сторону стола можно было любоваться миловиднымъ дѣтскимъ лицомъ Nini Липецкой; забывая, повидимому, свое интересное положеніе, она никому не уступала въ веселости; смѣшливая по характеру и поминутно возбуждаемая фарсами Донцова, она смѣялась безъ умолку, отмахиваясь отъ него вѣеромъ. Барышня fin de siècle Лу-лу, не имѣвшая возможности отдѣлаться отъ услужливости барона Зауера и опасаясь скуки такого сосѣдства, готовилась подозвать Муратова, но тотъ подставлялъ стулъ Китти Елецкой и въ то же время посылалъ руками и глазами сочувственные знаки другимъ парамъ съ сидѣвшимъ между ними княземъ Можайскимъ. Онъ одинъ казался непрошеннымъ гостемъ посреди оживленнаго общества. Его молчаливость, болѣзненно-тощее лицо, опущенное надъ тарелкой, внушило Донцову сравнить его на ухо сосѣдкѣ съ тоскливымъ больнымъ чижикомъ.
   Какъ всегда бываетъ въ сборищахъ такого рода во время ужина, говоръ и хохотъ усиливались по мѣрѣ того, какъ вино убавлялось въ бутылкахъ. Неожиданно, на минуту, все смолкло.
   Причиной этого былъ лакей, вошедшій съ телеграмой на имя князя.
   Всѣмъ присутствующимъ было извѣстно, что дядя князя при смерти, и всѣхъ въ эту секунду соединила одна общая мысль: "Не пришло ли извѣстіе о его кончинѣ? Вотъ было бы кстати!" Больше другихъ встревожилась княгиня.
   -- Что дядя?-- спросила она, нетерпѣливо глядя на мужа.
   -- Очень плохъ... ему хуже...
   -- Ну, слава Богу!-- вырвалось нечаянно у княгини.
   -- Какъ?-- раздалось нѣсколько удивленныхъ голосовъ.
   -- Нѣтъ, не то... No voulais dire. Слава Богу, что онъ живъ!-- спѣшила она поправиться.
   Обрадованная извѣстіемъ, она снова такъ же неожиданно возвратилась къ веселости и на радостяхъ попросила генерала положить ей вторично на тарелку салата изъ омаровъ.
   -- Ни за что! Ни за что!-- съ преувеличенной заботливостью заговорилъ генералъ, отодвигая салатникъ,-- вы уже разъ кушали,-- довольно! Не хочу быть причиной вашего нездоровья! Скорѣй отрѣжу себѣ мизиницъ.
   -- Пустяки... Пустяки... Я хочу... Если вы отказываетесь, попрошу сосѣда.
   -- Pardon... присоединяюсь къ генералу,-- произнесъ съ нѣжностью въ голосѣ и по французски графъ Гукъ, вытягивая длинную свою шею и улыбаясь.
   -- Позвольте, позвольте!-- неожиданно воскликнулъ Донцовъ, вскакивая съ мѣста. Онъ мигомъ обѣжалъ вокругъ стола и остановился за спиною княгини.
   -- Въ экстренныхъ случаяхъ, когда надо спасать, прибѣгаютъ обыкновенно къ энергическимъ мѣрамъ,-- провозгласилъ онъ торжественно,-- и вотъ! Вотъ, вотъ, что надо дѣлать!-- добавилъ онъ, опуская два пальца въ салатникъ.
   -- Cochon!-- крикнула княгиня, подымая вѣеръ, причемъ Донцовъ, съ комической покорностью, наклонилъ свою курчавую голову.
   -- Жестъ энергическій, но полезный,-- смѣясь замѣтилъ Муратовъ,-- вы спасены княгиня! Омары свѣжи безъ сомнѣнія; ихъ даже живыми положили въ кострюлю. Но это все равно: съ омарами бываетъ то же, что съ людьми: живой, да не свѣжій.
   Онъ украдкой прищурилъ глаза по направленію къ крашеному генералу, продолжавшему нашептывать что-то своей сосѣдкѣ.
   -- Qu'est ce qu'il dit!-- спрашивалъ поминутно маркизъ де-Бри, наклоняясь къ Линѣ Гдовской, спѣшившей удовлетворять любознательности иностранца.
   -- Ты, Мими, своимъ салатомъ помѣшала только Донцову. Онъ собирался что-то разсказать,-- проговорила хорошенькая Nini Липецкая.
   -- Правда? Ну, гадкій, разсказывайте!
   -- Повинуюсь,-- произнесъ "гадкій", скрещивая на груди руки, какъ дѣлаютъ, когда просятъ благословенья.-- Итакъ, не называя лицъ по имени, господинъ N,-- скажемъ,-- питалъ въ душѣ нѣкоторое подозрѣніе насчетъ своей благовѣрной. Желая провѣрить, на сколько они были основательны, онъ прибѣгнулъ къ старинному методу: сказалъ, что уѣзжаетъ въ Царское Село по важному дѣлу,-- а часъ спустя, тихонько, пробрался въ свою квартиру помощью ключа, который постоянно носилъ въ жилетномъ карманѣ. Прислуги не оказалось,-- это усилило его подозрѣнія. Едва переводя духъ, подходитъ онъ на цыпочкахъ къ двери будуара, гдѣ протекло у него столько счастливыхъ минутъ. Гм! гм... Осторожно прикладываетъ ухо... за дверью слышится знакомый мужской голосъ. Неожиданно раздается поцѣлуй. Онъ врывается въ будуаръ и прямо наталкивается на одного изъ своихъ пріятелей. Жена, между тѣмъ, бросается на шею мужа и, заливаясь слезами, вскрикиваетъ:-- Мой другъ! клянусь тебѣ, это клевета!...
   -- Старый анекдотъ!-- воскликнула княгиня,-- его разсказывалъ мой дѣдушка, которому, въ свою очередь, разсказывала его бабушка.
   -- Можетъ быть, только онъ на дняхъ повторился!-- съ увѣренностью заступился Донцовъ.
   -- Пустяки, пустяки! все это вы выдумали,-- заговорила Лина Гдовская съ такой горячностью, какъ будто себя защищала,-- такихъ глупыхъ женщинъ и такихъ дураковъ мужей никогда не было...
   -- Объ этомъ можно еще поспорить,-- замѣтилъ Муратовъ.
   -- Какъ? Вы,-- вы, Муратовъ, этому вѣрите?
   -- Не утверждаю, что вѣрно безусловно. Но... могло случиться.
   -- Подите! Подите!... Извѣстно впрочемъ: вы ни во что не вѣрите!...
   -- Смотря потому...-- проговорилъ смѣясь Муратовъ,-- вѣра исчезаетъ съ опытностью жизни. Можно дойти до того, говорятъ, что перестаешь вѣрить въ искренность улыбки новорожденнаго младенца, сосущаго грудь кормилицы.
   -- О!... О!... C'est trop fort!-- послышалось вокругъ.
   -- Но позвольте! Позвольте,-- подхватилъ Муратовъ, видя, что глаза присутствующихъ обратились въ его сторону,-- вы не дали договорить до конца: мое недовѣріе простирается въ особенности къ мужчинамъ, справедливо названнымъ скверной половиной рода человѣческаго. Женщины -- совсѣмъ другое дѣло: я всегда готовъ имъ больше вѣрить! Самая плохонькая изъ нихъ лучше хваленаго мужчины,-- лучше уже потому, что способна сильнѣй любить. Женщина, вообще, честнѣй, благороднѣе, искреннѣе.
   -- Браво! Браво...-- раздалось вокругъ съ присовокупленіемъ постукиванья въ стаканы и тарелки.
   Крашеный генералъ бросилъ завистливый взглядъ на Муратова.
   -- Все, что вы говорите, справедливо,-- сказалъ онъ,-- но, сколько помнится, въ то время, какъ у княгини зимою давали балетъ,-- и наши милыя дамы въ немъ участвовали,-- вы были къ нимъ строже.
   -- Совершенно вѣрно,-- Бойко возразилъ Муратовъ,-- но тутъ маленькое недоразумѣнье: я дѣйствительно нападалъ на нашихъ милыхъ дамъ. Но только за ихъ длинныя юпки, мѣшавшія любоваться ихъ ножками.
   -- Toujours galant... toujours!-- кисло-сладкимъ голосомъ отозвался генералъ.
   -- Кстати, княгиня, о балетѣ,-- подхватилъ Муратовъ,-- я на дняхъ заѣзжалъ къ Петипа поговорить на счетъ балета для будущей зимы.
   -- Совершенно напрасно,-- перебила съ живостью княгиня,-- я перемѣнила мысль. Съ балетомъ всегда столько споровъ и непріятностей. Я придумала устроить циркъ вродѣ того, какъ устроилъ въ Парижѣ графъ Морьеръ. Мысль эта пришла мнѣ на прошлой недѣли въ Concours Epique; Concours Epique...-- какъ это по-русски?
   Вопросъ этотъ былъ точно сигналомъ; въ разныхъ концахъ стола раздались голоса:
   -- Лошадиный конкурсъ.
   -- Гиппическія скачки.
   -- Лошадиныя скачки.
   -- Конкурсъ кавалеристовъ.
   -- Коннозаводство,-- брякнулъ Донцовъ, разражаясь хохотомъ.
   -- Конское состязаніе,-- подсказалъ Муратовъ.
   -- Какъ бы тамъ ни было, cela m'est égal,-- заключила княгиня,-- я увѣрена, циркъ будетъ веселѣе балета.
   -- Завтра же начну учиться ходить по канату,-- крикнулъ Донцовъ.
   -- Я заказываю себѣ амозонку и явлюсь дѣлать la haute école,-- провозгласила Лина Гдовская.
   -- Роль жонглера я возьму на себя,-- сказалъ Муратовъ, схватывая два апельсина и показывая видъ, что жонглируетъ.
   -- Клоуномъ будетъ Коко. Но что съ нимъ сегодня?-- сказала княгиня,-- онъ на себя непохожъ. Nini,-- онъ твой сосѣдъ, ущипни его хорошенько. Voyons Сосо,-- всѣ ждутъ; un bon mouvement! Le lever du soleil!...
   -- Да, да, восходъ солнца,-- заговорили вокругъ.
   Угодливый Фификовъ замѣтно былъ не въ духѣ,-- слишкомъ много было у него сегодня соперниковъ,-- но онъ не заставилъ долго просить себя.
   Онъ поставилъ передъ собой два канделябра, оставивъ между ними промежутокъ, послѣ чего, быстро юркнулъ подъ столъ; минуту спустя, надъ краемъ стола медленно стала показываться рыжеватая маковка его головы, лобъ, выпученные глаза, неподвижно обращенные къ потолку, приплюснутый носъ и, наконецъ, открылась остальная часть глупо улыбающагося лица.
   Въ то время, какъ Фификовъ выдѣлывалъ свою штуку, сопровождаемую хохотомъ, генералъ, давно бодрившійся противъ овладѣвавшаго имъ изнеможенія, украдкой вынулъ изъ бокового кармана часы и шепнулъ, наклоняясь къ сосѣдкѣ:
   -- Княгиня... второй часъ.
   -- Такъ что-жъ? Поздно? Quelle folie... Смотрите какой дурной примѣръ вы всѣмъ подаете.
   Дѣйствительно, стулья задвигались, и многія лица начали покидать свои мѣста. Княгиня также встала.
   -- Lâchez le... отпустите его грѣшнаго,-- шепнулъ ей проходя мимо Муратовъ.
   -- Вы, я вижу, хотите мнѣ измѣнить,-- сказала она съ притворнымъ участіемъ.
   -- Я... Никогда!... jusqu'à la mort!... едва слышно проговорилъ генералъ, наклоняясь къ ея уху.
   -- Мы сейчасъ ѣдемъ къ цыганамъ; -- это въ нашей программѣ.
   При этомъ извѣстіи у генерала зарябило въ глазахъ и подкосились ноги. Желая скрыть внезапно овладѣвшее имъ состояніе духа и тѣла, онъ съ видомъ покорности поспѣшилъ припасть губами къ рукѣ княгини. Воспользовавшись удобной минутой,-- онъ, однакожъ, отступилъ къ двери и незамѣтно скрылся.
   

XVIII.

   Почти въ ту же минуту, на противоположномъ концѣ залы, распахнулась дверь, и въ ней показалась рослая фигура Байдарова. Онъ грузно переваливался съ ноги на ногу; красивое лицо его отливало багровымъ глянцемъ; глаза мутно, сонливо старались разглядѣть присутствующихъ. Двое изъ безсмѣнныхъ его прихлебателей, толкавшіеся въ дверяхъ за его спиной, были, повидимому въ такомъ же почти невмѣняемомъ состояніи.
   -- Ба?... Какъ?... Откуда?... посыпались вопросы.
   Байдаровъ ограничился тѣмъ, что поднялъ къ потолку указательный палецъ, давая знать, что находился на верху въ отдѣльной комнатѣ.
   -- Joli coco!-- нечего сказать, полусердито, полусмѣясь, заговорила княгиня,-- что ты сдѣлалъ съ Пузыревымъ?... Испортилъ нашъ котильонъ! я тебѣ никогда этого не прошу.
   Вмѣсто отвѣта, Байдаровъ колыхнулся въ сторону, забросилъ обѣ руки за шею и протяжно зѣвнулъ.
   -- Oh que je m'embête, que je m'embête,-- проговорилъ онъ, потягиваясь.
   -- Очень любезно.
   -- No m'enfiche bien!-- перебилъ Байдаровъ, умышленно усиливая зѣвоту.
   -- Ѣхалъ бы лучше домой,-- сказала княгиня.
   Она хотѣла прибавить: "чѣмъ быть грубымъ и пьянымъ", но остановилась, опасаясь какой-нибудь эксцентрической выходки со стороны зятя своего мужа.
   -- Ѣхалъ бы домой и по дорогѣ завернулъ бы къ дядѣ Аѳанасію. Онъ очень плохъ.
   -- L'oncle Athanase,-- воскликнулъ Байдаровъ,-- crac, crac... ramoli le cher oncle... размягчился. Окончательно размягчился. Il va claquer!... А! Coco, и ты здѣсь. Viens avec nous, Coco...
   Фификовъ, которому Байдаровъ особенно почему-то покровительствовалъ,-- два раза даже бралъ съ собою въ Парижъ и тамъ содержалъ на свой счетъ,-- слишкомъ цѣнилъ такое покровительство, чтобы не угождать богачу-самодуру. Фификовъ сдѣлалъ выразительный жестъ по направленію удалявшейся княгини и, выждавъ минуту, когда она скрылась изъ залы,-- побѣжалъ къ Байдарову, выказывая радостные знаки.
   Общество княгини было уже въ прихожей и одѣвалось.
   За дверью подъѣзда слышались голоса кучеровъ, топотъ лошадей и тренканье бубенчиковъ.
   -- Славный былъ ужинъ!-- сказалъ Муратовъ, заботливо укутывая Китти Елецкую, но обращаясь къ подходившему кнюзю Можайскому,-- порядочно чай содралъ съ тебя Фелисьенъ. Во что обошлось?
   -- Право не знаю,-- неохотно, какъ бы черезъ силу, отвѣчалъ князь,-- я велѣлъ подать счетъ Ильѣ.
   Князь кряхтѣлъ и ежился; онъ едва держался на ногахъ отъ утомленья. Послѣдній этотъ мѣсяцъ съ его непрерываемыми танцовальными утрами, введенными въ моду его женою, завтраками и домашними спектаклями, живыми картинами, зваными обѣдами и балами до разсвѣта,-- уходилъ его окончательно. А тутъ, Господи!-- выдумали еще ѣхать къ цыганамъ! Онъ напрягалъ остатокъ силъ, чтобы отдѣлаться, придумалъ даже причину: необходимость навѣстить умирающаго дядю,-- но въ послѣднюю, рѣшительную минуту, у него не хватило рѣшимости. Онъ сѣлъ въ сани, зажмурилъ глаза и ушелъ съ носомъ въ воротникъ шубы. Онъ высунулся на воздухъ, когда тройка, внезапно остановившись на всемъ ходу, чуть не выбросила его изъ саней вмѣстѣ съ другими спутниками.
   -- Стой!-- Стой!...-- слышались голоса въ передовой части поѣзда.
   Неожиданность остановки и послѣдовавшіе затѣмъ крики привели большую часть ѣхавшихъ въ недоумѣнье; мысль, не случилось ли чего-нибудь неблагопріятнаго, мелькнула даже въ головѣ тѣхъ, кто чувствовалъ себя послѣ ужина въ особо игривомъ настроеніи, болталъ зря, на-обумъ и хохоталъ безъ всякой причины. Кромѣшная тьма съ надбавкой тумана, не позволявшія различать лица сидѣвшихъ рядомъ, начинали вселять нѣкоторый страхъ въ сердца дамъ. Къ счастью, все скоро разъяснилъ Донцовъ, перебѣгавшій отъ однѣхъ саней къ другимъ.
   Княгинѣ, сидѣвшей въ первыхъ саняхъ съ Nini Липецкой, Китти Елецкой и Муратовымъ, случайно бросился въ глаза рядъ огней, тускло мелькавшихъ въ отдаленьи; узнавъ, что огни обозначаютъ катальныя горы на Крестовскомъ островѣ, ей сейчасъ же пришла фантазія туда заѣхать, и она приказала ямщику остановить лошадей.
   Новая затѣя неугомонной княгини, передаваясь, такимъ образомъ, остальнымъ лицамъ,-- возвратила всѣмъ прежнюю веселость.
   Во всемъ поѣздѣ одинъ князь не отозвался сочувственно на призывъ жены. Онъ не промолвилъ однакожъ ни слова, только крякнулъ, тоскливо прошепталъ:-- "О, Господи! Господи!..." и спряталъ лицо въ воротникъ шубы, какъ только снова поскакали тройки и зазвенѣли бубенчики.
   

XIX.

   Съ приближеніемъ веселаго общества къ цѣли новой забавы, катанье съ горъ, продолжавшееся далеко за полночь по случаю масляницы, подходило къ концу; плошки вдоль горъ начинали гаснуть; другія только дымились, распространяя вокругъ вонь и чадъ, хватавшіе за горло. Тѣни отъ катальщиковъ, съ санками на плечахъ, причудливо колыхались, вытягиваясь по вытоптанному снѣгу. Послѣдніе посѣтители горъ, состоявшіе изъ компаніи подгулявшихъ нѣмцевъ, грузно усаживались въ сани; лицъ не видно было; слышались лишь хриплые голоса, призывавшіе какого-то швагера Карла, танту Каролину и фрейлейнъ Лотхенъ. На нихъ не обратили почти вниманья. Всѣхъ занимала хлопотливая распорядительность Донцова, которому Муратовъ, не отходившій отъ своей дамы, охотно уступилъ роль распорядителя. Никто, кромѣ Донцова, не могъ бы такъ успѣшно ею воспользоваться. Онъ метался изъ конца въ конецъ, тормошилъ служителей горъ,-- посылалъ, кого расчищать наскоро ледъ, кого съ санками на верхнія площадки павильоновъ, кого въ сосѣдній трактиръ за керосиномъ для подновленія угасавшей иллюминаціи.
   Не прошло десяти минутъ, все вокругъ приняло оживленный видъ. Огни снова ярко вспыхнули, распуская въ туманѣ колеблющіяся красноватыя пятна; тѣни, отбрасываемыя лошадьми, снующими катальщиками и пріѣхавшими гостями, сдѣлались еще длиннѣе и причудливѣе; въ туманѣ, низко лежавшемъ надъ освѣщеннымъ пространствомъ горъ, дрогнуло красноватое трепещущее зарево. Ночь какъ будто нѣсколько отдѣлилась; но въ двадцати шагахъ сильнѣй сгущался мракъ; ему, казалось, конца уже не было до самаго края свѣта.
   По крутой деревянной лѣстницѣ подымавшейся къ верхней платформѣ павильоновъ, раздавались торопливое, учащенное постукиванье каблуковъ, говоръ, пугливыя женскія восклицанія, хохотъ.
   -- Тише, mesdames. Не такъ скоро. На ступенькахъ ледъ. Насъ никто не подгоняетъ. Успѣемъ,-- заботливо говорили мужчины, поддерживая дамъ и, въ тоже время, пользуясь темнотою ночи, чтобы нѣжно пожимать ввѣренные имъ руки и локти.
   -- Nini, куда ты торопишься?... Осторожнѣй. Ты знаешь, въ твоемъ положеніи это очень вредно... нашептывала княгиня Можайская, наклоняясь къ хорошенькой Липецкой, которая, въ дѣтскомъ нетерпѣніи попасть скорѣй на платформу, цодымалась дѣйствительно слишкомъ скоро.
   Давая благоразумный совѣтъ, княгиня, между тѣмъ, сама захватывала по двѣ ступеньки разомъ; ей во что бы ни стало хотѣлось поспѣть первой.
   -- Eh bien lambins! Неповоротливые и сонные! А я и Nini уже здѣсь!-- крикнула она съ верхней ступеньки.
   -- А меня не считаете?-- проговорилъ, подскакивая, Донцовъ.-- Нѣтъ, нѣтъ, княгиня, позвольте. Это не порядокъ!... Я не допущу... подхватилъ онъ, отстраняя катальщика,-- я первымъ сюда вбѣжалъ, и первый долженъ прокатить васъ. Извольте-ка садиться.
   Живо подобравъ полы шубы и юпки, княгиня сѣла въ санки, поддерживаемая Донцовымъ; онъ уладился за ея спиною, надѣлъ рукавицы, и они покатились.
   За ними покатилась Nini Липецкая съ катальщикомъ; за ними Муратовъ съ Китти Елецкой; Лина Гдовская съ длиннымъ секретаремъ посольства и, наконецъ, всѣ остальные кромѣ князя и барона Зауера. Первый присѣлъ на лавочку, закутавшись въ шубу; второй думалъ было пригласить барышню Лу-Лу, но въ послѣднюю минуту имъ овладѣла неувѣренность въ умѣньи управлять санями, и онъ предпочелъ смотрѣть, какъ будутъ скатываться другіе.
   Санки съ сидѣвшими на нихъ возвращались однѣ за другими, и лѣстницы не переставали гремѣть подъ торопливыми шагами. Такъ продолжалось минутъ двадцать. Донцовъ всякій разъ выкидывалъ какую-нибудь новую штуку. Такъ разъ, поднявшись въ павильонъ, онъ бросилъ на полъ коврикъ отъ саней, легъ на него животомъ, поднялъ руки, подогнулъ ноги и въ такомъ видѣ скатился внизъ; въ другой разъ, онъ сѣлъ въ плетушку, скрестивъ ноги по-турецки и вертясь, волчкомъ, слетѣлъ по ледяному скату. Онъ потребовалъ, наконецъ, большія сани, въ которыя могли бы усѣсться шесть-восемь человѣкъ, увѣряя, что скатываться цѣлыми партіями въ тысячу разъ забавнѣе, чѣмъ катиться парами. Мысль эта всѣмъ очень понравилась. Появленіе саней на верхней площадкѣ встрѣчено было радостными восклицаніями.
   Княгиня усѣлась въ нихъ первая, за ней поспѣшила Nini Липецкая, Лина Гдовская, барышня Лу-лу, два секретаря посольства и баронъ Зауеръ, рѣшившійся, наконецъ, послѣ колебанья послѣдовать общему примѣру. Санями взялся управлять Донцовъ.
   -- Меня это дѣло хорошо знаетъ!-- похвалялся онъ, плюя въ рукавицы,-- держитесь только... прокачу на славу!!..
   -- Allons!-- скомандовала княгиня.
   Сани покатились, но нѣсколько секундъ спустя, у подошвы ската внезапно раздался трескъ, послышались крики и визгъ женскихъ голосовъ. Муратовъ, приготовившійся посадить въ маленькія сани даму своего сердца, князь и остальныя лица, находившіяся наверху, поспѣшили сойти внизъ и тамъ бѣгомъ пустились къ мѣсту суматохи. При свѣтѣ плошекъ и фонаря въ рукахъ прибѣжавшаго сторожа, они увидѣли прежде всего опрокинутыя на-бокъ сани, княгиню отряхающуюся отъ снѣга, длинныя ноги одного изъ иностранныхъ секретарей, придавленнаго барономъ; подлѣ выглядывала голова Донцова, выбивавшагося изъ силъ, чтобы высвободить руки изъ юбокъ и шубъ Лулу и г-жи Гдовской; третьей дамой была хорошенькая Nini Липецкая; она лежала въ двухъ шагахъ дальше на льду, держалась рукою за бокъ и тяжело стонала.
   Княгиня бросилась къ ней, призывая на помощь; но Муратовъ и двое другихъ мужчинъ опередили ее; почти въ то же время подбѣжали остальные. Между ними не видно было только Донцова; едва очутился онъ на ногахъ, какъ уже пропалъ куда-то и больше не показывался. Всѣ внутренно радовались, что отдѣлались однимъ испугомъ, если не считать барона, усиленно прижимавшаго платокъ къ щекѣ, и длиннаго секретаря, который бодрился, но замѣтно припадалъ на одну ногу. Высказывая громкія сожалѣнія несчастному случаю, охая и вздыхая, присутствующіе давали дорогу четыремъ мужчинамъ, выносившимъ на рукахъ Липецкую, продолжавшую тяжело стонать.
   Подлѣ нея, также вздыхая и охая, шла княгиня Можайская.
   Минуту спустя, Nini, съ которой сдѣлался обморокъ, уложили въ сани между княгиней и княземъ, имѣвшимъ совершенно растерянный видъ; къ нимъ собиралась сѣсть Китти Елецкая, но Муратовъ тронулъ ее украдкой за локоть, и она отошла въ сторону; ее замѣнили другія двѣ дамы. Сани тронулись и тотчасъ же почти пропали въ туманѣ.
   Между оставшимися лицами предстояло теперь рѣшить вопросъ: что дѣлать? Разъѣзжаться ли по домамъ, или продолжать программу, предложенную отсутствующею княгиней,-- и ѣхать къ цыганамъ?
   Но такъ какъ общество, кромѣ двухъ иностранцевъ, состояло изъ русскихъ,-- оно весьма натурально, не могло придти къ единодушному соглашенію; тотчасъ же образовались двѣ партіи: одна, руководимая г-жей Гдовской и Муратовымъ, рѣшила ѣхать къ цыганамъ; другая, ссылаясь на поздній часъ и усталость, рѣшила ѣхать домой. Къ послѣдней принадлежали барышня Лу-лу и баронъ, жаловавшійся на ушибъ, но, въ сущности, желавшій избѣжать расхода въ цыганскомъ таборѣ.
   Всѣ разошлись однако-жъ очень дружелюбно. Нѣсколько минутъ спустя, плошки были погашены, катальщики и служители разбрелись по домамъ, и горы исчезли въ ночной темнотѣ.
   Былъ уже пятый часъ ночи, когда тройка князя Можайскаго остановилась у подъѣзда его дома. Княгиня осталась ночевать у Липецкой, опасаясь оставить ее одну; мужъ Nini уѣхалъ три дня назадъ въ Лугу на медвѣжью охоту и съ тѣхъ поръ еще не возвратился.
   Шумъ подъѣхавшихъ саней разбудилъ трехъ спавшихъ лакеевъ; они выбѣжали на улицу и, высаживая князя, скороговоркой доложили:
   -- Ваше сіят-ство,-- дяденька Аѳанасій Ѳедоровичъ изволили скончаться.
   У князя едва достало силы поднять голову и спросить:-- Когда?
   -- Въ самую полночь, ваше сіят-ство!...
   Кончина дяди ожидалась съ часу на часъ; извѣстіе о ней слабо отозвалось на племянникѣ потому также, что въ настоящую минуту все его существо поглощалось одною мыслью: добраться скорѣй до спальной и лечь въ постель.
   Желаніе это было настолько настойчиво, что придало ему силы подняться съ неожиданною бодростью до второго этажа.
   Илья, со свѣчкой въ рукѣ, встрѣтилъ его въ дверяхъ кабинета. Соколиныя глаза камердинера слипались отъ сна, хотя ему было весьма спокойно дожидаться возвращенія барина, сидя въ вольтеровскихъ креслахъ передъ каминомъ; онъ находилъ, что лѣта берутъ свое и чувствовалъ утомленье.
   -- Ваше сіят-ство, Аѳанасій Ѳедоровичъ изволили скончаться.
   -- Знаю... знаю... Раздѣваться... скорѣй...-- возразилъ князь, опускаясь въ изнеможеніи въ ближайшее кресло.
   Уложивъ князя, Илья взялъ свѣчку, но прежде, чѣмъ выйти, остановился въ дверяхъ и внушительно проговорилъ:
   -- Ваше сіят-тство, завтра въ часъ панихида.
   -- Хорошо, ступай... Господи,-- простоналъ князь,-- ни минуты покоя!... Завтра опять... Ни минуты... Это чортъ знаетъ что такое!!..
   Онъ закрылъ глаза, старался заснуть и не могъ. Вмѣсто сна, имъ овладѣло томительное полузабвенье, въ которомъ повторялись, безпрестанно путаясь, самыя разнообразныя впечатлѣнія: то представлялась ему ярко-освѣщенная, душная до изнеможенія зала и въ серединѣ ея г-жа Гдовская съ закуренною папироской во рту, пляшущая съ Донцовымъ какую то бѣшеную сарабанду... Музыку замѣняли сотни бубенчиковъ, и звукъ ихъ болѣзненно отзывался во всѣхъ его суставахъ... То мерещился рядъ огней, колеблющихся въ туманѣ, катальныя горы, опрокинутыя сани и подлѣ -- лежавшій на льду, только что скончавшійся "L'oncle Athanase! L'oncle Athanase!!"... пронзительно кричала подъ ухомъ княгиня... И онъ вскидывался отъ сна, торопливо ощупывая постель и проводя ладонью по мокрому лбу. Наконецъ все вокругъ успокоилось, и онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ праведника.
   

XX.

   Прошло три дня. Въ десятомъ часу утра, вдоль платформы на станціи петергофекой желѣзной дороги, вытягивался длинный экстренный поѣздъ. Со стороны города, къ подъѣзду станціи, то и дѣло подкатывали кареты съ сидѣвшими на козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, выѣздными ливрейными лакеями. Дамы, выходившія изъ экипажей, были въ глубокомъ траурѣ; мужчины тоже: статскіе въ бѣлыхъ галстукахъ и треугольныхъ шляпахъ съ плюмажемъ и цилиндрахъ, обвязанныхъ крепомъ; военные въ парадной формѣ, лентахъ, звѣздахъ, орденахъ всѣхъ возможныхъ величинъ и происхожденій. Первые имѣли большею частью раскислый, ворчливый видъ; вторые казались добрѣе -- по привычкѣ вѣроятно вставать раньше первыхъ. Даже старые между ними съ особенною ловкостью высаживали дамъ, подставляли руку, помогая имъ подыматься по ступенькамъ подъѣзда.
   Тутъ можно было встрѣтить всѣхъ почти лицъ, участвовавшихъ въ пикникѣ три дня тому назадъ. Недоставало только хорошенькой Nini Липецкой, такъ неблагополучно выброшенной изъ саней; недоставало Донцова и Байдарова. Послѣдній, какъ вскорѣ объяснилось, ни въ какомъ случаѣ не могъ присутствовать; на другой день послѣ пикника, разсердившись на своего куафера, онъ далъ ему съ горяча пощечину, подарилъ тысячу рублей,-- и, вчера утромъ, съ курьерскимъ поѣздомъ уѣхалъ въ Парижъ, захвативъ съ собой одного изъ ближайшихъ своихъ прихлебателей и также Фификова.
   Но участники пикника составляли меньшую часть собравшейся публики.
   Ровно въ десять часовъ прозвучали три сигнальные звонка, раздался свистъ, поѣздъ дрогнулъ и покатился.
   Въ отдѣленіи одного изъ вагоновъ помѣстились княгиня Можайская, ея мужъ, Ольга Минская и еще нѣсколько другихъ родственниковъ. Между ними особенно выдѣлялся бѣлокурый мужчина лѣтъ тридцати пяти, плотный, свѣжій, румяный, съ мягкими чертами на кругломъ лицѣ, оживленномъ голубоватыми свѣтлыми глазами. Онъ былъ сынъ родной сестры покойнаго, доводился ему ближайшимъ родственникомъ и былъ его наслѣдникомъ. Принадлежалъ онъ старинному дворянскому роду Саблуковыхъ и независимо отъ наслѣдства послѣ дяди, самъ по себѣ имѣлъ отличное состояніе. То и другое не помѣшало ему блистательнымъ образомъ пройти университетскій курсъ и получить званіе кандидата. Благодаря связямъ и состоянію, ему представлялась видная служебная карьера; онъ и началъ было ее, поступивъ въ одинъ полкъ съ двоюроднымъ братомъ княземъ Можайскимъ, но вскорѣ почему-то оставилъ службу, уѣхалъ въ одно изъ своихъ помѣстій и съ увлеченіемъ занялся хозяйствомъ. Зимой проживалъ онъ въ Москвѣ, изрѣдка наѣзжалъ въ Петербургъ, чтобы повидаться съ родственниками. Саблуковъ особенно часто видѣлся съ княземъ. Онъ зналъ его съ дѣтства, жилъ съ нимъ вмѣстѣ, когда князь, до женитьбы, служилъ въ полку; несмотря на крайнее несходство умственнаго развитія и характера, Саблуковъ сохранилъ къ двоюродному брату теплое товарищеское чувство; оно усилилось послѣ женитьбы князя,-- усилилось жалостью къ этому безсильному, разслабленному, лишенному воли человѣку, которымъ всѣ пользовались, котораго кругомъ обкрадывали, объѣдали и вели къ прямому разоренью.
   Саблуковъ пріѣхалъ въ Петербургъ двѣ недѣли тому назадъ, вызванный по телеграфу. Онъ неотлучно находился при больномъ дядѣ, руководясь въ этомъ случаѣ скорѣе чувствомъ долга приличія, чѣмъ любовью къ родственнику, котораго хотя и зналъ близко, но не цѣнилъ особенно. Онъ отходилъ отъ постели больного на короткіе сроки и для того только, чтобы дѣлать самые необходимыя визиты.
   -- Вотъ вы всѣ хвалите вашъ Петербургъ... Хорошъ, нечего сказать!!.. Хороша также ваша Масляница!-- проговорилъ онъ, добродушно улыбаясь:-- когда я покидалъ Москву, солнце свѣтило великолѣпно, на голубомъ небѣ ни облачка.
   -- Подумаешь, право, разсказываетъ про Палермо или Ниццу,-- замѣтилъ одинъ изъ сидѣвшихъ.
   -- Палермо не Палермо,-- а все же лучше вашего Петрограда! Посмотрите!-- добавилъ Саблуковъ, указывая глазами на окна вагоновъ, мимо которыхъ летѣли, волнуясь, хлопьи тумана, разсѣкаемаго стремленіемъ поѣзда,-- вотъ воздухъ, которымъ вы дышите на вашей тундрѣ! Я здѣсь всего двѣ недѣли и достаточно таки насмотрѣлся: въ первые дни морозъ въ двадцать градусовъ съ вѣтромъ, потомъ метель,-- да еще какая! ни дать ни взять сибирская пурга,-- а теперь вдругъ все размокло, да въ придачу еще сѣрый, липкій туманъ!... Нѣтъ, воля ваша, у васъ чувствуешь себя какимъ-то придавленнымъ... душно, непривѣтливо, уныло.
   -- Правда твоя,-- уныло, неожиданно отозвался князь съ тоскливымъ выраженіемъ на блѣдномъ лицѣ. Ему, повидимому, было холодно; онъ сидѣлъ, сгорбившись, жался подъ своею собольею шубой, имѣлъ видъ совершеннаго старичка.
   Княгиня бросила на него прищуренный взглядъ, перевела его на Саблукова, украдкой взглянула на Ольгу и снова стала смотрѣть въ окно. Она была не въ духѣ. Благодаря необходимости подняться съ постели не въ обычное время, она въ суетѣ не успѣла даже выпить чаю и чуть-чуть не опоздала къ поѣзду. Она неохотно внѣшивалась въ разговоръ, прерываемый часто разными лицами, приходившими изъ другихъ вагоновъ подъ предлогомъ справиться о здоровьѣ Nini Липецкой.
   -- Ей лучше!-- сухо отвѣчала она.
   Лица эти, въ числѣ которыхъ находился дипломатъ Синекуровъ,-- l'homme bienveillant,-- и Лина Гдовская, аккуратно заѣзжали къ больной и отлично знали ея положеніе, но приходили освѣдомляться единственно съ тѣмъ, чтобы выказать свое участіе въ глазахъ другихъ.
   Поѣздъ сталъ замедлять ходъ и, наконецъ, остановился.
   -- Станція Сергія!-- раздался голосъ кондукторовъ, суетливо отворявшихъ дверцы вагоновъ.
   Пользуясь временемъ, когда изъ вагона выносили гробъ и устанавливали его подъ наметомъ траурной колесницы, многіе изъ штатскихъ и военныхъ, повинуясь сигналу г-жи Гдовской, вынули папиросочницы, чиркнули спичками и съ видимымъ наслажденіемъ принялись затягиваться.
   

XXI.

   Вся низменная мѣстность отъ платформы станціи до монастыря была точно задернута сплошнымъ покрываломъ сѣро-молочнаго оттѣнка. Сквозь туманъ, какъ сквозь кисею, смутно обрисовывались въ двадцати шагахъ золоченыя колонны траурной колесницы съ пучками страусовыхъ перьевъ и золоченою княжеской короной на крышкѣ балдахина; гербы, вѣнки, пальмы покрывали откосы колесницы до подножія гроба, украшеннаго на крышкѣ трехугольной шляпой съ плюмажемъ. Первую пару лошадей, покрытыхъ черными попонами съ пестрыми, круглыми гербами, можно было еще видѣть; слѣдующія пары и впереди ихъ духовенство и хоры пѣвчихъ исчезали совершенно.
   -- Трогай!-- долетѣлъ чей-то голосъ.
   Колесница дрогнула, точно внезапно испугалась чего-то, колонны закачались, страусовыя перья и пальмы пришли въ судорожное движеніе, сбрасывая съ себя капли накопившейся сырости. Одновременно съ этимъ разнеслось въ воздухѣ пѣніе хора и, въ то же время, издали началъ доноситься медленный колокольный перезвонъ, заставившій перекреститься даже тѣхъ, у кого не была еще погашена папироска. Они поспѣшили присоединиться къ остальнымъ лицамъ процессіи, настолько многочисленной, что, въ то время, какъ передовая ея часть, шедшая за гробомъ, совсѣмъ пропадала изъ виду, другая часть долго еще выдѣлялась длиннымъ темнымъ пятномъ на снѣжной дорогѣ.
   Траурная колесница, какъ бы согласуясь съ протяжнымъ пѣніемъ хора и перерывчатыми звуками перезвона, подвигалась очень медленно. Бремя отъ времени она должна была останавливаться, чтобы дать лошадямъ собраться съ силами и вытаскивать колеса, уходившія по ступицу въ рыхлый снѣгъ, подточенный снизу водой, а сверху изъѣденный туманомъ. Торжество шествія часто также нарушалось пугливыми возгласами дамъ, неожиданно попадавшими среди разговора въ ямы, наполненныя водою; мужчины спѣшили къ нимъ на выручку; въ суетливой угодливости, они часто роняли шляпу или теряли калошу и также выражали свое неудовольствіе громкими восклицаніями. О покойникѣ говорили немного; между затяжкой дымомъ сигаретки и промежуткомъ, когда дымъ выпускался на воздухъ, слышались то тутъ, то тамъ отрывчатыя фразы: "Бѣдный князь Аѳанасій Ѳедоровичъ! Пуфъ! пуфъ!..." -- "Такъ скоро, это ужасно! Пуфъ, пуфъ!..." -- "Жаль, очень жаль! Пуфъ, пуфъ!..." -- "Кто могъ ожидать! Пуфъ, пуфъ!..." -- и тому подобныя. На всѣхъ лицахъ, вообще говоря, отпечатывалось меньше скорби, чѣмъ хмураго, ворчливаго выраженія, вызваннаго раннимъ вставаньемъ, сыростью, отвратительною дорогой, по которой надо было пройти болѣе версты.
   -- Скоро ли конецъ? Не видно еще Троицы-Сергія? Уфъ! Ахъ! Это ужасно! C'est une vraie corvée!... Я какъ бы предчувствовала, велѣла къ двѣнадцати часамъ пріѣхать каретѣ къ монастырю...
   Такія восклицанія вырывались особенно часто у княгини Можайской, что не мѣшало ей украдкой слѣдить глазами за Саблуковымъ, когда онъ, отставая отъ однихъ, опережая другихъ, подходилъ къ кузинѣ Ольгѣ и съ нею разговаривалъ. Что-то насмѣшливое приподымало всякій разъ тонкія брови княгини; но трудность пути и угодливость ея кавалеровъ поминутно мѣшали ей продолжать свои наблюденія. Ее вели подъ руку,-- съ одного бока крашеный генералъ, съ другого -- дипломатъ Синекуровъ; оба старались ее утѣшать и ободрять, особенно послѣдній, хотя самъ, внутренно, болѣе другихъ проклиналъ свѣтскія условія, заставляющія его присутствовать въ процессіи и рисковать промочить,-- слава Богу, если только ноги, а то, пожалуй, схватить еще гриппъ или флюсъ.
   Между погребальною колесницей и публикой, подвигавшейся съ такимъ трудомъ и постепенно отстававшей, образовалось вскорѣ пустое пространство; въ немъ, непосредственно за гробомъ, шли теперь только два человѣка: ближайшій племянникъ покойнаго, Саблуковъ, и другой, болѣе дальній племянникъ, князь Можайскій. Кротость и смиреніе послѣдняго никогда не высказывались такъ явственно. Онъ былъ утомленъ, вѣроятно, не меньше другихъ, вѣроятно, даже больше, и, несмотря на то, на всемъ протяженіи пути не проронилъ слова неудовольствія. Правда, всю вторую половину дороги онъ шелъ почти подъ руку съ здоровымъ, крѣпкимъ Саблуковымъ, который то и дѣло, въ трудныхъ переходахъ, энергически его поддерживалъ.
   -- Въ суетѣ этихъ дней не было возможности разспросить подробно, отчего собственно такъ скоро скончался дядя,-- проговорилъ князь,-- я заѣзжалъ къ нему въ тотъ день, когда онъ занемогъ; онъ жаловался только на разстройство желудка... и вдругъ... вдругъ, все кончено!
   -- Да, скоро...-- возразилъ Саблуковъ.-- Дядя, можетъ быть, долго бы еще прожилъ, если бы не случай съ этимъ безшабашнымъ Байдаровымъ...
   -- Байдаровымъ?-- изумился князь.
   -- Тебя это удивляетъ?
   -- Конечно, я не ожидалъ...
   -- Впрочемъ, если сказать по правдѣ, главный виновникъ въ смерти, все-таки, самъ дядя! Ему было за шестьдесятъ,-- могъ бы, кажется, отвѣчать за свои поступки!-- продолжалъ Саблуковъ.-- Ты знаешь, дядя былъ добрякъ... Но... Но передъ тобой скрывать нечего; ты ему также сродни, какъ я; притомъ, ты -- добрая душа, не захочешь разглашать то, что остается сказать... При всей своей добротѣ дядя представлялъ изъ себя типъ крайней распущенности... прибавлю: и пустоты... Главною его слабостью всегда была,-- ты знаешь,-- гастрономія; въ послѣднія десять лѣтъ онъ ни о чемъ больше не думалъ; она, можно сказать, сдѣлалась единственною цѣлью его жизни... Вставая, онъ думалъ только о завтракѣ; завтракая,-- думалъ объ обѣдѣ; обѣдая,-- сочинялъ какое-нибудь необыкновенное блюдо къ ужину... Узнавъ, въ прошломъ году, что для Англійскаго клуба въ Москвѣ, спеціально отпаивается молокомъ теленокъ, онъ немедленно отправился въ Москву, между тѣмъ какъ въ другое время наѣзжалъ туда обыкновенно только по субботамъ къ стерляжьей ухѣ... Когда выбрали его старшиной-распорядителемъ, я никогда не забуду его восторга: точно получилъ высшую почесть! Счастью его не было мѣры, когда въ клубѣ восхищались обѣдомъ и пили за здоровье распорядителя. Желая, вѣроятно, чтобы такія минуты повторялись чаще, онъ къ деньгамъ, назначеннымъ клубомъ, тайкомъ подбавлялъ своихъ, и съ такою щедростью, что въ пять лѣтъ чуть ли не прожилъ половину своего состоянія... Жалко не денегъ, а дядю! Мнѣ, понимаешь, все равно,-- слава Богу, безъ дядюшкина наслѣдства есть чѣмъ жить! Упоминаю только фактъ, чтобы засвидѣтельствовать степень его легкомыслія.
   -- Да, я слышалъ объ этомъ... Но, все-таки, не понимаю причину скорой его кончины... При чемъ же тутъ Байдаровъ?
   -- А вотъ постой. Передамъ тебѣ во всѣхъ подробностяхъ, какъ было дѣло, передамъ со словъ самого дяди. На радостяхъ, что я пріѣхалъ, онъ, лежа въ постели, самъ разсказалъ мнѣ свое похожденіе, разсказывалъ съ тѣмъ простодушіемъ, съ той дѣтской наивностью, которыя его отличали. Это -- цѣлая эпопея,-- печальная эпопея, надо сказать... Вотъ что произошло. Въ воскресенье утромъ, часу въ одиннадцатомъ, принесли ему записку отъ Байдарова: "Бояринъ Алексисъ, пріѣзжай (дядя, несмотря на свои лѣта, былъ съ нимъ на ты)... пріѣзжай завтракать; заказаны твои любимыя блюда; вдова Клико уже поставлена на ледъ. Жду!" "Хотя,-- говорилъ мнѣ дядя,-- я въ это утро чувствовалъ себя не совсѣмъ какъ-то ладно послѣ ужина у Пронскихъ, но, признаюсь, соблазнилъ меня этотъ безпутный; сѣлъ и поѣхалъ. Вхожу, встрѣчаетъ меня Байдаровъ словами: "Ѣдемъ, дружище!" -- "Какъ? Куда?-- спрашиваю,-- развѣ не у тебя?... "-- "Нѣтъ,-- говоритъ,-- я вчера прогналъ своего француза; притомъ, дома скучно какъ-то; завтракъ заказанъ у Эрбера, въ Большой Конюшенной..." -- "Дѣлать нечего,-- сѣли, поѣхали. Дѣйствительно, все оказалось отлично, начиная съ закуски: печенки налимовъ, поджаренныя съ лукомъ, фаршированные раки, свѣжая осетровая икра, болонская ветчина, нарѣзанная тонко, какъ почтовая бумага, и другіе деликатесы... Закусили отлично, выпили по доброй рюмкѣ столѣтней "вудки" (повторяю тебѣ слова дяди) и сѣли. Подали, братецъ ты мой, обложенный устрицами тюрбо,-- по величинѣ -- подушка, по вкусу -- сливки! Засимъ послѣдовалъ жирный, выписанный изъ Парижа, каплунъ, начиненный фисташками; засимъ -- ананасный пуншъ-гласё; засимъ -- спаржа, таявшая во рту; засимъ... тутъ ужъ не помню, что еще подавали..." -- говорилъ дядя и увѣрялъ, что хотя они пили одно шампанское, онъ почувствовалъ, что голова его кружится, и началъ было домой собираться, какъ вдругъ Байдаровъ крикнулъ: "Куда ты? Какъ же, а обѣдать?" -- "Какъ обѣдать?" -- удивленно спросилъ дядя, едва имѣя силы подняться со стула...
   На этомъ мѣстѣ разсказа Саблуковъ долженъ былъ остановиться. Изъ-за тумана начинали выясняться монастырскія ворота, и толпа любопытныхъ тѣснившаяся по обѣимъ сторонамъ.
   -- Доскажу остальное послѣ, когда пойдемъ обратно,-- скороговоркой промолвилъ Саблуковъ, оставляя товарища.
   

XXII.

   Траурная колесница отъѣзжала отъ паперти, и гробъ вносили въ церковь, когда стали подоспѣвать одна за другою группы лицъ, остававшіяся въ концѣ процессіи.
   Между ними находилась княгиня Можайская, которую продолжалъ вести подъ руку присяжный ея поклонникъ генералъ, едва волочившій ноги. Онъ не показывалъ, однако-жъ, виду, бодрился, заботливо наклонялся, и только тоскливое пожиманье морщинъ на лбу и унылые взгляды, бросаемые въ бокъ время отъ времени, показывали внутреннее состояніе его духа. Вторымъ ея кавалеромъ былъ сначала дипломатъ Синекуровъ, но онъ поступилъ гораздо благоразумнѣе. Попавъ два раза ногою въ колею съ водой и убѣдившись изъ опыта, что съ дамой подъ руку такой случай можетъ еще повториться, онъ, послѣ первыхъ ста шаговъ отъ станціи желѣзной дороги, неожиданно остановился и ахнулъ.
   -- Что съ вами?-- спросила княгиня.
   -- Простите великодушно, долженъ отказаться отъ счастья вамъ сопутствовать,-- возразилъ Синекуровъ скороговоркой, но съ озабоченнымъ видомъ.-- Я совершенно забылъ... подлѣ васъ все забудешь... забылъ о необходимости переговорить съ графомъ Гукъ, который за нами слѣдуетъ,-- переговорить насчетъ важной новости, сообщенной сегодня утромъ по телеграфу... Il s'agit à ce qu'il parait d'une grave question...
   -- Потомъ разскажете?
   -- Все, все... Mais après... Après...-- заключилъ Синекуровъ, бережно вынимая свою руку изъ-подъ руки княгини и спѣшно исчезая въ самой густой группѣ шествія.
   Участь генерала отчасти облегчалась болтовней г-жи Гдовской, занявшей вскорѣ мѣсто дипломата.
   Благодаря ея мужскому складу, она одна, оказалось, изъ всего женскаго персонала, выдержала путь безъ особеннаго утомленія.
   Какъ только они подошли къ церкви, княгиня опустилась на скамью подлѣ паперти.
   -- Уфъ! Не могу дальше! Не могу... No suis brisée... Тамъ еще надо будетъ долго стоять... Нѣтъ, je n'en puis plus!...
   Окружающіе старались ее утѣшить, но она высказывала явные знаки раздраженія.
   -- Тебѣ хорошо такъ говорить,-- сказала она, глядя на смѣющуюся Лину Гдовскую,-- ты говорила: скушала передъ отъѣздомъ три яйца à la coque и выпила двѣ чашки чаю,-- тебѣ хорошо! Я едва успѣла одѣться, какъ надо было ѣхать... Господи! Хоть бы стаканъ молока или даже воды... Муратовъ!-- крикнула она, нетерпѣливо обратясь къ извѣстному руководителю котильоновъ, болтавшему съ какимъ-то старикомъ подлѣ паперти.-- Муратовъ, достаньте мнѣ стаканъ воды.
   -- Воды, княгиня!-- воскликнулъ тотъ, подбѣгая.-- Зачѣмъ воды? Pourquoi!... На дворѣ сыро... Не угодно ли чаю?
   -- Какъ чаю?
   -- Желаете, можетъ быть, кофе? Шоколаду? Какао?...
   -- Не смѣйте смѣяться!
   -- Клянусь, говорю серьезно!
   -- Что за вздоръ!
   -- Клянусь вамъ, не шучу.
   -- Откуда вы все это взяли?
   -- Это мой секретъ... Не угодно ли?
   Не дожидаясь, когда генералъ, озадаченный наравнѣ съ остальными близко стоящими, предложитъ княгинѣ свои услуги, Муратовъ ловко подставилъ ей локоть.
   -- Messieurs... Mesdames... Не угодно ли?-- заключилъ онъ, приглашая слѣдовать за ними.
   Приглашеніе было, впрочемъ, лишнее; довольно было привлекательнаго сообщенія. Присутствующія дамы и кавалеры спѣшили присоединиться къ передовой парѣ, стуча каблуками по деревяннымъ мосткамъ, насланнымъ отъ паперти къ длинному двухъэтажному каменному зданію. Поднявшись по небольшой лѣстницѣ, всѣ съ восхищеннымъ изумленіемъ очутились въ огромной залѣ, служившей монастырскою трапезой. Ея середину и во всю длину занималъ столъ, сплошь почти покрытый кулебяками, блюдами съ заливною рыбой, судками съ свѣжею икрой, ростбифами, корзинами съ фруктами и цѣлою флотиліей графиновъ и бутылокъ. Въ сторонѣ кипѣло нѣсколько самоваровъ; подъ спиртовыми лампочками блистали кофейники, пускавшіе изъ носиковъ шипящія струйки пара. Секретъ Муратова оказался уже прежде него открытымъ. Нѣсколько лицъ, участвовавшихъ въ процессіи, и въ томъ числѣ дипломатъ Синекуровъ, сидѣли за столомъ, торопливо ѣли, пили и казались весьма довольными своею судьбой. Подлѣ стола суетились офиціанты, которыми, сохраняя обычную декоративную важность, и здѣсь также распоряжался извѣстный всѣмъ Илья.
   Увидавъ свою княгиню, онъ мгновенно придалъ лицу озабоченно-почтительный видъ и направлялся къ ней ускореннымъ шагомъ.
   -- Чаю, Илья, чаю!-- скомандовала княгиня, опускаясь на поданный ей стулъ, нервно снимая перчатки и, въ то же время, кивая головой разнымъ лицамъ, которыя ей кланялись. Синекуровъ, сидѣвшій наискось отъ княгини по ту сторону стола, не удовольствовался простымъ поклономъ. Поглощенный весь, за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, оцѣнкой мадеры, которую, съ видомъ знатока и сладко прищуриваясь, прихлебывалъ маленькими глоточками, онъ остался, повидимому, не совсѣмъ доволенъ неожиданнымъ появленіемъ княгини, но по этому самому счелъ долгомъ удвоить свою любезность; онъ быстро привсталъ, приподнялъ рюмку съ остаткомъ вина въ уровень своей свѣтящейся лысой головы и началъ посылать свободною рукой привѣтственные жесты, причемъ въ каждой чертѣ его лица засіяло выраженіе милаго благодушія, какимъ онъ всегда отличался, и губы не переставали улыбаться, расширяя его сытыя щеки и выказывая рядъ блестящихъ, превосходно вставленныхъ зубовъ.
   -- Eh bien, homme bienveillant, новая депеша,-- узнали?-- спросила княгиня.
   Синекуровъ приложилъ указательный палецъ къ губамъ и выразительно приподнялъ брови.
   -- Послѣ, послѣ!... Au reste ничего особеннаго... Rien de grave...
   Онъ хотѣлъ еще что-то прибавить, но остановился, разсудивъ весьма основательно, что чай, поданный въ эту минуту Ильей, и ломтики бріошки, подносимые генераломъ, интересовали княгиню больше, чѣмъ политическая новость.
   Муратовъ, между тѣмъ, уладился между Линой Гдовской и Китти Елецкой и усердно накладывалъ имъ икры на блюдечко.
   -- Саблукову mon compliment! Молодецъ! Отлично распорядился!-- сказала г-жа Гдовская, обводя столъ глазами.
   -- Можетъ ли быть иначе! Москвичъ!... Москвичи на этотъ счетъ великіе мастера!-- отвѣчалъ Муратовъ, отрѣзывая себѣ кусокъ кулебяки.
   Слухи о трапезной замѣтно, однако-жъ, начинали распространяться, потому что то и дѣло появлялись новыя лица. Стукъ ножей, перемѣняемой посуды, шумъ придвигаемыхъ и отодвигаемыхъ стульевъ, смѣшиваясь съ говоромъ, наполнилъ вскорѣ всю трапезную. Появленіе каждаго новаго лица встрѣчалось вопросами: "Какъ тамъ?...Что теперь происходитъ?...-- "Пока еще идетъ обѣдня!" -- былъ общій отвѣтъ, возвращавшій всегда присутствующимъ прежнее беззаботное выраженіе.
   Но вотъ за стѣной прозвучалъ въ воздухѣ колокольный звонъ. Кто-то вошелъ и объявилъ о началѣ отпѣванья. Волей-неволей пришлось разстаться съ трапезной.
   

XXIII.

   Несмотря на то, что день, самъ по себѣ, пасмурный, затемнялся еще густымъ туманомъ, приготовляя зрѣніе къ темнотѣ, лица, входившія съ воздуха въ церковь, едва могли въ первую минуту различать предметы. Свѣтъ зажженныхъ люстръ и паникадилъ уходилъ, казалось, вмѣстѣ съ дымомъ ладана вверхъ къ высокимъ сводамъ, оставляя въ полумракѣ стѣны, сплошь забранныя чернымъ сукномъ, ряды монаховъ по обѣимъ сторонамъ катафалка, группу духовенства въ черномъ бархатномъ облаченіи и публику, одѣтую въ глубокій трауръ. Катафалкъ съ поставленнымъ на немъ открытымъ гробомъ занималъ середину церкви; здѣсь было нѣсколько свѣтлѣе, благодаря желтоватому пламени свѣчей въ высокихъ подсвѣчникахъ, поставленныхъ по бокамъ катафалка; здѣсь можно было довольно ясно различать форму вѣнковъ и листьевъ пальмъ, живописно расположенныхъ вокругъ гроба; по мѣрѣ приближенія къ верхней части гроба, къ неподвижному почти пламени свѣчей, совсѣмъ уже ясно выдѣлялись покрывавшіе его цвѣты и между ними обрисовывались на черномъ фонѣ стѣнъ, сложенныя на груди, руки, точно отлитыя изъ воску, и такая же профиль лица съ сухимъ выдающимся заостреннымъ носомъ.
   Дальше, надъ темною массой лицъ, кое-гдѣ виднѣлись побѣлѣвшія старческія головы, кое-гдѣ лоснились широкія лысины; мѣстами, на черныхъ ризахъ кадившихъ дьяконовъ, сверкалъ серебряный позументъ; ближе къ катафалку свѣтъ падалъ на бѣлыя митры трехъ архіереевъ, стоявшихъ рядомъ.
   Посреди торжественной тишины, нарушаемой равномѣрнымъ бряцаньемъ кадилъ, раздавался по временамъ, потрясая воздухъ и колебля пламя свѣчей, густой басъ дьякона: "Еще молимся объ упокоеніи души усопшаго раба Божія, болярина князя Аѳанасія, и да простится ему всякому прегрѣшенію вольному и невольному"...
   Немного погодя, одинъ изъ архіереевъ, стоявшій во главѣ за гробомъ, произнесъ слабымъ голосомъ, но съ умиленнымъ чувствомъ:
   -- Святыхъ ликъ обрете источникъ жизни и дверь райскую, да обрящу и азъ путь покаяніемъ погибше овча азъ есмь"...
   -- Qu'est-ce qu'il dit!... Qu'est-ce qu'il dit!-- шепнулъ было, наклонясь къ сосѣду, длинный дипломатъ, приглашенный г-жей Гдовской, обѣщавшей ему дать случай присутствовать при торжественномъ православномъ богослуженіи; онъ долженъ былъ, однако-жъ, умолкнуть, увидавъ направленныя на него глаза близко стоявшихъ незнакомыхъ лицъ.
   Обрядъ отпѣванія шелъ своимъ чередомъ. Пѣлъ хоръ пѣвчихъ, ему вторилъ хоръ монаховъ, время отъ времени пѣніе прерывалось громкими возгласами дьякона.
   Послышался снова тихій умиленный голосъ:
   -- Воистинну суета всяческая... ибо всуе мятется всякъ земнородный...
   Голосъ на секунду смолкъ. Металлическое звяканье кадилъ стало снова слышнѣе, и дымъ отъ нихъ гуще поднялся по обѣимъ сторонамъ гроба, но прошла минута, тихій внушительный голосъ продолжалъ:
   -- "Гдѣ есть мірское пристрастіе, гдѣ есть привременныхъ мечтаніе, гдѣ есть злато и серебро, гдѣ есть рабовъ множество и молва; вся персть, вся пепелъ, вся сѣнь"...
   Многія изъ дамъ не понимали ни слова изъ того, что говорилъ старецъ-архіерей, но торжественность службы и мрачная декоративная обстановка храма производили свое дѣйствіе. Подъ ихъ вліяніемъ дамы усердно крестились, забывая на минуту усталость ногъ. Княгиня Можайская наклонялась иногда къ сосѣду, желая добиться смысла такого-то слова или выраженія, произнесенныхъ духовнымъ лицомъ. Сосѣдъ суетливо наклонялся къ рядомъ стоящему, тотъ къ третьему, третій къ четвертому.
   Не добившись толку, княгиня дѣлала нетерпѣливый жестъ. Время отъ времени она развлекала себя наблюденіями надъ провинціальною кузиной, стоявшей не далеко отъ катафалка между ея мужемъ и Саблуковымъ. Но и это наблюденіе не имѣло, повидимому, силы развлечь ее, если считать, что она съ усмѣшкой отворачивалась всякій разъ, когда Саблуковъ, наклоняясь къ Ольгѣ, начиналъ съ ней тихо разговаривать.
   Отвернувшись, княгиня продолжала креститься, разсѣянно прислушиваясь къ голосу архіерея:
   -- Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижу въ гробѣхъ лежащаго, по образу Божію созданную нашу красоту, безобразну безславну, не имѣющую вида...
   Къ тишинѣ, царствовавшей вокругъ, стали мало-по-малу примѣшиваться шорохъ женскихъ платьевъ и шарканье подошвъ по церковнымъ плитамъ, возвѣщавшіе о приближеніи церемоніи къ концу. Шумъ былъ настолько еще сдержанъ, что позволялъ слышать слова преклоннаго архіерея:
   -- "Пріидите, послѣднее цѣлованіе дадимъ, братіе, умершему, благодаряща Бога... Нынѣ житейское лукавое разрушается торжество суеты..."
   Голосъ замолкъ. Секунду спустя два хора пѣвчихъ и одновременно съ ними хоръ монаховъ запѣли: "Со святыми упокой..." Напѣвъ, сначала тихій подъ сурдинку, постепенно усиливался, разростался и, наконецъ, подхваченный басами трехъ хоровъ, наполнилъ собою всю церковь отъ дальнихъ угловъ до сводовъ.
   Начался обрядъ прощанія съ покойникомъ.
   Публика всею своею массой задвигалась теперь къ катафалку. Лица обоего пола, одно за другимъ, подымались по ступенькамъ, наклонялись къ гробу, дѣлали видъ, что цѣлуютъ, чмокали воздухъ, пропитанный ладаномъ, и спѣшно спускались, давая мѣсто другимъ, повторявшимъ то же движеніе.
   Только четыре человѣка простились настоящимъ образомъ: Саблуковъ, князь, провинціальная кузина его жены, Ольга, и еще старый, обрюзглый, толстый старикъ въ сильно потертомъ камергерскомъ мундирѣ, лицо совершенно постороннее, не видавшее въ глаза князя Аѳанасія Ѳедоровича, но извѣстное своею безкорыстною любовью къ похороннымъ процессіямъ, паннихидамъ, службѣ при отпѣваніи и погребеніи. Въ его цѣлованіи замѣтно было даже какое-то странное увлеченіе: онъ цѣловалъ въ нѣсколько пріемовъ, въ самыя губы, цѣловалъ въ засосъ, нисколько не смущаясь тѣмъ, что холодный заостренный носъ покойника врѣзывался ему въ щеку.
   На него, впрочемъ, не обратили почти никакого вниманія; всѣ спѣшили къ выходу, нетерпѣливо ожидая выноса.
   Общество группировалось по обѣимъ сторонамъ мостковъ, насланныхъ отъ церкви къ кладбищу. Многіе умышленно пробирались въ задніе ряды съ тѣмъ, чтобы не такъ замѣтно было ихъ исчезновеніе послѣ того, какъ мимо пронесутъ покойника. Присутствіе ихъ на похоронной процессіи и во время отпѣванія было всѣми замѣчено; по ихъ мнѣнію, этого совершенно было достаточно для поддержки общественныхъ отношеній и условій.
   Пѣніе "Со святыми упокой" все громче и громче разносилось по воздуху по мѣрѣ того, какъ пѣвчіе выходили изъ церкви на паперть; за ними показалось духовенство, дальше несли гробъ. Покойникъ, должно быть, былъ очень грузенъ: гробъ несли шестеро здоровыхъ прислужниковъ погребальныхъ процессій, но, повидимому, и имъ было не легко. Одинъ Саблуковъ подсоблялъ быть-можетъ существенно, остальные родственники прикасались больше пальцами къ краямъ гроба, что не мѣшало имъ держать себя нѣсколько сгорбленно, двигать бровями и вообще показывать видъ людей, помогающихъ нести тяжесть; иные даже покрякивали.
   Замѣтивъ между ними мужа, княгиня Можайская попросила случившагося подлѣ нея камеръ-юнкера подойти къ князю и сказать ему, но такъ, чтобы никто не слыхалъ, что она уѣзжаетъ.
   -- Вы не пойдете на могилу?-- спросила кузина Ольга.
   -- Нѣтъ, я едва держусь на ногахъ... J'en ai assez... Тамъ опять будетъ снѣгъ и мокро... Будутъ, вѣроятно, также говорить des discours... Нѣтъ, нѣтъ, je n'en puis plus,-- возразила княгиня, направляясь къ группѣ лакеевъ, пріѣхавшихъ съ экипажами и стоявшихъ въ почтительномъ отдаленіи. Она привѣтливо кивнула крашеному генералу, который поспѣшилъ подать ей руку.
   Услужливый камеръ-юнкеръ, догнавъ ее, сообщилъ, что князь проситъ княгиню не безпокоиться и ѣхать, если ей такъ угодно, что его обѣщалъ довезти домой кузенъ Саблуковъ.
   -- Ну, и прекрасно! Генералъ, проведите меня до кареты... Allons, Olga, partons!
   Волей-неволей надо было повиноваться. Слѣдуя за княгиней, она утѣшала себя тѣмъ, что еще недѣля-другая, и она освободится, наконецъ, отъ тяжелой зависимости столичной родственницы, которая, мало того, что къ ней охладѣла, но явно уже тяготилась ея присутствіемъ.
   

XXIV.

   Погребеніе князя Аѳанасія Ѳедоровича не ознаменовалось ничѣмъ особенно выдающимся; все совершилось согласно установленному порядку. Княгиня напрасно пугалась рѣчей надъ могилой, напрасно также ожидалъ ихъ репортеръ, прибывшій съ цѣлью воспользоваться ими для печати; онъ, впрочемъ, вознаградилъ себя потомъ въ трапезной. Рѣчей никакихъ не было. Правда, одинъ изъ бывшихъ сослуживцевъ покойнаго князя намѣревался произнести "нѣсколько короткихъ, но прочувствованныхъ словъ". Онъ придерживалъ въ ладони для памяти бумажку съ изложенными на ней государственными и общественными заслугами покойнаго князя; намѣревался даже, послѣ церемоніи, предложить учредить стипендію въ память покойнаго, но увидавъ, что пришлось бы говорить почти для одного духовенства и пѣвчихъ, съ видимою грустью отказался отъ своего намѣренія.
   Какъ только могила была засыпана, и надъ нею поднялся небольшой холмъ изъ комковъ мерзлой земли со снѣгомъ, общество стало расходиться. Одни отправились обратно домой въ экипажахъ, другіе сочли не лишнимъ заглянуть въ трапезную, третьи направились опять старымъ путемъ черезъ туманъ по дорогѣ къ станціи.
   Тутъ находились Саблуковъ и князь Можайскій. Оба шли рядомъ, подъ руку, какъ прежде, когда слѣдовали за гробомъ. Оба умышленно замедляли шагъ и отставали отъ остальныхъ спутниковъ.
   -- Грустно, братъ, все это!-- меланхолически замѣтилъ князь.
   -- Да, братъ, не весело,-- подхватилъ Саблуковъ,-- но не весело также и то, что остается тебѣ досказать о покойникѣ... Слѣдуетъ ли даже досказывать?... Не то уже какъ-то на душѣ. Впрочемъ, дядѣ теперь совершенно все равно, что бы о немъ ни говорили. Къ тому же это останется между нами... На чемъ, бишь, я остановился?... Да, на томъ мѣстѣ, когда послѣ завтрака у Эрбера Байдаровъ звалъ дядю обѣдать. Предложеніе изумило дядю; онъ началъ отказываться, Байдаровъ началъ, не шутя, сердиться. "Обѣдъ,-- горячился онъ,-- нарочно для тебя заказанъ; зная, что ты любишь русскія кушанья, я нарочно велѣлъ ихъ приготовить; твой отказъ я сочту за обиду" и т. д., разсказывалъ дядя. "Я, все-таки, устоялъ бы -- (повторяю тебѣ его слова),-- еслибъ безпутный этотъ не соблазнилъ меня пирогомъ съ грибами... Что дѣлать, признаться откровенно, я слабъ характеромъ и притомъ человѣкъ русскій: не устоялъ передъ соблазномъ!... Пошли. Я насилу дотащился. Въ особой комнатѣ, какъ водится, и опять страсть закусокъ. Опять выпили по рюмкѣ водкѣ. Сѣли. Подали щи съ головизной,-- я люблю ихъ, но только попробовалъ,-- а онъ сердится. Потомъ пошло и пошло... Разварная осетрина съ лучкомъ и пиколями, пирогъ съ грибами, поросенокъ подъ хрѣномъ, нарочно выписанный изъ Москвы, бараній бокъ съ кашей... Ѣли-ѣли, пили пили,-- правда, одно только кахетинское... Но тутъ я уже не помню, что было... Помню только, онъ меня куда-то повезъ... Было нестерпимо жарко, и музыка громко играла... Должно быть, былъ циркъ... Смутно слышались какіе-то крики; говорили, какой-то японецъ сорвался съ шеста и разбился... Я чувствовалъ, что мнѣ не совсѣмъ хорошо, голову ломило, точно въ тискахъ; я началъ его уговаривать ѣхать домой. Куда тебѣ! Заоралъ, какъ бѣлуга! Велѣлъ подать холоднаго шампанскаго. Дѣйствительно какъ будто на минуту освѣжило... Тутъ уже я ему возмолился: домой вези! Домой хочу!-- говорю я ему.-- "Какъ! говоритъ,-- и опять началъ изъ себя выходить: я, говоритъ, послалъ за тройкой, она у подъѣзда, а ты -- домой! Нѣтъ, кричитъ, этому не бывать! Мы сейчасъ, сію минуту ѣдемъ на Петровскій островъ въ Баварію. Тамъ отыскался нѣмецъ Фокъ, который приготовляетъ такой глинтвейнъ, что только отвѣдаешь,-- вѣкъ не забудешь! Я обѣщалъ привезти тебя сегодня; насъ ждутъ!" -- "Я сталъ было возражать, онъ силой потащилъ меня и усадилъ въ сани. Ѣхали, помню, долго... Звенѣли бубенчики. Справа и слѣва бѣлѣлъ снѣгъ и шумѣли деревья. Пріѣхали, наконецъ. Дѣйствительно нашли какого то рыжаго бородастаго нѣмца; подали глинтвейнъ... Но я только попробовалъ и снова ему взмолился: домой вези! кричу ему. Что-жъ бы ты думалъ?... "Домой, говоритъ, я тебя отвезу, но прежде заѣдемъ къ князю Шахову; у него сегодня пробуютъ только что привезенное старое венгерское"... Я уже, братецъ, до того былъ ошеломленъ, что не имѣлъ силы возражать. Опять сѣли, опять поѣхали... Входимъ или, лучше сказать, втащилъ онъ меня... Столъ во всю столовую; человѣкъ двадцать народу; шумъ, гамъ, голова идетъ кругомъ, а тутъ еще проклятое это венгерское... Дальше уже ничего не помню. Не помню, онъ ли привезъ меня домой, другой ли... И вотъ, братецъ, какъ видишь, лежу въ постели и отплачиваюсь... Расплачусь ли еще,-- Богъ вѣдаетъ!..."
   -- И расплатился!-- заключилъ Саблуковъ, прислушиваясь къ свистку паровоза, который, вмѣстѣ съ вагонами, начиналъ обозначаться въ туманѣ.
   Слушая разсказъ двоюроднаго брата, князь въ то же время какъ бы прислушивался къ другому голосу внутри себя. То, что говорилъ этотъ второй голосъ, не заключало въ себѣ, казалось, ничего утѣшительнаго; меланхолическое выраженіе еще замѣтнѣе проглядывало на исхудаломъ, преждевременно истомленномъ его лицѣ.
   -- Да, да... Это чортъ знаетъ что такое!-- произнесъ онъ, наконецъ, какъ бы отрываясь отъ задумчивости.
   -- Именно: чортъ знаетъ что такое!-- воскликнулъ Саблуковъ,-- и хотѣлось бы сказать доброе слово въ память дяди, хотѣлось бы упомянуть какое-нибудь полезное доброе дѣло, да совѣсть не велитъ, языкъ не поворачивается... Остается развѣ одно утѣшеніе: хорошенько выбранить живого Байдарова, но и это не совсѣмъ удобно... Неудобно потому, что каждый изъ насъ болѣе или менѣе имѣетъ съ нимъ сходство, если не въ одну сторону, то въ другую... Всѣ мы, братецъ, съ дѣтства испорчены доставшимся даромъ богатствомъ... Прибавь къ этому: даровыя преимущества, протекціи, угодливость окружающихъ, получится неизбѣжно отчаянный эгоистъ; прибавь еще непривычку къ труду, праздность и лѣнь,-- въ общемъ результатѣ получится тунеядецъ ни на что не годный, кромѣ того развѣ, чтобы жить для себя и въ свое удовольствіе... Сладко ѣли, пили, били баклуши, весело жили!-- вотъ эпитафія, которую всѣ мы болѣе или менѣе заслуживаемъ.
   Они поднялись на платформу и остановились передъ вагонами.
   -- Сядемъ, однакожъ,-- сказалъ Саблуковъ.
   -- Сядемъ,-- удрученнымъ голосомъ отозвался князь, тоскливо подымая то одну бровь, то другую.
   Раздался свистъ паровоза, и поѣздъ тронулся.
   Минуту спустя и люди, и вагоны -- все заслонилось туманомъ, который къ сумеркамъ замѣтно началъ опять сгущаться.

Д. Григоровичъ.

"Русская Мысль", кн.I--II, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru